Слюсарев Анатолий Евгеньевич : другие произведения.

Выродок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рождение новой жизни не всегда приносит радость. Особенно если ребёнку с самого начала уготована участь выродка, лишнего человека, за которым тянется шлейф дурной славы родителей.
  ========== Глава I ==========
  
  Жарким летним днём в Триестской тюрьме, где содержались беременные и только что родившие преступницы. Было шумно. В медчасти осматривали новорождённого мальчика.
  - Да, не повезло ему, - с сожалением сказала медсестра. - Вроде бы и хорош, крепкий такой... А с рождения сирота.
  - Вот так всегда - мамаша не думала ничем, когда убивала, а ему теперь отвечать за неё, - проворчала старшая. - Ну, Фрида, чего стоишь? Давай живее!
  Медсестра в нерешительности простояла и, как будто пересиливая себя, спросила:
  - А может, отнести его матери, чтоб покормила?
  - С ума сошла? Она - убийца, таких я к детям на пушечный выстрел не подпущу!- сестра-начальница была категорична. - Вон ещё, с той мадьяркой сдружилась... А она-то своего новорождённого ребёнка на морозе бросила! И этого прибьёт, так что нечего...
  Медсестра согласно закивала, а когда начальница ушла, села на кушетку и погрузилась в свои мысли. Она и не думала, что работать в тюрьме так тяжело. Она была женой солдата, которого перевели сюда, и чтобы быть ближе к мужу, стала работать здесь, помогая беременным и только что родившим преступницам.
  
  Иногда ей казалось, что работа отнимает у неё все силы. Ей было жаль детей, оставшихся сиротами при живых родителях. Не всех могли забрать, потому они были обречены на одиночество. Вот и этот мальчик - лишь очередной... "Некому его забрать. И усыновить никто не захочет", - с тоской думала Фрида.
  Конечно, может никто и не станет болтать о том, чей он сын, но ведь слухи распространяются среди людей со скоростью пожара, потому ручаться за сохранность тайны нельзя. В такие минуты Фрида впадала в отчаяние и хотела уволиться - невыносимо было думать о судьбе этих детей, с самого рождения ставших лишними. Кому-то ещё повезёт, если мать сможет вернуться, а вот некоторым... Вон той молодой особе дали пятнадцать лет за то, что бросила своего ребёнка умирать на морозе, а вон у той, с соседней койки, пожизненный срок. Но если первая производила впечатление настоящего демона, вторая никак не походила на убийцу. С виду обычная девушка, ни с кем не конфликтующая, а вот её соседка... Эта мадьярка запомнилась всему персоналу агрессивным поведением. Она, когда её спрашивали, за что сидит, улыбалась и недобро шутила, а однажды в драке прокусила руку другой заключённой.
  - Я убила не человека - я убила выродка, монстра! - шипела она, и ей кулаки сжимались. - Меня никто не захотел слушать тогда! Выродок оказался им важнее живого человека!
  Звали эту заключённую Каталин. Все медсёстры старались лишний раз не связываться с ней - она была слишком агрессивной. И сейчас, когда Фрида проходила мимо коек, она услышала, как Каталин, сохраняя поистине ледяное спокойствие, говорит:
  - Да как принесут, ты просто голову ему сверни - и всё. Только не говори, что ты этого раньше не делала - за убийство сидишь!
  Фрида бросила презрительный взгляд на заключённую и отправилась дальше по своим делам. Женщины часто дрались между собой, ссорились, некоторых, после того, как у них отбирали детей, накрывал припадок. Многие из них не походили на преступниц, и Фрида удивлялась, как эти, самые обычные с виду женщины, могли пойти на преступление?
  Тем страшнее было подумать о судьбе новорождённого мальчика, мать которого из тюрьмы уже никогда не выйдет. Фрида с тоской думала, что его будут задевать, что он вырастет озлобленным, что станет убийцей... Сама не заметив того, она расплакалась.
  - Чего ревёшь? - грубо окликнула её другая медсестра. - Нечего их жалеть... Ты-то им и так, и сяк угождаешь, а они потом тебя же и прибьют втихаря!
  Возможно, со временем бы чувства Фриды притупились, но сейчас, в силу молодости и природной гуманности, женщина жалела преступниц и их детей. И когда очередной ребёнок, которого некому было забрать, рождался, Фрида шептала про себя: "Бедняжка, теперь у него на всю жизнь клеймо будет".
  
  Прошло несколько дней. В одной из палат плакала молодая женщина, а её соседка, Каталин, подбадривала:
  - Ну, чего разревелась? Радуйся - не придётся пачкать руки. Там, в приюте, его кто-то придушит, и всё. Полиция даже искать не станет.
  - Заткнись!!! - вскочила вдруг девушка. - Я тебе все волосы сейчас повыдергаю!
  - Эй, ты чего?.. Ай! Отпусти, сука!
  - Ничего ты не понимаешь, овца! - шипела заключённая. - Тебе просто бросить кого-то на морозе...
  - А сама-то? - яростно вырывалась Каталин. - Мне-то года дали, а ты только вперёд ногами и выйдешь!
  - Тем лучше! Мне терять нечего!
  В следующий момент завязалась потасовка, пришлось звать конвой, чтобы помог их разнять.
  - Опять... - вздыхала сестра-начальница. - Придётся её в другую палату перевести, или уже выписывать.
  А Фрида, тем временем, ехала в карете в сопровождении врача, держа на руках свёрток с новорождённым. Их путь лежал в приют, где ему и дадут, наконец, и имя, и фамилию.
  Так мальчик получил свои имя и фамилию - Франц Нойманн. В графе "родители" у него стоял прочерк. Фрида просила персонал приюта сохранить в тайне то, что его мать - убийца, оформить его, как подкидыша, и директор пообещал скрыть это.
  Впрочем, заверения директора не слишком успокоили медсестру. Она по-прежнему не могла заставить себя перестать думать о мальчике, не могла отогнать от себя мысль, что ему придётся жить с клеймом "сын убийцы".
  
  ========== Глава II ==========
  
  День ото дня Фриду все больше поглощали беспокойные мысли о мальчике. Нередко и дома, вечерами, за ужином, её муж замечал отвлеченный и задумчивый взгляд жены. Бывало, что и во время того, как из белого пузатого чайника с голубой акриловой росписью, золотистая струя черного чая лилась через края кружек сервиза, подаренного на их свадьбу. А глаза Фриды будто смотрели в никуда, сквозь пелену пара.
  - С тобой все в порядке, дорогая? Ты сама не своя в последнее время.
  В ответ женщина лишь дёрнулась, словно проснулась от долгого сна, но ничего не ответила.
  - Что тебя тревожит? - продолжил свои беспокойные расспросы солдат.
  Фрида тяжело вздохнула. И, немного помолчав, ответила с дрожащей нотой горечи в голосе:
  - Франц...
  От такого ответа мужчина поперхнулся сладким чаем и, выпучив глаза, выронил на стол белую чашку. Громко прокашлявшись, он уставился на Фриду.
  - Что еще за Франц? - нахмурившись, хриплым голосом произнес солдат, ещё не отошедший от терпкого золотого напитка, вставшего в горле.
  Напряжение витало в воздухе и в глазах мужчины пробежала некоторая злость. Блестящие глаза продолжали вопрошать жену. А слов предательски не находилось.
  - Тот самый мальчик, которого я отвезла в приют. Недавно я принимала роды у его матери.
  Повисла неловкая пауза. Муж виновато отвёл глаза в сторону, после чего с облегчением вздохнул и пошел за потрёпанной тряпкой, лежащей в левом углу металлической раковины. После он подошел к столу и начал вытирать пролитый чай. Разговор продолжался.
  - Эта та, которая из Тироля?.. Кажется, за убийство, - задумчиво и недовольно протянул солдат. - Встречал её в газете... Таких надо на месте убивать без всякой жалости. Я бы так и сделал, и пусть меня судят!
  - Вилли, дорогой, это совсем не главное. Я прекрасно знаю твою позицию, но не поддерживаю её. С чего ты решил, что гены убийцы пробудятся в каждом ребенке, что рожден в этих холодных стенах? Я уверена, что по стопам своих родителей эти дети идут только по причине отсутствия любви и ласки. Им не хватает сильного теплого плеча, способного дать верное воспитание и научить добру. Им не хватает мамы и отца, способных дать хорошее будущее, любящий дом... Например, таких, как... Мы с тобой, - в конце своего изречения Фрида немного замедлила речь и растерялась, не ожидая того, что ответит ей возлюбленный. Но надежда не покидала ее.
  - Ты с ума сошла?! - вспылил солдат, стукнув крепким тяжелым кулаком по гладкой поверхности дубового стола, - Ишь, чего вздумала!
  На глазах женщины блеснули слёзы сожаления. Ей никак не хотелось мириться с таким приговором. На секунду ей показалось, что он приговорил её к расстрелу.
  Диалог был завершен. Каждый остался в растрёпанных чувствах. Но мысль эта не оставляла женщину, и уже на следующий день она тайком отправилась в приют к мальчику, едва закончилась её смена.
  
  ========== Глава III ==========
  
  Весь вечер Фрида почти не разговаривала с мужем. Она надеялась, что Вильгельм всё-таки передумает, и разрешит взять Франца. Но для этого бы потребовалось время. Много времени. Иногда женщина с досадой думала, что её муж чересчур упрям. Да, сложно ждать покладистости от военного, но порой это переходило все разумные грани. Вильгельм крайне неохотно признавал свою неправоту, из-за чего у них время от времени случались скандалы. Он мог накричать, а потом устыдиться себя же. В этот момент Вилли напряжённо молчал, его лицевые мышцы подрагивали. И в этот вечер он не проронил ни слова.
  Пару месяцев назад они обсуждали детей арестанток, волей случая оказавшихся в приюте, поскольку их некому было забрать.
  - Дети не должны страдать за грехи родителей, - говорила Фрида.
  - Ну да... Вот только чем их мамаши думали, когда шли на преступление? - презрительно отвечал Вилли.
  - А дети при чём? - спрашивала Фрида. - Что же, теперь их камнями забить?
  Вилли тяжко вздохнул, и, переведя дух, сказал:
  - Знаешь, тебе не стоило идти работать в эту тюрьму. Ты слишком впечатлительная.
  Он старался говорить как можно мягче, но нотки раздражения всё же проскальзывали в его речи.
  - Я хотела быть ближе к тебе, - парировала Фрида.
  - Можно подумать, я сам там сижу, - усмехнулся солдат. - Лучше делай свою работу и не воюй с ветряными мельницами. Может кому-то из них повезёт.
  
  Но прежде Фрида и не думала о том, чтобы усыновить кого-то из детей, рождённых у узниц данной тюрьмы. За завтраком они с мужем снова почти не разговаривали, и, как только настало время, Фрида ушла, прихватив с собой всё необходимое.
  - Что-то ты как-то рановато, - пролепетала Клаудия, её сменщица.
  - Нормально, - отрезала Фрида. - А ты бы уже готовилась - на тебе лица нет.
  - Как знаешь, - ответила буквально спящая на ходу медсестра.
  Фрида быстро переоделась в халат и отправилась на обход. Команда "подъём" ещё не прозвучала, но некоторые уже успели проснуться. В особенности, мать Франца. Она сидела на кровати и бездумно вращала глазами из стороны в сторону. И снова Фрида ловила себя на мысли, что эта девушка не похожа на убийцу, и если бы не видела её лица в газете, сочла бы, что она здесь случайно. "А мальчик ведь похож на неё, - с тревогой думала женщина. - Чего доброго, узнает кто-то... А может, его уже придушили во сне"?.. От этой мысли к горлу подступил ком.
  Едва дождавшись конца смены, она отправилась в приют. Постучавшись, она дождалась, пока не появится дежурная, и, напустив на себя деловой вид, произнесла:
  - Здравствуйте. Я бы хотела посмотреть детей на усыновление и чем младше, тем лучше. Я бы даже хотела, чтобы он был новорождённым. И мальчиком.
  - Да, конечно. Сейчас посмотрим кого-нибудь, - сказала милая молодая девушка в медицинском халате и чепчике.
  Девушка взяла с полки какие-то папки с документами и показала Фриде следовать за собой. Они прошли мимо столовой, кабинетов для занятий, классов для отдыха и ушли в самый дальний корпус здания, где были младенцы. Фрида прекрасно знала за кем она пришла.
  
  В этот раз в блоке с новорождёнными дежурила совершенно другая женщина. Судя по грубому загару и чёрным жёстким волосам, итальянка.
  - Здравствуйте, - сказала она с акцентом. - Мне сказали, что вы хотите ребёнка на усыновление присмотреть?
  - Да, - деловито ответила Фрида.
  - Проходите, - кивнула итальянка. - Кстати, меня Франческа зовут.
  - Фрида, - сухо представилась женщина. - А что, эти дети, они подкидыши?
  - По документам - да, - меланхолично ответила Франческа. - Но скажу по секрету: они родились в тюрьме. Забрать их некому, а директор не хочет на них с рождения клеймо ставить, вот и записывает, как подкидышей. Все давно всё знают.
  "И знают, наверное, чей сын Франц", - мысленно добавила Фрида, а сама опытным взглядом высмотрела кроватку, на которой лежал мальчик, которого она недавно сюда сама же и доставила.
  - А это кто такой чудесный малыш? - спросила Фрида, демонстративно глядя на него.
  - Ох, этого мы оформили недавно. Как подкидыша, хотя какой он подкидыш? Из тюрьмы его привезли! - хохотнула Франческа. - Эти формулировки - так, фиговый листочек.
  - Не болтали бы вы, синьорина, - с явным неудовольствием сказала Фрида.
  - Как будто это что-то изменит, - равнодушно бросила итальянка. - Так... Сейчас я найду его данные...
  Девушка взяла с полки картонную папку, и, пролистнув, нашла имя "подкидыша".
  - Ага, он Франц Нойманн. А кто его мать, интересно?
  "Лучше тебе этого не знать", - подумала Фрида, а сама сказала:
  - Очаровательный мальчик! Даже на меня чем-то похож! Знаете, я бы его забрала... Но мне надо с мужем поговорить.
  Итальянка пожала плечами и отошла в сторону, наблюдая, как Фрида нянчится с мальчиком.
  - Ничего, милый, вот подрастёшь, научу тебя многому. Будешь мне, как родной. Даст бог, Вилли согласится.
  
  Фрида еще некоторое время стояла у кроватки Франца и молча, словно завороженная наблюдала за ним. Она и не представляла, что теперь ей сказать мужу. Да, Вилли можно было уговорить взять малыша, но после вчерашней ссоры она бы не решилась снова завести тот же разговор. Ведь когда-нибудь ей придется поговорить с мужем об этом, так как рано или поздно она собиралась принести мальчика домой. Сама Фрида была неспособна иметь детей, но ей очень хотелось, хотя Вилли считал, что для солдата и медсестры, кочующих из города в город, ребёнок будет обузой. Молодая женщина уже думала, как будет уговаривать сестру-начальницу перевести ее в ночную смену. Хоть Елена и была женщиной очень вредной и упрямой, иногда даже слишком, она иногда шла на уступки своим сотрудницам.
  На следующий день Фрида, как и планировала, пришла на работу раньше начала ее смены и сразу пошла к старшей медсестре, умолять ее сделать то, что было не очень законным, с учётом текущих обстоятельств. Елена была очень недовольна действиями Фриды, так как она была одна из лучших и всегда ей помогала, но когда Фрида уклончиво объяснила свои мотивы, Елена, вглядевшись в лицо подчинённой, поняла, что надо бы пойти на уступки. Полноватая слегка женщина лет сорока села перед Фридой на кушетке и обняла ее как мать свою дочь.
  - Ну что ты дорогая? Ну не убивайся ты так. Оно того не стоит. Всё будет хорошо, я переведу тебя на такой график... А Клаудию, наверное, поставим в дневную. Сошлёмся на её проблемы со здоровьем. Она ведь и в самом деле валится с ног... Как бы она в обморок не упала.
  - Спасибо вам! - воскликнула Фрида.
  Она не ошибалась. Елена хоть и кажется вредной, но не лишена человечности. Чем-то она похожа на Вильгельма. А может, у всех людей, работающих в тюрьмах, чувства притупляются?
  
  ***
  
  Как и ожидала Фрида, муж был недоволен.
  - Ну вот, дожили, - вздыхал Вильгельм за ужином. - Мало нам хлопот, так и тебя ещё в ночную!
  - Вилли, не ворчи как старый дед, - устало ответила Фрида. - Мотаться по городам не легче.
  - Так хотя бы ты была рядом.
  Фрида тут же перевела разговор в иное русло, зная, что если она проговорится о своих истинных мотивах, скандала не миновать. А ей вчерашнего хватило с лихвой. Она в принципе не любила конфликтов, поэтому всегда старалась сгладить острые углы. Впрочем, и сам Вильгельм, как только понимал, что хлебнул через край, стремился помириться с женой.
  
  Теперь Фрида работала в ночную смену, а днём ходила в приют и проводила время с Францем, оказывая существенное влияние на его воспитание и взросление. Все было прекрасно, даже муж спустя некоторое время привык и больше не бурчал о неудобствах.
  Но жизнь не была бы таковой, если бы не ставила препятствия. Фрида успела увидеть первые шаги Франца, слышала, как он произнес первые слова в своей жизни... Но теперь мужа перенаправили в другой конец страны на службу. И, соответственно, Фриде так же пришлось ехать за мужем, но теперь она работала практически бок-о-бок: её назначили медсестрой в казарме, где жил её муж.
  А гарнизон располагался в Карпатах, густо покрытых лесами горах. Здесь совсем не как в тёплом Приморье - здесь нередко в середине осени выпадал снег. Но Фрида быстро привыкла к местным условиям: и к переменчивой погоде, и к разреженному воздуху. Здесь ей даже нравилось, вдали от всепоглощающей цивилизации. Иногда, в свободное время, она гуляла с мужем по окрестным сёлам, населённым преимущественно славянами, с
  которыми до того Фрида не сталкивалась. Ей нравилось их простодушие и гостеприимность, пусть они по-немецки не понимали ни слова.
  "Навек бы здесь осталась", - думала Фрида. Впрочем, иногда она вспоминала Франца, которого вынуждена была покинуть. Где он там? Может, его кто-то усыновил? Так будет даже лучше - не пойдёт по стопам матери. А может, его и вовсе в другой приют перевели?
  Всяко лучше. В Триесте, в любом случае, ему лучше не оставаться.
  
  ========== Глава IV ==========
  
  С самых ранних лет Франц знал, что он особенный. Поначалу эта особенность воспринималась, как данность. Он не анализировал и не осознавал, в чём же всё-таки дело. Особенный - и всё.
  Может быть, потому, что к нему приходила добрая сестра Фрида. Фрида тоже казалась данностью. Вчера была Фрида, сегодня была Фрида, она придёт и завтра. То, что к другим детям никто не приходил, Франца не интересовало. Если не приходят - значит, так и надо.
  Все взрослые, кроме Фриды, относились к Францу холодно. Глядели настороженно. Разговаривали сквозь зубы. До какого-то времени он не задавал себе вопрос, почему так.
  И только, когда Фрида однажды не пришла, всё изменилось. Сестра Мария, высокая, темпераментная итальянка, с лицом, немножко напоминающим лошадь, и резкими движениями, сказала маленькому Францу:
   - Ну что, бросила тебя твоя мамка?
  Франц ничего не понял. Фриду он никогда не называл мамой, и не думал о ней, как о матери. Она просто была "его" Фрида, и он продолжал её ждать, каждый день. И только, когда настала зима, он понял, что Фрида не придёт никогда.
  Отношения с другими взрослыми у него так и не наладились. Он начал понимать, что быть особенным не так уж и хорошо, но вот в чём его особенность?..
  Может быть, потому, что пока Фрида к нему ещё приходила, она с ним очень активно занималась, он был намного более развит, чем его сверстники из приюта. Намного лучше говорил, был сильным, ловким, а самое главное - он умел думать. Времени на размышления у него было предостаточно. Пока другие дети вяло перекидывали друг другу мячик, он сидел в углу и думал, потому что в общую игру его не принимали.
  Вскоре он начал замечать, что взрослые постоянно шепчутся у него за спиной. Догадаться, что речь идёт о нём, не составляло труда. Иногда он улавливал слова: "Ну, а что можно ждать, ведь с такой матерью..."
  Франц думал, что речь идёт о сестре Фриде, которая его бросила. Он упрекал Фриду в том, что она уехала, и вот теперь из-за неё ему так плохо живётся. То, что живётся ему очень плохо, он понял годам к пяти, не раньше, и примерно в том же возрасте он совершил свой первый побег из приюта.
  
  Была осень, накрапывал мелкий дождик. Все дети сидели в обеденном зале и сматывали нитки. С прядильной фабрики привозили огромные тюки ниток, начальница приюта считала, что такая работа развивает мелкую моторику, а это очень хорошо для детей. Поэтому дети часами сматывали разноцветные нитки, выдёргивая их из общей перепутанной кучи. На фабрике эти кучи образовывались из остатков, намотанных на большие бобины, по сути, это был брак, который предназначалось просто выбросить. Но начальница имела с этого свой "гешефт", так как аккуратно намотанные на катушки разноцветные нитки потом реализовывались на местном рынке через родственников некоторых старших воспитанников и знакомых лавочников.
  С мелкой моторикой у Франца было плохо. Катушка вечно вываливалась у него из пальцев, и приходилось лезть под стол её разыскивать. Однажды он вылез из-под стола и не сел на своё место, а просто вышел в коридор, затем во двор, а затем и на улицу. Его никто не остановил. Вряд ли отсутствие Франца даже кто-либо заметил.
  С моря дул холодный, пронизывающий ветер. Тёмные высокие кипарисы склонялись в сторону. Франц пошёл прочь от моря, поднялся на холм и вышел к небольшому городскому кладбищу. На кладбище он раньше никогда не был, и поэтому даже не понял, что это за место.
  
  Кладбище мальчику понравилось. Во-первых, за оградой не чувствовалось такого сильного ветра. Среди тёмной зелени туй и кипарисов стояли прекрасные скульптуры ангелов, плачущих женщин и Богоматери. Фигуры были сделаны из белого, серого, розового и чёрного камня. Франц никогда не видел ничего более красивого. Как заворожённый, он шёл вдаль по кладбищенской аллее, и ему казалось, что он попал в сказку. На кладбище было очень много цветов.
  Возле некоторых памятников стояли разноцветные стеклянные закрытые лампадки. Некоторые были зелёные, некоторые синие, а больше всего было красных. И тут возле одной из лампадок, рядом с небольшим каменным домиком без окон, Франц увидел печенье и конфеты.
  "Я, наверное, сплю. Это сон", - подумал мальчик, - "ведь не может же быть так, чтобы сладости лежали просто так на улице!"
  Он подбежал к оставленному угощению и стал судорожно запихивать его в рот, и тут понял - нет, не сон. Ему часто снилась во сне еда. Но когда он пробовал её съесть, еда исчезала, а он просыпался. Сейчас же это было настоящее, очень вкусное печенье, и самые настоящие, сладкие конфеты, которые, наверное, принесли сюда феи, или другие сказочные существа.
  "Почему бы мне здесь не остаться?" - подумал мальчик, - "Может быть, можно как-то попасть в этот каменный домик!"
  
  Он обошёл домик со всех сторон. Двери, так же, как и окон, нигде не было. Тогда Франц пошёл дальше. Нужно было найти хоть какое-то укрытие, так как дождь усиливался.
  И тут он увидел другой домик, но немножко разваленный. В его стене виднелась небольшая неровная дыра. Франц подошёл к дыре и сунул туда голову.
  Внутри было душно, стоял какой-то затхлый запах, и слышалось чьё-то дыхание. Франц очень испугался и шёпотом спросил:
   - Тут кто-то есть?
  Ему никто не ответил, но сопение прекратилось.
  - Можно я сюда войду погреться? - ещё тише спросил Франц.
  Ответа не было. Глаза Франца привыкли к темноте, и тут он увидел, что внутри каменного домика лежат собаки. Собак было много, штук восемь, они лежали плотным живым ковром, и после того, как он с ними заговорил, некоторые из них подняли головы и начали махать хвостами.
  Собак Франц не боялся. Ему всегда удавалось находить с ними общий язык. Поэтому, ни капельки не сомневаясь в том, что делает, он пролез в дыру и лёг рядом с собаками. Они окружили его, как большое меховое одеяло, и мальчик заснул.
  Как ни странно, это воспоминание было одним из лучших детских воспоминаний Франца, может быть, даже самым лучшим. Заботы Фриды, которая обогрела его в юные годы, он ценил недостаточно - уж слишком он был тогда маленький. А этот день ему суждено было помнить до конца его жизни.
  Наутро Франц проснулся один. Собак не было. Он вылез на воздух и увидел, что на небе ярко сияет солнце. Франц глянул на то место, где вчера лежали конфеты (вдруг феи приготовили для него еду и сегодня), но нет - сегодня ни конфет, ни печенья не было.
  Зато невдалеке, на лавочке с литой узорной спинкой, сидел человек в очень странной одежде.
  На нём было надето длинное чёрное пальто, наглухо застёгнутое у горла, на шее был намотан большой красный не вполне чистый шарф, голову украшала капитанская фуражка, а на ногах были лёгкие не по погоде сандалии.
  Тут же, на лавочке, рядом с незнакомцем, были разложены на выдранных из какой-то брошюры листах хлеб, сыр, лук, картошка, сваренная в мундире, и соль в белой тряпочке. Сама брошюра валялась рядом.
  Франц, как к магниту, потянулся к еде. Человек не казался злым или опасным. Но всё-таки Франц предпочёл остановиться шагах в пяти. Он смотрел, как ловко незнакомец нарезает сыр перочинным ножом и отправляет его в рот. Каждый раз, когда мужчина съедал кусочек сыра, Франц сглатывал.
  Не стоит думать, что в приюте детей морили голодом. Это было совсем не так. Но и назвать такую еду полноценной было нельзя. Особенно трудно приходилось Францу, который, во-первых, был в своё время избалован Фридой, а во-вторых, был просто самым рослым и крупным среди всех своих сверстников.
  Наконец, незнакомец поднял голову и встретился с мальчиком глазами. Рот его расплылся в улыбке, и Франц с удивлением увидел, что все зубы у него золотые.
   - Хочешь есть? - доброжелательно спросил незнакомец.
  Франц робко кивнул, не сводя глаз с еды.
   - Ну так подходи, садись, угощайся.
  Франц подошёл и боком присел на кончик лавочки. Казалось, хлопни сейчас незнакомец в ладоши, и он вспорхнёт, как птичка, на ближайшее дерево.
   - И что ты здесь делаешь? - спросил мужчина, ловко откусывая кусок луковицы золотыми зубами.
   - Гуляю, - невнятно ответил Франц.
  Рот его был набит сыром и хлебом.
   - Ну-ну... - протянул незнакомец неопределённо и вытер руки о своё пальто.
  В это время со стороны входа раздались резкие громкие голоса.
   - У-у-у, как плохо... - протянул незнакомец, вытянувшись в струнку. Потом он быстро встал, свернул бумажные листы вместе со всем, что ещё оставалось несъеденным, и сунул Францу. Сам же сунул руки в карманы и с независимым видом отправился вдоль по аллее.
  Но было поздно.
   - Стой! Стой! Цыган, остановись! - раздалось сзади. Прозвучала трель полицейского свистка.
  Франц наблюдал за всем происходящим с недоумением, раскрыв рот и прижав к себе свёрток с едой. Незнакомец делал вид, что крики относятся не к нему, но больше тут никого не было. Он затравленно оглянулся и припустил бегом. Двое жандармов гнались за ним, придерживая колотящие по ногам ножны. А двое других пробирались среди крестов и памятников, надеясь перехватить его с тыла.
  Вскоре всё было кончено. Незнакомец был пойман, и полицейские, схватив его под руки, поволокли несчастного к выходу с кладбища.
  Проходя мимо Франца, цыган улыбнулся и подмигнул ему. И тут один из полицейских бросил взгляд на мальчика.
  Он развернулся, наклонился к Францу, и, сверля мальчика глазами, начал с искусственной улыбкой на губах задавать ему вопросы:
   - А ты кто? Помощник его? Ты кто такой будешь? Один здесь? Где твои родители? Немой, что ли?
  Франц всё это время испуганно молчал.
   - Бери и этого! - сказал второй полицейский, - он этого мальчишку, наверное, украл!
  Франца схватили за шиворот и поволокли в участок. Уходя из приюта, Франц был уверен, что искать его не будут. В этом он ошибался. Уже на ужине его отсутствие было замечено. Весь приют подняли на ноги, обыскали все укромные уголки. После того, как выяснилось, что ребёнок пропал окончательно, вызвали саму начальницу, а уж она на следующий день с утра заявила в полицию.
  Так что можно сказать, что Франца нашли по горячим следам.
  Не прошло и часа, как за ним пришла нелюбимая им сестра Мария и повела его обратно в приют.
   - Это что ж с тобой будет дальше, - выговаривала она его, - если ты уже в пять лет умудрился сбежать! И куда! На кладбище! Тебя нашли возле склепа! Ты где ночевал? В склепе, а?
   - Я не знаю, - ответил Франц, - там были красивые домики, печенье, конфеты, ещё там были собаки...
   - Дожили, - воскликнула сестра Мария, всплеснув руками, впрочем, тут же она схватила руку Франца снова, - этот мальчик убегает из образцового приюта к мертвецам и собакам!
   - Почему к мертвецам? - спросил Франц, - там не было мертвецов.
   - А кто, ты думаешь, лежит в этих красивых домиках? Уж никак не собаки!
  С этим Франц мог бы и поспорить, но не стал. Он услышал, как сестра Мария бормочет себе под нос уже привычное:
   - Что можно ждать от него с такой матерью...
  Как ни странно, остатки еды у него не отобрали. Поэтому он хорошо позавтракал, сидя в своей спальне. Остальные дети в это время уже ушли гулять. После того, как всё было съедено до последней крошки, у него осталась только соль. Он долго смотрел на неё, а потом спрятал под матрас - вдруг пригодится. Затем расправил бумажные листы.
  Читать Франц ещё не умел, хотя одна старшая девочка пыталась его учить, и говорила, что он очень способный. Но кроме букв, на листках были ещё и фотографии. На всех фотографиях были изображены какие-то страшные дядьки. И только одна представляла собою изображение молодой девушки с красивым, хоть и несколько тяжеловатым, крупным лицом и толстыми тёмными косами.
  Девушка смотрела равнодушно и чуть вызывающе. Франц не мог отвести от неё глаз. Почему-то она ему очень нравилась. Вскоре в спальню ворвался весёлый шум голосов. Товарищи Франца окружили его и начали расспрашивать его, где он был и что он делал. Один из них вырвал у него из рук фотографию и спросил:
   - Кто это?
   - Не знаю, - ответил Франц, - просто она красивая. Отдай!
  Он выхватил обратно неровно оторванную страничку, свернул её и сунул в карман.
   - Да ну, "красивая", такая же уродина, как и ты! - сказал другой мальчик.
  Франц прошёл в умывальную комнату, где висело маленькое надщербленное зеркало, и посмотрел на своё лицо.
  "Такая же, как и ты"... А ведь она и правда на меня чем-то похожа, подумал он.
  
  ========== Глава V ==========
  
  Дверь открылась, и молодая сестра Паула, которая пришла на смену нелюбимой Марии, раздражённо спросила:
   - Ты что здесь делаешь? Все дети на обед уже пошли! Или ты есть не хочешь?
  Франц и правда есть не хотел, так как только что доел все припасы цыгана, но ответить так было бы глупостью. Он пискнул: "Хочу!" и прошмыгнул у неё под рукой в обеденный зал.
  За обедом все смотрели только на него. Такое было первый раз, и Франц понял, что это совсем не приятно, а даже наоборот. И если сверстники просто смотрели, то дети постарше норовили дёрнуть его за ухо или показать ему язык.
  К концу обеда Франц так устал быть постоянно начеку, что ему вдруг очень сильно захотелось спать. Но впереди был ещё длинный нудный вечер разматывания ниток. Он с тоской вспомнил маленький каменный домик и спящих там собак. Наверное, они там снова все собрались, может быть, они его даже ждут. Но уйти сейчас не было никакой возможности. Сестра Паула посадила его рядом с собой и целый вечер выговаривала, упрекая мальчика в том, какой он неблагодарный, ведь правительство и благотворители делают всё, чтобы он был сыт, обут и одет, а он вместо этого убегает, и куда - на кладбище! И там ночует в склепе!
  Франц никак не ожидал такого от безвредной, в общем-то, сестры Паулы. Но от неё он узнал, наконец, весь смысл слова "кладбище", потому что когда ему что-то пыталась объяснить по дороге в приют сестра Мария, он просто ничего не понял и не поверил ей. Значит, каменный домик называется "склеп", а под всеми этими красивыми статуями и крестами лежат мертвецы.
  Франц представил себе тесные ряды мертвецов, закопанных в землю. Много-много. От ограды и до самого конца кладбища. Но, вопреки ожиданию сестры Паулы, ему вовсе не стало страшно. Вот если бы там возле каждого креста сидели по одному мальчику, такому, как Бруно Вальтер, который его вечно задирал, вот это было бы действительно страшно.
  Как раз в этот момент Бруно Вальтер обернулся к нему и бросил в него пустой катушкой.
  Перед сном Франц вытащил из кармашка листочек с фотографией и ещё раз посмотрел на неё. Какая приятная девушка. Наверное, она тоже не боится ни собак, ни мертвецов. Хорошо бы узнать, что там про неё написано. Завтра надо будет попросить кого-нибудь из старших девочек это прочитать.
  
  Своё намерение Франц исполнил на следующий день на прогулке. Он остановил добродушную розовощёкую Марту, рыжеватую девчонку лет четырнадцати, и сказал:
   - Ты же хорошо читаешь? Почитай мне, что здесь написано!
   - А что мне за это будет? - весело спросила Марта, потом щёлкнула его по носу и продолжила, - Шучу-шучу, малявка, так что там тебе прочитать надо? Стишки?
  Дети часто собирали выброшенные кем-то юмористические журналы. Там часто публиковались политические карикатуры, а под ними печатались смешные стишки. Смысл их приютским детям был непонятен, но читать их и хохотать они очень любили.
   - Нет, не стишки, - ответил Франц, и робко протянул страницу с фотографией.
  Девочка разгладила её и начала читать.
  
   "...особенно показателен недавно прогремевший по всей стране случай Анны З. Эта юная преступница, которой на время совершения преступления было всего 16 лет, посредством ножа и пожара в гимназии убила несколько десятков людей. В основном, это были её одноклассницы, с которыми у этой девушки на протяжении учёбы выработались неприязненные отношения..."
  
   - Что за ерунда? - воскликнула Марта, отрываясь от чтения, - ты где это взял?
   - Да так, - Франц пожал плечами, - нашёл.
   - Лучше бы ты нашёл что-нибудь полезное, - усмехнулась девочка, - подбираешь всякую гадость. Выброси! - и она сунула листочек Францу обратно.
  - А дальше, дальше там что? - спрашивал он. Но девочка уже убежала к подругам.
  Франц ещё раз внимательно посмотрел на серьёзное девичье лицо на фотографии.
  "Она такая красивая! Как она могла убить несколько десятков человек? - подумал он, - наверное, это неправда... Но если это неправда, зачем бы стали печатать в газете её портрет рядом с портретами каких-то страшных уродов?"
  Сестра Мария подошла к Францу и посмотрела на него с подозрением. Со времени своего побега он находился под пристальным наблюдением. Заметив, что Франц что-то держит в руке, Мария попыталась посмотреть, что это, но мальчик крепко сжал в кулаке заветную страницу.
  Конечно, силы детских пальцев было недостаточно. Сестра Мария через короткие мгновения непродолжительной борьбы получила желаемое. Франц ожидал восклицания: "Опять подбираешь всякие грязные бумажки, а потом во дворе вечно мусор!", но тут произошло неожиданное.
  Сестра Мария резко побледнела и застыла со странным выражением на лице, а затем пристально вгляделась в мальчика, приподняв его голову за подбородок.
  - Кто тебе это дал? - спросила она не обычным раздражённым, а каким-то замороженным тоном.
  Францу не хотелось ничего объяснять, он не хотел нарваться на упрёки относительно своего побега: "Бегаешь по кладбищам, якшаешься чёрт знает с кем!", и поэтому он ответил:
   - Никто не дал. Просто нашёл.
  Сестра Мария некоторое время продолжала стоять с нерешительным выражением лица. Вместо того, чтобы выкинуть бумажку с фотографией, она аккуратно её разгладила, как будто машинально, и положила в карман передника. А затем куда-то ушла. И из-за этого до конца прогулки дети были предоставлены сами себе. Во Франца тут же полетели комья грязи.
  - Эй ты, выродок! - кричали старшие дети, - ты спишь на кладбище! Кто твои лучшие друзья? Собаки, да?
  Но Франц был тоже не из робкого десятка. Когда сестра Мария вернулась, чтобы забрать воспитанников на молитву, во дворе было уже настоящее побоище. И конечно же, досталось Францу. Его обидчики размазывали сопли по щекам и фальшиво-плачущими голосами жаловались:
  - Это всё он начал! Он нас всех бьёт! Он всех обижает, даже девочек!
  Но в этот раз сестра Мария неожиданно не стала применять к Францу никаких мер. Она даже не стала его ругать. Просто сказала своим обычным резким тоном:
  - А ну замолчите все! Построились! Марш на молитву!
  Францу даже показалось, что она намеренно отводит от него глаза, как будто она его боится. Такое ощущение у него продолжалось несколько дней. Дети в отсутствие взрослых норовили его ударить или ущипнуть, он тут же давал сдачи, но взрослые не ругали его за это, а только шептались между собой.
  
  Потом это ощущение прошло, и всё пошло почти по-прежнему.
  "Почти", потому что некоторые изменения всё-таки можно было заметить. Во-первых, задира Бруно Вальтер начал мочиться в постель. Такой грех не был редкостью в сиротском приюте. Там даже существовали специальные резиновые простыни, которые подкладывали в постель мальчикам, не умеющим ночью держать под контролем свой мочевой пузырь. Беда была в том, что простыней было мало, а таких мальчиков (почему-то в основном это были именно мальчики, а не девочки) - много. Поэтому, когда такая неприятность впервые случилась с Бруно Вальтером, мальчишкой, который раньше ни в чём подобном замечен не был, сёстры-воспитательницы были очень разочарованы. Такой большой мальчик! Целых семь лет! И вдруг... Какой позор. Провинившегося пробовали наказывать. Не давали ему пить всю вторую половину дня. Но это ничего не меняло.
  Сам Бруно, просыпаясь каждое утро в мокрой постели, никак не мог припомнить момент, в который случился конфуз. Спал он крепко, как и большинство детей этого возраста. Утром он просыпался под улюлюканье товарищей по спальне и звонкие крики: "А Бруно опять мокрый!" Мальчик спросонок обводил глазами столпившихся вокруг детей и вряд ли замечал, что из всех взглядов - любопытных, смеющихся, осуждающих - только один взгляд выражает спокойное удовлетворение - взгляд Франца Нойманна.
  Затем у Бруно стали пропадать вещи. Вся одежда была казённая, поэтому на детских рубашках и штанах, едва они поступали в приют, сразу ставились большие лиловые печати. Поэтому нельзя было подумать, что свои вещи мальчик продаёт или на что-то обменивает. А вещи постепенно исчезали. Однажды, собираясь на прогулку, Бруно не обнаружил ни шапки, ни пальто, ни башмаков. Сестра Августа - женщина решительная и азартная поклялась сама себе, что раскроет необъяснимую загадку Бруно. Может быть, ему кто-то мстит за его задиристый характер? Мальчик, конечно, был далеко не сахар, но его озорство, в общем-то, было безобидным, чтобы мстить так упорно и последовательно, причин вроде бы не было.
  Сестра Августа провела несколько ночей в спальне мальчиков. Она слегка дремала и дважды выходила ненадолго по естественным надобностям, но могла поклясться, что в спальню никто посторонний не входил, и все дети спали. И хотя никакие вещи Бруно в эти ночи не пропали, мальчик всё равно просыпался мокрым.
  Сестра Августа стала вызывать всех детей по одному и, с посулами сладостей и увещеваниями, начала их расспрашивать, что им известно о странностях, которые в последнее время происходят вокруг Бруно. Дети недоумённо моргали ресницами, высказывали предположения одно странней другого, большинство из них выглядели обрадованными, так как Бруно многих задирал, те, что поумнее, были испуганы, ведь если такое случилось с одним мальчиком, значит, может случиться и с другими. И только Франц Нойманн смотрел абсолютно спокойно и почти равнодушно. На вопрос, кто может мстить Бруно, он убеждённо и даже немного снисходительно ответил:
  - Конечно, знаю. Это Бог.
  - Как Бог? Что ты болтаешь? Не богохульствуй, испорченный мальчишка!
  - Ну вы ведь сами говорили, что Бог поддерживает праведников и наказывает грешников. Бруно был грешник. И Бог его наказал такой болезнью.
  И сестра Августа вдруг смутилась под очень спокойным и пристальным взглядом этого ребёнка. Хуже всего было, что она не могла сказать, верит ли она, что Франц Нойманн говорит то, что думает. Не издевается ли он над ней?
  Бруно Вальтер стал запуганным и дёрганным. Ночами он стал плохо спать. Лицо его вытянулось, а под глазами залегли круги. Мальчик уже давно оставил задирать сверстников, но они всё равно старались держаться от него подальше.
  Продолжение эта история получила в декабре. Перед Рождеством начальница приюта приказала провести генеральную уборку. Всё здание от подвала до чердака мыли и чистили. В обеденном зале устанавливали ёлку. Ожидался приезд особенно важных гостей - богатых попечителей.
  И вот, в уголке, на верхнем этаже за старым шкафом были найдены пропавшие вещи Бруно Вальтера. Для дальнейшего использования вещи уже не годились. Они были тщательно разрезаны на мелкие-мелкие полоски. Особое удивление вызвала реакция самого Бруно на это событие. Когда у мальчика спросили, кто бы мог такое сделать, он молча стоял глядя в пол перед собой. В этом худом и бледном заморыше можно было найти только тень весёлого и бойкого крепыша, которым он был всего несколько месяцев назад.
  - Ну что ты молчишь! - выходила из себя сестра Августа, которая больше всего на свете ненавидела всякие тайны, - ну не ты же сам это сделал!
  И тут же к всеобщему удивлению, Бруно ответил, так же тупо глядя перед собой:
  - Да, я сам это сделал.
  - Но зачем?! - зашумели возмущённые сёстры-воспитательницы.
  Бруно молчал.
  На следующий день к Бруно пригласили доктора.
  А ещё через день Бруно увезли, как сказали, в больницу. Среди воспитанников ходили упорные слухи, что отправился он ни в какую не в больницу, а прямиком в сумасшедший дом.
  Поразило это всех, кроме Франца Нойманна.
  Прозвище "Выродок" с осени прочно приклеилось к нему. Но обижали его уже меньше. Дети стали замечать, что со всеми, кто был с Францем жесток или просто несправедлив, начинали происходить неприятности. Не то что они были уж слишком большие, но нарываться никому не хотелось. И ведь никак нельзя было доказать, что к безобразным случаям причастен именно Франц. Или он, несмотря на его очень юный возраст, был дьявольски осторожен, или просто ему везло.
  Сам Франц чувствовал себя бесконечно одиноким. Иногда он получал от этого даже какое-то мрачное удовольствие. Но чаще всего ему неудержимо хотелось получить одобрительный кивок сестры Паулы, улыбку сестры Августы, поучаствовать в общей игре. Но едва только он подходил к сверстникам, они тут же отбегали от него с криками: "Уходим! Тут опять этот выродок!" А ведь он мечтал только о справедливости. Он понимал, что не хуже их всех, почему же к нему так плохо относятся?
  Да, он сумел отомстить за свои многочисленные унижения вредному Бруно Вальтеру. Но ведь не он начал эту войну первым! Бруно получил то, что заслужил.
  
  ========== Глава VI ==========
  
  Второй раз он сбежал из приюта на следующий день после своего дня рождения, когда ему исполнилось шесть лет. Франц не знал об этом, потому что дней рождений в приюте не отмечали, но отмечали ежегодно день святого, именем которого были названы дети. Именинников всегда было много, поэтому такие дни никакого удовольствия Францу не доставляли.
  В этот солнечный летний день он был предоставлен сам себе, так как с вечера у него был жар и небольшой кашель. Мальчика перевели в лазарет - маленькую комнатку, где не было ничего, кроме окна и четырёх кроватей. Все кровати в этот день пустовали. Франц выбрал ту, которая у окна, и стал смотреть в ясное весеннее небо.
  Вскоре вошла сестра Паула и принесла ему большой кувшин имбирного лимонада - любимое всеми детьми лакомство, которое давали только больным. Но Франц закрыл глаза и сделал вид, что спит.
  А едва сестра Паула вышла, он приоткрыл одну створку окна и выскользнул во двор. Лазарет был на первом этаже, но старое добротное здание приюта было довольно высоким. Франц ухнул вниз в заросли бузины и молодой крапивы и выскочил оттуда пулей.
  Двое малышей лет четырёх, которые возились на крыльце с кошкой, проводили его удивлёнными взглядами, но взрослых звать не стали. А Франц уже выбежал за ворота и несся вверх по улице, знакомым путём, к кладбищу.
  Долгими зимними вечерами он часто вспоминал это волшебное место, где так спокойно и так красиво, где можно найти печенье и конфеты и переночевать в уютном склепе с друзьями-собаками.
  
