Сколько лет прошло, а все помню нашу первую встречу.
Шел тринадцатый год. Я, только что получивший место в журнале "Окраина", был направлен в Псковскую губернию, к отставному полковнику Николаю Кирилловичу Вороньеву, который после смерти супруги оставил военную службу и поселился в своем родовом поместье.
Среди деревенских забот и свежего воздуха у отставного полковника открылся талант к писательству. Его рассказы, с незамысловатым сюжетом, повествующие о простой деревенской жизни и красотах родного края, как не странно, нашли отклик в избалованных умах столичных читателей.
Тираж "Окраины", не без помощи рассказов Вороньева, за последние месяцы увеличился. Наш редактор, щеголеватый пижон Тришкин, боялся потерять перспективного автора, и время от времени направлял к нему сотрудников журнала для продления договоров.
В это лето ехать к Вороньеву выпало мне. Что может быть скучнее для молодого человека, стремящегося к различным авантюрам и веселой жизни, чем отправиться куда-то в глубинку, лишая себя удовольствий столичной жизни? К этому времени я, сам недавно попавший в столицу по протекции моего дяди, не пресытился еще шумом Петербурга.
Но делать было нечего, и, собрав нехитрый багаж, направился в путь. На сей раз я вез договор о покупке прав на три новых рассказа Вороньева. Графа об оплате в бумагах оставалась пустой. Тришкин строго-настрого приказал мне вписать в эту графу как можно меньшую сумму. Я, по молодости лет, не сомневался в своих способностях уговорить отставного полковника. Тем более, что знал о его немеркантильности в денежных вопросах.
В поместье я добрался ближе к обеду, и был приветливо встречен хозяином, который оказался милым и общительным человеком.
Договор мы быстро обговорили и сошлись на устроившем обоих решении.
Вороньев уговорил меня остаться на обед, обещая к нему настоящую деревенскую солянку. После обеда хотел показать свою конюшню, которой очень гордился.
В ожидании обеда мы расположились в гостиной. Николай Кириллович предложил ознакомиться с его новым рассказом. Я согласился.
Только я устроился за столом, разложив перед собой исписанные мелким угловатым подчерком бумаги, дверь в гостиную отворилась и в нее просунулась рыжеволосая головка.
Мне показалось, что в комнату вкатилось солнышко.
--
Папенька, обед скоро подадут, - проговорило солнечная головка.
--
Сонечка, сколько раз я тебе говорил, что неприлично разговаривать через порог. Заходи уж.
А потом повернулся ко мне, и, виновато улыбнувшись, сказал:
--
Моя дочь, Софья Николаевна. Вы уж не обессудьте. В деревне растет, без матери, никаких приличных манер.
Золотоволосое создание в розовом воздушном платье со множеством воланов проскользнуло в комнату.
--
Сонечка, разреши тебе представить - Григорьев Дмитрий Петрович из Петербурга. Приехал из издательства.
Я встал из-за стола и поклонился.
--
Я знаю. Мне Степановна сказала, что прибыл важный господин из Петербурга и останется у нас отобедать, - девушка без тени смущения и без всякого жеманства рассматривала меня.
Я невольно сравнил ее с моими знакомыми столичными девушками, и, надо признать, сравнение было не в пользу последних.
На вид я определил, что девушке лет пятнадцать. Она уже входила в ту пору, когда на смену детской угловатости приходит женская зрелость. Формы достаточно определились, предсказывая скорое превращение подростка в настоящую красавицу. В столице девушке взрослеют рано, а она, выросшая в тишине и удалении от всех развлечений, еще была ребенком. Но ребенком опасным, готовым в любой момент на лавину чувств.
Соня присела на край диванчика, аккуратно расправив свои розовые воланчики. Изо всех сил старалась сыграть роль приличной и воспитанной девушки. Но задорный огонек в глазах говорил, как трудно ей это дается.
--
Я вас покину ненадолго. Справлюсь об обеде.
Вороньев вышел из гостиной. Я продолжил читать рукопись.
--
Вы папин рассказ читаете? - спросила девушка.
--
Да вот, - ответил я.
Я несколько терялся в присутствии девушки, мне было как-то неловко под пристальным взглядом ее зеленоватых *а они были именно такими) глаз.
