Аннотация: с виду болото, как болото да почему-то обходят стороной его люди...
КОРЯВОЕ БОЛОТО
Никто уже и не припомнит, почему болото корявым прозвали - корявое да корявое. Говорят, если с высокой сосны на него посмотреть, оно словно изгибается какой-то странной фигурой. Правда никто никогда на сосны не залазил и не проверял старую ле-генду, да и на болото особо не заглядывали - даже за клюквой и то не ходили, несмотря что такой ягоды отродясь нигде не видывали - сочная, крупная, ягодка к ягодке - отбор-ная. И охотники старались его обходить, и грибники за версту огибали да и путники к большому селу крюк делали, хотя через Корявое раза в два-три короче. Оно и болото не-большое - кочка за кочкой и оглянуться не успеешь как на твердой земле стоишь, а все боязно. Даже на Гнилую Топь и то захаживали - а ведь там на самом дне нечистый живет, так и норовит за ногу цапнуть и к себе утянуть.
Да и старались о болоте не поминать лишний раз в разговоре, а если и придется по-говорить о нем, так непременно перекрестятся трижды и побыстрее разговор на урожай переведут.
Зато наш новый учитель, Петр Митрофанович, был большой любитель о Корявом разговор завести. Появился он у нас где-то с год, может чуть побольше. Приехал по рас-пределению из района заместо умерший Клавдии Васильевны. Дом школьный ее сын с женой и детишками занимал, так что решено было Петра к кому-нибудь на постой посе-лить. Уже и сход на вечер назначили, а тут Агафья Никифоровна, что возле леса жила, и говорит:
- Пущай у меня живет. Я одна, дети редко из города приезжают, а тут все душа жи-вая рядом. Хоть словечком будет с кем перекинуться.
Так и поселился учитель у нее. Дом большой - пятистенок, место и десятирым хва-тит. Раньше в нем семья крепкая жила, хозяйственная, это теперь одна Никифоровна оста-лось: детей жизнь по разным городам-селам раскидала, а муж с первой войны не вернулся. Поговаривали, будто бы видели как он со станции шел домой, да не терпелось ему с ми-лой Агафьей повидаться - свернул с дороги, через Корявое отправился и сгинул. Только не вериться: мужик он был толковый, обстоятельный, да и про болото кому не знать луч-ше его - в лесу полжизни провел, каждую кочку, каждый пенек знал. Словом, так или нет дело было, а осталась Никифоровна одна, и сватались к ней, а она все верность своему по-койному мужу берегла.
- Детям пусть и ласковый, а все чужой - отчим будет. - отвечала на попреки сосе-док, что детей без отца растит.
Так и коротала свой век: с утра до вечера в колхозе работала, а как выдастся сво-бодная минутка в Храм бежала помолиться. Много она батюшке Анипадисту помогала: где полы в Храме помоет, где свечки из воска покрутит. И так до самого последнего дня, когда священника с семьей увезли чекисты, храм взорвали, а на его месте пруд сделали, чтобы колхоз рыбу водил. Не пошло это на пользу - вскоре пруд забросили. Стоит теперь на том месте не то болотце, не то лужа. Говорят на престольный праздник - на Троицу - ровно в полночь вода в нем вдруг чистая-чистая как родник становиться и кто успеет в ней искупаться - на весь год от всех напастей защищен будет. Да вот незадача, никто из местных так и не мог окунутся в пруду: кто не придет в полночь на Троицу, того такой сон необоримый одолевает, что до самого утра на бережку и проспит, а на утро ничего и не помнит: как здесь оказался и зачем пришел.
- А от чего ж так? - спросил учитель Агафью Никифоровну.
- Да кто ж знает, батюшка. Говорят, Дух Святой усыпляет тех, кто без должного смирения только ради чуда к пруду подходит. А чистому человеку - благодатная водичка завсегда открыта.
- Ой, не обижайся, Никифоровна, чудаки вы все тут, - усмехался Петр Митрофано-вич, - какой Дух Святой - намаетесь с утра до ночи, вот вас и сморит на свежем воздухе. А вы смирение... благодатная водичка... смех!
