Аннотация: Дастаевский - от англ. dust "пыль". Стираем пыль и ищем новое!
(с) ЛЕОНИД СМЕЛОВ
РЕПОРТАЖИ ДАСТАЕВСКОГО
(роман)
Мы упорно ищем вечное где-то вдали; мы упорно обращаем
внутренний взор не на то, что перед нами сейчас и что
сейчас явно; или же ждем смерти, словно мы не умираем
и не возрождаемся всякий миг.
Ален.
Луч солнца лениво скользнул в форточку и, отыскав чашку, нырнул в нее поживиться остатками кофе. Испуганный его появлением таракан свалился с золотистого ободка на стол и замер, притворившись мертвым. Рыжие доспехи насекомого успешно гармонировали с такого же цвета завитками шевелюры Федора Михайловича Дастаевского. Так как утро было ленивым, Федор Михайлович спал, уткнувшись носом в "пробел" компьютера. Неожиданно вздрогнув во сне, он дернул локтем - мышь покатилась, и давным-давно потухший монитор загорелся, осветив лицо спящего синим светом. Застигнутый врасплох солнечный луч, испугавшись, поспешно спрятался на потолке.
На краю стола приютилась разложенная карта какой-то таежной местности, прижатая по трем углам статуэтками медитирующего Будды; четвертый, последний угол накрывал локоть самого Федора Михайловича. Помятый пиджак с торчащим из кармана диктофоном валялся на полу, жестом пустого рукава умоляя возвратить его обратно на спинку стула. В сторону распахнутого балкона потянуло сквозняком, и Федор Михайлович робко, по-детски втянул голову в плечи, его дыхание сбилось, губы что-то прошамкали, и три Будды разом распрямили спины, ожидая его пробуждения. Но главный герой спал...
Луч солнца, спустившись с потолка, настороженно и удивленно смотрел на дно чашки. Он двигался по прямой и считал себя математиком, а кофейная гуща явно изображала "восьмерку", если смотреть с севера, или "бесконечность", если сориентироваться на запад. На первом листе покосившейся стопки бумаг было написано:
РЕПОРТАЖИ ДАСТАЕВСКОГО
Номер первый
Девять шагов до бесконечности
- Они думают, хм-м, полагают, - главный редактор нашего журнала любил пробовать слова, как арбузы, на звук, после чего благополучно заменял их, - что докопаются до сути времени. Вы, молодой человек, поедете туда и в две недели сроку - понимаете меня, в две недели! - напишите репортаж обо всем этом псевдонаучном безобразии в популярном стиле "Как нам стало известно...". Я полагаю, хм-м, уверен, что вы справитесь и ваша статья положительно отразится на увеличении нашего тиража. Если вы не заметили, то я вам скажу, что ваши последние репортажи о личной жизни звезд стали сухи и горьки. Идите и собирайтесь. Свободны.
Я кивнул.
- Постойте... - окликнул он и погрозил пальцем. - И смотрите мне, не переусердствуйте там!
Главный редактор свел брови на переносице, отчего на высоком лбу образовалась галочка, и тяжело вздохнул. Обычная мина, сопровождающая традиционную присказку. Наш босс не менялся, и за это его уважали, как уважают бормашину.
Начало пути было жутким. Первый же таксист, которому я доверил доставку своей персоны к вокзалу, буквально истерзал меня политикой, а это, согласно моим устоявшимся убеждениям, очень плохая примета: хуже любой черной кошки. В вагоне не закрывалась дверь туалета, купе было, конечно же, рядом с ним - словом, плохо и печально. Вдобавок ко всему этот сосед - ох, как меня достал этот сосед в вязаной шапочке.
- Вот говорят... Вы слушаете меня?! - требовал он, почесывая эту самую шапочку. - Вот говорят, будто бы судьбу нельзя предугадать. Кому? - спрашиваю я. И сам же отвечаю: слепым. А я вижу! Я вижу, что вам предстоит захватывающее событие, которое раньше, когда на одну квадратную милю бегали лишь два аборигена с копьями, назвали бы приключением, но в наше время, когда по земле бродит более чем семь миллиардов человек, называют просто - встречей. Поверьте мне, молодой человек. И запомните: никогда не считайте чужого времени и чужих денег!
Я глядел в окно и слушал через раз. Там мелькали березы с черными ногами, встретилась старинная усадьба, около которой возвышалась церковь, а затем длинным, пропахшим копотью составом промелькнул город - в нем, конечно же, сделали остановку, но на перрон я не пошел. Почему не делают остановок на природе? Я думаю, пройдет еще примерно десяток лет, и машинисты будут поступать именно так.
Через двое суток, молчаливый и ошарашенный, я сошел на небольшой станции в глухой таежной провинции.
- Там же тоННеЛЬ, вы понимаете, тоННеЛЬ такой, глубокий, - господин с усами по имени "Общее руководство" нажимал на "нн" и "ль", отчего казалось, что он зовет секретаршу, хотя мама нарекла ее "Амбра", - тоННеЛЬ! Его вырыли геологи еще в прошлом году и, гоп-ца, наткнулись на временной разлом. Все пропали... в тоННеЛЕ. Я имею в виду геологов - все трое пропали. А нефти нет. Зато есть глубокий научный интерес. Я уже не говорю об этих парапсихологах с парааппаратурой... Налетели как мухи! Интерес есть. Ведь еще мудрый Эйнштейн предупреждал, что существуют они - такие места на Земле, а не где-нибудь там, в звездных мириадах! - где время-то как бы искажается, что ли.
