Я хотел написать предисловие к своим рассказам и маленьким повестям. Они были написаны очень давно, но так и не востребованы издателями (а возможно, и читателями). Я начал писать предисловие, но постепенно выяснилось, что это и не предисловие вовсе. Это, скорее, Послесловие.
Впрочем, судите сами.
* * *
Рассказы, которые предлагаются читателю, написаны приблизительно с 1970 по 1980 годы. Я обнаружил их весной 2008 года, в старой тумбочке на балконе. Заглянул в эти пожелтевшие тетрадки с опаской: казалось, что мне будет как-нибудь неловко, стыдно читать то, что писалось чуть ли не в детстве. Но... начав читать, вдруг обнаружил, что это именно рассказы. И даже в большой правке они не нуждаются. А самое главное - читать мне было интересно! Ведь я как будто бы заново открывал не только себя - но и весь мой тогдашний мир.
А потом, начав набирать тексты на своём тоже уже немолодом компьютере, почувствовал, что эти рассказы надо предварить каким-нибудь вступительным словом.
Ну, так вот оно, это слово (уж какое получилось). Читайте, если не в тягость.
Кстати, лично мне писать это было не в тягость.
Я ведь искренне люблю слова. Я знаю их цвет, чувствую вкус и запах. Знаю даже, каковы они на ощупь. Да-да, ведь слова бывают и гладенькие, и шероховатые, и пушистые и даже опасные - иззубренные, как битое стекло.
Слова солёные, горькие, сладкие. Главное - найти самые необходимые, именно в этот момент, момент творения. И - расставить их так, как единственно возможно и необходимо. Не рассыпать, не перепутать. И... не спугнуть.
Ладно, заболтался я опять. Это от немощной старости, и ещё - от безысходнейшего одиночества.
* * *
Сколько себя помню, писал только так, как мне самому казалось хорошо. То есть, полностью отвечало какой-то внутренней убеждённости, собственным представлениям. Это не дешёвая похвальба: это признание, к которому я шёл так долго и на которое теперь, как мне кажется, имею право. Так что известный каламбур с рифмой "пиша-дыша" (то есть, "пишу, как дышу") - это как раз про меня.
В 12 лет я сел за письменной стол с твёрдой убеждённостью, что обязательно должен писать. Должен - и буду. И, ещё по старинке обмакивая перьевую ручку в чернильницу-непроливашку, взял и написал свой первый рассказ. Написал сразу (исправления, доработки - всё это было позже). Написал, не задумываясь ни о сюжете, ни о колорите, и даже не особенно задумываясь о персонажах: я их просто ВИДЕЛ.
О чём он был, этот первый рассказ, почти не помню. Помню только название: "На берегу Поющих волн". Вот как. Ну, а как же без жарких стран, пальм, моря, и жгучих страстей? Однако хорошо помню другое: я почувствовал, что, написав рассказ, сделал именно то, что надо было сделать. И то, что теперь я должен делать ВСЕГДА. Да, я не умел писать в смысле техники. Но как "не умел"? Перечитываю сейчас рассказы, написанные сто... ой, столько не живут... ну, лет сорок назад, - и вижу, что их почти не нужно править. Не в смысле грамотности: этим, "мягко говоря, но грубо выражаясь" пороком "врождённой грамотности" я страдал, видимо, с тех пор, как научился читать. В том смысле, что грамотность была частью меня самого. Главное - сюжеты и образность рождались сами собой, шли от сердца. Из меня это как бы выливалось. Организм, мозг сам производил сюжеты, как производит, допустим, эндорфин... Согласен, сравнение не слишком удачное. Ведь эндорфин - сильнейшее наркоподобное вещество. Мозг выбрасывает его в кровь в миг наивысшего блаженства. Но ведь для меня и было блаженством СОЗДАТЬ, СОТВОРИТЬ, исполнить некое Предназначение.
