В советское время попасть за границу было непросто. И Вадим ощутил себя на небесах от радости, когда ему замаячила командировка в Париж; дело стало за малым - он не знал французского языка. И тут знакомые порекомендовали ему старушку - преподавательницу, взявшуюся обучить его азам французской грамматики за три с половиной месяца. Мол, несмотря на свои восемьдесят с лишним, она еще сохранила ясный ум и бодрость, а главное - она была настоящая графиня, в детстве у нее была гувернантка-француженка, так что французский был, по сути, ее вторым родным языком.
Ему открыла дверь сухая, бодрая на вид старушка. Не только молодые - старики тоже бывают красивыми. Елена Алексеевна, безусловно, была красивой старухой. У нее не было глубоких морщин, какие бывают у большинства в ее возрасте, а на щеках кожа даже выглядела эластичной. Волосы, конечно же, она красила - но в такой приятный пепельный оттенок, что он казался естественным. И одета была она в старомодном, строгом стиле.
- Прошу! -старая графиня показала рукой на дверь в комнату.
Интерьер был тоже отделан со вкусом.
Старинные часы- ходики, фарфоровые статуэтки, пианино венской работы и несколько живописных картин в золоченых рамах наводили на мысль о том, что в этом закутке время остановилось в каком-то году в девятнадцатом веке.
- Итак, приступим, - хозяйка усадила ученика по другую сторону стола. - В русском языке гласные заднеязычные, это значит, что при разговоре мы нижнюю челюсть немного задвигаем назад. Французы, наоборот, обычно выдвигают ее вперед. Повторяйте за мной la, ta, sa...
Она открыла рот, демонстрируя золотой зуб в верхнем ряду, и ее тонкие губы энергично заходили взад и вперед, выдавливая приятные гортанные звуки, которые испокон веков почему-то имеют для русского сердца привкус аристократизма.
Как странно: старая, а глаза у нее молодые и... бездонные, думал Вадим, повторяя движения губ.
Мерно тикали ходики, фарфоровые статуэтки с высоты серванта безразлично лицезрели картину урока, а все-таки в этом чувствовалось что-то особенное.
Елена Алексеевна объясняла понятно и хорошо, так что за несколько минут Вадим научился произносить papa [I] без акцента...
Ему нравилось сидеть у нее на уроке. Хотя, в общем-то, она вела занятие без особых премудростей, именно так, как и полагается - не хвалилась успехами внуков, не жаловалась на болезни и не бранила молодежь, а занималась лишь своим предметом; но другие учителя, с которыми Вадим сталкивался в жизни, вели себя иначе, и это поднимало авторитет Елены Алексеевны в его глазах.
Так прошли занятия в понедельник, среду и пятницу. А в пятницу вечером, после урока, он, как всегда, провожал Катишь на теннисный корт. Он, видимо, был в ударе.
- Класс! Супер! - то и дело встряхивала кудряшками Катишь, отбивая его подачи.
Белые шорты оттеняли ее загорелые стройные ноги, и она порхала по теннисному корту, словно белая бабочка.
Когда солнце уже клонилось к горизонту, а деревья отбрасывали длинные тени, предвещая скорое наступление сумерек, он пошел провожать ее домой по широкой аллее парка.
- Но ты сегодня был - супер, лев, лев львович в квадрате, - Котенок сорвала длинную травку и в знак восторга пощекотала ею своего спутника по подбородку, и ее серебристый смех, казалось, был в тон серебристым теням деревьев.
- Рассказать тебе хохму? К Зинаиде Ивановне, нашей соседке по лестничной клетке, зашел... - продолжала она, когда он со смехом пытался увернуться от щекотки.
Она что-то лепетала про напившегося соседа, но Вадим ее не слушал, ибо мысли его были далеко. Все ждали, что он женится на Катишь. Говорили, они хорошо смотрелись вместе - оба высокие, стройные, загорелые. Да, по нашим временам, и приданное у Катишь водилось приличное - она как-никак была единственной дочкой директора универсама. А что-то все-таки его останавливало.
"Она - живая, забавная и даже хорошенькая, - думал он, слушая ее щебетание, перемежавшееся с задорными молодежными словечками ("Клево!", "Супер!", "Класс!"), - но она... - подходящее слово никак не шло ему на ум, но вдруг пришло, - дворняжка!". И тут же, неизвестно почему, в его уме как живая промелькнула Елена Алексеевна в ее старомодном кружевном жабо...
- Да, дворняжка, - повторил он, не заметив, что произносит это вслух.
Катишь, видимо, женским нутром почуяла, что эпитет относится к ней (или он не заметил, как она спросила, что он о ней думает?), и, словно ужаленная, взвилась в визге:
- Ишь, дворняжку нашел! ты говори-говори, да не заговаривайся! Это все тебя она, ведьма старая, графиня паршивая, чертовка околдовала! Мымра!