Я кивнул.
- Что бы вам еще сообщить-то, а-а? - озадачило само себя "общее руководство".
Я молчал. Мне не хотелось прерывать этого ученого мужа. Хотя я опасался и, надо сказать, не без оснований, что понесет его в неведомые дебри словоблудия и не дослушать мне его велеречивых разглагольствований до конца своих дней. Впрочем, вопреки моим ожиданиям, ученый муж был лаконичен.
- Как бы вас туда доставить? - адресовав следующий вопрос самому себе, задумался он, накрутив ус на указательный палец. - Сами кое-как с оказией добрались. Транспорта у науки нет. Интерес глубокий есть, а транспорта нет. Через тернии все делаем... Короче говоря, поплывете туда вместе с Амброй! Она завтра три дня за свой счет возьмет, чтобы побить рекорд Жоржика Огурцова по спуску на байдарке по реке Гнутой, вот вы вторым и погребете. А то ее все время какой-нибудь молодой человек где-нибудь задерживает. А так вы заведомо будете с ней, и два зайца будут убиты одним выстрелом. Я имею в виду поговорку. Ведь еще мудрый Фрейд говорил, что либидо - суть, вроде как главная движущая сила, кажется. Заодно с Жоржиком познакомитесь. На месте уже там. Он у нас главный по временным деструкциям. В целом, деструктивный тип, увы. К тому же спортсмен. Ну, всего вам... на палочке.
Я кивнул и вышел.
Задание редакции требовало выполнения. Надо было сделать первый шаг, и я задал себе самый главный репортерский вопрос: к кому? Сам я последнюю стометровку сдал классе в пятом и с тех давних пор спортом во всех его олимпийских и прочих проявлениях не увлекался. И я решил дождаться Амбру: уж если кто поможет, так только она. К тому же мне с ней плыть.
Мне не терпелось поскорей увидеться с будущей компаньонкой, но до конца рабочего дня оставалось еще уйма времени. Поэтому я решил поближе познакомиться с архитектурой города. Я верил древнему мудрецу Алайя, сказавшему когда-то на заре мира: "Если дорога ведет через город, остановись и осмотри его памятники, дабы познать суть живущих в нем людей". Так я и поступил.
Городок, по моим первичным наблюдениям, имел вид упиравшегося в реку Гнутую амфитеатра. Стало быть, там, где у римлян традиционно находилась сцена, должен был располагаться постсоветский парк. Я двинул наугад от здания администрации по дубовой аллее на запах воды и благополучно вышел к арке-входу; ощущения меня не обманули. Миновав еще одну аллею, уже внутри парка, я остановился перед... э-э, триптихом. По-другому, пожалуй, и не назовешь. В общем, слева под березкой прятался бюстик Петра Первого, справа под осиной - Гагарина, а в центре, в полный рост и ни под чем не прячась, возвышался Альберт Эйнштейн. Надпись на постаменте гласила:
"Различия между прошлым, настоящим и будущим - не более чем иллюзия"
Внизу постамента явственно читалось "В. И. Ленин", отчего Альберту хотелось верить еще больше. Я был потрясен. Я едва не опустился на колени, поскольку символизм был велик. Я почти достиг нирваны.
- Как вам, господин мой хороший?
Я оглянулся. Передо мной стоял тщедушный старичок в коротком плаще моды семидесятых, на носу которого приютились огромные очки в роговой оправе.
- Добрый день... Как вам? - повторил он.
- По-моему, великолепно.
- Иван Краузе, к вашим услугам. Очень рад, что вам понравилось мое символистское творение. Я, позвольте представиться, автор... Автор - это я.
- Вы молодец.
- Благодарю. Комплимент приезжего всегда приятен. Это взгляд со стороны. - Старичок посмотрел Эйнштейну прямо в глаза, и гений заметно смутился, будто нашкодивший школьник. - Ну, не буду вам мешать. С памятниками надо общаться тет-а-тет, иначе не будет прямого диалога. До свидания.
- Всего вам...
- Возможно, мы еще увидимся...
- Буду рад.
Почти два часа, сидя на лавочке и закусывая бутербродом, я рассматривал триптих, и образ Эйнштейна дагерротипом отпечатался в моем мозгу. Тем временем совершенно незаметно приблизился вечер и потрепал меня по плечу: пора было идти на встречу. Через полчаса я был на месте. Я уселся на парапете напротив входа и стал наблюдать за тем, как стоявшая посередине площади старушка кормит с рук голубей. Птицы ворковали, и венецианской деве не хватало только маски и костюма, дабы походить на своих итальянских одногодков.
Ровно в четверть шестого Амбра прокрутилась сквозь дверную вертушку. Майский ветер раздувал ее цвета крыла ворона волосы и щупал декольтированную область. Она была свежа, как озон, и пьянила так же.
- Амбра!
- Федор!
- Я совсем не умею плавать на байдарке, - с ходу признался я, подумав о себе в третьем лице, что "его лицо излучало спокойствие и уверенность в своих силах". - Не довелось как-то плавать на байдарке.
- Ничего, - расхохоталась Амбра. - Я вас научу - это вовсе-таки не сложно. Репортеры ведь тоже люди. Даже мой Клоп плавает.
- Кто это?
- Кот. Мой кот Клоп. Пойдемте. - Амбра взяла меня под руку. - Вам надо купить снаряжение в "Охотнике и рыболове-спортсмене"... А деньги у вас есть? - спросила она, как раз в тот миг, когда я подумал, что слово "снаряжение" - очень богатое и, видимо, потребует от меня богатства.
