Аннотация: Новая редакция повести. Посвящается несуществующему городу (Ленинграду). И ленинградцам, конечно, и живым, и... другим.
Сергей Смирнов (Арбенин)
И КОНЬ ПРОКЛЯНЁТ СЕДОКА
Повесть
Бежа твой конь,
Тебя проклинал,
Тебя проклинал.
А. С. Пушкин. 'Песни западных славян'
Посвящается городу Ленинграду, которого больше нет.
- Вам часы не нужны? - молодой человек задал вопрос таким голосом, что сразу стало понятно: часы краденые.
Я отвернулся. Толпа тянулась к эскалатору, поднимаясь на второй этаж огромного торгового центра.
Под эскалатором сидел нищий, похожий на дюреровского апостола Марка. Рядом юнец на столике разложил специфическую печатную продукцию. Несколько случайных людей рассматривали голые задницы на обложках и - если можно так выразиться - их оборотные стороны, будто увидели их впервые в жизни. Юнец скучал. Ему были противны потенциальные покупатели, и я в их числе.
Чуть дальше два парня пытались петь, перекрывая шум толпы. Один играл на гитаре, другой колотил в барабан. Они стояли друг против друга и вопили, что было сил на неизвестном мне языке. Но явно не английском...
Народ катил мимо, бушевал у прилавков, дети ели мороженое и глазели по сторонам, их потные мамаши кричали от касс:
- Марина! Отойди от дяди! Ты что, не слышишь? Я кому сказала!
В толпе были единицы, которые никуда не бежали, ничего не хватали, не кричали и даже не глазели по сторонам. Прислонясь к колоннам, они глядели внутрь себя, - или в какой-то другой мир, видимый только им самим. Они были похожи на манекены, с той лишь разницей, что одеты были куда лучше. Нет, не 'дороже', - а именно 'лучше': по крайней мере, со вкусом.
К одному из этих людей меня и поднесла толпа, поднесла и выплеснула на пятачок, где он стоял.
Я хотел отдышаться. Мне не был интересен человек, глядевший сквозь меня и жевавший жвачку. Я даже не взглянул на него - о чём сейчас жалею. Как бы там ни было, я примостился рядом с ним и тоже прислонился к колонне, хотя места было маловато: со всех сторон колонну омывала кипучая целеустремленная масса потребителей. Или покупателей, - как хотите.
Тот, что стоял рядом, разглядывая свой собственный мир, теснее прижался ко мне, и вдруг спросил, как старого знакомого:
- Ты поездом приехал или самолетом прилетел?
И я машинально, тоже как старому знакомому, ответил:
- Хотел самолетом, да билет не достал - поздно спохватился. Вот и пришлось поездом, да с пересадкой в столице...
Он не дослушал. Да я и не спешил договорить. Потому что в этот самый момент произошло что-то странное. Я увидел... Точнее, нет: передо мной распахнулась дверь. Дверь ТУДА. Да, именно так. Я как-то даже сразу понял, что это вход в другое измерение, в другой мир. Из него пахнуло чем-то... Затрудняюсь определить, чем именно, но от лёгкого сквозняка мне стало не по себе.
Я увидел длинный полутёмный коридор, который к тому же покачивался, - я не успел рассмотреть его, как почувствовал предательский толчок в спину. Толчок был основательный: я упал на качавшийся пол и понял одновременно две вещи: я оказался в поезде и меня втолкнул сюда тот самый манекен у колонны, втолкнул, равнодушно двигая челюстями и глядя именно сюда, в длинный качающийся коридор.
Первое, что я сделал, - вскочил и попытался выбраться обратно, в такой привычный, такой волнующе переполненный торговый зал. Я повернулся, но не увидел позади никакой двери. Всё тот же вагон; в топке титана плясали огненные язычки и на окнах колыхались грязные занавески.
'Вот же чёрт!..' - подумал я, и чёрт тотчас же появился из открывшейся двери купе проводников. Чёрт был невысоким, в синей форменной рубашке. Он открыл топку титана и начал подбрасывать в огонь уголь. Мне кажется, топлива было достаточно, и он бросал уголь специально для меня, как бы намекая на что-то, чего я еще не понимал.
Прошло какое-то время, пока я пришёл в себя, потрогал с недоверием стенку, потоптался и двинулся к проводнику. Я ещё не успел открыть рот, как он, не оборачиваясь, сказал:
- Чаю нет. Только кипяток.
'Ага! - помнится, с облегчением подумал я. - И тут нету чаю! Значит, тут как у нас и, значит, пока ещё не всё потеряно'.
- А станция скоро?
- Скоро-скоро, - буркнул проводник, помешивая совочком в топке.
- А какая станция-то?
- Конечная, какая ещё, - тут он повернулся ко мне и я увидел его улыбающееся лицо. Нет, это было не лицо. Это была натуральная харя. Даже хуже. Пожалуй, есть только одно слово, которое соответствовало бы облику проводника, правда, это слово находится за пределами нормативной лексики. Ну, так вот, я и говорю: это самое ело ухмыльнулось. Тут же ухмылка пропала, уступив место выражению ужаса. Я посмотрел назад, соображая, что же могло так испугать проводника в пустом коридоре, и ничего не увидел кроме прежних занавесок и цепочки огней, бежавшей за окнами.
