1918 г. Хмельное время... Хмельное от крови, от баталий - от всеобщего разгула, длившегося уже не первый год. Страшное время... Наш отряд под командованием товарища Чуева расположился на ночлег в маленькой убогонькой деревеньке, затерявшейся в ковыльной степи. Ночами с возвышений можно было видеть расположенный в нескольких верстах Камышин: его огни, как маячки, освещали древнюю степь. Город был "нашим", однако добровольческая армия не теряла надежд захватить его. Наш отряд был на острие оборонительного клина, и по данным разведки уже утром мы должны были вступить в бой.
Мне не спалось. Так бывает, когда начинаешь много размышлять: как ни подкрадывается к тебе сон, ты все равно гонишь его прочь ясностью мысли. Присев, я скрутил "козью ножку" и закурил. Ноябрьская ночь была тиха: ни снега, ни ветра - абсолютный покой. Лишь звездная россыпь серебрилась в эту ночь как-то особенно ярко и причудливо. Я, как был сидя, постепенно начал дремать, когда единственное дуновение поземки донесло до меня голоса разговаривающих за избой людей. Видимо, кому-то также не спалось, а потому я осторожно прошел мимо спящих на полу бойцов в сени и, накинув на плечи первый попавшийся полушубок, вышел во двор.
За углом, с подветренной стороны избы, теплился огонек. Я направился туда и, подойдя ближе, увидел трех бойцов, которые, расположившись на чурбаках вокруг костра, о чем-то негромко беседовали. Заметив мое приближение, один из них сразу же замолчал, а двое других одновременно сделали знак рукой: дескать, присаживайся, коли не спится. Я присел, и мы в который уже раз повели разговор о революции, о войне и о всем том, что тревожило в данный момент наши души. Третий из сидевших около костра все время молчал, а когда однажды попытался вставить слово, по его надтреснутому баску я понял, что он попросту в стельку пьян.
Ночь окутывала всех дремой. Наш разговор становился все тише и замедленнее, а потом он как-то и вовсе резко оборвался, так что я вдруг осознал, что говорю сам с собою: все остальные уже спали. В этот миг меня словно выключили из реальности, и, очнувшись, я никак не мог понять, как все это произошло: только что говорили и вдруг... И тут я услышал голос:
- Успокойся, Василий. Пойдем...
Я обернулся. Передо мною стоял высокий старец с доходящей до пояса белоснежной бородой, наряд которого в зимнюю ночь выглядел более чем неестественным, - на нем был одет холщовый
балахон, подпоясанный обычной веревкой. С непокрытой головой он стоял, как изваяние, и, вглядываясь в мое лицо, монотонно и тихо повторял:
- Пойдем, Василий.
Что-то было в этом старце, чего нельзя передать словами. Какая-то огромная и влекущая внутренняя сила светилась в его жестких, стариковских глазах, отчего не повиноваться ему было невозможно. Он еще раз повторил: "Пойдем!" - и, развернувшись, шагнул в темноту. Самый длинный язычок костра, осветивший заснеженную степь, лизнул полу его балахона. Я повиновался.
Было удивительно, что пока мы шли по деревне, нам никто не встретился. Она будто вымерла. За околицей старец умерил шаг и пошел медленно, осторожно опуская ноги на свои же следы, оставленные по приходу сюда. Мне же было все равно: я не разбирал пути и видел лишь маячивший впереди балахон. "Сон, - успокаивающе мелькнуло в моей голове. - Это сон, не более!"
Так мы брели, наверное, около часа. Я порядком устал и закоченел, когда старец наконец-то подвел меня к затерявшемуся среди подобных холму и, указав пальцем на черный ход-лаз, проговорил:
- Сюда.
Согнувшись в три погибели, мы пролезли внутрь и оказались в просторной пещере. Это был скит.
- Садись, Василий, - старец указал на темную, отполированную глыбу камня. Я повиновался.
- Ты Василий Черницкий? - утвердительно вопросил он.
- Да.
- Казак?
- Да.
