Николай Иванович опоздал на полчаса. Мама умерла, когда он пробивался на такси сквозь пробку на шоссе. Завтра наступит тридцать первое декабря, он ехал к матери, чтобы вместе встретить Новый год и отпраздновать свой день рождения. Так уже получилось, что он родился в канун Нового года, поэтому с раннего детства день рождения у него ассоциировался с чудесными запахами смолистой хвои, золотистых апельсинов и ароматных пирогов.
На столе он нашел теплый шерстяной шарф, связанный руками мамы, и иконку в серебряном окладе. Рядом лежала записка:
- Носи, Коленька, на здоровье и не забывай свою мать. Надеюсь, что икона останется в твоей семье, как оберег и напоминание о страшных годах, пережитых нами.
- Та самая, - прошептал пораженный мужчина, - которой я молился в тот Новый год, чтобы боженька подарил мне маму. Только красивую рамку сделала из серебра.
Николай Иванович больше тридцати лет неукоснительно навещал на Новый год маму. Ни разу не праздновал без нее.
Мужчина решил и в этот раз не нарушать традиции, поэтому приказал помогавшим ему женщинам из ближайшей церкви, куда ходила на проповеди мать, одеть и оставить ее дома. Гроб установил в большой комнате двухкомнатной квартиры.
- Вместе, как всегда, встретим Новый год, а первого января отвезу тебя, мама, на кладбище, с батюшкой договорился. Он отпоет и проводит, как полагается, в другой мир, - спокойно, словно живой, сообщил Николай и добавил. - Мы выжили в страшной бойне, мама, чтобы достойно жить и умереть от старости, а не от прихоти нелюдей, возомнивших себя властителями судеб.
Мама всегда верила в Бога. Когда перед самой войной дочь Полина пришла из школы и решительно потребовала снять икону, мама не стала возражать, а перекрестилась, осторожно сняла ее и спрятала на антресолях.
Маленький Коля с любопытством наблюдал, но, увидев огромный страх во взгляде мамы, басисто заревел и прижался к ее широкому подолу.
Женщина гладила сына по белобрысой головке и шептала:
- Не плачь, Коленька. Мы убрали только святой лик, а чистая вера в Бога осталась в наших душах.
В августе фашисты оккупировали родной город Торопец. Отец еще в июне ушел на фронт, с тех пор не было вестей от него. Город опустел: кто смог, ушел на восток или войну. Немецкие солдаты не обращали внимания на оставшихся людей, не зверствовали, но и не заботились о жителях. Коля уже умел читать, поэтому запомнил строжайшие приказы коменданта на желтых листках бумаги, расклеенных по всему городу. Отныне ничего не разрешалось без разрешения новой власти под страхом смерти. За непослушание грозила смерть.
В декабре мама решила проведать родных мужа в селе Кудино. Потому что стало очень голодно, а добрая свекровь прислал весточку, чтобы приезжали к ним. Свекор часто ловил рыбу на озере Кудинское, поэтому мама надеялась подкормить детей рыбкой.
Если бы мама Коли знала, что город через три недели освободят советские войска, то, пожалуй, не отправилась через немецкие посты.
Но война не терпит сослагательного наклонения, поэтому десятилетний Коля, двенадцатилетняя Поля и мама оказались в товарном вагоне, переполненном узниками. Их задержал патруль на выходе из города, как родственников партизан.
Из вагона не выпускали, и люди по нужде ходили в большую кадушку в углу. Мальчик переживал за сестру, которая очень стеснялась на глазах чужих людей оправляться. Мужчины в вагоне деликатно делали вид, что не замечали ничего, но Поля не решалась и терпела иной раз так, что по лицу катились слезы от боли.
Тогда мама отводила дочь к кадушке и прикрывала собой, как курица своего цыпленка от острых взглядов ястребов.
Первый раз высадили в польском Перемышле и отвели торопливой колонной в барак лагеря за колючей проволокой. Всех раздели догола, приказали связать одежду узлом для обработки газом и бежать нагишом в соседний барак для дезинфекции. После рассортировали женщин, мужчин, стариков и женщин с детьми по отдельным группам. При этом злые полячки, которые работали на фашистов, больно стегали людей. Прутья в их руках надолго оставляли кровавые поцелуи на телах узников.
И уже потом каждый отряд погрузили по отдельным вагонам.
Через двое суток ночью снова торопливо выгрузили и погнали строем в очередной лагерь. Конвоиры подсвечивали фонариками дорогу. Так семья из трех человек оказалась в немецком лагере под Дахау, получила места на нижней полке нар возле стенки. Это уже была Германия, трудовой лагерь для восточных узников.
Никто толком ничего не знал, поэтому по бараку ползли разные слухи. Особенно болезненно переживала мама Николая, когда говорили, что дети находились здесь нелегально. Мол, их скоро переведут в другой барак, где проводятся опыты над детьми. Там берут кровь и костный мозг. Мальчик не представлял, как берут костный мозг, но страшно пугался разговорам.
Мать доставала небольшую иконку, что-то шептала часами над ней и украдкой прикладывала к губам.
Взрослых утром уводили на работы в город, а детей отправляли на лагерную кухню, где они чистили котлы, мыли овощи. За это получали баланду из репы и по кусочку хлеба с чашкой жидкого эрзац-кофе утром и вечером. Некоторые дети тишком пытались откусить кусочек от моркови, но за это строго наказывали.
Их выстраивали перед всеми и заставляли стоять часами с поднятыми руками. Кто опускал, получал удар плеткой по спине.
