Аннотация: По мотивам романа Анны Антоновской "Георгий Саакадзе"
ЗМЕЯ НА ГРУДИ
1611 год, Носте (село в Восточной Грузии)
Красиво и богато картлийское село Носте, сыто и привольно живут здесь крестьяне-глехи и свободные дворяне-азнаури. Славную шерсть дают овцы, а благодаря Георгию Саакадзе хорошую цену за эту шерсть назначают купцы ностевцам. Да, именно отца и сына Саакадзе благословляют ностевцы за свое благоденствие. Пусть они всего лишь князья третьей степени, потомки крещеного эмира, не родня царям из династии Багратиони. Зато много поколений царской династии опирается на Саакадзе, моуравов Тифлиса!
И нынешний князь Георгий в свои сорок лет успел заслужить уважение картлийских государей и народа. Разве не он выиграл множество сражений против турков и персов? Разве не он, полководец и стратег, сражался в конном строю наравне с простыми воинами и каждый мог бы поучиться у него умению владеть саблей? Разве не он присмирил вольнодумных горцев, не силой, а убеждением сделав их верными сынами Картли? Не он ли ежегодно обучает простых картлийцев воинскому делу и строю, создавая из вооруженной толпы настоящую армию?
Марех, дочь владетельного князя Арагвского по собственной воле стала его женой, против обычая своей знатной семьи. И подарила Георгию четырех сыновей и троих дочерей. Хорошие, дружные дети у князя, высоки и крепки стены недавно построенного Ностевского замка - надежной защиты для его семьи. И хотя Георгий ныне самый знатный и богатый князь во всей Картли, разве забыл он друзей детства и верных товарищей на полях боя? Все они сидят за его столом в замке, щедро наделены богатством и славой, верен им Георгий - и они верны своему другу и господину, готовы последовать за ним хоть к черту в пекло. И пусть строят каверзы более знатные князья, недовольные могуществом Георгия, завидующие его богатству - пусть! Любит его народ Картлии, и ностевцы очень рады, что именно в их селе находится столица моурава Саакадзе.
И разве не здесь празднуют сейчас помолвку Дареджан, младшей сестры князя Георгия, и молодого царя Луарсаба?
Воют дудки, гремят барабаны, мягко притопывают сапоги, несутся подолы - картлийцы пляшут. Где-то слышен тонкий свист бамбуковой дудочки, это бог весть как забредший сюда факир забавляет детей танцем завороженной свистом дудки змеи. Вино льется рекой, слуги едва успевают подносить свежий шашлык и хачапури, острый аромат кинзы и ткемали витает над столами. Быстро темнеет южное небо, и уже близкий горный хребет почти не выделяется на его фоне. Сливаются в темноте раскидистые кусты граната, олеандра, самшита, и лишь высокие сосны ни с чем не спутаешь в темноте.
Кряжистый, широкоплечий, круглолицый Георгий Саакадзе склонился к уху княгини Марех.
- Дорогая жена, что мучает тебя? Губы твои улыбаются, но брови сдвинуты и нет покоя в лице. Не угодили хозяйке наши повара?
- Нет, мой Георгий, - Марех отвечала, почти не разжимая губ. Со стороны они смотрелись дивной парой: крепкий как дуб, вошедший в самую пору мужского расцвета князь и твердая как скала княгиня, полная достоинства. - Страшит меня судьба твоей юной сестры. Сам знаешь, Дареджан, наша Дарико, как дочь мне, - Георгий кивнул, ибо это было правдой. Сестра на почти двадцать лет младше его и после смерти родителей росла под опекой брата и его жены.
- Слаб царь Луарсаб, - продолжала Марех, - владетели земель требуют от него то одного, то другого, а цари Картли давно не имеют силы противостоять своим князьям. Станет ли он надежной защитой для маленькой Дарико? Не лучше бы было для нее остаться под твоей сильной рукой?
Георгий помрачнел.
- Разве сам царь не влюбился в нашу сестру? И разве этот брак - не прямой путь для меня влиять на царя? Дорогая жена, ведь таким путем я смогу склонять царя к тем решениям, что пойдут на благо Картли!
Тихо кивнула княгина Саакадзе, опуская властные глаза. Любя мужа, не хотела, чтобы прочитал он в ее глазах сомнение в его правоте. Вот он, юный царь Луарсаб Второй, сидит во главе стола об руку со своей нареченной. Дарико сияет смущением и радостью одновременно, светлая кожа розовеет счастливым румянцем, огромные черные глаза лучатся как две звезды. Наивная девушка, нежный и хрупкий цветок, заботливо взращенный братом вдали от превратностей жизни... Не ошибся ли Георгий, запустив тебя теперь в водоворот картлийской политики? И сомнение шевелилось в душе княгини как согревающаяся после холодной ночи змея.
1612 год, Носте.
- Нет! - Георгий в ярости бросился вон из комнаты, мимо оторопевшего воина, доставившего ему скорбную весть. - Лекаря! Срочно!
Со всех сторон Ностевского замка кинулись за ним верные соратники, кто-то вскакивал на коней, чтобы привезти лекаря. Из крытой повозки, прибывшей из Тифлиса в сопровождении небольшого отряда, уже вынимали носилки. На них бледная, неподвижная, без сознания, лежала Дарико, царица Дареджан.
