В той квартире Иван Сергеевич бывал дважды, еще до того как ее заселили. В первый раз - когда бывшая хозяйка начала, наконец, ремонт и наняла бригаду то ли узбеков, то ли таджиков. Он их не различал. Однако, когда в кухне на потолке после трехсуточной долбежки проявилось мокрое пятно, Иван Сергеевич переобулся из тапочек в туфли, поднялся на этаж выше, позвонил и молча отстранил открывшего ему черноглазого человека в строительной робе.
Теперь он понял, что за неимоверный грохот мешал ему читать, смотреть телевизор, спокойно есть и просто жить. Раньше 173-я квартира соответствовала по планировке его собственной, но теперь стена между кухней и залом оказалась полностью снесена, и даже мусор еще не был вынесен, частично оставаясь лежать на полу пыльной от штукатурки кучей, а частично будучи затаренным в пластиковые мешки.
Никакой мебели, конечно, не было. Квартира, как была куплена, так и простояла без отделки пять лет. Посередине бывшей кухни на бетонном полу громоздилось стальное корыто, в котором азиаты мешали раствор. Воду они брали прямо из трубы, подставляя под струю ведра.
--
Кто командир? - спросил Иван Сергеевич стоявшего за спиной человека.
--
Нет начальника, - ответил тот.
На ломанном русском, но и то хлеб, что хоть вообще понимал.
--
Вызывай! - приказал Иван Сергеевич. - Что стоишь, глазами хлопаешь? Я тебя, суку, сейчас по стене размажу, если начальника мне не добудешь! Понял, тля?
Рабочий, наверное, был ни в чем и не виноват. Бригадир сказал: делай так - он и делал как велено. Но столько адреналина было в крови Ивана Сергеевича, что выглядел он страшно. Хоть и не великого роста человек, но в плечах с юности широк, а к пенсии еще и весу набрал под девяносто. Глаза выкатил, аж белые, ноздри раздуваются. Такой, да, мог по стенке размазать, его вчетвером держать пришлось бы, или сразу ломиком по башке бить, потому что по другим местам он в горячке драки и не почувствовал бы.
Азиат метнулся в дальнюю комнату, принес мобильный телефон, древний еще, с черно-белым дисплеем, затыкал пальцем в кнопки. Пролопотал в трубку что-то, послушал, еще поблеял, протянул телефон Ивану Сергеевичу.
--
С кем говорю? - спросил тот с ходу.
--
Я - бригадир. Карен зовут. Что случилось?
Голос в трубке был молодой, бойкий. Акцент чувствовался, но так - на излете.
--
Слушай сюда, Карен! Твои орлы воды на пол в квартире напустили, у меня потолок в кухне промок. Если ты сегодня не нарисуешься на объекте и пистон своим архаровцам не вставишь, я за себя не ручаюсь! Я, на хрен, вызову председателя кооператива, выгоню вас отсюда к чертям собачьим и опломбирую квартиру. А с хозяйки слуплю бабок по полной программе или заставлю мне ремонт в квартире сделать за свой счет. Думаю, ты после этого вообще без штанов останешься. Понял?
Бригадир пытался что-то вставить во время монолога, но Иван Сергеевич ему не дал, договорил до конца.
--
Я понял... - вздохнул Карен в трубку. - Я приеду. Дайте телефон Рафику!
Иван Сергеевич сунул трубку рабочему, повернулся и вышел. Вечером приехал Карен. Убедился в реальности протечки, извинялся, уверял, что больше не повторится. Обещал перебелить, если пятно останется. Не осталось пятна, высохло бесследно.
Второй раз пришлось наносить визит в том же году, но уже осенью, едва отопление дали. Почти та же причина. Случайно взглянул Иван Сергеевич на журчащий в зале стояк и охнул - в том месте, где уходила труба в потолок, снова расплывалось мокрое пятно. Едва ли больше носового платка, но капли уже висели.
Побежал. Звонил-звонил, нет никого. Не продала еще хозяйка квартиру, хоть и шум наверху месяца два как стих. Начал названивать председателю. Еле пробился: то занято, то трубку никто не берет. Описал ситуацию. Давыденко обещал помочь. Ему можно было доверять - полковник бывший, жизнь понимает.
Через час звонок в дверь. Хозяйка с мужем. Самой под пятьдесят, но молодится баба, на шпильках бегает, в короткой норковой шубке. А муженек ее - вовсе никудышный старик. Пиджак с галстуком, ботинки начищены, но ходит еле-еле. Изрядно за семьдесят мужичку, если по морщинам да по одышке судить. Прошли в зал, поохали, позвали с собой. В гости, не в гости, а показать, что скрывать им от Ивана Сергеевича нечего. Готовы, мол, предпринять все усилия для ликвидации аварии.
