Летнее утро хмурилось. Ночной дождь, закончившийся с первыми лучами рассвета, наполнил воздух влагой и запахом мокрого разнотравья, отчего тот сделался тяжелым, что ни вдохни, ни выдохни без дрожи или, по меньшей мере, зябкого стука зубов. Было серо и сыро. Словно и не существовало его - этого призрачного лета. Словно сменилось оно осенью за одну только ночь, как это бывает только в сказках.
Во дворе глухо забрехал пес. Проснувшийся Петр Иванович выругался не слишком громко, но довольно жестко в том тоне, что-де в муку бы стер да черту в подкладку засунул. Он тотчас сладко улыбнулся сам себе, подумав о том, зачем черту - это даже интересно! - мука в подкладке? Так и не ответив на столь глубокомысленный вопрос, Петр Иванович заснул вновь... И снилось ему мельница, да то, как воротился он с мельницы домой, достал "Богатырский толкователь снов" и узнал из него, что все в этом подлунном мире неспроста, - грядут перемены! Такой вот был ему сон в летнюю ночь.
Не успел богатырский толкователь исчезнуть из сознания Петра Ивановича, как его разбудил легкий стук в окно первого этажа; спал Петр Иванович чутко. На этот раз он не стал ругаться. "Помыслы наши - нам же возвращаемы будут!" - серьезно рассудил Петр Иванович и спрыгнул с кровати как раз в тот самый момент, как в дверь, постучавшись скорее для вида, чем по причине, вошел слуга.
- Гость, - заявил он и выскользнул прочь.
Так мог быть представлен только один человек. И только он один мог зайти в такое утро. Он - тот, кто уже стоял на пороге комнаты, - старина Боб.
- Проходи, присаживайся, не стой истуканом с Пасхи, - пригласил хозяин, указывая пальцем в угол на пошарпанное кресло. - Не извиняюсь за свой внешний вид, - сам понимаешь, что искал, то и нашел!
- Натурально, все по природе, - отмахнулся Боб.
Согласно кивнув, Петр Иванович принялся одеваться. Слугу он не звал - что за вельможная прихоть! А гость тем временем подошел к креслу и расположился в нем, вальяжно положив ногу на ногу.
- Как спалось? - осведомился он, рассматривая синюю простыню постели.
- Хорошо. Только под утро, знаешь, приснилась мельница...
- Это, верно, к переменам!
- Эка досада, да ты бы хоть бы дослушал! - Петр Иванович в сердцах дернулся всем телом и едва не оторвал пуговицу от рубахи. - Что за привычка, Боб, влезать без спроса в чужую фразу. Тут строишь мысль, облекаешь ее в слова, а ты - бряк! - и уже торчишь в этой мысли, как гвоздь в сапоге!
- Я развиваю ее, пытаюсь внести ясность в смутный и непознаваемый поток сознания. Я - анализатор.
- Ассенизатор ты, Боб... для мутного потока. - Петр Иванович тепло улыбнулся. - Хотя насчет "потока сознания" ты хорошо придумал.
- Я, в отличие от вас, Петр Иванович, не спал - читал всю ночь.
- И что же, позволь спросить?
- Вольтера.
- Вот как. Что ж, с Вольтером не поспоришь.
- Вот еще глупость-то! Пожалуй, не выше нашего Пушкина будет. А с Пушкиным ты спорил. Или ты вот что: ты поспорь со мной...
- В столь утренний час не хочу. Лучше дослушай про сон... Так вот, прихожу я с мельницы домой, поднимаюсь в эту самую комнату и достаю из тумбы сонник. - Петр Иванович открыл дверцу тумбы и ткнул пальцем в книгу. - Представляешь? Я во сне разгадывал сон!
- Я и говорю: непознаваемы потоки сознания.
- Ерунда! Ведь мои поступки во сне разумны?
- Принципиально так. - Боб поднял с кресла и, искоса поглядывая на Петра Ивановича, пошел по диагонали спальни. - Но ведь, право слово, и фантастичны, не так ли?!
- Ну, да. Я во сне перешагнул нашу речку в поспешности...
Боб развернулся в углу спальни и опять же по диагонали направился назад.
- Вот так-то: перешагнул он! И говорит, будто между делом, с неимоверной легкостью: перешагнул я, дескать, нашу речку в поспешности. А на физику что, плевать?!
Петр Иванович поднял руки в примирительном жесте.
- Ну-ну, не ерепеньтесь вы так, в самом-то деле. Может быть, я, натурально, воспользовался философией, а не физикой: раз речка существует в моем сознании, стало быть, я могу ее перешагнуть. - Петр Иванович игриво подмигнул. - Какова нить логики, а-а, дружище?!
