Пришел ли я в этот мир в момент рождения, или же я уже был здесь, иначе почему мне все так знакомо? Фантомы памяти - может быть. Ведь давно уже замечено, что человеческий мозг способен хранить в неких укромных уголках сознания практически каждое воспоминание, полученное им при жизни. А может, все-таки не фантомы, а реальность...
...Пролетевшая мимо на полной скорости "Ауди" обдала Марка Антоновича целым потоком липкой жижи и, взвизгнув тормозами, с заносом, скрылась за поворотом. Марк Антонович - человек по складу характера тихий, если не сказать робкий, - с детским недоумением, выразившемся на старческом лице, посмотрел вслед машине, после чего, опустив дрожащую руку в карман поношенного драпового пальто, извлек оттуда желтый платок с голубой каемкой. Пробурчав под нос: "Вот же люди...", он принялся старательно очищать мышиного цвета драп от налипшей грязи. Осенний, навевающий хандру дождь, тарабанил по согнутому козырьку его кепки, и скопившаяся у ободка вода падала тонкой струйкой старику в авоську.
Это незначительное, в общем-то, происшествие окончательно испортило Марку Антоновичу настроение. Мало того, что сын с невесткой разошлись по разным углам, или, как они это называют, "разбежались", мало того, что Вера Петровна, жена, прихворнула и не встает второй день, так тут еще эти дети не нажитого счастья все пальто изгадили Рассуждая таким образом, старик добрел до дома, где все терзавшие его мысли тотчас излил супруге. Они прожили вместе без малого полвека, а потому делились всеми горестями и радостями, невзирая ни на что. Даже болезнь Веры Петровны не помешала им обсудить все происшествия тяжелого дня и найти в этом какое-то свое, только им двоим понятное успокоение.
- Ладно, не переживай, - заканчивая безрадостную исповедь мужа, утешила Вера Петровна. - И дети вновь съедутся, не в первый раз ссорятся, но все же обходилось! А тебе мы новое пальто к Новому году справим.
- Ох, доживу ли... - как-то уж совершенно поникшим голосом произнес Марк Антонович, на что Вера Петровна разразилась притворно гневной тирадой:
- Куда это тебя, старый, понесло-то? Доживет ли он, видишь ли! Все человечество в новый век готовится вступить, а он развел тут демагогию, как раньше на партсобраниях говорили!.. Какие твои лета, чай, на три года младше меня, а туда же...
- Ну все, все. Распричиталась, как нищенка на паперти.
- Потому что глупости говоришь!
-..Да сказал же уж - все! Хотя, ежели по правде, прожили мы жизнь-то, счастливую, несчастливую - разную. Не упомнишь, сколько всего было...
Старики расчувствовались, и далее разговор пошел уже о высоких материях, пока Вера Петрована не коснулась одной темы, о которую до этого она предпочитала избегать. Что тому послужило причиной, скучный осенний вечер или сокровенная беседа, неизвестно, но Вера Петровна начала так:
- А знаешь, Марк, меня давно занимает один вопрос... не знаю даже, как сказать...
- Как есть, так и говори.
- Понимаешь, странность одну я за тобой с самого начала нашего знакомства заметила. Ты помнишь, день, когда мы познакомились, тоже дождливый был, вроде сегодняшнего...
- Только по весне дело было. Как не помню.
- Ну вот. Мы с тобой через сад наш деревенский возвращались, а в нем луж мерено-немерено! Мы смеялись, прыгали через них...
- Да дальше-то что?
- И тут я за тобой привычку одну заметила: ты руками при прыжке все время делал жест, будто подол платья приподнять хотел, чтобы не запачкать, как девки это делают. Потом будто спохватывался, что подола-то нет, и прыгал уже нормально.
- Вот этого, хоть убей, не помню...
- Но я-то разглядела. Вот сколько лет мы с тобой бок о бок, семьей, прожили, а привычка эта у тебя так и осталась.