Да, в первый раз пришлось ему такие хоромы видеть, какие получились из обычной пятикомнатной упэшки. Ну, что зал там был объединен с кухней, Иван Сергеевич еще давеча заметил. Но ведь с тех пор они и еще одну стену снесли - между залом и той комнатой, где у самого Ивана Сергеевича спальня. Да раздолбали перегородку, в полкирпича кладеную, что отделяла длинный коридор от левых жилых комнат. И получился у хозяйки огромаднейший полигон метров в пятьдесят квадратных, о трех окнах и с выходом на лоджию. И гарнитур кухонный уже изготовлен и установлен. И плита в нем с керамической поверхностью (не то, что у Ивана Сергеевича - старая "Лысьва" четырехконфорочная), и машина посудомоечная встроенная.
А самое главное: по всей квартире пол плиткой застелен. Не абы какой, гладкой да скользкой, вроде той, что в ванных да туалетах кладут, а хорошей импортной тяжелой плиткой, чуть шершавой, с выпуклым рельефом. Так и кажется, что во дворике итальянском мощеном стоишь, только цветов в напольных вазах не хватает. Да, замечательный ремонт сделала хозяйка. Полина Андреевна, как выяснилось при знакомстве. А с трубой разобрались тогда. Сантехника вызвали, он и подмотал кран подбегающий. Трубы-то в стену были наглухо заделаны, хорошо хоть, не они протечку дали. А к крану доступ оставлен был, через хитрый смотровой лючок.
Телефонами обменялись с хозяйкой на всякий пожарный. Иван Сергеевич-то к себе ушел, как понял, что наладится все. И часов до одиннадцати вечера все слышал, как цокает наверху Полина Андреевна своими металлическими набойками по плиткам пола. Нервничала, ждала, пока сантехник добро даст, и можно будет домой спокойно ехать.
Телефон ее Ивану Сергеевичу не понадобился - продала хозяйка квартиру месяца через четыре. Новые жильцы в аккурат после Нового Года въехали, в те дурацкие зимние каникулы, которыми одарили российский народ его руководители. Когда и делать дома да на садовых участках нечего по зимнему времени, и работать при этом нельзя. Только есть, пить, да телевизор смотреть. Будто не насмотрелись его за прошлый год.
Проснулся однажды Иван Сергеевич на двуспальной своей кровати, в которой вот уже пятый год одному спать приходилось, и понять ничего не может. Времени не просто за полночь, а под утро уже, часов, однако, пять, хотя темно еще - зимой-то поздно светает. Лежит, сердце заходится, в голове молоточки тум-тум-тум, а понять ничего не может. Ремонт что ли наверху снова начался или случилось что? И грохот и скрип, будто мебель топорами да ломами разбирают.
Ну, а сон-то когда схлынул окончательно, сразу и ясно стало. Любовь там наверху. Пара молодая квартиру купила, с ребеночком маленьким, дочкой. Вот они и выбрали время, когда она уж точно спит, дали себе волю. А диван у них, видать, старый совсем, разбитый. Все девяносто пружин в нем поют и все на разные голоса. Поскрипел-поскрипел диван, женщина постанывать начала, это Ивану Сергеевичу знакомо, не мальчик, чай. Потом в голос закричала, а там и муж ее закряхтел. В последний раз охнули пружины, стихло вроде все. И Иван Сергеевич расслабился. Вот ведь какая закавыка выходит: вроде и не по собственному желанию, а подслушивать приходится.
Шепот какой-то сверху, стук. Вроде как ящик тумбочки выдвинули, а потом назад втолкнули. Что, выходит, и шепот ночью слышно будет? И угораздило же молодых сексодром свой прямо над его спальней разместить! Ведь три комнаты еще у них по правой стороне! Это у него две в пользу соседей по площадке отрезали, из пятерки трешку сделали, а у них сохранились. Они там детскую, наверное, сделали, - догадался Иван Сергеевич. - А сами в зал ушли, чтоб за смежной стенкой не шуметь, дочку не будить. А зал-то у них огромный, плиткой застеленный. Если мебели мало, так эхо появляется, звук как в барабане.
Пошептались-пошептались молодые, поворочались, да по новой начали диван разбивать. На этот раз долго им трудиться пришлось, да с перерывами на смену положений, да с криками на два голоса. Не дослушал Иван Сергеевич до победного конца, задремал снова.
