В раннем детстве дома и во дворе меня называли москвичкой, потому что я родилась в Подмосковье.
Мама часто с теплотой и гордостью в голосе, держа меня на руках, говорила: Апрелевская!
Может быть, поэтому я с ранних лет мечтала побывать в Москве. Москва мне часто снилась во сне. Я видела Кремль, незнакомые, волнующие меня, улицы.
Первый раз я там оказалась в трёхлетнем возрасте.
Запомнила мало: эскалатор в метро и пребывание у бабушки Ольги в деревне Львово Калужской области.
Запомнила один вечер и один день.
Вечер. Мы собираемся ужинать. На столе дымится сковорода с жареными грибами, лисичками.
На полу стоит блюдце с молоком, к которому бежит, постукивая лапками, ёжик.
Вдруг резко распахивается входная дверь и бабушкина соседка кричит: "Мартыновна! Твоя коза на плетень напоролась!". Бабушка бежит на улицу, я за ней. . .
День. Мы ходили в лес за малиной. Малина была крупная сладкая переспелая. Её было так много, что ягоды сыпались с куста. Одну ягоду я нечаянно разломила, и увидела маленького белого червяка. Больше малину я в тот день не ела.
Возвращались через ржаное поле. Рожь была высокая, выше моей головы. Я шла, раздвигая густые хлёсткие стебли. А где-то в вышине синело безоблачное небо.
Когда поехали во второй раз, на дворе уже стоял 1966 год, мне было шестнадцать лет.
Чтобы не скучать в поезде, я взяла с собой Сборник стихов поэтов-фронтовиков, не вернувшихся с войны, "Имена на поверке". В дороге читала стихи Павла Когана,Майорова, Кульчицкого и сама писала за неимением бумаги и ручки, простым карандашом на обороте обложки.
Смотрела в окно на мелькающий пейзаж Средне- русской полосы: поля с ромашками, леса, перелески, небольшие узенькие речушки, отражающие небо.
На станциях крикливые бабы продавали яблоки и малосольные огурцы.
Большое впечатление на меня произвела Волга.
Рано утром, едва проснувшись, я выглянула в окно: за окном вагона играла и сверкала на солнце бесконечная ширь и синева. Это была Волга.
Такого искрящегося водного простора я не видела никогда. Поезд, постукивая колёсами, мчался по железнодорожному мосту, а я не могла оторвать глаз от реки. Она была как море! Ликование, радость новорождённого утра, всё отражалось в ней.
На вокзале нас встретил дядя Коля. С Ярославского вокзала мы перешли на Киевский, и поехали на электричке в Апрелевку к дяде Лёше, у которого собирались остановиться.
Я всё смотрела в окно, ждала, когда появится Апрелевка. Дядя Коля сказал, что мы уже подъезжаем.
Я волновалась, ведь это моя родина. И вот показалась небольшая станция с поэтичным названием "Апрелевка",
Для моего сердца она была особенной, ведь я там родилась.
Мы поднялись на железнодорожный мост, спустились и ступили на улицы Апрелевки. Деревянные дома, палисадники с золотыми шарами. Завод грампластинок, улицы носили названия месяцев: Мартовская, Апрелевская, Июньская. . .
Дядя Лёша жил на Солнечной, у Киевского шоссе, в своём доме, окружённом садом.
В Апрелевке я впервые увидела, какими близкими и крупными могут быть звёзды. Казалось, они как яблоки, висели над самой головой.
Та поездка запомнилась бесконечными походами по родственникам. Их было так много! И все хотели непременно с нами увидеться, наперебой приглашали в гости.
Они помнили моих родителей совсем молодыми, а меня младенцем.
Отец и мать поженились в Апрелевке, а я родилась в родильном отделении Петровской больницы.
В Апрелевке я поняла, что такое родственные чувства. Никогда нигде больше я не испытывала такого тепла и радостного внимания к себе, такого чистого искреннего отношения, когда тебе по-настоящему рады.
Приезжала тётя Тоня из Москвы, двоюродная сестра матери, с дочкой. Она тоже родилась и выросла в Апрелевке.
А её муж был как всегда в отъезде, он был известным дипломатом.
Затем поехали в деревню к тёте Наде. Она жила неподалёку, в Калужской области, но дорога в её деревню была трудной. Помню, мы летели на кукурузнике с деревенскими тётками. Блеяла испуганная коза. Была ужасная болтанка.