Дверь в тамбур была открыта и та, что должна была вести в соседний вагон - тоже. Но никакого соседнего вагона не было. В проёме виднелась кирпичная стена, обыкновенная стена, исписанная давно уже всем привычными словами. Стена не качалась вместе с вагоном, мчавшимся сквозь ночь, и это-то поразило меня больше всего.
Когда я повернулся, проводника уже не было, только гудело пламя в топке, и столбик термометра титана прочно застыл на высшей отметке.
Я кинулся к двери проводника и стал рвать ее влево, но она не поддалась. Держась за поручни, я двинулся в противоположный конец вагона, дёргая ручки других купе - но с тем же успехом.
Я испугался. Кирпичная стена приближалась, и надписи на ней стали видны лучше. Где-то я уже видел эту стену, в какой-то подворотне, в проходном дворе или ещё где-то, где был совсем недавно.
Я уже был рядом с последним купе, когда из-за двери вдруг донеслись жалобные голоса. Кажется, там плакали дети. Я рванул дверь раз и другой, приложил ухо, ещё раз дёрнул за ручку - дверь приоткрылась на пару сантиметров. В тёмном купе ничего нельзя было разобрать, вроде бы мелькнули чьи-то руки, и сейчас же дверь с треском захлопнулась. Щёлкнул замок.
Я постоял, прислонившись к двери спиной и глядя в грязное, залитое чем-то бурым окно: там была мутная тьма, виднелись какие-то строения и, кажется, сеял мелкий дождь.
В следующее мгновение вагон дернулся и остановился. Вспыхнул свет, и с обеих сторон в коридор вбежали люди - все здоровенные верзилы, как на подбор. Первый же из них, оказавшийся возле меня, сбил меня с ног. Потом я почувствовал, что меня вытаскивают из вагона. Я увидел рельсы, огромное здание вокзала, семафоры и грязный, покрытый теми же бурыми пятнами перрон. Тут мне дали отдышаться, и кто-то прорычал мне в самое ухо:
- Туфли!
- Что? - не понял я.
- Скидывай туфли!..
Я замешкался, соображая, зачем кому-то понадобились мои туфли, но их тут же с меня сняли.
Где-то поблизости, за пеленой дождя, плакали дети, кричали охранники-елы, и где-то совсем далеко, по ту сторону вокзала, играл духовой оркестр.
Меня потащили к вокзалу. Там, среди раскуроченных автоматических камер хранения с меня сняли рубашку, сунули в руки какое-то тряпье.
- Одевайся!
Я натянул на себя вонючую грязную куртку.
Потом меня толкнули в спину и заставили идти к выходу, и, выйдя из здания на привокзальную площадь, я сделал еще одно неприятное открытие: вся площадь была запружена елами. Мужчины и женщины, молодые и старые, с перекошенными рожами и глазами, выражавшими звериный голод. Толпа бесновалась. Елы показывали на меня пальцами и возбуждённо рычали.
Подкатил трамвай с разбитыми окнами, отрезав нас от толпы. В трамвае было несколько елов, вооруженных странными орудиями, напоминающими гигантские ножницы. Меня втолкнули в вагон, вместе с детьми - множеством детей, разного возраста, но одинаково испуганными и безропотными.
Вагоновожатый-ел прозвонил отходную и мы помчались по полутёмным улицам смутно знакомого города. Кажется, я узнавал улицы и дома, но на всём городе лежала печать запустения и распада.
Трамвай нёсся как угорелый и на поворотах визжал, будто его резали по-живому. Мы проносились по мостам над чернильной водой - из воды торчали надстройки затонувших теплоходов; мчались мимо обветшавших домов, по аллее с засохшими деревьями, мимо разбитых статуй и колоннад.
Трамвай перепрыгнул через узкий канал, свернул и притормозил.
- Станция метро 'Московская'! - издевательским голосом прокричал вагоновожатый, и несколько верзил с гоготом выскочили в открытые двери трамвая.
Тут мне пришла в голову интересная мысль. Я искоса, насколько позволял заплывший глаз, посмотрел на тех, кто сидел рядом. Елы равнодушно повесили головы, поставив свои чудовищные ножницы между колен, как карабины. Конечно, силы были неравны. Но попытаться стоило - ещё неизвестно, что мне грозило в конце этой, мягко говоря, многообещающей поездки.
Трамвай снова завизжал резаной свиньей, - мы выруливали на площадь, на которую в том, привычном мире, непременно водят экскурсантов полюбоваться на исторический паровоз. И когда трамвай занесло на повороте, я вскочил и выпрыгнул в дверной проём. Покатился по выщербленному асфальту, вскочил и нырнул в колючие кусты. Трамвай промчался мимо и загрохотал, невидимый, между домами.
Я огляделся. Улица была пуста. Тишина звенела в ушах, как будто в этом огромном городе больше не осталось людей.
Тишину нарушило отдаленное дребезжание - трамвай возвращался, или, может быть, это был уже другой трамвай, увозивший очередную партию детей.
Я метнулся в узкий переулок, побежал мимо старых домов, свернул под арку двора, миновал один двор, и другой, и третий, и присел в груде мусора возле глухой кирпичной стены.
Отдышался. Прямо передо мной была железная полуподвальная дверь со старой фанерной вывеской 'Приём стеклотары'. Рядом с дверью находилась прикрытая фанеркой амбразура для приёма этой самой стеклотары, которую, судя по всему, тысячу лет уже никто не принимал. Я отодрал фанерку и вполз было в амбразуру, но амбразура заканчивалась решеткой. Да, на выходы мне сегодня явно не везло.
