Пока эти трое ели, пили за столом и разговаривали между собой, Маргаритка с трудом добралась до окровавленной койки, упала на нее, натянула на себя липкое одеяло и отвернулась к стене.
То, что она выкрикнула в лицо насильникам, получилось само собой, самой непонятно - зачем, ну, зачем?!!!? Какая любовь?! В ней не оставалось сил даже на ненависть к нему. Их разозлила ее привязанность к Чесу, они убивали ее любовь. Ну и всё. Всё выжжено, пусть бы увидели и ушли.
Закричала из мести, понимая, что для них нет ничего более мерзкого, чем любовь, именно ее любовь.
Ей хотелось какими-то словами выразить, закричать, что они не сломили ее дух, не смогли унизить ничем!!! И Она остается выше их, потому что...любит!...
КОГО?...Ей хотелось нанести удар этим выкриком. Но это ложь, зачем....
И вот теперь...
Они что-то там тихо бурчат за столом, решают ее участь. Может, и убьют, чтоб не 'настучала' в полицию. Это слово 'настучит' несколько раз громко повторяется в их разговоре.
Она чувствовала резкую физическую боль и ждала своей участи, готовая к тому, что это может быть смерть.
Смерть избавит от боли. А что еще для нее может быть в этой жизни, кроме боли? Что? Любовь?.. Она кричала про любовь.... Но это же неправда.
Ничего нет, кроме боли.
'Терпи, терпи', - продолжали звучать для нее слова Нигера, за которые она ухватилась в полуобморочном состоянии. Наверное, так какое-то время держится лапкой козленок за голову волка, который его ест.
Слова и голос Нигера как будто гипнотизировали, отключая от боли.
'Терпи, терпи...'
Когда она замирает и терпит боль спокойно и обездвижено, струйки крови вроде бы останавливаются... Она почти уснула.
Когда Нигер стоял на балконе и вспоминал, он не представлял себе о чем думала Рита. Она вызывала в нем только злобу.
'Отвратительная маленькая мазохистка! Она на 100% сама спровоцировала все!' - думал Нигер, стоя на балконе.
' Зачем она орала про свою идиотскую любовь? Тварь мазохистская. Убивать таких надо. Чтоб нормальные люди, такие, как он и его друзья, могли спокойно работать и отдыхать. А чтоб это говно никчемное не лезло и не мешало, и не воняло под ногами!
А вот лезет же в голову, лезет и лезет, даже присниться ухитрилась!
И ведь жрет здоровье, по-настоящему жрет, отравляя организм! Странное это дело...'
Маргаритку спасло тогда то, что на этаж с проверкой поднялась дежурная. Открыв замок, она громко спрашивала:
- Кто здесь лает? Кто лает?...
Есть у них в запасе такая игра для обнаженной компании. Очень сексуальная, как считают ребята, веселая и возбуждающая.
Даже на такую неаппетитную, измочаленную 'давалку', как эта Ритка, можно было сильно возбудиться.
- Ну а что же с ней еще делать? Учить-то надо,- закончил их беседу за столом Бульбак уже вслух, а не шепотом.
Ребята вынули ее из постели, поплевывая от отвращения, и матерясь, отволокли ее в душ.
Смыли с нее блевоту, кровь, и, не вытирая, мокрую, приволокли обратно в комнату. Установили ее на четвереньки и объяснили условия игры.
Она должна была изображать собачку.
Если она будет делать это как можно натуральнее, то ее не будут бить.
Можно лаять, рычать, не очень громко, но зло, тогда они будут 'бояться' ее. Ну, а остальное - ее фантазии.
Они не будут бить ее, если она будет 'очень сексуальной собачкой', хорошо войдет в роль, будет лизать им ноги и выше.
Но Маргаритка в роль входить не хотела.
При первых же пинках, она только сжалась в клубок, закрывая грудку и живот.
Ребятам это не понравилось.
- Голос! - требовал Бульбак
- Голос, сучка, голос! - приказывал Чес.
Ее пинали сначала потихоньку, но, распаляясь от непослушания 'собаки', удары наносили все больнее и больнее
- Ничего, заскулишь и залаешь, не таких дрессировали. Голос, сука, голос!..
Как не похожа она была на других девушек! Понимая, что в этом их спасение, чего только они не придумывали, чтоб повеселить ребят и смягчить их.
