Мир -- это лабиринт, из которого никуда невозможно бежать.
Хорхе Луис Борхес
***
Впервые я увидела его на вечере, посвящённом творчеству Марины Цветаевой.
Вернее, не увидела, а услышала. Меня поразила темпераментная эмоциональная игра на фортепиано.
До него выступали девочки, ученицы Училища искусств, они играли вяло и неряшливо. Меня поразил контраст.
Ему не подарили белую розу, которую дарили всем выступающим. Да она ему вряд ли была нужна. Мне тоже не подарили. Роз на всех вероятно не хватило.
Окончив игру, он стремительно выбежал из зала.
Я успела разглядеть, что он был черноволосый, черноглазый. Было в нём что-то восточное, необычное - тайна, не понятная нам, европейцам.
Или талант, непонятный никому?
Мне очень захотелось знать его имя.
Но я не слышала, когда его объявляли.
Как раз перед его выступлением, я читала свои стихи о Цветаевой. А когда возвращалась на своё место, справа и слева сыпались вопросы, на которые я на ходу отвечала.
После концерта за обильным чаепитием с пирогами, я спросила у Галины Сергеевны, организатора и ведущей этого вечера: "Кто это был?".
Она ответила: "Макар!" А фамилию почему-то не захотела назвать. Наверное, у меня был слишком обескураженный вид потрясённого человека.
Когда за мной, тяжело кряхтя, захлопнулась входная дверь старинного купеческого особняка, в котором располагалась Республиканская библиотека, я, неожиданно для себя, попала под ливень. Дождь хлестал изо всех сил! Вдоль тротуаров бурлили ручьи. Было сыро, неуютно.
С деревьев опадали последние листья и прилипали к мокрому асфальту.
Забираясь в подошедшую маршрутку, я набрала полные сапоги воды.
А тут ещё белая роза, которую мне передарила Арина, колола пальцы, и было жаль её сломать.
Салон автобуса был битком набит людьми. Я оглянулась, мест свободных не было. На заднем сидении сидела девушка тоже с букетом роз. И кто-то из пассажиров сказал: "Ого! Сегодня все с розами"
И мне уступили место. Я села и успокоилась. Теперь была уверена, что розу не сломаю.
Середина октября! Город прозрачен и пуст, похож на чёрно-белое фото. А небо смотрит вниз нахохлившейся птицей.
Но отчего-то я любила именно это время года. Было в нём что-то сладостное, близкое моему сердцу..
Проезжая по городу сквозь лесополосу, глядя на закат, просвечивающий сквозь высокие прямые стволы сосен, я невольно написала стихотворение:
Есть в этой прелести осенней,
Когда сквозит вечерний лес,
И звёзды каплями слезинок
Cтекают по щекам небес,
Есть в этой прелести печальной
Последний вздох и тишина,
Чтоб жизнь казалась вечной тайной,
Непостижимой для ума.
***
Шло время. Этот вечер понемногу забывался.
Выпал снег, улицы стали светлыми и праздничными. Зима развернулась во всём своём великолепии.
И вдруг я увидела Макара на фейсбуке и отправила приглашение в друзья. А он почему-то, тут же дал согласие, хотя мы не были знакомы.
Я узнала, что он преподаёт в местном училище Искусств, и ещё в Академии Искусств. Что он известный талантливый пианист из потомственной музыкальной семьи.
У него было двое, таких же озорных, как он сам, сыновей дошкольного возраста и маленькая серьёзная жена.
Много лет Макар прожил на Ближнем Востоке, но когда там началась война, ему пришлось вернуться в Россию.
Он был тоже причастен к литературе: писал стихи и прозу. Этот человек был для меня как ребус, а я любила загадки.
То он мне казался дурашливым, то серьёзным и рассудительным. В его озорных глазах часто прыгали чёртики.
В декабре на день его рождения я послала ему открытку с серебристыми ландышами, и спросила, был ли он на том вечере? Макар ответил: "Нет!". Но я не поверила. Ведь его ни с кем не спутаешь.
Музыкальные вкусы у нас немного различались. Я любила Рахманинова и Моцарта, а Макар - Дебюсси и Гайдна. В Сети он выставлял видеозаписи своих концертных выступлений, много коротеньких пьес Дебюсси. Особенно мне нравился в его исполнении "Затонувший собор". Прозрачные чистые звуки как ледышки вонзались в душу.
Он присылал приглашения на свои концерты, которые проходили в Филармонии, но я всё никак не могла выбраться. Мешали дела. Да и не решалась.. .
Одно дело, дружба в Сети, другое - в реале.
И тут возник Герман! Моя застарелая, как мозоль, любовь. Он вдруг выставил своё фото на крыльце Филармонии. Вероятно, он всё это время следил за нашим общением в Сети. Я знала, что он никогда не интересовался музыкой. И все это знали. Посыпались насмешливые комментарии: "А, что ты там делал?", - спрашивали его друзья.
А у Макара начались неприятности. Я не могла понять, кто в этом виноват: Герман или обстоятельства?
Ведь у каждого талантливого человека много завистников, в первую очередь из своей среды, из коллег. Творческий коллектив - это болото.
Его не включили в репертуар филармонии на следующий сезон, хотя на его концертах всегда был полный аншлаг. Не дали учеников в Академии Искусств. Осталась только работа в Училище. Но через год лишили работы и в Училище. Он был в депрессии. Его уничтожили как музыканта. Чтобы иметь средства к существованию и содержать семью, ему пришлось устроиться руководителем любительского музыкального коллектива.
И тут подошла Ночь музеев.
Чтобы его отвлечь от грустных мыслей, я пригласила его на собрание нашего СП.
Мы выступали в библиотеке.
Его и представлять не надо было - все сразу узнали Макара Воскресенского.
Стихи приняли с восторгом!
Читал он их своеобразно, как пианист и композитор, выделяя ритм и музыкальную основу стиха. Были не важны слова, смысл - мы слушали только музыку. Такого чтения мне слышать не доводилось.
Но роман с литературой у него не получился. Он был, прежде всего, музыкант.
Да и быть писателем в наше время мало - почётно. На гонорары, которые, кстати, не везде выплачиваются, семью содержать невозможно.
Его снова захлестнула волна депрессии. Стал пить, так, как не видел выхода из создавшейся ситуации.
И он решил уехать из страны.
И вот, я уже в аэропорту, смотрю сквозь стеклянную стену на удаляющийся самолёт, превратившийся в маленькую серебристую точку высоко в небе. . .