Он не смотрел в мою сторону. Играл с красной игрушечной машиной, возил её по засаленному поручню дивана. Толстая женщина, что сидела рядом, заметила меня и резко дернула его за карман джинсов. Он вскинул голову, и мы встретились глазами. Наверняка, он без задних мыслей беспечно вглядывался в новый объект, вряд ли намного более интересный, чем снующие вокруг люди. Я же был полностью парализован взглядом огромных серых глаз, блестящих, с ослепительно чистыми белками. Мне показалось, этот взгляд прожигает меня насквозь, проникает в самые сокровенные, заболоченные места моей души. Но тут мальчик вернулся к своей машинке, и больничные стены, мгновение назад переставшие существовать, вдруг стремительно вернулись обратно. Вселенная снова сжалась до размеров приемного покоя.
- Кир, это - твой отец, - женщина опять за карман подтащила мальчика к себе. - Помнишь, я тебе рассказывала?
Теперь я увидел совсем другие глаза - в них появились испуг и настороженность, как у бродячей кошки. Я решил, что нужно изобразить нечто доброжелательное, но от моей натужной улыбки, от которой чуть не лопнула кожа на щеках, малыш впал в настоящую панику. Его брови поползли вверх, лоб смяли многочисленные игрушечные морщинки. Он не заплакал, а только оцепенел, как за мгновение до этого я. Я же напрочь забыл свою речь, которую готовил почти сутки, забыл все псевдомужские, но, по сути, откровенно сюсюкающие "ну, давай, брат, знакомиться" и "какой ты, оказывается, уже взрослый", а просто подошел и положил ладонь ему на макушку. Он не отпрянул. Тогда я присел и, оказавшись с ним нос к носу, быстро прошептал: "Привет!".
О существовании сына мне стало известно только вчера. Возвращаясь домой, я обратил внимание, что из почтового ящика торчит целая кипа рекламных буклетов. Я решил с ними разобраться и наткнулся на конверт. Края этого конверта пообтерлись, а сам он был испачкан типографской краской от рекламных листков. Я автоматически вскрыл письмо, ожидая очередного поздравления от фитнесс-клуба или зубной клиники, но там оказалось самое настоящее послание. Текст был настолько безумным, что я сразу же поверил в написанное. Шутнику бы такое вовек не сочинить. Отправителя я знал, но за ненадобностью давно вычеркнул из памяти. Теперь же прошлое крепко прихватило меня за шкирку и заставило вспомнить то, что уже, казалось, произошло не со мной.
Её звали Вера. Мы были одногодками, и она так же, как и я, приехала поступать в институт. Меня поселили в общежитии вместе с каким-то второкурсником, который зачем-то остался на лето в Москве. У него была масса знакомых, и те тусовались в комнате, мешая мне заниматься. Порой они так меня доставали, что я брал учебники и выходил на лавочку под окнами. Однажды ко мне подошла крупная девушка с толстым носом и деловито сказала: "Пойдем ко мне заниматься, а то вон дождь пошёл". Наверное, то, что девушка была так откровенно некрасива, помешало мне отказаться. В тот момент я не воспринял ее, как представителя противоположного пола. Да и дождь, в самом деле, начался. Вера жила одна - девушки наш институт явно не жаловали. У неё было довольно уютно по сравнению с той разрухой, которая царила в моем тогдашнем жилище. Приведя меня к себе, она тут же сама засела за учебники. Меня такая деловая атмосфера полностью устраивала. Когда же часа три спустя меня покормили горячим супом (а обычно в то время я питался холодным молоком с булкой), моей благодарности не было предела. Во время наших занятий Вера иногда спрашивала меня о том, что казалось ей непонятным в методичке для абитуриентов, но эти редкие обращения вовсе не напрягали. Я был бы рад, если она спрашивала чаще - я чувствовал себя обязанным ей. Но вскоре она сама выставила мне счет. Когда однажды я уже было попрощался и собрался идти к себе спать, Вера резко окликнула меня. Оглянувшись, я обнаружил, что она освободилась от своего халата, заметил, что ее крупное тело, обнажившись, стало как-будто еще больше. В следующее мгновение она была у меня в ногах, тыкалась лицом мне в пах и немилосердно сжимала мои ягодицы сильными руками. Я в глубине души был к этому готов, поэтому просто загасил ночник, иначе моя эрекция могла увянуть при виде пугающего зрелища возбужденной бабы.