Дети долго не понимали, как немцы узнавали нарушителей порядка - ведь их было не видно за огромными котлами.
Пока им не объяснили в бараке, что должны опасаться литовскую девочку по имени Гинтаре. Она доносит на детей, как ее мать Эгле на женщин. Ее папа дезертировал, поэтому они попали сюда и старалась заслужить прощение. Коля не представлял, как можно наушничать, поэтому презирал симпатичную девочку. Ведь, если детей не убивали за ослушание, то женщин неукоснительно расстреливали за нарушение немецкого распорядка.
В мае сорок третьего года Полине исполнилось четырнадцать лет. Мама принесла кусок белого хлеба, которым одарила ее проходившая мимо немка в городе, когда она с группой других узников работала на уборке улиц.
Сказочный вкус хлеба запомнился Коле на всю жизнь. Они давно забыли пшеничный запах, поэтому смаковали каждый кусочек. Семья давно не была так счастлива, как в этот день.
Но на завтра омрачило сообщение, что Полина будет теперь работать наравне со взрослыми. Мальчик с ненавистью теперь смотрел на Гинтару. Ведь со слов мамы сестру записали на год моложе. Литовская девочка видела, как радовались мать и дети, подслушала разговор счастливых людей и донесла, что русской исполнилось четырнадцать лет.
Мама пугалась за Коленьку и умоляла его не грубить Гинтаре, чтобы не погубить себя. Подлую девочку когда-нибудь Бог покарает сам.
В конце сорок четвертого года всех женщин увели на работы засыпать воронки после налета английской авиации.
В это время в барак нагрянула комиссия, которая не пустила ребятишек на работу, врачи осмотрели каждого из них и записали что-то в тетрадь. Все тогда решили, что теперь непременно разлучат детей с матерями.
Мама потеряла всякий покой, когда Николай рассказал об этом.
Она на следующий день не пошла на работу, а, обхватив сына и прикрыв собою дочь, как зомби, сидела с ними на нарах.
Никакие уговоры не действовали.
- Если я уйду отсюда, то не увижу своих деток! - исступленно кричала она.
Сколько с ни билась охрана, пытаясь оторвать от сына, ничего не получалось. Ее оставили в покое, но подкараулили вечером одну и увели в тюремный барак.
Полина горько рыдала и говорила, что нужно было маме выходить на работу. А теперь получилось еще хуже. Коля крепился, но тоже тихонько плакал по ночам. Скоро Новый год и его день рождения, а он без мамы не хотел праздновать.
Тридцать первого декабря с утра все услышали стук по подвешенному на плацу куску жести. Который означал большой сбор на дворе. Всех вывели из бараков и построили в каре напротив виселицы.
Полина стояла рядом с Николаем и держала его за руку. Они всматривались вдаль, заметив, как немцы тащили под руки страшно избитую женщину. Когда дети узнали в ней свою мать, то побледнели и едва не лишились чувств. Маму было не узнать, так изуродовали ее лицо в тюремном блоке. Ее ноги подгибались, как тряпичные, но она отстранилась от охранников и, покачиваясь, выпрямилась, пыталась найти затуманенным взглядом в шеренге своих детей.
Когда наконец увидела своего Колюшку и Полечку, то попыталась улыбнуться им разбитыми губами.
Дети испуганно смотрели на нее и не понимали, что сделать, чтобы помочь маме.
В это время на плац вышел комендант лагеря в сопровождение литовской переводчицы Линды.
Офицер долго и нудно говорил о немецком образцовом порядке, железной дисциплине и неблагодарной низшей расе, которая понимает только кнут и петлю.
Колю ужаснули последние слова, которые перевела Линда:
- Смерть через повешение.
Полина заплакала так громко, что привлекла внимание коменданта. Он что-то спросил Линду, выслушал ее и затем дал команду начинать экзекуцию.
Вдруг Коля нащупал и выхватил из кармана иконку, высоко поднял над головой и исступленно закричал:
- Господин комендант! У меня сегодня день рождения, во имя нашего Бога отпустите мою маму!
Он бросился к виселице. Как попала иконка ему в карман, мальчик не знал, возможно, мама догадывалась, что ее схватят охранники, поэтому спрятала в одежде сына.
Немец из охраны навел автомат на Колю, который шаг за шагом приближался к коменданту с поднятой иконкой. Губы мальчика побледнели и мелко дрожали, и он не сводил взгляда с любимой мамы, которая стояла под страшной виселицей.
Комендант махнул рукой охране, чтобы не трогали мальчика.
Линда громко сказала офицеру:
- Господин комендант! У мальчика действительно сегодня день рождения, исполнилось двенадцать лет. Пощадите его мать на Новый год, вам зачтется сполна за доброту перед господом Богом.
Комендант спросил Николая:
- Ты хочешь, чтобы я подарил тебе на Новый год маму?
Мальчик кивнул головой, затем слабо прошептал:
- Да, очень!
- Тогда забирай. Я дарю тебе ее. Мы - щедрая нация!
Полина и Коля едва дотащили маму до барака и осторожно уложили на нары. Дети принесли воды и стали вытирать лицо от крови. Они опять были счастливы, вместе встретили Новый год на нарах.
В конце войны их освободили американцы. Семья вернулась в Торопец, который полностью был разрушен. Папа пропал на войне, мама одна тянула детей. Полина выросла и вышла замуж, уехала в другой город. Николай обосновался в Ленинграде, откуда часто навещал мать.