С той поры не стало Ивану Сергеевичу покою. Ведь что интересно: до той первой ночи и не слышал жильцов из 173-й, а после нее - весь день как на иголках. Девчонка молоденькая взяла моду в туфлях по плитке ходить. Каблуками цок-цок над головой, вперед-назад, назад-вперед. А то будто танк по потолку проедет, это, значит, велосипед дочка их трехколесный оседлала, по квартире раскатывает, матери под ногами мешается. И пылесос колесики имеет, дребезжит. И гудит так, что Ивану Сергеевичу без нового визита ясно: здесь у них ковер или палас на полу постелен, здесь звук потише, зато пылесосят дольше. И стиральная машинка, в ванной поставленная, когда после стирки на полоскание выходит, насосом чмокает, воду сливает. А вот вода зашумела, значит, уже пошло полоскание, жди отжима. Сам отжим - отдельная песня. Как в самолете, на полосу опустившемся, двигатели на реверс переводят - гул по всей квартире.
Ну и прочее другое. Слышно, например, как ножом молодая хозяйка по доске стучит. Меленько - лучок режет, крупно - морковку или свеколку. Забабахала от души - отбивными мужа порадовать хочет вечером. Значит, к ночи ближе, если телевизор не заглушит (что вряд ли - его бубнения совсем не разобрать), услышит Иван Сергеевич звон пустой бутылки, убранной по обычаю под стол, а ночью, с высокой вероятностью, жалобные скрипы дивана.
Дочка, опять же, у соседей уж очень нервная. Ночь-полночь, она в рев. Да не просто ревет, а закатывается вся. Мать-то ее почти и не слышно: простучит босыми пятками из комнаты в комнату и бормочет тихо, успокаивает. А девчонка - да, дает жару! Или затеет игрушки на пол бросать. Если мягкие - еще ничего, а вот шарики стеклянные не хотите? Что уж там за шарики, какого черта их ей на ночь в кроватку кладут - выше понимания Ивана Сергеевича, но раскатываются они по плиточному полу далеко и с таким грохотом - мама не горюй!
Прожил так Иван Сергеевич неделю, прожил две. Ритма своего и графика устоявшегося не нарушал: каждый третий день в магазин ходил, ну, там яиц десяток взять, хлеба свежего, молока, колбаски. Много ли пенсионеру нужно для поддержания ненужной жизни в нелюбимом теле? Ксюха пару раз звонила, здоровьем интересовалась, да и вообще - настроением. Ксения, дочка его, замужем уже седьмой год была, тоже дочурку поднимала. По имени матери и назвала, Елизаветой. Еще Петрович звонил, бывший стармех с его теплохода. В гости звал, грозился бутылку выставить и в шахматы обыграть. Но отбрехался Иван Сергеевич, не поехал. Петрович сам на положении приживалки со старшим сыном и семьей евонной живет, куда им еще одного старика в гостях принимать! Наврал, что занят очень, книжку пишет. Название с ходу придумал: "Особенности судовождения в период открытия навигации в низовьях Оби". Во как!
Ну, а полмесяца спустя, раздражаться стал Иван Сергеевич. И достало его не то вовсе, что он соседскую жизнь во всех подробностях изучить вынужден, а то, что подробностей этих ему не хватать стало.
Ну, слышно, как говорят наверху - и что с того? А о чем говорят? Не разобрать ведь слов: бу-бу-бу, да бу-бу-бу. Телевизор смотрят - а какую программу? Может, там что интересное показывают, так и Иван Сергеевич свой "Панасоник" включил бы, попереживал. Ведь из двадцати каналов, если в один момент переключать их подряд, на пятнадцати рекламу кажут. А когда кончится реклама, что пойдет? Газет ведь он не покупал! Года с девяносто третьего, как перестали стенограммы депутатских выступлений печатать. Да и чего их печатать-то сейчас? Нудьё сплошное...
Кстати вспомнил Иван Сергеевич одну статью популярную, в журнале "Наука и жизнь" читанную. Мол, при недостатке информации, поступающей от одних органов чувств, могут компенсаторно развиваться другие органы. И примеры из живой природы. Вот, летучие мыши, чтоб ориентироваться в темноте, ультразвуком предметы определяют, у слепых людей слух развивается, осязание. На ультразвук Иван Сергеевич не рассчитывал, но насчет улучшения слуха - не отказался бы.
Как говорится, слово за слово, кулаком по столу. Портьерами окна завесить не удалось. Жидкие они, света много пропускают. Пришлось съездить в ГУМ, прикупить байковых одеял, да ниток прочных с иголками. Флотская служба, она суровая. Паруса Ивану Сергеевичу шить не приходилось, но штаны починить, или, там, носки подштопать он с армии приучен был.