  Улица сияла всеми красками. Цветущий миндаль напоминал воздушные пирожные. Над городом носились ароматы самых разнообразных цветов. Франц ещё чувствовал себя немного больным, может быть, поэтому казались такими яркими краски и такими громкими звуки. Но это всё только прибавляло ему прыти. Казалось, ещё немного, и он взлетит.
  В отличие от первого раза, на кладбище были люди, и не один цыган, а много самых разных добропорядочных граждан. Франц немного оробел, сбавил шаг и стал воровато оглядываться по сторонам. Люди как будто все были заняты своими делами, никто на него не обращал внимания.
  Стараясь изобразить как можно более деловитую походку, Франц отправился вглубь кладбища по боковой аллее, туда, где не было видно людей. По пути он поглядывал на могилы и памятники. Ни печенья, ни конфет нигде не было. Франц подумал, что это потому, что идёт война. Он заметил, что с тех пор, что когда им начали говорить о войне, кормёжка в приюте становилась всё хуже, хуже... В последние месяцы она совсем испортилась. Может быть, и на кладбище так? Сначала конфет и печенья было много, потом становилось меньше, а вот теперь они вообще кончились.
  Разочарованно он огляделся в последний раз и тут увидел маленькую старушку, которая волокла вдоль аллеи мешок с сухими ветками.
  "Как может такая маленькая женщина волочить такой большой мешок? Это же неправильно", - подумал Франц. Он молча подошёл к старушке и взялся за другой угол мешка. Женщина посмотрела на него с недоумением, но потом её лицо расплылось в улыбке.
   - Спасибо тебе, мальчик, ты здесь с родителями, да? Какой хороший! Старшим надо помогать, они тебя правильно воспитали!
  Франц промолчал, потому что интуитивно чувствовал, что говорить правду не нужно.
   - А что это ты такой красный? И кашляешь! - неожиданно спросила старушка, останавливаясь.
   - Это ничего, - пробормотал Франц, - у меня такое бывает.
   - Вот и мой внучок тоже болен, - снова взялась за мешок женщина, - выгнал их на улицу с мамой зять-пьяница.
   - Как это - выгнал? - тупо спросил Франц.
   - Да вот так и выгнал, - с досадой махнула рукой старушка, - свою собственную жену с больным ребёнком, выставил, оставил без всего.
   - Как же они теперь живут?
   - Да вот я хожу, собираю хворост, а ещё травки всякие лечебные, а дочка носки вяжет, вот так и перебиваемся.
   - И он совсем не даёт вам денег?
   - Да разве у него есть, что дать? Он даже приданое моей дочери уже пропивать начал, вчера я видела, как он её пальто на базар нёс.
  Они уже вышли из кладбища и тащили тяжёлый мешок в сторону моря.
   - Вот, смотри - старушка кивнула на довольно аккуратный, приличный домик, - вот здесь они и жили, а теперь он её выгнал и продаёт вещи. Каждый день пьяный.
   - Но ведь это несправедливо? - закричал Франц.
   Неожиданно он почувствовал, как у него на глаза навернулись слёзы от злости.
   - Так понятное дело, несправедливо, - старушка грустно усмехнулась, - да только ничего уже не поделаешь.
  
  Франц помог ей дотащить мешок до её дома и вернулся на кладбище.
  Люди уже разошлись. Он попытался найти склеп, в котором ночевал в прошлый раз, но не нашёл. Зато нашёл другой, ничем не хуже первого. Собака там была всего одна, и Францу показалось даже, что он её знает.
  Собака облизала ему всё лицо и руки, и они уснули рядышком, голодные, но вполне довольные собой. Францу даже есть не хотелось.
  Наутро он проснулся и почувствовал себя совершенно здоровым. Жар прошёл, но пришёл дикий голод. Возле памятников ничего не было. Внезапно Францу пришла в голову мысль - пойти к вчерашней старушке и напроситься к ней на завтрак, а потом он в чём-нибудь может помочь по хозяйству. Например, он может тоже собирать хворост.
  Полный таких благих намерений, Франц отправился по вчерашнему адресу. На крыльце он увидел тщедушного бледного мальчика примерно своего возраста.
   - Привет, как тебя зовут? - спросил Франц.
  Мальчик сначала помолчал, потом раскрыл рот и неуверенно издал какой-то звук, сиплый и неразборчивый.
  Переминаясь с ноги на ногу, через минутку мальчик тихо сказал:
   - Меня зовут Франц.
   - Ух ты! Меня тоже, - ответил приютский, - а у тебя есть еда?
  Новый знакомый посмотрел на него немного удивлённо, но потом кивнул:
   - Есть хлеб и изюм.
   - Давай, тащи! - скомандовал Франц почти свысока, - я пришёл к вам работать.
  Новый знакомый улыбнулся взрослой улыбкой:
   - Ты? Работать? Ты же ничего не умеешь! Ты не старше меня!
   - Это неважно, - снисходительно ответил Франц, - зато я сильный и здоровый, не то, что ты. Как ты думаешь, кто вчера помог твоей бабушке тащить мешок с хворостом?
   - Ты, что ли? - растерянно спросил мальчик.
   - Конечно. Давай, неси свой хлеб и изюм!
  Через десять минут они мирно сидели рядышком на крыльце, жевали изюм, и новый знакомый рассказывал:
   - Раньше мы хорошо жили. Отец счетоводом работал в порту. Потом вот я заболел...
  Внезапно он прервал сам себя и спросил вполне буднично:
  - Ты же знаешь, что я скоро умру?
  - Нет, не знаю, - удивился Франц, - а почему?
  В его жизни ещё никто не умирал, поэтому смерть казалась чем-то абсолютно не связанным с его реальностью. Иногда в приют попадали сироты - дети, у которых родители умерли, но для Франца это были только слова. Иногда он даже думал, что, может быть, никаких родителей у этих сирот и не было, и это просто выдумка.
  Второй Франц важно ответил:
  - Потому, что я болею. Кашляю.
  - Подумаешь! - рассмеялся приютский, - я вот тоже вчера кашлял, а сегодня уже здоров. Я же не умер!
  - А мой отец думает, что я скоро умру, - пробормотал второй Франц, - он и пить поэтому начал. А когда он напивается, он ничего не соображает. Он нас с мамой из дома выгнал, и все наши вещи забрал, а теперь пропивает их.
  - Да знаю я уже про это... А что, он теперь всё время пьяный?
  - Да почти всегда.
  Мальчишки помолчали.
  Вдруг Франц принял решение:
  - А давай ваши вещи обратно заберём?
  - Так он же не отдаст!
  Франц засмеялся:
  - Мы у него спрашивать не будем. Влезем в окно, когда он будет спать, и всё в окно повыкидываем.
  Новый знакомый испуганно попятился:
  - Ты что! Знаешь, какой он становится страшный, когда выпьет?
  - Я не боюсь его. Если ты боишься, я сам всё сделаю.
  Второй Франц только улыбнулся своей грустной взрослой улыбкой.
  Когда Франц обещал восстановить справедливость, он вовсе не шутил и не собирался отступать. С удивительным для своего возраста упорством он представлял себе, как проникнет в дом, и станет сбрасывать в окно женские и детские вещи, пока несчастный пьяница будет спать. Этот бледный заморыш, носящий такое же, как у него, имя, даже не особо нравился Францу. Сказать по правде, он вообще не слишком тянулся к своим сверстникам, предпочитая детей постарше. Но история, которую он невольно узнал, показалась ему очень несправедливой, неправильной. Ведь этот худосочный Франц не сделал ничего плохого. Он не виноват в том, что заболел. Тем более не виновата его мама. За что же их выгнали из дома? Это была странная, несправедливая загадка. И Франц решил её исправить. Тем более, что эти люди поделились с ним своей едой.
  
  Прослонявшись целый день по улицам, Франц под вечер очутился возле уже знакомого дома, где жил отец его нового приятеля. Дом казался нежилым, окна были закрыты, шторы задвинуты, огонь не горел.
  Франц перелез через сетчатый узорный забор и подошёл к ближайшему окну. Окно было слишком высоко для него. Безуспешно попрыгав в попытке ухватиться за край подоконника, Франц развернулся и пошёл к чёрному ходу. Здесь его ждала удача в виде кошачьей дверцы, вырезанной в кухонной двери. Взрослый человек ни за что бы не протиснулся в такое узкое отверстие, но для Франца оно было в самый раз.
  Оказавшись на кухне, мальчик зажал нос - запах здесь стоял мерзопакостный. Среди многочисленных объедков и гор грязной посуды Франц отыскал несколько чистых чашек и тарелок, а также большую вполне чистую сковородку. Всё это он собрал в скатерть, снятую со стола, связал узел и потащил его в комнату. "Францу и его маме ведь нужна посуда, почему же всё осталось пьянице?" - размышлял он.
  Здесь было намного чище, и запах был не таким сильным. Из-за задёрнутых штор в комнате было очень темно. Франц, волоча за собой тяжёлый, позвякивающий узел, собирал какую-то одежду, почти не понимая, что он берёт. Вещей было уже очень много. Мальчик понял, что ему ни за что не дотащить это всё до домика, где сейчас живёт его тёзка.
  Он ощупью пробрался к окну и, нащупав шпингалет, распахнул его. "Буду потихоньку выкидывать всё в окно, а потом в несколько приёмов всё перенесу к их дому", говорил сам себе мальчик. Ему было очень не по себе. Но утешала мысль, что он делает всё правильно. Нечестность должна быть наказана, а тот, кто ни в чём не виноват, не должен ничего терять.
  Внезапно с улицы раздалась трель полицейского свистка.
  "Ну вот, - подумал Франц, - наверное, меня опять ищут. В прошлый раз начальница сразу в полицию заявила, как только я ушёл"
  Мальчику и в голову не пришло, что полицейских привлекло распахнутое окно тёмного дома, из которого выпадают какие-то вещи.
  Он отпрянул от окна и решил пока что спрятаться в доме. Пусть полиция ищет его где-нибудь в другом месте, например, на кладбище.
  
  Однако, полицейские вместо того, чтобы пройти по улице дальше, подошли к парадной двери и стали колотить в неё с криками:
  - Откройте! Именем закона!
  "Надо сматываться", - решил Франц и рванулся обратно в кухню к кошачьей дверце. Тут ему впервые пришёл в голову вопрос: а где же, собственно, сам пьяница - хозяин дома? Может быть, он спит в другой комнате, до которой Франц не успел добраться? Но разве можно спать, когда тебе в парадную дверь колотит полицейский? Выходит - его дома нет...
  Тут взгляд Франца упал на тлеющие в печи угольки. Пьяницу надо наказать! Он схватил печной совок и щедро сыпанул угольков на какие-то тряпки, валяющиеся в углу. Сам же бросился к кошачьей дверце. Пока полицейские колотят в парадную дверь и наблюдают за окнами, он успеет скрыться.
  Но не тут-то было! В темноте он споткнулся о свой узел с чашками и сковородкой и устроил дикий шум. Полиция, тут же оставив в покое парадный ход, кинулась к чёрному.
  Через пару минут всё было кончено. Франца крепко держал за локоть высокий усатый полицейский и строго спрашивал:
  - Где они? Где те, с кем ты работаешь? Скрылись? Где их логово?
  - Я ни с кем не работаю, - гордо ответил Франц, - я сам решил помочь.
  - Кому? Кому помочь? Кто тебя просил?
  Конечно, Францу не поверили. Наказать его было невозможно, учитывая его малолетний возраст. Поэтому его просто передали с рук на руки дежурной в тот вечер в приюте сестре Августе.
  - Представляете, - негодующе говорил усатый полицейский, - он мало того, что пытался украсть из дому счетовода носильные вещи и посуду, так он там же ещё хотел пожар устроить! Вам надо получше, сестра, следить за вашими воспитанниками!
  - Пожар?! - у сестры Августы округлились глаза и отвисла челюсть.
  
  ========== Глава VII ==========
  
  В следующий миг у Франца зазвенело в ушах от ругани монахинь. Он не мог разобрать их причитаний, помнил только увесистый подзатыльник, затем Августа ухватила его за ухо, и, бормоча "Ах ты, маленький ворюга!", повела в чулан.
  - Посиди здесь, подумай! - послышался голос монашки, - вот же дьяволёнка нам подсунули... Весь в свою мамашу!
   - Я не вор! - закричал Франц, - я просто хотел, чтобы всё было по-честному! Больному мальчику и его маме нужно вернуть вещи!
  Но дверь захлопнулась, и его как будто не слышали. Францу и в голову не могло прийти, что его примут за вора.
  Его охватило жгучее чувство несправедливости. Он хотел выложить всё, что думает и о монашках, и о полицейских, которые его схватили за то, что он помогал несчастному мальцу. Нет уж, он это так не оставит!
  В следующий миг на дверь обрушился целый град ударов. Франц словно обезумел. Ему хотелось выломать дверь, сбежать и завершить начатое. Но вскоре он утих, как будто смирился со своей участью. Он мог различить голоса сестёр.
  - Это демон просто! Это ж какую змею мы пригрели! Пожар хотел устроить!
  - Господи!.. Такой маленький, а уже такое творит! Ну да, с такой-то мамашей...
  - А кто его мать? - кажется, это вмешалась Франческа, которую Франц помнил крайне смутно - она возилась с младенцами в отдельном крыле.
  - Да эта... Тварь из Тироля... Её сюда шесть лет тому назад из Инсбрука привезли. Столько людей угробила... Гореть ей в аду!
  "Инсбрук... Так вот, откуда она родом", - понял Франц.
  - Вглядитесь. Похож?
  - Одно лицо! - воскликнули сразу два голоса.
  В следующий миг Франц, как ни прислушивался, не мог различить бормотания монахинь. А жаль - ему так хотелось узнать, кто его мать! Какое-то время он считал таковой Фриду, но теперь понял, что его мать сидит в тюрьме. Судя по всему, за страшное преступление. А его теперь из-за неё гнобят в приюте! Жгучее чувство ненависти обжигало Франца изнутри. Как так? Разве он в чём-то виноват? Разве он что-то сделал другим людям? Нет, так почему его называют "выродком"?
  - Ненавижу тебя, мамаша! Ненавижу! - зашипел Франц, сев на пол.
  Долгое время он провёл в кромешной тьме, не издавая ни звука. Его волновало теперь совершенно другое - Франц. Тот самый маленький заморыш, которому он так и не смог помочь! Ну уж нет, он завершит начатое, и никто ему не помешает!
  Мальчик сидел в чулане тихо, как мышь, и вечером, когда его выпустили, вёл себя абсолютно обыденно, словно и не случилось ничего. Но это и насторожило монашек. Они знали, что если Нойманн ведёт себя тихо, быть беде. Они тщательно наблюдали за ним, ночью дежурная постоянно смотрела в сторону спальни, заглядывала туда, но Франц спал, как убитый. Уже в половине второго она зашла в спальню и осторожно наклонилась над кроватью. Вдруг Франц вместо себя просто положил груду вещей, а сам смотался в ночи? Но нет, мальчик был на месте, и когда над его лицом провели рукой, недовольно заворчал. Так прошёл час, другой, третий. Никому и в голову не приходило, что Нойманн и не думал засыпать. Уже когда часы внизу пробили четыре, он осторожно поднялся, и, выглянув в коридор, убедился, что никого нет. Дежурная прикорнула на своём посту, а значит, никто не помешает ему завершить задуманное.
  Прокравшись на вахту, Франц стал выискивать ключи. Здесь их было великое множество: от спален, от бытовки, от кухни, от чулана... Чёрт возьми! По закону подлости нужный ключ где-то на дне этой самой горы! Ему казалось, что дежурная вот-вот проснётся и обнаружит, что Нойманн сбежал (в который уже раз). Вот тогда его опять запрут в чулане. Франц, наконец, нашёл нужный ключ, который узнал по захватанной мокрыми руками бирке и полустёршейся надписи. "Прачечная", подумал Франц.
  Осторожно, стараясь не поднимать шума, он выскользнул на улицу.
  День только начинался. Ночная мгла медленно, но верно отступала, и сквозь тёмную полосу неба и пелену тумана, зардевшего над соснами, можно было разглядеть алую полосу. Приют спал мёртвым сном, однако где-то вдалеке можно было смутно различить гул локомотивов и какой-то ещё шум.
  Франц ещё не знал, что такое война, но чувствовал её присутствие совсем рядом: он никогда раньше не видел такого количества солдат на улицах. А главное, он слышал теперь и совершенно иную, не похожую на немецкую, речь. Он знал, что это - не немцы, и не мог понять, стоит ли им доверять, либо же опасаться. С другой стороны, они носили ту же серую форму, что и те, которые говорили по-немецки, а значит, они свои. Но Франц всё равно старался не показываться солдатам на глаза, интуитивно чувствуя угрозу от них.
  Вот сейчас он наберёт вещей, отправится туда, к порту, а его хвать за руку! Куда, мол, спешишь? И снова примут за вора (правильно примут, чего уж говорить), отправят в приют, и он опять не выполнит своего обещания! Нет уж, дудки! Теперь он всё сделает.
  Франц без труда открыл дверь прачечной и проскользнул внутрь. Другие двери оказались не запертыми, потому мальчик легко прошёл туда, где хранились уже выстиранные вещи, и, покопавшись в них, быстро собрал узелок и, воровато оглядываясь, положил всё, как было, чтобы никто ничего не заподозрил, выскользнул из прачечной, запер дверь и, убедившись, что никто за ним не смотрит, юркнул в прихожую, где и положил ключ на место, в душе надеясь, что никто не обратит внимание на то, что ключи как будто перемешаны. Они вечно в беспорядке. Теперь осталось самое главное - добраться до выхода.
  Большая приютская дверь на ночь запиралась на замок. Но Франц решил воспользоваться уже знакомым ему выходом. По длинному тёмному коридору он протащил свой узел к двери лазарета, который никогда не запирался.
  На одной из лазаретских кроватей лежала маленькая худенькая девочка. Она была настолько худой, что можно было подумать, будто бы под белой простынёй вообще никого нет, и только сверху торчит голова с косичками, похожими на мышиные хвостики. Девочка спала и тяжело дышала во сне.
  Франц на цыпочках прошёл к окну и распахнул его. Франц, наученный прошлым опытом, сначала выбросил в окно узел, который упал в крапиву. Затем, мальчик спрыгнул сам.
  Ночь была очень тёмной и необыкновенно красивой.
  "Почему я не убегал раньше ночью?" - подумал Франц.
  Огромная крупная луна освещала всё вокруг ровным бледным светом, и знакомые предметы казались посеребрёнными. Телега с задранными кверху оглоблями напоминала какое-то военное орудие, а висящие на верёвке многочисленные детские штанишки напоминали флаги капитуляции.
  Волоча за собой узел, Франц подошёл к забору. Он не ожидал, что калитка будет заперта. Но надолго это его не остановило. Он легко перелез забор, наступая на железные узорные прутья.
  Идти к дому своего тёзки было ещё рано, поэтому Франц свернул в соседний двор и спрятался там в пустой собачьей будке. Куда делась собака, Франц не знал, и его это не очень волновало. Почему-то он был уверен, что если собака вернётся, то его не тронет.
  За вчерашний день он очень сильно устал, хоть и сам не осознавал это. Поэтому проснулся, когда было уже за полдень. Это было очень неудобно. Он-то надеялся, что сможет проснуться на рассвете и пронести узел с вещами мимо любопытных взглядов, когда на улице не будет много людей. Сейчас же людей было полно. Под крыльцом играли дети, хозяйки тут же стирали бельё, старики спорили о политике.
  Оставалось ждать, пока наступит вечер. Ждать Франц умел.
  
  Между тем сестра Августа, обнаружив утром отсутствие проблемного воспитанника, призадумалась. Если раньше сёстры-воспитательницы сразу бросались к начальнице, а та - в полицию, теперь, после строгого выговора дежурного офицера "Вам надо получше следить за своими воспитанниками" делать это совсем не хотелось. К тому же, сам по себе Франц даже у этой, увлечённой своим делом, и вполне справедливой женщины, симпатий не вызывал.
  "Да он же просто над нами издевается!" - подумала она, - "Почему мы должны искать его по всему городу? Конечно, будет не очень хорошо, если он опять попадётся на глаза полиции. Но ведь он сам этого не хочет, так что будет прятаться. Подожду-ка я, пожалуй, и не буду никому ничего сообщать. Захочет - вернётся сам. Из-за этого Нойманна у нас в последние годы и так было слишком много проблем. Ох, как бы было хорошо, если бы его у нас не было вовсе". И, повязав потуже косынку, сестра Августа отправилась будить остальных воспитанников на молитву.
  
  День клонился к вечеру. Франц то засыпал, то просыпался обратно. Голоса во дворе журчали ручейком, он слышал отдельные фразы, крики детей, и всё это было как во сне. Наконец, стало темнеть, и матери позвали детей домой ужинать. Голодный Франц выполз из собачьей будки и огляделся. К сожалению, собака так и не пришла к себе домой. Будка была, а собаки не было. Жаль, она бы наверняка поделилась с ним своей едой. Ну ничего, скоро он дойдёт до дома своего тёзки, и тот наверняка вынесет ему, что поесть, ведь это будет справедливо - Франц собрал ему столько хороших вещей.
  Прошлый раз он шёл к дому больного мальчика с кладбища, другой дорогой. Поэтому сейчас немного заблудился. На этом пути было много красивых больших строений, какие-то конторы, и большой величественный храм.
  Проходя мимо, Франц вдруг услышал чудесные звуки органа. Они как будто бы манили мальчика, приглашая зайти в это красивейшее здание. Приютских детей водили на службы в ближайшую церковь, которая относилась к монастырю, осуществляющему попечение над сиротским приютом. Церковь была маленькая, тесная, а на старом органчике во время службы всегда играла одна из монашек. Назвать эти звуки музыкой можно было только с большой натяжкой.
  Сейчас же Францу показалось, что он слышит действительно небесные звуки. Ничего не соображая, он, как на привязи, вошёл в высокие створчатые двери костёла. Здесь стоял полумрак и запах ладана. Многочисленные свечи как будто парили в воздухе. Франц подумал, что никогда не видел ничего настолько прекрасного. Он пошёл по проходу мимо рядов резных деревянных скамеек на звук органа.
  Служба, видимо, уже закончилась, и органист играл для своего удовольствия.
  Проход казался бесконечным. Впереди разливалось слабое оранжевое сияние. Вдоль стен стояли какие-то скульптуры. Он захотел их рассмотреть поближе, повернул к стене, и вдруг, совершенно неожиданно, Франц почувствовал у себя на плече чью-то руку, и строгий голос спросил:
   - Ты кто, мальчик?
  От неожиданности он назвал своё имя, и только потом рванулся бежать. Ведь если его сейчас поймают, то вернут в приют!
  Он бежал со всех ног, не глядя, куда, неожиданно он натолкнулся на какую-то резную тумбочку со множеством горящих свечей, стоявших на ней. Свечи упали и рассыпались, Франц не видел, как тут же загорелся бархатный малиновый покров, который покрывал эту тумбочку.
  Он выскочил на улицу, сначала побежал в другую сторону, потом сориентировался и направился к порту. Ему очень мешал узел, который бился по ногам. Через минут пять Франц с ужасом услышал тревожные звуки колокола.
  "Неужели это потому, что меня заметили, теперь ищут и хотят вернуть в приют?" - подумал мальчик. Он прибавил шагу и продолжил упорно тащить свой узел к дому своих новых знакомых.
  Вот и знакомый домик. В нём мирно горит свет. Свеча, видимо, стоит на подоконнике. Францу вдруг стало немножко не по себе. Но отступать было уже поздно. Он приподнялся на цыпочки и постучал в окно. В это время он увидел, как в сторону костёла несётся пожарная команда, и вздохнул с облегчением - это не из-за него, это всего лишь где-то пожар.
  Занавеска дрогнула, и он увидел бледное женское лицо, видимо, это была мама Франца. Она смотрела на него с недоумением. Мальчик сделал знаки, приглашая женщину выйти к нему на улицу. Она с таким же недоумённым видом скрылась в комнате и вскоре появилась на крыльце. Вид у женщины был серьёзный и озабоченный.
   - Ты к Францу, малыш? - спросила женщина.
  Вздрогнув от слова "малыш", которое он никак не относил к себе, Франц кивнул и ответил:
   - Да, я его друг.
   - Франц не очень хорошо себя чувствует, - ответила женщина, - он спит уже, приходи завтра, если ему станет лучше, он сможет с тобой поиграть.
   - Я тут принёс ему свои вещи, - ответил Франц, подавая ей узел, - они мне уже не нужны.
  Женщина удивлённо приподняла брови:
   - Хорошо, скажи спасибо своей маме.
  Франц понял, что просить еду сейчас будет неуместно. Грустно попрощавшись с мамой больного мальчика, он побрёл обратно по улице. "Она же не знает, что я из приюта, - думал он, оправдывая женщину, - завтра я приду, и всё будет по-другому".
  Франц хотел пойти ночевать на кладбище, но у него не было на это сил, поэтому он просто устроился на пустых мешках возле какой-то лавки.
  В городе было довольно шумно. Уже засыпая, Франц услышал колокольчик ещё одной пожарной телеги. Небо озаряли далёкие отблески огня.
  
  Проснулся Франц рано утром от разговора двух лавочников.
   - И что, большой ущерб? - спрашивал один.
   - Да, почитай, всё левое крыло выгорело. Там ведь ткани старые, ветхие, а ещё у стены стояли ящики, в которых были сложены двенадцать апостолов. Деревянных. Готовили их отправить на реставрацию. Деревянная скульптура семнадцатого века. Всё сгорело. Там ведь одной искры было достаточно. А центральная и правая часть ничего, Бог уберёг, но всё в копоти. Сегодня всех созывают - надо оказать помощь храму.
   - И что, случайность? Или поджёг какой-нибудь лиходей?
   - Мальчишка поджёг, с нашего прихода! И какой наглец, даже имя своё назвал! И знаю я этого мальчишку, ходит с матерью! Такой смирный, бедный, несчастный, ни за что не подумаешь, что на такое способен! Погром в храме устроил, подсвечники опрокинул...
   - Да, нынешнее молодое поколение не то, что мы были, в их возрасте, святыни не почитают! Чтобы такое да в храме!
  Франц внутренне похолодел.
  "Неужели это про меня?"
  Но потом он отогнал от себя эту мысль, ведь он не ходил по улицам с мамочкой и совсем не принадлежал к этому приходу. Лавочники разошлись, а он, потянувшись, выбрался из своего укрытия, и отправился обратно к домику своего тёзки. Сейчас-то Франц, наверное, уже не спит! Интересно, подошла ли ему одежда? Должна подойти, хотя бы часть одежды.
  Собирая вещи в темноте, он не слишком обращал внимание на размеры. Вот, например, его вещи, будут тёзке немного велики.
  За такими практическими рассуждениями Франц преодолел половину дороги и вдруг увидел, что ему навстречу почти бежит бабушка Франца и тащит тот самый злополучный узел. Лицо у женщины было абсолютно белое.
  Встретившись с Францем глазами, она прибавила шагу и, поравнявшись с ним, быстро зашептала:
   - Я не знаю, кто ты, мальчик, и кто твои родители, и зачем ты привязался к нашей семье. Я и представить не могла, что в таком юном возрасте можно совершить таких два ужасных преступления - поджечь храм и обокрасть сиротский приют! Зачем ты сказал, что это твои вещи? Ведь на каждой из них стоит печать сиротского приюта! Возьми эти вещи, верни туда, где взял, и никогда больше не подходи к моему внуку! И знаешь, что у нас с утра сегодня был ксёндз? И он считает, что это мой внук устроил пожар! Зачем ты назвался его именем?!
   - Но ведь меня тоже так зовут... - пробормотал Франц, отступая под её напором и пряча руки за спиной, чтобы не брать узел с вещами.
   - Я не знаю, как тебя зовут, и знать не хочу, я не буду заявлять в полицию, но пожалуйста, больше к нам не приходи.
  Женщина бросила узел на землю, резко развернулась и пошла в обратном направлении.
  Франц некоторое время стоял, глядя ей вслед, затем повернулся и со всех ног побежал в сторону кладбища.
  Никогда, никогда больше он не будет помогать этим людям! Они не заслужили справедливости! Потому что они несправедливы сами. Эта бабушка даже не спросила, что было на самом деле! Она с самого начала решила, что он виноват!
  Двое суток он провёл на кладбище. Он не знал, дошёл ли до сестёр-воспитательниц слух о том, что городской костёл поджёг какой-то Франц, да его это и не очень интересовало. Возле могил он иногда находил какие-то подношения. Теперь он понимал, что оставляют их люди, а не какие-то там феи. Этим он и питался.
  
  ***
  
  Однако на третий день случилось неприятное происшествие. Ещё днём Франц слышал за оградой кладбища крики и топот множества ног. Подвыпившие могильщики, сидя на краю только что выкопанной могилы, рассуждали о каких-то антимобилизационных митингах. Сложное слово Франц не понял, и ему показалось, что они говорят про то, что люди не хотят больше пользоваться кладбищем. Это его немного испугало - кто же тогда будет приносить подношения, если люди сюда перестанут ходить?
  Вечером он, как всегда, спрятался в знакомый склеп, но уснуть ему не удалось. Со стороны входа раздались дикие крики и стук кувалды по камням. Он высунул голову из склепа и увидел, как какие-то молодые парни большими молотками разрушают кресты и красивые статуи. Франц в ужасе спрятался обратно в склеп, но тут ему пришло в голову, что скоро они доберутся и сюда. Тут-то ему явно не поздоровится. Жуткие звуки нарастали. Франц выскользнул из склепа и бросился бежать к задней стене кладбища. Он легко перелез через неё по растущему недалеко наклонному дереву и побежал по улице. С разгона он уткнулся головой в чей-то мягкий толстый живот. Навстречу шёл взволнованный господин в приличном потёртом костюме с аптечной бутылкой в руках.
   - Что там, мальчик? Ты оттуда бежишь? Опять погром?
  Франц смотрел на него непонимающим взглядом.
   - О, да ты весь дрожишь! А что ты делаешь так поздно на улице? У тебя есть родители? Ты приютский, да?
  Франц помимо своей воли кивнул головой. Что уж теперь делать, идти было некуда. Страшная картина, которую он видел на кладбище, стояла перед глазами. Кто эти люди? Почему они всё разрушают? Почему они так страшно кричат?
   - Пойдём, я отведу тебя домой, - вздохнул мужчина, - только сначала мы занесём лекарства моей жене.
  
  ========== Глава VIII ==========
  
  Они свернули к небольшому старинному особнячку с жестяным навесом над крыльцом, и спутник Франца стал искать в кармане ключ.
  - Кто они? Там, на кладбище, - решился спросить Франц.
  - Идиоты и бездельники, - холодно ответил хозяин дома, распахивая перед мальчиком дверь, - я сейчас вернусь, постой в прихожей. Не годится тебе в такой неспокойный вечер торчать на улице.
  
  Он ушёл в боковую дверь, и вскоре оттуда раздалось приглушённое журчание голосов, а Франц остался осматривать обстановку. Сбоку у стены стояло огромное трюмо тёмного дерева. Франц заглянул в его боковое зеркало и увидел почти незнакомого мальчика с огромными тёмными перепуганными глазами и паутиной в спутанных волосах. "Как только этот дядька не побоялся приводить меня домой, - подумал Франц, - я ведь и правда похож на какого-то вора или бандита". Он пригладил волосы, стряхивая с них мусор.
  Напротив, на стене, висели большие настенные часы с маятником в виде лиры. Маятник гулко отстукивал секунды. Франц недавно научился определять время по часам, но ему ещё не приходилось применять в жизни это полезное знание. Так... Одна стрелка показывает больше 10, а вторая стоит ровно на 12. Как называется цифра между 10 и 12, Франц забыл, но в любом случае, было уже поздно, и дети в приюте легли спать, а главный вход заперли на ночь. Его запирали тогда, когда одна из стрелок, кажется, вот эта, короткая, доходила до цифры 9.
  Ну что ж, придётся стучать. Хорошо, что его согласился проводить этот дядька. Значит, самому Францу стучать в ворота не придётся. Конечно, его всё равно посадят в чулан за побег, но, может быть, хоть получится избежать колотушек.
  Вскоре появился хозяин дома. Он нёс большую железную кружку, из которой шёл ароматный пар, а позади него семенила маленькая полная старушка с большим шерстяным шарфом, намотанным вокруг талии. У старушки в руках была тарелка, на которой лежал большой бутерброд с венской колбасой.
  - Жена моя, Сусанна, радикулит у неё, - представил старушку хозяин, - а я Давид. Давид Руссо. Давай, подкрепись, да пойдём. На кухню не веду тебя, у нас там Кора спит, а ей вставать завтра рано.
  
  Франц взял кружку двумя руками, а тарелку старушка поставила перед ним на трюмо. Напиток в кружке был удивительный - странного коричневого цвета, непрозрачный и очень горячий.
  - Ну что смотришь? Пей. Ты что, никогда не пробовал какао? - спросил Давид.
  - Пробовал, - пробормотал Франц. Между прочим, это была чистая правда. Раньше, до войны на праздники в приюте действительно давали какао. Только вкус, цвет и аромат у того напитка были совсем другими. Франц отхлебнул один глоток и зажмурился от удовольствия.
  - Что же ты так поздно гуляешь, - продолжал расспросы хозяин, - что, сестра Лаура уже не сидит, как злой Цербер, у парадных дверей?
  - Не сидит, - ответил Франц с полным ртом. По правде сказать, он не знал никакой сестры Лауры, но решил не посвящать в этот факт хозяев. Мало ли, вдруг они приняли его за другого мальчика, и именно этому другому мальчику предназначена вся эта вкусная еда. Хозяева смотрели на него по-разному: Сусанна с сочувствием, а Давид с весёлым любопытством.
  - Я сам вырос в этом приюте, - вдруг сказал он.
  Франц так удивился, что перестал жевать. Как же так - они живут в таком хорошем, богатом доме, пьют какао, которое и на какао-то не похоже, едят венскую колбасу, а хозяин, оказывается, вырос в приюте? Не может быть. Франц решил, что Давид зачем-то врёт ему, втираясь в доверие. А Давид продолжал:
  - Тут ведь приют этот при монастыре испокон веков был. Мы с ребятами тоже, вот как ты, за конфетами на кладбище бегали. Определяли по жребию, кто будет сестру Лауру отвлекать - и бегом. Сестра Лаура-то поди уже старушка?
  Франц кивнул. Давид глянул на его бледное лицо и спросил:
  - А что, товарищи твои испугались погромщиков и убежали? Бросили тебя одного на кладбище?
  - У меня нет товарищей, - ответил Франц, облизывая грязные пальцы.
  - У... как плохо. С товарищами и веселей, и надёжней. Ты с товарищами дружи. Вот выйдешь из приюта, на кого тебе опереться, кто тебе поможет? Только они. Вместе намного проще в жизни устраиваться. Вы же как братья.
  Франц представил себе своих "братьев", и вздрогнул. Нет уж, не надо ему таких товарищей. Давид, заметив, что он всё съел, сказал:
  - Ну, пойдём, пожалуй. А ты, Сусанна, ложись, я быстро.
  Он поцеловал мимоходом жену, и они снова вышли на улицу.
  
  Небо со стороны кладбища было подсвечено красным.
  - Ну вот, - вздохнул Давид, - всегда так. Сначала погром, потом костры жгут.
  - А что, они уже делали это? - удивлённо спросил Франц.
  - Конечно. Только раньше больше еврейским кладбищам доставалось, а сейчас уж, видно, всё равно - крушат всё подряд. Ты слишком мал, не помнишь. А вот восемь лет назад не только могилы разрушали, но и магазинам досталось. Ну ладно, а вот ты меня просвети, что мы скажем сестре Лауре? Или не Лауре, кто там у вас сейчас вместо Цербера?
  - Я не знаю, - пробормотал Франц.
  - Ну хорошо, что-нибудь придумаем. Ты, если совсем плохо будет, заходи к нам. Только уговор - больше двух друзей не приводить. Мы, знаешь, тоже небогаты.
  - Я не буду приводить друзей, - горячо пообещал Франц.
  
  Давид усмехнулся:
  - Ну-ну, зачем же так категорично, одного друга можно привести иногда, самого близкого.
  Он подмигнул Францу. Они остановились у приютских ворот. Вышедшей на стук дежурной Давид очень убедительно поведал удивительную историю о том, как его больная жена шла мимо приютского двора с рынка, но на дороге у неё случился жесточайший приступ радикулита. И вот этот благовоспитанный мальчик, Франц, не только помог ей сдвинуться с места, но и довел её домой, помог разобрать покупки и сбегал в аптеку за лекарством.
  - Я был занят на службе, - вдохновенно врал Давид уже не только дежурной монашке, но и срочно вызванной сестре Августе, - не смог отвести мальчика в приют раньше.
  - Ночевал он тоже у вас? - спросила Августа, сердито зыркнув на посетителя.
  - Ночевал? - переспросил Давид с тем же весёлым недоумением, но потом поправился, - да, разумеется, и ночевал у нас. Так, знаете, много работы, возвращаюсь домой совсем вымотанный - война... Надеюсь, его пропажа не доставила сёстрам большого беспокойства? Такой, знаете, воспитанный, мальчик, сразу заметно, как много забот вкладываете вы в своих воспитанников.
  - Мы, конечно, волновались, - сдержанно ответила Августа, - хорошо, что в этот раз не стали заявлять в полицию. Мы благодарим, конечно, что вы его привели, но сделать это следовало намного раньше. Этот ребёнок находится на попечении нашего монастыря, мы ответственны за него.
  - Каюсь, если ещё раз случится нечто подобное, я сделаю, как вы говорите, сестра, - улыбнулся на прощание Давид.
  Так Франц избежал не только колотушек, но и заточения в чулан. Ну дядька и мастак врать, - думал он в эту ночь, засыпая.
  Сестра Августа прекрасно чувствовала ложь, но она никак не могла найти объяснение, зачем выгораживать этого выродка Нойманна совершенно постороннему, вполне приличному человеку.
  
  В беспросветной жизни Франца появилось светлое пятно надежды. Он очень хорошо запомнил слова Давида: "Если станет совсем плохо..." Все последующие дни он думал о маленьком старом домике и крыльце под жестяным навесом, спрашивал себя, совсем ему плохо или ещё ничего...
  К тому же ему хотелось прийти к Давиду не одному, а с самым близким другом. Почему-то казалось, что Давид будет этому рад. Осталось только выбрать человека на роль лучшего друга. Выбор Франца пал на Беппо. Причин этому было две: во-первых, Беппо появился в приюте недавно, а значит, выглядел ещё вполне обычным, домашним мальчиком. Он даже одежду донашивал свою, которую привёз с собой в небольшом узелке. Во-вторых, Беппо ещё не вполне понимал распределение ролей в коллективе мальчишек, и, возможно, пока не считал Франца изгоем.
  Беппо был сиротой, его родители погибли от военных действий, когда работали на своём огороде. Таких военных сирот в последнее время привозили в приют всё больше.
  Выбрав подходящий день, когда обед был особенно плох, а сестра-воспитательница особенно не в духе, Франц открыл Беппо свою тайну. Беппо с восторгом принял предложение пойти к доброму дядьке, который тоже вырос в приюте и обязательно даст поесть.
  
  Вечером они выбрались из здания уже привычным Францу путём - через окно лазарета и отправились к Давиду.
  Всю дорогу Беппо расспрашивал Франца о семье, к которой они идут, но Франц и сам знал очень мало. Мог сказать только, что Давид довольно старый, у него есть такая же старая жена, у которой болит спина. Ещё у них есть какая-то Кора, но он не знает точно - дочка это или собака. Судя по имени, всё-таки собака.
  Всё услышанное Беппо очень нравилось, кроме известия о собаке. Франца это удивило, так как он сам очень любил животных.
  Давида дома не было. Но Сусанна узнала приютского мальчика и пригласила ребят на кухню, где каждому была предложена тарелка бараньей похлёбки. Сама Сусанна хлопотала по хозяйству, без конца входила и выходила, успевая между делом улыбаться ребятам.
  Беппо постоянно ёрзал и вертелся, как будто ему в штаны кто-то насыпал семечек шиповника.
  - Тебя что, блохи кусают? - недоумённо спросил Франц.
  Беппо замялся, хитро подмигнул, а потом скорчил несчастную рожицу:
  - Я это... хочу кое-куда.
  Франц задумался, прилично ли будет попроситься у хозяйки в уборную. Вроде бы в обществе не принято говорить с женщинами на такие темы?
  Впрочем, хозяйка и сама скоро заметила телодвижения Беппо и с доброй улыбкой показала ему, куда надо идти. Сама она присела на табуретку рядом с Францем и погладила его по голове:
  
  - Ешь, ешь, бедолага. Совсем в приюте кормят плохо?
  - Да, плохо, - ответил Франц, немного преувеличивая ситуацию. Хлеба и чечевичной похлёбки приютским детям пока хватало.
  Францу было обидно, что они не застали дома Давида, но Сусанна пригласила мальчиков приходить на следующей неделе, когда Давид будет немного свободней.
  Сусанна дала мальчикам с собой хлеба и яблок. Франц был очень доволен. Он не только хорошо поел, но у него, кажется, появился в приюте друг.
  Правда, Беппо вёл себя странно. Он отказался нести хлеб и яблоки, засунул руки в карманы и не вынимал их всю дорогу. Его живая мордашка постоянно кривилась в самых уморительных рожицах, и Франц падал от хохота.
  Гром грянул, едва они вернулись в приют. Сёстры-воспитательницы объявили помывочный вечер, и мальчики, не успев зайти к себе в спальню, были направлены в душевой корпус. Беппо крутился и рвался в сторону, но суровая сестра Грета крепко держала его за руку, и читала по дороге нравоучение о пользе регулярного мытья.
  Секрет странного поведения Беппо обнаружился, едва они сняли одежду. В карманах штанишек Беппо были обнаружены деньги, золотые серёжки и несколько мелких фарфоровых статуэток.
  
  На резонный вопрос, где он всё это взял, Беппо ответил плаксивым голосом, указывая на Франца:
  - Это он мне дал.
  Не дожидаясь следствия, Франц подхватил свою одежду и рванул из душевого помещения, одеваясь на бегу. Он понимал, что в приюте ему всё равно никто не поверит. Гораздо больше его волновали Давид и его жена.
  Он бежал со всех ног к их дому, надеясь, что успеет до того, как хозяйка обнаружит пропажу. Тогда можно будет осторожно рассказать ей, что мальчик, с которым он приходил, в приюте недавно, и никто не знал, что он способен на воровство. Больше всего Франц стыдился того, что назвал Беппо в разговоре с Сусанной своим лучшим, самым близким другом.
  
  На знакомом крылечке стояла коренастая неряшливо одетая девушка и вытряхивала половик. Увидев Франца, она уставилась на него с изумлением. "Видимо, это Кора, - решил Франц, - она служанка, а не дочка и уж, тем более, не собака"
  - А можно позвать Сусанну? - несмело спросил он.
  В это время из дома раздался резкий голос Сусанны, так не похожий на тот, которым она разговаривала с ребятами не больше двух часов назад:
  - Кора, кто там опять? Неужели у них хватило наглости вернуться?
  Франц понял, что он пропал. Хозяйка уже заметила кражу, и наверняка винит в ней не только Беппо, но и его.
  Кора продолжала молча таращиться на Франца. И тут дверь открылась. На крыльцо вышел Давид. Его седые брови удивлённо поползли вверх.
  
  ========== Глава IX ==========
  
  Затем Давид протянул к мальчику свою большую руку ладонью вверх и произнёс грозно:
  - Ну! Давай! Я жду!
  Франц совсем забыл, что какие-то вещи в данной ситуации могут иметь значение. Что значат дурацкие статуэтки и никому не нужные серёжки по сравнению с доверием Давида, которое он, кажется, навсегда потерял, и которое ему, во что бы то ни стало, хотелось вернуть. Единственной ценностью в общей массе украденного, по его мнению, были деньги, но купюры были довольно крупные, такие, каких Франц раньше никогда не держал в руках, поэтому и настоящей их ценности он не представлял.
  - У меня нет ничего, - произнёс он робко, - всё забрала сестра Грета, но вы можете пойти к ней, и она отдаст, наверное...
  - Тогда зачем ты пришёл? - надменно спросил Давид, тем же грозным, незнакомым голосом. Этот голос был так не похож на прежний, которым он разговаривал с Францем в первый раз, что если бы мальчик закрыл глаза, он бы подумал, что говорит какой-то совершенно другой человек.
  - Я пришёл сказать, что это не я, - попробовал объяснить Франц, - это Беппо...
  - Конечно, это не ты! - заорал Давид, - ты отвлекал мою жену, в то время как второй маленький паршивец шарил по нашему дому! Вы не только забрали все деньги, которые были в доме, вы не погнушались стащить свадебные серьги моей жены, её единственную драгоценность, которую она хранила столько лет! Вы не погнушались грошовыми статуэтками несчастной Коры! А теперь ты нахально являешься к нам опять!
  
  Франц не ожидал от старика такого напора. Он тщетно пытался вставить в эту гневную речь хоть слово, но Давид говорил очень быстро и эмоционально. Внезапно речь его стала тихой и вкрадчивой:
  - Знаешь, когда я рассказал тебе о том, как мы в приюте обманывали бедную сестру Лауру, для того, чтобы выбежать на улицу погулять, я совсем не думал, что ты воспользуешься моим рассказом таким чудовищным образом. Впрочем, я не вверю, что вы это проделали в первый раз. Уж слишком ловко всё получилось. Сусанна даже не заподозрила вас! Но так как у меня нет доказательств того, что ты уже воровал у кого-то ещё, я не буду вести тебя в полицию. Я только прошу тебя - тут голос Давида снова набрал угрожающую силу, - ты сейчас уйдёшь, и больше никогда не будешь появляться вблизи нашего дома. Ни ты, ни твои приятели.
  История повторилась. Перед глазами Франца, как живое, встало лицо бабушки мальчика, которого звали так же, как его самого. Она тоже сказала, что не будет заявлять в полицию, только бы он больше не приходил. Но в этот раз он не собирался сразу сдаваться. Ему очень хотелось оправдаться, рассказать Давиду, как всё было, почему-то ему казалось, что этот человек его поймёт. Семья Давида и сам Давид нравились ему гораздо больше, чем семья больного мальчика,
  
  По лицу Франца уже текли слёзы, которых он не замечал. Он бессвязно выкрикивал какие-то подробности, стараясь рассказать всё-всё, дошёл даже до того, что стал хватать полы поношенного сюртука Давида своими не вполне чистыми пальцами. Но всё было напрасно. Давид смотрел с брезгливым возмущением, фыркал, как конь, в конце концов он оторвал руки мальчика от своей одежды и ушёл в дом, плотно прикрыв за собой дверь.
  Франц в изнеможении сел на землю возле крыльца. Он горько плакал. Раньше он много раз видел, как в приюте вот так же плакали дети, особенно те, которые попали в приют недавно. Францу казалось, что он давно не способен на такие отчаянные слёзы, но, оказалось, что это не так. Мелькнула мысль остаться здесь и сидеть до тех пор, пока Давид или Сусанна не выйдут из дому, а затем уговорить их сходить в приют и спросить там, у кого нашли злополучные вещи. Не может же Давид сердиться до бесконечности, может быть потом он остынет, и с ним всё-таки можно будет нормально поговорить... Но тут он понял, что если Давид, всё-таки пойдёт в приют за своими вещами, ничего хорошего ему, Францу, это не принесёт. Ведь в приюте его тоже считают вором, и мальчиком, который способен на самые гадкие поступки.
  Настала ночь. Огонь в доме Давида погас. Внезапно Франца охватила злость. "Вот, спать легли. Наплевать им. Даже не пошли добро своё забирать, видно не сильно-то оно им и нужно!" Он не думал о том, что уже поздно, что идти за пропажей в приют прямо сейчас было бы неразумным, он не думал о том, что с утра Давиду надо было идти на службу. Он распалял свою обиду, расковыривал застарелые душевные раны, которых за последнее время накопилось множество.
  "Ненавижу! Ненавижу" - шептал он, сам не зная, кого он имеет в виду - сестёр-воспитательниц, которые никогда не ждали от него ничего хорошего, паршивца Беппо, который его подставил, Давида, который ему не поверил и даже не стал слушать, или вообще всех людей вместе взятых.
  