Нет, лучше даже сказать так: не "сотворить", а СДЕЛАТЬ. То есть, исполнить с максимально возможной степенью совершенства. Это и было для меня всегда наивысшим блаженством. Причём, если уж говорить о совершенстве, то речь не только о литературных трудах. И даже не о рисунках (которые почему-то очень нравились моему самому главному Учителю и Другу Виктору Дмитриевичу Колупаеву - о нём я напишу чуть ниже). Речь - вообще обо всём, к чему прикасались руки. И мозг, и душа, и сердце. Даже если речь шла о совершенно простой вещи - например, сделать настенные панели из деревянных реек (приходилось делать и такое). Даже самую простую и тяжёлую работу можно (и нужно!) выполнять с полной самоотдачей. Я и выполнял. Старался, по крайней мере. И тогда, когда работал на стройке подсобным рабочим, и в типографии, и лаборантом на заводе. И, уж конечно, в нашем славном стройбате.
Правда, моя трудовая книжка исчезла два года назад вместе со всеми другими документами. Пропала трудовая - а по нашим бюрократическим законам значит, пропала и работа. Пропала. Распылилась во времени. И поди теперь докажи, что ты трудовой человек. А не какая-нибудь, простите, лошадь Пржевальского...
* * *
Так вот... "Пиша, как дыша". И если сейчас я, спустя сорок лет, хочу поправить что-то в тех своих ранних рассказах, то только стилистику (и то немного), и "психологию". Не только точнее обрисовать психологические портреты персонажей, но и полностью (по возможности) раскрыть психологическую мотивацию их действий. Нет, мотивация в рассказах присутствует, просто её нужно обозначить проще, яснее, доступнее. "Прописать", выражаясь профессиональным языком.
Да, в этом смысле я, конечно, счастливый человек.
Но...
Конечно же (особенно в юности) мне хотелось написать не только хорошо, но и так, чтобы это "хорошо" заметили и другие. Проще говоря, иной раз мечталось: эх, публикнуться бы! Да и прославиться!..
И - что вы думаете? СЛУЧИЛОСЬ! Однажды я как тот самый классик проснулся знаменитым. Конечно, в пределах школы, двора, улицы...
Я проснулся "знаменитым", когда мне было 14 лет. Потому, что накануне вечером наш местный томский телеканал (а каналов тогда, если не ошибаюсь, было всего два) показал инсценировку моего рассказа. Не показал обо мне передачу, понимаете, не сделал этакий рекламно-показательный (как это принято сейчас) телерепортаж, - показал целый спектакль! Пусть и короткий, но!..
Как это произошло? Однажды местная телепередача, которую вела тогда уже очень известная писательница Тамара Александровна Калёнова, объявила конкурс стихов и прозы. Или даже проще и короче: все, кто пишет, сочиняет, могут присылать свои творения по такому-то адресу (на студию телевидения).
Ну, я долго не думал, переписал несколько рассказов набело - и выслал.
После этого прошло много времени... Так много, что я уже и перестал ждать хоть какого-нибудь ответа - всё равно, отрицательного или положительного. И вдруг... Поздним осенним вечером слышу из комнаты (мы жили в однокомнатной квартирке) дружный многоголосый вопль нашей большой семьи:
- Серёжа!! Бегом к телевизору! Сейчас что-то про тебя и твои рассказы сказали!
Я прибежал в комнату, где перед стареньким чёрно-белым телевизором уже уселась вся семья (кроме среднего брата - он в углу возился со своими гирями и делал вид, что всё это его не касается).
А потом пришла соседка. И другая. В те времена телевизоры были не у всех и приходить к соседям в гости "на телевизор" было делом совершенно обычным. Ну, вроде как в кино сходить в сельском клубе.
Сомневаясь, я тоже уселся перед телевизором. Гляжу на экран и вижу... седовласого негра, который на фоне нарисованных пальм говорит моими словами. Точнее, говорит слова, которые я сам выдумал и записал, так сказать, с помощью моей собственной головы! И зовут этого доброго негра именно так, как я и придумал! Неважно, что негра сыграл загримированный актёр нашего областного театра драмы. Важно другое... неожиданность и самоценность события.
