Когда тебе под 70, кажется, что жизнь проскочила, как мышка через комнату. Хотя сколько в ней было моментов, когда она тянулась густым повидлом. Когда время просто убивалось, заполнялось всяким хламом.
В старости, кстати, вопреки логике и ожиданиям, оно транжирится впустую особенно часто и безжалостно. Это в молодости кажется, будто все самые главные раздумья о Смысле придут вместе с сединами. Но это иллюзия. В старости люди не становятся ни умнее, ни философичнее. Напротив, из своего опыта довольно рано пришел к ощущению, а потом - и к убеждению, что самые мудрые существа - дети. А самые глубокие заглядывания в недры души и самые далекие орбиты кружения над миром происходят на заре юности.
Иллюзию озарения в старости рождает ошибка в причинно-следственных связях. Полагается, что мудрость питает опыт. Но это чепуха. Ведь опыт у очень многих людей таков, что лучше б его не было совсем. К тому же одним из его проявлений является сама способность мыслить. Да просто - думать, выходя за околицу самого обыденного и необходимого. Оглянитесь-ка по сторонам, критически присмотритесь к себе - и станет очевидным, что "о смыслах" и "процессах" маются, напрягая мозги, лишь единицы. Да и те - лишь изредка. Ну и уж точно не постоянно.
Мало того, заметите, что людям свойственно избегать или просто драпать от тяжелых (в смысле- трудных) раздумий. Вот почему в старости они особенно панически цепляются за работу. А когда их все же выпихивают на пенсию, лихорадочно ищут, придумывают себе занятия. Заводят огороды, ремонты, стройки. Становятся "общественниками". Начинают бегать, демонстрировать интерес к спорту. Увлекаются политикой...Даже обещание, что на пенсии наконец-то перечтут
библиотеки, которые скопили, оказываются мифами. Книжки по-прежнему пылятся на полках, потому как возбуждают, располагают к мысленной жвачке. А этому инстинктивно противится организм. Ибо жизнь требует бодрости, точнее - бодрячества.
Так что "философствовать", то бишь витать и плутать в абстракциях спекулятивного толка, повзоляют себе разве что те, кто в силу призвания или профессии приучен к перу. Кто занимался этим и по жизни. И благодаря этому накопил и тем, и слов, которые расплывчатыми облачками повисли в голубизне воображения или спрятались в потемках души. И пришло то искомое "свободное время", когда все это можно превратить в занятие - в литературный жанр. Подчеркну- в занятие. То бишь в искомую работу: процесс, нагрузку, в трудовой распорядок. Ведь в сущности и для "писателя" такие размышлизмы играют роль садового участка, освобождающего от томления, которым оборачивается праздное безделие.
Целиком и полностью разделяю эти замечания и применительно к себе, за комповой клавиатурой засевшего. Конечно, подспудная мотивация здесь - процесс во имя процесса. Спрашивается, ну какие основания имеются у этого Автора, чтоб приняться за автобиографическое, когда ничего графического в его "авто" не было? Ни ярких приключений, ни подвигов, ни заслуг. Ни даже случайных прислонений к Заметным Фигурам, интересным для историков. Мелкая статистическая единица, вспоминать о которой будут лишь несколько лет пяток-десяток из узкого круга.
Единственный резон нахальства - погружение во время глубиной аккурат с поколение. Причем поколение это уникально. Вряди ли большинство из его представителей задумывается, как ему, всем нам повезло. Умудриться пожить в двухвеках и даже тясячелетиях, в разных социально-экономических укладах. Но самое главное - без большой войны. Таких счастливчиков в истории страны и даже- континента - немного. А мы и этого не рефлексируем, подобно тому, как не замечаем дыхания или работы сердца. Полетать, попарить над этим пространством даже махонькой птичкой - это уже кое-что. Вот и хочу попробовать.
А потому штрихи из собственной биографии будут лишь по остаточному принципу - исключительно как некая связующая нить для словесной конструкции. Не будет по этой части и никакой последовательности и порядка. Ибо все личное имеет значение лишь как отдельные звуки, иллюстрации. Эренбургские "люди, годы, жизь", то есть время в красках и ощущениях, это главное и единственное, что имеет смыл и оправдание в этом тексте. А не наоборот. Такую "скромную" задачу ставлю перед собой. Ну, а что уж выйдет - не мне судить.
ЖИЗНЬ В ЧЕТЫРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ
Cолнечный круг
Начну с того, что моему поколению уникально и бесценно повезло. Жизнь без войны! Солнечный круг, как пелось в популярной и, в общем-то, искренней песенке.
И это на фоне того, что нашим отцам и дедам выпали три крупнейших войны, не считая четвертой - самой длительной и кровавой - государства со своим народом. Открутите временную стрелку до прадедов (19 век) - там Наполеоновская, Крымская, Турецкая, опуститесь в 18 век - там вообще сплошные побоища...
Речь идет, конечно, о больших войнах, втягивающих так или иначе в себя все население. Конечно, коммунистический режим, будучи по природе своей агрессивным, непрерывно где-то встревал: то в Корее, то на Кубе, то в Анголе, то в Никарагуа, то в Афгане...А в "новые времена" начались кровопускания в ходе развала империи, которых вообще не счесть. Но их отличие в том, что даже, будучи довольно кровавыми (Чечня, Малороссия), они проходили для абсолютного большинства граждан лишь рефреном - отдаленными звуками, всплесками, вспышками, не нарушая обычного течения жизни. Это тот случай, когда одних убивают, в то время как 99 процентов других сытно едят, пьют, веселятся, делают карьеру. И лишь по газетным сводкам и телекартинкам под пивко вспоминают, что где-то далеко свистят пули и рвутся снаряды.
Когда война присутствует в жизни в столь слабых дозах, она замыливается в сознании и воспринимается как горький, но естественный компонент. Своего рода острая приправа вроде перчика или горчицы.Другое дело, что при всем своем
официозном миролюбии ( "Хотят ли русские войны..."), в обществе-лагере боевые темы - бдительность, поход, подвиг - культивировались и пестовались. Только при этом война изображалась привлекательной и даже - нестрашной. Под мотивом "готовности" ("Если в край наш спокойный хлынут новые войны..") эстетизировался патриотизм в образе крепкого, отважного и веселого мужчины, что вполне соответствовало искомому мальчишескому идеалу. А сама война представлялась не столько ужасным и жестоким занятием, сколько приключением, высокими человеческими отношениями - в общем, этаким "мужским" видом спорта типа бокса или марафона с препятствиями.
В детстве я увекался рисованием и даже пытался этому обучиться в изостудии Дома пионеров. При этом любимой тематикой творческих дерзаний были военно-патриотические сцены, особенно - героическая смерть "наших". Скажем, идущие на расстрел Зоя Космодемьянская или Олег Кошевой. Последнего я особенно полюбил благодаря книжке, которую кто-то подарил к дню рождения. Это была "Повесть о сыне", написанная матерью героя-краснодонца. В ней была его фотография: кудрявый, волоокий, интеллигентный такой юноша с мягкой улыбкой. Разумеется, я до дыр изучил и фадеевскую "Молодую гвардию", несколько раз смотрел знаменитый фильм, но другие подпольщики особых эмоций не вызывали. А вот Олег Кошевой - он стал одним из романтических кумиров, образ которого возникал каждый раз, когда по радио звучала популярная тогда песня об Орленке: "Лети на станицу, любимой расскажешь, как сына вели на расстрел".