Заделал, короче, он окна наглухо. Ловко заделал, чтоб в случае острой необходимости снять можно было светомаскировку в двадцать секунд. По часам засекал.
Настала другая жизнь. Попервости трудненько приходилось в полной-то темноте. Нет-нет, да и налетал он то на дверь приоткрытую, то на стул незадвинутый. Походку пришлось поменять. Отныне шаг Ивана Сергеевича стал скользящий, чуть вперевалочку, чтоб равновесия, значит, не потерять, если резко останавливаться придется. Руки только так: одна прямо перед лицом, другая в сторону, смотря с какой стороны стена или шкаф, к примеру. Еще огоньки на технике ориентироваться помогали. На телевизоре лампочка-крохотулька зелененьким светилась, на телефоне мобильном, что на тумбочке рядом с кроватью лежал, голубые цифирки время показывали.
И еще со сном непонятное твориться стало. Сроду не было такой проблемы у Ивана Сергеевича: заснуть и проснуться. Сколько себя помнил, отбой у него происходил в 23-30, подъем в 7-00. Это если не в плаванье, само собой. А тут ничего не мог поделать. В полночь не хочется спать, сам себя принуждаешь. В четыре утра просыпаешься - нет сна ни в одном глазу, хоть тресни! И безделье утомляло. Раньше хоть почитать можно было, телевизор включить-выключить. Теперь и этого нельзя - телевизор звук от соседей глушит, по глазам светом бьет, а книги в кромешной тьме он пока читать не выучился.
От нечего делать придумал он себе забаву, "Игра в тень" называется. Это, если слышишь, как по потолку пятки простучали, то и ты ровно то же делаешь. Главное, не перепутать шаги соседа с соседкой - в этом и соль. Если путать начнешь, ведь в две стороны разрываться придется.
Вот и начал Иван Сергеевич имитировать жизнь, идущую этажом выше. Из спальни по коридору на кухню, там сесть, посидеть (вроде как чаю попить да журнал полистать), потом в зал (сымитировать включение телевизора) и сразу на цыпочках назад в спальню (через коридор приходится обегать - у соседей-то стенки нету, они напрямую ходят, а ему успеть нужно вкруговую).
Дня через три-четыре уже намного легче стало. Глаза притерпелись, тончайшие оттенки темноты воспринимать начали. И тело чувствительным стало, кожа на лбу прямо давление испытывала, если препятствие впереди. Но еще лучше, когда совсем раздетый ходишь, тогда и спиной видеть начинаешь, будто глаза на ней есть. Сейчас Иван Сергеевич, стоя посредине комнаты, мог точно сказать: сзади в полуметре диван, прямо - телевизор на столике, налево в четырех шагах дверь остекленная на балкон, одеялом завешенная, направо дверь двустворчатая.
Со слухом прогресс медленней шел, но Иван Сергеевич ждал, не отчаивался. И правильно сделал, что не прервал эксперимент после первых двух недель - начались-таки изменения.
Проснулся однажды по новой своей привычке в четыре утра, лежал долго, прислушивался. Слышит: мобильник вроде у соседей запиликал. И мелодия знакомая, но рановато для будильника. Обычно-то "Полет шмеля" в семь часов звучал, супруга из постели поднимая, а тут всего пять утра. Однако точно, общая побудка. Заворочались наверху, заскрипели диваном, заговорили, ногами по потолку зашлепали. Сопроводил Иван Сергеевич их по обычным утренним делам: чайник включить, в туалет сходить, умыться. Сам-то ничего такого не делал, чтоб контроль за ситуацией не терять, только имитировал.
Дочка соседская заревела. А кому, спрашивается, охота ни свет ни заря просыпаться? Еле успокоили ее, долго возились с одеванием да причесыванием.
Что за дела? - все мучался Иван Сергеевич. - С чего вдруг такой аврал? Уезжать что ли куда намылились? А куда? Время не отпускное - март на дворе. Был бы май, можно было про заграничные курорты подумать, а раннею-то весной?
Нет, точно сборы идут. Чашками, ложками постучали, на пол тяжелые вещи какие-то ставить да переставлять принялись, на чемоданы или сумки похожие. На слух точно не скажешь, только предположить можно. Коляской детской лязгнули, забубнили о чем-то уже возле самых дверей, обуваясь.
Не удержался Иван Сергеевич, отодвинул краешек одеяла с окна, выглянул в щелку. Уезжали соседи. Ненадолго уезжали, всего-то две сумки в джип японский грузили, да детскую коляску в заднюю дверь, на которой запаска навешана была. Джип мужнин был, здоровый, дизельный. "Ланд Сруизер" - как с недоумением вычитал однажды Иван Сергеевич с нержавеющих иностранных букв. А вторая машина, женина, так и осталась стоять под снегом - новенькая, красная, тоже импортная, но какой марки - не знал он. Зверь на ней, с лапами, прицеплен к радиатору, а сзади абракадабра какая-то написана: "пеугеот". Такого названия Иван Сергеевич в жизни не слышал, да и вообще сомневался, правильно ли разобрал его сквозь темные очки.