- Это оторвано от земли. Вымыслы и игра в слова.
- Хорошо-хорошо...
- Даже не буду об этом говорить! - закончил Боб.
Тем временем Петр Иванович покончил с обрядом одевания, подошел к зеркалу и огляделся. Внешний вид его вполне удовлетворил. Были, конечно, кое-какие помарки, в виде потертостей и общей помятости, однако в целом на людях, пожалуй, можно было показаться, - в конце концов внешний вид не главное.
- Как думаешь, взять зонт, а-а, Боб? - спросил он.
- Дождь, если и случится, то пройдет только в твоем сознании.
- Ладно, не возьму. Идем, а то Антон Антонович, поди, заждался!
На улицах было пустынно. Служба еще не началась, и проснувшиеся чиновники просиживали время за завтраком, запивая невкусными по причине дождливого лета компотами вкусные блюда. Праздный люд еще нежился в постелях, а потому и купеческие лавки были закрыты; лишь за створками некоторых из них слышалась возня, кто-то кому-то что-то бросал, и тот отвечал ему грозным рыком: "Куды, черт-сморчок, на ногу-то прямо швырнул!" или "Руки коротки!" На улицах было пустынно, но не тихо, ибо выражается сильно российский народ.
Из последней лавки отрывисто хлестнул крик: "Семга!" Словно выстрелили словом. Петр Иванович замедлил шаг.
- Послушай-ка, дружище Боб, а не завернуть ли нам в трактир, перекусить чего-нибудь?
- Нет уж, Петр Иванович. Вы со своим желудочным трясением все больше того... - Не желая продолжать, Боб пошевелил в воздухе пальцами, как насекомое лапками, и сложил их в щепоть, словно собирался тотчас же перекреститься. - Антон Антонович, поди, заждался!
- Ладно, это я так. Но, однако же, славно было бы сейчас покушать, к примеру, трески!
- Да, лабарданчика, к примеру, - с ехидцей в голосе заметил Боб.
- Да, "к примеру"!.. Ну, вот мы и пришли...
Боб и Петр Иванович остановились перед двухэтажным домом с балконом. Завитый диким виноградом, дом еще спал, но даже во сне, всем видом демонстрировал покой и основательность.
Антон Антонович по обыкновению встретил ранних гостей прямо у дверей. Его грубые черты лица человека, начавшего службу с самых низов, разгладились и лучились удовольствием. Встав точно между друзьями, так, что бы ни один, ни другой не почувствовали себя отдаленными от его особы, он повел их в кабинет. Одет Антон Антонович тоже был по обыкновению: мундир с петлицами и ботфорты со шпорами.
- Вот что я вам хотел сообщить, господа, - начал Антон Антонович, жестами предлагая гостям располагаться в креслах. - К нам едет ревизор!
Ни Боб, ни Петр Иванович не произнесли ни слова. Антон Антонович продолжал:
- Едет с секретным предписанием... инкогнито. - Он посмотрел на Петра Ивановича и развел руками. - Я лишь повторил это слово "инкогнито". Я помню, Петр Иванович, что мы только на той неделе спорили о вредности и полезности иноземных слов для русского языка. Но вот тебе, Чмыхов пишет... Куда же я письмо-то засунул? - Городничий похлопал себя по карманам. - Ага, вот оно! Ну, так пишет: "то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито... Вчерашнего дня я..." Ну, тут уж пошли дела семейные. Ну, что скажите?
Боб поднялся с кресла и прошелся вдоль ряда вывешенных на стене картин.
- Ну, едет ревизор и едет! - буркнул он.
- Нет уж, позвольте не согласиться! - Городничий уперся ладонью в грудь Бобу и силком возвратил его обратно в кресло. - Есть у меня одна задумка, а приезд этого самого ревизора из Петербурга может, ей-богу, все испортить! Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы, Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины. Пришли, понюхали - и пошли прочь!
- А мне, представьте, Антон Антонович, мельница снилась, - задумчиво произнес Петр Иванович.
- Вот! Все к переменам! - громогласно заключил городничий.
Боб вновь поднялся с кресла и с елеем в голосе пробормотал:
- Петр Иванович еще речку перешагнул, а вы, Антон Антонович, не того-этого... ничего во сне не перешагивали?
- Я - нет! Крысы - да!
- Речку? - уточнил Боб, прищурив левый глаз.
- Да, нашу речку.
- Ну, все!
- Что все?! - хором осведомились Антон Антонович и Петр Иванович.