Хождение на расстрел всегда изображалось возвышенно и красиво. Связанные руки. Гордо поднятая голова. Горящие черные глаза и непременно черная же, цыганская7
копна, раздуваемая ветром. И дьявольская улыбка, от которой каменеют от страха проклятые фрицы. Ну и, конечно же, поразительной раскраски рассветное или закатное небо.
Конечно, в советском искусстве хватало и драматизма, и правды о войне, как о страшной патологии рода человеческого. Но в общем пропагандистском хоре она тонула в возвышенных мажорах, звенящей пафосности и эстетизации революционных побоищ. Причем на всех социальных орбитах. От официоза : "Дан приказ- ему на запад, ей в другую сторону...До окуджавских "комиссаров в пыльных шлемах".
Пахнущие порохом темы были постоянным лейтмотивом звукового фона. Включаешь радио - а там концерт песен о гражданской войне. "Помнят псы -атаманы, помнят польские паны, конноармейские наши штыки...". Война давно уже отгрохотала, а военные песни были традиционными участницами застолий. Собрались друзья или родственники, попили -поели, и непременно запеваются хором " Катюша", "На околице девушка провожала бойца...", "Вьется в тесной печурке огонь" и т.п. Да так задушевно, так проникновенно...
В фильмах - особенно о Гражданской - война обычно изображалась красочной и величественной - этакой конной лавиной, с блеском сабель, топотом и свистом ветра, и лицом какого-нибудь красавца типа Ланового, облагороженным азартом праведной атаки . Либо подавалась как увлекательный триллер, наполненнный острыми приключениями и веселыми персонажами а ля "Свадьба в Малиновке". Или была пронизана скрытым любованием манерами и благородством белых офицеров в ликах а ля Дворжецкий и Михаил Ульянов, а также "ходящих по мукам" заблудших интеллигентов а ля Алексей Баталов.
Отсутствие личного опыта войны, искаженной к тому же пропагандой, способствует тому, что из общества уходит отвращение к ней и страх. Ведь даже и в строгих, талантливых работах "шестидесятников" все равно это была лишь виртуальная реальность, отредактированная и дозированная, как минимум, в части натурализма. Сколь бы ни был жесток "правдой о войне" режиссер и операторы, он все равно ограничен в изображении разорванных тел, окопного быта (скажем, ночевок в них, когда минус 30 или они наполовину заполнены водой), в рассказе о физиологии страха...Главное, что относительно поколения, не пережившего все это, нет эффекта "соли на раны". В сущности, их задача состоит лишь в том, чтобы вырвать человека из мирного уюта и кольнуть. А это непросто: попробуй, разбереди душу человеку, развалившемуся на диване у телевизора с рюмочкой после плотного ужина!
Да и вообще сытость и безмятежность культивирует нравы, когда становится нормой "беречь нервы". Избегать неприятного, тем более - шокирующего. По этой установке выходит, что боевичок со стрельбой и автопогнями - это в кайф. А вот драма войны - это "вредно для здоровья". Да и зачем бередить души и нервы, когда столько воды уже утекло. Мол, все уже итак сказано, все слезы давно пролиты.
Особый феномен - свидетельства очевидцев. Мое поколение (для него я беру с замахом тайм аут в 70 лет) стало свидетелем и участником процесса, как реальная война уходит из них, заменяясь подделками и фальшивыми версиями. Людям свойственно идеализировать свое прошлое.Такое подтверждение возникает каждыйраз, когда наблюдаешь за поведением ветеранов. Казалось бы, бравурный пафос в форме Парада Победы- прерогатива высоких чинов. Тут мотив очевиден - служебный, карьерный, а по психологии - статистический. Полководец ведь живет категориями абстрактно-высотными - как летчик бомбардировщика, для которого людишки с его высоты - мельче и ничтожней муравьев. А смерть и грязь скрыты за картами и стрелками стратегий и операций, в сухой канцелярщине профессионального языка: операция, резерв, маневр, потери...
Но ведь с куда более напористой энергией правду о ней выхолащивают простые солдаты войны, на которых обрушился весь ее кошмар. Те , кого война из гражданского человека - слесаря, студента, учителя, пахаря превратила в военную статистическую единицу, цена персональности и самой жизни которой - ноль. Сделала его убийцей. Свирепым драчуном. "Пушечным мясом". Собственностью командира, вольного послать на верную погибель просто по дурости или ради очередного звания. И вот эти опрятные старички - самые главные жертвы и свидетели войны, даже в муждусобойчиках по случаю праздничка говорят на каком-то чудовищно-казеном языке политруков. И с термоядерной яростью, на которую не способны даже жирующие генералы, набрасываются на каждый правдивый рассказ о ней.
Объяснение этому, конечно, есть. И оно простое: людям с такими страшными , а порой - и постыдными воспоминаниями, требуется психологический барьер. И он возникает в виде табу "кто плохое помянет, тому глаз вон". А потому под официозные бравурные марши транслируются эпизоды, натертые, подобно медалям перед праздником, героической патетикой. Не хотят победители на своих ритуалах допускать хоть пылинку темного цвета. Да, мы победили, а какой ценой - это неважно! И кто вспоминает о цене - тот слабак и враг!
Психодиагностика это называет сублимацией. Она описывает сальто-мортале в сознании человека, когда одному и тому же явлению приписываются разные характеристики, диктуемые его текущими интересами. В данном случае -потребностью к уважению.
Конечно, любой политик, социолог или просто здравомыслящий обыватель скажет, что война - неизбежный атрибут человечества. Что рано или поздно создается ситуация, когда теплого и уютного мальчика от любящих родителей переселяют в танк или окоп, в ад абсолютной деиндивидуализации. Туда, где последний мерзавец и ничтожество может послать его на верную и бессмысленную смерть-только потому, что у него звездочкой больше. И что служба в армии необходима уже лишь потому, чтобы готовить людей к таким ситуациям. Что жестокость и идиотизм армейских порядков - необходимый атрибут программы такой подготовки. Сам этот процесс в обиходе называют "стать мужчиной", и он - системный элемент. Ну и т.д. Кто ж возразит против этого!
Возражение в другом. А должны ли литература и искусство подпевать человечеству в его патологиях? Если политолог говорит, что люди изничтожают друг друга в угоду "группе интересов", а психолог - под влиянием природных инстинктов, регулирующих демографические пропорции, то удел ли это художника? Не ему ли надобно взять в руки зеркало и показать людям: милые, поглядите, во что вас втягивают. И чем вы становитесь. На что способен человек, если он с бараньей покладистостью позволяет превращать себя в покорного или буйствующего двуногого войны. Вызвать отвращение к войне - до коликов, до рвоты. Так, чтоб даже генералы побаивались.
Увы, у жизни без войны есть и такой дурной атрибут, как притупление - вплоть до полного атрофирования - страха перед ней. Затертая и идеализированная, она утрачивает свою адекватную конкретику в умах и душах людей. И чем больше тает времени и живых ее свидетелей, тем расплывчатей становятся ее истинные черты. Тем слабее звучит набат: "Берегите мир".
