Смоленцев Алексей Иванович : другие произведения.

Береженый хлеб

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Алексей Смоленцев. Книга стихов "Береженый хлеб" (в коллективном сборнике "Литбригада" : [сб. стихов] / А. И. Смоленцев [и др.] ; Киров. обл. писат. орг. - Киров : [Б. и.], 2003. - 79 с. : ил. - (Народная библиотека)

  Смоленцев Алексей Иванович, родился 26 марта 1961 года, в г. Йошкар-Ола, где на 5-м курсе Поволжского лесотехнического института учились мои родители. Потом, в 1962 году, было их распределение в г. Киров, долгая, более года, командировка в Кирсинский леспромхоз, и вновь - Киров. Окончил Московский институт Стали и Сплавов (1984) и Литературный институт им. А. М. Горького (1993). Работал, по распределению, на обогатительной фабрике в Башкирии, на Кировском заводе обработки цветных металлов.
  В 1996 году впервые прошел путь Великорецкого Крестного хода. С этого же времени основой профессиональной деятельности становится литература. Член союза писателей России.
  По отцовской линии мой род восходит к стрельцам Ивана Грозного, облюбовавшим для поселения яранские земли. В архивном фонде Вятской казенной палаты в ревизской сказке Уржумской округи Сернурского волостного правления от сентября 1811 года указано, что в починке над Ключом-Кипуном проживало 20 ясашных (государственных) крестьян, среди которых были Смоленцевы, переселившиеся туда из деревни Окишевой Кичминского волостного правления Уржумской округи в 1808 году. Починок над Ключом-Кипуном, позже - деревня Бор, находился в 3-х километрах от нынешнего села Кузнецово Лебяжского района. Там, на кладбище и покоятся мои предки. А по линии мамы род мой - кубанские казаки из станицы Должанской, что на берегу Азовского моря.
  Проживший в Кирове и детство, и юность, я все-таки думаю, что воспитан не городом, но Вятской природой. Гораздо раньше городских улиц узнал я вятские тракты: Уржумский (Казанский), Советский, Московский, Котельничский, и имена вятских рек: Великая, Малома, Быстрица, Пижма, Ивкина. Реки отцовского детства - Лаж и Буй, - родные для меня.
  И так получается, что самое главное в моей жизни, - кровная принадлежность к России, а значит и к Православию, - не вытруженно, не заслуженно мной, но даровано, - дано даром и в дар! Это высокая честь, великое счастье, но и огромная ответственность: я должен быть достоин этого ненапрасного и неслучайного Дара. Страшно самому оказаться напрасным и случайным по отношению к этому Дару. Пытаюсь, пытаюсь, быть достойным. Господи, помоги мне не сбиться с пути.
  
  Алексей Смоленцев.
  18 февраля 2003 года.
  г.Вятка.
  
  
  
  
  
  
  
  Береженый хлеб
  
  Вступление Крестного хода в Вятку
   (полдень. 8 июня)
  
  И беззвучьем огненного крика
  Плавится разверстый солнца рот...
  Это снова Николай с Великой
  Воинство усталое ведет.
  
  Огнь мозолей пожирает пятки,
  Ноша за плечами давит вниз.
  Они снова вымолили Вятке
  Лето, осень, урожай и жизнь.
  
  Новому не поклонившись веку,
  Мудрости заемной вопреки,
  Вновь вошли в одну и ту же реку,
  С той же возвращаются реки.
  
  И подав пометочки о близких,
  До земного окончанья дней
  Будут помнить грязь под Монастырским,
  И двойную радугу над ней.
  
  "Радуйся, Николае", - пропето.
  По миру опять рассеет Бог.
  Через год, на третье утро лета
  Соберет Никола свой горох.
  
  От земли до неба...
   памяти братьев Смоленцевых
  
  В чистоте и струящейся неге,
  От земных отдыхая забот,
  Вот и встретились братья на небе...
  И Иван, и Евгений, и Петр.
  
  Три судьбы миновали. Три силы
  Растворились в пределах земных.
  Но шумят на просторах России
  Тополя, пережившие их.
  
  Тополя, что посланием в вечность,
  От отца еще, устремлены.
  От отца, чьей судьбиной - безвестность,
  В ратном деле Великой Войны.
  
  Он рождению сына не ахал.
  Просто тополь садил под окном.
  Видно знал: возникаем из праха,
  В прах уходим, - но в небо живем.
  