- А то! Умные люди, а хоть ложись да помирай. Я понимаю, услышь подобные рассуждения от Ляпкина-Тяпкина, или, скажем, от Земляники, или от почтмейстера. Но вы, право слово, вы огорчаете меня до корней волос!
- Кстати, о перечисленных особах... которых, как вы знаете, Бог не наделил особыми умственными качествами. Господи, с кем приходиться работать! - Городничий глубоко вздохнул. - Однако есть у меня одна задумка...
Боб всплеснул руками и вновь повторил свой поход вдоль увешанной картинами стены. Чувствуя, что внимание сейчас сконцентрировано на нем, он нарочно долго молчал и заговорил только после того, как Петр Иванович прошипел нечто среднее между "ну же!" и "хуже!".
- Вас, уважаемый Антон Антонович, - начал Боб, - следовало бы так и величать: есть у меня одна задумка! Говорите, право слово, дело!
- А я вам, собственно, все сказал. Осталось только попросить приглядеться к людям. Может, и выкажет он себя - ревизор-то наш. Помешать он может мне, Петр Иванович, ей-богу! Ох, Боб, может помешать! - Городничий по очереди посмотрел на гостей. - А я тут пока переговорю со всеми остальными, предуведомлю на всякий случай. Чую, будет балаган!
- Да уж! - с жаром подхватил Петр Иванович. - Так и вижу нашего Землянику, который завернет что-нибудь вроде "Вот не было заботы, так подай!"
- Или Ляпкина-Тяпкина, - подхватил Боб. - Он наверняка выговорит, что-де "здесь тонкая и больше политическая причина!"
- Ну, хватит, господа. Идемте. Слышите, уже шумят.
Все трое вышли из кабинета и поспешили в гостиную. Стоило им показаться в дверях, как навстречу, широко расставив загребущие руки, рванулся попечитель богоугодных заведений Земляника. Тут же крутился смотритель училищ Лука Лукич Хлопов. У дверей стояли частный пристав и два квартальных. Боб поежился: вся сумасбродная компания была в сборе. Не хватало только Ляпкина-Тяпкина - он, по обыкновению, опаздывал.
- Уважаемый городничий наш, Антон Антонович! - радушно пробасил Земляника. - И вы здесь, господа! Здравствуйте, уважаемые Петр Иванович Добчинский и Петр Иванович Бобчинский! У-у, плут! - Земляника шутливо пригрозил Бобчинскому толстым указательным пальцем. - У-у, вольнодумец: назваться Бобом. Что это, прости меня грешного, за имя-то такое - Боб?! Семечко, натурально, а не имя! Ха-ха-ха!
В комнату вошел Ляпкин-Тяпкин - он занял место в углу. Городничий потребовал тишины и сообщил о полученном послании. Едва отгремели первые комментарии, как Петр Иванович и Боб не заметно отступили назад и вышли из комнаты прочь. Не прошло и двух минут, как они оказались на улице. Проходя мимо окон, они услышали усталый голос городничего: "Эк куда хватили! Еще умный человек!.."
- Кого это, интересно, наш уважаемый Антон Антонович нарек "умным"? - осведомился Боб.
- Не знаю... не знаю... - пробурчал Петр Иванович. - Кому он среди этой братии мог отвесить столь сильный комплимент. - И он развел руками.
Время катилось к полудню, однако ни светлее, ни суше на городских улицах, да и, как казалось теперь, во всем Божьем мире не становилось. Где-то там, вверху, за грудой непроглядных свинцовых туч пряталось милое сердцу солнце, но его не было видно так давно, что все уже успели позабыть о том, какое оно на вид. Может быть, оно сдвинулось с места и улетело в просторы звездной бездны или, чем черт не шутит, стало квадратным, и та сторона его, что была обращена к земле, вовсе перестала испускать свет. Петр Иванович втянул голову в воротник, наступил в лужу и чертыхнулся вслух. А может, солнце поглотил вселенский хаос. Господи, столько глупости лезет в голову...
Боб шел и вздыхал. Погода, погода - тоска год от года... Хотелось приютиться где-нибудь в теплом местечке да побеседовать с умным другом - вот хоть с Петром Ивановичем! - о чем-нибудь заковыристом. Да больше-то и никого нет - умного. Кроме Антона Антоновича. Все! Хоть святых выноси - три умных человека на весь город... А побеседовать, собственно говоря, есть о чем - да вот хоть, натурально, о физике! Может, так холодно на улице оттого, что солнечный свет по каким-то еще не познанным физическим законам стал огибать Землю? Кто скажет? Или светило остыло... Какой, в самом деле, поэтический конец света - "И светило остыло". Как, однако же, мерзкая погода мерзит настроение. Боб поежился и прибавил шагу.
