Он оказался единственным пассажиром, сходящим на этой маленькой станции. Проводница с удивлением посмотрела ему вслед. Николай Алексеевич поблагодарил ее за чай, закинул на плечо старый выцветший вещмешок и направился к зданию вокзала. Издав хриплый гудок, поезд растаял в дымке, оставив человека в гордом одиночестве.
Пройдя несколько шагов, Николай Алексеевич остановился, а потом вдруг уверенно спустился с насыпи и пошел полем, туда, где пламенело небо, ожидая скорого восхода солнца. Налетел утренний ветерок, поднимая легкую зеленую рябь среди высокой травы. Прожужжала над ухом еще сонная пчела. Мохнатый толстый шмель забрался на цветок клевера. Где-то далеко громко закричала птица.
Николай Алексеевич остановился передохнуть, отдышавшись, сел прямо на землю. Достал из кармана помятую пачку "Беломора", жадно закурил, закашлялся. С сожалением потушил папиросу, предупреждал же доктор, что нельзя.
Николай Алексеевич хорошо помнил такой же летний день, 8 августа, 1942 года. Тридцать бойцов и молоденький лейтенант, - прямо из училища, ускоренный выпуск. Как же его звали? Кажется, Александр. А фамилия? Фамилия у него была самая знаменитая - Иванов.
Обстановка на фронте сложилась тяжелая, враг рвался к Волге. Три десятка усталых и измотанных людей должны были задержать немцев до подхода регулярных частей.
В небе пушистым шлейфом расползался след реактивного самолета.
А тогда, другой самолет, с черными крестами на крыльях, нагло и безнаказанно утюжил это небо. Завидев людей или машины на дороге, он бросался вниз, как орел на беззащитных ягнят, отставших от стада.
Николай Алексеевич помнил, как вжавшись в землю, изрытую воронками, они не успели дойти до деревни каких-то пару сотен шагов. Бойцы лежали, а самолет упорно продолжал стрелять. И только когда у летчика кончились патроны, а может и горючее, "мессер" наконец улетел...
Из домов высыпали люди. Несколько стариков, женщины и дети. Среди них Николай заметил красивую, смуглую, темноволосую девушку. Будто в ответ, цыганка уверенно подошла к бойцу и сказала:
- Давай погадаю, на счастье.
Она взяла его ладонь, и долго рассматривала, что-то шепча одними губами.
- Бой будет, но не бойся, впереди у тебя жизнь долгая. Жена будет, дети и богатство. Старым станешь, на это место не возвращайся. Плохое оно, - сказала и пошла прочь...
Солдат, стоявший рядом с Николаем, со злостью плюнул ей вслед.
- Вот ведьма окаянная! Не слушай, они и не такое придумают.
- Откуда она у вас? - спросил Николай у пожилой женщины, бравшей воду из колодца.
- На той неделе немцы табор разбомбили. Она одна только и спаслась.
Весь день до вечера рыли окопы, а утром со стороны станции показались черные силуэты танков. Целый день бойцы удерживали позиции, подбили и сожгли больше десятка вражеских машин. Выстояли, не пустили в деревню немцев. Но дорого стоила победа. Лишь пятеро из тридцати солдат остались в живых. А кучка домов на том берегу стояла заколдованной неприступной крепостью.
Николая и еще трех раненных отправили на попутной машине в госпиталь. Оттуда Николай Алексеевич попал зимой под Сталинград. Потом окружили и погнали врага на запад. На Днепре в сорок третьем, его опять ранило, и снова лежал в медсанбате. Потом освобождал Польшу, воевал на территории Германии и так до самого мая сорок пятого...
Солнце поднялось высоко, когда Николай Алексеевич вышел к мосту. Семь покосившихся домиков, каким чудом они уцелели? Из самого крайнего вышла старушка. Увидев гостя, пригласила в избу.
Он пил парное теплое молоко, а хозяйка рассказывала:
- Как ушли наши, на следующий день появились немцы. И ведь как получилось, никого не тронули, кроме той цыганки, - старушка тяжело вздохнула. - Люди сказывали, она их генералу плен предсказала, а адъютанту, важному и толстому, хоромы деревянные и крест из березы. Так она их разозлила, прямо на моих воротах, ее, сиротинушку и повесили, ироды! А как ушли фашисты, мы ту цыганку похоронили прямо на берегу, - старушка отвернулась и замолчала, утирая навернувшиеся слезы.
- Я пойду, - сказал Николай Алексеевич.
Когда он вышел во двор, вдруг защемило в груди. Стало трудно дышать. Николай Алексеевич остановился, проглотил комок в горле, потом открыл калитку и спустился к реке. Там он и нашел небольшой земляной холмик.
Николай Алексеевич нарвал белых ромашек, добавил желтых лютиков и синих, как небо, васильков. Бережно положил букет на могилу.
- Прости меня, - тихо вымолвил он, как будто был виноват в этой смерти.
Боль в груди проснулась с новой силой, она жгла его, словно старая рана от пули.
Старик посмотрел на бегущие над ним мохнатые и веселые хлопья облаков, вспомнил слова цыганки:
- Не возвращайся сюда...
И показалось, что это она, гадалка, зовет его за собой.
Исчезла, ушла, терзавшая тело боль. Он скинул с себя накопившуюся усталость прожитых лет, и, поднявшись высоко над землей, полетел искать потерянное счастье.