Робин Бобин Барабеков

рассказ

- Сдава-а-айтесь! Вам не-е-екуда бежа-а-а-м-у-у-ть!

Барабеков съежился.

Туман висел между голыми осинками, уже в пяти шагах ни черта было не разобрать, но басовитый рев, казалось, доносился сразу со всех сторон. И был он столь подавляющим и мучительно-кошмарным, что хотелось зажать уши руками и ввинтиться в почерневшую прошлогоднюю листву.

- Мы не бу-у-удем нака-а-азывать, мы вас нако-о-ормим!

Кричала, судя по голосу, дядьвасина корова. Ее это было мыканье, ее слюнявая пасть разевалась, оглашая редкий лесок членораздельной речью.

Леха с Терёшек (в далекой прошлой жизни виделись как-то на ремстанции) потянул Барабекова за рукав, махнул: отползаем! Николай заспешил, запятился на карачках в холодный овраг.

Склон насквозь пропитался талой водой. Колени и локти скользили по сочащейся водой прели, бледный мох расползался под пальцами, не давая опоры. В конце концов Барабеков просто сполз вниз, оставляя за собой глубокую борозду. Вот Алексей, тот удержался, распластавшись лягушкой.

- Сюда, - махнул Кирьян Полуянов, стоя по щиколотку в ржавом ручье. - Никого больше не видели?

Николай мотнул головой.

- Тогда валим быстрей, пока они собак не послали!

Собаки! О собаках Барабеков и забыл.

Все под коровами да под коровами, мирными в ранешнее-то время. Они и сейчас не так злобивы, если слушаться и рта лишний раз не раскрывать. Но если тупить начнешь или от работы отлынивать - пеняй на себя. Анна Селиванова, мир праху ее, как упала в грязь, услышав "Пади!", так и лежала до самого конца. Только булькала нутром, пока Пегая ее топтала, зверея от собственной силы и непротивления жертвы.

А ведь есть и собаки - почитай, в каждом дворе по доброй псине держали, а кто и по две. Сейчас, понятное дело, ушли они из деревни, караульную службу несут, границу охраняют, но позвать их - секундное дело, услышать коров они смогут на любом расстоянии. Вопрос лишь в том, сколько им времени понадобится, чтоб отдельную стаю сбить, да сюда подогнать...

- Да быстрее же! - крикнул Киря.

Потом прошлепал мимо Барабекова и, подпрыгнув, сдернул осторожничающего Леху за штаны. Шум, всплеск. Готово. Все в ручье.

Николай посторонился. Кирьян за шкирку протащил смешно перебирающего руками Леху за собой.

- Ну же!

Так и пошли. Полуянов - первым, терёшкинец - в середине, Барабеков - замыкающим.

Лучше всех было, конечно, Кирьяну. Кирзачи у него были короткие, сильно не доставали колена, но зато крепкие. Плюс дорогая "аляска" с отороченным натуральным мехом капюшоном, вязаная шапка на голове - одет он был подходяще для середины апреля, ничего не скажешь. И даже Леха в зеленых широкогорлых резинках и черной болоньевой куртке выглядел уместнее в сумрачном овраге, в середине болотистого ручья, чем Барабеков. Дядьвасина промасленная телогрейка, первой попавшаяся под руку и наброшенная поверх футболки, домашние джинсы с обильной вентиляцией на бедрах, разбитые кроссовки - вот и вся экипировка. Никто ведь не сказал, что погонят в Криводановку, лишь: "Всем одеться и собраться перед клубом", - других пояснений не было.

- Леха! - окликнул он идущего впереди.

Тот оглянулся, но только дернул плечом, даже шаг не замедлил. Однако, Николай не собирался отставать.

- Леха, а ты-то как у нас оказался?

- Потом!

- Не, погоди! - Барабеков чуть подбежал, брызгая водой. - Мы с Кирюхой - понятно, мы местные, но тебя-то за десять верст за каким чертом в Ильичовку притащило?

- Да отстань ты! - он тоже убыстрил шаг, приблизившись к ровно шагающему впереди Полуянову.

- Ты поди-кась, под Танюху Маслову приехал клин бить? - не утерпел, позлорадствовал Николай. - А тут тебе полный облом с революцией в полный рост!

Кирьян резко остановился - так, что Алексей с разгона ткнулся в него грудью.

- Тебе чего надо? - прошипел Полуянов, обратив к Барабекову свой прищур. - У тебя от жопы отлегло, так решил своими деревенскими разборками заняться? Самое время, посчитал, так?

- Да ты чо? - отшатнулся Николай. - Мне чо, и спросить нельзя?

- Ты вот здесь спроси! - Полуянов шлепнул себя раскрытой ладонью в лоб. - Вот здесь спроси, сопля: где теперь та Танюха Маслова, за которую ты с Лехи ответа требуешь, и где сам ты теперь, молодой да звонкий! Не ныкаешься ли по кустам и оврагам от овец с коровами?

- Уж и спросить нельзя... - примирительно сказал Барабеков. - Я, чо, не понимаю?

- Понимаешь, мля...

После краткой стычки они прошли еще с километр. Овражек изгибался, принимая в себя все новые и новые ложбинки, ручей наполнялся талой водой, и вскоре идти по нему стало невмочь. Зачерпнув голенищем холодной воды, Полуянов взял правей и с того места брел уже с краешку, где на бережке - хоть и неловко говорить о береге ручья - отложились слоем облетевшие ветки с нанесенной поверх листвой.