Совсем как настоящие собаки, они бегали на четвереньках с высунутым языком, как они привлекательно лаяли, приподнимая зад, играя воображаемым хвостиком! А как терлись об ноги интимным местом, изображая собачью похоть.
Особенно веселило ребят, когда собачке подставляли лизать пятку, хохотали, когда кто-то подставлял ей зад, обнюхать и полизать.
Угодливая 'собачка' делала все, даже больше, чем они могли придумать, но время от времени ее все-равно пинали, выражая свое презрительное, гадливое отношение к этому 'опущенному' существу.
Кого били больше, кого - меньше.
Меньше били тех из них, кому удавалось даже в этом унизительном положении сохранять свою девичью привлекательность и вызывать у них желание нравиться этой 'самочке', в какой бы она роли ни была.
Однако тогда развлечение затягивалась, переходило в другие 'игры' на полу.
В любом случае после игры никто из девчонок не мог подняться с пола самостоятельно.
Эти трое били не по-настоящему, а так, 'играючи'.
Они понимали, что настоящий удар ногой в слабенький девичий живот кишки ей наружу выбьет. Запросто можно убить.
И еще было у них правило : 'собачью морду' не бить. Они часто повторяли его, чтоб никто, увлекшись игрой, не забывался.
' Собачью морду не бить!'
'В собачью морду не бить!'- то и дело звучало напоминание друг другу. 'Морду, морду её не трогать!'
Для них это было очень важно, чтобы на следующий день она могла спрятать следы побоев под одежду. А дальше свое дело сделают угрозы, и все будет шито-крыто.
Маргаритка просто бесила их своей дохлой обездвиженностью и нежеланием играть.
От удара ногой в ее зад, появлялись капли крови на полу.
- Мазохистка, тварь сама просишь, так получай же!- Чес хотел ударить ее ногой в лицо.
Нигер успел отбить удар, и напомнил, внушительно растягивая слова: 'Со - бачь - ю - мор - ду - не - бить!...'
- В жопу ее бить надо, в жопу!- взревел Чес.
И вдруг Маргаритка залаяла... Залаяла очень натурально, с подвыванием. Но она лаяла слишком громко.
- Ну , наконец-то...Только не так громко. Теперь вынь язык побольше и свесь, давай, сучи, - учил Бульбак.
Но 'собака' дальше не поддавалась дрессировке, она только продолжала громко лаять и выть, совсем как сумасшедшая.
Снова стали пинать, чтоб заткнулась уже.
Несмотря на лай и возню, Нигер уловил звуки открывающегося этажного замка.
Дежурила в этот день Лидия Павловна. Они просчитались, эта смена должна быть не ее!
Эта Лидия Павловна много раз за дежурство ходила по этажам проверять, даже в выходные дни, когда людей на этажах было совсем мало, она добросовестно делала обход.
Поэтому в ее смену по ночам никто ничего не планировал - ни грандиозной пьянки, ни разборок.
Маргаритку заткнули руками, потом просто заставили молчать, засунув в постель.
Ключа от Маргариткиной комнаты не было на вахте.
Чес своевременно позаботился, чтобы девушка свой ключ 'потеряла' и забрала у дежурной, Маргаритке дежурные доверяли.
Сидя в комнате без света, ждали.
Дежурная открывала одну секцию за другой и громко спрашивала:
- Кто лаял?
Ее почему-то очень обеспокоил этот лай, который она услыхала еще на лестнице.
И хотя на этаже было уже тихо, она не унималась, открывая секции одну за другой, стучась во все комнаты.
Людей на этаже было мало.
Иногда ей открывали дверь, но никто ничего 'не слышал', никто ничего 'не знал'.
Постучалась и в комнату Маргариты. Девушка так много раз за смену дежурной проходила туда-сюда с сумками(несла из магазина продукты для праздничного застолья), что Лидия Павловна, работавшая вторую смену подряд, не запомнила, уехала ли она домой на выходные или нет.
Рядом с Маргариткой на кровати сидел Нигер, приставив к ее горлу нож. Дежурная стояла около двери долго, прислушивалась. Видно, интуиция не давала ей уйти от этой двери. Но, не достучавшись и не услышав ничего, дежурная все - таки, наконец, ушла.