Таков общий тренд. Хотя, если присмотреться, то в разных культурах он проявляется по-разному. На Западе с его качеством жизни мирный уклад превратился в фундаментальную ценность. В привычку, настолько важную, что ради нее Европа готова быть уступчивой, покладистой и даже - трусоватой. Сводить это только к эффекту ядерной альтернативы, думаю, слишком просто. В конце концов ведь ужас Армагедона еще более абстрактный для сознания, чем отсутствие опыта простой войны. К тому же мгновенная гибель человечества не столь ужасна, чем годы страшных разрушений и лишений. По моему разумению, тяга к миру сильно коррелирует с тем уютом и ценой персональной жизни, которую обеспечивает градус т.н. "демократии".
А вот по мере продвижения на Восток, где эти параметры существенно ниже, падает и степень иммунитета к войне. В том числе и за счет ее иезуитской пропаганды - не прямой, так опосредованной. Симптомов тому - более, чем достаточно. Апофеозом можно считать истерию вокруг создателя расползшегося по всей планете дьявольского инструмента сокращения рода человеческого - Калашникова, которому при жизни на его родине были оказаны все мыслимые почести. А после смерти в центре столицы возвели семиметрового идола.
И все это на фоне сдвига в массовом сознании, в следствие которого два глагола выстроились в синоним "боятся, значит- уважают". И этот симптом возник параллельно с другим роковым испытанием, которому подверглось мое поколение - ломкой самих основ образа жизни, его фунадаментальных привычек.
Сила привычки
Речь, конечно ,идет о смене социально-экономического режима. Или, выражаясь марксистским слоганом - формации. Плановой распределиловки на регулируемый рынок. Относительного равенства на основах полунищеты на глубочайший раскол в доходах. Государственного патернизма на свободу барахтаться или утонуть. "Дружбы народов" на национализм и развал империи. Оплота "всего прогрессивного" и ядерной страшилки на страну третьей категории, пользующуюся подачками и советами тех, кого считали врагами.
Обратите внимание, что обе стороны этого обмена друг друга стоят. Обмен одной показухи и уродства по сути - на другую.
Чтобы почувствовать и более менее объективно оценить реакции на эти перемены, нужно усечь три важных обстоятельства. Во-первых, то, что ломка упала, свалилась сверху, а не созрела снизу. Во-вторых, она случилась в биографической точке возмужания - когда тебе под сорок. И в-третьих, на юность моего поколения выпал, пожалуй, самый яркий проблеск в эволюции социализма, который, наложившись на возраст, дал синергетический эффект позитивных воспоминаний.
Вот с этого и начну. Вождя всего прогрессивного в детской редакции помню разве что по последней странице школьного букваря. В нем его портрет со стишком красовался на последней странице. Букварь был крепко потрепанный - явно не новейшего издания. Но в 56-м, когда пошел в первый класс, видимо, был еще в ходу. Конечно, о каких -либо не то, что политических суждениях, даже - ощущениях применительно к периоду начальной школы, говорить не приходится. Но мембраной общественных настроений начала "оттепели" запали звуки популярной музыка, которая инерционно звучала еще с пластинок и радиоприемников и в подростковом созревании.
А у нее в середине пятидесятых был неповторимый шарм. В устах забытых звезд тех лет - Нины Дорды, Ружены Сикоры, Ефрема Флакса, Тамары Кравцовой, Веры Красовицкой, она была пронизана такими лучами, такой жаждой любви, красоты и изящества, которые могли возникнуть лишь у людей, вырвавшихся наконец-то из мрака сталинщины. И жадно глотавших воздух свободы, чтобы влюбляться, мечтать, творить. "Осенние листья", "Луннной тропой", "Грустить не надо", "Что так сердце сердце растревожено", "Не грусти, не печалься о встрече", испанская "В шумном городе"...Для этого ряда,отражавшего, конечно же общую моду и музыкальный вкус времени, был характерный нюанс - при всей красивости, в них не было слащавой сентиментальности. Ее заменяла светлая радость и нежность, нашедшая новую редакцию в бардовском творчестве уже 60-х.
Это была лирика оптимистов, которую вскоре сменила энергетика полузапретных звуков Запада, под которую возникло невиданное для системы явление - рождение молодежной субкультуры. Случилось невероятное: юность позиционировала себя как особую социальную страту. Со своей модой - от одежды до литературных авторитетов, , жаргоном, стандартами поведения. "Зараза" в виде рока и буги-вуги, узких брюк и рубах с попугаями, импортированная на волне грандиозного зрелища -фестиваля молодежы и студентов 1957-го, накрыла и смела ублюдочные нравы, в которых молодые люди были закованы в послевоенные годы. Раздельное обучение для девочек и мальчиков с падеграсами, падесоблями и польками на случай их случки. Школьные формы, напоминающие армейские мундиры. Ну, и конечно, тотальная муштра через пионерию и комсомол.
Свой вызов молодежь выразила в жанре стиляжничанья, в кумирах на "ребрах" вроде Фэтса Домино, Литла Ричардса и Элвиса Пресли, в литературных пристрастиях ( Ремарк, Сэлинджер...), в звучном словесоне типа: "Эй чувак, снимай пиджак, выходи на центр круга!...".
Конец пятидесятых - шестидесятые -это было время редкой, до сих пор беспрецедентной динамики смены увлечений. Возмем только танцевыальный ряд: буги-вуги, ренессанс чарльстона, халли-галли, твист, шейк , медисон, джайф... При этом каждому из них соответствовал свой зигзаг в моде и даже жаргоне. Чарльстон - это брючки-дудочки у "чуваков" и юбки-куполы у "чувих". С приходом твиста брюки выпрямились, а девочки "купола" сменили на мини. Шейк переоделся в клеши и пиджаки в обтяжку с квадратными плечами, в лихо заломленные меховые женские береты. И чуваки теперь величали друг друга "кадр/кадра".
С брежневщиной застой пришел и в молодежную культуру. В 70-е, да в общем-то и до сих пор танцуют, комбинируя элементы из обильных запасов, созданных "шестидесятниками". Из оригинального исключение - разве, что брейк. Но это скорей цирковое соло, чем массовый танец. А в одежде утвердился унылый, мешковатый стиль, скомбинированный под полную или частичную бритоголовость, с вызовами в виде крашеных хохолков.
Впрочем, свести это только к внешнему бравированию в роли стиляг - упрощение. От опеки родительских и партийных стандартов молодые уходила по-разному. Уже тогда зародился некий мир причудливых эстетических и этических ценностей, знаковым словом которого стала "романтика". Оказалось, что от Молоха государства можно сбежать "за туманом и за запахом тайги". А миру казеных слов и опостылевших звуков противопоставить "бригантину", "солнышко лесное" и "костер на снегу".
Впрочем, к этому уникальному культурному феномену вернусь позже специально.