Вскоре попалось вывороченная с корнем береза. Когда-то росла она себе на склоне оврага, с трудом удерживая равновесие, а по этой шалой весне и рухнула макушкой в ручей, усеяв все вокруг ломкими сучьями.

- Отдохнем, - буркнул Кирьян, первым забираясь под дерево и примащиваясь на ветку потолще.

- Черт, были бы спички - костерок разожгли бы, согрелись, - замечтал Леха, падая рядом и пряча красные от воды и холода руки в рукава нейлоновой куртки.

- Я тебе дам, костерок, - заметил Полуянов. - Звери за несколько километров дым чуют!

- С-скоты! - с чувством сказал Барабеков.

- Известно, скоты! - поддержал, моргая, Леха. - Потому и скоты, что звери!

- Я не о них, - пояснил Барабеков. - Я о "зеленых", что погань эту придумали - прионы.

- А ты что о них знаешь? - заинтересовался Полуянов.

Леха же сидел молча, навалившись грудью на колени и поджав под нее руки. Этот поворот беседы, похоже, его не интересовал.

- О "зеленых"? Да все знаю! Они ж при мне по дворам ходили, конфетами зверей кормили. Чо я, не видел? Слепой совсем?

- А чего ж, если такой умный и не слепой, вопрос им не задал, харю не начистил? - усмехнулся Полуянов. - К моему двору, вот только подошли, увидели, как я на крыльце курки взвожу, так сразу и отвалили.

Крыть было нечем, потому Барабеков ответил в сторону и, вроде как самому себе, глухо.

- Ты крутой, бля... Фермер... К тебе из района приезжают - ты их на куях домой отправляешь! А чо я, чо дядя Вася - мы простые, мы чай по два раза завариваем... Нам не с руки с начальством ссориться - себе дороже выйдет!

- Вот потому об вас обо всех и ноги вытирают, что вы половиками прикинулись, под ноги стелитесь! - процедил Полуянов. - Вас, таких здоровых и не до конца упитых, миллионов тридцать наберется - хватит еще одному Гитлеру хребет сломить, да тямы нету оторвать жопу от лавки. Ты, что такое прионы, слышал?

- Прионы-пионы... Думать мне нехрена, кроме как об этой ерунде! - пытался отбояриться Барабеков.

- Щегол! Алексей! - обратился Полуянов к третьему беглецу. - А ты что знаешь?

- Да читал чо-то...

- Читал он! Прионы - та самая хрень, от которой коровье бешенство развивается! Не обычное бешенство, которое еще "водобоязнью" кличут, а именно коровье. В Европе лет десять назад на ушах стояли, запреты на английскую говядину вводили.

- Так что, в Англии уже было, как у нас сейчас? - оживился Леха.

- Было, да совсем не такое. Видать, "гринписовцы" чего-то намудрили в своих лабораториях. Они ж головастые ребята, только мозги не в ту сторону повернуты.

- А чего они хотели, Киря? - спросил Барабеков, понимая, что от него, наконец, отстали, и Полуянову самому захотелось высказаться.

- Киря... Кирилл Владимирович меня зовут!

- Да? - растерялся Николай. - А мы привыкли как-то: Киря, да Кирюха...

- Киром меня друзья питерские звали, а где Кир - там и Киря. Это здесь уже до Кирьяна довели, на посконный лад.

- Хорошо... Кирилл... - смирился Барабеков. - Так чего "зеленые" хотели? Сам чо думаешь?

- Думаю, зла они точно не хотели. Пожелания были, которыми известно куда дорога мостится... - Полуянов быстро взглянул на Николая, с сожалением убедившись, что тот его фразы не понял. - Рассчитывали из нас вегетарианцев сделать, от охоты да от забоя скота отвадить. Мол, если зверь с тобой на человеческом языке изъясняться будет - рука на него не поднимется.

- Ну, и? - встрял Леха. - Я и без того ни одной животины не обидел. Кошки дома не переводятся, собаку не пнул ни разу!

- Вот-вот, - поддакнул Кирилл. - Все так и думают: кто, мол, в чем и виноват, но я-то белый и пушистый! А гуляш из телятины ни разу не пробовал? А в фарш пельменный свинину не крутил? Или, может быть, всю жизнь в таких резинках... - он кивнул на Лехины сапоги, - ...пробегал, не довелось по крайней бедности кожаной обуви нашивать?

Терёшкинец промолчал. Спорить было не о чем.

- Не знаю уж, - продолжил Полуянов, - о чем они там своими головами думали, а только вышло у них, к сожалению, много круче. Звери и без того друг друга без слов понимали, настроение угадывали, а когда у них интеллект в одночасье прорезался, так они вроде как единым целым сделались, оказались связаны между собой. И что одна корова у себя в голове имела, а другая собака о хозяевах выучила - всем доступно стало.

- Телепатия, вроде?

- Да хрен его знает, - сердито ответил Полуянов, - телепатия, резонанс... Они и речью между собой пользуются, лишь когда об отвлеченном пытаются сообщить, об общих понятиях. Ну, или уж нам приказ отдать - мы-то их без слов не понимаем. А уж без нас, ясен пень, и им не жить.

- Это с чего ты взял? - не понял Барабеков.