Как покинули его соседи, впал он не то в оцепенение, не то в прострацию полную. Жизнь всякий смысл потеряла. Сверху ни единого звука, только что и слышно, что вода в кранах пошумливать на этажах стала, да туалеты заработали. Сидел-сидел, часа два убил, наверное, потом перекусить решил.
От горячей пищи давно Иван Сергеевич отказался. Во-первых, хлопотно уж очень. Это сколько же лишних движений сделать нужно, чтоб яичницу себе, скажем, пожарить, или лапши отварить! А если соседи в это время уйти с кухни захотят? Их проводить до места нужно, а у него вода на плитку сбежать норовит, или масло подгорать начинает. Нет, с этим делом Иван Сергеевич решительно завязал, для полного своего спокойствия. Набрал консервов банок двадцать, преимущественно мясных каш, термос купил трехлитровый, чтоб если уж включать чайник, так хотя бы раз в три дня. Хлеб в холодильнике хранил - трех буханок на две недели хватало. Так что сейчас милое дело: вскрыл баночку почти бесшумно, хлебушка отрезал пару ломтиков, чайку тепленького да сладенького в чашечку - и кушай не спеша, растягивай удовольствие!
Побрился после завтрака. С этим он быстро приловчился - на ощупь и на два раза. Как заявился однажды в магазин по вечернему времени, в темных очках, да с наполовину выбритой верхней губой, наловил усмешек продавщиц, так сразу и начал бриться по новой методике: на черновик по шерсти, на чистовик - против. Хоть какая-то гарантия, что не пропустил ничего, не оставил щетины с пеной.
К десяти часам, когда уж и невмоготу от одиночества стало, вернулись соседи. Не все, правда, дочки с ними не было. Вывод можно сделать, что родителям своим, с той ли, с другой стороны, ребенка подбросили. А к полудню и вовсе все стало ясно, когда голоса громкие сверху послышались, да стук, да по стоякам отопительным лязг пошел. Ремонт, значит, у них затеян оказался, и рабочие были наняты. И что интересно: не было рабочих, ничего не мог Иван Сергеевич из разговоров верхних разобрать, а тут сразу все слышно стало.
Одна тетка так вообще будто в соседней комнате кричала: "Аина! Аина! А в эу оунау эйые оои?" И очень все понятно: "Марина! Марина! А в эту комнату светлые обои?" Это поначалу так Иван Сергеевич определил, что молодую хозяйку Мариной кличут. Это потом, когда муж ее "акой" назвал, поправился: не Мариной соседку звали, а Галиной. Галкой также. Ну, а с самим мужем и вовсе просто. "Аха", это же "Саша" - чего непонятного?
Видел их как-то Иван Сергеевич воочию. Саша этот росту высокого довольно, но худощав, годами едва ли за тридцать. Только и гадать оставалось, откуда у него деньги в таком возрасте и на квартиру пятикомнатную и на две машины заграничных. Но зарабатывал, видать, справлялся. А супруга его и вовсе незначительная: простенькая совсем, шейка-ножки-ручки тоненькие. Ребенка на руках с трудом удерживала, пока муж коляску до лифта тащил. Прямо поразиться можно, как обыкновенно они выглядели днем и какую энергию по ночам тратили. Да еще с полным звуковым сопровождением. Но не даром говорится: в тихом омуте черти водятся. Она ж из опыта народного, пословица, не с бухты-барахты!
Вот с ремонта того и прорезался слух у Ивана Сергеевича. Слышал он тогда и как рулоны обоев на полу раскатывают, и как режут их на полосы, и как кисточкой с клеем по бумаге водят, да под нос себе что-то напевают при этом. И речь явственно разбирать начал, и вполголоса ее понимал и шепотом иногда.
Через четыре дня Галина с Сашей дочурку назад привезли. Да, видно, поменяли свой первоначальный план расселения: кроватку детскую над спальней Ивана Сергеевича поставили, а сами в другие комнаты перебрались. В те, что по правую руку от коридора.
