Первый раз Сирпова пробовали взять на сборы, когда он был ещё лейтенантом. Не вышло, осечкой обернулось! Начальство на работе вступилось тогда за него. С военкоматом столковались на том, что Сирпов сделает им двести гетинаксовых закладок, для картотеки. Ну, двести - это было, конечно, слишком жирно; извести столько народного гетинакса, дефицитнейшего материала - бездарное, почти преступное расточительство! Как сказали бы сами армейские, металлургический комбинат - всё-таки не дойная корова; пятьдесят хотя бы! Столько и выпилил; и почти весь запас бригады пустил на эти бюрократические полоски. Так и то, набралась их порядочная стопка, надо было ещё думать, как преодолевать проходную. А, ничего тогда не боялся! Распихал по внутренним карманам куртки - дело было зимой, хотя стояли как раз щадящие морозы. На проходных в те времена маячили ещё не откормленные мордовороты в камуфляже (маскируются же сейчас от кого-то, бойцы невидимого фронта!), а дряхловатые бабуси-пенсионерки. Металлоискателями не располагали. Да и какой прок от металлоискателей - ведь гетинакс, по определению, диэлектрик. Промежность у подозреваемых бабульки не досматривали, не шарили там, карманы не шмонали. Так тормознут, бывало, какого-нибудь лопуха с объёмистой авоськой, сунут туда нос, попусту, конечно. Как будто через проходные несуны переправляют материальные ценности авоськами; не настолько всё же дурные. Словом, кое-как, хоть и четвертным только выполнением заказа, но задобрил Сирпов тогдашнего начальника отдела, который такими, как он, военными, занимался, - офицерами запаса (липовыми, конечно, офицерами). Капитан Загладин - вот какая у начальника была фамилия, и он её оправдывал: гладкий, видный мужчина, непрошибаемый сангвиник. История ещё с ним как-то приключилась: после визита в ресторан прос...л папку с личными делами нескольких офицеров (запаса), посеял; ну и ославили его в городской газете: в ту пору на дворе ещё стояла гласность. Только это уже потом вышло, года на два поздней гетинаксового 'бартера'. Который, уж если до конца про него говорить, эффект дал временный, (если быть точным, то была всё-таки не осечка, а отсрочка); на следующий год, один чёрт, Загладин упёк его на два месяца на север, париться (хотя, скорее, всё-таки мёрзнуть) на койке второго яруса в бывшей финской казарме. Как раз накануне сборов ему присвоили звание старлея. Страшного лейтенанта - вспомнилась фраза, услышанная ещё в армии, во время учений, от не успевшего побриться двухгодичника. Ну, очень страшного. Ну, на кой фиг ему, Сирпову, вселять в людей такой ужас? Да спрашивали-то не больно. Хотя - надо признать - ему ещё повезло со сборами. Штудировал там... Томаса Манна с Достоевским из довольно богатых собраний полковой библиотеки. Нет, здорово за те два месяца наддал в мировой литературе, поднаторел, продвинулся, начитанным стал до нельзя... С первой попыткой Загладина прихватить его на сборы, той, что закончилась гетинаксовым компромиссом, правда, не сравнить - тогда ведь Сирпов пережил опыт почти мистический... высокое потрясение испытал, от одной случайной встречи - на медицинской комиссии. Впрочем, это совсем отдельная песня, со своими словами и нотами... К чему здесь и сейчас её заводить... Была ведь в своё время спета. Чья тут вина, если не услышали...
Только ли в знании литературы, только ли в званиях (совсем ему не нужных!) в те годы Сирпов резво-успешно продвигался! Он вообще взбирался тогда ещё по восходящих ветвям - и жизни, и карьеры. Не только до половины свой путь земной ещё не прошёл, но даже и не задумывался, что вскорости (ведь что такое в пределах биографии три-четыре года) ему предстоит рулить родной бригадой, стать её мастером. А ведь потом Сирпов трубил на этой должности без малого десять лет, по ночам и в выходные ездил по экстренным вызовам на 'буханке' (народное прозвание дежурной машины, микроавтобуса 'уазик'), пытался воспитывать новой поколение (через бригаду за его бытность рабсилы прошло втрое больше, чем её штатная численность; молодёжь в основном; и уходили, в основном, на менеджерские места, в разные дирекции), порой спорил с начальством... Ну, в один прекрасный день и доспорил - до ручки. Излагать всю эту малоприглядную историю здесь опять-таки ни к чему, так что все эти дрязги служебные опустим. Накатал Сирпов собственноручно заявление: из мастеров - снова в рабочие. Уговаривать его не гнать лошадей начальники Сирпова не стали. Случилось это уже на нисходящих кривых его жизни и карьеры, только опять сие обстоятельство он осознал с некоторой задержкой, не сразу.