- Да, - сказал я, потому что никогда не мог отказать женщине.
- Чудно, - пропела она сопрано. - Тогда пойдемте в ресторан.
И мы пошли по излучавшим тепло и спокойствие провинциальным дубовым аллеям.
- А как же снаряжение? - поинтересовался я.
- После. Или завтра, с утра... завтра, с утра.
Река Гнутая оправдала свое название: на первом же загибе я благополучно вывалился из байдарки и едва не зашел в гости к праотцам, утонувшим в сражении при Нарве. Богатого снаряжения я потопил на сумму, которую лучше не озвучивать главбуху нашего журнала. И все же природа взяла свое: кровь предков, плававших на всем, чем угодно, кроме байдарки, проснулась в моем теле и забурлила. В конце концов море везде море, будь оно хоть река.
Мы плыли три дня и три ночи. Все это время я думал о белых индейцах.
В далеком детстве я читал толстый журнал. Ученый из Праги без мирового имени на свой страх и риск искал в дебрях Амазонки белых индейцев. Целью его было сделать себе это самое имя. Искал он их тридцать страниц, и я так и не дочитал, нашел ли, нет ли. Я вырос и стал репортером, и вся разница между нами заключается лишь в том, что он скитался по дебрям Амазонки, а я по дубрям (игра букв!) Алтая. Белые индейцы - миф вы или реальность? Вопрос, оставшийся для меня без ответа.
Я греб изо всех сил, стараясь ни в чем не уступать Амбре. А она была прекрасна: гибкое тело дикой кошки играло бронзовыми полутенями в лучах заката, а черные волосы придавали облику законченный образ нимфы, органически вплетающийся в окружающую природу. Кажется, я начинал влюбляться.
На последнем перегибе Гнутой, после которого река уходила под землю, чтобы продолжить гнуться уже без посторонних глаз, мы пришвартовали байдарку к берегу. Вдали виднелся лагерь. Он был разбит под сенью вековых дубов и своим расположением напоминал букву "Г". Пока я сгружал снаряжение, Амбра успела привести себя в порядок, после чего изобразила гортанью теплоходный гудок и пропела:
- Ребята! Жоржик!
Из трех палаток вышли три бородача-близнеца. Четвертая палатка, составлявшая перекладину буквы "Г", безмолвствовала. Люди поспешили к нам. Они на ходу протягивали руки мне, после чего бросались в объятия девушки.
- Георг!
- Жорж!
- Ваня!
Так представились они.
- Ребята!!! - завопила Амбра.
- Федор! - Так представился я.
Знакомство состоялось в отсутствии Клопа, успевшего куда-то улизнуть. Но кота и так все знали. Я представился как репортер, Георг - как член Академии, Жорж - как спец по времени, Ваня - как кок, Амбра - как психолог по теории существования замкнутых групп, состоящих из четырех мужчин и одной женщины - практики у нее не было. Таким образом, все были в сборе. Воздух глотал слово "мобильность", как Сахара - Африку. Не хватало только бород мне и Амбре. Я решил не бриться, Амбра не стричься.
Георг не ел соль, Жорж не курил, Ваня не мылся. Я мужественно решил отказаться от сахара, Амбра - не стричься. Пили все. После чего мы с Амброй уединились в четвертой палатке. Все было прекрасно, только под утро налетел гнус и вернулся Клоп.
А вдали шумела река, и сиплый басок Георга напевал: "О, Лалу, ты прекрасней всех на свете.// О, Лалу, ты девчонок всех милей,// Твои глаза, как море на рассвете,// Твои ресницы радуги длинней". В эту ночь не спал никто. Их будоражила близость женщины, меня - ее присутствие. Практика началась, и утром Амбра записала в своем дневнике (я прочитал по долгу профессии): "Соль игнорирует скрытный, сахар не ест любопытный, не курит из принципа враг, руки не моет дурак. Профессор Фролов, старый вы совратитель первокурсниц, вы как всегда правы!"
Утром, когда вершины вековых дубов позолотила бахрома востока, под перекладиной буквы "Г" в том месте, где дети обычно рисуют петлю виселицы, состоялась планерка. Планировал в силу возложенных обязанностей Георг:
- В день мы проходили по сто метров, - перво-наперво сообщил он.
- Да, - кивнули Жорж и Ваня.
- До ВХОДА В ТОННЕЛЬ осталось двести метров.
- Да.
- Предлагаю, разбить по пятьдесят. Чем мы ближе, тем надо двигаться медленнее, дабы что-нибудь не упустить из вида.
- А "что-нибудь" это, собственно, что? - проснулся Ваня, и я подумал, что парень зело глуп единожды и навсегда по природе и дважды потому, что решился влезть в эту авантюру.
- Будем помнить о погибших геологах, - сумрачно заметил Жорж, и в воздухе повисла минута молчания.
- С Богом! - выждав положенное время, ответствовал Георг.
И мы пошли. А Клоп нет... Животные иногда бывают умнее людей: у них инстинкт.
Дубы, дубы... Дыхание легкое, как у мотылька. Воздух наполнен кислородом и звуками. Вынырнув из-под зеленого полога, мы прошествовали мимо старой лесосеки, ощерившейся на мир полуистлевшими пнями, и вновь нырнули в сумрак леса. Потом миновали лощину, затем еще что-то убогое, без топографического обозначения и, наконец, остановились на маленькой полянке перед столбом с надписью "Осторожно! До тоннеля 1000 м".