- Послушайте, Петр Иванович, - начал он. - Вам не кажется очевидным влияние отсутствия солнца.
- Тебя охватила безысходность. Тебе кажется, что у тебя отнято нечто такое, что было с тобой с самого начала.
- Да, то, что грело.
- Это неважно, грело оно или нет...
- Как это не важно?! То, что греет, всегда ближе и милее! Теплое солнце всегда милее холодного Марса.
- Логично продолжить, Боб, что близкий камин в доме милее далекого солнца.
- Не логично, Петр Иванович. Мы говорим о звездах, а звезды не переворошить кочергой и, увы, не пододвинуть к ним ладони.
- Чем же они тогда близки?
- Далекостью...
Петр Иванович хмыкнул и отвернулся. Дальше они шли молча. По лужам побежали круги от первых еще почти не ощутимых кожей лица капель дождя.
- А что, Боб, не заглянуть ли нам в гостиницу? - предложил Петр Иванович. - Где, как ни там, в самом деле, объявиться новому лицу. Покушаем заодно уж.
- Хорошо, - согласно откликнулся на предложение Боб. - Только сначала в почтовую контору зайдем. - Он немного помолчал и продолжил: - Дай-то Бог, умным человеком бы оказался... ревизор-то этот. А то и поговорить ведь не с кем. - Поймав взгляд Петра Ивановича, Боб рассмеялся и поправился: - Я имею в виду новое лицо.
Ливень обрушился на город в тот самый миг, когда друзья вошли в двери гостиницы.
- Господа, есть лабардан!
Крепко сдобренный хрипотцой, но от того ничуть не теряющий лихой зазывности голос трактирщика Власа повис под потолком. Петр Иванович и Боб переглянулись: им сразу же до отчаяния захотелось рыбы. Все, решительно все, манило и требовало присоединиться к трапезе. Не успев толком присесть, Петр Иванович протрубил:
- Влас! Неси!
- Сию минуту, господа-с!
На столе, будто по мановению волшебной палочки, появился салат. Едва приткнув салфетку за воротник, Петр Иванович приготовился растерзать усыпанную зеленью помидорную пирамидку. Спиной он уже предчувствовал появление из кухни Власа с рыбой, но тут... Но тут вилка в его руке, так и опустившись до салата, вновь вознеслась вверх и полетела до неприличия высоко - выше головы, - где, чуть подрагивая, зависла, подобно святому кресту в руке священника. В этом жесте соткалось что-то весомое и, как любит сказать Боб, непознаваемое. Петр Иванович открыл рот, - кстати, держал его так опять-таки до неприличия долго, - и лишь после этого отчетливо произнес не своим, почему-то женским голоском:
- Он!
Проследив за взглядом товарища, Боб повернулся на стуле вполоборота и наконец-то увидел его. Того, кто так взволновал Петра Ивановича, - молодого человека в партикулярном платье. Он расхаживал по помещению между столов и ничем таким особенным не занимался - вообще ничем! Но было, однако же, в его манерах и взгляде нечто такое, что с головой выдавало в нем, во-первых, человека приезжего, а во-вторых, человека голодного.
Собственно, ничего такого, особенного, рассудил про себя Боб. Пожалуй, что для ревизора слишком молод. А так недурной наружности и, видимо, есть мысль в голове. Последнее только радует.
Между тем молодой человек приблизился к столу друзей и, чуть наклонившись, как показалось, понюхал расставленные блюда. Петр Иванович и Боб молчали; приезжий, не произнеся ни слова, пошел прочь.
Первым очнулся Боб. Отбросив вилку, он кликнул трактирщика, и стоило тому подобно бестелесному призраку возникнуть у локтя, как Боб бросился на него с расспросами. Влас отвечал и шаркал ногой от удовольствия: он страсть как любил, когда его расспрашивают. А отвечал он просто и ясно, что тот, на кого изволили указать-с Петр Иванович, это-де чиновник из Петербурга, по фамилии Иван Александрович Хлестаков-с и проживает он в пятом номере, под лестницей - в том самом номере, где в прошлом году подрались приезжие офицеры.
Ответы трактирщика заставили друзей некоторое время провести в задумчивом молчании. Боб хотел даже по своей привычке встать и пройтись, но Петр Иванович, покачав указательным пальцем остановил его. Тогда, привстав на месте и излишне громко потерев ладони, Боб решительно заявил:
- Идем, приглашаем откушать и знакомимся!
- Идем, знакомимся и приглашаем откушать! - откликнулся Петр Иванович.