Период коммунистических грез возбудил невиданную тягу к культуре и творчеству. Один из ее феноменов - лютый интерес к чтению. Особенно примечателен был голод на научную фантастику. Помню, в моем городке-окурове пацаны были поголовно увлечены коллекционированием такой литературы. Даже приблатненные. Правда, тут присутствовал и кураж по части чистки библиотек. Но сам факт, что фишкой состязательности были не марки, не порно или заточки - свидетельство тренда. И такие названия, как "Человек-амфибия", "Голова профессора Доуэля" или "Туманность Андромеды" был на слуху у всех даже на уровне школы-восьмилетки.
Другой феномен - мода на стихи и кумиров-поэтов, обретшая формы массовых шоу! Конечно, тусовки такого размаха, какие собирались у памятника Маяковского в столице, в провинции были редкостью. Но сборища в залах или под открытым небом практиковались повсеместно. В шестидесятые стих пошел под гитарную струну бардов и обрел, напротив, ауру интима. Но все-равно это была актерская игра, священнодействие, предполагающее круг почитателей, спевшихся на общей гамме.
Вторая половина 50-х, начало 60-х - время высокой позитивной энергетики. Органично сочетаясь с возрастом, она заполнила эти страницы жизни в основном приятными воспоминаниями. Спутник. Гагарин. Ледокол "Ленин". Отдельное жилье -"хрущевки", Вознесенский, Рождественский , Евтушенко и Солженицын. Журнал "Юность" в ожидании очередного Аксенова. Походная романтика первых бардов. Культы то физиков, то лириков. Даже Программа строительства коммунизма и "бригады коммунистического труда", бравшие на воспитание лентяев и хулиганов, были скорей комичными забавами, чем признаками мракобесия. Все это питало ткань жизни обилием эмоций и активности, замешанных на вере в иной климат, в "истинный социализм" - вплоть до трагедии Пражской весны.
Вот почему у тех, кому сегодня за шестьдесят, остались в душах следы сладостных ощущений надежд и иллюзий, который мелькнул подобно светлой полоске в окне электрички, на миг выскочившей из мрачного тоннеля. Последовавшая потом фаза крепчающего маразма системы быстро выкурила всю эту лирику. Остались лишь привычки и унылая безнадега на перемены.
Этому способствовал Железный занавес, прикрывавший от слишком колющих глаз соблазны Запада. А, главное, его хватало, чтобы подавляющая масса людей - за редкими исключениями, весьма смутно и, как правило, неадекватно, представляли механизм функционирования демократии и рыночных отношений. Ведь даже в 70-е, когда т.н. "кухонная оппозиция" стала нормой брюзжания абсолютного большинства, ее нотой был лишь ремонт, но не замена системы. Ибо как выглядит альтернатива мы, как поколение, просто не ведали. Что и выявилось на подступах к ломке девяностых.
Сам ее процесс в "лихие девяностые" при определенной внешней схожести с фазой т.н. "периода первоначального накопления", принципиально отличался в самом механизме. А именно - тем, что она была дарована, а по существу - навязана социуму сверху. Даже по форме это осуществлялось привычными методами и в обычном порядке: постановлениями партии, газетными передовицами, лозунгами на кумаче, заменившими прежние призывы "светлой дорогой идти к коммунизму". Через партактивы и партсобрания. Сам новояз "Перестройка" был в духе боевой стилистики, характерной для "вечной революции".
Что касается сущности, то здесь была уникальная операция правящего класса (по нынешней терминологии - элиты) юридической легализации собственности, которой он давно уже владел де факто. И томился в ожидании ситуации и политического камикадзе, который первым осмелится вслух сказать то, что накапливалось и таилось под строжайшим табу. Так оно и случилось:Горбачев появился в тот момент,
когда Его величество Тотальный дефицит сожрал все - вплоть до зубной пасты и мыла. И реформы начались в тот момент, когда, как с бухгалтерской дотошностью утверждает в своих книгах Гайдар, запасов продовольствия в стране оставалось на неделю.
Стоит ли недоумевать, изумляться тому, чем они обернулись для слепой массовки, политкорректно именуемой народом. Естественно, что в сценарии сверху если ему и отводилась роль участника, то исключительно как липки, с которой предполагалось содрать последнее лыко. Конечно, при попытке обобщить все это смахивает на концепт заговора, которого в строго организационном смысле, конечно, не было. Зато был интерес - вызревающий, накапливающийся, плодящий настроения, сплетающийся в солидарность единомыслия, который и рождает переломные решения.
Ну, а граждане? Они дивились новой "линии партии", пытаясь понять, чего от них на сей раз хотят. Одни недоумевали, искали за трескучими лозунгами сокровенный секрет, скрытый до поры до времени. Другие веселились, как дети у новогодней елки, с опаской пробуя сорвать с нее яркие игрушки и радуясь тому, что не получили по рукам. Их экзотические названия - "демократия", "гласность", "ускорение", "рынок" - будоражили воображение и смущали. Кто же мог сразу поверить тогда, что все это не балаган, не провокация, а "всерьез и надолго"! Да и никто толком и не знал, что скрывается за оболочками диковинных слов.
Однако сверху повеяло такой вседозволенностью, подтверждающейся буйством СМИ, что обыватель уверовал по меньшей мере в одно: языки отрезать не станут. И общество охватила эпидемия разговорчивости, которой не знало с эпохи "шестидесятников".
Важно отметить, что "перестройку" я наблюдал уже из балтийских окон. А здесь новые поветрия воспринимались иначе, чем в России. И хотя и тут, и там они дули сверху, их запахи ощущались по-разному. На западных окраинах империи "свобода" была понята, прежде всего, как тяга к отпочкованию от прогнившей метрополии. Именно этот сквозняк стал главным и основным, потянув за собой все остальное.
Склевать и переварить зерна капитализма прибалтам особой проблемы не составляло хотя бы потому, что они еще не успели бесповоротно выродиться в особую породу социума - "советский человек". Не тот стаж, другая историческая закалка. Сорок лет пребывания в Совковии не успели вытравить у них вкус к
собственности и воспоминания о довольно разумной и сытой жизни в период довоенной государственности. Стать хуторскими фермерами, торговцами или мелкими предпринимателями им было намного легче, чем россиянам. Этот вектор преобразований был не то, чтобы неважным: просто он не являл большой психодрамы, не требовал сильного напряга. Поэтому основная энергия здешней перестройки была направлена на то, чтобы использовать ее как шанс "перестроить" отношения с Москвой.
Осознание этого шанса как искра по запальному шнуру стремительно ползло по умам. И когда Дирижер "перестройки", спохватившись, приехал, чтобы "поправить процесс" в нужное русло, выяснилось, что уже поздно. Оказалось, что зуд независимости всегда присутствовал в этих народах. И требовалось лишь в подходящий момент спичку поднести, чтобы полыхнуло. И полыхнуло тоже не по-русски, без топоров и звериного рыка. А красиво, как праздничный фейерверк. С улыбками и песнопениями, невиданными доселе церемониалами типа "балтийского кольца", когда несколько миллионов рук сцепились в символе единой воли. Эта непривычная манера натиска ставила в тупик - одних пленяла, других - обезоруживала. Выдвиженцы этого потока разумно оценили ситуацию и все рассчитали правильно. Осознавая, что против лома нет приема, они одновременно почувствовали, что на сценарии 1957 и 1968 годов Метрополия вряд ли уже решится. И если силе противопоставить розы и улыбки, то можно выскользнуть мягко, с небольшой - чисто ритуальной кровью. Так оно и вышло.