Бульбак дал Маргаритке строгий наказ молчать:
- Если посмеешь вякнуть кому-то, в полицию обратиться, то последний день на свете живешь. Нам сообщат. И не только тебе конец, а всей твоей семье. Вырежем всех. Так что молчи и забудь, что было, согласна?
Маргаритка кивнула головой.
Потом над ней низко нагнулся Чес и зачем - то посмотрел ей в глаза.
Ребята ушли, быстро спустившись по балкону в свою секцию.
Приняв душ, они улеглись по своим кроватям, выключив свет.
Чес неожиданно произнес:
- А давайте ее убьем.
- Она закрыта на ключ. Сотку мы забрали. Еще на рассвете ее проверим, поговорим, потом решим,- отозвался Нигер.
- Убить-то можно, только скажи - зачем? Хотелось бы знать, Чес, а? - допытывался Бульбак.
- Тянет, сука... Меня тянет к ней... Я думал, все это поможет мне оторваться... Надо убить... Не будет ее - не будет проблемы. Мы ведь сумеем чистенько провернуть?
Бульбак вскочил с кровати и включил свет. Даже Нигер разволновался.
- Ты чё, больной?! К чему тебя тянет? К этой...к этой... Е... твою мать, бл...! - сердился Бульбак.
Им было всего по семнадцать лет. Тот самый возраст, когда душа рвется к любви. Но парни знали, что все это про любовь бабий бред, дурь, выдумки сценаристов, писателей и поэтов - песенников, чтобы стричь бабло. И всё!
Они знали это так твердо, что никто из них не был готов столкнуться с реальностью такого чувства. Какая еще любовь? Зачем?
И потом... Ритка в качестве объекта любви выглядела так неубедительно, особенно теперь, после всего, что они с ней проделали.
- Чё тебя тянет? К чему там у нее тебя тянет?!.. - говорил ему Бульбак прямо в лицо.
- Я сам не знаю! Не понимаю я! Давайте убьем ее нах... и весь разговор.
- Расскажи подробно, как проявляется это 'тянет',- Бульбак старался смотреть в глаза Чесу, сидя рядом с ним на кровати.
Чес лежал, как припертый под его взглядом и отводил глаза.
- Стыдно говорить,- тихо промямлил он.
- Говори как на духу. Может и убьем. Но я хочу знать.
- Из ума не идет... Когда начал мутить с другой, понял, что все бесполезно...Тянет ее видеть... Почему - то видеть ее всегда хочется. Прижать к себе.... почему -то хочется. Аж трясет меня сейчас, как в лихорадке... Я за это и бил ее, суку, рвал, чтоб отпустила меня! Я всегда терпеть не мог эту мелюзгу всякую... Может, я все - таки сбегаю, посмотрю, как она там? Просто посмотрю и уйду?
Бульбак держал Чеса за плечи и не давал ему подняться. Все так же вглядывался в его лицо, как будто искал разгадки того, что хотел понять.
- А когда мы ее убьем, ты тоже захочешь сбегать на могилу и посмотреть, как она там?- зло язвил Нигер.
- Тихо, Нигер, эта гада как-нибудь приколдовала, хоть я и не верю во все это... Убрать ее успеется. Время пусть пройдет. Посмотрим, - решил Бульбак. - Чес, ты же нам ее дал? - Дал. Теперь поздно. Дай ее другим. Ты правильно сделал, что опустил ее.
- А вдруг она и после смерти меня не отпустит?- прошептал Чес, продолжая думать о своём.
- Не надо лишнего базарить. Подожди и ты опять к ней вернешься на недельку, раз не нае...лся. Но, чтоб она не предъявила тебе ребенка, пусть другие ребята побалуют. У тебя дурь пройдет, а нах... тебе потом мудиться с ее ребенком? Ведь эта сволочь сразу потащит ребенка. Она тебе их кучу натаскает, раз так ссыт за тобой. Понял?
- Понял...
- Положись на меня, я сам решу.
Вспоминая все это, Нигер, заметил, что ведь и он тоже 'завис' на этой 'твари'. Но по-другому. Он не понимал, что его неприязнь, даже ненависть к ней исходили из его недовольства собой, своим поведением по отношению к ней...
Единственное, к чему пришел Нигер в результате вечерних раздумий на балконе, это было решение не воевать с бабами.
'Бить их - противно. Их нельзя бить. Их надо е....И всё.'