- Да просто все, как два пальца об асфальт! Гринписовцы хотели дать животным разум для самозащиты - отстаивать свою, так сказать, свободу и независимость. Только если есть возможность, возникает вопрос и права. Кто им может гарантировать, что человек по собственной воле от звания царя природы откажется, перестанет скот на мясо бить, да шкуры драть? Это одним высоколобым могло показаться, что мирный протест - единственный выход для животных, всё, на что их интеллект сподобится. А они ведь проще привыкли думать, рациональней, они душевными муками себя не изнуряют. Потому сразу дотумкали, что лучшее средство обороны - нападение. Взять власть над человеком, поставить под контроль, заставить трудиться - единственный способ обезопасить себя от всех его действий, подавить сопротивление в зародыше.

- Сами посудите, - наклонился к ним Полуянов, выставив сухое длинноносое лицо, обветренное и смуглое от постоянного пребывания под открытым небом, - коровам на зиму сено заготовить нужно? Нужно. А кто это сможет сделать, сами они, что ли? И картошку со свеклой для свиней, и овес лошадям - для всего руки нужны, инструменты, механизмы. И хранилища нужны, да хоть ямы силосные! Потому в полной ликвидации людей они никак не могут быть заинтересованы: сколько-то нас нужно, чтоб их обслуживать, и чего-то они и нам должны выделить, чтоб мы от холода и голода с болезнями не передохли. Как-то извернуться из этой ситуёвины нужно, только ни хрена я им помогать не буду и вкалывать на них не стану - хватит, нагорбатился на дядю в своей жизни!

- Все, - оборвал Полуянов свой монолог, - хватит лясы точить, пора дальше двигать! - Он встал, расправил залипшие в паху штаны, двинулся к ручью. На ходу скользнув ладонью по березовой тонкой ветке, сорвал несколько почек, словно семечки бросил их в рот.

Подглядевшему это вороватое движение, Барабекову захотелось вдруг пошутить, проблеять, например, знаменитую фразу из "Джентльменов удачи": "А в тюрьме сейчас ужин! Макароны!" Но удержался. Горькая вышла бы шутка. Ведь вторые сутки не жрамши: день перед клубом проторчали, ночь провели внутри, сбившись по углам темного фойе и согревая пахнувший резиной линолеум собственными ягодицами. А утром их погнали в Криводановку. Зачем, для какой надобности - кто их, животин, разберет?

Вдруг мысль, уже несколько часов бродившая в голове, оформилась в безупречный кристалл. Николай рванулся вперед, обгоняя Леху.

- Слушай, Кирилл, а ведь хренотень выходит!

- Тот оглянулся через плечо, но шага не укоротил.

- Чего?

- Не могут, говорю, звери разговаривать!

- Совсем не могут? - хмыкнул Полуянов.

- Совсем! - Барабеков шел теперь с ним вровень, даже на мокрые до колен ноги перестал обращать внимание. - Нам еще в школе учителка говорила, что у них гортань по-другому устроена, связки голосовые, язык...

- Попугаи с воронами, выходит, не знают об этом, - заметил Кирилл. - Учителки у них не было, поэтому говорят, как могут!

- Я ж не об том... - растерялся Николай. - Я ж серьезно!

- А если серьезно, камрад, то вопрос о животной речи открыт до сих пор. Проблема, видишь ли, не в том, что звери или птицы не могут общаться - общаться они могут, с этим никто и не спорит. Проблема в том, что человек их речь понять не в состоянии. Был не в состоянии, - поправился Полуянов. - Эмоции мог определить. Недаром же говорят: "жалобное мяуканье", "рассерженный лай", "призывное ржанье" - общий смысл мы угадывали, а конкретное содержание - нет. Теперь представь, что смысл сообщения звери тебе прямо в голову передают...

- Взглядом?

- Вряд ли, - качнул головой Полуянов. - Взгляд у них - вроде прицела, чтоб наверняка дошло, а звук - волна, траектория... Вот скажи, - оживился Кирилл, будто его только что озарило, - ты как их слышишь?

- Хорошо, - ответил Николай и, вспомнив низкое мыканье коров, передернул плечами. - Даже слишком хорошо!

- Да не о том речь, - оборвал его Полуянов. - Человеческое было произношение, или животное?

- Всяко, животное! Овцы мекали, коровы мычали!

- Ну вот! Это и доказывает, что звуки они издают прежние, природные, а в слова они превращаются уже в нашей голове, - Кирилл ткнул себя ладонью в лоб, - в мозгах переводятся!

Разговор требовалось обдумать, но Полуянов не дал.

- Так, парни, - остановился он. - Отсюда я местность хорошо знаю. Вон ту кривую березу видите? - он ткнул рукой вперед, где примерно в полукилометре высилось согнутое штыком дерево.

- И чо?

- Хрен через плечо, - беззлобно ответил Кирилл. - Там дорога идет на Ивановы Выселки. Пару часов потопать, и будет нам счастье: двери, крыша над головой, может, и прибарахлимся чем. Хоть и брошенная деревенька, но скарбу в ней хватает - чего-нибудь, да подыщем.

- Чего, например?

Полуянов недоуменно глянул на спросившего его Лёху, нагнулся и вытянул из голенища отвертку - длинную, с рифленой пластмассовой рукояткой.

- Вот такой "струмент" нам бы не помешал, а вилы найдем - вообще кайф!