Внешне российская "перестройка" была во многом схожей. Та же разговорчивость, та же потребность в массовках, кайф от иллюзии участия в исторической ломке устоев... В те годы я часто бывал в Москве и Питере, встречался с политиками из Белого дома и Мариинского дворца, толкался в тогдашнем "гайд-парке" на Пушкинской площади близ ресторана "Арагви". Люди собирались кучками и целыми днями упражнялись в красноречии. Особенно неистовствовали молодые, с жаром разъясняя старикам и теткам преимущества рынка и конкуренции, многопартийности и диктатуры права над диктатурой пролетариата. Лица были светлые, глаза блестели от адреналина и восторга, в воздухе витала готовность к братанию и подвигам. То было время детской наивности и несуразных, фантастических иллюзий. Тогда еще предприятия работали и пенсии выплачивались бесперебойно, то есть деньги были. Только вот отоварить их было нечем. Казалось, все дело за малым: вот введут рынок, и пустоту заполнит изобилие. Публика с веками рабства в генах простодушно поверила в очередную сказки о халяве. Только вместо коммунизма благоденствие "как у них" на сей раз даровать должен был капитализм.
Однако хорошо помню ощущение восторга и предчувствия грядущих кошмаров одновременно. "Нет, что-то тут не так! Не может быть, чтоб ни с того, ни с сего народ цивилизации Московии, рожденной на руинах империи Чингисхана, позарился на т.н. "западные ценности". Чтобы народ-государственник, как величает его Проханов, привыкший всегда иметь над собой шапку Мономаха и коллективное стойло, вдруг превратился в мелких хозяйчиков, способных отвечать за судьбу своей семьи. И вся эта хмельная эйфория, расползшаяся по площадям и по лицам - не есть ли всего лишь инстинктивный "одобрямс" на очередной эксперимент, затеянный партией. Вот наступит похмелье, очухается и ужаснется привычно: опять его кинули. И тогда начнется! ", - нашептывал изнутри зануда-скептик.
Еще не пролилась кровь в Сумгаите, Баку, Тбилиси, Вильнюсе...Еще бандитский разбой не стал нормой повседневности. Еще чудовищная инфляция не ободрала до нитки возбужденных граждан. Еще не началась прихватизация ...До залоговых аукционов и семибоярщины еще оставалось около десяти лет. Но уже и тогда при взгляде на российское веселье мерещился мрачный отходняк. И поэтому, когда он начался, когда потекли первые ручейки крови, шока не было. Напротив, удивительным было то, что ломка проходит сравнительно терпимо, что российский мир не сгорел и не развалился окончательно.
Наверное, это было оттого, что слишком отравил душу экскурсиями и в недавнее и давнее прошлое, организованными кампанией главсности. СМИ трещали от напора мрачного варева "правды о сталинщине" и "правды о развитом социализме". Чтиво это глоталось взахлеб чудовищными дозами: помнится, одних толстых журналов я выписывал тогда больше десятка. От него кожа превращалась в щетину! Но еще больше поражало осознание того, что все это - не отзвуки далекой истории, а факты биографий твоих современников - мам, пап, дедушек. Тех, что живут по соседству и стоят в одних очередях за водкой. Палачи и жертвы - рядом. Сколько же живого воплощения унижений и обид, садизма и подлости, злобы и лицемерия, каторжного и халявного трудового опыта накоплено в "строительном материале", из которого объявлено было ваять "демократическое общество"!
При этом не было никаких веских оснований полагать, что "перестройка" была востребована обществом. Людям надоели пустые полки, всеобщий бардак, лихоимство
и хамство торговцев и чиновников, да еще и издевательство с отъемом водки. Но не было никаких выраженных признаков, что массы созрели для смены строя, привычной среды обитания. Скорей, наоборот, в эпоху брежневского застоя с его вялым, формальным террором, люди приспособились к системе, научившись жить с максимальным комфортом, который она может дать. Они окончательно избавились от идеологической туфты, покрывшись защитной пленкой лицемерия. В ходу были две формулы адаптации: "как платят, так и работаем" и "где работаем, там и воруем". С учетом того, что система к этому добавляла такие важные дивиденды, как бесплатную медицину и образование и гарантировала от безработицы, то на круг выходило не так уж и плохо. А ведь не следует забывать, что при этом существовал и оченьважный психологический компонент: равенство. Конечно, оно было относительным. Но в конструкции брежневского образца социальное
неравенство от нынешнего отличалось, по меньшей мере, двумя существенными пунктам.
Во-первых, номенклатурная элита, хоть и не в такой уже степени, как в сталинщину, но еще придерживалась "приличий" - не сильно высовывалась из-за зазеркалья. Во-вторых, к началу 80-х на базе всеобщего дефицита само понятие "номенклатурность" потекло, охватив миллионы людей. К тому времени "уважаемым человеком" становился любой, кто имел доступ хоть к каким-то материальным ценностям: каждый продавец, кладовщик, грузчик, повар, официант, вышибала в ресторане, раздатчица в столовой, даже уборщица в ней... Блат и воровство стали тотальными и повседневными явлениями, "демократизирующими" общество возможностями откусывать от общего пирога. В этом смысле понятие "общенародная собственность" было вполне осязаемым. При этих условиях люди научились "не замечать" кудрявую жизнь элиты, а жизнь основной массы не раздражала контрастами.
Конечно, "проклятый капитализм" будоражил воображение, манил своей недоступной сладостью. Но мало ли звезд на небе, чтобы полюбоваться ими в лирический час и помечтать! Если бы им кто-то авторитетно и доступно объяснил, чего стоит создать собственный бизнес и жить безо всяких гарантий со стороны государства, то вряд ли ответом был бы восторг. Народу же объяснили так, что в осадок выпала лишь вторая часть вопроса: "будем жить, как они".
Стоит ли удивляться, что тяжкое похмелье наступило очень быстро. Изумлять может разве что поразительная тупость тех стойких "оловяных солдатиков" партии, которые, вопреки фактам и элементарной логике, кучкуются под бюрократическом ликом Геннадия Зюганова, вместо того, чтоб адресовать ему предьяву. Что ж вы, сволочи, с нам сделали?
Такого рода размышлизмы всегда будят рефлексию, вопрос : так что ты хочешь этим сказать? Оправдываешь свое поколение за несмываемую совковость? "Разоблачаешь", хулишь коммунистическую власть за очередное надругательство над своими подданными? Или, напротив, злопыхаешь, иронизируешь над фатальной беспомощностью нации в распоряжении своей судьбой? Доказываешь расхожий постулат "каждый народ достоин своей власти"? Наверное, в зависимости от настроя, можно найти все, что захочешь. Хотя помысел один: остудив наносное - идеологические симпатии, политические эмоции, попытаться все разложить по полочкам согласно "природе вещей".
Жизнь в двух географиях
Мое поколение родилось в крупной империи. Но империи - субстанции искусственные и потому - недолговечные. Им свойственно распадаться. А потому их граждане однажды рискуют оказаться в разных государствах. И- в зависимости от ощущений -"дома" или "за границей".