Вспоминая сейчас эту и другие ночи, проведенные вместе с Верой, я вдруг ловлю себя на ощущении, что такого животного, безудержного секса у меня не было потом ни с одной из красавиц. Мне даже в голову не приходило тогда предохраняться - страсть, с которой мы спаривались, требовала всего меня без остатка, полностью, как того требует природа. Возможно, все дело в первобытной энергии, бурлящей внутри Веры, нерастраченной нежности, которую никто до меня не решался принять. А, может, причина в моей отстраненности, отсутствии какого бы то ни было стыда, страха что-то сделать не так. Я ведь даже представить себе не мог, что Веру можно любить. Мы были просто партнерами, которые объединились для того, чтобы сообща справиться с трудной задачей - поступить в институт. Только вот я поступил, а Вера - нет. После экзаменов я уехал отдыхать домой, к родителями, а, вернувшись, уже не застал ее в общежитии. И, слава Богу! То, что было естественным для абитуриента, со временем стало казаться чем-то нелепым и постыдным.
Теперь оказалось, что те дни не прошли бесследно. Живое существо смотрело мне в глаза, и я видел в них с калейдоскопичной быстротой сменяющих друг друга страх, интерес, недоверие, растерянность, радость. Я вглядывался в это кукольное личико и узнавал в нем себя, таким, как на детских фотографиях. С каждым мгновением я находил в самом себе теперешнем что-то новое, возникшее одновременно с появлением в жизни этого маленького человечка. Я переставал быть бесплодным существом, теряющем время в изнуряющем заработке денег, которые бесследно исчезают, в поиске совершенства, которое оборачивается лишь очередным пережевыванием философских банальностей или плотскими утехами, краткими мгновениями будто бы украденного удовольствия. Теперь благодаря мне в этом мире появилось нечто действительное ценное, нечто реальное, которое не растает от стыда, если в него как следует всмотреться.
Внезапно мое внимание привлек шрам, который шел у мальчика с середины века правого глаза почти до средины виска. Это была светлая полоска, складочка с острым краем, которая скрывалась, как только на лице появлялась очередная гримаска. Я отстранился от мальчика, который уже нетерпеливо ёрзал в моих руках, и посмотрел на толстую женщину. Она увидела вопрос у меня глазах, поэтому решила представиться, демонстрируя отстраненность строгим голосом и поджатыми губами:
- Катя, Верина подруга.
- Ах, да, Кирилл, извините. Впрочем, Вы знаете, как меня звать. Извините, эээ..., Катя, а откуда у мальчика этот шрам?
- Который, этот? Год назад, зимой, какая-то девочка во дворе задела железной арматурой. Хорошо, глаз остался цел.
Я зажмурился, потому что вдруг тусклый свет больничных ламп показался мне ослепительно ярким. Я снял очки и приблизил свое лицо к лицу Вериной подруге:
- Посмотрите внимательно: насколько похожи формы шрамов?
Катя замотала головой, отчего по ее второму подбородку пробежала волна. Она вначале даже отпрянула от меня, но, придя в себя, заинтересовалась. Переводя взгляд с моего лица на лицо мальчика и обратно, она восхищено пролепетала:
- Господи, одно и то же!
Я устало повалился на продавленное кресло напротив дивана. Мальчик продолжал играть, искоса поглядывая на меня, а Катя молча хлопала густо накрашенными ресницами. Губы у меня пересохли, и я целую вечность добывал в горле каплю слюны, чтобы облизать их. Потом я ухмыльнулся и сообщил Кате, которая изнывала от нетерпения:
- В четыре года, зимой, девочка во дворе задела мне по лицу арматурой. Я до сих пор помню, как я испугался, когда кусок века повис и мешал закрыть глаз, как от крови весь мир вокруг меня из белого превратился в розовый... Это странное совпадение, не находите?