Поначалу показалось, что так даже и лучше: не юноша он уже прыщавого возраста, чтоб через день да каждый день интерес проявлять к ночным упражнениям соседей, но вскоре невмоготу стало. Дочка-то ночами совсем почти не спала. Только к одиннадцати часам ее уторкают, уложат в постельку, да задвинут решеточкой, чтоб, значит, не выпала из кроватки по детской своей подвижности, как она тут же просыпалась, кричать начинала. И снова: пятки Галины по плиткам пола "дум-дум-дум", и голос ее "тш-тш-тш" и "икачка-икачка-икачка"... Что за "икачка"? - пытался догадаться Иван Сергеевич попервости, но потом дошел, додумался. Это ж имя дочкино! То ли Вика ее звали, то ли Ника. И уменьшение от этого - Викачка или Никачка!
Потерпел две таких бессонных ночи Иван Сергеевич, да и перебрался сам в дальнюю комнату, угловую. Без кровати перебрался, только матрац перетащил. Конечно, опять слишком близко к молодой паре, но все-таки поспать часа три-четыре можно. Они ж не всю ночь любовью занимаются, ну пятнадцать минут, двадцать, от силы. И диван старый на хорошую кровать поменяли, не скрипят больше - словно молотком в стену долбят. Но это мелочь по сравнению с детским плачем. Житейское дело.
Как-то раз Ксюха нарисовалась с проверкой. Хорошо хоть позвонила за полчаса до приезда, успел подготовиться. Занавеси с окон снял, прибрал мал-мала на кухне, умылся, причесался.
Явилась дочурка. Нагруженная, как всегда, почище верблюда. Сумка хозяйственная китайской выделки со вкусностями разными, пакет с замороженной курицей. Допрос с порога начала, еще не раздевшись толком.
--
Это что у тебя за новшество? - спросила она, указав на дверь, оклеенную изнутри толстым утеплителем.
Ясное дело, утеплитель толщиной пятьдесят миллиметров, предназначавшийся для бань и саун, на входной железной двери выглядел странно. Особенно, если учесть его ярко-желтый цвет.
--
Да, это... Лифт меня достал! Перестали на ночь отключать его, так до двух часов - туда-сюда, дверями своими стук-стук! Да и детвора по подъезду бегать начала, иногда так разбесится, что просто голова раскалывается!
--
А-а... покачала головой дочь. - А очки нацепил зачем? Глаза болят? Так давай, я тебя к Маринке устрою на консультацию. Может, капель каких выпишет. Покапаешь.
--
Да, нет, - вздохнул Иван Сергеевич. - Глаза так, пересидел перед телевизором немного, да газеты при ночнике читал. Сами пройдут.
Очки, не понравившиеся Ксении, он с трудом отыскал на антресолях. Думал уже, выбросили с прочим старым барахлом при переезде. Ан нет, нашлись. Хорошие еще очки - большие, квадратные, в широкой пластмассовой оправе. В самый раз до магазина сходить, да для таких вот случаев, когда светомаскировку с окон снимать приходится.
Ксюха прошла на кухню, по-хозяйски начала выкладывать снедь на глубокую тарелку, разбирая пирожки на две части.
--
Эти вот с ливером, эти, худенькие - с капустой. Помню, любил ты, со свежей капустой.
--
Ага, - кивнул Иван Сергеевич. - И сейчас люблю. И с ливером тоже люблю.
Его не могла не порадовать дочкина забота, но и тревога о происходящем наверху его полностью не отпускала. Вот он и нервничал: вроде и за Ксенией поухаживать надо, помочь ей чем, и шаги на потолке требовали вмешательства.
--
Что-то не нравишься ты мне, папуленций! - заметила Ксения, когда он в очередной раз дернулся. - Сидишь здесь, как сыч! Совсем в этого... в затворника превратился. Может, к нам все-таки переедешь? Я тебя хоть откормлю маленько. Ты на себя давно в зеркало смотрел? Бледный стал, аж прозрачный! А то, давай, я тебя на обследование устрою через Ларису Борисовну. Она в Диагностическом Центре завотделением уже. Помнишь Ларису Борисовну-то? Глебскую?
--
Помню... Как не помнить! - ответил Иван Сергеевич, хоть сам, ясное дело, никакой Глебской не смог припомнить.
Ксения между делом да за разговором умудрилась распаковать и вымыть курицу, выложить ее на разделочную доску, найти нож большой, сто лет не точеный, но так и не затупившийся. Не чего было им резать Ивану Сергеевичу в последнее время. Забыл уж, когда и готовил мясо.
--
Да что ты морщишься все? - прикрикнула на него дочь. - Я с тобой разговариваю, а ты морщишься, будто противно тебе меня слушать!
--
С чего взяла-то? - испугался Иван Сергеевич, и сам не заметил, как сморщился от пронзительного Ксюхиного голоса.