- Отсюда мы начали свой путь, - поведал Георг.
Мы пошли дальше и наткнулись на второй столб, который выглядел посвежее своего собрата и порадовал нас надписью "Будь осторожен! До тоннеля 900 м. Работы ведет ЦНИ".
- Центр Научных Изысканий, - перевел Георг. - Это мы!
Мне почему-то вспомнилась детская песенка: "Поплачь: он не придет домой,// Он потонул в пучине морской". И я снова подумал о себе в третьем лице, что "черный юмор придавал его мироощущению философскую нотку в осмыслении бытия".
Надпись на восьмом столбе гласила: "Стой! До тоннеля 200 метров! ЦНИ не дает никаких гарантий относительно личной бе". Больше красных букв толстая сухая головешка не вместила. Однако стало как-то неуютно и даже, просто сказать, страшновато за "личную бе".
- Привал, - объявил Георг.
Время было обеденное, а потому все, не сговариваясь, занялись подготовкой к этому важному мероприятию. Разговоров о тоннеле избегали. Дружно сделали вид, что вспомнили о цели путешествия только после того, как набили животы. Начал, как водится, Георг:
- Мы пришли к точке отсчета, важно изрек он.
- Да уж, - согласились все, а я счел нужным добавить: - Надо браться за дело.
- Надо, - согласно кивнули остальные.
- Что вы задумали? - поинтересовался я у Георга.
- Пойдем цепью с таким расчетом, чтобы каждый не терял соседей из вида.
- Есть такой метод, - напомнил я с энтузиазмом в голосе, - американский. К колышку на веревке привязывают заводную машинку, она начинает ездить по кругу, веревка наматывается на колышек и машинка постепенно нарезает все меньшие круги, пока, в итоге, не уткнется носом в колышек.
- Так мы и поступим.
- Главное, - я счел нужным повторить слова Георга, - не потеряться. Ибо, как говорил древний мудрец Алайя: "Потеря спутников в дороге, уменьшает шанс возврата домой".
Набежали тучи, и подул ветер. Мы пошли, но ничего не нашли, только вкопали еще один столб с надписью "Не ходи! ЦНИ". Настроение было, конечно, неважным.
Костер своей древней пляской постепенно возвратил нас к жизни. Завязался неспешный разговор, Жорж пару раз удачно пошутил, я - тоже не отставал, так что Амбра непрерывно смеялась, отчего в глубине мужских душ теплело, алело и разливалось. Георг начал было собираться в обратный путь, когда я внес радикальное предложение:
- Давайте заночуем непосредственно здесь. Зачем тратить драгоценное время на пустые переходы. Лагерь пусть посторожит Клоп.
Голосование прошло тремя голосами "за" в мою пользу. Георг как член Академии воздержался, а Жорж остался в единоличном меньшинстве и явно затаил на меня злобу.
В эту ночь я не спал и думал о вымирающем народе, называвшемся "Души опавшего листа", последних девственниц которого польский ученый умудрился заразить гриппом. А светлячки напоминали мне монопилотные инопланетные корабли. Амбру я игнорировал, и утром она записала в своем дневнике: "Право быть вожаком выходит на первое место независимо от личных и мужских качеств. Женщина в данном случае играет роль катализатора. Сплошная химия жизни".
День второй также не принес научных сенсаций. Единственной нашей находкой стал тяжелый армейский ботинок с глубоким протектором и надписью на подошве "Koncord". Принадлежал ли он геологам, определить было невозможно. Да и что бы нам это дало. Так и так, все понимали, что нам придется войти в тоннель, иначе научное исследование превратится в заурядную прогулку.
День третий тоже ничем не порадовал. Мы продолжали вкапывать столбы - Георг весьма обстоятельно подходил к этому процессу, - но надписи на них становились все короче. Эта гласила "STOP" - Жорж почему-то решил перейти на английский.
Оставались последние пятьдесят метров. И в эту ночь мне приснился сон.
Я сижу на краю Земли и болтаю ножками где-то между Антаресом и Бетельгейзе. Рядом со мной сидит еще кто-то, судя по отражению на Антаресе, - усы и профиль - это Эйнштейн. Мы беседуем о высоких материях и пьем текилу из пузатых бокалов.
Альберт. Понимаете, Федор Михайлович, ВРЕМЯ - это выдумка человечества. Так ему, человечеству, проще назначать встречи, планировать жизнь, знать моменты закрытия и открытия табачных лавок и тому подобное-прочее. В конце концов определять свой миг существования на этой грешной планете.
Я. А движение? Процессы там всякие?
Альберт. А ничего этого нет.
Я. Сложно.
Альберт. Что?
Я. Сложно жить, зная, что нет процессов. Должны же быть какие-то процессы... хотя бы... Вот, скажем, я с вами беседую, а мой мозг подспудно буравит мысль, что если я беседую на краю Земли с Эйнштейном, то я схожу с ума. Это же процесс?
Альберт. Что, схождение с ума?
Я. Как вы хорошо выразились: "схождение с ума". Значит, есть и восхождение на ум. Вроде "с раннего детства я только и делал, что восходил на ум". Вопрос только на чей? Но это я так, к слову. Я же РЕПОРТЕР, слово - мои руки. Но я имел в виду совсем другое - работу мысли.
Альберт. Вы восходили на свой ум, потому что сразу определились в сути вещей и понятий. Ведь мысль - это, пожалуй, единственная субстанция, которая хоть что-то значит в этом подлунном мире. Однако и она существует вне времени.