А-а! - махнула рукой старушка, перекрестилась и ушла в огород морковку полоть. Знала, что не любит ее квартирант о Боге говорить, молилась за него Божьей Матери - "Молод он еще, вразуми его, Матушка" да иногда о Вере с ним заговаривала. Он большей частью либо отмалчивался, либо мягко отвечал, что все это суеверия и пережитки про-шлого, современному человеку надо больше о настоящем думать, строить для своих детей изобильный мир. Но жили вместе дружно, никогда из-за этого не сорились. Петра хоть и раздражало, что старушка молиться утром и вечером, а старался себя в руках держать - все-таки и гость да и по возрасту не то что в сыновья во внуки годиться - выходил на ули-цу пока Никифоровна молитвы творила.
К слову сказать, он всем местным по сердце пришелся - с детьми ласков, со стар-шими обходителен, не заносчив, не буянист, не любопытен. С утра до вечера в школе с ребятами возиться, в походы с ними в лес ходит, или тетрадки проверяет; а по вечерам книжки читает. Да и нередко порывался помочь в огороде Агафье Никифоровне, но она обижалась сильно, что старой-немощной считает, только иногда попросит дров поколоть или за водой сходить. Иногда по избам ходил старые песни, частушки да сказки для музея школьного записывал, но никогда ничего лишнего не выспрашивал, ничьей жизнью дальше положенного по учительству не интересовался.
Так и было, пока однажды в школе двое мальцов не поссорились друг с другом. И поспорили-то из-за пустяка - кто на яблони сидит ворона или грач, только дело до драки у них дошло, еле разняли.
- А вот отцов позову в школу - всыпят они вам как следует! - рассердился Петр.
- Нету у него отца - его Корявое сожрало! Он с отчимом живет! - возразил уша-стый Митька.
- Не сожрало! Не сожрало! - закричал другой парнишка и вновь кинулся с кулака-ми на обидчика.
Вот с тех пор и запало Корявое на ум учителю. Стал он Агафью Никифоровну о нем расспрашивать, а она только отнекивается, все какие-то дела находит; да видит Петр совсем себе места не находит, перекрестилась, села за стол, мнет в руках фартучек.
- Болото это проклятущее! Чтоб ему провалиться! Проклятое место, сынок! Люди в нем гибнут!
- Так, Агафья Никифоровна, на то оно и болото! Сами виноваты - рот разинут не-бось и топают напролом, - усмехается учитель.
А старушка словно и не слышит его, свое продолжает.
- У Васьки-то, который с Митькой Касьяновым подрался, отец большой охотник был. Никто лучше его троп лесных не знал, даже мой покойный Демьян, Царство ему Не-бесное, уж на что лес как свои пять пальцев знал, а пожалуй ему уступил бы в этом искус-стве. Никогда Прокофий с охоты без богатой добычи не возвращался и пушного-то зверя завсегда собьет и тетеревов всегда справных, жирных, подстрелит. Поговаривали, что он с самими Лешим союз заключил. Уж не знаю правда это или нет, только вот собирала я од-нажды грибы в лесу - смотрю идет Прокофий в сторону Корявого, за спиной в сумке что-то болтается - никак птицу подстрелил какую - а потом я из леса ворочалась, он опять на дороге попался; идет пустой, мрачный, даже не поздоровался.
Тут как в избе что-то загремит, испугалась старушка, соскочила, креститься.
- Свят-свят-свят! Вот помянули-то нечистого на ночь!
- Да успокойтесь, Агафья Никифоровна, кот вон это с печки упал. - рассмеялся учитель, показывая на усатую мордочку, растерянно выглядывающую из-за печки.
- У, окаянный! Перепугал, старую, до полусмерти! - махнула на кота полотенцем Никифоровна.
- А что дальше-то было?
- Дальше-то? А ничего не было, ушел просто однажды в лес Прокофий и не вер-нулся назад. Искали его и в Екимовку ходили и из района приезжали на поиски, а все впустую. Потом возле Корявого ружье его нашли. Утащили значит его к себе.
- Кто утащил-то? Уж неужто черт? - рассмеялся Петр.
- Господи, сохрани! - прошептала Агафья, - Не черти - болотник утащил! Вот кто! Капище там древнее. Говорят раньше болотному царю жертвы богатые приносили, а как во Христа уверовали, забросили. Вот болотник и ярится теперь, человеку мстит! Сам себе жертву приносит!