В спускавшихся сумерках ее глаза сверкали как молнии, делая ее похожей на юную фурию.
- Разве я не вижу, как ты переменился, с тех пор, как зачастил к этой мымре!
- Но Катя... - перебил ее Вадим.
- Нет, она мымра, ведьма старая! Колдунья! - выпалила Катишь; видимо, ее душила ненависть.
Она ревновала. К кому? К старухе, стоявшей одной ногой в могиле! О боги! Что тут еще скажешь?
От злости Котенок сделала капризную гримасу, оттопырив нижнюю губку, и резко вырвала из его рук свою сумку, которую он нес, как истинный джентльмен; но он не побежал за ней извиняться...
Уж очень нелепы были ее упреки. Он знал, что в восьмидесятилетних старух не влюбляются, и вообще о плотской любви не могло быть и речи. И все-таки он задался вопросом, каким словом назвать тот шарм, которым очаровывала его Елена Алексеевна, а ему, безусловно, было приятно ее видеть. Платоническая любовь...? Да нет, какая это любовь? Уважение? Тоже "мимо". Наконец, он нашел слово - ностальгия! Разве не такое же ностальгическое чувство вызывают у нас дожившие до наших дней обрывки истлевшего бального платья или порванная бальная перчатка? Их нельзя одеть, но вид их навевает грусть из-за ушедшей из этого мира красоты.
На следующем занятии Вадим наконец решился задать давно его волновавший вопрос:
- Можно вас спросить, просто меня давно мучит любопытство, je vous en prie [ii], а вы и в правду графиня?
Елена Алексеевна рассмеялась и сощурила глаза.
- Да, мой муж был граф Мытищин.
- А есть ли у вас старинные фотографии? - не унимался Вадим.
- Почему же нет? Есть, - с этими словами старушка открыла книжный шкаф и вынула оттуда альбом в бархатной обложке с золотым теснённым ангелом в верхнем углу.
Вадим открыл первую страницу альбома и, словно пораженный молнией, остолбенел от вида чопорной красавицы, смотревшей на него с дагерротипа. Ее голову обвивала льняная коса, с которой на лоб спускалась диадема в виде тонюсенькой цепочки, на которой в середине лба была подвешена бриллиантовая звезда, а сама она со своей классической правильностью черт видом напоминала ожившую статую. Таких красивых он никогда еще не видел.
- Кто это? - только и сорвалось у него с уст.
- Как кто? C'est moi [iii], это я сама; конечно, время нас не красит, - вздохнула старая графиня, щурясь и задумчиво вглядываясь в портрет, как будто бы пыталась разглядеть свою молодость в глуби дагерротипа.
На другом портрете она была сфотографирована вместе со щеголеватым офицером. Да только в нем было что-то до боли знакомое... Елена Алексеевна, видимо, это заметила тоже.
- А вы и впрямь несколько похожи на моего покойного мужа, - вглядевшись в Вадима, сказала она, - такие же щеголеватые усы и этакая мечтательность во взгляде...
- А что сталось с вашим мужем? - лишь задав этот вопрос, Вадим сообразил, что вопрос был бестактен: мало ли как складываются семейные отношения?
- Мой муж был убит в бою с красными; он воевал в белой армии, но я долго не знала о его смерти; собственно говоря, поэтому я и не эмигрировала во Францию - думала, может, он ранен, может, его можно спасти и он нуждается в моей помощи...
Вадима учили в школе, что все богатые злые, плохие и лишены человеческих чувств. Он был потрясен до глубины души тем, что графиня отказалась от богатства ради спасения возлюбленного... И это придало ей какой-то таинственный ореол...
Так случилось, что в пятницу он встал рано, а вечером поздно лег спать, так что на уроке французского клевал носом. Елена Алексеевна это заметила:
- Этак дело не пойдет, придется вас развлечь концертом.
Она подошла к пианино, открыла крышку и чинно уселась на стуле. Но тотчас спохватилась, сообразив, что пауза может встревожить ее ученика, и добавила:
- Вы мне оплачиваете за 2 часа занятий, а все сверхурочное - бесплатно.
И у Вадима отлегло от сердца, поскольку денег у него было не очень много.
Елена Алексеевна спела несколько старинных романсов, из которых Вадиму наиболее запал в душу знаменитый:
Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.
Сойдет ли ночь на землю ясная,
Звезд много блещет в небесах.
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.
Звезда любви, звезда волшебная,
Звезда прошедших лучших дней,
Ты будешь вечно незабвенная
В душе измученной моей.
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я - ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда! [iv]
Пела она хорошо. Несмотря на почтенный возраст, у нее сохранилось приятное негромкое сопрано, и пела она профессионально и с чувством, как ныне мало кто поет.