Я. Понятно. Но скажите мне, УЧЕНЫЙ, что будет, когда мы войдем в тоннель? Судя по вашей логике, ничто не изменится, но, честно говоря, боязно.
В этот момент Альберт допил бокал, совершенно раскис, обнял меня за плечи и запел баском, обратив взор к Бетельгейзе: "Ты любила звездные цветы,// Ты вплетала в волосы мечты..."
Старый романтик, что с него возьмешь?! Я встал, плюнул с края Земли и побрел восвояси.
Утро только протирало глаза, когда мой эзотерический сон был прерван эротическим шепотом Амбры:
- Мы непременно должны зачать кого-нибудь - сейчас же! Мало ли, что может произойти там, в тоннеле. С тобой!
- Почему со мной? - Я содрогнулся.
- Потому что мужчины идут первыми, - проворковала Амбра мне в ухо. - Таков закон жизни. Если бы мы все делали первыми, вы бы давно уже вымерли как вид.
В ее словах была логика. Даже две, если слово "логика" имеет множественное число. Во-первых, нам полагается быть первыми по праву носителей штанов, а во-вторых, даже смертнику разрешают выкурить последнюю сигарету. И я снова подумал о себе в третьем лице, что "его спокойствие вызывало в ней сильное желание". И мы занялись сексом.
Вся группа собралась у костра в девять. Завтракали консервами, поскольку готовить что-либо стоящее Ваня отказался.
- В тоннеле всех накормят, - изрек он так подленько, словно нагадил каждому в чашку.
Все промолчали, и только Жорж что-то невнятно, но недвусмысленно процедил сквозь зубы. Утренний холодок неприятно щекотал затылок, небо обложили тучи, деревья замаскировались в силуэты костлявых бродяг - словом, жизненный уклад в целом был не Бог весть какой. К тому же дьявольски хотелось спать. Просто спать. Однако Георг, подавив мой выразительный зевок в зародыше, бодро провозгласил:
- Пошли! - И как-то вяло добавил: - Чего уж...
- Может, записку какую черкнем? Мало ли... Потомкам там, - с ноткой вековой мудрости в голосе произнесла Амбра, обращаясь к пепелищу костра. - Вроде "идущим вслед от оставивших следы".
- И наследим от души! - поддакнул Ваня.
- Не надо. Будем вежливы, - отрезал Георг и первым поднялся с места. - Идем.
Мы выстроились в привычную цепь - я, Амбра, Георг, Жорж, Ваня - и двинулись в путь. Круги спирали начали сужаться. Георг корректировал движение, а я в меру сил комментировал, дабы близость неизвестного не давила на всех трехпудовой гирей. Мы все шли и шли, продираясь сквозь кустарники и валежник, пока мой хронометр не пробил два пятнадцать по полудню. В этот момент голос Амбры устремился по цепи:
- Тело-о!
Она не крикнула - так и сказала: "Тело!", но ее услышали все, включая идущего с другого края цепи Ваню, который вдобавок, вопреки запрету, был в наушниках от плейера. За этим последовала рвущая душу тишина, а после лес разрядился канонадой какофоний, состоящих из трелей, жужжаний и шипений. Психолог, я полагаю, объяснил бы этот эффект как должно. Мне же было не до этого: я сорвался с места и кубарем, по лощине, скатился к девушке.
Амбра стояла прекрасной, но никчемной статуей над телом молодого человека в комбинезоне. Я замер. Зато Георг был на высоте: в мгновение ока освободившись от рюкзака, он бросился щупать пульс и делать искусственное дыхание. Благодаря его расторопности, тело зашевелилось.
- Жив, - философски заметил Жорж.
Когда тело очухалось и смогло без посторенней помощи подняться, Георг аккуратно, словно боясь порезать словом, спросил:
- Ты кто?
- Я парапсихолог Константин.
Мы заулыбались, как в пошлой рекламе, в то время как парапсихолог окончательно пришел в себя и, в свою очередь, осведомился:
- Вы кто?
- ЦэНэИ и репортер, - сообщил цветущей улыбкой Жорж, и я подумал, что скажи он хоть "эНЛэО и президент", парапсихолог вряд ли бы что понял, до того у него был ошалелый вид.
- Ты здесь зачем? - спросил Георг.
Константин вздохнул и подтвердил наши мысли:
- Я ходил в тоннель.
- И что там? - общий возглас.
- Хорошо там, душевно-с, господа-с. - Парапсихолог бледнел на глазах. - Да-с!
Георг, Жорж, Ваня и я, не сговариваясь, посмотрели на Амбру.
- Я психолог по существованию замкнутых групп, состоящих из четырех мужчин и одной женщины. Узкая специализация, - с достоинством сообщила она. - А вас уже пятеро, поэтому мне сложно определить его психологическое состояние.
Константин тупо смотрел на устремленный в его сторону изящный пальчик Амбры, и по всему было видно, что он подобно всемирному пространству существует независимо от нас и наших представлений о нем; мало того, от себя, любимого, он тоже существовал "не зависимо". Вообще выглядел он прескверно, что больше всех пугало Ваню... Потекла первая минута напряженного молчания.
- Что ж, тогда я пойду домой, - заявил Ваня и добавил, рассуждая: - Чтобы баланс не нарушать. А то - ни туда, ни сюда...
