Аннотация: Касательно повести В.Рыбакова "Стажёры как предчувствие"
Итак, не дождавшись воплощения повести "Стажёры" на экране, Вячеслав Рыбаков сделал ее литературную экранизацию. Точнее, предположил возможный, с его точки зрения, вариант трансформации произведения современным российским кинематографом.
Вкратце, сюжет опубликованной в альманахе "Полдень. XXI век" (март, 2009) повести "Стажеры как предчувствие" таков. Маститый кинорежиссер под свое имя затевает проект создания фильма по мотивам "Стажёров". Привнося элементы "актуальности" в трактовку произведения, юного Юрия Бородина он делает пассивным педерастом, а Быкова с Юрковским - соответственно, активными. Жилин становится громилой-телохранителем, а - по совместительству - еще соглядатаем за Генеральным инспектором и поставщиком ему и капитану молоденьких мальчиков. Задействованных в съемках актеров постепенно начинает мутить от воплощающегося в фильм плана режиссера, но до поры они борются с тошнотой алкоголем (исполнители ролей Быкова и Юрковского) или чтением первоисточника для экранизации (актер, играющий Бородина). Сюжет фильма обрастает все новыми деталями: База в марсианском Теплом Сырте превращается в разновидность учреждения советского ГУЛАГА, звездолет "Тахмасиб" - в запущенную развалину (где связь двигателиста с корабельной рубкой выполняется посредством телефонистки), ученые с Эйномии - в алкоголиков, гонящих самогон на своих приборах. Юрковский планирует побег и просьбу о политическом убежище (именно для этого он требует посетить астероид Бамберга, где добычу космического жемчуга ведет американская компания). И вдруг все срывается. Актер, исполняющий роль Юрковского, вопреки установкам режиссера понес в кадре отсебятину, затем схватил стул и... И фильм магическим образом изменился, закончившись "по Стругацким".
Понятна ли идея, заложенная Рыбаковым в свое произведение? Безусловно. Она лежит на поверхности - голая, синяя от сквозняка, не скрытая от глаз читателя даже спасительным полумраком недоговоренности. Теза циничного режиссера, воплощающего все негативные черты капитализма - и антитеза задействованных в фильме актеров, брезгливо морщащихся, но продолжающих до поры до времени играть свои роли. Теза современного российского "разговорного" (пидор, едрись, залупаться, целка, намуячили, хер, въелдонить), которым Автор легко актуализирует речь своих персонажей - и заинтересовавшие артиста, играющего роль Юрия Бородина, темы (гравитация, субатомарное строение материи, содержание понятия "свобода" для человека). Понятна и позиция Рыбакова, завершившего повесть возвращением к хэппи-энду первоначального варианта "Стажеров".
Реалистичен ли описанный в произведении вариант развития событий - точнее, вероятна ли возможность именно такого воплощения на экране повести Стругацких? А почему, собственно, нет? Вспомните постановку Юрием Любимовым "Гамлета" с Владимиром Высоцким (в обычных брюках и водолазке) в главной роли, экранизацию "Соляриса" Стивеном Содербергом (с Джорджем Клуни в роли Кельвина), да того же "Сталкера" Тарковского, впрямую указанного Рыбаковым. Во всех случая режиссеры отходили от текстов первоисточников настолько далеко, насколько могли и хотели. В "Гамлете" - лишь на величину костюмов и сценического воплощения, у Содерберга экранизация сопровождалась элиминацией лемовской философии в пользу любовной линии, у Тарковского на пальцах можно пересчитать моменты, сохранившие хоть какое-то отношение к литературному оригиналу. Безусловно, можно и "Стажеров" превратить в гомосексуально-политический боевик. Особенно, если Борис Натанович возражать не будет.
Но достиг ли своей цели Автор, написав и опубликовав "Стажеры как предчувствие", воплотил ли он свой замысел, добился ли уже не понимания - понимание достигается легко, коли обо всем говорится открытым текстом - а принятия свой позиции? С моей точки зрения - нет, да иначе и быть не могло в силу использованных им инструментов.