- Вот же ж... - только и нашелся сказать Барабеков.

Отвертка в руке Кирилла была не инструментом - оружием, да он этого и не скрывал, плотно сжав рукоять и выпустив вперед и вверх стальное жало. Пусть оно было не столь приспособлено для убийства, как лагерная заточка, но дырку в боку могло проделать не менее успешно. Оставалось лишь гадать, каким образом отвертка не оказалась в безобразной куче на заднем дворе мартиросяновского продмага, вместе с топорами, ножами, вилами и разнокалиберными ружьями, снесенными под собачью охрану по первому же требованию животных.

- Ты как это? - спросил, наконец, Николай, показывая взглядом на инструмент.

- А так! - сплюнул Полуянов. - Я, голубы мои, закалку-то репортерскую имею - не всегда фермером был... Да и прямо скажу, что в Питере среди людей не только крыс со свиньями, но и волков, и псов хозяйских хватает, да и тигры саблезубые встречаются. А доводилось мне пару раз с такими динозаврами разговоры разговаривать, что их в пору в "Зоологическом" на Университетской выставлять и деньги за просмотр требовать. И потому лапшу на уши я сам умею вешать профессионально, не этим... - он криво усмехнулся и показал подбородком туда, откуда они шли, - ...со мной тягаться. Для меня, - продолжил он, - любая фраза, начинающаяся с "нужно" - красная лампочка, сигнал тревоги. Кому нужно? - позвольте спросить. - Мне или вам? А с какого хрена, - если нужно вам, - лично я должен напрягаться или ужиматься? Общества "вообще" не существует, как не существует "вообще" добра и зла - они всегда по отношению к кому-то или чему-то. Вот и растолкуйте мне "за" и "против", потратьте свое драгоценное время. А не хотите, считаете ниже своего достоинства, так я не задерживаю: гуляйте лесом, а у меня своих делов хватает!

Кирилл резко повернулся и снова зашагал по берегу ручья, но надолго запала не хватило.

Они останавливались все чаще, но короткие привалы сил не прибавляли. Голод не чувствовался, уступив место полуобморочной слабости.

- Все, не могу больше... - ноги Лехи вдруг подломились, и он уселся прямо в ручей.

Кирьян пару шагов отшлепал, обернулся.

- Вставай, парень!

- Не могу. Пять минут - дух перевести!

- Вставай!

Полуянов ничего не объяснял, не пытался упрашивать, просто хлюпнул назад кирзачами, без злобы, но сильно двинув отставшего в бок.

- Встал, говорю!

Алексей скрючился, повалился в воду. В обтянутую мокрой болоньей спину Кирьян пинать не стал.

- Вставай, - повторил он устало. - Час продержаться нужно. Скоро на месте будем - там отсидимся. Здесь мы прыщом на лбу: был бы еще нормальный лес, а тут одно недоразумение! Вот-вот овраг кончится, поднимемся, будет старая дорога, а там и Выселки. Переночуем хоть под дырявой, но крышей.

- Знаю деревеньку, - буркнул Леха. - Идите вдвоем пока. Отдохну десять минут и догоню.

Полуянов проговорил, опустив голову:

- Не зди... И Выселок ты не знаешь, и догонять нас не собираешься. Назад ползти намылился, животинам за горсть пшена продаваться. Думаешь, если в толпу забиться да перекантоваться с недельку, то все само и утрясется - либо власти очухаются, либо четвероногие взад поглупеют и в стойла вернутся. Да ты обернись, в глаза мне посмотри, сучонок недоразвитый! Не буду бить, не ссы!

Барабеков предпочел бы не видеть их и не слышать. Кирилл вбивал слова в Леху, но, казалось, и в него тоже. Потому как он тоже хотел жрать, и за горсть разваренного несоленого пшена, кажется, все на свете бы отдал. Даже за возможность полежать, свернувшись калачиком, в яме на влажных прошлогодних листьях. Лишь бы отдохнуть чутка, согреться - пусть напоследок...

- Так вынужден разочаровать тебя, голуба, - продолжал Полуянов нотацию, - никому мы, нахрен, не нужны, и никто сюда ни десантников, ни, тем более, танков не пошлет - со зверюшками-то воевать! Ни нефтяных скважин здесь нет, ни газопроводов, ни черноземов - одна говняная земля, разваленные коровники да брошенные деревни. И Москве проще с местными властями договориться, не формальными, а реальными - хоть с бандитами, хоть с псами и быками - лишь бы народишко в узде держать. Оно и дешевле будет, и быстрей, и надежней... Второй месяц уже, второй - мы!.. А они?..

- Я... все равно... Я лучше со всеми, - всхлипнул Алексей. - Всех не перетопчут!

- Эт точно, всех - нет, - согласился Кирилл, - кого-то на развод оставят. Может, и тебя - если жрать просить не будешь и в работе хребта не пощадишь. Да только жидкий ты, дохлый, а в шестерках - принести-унести - думаю, скоты не нуждаются.

Леха смолчал.

- Да и хрен с тобой, - плюнул Полуянов. - Хочешь в дерьме жить и в дерьме подохнуть - твое дело. Что я, бля, Иисус, в самом деле, - за чужую душу биться? На хер бы ты мне сдался!

Он круто повернулся и двинулся на Барабекова.

- Может, тоже с ним?

- Нет, - мертвыми губами ответил тот. - Я с тобой!