Он бодро развернулся и через мгновение исчез в лесной чаще. Жорж проводил его долгим и мрачным взглядом, каким, должно быть, провожал на острове сокровищ Бен Ганн уплывавший вдаль корабль пиратов. Я не переживал. Скажу, что так было даже лучше. "Не бери дурака в дорогу, иначе тебе придется отвечать за поступки двоих и дорога покажется тебе вдвое длиннее", - сказал древний мудрец Алайя, и я полностью с этим согласен. К тому же готовил Ваня отвратительно.
О том, чтобы идти дальше, не могло быть и речи, поэтому мы разбили лагерь прямо в лощине перед входом в тоннель. Амбра занялась Константином, я приготовлением еды, а Георг и Жорж сели обсуждать дальнейший план действий. На мой взгляд, он был очевиден. В эту ночь, кроме Константина, захрапевшего сразу после ужина, не спал никто. Все ютились у костра.
- Ну и что он тебе сообщил? - первым задал терзавший всех вопрос Жорж.
- Они были в тоннеле, - просто откликнулась Амбра. - Он и два соратника по всем этим паранормальным явлениям. Куда делись те двое, он не знает.
- А что знает? Объективно...
- Объективно, он в шоке.
- Его, между прочим, зовут Константин, - вставил я. - А вы о нем говорите, как о... не знаю, в общем, в третьем лице: "он" да "он".
- Он и есть третье лицо, - буркнула Амбра. - А ты, заметь, тоже часто думаешь о себе в третьем лице. Юношеские комплексы...
Я покраснел, но ничего не сказал. Даже не подумал о себе в третьем лице, просто сделал вид, что размышляю о чем-то своем. Меж тем умники продолжали:
- Что он видел? - спросил Георг.
- Понимаешь, расшифровать его бред достаточно сложно. ОН говорит, что имел беседу сам с собою, только тот ОН, который второй, был купцом восемнадцатого века. Отсюда все эти "да-с, сударь" и так далее.
- Может, это не бред... - заметил Жорж. - Все-таки временной разлом - всякое возможно.
- Но люди-то столько не живут - люди, человеки! - воскликнул Георг.
После этой фразы стало как-то неуютно: атмосфера сгустилась до состояния вишневого киселя, которым кормила меня бабушка, и я физически ощутил общую зависть всех сидящих к поступку Вани. Готовность к подвигу в этот момент ушла в минусы. Надо было что-то кому-то сказать...
- Но мы же ученые, в конце концов! - разгорячился Жорж. - В конце концов поиск - наша суть. Американский врач Смит самозабвенно в научных целях ввел себе в кровь яд кураре!
- Угу, - поддержал я. - А профессор Штоль исследовал на себе препарат LSD. Я вот к Штолю-то как-то поближе.
- А не пошли бы вы...
- Действительно, давайте выпьем, - прервал ссору Георг и разлил, благо бутылка была у него под рукой. - Будем, в самом деле, вежливы!
Водка подействовала умиротворяюще: в голове стали тускнеть зеркала страхов, из-за чего вновь появилась возможность рассуждать в меру сил здраво. К этому времени холодный северный ветер окончательно сдал позиции своему южному собрату, и в лощине стало тепло и уютно. Луна смотрела на нас сквозь скрещенные пальцы ветвей, однако теперь хичкоковские видения более терзали наше сознание.
- Тогда за ВЕЧНОСТЬ! - двинул тост Георг и разлил по второй. - Если спецы по паранормальным явлениям живут по два века, то я так полагаю, что члены Академии живут не меньше.
- А я думаю, что это не зависит от служебного положения, - подленько заметил Жорж.
- Вечность доступна только поэтам и вегетарианцам, - объявил я. - Потому что они - добрые! Ученым туда ни ногой.
- Репортерам и подавно, - вставил Жорж.
Он явно вновь нарывался на ссору, но мне было до параллели, чего он хочет.
- Увы, - согласно отозвался я и ушел в палатку: думать.
Завтра предстоял великий день. Все должно было решиться. Вообще жизнь репортера достаточно забавная штука: новые знакомства, интересные люди. Все эти избитые эпитеты поиска смысла существования. Дома: "пойдешь в школу, сынок, там тебя ждут новые знакомства!"; в школе: "вот пойдете, ребятишки, работать, там вас встретят интересные люди!"; сам себе: "вот сдохну к чертовой бабушке, и никто меня нигде ждать не будет!" Собственно, если ты не хочешь принадлежать себе, - смело шагай в репортеры. Замена этакая, сублимация. Эго, сданное на прокат. "Он был одинок, как яичный желток", - как поет с похмелья Георг. Тюк-тюк - скорлупу разбили и вытек: вот, мол, я, желтый и липкий, бросьте меня в кипяток.
И все эти мысли я рассказал совершенно пьяной Амбре. Она целую ночь меня психоанализировала, а утром я прочитал в ее дневнике: "Суть непознанного - любопытство. Суть любопытства - страх. Суть страха - бред. Бред непознаваем! Круг жизни".
Просто и понятно.
Константин грелся у костра и выглядел, надо сказать, значительно лучше, чем это было вчера. В его серых глазах теперь играли огоньки рассуждения и всепонимания, что говорило о том, что он пребывает в этой части окружающего мира. Сон все-таки весьма полезен для здоровья. Георг, поймав в каждую ладонь по лучу солнца, сидел в позе лотоса и медитировал. Жорж открыто похмелялся. Мы с Амброй составляли единственную гармонию во всем этом хаосе. Хотя, возможно, и медитирующий Георг тоже с чем-то одному ему известным удачно гармонировал.