Облегчение, конечно, Сирпову вышло - не надо было, например, больше дрожать, что за тобой сейчас 'буханка' приедет. Оказывается, перспектива такая довольно сильно гнела психику!.. Чтобы почувствовать всю тяжесть этой дамокловой гири, надо было её с себя скинуть. К слову сказать, 'буханку', скоро продали как списанную, за бесценок, одному нужному человеку, охотнику, чтоб мог и начальство в лес иногда возить, на охоту. Преемник Сирпова, новый мастер, если его в неурочный час вызывали на работу, добирался до проходной уже самостоятельно, на такси - из своего кармана...
Впрочем, жизнь не давала скучать, ведь Сирпов, как уже сказано, сползал вниз по нисходящей её ветви, этот сегмент биографии всегда менее приятен... Четвёртый год, после обширного инсульта лежала, прикованная к постели, мама. Отец Сирпова забыл, что такое обычный сон, спал по ночам урывками, днём совсем не получалось, как-то не имел привычки, вырабатывать сейчас - было уже не время, года не позволяли. Сирпов проводил у родителей, у дивана, на котором мама лежала на тюфяке, набитом соломой (чтобы не было пролежней), практически каждый вечер. В выходные приходил днём, если, конечно, это было не летом, не в дачный сезон. Иметь свой огород, возиться на грядках - это была мамина идея. Это было место, куда она так рвалась, не её сын. Мама утратила способность не только ходить, но даже и наипростейшие навыки речи. Хотя, в самые первые самостоятельные приезды на фазенду, уже только с одной своею семьё, женой и сыном, по вечерам в тишине за чтением книжек и газет после ковырянья в земле, Сирпову чудились голоса родителей, как бы всё ещё отражаемые стенами щитового дома, потерявшего своих изначальных и настоящих хозяев... Голос мамы.
Только первые полгода наблюдалось у больной временное и весьма незначительное просветление, когда ей давали чёрные и твёрдые, словно камень (так ведь в самом деле, уголь же!), китайские болюсы Хуато (она не умела их глотать, рискуя сломать зубы, грызла), кололи импортное лекарство церабрализин, которое создатели его, якобы, ещё не применяли к своим соотечественникам, хотели сперва опробовать на русских людях... Конечно, обычные наши враки и злопыхательство, был эффект от уколов. Тогда мама даже понимала положение стрелок электронных ходиков на стене прямо у неё перед глазами, могла поднять необездвиженную параличом левую руку, указывая: мол, пора тебе, домой идти время. Но речь к ней так и не вернулась. А потом начали отмирать и немногие доступные ей жесты.
Преподаватель лечебной гимнастики в палате, где мама после удара пролежала почти целый месяц, проговорилась однажды, выдала ту правду, которую врачи (а всё - гуманная клятва Гиппократа!) огласить стеснялись: мол, ей (маме) было бы лучше умереть сразу. Да и то, как бы вырвалось это у физкультурницы, и не перед отцом, не перед самим Сирповым, а перед женой его, получается, маминой невесткой. У гимнастки больничной за плечами стоял страшный, в обоих смыслах, опыт... Приход четвёртого лета болезни ознаменовался для мамы припадками, похожими на эпилептические, - беспомощное тело содрогалось в жутковатой икоте... Участковый врач, которая в своё время прохлопала ушами надвигающийся мамин инсульт (так считал Сирпов; ведь удар можно было предвидеть!), вызванная на дом, самым буквальным образом только лишь разводила руками. Мать на неё кричала, рычала просто по-звериному, в последние дни она сделалась агрессивной... Потом пришла психиатр, прописала какие-то там нейролептики, антипсихотики, - аминазин, сонапакс - инъекции и таблетки. Уколы вызвалась делать жена Сирпова, она умела. Впрочем, втыкать иглу шприца в человеческую задницу за последние годы и Сирпов навострился - надо всего лишь метнуть его, как дротик, посильней, но прицельно.