  И у братьев - земля как начало:
  Первый шаг, первый жизненный срез, -
  Запах пашни, и запах соляра, -
  Хлеборобы, времен МТС.
  
  Их по-разному время пластало,
  И об этом другой разговор.
  Но шумят тополя, где стояло
  В оно время селение Бор.
  
  Мне ли слогом их судьбы осилить?
  Мне ли их рассудить бытие?
  Но ведь были - корнями России,
  И стволом, и ветвями ее.
  
  Русский монастырь
  
  Перечитаю Псалтырь.
  Боль моя вспять потечет.
  Русский спасет монастырь,
  Там, где ничто не спасет.
  
  Синее небо. Кресты,
  Словно из солнца отлиты.
  Здесь все рецепты просты:
  Труд и молитвы.
  
  Сколько над смыслом не бейся -
  Здесь обретешь невзначай:
  Молишься - верь и надейся.
  Любишь - терпи и прощай.
  
  Новые бесы
  
  Соберись, кто уже обессилел.
  Не остави моленье свое.
  Бесы вышли из тела России,
  И кружат на просторах ее.
  
  И играют с людьми, и дурачат.
  То рисуют, то прячут нули.
  И по-новому учат батрачить:
  Дело делай - сиди на мели.
  
  Учат жить только ради прокорма.
  Смерть Рожденью явила свой счет.
  И уже дистрофия как норма
  Коридорами в школах бредет.
  
  Оскверненную смрадом обитель
  Чистит, к Богу струящийся, плач.
  А зияющий их предводитель
  Распростер по экрану свой плащ.
  
  Но экран, - не Россия. Не долго
  Им крутить злодеяний кино.
  Накуражившись, бросятся в Волгу,
  И, визжа, погрузятся на дно.
  
  Горе горькое
  
  Как похмелье раздирало веки.
  Как хотел, чтоб сном предстала явь.
  Но всю жизнь в одну и ту же реку
  Так и лез, как будто можно вплавь...
  
  Бог, в которого еще не верил,
  В юности щенячие года,
  Столько раз выбрасывал на берег,
  Но я лез, я снова лез туда.
  
  Где змеино стекленилось зелье,
  Вкривь и вкось Отчизну прочертив...
  На Руси есть питие веселье?
  Питие - есть горе на Руси.
  
  Сколько нас упившихся, задушенных
  Сколько нас уже за гранью, там,
  Где, грехами вспученные, души
  Злее тел смердят по берегам.
  
  Пьем за Русь - стакан, подняв как знамя.
  А выходит - здравицу врагу.
  Родина, она сейчас не с нами,
  Церковь не на этом берегу.
  
  Там они, где, чтя былую славу,
  Рать ведет последний смертный бой.
  Каждый русский, каждый православный,
  На счету в незримой битве той.
  
  * * *
  
  Годы шумели ли, воды ли талые?
  За переправой судьбу не меняют.
  Душу разжав, словно пальцы усталые,
  Боже, я сам отпустился от края.
  
  Гибель моя. Но и в эти мгновенья
  Я благодарен Тебе, что даешь
  Не перепутать паденье с пареньем,
  Правду Твою и лукавого ложь.
  
  Падал и полз, для того, чтобы снова
  Встать и идти, трупных язв не тая.
  Знал - это крест, это плата за слово.
  Неизреченная милость Твоя.
  
  Как Ты склонялся ко мне, окаянному,
  След на снегу - это Ты нес меня.
  Дай только прежде конца покаяние,
  Дай мне прощение прежде огня.
  
  Не оставляй меня. Слышишь? Не надо.
  Дай предстоять среди нищих Твоя.
  Даже и там, за церковной оградою,
  Благовест Твой да достигнет меня.
  
  Весь пред Тобой я. Карая и милуя, -
  Не оставляй... Упокоив потом
  Рядом с отцовской тихой могилою
  Под православным русским крестом.
  
  * * *
  Смерть ушла, и жала не осталось
  Но зачем, волнуя кровь, опять
  Подступает к горлу словно жалость
  Вечеров весенних благодать?
  
  Хмарь костров, и пыльный смет обочин -
  Зарыдать и не имеешь слез...
  И горька как свежесть первых почек
  Эта жизнь, которая всерьез.
  