После того они долго не произносили ни слова, шли молча и, как показалось Николаю, много быстрей.

Кирилл и вправду знал эти места. Склоны оврага понижались, ручей становился все шире, пока не превратился в маленькую речку. Они взяли вправо и через пару сотен шагов выбрались на едва угадываемую дорогу, огибавшую проросшее березняком бывшее колхозное поле, а там на горизонте зачернели и домики.

- И все-таки, - спросил вдруг Николай, не выдержав, - чего дальше-то делать? Не сейчас, - пояснил он, поймав недоуменный взгляд Полуянова, - а вообще, в целом? Не может же так все и остаться!

- Почему не может? - без тени усмешки ответил Кирилл. - Запросто может! Не вечно, но вполне себе долго: месяцы, годы даже. Народ у нас послушный, ему так долго в лоб да по ушам молотили, что он единственному научился - голову втягивать при малейшей опасности, наподобие черепахи, да дохлым прикидываться. Кто-то, вроде нас, может, и сбежать удумает, ну а самые хитрожопые уже сейчас маракуют, как из этого выгоду приобресть...

- Какая здесь выгода?

- Пока не знаю, - пожал плечами Полуянов. - Но и в 41-м были ловкачи карьерку сделать, да карман набить, а тогда с этим дело построже обстояло - могли и шлепнуть! Знаешь, - продолжил Кирилл, молча отшагав десяток метров, - есть такое выражение: не можешь противостоять - возглавь!

- Как это?

- Вот и я поначалу голову ломал, как бы умудриться... А потом понял, что всё - чушь, красивенький прикид на предательской подкладке. Ведь чтобы реально возглавить, сначала нужно к ним переметнуться, своим заделаться, и лишь потом шажок по шажку наверх проталкиваться. К тому времени волчья шкура, знаешь, как прирастет? Во сне подвывать начнешь!

Они шли еще с минуту, прежде чем Николай спросил снова:

- Ты это что, пошутил - насчет превращения в зверя?

- Ну, уж совсем... - хмыкнул Полуянов. - Коровы остались коровами, овцы - овцами. Внешне и человек будет выглядеть человеком, а вот внутри... Думаю, что влиться в них означает навсегда перестать быть человеком, личностью. Станешь говорящим придатком, органом специального назначения.

- Ты серьезно?

- А чего? Мы же все, по сути, из одного мяса сделаны - и звери, и люди. Если на коров гринписовские пилюли подействовали, то почему на нас не подействуют? Да вообще, я думаю, что если человек все это радикально не закончит, то быть ему в дальнейшем вегетарианцем и мяса говорящих зверей больше не жрать. Они сами не дадут. Или, вернее, Оно не даст - если предположить, что отдельных "поумневших" животных уже нет, а все они...

Тут Кирилл в очередной раз обернулся, проверяя, нет ли за ними погони, и крикнул: "Бежим!"

Мельком брошенного через плечо взгляда хватило, чтоб Николай больше ничего не думал, не спрашивал, не тратил ни секунды времени. Мокрые кроссовки били в холодную землю, коробочки домов мотались под горизонтом, воздух застревал в горле, не успевая ни внутрь, ни наружу, - а позади, некрасиво и как-то вбок занося лапы, но несравнимо быстрее бегущих людей, за ними сворой неслись собаки.

Они почти успели - было рукой подать до дырявой изгороди вокруг крайнего дома. Николай, в своих кроссовках опередивший бухающего кирзачами Полуянова, уже вспарил мысленно, ощутил злорадное: "Что, суки, выкусили?!" - когда услышал сбой в ритме Кирилловых сапог и шум его падения. В следующий миг и сам он с трудом удержался на ногах от сильного толчка в спину.

Их окружили восемь или девять собак различных пород и размеров. Большинство Николаю было незнакомы (да и кто в деревне обращает внимание на лающих из-за каждого забора шавок?), но "кавказца" он опознал безошибочно. Турановский был пес, всю жизнь просидевший на привязи и люто ненавидевший каждого, возымевшего наглость пройти вдоль хозяйского забора. Иродом, что ли его называли? Самая подходящая кличка для этого беспредельщика чуть не в пояс человеку ростом и злобными углями глаз, блестящих из-под опущенных бровей.

- Все. Конец! - дважды коротко рыкнул Ирод, и Барабеков лично убедился, что пес просто не мог произнести этих слов: язык в приоткрывавшейся собачьей пасти почти не двигался. - Хватит! Назад!

- Не слушай его, Коль, - пробормотал Полуянов, поднимающийся медленно и неловко. Он оперся на левый локоть, потом подтянул ноги, толкнулся, сел на корточки, и лишь потом встал во весь рост. - Совсем не слушай. И не смотри в глаза!

Николай и не смотрел. Стоя в нескольких шагах позади товарища, он искоса наблюдал за собаками, пытаясь перевести дыхание и сообразить, с чьей стороны ждать атаки в первую очередь. Ничего, на первый взгляд, страшного в них не было: пара лаек-близняшек, широкогрудых и с хвостами-крендельками, непонятный грязный барбос с дожьими брыльями, но лохматый и коротконогий, молодая немецкая овчарка, жмущаяся к Ироду, болонка-переросток, лобастый уличный пес, похожий на все породы сразу и ни на одну в отдельности...