- Ну, это же все сказки! Дикие суеверия! - махнул рукой учитель, - Прокофий ваш небось разузнал, что в районе перекупщики древностей завелись, решил полазить на ка-пище приискать что-нибудь и утонул по неосторожности. А вы все то черти, то болотный царь, средневе...
- Ой! - вскрикнула старушка, - Он! Никак он, покойничик!
Побелела, молитву зашептала. Глянул Петр в окно - маячит за стеклом что-то тем-ное большое, на стекло дышит, глаза поблескивают. А кто никак не различишь. Схватил со стены ружье учитель да на улицу. Выскочил, а нет никого у окна, он за дом заглянул - нет, к сараям - тоже нет, а как домой решил повернуть - смотрит вроде как крадется от бани что-то.
- Стой! Стрелять буду! - закричал Петр.
Кинулся незнакомец, только калитка громыхнула и в лес. Учитель за ним. Бежит , в воздух стреляет. Скрылся ночной гость в густой чаще, а идти за ним не рискнул Петр. На выстрел сбежались соседи. Что да как спрашивают.
- Да то медведь небось бродит, - успокаивает Никифоровну дед Фрол, - Им щяс са-мое время шататься.
- Нет, - качают головой бабы, - не медведь! О Корявом на ночь заговоришь - жди болотника в гости!
Долго потом сквозь сон Петр слышал, как старушка молиться у икон и просит не-бесной защиты. Мешала своим бормотанием. Сказать бы ей, да жалко обижать: что с нее взять. Ни зря говорят - что малый, что старый. Сам-то он не впечатлительный да и старо-му Фролу верил больше, чем бабьим пересудам: живут-то они с Никифоровной под самым лесом, тут не то чтобы медведь в гости пожаловать может. А все равно, на утро как вышел на крыльцо, так невольно и огляделся по сторонам, холодок по спине пробежал. Да и Ко-рявое из головы почему-то не лезло. Понятно же было, что все глупые суеверия. Жизнь у людей скучная, вот и придумывают чем себе нервы пощекотать. Человек, другой зазева-лись утопли - а они черт или болотник утащил. Прям как у них в родном селе бывало - умрет человек, так завсегда говорили, что покойного либо кто удушил, либо топором по голове тюкнул. Даже матушка его, уж насколько рассудительный человек была, а все этим сплетням верила да шушукалась с товарками по углам.
А все равно сердце такое - ум понимает, а оно свое шепчет. Нет, подсказывает, не-простое болото, необычное. "Да уж, конечно, необычное, - отвечает Петр, - там же храм языческий стоял - небось есть что интересное для краеведческого музея, если порыться". Как подумал об этом, так и загорелся идей сходить на Корявое, покопаться, может ребя-тишек с собой взять, которые посмышленее да попослушнее. За клюквой то они ходят на Гнилую Топь, значит знают как себя на болотах вести. Только вот пустят ли родители, раз уж так бояться болота? "Вот ведь люди!" - вздыхал Петр и обдумывал как бы получше все устроить. Начал осторожно выспрашивать людей: бывали ли они на Корявом, да что там видели, где капище языческое было, сохранилось ли оно. Да только шарахались от него, бормотали что-то, старались разговор в сторону увести. Учитель им и денег предлагал, бывало подойдет к кому засунет в карман трешку и давай про болото выспрашивать.
- Нет, Митрофаныч, не забижайся, - вернут деньгу и вроде как по делам убегают.
Прознал про то директор школы Поликарп Михайлович, позвал к себе Петра.
- Что ж, это ты, Петр, людей смущаешь. Шушукаются по углам, говорят, никак спятил учитель новый.
Тут-то и рассказал Петр про свою идею. Помолчал директор, попыхтел трубкой.
- Идея-то она здравая, - говорит, - только выбрось ее из головы. Послушай, старика. Я много прожил на земле, всю войну до Берлина прошагал, видел всякое, не принесет тебе добра затея эта.
- Да что ж страшного в болоте этом, Поликарп Михайлович. Ладно, деревенские люди темные, но вы-то грамотный человек, коммунист, а в какие-то байки верите!
- Байки, говоришь?! Да на этом болоте столько человек сгинуло, сколько и Гнилой Топи с начала веков не снилось! - разнервничался старик, подошел к окну, распахнул створки, верхнюю пуговку расстегнул на кителе, - Жаль, помер дед Андрей, он бы много тебе интересного порассказал. В сорок втором - партизанил в здешних лесах, так говорит как ночью мимо Корявого доведется идти - страх нападает, душит, а там сквозь деревья огоньки по болоту блуждают, и словно стоны какие.