  И душа, что за любовь ломима,
  Вновь взыскует: бодрствуй и внемли...
  Вечный сон о вешней тени дыма
  В молодом смятении земли.
  
  * * *
  
  И ночь будет даже нежна.
  И мягким покажется ложе.
  Но ты мне уже не жена.
  Не можем творить ничесоже.
  
  Не можем. Нельзя. Но творим.
  И ночь, - улыбнулся Иуда, -
  Нежна и горька, словно дым,
  Тот дым.
  Долетевший оттуда.
  Оттуда,
  Где осень и ты,
  И я,
  И мы думаем - "Светит".
  А это, листвою, семья
  Горит,
  Обращается в пепел.
  Семья исчезает...
  И жить -
  Значит: Не возвращаться оттуда,
  Где осень ненастьем болит,
  И, где не случается чуда.
  
  Но как за подачкой - "Лови!" -
  Мы кинемся... Сшиблись. Остуда.
  Не въявшие хлеба Любви,
  И сытые крохами блуда...
  
  Перевозчица
  
  На берегу всегда острее жажда.
  Кто не мечтал: как воды глубоки?
  И кто из нас, в свои лета, не жаждал
  Стремительной внезапности любви?
  
  А если перевозчица прекрасна,
  И гибкий стан в обхвате пояска,
  И от плеча струится тихой лаской,
  Как плавным руслом русая коса?
  
  И челн летит. Что толку - очи долу:
  Князь дерзок, юн. И нет пути назад.
  В весельном взмахе, преклонясь к подолу
  И, распрямляясь, встретив жаркий взгляд,
  
  Она предложит: "Князь, такое лето,
  Что малой искрой полыхнет беда.
  Ты истомлен. Но нет во мне ответа...
  Испей водицы с правого борта. -
  
  Послушно пил... - А с левого?" - "Все тоже".
  "Все тоже, князь, - вода - одна вода.
  И, это, князь, - что так тебя тревожит, -
  Что с правого, что с левого борта...
  
  Твоя жена и я - одни печали.
  Что правая, что левая слеза..."
  Челн осторожно к берегу причалит,
  И улыбнуться серые глаза.
  
  * * *
  
  И юбкою стремительной твоей
  Заворожен, и карими очами...
  И что тревоги быстротечных дней?
  Но в радости моей - твои печали.
  
  Научишь ли любить и эту пытку:
  Ценой разлуки обретать слова?
  Жить без тебя, - как шить, не вдернув нитку,
  Очнуться, и не обнаружить шва!
  
  А быть с тобой насущность паче хлеба.
  На ласку отзываешься, лишь тронь,
  И грудь твоя, тяжелая как небо,
  Нисходит в мою нищую ладонь.
  
  И всходит жизнь, мучительно светает,
  Становится вселенной бытие,
  Когда сквозь целомудрие твое
  Улыбка наслажденья проступает.
  
  А утром душ и дождь, пожав плечами,
  Опять уйдешь, смешав порядок дней.
  Заворожен я карими очами
  И юбкою стремительной твоей...
  
  Зной
  
  Как позднее эхо цветенья
  Летит тополиная дурь...
  Стремительной фазой смятенья
  Июнь переходит в июль.
  
  И женщины словно пушинки
  На улицах лета легки.
  Теперь, что мужья, что мужчинки...
  А ветер развеет грехи.
  
  Летите, любите, улыбы.
  Мгновенье - и зноя венец
  Взорвется цветением липы,
  И лета начнется конец.
  
  А там уже встречи короче,
  Трезвей и прохладнее дни...
  За вятские вязкие ночи
  Спасибо, родные мои.
  
  * * *
  
  Здесь в избытке и моря и неба.
  Время, бег свой, останови...
  Мне тебя не хватает как хлеба.
  И с тобой не хватает любви.
  
  Волнолом каменел как судьба.
  Губы рвались к губам, словно споря.
  Мне с тобой не хватало тебя.
  А ведь ты была больше чем море.
  
  Мне луна обжигала плечо:
  То, что делаешь ты - преступленье.
  Но не помню, кого бы еще
  Целовал я с таким исступленьем.
  
  Ты не здесь, ты давно уже, дома.
  Ни звонком и ни строчкой не тронь.
  Но шершавая гладь волнолома
  До сих пор обжигает ладонь.
  
  Калина
  
  Осень жизни облекла долины.
  Полыхаешь, яркая до слез,
  Поздняя любовь моя, калина,
  Я твой первый радостный мороз.
  