- Хватит стоять, пошли! - снова рыкнул кавказец.

- Если что, - не обращая на него внимания и не слушая, проговорил Кирилл, - ты к домам прорывайся! Хватай все, что под руку попадет: камень, жердину, штакетину выломай. Хренотень это полная, что мы на пузе теперь должны перед ними ползать, делов-то - говорящие собаки! Мозгов у каждой не прибавилось, а страх перед палкой никуда не делся...

- Молчать! - оскалился Ирод. - Бегом!

- Какой ты борзый! - зло скривился в ответ Полуянов. - А такую штуку ты видел?

Полуянов высунул кулак из рукава "аляски" и крутанул им, блеснув отверточным жалом. Собаки мгновенно отскочили, лишь Ирод остался на месте, вздыбив шерсть на загривке, да державшаяся рядом с ним овчарка припала к земле.

- Оруж-жье! Брось!

- Да куда там! - заявил Полуянов. - Это ключик мой золотой от двери заветной. И шли бы вы своей дорогой, не мешали бы нам ту дверь искать!

- Брось нож-ж! - снова рыкнул кавказец. - Закон - ты и я, без оружья!

- Понял, чего говорит? - чуть обернувшись к стоящему за правым плечом Барабекову, спросил Кирилл. - Предлагает по-честному, один на один, с голыми руками. Как думаешь?

Николай не ответил. Чего тут отвечать? Есть, наверное, люди, что и голыми руками любого пса уделать способны, да только не из таких Полуянов, несмотря на всю свою крутизну, - нет, не из таких.

- А я согласен! - вдруг сказал Кирилл. - Поединок, значит... При одном условии: чтоб на равных - не только я свое шильце брошу, но и ты свои клыки выплюнешь. Идет?

- Р-рви!

В ту же секунду все смешалось в хрипящий, орущий, бешеный клубок. Николай еще успел ухватить взглядом, как Полуянов качнулся назад, подставив пасти Ирода левую руку, и как правой быстро затыкал собаку в бок - дык, дык, дык! - но потом сам лишь крутился, отбиваясь ногами и руками от наседавших на него псов. Их вдруг стало много вокруг, мелькающих оскаленных пастей, и ни по одной он никак не мог попасть прицельно и сильно, зато сами они рвали в клочья полы ватника, и рукава, и мокрые до колен штаны, и раскаленными мгновенными касаниями хватали за икры.

Барабеков сам не заметил, как бросаясь из стороны в сторону и отступая, он отдалился от сбитого с ног Полуянова сначала на десяток шагов, потом еще на десяток, и лишь когда осознал, что атакует-то его единственная собака - тот самый лохматый барбос, а остальные бросили его, окружив рычащим хороводом ворочающегося на земле Кирилла, - только тогда сообразил, что второго шанса может и не быть.

Барбос гнался за ним до самого дома, упорно и безостановочно. Вслед за Николаем проскочил сквозь дыру в ограде, пару раз ухватил клыками за бедра, но в погоне увлекся и последовал за Барабековым даже на покосившееся крыльцо. Вот тут ему досталось: Николай одним рывком отодрал едва удерживаемую парой гвоздей доску, нашитую поперек двери, и отмахнулся от собаки.

- Брось! Пор-рву! - рыкнул пес, чудом увернувшись от удара.

- С-сучара! - выдохнул Барабеков, но когда барбос ринулся в атаку, с бешеным каким-то хрипом норовя ухватить человека за ноги, тот не стал тратить времени.

Дверь открывалась наружу и была не заперта. Проушины для большого навесного замка оставались, а вот самого замка не было - видать, хозяин пожадничал оставлять хорошую вещь на бросаемом доме. Поэтому Николай просто ухватился за кованное кольцо, заменявшего ручку, распахнул дверь и ввалился в сырые и темные сени. Пес, сумевший ухватить его в последний момент за щиколотку, заскреб когтями, пытаясь не дать Барабекову скрыться внутри, но не с его массой это было делать, и барбос лишь волокся за ним по давно некрашеным доскам.

Неизвестно, почему вбитый, вколоченный, казалось бы, в самые хрящи и кости зверя инстинкт самосохранения в этот раз не сработал, не заставил отпустить добычу, ускользавшую в тесную деревянную нору. Может быть, рефлекс преследования оказался сильней, а, возможно, Полуянов оказался прав, и пес целиком отдался исполнению полученного приказа. Но он не разжал челюстей даже когда Николай завопил во весь голос от страха и боли, и лишь всхрипнул от первого удара закрываемой дверью. А потом они кричали уже оба: Барабеков от отчаянного желания превозмочь внезапно нахлынувшую жалость к попавшему в ловушку врагу, и пес, зажатый поперек тела - сразу под ребрами - между косяком и дверью. Он отпустил, наконец, ногу Николая, но теперь уже человек не мог прекратить начатое, и все давил и давил дверью, пока собачий визг не превратился в шипение, а потом еще дважды пнул в горло обвисшее тело, вытолкнул его на крыльцо и едва справился с приржавевшей щеколдой.

Они ждали его снаружи, все шестеро оставшихся псов. Ирода не было - видимо, Полуянов сумел-таки добить его своей отверткой, не сдался сразу.