Я представил себе, что елы появились во дворе и заметили мои босые ноги, торчащие из амбразуры. Это заставило меня поторопиться. Ужом выскользнув наружу, я сорвал с себя куртку, сообразив, что елы могли обнаружить меня по запаху, свернул её и сунул в разбитое подвальное окно. Прислушался. Пока было тихо, но я чувствовал их приближение. Меня выдавал запах. Мне нужна была обувь, чтобы сбить их со следа, но времени не было. Я бросился к пожарной лестнице, подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину, полез вверх. Лестница шаталась, но держалась. Когда до крыши оставалось совсем немного, внизу появились елы. Это были не те ротозеи, что сопровождали меня в трамвае от вокзала, это были ищейки в мотоциклетных шлемах, с фонарями в руках, вооружённые ножницами, которые были чуть короче, с никелированными лезвиями.
Крыша была крыта жестью, с высоким гребнем, крайне неудобная для бегства. Я двинулся по ней, держась за невысокий чугунный парапет. Перебрался на крышу соседнего дома, откуда уже не был виден двор. Я знал, что делают елы: обнюхивают амбразуру, идут по следу к пожарной лестнице, и вот-вот обнаружат мои следы. И тогда, возможно, они оцепят весь квартал, слишком маленький для беглеца: одно здание, слепленное из причудливо расположенных разноэтажных секций.
Я приостановился, и в этот момент парапет дрогнул и обрушился вниз с невероятным грохотом. Я замер, ожидая выстрелов, криков, света прожекторов - но всё было тихо. И тогда я понял: они уже здесь. Они не шумят потому, что не хотят выдавать свое присутствие.
В тусклом сиянии редких фонарей я посмотрел на свои окровавленные руки, вздохнул и понял: мне не уйти.
Я присел передохнуть. Хотелось курить, но сигареты остались в том, теперь уже далёком и недостижимом мире. У меня были спички, я достал их и чиркнул. Дунул ветерок - огонёк погас. Выхода не было.
Я поднялся и побрел дальше вдоль парапета - то над пустыми гулкими дворами, то над переулками, с крыши на крышу, с одного дома на другой. И вдруг обнаружил, что нахожусь уже совсем в другом квартале. Теперь внизу была довольно широкая улица, освещенная редкими фонарями. Тускло светила вода канала, а за каналом высился огромный квадрат торгового центра. У меня дрогнуло сердце: неужели это тот самый магазин, в котором возле колонны стоит 'проводник' и жуёт свою бесконечную жвачку?..
Я перебежал на следующую крышу. Дома расступились. Теперь нужно спуститься вниз. Поиски пожарной лестницы ни к чему не привели, зато я нашёл слуховое окно с разбитыми стеклами. Я влез в окно, прислушался. Зажёг спичку и успел рассмотреть стропила, кирпичные дымоходы, паутину. Что-то скрипело в дальнем конце чердака. Зажигая спичку за спичкой, я нашёл выход на лестницу. Окованная железом дверь была заперта, но она открывалась на лестницу, и я стал вышибать ее плечом. Грохот разносился, наверное, по всему городу. Я торопился. Наконец звякнула железяка, дверь распахнулась. Впереди была тёмная широкая лестница.
Из тёмных пустых квартир тянуло сыростью и гнилью, и я даже не приостанавливался возле открытых дверей, торопясь вниз.
Выглянул из парадного. Улица по-прежнему выглядела безжизненной. Перебежками, укрываясь в тени домов, через полчаса я добрался до канала. Огляделся и бегом кинулся по освещенному мосту. И сейчас же на мост вкатился трамвай. Он проскочил мимо, задребезжал и остановился. Я кинулся назад - следом затопали армейские ботинки. Я бежал по набережной, лихорадочно ища укрытия.
Единственное, что можно было сделать - это прыгнуть в маслянистую стоячую воду. И я сделал это. Клацанье огромных ножниц, топот и вопли - всё это осталось на набережной. В несколько гребков я пересёк канал, ухватился за старинное причальное кольцо, дотянулся до парапета. Ещё мгновение - и тёмный проулок скрыл меня от преследователей.
Снова каменный пустой двор, забитый деревянными ящиками и картонными коробками, проржавевшими контейнерами, промасленной бумагой.
Отсюда - если только я правильно сориентировался - можно было напрямую выйти к торговому центру.
Я присел на корточки, дрожа от холода и напряжения. Я подумал, что совершенно напрасно стремлюсь к этому торговому центру: скорее всего он тоже находится в запустении, как и весь этот проклятый город. Вскоре придут елы и порубят меня своими ножницами на мелкие кусочки - вместе с мокрыми джинсами: это будет... рагу по-ельски.
Когда я поднял голову, в проулке появился ел. Этот явно не принадлежал к моим преследователям. У него был довольный и беззаботный вид, он урчал себе под нос и шлёпал по мокрому асфальту, по отражениям пыльных лампочек, прерывистой цепочкой горевших над проулком.
Спрятавшись между ящиками, я затаил дыхание. Ел прошел мимо, а я выполз следом и двинулся за ним. Это был мой шанс.
