Луна казалась поразительно огромной, разбрасывая свой серебристый свет на заброшенные здания и на огромную стену, тянущуюся на многие километры вокруг Московской Резервации. Поверху стены тянулась колючая проволока, через каждые девятьсот пятьдесят метров возвышались дозорные вышки, в темноте похожие на водонапорные башни, на которых можно было различить силуэты стрелков. Вся эта красота создана для того, чтобы сдержать ужас, живущий по ту сторону стены.
Эта ночь, как и все другие здесь была оглушающе тиха. Птицы перестали петь свои песни, похоже, поняв, что их голоса будут исполнять лишь эпитафии привычной жизни, так что единственными звуками, раздававшимися поблизости, были шаги часового у подножия стены.
Часовой - парень лет девятнадцати, худой, неказистый, таких среди охотников много. Они идут в ряды доблестных защитников жалких остатков человечества, дабы почувствовать на себе романтику, которой их пичкают в призывных пунктах. Конкретно этот пошёл, чтобы: - "Ходить с ружжом, быть крутым и чтобы тёлки давали". По крайней мере, так он мне сказал, когда сидел в баре, отмечая первый день службы, а на деле заливая нервное напряжение алкоголем. Тогда он выдал мне настолько душещипательный рассказ о своей неудавшейся жизни, что я прослезился бы, если бы только не ненавидел его, как и большую часть людей, которые меня окружают.
Ненависть, бурлящая внутри меня невозможно внятно объяснить, но она распространяется на всех людей и нелюдей, которых я вижу, независимо от того, есть у меня повод их ненавидеть или нет. Это чувство со временем заполняет меня, стремясь подчинить себе и заставить претворить в жизнь то, о чём я только думаю, когда какой-нибудь кабан в маршрутке отдавит мне ногу. Это одна из двух причин моих ночных вылазок: мне необходимо отдать ненависти контроль над собой, и таким образом стравить из души её излишки. Меня можно сравнить с наркоманом, но мой наркотик - совершенно естественное чувство, свойственное всем людям, только гипертрофированное, преумноженное и всеобъемлющее.
Первые два месяца часовой пугался каждого шороха, тогда мне было сложно пробираться мимо него, но теперь он откровенно скучает и прошмыгнуть на другую сторону ничего не стоит. Я специально подстраивал свой график под его. Не знаю почему, но этот паренёк стал нравиться мне, ведь уже больше двух лет я вижу его каждый месяц и за всё это время он не раз помог мне справиться с голодом, кипящим внутри меня, хотя сам того не знал. Для меня он стал почти компаньоном по играм. Он был частью великого ритуала, который должен был помочь мне остаться человеком в общепринятом смысле этого слова. Как и джип, появившийся слева из-за одноэтажного здания без окон, скорее всего это какая-нибудь котельная, но я в этом ничего не смыслю.
Яркие фары автомобиля осветили пустынную улицу, покрытую ровным слоем асфальтово-бетонной крошки. Их свет проникал в пустые окна домов, освещая брошенные комнаты, в которые люди уже не захотят вернуться. Часовой смотрел на джип как на святыню, которая должна была разрушить его одиночество, хотя бы на несколько минут. Он еле сдерживался, чтобы не побежать навстречу своим сослуживцам. Ещё бы: людей не хватает и смена мальчика длиться девять часов, а за это время очень просто сойти с ума от скуки, если бы не патруль, проезжающий мимо каждый час.
Я отошёл вглубь комнаты, чтобы не быть замеченным. Если меня поймают, то, скорее всего, просто настучат по лицу и отпустят, наказав больше не появляться, но есть вероятность того, что меня задержат и отправят в штаб Охотников для выяснения причин и обстоятельств, по которым я оказался на границе резервации, на запретной территории, а там обязательно раскроют мою страшную тайну, и остаток жизни я проведу в лаборатории в качестве крыски. Такое продолжение существования мне не нужно.
Джип подъехал к посту часового. Я отлично слышал звук мусора, хрустящего под его колёсами, но ещё лучше я чувствовал запахи. Ещё одно моё отличие от других: моё обоняние острее чем у любой собаки. Не знаю, возможно ли это в принципе, но я могу по запаху определить форму предмета. Вот такая вот интересная способность.
Снизу донеслись несколько щелчков, а потом до меня донеслась вонь табака. Охотники вели тихую беседу о жизни и делились впечатлениями от службы.
Я достал из рюкзака завёрнутый в целлофан бутерброд с колбасой и принялся его уплетать. Обычно джип стоит под окнами этого здания около двадцати минут, но сегодня они задержались и должны уехать раньше. В любом случае у меня есть время, чтобы подкрепиться перед предстоящим забегом с препятствиями.
Через пятнадцать минут хлопнули двери, и автомобиль всё также шурша мусором уехал. Я подошёл к окну. Часовой постоял ещё несколько минут и двинулся внутрь здания, в котором засел я. Сейчас он устроится в уютном кресле и заснёт. Делать так он начал через полгода службы, когда понял, что на этом участке ничего не происходит, кроме, разумеется, чёрной тени, раз в месяц перепрыгивающей из окна третьего этажа некогда жилого дома на неприступную стену, разделяющую два мира.