Собаки держались порознь, метрах в пяти от крыльца, и поведением напоминали обычных деревенских животин: вставали, чесали задними лапами за ушами, выгрызали колтуны между пальцами, то подходили ближе, то отбегали дальше. Иногда опускали нос к самой поверхности и начинали трусцой описывать круги, снова возвращались на старое место и вновь укладывались. Лишь овчарка, утвердившись на дорожке из почти ушедшего в землю кирпича, сохраняла неподвижность. Вздрагивали уши, да изредка вываливался из пасти длинный розовый язык - вот и все изменения. Говорить с Барабековым они не пытались.

В разоренном доме не было ничего, что могло бы сойти за еду. Может когда-то и заваливались за стол сухари, откатывались к плинтусам обломки макаронин, откладывался на подоконник зубок чеснока, но все давно сгнило, поедено тараканами и мышами. Был эмалированный таз со сколами по днищу и с полулитром ржавой воды. Был заварочный чайник с отбитой ручкой, но с сохранившимися цветами на боках - большими, с пятью фиолетовыми лепестками и бордовой сердцевинкой. Как они звались, Николай не знал, но протер красной от холода ладонью и с минуту разглядывал, забыв о ноющем желудке и боли в ногах.

Больше ничего толкового в двух тесных комнатках не было, но вот круглый раскладной стол на прямых ножках и желтые, тронутые понизу плесенью, занавески на окнах в кухне - это да, это могло пригодиться.

Сначала Николай сорвал занавески. Ткань оказалась плотной и упорно не хотела рваться, особенно по краям, где была заложена втрое и прострочена на машинке. Долго он не стал думать, взял давешний чайник с холодной чугунной плиты, отошел на пару шагов от печки и несильно бросил его в кирпичную боковину. С шумом обвалилась отсыревшая глиняная обмазка, заварник развалился на несколько забелевших сколами фрагментов - то, что было нужно.

Агрессивная псина, загнавшая Барабекова в дом и поплатившаяся за это жизнью, искусала его не так уж сильно. Два десятка мелких ранок, разбросанных по голеням и окруженных багрово-синими кровоподтеками, несколько подсохших капель крови - вот и все.

Потом Николай вернулся в комнату и с грохотом перевернул стол. Сквозь задраенные ставнями окна донеслось невнятное рычание, но он не стал обращать на него внимания. Несколько раз пнув по ножке и додавив руками, он вывернул чуть не метровую деревяшку, расщепив ее толстый конец упиравшимся железным болтом-стяжкой. Ничего, ему и так сойдет - не до красоты. Потом собрал все приготовленное и снес к двери, возле которой и сел, привалившись.

Следовало распустить занавески на полотнища типа портянок. Барабеков подпарывал фарфоровым обломком прошитые края, отрывал длинные тесемки, снова подпарывал. Ткань трещала, раздражая собак, и они сначала изредка подгавкивали, требуя: "Молчи! Тише! Стой!", потом вдруг разом сорвались и запрыгали на крыльце, цокая когтями по доскам.

Было здорово неприятно, когда один из псов бросился на дверь - она вздрогнула, лязгнув задвижкой, и у Николая от неожиданности похолодела спина. Впрочем, он сразу вспомнил, что внутрь зверям не ворваться: дом был вполне себе крепкий, ставни замыкались изнутри, а чтоб высадить дверь требовался напор побольше шести собачьих сил. Демонстрируя уверенность, Барабеков пытался просвистеть несколько тактов песенки "Крутится-вертится шарф голубой", но псы совсем взъярились. "Приказ! Приказ! Выйти! Выйти!" - на разные голоса, - кто хрипло, кто звонко - залаяли они. Николай, растерявшись, и впрямь чуть не встал, да вовремя спохватился.

- А, твари! - вспылил он. - Паскуды шерстяные! Вот я выйду сейчас, всем башки поотрываю!

Разозлившись, он вдруг вспомнил народные сказки, где звери тоже поголовно разговаривали - и серые волки, и бурые медведи, и лягушки с Коньками-Горбунками, - но вовсе не были безжалостными к людям, с ними можно было договориться. Не то что с этими... Потом мысль неуправляемо скользнула к детству, в котором окружаемый мир казался одновременно и проще и загадочней, затем выскочила из далекого прошлого к настоящему. Вспомнился Кирилл, очевидно и безвозвратно погибший, хотя смерть его никак не укладывалась в голове, не воспринималась фактом. Ведь Николай только час назад, даже меньше часу, разговаривал с Полуяновым, воспринимал его равным, больше даже - признавал его авторитет и преимущество в уме и жизненном опыте. И вдруг - раз! И дырка в мире на месте человека, никчемный набор остывающих потрохов, костей и мяса в том месте, откуда недавно смотрели глаза, и слышался голос, и кипел процесс, называемый сознанием. Выходит, и сам он, Николай Барабеков, неполных девятнадцати лет отроду, способен вот так бездарно прекратить свое существование, исчезнуть насовсем и абсолютно незаметно для окружающих? Прямо здесь - на затоптанном пыльном полу? Да хрен-то!

Он энергичней заработал непослушно-корявыми пальцами, отрывая лоскуты ткани. Собаки захлебывались лаем, и снова непослушной рыбкой выскользнуло воспоминание о первых, самых трудных школьных классах.