Ел прошел мимо опрокинутого мусорного контейнера. В куче мусора блестела пустая бутылка из-под шампанского. Я поднял бутылку. Ел что-то почувствовал и стал медленно поворачиваться ко мне. Возможно, он даже успел увидеть меня. Но в этот момент тяжелая бутылка опустилась на его покатую стриженую голову. Хрустнула височная кость. Он свалился, не издав ни звука.
Я оттащил его в тень, раздел, натянул его одежду на себя. Ел был крупноват для меня. Ладно. Значит, буду небольшим елом. Или не совсем елом. Недоелом. Елом, похудевшим от тоски.
От тоски по нездешнему, другому миру.
Теперь я был обут, и следы мои меня не выдавали. Теперь от меня пахло елом.
Я выбрался на улицу. Прямо передо мной светились огромные окна торгового центра.
Я зашагал к магазину походкой голодного ела, когда прямо на меня из полутьмы выкатился трамвай. Угрюмый вагоновожатый высунул рoжу из разбитого окошка и несколько секунд молча изучал меня. Я постоял, потом сделал ему ручкой и перешагнул через рельсы. Трамвай покатил дальше.
Я решил обойти здание. Огромные окна первого этажа были завешены изнутри плотными шторами.
Свернул за угол. Здание, примыкавшее к центру, стояло в лесах. Этим лесам, однако, было столько же лет, сколько и бутылке из-под шампанского - стояки проржавели, часть досок обрушилась. Я вскарабкался по металлической лесенке. Леса кряхтели подо мной, но держались.
На уровне второго этажа я подобрался к светящемуся окну. На окне не было штор, и я увидел внутри огромный мясокомбинат: ряды мясных туш на металлических столах, рабочие-елы в фартуках. Над ними, на крюках транспортёра, покачиваясь, медленно двигались освежёванные туши.
Елы-рабочие сновали между тушами, орудуя огромными ножницами. Туман, висевший в помещении, мешал рассмотреть всё как следует, но я увидел достаточно.
Остаток ночи я провел, пробираясь по проулкам и проходным дворам, пересекая огромные запущенные площади с потрескавшимся и провалившимся асфальтом, парки с почти непроходимыми аллеями. Потом вышел на берег реки и долго шел вдоль кромки воды, пока не оказался на кладбище теплоходов и барж. Здесь я, наконец, нашел укромное местечко, лег на пыльные доски и забылся.
...Кто-то тряс меня за плечо. Я не хотел просыпаться, но тот, кто будил меня, был очень настойчив. Я вдруг увидел огромные окровавленные ножницы - они вот-вот должны были сомкнуться на моем горле, - застонал и проснулся.
Я лежал в трюме корабля. В щели пробивался свет, а надо мной стоял человек с длинной бородой, белой, как у Деда Мороза. Он приставил палец к губам: тише!
Передо мной, несoмненно, был человек. Человек, а не ел. Я схватил его за руку, а он испуганно проговорил:
- Пожалуйста, тише! Мы пока что, кажется, в безопасности, но кто знает...
Одет он был в дорогое женское платье, порванное в подмышках, и к тому же с оторванным подолом. На плече у него была котомка. Проследив за моим взглядом, он кивнул, вытащил из котомки сухарь и протянул его мне. И, пока я грыз сухарь, он говорил:
- Вы устали, я понимаю. Но теперь, поверьте, всё позади. Теперь вы не один. Нас, правда, мало и нам приходится прятаться, да. Но зато мы вместе и у нас есть убежища. Там, в Нижнем городе.
Он кивнул куда-то вниз и не стал объяснять, что это за 'Нижний город'.
Потом мы вылезли наружу. Был солнечный день, и теперь я мог разглядеть страшное запустение, царившее в этом гигантском городе. Из воды тут и там поднимались груды ржавого металла, торчали палубные надстройки и днища затонувших кораблей.
Справа тянулись кирпичные стены заводских цехов. На стене одного из них была громадная, полустёртая временем надпись:
'Завод имени Октябрьской Революции'.
Мы вошли в широкий проход под этой надписью, прошли насквозь один корпус, другой, обогнули третий и оказались у полуразрушенной электроподстанции с проржавевшей дверью, на которой ещё был виден череп с костями. Длиннобородый наклонился к лазу, заложенному кирпичами, и сказал кому-то вниз:
- Мы пришли!
Кирпичи зашевелились; длиннобородый, помогая кому-то, стал вытаскивать их из прохода. Потом полез в лаз. Я двинулся следом. Кто-то снизу подхватил меня, и я внезапно оказался в бункере среди людей - десятка самых настоящих людей. Свет проникал откуда-то сверху, и его было достаточно. Обросшие, исхудавшие, в самой невообразимой одежде (на одном был даже камзол времён Екатерины Великой), они тесно обступили меня, трясли за руки, и улыбались. При этом никто из них не проронил ни слова. Странное молчание нарушил невысокий, лысый, в очках человек, выступивший вперед.
- Здравствуйте, - сказал он. - Я - Александр Александрович. Вы, конечно, голодны? Знаю, знаю. Мы узнали о вас ночью, когда началась облава. А вы просто молодец! Ловко вы обманули вампиров!
Вампирами он назвал елов.
Стекло в его очках было треснуто, и трещина неприятно сверкнула.