  Расскажи мне про свое начало,
  Как в ночах кипела цвета страсть,
  Как случайным путникам давала,
  Что могла, в объятиях рвалась.
  
  Зрела ты, да время не приспело.
  Знать бы, жарких дней не торопя...
  Истомясь изнемогало тело
  В безнадежных поисках себя.
  
  Но природы вечная работа
  День и ночь вершилась над тобой,
  Чтоб из токов крови, слез и пота
  Ягодами вспыхнула любовь.
  
  И за лето, что промчалось мимо,
  Не судьбой, а ожиданьем лишь,
  Ты, пылающая и неопалимая,
  Сладко-страстной ягодой горчишь.
  
  Нить
  
  Ты пела о своей любви.
  Нить рукоделия тревожа.
  А мир осенний мерил дни
  Скупей и строже.
  
  Бесснежья мертвенный извод.
  Сухой наждак, палящий душу.
  И я, все зная наперед,
  Был вынужден смотреть и слушать.
  
  Ты пела: "Я тебя люблю",
  В тон голосу иглы наитье...
  Был голос чист, но по шитью
  Шла ложь неистребимой нитью.
  
  Бессилье ярости - как в детстве.
  Решала - ластиться? крушить?
  Мир замирал... И, наконец-то,
  Снежинки шли,
  
  Шли вертикально, как на нить
  Нанизанные по неволе.
  И надо было снова жить.
  До новой лжи, до новой боли.
  
  * * *
  
  Не клянись, не клонись, как трава.
  Клятв любви я наслушался вдоволь.
  Просвистев над постельной юдолью,
  В преисподнюю мчались слова.
  
  Что страшнее раскаянья дрожь,
  Или праведной ревности глыба?
  Баба врет, - словно плавает рыба.
  Ибо, правда, у них та же ложь.
  
  Помолчи. Я ведь не помогу
  В сетях жизни угадывать бреши.
  Будет день - бедной рыбой забьешься
  На измены сухом берегу.
  
  Вот тогда и настанет пора
  Клятв и слов поворачивать реки.
  Что ты шепчешь: навеки, навеки...
  Волос - долог, а век - до утра.
  
  * * *
  
  Путь отрезан - ночь легла Мегерой.
  Не вернуться и не стать другим...
  Как меня любили! Высшей мерой
  Отмерял я самым дорогим.
  
  В раж впадал, юродствовал, как в сценке.
  Ревность пыток, подозрений дрожь.
  Чувства, превращенные в застенки,
  Месиво допросов: правда? ложь?
  
  Не скрипела ночью половица,
  Камень впитывал последние шаги их.
  Я терял счастливых по темницам,
  Самых верных, самых дорогих.
  
  Лунный вакуум липнет к изголовью,
  Тянет, тянет душу из груди...
  Конопатый?! - Я забрызган кровью
  Золотой
  Загубленной любви.
  
  ***
  От иллюзий вылечат друзья.
  Истина пребудет за провидцами.
  Цезарь, Цезарь, первым быть нельзя
  Даже в самой маленькой провинции.
  
  И что Мир, что Рим, чем глуше глушь,
  Неотвязней голоса утробы,
  Безысходней отупенье душ
  От гордыни, зависти и злобы.
  
  Удивленья больше чем обиды:
  "Брут, и ты?" - Благодари друзей
  За внезапность. Мартовские иды.
  И Сенат замрет как Колизей.
  
  Тогой закрываешься, немея.
  Вот он страх, рядившийся в любовь.
  "Аве, Цезарь!" - Статую Помпея
  Обагряет жертвенная кровь.
  
  Холст. Масло. Жизнь.
  
  Равнин голоса проливные
  Сливаются в жатвы венец -
  Охапкой цветы полевые,
  Да, вазой - гончарный горнец.
  
  Замри! - И сторожко, и чутко,
  У стыка двух рубленных стен,
  Притих, на березовой чурке,
  В цветах замоложенный, день.
  
  Искавшая к истине броду -
  Ступай! Но, забывши дышать,
  Глядится на холст, словно в воду,
  Себя узнавая, душа.
  
  Что видишь? Сквозь всполохи боли
  Отмерянный Господом свет, -
  Всем летом уржумского поля
  Бушует мятежный букет.
  