Сейчас не так бросалось в глаза, а в мальчишеском возрасте в нем явно просвечивала восточная дедова кровь: жестким черным волосом с заметным пушком над верхней губой, приподнятыми к вискам уголками глаз. Таких не слишком любят, хоть имя у него было русским, и никаким языком кроме русского он сроду не владел и не пользовался. Тупым Николай не казался, по углам не прятался, так что на "чурку" ни у кого наглости не хватило. А вот пофамильничать, это вполне укладывалось в школьные обычаи, так что с первого и до выпускного класса он честно пробыл для всех Барабеком, - да и сам к тому привык. Стишок же, которым его одно время пытались дразнить, тот самый, известный: "Робин Бобин Барабек скушал сорок человек..." - тот не прилип. Николай не походил на обжору из переводного стишка Чуковского, да и тактику избрал верную: сидеть и улыбаться, наблюдая за кривляниями товарищей. Стишок о Робине Бобине, на его взгляд, вовсе не был обидным: это ж какое здоровье нужно было иметь герою стишка, чтоб сожрать все перечисленное, и испытать лишь тяжесть в желудке! Ведь он, Робин, круче самого Халка должен быть!

Николай хмыкнул, переворошил заготовленные "портянки", остался доволен. "Ро-бин Бо-бин Ба-ра-бек, - начал напевать под нос, - ску-шал со-рок че-ловек..." Собаки за дверью буквально захлебнулись лаем, одна из них, - быть может, та самая молодая овчарка, - принялась остервенело на нее бросаться, шумно дыша высоко над головой Николая. Тот только хмыкнул и затянул громче: "...И корову, и быка, и кривого мясника..." Дальнейшие слова у него в памяти не отложились, но смущаться этого не пристало: на колу мочало - начинай сначала!

"Робин Бобин Барабек! - в полный голос импровизировал Николай, неведомым для себя образом выдергивая из окружающего сумрака сеней размеры и рифмы. - Схряпал восемь псов в обед! И корову, и быка, и свинью, и петуха!" И снова, действуя собакам на нервы: "Робин Бобин Барабек! Заказал себе в обед! Сто кило отборной псины, тонну жареной свинины, и на вертеле гуся, с гречкой в пузе порося..."

А вот есть ему больше не хотелось - хотелось вовсе другого. Будь на его месте Полуянов, тот наверняка подвел бы подо все крепкий базис, проанализировал ситуацию, рассчитал варианты, спланировал тактику. Он мог бы порассуждать о закономерности происходящего, посетовать, что коль скоро возобладал принцип "человек человеку - волк", не стоит удивляться и коровам с овцами, принявшимися воевать с людьми за место под солнцем, право на жизнь и гарантированную кормушку со жратвой.

Будь на месте Николая Полуянов, он мог бы размышлять примерно так. Но Барабеков думал совсем иначе, много быстрей и проще. Ему просто нужно было выжить - не только здесь и сейчас, но завтра и послезавтра, и неделю спустя. Никто не мог этого обеспечить, лишь он один был в ответе за собственную жизнь, и не следовало тратить времени на философские рассуждения, нужно действовать, двигаться, бороться и побеждать.

Он туго обмотал самодельными портянками ноги до колен и закрепил ткань тесемками. Уже хорошо - стало теплее. Еще Николай изготовил два рыхлых матерчатых тючка, набросил на них по паре петель-удавок, с трудом просунул внутрь руки, так что наружу торчали лишь кончики пальцев и кое-как затянул петли. Вышло нечто вроде муфт - желтых, вызывающе-ярких, выглядевших нелепо поверх рукавов ватника. Он очень надеялся, что сразу они не слетят, продержатся хоть пару минут. А больше ему и не надо. В правый "нарукавник" он заправил узкий конец ножки стола и крепко сжал в кулаке. Дубина народной войны - не воровская отвертка-заточка, ее видно издалека и эффект от удара проявляется сразу. Да и собаки любой палки боятся сильнее самых расчудесных ножей с пистолетами. Эх, косу бы ему найти - вот бы пика вышла классная!

Николай, закряхтев, встал, пошатнулся от хлынувшей в голову темноты, отдышался с минуту. Потом, услышав ворчание засуетившихся снаружи собак, потопал ногами. "Барабек!" - крикнул он, и, едва псы снова бросились к порогу, сдвинул щеколду, отступил на шаг и со всей силы вдарил по двери ногой. А потом сам ринулся из дома.

Минуту продолжалась драка, - может, и меньше. Когда, в очередной раз описав полукруг за спину, дубина не столкнулась с летящим на всхрипе телом, Николай потерял равновесие, заплелся ногами и чуть не три метра пробежал боком. С трудом устояв, он оглядел дворик. Победа была безусловной: три пса уже не двигались, овчарка пыталась отползти в сторону на передних лапах, волоча парализованный зад, две собаки еще сучили ногами, но окровавленные головы их были в таком состоянии, что исход был ясен. И тряпки, всюду виднелись разбросанные куски ткани, которыми Николай предохранил от укусов руки и ноги. Картинка...

Лицо было мокрым. Он машинально протер его тылом кисти, поморщился от боли и с оторопью увидел на руке кровь. Даже и не помнил, кто, как и чем его зацепил: слишком быстро все происходило, слишком многое оказалось поставленным на карту, чтоб обращать внимание на сорванный когтями лоскут кожи на щеке. И ведь не все еще закончилось.

- Нормально, - сказал себе Николай. - Нормально, падлы!

И пошел добивать собак, чтоб не мучились. Он ведь человек, не зверь бессовестный.