- Так это же от гниения, Поликарп Михайлович, ну что вы право, меня как дитя ма-лое пугаете!
- Ну, как знаешь! Я тебя предупредил! Только помни - проклято то место и точка.
Покачал головой Петр и вышел. Видно и у старика голова совсем байками забита, думает.
Сразу же после школы пошел к деду Фролу - старому охотнику, попросить чтобы проводником пошел. Думает, старик крепкий, бывалый, какого-то болота вряд ли испуга-ется. Да старик захворал - на пасеке возился, стрельнуло ему в спину, - лежит на печи оха-ет.
- Нет, - говорит, - не могу пойти. Сам видишь.
- Ладно, - отвечает Петр, - сам на Корявое схожу! Только скажи, Фрол Игнатич, как туда пройти.
Посмотрел на него старик, покрутил в руках цигарку.
- Хотел отговорить тебя, да вижу по твоим глазам, что решил ты уже все. Не дитя малое, сам понимаешь, куда идешь, неволить не буду. Как выйдешь из калитки Никифо-ровны, так и следует прямо на закат, четыре версты пройдешь прямо на Корявое и вый-дешь. В той стороне оно одно, остальные болота больше на востоке лежат, никак оши-биться не сможешь. Если тебя, конечно, Рассох раньше не встретит.
- Что за Рассох? - удивился учитель, но дед не захотел говорить, сослался, что спи-на сильно болит.
- Сейчас невестка придет, пчелиным ядом растирать.
Пришлось уходить Петру, к походу готовиться. Рюкзак свой от пыли вычистил, крупы, соли, спичек взял; кусок холста находки заворачивать, топорик лапник обрубать. Агафья Никифоровна смотрит на это дело, но молчит - то ли побаивается, то ли еще что. Только на следующее утро, как учитель сапоги болотные попросил, запричитала:
- Что ты! Что ты, Митрофаныч, аль сдурел совсем! Сгинешь же!
- Суеверия это все, Агафья Никифоровна! Двадцатый век на дворе, люди в космос летают, а вы все какого-то болота шарахаетесь!
- Много-то вы понимать все стали! - обиделась старушка и поковыляла доставать чугунок с кашей из русской печи, - Думаете на два метра от земли поднялись, так все уже знаете! Садись вон завтракать, на голодное брюхо в лес не ходят.
Поел учитель, снял ружье со стены, рюкзак через плечо перекинул.
- Ну, пошел я!
- С Богом, милай! - перекрестила его старушка.
Поморщился Петр - не любил он, когда Агафья Никифоровна так делала, да только из уважения к ее возрасту промолчал. А все равно в глубине души приятно, что заботить-ся, - хоть квартирант, - а как родной ей. Вот даже крестик хотела хоть в карман сунуть, еле отбился. У калитки оглянулся на двор посмотреть, а она в окно смотрит и что-то нашеп-тывает.
Поправил рюкзак и пошел к лесу, быстро дошел, оно-то и понятно - совсем рядом шагов сто, наверное, и не будет. Хорошо идется, легко, воздух чистый, свежий, птички поют, потрескивает в кустах - видимо зверек какой хозяйничает. Но как до сосняка до-шел, так и задушило его - давит на грудь, за горло хватает, ноги от слабости подкашива-ются, словно лес выгоняет. Назад повернуть? Стыдно. Люди засмеют: видели же, с утра с ружьем и рюкзаком в лес пошел, а вернется, так скажут струсил учитель. А как ему, ком-мунисту да еще и учителю, слабость показать, перед детьми особенно. Нет, - думает, - это мне с непривычки просто хуже стало. Сижу в четырех стенах, хожу мало, вот и прихвати-ло. Остановился посидел на травке да и дальше пошел. Идет, а у самого сердце из груди от натуги чуть ли выпрыгивает, и так ему тоскливо сделалось, так муторно. Мать вспом-нилась, как она пироги пекла с капустой и грибами, как плакала, когда отца на войне уби-ли, как маленьким из лесу дрова таскал, да с мальчишками по грибы ходил; и такие яркие воспоминания предстали, что и Корявое забылось, захотелось присесть, положить голову на землю и лежать, перебирая прожитые дни друг за другом. Да только рюкзак скинул, только присесть хотел, чудиться ему будто кто через лес ломиться. Прислушался - тихо, птички поют, деревья над головой шумят. Сел, опять затрещало, зашумело, птицы разом вспорхнули, загалдели. Встал - снова тишина. Что думает за чертовщина такая! Схватил рюкзак и побыстрее с этого места, да только слышит за ним кто-то идет. Оглянется - ни-кого.