  Мимо по улице прошёл полицейский патруль. Франц отпрянул в тень, как испуганное дикое животное. Попадаться на глаза полицейских ему совсем не хотелось. Он знал, что в приют не вернётся никогда. Это сознание не потребовало ни одной минуты размышлений. Просто появилось понимание, что идти надо куда угодно только не в приют. Идти на старое кладбище он боялся, вспоминая свою последнюю попытку там переночевать.
  Францу припомнились слова Давида о том, что раньше погромщики орудовали только на еврейских кладбищах. Из этого можно было сделать вывод, что в городе не одно кладбище, их несколько. Но как найти ещё одно ночью?
  В конце концов, Франц решил перенести поиски более надёжного убежища на завтра и поплёлся в знакомый двор, где стояла собачья будка без собаки. Будка уже когда-то послужила ему ночлегом, и Франц надеялся, что так будет и сегодня. Но тут его ждал сюрприз. Из будки с заливистым лаем выбежала мелкая противная собачонка и очень внятно дала понять, что уступать свою квартиру кому-либо она не намерена.
  Франц попытался с ней поговорить, как всегда разговаривал со всеми собаками и кошками. Собачка вроде бы притихла, но как только мальчик попытался потеснить её в её жилище, она снова начала рычать и лаять.
  
  "Ну и дура", - устало сказал ей Франц и пошёл, куда глаза глядят, едва переставляя ноги.
  Машинально он шёл туда, куда идти было легче - вниз, к порту. Вот и памятный особняк, в который он забирался в попытке восстановить справедливость. Стоит такой тёмный, безобидный, его хозяин - бессовестный счетовод - наверняка спит. Первый раз в жизни Франц подумал: "А есть ли в жизни справедливость вообще?" Но эта мысль проскользнула по краешку его детского сознания, не оставив никаких следов.
  Недалеко от порта он услышал разудалые звуки шарманки и пьяное пение. На мостовую из открытой двери распивочной падал оранжевый квадрат. Проходя мимо, Франц увидел, что внутри стоит сизый дым, в котором копошатся какие-то фигуры. Вдруг, когда мальчик уже прошёл мимо двери, из этого дыма вывалился худой человечек, весь оборванный, с грязным и заросшим лицом.
  - Эй, не имеешь право! - орал этот человек, оборачиваясь к кому-то внутри помещения, кто, наверное, и придал ускорение его тщедушной фигуре.
  Франц испуганно бросился в тень забора. Человечек встал, и мальчик увидел, что он очень сильно пьян. Пьян настолько, что вряд ли сможет идти сам. Однако Франц его недооценивал. Покружившись на месте, пьяница всё-таки направился, покачиваясь, к порту.
  
  Франц следовал за ним в некотором отдалении, стараясь не попадаться на глаза.
  Дома кончились. Начались унылые кварталы портовых складов. Франц слышал в приюте, как старшие мальчики рассказывали о том, что в порт теперь не попасть, он очень строго охраняется полицией. Поэтому ему было не вполне понятно, куда идёт этот пьяный человек. Куда-то же он идёт? Вот сейчас он наткнётся на полицейский дозор...
  Франц немного отстал, но своими зоркими глазами прекрасно видел трёх полицейских, которые стояли у входа в порт, курили сигареты и, видимо, переговаривались между собой.
  Пьяница, который, казалось, шёл прямо на них, внезапно исчез, как будто сквозь землю провалился. Держась вдоль стен и заборов, мальчик тоже пошёл вперёд. Вот, как раз на этом месте, этот человек и пропал! Оглядевшись по сторонам более внимательно, Франц увидел, что одна из досок забора, как будто, не слишком плотно держится на своём месте.
  Отогнув её, он увидел проход, куда и юркнул, не забыв поставить доску на место.
  Лаз вёл в какой-то заброшенный склад, видимо, когда-то, ещё до войны, он использовался для хранения тюков шерсти. Потом был заброшен. Но несколько грязных попорченных мышами тюков ещё валялись на земляном полу.
  Между ними и храпел пьяница.
  Франц настолько устал, что искать какое-то другое место для ночлега у него просто не было сил. Он повалился на один из тюков и тут же заснул.
  Утром его разбудил грубый голос:
   - Эй, ты кто? Кто тебя пустил сюда?
  Мальчик проснулся. Вчерашний человек уже не был пьян, но выглядел он гораздо страшнее. Лицо его было почти чёрным из-за отросшей щетины. Чёрные глаза сверкали с негодованием и подозрением.
  
  На нём было какое-то странное одеяние, похожее на женскую кофту, из-под которой выглядывали вполне новые, и даже не очень грязные, военные штаны.
   - А ну, вставай! Табак есть? - продолжал страшный дядька.
  Франц испуганно покачал головой.
   - Ну, так достань!
   - А где? - робко спросил мальчик.
   - Ты что, идиот? - вполне добродушно поинтересовался человек, - в городе полно солдат! У всех у них есть табак! Залезаешь в карман, забираешь табак, приносишь ко мне, понял?
   - Понял, - кивнул Франц, - и быстро, вскочив на ноги, бросился к лазу в заборе.
  "Сам ты идиот, - думал он, возвращаясь в город, - так я и вернусь к тебе, ага, жди!"
  Конечно, ничего таскать у солдат из карманов, тем более табак, он не собирался. Пусть его все считают вором, но он не вор!
  Днём кладбище его не пугало. Наверняка те страшные люди, которые устроили прошлый раз погром, днём это делать не будут.
  Тревожно оглядываясь по сторонам, чтобы не попасться на глаза полицейским, он бежал знакомой дорогой к кладбищенским воротам.
  
  Прошло несколько недель. Франц совсем обносился, похудел, но в приют возвращаться не собирался. Он нашёл другое кладбище, видимо, оно было еврейским. Тут были склепы, но не было ни крестов, ни красивых статуй. Кладбище находилось высоко над городом, и это было хорошо, в какой-то степени, так как здесь было меньше риска наткнуться на полицию или кого-нибудь из сердобольных граждан, которые хотят вернуть сиротку обратно в приют.
  Неприятным сюрпризом стало то, что евреи к своим склепам не приносили никаких подношений. Приходя на кладбище, посетители приносили не хлеб и конфеты, а маленькие камешки. А некоторые из них, принеся камешек, долго смотрели на него, а затем забирали его обратно и уносили с собой. Франц вспомнил, что в приюте евреев считали жадинами. Кажется, он теперь понимал, почему...
  Поэтому кормиться он ходил на старое кладбище. Ещё иногда он посещал рынок. Там иногда удавалось подобрать упавшие с возов фрукты, а однажды какая-то крестьянка отдала ему красивый красный свитер своего сына, она долго пыталась этот свитер продать, но его так никто и не купил, а женщине было пора уже возвращаться домой. Поэтому очень хорошая вещь досталась маленькому оборвышу.
  Поначалу Франц использовал этот свитер, как подушку, но вскоре стало холодать, настала осень. Однажды Франц стоял рядом с прилавком с осенним виноградом и ждал, когда торговец попросит его переставить ящик. За такую помощь мальчик иногда получал кисть отличного сладкого винограда.
  Внезапно кто-то крепко взял его за плечо. Франц рванулся в сторону, и только отбежав на несколько шагов, оглянулся.
  
  На него смотрел Давид.
   - Ну что ты, глупый, ты куда? - проговорил Давид довольно мягко, пытаясь подойти к Францу поближе, - я же искал тебя! Обошёл всё это чёртово кладбище! Мне отдали все наши вещи ваши монашки. А этот ваш Беппо - клептоман, оказывается! Так что винить его особо не следует, это понимаешь ли, болезнь такая... Да куда ж ты убегаешь?!..
  Франц посмотрел в глаза Давиду, и вдруг в нём проснулась старая обида.
   - Я не знаю Вас! - крикнул он звонко, - не трогайте меня!
  Развернувшись, он бросился бежать.
   - Постой, постой! - слышался позади голос Давида, Францу даже показалось, что старик попытался погнаться за ним. Поэтому он прибавил шагу.
  "Вот так всегда, - с горечью думал Франц. - Скажи правду - не поверят". Его тянуло хоть куда, лишь бы не в приют.
  
  ========== Часть II. Глава X ==========
  
  Наступила тоскливая осень шестнадцатого года. Триест встретил Фриду дождем и слякотью. Она никогда не любила пасмурные дни, но головная боль, изрядно мучившая её после контузии, вносила свои коррективы. Без солнца с его ослепляющими жаркими лучами её существование в приступы мигрени становилось вполне терпимым, а ветер, порывистый и резкий, хорошо прочищал мозги.
  
  Ей бы сидеть сейчас дома... Пить горячий какао с хрустящим печеньем и перечитывать любимую госпожу Бронте. Там, на страницах её романов, Фрида смогла бы затеряться и хоть на несколько мгновений забыть пережитые ужасы войны. Она так мечтала об этом в госпитале, но, вернувшись в родной город, поняла, что не в силах усидеть на месте. Тишина и одиночество тяготили её. Ещё больше её тяготила мысль, что вот-вот Триест будет потерян.
  Худенький силуэт темноволосой женщины устало пробирался по узеньким тротуарам городских улиц. Сегодня зонт не прикрывал её от летящей изморози, наоборот, она подставляла ему свое лицо и благодарила бога за ещё один прожитый день. После того, что случилось в Карпатах, Фрида хромала, речь стала невнятной. Доктор сказал, что это - последствия психической травмы, и действительно - когда Фрида волновалась, хромота пропадала. Зато говорить ей приходилось медленно, чуть ли не каждое слово по отдельности, чтобы её понимали.
  В руках Фрида несла цветы - букет пестрых георгинов. То были любимые цветы её матери, покинувшей мир еще до того, как он обезумел. Они скорбели вместе с Фридой, а потому тоскливо свешивали свои тяжелые шляпы вниз.
  На кладбище было тихо, впрочем, как и везде сейчас. Фрида могла бы с закрытыми глазами отыскать знакомое надгробие, но все же она не торопилась, петляя между ровными рядами давно ушедших из жизни людей.
  
  - Здравствуй, мама, - голос Фриды немного дрожал. Она поглядела на неухоженную каменную плиту и тотчас пожалела, что не взяла с собой ни перчаток, ни инструментов, чтобы привести могилу матери в порядок.
  Мёртвые - отличные слушатели. Мать не перебивала Фриду, позволяя ей излить свое горе, но не в силах она была и подставить свое плечо.
  Пожалуй, так бы и закончился её визит на кладбище, не заприметь Фрида неподалеку ребёнка в красном потрепанном свитере, ёжившегося от холода и прячущего лицо в своих коленках.
  Как же она сразу его не заметила?
  Быстро смахнув слезы и поправив выбившиеся из-под берета волосы, Фрида двинулась к худому мальчишке лет шести-семи. Она не боялась его напугать, но и при всем желании - это бы у нее не получилось. Женщина ведь не знала, что мальчик по имени Франц, все время украдкой за ней наблюдал.
  - Привет, - Фрида улыбнулась. У нее была нежная и грустная улыбка. А еще добрые глаза и теплые руки.
  Мальчик не сразу поднял на нее голову, а когда сделал это - на Фриду посмотрели до боли знакомые глаза. Они всколыхнули её память и с надеждой вонзились прямиком в сердце.
  - Франц? Франц! Это ты! Зачем я спрашиваю, глупая, ну конечно же! Франц! - Фрида бросилась было обнимать мальчишку, но тот испуганной птицей отпрянул от нее.
  
  - Ты не узнал меня, Франц? Это же я... - чуть не плача тараторила женщина, виновато улыбаясь и все еще протягивая ему руку.
  Конечно же Франц узнал её. Как мог не узнать?
  - Фрида, Фри-да, мама, ма-ма... Ты обещала за мной вернуться! И забрать меня! Ты обещала, обещала! А сама уехала... И оставила меня там... Совсем одного! Почему ты не забрала меня? Почему?
  
  Детское горе не знает границ. Предательство дети помнят не хуже взрослых.
  Когда гнев Франца на Фриду и на весь этот проклятый несправедливый мир угас, мальчик обессилено уткнулся личиком во влажный подол её темного платья. Он скулил, причитал и горько плакал. Горько плакала и Фрида, сжимая в своих руках маленькие плечики, на которые успело свалиться столько несчастий.
  
  Они стояли под дождем - две измученные и одинокие души, напуганные собственной слабостью и грохотом неизбежно приближающихся перемен.
  Кладбище они покинули вместе. Женщина с трепетом сжимала в своей руке холодную маленькую ладошку. А Франц, не познавший за свою короткую жизнь ни заботы, ни нежности, не сопротивлялся. Мальчик наотрез отказался идти в сторону приюта. Он был задумчив и молчалив, будто затаившийся в норе зверек, ждущий неминуемой гибели.
  
  - Почему ты сбегаешь, Франц? - спрашивала Фрида, а затем сама же отвечала на свой вопрос: - Тебя там обижают?..
  
  Мальчик понуро опускал голову вниз. Он выплакал столько слез, что иной ребенок не
  проливает и за год. И все же Франц был маленьким, но очень храбрым мужчиной, а потому, позволив себе слабость на кладбище, не решался жаловаться вновь. В свои юные годы мальчик понимал, что в этом мире нет места для слез и жалоб. В нем и для него не было места.
  
  Он клялся себе стать сильным. Это же ему говорила Фрида тогда, за пару дней до своего отъезда. И мальчик стал сильным. Насколько бывают сильными мальчики в семь лет.
  Фрида набросила на плечи ребенка свой шерстяной платок. Он был колючим и пах цветочными духами. Франц непременно отказался бы, не залезай ему за шиворот ветер своими ледяными пальцами.
  
  Потихоньку юное сердце оттаивало, и Франц вновь позволил себе помечтать - каково быть родным сыном этой доброй женщины? Каково это, когда тебя любят?
  Любила ли его Фрида?
  Франц не знал.
  Зато знала Фрида.
  Любила.
  
  Грустным взглядом она скользила по его поношенному свитеру, который, должно быть, уже совсем не грел. Грязные штаны в заплатах и худые ботинки. Настоящее воронье гнездо на голове и грязь под ногтями. Рядом с ней шёл беспризорник, а она видела самого прекрасного мальчика на свете в синем костюме в мелкую клеточку. Том самом костюме-тройке, что висел на витрине магазина с одеждой её школьный подруги Анны. Давно нет того магазина, а память хранит все в малейших деталях.
  
  Чем дольше они шли, тем яснее понимала Фрида: она не готова вновь расстаться с Францем - не сейчас, не сегодня, никогда.
  
  - Франц, - серьезно сказала женщина, накрыв своей рукой руку мальчика. Она выдохнула и произнесла заветные для каждого ребенка-сироты слова.
  
  - Я очень хочу, чтобы ты жил со мной, Франц. Я хочу, чтобы мы были одной семьей. Я буду заботиться о тебе, обещаю.
  Вот и все. Фрида уже говорила, уже обещала, а потом ушла, сбежала за сотни километров, зарылась с головой в работу, лишь бы не вспоминать смотрящие на нее с тоской и надеждой глаза. Это не было спонтанным решением, женщина так долго к нему шла, носила его под сердцем, как вынашивает мать дитя в своей утробе. Она полюбила Франца еще тогда, в тюрьме.
  Франц был её сыном, пусть и не родным по крови. Сколько же ей еще ждать, чтобы иметь возможность каждый день о нем заботиться? Только вот что скажет Вилли?
  Сердце предательски ёкнуло, вспоминая реакцию мужа, когда она заикнулась об усыновлении. Но в этот раз она настоит на своем. Фрида чувствовала небывалую уверенность в своих силах, ведь теперь она больше не одна - у неё есть Франц.
  
  - Я должна быть сильной, - подумала женщина, на лице её отразилось уверенное спокойствие. - Ты больше не проведешь ни дня в приюте. Мы идем домой, Франц. Сейчас.
  
  Мальчик с радостью бросился на шею Фриде. В этот момент счастлив, как никогда. У него теперь есть мама, готовая ради него на всё. И он будет о ней заботиться, сделает всё, чтобы она была счастлива. Мальчика за год так вымотала уличная жизнь, постоянные страхи перед болезнью, дрянная пища, от которой тошнит, вши, заведшиеся в его голове. Тогда он от отчаяния даже опалил себе волосы. Но эти паразиты снова завелись. Фрида прекрасно знала, что делать, поэтому, как только отвела Франца домой, отправилась искать сменную одежду, а главное - керосин. Ей пришлось изрядно побегать, но уже через два часа Франца было не узнать: чистый, аккуратный мальчик в опрятной одежде.
  - Ну вот, так лучше?
  - Лучше, - кивнул Франц.
  Он всё ещё не освоился в доме Фриды. Так непривычна была эта обстановка! После года, проведённого на улице, Франц бы назвал это место раем на Земле.
  
  ========== Глава XI ==========
  
  Внезапно Франц засомневался, а захочет ли Фрида взять его к себе, когда узнает о нём всё? И, как подтверждение этой тревожной мысли, прозвучал её неумеренный вопрос:
  - Мы, наверное, сейчас должны пойти в приют и сказать сёстрам, что я забираю тебя?
  - Нет!!! - закричал Франц так отчаянно, что Фрида вздрогнула, - не надо туда идти! Я уже давно там не был, год или больше, я не помню. Там уже забыли меня, может быть. Да, точно - они меня забыли. Зачем идти туда, если меня там не помнят и не ищут?
  По его торопливой речи Фрида поняла, что он хочет что-то от неё скрыть, посещение приюта видится ему сейчас, как самое нежелательное действие, и она сдалась. Мысленно Фрида всё-таки дала себе обещание наведаться в ближайшее время в приют, уже без Франца и выяснить, по какой причине ребёнок оказался на улице.
  "Только бы не пошла, только бы не пошла", - твердил про себя Франц, крепко зажмурив глаза. И, кажется, это помогло. Они повернули в другую сторону. Он с ужасом думал, что могли рассказать Фриде о нём сёстры, как она отнесётся к нему - грязному, вшивому, а, по словам монашек, ещё и вору, который обокрал приютскую прачечную и добропорядочных горожан! Это ещё хорошо, что монашки не знали про его неумышленный поджог костёла! Или уже знали? Возможно слухи о том, что он совершил это, уже дошли до них?
  Страшное опасение сидело крепко у него в голове, и он был рад, что домик Фриды находился достаточно далеко от тех мест, где он пытался восстанавливать справедливость. Они вошли в юго-восточную часть города. Порт и рынок остались далеко слева. Здесь стояли почти деревенские домики, под старой гнутой черепицей. Фрида заметно устала, хромота её стала более заметной.
  
  - Давай отдохнём, мама, - сказал Франц, увидев лавочку, одного дома.
  Раньше в своих мыслях и воспоминаниях он никогда не называл Фриду мамой, но сейчас произнесение этого слова доставляло ему огромное наслаждение.
  - Нет, не нужно, ведь мы почти пришли, - невнятно произнесла Фрида. Она не хотела, чтобы соседи сейчас заметили её мальчика в таком виде, до того, как она приведёт его в порядок. Потрясение от их встречи сильно подействовало на Фриду. Теперь она останавливалась каждые пять шагов в попытке отдышаться, а левая рука её непроизвольно тянулась к сердцу.
  - Ничего-ничего, ещё немного, - бормотала она.
  Наконец, они остановились у покосившейся деревянной калитки, на которой ещё оставались следы голубой краски. Фрида откинула крючок, и пройдя маленький, грустный палисадник, с теми же наклонившимися к земле мокрыми георгинами, привалилась спиной к косяку входной двери.
  Франц в испуге смотрел на неё, не зная, чем помочь.
  - Наклонись, возьми ключ вот там, под кастрюлей, - едва шевеля губами, пробормотала она.
  Франц быстро огляделся. Невдалеке стояла старая кастрюля с торчащей из неё небольшой засохшей пальмой. Видимо, когда хозяева покидали этот дом в прошлый раз, пальму забыли отдать соседям, и она засохла, а теперь Фрида вынесла её из дома, собираясь выбросить. Франц вдруг подумал, что он похож на эту пальму, которую Фрида бросила в запертом доме, так же как и его в приюте. Но он, разозлившись сам на себя, с негодованием отшвырнул эту мысль и пошарил под кастрюлей, ещё больше, вымазав руку. Ключ нашёлся.
  В домике Фриды было чисто, тесно и как-то тускло. Как будто всё вокруг покрывал густой слой пыли, хотя никакой пыли не было. На стенах висели репродукции картин, выпущенные в 1866 году, а обои настолько выцвели, что трудно было разглядеть, что на них было изначально изображено.
  
  Фрида, как вошла, так и упала на кровать.
  - Ничего-ничего, - продолжала бормотать она, - сейчас я немного отдохну, мы с тобой помоемся, пообедаем...
  Франц смотрел на её позеленевшее лицо и закрытые глаза и его охватывал страх. А что, если Фрида умрёт? Только что вновь обретённая мать может оставить его? Франц заметался по тесному помещению, побежал в кухню, заметил ведро с водой и железную кружку, набрал воды и побежал обратно к Фриде.
  Она уже сидела, и щеки её постепенно теряли пугающий зеленоватый цвет.
  - Какой ты молодец, - слабо улыбнулась Фрида, принимаю у Франца воду, - спасибо, мой милый.
  После она уже спокойно и буднично, почти не запинаясь и не заикаясь, объяснила Францу, что сердечные приступы после контузии у неё случаются. Такой приступ может вызвать любое потрясение, даже приятное, но такие приступы не страшны. Нужно просто полежать несколько минут и всё проходит. Говорила она это так спокойно и убедительно, что Франц поверил и перестал волноваться.
  
  Фрида вымыла Франца с большом корыте, поменяв воду раза четыре, обстригла его спутанные вихры, а оставшийся на голове ежик чистых волос намазала каким-то пахучим средством. В этот вечер они долго сидели за чаем, и Фрида подробно расспрашивал мальчика о его жизни в приюте, о том, почему он оттуда ушёл, и как жил после.
  Франц рассказывал о многом, но инстинктивно старался избегать тем, которые, как он считал, могут быть неприятны его названной матери. Только один раз он ошибся, когда рассказывая историю Бруно Вальтера и, разумеется, не признаваясь в своей роли, допустил фразу:
   - Я рад, что всё закончилось справедливо. Бруно получил то, что заслужил.
  Лицо Фриды стало встревоженным и немного недоумевающим:
  - Франц, ты и правда считаешь, что люди заслужили только справедливость?
  - Конечно! - убеждённо ответил мальчик.
  - Подумай, хотелось бы тебе, когда бог призовет нас всех к себе, получить только справедливость? А как же милосердие?
  Франц из этой фразы не понял ничего, кроме того, что Фрида почему-то стала вдруг недовольной. Он мысленно пообещал себе никогда больше не говорить Фриде о Бруно Вальтере. А Фрида смотрела на своего подросшего малыша и с тревогой думала, какой отпечаток наложили на его характер эти долгие годы их разлуки, и как теперь этот отпечаток может проявиться.
  
  Засыпая, Франц слышал стук ручной швейной машинки. А когда он проснулся утром, рядом с кроватью он увидел чудесный новый костюмчик, который Фрида сшила из выходного клетчатого платья своей матери, которое так и висело в шкафу все эти годы, после того, как его хозяйка умерла. Фрида не стала рассказывать мальчику о происхождении ткани, да он и не спрашивал. Франц крутился у зеркала и не мог узнать себя. В тусклом стекле старого трюмо отражался какой-то совершенно другой мальчишка - он был выше ростом, у него были торчащие уши и, конечно, этот мальчик никогда не ночевал в заброшенных склепах на кладбищах.
  А днём Франц исчез. Фрида занималась приготовлением обеда и заметила это не сразу. Когда она осознала, что голоса Франца уже долго не слышно, она испугалась, выбежала на улицу, но Франца и след простыл. Перепуганная женщина обегала весь район, но мальчика никто не видел. "Он, наверное, пошёл похвастаться новым костюмом перед друзьями", - пыталась успокоить себя Фрида. Но Франц не рассказывал ни о каких друзьях. Наоборот, весь его вчерашний рассказ был пронизан таким пронзительным одиночеством, что у Фриды на глазах выступили слёзы. "Он придёт, ведь он так был рад, когда мы встретились, - бормотала женщина, - он вернётся"
  
  И Франц вернулся. Он тащил с собой половинку дыни (вторая половина была съедена, судя по следам зубов, каким-то грызуном), четыре слегка подгнивших яблока, пару кистей винограда и большой пакет переспелого инжира. Всё это он трепетно приживал к груди, отчего новый костюм был безнадёжно испорчен.
  - Франц! Что это? Где ты это взял? - ахнула Фрида.
  - Заработал! На рынке, там я помогаю, а мне дают, - гордо ответил мальчик, вываливая свою добычу на чистый кухонный стол.
  Фрида вздохнула. Она всё больше понимала, что жизнь с Францем на первых порах не будет лёгкой, уж слишком много уличных привычек приобрёл мальчик, скитаясь по городу, но она была готова к такой жизни. Её мучило чувство вины по отношению к этому ребёнку, которого она уже предала однажды, оставив в приюте. Сейчас она даже почти не думала, что скажет по поводу её решения Вильгельм. Она знала, что найдёт нужные слова, которые заставят её мужа принять названного сына и относиться к нему именно как к сыну, а не к лишнему рту.
  
  До приезда Вильгельма она старалась подготовить мальчика к их встрече, много рассказывала, какой Вильгельм герой, какой он добрый и заботливый муж. В этих рассказах она немного приукрашивала действительность, скорее выдавала желаемое за действительное, чем говорила правду. Но чем больше она говорила, тем больше ей самой казалось, что всё так и есть - её муж и правда герой, и самый добрый, самый умный, самый заботливый человек на свете.
  Сходила однажды Фрида и в приют. Попала она как раз на дежурство сестры Августы с которой немного дружила в прошлые времена. Поначалу они даже переписывались. Переписка прервалась по вине самой Фриды, у которой просто не оставалось времени и сил отвечать на письма. Теперь женщины обнялись и немного поплакали, увидев, как изменила их обеих война. Но затем Фрида решила исподволь узнать у старой подруги, почему она нашла Франца не здесь, а на кладбище.
  
  - А как там мой подопечный - Франц Нойманн? - спросила она как можно более беспечным тоном.
  Сестра Августа выпучила свои круглые глаза:
  - Да разве ты не знаешь? Он таким дьяволёнком оказался! Он такое тут устроил!
  Слова подруги неприятно поразили Фриду. Франц жил у неё уже несколько недель, и она с каждым днём убеждалась, что он очень честный, хотя и немного скрытный ребёнок.
  - И что же он тут такое необыкновенное устроил? - сухо спросила она.
  - Он начал воровать! - глаза сестры Августы ещё больше расширились, - представляешь, он обокрал приютскую прачечную! Он украл вещи у таких же, как и он сам, сирот! А ещё обокрал дом одного счетовода! А ещё обокрал двух почтенных стариков! А ещё говорят...
  - Ну хватит! - Фрида вскочила в негодовании, - может быть, ты ещё скажешь, что он поджигает церкви и ест младенцев?
  - Младенцев не ест, конечно, а вот костёл несколько месяцев назад тут у нас кто-то поджёг. Какой-то мальчик. И говорят, что звали его Франц! - сестра Августа запнулась и добавила с неудовольствием, - правда говорят, что это был другой мальчик. Но и этот, твой любимчик, я уверена, что тоже на это способен. Ведь ты же понимаешь, с такой матерью...
  - Нет! Я не понимаю, - продолжала бушевать Фрида, - дети повторяют поступки взрослых, которые их воспитывают. Значит, плохо вы его воспитывали, если он, как ты говоришь, что-то у кого-то украл! Кстати, где он сейчас? Может быть, ты приведёшь его к нам?
  Невнятность речи Фриды при этом неприятном разговоре куда-то исчезла, но появилась одышка. Она с трудом закончила фразу и упала на стул.
  Сестра Августа опустила глаза:
  - Дело в том, что этот противный мальчишка сбежал из приюта уже давно...
  - И вы, наверное, заявили в полицию и всё делаете для его поисков? - саркастически спросила Фрида, с трудом переводя дыхание.
  - Да, мы заявляли в полицию! Но он убегал снова! Мы не хотим рисковать репутацией нашего заведения из-за одного паршивца! - вспылила, наконец, Августа.
  - Он не паршивец, он честный мальчик, он мой сын! И я прекрасно знаю, кто его мать. Да, я принимала у неё роды. А вы... Дожили - невинному ребёнку жизнь ломаете! Вам за сплетни платят, или за воспитание детей?! - Фрида вновь вскочила и выбежала в коридор, громко хлопнув дверью.
  Там она остановилась, прислонившись к стене и прижав руку к сердцу.
  Сестра Августа, будучи человеком глубоко порядочным, хоть и недалёким, покрутила пальцем у виска и подумала с жалостью: "Вот что война с людьми делает. А ведь была такая приятная женщина..."
  
  Парадоксально, но после посещения приюта вера Фриды в её названного сына только укрепилась. Она понимала, как трудно было этому честному, незаурядному ребёнку находиться среди такой системы, изначально предполагающей сплетни, доносительство и несправедливые наказания. Произвел на неё тяжёлое впечатление и сам приют. Приходя туда раньше, она как будто не замечала замызганных стен, убогой мебели и одежды на сиротах, вечного запаха переваренной чечевицы из кухни. Сейчас же всё это, вместе с разговором с сестрой Августой, так сильно ударило по её расшатанным нервам, что ей опять стало плохо. Она едва дошла до дома, где её ждал Франц. В пёстром кухонном фартуке, который почти волочился по полу, он варил картошку, воображая себя поваром.
  - Ты мой сынок, - обняла его Фрида, - ты самый честный мальчик на свете, правда?
  - Правда, - ответил Франц без малейшей доли иронии. В его представлении ему действительно не в чем было себя упрекнуть, он всегда действовал справедливо и правильно.
  
  ========== Глава XII ==========
  
  Ночью, глядя на спящего Франца, Фрида продолжала мысленный диалог то ли с сестрой Августой, то ли с кем-то ещё, высказывая всё, что не высказалось днём при встрече. Была у неё такая привычка, от которой она долго и безрезультатно пыталась избавиться. На ум приходили всё новые и новые аргументы в пользу усыновления ею именно этого мальчика, всё новые хлёсткие ответы, которыми можно было бы поставить собеседницу на место.
  "Да разве я не знаю, кто его мать! - мысленно восклицала она, - я сама принимала у неё роды! Я видела это чудовище, лишившее жизни стольких детей! Но даже она, после того, как узнала, что ей не суждено больше увидеть своего ребёнка, лила слёзы в подушку. Даже в самом гадком человеческом существе хранится образ божий. Как же можно говорить об испорченности ребёнка, которому только семь лет? И как нужно воспитывать этого ребёнка, чтоб он не понимал слов "любовь" и "милосердие", а постоянно говорил бы только об одной справедливости?
  Да как же можно не любить его?" - она гладила короткие волосы спящего Франца. Мальчик казался ей ангелом - таким невинным и чистым было его лицо.
  А утром их обоих ждало потрясение в виде телеграммы от Вильгельма, в которой он сообщал о своём скором приезде. И если для Фриды это потрясение было радостным, то Франц сразу замкнулся и неприятно насупил брови.
  - Что ты не рад, сынок? - растерянно спрашивала его Фрида. Она металась по дому, хватаясь то за одно, то за другое, готовясь к приезду мужа.
  - А чего мне радоваться? - хмуро ответил Франц, - ведь ты из-за него меня не взяла из приюта раньше? Из-за него, да?
  Фрида и не подозревала, что у мальчика могут быть такие мысли. Когда она в прошлый раз покинула Триест, Франц был совсем малышом. Как он мог сделать такой вывод? И ведь он прав! Фрида одновременно испытывала и гордость за своего названного сына, за его необыкновенный ум, и одновременно непонятный страх перед этим умом. Не смотря на то, что мальчик в некоторых вещах был очень наивен, например, он до сих пор не знал, как завязывать шнурки и как пользоваться вилкой, он был чрезвычайно развит для своего возраста во всем, что касалось человеческих отношений.
  - Ну что ты, что ты! Всё совсем не так, - бормотала она, - у меня просто не было возможности взять тебя с собой. Ты не представляешь, в каких условиях мы жили, там было не место для детей.
  Когда она это говорила, у неё перед глазами стояли унылые приютские коридоры, и она беспощадно спрашивала себя: "А разве там место для детей? Разве там ему было лучше?"
  
  Вильгельм объявился под вечер, когда они уже решили, что в этот день он не приедет. Мать с названным сыном сели ужинать. Над столом уютно светила керосиновая лампа, на большом красивом блюде высилась стопка блинчиков, а чайник уже шумел на печке.
  В это время в двери громко постучали и не дожидаясь ответа, дверь приоткрылась. Фрида бросилась в прихожую и Франц, слезая с высокого стула, услышал её радостный визг. Приехал. Чтобы там ни говорила мама (с недавних пор Франц называл её только так), радоваться приезду Вильгельма он не мог. Он и сам не понимал, почему. Если бы у него сейчас это спросили, он бы ответил, глядя на блины, что здесь их не так уж и много, и этот мамин мух, небось, все их съест. Это было простое, понятное объяснение, как раз такое, какое поняли бы в приюте. Хотя на самом деле всё было гораздо сложнее.
  Между тем, Вильгельм вошел в комнату. Франц увидел человека, который показался ему великаном. Фрида, которая семенила следом едва доставала ему до плеча. Поднимаясь на цыпочки к его уху, она что-то быстро-быстро шептала в это ухо. Затем показала на Франца и сказала громко, как показалось Францу неестественным фальшивым голосом:
  - А вот и наш Франц!
  Мальчик понял, что Фрида не меньше его самого боится реакции мужа на появление в их маленькой семье кого-то третьего.
  Вильгельм хмыкнул и только и спросил:
  - А что худой-то такой?
  Фрида заулыбалась, поцеловала мужа в щёку и весело защебетала:
  - А это ничего, он же маленький ещё, потом поправится.
  Есть блины Вильгельм не стал. Они почти все достались Францу, так как в заплечном мешке Вильгельма нашлось кое-что поинтереснее блинов - и сало в белой тряпице, и большой ячменный каравай, и кружок колбасы, и пузатая бутыль самогона.
  - Он не пьяница? - спросил мальчик Фриду тихонько.
  Она рассмеялась беспечным молодым смехом:
  - Нет, он не пьяница. Уж в этом ты можешь быть вполне спокоен.
  
  Но помня про историю со своим тёзкой, которого вместе с матерью выгнал из дома пьющий отец, Франц поглядывал на Вильгельма и бутыль поначалу с недоверием.
  Ночью он слышал, как взрослые шепчутся между собой, думая, что он уже давно спит. Его диванчик стоял в другой комнате, и даже дверь была прикрыта, но домик был таким маленьким, что каждый шорох был отлично слышен во всех углах.
  - Зачем тебе это? - с лёгким неудовольствие, хотя и без особого протеста спрашивал Вильгельм.
  - Мне одиноко без тебя, да и семья без детей - не семья. А свои у нас вряд ли уже будут. Разве он тебе не понравился?
  - Да уж, понравился. Вон как блины наворачивал - тихонько хохотнул Вильгельм, - но как хочешь. Тебе с ним возиться. Если так хочешь детей... Только вот время ты выбрала неподходящее.
  Фрида ответила что-то, что Франц не расслышал, а Вильгельм продолжил:
  - Ты хоть узнала, кто были его родители? Может быть больные какие или того хуже воры или разбойники?
  - Узнала, - ещё тише ответила Фрида, - обычные люди, умерли от болезни, а родных у него больше не было.
  Фрида лгала настолько уверенно, что у мужа не возникло и тени подозрения, что это - сын одной из бывших подопечных Фриды.
  - Ну, добро, - вздохнул Вильгельм, - давай спать, устал я.
  Франц понял, что Вильгельм, хоть и без особого восторга, но принял его. Теперь у него была задача расположить к себе этого человека. Конечно лучше бы было, если бы никакого мужа у мамы Фриды вообще не было, но тут уж ничего не поделаешь.
  Он проснулся рано утром, когда ещё не начинало светать. Из комнаты взрослых не доносилось ни звука. Франц на цыпочках прокрался в переднюю, нащупал там под вешалкой огромные сапоги Вильгельма, и потащил их на кухню. Там он зажёг свечу и стал яростно чистить сапоги воском. Если он решил завоевать доверие Вильгельма, делать это надо прямо сейчас.
  
  ========== Глава XIII ==========
  
  То, что обувь надо чистить воском, Франц узнал в приюте от старших девчонок. У некоторых их них были туфли, которые девочки натирали воском до зеркального блеска. С сапогами Вильгельма у Франца сразу не заладилось. Он довольно быстро натёр верх голенища, а вот стоптанный низ продолжал оставаться серым и некрасивым. К тому же блестящие участки натёртой кожи расположились несимметричными пятнами. Франц весь взмок, извёл на сапоги эти две хорошие свечи, а дело не двигалось.
  "Зачем я только взялся за эти чёртовы сапоги, - думал мальчик, - лучше бы я приготовил для него завтрак, чтобы он увидел, что я могу быть очень полезным" Мужа Фриды он пока называл про себя "он", не определившись, какое наименование ему дать.
  Рассвело. Из комнаты Фриды раздались звуки шевеления и тихий смех.
  Франц судорожно ускорил свои усилия, хотя уже было понятно, что затея с треском провалилось. В таких сапогах Вильгельму нельзя выходить со двора. Мальчик подумал, что пока можно спрятать сапоги куда-нибудь, а потом незаметно привести их в первоначальный вид. Правда, нужно будет ещё объяснить, куда делить две большие восковые свечи. Но может быть, взрослые их пропажу и не заметят.
  
  Франц встал и хотел уже юркнуть с сапогами обратно в прихожую, но тут дверь открылась. Но пороге стоял заспанный Вильгельм, а из-за его плеча выглядывала улыбающаяся Фрида. Выражение её лица поразило Франца. Это было лицо совершенно другой женщины, не той, которая подобрала его на кладбище и не той, с которой они вчера сели за ужин. Лицо Фриды как будто освещала яркая лампа. Черты стали мягче, моложе, а выражение было беспечным и спокойным. В этом выражении её лица Франц почувствовал даже что-то оскорбительное по отношению к нему, Францу.
  - Это что такое? - с недоумением и нарастающим возмущением спросил Вильгельм, забирая у мальчика один сапог и покачивая этим сапогом в воздухе.
  Фрида неожиданно хихикнула, чего Франц от неё никак не ожидал, в такой, как ему казалось, трудный для него момент.
  
  А Вильгельм продолжал:
  - Тебе что, свечи девать некуда? Ты зачем это сделал? Я что, обидел тебя, я хоть слово против тебя сказал, что ты мне с первого дня пакостишь?!
  - Я хотел почистить, - пробормотал Франц, глядя в пол.
  - Да, он же помочь хотел, - улыбнулась мужу Фрида, - он ведь в приюте жил, и не знает ещё, что сапоги надо ваксой мазать, да сынок? Оставь, я потом почищу.
  - А что он ещё не знает? - буркнул Вильгельм.
  Сапог покачивался в нескольких дюймах от носа Франца и мальчик кожей чувствовал, как хочется этому сильному мужчине, отхлестать его голенищем сапога по щекам. Но, покачав ещё немного сапогом в воздухе, Вильгельм запустил его в угол кухни.
  Фрида принялась готовить завтрак, негромко напевая, а Вильгельм сел за стол и закурил коротенькую трубочку. Запах табака был Францу противен, поэтому он отступил в прихожую и сел там на сундук, наблюдая за взрослыми в открытую дверь. Он видел, как Вильгельм с довольным видом хлопает Фриду по заду, как только она проходит мимо в своём вылинявшем, старом халатике. А Фрида, вместо того, чтобы возмутиться, только кокетливо отмахивается.
  
  - Сынок, иди завтракать, - позвала Фрида.
  Франц поплёлся на кухню с унылым видом. Есть ему не хотелось. Он не выспался, образ качающегося перед носом огромного сапога стоял перед глазами, к тому же он не доверял Вильгельму и не ждал от него ничего хорошего. С чего это этот человек решил, что он ему пакостит? "Я что, обидел тебя?" - вспомнил он слова Вильгельма. Но ведь и Франц его тоже ничем не обидел, наоборот, хотел помочь! Конечно, если бы он не хотел понравиться мужу Фриды, он бы ни за что не прикоснулся к злосчастным сапогам, но почему этот человек, сразу подозревает в нём какие-то злые намерения?
  Франц видел как взрослые обмениваются поверх чашек какими-то новыми, понимающими взглядами. По этим взглядам было заметно, что сейчас в их мире ничего нет, кроме их двоих, а тем более нет там никакого Франца.
  
  Он встал из-за стола, сунул в карман горбушку хлеба, но этого никто не заметил. Франц вышел в палисадник, а потом на улицу, как когда-то в первый раз вышел на улицу из приюта. Он уходил не от Вильгельма, а от новой Фриды, которой, как ему казалось, он больше не нужен.
  Накрапывал дождик. Франц по привычке направился на рынок, но продавцов было совсем мало, может быть из-за погоды. Всё вокруг было грустным, тусклым, грязным. Пройдя рынок насквозь, мальчик вышел на улицу, ведущую к порту. По ней, на расстоянии пары десятков метров впереди него, шёл его маленький тёзка за руку со своей бабушкой. На мальчике было новое синее пальто и матросский берет. Наверное, пьяница-счетовод всё-таки отдал своей жене и сыну их вещи. Франц вздохнул и свернул в переулок. Здесь у одних ворот сидела большая одноглазая дворняга с репьями в грязной, свалявшейся шерсти. Франц немного поговорил с ней, обняв псину за шею. Собака облизала ему щёки, а когда мальчик поднялся, чтобы идти дальше, собака пошла за ним.
  
  - Куда ты, медведь? - печально спросил Франц, - у меня нет дома.
  Но собака только дружелюбно виляла хвостом и жалось к его ногам.
  - Ну что ж, пошли, - вздохнул мальчик, - я знаю одно место возле порта, там можно ночевать. Только там живёт злой дядька. Но поздно вечером он будет, наверное, пьяный, и мы прокрадёмся мимо него. А пока просто так походим.
   Мальчик уже начинал понимать, что, наверное, зря ушёл от Фриды, ведь его никто не выгонял. Ну и что, что Вильгельм был не доволен тем, что он сделал с его сапогами? А кто бы был доволен? Будь у самого Франца такие сапоги, он бы сам был не доволен, если бы кто-то их так "почистил". Да, но Фрида...
  Когда он вспоминал абсолютно счастливое, светящееся лицо Фриды, он даже головой тряс, стараясь прогнать это воспоминание. И чего бы ей, казалось бы, светиться? Не светилась же она, когда нашла его, Франца. Наоборот - почти умирала. Бледная была, страшная. А сейчас враз выздоровела! Франц нарочно растравлял своё возмущение, глуша малейшее сомнение в том, что ушёл от Фриды правильно.
  Узкие безлюдные переулки вывели Франца на центральную городскую площадь. Он помнил, как будучи пятилетним малышом, ходил сюда вместе с другими приютскими детьми, выстроившись в пары, на праздники. У памятника какому-то худому дядьке в обтягивающих штанах и высоких сапогах ставили увитую цветочными гирляндами трибуну. С трибуны выступали солидные богатые люди - говорили долго и непонятно. Дети очень уставали стоять почти неподвижно и пережидать эти нудные речи. Поэтому они с огромным воодушевлением махали маленькими флажками, которые им раздавали перед праздником, когда речь заканчивалась. В этом трепетании флажков после каждого выступления и состоял смысл присутствия сирот на празднике.
  
  Сейчас никакой трибуны возле памятника не было, стояла только небольшая кучка людей, которая постепенно всё увеличивалась. Франц разобрал некоторые реплики, которыми перекидывались горожане, видимо, в ожидании непонятного события:
  - Точно здесь поведут?
  - Да, да объявления по всему району расклеены, неужели не видели?
  - Ой, что ж теперь будет с ними? - тревожно вздохнула какая-то женщина с плетёной кошелкой.
  - Да понятно что - расстреляют, - солидно ответил кудрявый парень в форме почтальона.
  - Неужели расстреляют?! - ахнула тётка.
  - Конечно. Дезертиров расстреливают.
  - Неужто здесь стрелять будут, - испуганно спросила какая-то старушка.
  - Нет, тут только соберут всех, в колону построят, а потом прочитают им про их преступление, чтоб другим неповадно было, а затем поведут за город и там расстреляют.
  - Ужас какой! - произнесла тётка почти с восхищением.
  
  Франц остановился невдалеке от этих людей, предчувствуя интересное, но опасное зрелище. Слово "дезертир" было ему не знакомым, а вот слово "расстрелять" он знал.
  В приюте незабвенный Бруно Вальтер, ещё до того, как отправился в психиатрическое заведение, частенько любил ставить малышню вдоль забора и "расстреливать" сушёным горохом. Сёстры-воспитательницы изо всех сил пытались прекратить такие развлечения. Не столько потому, что им было жалко малышей, сколько потому, что Бруно для своей любимой забавы таскал горох из кухни. Но прекратилось это только тогда, когда у Бруно появились другие заботы в виде мокрой простыни и пропадающей одежды.
  Сейчас Франц смутно чувствовал, что ожидается нечто посерьёзнее гороха, но до конца происходящее не понимал. Вдруг толпа загудела: "Идут, идут"
  Франц увидел, как из одной из боковых улиц на площадь втягивается длинная узкая, нестройная колонна. По бокам колонны шли военные с ружьями, и лица у них были каменные. Франц никогда раньше не видел таких лиц. Казалось, что даже у торчащего посередине площади памятника лицо более живое. Люди в колоне были одеты самым причудливым образом. Некоторые из них носили солдатский мундир, но большинство были в простых сюртуках и куртках, часто не по размеру. Руки у некоторых из этих людей были связаны за спиной, а у других болтались свободно.
  
  Нет, им не стали ничего читать про преступления, как предполагал молодой почтальон. Они просто медленно брели через площадь, а горожане таращились на них в немом испуге. Вдруг Франц увидел в колоне что-то знакомое. Ну да, эта самая женская кофта над военными штанами. На расстоянии вытянутой руки шагал со связанными руками тот самый дядька, с которым Франц однажды ночевал на портовом складе, который пытался потом отправить его воровать для себя табак. У него было такое же чёрное, заросшее густой щетиной до самых глаз, страшное лицо. Но сейчас этот человек смотрел себе под ноги и выглядел совсем не угрожающе, а очень жалко. Франц, сам не понимая, что делает, сунул руку в карман штанов, вытащил свою горбушку и протянул этому человеку. Но он не взял хлеб, хотя руки у него связаны не были. Возможно, он его даже не заметил.
  Зато хлеб заметил пёс, которого Франц уже окрестил про себя Медведь. Собака выхватила хлеб из руки Франца и ещё дружелюбнее замотала пушистым хвостом.
  - Ты подумал, что это тебе? - вздохнул мальчик, - ладно ешь, что уж теперь...
  Колона прошла. Часть людей, собравшихся на площади, потянулась следом, но Франц повернул в другую сторону. Теперь он знал, что место на складе свободно, но ему почему-то не хотелось туда идти.
  - Пойдём на старое место, Медведь, - обратился он к собаке, имея в виду один очень неплохой склеп на еврейском кладбище.
  Медведь радостно оскалился. Он лежал у ног Франца и жевал хлеб, сжимая его сложенными передними лапами.
  