Мы прошли в глубину помещения, там был накрыт настоящий стол. Правда, посуда тоже была самой разнообразной - от сервизных фарфоровых чашечек до армейских алюминиевых кружек. Вместо стульев стояли длинные скамьи, тоже, похоже, армейские.
Все расселись. Передо мной оказалась большая тарелка жареного мяса, от запаха которого у меня мгновенно засосало под ложечкой. Я съел всё, кажется, почти мгновенно. И снова передо мной появилась полная тарелка.
- Кушайте, кушайте, - ласково приговаривал Александр Александрович. - У нас сегодня праздничный обед - в вашу честь. Мы всегда отмечаем прибытие новеньких. Вам ведь нравится мясо?
Он как-то странно мигнул при этом. Я перехватил его взгляд, и вдруг почувствовал, как все присутствующие напряглись. Кусок застрял у меня в горле, но думать было некогда: хотелось есть.
- Очень, очень вкусно, - ворковал Александр Александрович. - Выпейте вот это.
Я выпил какой-то кисленькой водички.
Александр Александрович отрыгнул и отодвинулся от стола. И все тотчас же отодвинулись тоже.
- Ну, а теперь рассказывайте.
Я начал рассказывать, увлёкся, и рассказал почти всё, даже то, о чём хотелось бы пока умолчать. Впрочем, Александр Александрович дополнял мой рассказ, иногда делал пояснения, так что картина постепенно стала проясняться. Так, когда я рассказал о том, что видел в торговом центре, присутствующие заволновались, и Александр Александрович сказал с жаром:
- Да-да, они пожирают детей! И не удивляйтесь!.. О, вы их еще не знаете!
При этом он облизнулся и очень странно посмотрел на меня.
- Вот куда пропадают наши дети, - добавил он. - Вы понимаете? Те, что уходят из дома и не возвращаются... - Он горестно вздохнул. - О, сколько людей пропадает из нашего мира, - и почти все они попадают сюда, в потустороннее, и оказываются жертвами этих ненасытных тварей. В моё время по статистике в Советском Союзе, если мне не изменяет память, ежегодно пропадали без вести 700 тысяч человек.
Александр Александрович рассказал, что сам он попал сюда много лет назад. Ему удалось бежать от елов, потом он встретил Прежних - так он называл людей, ушедших под землю после прихода елов. Прежние научили его скрываться, добывать пропитание, выискивать и укрывать беглецов.
- Тех, прежних, уже не осталось: кто попал в лапы вампиров, кто погиб от наводнений, кто умер и своей смертью. Все, кого вы видите здесь - бывшие жители нашего мира, попавшие сюда и сбежавшие от вампиров, - говорил Александр Александрович.
Я спросил о виденном мною в торговом центре, и предводитель прежних подтвердил, что елы питаются теми, кого мы считаем без вести пропавшими. Видимо, пропадающих без вести теперь было вполне достаточно для того, чтобы жуткая цивилизация елов могла не только существовать, но даже, если так можно выразиться в данном случае, процветать. Если раньше количество пропавших без вести исчислялось сотнями тысяч, то сейчас, в годы 'дикого рынка', возможно, счёт уже можно было вести на миллионы.
- Я даже не знаю, который сейчас год, - сообщил Александр Александрович. - Здесь, в потустороннем мире, нет смены времён года, и мы ведём счёт не годам, а... потерям.
Длиннобородый, сидевший рядом с нами, вдруг схватился за голову и застонал.
- Он самый старый из нас, - пояснил Александр Александрович. - Он помнит многих из Прежних, поскольку попал сюда раньше меня. Почти год он прожил среди вампиров. У него, видите ли, редкая специальность, и вампиры оставили его в живых для своей надобности.
- И какая же у него специальность? - спросил я.
Мне никто не ответил. Длиннобородый помолчал и глухо выговорил:
- Я попал сюда сорок лет назад. Я уже всё забыл. Вампы многих изрубили на моих глазах.
Снова помолчали.
- Нас не так уж мало, - снова заговорил Александр Александрович. - Но, сами понимаете: кон-спи-рация... Мы никогда не собираемся числом больше десяти. Кстати, сейчас вы - одиннадцатый.
Длиннобородый поднял голову:
- Наступило Время Одиннадцатого.
- Что? - не понял я.
- Время Одиннадцатого Человека.
Мне очень не понравились его слова. Но вмешался Александр Александрович:
- У нас есть подземные убежища и переходы; весь метрополитен, за исключением нескольких центральных станций, в нашем распоряжении. А кроме того - подвалы, старые кладбища, канализация, старые теплотрассы, водонапорные станции... И много чего ещё. Вампы по неизвестной нам причине панически боятся всего, что находится ниже уровня земли. И нас они, кстати, называют Нижними.
- А вампы - верхние? - спросил я, уже не надеясь получить ответ: кажется, никто здесь вообще никогда не отвечал на вопросы.
- Вампы - не люди! - повысил голос Александр Александрович.
Трещина в его очках сверкнула так, словно ударила молния.
И тут я неожиданно даже для себя вскочил на ноги. Они тоже вскочили, их тени отделились от стен и придвинулись ко мне.
- Мы ведь вам уже всё объяснили, - вкрадчиво проговорил Александр Александрович, - Теперь вам не о чем беспокоиться, вы среди друзей. Почему вы нам не доверяете? Я откровенно говорю с вами, ничего не утаиваю... Да, кстати... Информацию надо усваивать постепенно. Десять человек - предельная норма. Одиннадцатого быть не должно. Но больно вам не будет.