--
Ой, смотри! - пригрозила ему дочь ножом. - Я с тобой разберусь однажды! Сейчас Лизку вылечу - у нее сопли до полу вторую неделю - и за тебя вплотную возьмусь!
--
Ладно-ладно!
--
Не ладно! Заладил мне тоже: ладно да ладно! В монахи записался, из дому носа не кажешь. Хоть бы для очистки совести ко мне приехал! Внучка деда раз в год по обещанию видит, будто в другом городе живет!
--
Да приеду я, приеду!
--
Вот и приезжай! Чтоб в следующую субботу как штык был! И не вздумай опять гостинцев ей набирать! У нее от конфет шоколадных вся жопа в диатезе была. Она ж удержу не знает - чуть не уследил, уже фантик пустой под ковер заталкивает, следы заметает. И ловко приспособилась, обезьянка, - стул подвинет к кухонному гарнитуру, с него на стол - и давай по шкафам лазить! А у меня же не семь глаз, чтоб и стирать и гладить и полы мыть, да еще за этой стервозиной следить!
Курица была нарезана, куски промыты, сковородка стукнулась о большую конфорку.
--
Масло где у тебя?
--
В холодильнике.
Ксения распахнула дверцу.
--
Сломался что ли?
--
Почему? Морозит! Лампочка только перегорела, все сменить забываю.
Дочь заглянула и в почти пустую, если не считать застывшей в камень четвертушки хлеба, морозилку.
--
Ой, темнишь ты что-то, отец! Две лампочки разом сгорели?
--
Вторая позавчера только, - соврал Иван Сергеевич.
Лампочки он сам снял, чтоб не слепнуть каждый раз от их света после кромешной тьмы квартиры.
--
Ладно, разберешься...
Она потушила курицу с луком, в подливке с добавлением кетчупа, как он любил, отварила лапши, накормила его досыта. Сама только чаю попила, да пару пирожков съела.
--
Ладно, побегу! - начала прощаться, закончив с посудой. - С тобой, конечно, посидеть бы надо, поговорить, да некогда сегодня. Лизку соседке на пару часов подбросила, Марье Трофимовне. Надо еще ей какой-никакой подарок купить за помощь. Хоть тортик махонький. Одна ж кукует, на пенсию тянется.
Они расцеловались, и Ксения ушла.
Он снова заделал все окна наглухо и выключил свет. Слух и кожное зрение восстановились только к вечеру.
Спустя несколько дней он начал слышать малейшие звуки из верхней квартиры. Шорох мокрой тряпки по плитке - это уже казалось очень громким. Плеск воды в ведре, где эту тряпку полоскала и отжимала Галина - оглушающим. Сидя на кухне, он улавливал треск отрываемой от рулончика бумажки в соседском туалете, сопенье Вики, высаженной на горшок, звуки снимаемой на ночь одежды в чужой спальне. Разговоры супругов различались так ясно, что пару раз Иван Сергеевич начал отвечать Галине вместо ее мужа, когда она спрашивала, отварить ли ему пару яиц на завтрак или достаточно бутербродов с сыром к кофе.
Он стал членом их семьи, "уступал" место в туалете, когда соседи, не подозревая о его присутствии внизу, бодро туда вторгались. Ему казалось это неприличным - подслушивать такие интимные подробности, и он покидал облюбованное место, натягивая на ходу штаны.
Иван Сергеевич переживал за маленькую Вику, у которой плохо получалось рисовать (судя по длине тех линий, которые она чертила в альбоме и яростное зачеркивание всего ранее нарисованного через несколько минут). Когда Галина освежала навыки игры на купленной ей мужем пианоле, Иван Сергеевич садился внизу на пол, и представляя, что играет именно он, размахивал руками и шевелил пальцами, изображая прикосновение к клавишам инструмента.
Дважды он целые сутки не ел, потому что семья из 173-й квартиры уезжала. Куда - не известно, но судя по календарю мобильного телефона, это совпадало с выходными днями. Поэтому он предпочел дождаться их возвращения, чтоб поужинать вместе.
Вообще, вопросами еды он особенно не озадачивался. Подъев все скоропортящееся, он и вовсе отключил холодильник - очень уж безобразно тот шумел компрессором. Банки консервов ему хватало на день. Лапшой и так можно было вкусно похрустеть, нечего тратить время на ее приготовление. Хлеб, если сразу нарезать его на мелкие кусочки и высушить, мог храниться очень долго без всяких признаков плесени. Воды он набирал целую ванну, чтоб уж сразу перемучиться с краном и больше его не беспокоить. Да и жажда Ивана Сергеевича не слишком беспокоила. Опять же - меньше пьешь, реже журчишь.