Пение стариков всегда вызывает недоумение - и Вадим был поражен.
- А вы красиво поете, прямо как певица, - заметил он.
- А я и пела после революции в оперетте, правда, на вторых ролях, - сказала Елена Алексеевна, убирая ноты на место.
Помните стихотворение Горация?
O navis, referent in mare te novi
fluctus. o quid agis? fortiter occupa
portum. nonne vides, ut
nudum remigio latus
et malus celeri saucius Africo
antemnaeque gemant ac sine funibus
vix durare carinae
possint imperiosius
aequor? non tibi sunt integra lintea,
non di, quos iterum pressa voces malo.
quamvis Pontica pinus,
silvae filia nobilis,
iactes et genus et nomen inutile:
nil pictis timidus navita puppibus
fidit. tu nisi ventis
debes ludibrium, cave.
nuper sollicitum quae mihi taedium,
nunc desiderium curaque non levis,
interfusa nitentis
vites aequora Cycladas. [v]
Видимо, старческое пение пробудило в Вадиме, в общем-то, те же чувства, что и вид старого, изношенного корабля у Горация. От него так же щемит, ноет сердце. Внезапно Вадим осознал, что графиня была из ныне вымирающей благородной породы, "срублена из драгоценного дерева", и, видимо, она была единственной женщиной этой благородной породы, которую ему довелось повстречать в жизни, и такую женщину он больше никогда не встретит.
Когда после урока Вадим прощался в прихожей, то почувствовал, что должен как-то отблагодарить преподавательницу за концерт и за то, что она отсидела с ним лишнее время, и он на прощание поцеловал ей руку, причем поцеловал чинно, церемонно и с каким-то особым воодушевлением, с каким целовали дамам сердца руки рыцари - или как это во всяком случае ныне принято изображать.
- Эх, я стара! Мне почти сто лет; будь я помоложе, я бы с вами, ей-богу, кокетничала! - сказала со смехом Елена Алексеевна, прощаясь.
И от этих слов старушки у него почему-то сладко защемило сердце.
Всю ту ночь ему снился дивный сон: будто он попал в ледяной дворец, и жила в ней красавица с льняной косой до пят, а на лбу у неё горела звезда. Фрейдисты истолковали бы это как реминисценцию из детства - Вадиму в детстве бабушка любила читать "Сказку о царе Салтане" Пушкина. А там, помните? есть такие строки:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Ныне же считается, что все сны во взрослом возрасте - из впечатлений детства...
А в следующий раз Вадим не сразу узнал свою преподавательницу, ибо она была в парике. Парик был пепельного цвета, но он был весь в завитушках и делал лицо старой графини этак лет на десять моложе, и, главное, придавал ей вид великосветской дамы.
В тот день они читали на французском языке исторический текст о дуэлях. Уж не для того ли Елена Алексеевна одела парик, чтобы в помощь тексту передать исторический колорит той эпохи?
В тексте было много новых незнакомых слов; Вадим устал от напряжения, и ему захотелось поболтать.
- А были ли дуэли в ваше время? - спросил он.
Легкая тень пробежала по благородному лицу старой графини.
- Нет, почему же, были - сказала она. - Мой муж дрался из-за меня на дуэли и был ранен.
Этот ответ был столь неожидан, что Вадима поразил. До этого он отрицательно относился к дуэлям. Ему казалось жестокостью лишать кого-то жизни из-за ерунды. Никогда раньше у него самого не возникало желания драться на дуэли.
Внезапно в его памяти всплыл эпизод.
Они тогда сидели на рюкзаках на автобусной остановке в ожидании автобуса, чтобы отправиться в поход в лес, и только Котенок лузгала семечки стоя. Отец привез ей из Франции джинсы марки "Левис", а это тогда был писк моды, и у других девчонок из их компании таких не было, так что Котенок постоянно искала повод стоять, а не сидеть, дабы все могли лицезреть это чудо модельеров на ее стройных бедрах. А Сереге, однокласснику Вадима, жившему на соседней улице, захотелось семечек. И тот, сидя на рюкзаке, протянул вперед руку, как ее протягивают цыганки или нищие, прося подаяния, со словами:
- Не будь жадиной, позолоти ручку, а я тебе погадаю!
- Ишь, хвост распустил, семечек ему подай! - сказала Катишь со смехом, - а ты покукарекай, и я тебе дам.
Сереге, видимо, неловко было исполнять нелепый приказ вздорной девчонки, но и семечек хотелось, так что он пошел на компромисс. Состроив невообразимую рожу, видимо, призванную каким-то образом изображать птицу, Серега "закаркал":
- Я вещий ворон, кар, кар, а не какой-нибудь петух, кар, кар, позолоти ручку, а я тебе накаркаю твою судьбу.