Этот опыт случилось и в моей биографии. В середине 50-х случайно, можно сказать, по глупости, моя семья, будучи из архангельских поморов, оказалась далеко на востоке. Вдали от клана, в другом ландшафте и климате, иной культурной и даже языковой среде. Причем, угораздило попасть в провинцию, столь безобразную, что когда описал ее, сам ужаснулся. Подумал, что если оставлю, то вызову возмущение и обвинение у российского читателя в дегте, которым специально вымазал фасад страны. И смертную обиду у тех, кто при всей географической анонимности высчитает адрес своего проживания.
Поэтому решил вообще убрать этот фрагмент интерьера, в котором замкнулся важнейший этап жизни - весь школьный период. Вплоть до поступления в вуз, в связи с чем было несколько смен прописки уже в формате Больших городов. Пока, словно повинуясь стрелке компаса, угнездившейся где-то внутри подсознания, и упрямо диктующей "Дранг нах Вестен!", не сделал свой выбор. Вольный и осмысленный. И могу с уверенностью сказать - абсолютно правильный. Регион, где суждено стать земным прахом, никогда не хотелось поменять ни в восточном, ни в западном направлении.
Имею в виду Прибалтику, которую - в пику прежнему, нынче здесь принято величать Балтией. Точнее - ее самую большую малость - Литву.
Может быть, это потому, что на опыте убедился: жить в маленькой стране комфортней и спокойней. Эта ценность особенно ощущается в контрасте с таким огромным и на две-трети пустынным, неосвоенным пространством, как Россия. И с той печатью, которую избыток дармовых богатств и территорий накладывает на менталитет и культуру обитателей. Достаточно взглянуть на карту Европы, чтобы подтвердить, как закон, наблюдение: маленькие живут разумней и уютней, чем большие.
Логически это понятно: легче управлять. А дефицит ресурсов и земель способствует трудолюбию и изобретательности, производительности и наукоемкости. Как ни парадоксально, маленьким даже в плане безопасности больше везет - не на что позариться. А интеллектуальный ресурс не подчинишь силе. Не потому ли во время крупных международных заварушек их предпочитают оставлять островками нейтральности для особых функций: дипломатической подковерности, шпионажа, банковских хранилищ и финансовых операций и т.п. В странах-малютках, где все на виду и все друг друга знают, плохая почва для коррупции и низкий криминал. С этой точки зрения Литва даже великовата: Лихтенштейн, Сан Марино, Мальта - наверно, еще лучше.
При этом в Балтии для бывшего россиянина есть, как минимум, несколько других преимуществ -географическое соседство с опытом перемешивания в имперских котлах (Великое Княжество Литовское, потом - Российская империя, потом - СССР) и некая общность понятий и привычек, облегчающих взаимопонимание и адаптацию.
Причем, по своему опыту могу судить, что из трех балтийских народов литовцы - наиболее легкая среда для вживания, поскольку в них сильней выражены такие симпатичные черты, как открытость,общительность, эмоциональность. Но при этом
они в большей мере избавлены от таких прочно въевшихся "милых" черт российского менталитета, как, к примеру, культ государства и вождизма, упование на власть, коллективная безответственность, низкая предприимчивость и многое другое, с этим связанное и вытекающее. Все это имеет глубинную культурно-историческую и религиозную основу. И в осадке свидетельствует об индивидуальном вкусе.
А вкусы бывают разные. Термины типа "национальные черты", "народный менталитет" и т.п. имеют смысл лишь как абстракции. Применительно к живому человеку они неприменимы - растворяются в индивидуальом разнообразии и неповторимости. Потому что, "говорят, что народ наш работать ленив" и т.п.-суждения - лишь фигура речи. Даже в состоянии массовой истерии и конформизма, поддерживаемой пропагандой и страхом, всегда в толпе найдется несколько процентов инакомыслящих и инакочувствующих. А уж о многоцветии характеров в категориях статистики говорить и вовсе бессмысленно.
Особенно, когда речь идет о людях, разбросанных по гигантской территории, радикально различающейся своим климатом, природой и историей. Здесь даже в типажном изображении и внешним видом, и темпераментом, и характерами, и мировозрением воронежцы сильно отличаются от уральцев, те- от жителей Дальнего Востока, сибиряки - от одесситов и аборигенов Поволжья и т.д. И когда россиянин переезжает из одной части этой окуймены в другую, он попадает порой в среду настолько чужую, как если бы ты оказался в Америке или в Африке.
В Совковии Прибалтика схематично воплощала образ западной Заграницы. Ведь все внешние признаки ее там были налицо. Надписи на латинице. Непривычная, причем - вполне приличная даже по европейским меркам древняя архитектура. Чужие религии, причем - в совершенно непривычных для России масштабах легализованные (в одном только Вильнюсе действовали более 20 костелов и церквей). Но, главное, роскошный даже по понятиям Москвы и Ленинграда, уровень обеспеченности магазинных прилавков и ресторанно-кафешного раздолья.Человек из Тамбова или Перьми, попавший туда по делам командировочным или туристом, дивился всему. Например, когда заказывал в баре пиво, а в ответ слышал от официанта дополнительный вопрос: а какого? Не мог поверить своим глазам, что ветчины, шинки и сервилаты можно купить за деньги, а не по спецталонам. Да еще и слышал при этом любезное: чего изволите. Млел от органных звуков в прохладе действующих храмов, куда люди ходили привычно и регулярно. Дивился экзотическим подвальчикам, вроде вильнюсского ресторана "Локис", где можно было отведать медвежатину или лосятину. И это притом, что у себя на Родине уже свирепствовала такая голодуха, когда при входе в ресторан висели гордые объявления типа: "Внимание, у нас сегодня сосиски!". Прибалтика очаровывала своими хвойно-йодовыми запахами Побережья и коричневой гаммой деревянных интерьеров приморских кафушек.
Уже обосновавшись здесь, часто задавался вопросом: отчего Москва позволяет иметь на западном рубеже своей империи такой контраст. Оттого , что здесь люди работают, обеспечивая самые высокие в стране надои и привесы? Вряд ли - при желании вывезти в общий Распределитель можно все. Держит в качестве витрины изобилия? Пожалуй, теплее. Бузы побаивается? Помнит о "лесных братьях", даже в середине 50-х все еще постреливавших? И не без того,конечно. Хотя для такогох импульсивного деятеля, как Никита, это был скорей контраргумент.
Полагаю, что каждый из этих факторов по совокупности как-то влиял. Но иногда приходили на ум и куда более простые, едва ли не лирические версии. А может просто коммунистические повелители испытывали чисто человеческие слабости к той особой ауре, которой дышал этот край? К его природе, ухоженности, непохожести. Как к модной для сливок московского и питерского общества зоне отдыха с ее Юрмалой и Палангой. Ведь даже для партийной верхушки они были практически в одном ряду с Карловыми Варами и Сопотом. Наверное, боссам ЦКовского розлива было приятно возить сюда "гостей с той стороны", демонстрируя "Советский Запад". Глядите, мол, и мы не лыком шиты.