Одна ночь выдалась у него абсолютно без сна. В тот раз у соседей были гости, оставшиеся до утра, тоже молодая пара, сумевшая очень сильно раздражить Ивана Сергеевича даже недолгим своим пребыванием. Во-первых, женщина принципиально не расставалась с туфлями, полсуток глушила его своим расхаживанием по потолку, сбрасыванием их под столом и повторным надеванием. Во-вторых, мужчина, с ней пришедший, очень уж громогласным оказался. Постоянно рассказывал непонятные Ивану Сергеевичу анекдоты и первый над ними смеялся. Ну хоть бы постеснялся, когда неожиданно для всех шумно испортил воздух. Так нет - опять конское ржание!
К часу ночи у них кончились напитки и мужчины отправились на охоту. Управились в пятнадцать минут: магазин в двух кварталах от дома работал круглосуточно. Новое веселье началось, пустые бутылки только так по полу раскатывались. Как еще Вика не проснулась! В тихую-то ночь беспокойно себя вела, а тут целый цирк с оркестром - и хоть бы хны!
Только когда все стихло к восьми утра, Иван Сергеевич смог придремать. Ну а после обеда (снова с анекдотами, хохотом, двиганьем стульев) гости, наконец, уехали.
Через неделю он позвонил Ксении, успокоил ее насчет своего самочувствия, перенес обещанный ей визит на десять дней. Потом еще раз звонил - еще на неделю сдвинул. Сама возможность покинуть привычный Ивану Сергеевичу квартирный мрак казалась нереальной и пугающей.
Услышав очередной упрек дочери в затворничестве, отшутился, но, повесив трубку, задумался. Термин "затворник" показался ему не слишком подходящим, плоским каким-то, поверхностным. Да, он затворился дома, завесил окна, оклеил двери звуконепроницаемым материалом. Но кто он? Сумасшедший? Нет, он прекрасно себя чувствовал, был уверен, что находится в здравом уме и твердой памяти. Просто он выполняет определенную работу, несет бремя самостоятельно принятого на себя долга. Он слушает. Он - послушник.
Иван Сергеевич испытал одновременно и радость и облегчение, дав определение своему образу жизни и тем оправдав его в своих глазах. Он нашел свое призвание, предназначение. Он должен находиться рядом с людьми, живущими над ним, будучи для них незримым. Он - их ангел хранитель, соучастник и сожитель. Он посвящен в их жизнь так, как не посвящен никто из посторонних.
С этим кристально чистым пониманием собственной нелегкой миссии Иван Сергеевич и заснул в ночь на двадцать восьмое апреля две тысячи шестого года.
Открыл же глаза совсем в другом месте, оказавшись лежащим на прозрачном и холодном полу. Кончики пальцев, которыми он ощупал поверхность под собой, его не обманули. Это была та плитка, чуть шершавая и с выпуклыми пятнами, что видел он когда-то в квартире номер 173, у своих соседей сверху. Она была и ее не было. Под ней был чернильной густоты мрак, в котором только уж если сильно приглядеться, можно было различить голубенькие угловатые цифры, показывающие время на его мобильном телефоне.
Ивана Сергеевича тоже не было. Нет, возможно, в его квартире, на его матраце кто-то и лежал, но это был не он - всего лишь труп, избавленный от необходимости вмещать в себя душу. Настоящий же он находился здесь, этажом выше, невидимый и проницаемый.
Иван Сергеевич продолжал слышать своих соседей. Как они одеваются, ходят по комнатам, шумят водой и хлопают крышкой унитаза. Но видеть их он по-прежнему не мог, лишь ощущал мгновенное тепло, когда они проходили сквозь него, обдавая запахом вчерашних духов, геля "Жиллет" после бритья, мятной зубной пасты, пшенной каши, сваренной на молоке.
Он сидел на полу и смотрел вниз, на свою спальню. Он уже знал, что дальше будет. Завтра или послезавтра мобильный телефон разразится неслышной ему трелью, замигает, запереливается голубой и розовой подсветкой кнопок. Потом еще раз и, возможно, еще. А потом, часа через два, распахнется входная дверь, влив в коридор поток электрического света с лестничной площадки, и ворвется его дочь Ксения. Она закричит, вдохнув страшного гнилостного воздуха, побежит срывать с окон занавеси, распахивать их настежь, и вскоре увидит его. Бывшего его. Того, кто был ее отцом много-много лет. Он же останется здесь и вряд ли сможет увидеть ее после своих похорон. Хотя ждать он будет долго. Сколько? Он не брался даже загадывать. Ведь, ходили слухи, человеческие души бессмертны. Ах, если бы это оказалось не так!