--
А я все папины рассказы прочитала. Он мне всегда их дает читать.
--
И как, вам нравятся они?
--
По правде сказать, не очень. Но вы папеньке ничего не говорите, а то он расстроится.
--
Не скажу. А у нас в Петербурге их ценят и с удовольствием читают. А вам-то они почему не нравятся?
--
Заумные очень. И про любовь в них мало.
--
А вы, значит, про любовь любите читать.
--
Конечно, - в голосе ее прозвучал вызов. - Все про любовь читать любят.
--
Ну, уж так и все. Я, например, предпочитаю другие рассказы.
Я сам себе казался умным и умудренным жизнью. Рассказы про любовь - для молоденьких девушек. А мне, льву журналистики, не пристало читать такое.
--
А какие рассказы вы предпочитаете? Расскажите. Я попрошу папеньку, и он мне их выпишет. Я много читаю. Папенька денег на книги не жалеет. Говорит, что современная девушка должна быть образованной.
Рассказать о своих книжных пристрастиях я не успел. Вернулся Николай Кириллович и пригласил нас в столовую.
Солянка была отменной. Я и не заметил, как опустошил свою тарелку.
После обеда и осмотра конюшни, которая действительно оказалась образцовой, я засобирался в обратный путь. До Пскова нужно было добраться засветло, а там на поезд и домой.
Николай Кириллович вышел проводить меня до дороги.
--
Соня велела попрощаться с вами за нее. После обеда у нее занятия. Француженку я ей выписал. Учит приличным манерам.
А потом тяжело вздохнул:
--
Сонечка-то у меня одна. Но не место ей здесь в глуши. По осени в Петербург отправлю, в гимназию. Волнуюсь очень. Как она там приживется. Мы уединенно живем, гостей редко принимаем. Не привычная Соня к чужим людям. Не обидел бы ее кто в большом городе. Наивная она. Жизни по книгам училась. А реальная жизнь от книжной слишком отличная. Да не мне вам об этом говорить. Вы и сами знаете.
Я, как мог, постарался утешить взволнованного отца, сказал, что такую милую девушку невозможно обидеть, что ее все там полюбят.
Тогда, покидая этот гостеприимный дом и прощаясь с его хозяином, я и не предполагал, что мне еще придется свидеться и с Николаем Кирилловичем, и с Соней.
Тришкин остался доволен моей поездкой и, помню, выделил мне какое-то вознаграждение за удачно совершенную сделку. Вознаграждение я прогулял в кабаке со слетевшимися на деньги приятелями и сомнительными девицами.
Назавтра, проснувшись с головной болью и отвратительным привкусом во рту, я разглядывал спавшую рядом со мной выкрашенную в ярко-рыжий цвет девицу, даже не пытаясь вспомнить ее имени. Мучило непреодолимое желание провести с этим падшим ангелом нравоучительную беседу, спасти, поставить на истинный путь. В дни юности после обильных возлияний меня обычно мучили философские размышления о смысле жизни.
Второй раз с Сонечкой мне привелось встретиться через полтора года. Я все так же работал в "Окраине". Хотя и имел некоторое повышение по службе. Но в ту весну, слякотную и капризную, свалившую в болезни половину наших сотрудников, вынужден был сам поехать к Вороньеву. Отставной полковник писал роман. "Окраина" не могла упустить случая в приобретении его. Вороньев продолжал оставаться модным писателем.
За время, что мы не виделись, Вороньев сильно сдал, превратился почти в старика. "Скучаю без дочери, - объяснил он свой нездоровый вид. - И много пишу, почти не бываю на свежем воздухе".
Мне он обрадовался. Мы долго разговаривали. И на прощание он умолил меня отвезти в Петербург кое-какие гостинцы для Сони.
Вот по этому поручению я и появился в женской гимназии мадам Ларош.
--
Ах, это вы, Дмитрий Петрович. Здравствуйте, - проговорила вошедшая в комнату для посетителей девушка.
Я был немало удивлен, что она меня помнит.
Соня в коричневом строгом платье с белыми манжетами и воротничком почти не напоминала то ангельское создание, образ которого хранился в моей памяти. Волосы были гладко причесаны, и даже из глаз пропал озорной огонек.
--
Здравствуйте, Софья Николаевна. Я к вам по поручению Николая Кирилловича.