  И тут раздался звонкий отчаянный крик:
  - Франц!
  Мальчик увидел, как к нему со всех ног бежит Фрида. Она бежала так быстро, Франц даже не представлял себе, что она умеет так быстро бежать. "Он" едва поспевал за своей женой. Платок съехал у Фриды с головы, волосы растрепались, левая рука держалась за сердце.
  Фрида почти упала на колени перед Францем. Мальчик никак не мог понять, что заставило её так быстро бежать к нему, так волноваться. Пёс Медведь недовольно зарычал, но Фрида это не заметила.
  Она трясла и обнимала Франца, повторяя:
  - Куда же ты ушёл, зачем? Я чуть не умерла от беспокойства! Почему ты ничего не сказал, ни мне, ни отцу?
  Отцу? Гм... Франц поднял глаза с Фриды на её мужа. Великан смотрел на свою жену, и его лицо не выражало ничего кроме участия.
  
  - Тебя видела соседка, она шла с рынка, и сказала, что ты на площадь пошёл. А я ведь знаю, что тут должны вести дезертиров. А если бы ты захотел пойти за ними дальше? - обнимая и тормоша Франца, спрашивала она.
  - Я не захотел пойти за ними, - наконец смог хоть что-то ответить Франц, - но многие пошли.
  - Ох, сынок, - бессильно выдохнула Фрида, - зачем же ты ушёл из дома?
  Франц вдруг почувствовал себя очень маленьким и очень-очень глупым.
  - Я думал, что больше не нужен тебе, - пробормотал он и заплакал.
  - Эй, парень, ты это брось, - вдруг вмешался Вильгельм, помогая жене подняться, - как это ты ей не нужен? Фрида - верная душа, уж если она взяла тебя в сыновья, приглянулся ты ей (уж не знаю, чем), то она тебя ни за что не оставит. Да и меня не бойся. Чёрт с ними с сапогами.
  Вильгельм неожиданно улыбнулся. Франц несмело посмотрел на него и улыбнулся тоже. Домой они вернулись уже настоящей семьёй. Причём в семье этой появился ещё один нахлебник - одноглазый пёс по кличке Медведь. Фрида, заметив, что собака идёт за Францем, как привязанная, заявила мужу, что давно хотела завести собаку, так как жить одинокой женщине с ребёнком одной в доме страшновато.
  
  ========== Глава XIV ==========
  
  Пару дней у них прошли в полной идиллии. Франц помалкивал, наблюдая отношения взрослых. Он чувствовал, что поступил несправедливо с Фридой, которая, оказывается, так волновалась о нём. Вильгельм тоже говорил немного, так как вообще был немногословным. Зато Фрида щебетала, что птичка. Франц её просто не узнавал. Куда делась та бледная, больная, измождённая женщина, которая повстречалась ему на кладбище? Нет её. Вместо неё появилась особа ещё сравнительно молодая, вполне счастливая и даже кокетливая.
  На третий день Вильгельм с утра куда-то ушёл, а вернулся только к обеду. Он принёс с собой какую-то потрёпанную книжонку, на обложке которой были нарисованы дети в масках зайцев и кошек.
  - Азбука, - объяснил Вильгельм, - парень ты сообразительный, буду тебя учить читать. Мне, конечно, скоро возвращаться в полк, отпуск только две недели, но ничего - Фрида продолжит твоё обучение. Иди-ка сюда!
  Неожиданно дело пошло очень быстро. Франц скрыл от своих названных родителей, что некоторые буквы ему показала ещё в приюте рыженькая Марта. Во время своих странствий по улицам города он узнавал эти буквы на вывесках, а иногда их даже удавалось сложить в слова.
  
  Вильгельм чесал затылок в весёлом недоумении:
  - Я слышал, что бывают способные дети, но чтобы такое...
  - Я же говорила тебе, - светилась улыбкой Фрида, - что наш Франц - очень талантливый мальчик, всегда такой был. Даже когда был совсем крошкой.
  - Не выдумывай, - хохотнул её муж, - откуда тебе знать, каким он был раньше, ты даже не знала его тогда. Всегда всё преувеличиваешь.
  Он продолжал объяснять Францу правила чтения, но маленький ученик отвлёкся. Он думал о том, что мешало его названной маме забрать его в семью раньше, ещё до отъезда? И почему она говорит "ему", что не знала Франца раньше? И зачем она выдумала каких-то умерших от инфекции родителей, которых на самом деле никогда не было? Он ей нравился всегда, это было ясно. Можно было сказать даже больше - она любила его, Франца, всегда. Тогда почему же она не взяла его из приюта сразу, когда поняла это? Она врёт своему мужу о его происхождении, значит дело именно в том, что мужа она всегда любила больше, чем Франца! Это "он" не хотел, чтобы Франц появился в семье! Это из-за "него" ему пришлось все эти годы терпеть непонимание, обиды и унижения!
  
  - Ну что? Как это читается? - спрашивал Вильгельм уже в третий раз.
  Франц молчал, обдумывая своё открытие и глядя в пол.
  Вильгельм вздохнул облегчённо:
  - Ну, понятно, ты же не можешь запоминать с такой скоростью, ты не дьявол, а обычный ребёнок. Ясное дело, что ты уже устал. Завтра продолжим.
  Вильгельм встал, хлопнул огромной тяжёлой ладонью по книжке, потянулся:
  - А не сходить ли нам всем вместе погулять?
  - Ой, у меня совсем нет времени, - ответила, отрываясь от стирки Фрида, - посмотри белья сколько замочено, да и обед не готов. А вы с Францем сходите.
  По выражению лица Вильгельма было заметно, что он ждал совсем другого ответа, но чтобы не огорчать жену, он, вздохнув, накинул куртку и коротко кивнул Францу:
  - Ну что, пошли?
  Они бок о бок вышли со двора и направились к морю, но не в сторону порта, а по южной окраине, вдоль каменистого русла широкого ручья. Собака Медведь носилась вокруг них кругами, радуясь прогулке.
  - Скажи мне, - спросил Вильгельм, - кем был твой отец? Тебе, наверное, очень его не хватает, и ты злишься, что я не могу его заменить, да? Поэтому и испортил сапоги, да?
  - Я не испортил сапоги, их мама Фрида на следующий день натёрла ваксой, и они стали ещё лучше, чем были! Я хотел просто ей помочь! Ты же сам не чистишь свои сапоги, - тихо, но резко ответил Франц, глядя на дорогу перед собой.
  - Ну не испортил, так хотел испортить, - беспечно махнул рукой Вильгельм и повторил, - расскажи, каким был твой отец, чем он занимался.
  
  Франц оказался в весьма щекотливом положении. Прежде чем что-то говорить о своих вымышленных родителях, было бы неплохо оговорить все детали с Фридой, чтобы потом не получалось противоречий. К тому же мальчик вполне понимал, что Фрида как взрослая сможет придумать биографии его родителей более правдоподобно. Но делать было нечего, и он буркнул:
  - Да обычный он был, ходил на работу.
  - Ты разве не знаешь, что он делал на работе? - удивился Вильгельм.
  Они проходили как раз мимо фруктовой лавки, где за запылённым окном на ярко освещённой солнцем витрине стояла корзина с лимонами, апельсинами и виноградом, сделанными из папье-маше.
  - Фрукты выращивал, - сказал Франц, посмотрев на витрину.
  - Достойное занятие, - серьёзно произнёс мужчина, стараясь расположить к себе мальчика.
  Франц поднял с земли камешек и швырнул его в ручей:
  - А вы не хотели раньше иметь детей? - спросил он.
  Вильгельм задумался и с максимальной честностью ответил:
  - Признаться, никогда не задумывался об этом. Нам с Фридой и вдвоём хорошо было, - мужчина нервно сглотнул, вспомнив тот роковой день, когда у Фриды произошёл выкидыш, едва не стоивший ей жизни. - Во всяком случае, мне с нею было хорошо. Сами мы, как видно, родить ребёнка не можем. А взять из приюта... Кто знает, что из него потом вырастет. Не все приютские имели таких достойных родителей, как твои. Когда-то, ещё до отъезда, Фрида заговаривала со мной о каком-то ребёнке. Но там была такая мать...
  - Какая? - настороженно спросил Франц.
  - Да лучше тебе не знать, какая, эта история не для детей. Помню её - молчала и зыркала на всех, как филин... А глазищи и впрямь, как у филина. Вот как ты хмуришься... Хотя не важно. Мы уехали, не до того было, а теперь вот ты... Ну я как считаю, если она тебя взяла, даже со мной не посоветовавшись, значит, ей ребёнок край как нужен - женщина. А я тебя не обижу. Вот мы с тобой получше познакомимся, подружимся... Только бы быстрей закончилась эта война...
  
  "Очень нужно мне с тобой знакомиться и дружить", - ожесточённо думал Франц, шагая рядом с Вильгельмом. Он ни словом, ни жестом не выдал той бури, которая творилась в его душе. Вот этот человек, который идёт рядом так беззаботно, чувствует себя правым, и так откровенно рассказывает, почему Фрида не смогла забрать его из приюта несколько лет назад, именно этот человек и виноват во всех его несчастьях! И ещё его мать. Когда он думал о матери, о его настоящей матери, которая когда-то его родила и бросила в приюте, (или не бросила?) в душе вставала чёрная волна ненависти и страха. Он очень хотел всё узнать о ней и боялся этого знания больше всего на свете.
  С другой стороны то, что его мать у всех сестёр-воспитательниц вызывала ужас и отвращение, а разговаривали о ней только отрывочными слухами, шёпотом, опасаясь детских ушей, вызывало у Франца какое-то извращённое чувство гордости. У него мать не такая как у всех в приюте - несчастная воровка, пьяница или малограмотная крестьянка, умершая от болезней и непосильной работы. У него мать... Кто? Он не мог ответить на этот вопрос. Это была огромная мрачная тайна его жизни, которая накладывала большой отпечаток на формирование его личности.
  Они вышли на обрыв над морем. Сверху волны казались неподвижными, начерченными тонким пером. Всё вокруг вдруг показалось Францу ненастоящим, нарисованным, как на раскрашенной детской картинке - и море, и чахлые кустики жёлтой травы над обрывом, и этот большой, чужой человек рядом. Вот бы взять да и стереть его, или смыть водой! Но даже, если такого большого человека смыть водой с рисунка, на его месте останется большое, грязное пятно. Этот человек испортил картину их с Фридой спокойной, чистой жизни, той жизни, которая могла бы быть, если бы Фрида забрала его раньше.
  Он бы был другим мальчиком. Наверняка он бы уже умел читать и завязывать шнурки. И новый костюм бы был обычным делом, и носить его не было бы так неудобно.
  Но разве Фрида поступила справедливо, отказавшись от него в пользу этого мужчины? Вот он какой огромный и сильный! Разве ему так уж была необходима её любовь и забота? Разве он не мог прожить один, без неё? Но нет, Фрида выбрала "его", а Франца бросила в приюте и забыла. Забыла так же, как когда-то его родная мать! Разве она вспомнила о нём потом, как вернулась в город? Начала искать? Нет! Она пошла на кладбище на могилу матери, мёртвой матери, а о нём, живом, даже не подумала, они встретились случайно!
  Что ж, значит, что от этих людей, этих "названных родителей" всегда можно ожидать внезапного предательства. И лучше самому уйти от них, чем ждать, когда они его снова бросят. А он теперь вовсе не такой беспомощный малыш. Он уже жил сам по себе и вполне сможет сам о себе позаботиться.
  Обратно они возвращались в полном молчании. Даже Медведь повесил голову и только вяло обнюхивал обочины дорог, недоумевая, что случилось с людьми, почему они такие скучные и молчаливые.
  Вильгельма и самого приводило в недоумение странное поведение мальчика, который ещё вчера был бойким и разговорчивым. "Видимо, не надо мне было спрашивать его про отца, - думал Вильгельм с сожалением, - парень скучает по родителям, а тут я со своими расспросами"
  Дома Франц вёл себя почти, как обычно, хотя Фрида сразу заметила некоторую холодность в его поведении.
  - Вы что, поссорились, - спросила она мужа.
  - Да нет, что ты! Ничего такого, - горячо ответил Вильгельм честно глядя в тревожные глаза жены, - наверное, парень просто скучает по родителям.
  Фрида промолчала.
  
  Франц выделил себе несколько дней для того, чтобы запастись на первое время продуктами. В эти дни он, сцепив зубы, старался не уворачиваться от поцелуев на ночь, которыми регулярно награждала его названная мать и от грубоватых похлопываний по плечу Вильгельма. Иногда ему хотелось забыть свою обиду и начать жить по прежнему. Но он тут же намеренно растравлял свою обиду, припоминая самые тяжёлые моменты своей жизни в приюте - издевательства Бруно Вальтера и других старших мальчишек, холодные ночи под тонким одеялом, несправедливость и непонимание сестёр-воспитательниц и, глядя на Вильгельма потемневшими от обиды глазами говорил про себя: "Это он. Это всё из-за него"
  При этом мальчик вёл себя почти естественно. Он даже не отказывался от уроков грамоты, которыми с ним ежедневно занимался названный отец. И через несколько дней Франц уже мог вполне сносно читать короткие предложения в детских книжках. Вильгельм восторженно хлопал его по плечу и смотрел на Фриду с восхищением, как будто бы Франц и правда был их собственным сыном и к его необыкновенным способностям они имеют какое-то отношение. Но Франц не реагировал на похвалы. "Сейчас, то ты меня хвалишь, а потом..." - озлобленно думал он.
  
  Вильгельм раздражал его всем - слишком громким смехом, постоянным запахом табака, который с его появлением сразу заполнил маленький домик, а самое главное новым выражением лица Фриды. С появлением мужа женщина как будто поглупела. Она теперь иногда хихикала так противно, как хихикали в приюте только самые глупые старшие девчонки. А взгляд, которым она иногда смотрела на мужа, этот светящийся, полный любовью взгляд, казался Францу просто отвратительным.
  Она никогда не смотрела так на него, Франца. Почему? Ответ казался ему вполне ясным - она его не любит.
  По малолетству Францу в голову не приходил вопрос, зачем бы вообще этим людям было брать себе в семью обузу в виде чужого ребёнка, если бы Фрида его не любила?
  В приюте ходили страшные рассказы о том, что некоторых детей берут в семьи для того, чтобы потом морить голодом и заставлять целыми днями работать на приёмных хозяев. Но Франц был слишком мал и слишком мало умел, чтобы от него в доме была какая-то польза. Поначалу, до появления Вильгельма, он изо всех сил старался помочь своей названной матери по хозяйству хоть в чём-то, но чаще всего из этого ничего не выходило, и Фриде приходилось убирать за ним следы его неумелых усилий.
  
  Всё это проходило мимо его сознания. Он пока видел только свою огромную обиду, которая заслоняла от него душевную красоту этих людей, что готовы были отдать ему всю заботу и теплоту, на которую были способны.
  Каждый ужин, а иногда и обед, Франц незаметно прятал в карман что-то со стола. К концу недели небольшой мешок, который Франц спрятал в прихожей за сундуком, был полон. Он проснулся на рассвете, как будто кто-то сказал ему: "Пора"
  Мальчик оделся, вытащил из-за сундука свой мешок, свистнул Медведю и вышел со двора. Приёмные родители ещё крепко спали, совершенно не догадываясь о его намерениях, тем более, что с момента разговора Франца с Вильгельмом уже прошло несколько дней. Но Франц умел ждать и никогда ничего не забывал.
  
  ========== Глава XV ==========
  
  Проснувшись, Фрида была очень удивлена, что мальчика нет дома. Но Вильгельм легкомысленно махнул рукой:
  - Проснулся рано, нас будить не хотел, пошёл погулять.
  Они некоторое время ждали его к завтраку, потом к обеду...
  Вскоре стало ясно, что мальчик не просто вышел погулять, в этом случае он бы уже давно вернулся. Он или опять решил уйти из дома или с ним случилось несчастье.
  Фрида перебирала в уме каждую минуту предыдущего дня. Всё было, как обычно. Франц читал с Вильгельмом детскую книжку, с аппетитом ел, ни на что, вроде бы, не обижался... Он не мог уйти сам, на это просто не было причин. А если так, то... Фрида с ужасом вспомнила, что на днях видела в городе цыган.
  - Ты не думаешь, что его могли украсть цыгане? - робко спросила она у мужа.
  - Франц не младенец в коляске, он большой, шустрый, сообразительный парень, он бы не пошёл ни за какими цыганами, - хмуро ответил Вильгельм, - не бойся, он вернётся. Может быть, к старым приятелям в приют заглянул, заигрались...
  В отличие от своей жены, Вильгельм отлично помнил, когда именно поведение Франца резко изменилось, это случилось как раз во время этой их совместной злополучной прогулки. Мальчишка вернулся домой в тот день сам не свой. "Что же я ему такое сказал?" - пытался припомнить мужчина, но ему ничего особенного не приходило в голову. Внезапно он подумал: "А что, если я не прав? Если Франца ранят воспоминания о его отце вовсе не потому, что он скучает? Может быть, отец просто бил мальчишку? А тут я со своими расспросами... Эх..."
  
  - А расскажи-ка мне подробнее о его родителях, - попросил он жену.
  - Да не знаю я ничего! - в сердцах воскликнула Фрида, - в документах только записано, что умерли они от кишечной инфекции, вроде булочники они были.
  - Булочники? - удивился Вильгельм, - а он мне сказал, что его отец фрукты выращивал.
  - Ну да, - сбавила тон Фрида, - сначала, наверное, фрукты выращивали, потом в город переехали и булочную купили, откуда я знаю!
  - Если булочную, то неплохо бы знать адрес, может быть, он туда пошёл. Давай подождём до завтра, я думаю, что он всё же вернётся, а если нет, пойдём утром искать. Сначала в приют, а если там нет, то возьмём адрес этой булочной, если там нет - тогда в полицию.
  Фрида промолчала. Меньше всего ей хотелось, чтобы Вильгельм шёл в приют. В этом случае тайна рождения Франца станет ему известна и скандала не миновать. Впрочем, скандала она боялась не слишком. Ей не хотелось, чтобы муж, который так хорошо принял мальчика, разочаровался в нём и узнал о её обмане. Но сейчас это было почти неважным. Главное, чтобы Франц вернулся.
  Когда Вильгельм после обеда взялся чинить дверцы кухонного шкафчика, о чём Фрида просила его уже давно, женщина вышла на улицу, накинув на плечи большой платок.
  День был серый, пасмурный, но дождя не было, только резкий восточный ветер пронизывал до костей. Улица была пустынной. Где-то вдалеке перелаивались собаки. "А ведь Медведя тоже нет", - заметила Фрида. Беспокоясь о мальчике, она с утра даже не вспомнила ни разу о собаке. Медведь обычно вылезал из-под крыльца, едва только кто-то выходил из дому, а теперь нет его...
  
  Как ни странно, это Фриду немного успокоило. Если нет Медведя, значит, Франц, скорей всего ушёл всё-таки сам, а не был похищен цыганами. К тому же Медведь для Франца хороший защитник.
  Женщина повернула лица навстречу ветру. "Ты только возвращайся, - просила она мысленно своего приёмного сына, - мы сделаем всё, как ты хочешь, только вернись"
  Наутро Франц не вернулся.
  - Давай разделимся, терять время не стоит, - предложила Фрида мужу, - я пойду в приют, а ты в полицию. Мужчину, тем более военного, они выслушают более серьёзно.
  Вильгельм почесал в затылке:
  - Время терять, конечно, не стоит, но я хотел бы сам посмотреть, его документы, узнать о мальчишке всё, что возможно - где он жил, есть ли родственники...
  - Я сделаю для тебя выписку, - нервно ответила Фрида, решительно накидывая на плечи облезлую горжетку.
  Вильгельм понял, что сейчас с женой лучше не спорить. На углу улицы они разошлись в разные стороны. Вильгельм направился в полицейский участок, а Фрида знакомой дорогой - в монастырский приют.
  
  Она почти бежала. При этом у неё было почти стопроцентное убеждение, что Франц в приют не приходил. Она понимала по его отрывочным рассказам, что никаких друзей-приятелей у него там не осталось. Их и не было у него никогда. Но пойти в приют надо было, во-первых, на всякий случай, во-вторых, потому, что выше приюта находилось как раз то кладбище, где она впервые встретила Франца, и где она надеялась найти его и сейчас. "Только бы он был там, только бы там...", - бормотала несчастная женщина, задыхаясь от быстрой ходьбы.
  Чем ближе она подходила к зданию приюта, тем почему-то более тревожно становилось у неё на душе. Внезапно на повороте улицы, она увидела поднимающиеся над низкими крышами чьих-то сараев клубы дыма. Фрида охнула и ещё ускорила шаг.
  Да, горел приют. Ещё издали она увидела несколько пожарных подвод и суетящихся горожан, которые бестолково бегали вокруг здания с вёдрами. В стороне толпились кое-как одетые дети, похожие на мокрых птенцов.
  Все вполне резонные размышления о том, что Францу нет причин возвращаться в приют, откуда он сбежал много месяцев назад, где у него не осталось ни друзей, ни любимых воспитательниц, разом вылетели из головы Фриды. Она рванулась прямо в кричащую от страха и возбуждения толпу, прямо в дым и копоть, пытаясь отыскать там своего ребёнка. В этот момент она сразу забыла о том, что Франц приёмный, что он ей не родной по крови, что у неё даже нет документов, подтверждающих его усыновление. За то не слишком долгое время, когда мальчик жил с ней, она так и не собралась оформить эти документы. Всё это было неважным, важным было только убедиться, что Франц жив!
  
  Во двор приюта попасть было невозможно, хотя забор уже лежал поваленный пожарными. Полиция держала местных жителей на безопасном расстоянии. Толпа всё увеличивалась. Едущие со стороны рынка подводы цеплялись друг за друга, застревали, люди ругались, некоторые плакали. Но в дыму очень трудно было понять, находится ли кто-то внутри.
  Фриду очень пугало то, что среди суетящихся и орущих людей она не видела ни одного знакомого человека. Она, как можно громче, выкрикивала имя своего приёмного сына, но ей казалось, что в общем шуме её голос вообще не слышен. Но вдруг в толпе мелькнуло лицо сестры Ребекки. Фрида не слишком хорошо знала эту женщину, хотя в прошлые годы они здоровались. Насколько Фрида помнила, сестра Ребекка не была воспитательницей, она занималась приёмом пожертвований и вела счета приюта. Она схватила эту женщину за рукав и, задыхаясь, спросила:
  - Дети?.. Всех детей спасли?
  - Детей спасли, они как раз были в церкви, - ответила сестра Ребекка, вряд ли понимая, с кем она говорит и рассеянно глядя по сторонам близорукими глазами, - в изоляторе было двое больных, их сестра Анна вывела. То, крыло, где у нас маленькие, не пострадало.
  Фрида машинально глянула на хорошо знакомое ей "младенческое" крыло. Его действительно огонь не тронул, только высокие окна зловеще озарялись языками пламени, которое охватывало основной корпус.
  - Это у какого же ирода рука на детей поднялась? - шумели люди в толпе.
  - Прямо как в Тироле, - раздался невдалеке относительно спокойный мужской голос, - помните дело об Инсбрукской убийце? Девчонка взяла и сожгла своих товарок по гимназии. Я был тогда там, на процессе - совершенно бессовестная девка была. Надеюсь, что она уже сдохла в тюрьме.
  И тут Фрида поняла, что значит выражение "Земля уходит из-под ног". Весь мир перед ней ощутимо качнулся. Руки и ноги стали ватными, она перестала их чувствовать, а воздух наоборот - превратился в твёрдую субстанцию, наподобие кирпичной стены, которую вдохнуть никак не возможно. Фрида хотела крикнуть, но не смогла. Сердце и левую руку пронзила такая сильная боль, что женщина потеряла сознание.
  
  Очнулась Фрида дома. Первое, что она увидела было встревоженное лицо мужа.
  - Ну вот, доктор так и говорил, что ты скоро придёшь в себя, - напряжённо улыбнулся ей Вильгельм.
  - Франц?.. - произнесла Фрида совершенно серыми губами.
  - С ним всё в порядке, - быстро ответил Вильгельм, - мне сказали в полиции, что на пожаре никто не погиб, Франца в приюте не было. Несколько монашек получили ожоги, а дети все целы, не волнуйся. Полиция будет его искать. А я как заметил дым и понял, что со стороны приюта, сразу побежал туда. Тебя уже люди занесли в аптеку, доктора позвали. Доктор сказал, что перевозить можно, я подводу взял и привёл тебя домой.
  - Откуда ты знаешь, что с ним всё в порядке? - безнадёжно спросила Фрида и отвернула голову к стене.
  - Ничего с ним не сделается. Он сам умеет о себе позаботиться. Он не стоит того, чтобы ты теряла сейчас ради него здоровье, ведь доктор сказал что...
  - Что? - встрепенулась Фрида.
  - Это ещё не точно... Но доктор считает, что это возможно... может быть у нас будет ещё свой ребёнок. Что ты мне на это скажешь?
  Предположение показалось Фриде настолько невероятным, что она восприняла его как нечто, что не имеет к ней никакого отношения. Но потом женщина задумалась. Конечно, срок ещё очень небольшой, но... А если это правда? Она слышала много раз о том, что часто бездетным женщинам удаётся забеременеть вскоре после того, как они берут в семью приёмного ребёнка. Неужели, правда? Краска медленно возвращалась в бледное лицо Фриды. Сколько раз так было: ей казалось, будто она, наконец, станет матерью. Но ни разу эти надежды не подтверждались, и Фрида уже перестала надеяться. Лучше не думать об этом сейчас. Надо найти Франца.
  
  Внезапно она вспомнила жуткую догадку, которая поразила её на пожаре. А что если виновником пожара был именно Франц? Дурная наследственность. Разве не убеждали её монашки держаться подальше от этого ребёнка? И вот подтверждение? Сомнения у неё оставались, но она была почти уверена, что Франц решил повторить поступок своей матери. Только откуда он о нём узнал? Или не узнал, а просто поступил так бессознательно?
  Вильгельм с удивлением видел, что слегка порозовевшее лицо жены снова приобретает пепельно-серый оттенок. Он достал из маленького пузырька, который ему оставил доктор, белую горошину лекарства и сунул жене в рот:
  - Держи под языком, это от сердца. Доктор сказал, что тебе нужно регулярно лечиться. Как это всё не вовремя, у меня послезавтра заканчивается отпуск, да и денег впритык...
  - Деньги есть, - едва ворочая языком, произнесла Фрида, - я своё наследство ещё не трогала.
  Фриде и правда осталась от матери небольшая сумма и несколько не слишком ценных побрякушек, которые можно было в крайнем случае продать.
  - Ничего, вернусь на фронт, буду получать выплаты, только бы они до вас доходили вовремя, - твёрдо сказал Вильгельм.
  Фрида оценила это "до вас". Но ей самой было очень страшно и вовсе не из-за риска остаться без денег с двумя детьми. Вопрос "Франц устроил пожар или не Франц?" теперь стал главным вопросом её жизни.
  А Франц в это время весело шагал по дороге от еврейского кладбища, где он провёл ночь к выходу из города. Оказалось, что он соскучился по этой вольной жизни, когда не надо есть по часам и думать о том, что нельзя класть локти на стол.
  Еды, которую он унёс из дома Фриды, должно было хватить ещё дня на три-четыре, поэтому мальчик решил посетить деревню. Когда-то в приюте старшие ребята говорили, что в деревне прокормиться гораздо легче, чем в городе, да и вообще жизнь там проще.
  К полудню Франц устал и остановился перекусить на придорожном камне. Когда он вытащил из своего мешка сыр и хлеб и уселся на камне, беспечно болтая ногами, он увидел, что в городе что-то горит. Столб чёрного дыма поднимался в небо и смешивался там с тёмно-серыми низкими тучами. Франц смотрел на дым с удовольствием, радуясь, что уж в этом пожаре его никто не обвинит. Со стороны города показалась крестьянская повозка, на которой сидела толстая женщина в пёстром платке и девчонка лет десяти.
  - Слыхал, парень, - обратилась она к Францу добродушно, - городские-то до чего дошли - монастырский приют сожгли! Ужас! А бабёнка одна, видать, ребёночка своего туда сдала, как увидела пожар, раскричалась: "Франц, Франц!", а потом - хлоп - в обморок! А мы с базара едем, хорошо, что распродаться с утра успели. Хочешь, тебя подвезём? Куда тебе? Мать твоя что, побираться тебя отправила?
  
  Франц молчал. Он знал, что Франц в приюте был один - это он сам. Может быть, в последнее время появился ещё кто-то? Он вспомнил сына счетовода. Имя не такое уж редкое... "Это другой Франц", - сказал он себе твёрдо.
  - Ты чего молчишь? Немой? - продолжала приставать тётка.
  - Нет, не немой, - ответил Франц, - я отца тут жду.
  - А вот в чём дело! - толстуха расплылась в улыбке, - а то я смотрю, что такой малец один на дороге делает.
  Подвода проехала. Франц продолжал сидеть на камне. Идти в деревню ему уже расхотелось. Во-первых, он очень хотел посмотреть, полностью ли сгорел ненавистный ему приют? Во-вторых... Рассказ женщины его беспокоил. А что, если звали именно его? А звать его могла только Фрида. "В обморок - хлоп", вспомнил он слова толстухи. Разве можно упасть в обморок из беспокойства о том, кого не любишь? И с чего это он решил, что приёмные родители не любят его? Первоначальные доказательства показались вдруг Францу глупыми и мелкими, а волнение за Фриду с каждой секундой увеличивалось.
  Франц спрыгнул с камня и уверенно зашагал обратно в город.
  
  ========== Глава XVI ==========
  
  Недалеко от старых полуразвалившихся ворот, которые неофициально считались городской межой, он услышал тихий свист из придорожного оврага. Змея? Но Медведь, который резво бежал рядом только приподнял уши с интересом. На змею бы собака реагировала бы по-другому. Да и какие змеи в это время года.
  Франц остановился и с любопытством уставился в заросли каких-то колючих кустов, покрывающих склоны оврага. Свист повторился, и Франц заметил, что он стал ещё громче.
  Пока Франц раздумывал, что же ему делать, Медведь с громким лаем бесстрашно кинулся в кусты и выгнал оттуда крайне странного человека, который показался Францу смутно знакомым. Одежда человека была настолько рваной, грязной, покрытой репейником, что её можно было скорее принять за грязную шкуру животного, чем за человеческое одеяние.
  Но приглядевшись внимательней, Франц узнал женскую кофту и солдатские штаны, которые видел уже два раза. Прямо на него с громкими ругательствами бежал уже знакомый дезертир, а Медведь скакал следом, норовя цапнуть странного человека за ногу.
  
  - Нельзя, Медведь, нельзя! - закричал Франц.
  Собака недовольно заворчала, но послушалась, что для Франца было неожиданным. Он первый раз отдавал приказ своей собаке. Дезертир, как только опасность быть укушенным миновала, тут же накинулся на мальчика:
  - Ты собаками людей травишь, да? Кто тебе позволил собак тут своих распускать?!
  Хотя голос у этого человека был весьма угрожающим, но весь вид его был таким жалким, что Франц ни капли не испугался. В какой-то момент ему даже показалось, что дядька сейчас расплачется.
  - Он не кусается, - сказал Франц немного свысока, кивая на Медведя, - он меня слушает.
  Дезертир вдруг присел на корточки, вскинул на Франца красные воспалённые глаза и грубо спросил:
  - Еда есть?
  - Да, - великодушно ответил Франц, и полез было в свой мешок, где оставалось ещё достаточно съестных припасов, но дезертир быстро выхватил мешок и запустил туда свою грязную до землистой черноты руку.
  Франц почти с ужасом наблюдал, как он достаёт из мешка крутые яйца и ест их почти в скорлупе, только слегка раздавив в пальцах.
  Сколько же не ел этот человек? Наверное всё это время с того дня, как Франц видел его на площади в колоне таких же странных людей - дезертиров. Но почему он не пошёл на рынок? Там всегда можно разжиться хоть какой-то едой, за самую незначительную помощь торговцам.
  
  Но тут Францу в голову пришла мысль, что не всё так просто. Если этот дядька прячется сейчас в овраге, значит, что ему нельзя показываться на глаза людям, а Франца он не боится, потому что он ребёнок. За эти дни Франц так и не спросил у своих названных родителей, что означает слово "дезертир", ему, поглощённому своими переживаниями, было не до того. Но Франц смутно осознавал, что слово это значит что-то плохое. Человек, поглощавший его еду, был уже не вполне человеком, это было какое-то дикое существо, управляемое чувством голода.
  Когда мешок почти опустел, дядька неожиданно крепко схватил Франца за руку:
  - Пошли. Тут нора есть. Ты же искал, где ночевать. Вот там можно. Я покажу тебе свою нору, а ты будешь приносить мне еду. Я сбежал от расстрела и вырыл себе нору.
  - Не нужна мне никакая нора! - возмущённо закричал Франц, - у меня есть родители, я домой иду!
  - Врёшь, - зло ухмыльнулся дезертир, - нет у тебя никакого дома и никаких родителей. С чего бы ты тогда со мной на портовом складе ночевал?
  - Тогда не было, а теперь есть, - твёрдо ответил мальчик, пытаясь вырваться из цепких, как клешни пальцев.
  Дезертир держал его крепко и только посмеивался, но он совсем забыл о присутствии Медведя.
  Собака лохматой молнией мелькнула в воздухе и вцепилась в тощий, обтянутый драными штанами, зад дезертира.
  Воспользовавшись этим, Франц вырвался и бросился бежать по направлению к городу. Дезертир подобрал круглый камень размером с гусиное яйца и, в сердцах, бросил его вслед мальчику.
  
  Камень попал по затылку. Франц упал, как подкошенный. Дезертир попробовал подойти и проверить, жив ли мальчик, но Медведь не подпустил его. Он сел рядом со своим маленьким хозяином и стал лизать огромную шишку, на глазах вспухающую на его голове. Дезертир бессильно выругался и пошёл в противоположную от города сторону, подволакивая ногу.
  Прошло не менее получаса, пока Франц пришёл в себя. Слабо застонав, он приподнялся на локтях и огляделся вокруг. Окружающий пейзаж показался мальчику совершенно незнакомым. Он не помнил, как здесь оказался. Его сильно тошнило, кружилась голова. Медведь, увидев, что хозяин очнулся, начал радостно лизать его лицо. Франц в бессилии снова опустился на землю и лежал так до той поры, пока его не подобрал на свою телегу угольщик. Этот человек доставил мальчика, который находился в полусознании, в городскую больницу для бедных.
  Медведь терпеливо бежал за телегой до самой больницы, но внутрь его не пустили. Собака некоторое время пыталась всё же проникнуть за узкие, выкрашенные дешёвой белой краской двери. Медведь прыгал, ластился ко всем входящим и выходящим, лизал им руки. Но всё было бесполезно. Пёс лёг на землю недалеко от больничного крыльца, опустил голову на лапы и чутко задремал.
  
  А у Вильгельма вскоре настал последний день отпуска. Как ни тревожился он, оставляя больную жену, которая была ещё очень слаба, но как человек военный понимал, что опоздание недопустимо. Все попытки найти Франца ни к чему не привели. Мужчина ещё в день пожара обошёл все больницы, осмотрел все заброшенные склады и сараи, куда он бы мог спрятаться. Правда, торговцы с рынка рассказывали, что видели у прилавков большую лохматую собаку. Вильгельм понимал, что эта собака, вполне возможно, Медведь. Но если Медведь бегает один, то это нехороший знак. Собака вряд ли оставила бы Франца, а если оставила, значит, возможно, мальчика уже нет в живых.
  Вильгельм ничего не сказал о своих опасениях жене, которая и так не находила себе места от беспокойства за Франца.
  До последнего дня он надеялся, пару раз ходил в полицию, но всё было бесполезно. В эти неспокойные дни у полиции хватало дел, кроме поисков строптивого мальчишки.
  Пожар в приюте оставался главной новостью города. Слухи ходили самые невероятные - от диверсии русских шпионов, до мести обиженного на строгие порядки сироты.
  Не зная ничего, о происхождении Франца, Вильгельм даже мысли не допускал, что их с Фридой приёмный сын может быть причастен к этой истории. Но Фрида, когда до неё доходили все эти слухи, бледнела и обмирала. Гораздо больше, чем предполагаемое преступление Франца её беспокоило опасение, что Франц сам погиб в огне. И сколько ни твердил ей муж, что по сведениям полиции в пожаре никто не погиб, этот страх не давал ей вздохнуть полной грудью.
  
  Она не могла ни выходить в город, ни работать по дому. Вильгельм сам готовил обед, как умел, и кормил жену с ложки. Доктор, которого он вызвал перед своим отъездом, сказал, что болезнь сердца развивалась у Фриды, видимо, уже очень давно, но женщина не обращала на неё внимания. Предположение о беременности Фриды доктор подтвердил, но после этого досадливо цыкнул и строго покачал головой; беременность больной женщине сейчас была совсем некстати.
  Утром в день отъезда мужа, Фрида всё-таки встала с постели и приготовила завтрак. Ноги у неё были ватные, левая рука и вся левая половина груди ныла, голова кружилась. Но Фрида старалась казаться бодрой, чтобы Вильгельм не беспокоился о ней.
  Конечно, Вильгельма не обманули её робкие попытки казаться такой, как раньше, и целуя её бледные губы на прощание, он про себя выругался: "Ну вернусь, попадётся мне этот паршивец..."
  Фрида осталась стоять на крыльце, глядя вслед удаляющейся фигуре мужа. Первый раз в жизни она не пошла провожать его на станцию. Когда раньше Вильгельму приходилось куда-либо уезжать, она обязательно провожала его до вагона, давала ему с собой тугой узелок с домашней снедью и звонко целовала, не стесняясь присутствующих. Она была весёлая, здоровая, молодая женщина. Куда ушло всё это?
  
  Фрида опустилась на ступеньку крыльца, по-старушечьи кутаясь в платок. Фигура мужа скрылась за поворотом, а она всё смотрела ему вслед. На глаза набегали слёзы, но она их даже не замечала, машинально смахивая концом платка.
  И вдруг откуда-то сбоку раздался тихий детский голосок:
  - Мама... Ты почему плачешь, мама?
  Франц! Забыв про болезнь и слабость, женщина вскочила и резко повернулась. Да, это был Франц - похудевший, побледневший с белой повязкой на голове, но вполне себе живой и на первый взгляд абсолютно здоровый.
  Волна облегчения напополам с самой настоящей материнской яростью окатила Фриду, как будто прорвалась плотина.
  - Ах ты паршивец такой! Ах ты бессовестный паршивец! Есть ли у тебя сердце?! Отец обошел весь город, тебя искал! Ты знаешь, что он сегодня отправился на фронт и теперь будет там, вместо того, чтобы беспокоиться о себе, беспокоиться о тебе?! Глупый маленький засранец, да знаешь ли ты, что я пережила, пока тебя не было?!
  Она зажмурившись лупила Франца по чём попало маленькими слабыми кулачками и испытывала такое наслаждение от этого действия, какого не испытывала, наверное, никогда раньше.
  
  А Франц, вместо того, чтобы увернуться, что было совсем не сложно, только обнимал её и прятал лицо в складках её фартука. Эти бессильные побои доказывали ему любовь приёмной матери гораздо сильнее, чем множество любых ласковых слов.
  Фрида быстро устала и, охнув, боком опустилась опять на ступеньку крыльца. Впервые ей бросилась в глаза повязка на голове мальчика.
  - Почему у тебя голова перевязана? Где ты был?
  Франц испуганно смотрел на её посеревшее лицо. Ему не хотелось расспросов, уж лучше бы она продолжала его лупить, тем более это было совсем не больно.
  - Я был в больнице... - пробормотал он, опустив глаза.
  - Как в больнице? В какой больнице? Твой отец обошёл все городские больницы, что ты врёшь!
  - Я не вру! - горячо воскликнул Франц.
  Мальчик вскочил, глаза его сверкали.
  Фрида по лицу Франца поняла, что он действительно говорит правду.
  - А что с тобой? - спросила она, - тебя кто-то ударил?
  Франц не хотел волновать свою приёмную мать ещё больше. Даже такому малоопытному в сфере человеческих отношений ребёнку было понятно, что волнение Фриде вредно. Франц снова опустил глаза и сказал:
  - Нет, я упал. Мы играли с Медведем на улице, я бежал, споткнулся об него и упал. Меня подобрал дядька на телеге и отвёз в больницу.
  Фрида всплеснула руками:
  - Как же так! Почему в больнице не сказали Вильгельму, что ты у них? Почему ты сам не послал за нами?
  - Я хотел, но потом...
  - Что потом?
  Франц заплакал.
  
  Фрида тормошила его, задавала без конца одни и те же вопросы и покрывала его лицо такими же беспорядочными поцелуями, какими были минутой раньше удары её кулачков.
  Наконец Франц выдавил из себя посреди всхлипываний:
  - Мне казалось, что ты... Что ты меня не любишь...
  Фрида грустно улыбнулась:
  - Глупый маленький паршивец. Я бы не стала брать тебя к себе скрывать твою историю от мужа, переживать и волноваться, если бы не любила тебя. Какие ещё доказательства тебе нужны?
  - Никаки-и-их! - заревел Франц уже в голос.
  Мир был восстановлен.
  Франц в первый же день своего возвращения заметил, что дела у Фриды плохи. Он всячески старался ей помочь, и его неумелые усилия приносили свои плоды. Фрида постепенно оживала. Она всё веселее смотрела на мальчика, всё дольше оставалась на ногах, всё звонче начинал звучать её голос.
  
  Франц заметил, что в облике Фриды появилось и что-то новое - какая-то необъяснимая мягкость, которой не было ранее.
  Наконец, настал тот день, когда Фрида почувствовала себя достаточно сильной, для того, чтобы пойти в магистрат и заявить о намерении усыновить ребёнка мужского пола семи лет от роду Франца Нойманна. Способствовало этому и первое письмо, которое прислал Вильгельм с фронта. Это письмо было ответом на письмо Фриды, которое женщина послала мужу вдогонку. В нём она рассказывала о возвращении Франца и о своём твердом намерении оформить усыновление официально.
  К своему удивлению она там обнаружила собственноручно написанное Вильгельмом согласие на усыновление. Ожидая ответ мужа, женщина побаивалась, что принять окончательное решение сейчас Вильгельм не захочет, предложит отложить его до конца войны. Она даже не просила это согласие. Но Вильгельм спокойно и по-деловому писал, что если уж судьба послала им этого ребёнка, то они должны оформить все документы по закону.
  Единственный вопрос, который продолжал волновать Фриду, и который она не отваживалась задать Францу, был вопрос о причине пожара в приюте.
  
  ========== Глава XVII ==========
  
  День, когда он стал настоящим сыном Фриды и Вильгельма, Франц запомнил на всю жизнь. Швейная машинка Фриды опять стучала всю ночь. В результате наутро Франц получил отличное пальто, сшитое из старого мундира Вильгельма. В магистрате они долго толкались в коридоре среди разных людей, пришедших сюда по своим делам, и мальчику казалось, что все присутствующие украдкой поглядывают на его красивое пальто. Он гордо поднимал голову и слегка улыбался - ну да, вот такое пальто... Если я захочу, мне мама сошьёт ещё что-нибудь, да, она умеет... Я теперь всегда такое носить буду...
  Выдавая документы об усыновлении Фриде, бургомистр пожал Францу руку. Это было тоже новое приятное впечатление. Теперь он переносился в другой, высший мир, а приют с переваренной чечевицей и покрытыми печатью обносками остался далеко позади.
  По дороге домой они зашли в пекарню и купили свежих пирожных, а дома устроили праздничное чаепитие.
  
  Если физическое состояние Фриды стало намного лучше, то о её душевном состоянии так сказать нельзя было. Днём среди забот, глядя на весёлое личико Франца, она убеждала себя, что её мальчик ни в коей мере не может быть причастным к поджогу приюта.
  Они ложились спать, и первую половину ночи Фрида спала. Но в тот предрассветный тревожный час, когда засыпают даже пьяницы и домушники, женщина просыпалась от чёткого убеждения - поджог - это дело рук Франца! Перед ней, как живое, вставало лицо его матери, строчки газетных статей об "Инсбрукской трагедии", её сердце опять падало в бездну. Она думала - да, это он, это наследственность, и что делать? Страшней всего было то, что Франц ещё не знал о её беременности. Как он отнесётся к брату или сестре, которые должны родиться? Если на него так подействовало возвращение домой в отпуск Вильгельма, что он даже пытался дважды убежать, куда глаза глядят, что же тогда говорить о новом ребёнке?
  Он так ненавидел своих бывших товарищей и воспитательниц, что хотел их сжечь? Что же он захочет сделать с её малышом, который будет претендовать на всё её внимание, по крайней мере, на первых порах?
  
  Фрида до рассвета вертелась, не в силах уснуть от беспокойства. Иногда она даже плакала, не в силах придумать дальнейшую свою линию поведения. Наконец, женщина решила - так дальше нельзя. Она должна узнать, кто устроил этот пожар, иначе покоя в её семье не будет. Фрида бы очень удивилась, если бы узнала, что Франц думал то же самое. Ему в голову не приходило, что пожар Фрида может как-то связывать с ним. Он, как всегда, хотел справедливости. Дело в том, что недавно, отправленный в лавку за молоком, он встретил рыженькую Марту, которая когда-то учила его читать. Девочка шла с тяжёлыми тюками и одета она была даже хуже, чем в прежние дни в приюте.
   - О, каким ты стал франтом! - окликнула Марта Франца.
  Мальчик гордо улыбнулся:
   - Да, у меня теперь есть родители, ты знала?
  Не ответив, Марта вздохнула:
   - Повезло тебе. Я вот тоже уже не в приюте.
   - У тебя тоже родители? - спросил Франц.
   - Нет, я теперь ученица у портнихи.
   - Но ведь тебе ещё нет пятнадцати лет? - удивился Франц.
  
