Скрипник Игорь Сергеевич : другие произведения.

Перст

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда началась война, я как раз перешел с медицинского факультета на философский и начинал почитывать идеалистов и романтиков. Не то, чтобы меня постигло разочарование в силе медицины, просто хотелось глобальной истины, которая бы объясняла даже необъяснимое. В военном госпитале, куда меня направили в первую же неделю боевых действий, я, двадцатилетний идеалист, снова попал с небес на землю.
  Когда началась война, я как раз перешел с медицинского факультета на философский и начинал почитывать идеалистов и романтиков. Не то, чтобы меня постигло разочарование в силе медицины, просто хотелось глобальной истины, которая бы объясняла даже необъяснимое.
  В военном госпитале, куда меня направили в первую же неделю боевых действий, я, двадцатилетний идеалист, снова попал с небес на землю. Буквально каждый час в палаты поступали новые раненые и нужно было за тот же час успеть проопперировать такое же количество старых, то есть работа не прекращалась.
  В первый же день у входной двери меня встретил мой будущий начальник - майор Кириллов. Он выскочил на крыльцо, заметил меня, крикнул: "Ты Мамин?" - и не успел я отреагировать на вопрос, как он махнул рукой, приглашая внутрь, и скрылся за дверью. Я, не раздумывая, бросился за ним и едва успел заметить его спину, быстро исчезнувшую за поворотом. Я помчался следом по темным закоулкам больничных коридоров, стараясь не потерять из виду эту широкую спину. Я бежал, одновременно и боясь окликнуть Кириллова и удивляясь, зачем торопиться и как можно столь негостеприимно встретить человека, прибывшего в его распоряжение.
  А Кириллов будто и забыл обо мне, мчался как угорелый, хлопая дверями и на ходу что-то выкрикивая встречающемуся медперсоналу. Дверей было бесконечное множество, я уже потерял им счет, и вдруг... очутился в операционной, залитой ярким светом. На одном из двух столов распластался раненый, а над ним, держа в руке зажим, склонился Кириллов, словно бы не мчался только что по госпиталю, а стоял здесь, работал. Я понял, он бросил операцию, чтобы на минуту выскочить и встретить меня. Внезапно он обернулся и прорычал: "Ну, что стоишь?! Халат и маска в шкафу". В операционной кроме нас двоих никого не было, и я понял еще одну вещь: об идеализме на время придется забыть.
  
  ***
  Наступили самые тяжелые месяцы в моей жизни. Война разворачивалась на всех фронтах, раненые прибывали в наш госпиталь в неимоверном количестве, и просвета в этом аду не предвиделось. Кириллов отпускал меня из операционной только тогда, когда я падал от усталости и мог совершить непростительную ошибку. Я шел в свою каморку под лестницей, где даже двери не было, поэтому стоны раненых преследовали меня и во сне. Просыпаясь, я шел обратно и подменял Кириллова. Чаще всего мы работали вместе. "Ну, что, студент, еще не забыл свою философию?" - изредка спрашивал он без тени улыбки. Я отмалчивался, потому что знал, что, несмотря на все мои старания, Кириллов не изменит своего мнения: он всегда подозревал во мне отчаянного идеалиста, а значит - бунтаря против действительности. "Видишь это?" - орал он в запале, указывая ланцетом на солдата, корчащегося на столе от нечеловеческой боли. В его паху зияла кроваво-черная дыра, откуда Кириллов выковыривал мелкие осколки металла. Я кивал. "Вот и весь твой Шеллинг!" - заключал Кириллов, хватал пинцет и вгрызался в дрожащую плоть раненого.
  Я не противоречил ему, понимая, что госпиталь во время войны - не место для исповедей идеалиста, однако в тайне мечтал доказать Кириллову однобокость его позиции. И такой случай представился.
  К нам привезли северянина. Пуля волею судьбы попала в курок его автомата и раздробила указательный палец. "Чепуха! - отрезал Кириллов, едва взглянув на побуревший и распухший палец. - Отчикаем. Через неделю пойдешь обратно, будешь стрелять левой или средним пальцем. Какая разница". Северянин, услыхав приговор, заплакал. "Что рыдаешь? - огрызнулся Кириллов. - Воевать неохота? Война идет... Пальцем больше, пальцем меньше - тут не до мелочей".
  "Я не из-за этого плачу, - ответил убитый горем северянин. - На гражданке-то я музыкант, на гитаре играю. Это единственное, что я умею". "Подумаешь, музыкант... - отмахнулся Кириллов. - Научишься землю копать - с голоду не помрешь". Северянин хотел сказать еще что-то, но Кириллов уже перешел к следующему новоприбывшему, приказав мне перевязать раздробленный палец.
  Пока я делал перевязку, северянин молчал, а на руки мне то и дело капали крупные слезы.
  - Жалко пальца? - спросил я его. - Бывает гораздо хуже.
  - Знаю, - ответил он. - Но ведь война рано или поздно закончится, и мне придется зарабатывать. Но это не главное, тут ваш начальник не прав. Если я не смогу играть, просто играть, я умру.
  На какой-то миг наши взгляды встретились.
  - Вы будете играть, - сказал я.
  