Хлестаков принял друзей недружелюбно. Для начала, даже не соизволив открыть дверь номера, он резко пробурчал что-то в отказном тоне, а после, едва приоткрывшись на щелку, не пустил гостей на порог. Высунув голову в дверь, он старался всем телом закрыть вид внутрь и заметно нервничал. Да и откуда ей взяться, если Петр Иванович и Боб были само радушие, открытость и расположение.
- Просим вас, уважаемый Иван Александрович! - за двоих пригласил Петр Иванович.
- Ладно, господа, извольте!
Говорил Хлестаков отрывисто - казалось, что все ему надоело, что люди ему мерзки по своей сути и строению и что милее всего ему одиночество. Боб и Петр Иванович переглянулись: их мнения совпали. Тем не менее, несмотря на столь нелестный для приезжего вывод, он все-таки продолжал оставаться предметом их дум и весьма-весьма интересовал.
- Очень любезное приглашение с вашей стороны, знаете ли, - чуть мягче произнес Хлестаков. - Ведь я действительно очень голоден.
Петр Иванович понимающе улыбнулся и произнес "Мы...", что тотчас же в более серьезном тоне подхватил Боб, - в общем, закончили они хором, но разными словами: Петр Иванович мягко заметил: "... понимаем!", а Боб проницательно съязвил: "... знаем!" Хлестаков вздрогнул и посмотрел на Боба.
- Что знаете?! - севшим голосом осведомился он.
- То, что вы не платите по счету, а стало быть... м-м, я умозаключаю: немного поиздержались.
- Что за черт! Уже успел трактирщик нажаловаться! Вы только не подумайте чего-нибудь такого. Я, право, заплачу. Мне пришлют из деревни.
- Да Бог с ним с трактирщиком! - Петр Иванович с укоризной покосился на Боба. - Пойдемте, любезный Иван Александрович, откушаем.
- Ну что ж, я согласен...
Втроем они направились к столу. И теперь уже Хлестаков искоса бросил взгляд на Боба.
- Вот вы говорите, "умозаключаю"... Да, ведь вы так говорите?! Извините, забыл... как вы представились?
- Боб. Да, я так сказал.
- А вам не кажется, что для вашего "умозаключения" вы слишком мало знаете обо мне и моих обстоятельствах?
- Вы правы.
- Тогда по какому такому праву вы, позвольте поинтересоваться, сразу же "умозаключаете"?!
- Дабы не разучится мыслить.
- А произносите свои "умозаключения" вслух, дабы, если следовать вашей логике, не разучиться говорить?
Боб отложил вилку; он громко забарабанил указательным пальцем по столу, и Петру Ивановичу пришлось ткнуть его в ляжку под столом - стук прекратился.
- Вы путаете мои мысли, уважаемый Иван Александрович, - чеканя слова, начал Боб. - Я вовсе не боюсь разучиться говорить!
- Ну, вот вы уже и обиделись... А это следовало бы сделать мне, ведь ваше умозаключение неверно... Полно, в самом деле! - Хлестаков помолчал. - Так как, вы сказали, вас зовут?
- Боб.
- Это что-то английское...
- Да. Хотя вообще сокращение от моей фамилии - Бобчинский.
Хлестаков отодвинул пустую тарелку и, откинувшись на стуле, рассмеялся от всей души. Проходящий мимо трактирщик Влас остановился на мгновение, покрутил носом и, вторя дорогим гостям, несколько раз подобострастно хихикнул.
- Неожиданно и, право слово, занимательно, черт возьми! - воскликнул Хлестаков. - Англицкие семена в русской глубинке!
- Просто мы с Петром Ивановичем полные тезки, - свирепо начал Боб. - Я ведь тоже Петр Иванович. Ну, и чтобы не было путаницы я, в некотором роде, переименовался...
- И не просто в некотором роде, а нареклись так уж нареклись, так завернули, что, дескать, знай наших! Нам, дескать, с вами, господин какой-нибудь Лука Лукич из одного корытца щи не хлебать! - едко заметил Хлестаков.
- Да, вы, пожалуй, правы. - Боб подался вперед и с прищуром глянул на Хлестакова. - Только, ради Бога, не наступайте на свои же грабли: не озвучивайте своих неверных умозаключений!
Хлестаков осекся; его щеки вспыхнули, будто ему нанесли пощечину, и тотчас же угасли - мгновение, и он стал угрюм и тих.
- Простите, господа. Мне, пожалуй, стоит уйти, - пробормотал он, отодвигаясь от стола.