  В прежние времена раньше пятнадцати лет детей из приюта не выпускали. Марта стала рассказывать:
   - Теперь у нас всё не так. Здание наше сгорело. Теперь остался только тот корпус, где младенцы были, всех туда перевели. А тех, кто постарше, пораспихали в услужение, мне вот ещё повезло, я вроде как ученица. Но это только название одно, а на самом деле меня ничему не учат, вот послали забирать сукно, несу хозяйке. Так всё время - то за покупками, то лестницу мой... А один раз ночью хотела поучиться, покрутила швейную машинку, так она мне такое устроила!..
   - Но ведь это же неправильно! - возмутился Франц, - если ты считаешься ученицей, тебя должны учить?
  Девчонка хмуро усмехнулась:
   - Я ещё ничего, другим хуже... А вот Беппо, помнишь? Он же, кажется, дружок твой был... Так он на пожаре очень сильно обжёгся. Его хотели одни люди в семью взять, а после пожара никто брать не хочет, и поэтому его теперь в приюте все бьют.
  Ещё пару месяцев назад Франц бы ответил: "Это справедливо, так ему и надо".Он помнил, как подвёл его Беппо, как он поссорил его с Давидом, и какое мнение о нём сложилось у воспитательниц именно из-за этого Беппо!
  Но общение с Фридой не прошло напрасно, Франц вдруг почувствовал, как ему жаль Беппо.
   - Почему же случился этот пожар? - спросил он Марту.
   - Не знаю, - пожала она плечами, - никто не знает...
  Девочка понизила голос и прошептала:
   - Но полиция говорит, что это намеренный поджог.
   - То есть, кто-то поджёг из детей? Или из взрослых?
   - Ну, скажешь тоже, "из детей!" - засмеялась Марта, - это кому-то надо было скрыть растрату.
  
  Франц хотел было расспросить девчонку, что означает непонятное слово "растрата", но Марта вдруг спохватилась:
   - Ой, что же я стою, с тобой тут болтаю, хозяйка сукно ждёт, сейчас ругаться будет!
  Девочка убежала, а Франц, задумавшись, побрёл домой, забыв купить молока.
  Ему было очень интересно, кто мог намеренно сжечь приют.
  В глубине души он чувствовал, что это мог бы быть он сам. Но он же этого не делал? Какая такая "растрата"? В приюте не было никаких денег! В приюте были бочки с кислой капустой, проштампованная одежда, мешки с чечевицей и спутанные нитки, которые надо было наматывать на катушки.
  Вечером перед сном он спросил у Фриды:
   - Мама, а ты не знаешь, что такое растрата?
  Фрида, у которой мысли крутились вокруг одного и того же, подумала, что мальчик спрашивает, что такое расплата, и она ответила:
   - Это слово означает, что любое зло в конце концов будет наказано, не на этом свете, так на том.
  Франц смутно чувствовал, что ответ относится к чему-то другому, но переспрашивать он не стал.
  
  Наутро Фрида отправилась в полицию.
  Там её приняли неласково.
   - Ну, а вам-то какое дело до этого? - грубо спросил усатый полицейский, не предложив ей сесть и заслоняя толстым животом проход в кабинет следователя.
   - Мой приёмный сын раньше воспитывался в этом приюте, до того, как я его взяла домой, - ответила женщина как можно более любезным тоном.
   - Но ведь вы уже взяли его домой? Что вам беспокоиться? Тем более, что дети спасены. Расследование ведётся, когда будут какие-то новости, мы сообщим газетчикам.
  Не добившись ничего в полицейском участке, Фрида решила пройтись по старым знакомым. С сестрой Марией она раньше не слишком дружила. А с Августой в последний раз поговорила очень резко. Поэтому её выбор пал на сестру Ребекку, женщину, умеющую здраво мыслить и неплохо к ней в прошлом расположенную.
  В небольшой келье, где в тот момент обитали трое монахинь, хотя она была рассчитана только на одного человека, они с Ребеккой пили кофе, и сестра-воспитательница рассказывала старой знакомой вещи удивительные.
  
   - Иду я как-то после отбоя по коридору первого этажа, - говорила Ребекка приглушённым голосом, - вдруг вижу, впереди, вроде как, свет. Свечка, или лампа, которую кто-то ладонью заслонял. Если бы до отбоя, я бы крикнула "кто там?". А так ночь уже, дети спят. Я ускорила шаги, и тот, кто шёл впереди, тоже начал почти бежать, я - за ним, он - от меня. Выскочил в заднюю дверь во двор, побежал к сараям. Под луной хорошо силуэт видно, смотрю, а у него какие-то свёртки в руках.
   - Какие же свёртки? - скептически заметила Фрида, - пелёнки он, что ли, выносил, или простыни?
   - Да какие пелёнки, - досадливо махнула рукой монахиня, - мне кажется, что он не выносил, а как раз хотел занести, а тут я его вспугнула.
  Фрида ничего не могла понять.
   - Кто и что мог заносить в монастырский приют?
  Это уж было совсем неправдоподобно.
  Ребекка предположила:
  - Я вот думаю, да и не я одна, что в тех свёртках было что-то горючее. - Но зачем было какому-то неизвестному человеку устраивать пожар?
  Сестра Ребекка, трижды перекрестившись, торжественно сказала:
   - Чтобы скрыть своё преступление.
  От её неторопливой, взвешенной интонации по спине у Фриды побежали мурашки. Она затормошила свою собеседницу:
   - А какой он был? Маленький, низенький? Человек вот этот.
  Монахиня протянула задумчиво:
  - Да нет, скорее высокий, такой, с брюшком, средних лет, наверное, может, и старше.
  У Фриды отлегло от сердца, она чуть не рассмеялась от облегчения.
  Вся история показалась ей ничтожной и неинтересной. Наскоро свернув разговор, она побежала домой.
  
  Не думая больше ни о каких приготовлениях, в тот же вечер она сказала Францу:
   - А хотел ли бы ты иметь брата или сестру?
   - Да, хотел бы, - ответил мальчик, - если он не будет драться.
   - Ну, если хочешь, я исполню твоё желание, - улыбнулась Фрида, - и драться он не будет.
  Франц уставился на неё:
   - Ты хочешь взять ещё кого-то? Потому что я хочу? Знаешь, если ты так хочешь, возьми Марту! Она хорошая, и уже почти взрослая!
  Фрида засмеялась.
   - Нет, я не хочу больше брать никого. Я взяла только тебя, потому что я тебя люблю. Брать я не хочу, но мы с отцом хотим, чтобы у нас родился маленький ребёнок. И я очень рада, что ты хочешь того же. Ты правда этого хочешь?
   - Маленький ребёнок?.. - Франц задумался. Маленькие дети не вызывали у него никаких чувств. В приюте они жили в другом крыле, он слышал, как они иногда кричат, и видел, как их пелёнки развешивали на длинных верёвках в саду. Потом он успокоил себя мыслью о том, что если ребёнок будет маленький, то он уж точно не будет драться.
  Прошла зима. Фрида устроилась наполдня в аптеку, фасовать порошки. Если в первые месяцы деньги от Вильгельма приходили регулярно, то потом они стали опаздывать, а потом перестали приходить вовсе. Трогать материнское наследство Фрида не хотела, так как понимала, что скоро, с появлением маленького, деньги будут нужнее.
  
  С Францем у неё не было никаких хлопот. Он очень быстро всему учился. Фрида понимала, что её приёмный сын - живая иллюстрация выражения "схватывает на лету". Ему ничего не надо было объяснять, он всё понимал с полуслова. Фрида понятия не имела, что когда она уходила на работу, Франц вёл своё расследование поджога приюта, и даже неплохо в этом продвинулся. Он уже давно знал, что такое "растрата", и даже понимал, кто совершил эту растрату. Скорее всего, это был толстый приютский завхоз. Но доказательств у Франца не было.
  По словам его бывших товарищей, за день до пожара в приют приходил какой-то богатый господин. Господин этот приходил в последнее время часто и приносил пожертвования. Вроде бы, в этот день он принёс какую-то крупную сумму. А следом за ним пришёл ещё один какой-то дядька, и принёс не очень крупную сумму. Директорша в тот день была в хорошем настроении и даже приказала приготовить заварной крем к ужину. А наутро случился пожар.
  
  В то воскресенье Фрида задумала печь пироги. Солнце светило совсем по-весеннему, в палисаднике щебетали птицы, Франц сидел в старом кресле-качалке в гостиной и читал какую-то книжку, найденную на чердаке. В книжке были погони, приключения, и Франц так увлёкся, что не заметил почтальона, который уже пересёк палисадник и вплотную подошёл к окну.
  Мальчик вскочил, открыл форточку и взял из рук почтальона письмо. Он бросился к Фриде на кухню с криком: "Мама! Письмо!"
   - Это от отца, наверное, - улыбнулась Фрида, вытирая перепачканные мукой руки о цветастый фартук, который топорщился на её округлившемся животе.
  Потом улыбку сменило выражение недоумения - почерк на конверте был совсем незнакомым.
   - Нет, не от отца... Кто же это пишет...
  Она торопливо вскрыла конверт и стала вчитываться в ровные строки незнакомого почерка.
  Постепенно краска схлынула с её щёк. Она протянула руку назад и, не глядя, нащупала табуретку, на которую тяжело опустилась.
  
   - Мама? Что это? Кто это? - спрашивал Франц, подпрыгивая рядом.
  Но женщина не отвечала. Через некоторое время Франц увидел, как из её глаз ручьём потекли слёзы. Она не вытирала их, продолжая смотреть на маленький листочек письма.
  Написано там было совсем немного, где-то полстранички, и Франц не понимал, почему она так долго это читает.
  Он очень испугался и начал трясти её за руку.
  Наконец, Фрида посмотрела на него невидящими глазами и медленно проговорила:
   - Твой отец... погиб.
   - Но как же погиб? Вот же письмо, от него же пришло письмо! - кричал Франц, цепляясь за этот маленький листочек.
   - Это не от него, - ответила Фрида неживым голосом, - это пишет его полковой командир.
  
  ========== Глава XVIII ==========
  
  Фрида беспомощно протянула Францу письмо, позабыв о том, что мальчик умеет читать только печатные буквы.
  Ещё три месяца назад известие Франца, пожалуй, порадовало бы. Но сейчас он вдруг с ужасом понял, что не увидит Вильгельма никогда. Ежедневные усилия Фриды, когда она исподволь внушала приёмному сыну мысль о том, что у него есть отец, и этот отец - герой, который его любит, не прошли даром. Франц чувствовал огромную пустоту, пришедшую вместе с этим письмом. Он не плакал и ничего не говорил. Но выражение его лица стало более взрослым и более жёстким.
  Вечером он отыскал детскую книжку, по которой они с Вильгельмом занимались чтением, и положил её к себе под подушку. А утром его ждал сюрприз. Как-то так получилось, что со времени своего возвращения эту книжку он больше не открывал. Вильгельм уехал, а в занятиях нужды больше не было - худо-бедно Франц читать научился, и практиковался потом уже на других книгах. Но сейчас ему захотелось открыть ту самую страницу, на которой они последний раз остановились с Вильгельмом.
  
  Открыв книгу, он заметил, что туда что-то вложено, вроде закладка какая-то... Перевернув листок, он увидел, что это фотокарточка. С неё мальчику улыбался Вильгельм - его названый отец, с которым он поступил так нехорошо.
  На обороте фотокарточки было что-то написано письменными буквами.
   - Мама, смотри! - закричал мальчик, бросаясь в комнату к Фриде.
  Фрида, в тёплой ночной рубашке, с распущенными волосами и распухшим носом, сидела у туалетного столика. Франц понял, что она так и не легла спать в эту ночь.
   - Посмотри, что я нашёл! - крикнул он, протягивая ей фотокарточку.
  Фрида встрепенулась:
   - Где? Где ты это нашёл?
   - Вот здесь, в книге... Что там написано?
   - "Моему сыну Францу... в надежде на скорую встречу..." - прочитала Фрида и разрыдалась, - это его последняя фотокарточка. У меня такой нет.
  
  Оставив фотокарточку у неё в руках, мальчик попятился задом на кухню и стал готовить завтрак. Яичница подгорела, кофе сбежал, но Фрида ничего не замечала.
  Внезапно она подняла на Франца покрасневшие от слёз глаза и сказала:
   - Сходи в аптеку. Объясни им. Скажи, что я сегодня не приду.
  Франц был даже рад выйти на улицу. Находиться сейчас рядом со своей названой матерью ему было невыносимо. Ему очень хотелось ей помочь, но он понимал, что это невозможно.
  В аптеке толпился народ.
  Стараясь протиснуться между взрослыми, Франц натолкнулся на чей-то коричневый сюртук, который показался ему знакомым. Человек, который уже забрал свои лекарства, обернулся от прилавка, и увидев Франца, расплылся в улыбке. Это был Давид.
  
   - Как я рад тебя видеть! - воскликнул он, - я слышал, тебя усыновили хорошие люди...
  Франц, повзрослевший за это утро, оставивший далеко позади все свои прошлые обиды, грустно посмотрел ему в глаза и произнёс:
   - У меня погиб отец.
   - Ох, как мне жаль, - неподдельно огорчился Давид, - он был военный?
   - Да, - ответил мальчик.
  Люди, толпящиеся вокруг, замолчали. Провизор высунулся из окошечка и спросил:
   - Ты Франц, приёмный сын Фриды? Что ты сказал?
   - Она не придёт сегодня, - вздохнул Франц, - мой отец убит.
   - Отец... - неопределённо хмыкнул провизор, и обратился к следующему покупателю.
   - Пойдём, я провожу тебя, - сказал Давид, опуская Францу руку на плечо, - может быть, я чем-то могу помочь? У твоей матери есть деньги?
   - Кажется, есть... - тихо ответил Франц.
   - Я рад, что ты от меня не убегаешь, - говорил мужчина, неторопливо шагая рядом с мальчиком, - ты напоминаешь мне меня самого. Я ведь тоже рос в этом приюте. Хотя я тебе уже рассказывал об этом. Ты знаешь, я приходил в приют, буквально перед пожаром. Спрашивал про тебя, но о тебе там никто не знал. А вот на дружка твоего жаловались.
  
   - Что Вы сказали? - вскинул голову Франц.
   - Я сказал, что жаловались на твоего дружка... - недоумённо повторил Давид.
   - Да нет, не это... Раньше.
   - Приходил я туда, перед пожаром, а что?
   - Значит, Вы были второй господин, который принёс не очень большое пожертвование, - сделал вывод Франц.
   - Ну да, не очень большое, - Давид смутился, - мы ведь не богаты.
   - Это завхоз приют поджёг, - хмуро сказал вдруг Франц, пиная камешек на дороге.
  Давид очень удивился:
   - С чего ты это взял?
   - Потому что была растрата, - важно ответил мальчик, - приютские говорят.
   - Глупые они, твои приютские, - усмехнулся Давид, - завхоза я знаю давно. Он тоже из наших. В момент пожара его даже в городе не было. Его начальница на ферму услала, договариваться о поставках молока для младенцев. Как раз накануне пожара. Он и ночевал там, приехал - уже всё сгорело. Он и своё имущество на том пожаре потерял, всё, что у него было. Он ведь жил там, в служебной каморке, в полуподвале. Мало того, что всё сгорело, так ещё и остатки пожарные залили. А ты говоришь, "завхоз".
   - Но ведь говорят "растрата"? - растерянно проговорил Франц.
   - Мал ты ещё говорить о растратах, - усмехнулся Давид, - растратить может тот, у кого деньги были, разве у Йозефа они были? Начальница ему всё давала под расчёт и под отчёт. Сейчас он живёт у одного нашего товарища, приютили его временно. Я бы тебя с ними познакомил, но в этот день тебе лучше, наверное, идти домой.
  
  Францу совсем не хотелось идти домой, но он откуда-то понимал, что Фриду нельзя надолго оставлять одну.
  Внезапно он предложил:
   - А пойдёмте к нам?
  - Удобно ли это будет... Да и Сусанна одна. Я вышел сегодня за лекарством. Она, знаешь ли, последнее время всё чаще прихварывает.
  Давид остановился у калитки домика Фриды в нерешительности. Но потом, внимательно вглядевшись в несчастное лицо мальчика, проговорил:
   - Ну хорошо. Разве что на минутку.
  Франц не понимал, что сейчас в дом лучше не вести чужого человека. Но Давид был сама деликатность.
   - Фрау! Я позволил себе проводить Вашего сына, - почтительно проговорил он, - он сказал, что у Вас большое несчастье.
   - Да, - проговорила Фрида неживым голосом и сделала неопределённый жест в сторону кухонной табуретки, - садитесь.
  Давид с жалостью смотрел на её выпирающий живот.
   - Нет-нет, я зашёл только на минуту, проводить Франца. Мы с ним старые приятели. У Вас очень хороший мальчик.
  Давид быстро достал бумажник, выудил из него какую-то купюру и сунул её под сахарницу.
   - Вот это позвольте мне оставить. Я, знаете, небогат, но чем могу... - Давид замялся и попятился задом к двери. Потом он достаточно твёрдо и внимательно посмотрел в глаза Францу, - ты же помнишь, где я живу, да? Ты приходи ко мне!
   - Хорошо, - пискнул Франц.
   - Нет, ты точно приходи, придёшь?
   - Да, приду.
  
  Франц пришёл на следующий день.
  Был выходной.
  К Фриде пришли какие-то две женщины с её новой работы. От женщин пахло аптекой так сильно, что Франц начал чихать. Ему было неприятно, что Фрида показывает товаркам фотокарточку Вильгельма, которую тот оставил ему, и без конца рассказывает одну и ту же историю об этой чудесным образом найденной фотокарточке.
  По своему обыкновению незаметно, он выскользнул в дверь и свистнул Медведя. Они пошли к Давиду.
  Все недоразумения с этим человеком давно прошли. И хотя жена Давида Сусанна держалась с Францем настороженно и чопорно, сам Давид был - сплошное радушие.
   - Так вот - о Йозефе, - говорил он, - я с ним сегодня утром разговаривал по дороге из церкви. И знаешь, он мне показал одну интересную штуку.
  Давид порылся в своём безразмерном кармане и выудил маленького, не больше дюйма, человечка, сделанного из разноцветных ниток.
   - Откуда это у Вас? - спросил Франц.
   - А ты знаешь, что это такое? - спросил Давид заинтересованно.
   - Конечно. Старшие девчонки такое дарили начальнице. А ещё открытки. Сами рисовали, надписывали и дарили.
   - А это? - Давид подбрасывал нитяного человечка на широкой ладони.
   - Ну это одна какая-то придумала, мы нитки всё время сматывали, для мелкой моторики, начальница, фрау Шнайдер, набирала эти нитки, а мы их на катушки наматывали. А потом какая-то девчонка из старших сделала такого человечка и подарила начальнице на рождество. Может быть просто сувенир. Может быть брелок. Можно и на ёлку повесить. А все остальные, как обезьяны, за ней повторять начали. Начальница их к браслетам цепляла. А монахини ворчали, говорили, что лучше бы чётки носила, а не браслеты с дурацкими человечками. У неё этих человечков штук пятнадцать было. А где вы его нашли?
  
   - Ну, что-то такое я и подозревал, - как бы про себя пробормотал Давид, - только почему монахини мне рассказывали, что видели мужчину? Неужели у неё был сообщник?
   - Какой сообщник? У кого? - в нетерпении подпрыгивал рядом Франц.
  Давид его как будто не замечал и продолжал бормотать:
   - Я ведь тоже заметил... Она была очень какой-то нервной. Очень возбуждена, очень. Этот румянец... А потом заварной крем...
  Внезапно он опустил глаза на Франца и спросил:
   - И часто вам в приюте давали заварной крем на ужин?
   - Никогда не давали... - ошарашенно ответил Франц.
   - Вот и я говорю... - Давид задумался, - и нам в наше время никогда не давали.
   - Где Вы достали человечка? - продолжал настаивать мальчик.
   - Да Йозеф мне отдал, - вздохнул Давид, - только это ничего не доказывает. Мало ли, у кого могла быть такая фигурка.
   - Ни у кого не могла быть! - махнул рукой Франц, - их делали полтора года назад. На прошлое рождество. Дарили начальнице. А потом они как-то из моды вышли, всем надоели, и их делать перестали. А Вы сами ей отдайте и спросите, она скажет, что это - её, - предложил Франц.
   - Да она уж ничего не скажет, - задумчиво протянул Давид.
   - Почему?
   - А потому что неделю назад фрау Шнайдер уехала из города в неизвестном направлении. Говорят, в сопровождении какого-то дородного солидного господина. А вчера тело похожей женщины было обнаружено недалеко от линии фронта.
  
  Франц моргал, ничего не понимая. А Давид продолжал:
   - А ещё один мой знакомый, он сейчас работает в канцелярии магистрата, говорит, что накануне пожара один уважаемый чиновник принёс в приют сумму, достаточно солидную сумму, на приобретение топлива на зиму, и тёплых вещей для сирот. По утверждению фрау Шнайдер, которое она сделала сразу после пожара, деньги эти сгорели. Но сгорели ли?
   - А человечек-то что?
   - А человечек ничего, малыш, - усмехнулся Давид, - только косвенная улика. Йозеф нашёл его в сарае, на него, как завхоза, тоже поначалу подозрение падало. Он даже провёл две ночи в полицейском участке.
   - Я тоже на него думал, - покаянно сказал Франц.
   - Ну, а вот, полицейские с тобой не согласились, - улыбнулся Давид.
   - Так Вы думаете, что это фрау Шнайдер?
   - Я ничего не знаю. Ты лучше расскажи, как вы живёте со своей мамой. Не нужно ли вам чего-нибудь?
  Когда Франц думал о пожаре в приюте, он отвлекался от своего самого большого несчастья. Сейчас же Давид снова вернул его к нему.
  
   - Ничего нам не нужно, - вздохнул мальчик, а потом спросил с надеждой:
   - А бывает так, что приходит извещение о гибели человека, а он на самом деле жив? Бывают же ошибки?
   - Да, конечно, такое бывает, - серьёзно ответил Давид, - я сам знал несколько таких случаев. Кто написал о гибели твоего отца? Полковая канцелярия?
   - Нет, - ответил Франц, - его командир.
  Давид опустил глаза.
   - Ну что ж, и командир может ошибаться. Командир ведь человек, так? Люди все иногда ошибаются.
  Но по его тону Франц понял, что на то, что Вильгельм жив, надеяться не стоит.
  К концу его пребывания в доме Давида Сусанна немного оттаяла и с сочувствием слушала историю о его усыновлении, недолгой жизни с приёмными родителями и гибели Вильгельма, которая была рассказана специально для неё. В конце она так расчувствовалась, что снова, как в прошлый раз, одарила Франца большим пакетом пирожков и яблок. Он шёл с этим пакетом домой и думал, обрадует ли это Фриду. Женщина не очень любила, когда он что-то брал у чужих людей. Но ведь Давид и Сусанна ему не чужие, они его старые друзья.
  Но Фрида даже не обратила внимания на появившиеся из ниоткуда пирожки и яблоки. Фотокарточка, которую Франц нашёл в книге, стояла на кухонном столе, прислонённая к хлебнице. Фрида неотрывно смотрела на неё, что-то шептала, а по её щекам лились слёзы.
  Франц подошёл и попытался её обнять. Фигура Фриды казалась ему каменной.
  Тогда Франц пошёл на свой диванчик, лёг, отвернувшись к стене, и прижал к себе детскую книжку с картинками, которую когда-то читал с Вильгельмом.
  
  ========== Глава XIX ==========
  
  Это было странно, но пока Вильгельм был ещё жив, Франц о нём почти не думал. Он уже не испытывал к названому отцу ни обиды, ни ревности. Просто очень редко о нём вспоминал. Зато теперь он думал о Вильгельме постоянно. Особенно мучило мальчика то, что Вильгельм ушёл на войну, так и не попрощавшись с ним. Но при этом Франц был совершенно уверен в том, что отец вернётся. Мальчик вспоминал некоторые моменты их недолгой совместной жизни и представлял, как бы он поступил сейчас, как можно было бы всё изменить, как можно было бы всё исправить. Иногда, когда ему нужен был совет, он мысленно обращался к Вильгельму, представлял, как он поступил бы в каком-либо случае.
  С Фридой о Вильгельме они не разговаривали. Через несколько дней женщина вернулась на работу, но работать ей было уже сложно.
  Однажды Фрида взяла руку Франца и положила на свой живот. Мальчик почувствовал, как будто внутри живота, под кожей что-то двигается и перекатывается.
  
  Ощущение было странное, и Франц не смог бы назвать его приятным. А у Фриды лицо было абсолютно безмятежное. Она прикрыла глаза и со слабой улыбкой спрашивала:
   - Слышишь, как толкается?
  Франц постарался не отдёрнуть руку, чтобы не обидеть маму. Происходящее казалось ему непонятным и несвоевременным. Он без конца думал о своём неразумном поведении с Вильгельмом, и, наверное, первый раз в жизни испытывал жгучее чувство настоящей вины.
  От этих мыслей его не отвлекли даже сообщения в городской газете - о том, что любовник фрау Шнайдер, оказывается, был итальянским шпионом. Как выяснилось, это он её побудил к краже казённых денег и предлагал ей сбежать с ним в Италию через линию фронта, однако, как только деньги оказались у него в кармане, женщина стала ему не нужна, и он, по всей видимости, её убил.
  
  И Фрида, и Франц напрочь потеряли интерес к этой истории, им хватало своих забот. Фрида ночами шила приданое для малыша. А Франц поутру находил висящие на спинке стула крошечные рубашечки и шапочки. Одежда была похожа на кукольную.
  И вот, подошло время родов. Накануне Фрида ещё говорила о том, что хотела бы, чтобы во время рождения ребёночка рядом с ней находился кто-то из близких людей. Она предполагала выписать к себе свою двоюродную сестру Юлию из Лайбаха.
  Фрида и Юлия часто виделись в детстве, когда гостили у дедушки. Они вместе мечтали о будущем замужестве, о детях и счастливой жизни. Юлия была старше и считала Фриду простушкой. Она хорошо училась, имела твёрдый характер и всегда понимала свою выгоду. Чем старше девочки становились, тем больше были видны их различия.
  Дружба сошла на нет, так как некоторые особенности характера Юлии Фриде категорически не нравились - её прагматичность, чрезмерная аккуратность, придирчивость и привычка разговаривать с близкими командным тоном. Но сейчас у Фриды не осталось других родственников, кроме Юлии и её семьи. Поэтому она отправила двоюродной сестре письмо с просьбой приехать к рождению ребёнка.
  
  Однако события развивались стремительно. Тех нескольких дней, которые, по расчётам Фриды, были у неё в запасе, на самом деле не было. На рассвете Фрида почувствовала первые схватки, а к трём часам дня младенец уже появился на свет. Принимала его одна из товарок Фриды по работе в аптеке. И даже доктор, с которым всё было заранее договорено, не поспел к моменту родов. Доктор очень опасался, что больное сердце пациентки может сыграть с ней злую шутку, но всё прошло как нельзя лучше. На свет появился крепкий здоровый младенец мужского пола, которого Фрида, конечно же, назвала Вильгельмом.
   - Посмотри! Это твой братик, Вилли-маленький, - говорила женщина, протягивая Францу белоснежный кулёк.
  Среди складок белоснежной материи едва виднелось маленькое сморщенное личико, почему-то очень тёмного цвета. Франц испугался, и даже спросил:
   - Почему он похож на негра с картинки?
  Обе женщины прыснули со смеху, и Фрида ответила:
   - Это пройдёт, такое бывает у новорожденных.
  
  Странный цвет кожи малыша действительно изменился буквально через два дня. Франц уже брал ребёнка на руки безо всякого опасения. Ему казалось, что этого маленького человека он будет любить всю жизнь, не меньше, чем Фриду. Зря женщина волновалась по поводу того, как её названый сын примет сына родного. Всё прошло как нельзя лучше.
  Тётка Юлия, которая должна была приехать к появлению на свет новорожденного, приехала позже, и Францу очень не понравилась.
  Это была крупная белобрысая женщина с квадратным лицом и полным отсутствием бровей.
  Тётка Юлия была помешана на чистоте. Сразу зайдя в дом, она сморщила свой и без того маленький курносый носик и сказала:
   - Фу! А тут ещё эта грязная собака! Что это за запах в доме? Как тут мрачно! А это что? Пыль?
  Тётка провела оттопыренным пальцем по столешнице и ещё раз сморщилась, как будто собралась чихнуть.
  
  На только что появившегося на свет младенца Юлия смотрела тоже критически, поджав губы. Она спрашивала у двоюродной сестры:
   - Неужели ты не понимаешь, что сейчас не время рожать детей? А уж тем более...
  Она приблизила тонкие губы к уху Фриды и прошептала:
   - ...Брать их из приюта.
  Голос тётушка снизила не сильно, и поэтому Францу было всё отлично слышно.
  Он возненавидел эту женщину сразу и на всю жизнь. Похоже, это чувство было взаимным.
  Юлия гоняла Франца целыми днями, критикуя за малейшую нерасторопность, и слабые попытки Фриды защитить его словами "Наш Франц очень хороший мальчик" приводили к ещё большему неприятию.
  Франц был невыразимо рад, когда тётушка, наконец, отбыла домой, сообщив, что дома её ждут собственные дети.
  
  "Бедные её дети", - думал Франц, - "Не хотел бы я оказаться на их месте..."
  Но одно соображение Юлии Фрида посчитала правильным. Двоюродная сестра однажды спросила её, кивнув на Франца:
   - А почему он до сих пор не ходит в школу? Сколько ему лет?
   - Он ещё маленький, - ответила Фрида, - ему только восемь...
   - Он мог бы уже учиться... - неодобрительно поджала губы Юлия, - мои дети учатся с семи лет.
  Фрида задумчиво погладила Франца по голове. Она только что приложила маленького Вилли к груди, и мысли её были совсем не об образовании старшего сына.
   - Да, да, со следующего года наш Франц пойдёт в школу, - пробормотала она, - он ведь такой умный мальчик.
  Юлия презрительно фыркнула и вышла из комнаты, махнув подолом накрахмаленной юбки.
  Об уме Франца у неё сложилось своё мнение.
  
  Накануне вечером, когда Франц по её просьбе чистил картошку, он срезал так толсто кожуру, что все картофелины стали похожими на земляные орехи.
  Поэтому Франц был несказанно рад, когда тётушка, наконец, убралась домой.
   - Нам никто не нужен, мама, - сказал он, - я сам буду смотреть за Вилли-маленьким, пока ты будешь поправляться.
   - Но ведь тебе и правда надо бы ходить в школу, - неуверенно произнесла Фрида, - ты умеешь читать и писать, и вообще очень сообразительный мальчик, я думаю, что в школе тебя ждёт большой успех...
   - Лучше я пойду туда на следующий год, - сказал Франц, не подозревая, что этот год является последним в жизни их маленькой семьи.
   - Да-да... - сказала Фрида, рассеянно кивая головой. После рождения малыша она часто была рассеянной, как будто её мысли бродили в каких-то неведомых далях. Как вдове погибшего, Фриде полагалась половина жалования Вильгельма в качестве пенсии. Однако деньги ни разу не пришли - время было неспокойное, а фронт приближался. В городе начались протесты против властей. Так как две трети населения города были итальянцами, множество из них ждали появления итальянских войск с нетерпением. Если раньше эти люди спокойно жили со своими соседями-немцами и никогда не высказывали никакого недовольства, теперь они показали себя с совсем другой стороны.
  
  Однажды, когда Франц ушёл за молоком в ближайшую лавку, он два часа не имел возможности вернуться домой, так как улицу перекрыла полиция, сдерживая натиск возмущённой итальянской молодёжи. У Фриды в тот вечер от беспокойства о старшем сыне случился сердечный приступ. На ночь глядя, Францу пришлось бежать за доктором. Доктор долго не хотел выходить из дома, несмотря на горячие уговоры мальчика. Когда он, наконец, всё-таки пришёл к Фриде, женщине было уже лучше. Но доктор безапелляционно объявил - ещё один такой случай, и ситуация может закончиться плачевно. Франц жил в постоянном напряжении. Ночами он прислушивался к дыханию Фриды. Днём постоянно ловил её взгляд, как будто взглядом спрашивал - всё ли в порядке?
  Фрида сама понимала опасность своего положения, и это ещё усугубляло тяжёлое состояние её здоровья. Кроме того, из-за отсутствия денег ей надо было выходить на работу. Материнское наследство потихоньку таяло. Она уже заложила все небогатые фамильные драгоценности. И только маленький Вилли чувствовал себя прекрасно. Он хорошо ел, нормально спал и улыбался каждому беззаботной беззубой улыбкой. Франц подолгу возился с малышом, читал ему книжки, рассказывал сказки, хотя и понимал, что ребёнок пока что не может понять, что ему говорят.
  
  Иногда он встречал своих приютских товарищей. С той поры, когда он стал жить в семье, относиться к нему стали получше, и при встречах уже не называли выродком. В тоне приютских даже проскальзывала лёгкая заискивающая интонация. Франц узнал, что жизнь в приюте после исчезновения фрау Шнайдер стала совсем тяжёлой, как будто бы эта женщина замарала собой приют. Бывшие меценаты теперь уже не оказывали никакой поддержки, а монашки стали злыми и нервными. А ещё и в младенческом отделении случилась вспышка дизентерии. Из-за этого больше половины младенцев умерло. Но режим в приюте стал гораздо свободнее, теперь дети могли вволю бегать по улицам, их никто не останавливал на выходе из приюта. И Франц подумал, что если бы ему теперь пришлось жить в городе самостоятельно, то прокормиться было бы гораздо сложнее. На рынке у него наверняка появилось бы много конкурентов. Да и сам рынок стал малолюдным. Немногие крестьяне отваживались везти свой урожай на продажу в город. Рыженькая Марта, которую он иногда видел, похудела, подурнела, и, к огромному удивлению Франца, начала красить губы. А вскоре он услышал слухи о том, что она живёт с каким-то демобилизованным по ранению солдатом. Если учесть, что девушке едва исполнилось пятнадцать, история была грязная. Через месяц Фрида вернулась к работе в аптеке. Маленький Вилли остался полностью на попечении Франца. Сказать по правде, Франц даже мечтал об этом. Он представлял себе, как хорошо он будет справляться с обязанностями няньки, и как Фрида будет обрадована такой умной и дельной помощи.
  
  В первый день всё было отлично. Франц вовремя менял Вилли пелёнки, своевременно подогревал бутылочки с молоком, руководствуясь большим старинным будильником. Но на второй день случилось непонятное. Вилли проснулся, поел и начал кричать. А кричал он так громко, что Франц боялся, что на его крик сбегутся соседи и начнут упрекать его в том, что он плохо смотрит за ребёнком. Франц брал малыша на руки, носил его по комнате, пытался развлекать его книжками и песнями, звенел у него над головой погремушкой, но ничего не помогало. В конце концов, Франц с ужасом пришёл к мысли, что ребёнок заболел.
  Что же будет теперь с Фридой? А вдруг ей от такого известия опять станет плохо? Может быть, Вилли можно как-то быстро вылечить?
  Франц потрогал лоб ребёнка. Кажется, горячий. Или нет? Надо позвать доктора.
  Вилли немножко успокоился. Франц положил его в колыбель и прошептал:
   - Ты подожди... я быстро...
  Мальчик вышел из дома и со всех ног припустил к доктору.
  
  Как назло, город был полон солдатами, полицией и возмущёнными рабочими, которые выкрикивали непонятные требования. Стараясь обходить центр по боковым улицам и дворам, Франц добрался до дома доктора и от его жены узнал, что доктора увезли в полицию, оказывать помощь пострадавшим в схватке полицейским.
  Что же делать?
  Тут Франц вспомнил про сестру Анну, которая в приюте оказывала помощь заболевшим. Раньше он никогда бы не обратился к этой суровой женщине, но сейчас выбора не было. Франц побежал к монастырю.
  Обгоревшее главное здание приюта торчало посреди двора, как гнилой зуб. В "младенческом" корпусе в окнах виднелись детские лица. Воспитанники смотрели на улицу, где происходили такие интересные события, как схватки полицейских с протестующими.
  
  ========== Глава XX ==========
  
  Франц вбежал в ворота, одна створка которых криво висела на сломанных петлях, и беспомощно оглядел двор. Где же теперь искать сестру Анну... Навстречу ему шла незнакомая монахиня с тазиком выстиранного белья. Франц бросился к ней, сбивчиво спрашивая:
   - Где сестра Анна? Вы видели её? Она мне очень нужна. Мой брат умирает.
  Монахиня остановилась и недоумённо уставилась на мальчика:
   - Кто ты? Какой брат? Я - сестра Анна!
  Франц досадливо махнул рукой:
   - Мне другая нужна, другая Анна! Та, которая лечит!
  Монахиня неодобрительно покачала головой и указала рукой в глубину сада.
   - Там она, на огороде.
  Лицо мальчика показалось ей смутно знакомым, но она никак не могла вспомнить, где же она его видела.
  
  Приютская врачевательница действительно возилась на огороде. Рукава форменного платья были закатаны выше локтей, руки вымазаны в земле. Франц бросился к ней, схватил за складки серого передника, потащил к воротам:
   - Скорее, скорее! Сестра Анна, пойдёмте! Мой брат сильно заболел!
   - Франц? Нойманн? - удивлённо приподняла брови монахиня, - разве у тебя есть брат?
   - Ах, это неважно. Он родился только недавно. Он младенец, грудной, понимаете? Скорее!
   - Но почему я... Обратись к доктору.
   - Доктора нет. Некогда, пойдёмте скорее!
  Уступая напору мальчика, монашка медленно стала идти к воротам, потом спохватилась:
   - Да подожди же ты! Дай, я хоть руки вымою! И возьму с собой лекарства. Чем он заболел?
   - Я не знаю! - воскликнул Франц в отчаянии, - он всё время кричит! И мне кажется, он сильно горячий!
  Покачав головой, сестра Анна побежала к младенческому корпусу, и через несколько минут вышла оттуда с небольшим чемоданчиком в вымытых руках.
  
  Эти несколько минут показались Францу часами. Гул протестующих на улице нарастал. Мимо приюта проскакал отряд конной полиции. Раздавались резкие звуки команд. Когда Франц и сестра Анна дошли до перекрёстка, они увидели небольшую группу горожан, некоторые из них возмущённо махали руками. Проход был перекрыт. Тут Франц почувствовал, как в его руку тычется влажный тёплый нос. Он опустил глаза и увидел Медведя.
   - Зачем ты пришёл? - накинулся он на собаку, - ты должен был сидеть дома и охранять Вилли! Зачем ты пришёл?
  Но собака только радостно виляла хвостом, выражая полный восторг от встречи с хозяином.
   - Подождите, подождите! - увещевал напиравшую на него толпу усатый полицейский, - вы же не хотите пострадать!
  С другой стороны улицы в полицейского полетели обломки булыжника.
   - Вот видите! - произнёс он, - стойте здесь, безопасней будет!
  Небольшой отряд солдат, человек десять, поднимался по улице со стороны моря. Тут же эти люди попали под "обстрел" камнями. Худой невысокий военный резко дёрнулся и зажал глаз руками, громко выругавшись. Из-под пальцев потекла кровь.
  
   - Что с вами, сержант Дитрих? - зашумели его товарищи.
   - Ничего, кажется, всё в порядке, - произнёс он, отнимая от глаза окровавленную руку. Камень попал чуть ниже и просто рассёк кожу.
   - Вот бы было бы забавно - пройти Карпаты без ранений, и лишиться глаза в родной стране, на улице от камня какого-то проходимца!
  Сержант Дитрих невесело хохотнул, вытирая рукавом кровь со щеки.
  Сестра Анна, переминаясь с ноги на ногу рядом с Францем, явно испытывала тревогу, но пока ничего не говорила.
  Время шло. К полицейским пришло подкрепление. Но и толпа на другой стороне улицы росла. Франц с ужасом думал о Вилли, который остался совсем один. Малыш ещё не умел переворачиваться. Вдруг ему плохо? Вдруг он хочет пить? Ему уже давно надо поменять пелёнки! Скоро с работы должна была прийти Фрида. Что будет с ней, когда она увидит своего больного малыша одного? Поймёт ли она, что Франц побежал за доктором?
  Должна понять.
  
  Между тем, на улице темнело. Люди, которые надеялись перейти дорогу в этом месте, давно разошлись.
   - Ты как хочешь, - сказала сестра Анна, - но я должна вернуться. Видишь же, что пройти нельзя, дорога перекрыта?
   - Можно попробовать спуститься вниз. Пойдёмте, я знаю проход между складами возле порта.
   - Нет уж, уволь, - монашка фыркнула, - я иду спать. Если хочешь, можешь переночевать в приюте. Сегодня лучше по улицам не ходить.
  Как ни упрашивал её Франц, сестра Анна твёрдой поступью отправилась обратно в приют.
  Медведь попытался схватить её за край форменного платья, но монахиня так решительно крикнула на него, что пёс отступил и опустил голову с виноватым видом.
  Мальчик заплакал и побежал обратно к дому доктора. Но доктор ещё не возвращался.
  
  В этот день в аптеке было очень много посетителей. Большинство спрашивало копру и бинты. На некоторых центральных улицах было настоящее сражение. Фрида благодарила бога за то, что они живут далеко от центра, и надеялась на то, что с детьми всё в порядке.
  Когда, наконец, она смогла отправиться домой, на улице уже темнело. Дом встретил её тишиной и темнотой.
  Увидев, что рядом с домом нет собаки, а в доме нет света, Фрида испугалась.
   - Что случилось? - прошептала она и несмело позвала:
   - Франц, ты здесь?
  Ей никто не ответил.
  Дрожащими руками Фрида отыскала спички и зажгла керосиновую лампу.
  В колыбельке безмятежно спал абсолютно мокрый Вилли. Мокрыми были даже рубашонка и маленькая плоская подушечка у него под головой. Было заметно, что младенцу уже очень много часов не меняли пелёнки. Никаких следов Франца не было заметно. Женщина не на шутку испугалась: опять Франц пропал... Как так? Неужели он всё-таки ревновал её к ребёнку? Нет, нет, он не мог! Фрида помнила, с какой любовью Франц смотрел на Вилли, как ласково с ним заговаривал... Вышел, наверное, просто на улицу погулять... А вдруг с ним что-то случилось? У Фриды даже похолодели пальцы. Сердце билось всё быстрее, в глазах темнело.
  Выхватив из колыбели ребёнка, Фрида прижала его к груди одной рукой, а второй стала пытаться развести огонь, чтобы нагреть молоко. Но внезапно ей стало плохо. Она успела выйти на ватных ногах в палисадник и постучать палкой в окно соседки. Затем сползла по стенке на землю, не выпуская Вилли из рук.
  
  Город был будто бы ровно поделён пополам. Как Франц ни пытался найти проход на его другую половину, ничего не получалось. С наступлением ночи полицейские зажгли фонари, а отряды солдат патрулировали улицы с факелами. Во всём этом ощущались тревога и бесповоротность. Уставший и отчаявшийся Франц, в конце концов, перестал предпринимать попытки прорваться к себе домой. Он остановился в чьём-то саду и уснул на скамейке.
  Проснулся он на рассвете. В городе стояла тишина. Франц тряхнул головой, и ему показалось, что всё случившееся накануне ему просто приснилось.
  Мальчик встал, поправил одежду и вышел из сада на улицу.
  Медведь тоже встал, потянулся, отряхнулся, с его шерсти полетели какие-то веточки и сухая листва.
  Часть полицейских спала, человека три сидели у потухающего костра, тихо переговариваясь между собой. На мальчика и собаку никто не обращал внимания. Протестующих не было видно. Франц спокойно перешёл улицу и пошёл дальше по направлению к центральной площади.
  
  При выходе на площадь он увидел странную баррикаду, состоящую из венских стульев с гнутыми ножками и бархатными сидениями, видимо, вытащенных из городского театра. Внезапно Медведь остановился и завыл. Недалеко от этого необычного сооружения лежала убитая лошадь.
  Площадь была пуста. На ней валялись какие-то тряпки, чьи-то пыльные фуражки и даже детская игрушка - однорукий деревянный солдатик. Франц машинально поднял солдатика, и как во сне, пошёл дальше.
  На той стороне площади так же дымили костры, вокруг которых сидели солдаты. Франца никто не останавливал, и ему показалось, что он стал невидимкой. Всё было как в сказке, и сказка эта была недоброй.
  Когда они с Медведем подошли к своему дому, уже взошло солнце.
  Франц с удивлением увидел, что калитка открыта, как и входная дверь.
  Внезапно в двери появилась невысокая кругленькая фигура доктора.
  
  Франц несказанно обрадовался.
  Значит, доктор всё-таки смог к ним прийти? Может быть, он уже вылечил Вилли?
  Позади доктора толпились ещё какие-то люди. Франц бросился к двери и начал расталкивать незнакомых женщин.
   - Мама, мама! Ты где?
   - Вот он, - раздался чей-то тихий неодобрительный голос, - нашёлся...
  Франц, наконец, смог пробраться в комнату.
  Фрида лежала на его диванчике. Вокруг неё толпились женщины. Лицо Фриды было совершенно белым, глаза закрыты.
   - Мама! - Франц бросился к ней и опустился возле неё на колени.
  Ресницы Фриды дрогнули. Глаза приоткрылись.
   - Где ты был? - спросила она одними губами, но Франц понял и быстро ответил:
   - Мы с Медведем ходили за доктором. Доктор уже вылечил Вилли?
  Он торопливо обвёл комнату глазами. Колыбельки с младенцем здесь не было.
   - Где Вилли, мама? Доктор же вылечил его, правда?
   - От чего вылечил? - неслышно спросила Фрида, без всякой интонации, с закрытыми глазами.
   - У него был жар, и он кричал... - произнёс Франц убитым голосом.
   - Вот врёт-то, а? - произнёс всё тот же негромкий голос позади, в толпе женщин, - опять сбежал, а теперь говорит, что ходил за доктором... Эти бродяжки неисправимы.
  
  На Франца никто не смотрел. Вернулся доктор. В руках у него было что-то, завёрнутое в упаковочную бумагу и перевязанное бечёвкой.
   - Ну-ка, вышли все! - негромко произнёс врач, тоже не глядя на Франца.
  Мальчик схватил его за рукав:
   - Где Вилли? Вы вылечили его?
   - У соседей Вилли, и он не болен, - тихо и строго ответил доктор, по-прежнему не глядя Францу в глаза.
  Мальчику хотелось взять его лицо руками и повернуть к себе, но конечно же, он на это не решился.
  Как побитая собака, он вышел вслед за соседками и опустился на крыльцо рядом с Медведем.
  Потянулись долгие минуты. Францу хотелось есть и пить. Хотелось увидеть Вилли. Хотелось узнать, как там мама, ведь прошлый раз доктор сказал, что ещё один такой случай - и дело кончится плачевно. Но все вокруг вели себя так, как будто это он виноват в том, что случилось. Никто с ним не разговаривал. Его демонстративно не замечали.
  
  Ближе к обеду прибежала сухопарая жена доктора с каким-то узлом, только она, как будто, заметила Франца и спросила:
   - А ты ел сегодня что-нибудь?
  Франц отрицательно покачал головой.
   - Пойдём со мной.
  Женщина провела мальчика в кухню, достала из своего узла плетёнку с пирожками и кастрюльку с супом. Одну миску она налила Францу, вторую - своему мужу. Когда они начали есть, она спросила:
   - Ну как она?
  Доктор быстро глянул на Франца и грустно покачал головой, не говоря ни слова.
   - А ребёнок?
   - А что ребёнку, ребёнок здоров... - вздохнул доктор, - на редкость здоровый младенец, по нашим временам.
   - Он здоров? - удивился Франц, - но ведь он так кричал вчера!
   - Колики, наверное, были... - равнодушно заметил доктор, - надо было дать ему укропной воды.
  