  Сквозь таволгу шинчаланшудо,
  Кипрей, кровохлебка, дурман.
  Тенями сквозит из-под спуда
  Вселенная в жаркий проран.
  
  И благовест цвета стоглаво
  Звучит во всей жизни страну.
  За первой любови потраву,
  За пажить измен, за стерню.
  
  Звучит, торжествуя во славу
  Тех, кто не преступит уже,
  Тех женщин, высоких как травы,
  Поднявшихся вровень душе.
  
  И этой же кисти размахом
  Предсказано: в некие дни
  Взойдет над березовой плахой
  Смятенное лето судьбы.
  
  Сынам, сберегающим память,
  Даст право начаться с листа,
  Весь цвет побелившая заметь
  На масляном масле холста.
  
  Но символом вечного круга,
  Пусть даже за белым ни зги,
  Пребудут и плаха, и угол,
  Несломленный угол избы.
  
  * * *
  
  В будни, в праздники - нераздельные -
  Жили-были бы счастливо... Но,
  Обменяться крестами нательными,
  А не кольцами нам суждено.
  
  И, когда душу холодом выбелит,
  Боль подступит из самых глубин, -
  Мной подаренную, Библию,
  Почитай.
  Это все о Любви.
  
  Смиренная любовь
  
  Осенние зябнут поля.
  Ночной, исчезающей тенью.
  К утру поседеет земля
  В ознобе прозренья.
  
  Осенние думы, струясь,
  Замрут, воплощая безгласность.
  И вот уж - не слякоть и грязь,
  Но, - четкость и ясность.
  
  Живи, покидать не спеша,
  Ни кров, ни небесную кровлю.
  И пусть серебрится душа
  Смиренной любовью.
  
  Береженый хлеб
  
  Пасхи золотая синева.
  Дар приму от нищенки убогой.
  И с тех пор как данное от Бога
  Берегу сухарик и слова:
  
  "Радуйся! Воскресло Жизни Чадо!
  Не побрезгуй, милый человек,
  Свежий ситник - ежедень и сладок,
  Береженый хлебушек - весь век".
  
  
  Господом подсказанная мера,
  Ревностно хранимое во дни,
  Радость моя первая и вера -
  Береженый хлебушек Любви.
  
  Горохово
  
  Русь незрима. В чине страстотерпцев
  Наши села скрыты от врага.
  Прохожу и задеваю сердцем
  Камень стен. Тесны Твои врата...
  
  Нет села? Но как тогда, упрямо
  Умудрилась быть, и не пропасть,
  Между колокольницей и храмом
  К роднику ведущая тропа?
  
  Лествицей акафистною внидешь
  В мир, где паче светлого светло,
  И из трав проступит Вятский Китеж
  До поры незримое село.
  
  Скрытое от взора, словно в схиме,
  В подвиге смирения высокого.
  И живет, и помнит свое имя
  Богом нареченное - Горохово.
  
  Крестный ход
   Владимиру Крупину
  За крестом по горестной Отчизне...
  Краткий отдых. Тихо и светло.
  Здесь, когда-то радовалось жизни
  Русское исконное село.
  
  Здесь, где в травах не найти дорогу,
  Жили, и умели, и могли.
  И седьмой день посвящали Богу,
  И святой источник берегли.
  
  Тихо и светло. Свершилась драма -
  Боль России и судьба ее, -
  Нет следа? Но помнит остов храма,
  Помнит время прежнее свое.
  
  И его трепали те же грозы.
  Тракторок усиленно пыхтел.
  Тщетно. - Мочевиной и навозом
  Завалили Радости Придел.
  
  Как они глумились над Великим!
  Словно из утробы светлый плод,
  Все скребли, все выскребали Лики,
  Оборвать, пытаясь, русский род.
  
  Пыжились. Но удержал Спаситель.
  Урезонил хамские дела.
  Выстояла Радости обитель -
  До сих пор жива душа села.
  
  Вдруг услышу между вещих строчек,
  Тающих, в божественной тиши, -
  Сердце ли? - Святой Воды источник -
  Бьется. Не сумели заглушить!
  
  И тогда увижу; здесь, - впервые:
  Не простор, что полонен травой, -
  Светлый образ нынешней России,
  Православной, все же, и - живой...
  
  Значит рано сдаваться ночи.
  Да и дел-то соберешь в горсти -
  Возродить Живой Воды источник,
  Храм расчистить, Родину спасти.
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"