Повидавшись с родственниками, мы поехали в Москву.
Когда проезжали на автобусе мимо ВДНХ, я в окно впервые увидела девушку в мини-юбке и испытала шок! Мне это показалось дикостью.Я не поняла, почему она так одета.
Но главным событием той поездки было моё первое посещение Третьяковской галереи.
Мы шли по залу, смотрели картины. . .Я повернула голову вправо и обомлела: прямо на меня шёл сам Иисус Христос!Я испытала потрясение.
Картина гляделась как голограмма, в ней было пространство и все три измерения. Христос шёл ко мне, на переднем плане толпились люди. За его спиной оставались небо, горизонт. . .
Это была гениальная картина художника Александра Иванова "Явление Христа народу".
В третий раз ездила в Москву уже со своим будущим мужем.
Бродили по улицам города, по книжным магазинам, по картинным галереям.
В Лавке писателя купили два пузатых зелёных томика Лермонтова, 1961 года издания. И он подписал его мне:
"Светлане от лохматого парня, с которым в четверг, 13 августа 1970г, она гуляла по Арбату, в память о впечатлениях этого дня".
Помню, как на Кузнецком мосту нас застал летний весёлый ливень. Все смеялись и жались к домам, чтобы не промокнуть. А струи дождя хлестали по асфальту и пузырились.
Когда дочь подросла, стали ездить в Москву всей семьёй.
Останавливались у дяди в Апрелевке, или у друга мужа, который окончил московский вуз и теперь жил в Москве.
Последняя поездка была в 1983году. Я её хорошо запомнила.
Поезд подъезжал к Москве. Утреннее марево рассеивалось. Зачинался новый день. Ощущалось нарастающее напряжение трудового дня.
Колёса монотонно постукивали тук-тук-тук. . Уже были видны большие многоэтажные дома, с окнами, напоминающими пчелиные соты. Там жили люди, много людей. И я им завидовала. Чувствовала, что здесь совсем другая жизнь, не такая полусонная, как в нашем провинциальном уютном городе, в котором много деревьев и старых деревянных домов дореволюционной постройки.
Стеклянный купол Ярославского вокзала. Толпа, суета. .. Киоски с мороженым. Дети, сидящие на чемоданах.
1980год - Москва готовится к Олимпиаде!
В этот раз мы решили остановиться не у моих родственников, а у друга детства моего мужа, Володи. У него была пустующая однокомнатная квартира, которую он получил от института, в котором работал. А жить продолжал у прежней хозяйки, у которой снимал комнату в студенческие годы и стал там практически членом семьи.
Хозяйка квартиры Екатерина Михайловна, биолог, кандидат наук, жила с сыном-инвалидом. Старшая дочь была уже замужем и жила на другом конце Москвы.
С вокзала мы поехали к ним на Молодогвардейскую, надо было увидеться с Володей и забрать ключи от квартиры.
Володи дома не оказалось, и Екатерина Михайловна усадила нас пить чай с Наполеоном, который испекла сама.
Я впервые ела такой торт. В то время в магазинах "Наполеон" не продавали.
Торт был на удивление нежным и рассыпчатым. Я больше никогда не пробовала такого вкусного Наполеона.
У стены стоял шкаф с дверцами тонкого стекла и с такими же стеклянными стенками. Сквозь стекло был виден тончайший фарфор, матовый, с нежным рисунком.
Екатерина Михайловна, заметив мой интерес к фарфору, стала рассказывать, как её отец в двадцатые годы пошёл на блошиный рынок на последние деньги покупать себе штаны. Но вместо штанов принёс изящную японскую рюмочку. - "Не удержался. Любил красивые вещи!".
Она открыла шкаф и показала нам эту рюмку. На потемневшем серебре гравировка: затейливые цветы, а позолоченная внутренность сияла как солнце. "Рюмочке лет сто", - подумала я.
В квартире было тесно от книг.
- От мужа остались, - пояснила Екатерина Михайловна. - - Он был филолог. Преподавал в МГУ.
Вскоре пришёл Володя. И мы пошли в его однушку, которая находилась неподалёку.
По дороге он объяснил, что в его квартире временно живёт одна девица, натурщица его знакомого художника. Но он с ней договорился, она недели на две исчезнет.
Девицу звали Диана, она сидела на неприбранной постели
и красила ресницы. На стене висел карандашный набросок обнажённой женщины со спины. Лица не было видно. Но все понимали, кто там изображён. Её это забавляло. И нисколько не смущало.