Катя энергично закивала - она, очевидно, любила всякую чертовщину, и сейчас своим коротким рассказом я возбудил ее фантазию. И даже завоевал симпатию. Она ждала какого-то продолжения, но я ничего не мог сообщить ей нового. В моей голове была абсолютная каша. Кроме того, из-за найденного письма мне не удалось ночью толком поспать. Такая мелочь, как совпадение со шрамом, окончательно выбила меня из колеи. Я ведь так долго готовился к этой встрече, думал, как вести себя с мальчиком, с Верой. Кстати, так и не спросил, как она там - операция сегодня или завтра? Раз Катя устроила встречу здесь, в больнице, значит, завтра. Сегодня мне придется посмотреть Вере в глаза и что-то ей сказать. Думаю, можно обойтись вежливыми банальностями - ведь даже во время совместной жизни мы с ней особо не разговаривали. По крайней мере, на темы, не связанные с учебой. Но мальчик... Я ведь еще ни разу не назвал его сыном. Значит, чего-то еще боюсь. Например, что он - не от меня? Я еще раз пристально вгляделся в малыша и одновременно - в самого себя, вспоминая, каким же я был в его возрасте. Мысленно достал из потрепанного конверта черно-белые фотографии и сравнил с мальчиком, который все еще жутко стеснялся меня и пытался это скрыть за громким гудением своей игрушечной машинки.
Что-то неуловимо изменилось - как будто комнату перевернули. И я увидел перед собой отца, которого вызвали из длительной заграничной командировки в связи с операцией матери. Он уже несколько лет строил какой-то завод в Африке. Теперь этот загорелый мужчина с черной колючей щетиной сидел напротив меня в кресле и не знал, что ему делать. Я его представлял совсем другим, но в памяти были только руки, которые подбрасывали меня вверх. Остальное мне было известно по фотографиям, но там он не был таким худым и не с таким темным лицом. Мне хотелось броситься к нему, обнять, но что-то, сидевшее в нем самом, останавливало меня. Я натыкался на это, когда пытался посмотреть на него, пытался исподлобья разглядеть в нем доброго и сильного, умного и мужественного "папку". Но напротив сидел, сутулясь, какой-то чужой, злой от усталости мужик, который при своем появлении только потрепал меня по макушке и ненароком уколол своей щетиной. Я был готов расплакаться от разочарования.
Я очнулся и буднично спросил у Кати:
- А у Веры операция на сердце?
Катя утвердительно кивнула. Я в очередной раз за сегодня криво усмехнулся:
- С ней все будет в порядке. Сегодня, думаю, нас к ней не пустят. А вот операция пройдет на редкость гладко, и уже через неделю она сможет гулять. Все будет в порядке. Но только не со мной...
Катя даже перестала хлопать своими огромными ресницами. Я же продолжал идиотски ухмыляться. Ведь я уже всё понял. Мне удалось вспомнить этот день восемнадцать лет назад, когда я, фактически, первый и последний раз видел своего отца живым. Отвезя меня с подругой матери из больницы домой, он поехал к другу и разбился в автокатастрофе. Теперь эта полная идентичность событий, героев, ситуаций говорит мне о том, что история должна повториться. Сегодня разбиться должен я, а этот мальчуган с огромными серыми глазами станет в этом мире мной. Выходит, мне уже нашли замену, ей я теперь должен уступить свое место. Я стал вдруг чертовски спокоен, даже умиротворен. Мне открылось, что сопротивляться бесполезно. Ведь я уже пообещал Антону заехать к нему вечером и обсудить проект. Он отпустил меня днем с работы, к сыну, только под этим условием...
Или это - предупреждение? Знак, что мне нужно быть осторожным? Я помню, еще долго все вокруг говорили, насколько нелепой, нелогичной была смерть отца. Что все случилось в результате чудовищного стечения обстоятельств. И еще жалели, что ему не удалось довести до ума ни одну из своих многочисленных гипотез, что он напрасно прервал исследования и поехал за длинным рублем в Африку. Я ведь тоже забросил науку и теперь рекламирую пиво. Может, мне просто намекают, что меня ждет на этой стезе? Сегодня, примерно в десять вечера...