Марк Антонович, недоуменно пожав плечами, усмехнулся:
- Ничего подобного за собой не замечал.
- Это потому, что мужик ты. А мы, женщины, на такие вещи сразу внимание обращаем.
- Глупость какая-то! И что же еще ты во мне девичьего углядела?
- Вон возьми с книжной полки "Гекльберри Финна" да почитай: там все описано. Тебе бросишь что-нибудь на колени, а ты их разводишь, чтобы в натянувшийся подол вещицу-то поймать. Хотя сызмальства в штанах ходишь! А чтобы в штанах-то на колени что-нибудь поймать, надо ноги свести, так иль не так?
- К чему ты клонишь, что-то я не пойму. - Марк Антонович досадливо поморщился и, всплеснув руками, повторил еще раз: - К чему?
Вера Петровна, увидев совершенно обескураженное лицо мужа, не выдержав, рассмеялась, а потом неожиданно изменила тему разговора:
- Дочь из Саратова письмо прислала, к себе зовет. В понедельник поедем.
- А выздоровеешь ли, до понедельника?
- Не волнуйся. Ради внука встану. Год ведь как не видела.
- Но при чем здесь мои штаны? - пробормотал Марк Антонович.
- А вот с дочкиным новым мужем пообщаешься и узнаешь.
- Во как! Наконец-то свела концы с концами... Ну, уж нет! Я с этим магистром седьмого неба и жрецом абракадабры за три года знакомства уже наобщался на столетие вперед. Потом соображаешь, то ль у него там, - Марк Антонович выразительным жестом постучал по лбу, - не все в порядке, то ль у меня с годами слабоумие начало развиваться. И тебе он голову заморочил.
- Едем.
... В маленькой уютной гостиной все дышало теплом и умиротворенностью, и Веру Петровну, привыкшую к тишине покинутого частного дома, угнетал лишь врывавшийся с Большой Садовой улицы шум проезжавшего по ней автотранспорта. "Ох, уж этот Саратов!" - вздыхала Вера Петровна, терла себе виски и снова вздыхала, потому что проверенное средство на сей раз ничем не могло ей помочь: привычный ритм жизни был нарушен, а сама она давно уже перешагнула тот рубеж, после которого подобные изменения перестают проходить даром.
Мужчины - Марк Антонович и "жрец", как между собой называли хозяина дома гости, - сидели в кухне. Чаевничая, они толковали о всяком разном, но тут квартиру огласил бой старинных часов, и "жрец", воспользовавшись паузой в, прямо скажем, никчемном разговоре, направил его в нужное ему русло:
- Мне здесь Вера Петровна рассказала...
- Гм-гм... - только и смог прошипеть Марк Антонович, понимая, к чему клонит хозяин.
- Вы успокойтесь. Что в этом такого? Лучше скажите мне: вы верите в реинкарнацию?
- В реи... что?
- В переселение душ.
- Да я, в общем-то, и в Бога как-то не приучен верить, не то что в переселение душ.
В глазах "жреца" скользнула лукавая искорка, и он посыпал словами, как горохом:
- Вы поймите, если у вас так живы, так отчетливы воспоминания о прошлой жизни, как рассказывала мне Вера Петровна, - а вы, несомненно, в прошлой действительности были женщиной, - то вам просто необходимо дать согласие на гипнотическое воздействие. Ваше согласие, ваше желание - это ключ к успеху. Уверяю вас, страшного в этом ничего нет. Я профессионал: все-таки десять лет в официальной медицине проработал. Что скажете?
- Я даже не знаю...
- Соглашайся. - Возникшая в дверях Вера Петровна, с воодушевлением посмотрела на мужа.
- Только не надо давить! - тут же вмешался в немой диалог супругов взглядами "жрец".
Марк Антонович устало кивнул и согласился.
- Прекрасно, прекрасно! - снова затараторил "жрец". - Пойдемте в спальню: это в нашем доме самая тихая комната - там нам будет удобно.