Голова у меня пошла кругом, я подумал, что верхним есть чего опасаться здесь, внизу.
- Чьё мясо мы сейчас ели? - задыхаясь, спросил я.
- Мясо?.. - переспросил Александр Александрович и оглядел остальных. - А действительно, чьё?
Он снял очки, покрутил ими в воздухе так, что молнии засверкали, сливаясь в ослепительный круг.
Я молчал. Мне уже ничего не хотелось, - не хотелось даже вырваться из этого круговорота кошмаров.
- Вы действительно хотите это знать? - с нажимом спросил Александр Александрович. - О мясе?
Я молчал, дико глядя на него.
- Ну, так хотите или нет?
Он сделал шаг ко мне. Над его лысиной в луче света столбом стояла золотая пыль.
- Хочу!
- Хорошо. Слышали? - Александр Александрович повернулся к нижним.
Длиннобородый вдруг зарыдал, протягивая ко мне руки:
- Одиннадцатый! Как же мне вас жалко!..
И тут Александр Александрович схватил мою руку и впился в неё зубами. Я ударил его кулаком в очки. Хрустнула дужка, посыпались осколки. Александр Александрович выпустил руку, я отскочил к стене и схватил скамейку. Из прокушенной руки потекла кровь.
С дикими воплями они скопом кинулись на меня. Я отбился скамейкой, прыгнул на стол. Александр Александрович погрозил мне длинным пальцем. Длиннобородый оказался в опасной близости от меня, и скамейка опустилась ему на голову. Что-то хрустнуло у него в шее, голова неестественно склонилась набок, и длиннобородый упал. Скамейка выпала у меня из рук, а нижние, вопя и толкаясь, бросились на длиннобородого, запуская пальцы ему в уши, ноздри, глазницы. Брызнула кровь.
Я подпрыгнул, зацепился за край лаза, подтянулся. Кто-то из нижних попытался схватить меня за ноги, но я отбился и через секунду уже был снаружи. Побежал к заводскому корпусу, потом долго брёл вдоль ржавых выгнутых рельсов, а потом, наконец, на меня дохнула свежесть большой реки.
Долго-долго шёл я вдоль берега к западу, к центру этого огромного города. Перебирался через завалы кирпичей, обходил выброшенные на берег речные трамваи, полузатонувшие плавучие пристани. Присаживался отдохнуть, пытался перебинтовать израненные ноги и снова плелся на запад под мерный плеск мёртвых волн.
До сумерек я просидел среди старых кораблей, всё время боясь нападения елов или нижних людей. В сумерках я начал строить плот. Чайки кричали надо мной в меркнущем небе, и казалось, что чайки тоже жаждут моей крови.
К ночи плот - сооружение из досок и спасательных кругов, снятых с баржи - был готов. Помогая себе багром, я столкнул плот в воду, вскочил на него и отчалил. Река медленно подхватила меня и понесла на запад.
Я лёг и долго смотрел на проплывающие мимо руины великолепных дворцов и соборов, и уснул под мирный плеск волн.
Я проснулся от чувства тревоги. Уже светало, кричали чайки, пахло рыбой и водорослями. Река вынесла меня в море. Далеко-далеко на востоке торчали в сиреневое небо скелеты высотных ярусных домов.
Я покинул обречённый город. Но не знал, радоваться мне или грустить.
Взошло солнце, и море стало синим и прозрачным, как акварельная краска. Лёгкий ветерок сносил меня всё дальше в море, и берег вскоре скрылся из глаз.
Потом стало жарко. Я лежал на спине, наполовину в воде, закрыв руками лицо. Голова кружилась, меня мучила жажда. В такт волнам перед глазами вспыхивали разноцветные шары.
Я пытался поймать рыбу и пил морскую воду. Воду, разбавленную рекой.
Я очнулся на закате. Плот приближался к острову Котлин со стороны дамбы. Потом, размокший и разваливающийся на части, плот застыл на гниющем мелководье. Я сполз с него и побрёл к берегу, едва перебирая ногами в тягучем слое загустевшего ила. На берегу чернели коробки домов, а над ними пламенел в последних лучах солнца наполовину облупленный, когда-то белоснежный купол огромного собора.
Добравшись, наконец, до берега, я упал в траву. В глазах рябило от бесконечного мельтешения солнечных бликов, и меня качало, качало, качало...
Не знаю, сколько времени прошло, пока я увидел людей, идущих по воде. В полной тишине, с длинными палками в руках, они рядами двигались по мелководью и отражения в воде удлиняли их фигуры, делая их похожими на призраков с рисунков Ярослава Панушки. Я думал, что они мне снятся, и даже не пытался их позвать. Потом они приблизились, я услышал плеск воды и негромкий разговор. Они выходили на берег, а им навстречу из-за заборов и гаражей шли женщины и дети.
- Эй... сюда... я здесь... - прошептал я.
Они не слышали.
Я приподнялся и пополз к ним, языком слизывая кровь, сочившуюся из потрескавшихся губ.
Они заметили меня.
Подхватили, перевели через зловонную, залитую водой низину и подвели к костру. Здесь сидели люди в старых матросских бушлатах. Мне дали воды и позволили отдохнуть. Они ничего не спрашивали, а я ни о чём не хотел рассказывать.