Руководствуясь благими намерениями (известно, куда именно вымощена ими дорога), Вячеслав Рыбаков уподобился известным телевизионным программам "Дежурная часть" и "Программа Максимум", и их многочисленным клонам. Эти шедевры от криминального репортажа формально освещают вопросы борьбы с преступностью, фактически же являются иллюстративным приложением к ненаписанным руководствам о способах и методах совершения убийств, изнасилований, грабежей и разбоев, не обходя своим вниманием такие частные (но немаловажные) вопросы как сокрытие следов преступления, поведения на допросах и т.п. Демонстрация трупов в искореженных дорожно-транспортными происшествиями автомобилях, луж крови и разбитых физиономий - лишь малая часть их работы. Под предлогом выработки чувства отвращения к преступлениям, с телевизионных экранов день за днем показывают их результаты, притупляя болезненную остроту восприятия творящихся несправедливостей, снимая аллергическую реакцию человеческой совести регулярно повторяющимися инъекциями во все увеличивающихся дозах шока.
Так и Вячеслав Рыбаков, внедряя в текст повести явно осуждаемый им современный сленг (во многом опирающийся на лагерную феню), реально потрафляет его носителям и распространителям. Сетевое обезьянничанье с его "многабукфф" и "превед", полуобсценной и обсценной лексикой, будучи напечатанным и опубликованным, тем самым легитимизируется, получает право требования признать его уже не маргинальным, но литературным языком. Заигрывание с этим вовсе не безопасно, ибо когда-то и слово "фигня" невозможно было представить набранным в типографии, и "жопа" могло быть напечатано максимум как ж... (и выглядело невероятной грубостью). Расшатывание культурных барьеров - процесс реально происходящий, но стоило ли Рыбакову подключаться к нему, встав де-факто на сторону противника?
То же самое можно сказать о сюжетной конструкции повести: выбранный инструмент более опасен мысли Автору, нежели его оппонентам. Сравните (если уже прочитали) эффект восприятия от создаваемого режиссером фильма и авторских сцен "за кадром". Насколько грубо, резко и образно смотрится явная - по замыслу Рыбакова - халтура "кинематографа", и насколько неправдоподобны бесконечно обнимающиеся исполнители ролей Юрковского и Быкова, насколько беспомощно выглядят "озарения" Юрия, ни с того ни с сего вдруг увлекшегося проблемами ядерной физики и научной этики. Ни секунды не поверю, что молодой человек, уже научившийся рассматривать жизнь под углом "Мы потребляем, нас потребляют" (цитата), после пары часов чтения повести Стругацких, действительно простенькой и переидеологизированной по нынешним временам, окажется способным на катарсис. Также как не поверю в актерский бунт на съемочной площадке, вызванный несогласием со взглядами режиссера. В забастовку по причине тесной гримерки - готов поверить, в истерику из-за отсутствия холодной воды - легко, но по идейным вопросам... А бывали хоть раз такие случаи, даже не в нашем отечественном - вообще, в мировом кино? Мне вот не доводилось слышать.
Таким образом, сконструированное Автором противоречие халтура-литература не выглядит сбалансированным. Тяжесть явно смещена в сторону кинематографической версии "Стажёров", и, честно говоря, даже у меня в какой-то момент возник мазохистский интерес: а вот какой еще можно придумать злобный выверт повести, чтобы изуродовать ее совсем уж окончательно и бесповоротно? Не удивлюсь, если в скором времени обнаружатся "продолжатели" дела Рыбакова по перелицовке творчества Стругацких, выложившие сетевую версию "Трудно быть богом", решенную в ключе средневековой порнографии. Да много ли ума нужно, чтобы наваять, к примеру, такое "продолжение" "Обитаемого острова": с позором вышвырнутый Странником с планеты Саракш, Максим Каммерер пытается залить свое горе парой бутылок "Марсианской горькой", спьяну вводит неверные параметры деритринитации и приземляется в Москве 2009 года. Попав в толпу возбужденных болельщиков, празднующих победу российской сборной в чемпионате мира по настольному хоккею (или в коллектив, вооруженный лозунгами "Верните Севастополь, гады!" и забрасывающий салом посольство Украины - на выбор), испытывая при всем при том нестерпимую похмельную головную боль, Максим делает неверные выводы и отправляется штурмовать Останкинскую башню. Стычка с ОМОНом, знакомство с Ксенией Собчак (или Катей Гордон - опять на выбор, но фактурность Анфисы Чеховой уж точно не подходит), бурный роман, quantum satis постельных сцен, кулачных разборок с прежними ухажерами возлюбленной и ее истерик. Мобилизовав остатки рассудка, Каммерер забирается в свой "Призрак", решив вернуться домой. Финальные страницы: раннее утро, почти пустая детская площадка, машина "Скорой помощи" в отдалении, двое санитаров с трудом извлекают изможденного молодого человека из фанерной ракеты, установленной возле песочницы. На земле - пивные бутылки, использованные шприцы. Врач: "Живой хоть?" Санитар в ответ: "Да куда он, на хрен, денется! Русские и не из таких полетов возвращались!"