  Сердце Франца упало. Получалось, что из-за его глупой ошибки его мама заболела так сильно. А Вилли, оказывается, был совсем здоров, надо было просто ему дать какой-то дурацкой укропной воды.
  Внезапно в комнате раздался шум женских голосов. Позвали доктора.
  Бросив ложку, он побежал на зов и уже оттуда резко крикнул:
   - Франц!
  Когда мальчик подошёл к Фриде, её глаза были широко раскрыты. Они были настолько широки, что Францу показалось, будто в них отражается вся её душа. Доктор вложил руку мальчика в холодные влажные пальцы Фриды. Женщина проговорила слабым, но твёрдым голосом, глядя в лицо приёмному сыну:
  - Не оставляй его! Будьте всегда вместе!
  И закрыла глаза.
  За спиной кто-то заплакал. Франц смотрел с недоумением.
   - Кого не оставлять, мама? - спросил он.
   - Ну всё, хватит, попрощался - иди отсюда, - сухо произнёс доктор и слегка толкнул его к выходу из комнаты.
  
  Франц машинально снова пошёл в кухню. В его тарелке ещё оставался суп, и он доел его, не чувствуя вкуса. Женщины стали выходить из дому, накидывая на головы платки. Потом вышел доктор, он притянул к себе Франца, прижал его голову к своему пахнущему карболкой сюртуку и сказал:
   - Может быть, ты пойдёшь ночевать к нам?
   - Зачем? - спросил Франц с недоумением, - я лучше буду с мамой и Вилли, может быть, маме что-нибудь понадобится?
   - Ей уже ничего не понадобится, - сказала жена доктора и заплакала.
   - Мама умерла, - сказал доктор, - ты можешь пойти к соседям, там Вилли. Я думаю, фрау Линдеманн даст тебе приют, так же, как и твоему младшему брату, она добрая женщина.
  Франц ещё не осознавал случившегося.
   - Как умерла? - спросил он.
  Оттолкнув руку доктора, он шагнул в комнату. Тело Фриды было накрыто с головой. По бокам стояло две восковых свечи, приклеенных к чайным блюдцам.
  Пол поплыл у Франца под ногами.
  Усталость последних суток дала о себе знать, и мальчик упал в обморок.
  
  ========== Глава XXI ==========
  
  Следующие двое суток прошли будто во сне. Вокруг Франца постоянно находились какие-то женщины. Они возились с маленьким Вилли, пели и агукали ему фальшивыми голосами, гладили Франца по головке, рылись в комоде и шкафах, выбирая одежду, в которую можно обрядить Фриду в последний путь. Они дико раздражали мальчика, но он не мог ничего им сказать, хотя формально он был сыном Фриды, и теперь этот маленький домик принадлежал именно ему. Он мог бы выгнать отсюда всех этих чужих людей, если бы ему это пришло в голову. Но Франц понимал, что со смертью приёмной матери он разом потерял все свои права.
  
  Днём он слонялся под ногами взрослых, бледный, похудевший, молчаливый. Ему казалось, что все вокруг его осуждают. Ведь это именно из-за него мама умерла, это он так сильно её напугал своим исчезновением. И никакие уверения доктора в том, что у Фриды было очень больное сердце, и несчастье могло случиться в любой момент, не помогали ему, не убирали чувство вины.
  Ночами он так сильно плакал в подушку, что через пару дней на его щеках образовались красные ссадины. Беззаботная улыбка младшего брата, ничего не понимающего и продолжающего радоваться жизни, вызывала ещё большее горе. Франц, пожалуй, был рад, что соседи взяли на себя временное попечение о малыше.
  
  Единственный, с кем Францу сейчас было хорошо, был Медведь. Мальчик часами сидел, обняв грязную, лохматую шею Медведя, и пёс терпеливо принимал эти отчаянные объятия.
  Все ждали приезда на похороны тётки Юлии. Она была единственная взрослая наследница Фриды, единственная её кровная родственница. Франц не понимал, как могли быть родственницами две такие непохожие ни внешне, ни характером женщины, как Юлия и его мама. Он даже придумал для себя объяснение, которое, конечно же, никому не говорил. Может быть, на самом деле кто-то из них не родной, а приёмный? Или маму Фриды, бабушку, которую он никогда не видел, когда-то взяли в приюте, удочерили? Ведь Фрида и Юлия были не родными, а двоюродными сёстрами.
  Юлия задерживалась. Соседи и жена доктора стали поговаривать, что, возможно она не успеет ко времени похорон. Франц сквозь пелену горя думал, что хорошо бы было, если бы тётка вообще не приехала. Ему хватило общения с нею и прошлый раз. И если тогда мама, как могла, его защищала, то теперь новых нападок не избежать. Ему, оглушённому случившимся, не приходила в голову шаткость собственного положения. Ведь теперь тётка Юлия и её муж становились его законными опекунами.
  
  Похороны были назначены на три часа дня. Какая-то из соседок умыла Франца, как куклу, надела на него парадный костюмчик, сшитый Фридой ко дню его официального усыновления. Костюмчик этот и пальто, которым он так гордился, уже стали ему немного маловаты. За этот год он сильно вырос и вытянулся.
  Подъехала похоронная подвода, украшенная чёрными лентами. На головах низеньких усталых лошадок было надето что-то вроде шапочек с высокими чёрными помпонами. Смотрелось это красиво и страшно.
  Соседи вынесли и положили на подводу гроб. Францу казалось, что то, что находится в этом ящике, к его маме Фриде не имеет никакого отношения. Поэтому он смотрел на установку гроба на подводу довольно равнодушно. Жена доктора взяла его за руку, и они потихоньку пошли прямо за подводой. Лошади шли шагом. Вслед за Францем и его спутницей шагали все соседи, товарки Фриды по работе в аптеке, демобилизованный по ранению товарищ Вильгельма со своей женой, пастор кладбищенской церкви и несколько монахинь. Похоронная процессия неожиданно получилась довольно многолюдной и растянулась до конца улицы. Франц шёл, опустив голову, и как издалека, слышал разговоры шагающих следом людей.
  
  "А сестрица-то так и не приехала", "А что же будет с детьми?" "Ох, бедные дети" и всё в таком роде. За эти дни он уже привык к таким разговорам и думал про себя: "Ничего с нами не будет. Я сам смогу позаботиться о Вилли. Будем жить, как жили с мамой. Я всё смогу делать, что надо. Теперь я уж знаю, что если младенец кричит, ему надо дать укропной воды".
  Заупокойная служба тянулась невыразимо долго. У Франца слегка кружилась голова от духоты и запаха ладана. Огоньки свечей мерцали, как звёзды на вечернем небе сквозь туман. На какой-то короткий момент Франц почувствовал, что в этом мерцании, может быть, и есть разрешение всех проблем, ответ на все вопросы, избавление от всех бед. Он начал старательно вслушиваться в тягучие латинские песнопения, и тут же ощущение пропало.
  Когда они вышли из церковных дверей на кладбище, зарядил мелкий, грустный, серый дождик. Может быть, поэтому многолюдные похороны закончились довольно быстро. Пастор сказал надгробное слово и прочитал подобающие молитвы, все присутствующие бросили в яму по комку влажной земли, и вот уже могильщики, поплевав на ладони, взялись за лопаты.
  
  Франц стоял в быстро редеющей толпе взрослых. Он не знал, обо что можно вытереть грязные после земли ладони. Жена доктора, с которой он шёл на кладбище, отвлеклась на разговоры со знакомой, на него никто не обращал внимания. В конце концов, Франц не нашёл ничего лучшего, как вытереть руки о шерсть Медведя. Собака, которую оставили дома, потом нагнала процессию и разыскала Франца среди могил.
  Кладбище было новым. Здесь не было богатых старинных, красивых склепов, высоких печальных кипарисов, раскидистых дубов и длинных аллей с резными скамьями. Здесь были только тесные ряды свежих могил, даже укрыться от дождя было негде.
  Франц беспомощно оглядывался по сторонам, не зная, что ему теперь делать. И тут он увидел, что от ворот по направлению к ним быстро идёт тётка Юлия, одетая в строгий чёрный костюм и новую чёрную шляпку с вуалью. Несмотря на вуаль и новую одежду, Франц узнал её сразу по особой энергичной походке и привычке широко размахивать при ходьбе руками. Позади тёти семенили двое детей - мальчик и девочка, по виду года на 2-3 старше Франца. Последним шёл невысокий запыхавшийся мужчина с нездоровым румянцем на щеках, в новом цилиндре.
  Люди, которые ещё остались на кладбище, бросились к Юлии, а Франц, наоборот, хотел от неё улизнуть. Но тут одна из женщин поймала его за руку и сказала осуждающе:
  - Что же ты? Иди, поздоровайся с тётей и дядей. Да постарайся им понравиться. Видит бог, тебе это не помешает.
  Франц хотел сказать, что тётке он уже не понравился, так что она вряд ли будет рада его видеть, но промолчал.
  
  Его подвели к его новым родственникам. С первого взгляда было заметно, что верховодит в этой семье жена. Она разговаривала с женщинами довольно резко и энергично:
  - А племянник-то мой с кем сейчас? - услышал Франц её слова.
  - Младший? - спросила жена доктора, - потому что старший тут где-то должен...
  - Разумеется, младший! Вильгельм! - возмущённо прервала её Юлия, = я считаю, что у меня только один племянник. Если у моей кузины в конце жизни помутился рассудок так, что она решила взять из приюта на временное содержание какого-то бродяжку, то я за это отвечать не хочу. Я хочу видеть своего племянника.
  Муж тётки Юлии внезапно встретился глазами с Францем. Мальчик заметил, что этому мужчине невыразимо стыдно за поведение своей жены, так стыдно, что он готов тут же сбежать с кладбища.
  
  - Юлия, я отведу детей за ограду, - нерешительно произнёс он.
  - Зачем это? - удивилась Юлия, - дети, идите, попрощайтесь с Фридой, прочтите молитву, как я вас учила, возложите цветы.
  Тут Франц заметил, что мальчик и девочка в руках действительно держат букетики каких-то мелких желтоватых цветов, похожих на календулу, которая росла у Фриды в палисаднике.
  И эти послушные дети по команде своей матери подошли к могиле, и стали там старательно шевелить губами. Затем они присели и положили к подножию могилы свои цветы. Франц смотрел на всё это во все глаза. Эти дети казались ему ненормальными.
  Юлия между тем разговаривала с пастором, договариваясь об уходе за могилой.
  - Мой муж - банковский служащий, очень занятой человек, - долетали до Франца её твёрдые, властные интонации, да и я женщина занятая, мы не сможем часто посещать Триест.
  При этих словах тётка Юлия полезла в сумочку, достала оттуда тоненькую пачку денег и стала отсчитывать купюры в протянутую руку пастора.
  После этого она первый раз посмотрела на Франца, но среагировала не на него, а на Медведя:
   - Опять эта гадкая собака! На кладбище! Никакого уважения к покойнице!
  - Сама-то даже на заупокойную службу не пришла и на похороны опоздала, а об уважении толкует, - пробормотала себе под нос жена доктора.
  Но тут тётка Юлия неожиданно мягко обратилась к Францу:
  - Иди ко мне, мальчик, тебе пришлось нелегко. Ничего, скоро всё вернётся на круги своя. Я там тебе привезла подарки, ты должен их примерить, пойдём, пойдём с нами.
  Женщина крепко взяла ошалевшего Франца за руку сухой твёрдой ладонью и повела его к наёмной пролётке, которая дожидалась их за воротами.
  
  Дома Юлия с порога начала бурную деятельность. Она принесла от соседей Вилли, поахала над ним: "Бедный малыш, посмотрите, у него потница", одновременно отдала несколько десятков приказаний мужу и детям, мгновенно переоделась в привезённое с собой домашнее платье, закатала рукава и занялась обедом, а в сторону Франца кинула пухлый узел:
  - Держи, это всё тебе. Думаю, что должно подойти. Хорошие, добротные вещи.
  Подарки Юлии, насколько мог судить Франц, состояли из одежды, из которой вырос её сын Альфред. Вещи действительно были хорошие, чистые и целые. А если где-то и мелькала заплата, то сделана она была артистически. Францу очень не хотелось сейчас заниматься примеркой. С каким бы удовольствием он сейчас ушёл на крыльцо к Медведю... Но тут тётка Юлия прицепилась, как клещ:
  - Вот... Хорошо. Теперь надень вот эту рубашку. Да нет, не эту! Вот ту клетчатую! Вот... я же говорила, что она будет прямо на тебя. А теперь вот эти ботинки. Мой Альфред их почти не носил.
  
  В это время Луиза - двенадцатилетняя дочка Юлии, переворачивала и укладывала на стол стулья, собираясь мыть полы. Юлия никому не давала покоя.
  Вечером, после уборки, они все, наконец, сели ужинать. Накормленный и вымытый Вилли, припудренный со всех сторон детской присыпкой, спал в колыбели.
  - Завтра у нас трудный день, - говорила Юлия, энергично пережёвывая капустные котлеты (с продовольствием в городе в последнее время было неважно), - мне надо в магистрат по поводу опекунства, - а тебе, - она кивнула в сторону мужа, - не мешало бы сходить разузнать по поводу продажи дома.
  - Как продажи? - ахнул Франц, - вы хотите продать наш дом? А где же мы будем жить?
  - Ну, вы же не можете жить здесь одни, - сухо заметила тётка, - не бойся, на улице не останетесь.
  
  Она быстро собрала посуду и понесла её мыть.
  Франц решил с самого начала объяснить тётушке, что он не собирается ехать с её семьёй в Лайбах и отправлять туда младшего брата.
  Он подошёл к тётке со спины и только хотел что-то сказать, как она не оглядываясь, кинула в него посудное полотенце:
  - Вот, будешь вытирать. Мои-то лентяи куда делись? Нет бы матери с посудой помочь...
  - Тётя Юлия... - тихо проговорил, Франц, натирая тарелки.
  - Ну что тебе?
  - Я не хочу ехать в Лайбах.
  - Вот и хорошо, - весело ответила Юлия, - и, обернувшись, потрепала его по щеке, - видишь ли, я и сама не хотела тебя туда везти. Мы люди не нищие, конечно, но брать на себя двоих детей в военное время, боюсь, у нас нет возможности. Вилли я возьму, разумеется, он маленький, нуждается в заботе и уходе, к тому же он мне племянник по крови, хоть и двоюродный. А тебе придётся пока пожить в приюте. Ты же не против, да? Там тебе всё знакомо, вернёшься к своим друзьям... Я с самого начала была против того, чтобы Фрида тебя брала. Но что сделано, то сделано. Из-за её глупости теперь у всех нас большие сложности.
  
  Франц не верил своим ушам. Как? Опять в приют? А как же Вилли? Он должен будет жить с этой тёткой Юлией, и станет потом таким же забитым и скучным, как её сын Альфред?
  - Мама перед смертью не велела мне оставлять Вилли, - произнёс он дрожащим голосом.
  - Твоя мама сама не понимала, что говорит, - вздохнула Юлия, - как она себе представляла нашу жизнь? Я не могу лишить пропитания своих детей ради чужих. Мои дети ни в чём не виноваты.
  Но тут же тётка встрепенулась:
  - Ты что одну и ту же тарелку трёшь! А остальные кто вытирать будет?!
  - Сейчас, - хмуро отозвался Франц, всячески скрывая свой страх скорой разлуки с Вилли.
  "Шиш вам, тётя! - зло думал мальчик. - Не отдам братика"!
  
  ========== Глава XXII ==========
  
  Франц некоторое время стоял, тупо глядя перед собой, потом бросил посудное полотенце на пол, и выбежал во двор, громко хлопнув дверью.
   - Подумаешь, какие нежности... - с некоторой неловкостью пробормотала тётка Юлия. Несмотря на жёсткость своего характера, она не была совсем уж бесчувственной женщиной.
  Может быть, поэтому она и вышла к Францу в палисадник, когда все остальные уже легли спать.
  Мальчик сидел на крыльце, обняв за шею собаку.
  
  Юлия сразу вспылила:
   - Да что такое! Сколько можно повторять! Не трогай это грязное животное, у него наверняка блохи! А если ты заразишь ими Вилли?
  Потом она присела рядом с Францем на ступеньку и стала говорить, вытирая руки о край фартука:
   - Ты не подумай, что мы хотим лишить тебя наследства. Мы богобоязненные люди и законопослушные граждане. Тут уж ничего не поделаешь, но моя несчастная кузина и её муж (признаться, я несколько удивлена, что Вильгельм пошёл на этот шаг) усыновили тебя официально. Я сама видела документы об усыновлении. Поэтому будь спокоен. Твоя доля после продажи имущества никуда не денется; мы сохраним её для тебя. Но поручить твоё воспитание государству или церкви я имею полное право. И нечего обижаться. Посмотри, какие красивые я тебе привезла вещи. В вашем приюте тебе все будут завидовать, а я тебе обещаю присылать такие вещи регулярно. Другой бы мальчик был счастлив получить такие вещи, а ты даже не поблагодарил меня.
  - Спасибо, тётя, - сказал Франц сквозь зубы, искренне желая тётушке провалиться сквозь землю.
  
  Но Юлия, не обладающая особой душевной чуткостью, восприняла эти слова за чистую монету:
   - Ну, вот видишь! Всё будет хорошо, а когда ты вырастешь, ты вступишь в права наследования твоей долей. Конечно, эта доля невелика, но есть, с чего начинать жизнь. Всё отлично складывается.
  Она ущипнула Франца за щёку, скупо улыбнулась и пошла в дом.
  Франц поплёлся следом.
  Он знал, что ему следует делать, но пока что чёткого плана действий у него не было.
  Утром тётка Юлия раздала детям множество поручений на то время, которое они с дядей проведут в городе. Надо отдать ей должное, Франца она не слишком нагружала. Помня о его неумении чистить картошку, она поручила это своему сыну Альфреду, а Франц только и должен был сделать, что наносить воды для приготовления обеда и стирки пелёнок. Обедом же занималась дочь тёти Юлии Луиза, ей же было поручено наблюдение за спящим Вилли.
   - Смотри за братом! - наставляла дочку тётушка, - приучайся! Если он будет плакать, разогреешь ему молоко. Но думаю, что к тому времени, как он проснётся, я уже буду дома.
  Едва за тётушкой закрылась дверь, дети с интересом уставились на Франца.
  
   - А правда, что у вас в приюте моются раз в год? - с живым любопытством спросил Альфред.
   - Конечно, нет! - ответил Франц с лёгким пренебрежением, - где ты видел, чтобы в приюте вообще кто-то мылся? Нет, конечно!
  Он наблюдал за реакцией детей тёти Юлии, помешанной на чистоте.
   - Как, вообще никогда? - растерянно спросила Луиза тонким голоском.
   - Конечно! - авторитетно подтвердил Франц, - вот у мамы своей спроси, она тебе подтвердит! А ещё там никогда не чистят картошку.
   - А как же? - удивился Альфред.
   - Да так, - ответил Франц, - варят прямо в кожуре, так гораздо вкуснее, разве ты не слышал?
   - Как, и в супе в кожуре? - недоверчиво спросила Луиза.
   - Конечно, что-то вы ничего не знаете. Ваша мама, наверное, вас плохо учит.
   - Это неправда! - обиженно закричала Луиза, - наша мама нас учит хорошо! И в школе мы учимся на "отлично"!
   - Школа тут ни при чём, - пренебрежительно заметил Франц, - что толку хорошо учиться в школе, если вы даже не знаете, какая картошка вкуснее.
   - Знаем мы! - гневно возразил Альфред, - конечно, мы знаем, что в кожуре вкуснее!
   - А что ж ты её чистить собрался? - фыркнул Франц.
   - И вовсе не собрался!
  Альфред отбросил нож в сторону:
   - Это я так, просто. А вот скажи, правда твоя мама была сумасшедшая?
   - Да, - ответил Франц, - и ты знаешь, это заразно! Я когда пришёл из приюта, был совсем нормальным, а сейчас чувствую иногда за собой такое!..
   - Какое?.. - глаза Луизы расширились и стали похожи на чайные блюдца.
   - Ну, ... всякое, - Франц неопределённо махнул рукой, - иногда, например, просыпаюсь, а у меня кухонный нож в руке, и я не помню, откуда он там взялся.
  
  История, между прочим, была правдивой. Ещё до достопамятного помещения в психушку несчастного Бруно Вальтера туда же был помещён ещё один мальчик, который ходил по ночам. При этом он часто брал различные предметы, а утром не мог вспомнить, откуда они взялись у него в руках. Сестра Анна сказала, что приюту от этого мальчика надо избавиться, потому что вдруг он в какую-нибудь ночь захочет взять нож и кого-то ненароком зарезать?
  Россказни Франца о приюте у детей тётки Юлии имели огромный успех.
  Чтобы не отвлекаться от столь интересных рассказов, дети сходили вместе с Францем на колодец, помогли ему принести воды, между тем капустные котлеты были не готовы, а в кастрюле с жидким супом сиротливо варилась одна огромная нечищеная картофелина. Между тем тётя Юлия и её муж не возвращались.
  
  Альфред и Луиза начали волноваться, и уже были менее внимательными к рассказам Франца. Они то и дело подбегали к окну и отодвигали занавеску. Воспользовавшись этим, Франц сыпанул в кастрюлю с супом целый половник соли.
  Проснулся Вилли, Франц видел, что Луизе страшно брать его на руки, поэтому сам покормил и перепеленал малыша.
   - Как ты ловко это умеешь... - сказала девочка с завистью.
   - Конечно, он же мой брат, - серьёзно ответил Франц.
  Его авторитет у тётушкиных детей рос не по дням, а по часам.
  Вскоре всё кончилось. Вернулась тётя.
  Ругаться она начала ещё на пороге, узнав, что муж до сих пор не явился домой.
   - Вот я только узнаю, что он пошёл в пивную! - бормотала тётушка, снимая боты, - этот злосчастный городишко! Здесь ничего ни у кого нельзя добиться! Я битый час торчала в магистрате! Никого нет! На улицах беспорядки! А что же будет, если сюда вплотную подойдёт итальянская армия? Эти грязные итальяшки! Это бич Божий!
  Пройдя в комнату, она кинулась к младенцу, который спокойно спал.
  
  Заметив, что с Вилли всё в порядке, она одобрительно кивнула своей дочери:
   - Сколько он съел?
  Девочка молчала и таращила глаза.
   - Что ж ты молчишь, как идиотка! - возмутилась тётушка.
   - Она не знает, тётя, - сказал Франц, - Луиза боялась кормить Вилли, я покормил его сам. Он съел всю бутылочку.
   - Да, аппетит у него хороший, - неопределённо хмыкнула Юлия и рявкнула на дочку:
   - А бояться нечего, это младенец, а ты будущая мать! Привыкай! Стыдно, что приютский мальчик умеет обращаться с ребёнком лучше тебя!
  И тут тётушка подошла к плите и приподняла крышку кастрюли.
  Нос её сморщился, а брови удивлённо поползли наверх.
  
   - Что это? - пробормотала она, - где вы взяли мясо?
   - Это не мясо, мама! - сказал Альфред, - это картошка! Ты же знаешь, что она вкуснее, если её не чистить?
   - Вкуснее? - взвилась Юлия, - ты сказал "ВКУСНЕЕ"?
  Женщина схватила сына за ухо и подтащила к кастрюле.
   - Ты, лентяй, видел, чтобы я когда-нибудь подавала на стол суп с нечищеной картошкой?
  Альфред молчал, что Франца немного удивляло. Видимо, подобные сцены в семье тётушки случались частенько. Юлия была вспыльчива, несмотря на свою внешнюю чопорность.
  В это время раздался шум из прихожей. Наконец, домой вернулся дядюшка.
   - Явился, не прошло и полугода, - иронически хмыкнула тётушка, - и скажи мне на милость, где тебя носило?
   - Это очень странный город, - проговорил дядя, - здесь беспорядки! Здесь полное отсутствие какой-либо организованности! Я попытался найти хотя бы одно открытое агентство по продаже недвижимости! Представь себе, всё закрыто! Кругом толпы итальянцев! Полиция бездействует!
   - Однако это не помешало тебе найти пивную, - с едкой иронией заметила тётя.
   - Ну, что ты, дорогая, - дядя изобразил такую мину, как будто он и слова "пивная" никогда в своей жизни не слышал.
  Наконец, все сели есть. Несчастный суп был разлит по тарелкам. Франц, едва не давясь от хохота, видел, что дядя смиренно пытается проглотить первую ложку, не выказывая никакого видимого недовольства.
  
  Но тут суп попробовала тётушка.
   - Что это? - спросила она с недоумением.
   - Суп, мама... - виновато ответила Луиза. Она своё варево пока что не пробовала и думала, что недоумение матери относится всё ещё к нечищеной картошке, а так как за это уже получил Альфред, она чувствовала себя в относительной безопасности.
   - Суп, говоришь? - голос Юлии приобрёл угрожающие интонации, - так ты говоришь "суп"?
  Тут же пальцы Юлии впились в тонкую косичку Луизы.
   - Я не виновата в этом! - взвизгнула девчонка, - это он нас научил не чистить картошку!
  Она махнула рукой в сторону Франца.
   - Ах ты, бесстыжая девчонка! - отчитывала Луизу Юлия, - да он единственный, кто хотя бы сделал то, о чём его просили, и сидел с Вильгельмом, пока ты занималась не пойми, чем! Я, что, не учила тебя готовить? Мне стыдно за тебя даже перед этим подкидышем! - Юлия тоже кивнула в сторону Франца, - ладно, картошка, но кто научил тебя сыпать в суп полбанки соли? Тоже Франц?
   - Но дорогая, может быть, дети и правда не виноваты? - попытался вступиться за своих отпрысков дядюшка.
   - А ты помолчал бы! Где тебя носило целый день? Почему я в этой семье всё должна делать сама?
  Заметив, что семейный скандал накаляется, а на него больше никто не обращает внимания, Франц вышел в палисадник к Медведю, сел на своё обычное место и неожиданно заплакал.
  В этот раз к нему не вышел никто. Семейные разборки в семье тёти продолжались до позднего вечера.
  
  Когда же Франц вернулся в дом, он заметил, что дядя и тётя между собой не разговаривают, у Альфреда распухло ухо, а у Луизы на щеках дорожки от высохших слёз. Но это почему-то не доставило ему никакого удовольствия.
  Проснувшись на рассвете, когда весь дом ещё спал, Франц неслышно оделся и выскользнул за дверь. Ёжась от утреннего холода, он бежал в сторону дома Давида.
  Он знал, что в будние дни Давид с утра уходит на службу в таможенную контору. Но дома должна была быть его жена Сусанна или их служанка Кора.
  Когда он подошёл к знакомому особнячку, уже рассвело. Окна в домике были закрыты ставнями, что показалось Францу странным.
  Он поднялся на крыльцо и начал стучать в дверь, сначала тихо и осторожно, потом всё громче, никто не отзывался. Франца охватило отчаяние. Давид был единственным человеком, к которому он мог обратиться со своей бедой и попросить совета. И вот нет ни его, ни его жены, ни даже служанки.
  
  Вскоре открылась дверь соседнего дома.
   - Эй, мальчик, чего стучишь? - спросила маленькая высохшая старушонка.
   - Мне нужен Давид! - ответил Франц с замирающим сердцем.
   - Так нет их, уехали вчера! Сейчас многие уезжают, время-то какое! А что тебе нужно от Давида? Не ты ли будешь Йозеф?
  Франц вспомнил, что когда-то Давид говорил о своём товарище по приюту, которого звали именно Йозефом. Это был уже совсем взрослый, можно сказать, даже пожилой человек, но видимо, старушка, кроме имени, не знала ничего.
  И Франц решился:
   - Да, я Йозеф.
  Соседка обрадовалась:
   - А, так это тебе нужно передать.
  Она метнулась в открытую дверь своего дома и вскоре появилась на пороге снова, держа небольшой свёрток.
  "Вот бы там были деньги"... - с надеждой подумал Франц, - "Йозефу они сейчас, наверное, не слишком нужны, а нам с Вилли очень бы пригодились".
  Но в свёртке оказалась какая-то старая книга и записка.
  
  Франц торопливо развернул записку и прочёл по слогам:
   - "Прощай, друг! Возвращаю тебе твоего Шиллера. Не забудь о моей просьбе. Постарайся найти мальчика. Его зовут Франц Нойманн. С его способностью попадать в различные неприятности, боюсь, что ему может понадобиться помощь. Вот адрес его умершей матери. Но кажется мне, что искать его вскоре придётся в нашем приюте".
  Франц едва не метнулся обратно к соседке, чтобы спросить, где живёт Йозеф, но потом остановился, получится, что он не знает, где живёт он сам?
  Он пролистал всю книгу, в которой не было никаких картинок, в надежде найти в ней ещё что-то. Но в книге ничего не было, это была просто книга.
  Сунув её за пазуху, Франц уныло поплёлся обратно домой.
  По дороге он увидел куда-то спешившую рыженькую Марту, одетую пёстро и странно. Она несла корзинку, из которой высовывались горлышки двух молочных бутылок.
  
  ========== Глава XXIII ==========
  
  Выражение лица Марты было хмурым и неприветливым. Но заметив Франца, она улыбнулась.
   - Куда это ты так рано ходил? - спросила она.
   - Да так... - неопределённо махнул рукой Франц, - дела у меня...
  Марта хохотнула:
   - Ты посмотри, какой стал деловой! И какие же у тебя дела?
  Франц задумался. В прежние годы в приюте, когда все его дразнили и насмехались, Марта относилась к нему хорошо. Да и вообще, она была добрая девочка. Ну, а то, что о ней сейчас говорят...
  
  Франц решился:
   - Мне твоя помощь нужна, - сказал он, глядя внимательно в глаза Марты.
  Девчонка заинтересовалась, она видела, что Франц говорит очень серьёзно.
  После того, как мальчик поведал ей о своих несчастьях, Марта возмутилась:
   - Это же надо, какая гадкая тётка! - воскликнула она, - даже хуже, чем моя портниха! Это она специально тебя в приют хочет сплавить, чтобы оттяпать твоё наследство!
   - Да нет, - тяжело вздохнул Франц, - про наследство-то как раз она говорит, что сбережёт его для меня.
   - Ага, верь ей! - хмыкнула Марта, - "сбережёт", тебе только семь лет, пока ты вырастешь, она его растратит, да и война на дворе, всё обесценится.
  
   - Не семь, а восемь, - обиженно сказал Франц, - а скоро девять, - а потом спросил с интересом:
   - А как это, обесценится?
   - Какой ты дурачок ещё! - засмеялась Марта, - вот смотри, - она кивнула на свою корзинку, - неделю назад для того, чтобы купить продуктов на день, мне надо было брать с собою вдвое меньше денег, чем сейчас.
  Франц всё равно ничего не понял. Причём тут продукты Марты?
  Но переспрашивать не стал, чтоб не нарваться опять на её насмешливое "Какой ты всё-таки дурачок".
   - Так вот я решил, что в приют не вернусь, - сказал он ей твёрдо.
   - Ну и правильно, - поддержала его Марта, - я вот знаю, что сапожник себе мальчишку искал недавно, если он ещё никого не нашёл, ты можешь пойти к нему и попроситься в ученики. Тем более, если ты говоришь, что тебе скоро девять. Скажешь, что уже девять.
   - Понимаешь, мне нельзя к сапожнику в ученики.
  
  Марта посмотрела на него с недоумением:
   - Почему же нельзя?
   - Я же не один, - ответил ей Франц взрослым тоном, - со мной Вилли.
   - И что, эта гадкая тётка хочет и его сдать в приют? - ужаснулась девочка.
   - Да нет, его-то она как раз хочет забрать с собой...
   - Ну так что ж ты переживаешь?
   - Моя мама перед смертью сказала мне, чтобы я Вилли не оставлял, да я и сам не хочу. А то вырастет он похожим на Альфреда - это сын тёти Юлии - такой идиот!
   - Дааа, трудно тебе... - протянула Марта, - ну, а я-то чем тебе смогу помочь?
   - Понимаешь, он же младенец. Ему надо хоть немного молока. Все остальные продукты я могу достать на рынке.
   - Уж прямо-таки и все, - засмеялась Марта, - а достань-ка мне шоколаду!
   - Ну не все, - пробубнил Франц, - всё равно, на рынке молока мне не дадут, а денег у меня нет.
  
   - По-моему, из твоей затеи ничего не получится, - сказала Марта, - тётку надо бы проучить, и в приют тебе возвращаться не хочется, но я не думаю, что ты сможешь просидеть где-то зиму с младенцем, которого надо кормить, которому надо менять пелёнки... Который, в конце концов, может заболеть.
   - Значит, ты мне не поможешь? - насупившись, спросил Франц, глядя в землю.
   - Да нет, почему же. Мне даже интересно, сколько ты продержишься. Только если вас поймают, чур, про меня не говори! И если твой Вилли заболеет, тоже, я ни при чём!
   - Конечно, не скажу! - горячо пообещал Франц.
   - Ну ладно, - улыбнулась Марта, - на, держи пока что.
  Она выудила из своей корзинки одну большую бутылку молока и ещё что-то, завёрнутое в вощёную бумагу. Франц не ожидал, что необходимые для побега припасы он получит уже сегодня, и очень обрадовался. А Марта уже разрабатывала план на следующий день.
  
   - Ты подумай, что вам ещё понадобится, - деловито говорила она. Я сейчас с одним солдатиком живу, он добрый до невозможности, пива выпьет и спит. Я сама себе хозяйка. Это лучше, чем с портнихой. Обо мне тут говорят всякое, да ты не верь. У солдата деньги пока есть, если что надо, я тебе принесу. Соски там какие-нибудь, или ещё что-то...
   - Мне самое главное - молоко, - сказал Франц, - только лучше, чтобы оно было кипячёное.
   - Фу-ты-ну-ты! - фыркнула Марта и засмеялась, - ну хорошо, так и быть, прокипячу. Так где и когда мы завтра встречаемся?
  Франц задумался. Назначать встречу на этом же месте было опасно, слишком людно. Поэтому он сказал:
   - Давай в это же время в приютском саду. Там, где доска из забора выломана.
  Место знали все, кто жили в приюте. Доска была выломана из задней стороны забора с незапамятных времён. Правда, ускользнуть здесь в город в прежние времена удавалось нечасто, так как в саду постоянно кто-то был. Но сейчас бдительность монахинь снизилась, и во двор мог зайти кто угодно, к тому же, Франц резонно рассудил, что собираясь сдать его в приют, тётушка вряд ли будет искать его во дворе того самого приюта.
  Когда Франц возвращался домой, он от всей души надеялся, что домашние ещё спят. Но ему не повезло. Тётя Юлия уже была на ногах, она пеленала Вилли.
  В другой день она бы обязательно уже растолкала своего муженька и детей. Тётушка терпеть не могла, когда в её присутствии кто-то бездельничал или спал, когда она уже встала. Но так как супруги вчера поругались, а дети поздно легли, Юлия пока соблюдала угрюмое молчание.
  
  Увидев входящего в дверь Франца, женщина выпучила глаза. Видимо, она совершенно забыла о существовании "племянника".
   - А ты где был? - спросила она.
   - Я вот ходил молока купить, - сказал он.
  Юлия с подозрением прищурила глаза и спросила:
   - А деньги где взял? Небось, по карманам шарил?
   - Не шарил я ни по каким карманам, я честный человек! Мне Марта долг отдала.
  Франц боялся, что тётка начнёт расспрашивать "какая Марта", да "какой долг", но она только коротко усмехнулась, положила Вилли в колыбель и начала собираться в город, напяливая перед зеркалом свою противную чёрную шляпку.
   - Когда встанут эти бездельники, - она кивнула в сторону другой комнаты, где до сих пор спали её муж и дети, - скажешь, что я пошла в магистрат, опекунство оформлять всё равно надо, да и по поводу твоего устройства надо что-то решать. А они пусть как хотят, если жаждут свести меня в могилу, пусть ничего не делают.
  Тётка решительно взмахнула подолом юбки и громко хлопнула дверью.
  Франц заметил про себя, что такая манера уходить из дому для Юлии была вообще очень характерной.
  
  Он заглянул в соседнюю комнату, убедился, что все безмятежно спят, и поставил кипятиться молоко.
  Когда же оно было готово, он перелил его в несколько детских бутылочек с заранее прокипячёнными сосками, не забыл и бутылочку с укропной водой. Корзину с чистыми пелёнками он повесил на сгиб локтя, затем развернул вощёную бумагу на свёртке, который всучила Марта, и улыбнулся - в свёртке лежал кусок масла. К маслу был нужен хлеб, которого в доме оставалось совсем мало. Но Франц не стал переживать по этому поводу - весь оставшийся хлеб он сунул в свою сумку. Ничего, тётушка и её домочадцы уж как-нибудь обойдутся. Затем он бережно вынул Вилли из колыбели и вышел из дому, прикрыв за собой дверь, в отличие от тётушки, очень-очень тихо.
  
  На крыльце он свистнул Медведю, и когда собака радостно подбежала к нему, охладил её пыл, поручив нести корзину с пелёнками.
  Франц не планировал заранее, куда он отправится.
  Ноги сами повели его на старое кладбище, проверенное место. Когда-то его там очень напугали хулиганы, но с того времени прошло уже достаточно времени, и Франц решил, что сейчас там спокойно. Тем более, что лучшего варианта на примете не было. Идти было тяжело, Вилли за последний месяц очень вырос и поправился.
  Хорошо, что хоть корзину нёс Медведь, а вот сумка с бутылочками и едой очень мешала Францу нести младенца. К тому же, ему очень не нравилось, что прохожие умиляются, глядя на Медведя:
   - Какая умная собака! Как она помогает нести корзину!
  
  Франц понимал, что если тётка начнёт его искать, про "умную собаку" вспомнят многие. Поэтому он свернул в знакомый двор и сел там отдохнуть в высокую траву, положив свёрток с младенцем прямо на землю.
  Несмотря на то, что была уже осень, день был жарким, и короткая остановка не принесла практически никакого отдыха. Когда Франц, наконец, дотащился до знакомого кладбища, у него дрожали ноги и руки, и он с трудом удерживал свёрток с Вилли. Малыш проснулся и начал попискивать, но у Франца не было сил даже его успокоить. Он с грустным удивлением видел, как изменилось кладбище. Ни о каких "подарках добрых духов" сейчас нельзя было и подумать. Красивые разноцветные лампадки почти все были разбиты, и только отдельные цветные стёклышки валялись на давно не подметенных дорожках.
  Посетителей не было. Не видел Франц и сторожей. Но его знакомый склеп был так же открыт, и там так же, как и раньше, уютно пахло псиной.
  Франц протиснулся вовнутрь, мимоходом заметив, что лаз для него стал теперь намного уже, почти насильно затолкал в склеп Медведя, который рычал и сопротивлялся, видимо, не желая заходить на чужую территорию, и бессильно свалился рядом с Вилли на какую-то ветошь.
  
  Позже он покормил и перепеленал малыша, и несколько часов спал.
  Проснулся он среди ночи. Было совсем темно. Вилли кричал, протестуя против отмены вечернего кормления. Франц сунул ему бутылочку и впервые задумался - а где же он будет стирать пелёнки? А главное - в чём? У него не было ни воды, ни корыта, ни даже небольшого тазика! Скоро станет холодно, всё-таки осень... И домой вернуться будет нельзя, потому что тётка хочет дом продать! И придётся им с Вилли тогда добровольно идти в приют.
  Немножко погрустив, Франц решил - пусть будет, как будет, и заснул снова.
  Проснувшись на рассвете, он снова покормил брата, и уже хотел идти на встречу с Мартой, но тут его ждало неожиданно приятное открытие - стирать пелёнки не надо, если рядом Медведь. Собака так тщательно вылизала малыша, что в купании он теперь не нуждался. Франц откинул в сторону грязные пелёнки и подумал, что пеленать Вилли он теперь не будет. По крайней мере, пока, ведь ещё относительно тепло. Умный взрослый голос в его голове спросил:
   - А дальше? Что ты будешь делать дальше, когда станет холодно?
  
  Но Франц отмахнулся от умного взрослого голоса и побежал на встречу с Мартой. Уходя, он приказал Медведю:
   - Сиди здесь, охраняй!
  Пёс положил голову на лапы и прикрыл глаза. Франц знал, что Медведь не спит, просто делает вид, и беспечно побежал в город.
  Марта отнеслась к новому приключению серьёзно. Когда они встретились в зарослях смородины в приютском дворе, Франц удивился, как много всего она принесла. Конечно, здесь было и молоко, и большая краюха хлеба, и какие-то самодельные коржики, и даже детская присыпка, о необходимости которой Франц напрочь забыл, уходя из дома.
   - Тебя уже ищут, - весело рассказывала Марта, - эта ваша тётка - просто огонь! Вчера вбегает вечером в лавку, я за табаком ходила, солдатику моему, растолкала всех, как начала орать! Выкрали, мол, племянника её дорогого, без которого она жить не может! Цыгане или бандиты... А про тебя ничего не говорила, как будто тебя и нет вовсе.
  Говорят, всю полицию подняла на уши. Вот бы она удивилась, если бы узнала, что мы здесь сидим...
  Франц поёжился, представив реакцию тёти Юлии на такое известие.
  А Марта всё продолжала опустошать свою необъятную корзину.
   - Вот смотри, это кости, для собаки твоей. Тётке кто-то сказал про собаку, она вчера уже ночью почти бегала всё, собаку вашу искала. А вот смотри, это тыква пустая, а в ней горох!
  Девочка достала пустую маленькую оранжевую тыковку, внутри которой звонко перекатывались горошинки.
  
   - А тыква-то нам зачем? - засмеялся Франц.
   - Как это - зачем? - удивилась Марта, - а вот Вилли начнёт плакать, а ты потряси её вот так, он и успокоится. Я в приюте часто к младенцам ходила, я вообще детей люблю. Там монашки вот из таких тыковок погремушки и делали.
  Завтра я тебе ещё чего-нибудь полезного принесу, - похвасталась Марта. Было видно, что она очень собой довольна.
  Франц тоже был доволен своей подружкой, ведь совсем большая, а помогает ему. А про неё ещё так плохо говорили...
  Счастливый и радостный, Франц вернулся на кладбище. Корзинка приятно оттягивала руку, тревога тётки Юлии доставляла удовольствие, всё складывалось не так уж и плохо.
   - Я пришёл, Вилли! - пропыхтел Франц, втискиваясь в узкий пролом в стене склепа.
  Но когда его глаза привыкли к темноте, Франц с ужасом увидел, что склеп пуст, ни Вилли, ни Медведя на месте не было.
  
  ========== Часть III. Глава XXIV ==========
  
  Запах плесени и гари, уже давно привычный, сопровождал Каспера каждое утро, едва сон начинал отступать. Отступать вместе с тщетной надеждой проснуться не в сыром бруствере, а в уютной квартире. Юноша уже и не помнил, когда в последний раз спал на кровати. Эти четыре года пролетели, как одно мгновение. А ведь казалось, только вчера он с невестой приехал в Инсбрук - знакомить её со своими родителями.
  - Это Сандра! - торжественно объявил Каспер. - И мы помолвлены.
  - Вот так, с порога, прямо в лоб? - с полуулыбкой спросил отец. - Молодец, сынок - в меня пошёл.
  В этот раз отец отложил даже важные дела, что значило, он придавал большое значение этой встрече. Уж для кого-кого, а для Дитриха-старшего, у которого, по словам самого Каспера, была одна любовь - работа, подобное было в диковинку. Каспер сперва сильно волновался, но, как оказалось впоследствии, зря - встреча прошла наилучшим образом.
  Всё это было за несколько дней до известия о гибели Франца Фердинанда в Сараево. Каспер, как и вся Австрия, жил этими событиями и был в шоке, как резко все сошли с ума - люди громили сербское посольство, устраивали стихийные митинги. Месяц напряжённого ожидания, и, наконец, тот самый день.
  Отец явился во второй половине дня, и, не сказав ни слова приветствия, тихо произнёс:
  - Война.
  В глубине души надеясь, что отец ошибается, Каспер выхватил у него газету и стал жадно вчитываться в строчки. Последние иллюзии рассеялись, когда он прочёл об обстреле Белграда из дальнобойных пушек и начале наступления в Сербии.
  - На Белград! На Белград! - скандировали демонстранты, сжигая сербские флаги.
  Каспер не стал дожидаться повестки и сам явился на призывной пункт. Ох, как рыдала Сандра, провожая его на войну! Она боялась, что он там погибнет, и она останется одна.
  - Не переживай, дорогая, - успокаивал невесту Каспер. - Всё хорошо, я вернусь.
  Он не умел подбирать нужные слова, потому часто делал паузы, ему было неловко перед девушкой. Он же не мог сказать ей, что страх смерти лишь усилит её неизбежность. И действительно, после небольшой подготовки, Каспер был отправлен в Сербию. Так начался его боевой путь, где он всегда шёл в авангарде, рвался впереди всех, и всегда оставался в живых. Сербы дрались насмерть - они дрались за свою землю. Как ни старались австрийцы прогрызть оборону, не могли.
  - Да что же это такое! - восклицал иной раз про себя Каспер. - Их каких-то три миллиона, а мы с ними возимся до сих пор!
  Злость и негодование переполняли его, когда сербы прорвались в Южную Боснию, а затем - наголову разбили австрийскую армию под Колубарой.
  Каспера к тому времени отправили в Карпаты - на помощь осаждённому Перемышлю. Но помощь эта была запоздалой, и русские вскоре взяли город. Но в следующем году Фортуна, наконец, улыбнулась Австрии: русских удалось отбросить из Карпат, а осенью была разбита Сербия.
  Касперу казалось, он побывал везде, где только можно: успел и с румынами повоевать, и с итальянцами. И вот, казалось бы, его постоянным разъездам пришёл конец: он два года подряд находится здесь, в Италии. Весь прошлый день он наблюдал за вражескими окопами, а итальянцы - за австрийскими.
  - Ну-ну, ребята, подходите по одному, - посмеивался фельдфебель. - Где же ваш боевой запал? Забыли, как при Капоретто бежали, роняя штаны?
  А в глубине души зрело опасение, что нового наступления они не выдержат: силы австрийцев таяли на глазах, и не столько из-за огня вражеской артиллерии, сколько из-за внутреннего разложения. Хорваты давно дали стрекача, а теперь ушли и мадьяры. Скоро некому будет защищать позиции. А когда армия показывает врагу спину, она обречена.
  Разделяли опасения Дитриха и командиры.
  