- Во дурак! Ворона! - весело крикнула Котенок и продолжила: - Что ты каркаешь? Кукарекать не умеешь! Ну, скажи: "кукареку!".
Вся компания хохотала, видимо, заразившись ее веселостью, поскольку других причин для смеха, в общем-то, не было.
Но Серега уж не мог выйти из роли ворона - он как-никак был мужчиной, чтобы отстаивать свое мнение, и каркал что-то дальше.
- Ну ворона, получи по заслугам!
Котенок прищурилась и закусила губу, видимо, рассчитывая силу плевка. А плюнула она мастерски - скорлупка от семечка пролетела по воздуху этак метра полтора и приземлилась в точности на кончике носа Сереги.
Девчонки завизжали от восторга. Тут Серега встал с рюкзака, шутливо скорчив строгую гримасу, и, подойдя к Котенку, со всего размаху шлепнул ее по мягкому месту.
- Идиот! - взвизгнула Катишь, и все снова захохотали, поскольку сцена выглядела очень забавно.
Вадиму же произошедшее было неприятно. Как-никак, он считался парнем Катишь, а кто-то другой среди бела дня шлепает его девушку. Но ему не пришла бы в голову идея подраться из-за подобного инцидента на дуэли. Не могло возникнуть мысли даже просто подраться. Да, у них так было принято, и он никогда не задумывался о том, правильно ли это или нет.
А тут, странное дело, за Елену Алексеевну он готов был драться на дуэли даже сейчас, когда она была стара, и в его мозгу рисовались разные сценарии...
Три с половиной месяца промелькнули как один день. На последнем уроке Елена Алексеевна решила сделать обзор французской поэзии. Вначале они разобрали несколько стихотворений Бодлера. А потом настал черед Вийона.
- Вийон писал на старом французском, но средневековые тексты иногда легче запоминаются, а вместе с ними запоминаются бытовые слова, - и она пододвинула ему раскрытую книгу.
Вадим прочел:
Je meurs de seuf aupres de la fontaine,
Chault comme feu et tremble dent a dent,
En mon pays suis en terre loingtaine,
Lez ung brasier frisonne tout ardent,
Nu comme ung ver, vestu en president,
Je riz en pleurs et attens sans espoir,
Confort reprens en triste desespoir,
Je m'esjoys et n'ay plasir aucun,
и т.д. [vi]
Когда-то на вечере поэзии он слышал это стихотворение в переводе и счел его бредом: помилуйте, ну как можно умирать от жажды у фонтана? А теперь он понимал, что еще как можно! Конечно, он мог утешать себя мыслью о том, что Елена Алексеевна вызывает у него ностальгию. Но ностальгия - это сожаление о не существующем. А Елена Алексеевна существовала! Каждым своим нервом он чувствовал ее живой, вибрирующий дух... Иногда ему казалось, что он ловит ее мысли на лету... И какой-то внутренний голос говорил ему, что вопреки здравому смыслу и рассудку, по невероятной и нелепой причуде провидения это чувство было все-таки любовью, обычным влечением мужчины к женщине, как бы он ни боялся признаться в этом даже самому себе.
- В Средние века во французском языке "р", по всей видимости, было раскатистым, - прервала его мысли Елена Алексеевна. - И ныне в некоторых провинциях оно таким осталось, и так его поют певцы.
И тут Вадиму показалась, что старое, но красивое лицо графини омрачилось какой-то тенью.
- Только вслушайтесь, как Вийон заставляет рычать букву "р" - сколько горечи и боли в ее раскатах, - и она произнесла вслух строки:
En mon pays suis en terre loingtaine,
Lez ung brasier frisonne tout ardent,
и т.д.
И была в ее голосе какая-то особая нотка, какое-то чувство, какая-то такая искренность, что Вадима внезапно осенило - пожалуй, это послание! Видимо, и старая графиня тоже умирала у фонтана - ну да, ведь он ей напоминал ее покойного мужа....
Когда они прощались в коридоре, Елена Алексеевна вдруг замешкалась.
- Я стара, может, мы видимся в последний раз - может, и не доживу до встречи, - сказала она и залезла рукой в карман жакета, откуда вынула цепочку с медальоном.
- Я вам хотела подарить на прощание, -
и по-старчески дрожащей рукой она протянула медальон с цепочкой Вадиму.
Вадим взял подарок из ее дрожащей руки и положил себе на ладонь. Теперь он мог его разглядеть. Это был старинный эмалевый медальон, изображавший ночной пейзаж в виде каких-то силуэтов деревьев и сверкающего в лунном свете ледяного дворца, а сбоку от дворца на небе была изображена большая золотая звезда; вокруг картины крохотными золотыми буквами было выгравировано: "путеводная звезда".
- Но это старинная, дорогая вещь, я не достоин такого подарка, - смутился Вадим.