Я выждал ещё десять минут и, стараясь не шуметь, вылез на карниз. Моя цель в трёх метрах от меня. Она манит блестящими в лунном свете лезвиями, щедро прикреплёнными к проволоке, которая красивой спиралью обрамляет верхний край стены. Чем ближе я к тому - другому миру за этой стеной - тем сложнее мне удержаться и не полезть напролом, но нельзя. Я должен оставаться в тени, никто не должен знать о моих весёлых прогулках на другую сторону.
Пришлось сдвинуться правее, где витки спирали были немного раздвинуты, несильно так, чтобы не заметили, но достаточно для того, чтобы я мог перелезть, не зацепившись.
Вдох, выдох, и я прыгнул. Цепкие пальцы ухватились за край бетонной плиты, а тонкие подошвы кед мягко стукнули о шероховатую поверхность. Первые месяцы при таких прыжках я всё время умудрялся порезать пальцы и чуть не навернуться с шести метров на голову часового, потом привык, и теперь получается гораздо лучше. Но всё равно следует быть осторожным, ведь даже великий мастер может допустить ошибку, а я и подавно.
Парнишка сладко спит в кресле, я чувствую это по запаху, и лёгкое дребезжание проволоки остаётся незамеченным, а грохот от моего приземления с другой стороны и вовсе не пробивается до его слуха сквозь толстый бетон.
С этой стороны всё выглядит ещё более запущенным. Следы разрушений, появившихся во время апокалипсиса, здесь не убирали (да и зачем?) а дополняли новыми, сделанными с определённой целью: не допустить попадания тварей в резервацию. Поэтому ближайшие к стене здания были снесены. Это затрудняло моё возвращение, но я хитёр.
Сквозь асфальт пробивались деревья, переходя вдалеке в небольшую рощу, именно туда вёл мой путь.
Твари, на которых я собирался поохотиться там, были тем самым общим врагом, который объединил людей, заставил их сражаться плечом к плечу, в отчаянной попытке выжить и сохранить то немногое, что у них осталось. Конечно, уродов всё ещё хватает, но их также нещадно уничтожают.
Конец света, как ни странно, дал людям то, о чём они мечтали на протяжении веков: свободу, равенство, братство, но постепенно всё возвращается на круги своя, так что счастье будет недолгим. Власть сосредоточилась в руках военных, которые день и ночь защищают сон простых граждан, взамен требуя от них подчинения и упорного труда во благо спасения цивилизации. Были построены заводы, на которых производили оружие и патроны, постепенно возвращалось сельское хозяйство, налаживались отношения с другими резервациями, пролагались пути транспортного сообщения. Всё тихо и размеренно, но каждому понятно, что такое положение вещей не может длиться вечно, и после большого прорыва тварей, или когда начнёт подходить к концу топливо вновь начнётся полномасштабная война. Тем не менее, люди цепляются за это временное благополучие, не желая верить в то, что уже завтра оно может закончиться. Это так похоже на них.
С этой стороны патрули появляются реже, так что риск попасться на глаза охотникам уменьшался, но всё ещё оставались ребятки с винтовками на вышках, следовательно, расслабляться рано. Пригнувшись и держась поближе к руинам, я потрусил вглубь мира страха и боли, попасть в который боится каждый житель резервации, кроме меня.
Чем дальше я уходил от оплота цивилизации, тем больше позволял единственному чувству, жившему во мне уже больше двух лет, взять верх. Ненависть, кипящая в груди постепенно, вместе с кровью, растекалась по телу, всё больше подчиняя его себе. Пьянящее чувство, которое лучше любого оргазма, и оно доступно только мне. Никто больше не может его испытать. По венам струится кипяток, заставляющий содрогаться каждую мышцу, постепенно наполняя меня безграничной эйфорией.
Я становился собой, тем, кем я являюсь. Я срывал с себя маску лживой человечности, выпуская на волю то, что приходится постоянно подавлять. Дикий зверь просыпался, и он хотел крови, а отказывать ему не стоит. Я стал монстром, бегущим на запах добычи.
А добыча была близко. Нас разделяла всего пара километров, для зверя это - не расстояние.
Чуть левее и вдалеке я разглядел ещё одни руины. Сразу нахлынули воспоминания, как в первый день конца света избитый, поломанный, уничтоженный, но, несмотря на это, живой я лежал на асфальте среди рушащихся зданий. Четыре дня пришлось проваляться там, то теряя сознание, то снова приходя в себя, а потом пришёл голод, и повлёк меня за собой. Теперь этот голод, раз за разом приглашает меня за стену в объятия ночных кошмаров, где я - самая опасная тварь из всех, существующих.
Я замедлил бег, и теперь почти крадусь к дичи. Её силуэт уже виден за деревьями.