  ***
  Северянина звали Николаем. Несмотря на всю свою интеллигентность, на войну он пошел вместе со всеми и воевал, как все. Палец ему раздробила ночью "слепая" пуля.
  Операцию ему решили сделать только утром следующего дня - в порядке очереди. Для Кириллова рана Николая вообще не сходила за рану. "Отчикаем твой перст за три минуты", - пообещал он и ушел отдохнуть полчаса.
  Глубокой ночью я наконец-то выбрался из операционной, думая хоть немного поспать, и, словно зомби, никого не замечая, шел по коридору к себе под лестницу. Вдруг из темноты выплыли горящие глаза Николая. "Послушайте, - прошептал он мне в самое лицо, - вы помните о своем обещании?" Находясь в полусне, я сразу не узнал его, решив, что это один из раненых в бреду шатается по коридорам. Но через минуту память вернулась ко мне, и я попытался улыбнуться северянину. Вряд ли у меня получилась улыбка ободрения, вероятнее всего, вышел вымученный оскал, потому что Николай отступил в сторону с тревогой в лице.
  - Завтра, - пробурчал я. - Увидимся завтра.
  Утром, пока Кириллов отдыхал, я сделал Николаю операцию. Спасти палец было практически невозможно. Обе фалланги раздроблены, а средний сустав наполнен мелкими осколками кости. По сути, пальца уже не существовало, так как костяной каркас, на котором держалась распухшая плоть, был разбит. Здесь нужна не одна и не две операции... Мне ничего не оставалось, как постепенно, в течение целого месяца по крупицам восстанавливать этот жизненно важный для Николая орган. Делал я это втайне от Кириллова в те минуты, когда он отправлялся поспать. Я определил Николая в дальнее крыло госпиталя, куда мой начальник почти не заглядывал, поручая вести здесь хозяйство мне.
  Представляю, сколько поднялось бы шума, если бы он узнал о моем врачевании. "Идеалист! Философ! - орал бы он, не выпуская из рук пинцета. - Война идет! Здесь человек роли не играет, а ты с пальцем возишься! Две минуты - и твой северянин здоров!" Ему было бы бесполезно объяснять, что война не вечная. Он уже настолько вжился в нее, что все, выходящее за ее рамки, считал идеализмом. Также я не смог бы ему объяснить, что этот несчастный палец, над которым я так кропотливо трудился, стал для меня отдушиной в этой самой войне, он дарил мне надежду на то, что она скоро кончится, и все мы займемся мирным ремеслом.
  Палец Николая я спас. Это стоило мне бессонных часов, когда я вместо того, чтобы спать, преодолевая дикую усталость, сидел за книгами по хирургии. Но мне ни капли не пришлось пожалеть. Казалось, я делаю одно из самых важных дел за все военные месяцы - спас человеку жизнь не просто в биологическом смысле (таких жизней я спасал по два десятка ежедневно, отрезая зараженные гангреной ноги и вынимая осколки из раздробленных плеч). Конечно, каждый из моих раненых занимался каким-то делом до войны, и каждому для его ремесла требовались здоровые ноги и руки, но, работая с Кирилловым, я приучился не думать об этом. И лишь Николай заставил меня по-иному взглянуть на человеческую жизнь. В моем врачевании присутствовал некий высший смысл, который не позволил мне опустить руки и решить проблему "за две минуты".
  Когда мы с Николаем расставались, он плакал и благодарил меня, приглашал к себе в Архангельск. Мы стояли в парке около госпиталя. Была весна, и все как будто говорило о том, что война закончилась. Снег только-только сошел, земля под солнечным теплом отдавала паром, и не отпускало ощущение какой-то глубокой реальности происходящего.
  Я больше не мог держать Николая в госпитале, и ему было необходимо вернуться в воинскую часть.
  - Береги себя, - сказал я ему на прощание.
  Он погладил свой указательный палец и ответил:
  - Теперь - буду.
  Больше я его не видел.
  
  ***
  Через полгода война закончилась, и в один прекрасный день мы с Кирилловым вошли в операционную и обнаружили столы пустыми. Мы выглянули в коридор - он тоже пустовал.
  "Что за чертовщина?!" - выругался Кириллов и пошел по госпиталю, выискивая раненых, которым бы требовалась срочная операция. Через десять минут он вернулся, снял новые, еще чистые перчатки и выбросил их в корзину.
  Ни слова не говоря, мы вышли в парк, на то самое место, где я прощался с Николаем, сели на скамейку и закурили. Над нами шелестели пожелтевшей листвой сентябрьские клены, и мы ощущали в себе такую усталость, какую ощущают, наверное, только деревья осенью, когда уже невмоготу нести на себе груз листвы.
  "Ты знаешь, - произнес Кириллов, и я удивился спокойствию его голоса, - что-то тишины захотелось".
  Втайне торжествуя, я улыбнулся про себя.
  
  ***
  Когда я ехал домой, то случайно по дороге встретил ту часть, где служил Николай, и, естественно, обрадовался случаю повидаться с человеком, который был для меня "отдушиной".
  К сожалению, наша встреча не состоялась. Николай был убит при взятии вражеской столицы за две недели до окончания войны.
  
  Донецк, 2003
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"