- Как он мог... - стонал Георгий. - О Марех, как же я ошибся...
Марех сжала руки мужа, пытаясь утешить, около Дарико хлопотали служанки с травами и одеялами, кто-то из воинов чуть не за шкирку тащил лекаря.
- Они отравили ее! - Георгий говорил так, словно это не догадки его, а доказанный факт. Марех вновь прячет глаза - последнее время уверенность мужа в своей правоте ее смущает. Более того - пугает. - Проклятые князья, им никогда не нравилось, что царь слушает меня, а не их! Они не думают, что только я могу привести Картли к благоденствию, они лишь завидуют. Но и Луарсабу я этого не прощу, не смог сохранить маленькую Дарико от яда...
- Вай, кто знает? - подошел азнаури Ираклий, один из тех, кто сопровождал молодую женщину из Тифлиса. - Служанки царицы говорят, что почти всю ночь их госпожа не спала, мучаясь от духоты и головной боли. Они же спали как убитые, словно кто насыпал им сонного порошка в питье. Утром Дарико стыдила их за то, что не могла дозваться никого, кто бы принес из передней воды для умывания. А вскоре упала замертво...
- Страшную ошибку я совершил, устроив этот брак. - Георгий, обхватив голову, меряет шагами ковер. Марех стоит как статуя, переплетя руки, словно молится или наоборот проклинает.
- Служанки рассказали, - продолжил Ираклий, - что всем им снился один и тот же сон. Словно в покои царица вползла маленькая змейка и ужалила ее ровно напротив сердца. Вай, кое-кто из воинов слышал в ту ночь свист саламури и шипение змей в разных комнатах дворца...
- Какое дело до слухов, - прервал его Георгий. - Муж дорогой Дарико должен был оградить ее от подобного. И клянусь, глупый мальчишка поплатится за свою слабость!
Через три дня Дареджан Саакадзе умерла, не приходя в сознание. Лекари морщили лбы, спорили до хрипоты, но так не смогли ответить на вопрос - умерла ли его сестра от нервного потрясения или была отравлена. Они видели признаки и того, и другого. Одетый в черную одежду Георгий прогнал бесполезных целителей и заперся в замке.
Однако не судьба князю переживать свое горе в тишине и одиночестве. Через два дня спешно прискакали его друзья, остававшиеся в Тифлисе. "Слушай, Георгий, был вчера княжеский совет у царя, был ли ты зван? Не был? Ай, плохо, князь, значит, давно они готовились... Слушай, твои враги убеждали Луарсаба в том, что ты заперся в Носте ради планов мести!"
Нахмурился Георгий, сжимая кулаки. Ему ли не знать слабого волей Луарсаба? Царь расстроен смертью Дарико, а значит, только рад переложить дела и решения на кого угодно. "Хуже, моурав, куда хуже! Ай, они не просто решили. Слушай, царь согласился, чтобы князья собрали свои войска и захватили тебя, скорбящего в Носте, со всей семьей."
- Значит, вот как, - Георгий меряет шагами комнату. Взъерошил буйные кудри, не тронутые сединой, повел рукой по черным усам. Невольно напряг мускулы, словно физической силы его тела достаточно, чтобы побороть любого врага. Сурово оглядел оружие на стенах, богатые ковры на полу, бледные, встревоженные лица друзей, сидящих на коврах. - Дорогие князья в кои-то веки решили объединиться против меня! Вместе у них и впрямь есть шанс.
Соратники заговорили все разом, но быстро смолкли, и Ираклий выразил общее мнение.
- Моурав, ничего еще не потеряно. Ностевский замок хорошо укреплен! Знаешь, припасов и воды во внутренних колодцах хватит и на два года осады. Прикажи, мы сейчас же вскочим на коней и сегодня же начнем собирать твоих собственных воинов. Вай, ни у кого из князей нет таких верных азнаури, никто из них не обучал своих глехи так, как ты! Князья расшибут себе лбы о твой замок, потом наверняка перессорятся между собой, как бывало не раз.
- Бывало не раз? - Князь обвел присутствующим взглядом, и каждый поежился: словно проник до дна и выпил досуха. - Нет, не пристало Георгию Сааказде участвовать в войне между князьями. Картли не хочет идти по предлагаемому мною пути? Что ж, ее подвинут на этот путь султан или шах...
1612 год, Кызылагач (городок на юго-западном побережье Каспия), Иран.
Велик шах Аббас! Половина земного шара склоняется к ногам владыки Персии. Высоко сидит великий шах на золотом троне, который во все путешествия возит, не оставляя в прекрасной столице Исфахане. Драгоценными камнями отделан его халат, и нет ничего прекраснее перстней на его пальцах. Мрачен лик могучего владыки, и дрожат теснящиеся по углам ханы и беки, не смеют поднять глаза на повелителя. Лишь смуглый худой человечек в одной набедренной повязке и странного вида чалме, сидящий у ног шаха Аббаса, тихонько наигрывает на грузинском саламури. Перед ним лежит невзрачный мешок, но ханы и беки сторонятся этого мешка как огня - кто знает, что выглянет оттуда на тихий зов флейты...