Короче, после этого небольшого телеспектакля в кадре появилась наша очень знаменитая писательница Тамара Калёнова и довольно скупо (как мне тогда показалось) меня похвалила. Представляете мои ощущения, да? И это при моей-то прирождённой скромности (прошу прощения за нескромность этого признания). Скромности, которую одна знакомая поэтесса когда-то назвала "прямо патологической".
Ну, а наутро я вошёл в класс (я учился в 8-м), не зная, чего ждать. Я же не знал, как следует вести себя знаменитостям: "круто", говоря современным странным языком, "как настоящий мачо". А я вёл себя как обычно, стараясь быть Незаметным (так звали персонаж из повести "Толстяк" над миром" моего самого близкого друга и учителя Виктора Дмитриевича Колупаева, скоропостижно скончавшегося от сердечного приступа несколько лет назад. Кстати, девиз из древних греков "Хорошо прожил тот, кто прожил незаметно" был девизом жизни Виктора Дмитриевича. И, кстати же, этот самый девиз использовал первый канцлер Германской империи Отто Бисмарк. Он сказал однажды: "Хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался").
И у меня, в общем, получилось оставаться незаметным. До тех пор, пока в класс ни с того, ни с сего, посреди урока не впёрлась завуч в сопровождении нескольких учителей. И подозрительно спросила, здесь ли Смирнов? Получив утвердительный ответ, завуч сказала:
- Что-то я его не вижу... Где он?
Ну да, она же ожидала увидеть какое-нибудь чудо в перьях. Мне пришлось встать. Я стоял на виду у всего нашего класса, смущаясь и опуская голову. А учителя во главе с завучем с величайшим подозрением меня оглядывали. Пошушукались и ушли. Я не считался лучшим учеником, особенно в смысле поведения, за что не сразу был принят даже в комсомол, куда принимали в ту пору всех поголовно. Включая самых отпетых...
Вот таким, значит, был момент моей школьной "славы". "Мачо" стоял в виде неведомой зверушки из зоопарка, а педагоги в виде посетителей зоопарка эту зверушку строго рассматривали и не могли поверить, что этот мягко говоря "ученик", оказывается, во-он что творит на уроках! Или в свободное от уроков время (что, конечно, несколько меняет дело, и то не совсем: лучше бы в свободное от уроков время уроками занимался!).
На перемене три моих друга - Ромашов, Незнамов и Козлов - окружили меня, тоже как-то странно оглядели с ног до головы, сдержанно похвалили:
- Ну, ты даёшь, ваще!..
На этом моя летучая слава, казалось, и закончилась. И - вы можете не верить, - но я вздохнул с облегчением. Теперь, по крайней мере, вновь можно было БЫТЬ, а не казаться. Быть самим собой...
Не тут-то было. После уроков меня ждал первый (но не последний) удар судьбы. Одноклассница, в которую я был безумно влюблён (кажется, влюблён и до сих пор) сама остановила меня на ступеньках школы, чего никогда не бывало. И сказала, надменно прищурившись:
- Что, уже и нос задрал? А не рано?
Я ушёл домой, как оплёванный. Никакого носа я не задирал, и слова никому - а тем более ей, - про свои великие домашние свершения не сказал. И до сих пор, спустя 38 лет, не понимаю, с чего она тогда взяла, что я задрал нос. Может, ей просто что-то показалось после такого невероятного по тем временам события в жизни обычной школы и обычного школьника?
Увы. Се ля ви. Вот только подобные неожиданные и абсолютно несправедливые упрёки я получал потом на протяжении всей своей жизни. Получаю и сейчас. Да ещё какие.
"Не в силах уничтожить ум, мстят ему тем, что его унижают" (Бомарше).