- Да куда же вы?! - вскричал Петр Иванович. - Останьтесь - поговорим!
- Как-нибудь в другой раз, господа. Позже... Или вообще никогда.
- Останьтесь, - попросил Боб.
- В другой раз...
Хлестаков порывисто встал и почти бегом направился к своему номеру. До стола, за которым восседали Петр Иванович и Боб, донеслась его громкая и, по-видимому, неосознанная декламация: "Лабардан, лабардан".
На улице царил потоп. Косые струи дождя хлестали по зданию гостиницы, гремели в стекла окон и обрушивались на проржавевший козырек над крыльцом. Козырек был крив - вода стекала с него лишь на одну сторону. Стоило Бобу показаться на крыльце, как с козырька обрушился очередной водопад и измочил ему всю правую сторону платья и тела, отчего он раздосадовался и даже разругался громко, что случалось с ним невероятно редко. Петр Иванович определил ситуацию так: "Ливень распоясался не на шутку!"
- Ливень здесь не причем, строить надо ровно! - зло ответил Боб.
- Не спорю. Однако же, полагаю, что злитесь вы, уважаемый Боб, не на плотников, а на себя самого.
- Да, уважаемый Петр Иванович, вы правы. Я злюсь оттого, что беседа с господином Хлестаковым не задалась. Я вижу в том, в некотором роде, свою вину: ибо сознание того, что передо мной ревизор, который, не разобравшись, в чем суд да дело, может, ой-ой, как дать по шапке нашему дорогому городничему Антону Антоновичу, делало меня скованным, а потому глупым!
- Смею вас уверить, Боб, глупым вы отнюдь не показались.
- Спасибо на добром слове... Все-таки зря мы с вами, Петр Иванович, не взяли зонтов! - Боб поднял воротник и шагнул в дождь. - Нет, ну как он завернул насчет умозаключения...
- Умный молодой человек, - согласился Петр Иванович.
- Однако же нервный...
- Одно другому не мешает.
- Как рассудить...
Петр Иванович и Боб шагали по городу в направлении дома городничего. Придерживая друг дружку под локотки в тех местах, где под водой напрочь исчезли все памятные с самого детства пригорки и камни кривых улочек, они прыгали через потоки мутной хляби и, останавливаясь, извинялись друг перед другом за неосторожные движения; оба они были мокры с ног до головы.
Возле будки сапожника друзья увидели двух десятских под командованием могучего Держиморды. Его мокрые усы, переваливаясь через квадратный подбородок, свисали на грудь и в такт суетливым движениям то взмывали вверх, то опадали вниз, подобно крыльям бабочки. Держиморда кипел, как самовар, от излишнего командного рвения. Медленные, словно полуденные мухи, десятские, нисколько не слушая приказов, спокойно сгребали наваленный у забора мусор и кидали его в телегу. Все то, что было у них под ногами, постепенно взбивалось и образовывало отвратительного вида месиво, которое уже невозможно было выскребать ничем. Вид угла площади устрашал.
- А что, уважаемый, нельзя было дождаться, когда все подсохнет? - обратился Боб к Держиморде.
- Приказ-с, - коротко отвечал верзила.
Перед мостом, под которым ныне бушевала от полноводья ранее вечно сонная речка, Петру Ивановичу и Бобу опять-таки пришлось сделать остановку. На середине моста, не взирая на ливень, стоял высоченного роста квартальный Пуговицын. Дошагав до него, Петр Иванович не удержался от вопроса:
- Ты, уважаемый, для чего здесь?
- Для благоустройства!
- Помилуй, какое же от тебя благоустройство? - рассмеялся Боб.
- Натурально, естественное.
- И кто приказал?
- Пристав!
- Вот как... Ну, пожалуй, стой.
И Петр Иванович и Боб пошли дальше. Их мысли были в смущении. Эх, Русь, куда несешься ты? Дай ответ.
Наконец перед друзьями замаячил знакомый дом с балконом. Боб чуть отстал, вытягивая из размытой дорожной квашни свой левый сапог, и Петр Иванович приблизился к жилищу городничего первым. Однако вместо того, чтобы сразу же войти, он подкрался к окну и заглянул внутрь. Его мрачные ожидания полностью оправдались: комната все еще была забита народом. По ней, сталкиваясь и разбегаясь, как капли масла и воды, праздно шатались Земляника и Ляпкин-Тяпкин, Хлопов и почтмейстер. Не было видно только самого городничего.
- А мы через заднюю дверь! - прошептал оказавшийся рядом Боб.
- Уж как водится, - согласился Петр Иванович.
Скрывшись за небольшой дверцей в торце дома, друзья через минуту предстали перед городничим.