Но вот слегка разгладилось лицо повелителя и облегченно вздохнули его приближенные.
- Пусть войдет картлиец, - бросил шах. И обратился к смуглому полуголому человечку. - Прекрати свою игру. Пока не время для змей.
- Не бывает времени без змей, - улыбнулся странный человек, но дудочку убрал. И стало видно, что на его шее на двух шнурках висят в драгоценной оправе крупный рубин и не менее крупный изумруд.
В распахнутую дверь в сопровождении безоружных друзей вошел широкоплечий картлиец. Богатая одежда, словно только что с дороги, покрыта пылью, на мягких сапогах дорожная же грязь. Кудри на гордо посаженной голове до сих пор не тронуты сединой, в глазах угрюмая решимость, под которой прячется затаенная боль. Упал на колени, на вытянутых руках подал шаху старинную саблю в узорчатых чеканных ножнах.
- Велик шах Аббас! Я, моурав царства Картлийского, Георгий сын Саака, прибегаю к твоему величию! Опозорил меня и мою сестру, унизил мою преданность царь Луарсаб. Не желаю более служить тому царю, которым правят картлийские князья! Позволь, приведу царство Картлийское под твою руку, о великий шах!
- Разве Картли не платит мне дань и не присылает своих царевен в мой гарем? - подняв одну бровь, глухо спросил шах. - Как же еще ты хочешь привести ее под мою руку, Георгий сын Саака?
- Вот этим мечом! - и могучий картлиец с тайной болью в глазах протянул еще ближе к шаху свою саблю. - Стану полководцем у тебя на службе, и с твоим войском приведу на трон Картли покорного тебе царя. Тогда куда больше дани польется в твою казну, а царские земледельцы станут твоими рабами...
- Я подумаю, - мягко сказал Аббас, изучая лицо картлийца, особенно то невысказанное, что стояло в его глазах. - Подожди моего слова, Гергий, сын Саака. - И по мановению его руки картлийцы, пятясь, вышли, а за ними, так же задом наперед, потянулись наружу ханы и беки. Лишь самые доверенные остались с шахом, который вдруг обратился к смуглому человечку.
- Факир, ты что-нибудь видел в своих камнях об этом деле?
- О великий шах, - человечек несколько раз поклонился, прикладывая руку к сердцу и ко лбу, затем поднял изумруд так, чтобы тот засверкал в солнечных лучах. - Зеленый камень будущего не хочет говорить о Георгии Саакадзе. Может, он будет велик, а может, будет проклят, а может, и то и другое, хотя я не представляю, как такое возможно. - Говорящий увидел нетерпеливое движение бровей шаха и спешно поднял рубин. - А вот алый камень свершившегося говорит много. Георгий спешит расплатиться с царем за свою обиду, и от всего сердца готов служить тебе.
- Надолго ли хватит его обиды и его готовности? Ненадежен такой слуга...
- На то есть время змей, господин, - мягко поклонился факир.
- Да будет так, - буркнул шах, и по его повелению вернулись все знатные персы и приезжие картлийцы.
- Слушай мою волю, Георгий сын Саака, - глухо заговорил шах. - Я приму тебя и сделаю своим полководцем. Но на теле твоем будет нанесен несмываемый рисунок змеи, и если ты предашь меня, древняя магия оживит ее и змея укусит тебя за сердце! Кроме того, старший твой сын, юный Паата, будет жить в моем дворце, и будет мне как сын, пока ты с войском странствуешь вдалеке. Я сказал.
- Что это за человек, горячая сестра, который так вольно разговаривает со страшным Аббасом? Не его ли саламури звучал на свадьбе Луарсаба и Дарико - а потом пророчил смерть девушки?
- Я не думаю, что это человек, буйный брат мой. Это гордость и боль, стремления и ошибки. Все то, что должно жить в душе и поверяться разумом...
- Но оно живое, сестра! Он же ходит и говорит?!
- Разве названное мною становится мертвым, если человек дает ему волю и выпускает наружу?
1622 год, Гулаб-Кала (крепость в Ширазской провинции Ирана)
Каменная башня с узкими окнами. Постель покрыта еще картлийской овчиной, голый пол, кувшин с теплой тухловатой водой, остатки ячменной похлебки в миске. За дверью - молчаливая, бесстрастная персидская стража да пара верных картлийцев - все, что осталось от некогда пышной свиты придворных лизоблюдов. Бывший царь Картли Луарсаб смотрит в окно. Это практически единственное, чем он может заняться в персидском плену. Молиться - и смотреть через узкое окно на кусок пыльной площади и выцветшее небо над ней.
И вспоминать Дарико. Ее яркие глаза, ее нежные руки, ее тонкий силуэт на фоне родного синего неба. Ах, если бы Луарсаб мог бы поговорить с ней! Объяснить... покаяться... Нет, это невозможно. И не потому, что он надежно заперт в каменной башне на пыльной окраине Персидской империи, а потому что Дарико уже десять лет лежит в могиле в далекой Картли.