Вот такие труды и дни, увязший в их рутине - завод, родители, дом, дача - мог ли Сирпов допетрить, что кому-нибудь ещё чем-то интересен и полезен. И вот в один прекрасный день этого прекрасного июня (на самом-то деле суматошного и тревожного: уколы делать ходили к маме по вечерам, чтобы успокоить на ночь) мастер, тот самый сменщик Сирпова, человек невероятной покладистости, хотя и горец, улыбаясь в совсем не жгучие, однако кавказские усы, подал Сирпову заполненную форму, повестку из военкомата. Чёрную метку, black spot, как было у Стивенсона, - застряло в памяти сравненье из 'Комсомолки', когда-то перестроечной газеты. Требовалось оставить автограф на отрывной части бланка. Приглашали зачем-то там по поводу уточнения учёта... Коварство военкомовское тут бы и просечь, да куда денешься, если связал себя распиской?.. В три часа пополудни того же дня следующей недели Сирпов сидел в военкомате, в большой комнате, даже, пожалуй, зале, в числе ещё примерно двадцати таких же, как он сам, дисциплинированных простачков, законопослушных граждан. Новый начальник отдела по работе с офицерами запаса (или как это там правильно называлось?) подполковник Вермухин вещал им о том, что организуются сборы по обучению очередным военным специальностям - медкомиссия в этот раз упрощённая: если есть противопоказания, придёте со своими медицинскими карточками с работы, или из поликлиники по месту жительства... Весьма канцелярского, засушенного вида очкастая дама, хотя ещё и не старая и даже вовсе не худая, рьяно строчила за столом в каких-то бумагах, возможно, даже протоколировала речь босса... Непрошибаемые, подчёркнуто отстранённые и вместе с тем исполнительно-деловитые женщины Сирпова всегда страшили. В конторах при концлагерях, наверно, сидели такие же...
- Товарищ п-полковник, - подал блеющий голос один из угодивших в военкоматовскую мышеловку штатских офицеров (лохов - если по-народному). - У меня жена на иждивении, неработающий инвалид второй группы... Как же мне быть, если мне на работе не заплатят... У меня же нет других денег...
- Вы - кто? - спросил Вермухин по-военному отрывисто. И сам же ответил: - Химик... Ну, ваше предприятие по среднему вроде бы платило... Это меткомбинат сейчас ничего не платит. На сборах вам будет выдано денежное довольствие. Сто процентов вашей зарплаты, конечно, не обещаю... А вообще, скажу так. Город у нас хлебный. Зарплаты - немерянные. Для представителей сельской местности наше денежное довольствие пошло бы на ура!..
'Вот из сельской местности бы и брали... - подумал Сирпов. Но вслух не сказал, конечно, уж непатриотично больно. - Я, что, похож на олигарха? Живу вечно от зарплаты до зарплаты... И это ты называешь 'немерянным'?' Но удержал и эту мысль при себе.
- Несите справку, что ваша жена инвалид, - истинно офицерской, чёткой скороговоркою продолжал разъяснение Вермухин. - Мы ваш вопрос решим...
- Товарищ подполковник, - неожиданно услышал Сирпов себя, - я не могу ехать на сборы... У меня мать тяжело больна, прикована к постели, без меня ей нельзя...
- Как ваша фамилия? - Сирпов назвал. Вермухин склонился к столу, за которым сидела очкастая дама, невозмутимая, как андроид, нашёл какую-то бумагу, конечно же, досье Сирпова. - Ну, военная специальность у вас уже есть... ('Целых две даже', - заметил Сирпов про себя, и весьма саркастически) Но сейчас речь идёт об обучении новой специальности, более востребованной... Химика или железнодорожника. Уход же за вашей матерью может пока осуществлять ваша жена...
- Да какой уход!.. - Сирпов сорвался; вот что значит, привычка спорить с начальством! - Её носить надо, в ванную и обратно, на руках поднимать... Какая там жена...
'Да я даже летом в отпуске дольше чем на три дня из города не уезжаю! - продолжил тираду мысленно. - Как этому долдону втолкуешь...'
- Могу сделать для вас исключение только лишь в том случае, если состояние матери резко ухудшилось...
- А оно как раз ухудшилось! - воскликнул Сирпов почти с радостью, даже чуть привстав с сиденья (о какой всё-таки позор, позор!).