- Первая сигарета за последние дни, - сообщил Константин, прикуривая от головешки. - Так вы собираетесь в тоннель?
- А вы нет? - вопросом на вопрос ответил я.
- Ну, отчего же... - туманно молвил парапсихолог.
- Так да или нет? - Я не уступал.
Константин выпятил нижнюю губу, словно собрался кого-то облобызать французским поцелуем, после чего причмокнул и только после всего этого действа соизволил удовлетворить мое любопытство:
- Пойду. Мне там понравилось. А почему, сложно сказать. Это, знаете ли, как ЛЮБОВЬ.
- В смысле гормонального взрыва? - уточнил я.
- В смысле удовлетворенной неудовлетворенности, - поправил он и расшифровал, глядя на Амбру: - С одной стороны, вы полностью удовлетворены, с другой - что-то вас не удовлетворяет. Вы в поиске.
- Удовлетворения, да? - вновь уточнил я.
Константин вновь повторил ритуал выпячивания губы и причмокивания, после чего констатировал:
- Вы поняли мою мысль.
- Ни черта! - откровенно признался я.
- Подумайте...
Он опять лукаво посмотрел на Амбру, отчего та зарделась как маков цвет. И тут мне наконец-то открылась ПРАВДА, на любовь. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые покоряют женщину туманом или мифом. A-la Геркулес с его семью подвигами, которые никто документально не подтвердил. Здесь главное "непонятно", для чего необходимо знать много умных слов. "Непонятно" - это и есть миф. Хочется проковырять пальцем дырочку и посмотреть, а что там, собственно, такое за этой пеленой. В общем, я терял любовницу на глазах. Она отдавалась ему прямо здесь, на костре, пожирающем нашу и разжигающим их страсть.
- Все это чушь! - влез в разговор уже порядком опохмелившийся Жорж. - За множеством слов всегда прячется чушь. Вот сейчас мы пойдем в тоннель и без лишней болтовни ВСЕ узнаем.
- Но я там уже был и... и вернулся! - разгорячился Константин. - Я уже все узнал!
- Посмотрите на него, "он все узнал"! - расхохотался Жорж. - Почему же вы, сударь-с, не можете ничего даже рассказать, разложив это "все", как вы выразились, по полочкам, тумбочкам и скамеечкам?!
- Это ты сказал "все", - уточнила Амбра.
"Спелись соловьи, - подумал я. - Он потерял ее, но не стал стреляться".
- Положим, что так, - согласился Жорж. - Положим, сказал. Только я - ученый, и для меня "все" - это вовсе не абстрактное понятие. Оно должно содержать в себе "введение", "раскрытие основной темы" и "заключение". А где факты, факты-то где? Я что-то не вижу. Пока что одни исчезновения и, простите меня, параноидальный бред!
- Вы зануда! - резюмировал парапсихолог. - Для вас мир узок, как джинсы ковбоя. Вы живете в трех измерениях.
- Ну, так расскажите... - парировал Жорж. - Поведайте нашему сообществу разноинтеллектуальных людей о сделанных вами выводах!
- Хорошо, я попробую. Хотя это не так-то просто, как кажется на первый взгляд. Понимаете, суть в комплексном подходе. Тут важно ощущение. Это ведь система. А человеку, вошедшему в систему, - какая бы она ни была! - уже трудно, а порой и вовсе невозможно, отделиться от нее, стать, скажем так, в стороне от нее, чтобы показать другим людям, не из этой системы, а, возможно, и вообще так называемым внесистемникам, - поверьте, есть и такие! - в чем тут соль... Я не слишком громоздко выражаюсь?
- Нет, что вы... - пробурчал Жорж. - Продолжайте...
А я дальше слушать не стал. Когда человек пытается делать выводы на основе ощущений, лучше бы он пользовался словарем поэта, нежели ученого. Иначе ощущение понимания ощущений, натурально, заменяет все; и вообще возникает черт знает что, хотя окружающие дружно кивают и лезут выпить на брудершафт. Меня почему-то всегда не то, что бы раздражали подобные люди, - коммуникабельность у меня отменная, - но они меня всегда держали в напряжении. Или вот удачное слово: "давили". Они на меня "давили", а я, каюсь, слушал, хотя после первой пятнадцатиминутной фразы с множеством отступлений и вводных пояснений, думал
уже о чем-то своем. Словом, я сидел и отрешенно наблюдал, как сосны стряхивают с себя утреннюю дымку тумана и как она, обиженно прижимаясь к земле, пятится по лощине, старясь спрятаться в ее самом глубоком месте. Дымка имела почти осязаемую плоть - плоть вампира, боящегося солнца.
Константин продолжал свой рассказ, когда медитирующий Георг наконец-то соизволил отпустить солнечные лучи восвояси и из лотоса трансформировался в позу прямоходящей обезьяны. Похрустев затекшими членами, он подошел к нам и плюхнулся рядом на травку.
- Как там в астрале? - осторожно поинтересовался я.
- В астрале все спокойно, - ответил он.
- Стоит ли начинать великое дело? - продолжил я тоном полководца, стоящего
перед магом.
- Да. Приступим, с Богом.
Георг начал доставать из своего объемного рюкзака научную аппаратуру. Выложив кучу коробочек, начиненных тумблерами, шкалами и светодиодами, он пододвинул меньшую часть Жоржу, а большую оставил себе. Константин смотрел на все это с нескрываемым презрением, беспрестанно лобзая молекулы воздуха французскими поцелуями. По-моему, им, то бишь молекулам, это было неприятно. Я вооружился диктофоном.