- Кто здесь? Ау!
Молчание. Пошел, опять шаги за спиной не отстают. Петр быстрее и они быстрее, остановиться и они замрут.
Да не эхо ли это? Что пугаюсь как дитя малое, - шепчет учитель, а чует затылком взгляд чей-то тяжелый, изучающий, словно кто в голове копается. Обернулся - стоит и из-за кустов смотрит кто-то невысокий, коренастый, брови насупил. Подошел поближе, а то дерево полусгнившее, все трещинами изувеченное. Плюнул в сердцах, сразу полегче ста-ло и от сердечка отлегло, сверился по компасу, что с пути не сбился, замурлыкал песенку и дальше пошел, только чуть от этого места отошел, лес расступился и открылось перед ним Корявое, - все осокой, рогозой да клюквой как ковром поросло. Иногда расступиться трава, откроет солнышку чистое окошко, сверкает водичка, бриллиантом переливается; а кочки, кочки-то часто насажаны, так и просится нога по ним до соседней кромки леса до-бежать. И воздух чистый-чистый, влажный, сосной пахнет; да и комаров-то нет, и тиши-и-ина, только лес изредка переговаривается.
- Эка благодать! - выдохнул учитель, - хоть живи здесь.
Постоял подышал, полюбовался, пошел по кромке болота капище искать. Думает, должны же камни какие-то сохраниться от него, или холм. Все равно мимо, мол, не прой-ду. Идет осторожно, палкой впереди себя тыкает, знает, что болото коварное - не смотри, что деревья кругом, зазеваешься - вмиг провалишься. Долго он ходил, останавливался ос-матривался, несколько раз вокруг болота обошел, пока наконец не приметил, холмик не-большой. Столько раз мимо него ходил, а тот словно прятался от него. Подошел. Камень стоит, весь мхом порос, как у стола края ровные. Содрал пару кусков мха посмотрел, на-писано вроде как что, еле проглядывается, скинул он тогда рюкзак, достал ножик и вмиг весь мох повыдрал, щеткой землю счистил и радуется как ребенок, стоит любуется. Потом достал тетрадку, ручку чернильную, прилег на землю и давай письмена те срисовывать, да и не заметил, как заснул. Проснулся - небо все как черным бархатом выстлали да сереб-ряными гвоздиками подбили, а болото-то болото все лунной дымкой залито, так и перели-ваются "окошки", так и манят испить чистой водицы. Теперь как до деревни добираться: фонарика с собой не взял, компас в темноте не увидишь даже если и спичкой время от времени подсвечивать, с пути легче легкого сбиться. Лучше у болота остаться переноче-вать. Набрал веток, сложил костерок, запалил, кашки бы сварить да воды нету. Идти ис-кать родничок-ручеек ночью опасно - болото рядом, а из Корявого вода поди вся гнилая, чего доброго болячку какую подхватишь. Ладно, думает Петр, до утра потерплю, а в сле-дующий раз поразумнее буду, предусмотрительней. Достал из рюкзака краюху хлеба, си-дит жует, на болото любуется. "Окошки" под луной поблескивают, камыш у берегов се-ребрится, и чудиться будто сам лунный свет сгущается над болотом, вокруг кочек обора-чивается, на ветру покачивается, то к небу обратно потянется, то к воде наклониться, словно танцует. Вот задрожала у леса вроде как девица, ножкой повела, притопнула, пла-точком махнула и поплыла над камышом, а за ней из лесу подружки спешат, головками качают, монистами серебряными позванивают, то лебедями плывут, то хоровод заведут - сарафаны развеваются, от ветра надуваются, только косы к спине прилеплены лишь лен-точки играют на ветру - глаз не оторвать.