- Антон Антонович, что же это происходит, к чему эта пыль в глаза? - спросил Петр Иванович.
- Вы о чем? - вопросом на вопрос ответил городничий.
- Да как, право, о чем! - взорвался Боб. - Эти десятские, роющиеся в средневековом мусоре, этот... Как его там?! Да, Пуговицын - столб верстовой! Еще посредине моста! Вы приказали?
- Я распорядился.
- Из-за ревизора? - Боб пошел по диагонали комнаты.
- Из-за него самого, - мягко ответил городничий.
- Но почему?
- Да потому как мешает он мне. - Антон Антонович потихоньку начал закипать. - Как ком в горле он мне! У меня есть задумка, а тут это инкогнито проклятое! Вдруг заглянет: "А, вы здесь, голубчики! А кто, скажет, здесь судья?" - "Ляпкин-Тяпкин". - "А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! А кто попечитель богоугодных заведений?" - "Земляника". - "А подать сюда Землянику!" Вот что худо?
- Чем же худо? - озадачился Боб.
- Как чем?! Да с этой братией вмиг любая задумка погорит! Они столько замыслят да навертят, а того хуже - наговорят, что сгоришь, как мотылек в пламени! Из этого черт знает что может произойти! Умных людей-то нет! - Городничий в порыве бросил шляпу на пол. - А кто иной и есть, так это же ужас один. Я так Луке Лукичу и сказал, что, дескать, таков уж неизъяснимый закон судеб: умный человек - или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси. - Городничий смутился. - Кроме вас, разумеется, друзья мои.
- Ну, уж конечно. Ну а если серьезно... - растягивая слова, проговорил Петр Иванович. - Сумма, которая была ассигнована на строительство церкви, да то, как вы купцов на денежки поприжали, да прочее - все это, стало быть, ушло на эту вашу... м-м, задумку?
Городничий наклонился за шляпой и, подхватив ее в горсть, резко выпрямился, представ перед Петром Ивановичем нос к носу. Сипло втянув воздух, он выдохнул единым залпом, будто водки выпил:
- Да. Да, черт возьми! А тут этот ревизор проклятый.
Закончив свое очередное путешествие по диагонали, перед городничим остановился Боб.
- Видели мы его и даже, в некотором роде, свели знакомство, - будто бы между делом сообщил он.
- Как?! - Антон Антонович аж присел от неожиданности.
- Обыкновенно, в гостинице, - ничуть не смутившись, продолжил Боб.
- И кто он?
- Хлестаков-с, Иван Александрович.
- Тьфу ты, канальство! Да какой он, Боб, ревизор?! - Городничий вскинул вверх указательный палец. - Господа, Иван Александрович Хлестаков - он и есть моя задумка!
Боб и Петр Иванович в одно движение пододвинулись друг к другу, оказавшись, в итоге, плечом к плечу, после чего разом двинулись на Антона Антоновича. Их взгляды пылали любопытством, а лица горели детским восторгом.
- Продолжайте, - хором буркнули они.
Городничий по инерции человека, на которого наступают, стал пятиться назад, точно рак.
- Спокойно, господа, - примирительно подняв руки, объявил он.
- Нет уж, Антон Антонович, будьте добры, в самом деле... - прощебетал Боб.
- Да уж, пожалуйста... - подтянул Петр Иванович.
- Хорошо!
Городничий сделал шаг вперед и склонил голову к друзьям. Боб и Петр Иванович задрали носы. Всем им показалось, что в комнате тотчас же стало тихо, как в склепе. Однако уже в следующий миг где-то внизу что-то громыхнуло и послышался неразборчивый лепет почтмейстера.
Городничий склонил голову ниже и зашептал:
- Он ученый, господа. Вот так-с! Умнейшая голова из тех, кто проживает нынче на необъятных наших просторах. И вот что придумала эта голова... Сейчас припомню, как же там правильно... - Городничий замусолил губами, будто бы у него враз от волнения пересохло все нутро. - Квазиагрегат для улучшения мыслительных способностей человека! Вот как! - Он потряс пятерней в воздухе и повторил: - Вот как, господа! Это вам не что-нибудь там, а квазиагрегат!
- Эта штука... этот агрегат сделает всех умными? - вкрадчиво поинтересовался Боб.
- Да.
- Вот те на... - Петр Иванович сделал три шага назад и, наткнувшись на кресло, рухнул в него и замер в напряженной позе. - Обидно даже, в некотором роде, что вы нам ничего не сказали-с, уважаемый Антон Антонович, - заключил он.
