Она не была уверена ни в одном из своих имен, которые помнила. Правым глазом она видела лишь тревожные сны, поэтому старалась спать только левым, блуждая в приятных сновидениях. В отместку пропущенные сны по утрам сквозняками надували в ее правый глаз немного песка, отчего она днем стала носить прищур. Местные эскулапы пытались бороться с незримым песком каплями, мазями и вращением глазных яблок, что, конечно же, не остановило мести изгнанных снов.
Болевые тучи нехотя расползались в стороны, и лучи взгляда наконец-то пробились сквозь щели век в недавно покинутый мир. Он вернулся сюда без памяти, одежды, имени.
То, что с рождения беспокоило в снах, которые она забывала не успев проснуться, с легким хлопком прорвалось и стало растекаться по будущему. Крохотный пузырек с непознанным вывалился у нее из правого глаза, которым она спала меньше левого; пузырек лопнул и разлегся переливчатой змейкой-радужкой на щеке, скользнул блестящей ящеркой за нижнюю губу и изнутри разразился громом, так что молнии в припадке бесновались в мозгу и не могли выбраться наружу. Они навсегда увязли в том, чего с ней еще не происходило. Потом они всю жизнь подкарауливали ее усталость и предпринимали новую попытку прорваться в явь.
Мужчина без имени лишь в коротких снах, недосмотренные куски которых он быстрым взглядом скидывал в белесую тарелку полинявшей к лету луны, немного знал о собственном прошлом. Пока не проснется, он ощущал, что за столом носит голову к ложке, а не наоборот; раньше его было два - взрослый и ребенок, старшему с уважением прислуживала одетая женщина. Теперь не было никакой ложки, и оттого он не знал, куда ему преклонить голову. Теперь он был один, а женщин в одежде вообще не было.
Сначала она влила в себя его родовую историю, тщательно переписанную и размноженную на миллионы копий; потом от неуклюжести зацепилась краем радужки за ирисовую пустоту между его веками и нечаянно пролила туда свои свеже-наващенные глаза.
Без слоя ваксы весь мир, а больше всего невидимая его часть, посветлел и раздвинулся. В растерянности она позволила мировому пространству расширяться до тех пор, пока оно не сплющило броню, но не ту, что она иногда носила на груди, а ту, что оказалась внутри груди - сотворенную не руками, а лишениями. Она запоздало отодвинула от себя мир на расстояние выдоха, освободившего возле нее территорию с очертаниями праматерика.
Застрявший под веками морской ветерок из последнего сна высвободился, шевельнув ирисы. Бусины росы не удержались на лепестках и скатились в самое начало мироздания.
Первым вдохом она сумела втянуть все тайны своей новорожденной вселенной. Они рассыпались по ее сути разноцветным стеклярусом для неведомой мозаики. Чтобы постичь узор для мозаичной картинки и сверить его с мирозданием, она все чаще не ложится спать и смотрит чужие сны.