- Нужна справка.
- Я принесу карточку. Там всё записано.
- Что ж, приносите.
Психиатр, выписавшая недавно спецрецепты, в самом деле занесла в карточку все новые, страшные симптомы маминой болезни: рост агрессивности, прогрессирующее ухудшение общего восприятия, припадки...
Сирпов побежал к Вермухину с карточкой только через день, зато с утра; надо было ведь переговорить с мастером, выпросить отгул. Заодно и поплакаться перед коллегами, загрузить народ своею внезапной проблемой: мол, пока был итээровцем, имел бронь. Которая моментально, по разжалованью обратно в рядовые, с него слетела. Так мало того, тут же решили и на сборы взять, строку в ведомости фамилией заполнить. И административной ответственностью ещё пугают! Ну, штраф-то ихний - семечки по сравнению с потерянной зарплатой...
- Да, рано ещё нам дали демократию... - заметил на это бывший (и очень давний, да вообще - самый первый!) ученик Сирпова, ныне бригадир, и значит, начальник, а в прошлой жизни - сам военный, начальник ещё больший, майор радиоразведки в отставке. - Не созрели... Не то, что в Израиле или Америке... - Имея в виду, как охотно идут резервисты служить там, и как всеми правдами-неправдами людишки здесь стараются откосить от переподготовки.
- Да почему рано-то... - сварливо протянул Сирпов. - Сделай так, чтоб мне выгодно было пойти служить. Экономически. Почему меня при этом ещё бьют по карману? В Америке ведь не так. Там в армию идут заработать - на жизнь, на университет...
Бывший майор только засопел в ответ, недовольно... С этим уже вчерашним диалогом, среди прочих других всё ещё звенящим в голове, и разыскал Сирпов подполковника Вермухина в дебрях военкомата. Раскрыл пухлый потрёпанный альбом карточки: - Вот.
- Да-да... Вижу, - сказал Вермухин. - Оставьте ксерокопию...
- Может, можно здесь сделать?..
- Нет аппарата, - тонко усмехнулся подполковник.
Нетерпеливо двинувшись прочь, Сирпов остановился на секунду, сказал, осмелев:
- Надо бывших выпускников нашего военного училища на сборы брать... Которые в армии не служат. ('На меткомбинате уже менеджерят, - добавил мысленно, про себя. - Лучшие исполнители... Давай им любой приказ... Хоть - расстрелять подчинённых...')
- А у них - специальность другая... - ещё тоньше Вермухин скроил мину. - А нужны - химики, железнодорожники...
'Так обучи! Как меня обучить хотел!.. Я же не химик, не железнодорожник...' - уже не сказал Сирпов, только подумал, и то - чуть ли не на бегу. С ксерокопией нельзя было затягивать. А то Вермухин ещё чего-нибудь выдумает, изобретёт. День сегодня - пятница: короткий. Вдруг на все военкоматовские прибабахи времени не хватит...
Через час примерно Сирпов снова стоял перед светлыми очами Вермухина:
- Ксерокопия!..
- Хорошо...
- Товарищ подполковник, - расслабившись от победы, начал Сирпов доверительно, - я ведь уже старый... А на сборы, слышал, берут только до сорока пяти...
- Если на приписные - то до пятидесяти пяти, на!.. - выпалил Вермухин. - Ну... по вашей специальности в нашей области нет частей... Не к чему приписывать. Международные соглашения разные...
- И учтите, - сказал подполковник с нажимом, видно, как бы напутствуя на прощанье. - Я с вас не слезу...
- А у меня ещё пожилой отец есть... - бросил Сирпов небрежно и тоже многозначительно. Развернулся и пошёл на выход. О позор, позор; спекулировать немощностью родителей!..
Из ближайшего автомата (мобилы ещё не имел, непозволительной роскошью считал) брякнул отцу, потом - супруге. Сегодня была как раз помывка матери в ванне, вечером - укол. О времени конкретном ещё вчера сговорились. Ну, значит, просто подтвердил - чтобы их, самого себя успокоить...
...Двадцать первого июля, в праздник Казанской Божьей Матери (как знатоки подметили), мама Сирпова отмучилась, скончалась. Сирпов как раз был бы в этот день далеко от дома, на сборах... - если б не отбился от военкомата в июне.