А потом мы снова пошли вперёд, мимо полуразрушенных девятиэтажек, вошли в город, потом под арку в кирпичной стене и по лестнице спустились вниз, в какой-то подвал. Здесь мне дали еды и бутылку с водой. Я поел и улегся на казённый матрац.
Меня разбудили двое людей в бушлатах и велели идти за ними.
Мы поднялись по лестнице, вошли в мрачную длинную комнату, где за столом сидели несколько человек. Один из них был в форме морского офицера.
- Ты приплыл из Города? - спросил он.
- Да.
- Зачем?
- Спасался от вампиров.
- В Городе давно уже нет людей. Тогда кто же ты? Откуда ты?
- Я из другого мира.
Они переглянулись, и один из них сказал:
- Он врёт. Это лазутчик. Его подослали.
Я вздохнул. Нужно было рассказать хоть что-то, чтобы эти люди с суровыми лицами, поверили мне.
- Нет, я не лазутчик. Я сделал плот, чтобы не попасть в лапы вампиров и тех, нижних... или прежних... людей. На плоту я уснул, и река вынесла меня в море.
- Это правда, плот нашли рыболовы, - произнес кто-то за моей спиной.
- Мы не можем верить тому, кто приплыл оттуда, - покачал головой офицер. - Болезнь заразна и неизлечима.
- Какая болезнь? - не понял я.
Офицер как-то искоса взглянул на меня и буркнул:
- Можно назвать её людоедством... Хотя это ещё и отсутствие души.
Снова подал голос тот, кто назвал меня лазутчиком:
- Он может заразить всех нас. И тогда Остров погибнет.
- Но ведь есть ещё... - сказал кто-то.
- Замолчи! Никто ничего не знает.
Они зашумели все разом, а меня повели назад.
Снова была камера с окном под потолком - быть может, это была бывшая комендатура, - мне дали поесть и ничего не объяснили.
Так прошло несколько дней. Меня выводили во двор. Там, среди штабелей проржавевших торпедных корпусов я прогуливался под надзором матроса. Из обрывков разговоров я понял, что здесь укрылись те, которые называли себя Последними.
Прошло ещё несколько дней и меня, наконец, перестали стеречь. Я мог свободно выходить в город, гулять сколько влезет. На ночь я возвращался в комендатуру.
Я обошёл весь остров. Я видел обычную жизнь обычного провинциального городка - правда, городка, находящегося в осадном положении. На улицах было малолюдно, свободные клочки земли были засажены картошкой. В обветшавших зданиях в центре завывал ветер, знаменитая чугунная мостовая заросла травой. И маленькая пушка больше не стреляла в полдень. И мёртвые торпедные катера ржавели в сухих доках.
Остров был по-прежнему красив, как когда-то. И памятник погибшему адмиралу стоял на прежнем месте, хотя буйно разросшиеся кусты забили постамент. В канале цвела зелёная вода.
Последние занимались своими делами - ловили рыбу, копали картошку. На берегу стояли отряды вооруженной стражи. А над фортами по ночам взвивалось в небо пламя костров, передававших сигналы: 'всё в порядке, опасности нет'.
Но однажды ночью меня разбудили раскаты. Спросонья их можно было принять за неистовые удары грома, но в промежутках между раскатами слышался характерный треск. И я понял: стреляли пушки, ещё, видимо, сохраняемые Последними, и ещё - трещали автоматы. Вопли и шум доносились с восточной оконечности острова - как раз оттуда, где стража была особенно бдительна.
Охранник вбежал в мою камеру и молча протянул диковатое оружие - что-то вроде копья с невозвратным наконечником.
- Что там такое? - спросил я.
- Они приближаются. Они научились плавать! - кратко ответил охранник и выбежал из камеры.
Я поспешил следом. При свете факелов по улицам бегали люди. Плакали дети, кричали женщины. Пушка палила с короткими перерывами, и раскаты выстрелов гулко и жутко отдавались от стен. Несколько мужчин спешили в сторону бывшего военного порта, и я побежал вместе с ними.
Во тьме, разрываемой выстрелами берегового орудия, кипела ожесточённая схватка. Закованные в железо вампы с ножницами наперевес высаживались с катеров, лодок, пассажирских теплоходов, и бросались в бой. Наверху, у бетонных парапетов их встречали копья островитян.
Пушка, послав во тьму последний снаряд, умолкла. Вампы огласили остров радостными воплями. Кое-где им уже удалось прорваться на берег, и бой кипел в приморском парке, возле памятника Петру Первому. Хищно щёлкали ножницы, скрежетали наконечники копий о металлические нагрудники вампов. Где-то включили портовую сирену, и её раскатистый плачущий крик заглушил шум битвы.
Горстку островитян, защищавших парк, окружили вампы. В свете факелов я хорошо видел, как падали защитники острова, сражённые маленькими ножницами, которые вампы метали с большой ловкостью.
Одни из этих ножниц полетели в меня, и я едва успел подставить копье. Ножницы ударились о древко, раскрылись, завертелись и улетели вбок. Но тут факела почему-то погасли. Во тьме люди слипались в тёмные клубки, распадались, бежали куда-то, падали, и казалось, будто в темноте происходит какая-то жутковатая, непонятная игра.
Кто-то дёрнул меня за ноги. Я упал, ударившись головой о ржавый металлический бордюр. Я лежал и желал лишь одного - чтобы кто-нибудь наконец выключил эту проклятую, рвавшую душу сирену.