Нереально? Да вы только покажите путь по газону, выломайте первую доску забора, процарапайте одну линию на свежеокрашенной стене - за последователями дело не станет!
Можно ожидать упреков в свой адрес, сконцентрированных с двух направлений: первое - "Кто ты такой, чтоб подвергать сомнению авторитет Вячеслава Рыбакова и профессионализм редакции "Полдня" с самим Борисом Стругацким во главе?", второе - "Не хочешь ли ты казаться святее самого римского Папы?"
Ответ первому направлению: я - читатель. Потребитель, если взять еще шире. Докажите, что Автор не обязан адресовать свои произведения Читателю, может игнорировать его требования и не учитывать специфику восприятия, не заботиться об эффекте, произвести который способно его произведение - в том числе и косвенном, побочном - и я буду готов продолжать разговор. Но только не надо об искусстве ради искусства, о литературе как игрушке, предназначенной для реализации "в бумаге" любых воображаемых конструктов. Не надо. "Сон разума рождает чудовищ", - это не я, более умный человек сказал. Гойя его фамилия.
Ответ второму направлению: нет, я не пытаюсь казаться даже и просто святым. Скажу больше: я с пониманием и признательностью встретил проект "Время учеников" с его многочисленными продолжениями и интерпретациями произведений Стругацких. Не все, но многие из них я прочитал с удовольствием, некоторые - с подлинным наслаждением. Но ведь те трактовки и трактовка "Стажеров как предчувствия" - это, как говорится, две большие разницы. Одно дело - творческое переосмысление, привнесение своего, дополнительного, и совсем другое - демонстративное искажение первичного смысла.
Как называется осмеяние ради осмеяния, вышучивание всех - и положительных и отрицательных - признаков? Правильно, стеб. Мысленно разделите повесть Рыбакова на "режиссерскую" и "актерскую" части. Чем является первая? Вы солжете, если откажетесь признать - стебом. Чем является вторая? Коктейлем из характерных для современников черт, поданных в негативном ракурсе, и искусственных, идеализирующих раннее творчество Стругацких, авторских "вкладышей". Способны ли мы поверить - хорошо, буду говорить только о себе - способен ли я поверить в благотворный и почти мгновенный эффект чтения, описанный Рыбаковым? Нет. В этом случае мне нужно будет признать фактом массовую увлеченность молодежи после прочтения "Человека-амфибии" вопросами трансплантологии и тканевой совместимости, после знакомства с "Властелином мира" - трудами Бехтеревского института, после выхода цикла Азимова "Я, робот" - темой кибернетики. Было это? Наблюдалось? В минимальной степени, исчерпывающейся единичными примерами. Вот поверить в то, что Вячеслав Рыбаков решил стать писателем-фантастом, ознакомившись с творчеством братьев Стругацких, я смогу совершенно легко. Но главный герой его повести, озабоченный вопросами "баблоса" и артистической карьеры, демонстрирует поразительную в своей нереальности трансформацию - в любознательного и эрудированного, с прочными этическими убеждениями молодого человека. Волшебная сила искусства или психологически недостоверная авторская натяжка? Весь мой жизненный опыт подсказывает - безусловно, второе.