- Не в этом дело, друзья мои! - воскликнул городничий. - Вы говорите об узких интересах, о, право слово, мелкой личной обиде, я же пекусь об общем благе. Я на то и поставлен на эту должность, дабы блюсти общее благо! Вы только представьте себе: все будут умными! Ну, кому дано, конечно... от природы. Некоторым, вы же знаете, уже никакой агрегат не поможет. Но их единицы. И умных людей, вроде вас, уважаемый Боб, и вас, уважаемый Петр Иванович, тоже единицы. Основная масса - не хочет развиваться! Почему бы ни подтолкнуть их агрегатом. Наука в имя науки! - Городничий заметался по комнате. - Вы только представьте себе, приходите вы, скажем, в суд, просто завернули - дождь на улице. А вам Ляпкин-Тяпкин и говорит, что-де все в природе не из простых причин выходит, а есть-де физические законы, от коих все и проистекает...
- Да! Да! - запальчиво перебил Боб. - И нет глупости!
- Да! - подтвердил городничий. - Я истратил на воплощение этой задумки семь лет. Семь лет Иван Александрович Хлестаков строил агрегат у себя в деревеньке и вот привез его сюда. И сегодня... - он посмотрел на друзей, - и сегодня агрегат был включен!
- Как? - ошарашено пробормотал Петр Иванович.
- Когда?! - воскликнул Боб.
Городничий взглянул на настенные часы.
- Сейчас без пяти минут четыре. Агрегат заработал в три часа. Но это было начало, агрегат разгонялся, друзья мои... чтобы ровно в четыре дать самый мощный импульс.
Сидя в кресле, Петр Иванович задумчиво крутил пуговицу на животе. На его лбу повисла тяжелая складка. Дождавшись паузы, он в несвойственной ему манере жестко отчеканил:
- Но людей-то надо было предупредить. Нельзя ставить опыты без согласия!
Городничий подошел поближе и всей своей могучей массой повис над Петром Ивановичем.
- Не надо, - отрезал он. - Что из этого бы вышло? Кто знает?! - спросил он сам себя и сам же ответил: - А вот что: не разобравшись в чем, собственно, дело, выгнали бы меня с должности! И ходили бы все глупцы глупцами. А то приключилось бы и того хуже: нашелся бы щелкопер, бумагомарака, в комедию вставил. Вот что обидно!
- Или в Сибирь, - нервно хихикнул Петр Иванович.
- Не надо! - Городничий распрямился. - Над чем смеетесь - над собою! Время нас рассудит. Однако ж, что же вы сидите?! Идите через заднюю дверь и ровно в четыре войдите в парадную! Вы все сами увидите! Все в сборе!
Пробило четыре часа. Хлестаков нервно схватился за деревянную рукоятку рычага и дернул его на себя. Потянулись минуты. Хлестаков смотрел, как по длинной стеклянной трубке катится легкий шарик. Он начал движение от надписи "усреднено умные" и уже почти достиг слова "умные" - впереди шарик ожидала красная полоса с корявыми буквами "сверх". Неожиданно внутри агрегата что-то громыхнуло, и в комната наполнилась едким запахом... Хлестаков заметил, как шарик покатился обратно, пересек черту "усреднено умных" и ухнул куда-то вниз. "Что это? - в смятение подумал Хлестаков. - Все же рассчитано! Там квадрат сил приложений..." Хлестаков терял нить рассуждений: "Какой квадрат? Что за глупое слово, в самом деле... Где бы взять денег?.." - и он упал в обморок.
...Пробило пять часов. Хлестаков в полном смятении метался по номеру из угла в угол. С его губ срывался мотивчик из оперы "Роберт", который сменяла русская "Не шей ты мне, матушка". В конце концов он стал насвистывать ни то ни се. Остановившись у стоящего в углу комнаты агрегата, он блаженно улыбнулся и стал ломать его на части.
Действие первое
Комната в доме городничего
Явление III
Те же, Бобчинский и Добчинский, оба входят, запыхавшись.
Бобчинский. Чрезвычайное происшествие!
Добчинский. Неожиданное известие!
Все. Что, что такое?
Добчинский. Непредвиденное дело: приходим в гостиницу...
Бобчинский (перебивая). Приходим с Петром Ивановичем в гостиницу...
Добчинский (перебивая). Э, позвольте, Петр Иванович, я расскажу.
Бобчинский. Э, нет, позвольте уж я... позвольте, позвольте... вы уж и слога такого не имеете...
Добчинский. А вы собьетесь и не припомните всего.
Et cetera - и так далее - по произведению великого российского классика Н. В. Гоголя "Ревизор".