- У тебя брат - Дмитрий?
- Он мне не брат - он белый есаул!
Глаза старца вспыхнули.
- Не брат?! - вскричал он. - Окаянный, что ты говоришь?! Да знаешь ли ты... - Тут он осекся, резко развернулся и, бросив через плечо: "Будь тут!", - вышел, точнее, вылез наружу.
Я огляделся. Пещера, в которой могли бы укрыться с десяток человек, была поистине огромна. Глыбы-стулья и глыбы-кровати заставляли три ее стены и только четвертая - та, что возвышалась напротив лаза, была пуста. На ней, освещенный толстой свечей, серебрился крест, над которым золотилось огромное солнце с длинными, как у звезды, лучами. "Живут они в скитах, -вспомнились мне слова матери, - а вера их: крест и солнце." Я уснул, завороженный мерцанием свечи.
Проснулся я от шороха: кто-то пробирался сквозь лаз внутрь. Мгновение, и передо мной предстали двое: старец, которого я тотчас узнал по балахону, и еще кто-то - знакомый, но неузнаваемый.
- Ну, здравствуй, брат, - сухо приветствовал незнакомец, и его с детства знакомый голос расставил все на свои места.
- А-а, Дмитрий... - протянул я и замолчал.
Тем временем старец, встав между нами во весь свой рост, воздел руки к потолку и, потрясая кулаками, затрубил своим басом так, что стены зашуршали:
- Грех! Смертный грех! Сыны дьявола! Вы же плоть от плоти - кровные братья! - а утром сойдетесь в схватке смертной! Злодеи... Опомнитесь! Покайтесь! Помиритесь, пока время есть, ибо нет греха более страшного, чем братоубийство!
- Мне перед красной сволочью каяться не в чем, - заскрипев зубами, сказал Дмитрий. - Плоть одна - это да, но мысли-то у нас разные!
- Мне уж тем более с ним не о чем говорить, - ответил я. Старец затрясся, как в лихорадке, и вновь затрубил:
- Что же вы делаете...
Однако это ничего не дало. Дмитрий, словно сбросив с себя невидимые старческие путы, наклонился к лазу, через который уже заглядывали отраженные от снега первые лучи солнца, и исчез в нем. Я, также почувствовав свободу, поспешил следом. "Покайтесь!" - эхом неслось нам вдогонку.
Я выскочил наружу. Невдалеке, уже поглощаемая утренней дымкой тумана, виднелась фигура. Дмитрия. Он шел уверенно, но все же, словно почувствовав на своей спине мой взгляд, как-то засеменил, потом остановился, обернулся и, взглянув мне в глаза, что-то сказал. Хотя я не расслышал что, я понял все и ответил тем же:
- Прощай...
По следам, почти заметенным поземкой, я возвратился в деревню. Трое моих вчерашних собеседников все также сидели вокруг костра, курили, говорили - по всему было видно, что мое исчезновение осталось для них незамеченным. Я поздоровался и, пройдя мимо, вошел в избу. Мне хотелось лишь одного - спать. Однако уже трубили сбор.
...Песчаный диск солнца едва успел оторваться от линии горизонта, когда послышались первые орудийные залпы. Мы ответили тем же. Люди засуетились, одни лишь лошади, давно привыкшие ко всему, стояли смирно и только раздували ноздри, облаками пара насыщая серебряный воздух.
- По коням! - просипел охрипший Чуев.
Мы сошлись с казачьей конницей в ложбине, и началось... Схватка была короткой, яростной и безжалостной. Снег оросился кровью.
Под конец ее я налетел на Дмитрия. Взмах, свист рассекаемого воздуха - я рубанул с плеча, и через мгновение все кончилось. Даже в угаре боя, когда мысли спутаны и неясны, я понял, что никогда больше не увижу... брата... Он был идейным врагом, этим для меня было сказано все!
В тот же вечер я отыскал скит. Старец был мертв. Он лежал, и на его лице застыло выражение того самого праведного гнева, с которым он прошлой ночью призывал: "Опомнитесь!"