Я не знаю, когда прекратился вой сирены. Но он прекратился, и я очнулся от странной тишины. Подняв голову, я увидел, что уже брезжит рассвет и легкий туман клубится над травой и над телами Последних, раскиданных по кровавой траве.
Я привстал и на четвереньках пополз к берегу. Вокруг стояла глубокая тишина, в пелене тумана высились стройные стволы деревьев, которые можно было принять за окаменевшие фигуры людей. Потом из тумана выплыл и исчез Пётр, а впереди показались пирс и корабли, приплывшие из Города.
Я подумал, что, может быть, стоит попытаться угнать один из кораблей. Куда? Я не знал. Но ведь море бесконечно. Не у финнов, так у шведов, не у них, так у немцев, может быть, можно будет найти приют. А нет, - так плыви себе всё дальше и дальше, по воле ветра и волн. Пока не откроешь своей Америки.
Я поднялся на ноги и пошел к пирсу. Ветер быстро разгонял туман. Я перешагивал через трупы, пронзённые вертикально торчавшими копьями, порубленные ножницами, но чем дальше, тем больше вокруг становилось трупов. В конце концов, я остановился, не решаясь пойти прямо по телам.
На дальнем конце пирса раздались гвалт и клекот: чайки распробовали человечину и слетелись отовсюду, образовав настоящую птичью кучу-малу.
Я повернулся и побежал прочь. Мне больше не хотелось ничего: ни плыть куда-то, ни видеть, ни слышать.
Человек - скотина, и скотина довольно выносливая и неприхотливая. Можно привыкнуть и к человечине. Но я не хотел быть скотиной.
Мне стало холодно, очень холодно. В ближайшей подворотне я остановился, пересёк двор и вошел в двустворчатую дверь. Широкая лестница вела в небольшой вестибюль. Окна были забраны решётками, и я не сразу освоился в полутьме. Сначала я их услышал, и только потом увидел: нескольких детей, одетых кое-как, большей частью во взрослые обноски. Они сбились в кучку в дальнем углу вестибюля и глядели на меня, как голодные птенцы. Рядом с ними - я не сразу разглядел, - была женщина. Она поднялась с пола, сделала шаг мне навстречу. Она была в старой телогрейке, с платочком на голове, и в армейских сапогах. В руке она держала что-то, что показалось мне и знакомым, и незнакомым одновременно. Это был электрошокер, но я не сразу узнал его, и даже инстинктивно выставил вперёд свое копьё с обломанным древком. Какое-то время мы глядели друг на друга, потом она сказала:
- Ты - тот самый, который привёл их сюда? - она кивнула за окно, и я понял, что она говорит о вампах.
- Нет, я никого не приводил... Я только убегал от них...
- Они следили за тобой, - сказала женщина. - Они видели твой плот и чувствовали твой запах... Впрочем, рано или поздно, но они добрались бы до Острова...
Она прямо взглянула на меня. Но её глаза были слишком тёмными, чтобы в них можно было что-то прочесть.
- Все погибли? - спросил я.
- Нет. Кажется, на этот раз островитяне отбились. Просто закончились снаряды и патроны, поэтому так тихо. Бой шел там, у штаба, - она махнула рукой.
Потом обернулась к детям. Покосившись на меня, спрятала шокер под телогрейкой и сказала голосом строгой воспитательницы в детском саду:
- Ну, что ж... Идёмте, дети.
Дети поднялись и послушно двинулись к дверям. Она шла следом и замедлила шаг возле меня:
- И ты тоже пойдёшь вместе с нами.
- Куда? - спросил я.
- Ты сам это знаешь, - загадочно ответила она.
Я не знал, куда. Но послушно двинулся следом за ней.
Мы вышли во двор, потом - на улицу. Туман снова сгустился, передо мной маячил силуэт женщины в нелепой телогрейке. Рукава телогрейки были слишком длинными, и она просто подвернула их. Дети шли рядом с ней, сбившись в стайку. И эта картина почему-то показалась мне страшно знакомой.
Мы шли недолго, туман становился всё плотнее, так, что я уже не видел ничего, кроме силуэта, маячившего впереди.
Потом она полуобернулась и сказала:
- Прощай. И больше сюда никогда не возвращайся...
В следующий миг я полетел в бездну, перебирая ногами в тщетной надежде ощутить утерянную опору. Я летел, а мне казалось - висел в плотном тягучем тумане, и прижимал к себе копьё, ожидая, что из тумана выбегут вампы с ножницами наперевес.
...И я действительно НЕ летел. Я стоял. А вокруг шумел переполненный торговый зал, но я разглядел его не сразу, оглушённый шумом. Я держал в руке копьё, а вокруг сновали люди, и копьё рассекало толпу, как бушприт.
Кто-то тронул меня за плечо. Я повернулся. Глаза были те же, и только благодаря им я понял, что передо мной - та самая женщина. Только одета она была совсем иначе, а рядом с ней жались друг к дружке несколько детей, и смотрели на нас расширенными испуганными глазами.
- Прощай, - снова сказала она.
- Нет, - ответил я, и, боясь, что она исчезнет, схватил её за руку. - Объясни...
- Некогда, - тускло сказала она. - Надо отвести детей. У кого-то из них есть дом, у кого-то - нет. Их нужно пристроить.