Поэтому Луарсаб молится. Он очень надеется, что Дарико в раю и святые расскажут ей все, что он произносит в своих молитвах к ним.
... Жил-был молодой красивый царевич, который неожиданно для себя стал царем. Он не умел ни воевать, ни править. Картлийские цари вообще редко это умели, за них воевали и правили знатные могущественные князья. А юный царь взял и влюбился в сестру одного из них, не самого знатного, но самого тогда могущественного. А все остальные взяли и обиделись. И долго уговаривали царя не жениться. А я очень любил ее и женился. Тогда они стали уговаривать развестись с ней. А потом..
... А потом...
Был бы я сильным мужчиной, ну вот как брат Дарико, я бы их всех прогнал, наверное. Но я был слабым царем, у меня не было толком ни войска, ни денег. Все было у князей. И брат Дарико мне своего войска и денег не давал. Правда, я и не просил. Я думал, что я гордый. А потом...
... Я не знаю, что на меня нашло. Я сидел один, а ко мне привели факира из Персии. Он так смешно управлял змеями, они танцевали под свист его дудочки. И я словно уснул под эту дудочку, и мне приснилось, что одна из змей приблизилась и укусила меня напротив сердца. Я проснулся, а никакого факира нет, и подумал, что все это мне приснилось. И не знаю, что на меня нашло, но я согласился развестись с Дарико, и потом я согласился с князьями, что ее брата надо захватить и убить.
А потом я услышал, что Дарико умерла, и змеиный яд ушел из моего сердца, и я понял, что я любил ее и не хотел разводиться. Я со страхом думаю - смогла бы змея укусить меня, если бы я не был слаб духом, а был бы сильным мужчиной, ну вот как брат Дарико?
1625 год, Исфахан (столица Ирана)
Не первый раз Георгий Саакадзе с верными ему друзьями-азнаури собираются в военный поход во главе войск шаха Аббаса. Не первый раз его жена Марех руководит сборами. Еда, одежда, корм для лошадей - дело женщин и слуг, лишь оружие и коней воины готовят сами. Позади годы в Персии, позади завоевание Багдада, турецкой Армении и афганского Кандагара. Впереди - поход в Картли. И в первый раз за все годы Марех и младшие дети едут с Георгием.
Статная княгиня поправила выбившуюся из-под головной повязки непокорную прядь и продолжила пересчитывать подготовленные в поход кувшины с мукой и торбы с зерном. Годы щадят ее тело: почти не отразились на нем многочисленные роды, карие глаза по-прежнему зорки и цвет их не выгорел даже под жгучим иранским солнцем. Но пощадят ли эти годы ее сердце, не сгорит ли оно преждевременно от волнения за родных?
"Муж мой, свет очей моих, - думает Марех. - Я-то знаю, ты давно сказал мне, зачем надумал бежать к шаху. Бедный мой муж... Видишь, ты обиделся на царя Луарсаба, но ты пошел дальше простой обиды брата за сестру. Задумал сделать небывалое, став рукой шаха Аббаса, и не смутила тебя не волшебная змея, которая каждую ночь мерцает зеленью на твоей груди, ни сын-заложник. Видишь, Георгий, шах обманул и тебя, и Картли!
Уже три года как погиб царь Луарсаб, наивный мальчик, шедший на поводу сначала у своей любви, а потом у своего страха... Князья уговорили его отправиться на поклон к шаху Аббасу, который иначе грозил Картли разорением. И что же? Видишь, Луарсаб томился в заточении, пока тетива ширазского лука не оборвала его мученическую жизнь. А полководцы шаха прошли мечом и огнем по Картли и сопредельной Кахети, и едва ли треть народа пережила это нашествие. А ты, мой Георгий, воевал для шаха в Армении и Индии, и не мог помочь ни своей стране, ни своему царю".
Марех вдруг стало трудно дышать, она привычным жестом подняла руку к груди и стала растирать там, где, по словам лекарей, находится сердце.
"Видишь, я помню, как согнулись твои плечи, когда ты узнал о смерти Луарсаба. Нет, не руками иранских беков ты хотел расплатиться за Дарико! Еще одна строчка в список грехов шаха перед Картли. Список, который живет в твоем сердце, не позволяя думать об опасности для себя, о смерти для старшего сына. О Георгий, но я, я, жена и мать, не могу не думать об этом!"
- Думай тише, госпожа, - раздался тихий голос, и Марех вздрогнула, выдернутая из своих печальных размышлений. - В Исфахане умеют слышать неосторожные мысли.
Перед ней стоял тот смуглый, полуголый, худой человек, который часто сидел у ног шаха Аббаса с дудочкой и двумя драгоценными камнями на шее. Тихо, незаметно, подобно змее он проник в дом, где его, мягко говоря, не любили. Ведь именно он под звуки своей заунывной дудочки изуродовал грудь их вождя татуировкой, сплетенной с бог знает какими языческими заклинаниями.
- Не сердись, госпожа, - грустно сказал факир. - Я не со злом к тебе пришел. Подумай сама, зеленый камень будущего, - в доказательство своих слов он приподнял висящий на шее изумруд, - открыл мне планы твоего мужа еще тогда, когда он первый раз пришел к шаху Аббасу ...