В освещенной только тусклым маячком бра спальне действительно было тихо и спокойно. Усадив оробевшего гостя в кресло, "жрец" снял с шеи блестящий кулон, закачал им перед глазами сидящего, и не прошло и минуты, как Марк Антонович, впав в гипнотический сон, уже отвечал на задаваемые ему вопросы.
- Постарайтесь прокрутить свою жизнь назад... как в кино... медленно... кадр за кадром... как сможете... Что вы видите?
- Я чиню крышу, - отрешенным голосом начал Марк Антонович. - Доска ломается, гвоздь, боль... На руке кровь - я поранился об гвоздь. ("Это было пять лет назад" - шепотом пояснила Вера Петровна.) Мы переезжаем из квартиры, "хрущевки", в частный дом... застолье, сын, гости. - Марк Антонович улыбнулся. - Грудкин перебрал и в третий раз пытается сплясать "цыганочку с выходом"! ("Восьмидесятый год. Грудкин - сослуживец" - прокомментировала Вера Петровна) ...Запах цветущих яблонь, деревенский сад, я с Верой... Голод, хочется есть - война. По радио говорят: немцы под Сталинградом. Мать плачет... Хочется есть... страшно... Мать собирает меня в школу. На мне новые ботинки, а картуз мне сшил отец... Картуз мне не нравится, и я в истерике требую другой, как у Лешки Самохвалова, покупной! Я на руках у матери...
- Ох, - только и смогла произнести Вера Ивановна, в то время как Марк Антонович вдруг резко напрягся, на миг, не более, после чего вновь заговорил чуть изменившимся, но таким же безучастным голосом:
- Я женщина. У меня муж - Петр... Он везет меня в роддом: я беременна...
- Как вас зовут? - тихо спросил "жрец".
- Надежда... Надежда Зотова... Myж говорит, что, если будет мальчик, назовем его - Сергеем, в честь деда, а если девочка - Верой... Утро, девять часов... Мне больно, мне очень больно! - Лицо говорившего свело судорогой, он вскрикнул, взмахнул руками, а потом безжизненно повалился на спинку кресла и тихо всхлипнул: - Смертью...
- Очнитесь, Марк Антонович, очнитесь! - "Жрец" настойчиво теребил "спящего" за лацканы пиджака и отпустил его только после того, как окончательно убедился, что с ним все в порядке.
- Что я тут наговорил? - тихо осведомился Марк Антонович.
- Много чего... - Пораженная Вера Петровна долго собиралась с мыслями, пока наконец не решилась заговорить: - Ты - моя мать. Надежда Зотова, умершая третьего мая в девять утра во время родов, когда я появилась на свет.
- В прошлой жизни, - добавил "жрец" и, обратившись к Вере Петровне, попросил: - Оставьте нас, пожалуйста. Мы тут побеседуем с Петром Антоновичем, позже я приду к вам. Этот стресс необходимо снять; а я - врач, хоть и бывший. Доверьтесь мне. Все будет хорошо.
Уже поздней ночью, когда Вера Петровна задремала, Марк Антонович тихонько разбудил её и вполголоса, вкрадчивым и немного лукавым шепотком поведал ей все, что лежало у него на душе:
- Bот только одного я не пойму: "жрец" говорил, что другие в прошлых жизнях жили в Италиях или Япониях, отчего же тогда я, как привязанный, вот уже второй век торчу в нашем забытом городке? Нет, городок-то, конечно, славный, но я тоже хочу в Италию! В следующий раз непременно там на свет появлюсь... И ты уж, смотри, не оплошай: рождайся в Италии и нигде более. А там мы уж найдем, как нам встретиться... Только будь добра, родись позже меня, а то всю жизнь опять высокомерничать будешь, что старше мужа, будто я подросток какой!
- Обещаю...
Вера Петровна счастливо улыбнулась и заснула. Часы пробили два ночи.