Думаю, что настрою на пряник вместо кнута в отношение Прибалтики способствовала и умение местного руководства демонстрировать лояльность. Бывший персек КПЛ Альгирдас Бразаускас, уже став во главе независимой Литвы, любил вспоминать, как он водил за нос кремлевских старцев нанануне выхода из Империи. А про Антанаса Снечкуса ходили байки о том, как он ловко егорил Москву, когда начался идиотизм с кукурузой. Дескать, вызвал министра и распорядился, чтобы сеяли лишь кое-где вдоль дорог - по-потемкински. Предупредил: если московские ревизоры подвох заметят, я тебя сниму. Но потом, когда глупость закончится, верну вновь. Этим эсперимент и ограничился. Кстати, я был на его похоронах в 1974. Они произвели сильное впечатление. Вряд ли после Сталина с кем-то из партийных бонз люди прощались столь массово и искренне. Был конец января, холод с ветром, а они часами стояли в очередь к гробу без малейшей принудиловки.
Правда, начиная примерно с середины 70-х уровень жизни и здесь стал тускнеть. По этому поводу в Литве появился даже анекдот. 1976-й. Идет 26 съез Партии. Председатель партийного котроля А.Пельше смотрит в зал: где литовцы? "Не знаю. Пьют, наверное", - отвечает помощник. Второй день съезда. Где литовцы? -"Пьют, наверное". Третий день съезда. Снова "Где литовцы". Снова - "Пьют, наверное". Пельше - "Посмотрим, чем закусывать будут".
Практически это означало, что примернотогда в литовских витринах заметно полинял ассортимент ветчин, копченостей, сыров и прочих деликатесов. Но обычное мясо, сортов пять колбас и полная линейка молочных продуктов оставались в изобилии всегда даже в конце "перестройки". И на общесоюзном фоне и это было контрастом, который не мог вызвать даже зависти - слишком уж инопланетное было измерение.
То же самое можно сказать и о культурных свободах. С одной стороны, интеллигенция роптала, плела идею Независимости и Государственности. И в то же время гордилась и пикировала своими поэтами вроде Юстинаса Марцинкявичюса или художниками вроде графика Стасиса Красаускаса. Процветал кинематограф. Работы режиссеров Витаутаса Жалакаявичюса, Арунаса Жебрюнаса, Мариониса Гедриса были на слуху не только в Союзе, но и на Западе. Донатас Банионис, Юозас Будрайтис, Ригимантас Адомайтис , Юозас Киселюс, Альгимантас Масюлис... - имена этих кинозвезд были почитаемы в одном ряду с Олегом Ефремовым, Олегом Табаковым или Алексеем Баталовым. А о паневежском театре Юозаса Мильтиниса ходили такие же легенды, как о Таганке под водительством Юрия Любимова.
Причем, литовская богема умела, при всей дерзости, вызывать не столько гнев, сколько симпатии. И вместе с ними - покладистость и терпимость. Не отсюда ли недоумение и возмущение, граничащее с искренней обидой со стороны Кремля на столь резкую несговорчивость, с которой он столкнулся в Прибалтике в конце 80-х. "Ну чего вам не хватало? Вы же при советской власти как сыр в масле катались! Ведь без руки Москвы вы загнетесь", - вполне, должно быть, искренне недоумевали партийные вожди вместе с Горбачевым.
Последний пункт содержал и угрозу, и увещевание. Однако, они не подействовали. Например, Литве в первой половине 90-го попробовали организовать энергетическую блокаду. Но она выкрутилась: первый премьер - "янтарная леди" Казимира Прунскене, воспользовавшись политическим расколом (Горбачев- Ельцин), договорилась о натуральном обмене литовской еды на бензин и солярку на региональном уровне с Питером и Москвой. При этом Литва получила урок, который лег в основу проекта строительства Бутингского терминала. Это был политический проект - подстраховка на случай, если из-за развала дружбы Москва перекроет нефтепровод "Дружбу". Что и случилось в 2006 году.
У историков и политологов по поводу ухода Прибалтики до сих пор нет-нет - да и вспыхивают споры. При этом чаще в ходу аргументы, фиксирующие промахи тактического порядка. Либо о том, что чего-то недосмотрели, недодали, пережали. Либо, наоборот, что проявили слюньтяйство. Только мне кажется, что причина глубже - Прибалтика по природе своей изначально была инородным телом в организме
Московии. Впрочем, как и многие другие окраины империи, в частности, юговосточные: Узбекинстан, Туркмения, Таджикистан...Слишком велики были различия здешнего уклада буквально во всем, чтобы вариться в одном котле.
Россиянину, который парится на сей счет, следовало бы понять, что "прелести" советской власти он и те, кого присоединили в "семью народов", воспринимают по-разному. И аргумент типа "но ведь мы все страдали от нее" тут не проходит. Не утешает и не вызывает ни грамма солидарности. У прибалтов нет никакого сочувствия к народу, который позволяет власти так себя тиранить. И тот террор, что коснулся их, воспринимается как внешний, а не внутренний. Ему нет ни оправдания, ни прощения. За него нельзя откупиться. Отсюда навязчивая цель, мечта, стремление- прочь с рефреном: ну какие мы с вами братья? Что между нами общего?
Это чувствовалось всегда. А в годы застоя даже особенно и не скрывалось. Разговорами о Независимости пропитаны стены знаменитого вильнюсского кафе "Неринга", где кучковались богема. А беседа под водочку русского с литовцем из любого социального слоя - будь он хоть самый классический пролетарий, почти всегда могла внезапно из любезного благодушия нырнуть в откровения, которые звучали как вызов или обвинение. В воспоминание о том, как хорошо жилось до войны в собственном государстве. В рассказ о репрессированных родственниках. А то и в признании, что его собственное детство прошло где-то под Воркутой.
Прибалтов крайне раздражал призыв "разделить" тяготы или глупости советской власти. И прижиться здесь, став хотя бы отчасти "своим", можно только в том случае и тогда, когда ты сам начинал воспринимать "власть Москвы" как внешнюю. Навязанную. Причем,искренне, а не с целью понравиться. Для самодентификации: так кто ты? Совок или прибалт?
Конечно, тогда - в 70-80-е все это проходило на глубинном, почти подсознательном уровне. Тогда и злого словечка-то этого не было. Но и идеологема "советские люди" звучала здесь столь же неуместно, как признание в любви в туалете. Даже в устах чиновников подобного рода термины употреблялись столь казенно, что вызывали ощущение грубой фальши. Это была жизнь, в которой позитивный контраст относительности в координатах Империи воспринимался как "должное". И он не вызывал чувства благодарности к власти, а лишь уверенность в том, что без нее жилось бы еще лучше. С этим убеждением литовское общество без колебаний объявило Независимость сразу же, как только появилась возможность.
Ну, а что стало потом? Не берусь и не хочу затевать полемику в категориях сравнения "качества жизни" с прошлым или относительно соседей на Западе и Востоке. В силу бессмысленности. Тем более в сослагательном наклонении. Ведь любые цифры и суждения будут подвергнуты сомнениям в ту или иную сторону, отвергнуты и осмеяны.