Холодея, Марех ласково улыбнулась волшебнику. Правая ее рука незаметно поползла по поясу к тому потайному карману, где она незамужней княжной Арагвской научилась всегда носить при себе тонкий кинжал. Затрещал и погас один из факелов...
- А шаху до сих пор ничего не известно! - горячо шептал факир в полутьме большой кладовой. - Я ничего ему не сказал - и не скажу! Госпожа, может, я, подобно вам, был изгнан со своей родины. И подобно твоему мужу надеялся поквитаться с обидевшими меня руками шаха Аббаса.
- Георгий не собирался ничего делать чужими руками, - холодно прервала факира Марех.
- Конечно, конечно, госпожа, - страстно, почти беззвучно шелестел голос. - Но вышло все равно не так, как мы оба хотели! Моя родина покорена мечом твоего мужа, его родина стонет под пятой Ирана, а мы оба служим шаху! Пусть поздно, но я тоже хочу расплатиться с ним. Может, я слаб, но я могу помочь твоему мужу в его деле. Уговори его взять меня с собой!
- Взять тебя? - с сомнением переспросила Марех. - Зачем? И как шах отпустит тебя?
- О, второе легко, - прищурился факир. - Я наскучил шаху, он неделями не вспоминает обо мне и моих камнях. Может, - он подмигнул, - не сам шах устал от меня, а я сделал так, чтобы он не помнил обо мне? Может, это протянется достаточно долго? Так, что я успею переодеться служанкой и много времени провести в твоем караване, госпожа?
- Это твое дело, - отмахнулась Марех. - Я не пересчитываю служанок и жен воинов, которые едут со мной. Видишь, ты не ответил на первый вопрос...
- Змея. Змея, которая ужалит Георгия, как только тот изменит шаху, - человек показал ей дудочку и мешок, с которыми никогда не расставался. - Может, ты не слышала, что на моей родине змеями управляют с помощью вот этого?
Он ушел, а Марех, стиснув руки, долго смотрела во тьму невидящим сухим взглядом. Муж спасен - но сына ей не спасти. Да, кроме Паата, у нее еще трое сыновей и четыре дочери. Жена Георгия Саакадзе жалела лишь об одном: что княжной Арагвская так и не научилась плакать. Может, тогда бы ей было легче дышать ...
1625 год, Марткоби (селение близ Тифлиса)
Мартовский рассвет еще только начал вступать в свои права. Еще несколько часов до того, как выбравшееся из-за гор солнце окончательно утвердится на небосводе и зальет своим светом разбитый на широком поле лагерь иранского войска. Сто тысяч воинов послал шах Аббас, чтобы окончательно сломить свободу Картли. Жесткий и неподкупный Корчиг-хан командует войском, а вместе с ним идет Георгий Саакадзе с теми, кто последовал за ним на чужбину. Как такое возможно, шептались картлийцы, чтобы князь Саакадзе, столько раз сражавшийся за Картли, повернул свой меч против родины? Разве мало ему мести за сестру, мало смерти царя Луарсаба? Разве за годы, которые князь воевал для шаха многие земли, он и впрямь стал преданным слугой Ирана? До того, что готов и свою родину для него покорить?
Но были и другие голоса, и горе Георгию с товарищами, если бы их шепот услыхали персидские соглядатаи! Готовьтесь, картлийцы, шептали эти голоса. Последний шанс Картли! Иначе шах Аббас уничтожит тех, кто еще помнит гордость и долг, а остальных переселит в пустыню. Начищайте оружие, вспоминайте, как Саакадзе учил вас колоть и пускать стрелы в сомкнутом строю. Незаметно собирайтесь под руку своих командиров и приходите 25 марта к полю близ Марткоби. Помните ли вы, как тайно окружать врага?
Яркими шелками блестят в лучах рассвета палатки, развеваются пестрые флажки сотен, небрежно оперлись на копья разморенные бездельем часовые, мечтая о скорой смене. Кое-где, позевывая, протирают глаза кашевары - пора вставать, пора готовить еду. Но в этот день персам не судьба позавтракать, а большинству из них вообще больше не придется вкушать земной пищи. Со всех сторон войско окружено картлийскими повстанцами, ждут лишь сигнала от князя Саакадзе.
Долго ждал Георгий. Более десяти лет назад он задумал небывалое - избавить Картли от жадных и глупых князей, которые испокон веку диктуют свою волю царям. Не будь злобной знати, не думающей ни о чем, кроме своего кармана, Дарико оставалась бы женой Луарсаба и могла бы жить долго и счастливо.
Твердыми шагами Георгий в сопровождении Ираклия и других азнауриов подошел к шатру Корчиг-хана. Полководец шаха уже не спал, хотя и не выходил. Охрана как обычно приветствовала верховного советника главнокомандующего, назначенного самим Аббасом, и даже не думала мешать ему войти.
- Да будет твое утро светлым, Георгий, - Корчиг-хан по голосам у шатра уже знал, кто к нему идет. Он был удивлен неожиданному приходу, но не слишком - мало ли что могло случиться в этой проклятой аллахом Картли.