Она ушла, а рисунок оставила. Мне это было неприятно. Муж снял его со стены и засунул под кипу бумаг.
После Уфы Москва казалась страной Эльдорадо. Чего только не было здесь! Мы проголодались и пошли в ближайший продуктовый магазин. Накупили вроде бы простой обычной еды, но всё было таким вкусным, качественным!
Замечательные сливки, колбаса, булочки. . .
Мы много ходили по Москве. Я, прежде всего, хотела просто побродить по её улицам, впитать в себя дух города. Мне нравились старые улочки с купеческими домами, звенящими трамваями.
В центре Москва была уже другая, с налётом официоза.
Разумеется, были на Красной площади, в Гуме, в Цуме, в Детском мире. Покупали, как и все приезжие, всякие шмотки. Поражал своей красотой и изобилием Елисеевский, в котором под потолком сверкала огромная хрустальная люстра, рассыпаясь на тысячу праздничных мелких огней.
Были в Третьяковке, в музее живописи им.Пушкина, который основал отец Марины Цветаевой.
Я любила тихий старый Арбат и его переулки.
Хотя тихим его нельзя было назвать. По Арбату слонялись толпы приезжих. Мне нравилось заходить в небольшие антикварные магазинчики и разглядывать старинные вещи, которые там продавались. Много бродили по книжным и музыкальным магазинам. Купили много пластинок с музыкой Моцарта, которого очень любили.
Набродившись, часто заходили перекусить в кафетерий при ресторане "Прага". Там толпился разный люд. Кто-то писал стихи на салфетке, кто-то ел.
В тридцать лет я, наконец, пришла к Достоевскому.
И поэтому мне очень хотелось побывать в его музее. Мы поехали в Марьину Рощу.
Служительница музея, она же экскурсовод, сказала, что является потомком Достоевского и выдала нам огромные войлочные тапочки. В них мы бесшумно скользили по комнатам, в которых провёл детство сам Достоевский!
У меня от волнения перехватывало горло.
Нам показали икону Ильи Пророка, семейную реликвию, которой мать благословила Фёдора Михайловича.
На стене одной из комнат над диваном висела копия "Сикстинской Мадонны" Рафаэля. На полу стояла маленькая лошадка, на которой качался мальчик Федя.
Квартира находилась при больнице, в которой работал врачом отец Достоевского.
Ещё мы были в музее Ленина. Запомнились комнаты с многочисленными подарками от трудящихся и шикарный туалет, в котором стены были выложены мелкой цветной мозаикой, не то, что в Уфе.
В мавзолей Ленина тянулась длиннющая очередь, но мне почему-то туда совсем не хотелось. Я не понимала, что там смотреть?
Ездили к тёте Наде через Медынь, Малоярославец. В Медыне ели отвратительные котлеты в столовой, а в Малоярославце мне запомнилась небольшая белая часовня
Наполеоновских времён. Наполеон был в Малоярославце.
В последний день нашего пребывания в Москве, когда мы возвращались домой на метро, я без меры уставшая, несколько отстранённая от окружающей обстановки, думала о чём-то своём. И вдруг заметила, что пожилой мужчина с медалями и орденами на тёмном пиджаке, сидевший напротив, меня рисует. Он бросал на меня быстрые хваткие взгляды и, наклонившись над небольшим листом ватмана или блокнота, чиркал карандашом. Это заметили и другие пассажиры. Все смотрели на меня и улыбались. Я чувствовала себя глупо и неловко. Ведь он у меня даже разрешения не спросил. Я сидела и молчала. В Кунцево художник вышел, мне не сказав ни слова, и рисунок не показал.
Возвращались на самолёте. Внизу, под крылом, пестрели ровные квадратики полей, как на рисунках Ван Гога.
Прилетели ночью. Город переливался морем огней.
Долго не могли найти свой багаж.
А потом тащили здоровенный чемодан, набитый в основном книгами, пластинками до такси. И ещё авоську с нашим башкирским мясом, за которым в Уфе под "Башсоюзом" нам пришлось бы стоять часов пять в очереди, да и стоило оно у нас, в Уфе, в два раза дороже.
. . .Когда возвращаешься, листва на деревьях кажется особенно густой, улицы города утопают в зелени. И какой-то особый родной уют обнимает тебя за плечи.