- Красота-то какая! Тебя бы не Корявым - Серебряным прозвать! - шепчет учитель, а хоровод вроде как к нему все ближе и ближе, не спеша плывет, окошки огибает. Тут вдруг как стукнет что-то в лесу, как затрещит, вздрогнул учитель - смотрит, а сам стоит по пояс в болоте, вода уже в сапоги заливается. Испугался. Что такое! - думает, - Как здесь оказался?! Начал руками щупать вокруг, никак опоры не найдет, кочки словно в ис-пуге вмиг разбежались, кажется вот она рядом протяни только руку, да только воду и хва-тают пальцы, а кочка словно отскакивает в сторону.
- Да что ж это делается! - шепчет Петр, озирается по сторонам, на пляску уже и внимание не обращает, а хоровод все ближе, все быстрее кружатся девицы, косами по не-бу полощут, и глаза различить их горящие можно, и руки как у старух костлявые, только лица молоды и приятны. Ищет, ищет учитель хоть бы веточку зацепиться, да лес далеко, словно и не добраться до него вовсе. Кажется, растет болото, шириться с каждым мгнове-нием пухнет, лишь бы пленника назад не пустить, цепко держит, за ноги вниз тянет, - только пошевельнется, дернет, и на три пальца в жижу свою ненасытную затягивает. Чует Петр - близка смерть, слезы по щекам бегут, глаза застят. Ах, Агафья Никифоровна не помогли твои молитвы, не помог твой крест. Видно не свидеться теперь с тобой, сердеч-ной, не послушать больше твоего голоса мягкого. Ох, не раздражался бы больше, когда ты затягиваешь "Богородице Дево радуйся"...
Нет, никто не отзывается только далекое "У! У!" по лесу от кромки до кромки пе-рекатывается, да болото утробно хохочет.
- Господь с Тобой... Благословенна Ты в женах и благословен Плод чрева Твоего... яко Спаса родила еси душ наших! Прощай, Агафья Никифоровна! Не поминай лихом!
- Прощай! Прощай! Лихом... лихом! - вторит лес, хоровод уже и совсем прибли-зился, теперь только ножки девичьи в туфельки изукрашенные обутые мелькают перед глазами.
Тут смотрит Петр, вроде как ветка над головой качается! Как же раньше-то не за-мечал, родимую! Схватился за нее, потянулся, заурчало недовольно болото, зачавкало, а все равно чуть отпустило. Еще и еще тянется учитель, перебирает пальцами, все больше на волю выбирается. Почуяли неладное девицы, закружились быстрее, вот и совсем его настигли, завертелись-завертелись вихрем, ударил запах мертвечины в нос.
- Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси, глупого! Помоги, Иисусе! - кричит Петр, а сам за ветку еще крепче цепляется.
Завыло вдруг кругом, заухало, закипело болото, девицы вмиг рассыпались, черным туманом поплыли. Трещит лес, волнуется, на учителя словно бревно дубовое навалилось, так и гнет вниз, так и гнет, по рукам кто-то хлещет, в запястье впивается.
- Матушка Богородица, помоги! Прости глупого, завтра же, нет сегодня же, к свя-щеннику побегу, покаюсь в неверии своем! Не погуби, Господи!
А туман уже и небо от него загородил, не светит луна больше, густым мраком все укутано. Силы, как соки, выпивает, ели руки за ветку держатся, тяжелые стали будто ка-менные, в голове гудит, грудь тисками давит, сил уже не то что кричать, шептать нету. Только в уме твердит Петр "Господи, помилуй!", да чудится ему будто шепчет Агафья Никифоровна рядом молитвы свои.
Вдруг рассеялся мрак. Смотрит солнышко небо уже над деревьями позолотило, а он лежит у самой кромки болота и за тоненькую веточку хилой березки держится - как только она выдержала мужика здорового!
Собрался с силами, отдышался и бросился, как есть без рюкзака, без ружья, в грязи вымазанный на босу ногу в Екимовку. Там Храм сохранился и тогда отец Арсений еще служил. Примчался к нему учитель, в ноги бухнулся.
- Помоги, батюшка! - бормочет, по сторонам озирается, креститься.
Поднял его отец Арсений с ног, успокоил, водой лицо омыл и долго беседовал с ним.
После вернулся Петр назад, в дом Агафьи Никитичны, собрал вещи и ушел в мона-стырь. А как власть безбожная рухнула, вернулся и возле Корявого основал скит, где день и ночь молится об избавлении загубленных здесь дущ от страданий.