- И твое, дорогой Корчиг, - ответил Саакадзе и молниеносно выдернул саблю из ножен. Корчиг дернулся было к оружию, но не успел: тем же самым размашистым движением князь полоснул его по груди. В следующий момент Георгий свистнул особым образом, и это стало сигналом для его спутников снаружи, которые набросились на ничего не подозревающую охрану. Схватка в центре лагеря и повторяемый сторонниками Георгия особый свист стал сигналом наступления для обступивших лагерь картлийцев.
Корчиг-хан умер. А вытатуированная на груди Георгия зеленая змейка с алыми глазами вдруг зашевелилась под тонким слоем кожи, и смертельная усталость сковала все его тело. Картинка обретала плоть и силу, вот она свилась в колечки... развернулась... и направилась вглубь, к самому сердцу! Оцепенев, не в силах пошевелиться, Георгий не мог ничего видеть под одеждой, но чувствовал, как маленькая заостренная головка пробирается сквозь его ребра. И вдруг послышался свист дудочки, но не тот, каким факир заставлял змей танцевать для увеселения толпы. Этот свист звучал требовательно и резко, он ворвался в уши Георгия, и князь отрешенно подумал, что этот звук будет отлично слышен картлийцам в засадах - лишь бы они поняли, что он означает. А смертельное продвижение ожившей змейки замедлилось и вовсе остановилось. Вновь свились гибкие колечки... и змея отправилась в обратный путь! Георгий чувствовал, как она выходит из его груди, и только что нечувствительное к проникновению змеи тело оживало, раздираемое яростной болью, исходившей от змеиного пути. Болит - значит, я жив, значит, эта дрянь не ужалила меня в сердце, мелькнула мысль. Затем Георгий краем меркнущего от боли сознания увидел алую змейку с изумрудными глазами, выскользнувшую из его рукава. "Она же была зеленая?"- подумал он и провалился в забытье.
Из темного угла шатра выступил незаметный ранее - или только что прокравшийся туда? - смуглый худой человечек с дудочкой у губ и небольшим мешком в одной руке. Не переставая свистеть твердо и строго, он бросил мешок на землю, и сияющая алая змея с блестящими изумрудными глазами скользнула внутрь. Факир затянул завязки и лишь тогда прекратил свистеть.
- Ах, маленькая смерть, - он любовно погладил мешочек. - Может, пока не время для змей. Но скоро, скоро твой единственный укус найдет свое сердце...
Он вновь поднял дудочку, но на этот раз ее звук был самым обычным - простая пастушья песенка, которую от нечего делать наигрывать пастухи по всей Картли. И Георгий начал приходить в себя, и вбежали наконец покончившие с охраной Корчиг-хана его друзья, а смуглый человек с мешком отступил в дрожащую тень у стены шатра. "Наверное, потому он и такой худой, чтобы мог спрятаться даже в тонкой тени от меча", - мелькнула в голове Георгий смутная и ни к чему не идущая мысль, но тут ему враз стало не до теней. Надо было прорываться к своим, надо было командовать картлийской армией.
А вокруг уже звенело оружие, раздавались нечленораздельные вопли бойцов и стоны раненых. Иранцы дрались отчаянно, взбешенные внезапным нападением и вероломством верховного советника. Однако еще упорнее, еще бесстрашнее были картлийцы, бившиеся за свою родину. Запали в их сердца тайные слова Георгия о том, что поле близ Марткоби - последний шанс для родной Картли сохранить свободу и самое имя свое. Проросли в их сердцах эти слова, и бились воины за свою землю так, как не мог биться ни один захватчик. И много врагов положил в тот день сам князь Саакадзе, и друзья его вспоминали потом, кто никогда не он был так быстр и силен, как в день Марткобского сражения. Сам Георгий плохо помнил, что и как делал, ибо жгучая боль змеиного пути туманила разум. Но когда она постепенно затихла, подумал князь - не кровь ли врагов смирила эту боль, и не стремящаяся ли к крови боль сделала его сильнее в тот день?
Победа повстанцев была полной. Было разбито войско Корчиг-хана, и в течение следующей недели другие части персидской армии, пришедшие в Картли, также были разбиты и изгнаны. За восемь дней шах Аббас потерял семьдесят тысяч воинов и восемь своих лучших полководцев.
После боя Георгий Саакадзе хотел щедро вознаградить факира, избавившего его от шахской змеи - а быть может, это и был тот самый искусник, который создал ту змею? Но факира нигде не нашли. Более того, Ираклий и все, кто был с Георгием возле шатра Корчиг-хана, клялись, что не слышали никаких звуков дудочки и не видели никаких теней. Лишь князь Саакадзе помнил, как зеленая змейка превратилась в алую, словно весенняя трава окрасилась кровью воинов.
1625 год, Носте
Радуйтесь, жители Носте! Князь вернулся! Вернулся с княгиней, с семьей и со славой. И чуть ли не каждый день приезжают к нему выборные от разных сел и городов - просят стать царем Картли. И то, святой Луарсаб-то помер, наследника не оставил, а прочие все боковые ветки династии давно попродались султану да шаху! То ли дело наш Георгий - столько под шахом ходил, а остался верен Картли, даром что самого чуть не сгубил шахский волшебник, да сын старший до сих пор у шаха сидит, бог знает, живой ли...