  В штабном вагоне накануне не смолкал полевой телефон. Генерал, плотно сложенный хорват шестидесяти лет с заметными залысинами на лбу и аккуратно расчёсанными усами, беспокойно мерил шагами комнату. Рядом сидел его телеграфист. Это был Светозар Бороевич - командующий фронтом. Он, обычно человек немногословный и мрачный, сегодня "бил все рекорды". Уже несколько месяцев подряд он был мрачнее тучи, и это настроение как будто передавалось простым солдатам, словно что-то связывало его самого и подчинённых невидимой прочной нитью.
  - Армин, соединяй со ставкой, - приказал Бороевич телеграфисту.
  - Минуту... Так... Приём! Есть связь!
  Бороевич встал, выпрямив плечи, и, заложив руки за спину, продиктовал:
  - Ставка, приём! Говорит штаб командования итальянским фронтом. Генерал-фельдмаршал Бороевич на связи.
  Ответ не заставил себя долго ждать. Буквально через несколько минут пришёл сухой ответ с требованием доложить обстановку.
  - Положение фронта критическое, - отчеканил генерал. - Боеспособность армии крайне низкая, среди солдат сильны антивоенные настроения. Наблюдается саботаж приказов и массовое дезертирство. Запрашиваю подкрепления.
  Зажужжала аппаратура, и вскоре пришёл ответ:
  - Подкреплений нет и не будет, - продиктовал телеграфист. - Рассчитывайте на свои силы. Конец связи.
  
  Бороевич несколько минут стоял, плотно сведя губы. Он в глубине души надеялся на перелом, верил, что ещё можно хотя бы отстоять Триест и всё Приморье. Чёрт с ними, с чехами! Пусть себе уходят. Война проиграна, это было ясно. Но просто так сдаваться было бы непозволительной роскошью. Сохранить то немногое, что осталось. Вот, за что теперь предсстояло сражаться.
  Генерал плотнее застегнул мундир, надел фуражку, и, выйдя из вагона, направился к штабному автомобилю.
  - На передовую, - скомандовал он водителю.
  
  ***
  
  Каспер посмотрел на часы. До подъёма оставалось ещё минут сорок. Похоже, ему пока одному не спится. Одевшись, он вылез из бруствера, и тотчас почувтсвовал, что ноги его промокают. Сапоги стёрлись... Чёрт подери... Скоро уже каши запросят, как и шинель вот-вот прикажет долго жить. Подвоза давно не было, и, судя по всему, нескоро ещё будет. Каспер увидел в полумраке худощавую фигуру своего командира. Это был генерал Отто Земанн, дослужившийся в свои сорок два до командира дивизии. И это доверие было оправдано: он смог в критический момент не только сохранить личный состав, но и удержать дисциплину, а это уже немало! Взбунтуйся соседняя дивизия, все солдаты бы безоговорочно встали на защиту Земанна.
  - Что, Дитрих, не спится? - спросил генерал, давая фельдфебелю прикурить.
  - Да, - вздохнул Каспер, дымя папиросой.
  Его взору открылись замаскированные орудия, огромные линии из спирали Бруно, укрепления, окопы, ложные позиции. Все высоты пока за ними - итальянцев далеко видно. Оставалось лишь ждать, когда им надоест играть в гляделки и бряцать оружием. О наступлении речи уже быть не могло.
  - Так, Дитрих, скажи-ка прямо: ты останешься на позиции? - вдруг сменил тему Земанн.
  Каспер несколько оторопел: только что генерал не подавал никаких признаков обеспокоенности, а теперь вдруг в лоб задал такой важный вопрос.
  - Мне повторить вопрос?
  Каспер живо вытянулся в струнку и, отдав честь, отрапортовал:
  - Господин генерал, третий взвод будет драться!
  - Вольно, - кивнул Земанн. - Значит так, мы наблюдали за ними всю ночь. Они стягивают артиллерию во-он туда.
  - Сколько у них орудий?
  - Точной информацией не располагаю. Но явно больше, чем у нас. Надо будет сообщить Бороевичу.
  
  Ещё раз посмотрев на часы, Каспер распрощался с генералом, и, решив что настало время, дал команду "подъём". Началась привычная возня, прерванная экстренным сигналом: прибыл командующий фронтом. Солдаты засуетились, начали быстро приводить в порядок свою форму, и когда вдалеке показался автомобиль, в котором ехал Бороевич, все уже стояли, как вкопанные, вытянувшись в струнку.
  Началась обычная рутина: Бороевич ходил по позициям, разговаривал с солдатами, офицерами и генералами, инспектировал укрепления, орудия. Хотя в куда большей степени его волновал другой вопрос. И когда каждый генерал отчитался о "потерях", командующий фронтом ещё больше помрачнел.
  - За последнюю неделю наша дивизия недосчиталась тридцати процентов личного состава! - отчеканил Земанн.
  Солдат косила испанка, и дивизию Земанна она затронула самым прямым образом. Особенно "щедро" болезнь захватывала лейтенантов - неделю назад умерло сразу трое. Неудивительно, что для первой роты рассматривали кандидатуру фельдфебеля на должность командующего ротой. Да, Дитрих ещё унтер, но таланта не лишён. Да и пока он хорошо держал дисциплину. Никаких попыток саботажа не проявлял.
  К полудню Бороевич уехал, и солдатам, наконец, разрешили разойтись. У передового окопа то и дело сновали часовые с биноклями. Итальянцы уже и не прятались, как будто заранее предупреждали противника, что будут наступать. Они, конечно, давно знали, что положение фронта критическое, и осмелели. Сегодня-завтра начнётся битва. И чем ближе она была, тем чаще Каспер вспоминал слова отца:
  - Это гибель - воевать с Россией! Это глупая, никому не нужная война, и для Австрии она станет лебединой песней! Говорю это открыто, и пусть меня арестуют, пусть сорвут погоны, но меня они не заткнут.
  
  Пытаясь как-то отвлечься от мрачных мыслей, Каспер достал из нагрудного кармана карточку Сандры и принялся вглядываться в каждую чёрточку её лица. На него смотрела улыбающаяся девушка лет двадцати с завитыми светлыми волосами в лёгком бежевом платье, которое ей удивительно шло. Сандра была невысокого роста, худенькая блондинка, с весёлыми светло-серыми глазами. До неё у Каспера был довольно длительнй роман, закончившийся скандалом и болезненным расставанием. Тогда он и рад был лишний раз при первой же возможности смотаться домой, но однажды его поведение снова изменилось, что и подметили бдительные родители. Отец не вмешивался в его жизнь и спокойно относился ко всему.
  - Что же он, пёс какой, чтобы я за него что-то решал? За одну уже решили, и вот, что вышло.
  Каспер помнил о печальном опыте отца, бывшего для матери нежеланным. Когда он гостил у бабушки, то помнил, как сухо отец с ней общался. Да, ему было сложно забыть старые обиды. Фрау Штрассер, урождённая Домицци, была выдана замуж помимо своей воли, по настоянию родителей, когда ей было всего шестнадцать лет. Что было дальше, можно было только догадываться. Думала, наверное, найдёт в детях утешение, но куда там - оба до омерзения похожи на отца, или, во всяком случае, она так думала. Каспер куда больше общего находил в отце именно с Эмилией. И Марк, и Флориан, были нелюбимы матерью и отчимом, и если Марк относился ко всему более спокойно, то Флориан смертельно обиделся. Отец был злопамятен, и Каспер это прекрасно замечал.
  
  Мысленно Каспер был не на фронте, а где-то в далёком Инсбруке. Городе, зажатом между крутыми горами и густыми лесами. По выходным горожане часто оставляли дома и стремились на природу. В детстве Каспер любил гулять у реки Инн, подкармливать уток. А однажды они, гостя у друзей, решили выкинуть шутку с русалкой. Когда хозяйская дочка встала в полный рост в лодке, ловя порывы ветра, Берта, намазанная сажей и водорослями, выглянула из зарослей тростника и протяжно позвала её. Перепуганная девочка упала прямо в воду, а поскольку не умела плавать, чуть не захлебнулась. Ох и влетело тогда Берте! Но не только Берте, но и самому Касперу, придумавшему такую глупую шутку.
  - Ой, дурак... - вслух подумал юноша.
  - Кто?
  - А? Да я так... Сам с собой, - замялся фельдфебель, поняв, что ляпнул это в присутствии солдат.
  Вскочив с земли, он ринулся в передовой окоп и стал наблюдать за итальянцами. Только на переднем краю он насчитал минимум две роты, и это ещё не предел. Сколько ж они сюда голов нагнали? Хм, теоретически, "манлихер" могла бы достать самых неосторожных, вышедших прямо к заграждению. Каспер снял было винтовку с плеча, да махнул рукой. Уже прилетало за попусту сожжённые патроны.
  Земанн, тем временем, тщательно изучал позиции, выискивая наиболее уязвимые участки.
  - Потребуется установить минные поля здесь, здесь, и здесь. Надо защитить правый фланг - докладывал Земанн. Противник, вероятно, будет прорываться через Граппу.
  
  ========== Глава XXV ==========
  
  В два часа дня вся дивизия гудела, как растревоженный улей. Только что генерал Земанн принёс дурную весть: майор Циммер, командир батальона, умер от испанки. Никто не мог понять, как это могло произойти - ещё позавчера он был жив-здоров и энергично командовал солдатами, а вчера вдруг упал прямо перед строем. Каспер видел, как дрожали руки у офицера, видел его неестественную бледность, и что сохраняет он бодрость голоса уже через силу. Всю ночь потом майор провалялся в госпитале. Харкал кровью, стонал, а сегодня при перевозке в Триест, умер.
  Земанн был шокирован не меньше остальных. Потеря офицера - серьёзная утрата для армии, особенно сейчас. Как бы солдаты не взбунтовались, да и как тут не бунтовать - если даже командиры не могут защитить себя от испанки, то на что надеяться им? Ни лекарств, ни масок - ничего. Противогазов даже не хватает.
  
  - Так, слушайте все! Надо во что бы то ни стало продолжать работу! Вражеское наступление начнётся со дня на день и мы не должны забывать про нашу оборону, - декламировал Земанн. - Задачи ясны?
  - Так точно! - хором ответили солдаты.
  - Вот так. А сейчас я должен объявить о повышении. Капитан Хоффманн! Равняйсь! Смирно! Ко мне!
  Каспер аж языком цокнул. Вот уж кого он меньше всего хотел видеть в должности командира, так это Хоффманна. По его мнению, Эрнст Хоффманн был отличным бойцом, но весьма посредственным и недалёким командиром. Думать на два хода вперёд не умел, а это для такой должности однозначный минус. Именно с его назначением рота много потеряла: дисциплина уже не та, боеспособность упала. Куда уж ему, да целым батальоном? Он мысленно дома, в Линце. Ещё когда обер-лейтенант Майерхофф был жив, тогда другое дело - вот уж кто держал всех железной рукой! При нём не забалуешь: покинул пост - наряд, а поймает за пьянством - под трибунал отдаст. Майерхофф умел чередовать кнут и пряник, потому солдаты его уважали. Два года назад он из отпуска вернулся расслабленный, счастливый, даже песни пел. Оказалось, они усыновили приютского мальчика - на редкость умного и сообразительного, как оказалось. Когда, наконец, командир попал на фронт, Каспер его не узнал: совершенно другой человек.
  
  - Слава тебе, Господи - нашёлся! - обмолвился он однажды. - В другой раз я бы надрал ему уши за такое.
  - Убежит же опять, лови его потом, - равнодушно заметил Каспер.
  - Вот то-то же... Ну, ничего - привыкнет к нам. Он - мальчик сообразительный, не бездельник. Вот только знаешь, что меня волнует? Вот будет у нас с Фридой ребёнок, как он отнесётся к этому?
  - Ревновать будет, - хмыкнул Каспер. - Задирать ещё начнёт, будет требовать к себе внимания. Хотя может статься, что наоборот. Вот мы с сестрой постоянно дрались. Правда у нас четыре года разницы только.
  - Типун тебе на язык, - отмахнулся Майерхофф. - Вот закончится война - брошу к чертям эту службу. Надо для себя пожить. И для детей - тоже.
  Не довелось. В прошлом году полк попал под сильный обстрел. Майерхофф получил несколько осколочных ранений и умер от потери крови. И снова Каспера терзала мысль о том, что однажды такие же вести принесут и о нём. Как это переживут Сандра, родители, сестра? "А у его жены ведь сердце больное - может и не выдержать", - беспокоился Каспер.
  
  С тех пор роту отдали под начало Хоффманна, который теперь получил повышение. "Как бы он нас всех не угробил", - с опаской думал Каспер. - "Но может, ещё проявит себя". К чести Хоффманна стоит сказать, что прежде он вполне справлялся с главной задачей - поддержанием дисциплины, и лишь в последние дни поддался общим пораженческим настроениям.
  - Фендрик* Дитрих! - Каспер вытянулся в струнку, мгновенно вернувшись с небес на землю, едва прозвучала его фамилия. - Ко мне!
  Каспер подошёл к генералу.
  - Принимай вторую роту и пришей себе эти лычки. Задача ясна?
  - Так точно, господин генерал!
  Скажи ему кто-то ещё вчера, что в его распоряжении будет целая рота, он бы не поверил, а теперь в его распоряжении - четыре взвода. Юноша испытывал лёгкое волнение: одно дело, когда в твоём распоряжении четырнадцать человек, и совершенно другое - когда их больше ста.
   Комментарий к Глава XXV
   * - воинское звание в австро-венгерской армии. Равносильно старшему прапорщику
  
  ========== Глава XXVI ==========
  
  Каспер волновался. Теперь у него в распоряжении не только четыре взвода, но и их командиры, с которыми он начинал войну ещё рядовым. Иногда справлялся о судьбе сослуживцев, с которыми был зачислен в 14-й армейский корпус, и с которыми принимал боевое крещение в Сербии. Большей части из них давно нет в живых, другие - комиссованы. Иногда ночами Каспер размышлял о том, как ему будет страшно смотреть на фотографию, сделанную перед отправкой на фронт. Сотни молодых совсем ребят погибнут от вражеской пули, замёрзнут насмерть в Карпатах, сгинут без вести за Дунаем. Тогда ещё Дитрих не думал, что когда-нибудь от него будет зависеть, увидят ли десятки семей своих мужей, сыновей, братьев, отцов. И лишь когда был повышен до сержанта, понял, как дорог ему каждый боец, и как это морально тяжело - осознавать, что не сможешь спасти их жизни. Когда они месяцами стояли в окопах, Касперу казалось, что это - могильная яма, и они лишь ждут, когда придут могильщики и засыпят всех до одного. Чувства его со временем притупились, а ощущение близости смерти стало каждодневной привычкой. Если в четырнадцатом он пребывал в ужасе от осознания того, что началась война, то теперь слабо представлял, как он будет строить мирную жизнь.
  - Так, Лиферс, Ланге, Штрассер и Феттель! - обратился Каспер к командирам взводов. - Равеняйсь,. Смирно! Задача: укрепить правый фланг. Не зевайте - противник рванёт с часу на час! Ясно вам?
  - Так точно!
  - Приступаем!
  
  Вскоре пошёл дождь, да такой, что солдаты промокли насквозь. Они уныло плелись по раскисшей дороге и тщетно пытались построить линию обороны, растягивая "колючку".
  - Эй, Вольф, осторожнее... Твою мать!
  Низкорослый солдат поскользнулся, и, кажется, задел ногой это адское сооружение.
  - Эй, Штайнер, ты не порезался?
  - К-кажется... Немного... Нога...
  - Вынимай аккуратно... ДАвай, давай... Ну?
  Солдат выдернул ногу из этой смертельной ловушки. Щиколотка кровоточила, но, к счастью, порезы были не глубокие.
  - Эх, твою же мать... За малым не запутался! А что было бы со мной?
  - Перевязку срочно! - скомандовал штаб-фельдфебель Ланге.
  По правде говоря, Дитера Ланге Каспер в шутку называл своим "проводником". Несколько раз тот получал ранения, что ускорило повышение Дитриха сперва до сержанта, затем - до штаб-фельдфебеля.
  - Ну что, Вольф, теперь лучше?
  - Жить буду, наверное.
  - Не хватало и нам туда упасть, - сказал кто-то.
  Каспер со вздохом продолжил работать. У него промокли насквозь ноги и окоченели стопы. В первые дни он натирал себе ноги до крови, а теперь в стёршихся сапогах были прорехи, из-за чего он мог запросто схватить траншейную стопу. Не забывал он и о косящей солдат испанке, и каждый день пребывал в неведении, кому выпадет карта смерти? Сейчас, под дождём, винтовка и ранец натирали ему плечи, шинель тяготила, словно он не опытный вояка, а какой-то зелёный новобранец, которому в диковинку и грубые солдатские сапоги, и тяжеленное снаряжение, и вечный риск смерти. Но ещё больше страдал он от душевного изнеможения: им овладел приступ отчаяния, которому был подвержен, наверное, каждый. Порой Каспер чувствовал, что воля его побеждена, он подпадал под власть дурных инстинктов, животного страха и паники. "Разве теперь это армия"? - с ужасом думал юноша, вспоминая, как офицеры тщетно пытались остановить дезертиров. Хорваты тогда сказали какое-то резкое слово, врезавшееся в память Дитриха: "пичка".
  Это, без сомнения, ругательное слово, сейчас воспринималось, как отзвук поражения, которое нависало Дамокловым мечом над армией, готовой, казалось, дать стрекача ещё даже не увидав врага. На что теперь надеяться? Разве не всё кончено?
  
  - А что, - вдруг послышался голос Феттеля. - На Рим теперь, или на Белград?
  А ведь ещё вчера, казалось, улицы Вены тонули в возгласах: "На Белград На Белград!" И вот, грянула буря, и ветер подул в обратную сторону. Перемена эта была резкая, неожиданная, и от того, страшная. Сейчас эта буря смела Болгарию, и фронт на Балканах рухнул, смела она и Россию, скоро сметёт и Турцию, а там недалеко и до Германии...
  - Вот на кой таскать этот балласт с собой? Только мешается! - вспылил вдруг один из солдат.
  Кажется, его звали Курт.
  - А я ещё осенью четырнадцатого домой должен был уехать! - поддержал товарища Феттель.
  - И эта оглобля... Уронишь один раз - только выкинуть! А ну её!
  От всей души солдат швырнул винтовку на землю. "Манлихер", описав в воздухе полукруг, с чавканьем упала на тропинку. За ней полетели другие. Какое-то безумие охватило солдат. Один за другим они бросали оружие и снаряжение, на чём свет стоит костеря саму войну и генералов, пославших их на верную смерть. Итальянцы ведь не одни - с ними англичане, а они? Им даже пушек не хватает!
  Даже Ланге, увидев, как солдаты массово избавляются от балласта, решил последовать их примеру.
  - А ну, стойте! - Лиферс тщетно пытался остановить товарищей.
  Помимо чувства долга, он был ещё и религиозен, потому оставался в стороне.
  - Прекратить немедленно!
  Но солдаты смеялись ему в глаза.
  - Вот ханжа! Что, деревенщина, привык глотать боженьку! Иди, иди, исповедайся, скоро и тебя, как барана, на заклание пошлют... Против товарищей идёшь? На том свете не оценят.
  
  Феттель незаметно "приложился" к фляжке и лёгким взмахом руки пригласил солдат уйти с позиции, как вдруг увидел перед собой перекошенное от злости лицо Дитриха. Каспер выглядел запыхавшимся, красным, а главное, злым, как тысяча чертей.
  - Поднимите винтовки сейчас же! Слышите?!
  Солдаты даже попятились. Они помнили Каспера совершенно другим: спокойным, уравновешенным, дружелюбным. Теперь он больше напоминал Мегеру.
  - Поднять оружие, живо! Или вы будете иметь дело со мной... Вам Майерхофф цыплёнком покажется... Под трибунал к чёртовой бабушке! Всех до одного!
  Феттель даже не сразу сообразил в чём дело. Он попытался вырваться из рук Каспера, но тот ловко скрутил его и подтащил прямо к "колючке".
  - Слушай сюда, сукин сын: хочешь уйти - вали, но молча! Нечего мне тут армию разлагать. Подобрал винтовку, или я тебя скину в колючку, и скажу, что так оно и было! А сперва погоны с тебя слетят!
  Он потянул руку левую руку к плечу Феттеля, на котором красовались погоны фельдфебеля. - Эй, стой! - вдруг запротестовал Феттель.
  Его ещё недавняя уверенность пошатнулась, и он сейчас признавал своё поражение.
  - Подобрать оружие! - скомандовал Каспер, отпустив противника.
  Феттель молча подошёл к груде винтовок и, взяв свою, перекинул её через плечо.
  - А знаете ли вы, черти горластые, почему нас бьют? Да потому, что вы - не армия, вы - сброд! Вы заняты чем угодно, кроме войны. Вы думаете о чём угодно, кроме долга перед Родиной! Вместо того, чтобы биться, вы трясётесь при каждом наступлении и вскидываете руки вверх! И сейчас, когда противник ещё даже не начал наступать, вы делаете ему такой шикарный подарок! Просто ли так турки когда-то Константинополь под нож пустили? Нет, друзья мои: султану не нужны были трусы, не готовые защищать свой город, и что же, вы то же сделаете, когда враг к Вене подойдёт? Сегодня хапнет Триест, завтра - Вену, а потом и всей Австрией закусит?
  Солдаты стали неуверенно переглядываться, после чего медленно подошли к куче брошенного снаряжения. Винтовки, ещё недавно летевшие наземь, снова очутились на их плечах.
  - Молодцы! Я сделаю вид, что ничего не случилось. Но если в следующий раз повторится, не взыщите: добьюсь, чтобы была наказана вся рота. Все до одного, без исключения. На этом инцидент считаю исчерпанным.
  
  Остаток дня прошёл в тишине. Каспер видел, как неодобрительно смотрит на него Феттель, впрочем, он не обращал никакого внимания. Сейчас его волновало только одно: наступление. Если они дрогнут, война проиграна.
  Этой ночью он не мог уснуть, он слушал каждый удар своего сердца, словно отсчитывающий секунды до начала боя. Следующие сутки прошли, как в тумане, и как только Каспер услышал грохот пушек, встрепенулся.
  - Началось, - тихо произнёс он.
  
  ========== Глава XXVII ==========
  
  Мальчик выбрался из склепа обратно и бросился искать следы людей, которые унесли его брата по соседним аллеям. Кладбище было пустынным, никаких признаков пребывания Вилли в округе не было.
  Как в страшном сне, Франц оббежал все соседние улицы, но и там никого не нашёл. В конце концов, он сел под чьим-то забором и заплакал.
  Вечерело.
  Город казался вымершим. В последнее время почтенные горожане, опасаясь беспорядков, старались закрыть ставни своих домиков пораньше.
  Потеряв Вилли, Франц чувствовал, как будто он потерял часть своей души. Уныло опустив голову, он поплёлся домой.
  Теперь ему было всё равно, что скажет или сделает с ним тётка Юлия.
  Подойдя к своему дому, он увидел, что ставни не закрыты. Даже занавеска не была задёрнута. Франц прошёл в палисадник и в ярко освещённом прямоугольнике окна вдруг увидел, что тётя Юлия стоит у стола и пеленает Вилли.
  
  Первым чувством, которое он испытал, увидев это, было огромное облегчение. Даже тётушка не казалась ему такой противной. Но как же так? Как тётка смогла найти малыша, и куда делся Медведь?
  Франц был абсолютно уверен, что Медведь бы ни за что не отошёл от Вилли.
  "Что же делать?" - сосредоточенно думал мальчик. Мелькнула мысль, что нужно выждать до завтрашнего утра и попробовать унести Вилли ещё раз. Только в этот раз не следует уходить от брата надолго.
  Но в это время хлопнула дверь, и на крыльце появилась Луиза.
   - Мама! - закричала она, - я же говорила, что это Франц! Вот он, стоит и смотрит в окно!
  Для Франца появление Луизы на пороге и её возглас оказались совершенной неожиданностью. Затем Франц поступил очень глупо - он просто развернулся и бросился бежать прочь по улице.
  
  Если бы у него было хотя бы несколько секунд на размышление, он бы этого не сделал. Поначалу Францу казалось, что на улице он один. Но вдруг из соседнего переулка вынырнул Альфред и крепко схватил его за отвороты пиджачка.
   - Ага! - кричал Альфред в азарте, - от меня не уйдёшь! Я в нашем классе по физкультуре первый!
   - Хоть в чём-то ты первый, - буркнул Франц, раздражённо дёргая плечом и стараясь сбросить руку Альфреда со своей одежды. Альфред, посланный матерью вдогонку, бросился бежать более коротким путём, так что догнать Франца, который, к тому же, был на три года моложе, ему не составляло слишком большого труда.
   - Пойдём, пойдём, - названый братец не отставал, - вот мама сейчас тебе устроит!
   - Это тебе она мама, а мне она никто.
   - А вот и неправда, - весело сказал Альфред, волоча Франца к дому, - они сегодня с папой оформили опекунство. И теперь мы можем делать с тобой всё, что захотим.
  Франц ранее не видел тётку Юлию в гневе. Все случаи с нечищеной картошкой или опозданием дядюшки к ужину не шли ни в какое сравнение с её теперешней яростью. Впрочем, надо отдать ей должное, она пальцем не тронула Франца, хотя никогда не стеснялась в отношении своих собственных детей. Как будто прикасаться к нему ей было крайне неприятно и немного страшновато. Но её громогласные вопли наверняка слышали все соседи.
  
  Франц был обвинён в сговоре с бандитами, ему было предсказано знакомство с тюремной решёткой и виселицей, кроме всего прочего, совершенно неожиданно, Франц узнал от тётушки множество новых слов, о значении которых он лишь смутно догадывался, пребывая в монастырском приюте.
  Мальчик вынес всё это стоически, самое главное было, что Вилли жив и здоров.
  Спрашивать что-то у любого представителя этого семейства сейчас было бесполезно. Поэтому Франц молча отправился спать, как только вопли тётушки немного стихли.
  Тётка демонстративно заперла двери на ключ, а ключ повесила себе на шею. Сбежать не было никакой возможности.
  Утром взрослые отправились по делам. Насколько Франц мог судить из обрывков разговоров, дом всё ещё не был продан, и Юлию это очень беспокоило.
  Детей заперли на ключ снаружи.
  
  Едва оставшись без надзора взрослых, Франц спросил Луизу, которая из всей семьи вызывала у него наименьшее неприятие:
   - Ты не знаешь, где Медведь?
   - Как это "где"? - всплеснула руками девчонка, - мама отвела его на мыловарню, ведь он укусил папочку!
   - Куда отвела? - пол покачнулся у Франца под ногами. Сам не понимая, что делает, он рванулся к окну, но Альфред был начеку. Он ловко прыгнул на него сзади, завёл его руку за спину и повалил Франца на кровать лицом вниз.
   - Мама сказала, чтобы я следил за тобой, она знала, что ты будешь убегать.
  Было очень больно, но Франц молчал и только глотал слёзы ярости.
  Но едва названый братец ослабил хватку, он извернулся и впился зубами в его руку.
   - Аааа! - заорал мальчишка, - он меня укусил! Он кусается, как и его бешеная собака!
   - Так тебе и надо, - неожиданно ответила Луиза.
  И Франц понял, что в его отсутствие между тётушкиными детьми произошла какая-то размолвка.
   - У меня теперь распухнет рука! - причитал Альфред.
  Он встал коленями на спину Франца и тряс над его головой своей укушенной рукой.
  Луиза хмуро бросила ему посудное полотенце.
  Альфред продолжал орать. Тут же проснулся Вилли и внёс свою лепту в общий шум.
  Дело закончилось приходом соседки, которая только молча посмотрела, слегка постучала в окно и неодобрительно покачала головой.
   После этого все немного успокоились, хотя Альфред всё равно продолжал прижимать Франца к кровати. Он старательно выполнял поручение своей матери не выпускать этого висельника из дома.
  
  У Франца была надежда, что если он прямо сейчас побежит на мыловарню, то Медведя можно будет спасти, к тому же он сомневался, работает ли в эти тревожные дни мыловарня.
  Но сбежать от Альфреда не было никакой возможности. Франц перестал дёргаться и пробормотал сквозь зубы:
   - Отпусти, я не буду никуда бежать.
   - Так я тебе и поверил, - крикнул Альфред, но хватку немного ослабил.
   - Как они их нашли? - спросил Франц у Луизы.
   - Мама искала везде-везде, - выпучив глаза, рассказывала девчонка, - она ходила в полицию, по всем улицам бегала, она думала, что вас с Вилли украли бандиты! Но потом увидела, что нет бутылочек и пелёнок. И поняла, что это ты его украл! А потом в полицию пришла какая-то бабушка, она шла по кладбищу, и услышала, что ребёнок плачет в склепе. Хотела его достать, а твоя собака не дала. Полицейский пришёл к нам домой, мама с папой пришли на кладбище, папа хотел достать Вилли, но Медведь его укусил. Но тут мама позвала Медведя, и он её послушался. А вот он, - Луиза зло кивнула на брата, - сказал, что я всё знала, что ты собираешься Вилли украсть, а я ведь не знала ничего. Вот скажи ему! И маме скажи, когда она придёт!
  Франц с ожесточением глянул на простодушное веснушчатое лицо Луизы и буркнул:
   - Не буду я ничего говорить. Очень нужно.
   - Вот видишь, какой ты! - захныкала Луиза, - а я защищала тебя... я же тебе всё рассказала...
  Франц молча плакал от горя и бессилия.
  
  После смерти приёмных родителей Медведь был его единственным другом. И вот теперь он ничего не может сделать для его спасения.
  Альфред был физически сильнее его.
  Немного успокоившись, Франц подумал, что, несмотря на свою силу, Альфред был довольно глуп, и если не удаётся победить его в честном бою и не удаётся от него убежать, тётушкиного сына можно обхитрить.
   - Вы, небось, и секрет мой себе забрали, - угрюмо сказал он, глядя в пол.
  Наживка была проглочена мгновенно:
   - Какой секрет? - тут же хором спросили Альфред и Луиза, как по команде, расширяя глаза и приоткрывая рты.
   - Какой, какой, тот, который в кладовке под сундуком. Знаете же всё, зачем спрашивать лишний раз...
  Франц скорчил обиженную мину и отвернулся.
  Альфред подошёл к Луизе и что-то зашептал ей на ухо.
  Было видно, что девчонка сомневается. Прошло минут десять. Альфред не переставал шёпотом в чём-то убеждать сестру. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он уговаривает её отправиться в кладовку на поиски загадочного "секрета".
  Франц с удовлетворением наблюдал, что Луиза уже почти сдалась.
  Он демонстративно зевнул, потянулся, и прилёг на кровать, отвернувшись к стене, как будто бы собираясь уснуть.
  
  Тётины дети притихли. Спустя ещё минут семь Франц услышал, как они на цыпочках выходят из комнаты. А затем едва слышно скрипнула дверь кладовки.
  Затем раздались звуки, указывающие на то, что Альфред с Луизой пытаются сдвинуть с места тяжеленный сундук. Этим идиотам даже не приходило в голову, что он, маленький мальчик, не мог бы что-то спрятать под таким тяжеленным сундуком, так как просто не смог бы сам его отодвинуть.
  Впрочем, может быть, они подумали, что секрет был спрятан намного раньше, в то время, когда сундук был пуст.
  Франц молнией вскочил с кровати, в одну секунду босиком пробежал комнату и прихожую и со всей силы захлопнул дверь кладовки, задвинув засов.
  Тут же из кладовки раздался стук кулаков и возмущённый крик Альфреда, а также жалобное причитание Луизы.
  Но дверь была добротная, Франц даже не вполне мог расслышать, что именно несчастные дети кричат.
  Франц вернулся в комнату, надел башмаки и подошёл к Вилли.
   - Ты прости меня, - сказал он малышу, - я за тобой вернусь потом, сейчас Медведь в беде, я должен бежать очень быстро.
  
  Затем он влез коленками на подоконник, распахнул окно и спрыгнул в палисадник.
  Всё та же соседка недоумённо наблюдала за происходящим со своего крыльца, но Франца не окликнула.
  Мальчик бежал, как ветер. Он почти не замечал того, что происходит в городе. А между тем город разительно менялся прямо на глазах. Например, аптека, в которой работала мама Фрида, теперь была закрыта, к двери небрежно было приколото какое-то объявление, которое он не успел прочитать на бегу. Возле продовольственных лавок вились длинные очереди.
  У Франца мелькнула мысль, что Марта ещё не знает, что с ним произошло, и будет ждать его в приютском саду с очередной порцией молока, но он решил, что это сейчас не важно.
  Когда он добежал до мыловарни, ещё издали он увидел на воротах большой навесной замок. Франц приподнялся на цыпочки и ухватился за прутья забора, стараясь разглядеть то, что происходит во дворе.
  
  С радостью он увидел, что загон, где держали бездомных собак, был пуст, и дверца его была распахнута настежь.
  Но где же Медведь?
  Франц спрыгнул на дорогу и огляделся.
  Где все собаки, которых держали здесь?
  Ведь если мыловарня не работает, все они должны оказаться на городских улицах. Но эта грязная окраинная улица была пуста.
  Франц побрёл обратно к центру города. По дороге ему встретился оборванный зарёванный мальчишка с тощей козой на верёвке. Парень был примерно одного с ним возраста.
   - Ты не знаешь, давно не работает мыловарня? - спросил Франц у него.
  Мальчишка шмыгнул носом и ответил:
   - Да уж дней десять.
   - Это точно? - обрадовался Франц.
   - Ну или двенадцать, - равнодушно поправил себя оборвыш.
   - "Куда же она отвела мою собаку..." - думал Франц, посылая мысленно всевозможные проклятия на голову тётушки.
  
  Даже своих приютских врагов вроде Бруно Вальтера он ненавидел меньше, чем эту женщину. В ней он видел корень всех своих несчастий.
  Внезапно ему пришло в голову: может быть, Луиза соврала? И тётка отвезла Медведя вовсе не на мыловарню?
  Он представил простодушное личико Луизы и отказался от этой мысли. Говорила она наверняка искренне.
  По дороге Франц обошёл все заветные места, где они с Медведем когда-либо бывали. Медведя нигде не было.
  Уставший и голодный, он направился к дому.
  Ему не хотелось потерять Вилли так же, как он потерял свою собаку.
  Перед домом стояла большая крестьянская телега, и Франц с ужасом увидел, как какие-то люди выносят из дома вещи.
  Вот и большой сундук, который стоял в кладовке.
  Его, пыхтя, несут двое здоровенных парней, а рядом семенит тётушка, раздавая крикливые указания.
  
  Внезапно Юлия повернула голову и увидела Франца:
   - Ты!.. Ты!.. - тётка задыхалась от возмущения, протягивая к нему руку с вытянутым указательным пальцем.
  На всякий случай опасливо отступив ещё на шаг, Франц спросил, стараясь, чтоб его голос не дрожал:
   - Вы куда дели мою собаку?
   - Эту гадость я отвела на мыловарню! - ответила тётка, отводя глаза.
  И вдруг Франц сделал открытие. Тётка Юлия не умела врать. Возможно, это умение не было дано ей с рождения, а может быть, она его потеряла в процессе жизни, всегда идя напролом и добиваясь своего.
  Но хитрить она не умела.
  Ей даже не стоило этого пытаться делать. Сразу было видно, что она говорит неправду.
  
  ========== Глава XXVIII ==========
  
  - Это неправда, - твёрдо сказал Франц, глядя прямо в лицо Юлии.
   - Да, неправда! - закричала тётка, понимая, что врать бесполезно, - делать мне нечего, тащиться с этой блохастой грязной псиной через весь город! Какой-то крестьянин спросил, когда я шла мимо базара, не продаю ли я собаку. Я ему её даром и отдала. И нечего на меня так смотреть! Я не взяла с него денег. Подумаешь, ценность - собака паршивая! Так что ничего за неё не получишь. Я бы и сама ему доплатила, если бы он попросил, только бы от неё, наконец, избавиться.
  Тётка, как всегда, думала о деньгах. В своём понимании, она тоже заботилась всегда о справедливости. Медведь для неё был всего лишь сомнительным имуществом, которое принадлежало лично Францу. Поэтому она чувствовала себя сейчас несколько виновато. Но от этого кричала ещё громче.
  
  Франц вздохнул. По крайней мере, Медведь жив. Может быть, у него будет теперь тёплая конура и ежедневная миска с похлёбкой. Не так уж плохо для одинокой одноглазой собаки.
  А Юлия, немного успокоившись, кивнула на дверь:
   - Иди, собирай свои вещи. Надо было бы тебя взгреть как следует, за твои фокусы, но уж некогда. Бог тебе судья. За что ты невзлюбил моих детей, а? Зачем ты их запер в кладовке? Висельник малолетний!
  Франц молча поплёлся в дом. Там уже было все разорено и сдвинуто. Части мебели не хватало. Его диванчик был зачем-то выдвинут на середину комнаты. Рабочие выносили шкафы. Вещи из них Луиза собирала в узлы. Видимо, тётка решила кое-что из вещей взять себе. Дядя разбирал злополучную кладовку.
  "Подарки" тёти Юлии Францу - старые вещи Альфреда - были кучей свалены на пол у входа на подстеленную газету.
  
  Франц вошёл как раз вовремя, чтобы выхватить с этажерки, которую уже собирались выносить, две книжки. Это была "Азбука", по которой названный отец учил его читать, и томик Шиллера, который Давид оставил своему другу Йозефу.
  Альфред и Луиза, которые застыли, открыв рты при появлении Франца, почти хором закричали:
   - Мама, он берёт вещи, которые проданы!
   - Заткнитесь. Это чужие книги, которые надо отдать, - хмуро буркнул Франц, - и вашей маме не помешало бы спросить, прежде, чем продавать их.
   - У кого спросить, уж не у тебя ли? - издевательски спросил Альфред, сжав кулаки и наступая на Франца.
  Но потасовка не состоялась, так как была прервана подзатыльником, который тётка отвесила своему сыну.
   - А ну перестаньте бездельничать! Завтра чуть свет выезжаем. Хозяин хочет получить дом прямо завтра.
  
  Франца она как будто не замечала. Он хотел подойти к колыбели и посмотреть на Вилли, но тётя Юлия тут же, не глядя, отшвырнула его в сторону:
   - Нечего лезть к младенцу, неизвестно, где ты шлялся и какую грязь на себя собрал. Помойся, поешь и спать. Я обещала сёстрам, что приведу тебя в приют к утренней молитве. А если посмотреть, как мы тут все копаемся, боюсь, что не успеем тебя туда доставить даже к обеду. И не вздумай снова убегать. Если ты думаешь, что я буду тебя искать, ты глубоко ошибаешься. Мы уедем. А ты останешься. Без денег, без крыши над головой и без документов. И потом не надейся получить у меня своё наследство. Я, конечно, обязана передать его Францу Нойманну, приёмному сыну несчастной Фриды, но вовсе не обязана что-то передавать беспаспортному бродяге. Так что ты завтра спокойно отправишься в монастырский приют, на своё место. Сёстры согласились тебя принять, хотя видит Бог, сколько я от них о тебе выслушала...
  Тётка закатила глаза, изображая невыразимые муки, которые ей доставил разговор с монахинями о Франце Нойманне.
  
  Засыпая последний раз в доме, который на короткое время стал ему родным, Франц ещё строил планы. Он думал, что проснётся раньше всех, ускользнёт из дому (ведь сколько раз ему это удавалось), а может быть, получится и Вилли вынести... Но потом мысли спутались в его усталой голове, и проснулся Франц только тогда, когда всё семейство уже было на ногах.
  Через два часа тётка Юлия тащила его за руку в приют, и сбежать не было никакой возможности, так как сзади, как конвой, шли дядя и Альфред, таща узлы с его вещами.
  Луиза осталась с Вилли. Францу не разрешили даже толком попрощаться с названным братом.
   - Адрес наш я тебе не оставляю, - быстро и твёрдо говорила тётка Юлия, - но он есть у сестёр. Я так делаю потому, что ты вёл себя непочтительно и даже дико. Мне вовсе не надо, чтобы ты сбежал из приюта и явился осложнять нам жизнь. Если ты захочешь там нам написать, ты должен передать письмо сестре Августе. А уж она его отправит. Через неё я буду присылать тебе посылки. Не жди, что это будет слишком часто, но чем смогу, я тебя обеспечу. Так же я попросила сестёр сообщать мне о твоём поведении. И можешь быть уверен, что если оно будет неподобающим, ты наследства не получишь.
   - А вы, наверное, мечтаете об этом, - хмуро пробормотал Франц.
  Тётка сделала вид, что не расслышала. А может быть, и правда не расслышала. Она очень волновалась. За несколько дней ей удалось решить множество проблем, переделать кучу дел, и она не хотела, чтобы в последний день что-то пошло не так.
  
  Они пересекли приютский двор, который сейчас был заросшим и неухоженным, миновали сгоревшее главное здание, на почерневших подоконниках которого уже начинала расти трава, и подошли к "младенческому" корпусу.
  Франца сразу окутал позабытый аромат переваренной чечевицы и капустного супа. Могут пройти года, смениться эпохи, но меню в приютских заведениях останется прежним.
  Впрочем, сейчас к знакомому запаху скудной еды примешивался запах грязных пелёнок и хлорки. Тётя отпустила руку Франца в прихожей и кивнула мужу и сыну:
   - Смотрите за ним, чтоб не сбежал. Пока его не приняли с рук на руки, мы за него отвечаем.
  Альфред встал в дверном проёме. А дядя только печально вздохнул. Стены с самых первых минут начали давить на Франца. Он с ужасом подумал, что жить в этом заведении ему придётся долгие годы.
  
  Тётка вскоре вернулась вместе с молодой незнакомой монахиней с озабоченным лицом.
   - Прямо не знаю, куда мне определить вашего мальчика, - бормотала она, - приют так переполнен!
   - Но я вчера договорилась с вашим руководством! - возмущенно воскликнула тётка.
   - Да-да... монахиня достала из кармана маленькую записную книжечку в чёрной кожаной обложке и начала её листать.
  А дядюшке вдруг, к удивлению Франца, пришла в голову идея произнести напутственное слово. Он прокашлялся и проговорил:
   - Итак, Франц, ты поступаешь на попечение церкви. Не посрами же честное имя своей умершей приёмной матери. Веди себя...
   - Хватит-хватит, - бесцеремонно прервала дядюшку тётя Юлия, - времени нет. Прощай, мальчик. Веди себя хорошо.
  Они поспешно удалились, а Франц остался стоять между двумя узлами с вещами перед молодой монахиней. Глаза у неё округлились от удивления, когда дядя начал свою прощальную речь.
   - Это родственники твои? - спросила монахиня с недоверием.
   - Нет, - резко ответил Франц, - это совершенно чужие люди.
   - Ах, вот оно что... - монашка вздохнула, - ну что ж, Франц Нойманн, бери свои узлы, пойдём, поищем тебе место. Говорят, ты уже когда-то жил в нашем приюте?
   - Да, - ответил Франц коротко.
  
  Они вошли в большую комнату с невыразимо спёртым воздухом. Здесь у одной стены в ряд, прямо на полу, вплотную друг к другу, лежали полосатые тюфяки, судя по виду, набитые соломой. На некоторых сидели мальчишки, примерно возраста Франца, но было их что-то маловато. Он не увидел ни одного знакомого лица. Все дети были новенькие.
   - Вот иди туда, в уголок, вполне поместишься. А вещи твои можно вот туда, в шкаф.
  Франц подошёл к стоящему напротив ряда тюфяков шкафу, открыл дверцу, увидел, что шкаф полностью забит какими-то дурно пахнущими тряпками и опустил узлы рядом.
  Да, оказывается, раньше он ещё неплохо жил в приюте. По крайней мере, тогда у него была своя кровать.
  Как только Франц сел на указанный ему тюфяк, а монахиня вышла, к нему тут же подползли несколько мальчишек.
   - Ты кто? - спросил с любопытством самый младший.
   - Я Франц. Я здесь временно.
  Франц и сам не знал, почему он так ответил. Может быть потому, что ему хотелось выдать желаемое за действительное. Через десять минут новые товарищи уже знали, что раньше Франц тоже жил в приюте, потому что его родители были на войне. Потом они его забрали и он жил со своей семьёй. А потом отец погиб, мама умерла, а родственники пока не могут его забрать.
  
   - Заливаешь, - неуверенно сказал один из мальчишек.
  Но второй кивнул на узлы, которые притащил Франц:
   - Не-а, он правду говорит, посмотри, сколько у него шмоток.
   - Конечно, я говорю правду, - подтвердил Франц, - я никогда не вру.
  Он начал рассказывать новым приятелям о своём отце-герое, о своей маме Фриде, добрее которой не было на свете, и так увлёкся, что совсем потерял бдительность.
  Внезапно на плечо его легла чья-то горячая рука. Франц дёрнулся, обернулся и увидел Абеле. Это был мальчик на пару лет старше Франца, который хорошо его знал.
   - О, так это выродок! Ну, привет, выродок. А мы тут думаем, куда же он пропал, куда сгинул. А он тут как тут. Да разодетый какой! Где это ты вещей наворовал?
   - Он говорит, что его мама умерла, - вмешался самый маленький мальчик.
   - А вы и уши развесили, - покатился со смеху Абеле, - да у него никогда не было никакой мамы! Он же вор! Я вам не рассказывал, как он прачечную обокрал? Ой, умора! Мама у него!
  
  Франца охватила бешеная ярость. Распрямившись, как пружина, он кинулся на обидчика, совершенно не думая, что он здесь один, а у Абеле крепкая поддержка всех присутствующих.
  Дело бы кончилось для Франца очень плохо, если бы не сестра Августа, которая вошла как раз в этот момент.
   - О, опять Франц Нойманн! - провозгласила она, - подрос, поправился, а всё такой же! Где ты, там всегда проблемы.
   - Он говорит, что у него были родители, - опять встрял маленький мальчик.
   - Разумеется, были, - строго ответила сестра Августа, - у всех вас родители были, а у некоторых и до сих пор есть. А тебе, Абеле, я последний раз говорю: сейчас вас тут никто не держит. Мест и так не хватает. Хочешь драться - иди в передвижной цирк. А у нас монастырский приют, а не балаган.
  Абеле промолчал. Его чёрные итальянские глаза сверкали ненавистью. Франц понял, что обойтись без заклятого врага в приюте и в этот раз не получится.
  Прозвонил колокол, созывающий на обед. Мальчишки бросились к выходу, а Франц немного задержался, перепрятав спасённые от продажи книжки, фотографию Вильгельма и ещё некоторые мелочи под тюфяк.
  