Но, быть может, слабость авторских аргументов в пользу своей позиции компенсируют другие персонажи? Есть ведь исполнители ролей Быкова, Юрковского, Жилина. Они же взбунтовались, наконец, проявили характер! Но в том-то и дело, что эти персонажи не несут в себе подлинной антитезы, они могут либо играть, либо не играть. После особо гадостных сцен могут "промыть" организм водкой. Ну еще пройтись по персоналиям политиков, продемонстрировав обывательское восприятие их "через ящик": у этого морда противная, и у того харя отвратная. Все плохо, одним словом, но деваться некуда.
Слабость авторской позиции, невозможность ее противостояния мерзкому и правдоподобному, словно асфальтовый каток, режиссерскому подходу, подтверждается самим Вячеславом Рыбаковым. Ничем иным, кроме осознания этой слабости, не объяснить предпринятую им попытку спасения повести торопливым пришиванием к реальному ее телу (а где там фантастика? Вы ее видели?) сказочного хвоста. Мне известна история с письмом юного Славы Рыбакова, написанного им после прочтения "Далекой Радуги" братьям Стругацким и содержащего требование во что бы то ни стало спасти население той фантастической планеты от надвигающейся Волны. И даже его предложение добавить буквально пару абзацев примерно следующего характера: "И тут, откуда ни возьмись..." Стругацкие, естественно, отказались, не сразу и лишь косвенно ответив словами Руматы: "Сердце мое полно жалости. Я не могу этого сделать". Вячеслав Рыбаков же, как видно, остался при прежних убеждениях о необходимости спасения всего, что только достойно спасения, спасения любой ценой - пусть добро победит, и не важно, каким именно способом. Победителей не судят. Весьма сомнительная, с моей точки зрения, установка.
Возможно, сам уважаемый Автор не понимает, насколько грозного джина он выпустил из бутылки своей повести - Смех. Не тот, о котором Станислав Ежи Лец писал: Смеясь, человечество расстается со своим прошлым", а другой - "ржунимагу". Продемонстрировав новые (и возможные - я не отрицаю) способы уродования классических научно-фантастических произведений советского периода, он открыл дорогу к их анекдотизации. Вряд ли байки класса "Встретил как-то раз Каммерер Леву Абалкина в публичном доме..." добавят популярности героям Стругацких и научной фантастике вообще, как не добавили читаемости анекдоты о Наташе Ростовой "Войне и миру", а цикл о Василии Ивановиче, Петьке и Анке - "Чапаеву" Фурманова. Нам уже вполне достаточно насмешек над розовым танком из фильма Бондарчука.
Не стоит, кстати, забывать и о том, что если Советский Союз разрушили низкие цены на нефть и товарный дефицит, то коммунистическую идеологию - именно анекдоты. Поверьте, что при сколько-нибудь массовом распространении текстов, пародирующих и искажающих произведения весьма небольшого числа авторов, имеющих право быть причисленными к классике отечественной фантастики, то самое "гетто", стенания о котором раздаются на каждом фантастическом конвенте, покажется сладостной утопией. Жанр, изобилующий уличным и лагерным арго, пытающийся бессистемно актуализироваться, дабы потрафить вкусам не отягощенной интеллектом публики, не достоин даже и гетто - ему место в психиатрической клинике закрытого типа.
Вместо того, чтобы пытаться непрерывно соответствовать жизни и литературе сегодняшнего дня (а ведь явно, что "Стажеры как предчувствие" создавались на злобу текущему моменту - между выходом первого фильма Бондарчука "Обитаемый остров" и вторым, в ожидании горемычного "Трудно быть богом" Германа и на фоне слухов о будущей экранизации "Пикника на обочине"), следовало бы вспомнить, что научная фантастика - литература, призванная решать или хотя бы предупреждать о проблемах завтрашнего дня. Из ныне она растет, но в сегодня не заканчивается. Точка приложения ее усилий в будущем, а не в настоящем. Оставьте реальность реалистам - это их поле и их будет хлеб. Вместо конкуренции с мэйнстримом получше вслушайтесь в слова Гребенщикова:
"Дайте мне глаз, дайте мне холст,
Дайте мне стену, в которую можно вбить гвоздь -
Ко мне назавтра вы вернетесь сами".
Глаз фантастам не хватает, холстов, стен? Неужели, им действительно нечего делать, кроме как бросаться на защиту сакральных смыслов книг полувековой давности? Не верю. Хотя очень давно не приходилось читать качественной, серьезной, научной фантастики.