Радуются глехи и азнауриы. Льется вино, разливается аромат жареного мяса и плова, в княжеском замке не прекращаются пиры. С достойными людьми тихо обсуждает Георгий дальнейшее устройство Картли. Знатные князья кто затаился и выжидает, кто в открытую бежит на поклон к вновь вошедшему в силу моураву. И называют его уже Великим Моуравом, словно не должность это, а единственное имя.
Одна Марех Саакадзе словно не здесь. Улыбается гостям, следит, чтобы хватало вина на столах и еды всем гостям, все успевает, все ведает. Но душа Марех витает пушистым облачком где-то над дворцовыми садами Исфахана - где, как там Паата, первенец, что судил ему шах за измену отца? Днем легче, днем можно забыться, зарыться в заботах хозяйки большого дома и супруги вождя воинов. Но ночью, стоит ей лечь в постель, как не хватает воздуха, тревога обнимает ее, и сна нет, как нет спокойствия. Знает Марех, что и Георгий не спит ночами, но что толку говорить с ним о сыне? Шах расплатился с Луарсабом, Георгий расплатился с шахом... следующий ход за Аббасом. Сколько это будет продолжаться? Хватит ли у нее детей на эти бесконечные сведения счетов?
Кажется, она все-таки забылась сном, как послышался тихий свист, более похожий на шепот. Как не вовремя, подумала Марех. Или это и есть сон? Наверное, сон, иначе откуда бы у дальней стены ее ностевской комнаты оказался смуглый худющий человечек с дудочкой и небольшим мешком? Э, да он же ей знаком...
- Тише, госпожа, тише, во сне нельзя разговаривать, иначе проснешься, - печально предупредил факир и протянул ей алый камень. - Не спрашивай, как я здесь, и где я на самом деле. Ты, может, уже догадалась, что я хочу тебе показать? Может, лучше тебе и не смотреть сегодня на то, что тебе привезут завтра...
- Ты даешь мне алый камень, - без слов спросила Марех, и худенький человек кивнул в знак того, что он слышит ее. - Это значит, что все уже свершилось?
- Я хочу тебя предупредить... Завтра тебе привезут тело сына. Так велел шах. Он хочет, чтобы его везли неожиданно, в тайне от всех. Может, чтобы ты не ожидала такого и забилась в рыданиях посреди двора.
Марех протянула руку.
- Я хочу видеть, как умер мой сын. Если мне суждено рыдать, я сделаю это в одиночестве, а не при всех.
Рубин лег в ее ладонь. И старший сын Георгия и Марех Арагвской, черноглазый красавец и силач Паата, копия своего отца в молодости, был умерщвлен по приказу шаха Аббаса. Свист дудочки продолжался, и Марех видела, что ее сына не мучили перед смертью, ибо так велел шах из уважения к его отцу. Потом исчез рубин и ушел худой человек с дудочкой и мешком, и Марех Арагвская заплакала впервые в жизни, и рыдала до утра, но никто не увидел ее слез и не слышал жалоб и молитв...
А утром во дворе ностевского замка сняли рогожу с неизвестно откуда взявшейся повозки, и раздались вопли и плач женщин и проклятия воинов. Одна Марех стояла молча, прижав руки к груди, и смотрела на своего мужа, чьи виски на глазах стали белыми как снег. Она думала, что не предупреди ее факир, ее сердце сейчас бы разорвалось от боли, и все страдания закончились бы. А сейчас оно лишь ноет, лишь тяжело дышать, но путь княжны Арагвской не окончен, и идти еще далеко. Опять она находит в себе силы идти, жить дальше, и никого не винит в тяжести выбранной дороги. Ведь она избрала ее сама много-много лет назад, решив стать женой князя Саакадзе.
А потом Георгий подошел к ней и упал на колени, а она все смотрела - и они говорили без слов.
"Дорогая жена моя, бедная моя жена, на что я обрекаю тебя, на что я обрекаю своих детей... Простишь ли ты меня? Я знаю, что я был прав, жертвуя самым родным во имя родной Картли - но сейчас я гляжу на тебя, гляжу на тело дорогого сына и думаю, что ошибался..."
"Разве признание своих ошибок вернет умершего, князь Георгий? Видишь, у тебя был давний счет к царю Луарсабу. Неоплаченный счет принял шах Аббас в дополнение к своим собственным грехам. Ты справился. А Паата...что такое один ребенок ради блага родины?"
Тихое шипение слышалось обоим, но ни один не обернулся в поисках змеи.
"Так ли ты думаешь, дорогая Марех? Ты веришь, что Паата погиб ради Картли - и не ради царского престола для меня?"
"Я верю в тебя, мой Георгий..."
Вечером князь Саакадзе отправил гонцов к царю Кахети с предложением объединить две родственные страны под единым скипетром.