- Господа ученые, - по праву главного начал Георг, - друзья... Наш путь был не долгим, поґэтому много говорить я не стану! Иными словами, вы сами все понимаете, а мы не на пресс-конференции, чтобы заливать друг другу всякую-всячину ради красивого словца...
"Хорошо начал, не сойти мне с этого места! Давно я не слышал таких вступлений".
- Там, в тоннеле, нас может ожидать все, что угодно. Скажу больше, возможно даже потеря. - Он оглядел нас по кругу. - И не одна. Временной разлом - он же априори противоречит всем понятиям человека, выросшего на постулатах Евклида, Ньютона и Эйнштейна, каковыми являемся мы с вами. Но у нас есть идол. Идол этот - наука!
- Лучше сказать "фетиш", - поправил Константин, смутился от наших взглядов и
пожал плечами. - Просто французский благозвучней.
- Будем вежливы и не станем придираться к словам!.. - легко продолжил Георг. - Главное, что мы делаем это ради науки, ибо должны рассказать будущим поколениям правду. Кто, кроме нас, - и кто, если не мы?! Надеюсь, что хоть один из нас да выйдет обратно! Я все сказал... - Георг встал в позу охотника над поверженным львом и обратил свой профиль к восходу. - А теперь по старой традиции присядем на дорожку.
Опуститься на траву пришлось только ему, поскольку остальные уже традиционно
сидели. Константин докуривал сигарету, Амбра теребила шнурок рюкзака, Жорж
разглядывал пустую бутылку на свет - все они, как и я, думали о своем. Много бы я отдал, чтобы хоть одним глазком взглянуть на их мысли: как-никак, а это был МОМЕНТ, в самом глобальном смысле этого слова.
В двенадцать мы вошли в тоннель. И через двадцать два шага потеряли друг друга. Последнее, что я слышал, был удивленно-грустный возглас Георга: "Ба-а-а...". "Знакомые все лица", - автоматически продолжил я и шагнул в неизвестность.
Номер второй
Восемь шагов до подсознания
Махровым одеялом меня окутало спокойствие. Ощущение тепла разлилось по всему телу, каждая клеточка которого, казалось, вспомнила материнские руки. Я блаженствовал. Я журчал, как лесной ручеек. Я летел вперед и бредил наяву, наговаривая на диктофон свои ощущения:
"Я иду по незабудковому полю, ловлю звезды и вдыхаю ночной бриз. Надо мной, в кристально чистой серебристой синеве, распевает свою вещую песню гамаюн. Ветер, подхватывая слова прямо возле моего уха, спешит унести их в вечность, и я, что-то упуская и теряя нить Будущего, начинаю блуждать в догадках, но все же слушаю, слушаю,... Опускаюсь на колени и, утопая в эфире аромата, приближаюсь к чему-то такому далекому от бренной пыли нашего мира.
Я начинаю понимать.
Это чувство восприятия будущего не передать голосовыми связками, выдувая воздух из легких и пытаясь сложить из него буквы, слова и прочее. Воздух вообще не создан для подобных вещей.
А гамаюн все поет.
Вещая птица вещих снов, любимица богинь судьбы Мойр. Девочка Клото давным-давно начала плести нить моей жизни; женщина Лахнесис лукаво вплетает в нее Удачу и Неудачу, и я до сих пор не разберусь, чего же она добавляет больше; а старуха Антропос только и ждет, чтобы щелкнуть своими кривыми ножницами и оборвать такую прекрасную нить. Но нет... Гамаюн и не вспомнила о старухе.
Она поет о прекрасном.
В утопающем в ночи забвении будущее проявляется в виде сотканных из воздуха картинок, которые, как на грех, причудливым образом смешались, будто перетасованная карточным шулером колода карт. Но как же хочется понять... Однако разум, в другое время - четко работающая машина, здесь, на незабудковом поле, словно отказывается служить: мысли путаются, и все становится расплывчатым и эфемерным".
Еще шаг, и я оказываюсь в просторном зале с готическими сводами. Первым, что попадается на глаза, оказывается огромный камин, в котором потрескивают поленья. Воздух насыщен тонким пряным ароматом смол. Посредине зала расположен стол, круглый и массивный, по-моему, из мореного дуба, хотя в деревьях, тем паче мореных, я разбираюсь слабо. Вокруг него три стула с высокими спинками. На одном сижу я, на втором, собственно, тоже. Один я - седой старичок, второй - вихрастый подросток. Но ни тот, ни другой я - не из этой жизни. Это точно. Хотя это я. То есть они оба... это, в общем, я, что объяснить достаточно сложно.
Они смотрят на меня и молчат. Я тоже. Да и представляться перед самим собой как-то не с руки. Ощущение, мягко скажем, неоднозначное. Почему-то хочется глумиться: сделать реверанс или еще лучше подпрыгнуть и хлопнуть ножкой о ножку, взять на отлет котелок или, в конце концов, просто раскланяться - вот, дескать, я и есть, такой-то с улицы имени барона Мюнхгаузена!
- Нет, надо что-то с этим делать! - промолвил старик.
- Надо что-то с этим делать! - эхом откликнулся подросток.
- Шляются, как к себе домой. А ведь ничего же не понимают! - продолжил вопить старик.
- Ага, шляются и не понимают! - против воли повторил я и, опережая подростка,