  Вернувшись с обеда, он убедился, что поступил правильно. Его узлы распотрошили, и на многих мальчиках уже были надеты бывшие вещи тётиного сына Альфреда.
  С подачи Абеле над ним потешались целый вечер. Только ленивый не копировал его гордую фразу: "Я никогда не вру", не называл его по десять раз кряду выродком и не фантазировал на тему его выдуманных родителей. Франц молчал. Только на короткие минуты у него мелькнула надежда, что в этот раз, среди совсем новых, незнакомых мальчиков, он сможет стать своим, найдёт друзей, сможет жить спокойно. Но нет, видимо, ему на роду написано быть одиноким и всеми гонимым.
  Но это было ещё не всё. Вечером, лёжа в темноте на колючем тюфяке, из которого во все стороны лезли соломинки, Франц с непривычки долго не мог уснуть. В комнате было темно, хоть глаз выколи. Узкие запылённые окна находились слишком высоко, чтоб от них падал хоть какой-то свет. С удивлением Франц заметил, что большинство его товарищей тоже не спят. За годы в приюте он прекрасно научился отличать дыхание спящих людей от дыхания бодрствующих. Сейчас спали только несколько младших мальчиков. Периодически раздавались перешёптывания и подозрительные шуршания.
  Францу даже показалось, что он слышит отдельные слова:
   - Спит? Нет. Да спит он! Подожди, не спит.
  "Уж не про меня ли они?" - подумал Франц.
  Ну, что ж, если тут что-то готовится против него, он всегда начеку.
  Франц ужом выполз в темноте из-под тонкого одеяла в проход и пополз к шкафу. Стараясь не скрипнуть дверцей, он наощупь вытащил оттуда побольше тряпок и кое-как придал им под одеялом очертания человеческой фигуры, а сам опять вернулся к шкафу и затаился, стараясь не издавать ни единого шороха.
  И вот через несколько минут всё зашумело. Мальчишки рванулись к его тюфяку, наступая на своих спящих товарищей.
   - Бей выродка! - торжествующе зашептал Абеле, накидываясь на мягкую фигуру под одеялом.
  
  ========== Глава XXIX ==========
  
  Снарядный дождь продолжался уже несколько часов. Даже сидя в укрытии, Каспер чувствовал жар. Ещё недавно сырая земля, теперь горела, а все звуки тонули в грохоте канонады. Вот за взрывом последовала серия других. Ага, итальянцы решили проредить минные поля. А вот затишье и громыхнуло где-то ближе к своим. Это уже ответка пошла. Вот, что значит четыре года на фронте!
  А вот и долгожданное затишье. Земанн лично вышел из укрытия, и, понаблюдав через окуляры, сказал:
  - Гляди-ка, уже лезут... Занять позиции!
  Солдаты выбежали из укрытия и приготовились. Итальянцы наводили переправы через Пьяве.
  
  - Не стрелять! Подпустите их ближе, потом открывайте огонь! - приказал Земанн.
  Солдаты терпеливо ждали. Одна, две, три, четыре... Да сколько же ещё переправ они наведут?
  Минуты ожидания показались Касперу вечностью, и как только пехота перешла через реку, Земанн крикнул:
  - Артиллерия, огонь!
  Тотчас послышался грохот пушек, и Каспер успел увидеть, как итальянцы разбегаются и ложатся наземь, чтобы взрывная волна их не задела. Австрийцы палили прицельно, в переправы, а некоторые - туда, откуда доносились выстрелы итальянской артиллерии.
  - Враг подавлен! В атаку!
  - Вперёд!
  Батальон резко выскочил из окопов и ринулся в бой, встав в полный рост, издавая при этом воинственный клич, да такой, что уши закладывало.
  - Никакой жалости! - крикнул Земанн, и сам, выхватив оружие помчался за атакующими. Итальянцы, отрезанные от своих, растерялись. Они не знали, что им делать. Им казалось, что австрийцы обезумели. Солдаты в панике бросали оружие и сдавались в плен - бежать было некуда.
  
  Контратака удалась! Но Земанн знал, что первый успех мало что значит. Едва итальянцы опомнятся, начнут сильнее жать.
  - Так, Хоффманн, переправляйся через реку, уничтожь проволочные заграждения, по возможности, гаси пулемётные и артиллерийские точки.
  - Есть, господин генерал!
  Дитрих первым добрался до реки.
  - Артиллерия, прикрывающий огонь!
  Но итальянцы, похоже, оклемались, и как только солдаты стали вплавь переправляться через реку, застрекотали пулемёты. Артиллерия их не доставала. К счастью, дым был прекрасным укрытием для солдат. Большинство смогли перебраться. Насквозь мокрые, замёрзшие и обозлённые, они рванули вперёд, словно бы их и не тяготили промокшие шинели и резко потяжелевшее снаряжение.
  
  - В атаку! Пленных не брать! - крикнул Дитрих, идя, как всегда, в авангарде.
  Это была атака отчаяния. Австрийцы знали, что обречены, знали, что итальянцев в разы больше, знали, что противник уже не тот, что при Капоретто. Но упорно шли на смерть под ураганным огнём противника. Хоффманн сам перестал считать и живых, и мёртвых. Он видел только одно: цель. Если где останется целая пушка, или пулемётное гнездо, не будет ему покоя. Один за другим взрывались ряды "колючки", через которые рвались в бой уже уставшие солдаты, снова их косили пулемётные очереди, снова дым заволакивал пространство, выедая глаза и заставляя солдат изнурительно кашлять.
  И вот, долгожданный гул радости: плацдарм захвачен. Неприятельский окоп выбит, в воздухе витает невыносимый запах гари и обгоревших тел, стоны раненых и умирающих. Дитрих чувствовал себя, как во сне. Снаряд рванул в нескольких метрах от него, отбросив в сторону. Чьи-то руки подхватили его и потащили куда-то в сторону. Каспер несколько минут ничего не слышал, и когда сознание к нему вернулось, услышал краткое:
  - Кранты...
  
  С трудом приподнявшись на руках, он смог разглядеть лицо Феттеля. Его шинель была вся залита кровью, а в груди красовалась огромная рана. Тот самый Феттель, с которым они недавно подрались. Тот самый Феттель, что хотел дезертировать, теперь ценой своей жизни спас командира.
  - Простите, фендрик, - пролепетал сержант и уронил голову на землю.
  Последний сон сковал его тело. Каспер молча снял фуражку и, с трудом поднявшись, произнёс:
  - Ты держался молодцом, Эгон.
  Каспера штормило. В голове царил сферический вакуум, он шатался, будто пьяный, и шёл, не разбирая дороги. К счастью, его заметили товарищи.
  
  - Спокойно, фендрик! Сейчас дойдём.
  Это был Ланге. Заметив, что командир стоит чуть ли не под выстрелами, он оттащил его в окоп, и, сняв с пояса фляжку, плеснул в лицо Касперу воды, затем дал напиться. Только после этого сознание стало возвращаться к фендрику.
  - Феттель погиб, - тихо произнёс Дитрих.
  - Как и весь второй взвод, - подхватил Ланге. - Из моего взвода - четверо.
  Вырисовывалась безрадостная картина: захват плацдарма дался слишком большой ценой. Резервы итальянцев совсем рядом, в любой момент они пойдут в атаку. Хоффманн, оценив потери, мрачно произнёс:
  - Ещё одна такая победа, и мы все тут ляжем.
  
  Он и не знал, насколько сейчас его мысли совпадают с мыслями Земанна. Передышка была короткой, и вскоре снова загрохотали пушки, снова послышался быстрый топот сотен ног, и снова застрекотали пулемёты. Противник шёл в контратаку.
  - Минируем позиции и отступаем! - последовал приказ.
  Сапёры оказались достаточно расторопны, и вскоре батальон Хоффманна и прибывшие подкрепления отошли на исходные.
  Надежда на быстрый прорыв не оправдалась: противник явно хорошо усвоил уроки Капоретто.
  - Дежа-вю! - воскликнул Каспер. - Опять Изонцо!
  Начавшееся было контрнаступление перешло в позиционную тягомотину. Несколько плацдармов итальянцы всё же взяли и готовились теперь атаковать по новой.
  
  ========== Глава XXX ==========
  
  В темноте мальчишки поневоле попадали не только по сооружённой Францем кукле, а ещё и друг по другу. Случайные, неосторожные тычки вызывали ответные удары, и вскоре в спальне началась всеобщая потасовка. Происходило всё почти в полной тишине, так как никому не хотелось привлечь внимание сестёр-воспитательниц. Мальчишки пыхтели, как грузчики, и молотили друг друга с нарастающим остервенением.
   - Паоло, ты идиот! - раздавался бешеный шёпот Абеле, - ты мне по носу попал! Лупите выродка, придурки!
  Но в общей свалке его никто не слушал.
  Франц кое-как пробрался к двери и выскользнул в коридор. Здесь он увидел приближающуюся со стороны чёрного хода лампу. Дежурная воспитательница совершала свой обход. Франц сделал вид, что не выходит из спальни, а хочет войти туда. Монашка остановилась, подозрительно глядя на него:
   - Ты что это бродишь по ночам?
   - Зов природы, - пискнул Франц фразу, которой его научили в первый раз пребывания в приюте.
  
  Монахиня приоткрыла перед ним дверь спальни, и тут до неё донеслись какие-то странные звуки. Она вошла в помещение и первое время не могла сообразить, что же происходит. И только через пару минут пыхтящую тишину разрезал её возмущенный окрик:
   - Это что за безобразие?!
  Франц стоял рядом с воспитательницей на пороге и чувствовал, что его рот невольно раздвигается в довольной улыбке. Он был в полной безопасности, чего нельзя было сказать об Абеле и остальных его обидчиках. При свете лампы особенно живописными выглядели их ссадины и встрёпанные вихры.
   - Абеле пойдёт со мной! - железным голосом объявила монашка, - а остальные - немедленно спать! И ты, мальчик, спать, - обратилась она к Францу почти ласково, ведь он единственный имел вид вполне невинный, - ты не должен думать, что такое случается у нас каждую ночь. Те, кто устроил драку, утром будут выявлены и наказаны. А про Абеле я уже знаю, что без него не обошлось.
  Франц прошёл на своё место, завернулся с головой в одеяло и заснул. Он не ждал нападения в эту же ночь и оказался прав. Маленькая армия на время потеряла своего предводителя.
  Утром никакого расследования не было. Видимо, сёстры-воспитательницы решили ограничиться наказанием Абеле. Францу было очень любопытно, куда же его неприятеля увели ночью. Он даже попробовал расспросить некоторых ребят, которые ему казались наиболее мирно настроенными, но мальчишки только кривлялись и угрожающе выпучивали глаза: "вот попадёшь туда, сам увидишь".
  Один из младших мальчиков что-то начал быстро врать про то, что провинившихся запирают в клетку со львом, но Франц только махнул рукой на такое неприкрытое враньё. Ему ли не знать, что никаких львов в приюте отродясь не было.
  
  После завтрака, который состоял из жидкого крупяного супа, детей отправили в огород. Франц обнаружил, что задняя часть двора, где раньше находился только старый яблоневый сад, заросший высокой травой, теперь распахана. Часть деревьев срубили, а между остальными красовались грядки с белокочанной капустой и поздней фасолью.
  Новая начальница не заставляла сирот разматывать нитки, прикрываясь необходимостью развития мелкой моторики по новомодной системе Монтессори, она просто вывела детей в огород. Если учитывать происходящее вокруг, это было намного полезней. Но Франца такая перемена не радовала. Он сразу почувствовал крайнее отвращение к работе на земле. К тому же воспитанников в огороде никто не контролировал, и в сторону Франца тут же полетели комья земли.
  Решив пока всячески избегать прямого противостояния, он отошёл от мальчишек к девочкам, которые спокойно и быстро выполняли свою работу поодаль. Девочки сначала отнеслись к появлению новенького настороженно. Мало ли какую пакость может задумать этот мальчишка, и чего от него можно ожидать. Но заметив, что Франц просто старательно, хоть и неумело, собирает фасоль, девочки снова успокоились. Одна из них даже показала Францу, как надо собирать фасоль правильно.
  
   - Ты не тяни её на себя, а крути и отрывай, - показала она и улыбнулась беззубой улыбкой.
  Франц знал, что уже завтра эти девочки узнают, кто он такой, и с не меньшим, чем мальчишки, азартом, будут швырять в него камнями, крича при этом "Выродок! Бей выродка!"
  Мальчик понимал, что он не сможет бегать и прятаться до бесконечности. Он должен предпринять что-то, что навсегда отучит недоброжелателей к нему приставать.
  Вдруг издали он увидел, как двор пересекает, направляясь к выходу на улицу, какой-то мальчишка. Присмотревшись, Франц без труда узнал в нём Беппо. Беппо остался точно таким, каким Франц его помнил. Он даже, кажется, совсем не подрос, только начал слегка хромать. Беппо шёл к выходу медленно, лениво, как будто совершенно не заинтересованно, и Франц предположил, что Беппо, видимо, направляется в город для того, чтобы что-нибудь там стащить.
  
  Внезапно ему в голову пришла гениальная, как ему показалось, мысль, как избавиться от травли мальчишек. Оставив корзину с фасолью, Франц бросился вслед Беппо. Тот, как будто и не удивился, увидев перед собой Франца. Беппо опустил глаза и пробормотал сквозь зубы:
   - А, это ты... что, опять тут? Вот и я тут. В лазарете. Давно уже. У меня колено гниёт.
  Затем Беппо неожиданно вскрикнул тонким голосом:
   - А всё из-за тебя! Меня усыновить хотели хорошие люди! Ты знаешь это? А из-за тебя не взяли. И ещё из-за того, что я болею...
   - А может быть, из-за того, что ты воруешь? - иронически спросил Франц.
  Но ссориться сейчас с Беппо не входило в его планы, и Франц предложил:
   - А хочешь я тебе расскажу, где можно раздобыть еду?
   - С чего бы это? - угрюмо спросил Беппо, сплёвывая в сторону.
   - Ну не просто так, а за маленькую, очень лёгкую услугу.
  Беппо хмыкнув, словно хотел сказать: "Ну вот, я так и знал, что это обман и подстава", а Франц продолжал:
   - Просто надо подойти вот к тому парню, кажется, его зовут Пауло, и сказать, что Абеле называет его идиотом. А всех остальных придурками.
   - Тоже мне новости, - вздохнул Беппо, - он всех всегда так называет.
   - Так что же вы не врежете ему все вместе? - деланно удивился Франц.
   - Так он сильный, - шмыгнул носом Беппо.
   - Так вас же много! - в тон ему ответил Франц, - впрочем, как хочешь. Не хочешь, не иди, тогда и про мой тайник ничего не узнаешь.
   - Да я с ними как-то не очень... - было заметно, что Беппо совершенно не хочется идти к мальчишкам и тем более ссориться с Абеле.
   - Понятно, ты же в лазарете сейчас живёшь, что тебе до них.
  Беппо стоял в раздумьях. Узнать секрет о тайнике, полном еды, очень хотелось. А Абеле его не достанет, он, может быть, и не узнает, кто настроил против него его верную армию. А если и узнает, то ведь Беппо уже давно живёт в лазарете, у него же больная нога...
   - Ну хорошо, я пошёл, - сказал он, подтягивая штаны, - как ты говоришь, он называл Пауло?
   - Он называл его идиотом, а всех остальных придурками.
   - Не, это обычно, неинтересно, - сказал Беппо, - лучше я им напомню, что он их постоянно называет свинячим дерьмом.
   - А что, правда, называет? - заинтересовался Франц.
   - Конечно, - пожал плечами Беппо и, не торопясь, поплёлся в тот конец огорода, где мальчишки собирали фасоль.
  
  Франц следил за ним, спрятавшись за угол дома. Он увидел, как Беппо что-то эмоционально рассказывает, размахивая руками. Оставалось только надеяться, что гонец говорит то, что надо, а не прямо противоположное. Но судя по тому, что остальные мальчишки тоже начали размахивать руками, всё шло по плану.
  Франц вернулся к своей корзине на участок девочек. Конечно, он понимал, что авторитет Беппо в приюте очень невелик. Но у него была надежда, что Абеле и сам по себе уже порядком надоел остальным, и достаточно бросить спичку, чтобы эта бочка смолы вспыхнула.
  Вскоре Беппо подошёл к нему и доложил, что дело сделано.
  Франц с чистой совестью рассказал ему, как найти склеп на старом кладбище, где он оставил подарки Марты. Конечно, Беппо будет разочарован. В лучшем случае, в корзине остались лепёшки и бутылка кислого молока. Впрочем, и лепёшки могли растащить бездомные собаки. Вспомнив почему-то маленькую оранжевую тыковку-погремушку, которая так и не досталась Вилли, Франц едва удержался от слёз.
  
  Сестра-воспитательница вернулась в очень удачный момент - Франц как раз помогал щербатой девочке дотащить до кухни её корзину с фасолью.
   - Хорошо, мальчик, что родители приучили тебя помогать слабым, молись за них прилежно, - почти басом произнесла монашка. Эта воспитательница была новая. Франца вдруг охватила дикая тоска. Сейчас он был бы рад увидеть даже сестру Августу, но в этот день её в приюте не было.
  А за обедом его ждала радость. Вернулся Абеле, и Франц понял, что генералу мальчишеской армии грозит свержение.
  Выглядел Абеле неважно - проявились ночные синяки, лицо было бледное, глаза красные. Видимо, поспать ему в эту ночь не довелось. Когда Абеле попытался взять себе ненароком лишнюю порцию похлёбки, отобрав её у одного из младших мальчиков, сидящего рядом, за малыша неожиданно вступились несколько соседей по столу. Франц, сидя довольно далеко, не слышал всей перебранки, но даже то, что он видел, доставляло ему огромное удовольствие. Вспышку ярости Абеле быстро погасила сестра-воспитательница, отвесив ему смачный подзатыльник.
  
  Франц тихонько рассмеялся, увидев, как монахиня быстро-быстро крестится и шевелит губами, наверное, прося прощения у бога за свою несдержанность.
  "Так, теперь мне ничего не грозит, - освобождённо думал Франц после обеда, - они будут разбираться между собой. Ведь Абеле действительно очень гадкий мальчишка, он многим здесь житья не даёт. А если они все займутся Абеле, до меня им не будет никакого дела"
  Франц вышел на крыльцо. Во дворе было очень тихо. Только с верхнего этажа доносился приглушенный плач младенцев. И вдруг мальчик услышал позади себя лёгкий шорох. Франц хотел обернуться, чтобы посмотреть, что там такое, но тут на голову ему обрушился удар.
  Франц упал на колени и быстро закрыл лицо руками. Удар пришёлся по старому шраму, который остался у него под волосами после камня, который когда-то бросил в него на большой дороге дезертир. Франц почувствовал, как по шее начинает стекать кровь. В глазах сразу помутилось. На несколько мгновений нападавшие замерли, а потом под уже знакомый крик "Бей выродка!" кто-то сзади накинул ему на голову вонючую рогожу, и удары посыпались со всех сторон.
  Франц пришёл в себя только на следующий день в лазарете. Это была маленькая комнатка на две кровати с задней стороны низенького одноэтажного помывочного корпуса, утопавшего в крапиве и лопухах. Первое, что Франц увидел, был высокий белый потолок, по которому скользили солнечные лучи. Мальчик некоторое время следил за ними, припоминая всё, что с ним случилось.
  Видимо, рассчитал он неправильно. Армия оказалась более преданной своему генералу. А может быть, Беппо, не обнаружив в полуразрушенном склепе сказочных запасов еды, рассказал мальчишкам, кто его уговорил настроить их против Абеле.
  Едва Франц вспомнил про Беппо, тут же белый потолок заслонило его круглое обезьянье лицо.
   - Ты уже пришёл в себя? - деловито спросил Беппо, - а тайник твой уже кто-то растащил, там я только корзину нашёл с тряпками и лепёшку надгрызенную. Крысы её, что ли, погрызли...
  
  Франц представил, как огромные жирные крысы ползают по пелёнкам Вилли и грызут лепёшки, приготовленные Мартой. Он почувствовал тошноту и снова потерял сознание.
  Ночью Францу снилось, что его заковали в кандалы. Он бежит от Абеле и его шайки по безлюдной каменистой дороге, а кандалы волочатся сзади и дико гремят. Франц проснулся и огляделся вокруг. Звук не исчез. На соседней кровати, безмятежно приоткрыв рот, спал Беппо. Звон железа доносился со двора.
  Осторожно, кряхтя, как старик, Франц приподнялся на кровати и приоткрыл окно в изголовье. И вдруг через подоконник перемахнуло что-то огромное, лохматое, а лица Франца коснулось горячее дыхание и тёплый, шершавый язык.
  Медведь!
  На собаке был самодельный проволочный ошейник, к которому была прикреплена длинная железная цепь. Это она громыхала под окном.
  Медведь был вне себя от радости, как и его хозяин. Пёс вертелся на кровати Франца с бешеной скоростью, в первые же секунды он облизал лицо мальчика несколько раз, радостно повизгивая, а его лохматый хвост отбивал по одеялу чечётку.
  
  ========== Глава XXXI ==========
  
  Касперу казалось, что итальянцы обезумели. Как будто не было ни минных полей, ни "колючки", ни плотного пулемётного огня. Снова и снова снаряды сыпались на позиции австрийцев, снова пехота рвалась прямо под дула.
  - Отходим! - крикнул Земанн, поняв, что натиск противника им не удержать.
  Это уже совсем не походило ни на Изонцо, ни на Капоретто. С первых часов было ясно: итальянцы намерены идти до конца. Казалось, ничто не могло их остановить. Они чувствовали: австрийцы уже не те.
  
  Первые две линии они взяли, и как будто остановились. То ли ждали подкреплений, то ли выдохлись. И это кажущееся спокойствие больше всего беспокоило генерала Земанна.
  - Опять эти кошки-мышки, - выдохнул генерал, утирая со лба пот. - Надо разведать обстановку.
  Солдаты оказывали помощь раненым, как могли. Медсёстры сновали по окопам, бросаясь то к одному, то к другому раненому - проверяли, кого ещё можно спасти, а кто уже не жилец.
  - Господин генерал, - раздался голос полковника Дица. - Противник совершает манёвр. К левому флангу идёт кавалерия.
  - Так я и знал, - вздохнул Земанн. - Вот туда и придётся часть сил снять, - генерал неосмотрительно вышел прямо под выстрелы, и вскоре стрекотнул пулемёт, и Земанна отбросило в сторону.
  Встревоженный Каспер тотчас кинулся к генералу, держащемуся за живот. Пулемётчик, должно быть, заметил Каспера и стал щедро "поливать" спешащего на помощь генералу фендрика, но к счастью, Каспер успел оттащить Земанна в укрытие.
  
  - Господин генерал, куда попало?
  Земанн с трудом смог пошевельнуться. Он старался улыбаться, но получалось это через силу. Его мундир был забрызган кровью, лицо покрылось копотью.
  - Спокойно, Дитрих, спокойно... Жить буду. Навылет прошло... Ай... Сильно болит, сука! - ругался Земанн.
  - Генерал ранен! Помогите ему! - крикнул Каспер.
  Казалось, силы покидали самого фендрика. Дурные предчувствия не отпускали его с самого начала битвы. Как будто вместе с Австрией выдыхается и умирает он сам. Прежде он не знал таких слов, как "апатия" и "усталость". Теперь Каспер думал, что если уронит винтовку, то уже её не поднимет.
  
  Мысленно он был в светлой и безмятежной Вене, где его ждала Сандра, разлуку с которой он переносил с таким трудом. Вот вернётся домой, они обязательно поженятся, и вместе им будет легче пережить трудные времена. Пока карточка Сандры, которую Каспер хранил в нагрудном кармане, служила ему, как оберег от пуль и осколков.
  Некоторое время ещё грохотали пушки, стрекотали пулемёты, а потом, на некоторое время, затихло. Перевязанный Земанн сидел на земле, прислонившись спиной к стене окопа.
  - Затишье перед бурей. Нутром чую... - пробормотал генерал.
  Взрывы, звучащие где-то вдали, уже не могли потревожить Каспера. Он знал: это не по ним, а значит, можно даже спокойно заснуть, не боясь потом никогда не открыть глаза.
  - Измена! - резкий, громкий и отчаянный крик Хоффманна, казалось, взбудоражил всех.
  Каждый солдат вскочил и стал в панике оглядываться. Измена? Где? Кто-то сдал позиции врагу?
  - Господин генерал, измена! - надрывно кричал Хоффманн. - Противник наступает по правому флангу, пешком идёт! Три дивизии снялись с позиций! Нас окружают!
  Новость подкосила всех от мала до велика. Генерал схватился за голову и сквозь зубы процедил:
  - Отступаем. Оставить позиции! Взорвать все орудия! Уходим!
  Пока Каспер тащил на себе генерала, тот причитал:
  - Так легко сдаться... Это не армия, а сволочь! Сдали! Всех нас сдали!
  Австрийцы окончательно и бесповоротно показали врагу спину. Не было уже ни армии, ни самой страны. Последняя битва, ставшая для Австрии лебединой песней, неумолимо близилась к своему завершению.
  
  ***
  
  Франц был уверен, что Медведь его найдёт где угодно, в любом случае. Но всё-таки собаке нужно было облегчить поиски. Каждую ночь Медведь приходил к окну лазарета. И Франц решил его подождать в приютском дворе незаметно от монахинь и воспитанников.
  Осторожно оглядываясь по сторонам, мальчик пробрался в сгоревшее главное здание и спрятался там в куче камней, которая уже успела покрыться высохшими сорняками. Было ещё по-летнему жарко. Осень была очень тёплая. Впрочем, при средиземноморском климате Триеста, такое случалось нередко.
  Франц сидел и пробовал на вкус слово "Инсбрук". Он понятия не имел, где этот Инсбрук находится, какой он, и как до него добираться. Но он был преисполнен решимости и знал, что всё равно доберётся, чего бы ему это ни стоило.
  Надо дождаться Медведя, а вот потом...
  В приюте, видимо, начался обед. Было очень тихо. Двор был совершенно пустым.
  Вдруг Франц увидел, высунувшись из обгоревшего дверного проёма, как сестра Мария куда-то ведёт его обидчиков. К его удивлению, среди них был и Абеле. Видимо, обеспеченное раньше алиби не помогло. Монахини и так знали, кто на что способен. А его сегодняшние показания подтвердили вину самого хулиганистого обитателя спальни для средних мальчиков, хотя имени самого Абеле он и не назвал. Генерала выдали его же солдаты. Франц проследил за маленькой процессией глазами. Идущие скрылись в направлении монастырской церквушки.
  Выждав некоторое время, Франц, осторожно оглядываясь, пошёл к церкви. До вечера ещё была уйма времени, и ему напоследок захотелось открыть тайну, как же всё-таки наказывают сейчас в приюте.
  Ворота церкви были приоткрыты, и Франц незаметно заглянул туда.
  В храме стояла почти полная темень. Когда глаза его немного привыкли к темноте, Франц увидел, что все мальчики стоят на коленях и что-то делают вытянутыми вперёд руками. Получше присмотревшись, Франц понял, что все они чистят подсвечники от налипшего на них воска.
  Перед алтарём горела только одна свеча, возле которой, сидя на стуле, пожилая монахиня читала святое Писание назидательным голосом.
  Франц спрятался за спинками последнего ряда скамеек. Монотонное чтение навевало сон. Мальчик не завидовал своим обидчикам. Теперь он понимал, почему у Абеле прошлый раз после такого наказания был очень измождённый вид и красные глаза.
  Голос монашки становился всё тише, а слова всё неразборчивее. Постепенно её голова опустилась на грудь, а глаза закрылись. Франц неслышно, как кошка, прокрался за спинками скамей поближе. Мальчишки тоже клевали носами.
  В проёме двери было уже совсем темно. Но до прихода Медведя у Франца ещё было время. Он тихонько засвистел.
  Один из пареньков слегка дёрнулся, но остальные не обратили на это никакого внимания. Только монахиня пробормотала сквозь дрёму:
  "Тщательней чистите, тщательней, бездельники!"
  Франц на цыпочках пробрался за статую Луки-евангелиста и как можно более низким голосом спросил:
   - Здесь ли грешник Абеле? Готов ли он принять господню кару?!
  Акустика храма разнесла эти слова, подняла их под самый купол, и раскатисто сбросила вниз, так как место в углу, за статуей, было особым. Совсем неразумным малышом лет пяти Франц открыл это место случайно и с тех пор иногда оставался в церкви после службы, чтобы вволю поразвлекаться, издавая самые разные причудливые звуки.
  Абеле быстро поднял голову, открыл большие тёмные глаза и прошептал:
   - Что такое? Кто здесь шутит?
  Голос его дрожал. Сон и явь ещё путались у него в голове. Товарищи толкали друг друга и спрашивали шёпотом:
   - Ты слышал? Слышал?
  За статуей Франц зажимал рукой рот, чтобы не засмеяться вслух.
  Монахиня, окончательно стряхнув с себя дрёму, спросила:
   - Это чем же вы тут занимаетесь, бездельники? Это кто тут сейчас разговаривал? Что это за богохульство?
   - Мы ничего не говорили, - сказал один из мальчиков, испуганно водя глазами по сторонам.
  Монахиня недоверчиво помолчала, потом сказала неуверенно:
   - Я что-то тут такое слышала...
  Мальчишка прошептал таким же испуганным голосом:
   - Да, мы тоже слышали! Откуда-то оттуда!
  К удивлению Франца, он показал совершенно в другую сторону. Резонанс под старыми сводами действительно был хороший.
   - Какой-то голос, неземной...
  Монахиню передёрнуло.
  Было заметно, что она тоже струхнула.
   - Так, ну-ка встали! Пошли! Давайте, давайте, быстрее!
  Она подталкивала своих подопечных к выходу, и Франц немного испугался - а что, если его сейчас закроют в церкви?
  Конечно, боковая дверь в церквушке была старой и ветхой, но ломать её ему бы не хотелось.
  Стараясь незаметно поспешить за монахиней и мальчишками, он нечаянно толкнул одно из сидений. Все остановились, всматриваясь в темноту. Франц присел на корточки, надеясь, что его не заметят.
  Внезапно монахиню охватил праведный гнев.
   - Да что же это тут такое? - воскликнула она и широкими шагами направилась прямо к тому месту, где спрятался Франц.
  Терять было уже нечего. Мальчик вскочил и по боковому проходу рванулся к выходу.
   - Держи, держи его! - закричали все присутствующие, но Франц уже выбежал во двор, в полную темноту.
   - Это он, это Нойманн! - раздавались крики со стороны церкви.
  Франц на ощупь добрался до сгоревшего здания, перемахнул через подоконник и оказался на прежнем месте рядом со своим узелком.
  Он надеялся, что тут всё и утихнет. Но он ошибся.
  Вскоре на крыльцо "младенческого" корпуса вышла сестра Мария с фонарём и несколько старших воспитанников.
  Видимо, они решили прочесать весь двор.
  Пожилая монахиня вела, подгоняя впереди лёгкими толчками, Абеле и его друзей.
   - Я, сестра Мария, его сама не видела, - услышал Франц её тонкий зудящий голос, - это они говорят, что был какой-то Нойманн. А я думаю, что это кто-то из них баловался и богохульничал, носился по храму, чуть не сбил с постамента святого Луку.
   - Да нет, сестра Грета, я думаю, что это всё-таки был Нойманн, - сухо заметила сестра Мария, - так как он пропал ещё до обеда. Ни обедать не пришёл, ни в лазарет не вернулся...
   - Ах, это этот, которого избили... - протянула сестра Грета и втянула голову в плечи, напомнив Францу курицу.
   - Вот видите, - плаксивым голосом вмешался Абеле, - он на нас наговорил, всю неправду, ведь если бы правда, разве бы он убежал? А потом ещё и над нами в храме издевался! Богохульничал...
   - Тебе ли говорить о богохульстве, - строго одёрнула его сестра Мария, - так, всем искать Нойманна! Далеко он уйти не мог. И скажу тебе, Абеле, твоё счастье, если ты его найдёшь.
   - Найдёшь, его, как же... - пробурчал Абеле, однако послушно зажёг свой фонарь от фонаря сестры Марии и вместе с двумя друзьями направился прямиком к сгоревшему главному зданию приюта.
  И тут Франц почувствовал бешеную злость. Почему он сейчас прячется, как загнанная жертва, а его палач снова выступает в роли преследователя? Почему он должен так вот, молча уходить, не отомстив своим обидчикам?
  Тихий нежный голос Фриды, всегда утверждавший, что надо прощать своих врагов, сейчас умолк в его душе, а взамен зазвучал твёрдый, немного насмешливый голос Вильгельма:
   - Врежь им, Франц, они этого заслуживают.
  Франц на ощупь подобрал несколько тяжёлых обломков кирпичей, которых вокруг валялось предостаточно, и, высунувшись из обгоревшего оконного проёма, начал со всей силы швырять их немного повыше движущегося навстречу ему пятна фонаря.
  Видимо, первый же камень попал в цель. Раздался громкий визг Абеле, фонарь качнулся, но Франц продолжал швырять камни. Верная армия, бросив своего генерала, рванула в сторону, фонарь Абеле упал на землю и потух. В темноте Франц не мог определить, насколько серьёзную травму он причинил своему главному врагу, но что эта травма была, сомневаться не приходилось. Силуэт Абеле, с руками, прижатыми к лицу, катался по земле.
   - Вот так, - про себя сказал Франц, - теперь это будет справедливо, надеюсь, я выбил тебе глаз.
  Не торопясь и совершенно не прячась, он вылез в оконный проём и отправился в сторону лазарета.
  Когда Франц уже почти дошёл до маленького одинокого домика в саду, вдруг позади него раздался детский крик:
   - Вот он! Вот он!
  Причём голос этот звучал неприятно близко, и к Францу рванулись несколько мальчишек. Но тут, неслышно, как во сне, на них прыгнула огромная лохматая собака.
   - Гони их отсюда, Медведь! - в радостном азарте закричал Франц.
  Его преследователи бежали к освещённому крыльцу, сверкая пятками.
  Добрая собака восприняла происходящее скорее, как игру, но они-то этого не знали...
  Закончив свою шуточную охоту, довольный Медведь подошёл к своему маленькому хозяину и тыкнул ему в ладонь свой влажный нос.
  Монахини причитали на крыльце над Абеле. Франца больше никто не искал и не ловил.
   - Ну что, Медведь, пойдём?
  Мальчик положил руку на голову пса, и они вышли на улицу.
  С самых первых шагов он понял, что происходит что-то необычное. Таким родной город Франц ещё не видел. Мальчик не понимал, что на его глазах творится история.
  То, что сейчас происходило в Триесте, можно было назвать одним словом: хаос. Горожане точно озверели: грабили лавки, громили дома, выстраивали баррикады. Мало того, через улицы ломились солдаты, то и дело беспорядочно палящие в стороны. Раздосадованные поражением, растоптанной национальной гордостью и гибелью империи, они сейчас вели себя, как псы, спущенные с цепи. Они точно знали, что Триест доживает последние дни в составе Австрии, что завтра-послезавтра враг захватит город, и, видимо, стремились погромче хлопнуть дверью.
  Ещё один взвод пробивался на станцию.
  - За мной, сюда! - командовал черноволосый унтер, которого Франц видел не так давно, незадолго до смерти Фриды.
  Внезапно в солдат полетели камни.
  - Ложись! - последовала команда.
  Командир быстро выхватил пистолет, и, ругнувшись, крикнул:
  - Ну, всё, суки, зовите священника! Огонь на поражение! Отто, гранатой их, гранатой!
  Тотчас солдаты открыли плотный огонь в сторону нападавших. Франц не видел, попали ли они в кого-то, или нет. Он сам боялся шевельнуться и просто молча наблюдал, как солдаты разгоняют беснующуюся толпу.
  - Нечего с ними миндальничать, - шипел унтер, отряхиваясь от грязи, - ишь, попряталось шакальё...
  До вокзала оставалось пройти пару кварталов, и Франц, выглянув из укрытия, понял, что ему не пробраться туда незамеченным. На вокзал ломились разбитые части, граждане, боящиеся зачистки, и просто кто-то из уличных бродяжек.
  Мальчик решил смешаться с толпой, как вдруг его узел развязался, вещи посыпались на землю, а из книги вылетела фотография Вильгельма. Ветер тут же подхватил карточку и понёс её в сторону солдат. Шедший впереди унтер поймал её.
  
  Франц оторопел, не зная, как ему обратиться к солдатам. Он не хотел терять одно из своих сокровищ - последнее напоминание ему о семье Майерхофф, так тепло приютившей его.
  - Господин солдат, - обратился мальчик к командиру, - отдайте, пожалуйста, мне карточку.
  Унтер ничего не ответил. Он продолжал вглядываться в лицо, изображённое на фото.
  - Это же Майерхофф! - воскликнул он, - а ты, - он посмотрел на Франца, - не его ли сын?
  - Они меня усыновили, - Франц старался, чтобы в голосе не слышалось боли, но он предательски дрогнул.
  - Да, хороший был человек, - кивнул унтер, - кстати, меня Каспер зовут.
  - А я - Франц, - представился мальчик, пожав протянутую руку.
  Каспер отдал Францу карточку и велел идти за ним. Небезопасно сейчас на улицах - зашибут.
  Верный пёс шёл за маленьким хозяином.
  - Ты что же тут мотаешься, а? Небезопасно тут... Мать тебя, поди, обыскалась...
  Каспер осёкся, поняв, что задел мальчика за живое. Франц отвернулся, стараясь скрыть слёзы. Снова кто-то расковырял его рану, напомнил ему о потере так горячо любимой матери и маленького братика. Это чудесное создание было смыслом жизни маленькой семьи, с ним Франц не замечал войны, легче переживал лишения и верил в лучшее будущее. Вот пройдёт время, подрастёт Вилли, он его научит всяким премудростям, станет старшим наставником, в общем, сделает всё, чтобы Вилли стал полноценным человеком.
  А теперь его нет. Его отняли у него! Оторвали от сердца!
  - Мне жаль, - смущённо пробормотал Каспер, - ты что же теперь?
  - Уеду, - процедил Франц.
  - Куда же?
  - Плевать! Лишь бы не здесь! - шипел Франц.
  И тут ему вспомнилось его решение: он едет в город, куда, судя по всему, вели следы его настоящей матери.
  - Я... Мне надо в Инсбрук!
  - Инсбрук? - вскинулся унтер, - я там родился и вырос! Хорошее местечко. Можно сказать, большая деревня. А у тебя там родственники?
  - Да, - соврал Франц.
  
  - И собака твоя?
  - Да, конечно, это Медведь.
  На разгромленном вокзале не было ни одного железнодорожника. Пустые отцепленные вагоны из-под солдатской амуниции стояли на втором пути. Больше никаких поездов не было, хотя по расписанию именно в это время должен был отправляться фирменный экспресс на Вену.
  Каспер грустно присвистнул, глядя на огромное разбитое зеркало в буфете и опрокинутую кадку с пальмой, рядом с которой уже устроились на брошенных на пол попонах какие-то военные.
  - Ждать поезда, по всей видимости, бесполезно, - сказал Каспер, - мне нужно в Боцен, сейчас там квартируется наш корпус, ехать придётся с обозом. Если хочешь, могу тебя подвезти. От Боцена до Инсбрука рукой подать.
  - Спасибо, - кивнул Франц, - конечно, если можно, я поеду с вами.
  - Да чего же нельзя? - с весёлой злостью ответил Каспер, - неужели я брошу в такой момент приёмного сына своего погибшего товарища?
  Они покинули спасительные своды вокзала и снова вышли на гудящую улицу. От мостовых поднимался густой туман, поэтому эта беспокойная ночь была вся раскрашена в жёлто-красные цвета солдатских костров.
  
  Каспер хотел идти прямо к центру, пробиваясь к австрийским обозам, которые стояли на восточной окраине, но Франц его удержал и повел узкими переулками, в которых было спокойнее. Все окна в домах были закрыты ставнями. Но в щели этих ставен пробивался свет, а иногда и звуки праздника. Итальянцы с воодушевлением ждали прихода своей армии, проведав, что окончательное, позорное для австрийцев перемирие - вопрос нескольких дней, а может быть, даже часов.
  Успели они как раз вовремя. Обозы уходили из города. Каспер подсадил мальчика на повозку, где, укутанные в солому, стояли несколько ящиков бутылок с горючей смесью. Медведь тут же прыгнул следом и умостился рядом.
  - Ну вот, хоть и не так быстро и комфортно, как на поезде, но зато безопасно, - сказал Каспер, - в крайнем случае, будет, чем обороняться.
  Франц немного жалел, что прокатиться на поезде не получится. Он раньше никогда не ездил на поездах, и даже никогда не видел их вблизи, как следует. Когда-то, давным-давно, сирот водили на вокзал - встречать какого-то важного члена городской управы. Тогда прибытие поезда произвело на Франца огромное впечатление, особенно белый дым от паровоза, которым заволокло весь перрон, но рассмотреть поезд не получилось, так как стоял Франц тогда во втором ряду.
  
  Но зато встреча с Каспером была невероятной удачей. Этот человек знает его названного отца! В память о нём он решил помочь Францу, разве это не чудо! Франц надеялся, что Вильгельм не рассказал своему товарищу про обстоятельства, при которых он в последний раз покинул дом и про его, Франца, глупый побег.
  Холодало. Пожалуй, это была первая по-настоящему осенняя ночь.
  - Ты чего дрожишь? - спросил Каспер, заметив, что мальчика бьёт озноб, - на-ка, укройся.
  Каспер заботливо прикрыл Франца соломой.
  Обоз тронулся. Впереди на повозке, лицом по ходу движения, сидели солдаты, но здесь, в задней части, рядом с ящиками, они с Каспером были одни.
  - У тебя был замечательный отец, - рассказывал Францу Каспер, - настоящий герой, патриот.
  - Мама тоже так говорила, - вздохнул Франц.
  - Мой отец тоже герой в своём роде, - продолжил Каспер, - он знаешь, скольких злодеев вывел на чистую воду - не пересчитать!
  - Он полицейский? - осторожно спросил Франц.
  - Бери выше, - усмехнулся Каспер, - он самый лучший следователь во всём Тироле, а может быть, и во всей империи.
  
  Весь опыт его короткой жизни говорил мальчику, что от полицейских лучше держаться подальше, даже если они и называются как-то по-другому, поэтому он решил для себя, что с отцом Каспера лучше не встречаться.
  Ночь пошла на убыль. По сторонам дороги мелькали аккуратные маленькие сёла. Солдаты дремали, едва не роняя из рук вожжи, которые передавали друг другу по очереди. В последние дни спать им приходилось не часто.
  От размеренного стука колёс и Франц задремал, прижавшись плечом к ящику. Каспер время от времени наблюдал за ним и думал, что же это на самом деле за ребёнок? Майерхофф, рассказывая о своём приёмном сыне, говорил, что у него прежде были родители, но манеры Франца выдавали в нём бродягу со стажем. Уж отличить нормальных, домашних детей от бродяг Каспер мог, благо доводилось иметь дело и с теми, и с другими.Значит, Фрида солгала, когда рассказывала мужу о прошлом этого ребёнка.
  А раньше, вроде, она работала в той самой тюрьме... Ну конечно! Этот мальчишка - сын одной из преступниц! И морда абсолютно не немецкая. Может, хорват или цыган какой. Понятное дело - отняли после рождения у матери, да и сделали вид, что нет у него родителей. Бродяги, видать, какие.
  
  После полудня дорога стала шире, по её краям потянулись ровные ряды тополей. Каспер поправил фуражку и прислушался. Боцен совсем рядом, похоже.
  - Франц, подъём! - он растолкал спокойно прикорнувшего мальчика, - приехали!
  Обоз входил в город.
  Франц приготовился сразу сбежать куда-нибудь в сторону.
   - Не отходи далеко - потеряешься, - назидательно произнёс Каспер, беря мальчика за руку.
  Франц с досадой подумал, что ему не уйти - уж слишком крепкой выглядела хватка этого унтера. Как только обоз остановился, солдаты тут же соскочили с повозок. Кто-то выстраивался в ряд, кто-то уходил, куда глядят глаза.
  - Медведь, за мной! - позвал Франц.
  Пёс лениво соскочил на землю и последовал за маленьким хозяином. В это время подошли следующие обозы, и поднялась такая давка, что Каспер выпустил руку мальчика.
  - Эй, вы, осторожнее! - кричал он.
  Когда он, наконец, вышел из толпы, понял, что Франца рядом с ним нет. "Куда же он делся"? - с волнением думал юноша.
  - Вы тут мальца не видели такого, лет десяти, тёмный, с одноглазым псом? - спрашивал он каждого встречного, но все лишь отрицательно качали головами.
  "Ну и чёрт с вами"! - с досадой подумал Каспер. Оставалась надежда на то, что мальчик один не пропадёт. Ну да, ему не привыкать бродяжничать. Но сейчас ведь такие времена... Ни за что ручаться нельзя.
  
  Внезапно позади себя Каспер услышал щелчок зонтика, словно кто-то пытался таким образом привлечь его внимание. Обернулся.Перед ним стоял мужчина в осеннем пальто, с ворота которого стекали капли дождя. Он был не очень высокого роста, худощав, уже полностью поседевший. Но главное, что бросалось в глаза - его взгляд. Внимательные тёмные глаза, заглядывавшие, казалось, в самую душу. Точь-в-точь, как у самого Каспера.
  Это был его отец. Около минуты они стояли, молча глядя друг на друга. Обнялись на радостях.
  - Рад, что ты цел, - сдержанно улыбнулся мужчина, - вчера только пошёл слух, что ваш корпус едет в Боцен. Я и решил всё разведать. Марта всё хотела со мной помчаться, но я её отговорил.
  - Здравствуй, папа! - улыбнулся Каспер, - ну, какие новости? Как вы там?
  - Да как... Думал, как всегда, что хуже не будет... Будет! - мужчина смачно плюнул и полез в карман за портсигаром, - я с самого начала говорил: не наша эта война, не нужна она нам!
  Сейчас Дитрих-старший испытывал то, что, наверное, испытывал каждый житель Австрии: гнев и горечь, помноженные на растоптанную национальную гордость. Его безрадостный прогноз сбылся в полной мере: остались теперь от Австрии лишь рожки, да ножки.
  - Надо было давно славян отпустить: не наши они, чужой нам народ. В гробу они видали интересы немцев. Нам с Германией надо было объединяться и сломать хребет Англии! А теперь уже поздно, - добавил он чуть тише.
  
  Даже сейчас он оставался убеждённым пан-германистом. С тех самых пор, как в студенческие годы выразил мысль об объединении всех немцев под красно-бело-чёрным знаменем.
  - А наша гостья совсем разошлась, - продолжал Дитрих-старший, - ещё нескольких похоронили позавчера. А теперь и наших косит: Хунек, вон, разболелся. Смотрю на него - бледный какой-то. Он так-то глист глистом, но вот что-то белее мела стал. Попросил его обследовать. Температура. Положили его в больницу, и что ты думаешь? Она, родимая!
  Всё внутри Каспера похолодело. Он слишком хорошо знал, что это за "гостья"такая, и как она разбушевалась в последнее время.
  - Наших тоже... А это... Мне бы в Вену, к Сандре!
  - Ну, ты сперва передохни денёк, - чуть успокоившись сказал отец, - потом езжай. Только будь осторожнее. Кстати, а что это за мальчик с тобой был? Может, карманник какой? Ты бы проверил.
  - Он не вор, - отрезал Каспер, - это Майерхоффа сын. Точнее, приёмыш.
  Дитрих приподнял брови, и, затянувшись папироской, поднял голову в небо и медленно выдохнул белый табачный дым.
  - Странно. У меня такое чувство, что я его уже где-то видел.
  
  Конец первой части Февраль - Июнь 2020
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"