Когда-то эта тварь тоже была человеком, с мечтами, целями, возможно семьёй. Теперь же это животное, ведомое низшими инстинктами и, возможно, той же первобытной ненавистью, что и я. Во внешнем облике от человека мало что осталось: худое сгорбленное тело, покрытое бледной кожей, венчала голова с вытянутой мордой, похожей на морду летучей мыши, длинные передние лапы (руками назвать это язык не поворачивался) оканчивались кривыми пальцами с огромными когтями, волосы на теле не росли. Существо было больше похоже на лысого оборотня, какими их изображали в фильмах до конца света, разве что уши не торчали на макушке, а были почти человеческими. Одежды на нём не осталось: после трансформации они стремятся избавиться от всего, что сковывает движения.
Тварь склонилась над несвежим трупом охотника - неудачника и мирно пожирала его. Вонь от разлагающегося тела раздражала моё чувствительное обоняние, но это мелочь по сравнению с близостью цели.
Существо так сильно увлечено едой, что не заметило, тёмный силуэт, пробирающийся между деревьями. Как же мне везёт!
Этот экземпляр выглядел шустрым, так что у меня только одна попытка. Я хоть и быстр, но за ним не угонюсь.
Пора извлечь моё оружие. Я почувствовал, как в руках стали шевелиться мышцы, пропуская длинные и твёрдые костяные шипы, обычно скрытые от посторонних глаз под кожей. Потом раздвинулись кости запястий и шипы, пробив кожу на ладонях с характерным хлюпающим звуком, вылезли наружу. Два узких чёрных, местами покрытые коричневым налётом, конуса, длиной в предплечье блестели гладкими краями в лунном свете. С них стекала моя кровь, но раны уже перестали кровоточить.
Я упёрся пятками в основание ствола ближайшего дерева, и изготовился к прыжку. Каждая мышца моего тела напряглась, а все чувства были сконцентрированы на твари, которой скоро предстояло умереть.
От движения моей ноги хрустнула древесная кора, существо вскинуло голову и уставилось в темноту, в которой скрывался неизвестный источник звука. В этот момент я совершил рывок.
Шипы впились в бок между рёбрами. Тварь взвыла, заваливаясь на бок под моим весом, они чертовски живучи и, благодаря невероятно быстрой регенерации способны выжить, даже получив раны, которые убили бы любое другое животное. Я пытался увернуться от когтистых лап, пытающихся схватить меня и скинуть с яростно брыкающегося тела, одновременно всаживая шипы глубже.
Я ненавижу это существо и хочу порвать его на части просто за то, что оно есть. Это довольно странная черта, ведь никакое животное не станет ненавидеть свою еду. Возможно, остервенело вырывающаяся из-под меня тварь испытывала те же чувства к трупу военного, но мне этого не узнать, да и не особо хочется.
Когда мои ладони коснулись кожи существа, а шипы пробили тело насквозь, тварь прекратила попытки схватить меня и стала просто скрести лапами по земле. В этот момент я освободил руку и попытался пробить ей шею и повредить позвоночник, но сильные когтистые пальцы перехватили моё запястье, разодрав кожу до кости. Пришлось отрубить мешавший обрубок.
Через пять минут возни я нависал над мёртвым телом, впиваясь зубами в твёрдое мясо. Рана на руке уже заросла, но балахон испорчен. Когда закончу, стоит отмыть одежду от крови, а потом уже можно возвращаться домой.
Внезапно со стороны, откуда я пришёл, раздался треск веток. Люди! Больше никто не сунется туда, откуда раздавался предсмертный вой твари. Я осторожно скосил глаза к источнику, звука, продолжая делать вид, что ничего не заметил. В темноте удалось разглядеть пять силуэтов благородных охотников с оружием в руках. Раз они так далеко забрались, то точно знают, куда стрелять, чтобы я уже никогда не встал. Нужно выждать момент и свалить как можно скорее.
Вдруг какая-то часть меня, о существовании которой я даже не подозревал, смогла взять управление в свои руки и заговорила.
Товарищ майор! - молодой лейтенант почти вбежал в кабинет, - потеряна связь с восьмой дозорной группой!
-Что произошло? - подтянутый мужчина лет сорока, восседавший в кресле за большим письменным столом, отложил бумаги.
-Неизвестно, скорее всего - альфа, уже четвёртый, - лейтенант положил на стол старый плёночный диктофон и нажал на кнопку воспроизведения, - вот что они успели передать.
Из динамика раздался тихий треск, а потом голос. Человек говорил короткими, рублеными фразами: - "Вижу цель. Мутант. В одежде. Ест другого. Приступаем к уничтожению". Речь прервалась. Секунду снова слышался треск, и вдруг раздался другой голос, больше похожий на звериный рык, переходящий в душераздирающий вой: - "Победите меня. Уничтожьте меня! УБЕЙТЕ МЕНЯ!", все звуки заглушила стрельба и запись прервалась