1628 год, Стамбул, Турция
Восточный базар полон чудес! Запах спелых фруктов, пряностей и благовоний витает над ним. Крики продавцов, зазывал, покупателей куда громче, чем гомон самых горластых птиц. Кипит, шумит, то разливается, то замирает этот символ Востока. И даже индийский факир оказался здесь, на стамбульском базаре, заставляя змею то замирать, то мерно раскачиваться в такт варварской мелодии своей странной дудки.
Марех не приняла мусульманство, но чтобы не раздражать людей на улицах Стамбула, она и ее женщины носили платки, прикрывающие лицо. Ей всегда казалось, что ткань мешает дышать, хотя и раньше измученное сердце напоминало о себе отсутствием воздуха. Однако тонкая кисея не мешала увидеть смуглого полуголого человека, развлекающего народ. Она подошла поближе. Да, этот тот самый худой факир, вот только знакомого мешка с ним больше нет, змея выползает из какой-то хитрой корзинки...
Марех тихо стояла в отдалении от странного человечка, и тот, словно почувствовав ее присутствие, как-то быстро свернул свое представление. И вот зеваки уже разошлись, и толпе вокруг нет никакого дела до разговора двоих.
- Приветствую тебя, госпожа. Здоров ли Великий Моурав? - как всегда, шепотом похожим на свист, произнес факир.
- Великий Моурав здоров, благодарю. Только кажется мне, что та змея, которую ты отвел от его сердца, все-таки отравила свои ядом нашу жизнь... Видишь, Георгий не захотел стать царем, более того, он возвел на престол Теймураза, царя Кахети, а потом разругался с ним из-за плохой политики. Теймураз погубит Картли ради своей родной Кахети, говорил мой муж. Порой мне казалось, что нынешний царь - та самая змея, которая столько лет жила на груди Великого Моурава. Видишь, он решился на мятеж против своего царя - и проиграл ему решающий бой.
- Великий Моурав проиграл битву? - тоненьким голоском переспросил факир.
- Да. Первую и, надеюсь, единственную в своей жизни. Мы бежали в одно государство... в другое... и вот мы здесь. Видишь, Георгий служит турецкому султану. Слыхал ли ты, что он усмирил для него мятежную провинцию, а потом разбил персов и захватил часть Армении? Теперь он обещал султану завоевать для него Багдад... Все почти как тогда, когда мы встретились с тобой, факир, в Иране. Вот только тогда мы все были моложе, и Паата был жив.
Смуглый человечек кивал, соглашаясь с ее словами, и вдруг спросил:
- Может, вы слышали здесь, в Стамбуле, что шах Аббас умер?
- Умер? - воскликнула Марех. - Нет. Откуда ты знаешь?
- О, госпожа, - и впервые за все время, что она его знала, факир рассмеялся. - Ты, может, забыла про священные камни, что я ношу на шее! Очень скоро до вас дойдет эта весть. Камни сказали мне, что змея ужалила шаха напротив сердца, и он сошел с ума. Он приказал убить своего сына, потом от тоски перестал есть и пить и умер, умер, умер...
- Так значит, - тихо сказала Марех, - ты тоже свел свои счеты с Аббасом.
- Может, и твои, госпожа?
- Расплата не воскрешает мертвых, - ответила ему княгиня и ушла. Факир долго смотрел ей вслед, а рука его машинально сжимала спрятанный на груди изумруд. Ему не было нужно вновь заглядывать в камень грядущего, чтобы видеть: князь Саакадзе переживет шаха меньше чем на девять месяцев ...
Я, Сатра, посвященный великой богини, давно живу под небесами Аллаха и Иисуса, где даже многорукой богине не дотянуться до меня. Потому не боюсь открыть вам один из ее секретов. Зрелище железа и крови неугодно великой богини, и для расплаты с предателями она подарила своим посвященным искусство создания волшебных змей. Для этого необходимы камни свершившегося и грядущего.Волшебная змея Кали способна ужалить в сердце лишь предателя, и лишь верное сердце погубит саму змею. Не змея погубила Дарико, а лживое сердце царя Луарсаба, собственной неверностью отданное во власть змеи. Я спас Георгия от волшебной змеи, но и это спасение лишь сделало его добычей иных предателей.
Когда я унес камни из тайной общины, неправедным жрецам осталось лишь душить своих противников шелковыми лентами. И, если они пережили поход Георгия Саакадзе в Индию, им придется из посвященных превратиться в жалкую секту душителей...
Я, Сатра, скоро уйду. Хотелось бы мне, чтобы время змей ушло вместе со мной.
Пусть настанет время верных сердец.
Моурав - в средневековой Грузии наместник, губернатор.
В 14-17 веках государства на территории современной Грузии оказывались в зависимости то от Турции, то от Ирана.
Сестра Луарсаба Второго Елена (Лелу) была одной из жен шаха Аббаса, который требовал в свой гарем и вторую сестру Луарсаба Хорешан.
Луарсаб Второй был задушен в плену тетивой от лука, позже причислен к лику христианских святых.
Шах Аббас умер 19 января 1629 года. 3 октября того же года Георгий Саакадзе и его соратники были убиты наемниками первого визиря Турции, который завидовал влиянию князя на султана и его полководческим успехам. За это визирь был казнен. Второй сын Саакадзе погиб вместе с ним, в живых остался только младший сын и дочери.