Но соль даже не вэтом. А в том, что это - выбор. И от него прибалты никогда не отказывались. Даже в среде русскоязычных диаспор, каким бы не было отчуждение в делении на "нас" и "их", какой бы злой ни была критика местной власти и уклада, как бы не демонстрировалась солидарная любовь к российскому царю, мало кто в ней искренне мечтает о возврате в Империю. А если и тешит себя такими надеждами, то с условием той же прописки. С теми же интерьерами, порядками и ощущением "особости", которыми здешний уклад отличается от нравов Московии. Элементарный вопрос избавиться от "ненавистной среды" путем смены адреса даже теоретически не рассматривается. Ведь поменять жилье и гражданство можно легко. И те, кому действительно после Раскола стало невмоготу, давно уже это сделали.
Уже слышу популярную ехидную поддевку на сей счет: если у вас такой выбор, так чего же ваши патриоты столь массово бегут из своей страны? Но разве это аргумент! Во-первых, бегут не в бывшую Метрополию, а в противоположную сторону. Во-вторых, не "бегут", а "перемещаются", став частью другого общего пространства. И, руководствуясь элементарным житейским резоном - поиском лучшего. На временной или постоянной основе. Этим они принципиально ничем не отличаются от внутренней европейской миграции - разве что масштабами. Ну, а те, в свою очередь, глубиной различий в уровнях, которая изменчива. Cтираются контрасты - и сокращаются потоки. Примеров тому - пруд пруди. Вспомним хотя бы фильм "Хлеб и шоколад" с Нино Манфреди, напоминающий, какая массовая трудовая миграция была из Италии еще 60-е годы! Но разве сравнишь ее с теперешними размерами.
И это никак не влияет на отношение к выбору. А если и влияет, то только укрепляя уверенность в его правильности. Ведь полученная свобода в поисках лучшего применения своих сил и дарований - это тоже его важнейшее следствие. Вот и весь резон!
Страсти вокруг ИР
Прорывы и ритм изменений в науке и технике(НТП) - важнейшая шкала в динамике жизни поколения. Не хочу быть категоричным, но мне кажется, что за последние 70 лет лишь одно их поле отмечено глобальными переменами в ранге "переворота", "революции" - информационное. И впрямь - "информационная революция" (ИР) - единственный высокий титул, который прижился в и не оспаривается в международном объеме . Но до того, как она разразилась, была немалая пауза.
Читателя призываю задуматься, насколько верно такое утверждение. Если в новом и новейшем времени -вплоть до Первой и Второй мировых, технологические скачки происходили довольно часто и в основном в сфере энергетики и транспорта - пар, электричество, атом, пароход, автомобиль, самолет, ракета, ядерное оружие, то в послевоенный период шло лишь совершенствование этих средств. Даже космос, поначалу показавшийся стержнем НТП, довольно быстро завял, не родив никаких особых технологических достижений. Конечно, с натяжкой увлечение им можно включить в список наиболее продвинутых достижений науки и техники. Но едва ли они тянут на громкий титул "революция".
В конце концов, чем отличается скорость ракетоносителя от обычной военной ракеты? И какие особые технологии, неизвестные доселе, были применены в обустройстве "квартиры" космического "домика"? Никаких скоростных рекордов, следующих за фантастами, как и сенсационных открытий или просто - шагов по практическому освоению дальних пространств и планет, тоже не последовало. Даже высадка на Луне не произвела особого впечатления на землян, не зажгла жаждой дальнейшего освоения черной бездны. Обыватель, а под его дудку - и политики быстро решили,что тратить огромные средства по этой статье - расточительная роскошь. И 21-й век человечество, вопреки грезам фантастов, встретило уж точно не под лозунгом "Вперед к звездам".
Не было сенсаций и в сфере вооружения. Ядерное оружие как было, так и остается арсеналом страха, сдерживающим от большой драки. Оно, как и прочие смертоносные запасы, пополняется и модернизируется, но это всего лишь эволюция качества, свойственная любому продукту.
Ничего принципиально нового не проявилось и в производственной технике. Автоматизация и роботизация производства разрасталась в основном лишь в масштабах. Но в самом их уровне никакого чуда за последние 70 лет не возникло. Роботы не заменили человеческий интеллект, не стали способными самостоятельно принимать решения, планировать или психовать. Искусственный разум все еще остается прерогативой литературы. А все, что требует души, остается в сфере ручного труда. Его лелеют, любят и высоко оплачивают. И из современников никому в голову не придет, чтобы поставить автомат вместо искустного повара или вязальщицы, дизайнера или портнихи.
А вот на информационном поле, действительно, произошли и происходят колоссальные сдвиги.
Впервые телевизор я увидел на Выставке достижений народного хозяйства в Москве в 1960, куда отец свозил меня в знак поощрения за успешное окончание начальной школы-четырехлетки. А в быту в нашем Окурове он появился в году этак 62-м. Тогда он был еще большой роскошью и редкостью. А поскольку общество было по психологии коммунальным, счастливым обладателям "ящика" приходилось сильно ужимать пространство частной жизни. К ним,как на аттракцию (кино дома!), валом валили соседи, готовые часами смотреть все подряд.
Впрочем, тогдашний ажиотаж вокруг чудесной "зверушки" стал лишь первым симптомом социальной эпидемии "жизни в телевизоре", которая на долгие десятилетия обуяла человечество. Оно тогда и не подозревало даже, какой монстр вмешался в его образ существования. Каким губительным инструментом подавления и манипулирования их индивидуальностями - интеллекта, воли и. в конечном итоге, свободы, он станет. Какого тупого "мещанина в маечке", расположенного глотать стандарты и готовые рецепты, он сформирует. Какой пассивный до идиотизма образ времяпровождения привьет он людям.
Но винить в слабостях и глупостях инструмент стыдно и неразумно. Как и любое новшество, выплевываемое НТП - независимо от его предназначения - оно многогранно. Сильному человеку телевизор не мешает. Со временем появилась даже мода в виде полного отказа держать от его в доме. С другой стороны, у ящика есть и гуманная миссия. Он - бесценная игрушка для одиноких людей. Сегодня даже представить себе трудно старость без спасительного экрана, уткнувшись в который можно, не выходя из квартиры на немощных ногах, жить "полнокровной" виртуальной жизнью. Быть в курсе политических событий, сопереживать, путешествовать, млеть от бесконечных "мыльных опер".
В любом случае, "голубое" шествие, словно цунами покатившееся от Москвы до самых до окраин в 60-е годы, по глубине и обилию влияний, безусловно, было явлением революционным. Сравнить его можно лишь со следующим переворотом всего привычного - появлением в быту компьютеров и Интернета. Конечно, на фоне нынешнего
технологического потрясения телик выглядит скромнягой. Но, во-первых, в чисто технологическом измерении так оно и должно быть. А , во-вторых, при всем при том в социально-сущностном контексте они одного поля ягодки. И взаимосвязаны как ступени одной лестницы.
А именно. Оба они - этапы ИР, одним из ярких социальных следствий которой стало сокращение прямого человеческого общения. Телевизор увел пацанов из подворотен, а стариков и старушек со скамеечек и столов с домино. Даже такой задушевный вид "разговоров по душам", как водочка с закуской на газете, стал заменяться одиноким пивком или рюмочкой у телика. То же самое, только применительно к молодежи, в еще большей степени оказывает и Интернет.