--
Папа... Что с ним? Болен?
--
Нет, нет, не волнуйтесь. С ним все в порядке. Я только что от него. Гостинцы вам привез.
--
Спасибо. А я заволновалась. Знаете, в последний мой приезд домой он мне очень не понравился. Я думаю, что он серьезно болен. Но врачам не желает показываться.
Девушка переживала за отца. Мне были понятны ее чувства.
Я постарался уверить ее, что Николай Кириллович здоров и полон сил.
Кажется, мне удалось успокоить девушку.
Я начал расспрашивать ее об учебе в гимназии.
Соня рассказала, что страсть как любит географию и совсем не хочет заниматься арифметикой. А потом, совсем осмелев, поведала мне о недавно состоявшемся бале.
--
От кавалеров отбоя не было, наверное? - спросил я.
--
Да нет, что вы. Меня только один приглашал.
И покраснела, опустив глазки.
А меня в этот момент словно укололи в сердце. Такой тоненькой-тоненькой иголочкой. И, вроде бы не больно, но как-то неприятно. Я удивился тогда: что мне эта девушка? Ведь мы и не знакомы почти.
--
И кто же этот счастливец?
--
Мишенька Зароков, - просто ответила Соня. - Знаете, он тоже сирота. Правда, у него отец умер. А мать живет недалеко от нашего поместья. Она даже знакома с моим папенькой. Странно, но мы с Мишей раньше не встречались.
--
И вы все это узнали за один танец?
Нехорошая злость колыхнулась во мне.
Соня еще больше покраснела.
--
Мы несколько танцев с ним танцевали. А потом мы письма друг другу пишем.
Ушел я из гимназии с каким-то неясным чувством. То ли весна была повинна в этом, то ли еще что-то, но я долгое время ходил под впечатлением от встречи с Соней. Хотелось вновь увидеть ее, говорить с ней, трогать ее рыжие волосы. И даже любить ее.
Я прожил достаточно долгую жизнь, но женщин с таким удивительным цветом волос никогда больше не встречал. Поэтому на долгие годы Сонечка сохранилась в моей памяти, как солнечноволосая девушка, как девушка, которую я мог бы полюбить.
И если бы это чудо случилось, то не известно как бы сложилась моя жизнь. Наверное, совсем по-другому.
И вот сегодняшняя встреча.
С утра на улице стоял такой мороз, что на улицу страшно выйти. Но пришлось. Среда. Не выйти не возможно.
А как назло ботинки совсем разносились. Вот-вот разваляться.
До булочной добрался быстро, а там очередь. Среда же. Пристроился в самый конец. Прикинул про себя - час точно простою. Плохо. Замерзну.
Но выбор небольшой. Если уйду, то до пятницы не протяну. Ослаб совсем. И запасов дома не осталось.
Конечно, мог бы и на рынок сходить. Еще пару книг осталось. Но в последнее время книги не в цене. За бесценок берут. В последнее время все больше золото в ходу. А откуда у меня золото?
Да и приберечь последние книги нужно. Мало ли как дальше все пойдет.
Очередь продвигалась медленно и молча.
Предо мной пожилая женщина держала за ручку девочку лет пяти, до самых пят закутанную в шерстяной платок. А девочка такая шустрая. Все вырвать руку хотела. Но женщина крепко держала, не отпускала. Да и понятно. Убежит куда егоза, где ее найдешь.
Девочка все канючила:
--
Бабушка, отпусти. Мне холодно. Я побегаю тут.
--
Стой, непоседа. Скоро наша очередь подойдет. Где я тебя искать буду?
--
Я далеко не уйду. Холодно...
--
Да что за непослушная девочка!
--
Ну, бабушка...
Мне стало жалко мерзнущую девчонку. Сам крепился из последних сил. Ног почти не чувствовал. Не выдержал:
--
Отпустили бы вы побегать ребенка.
Старушка резко повернулась ко мне:
--
Не командуйте, пожалуйста. Без ваших советов обойдусь.
И зыркнула на меня глазами. А у меня все оборвалось внутри. Знакомые глаза, зеленые. Хоть и скрытые под трещинами морщинок.
--
Да... Вот ведь как встретиться привелось. Столько лет прошло.
--
Не нужно о годах. Много прошло. Намного больше, чем осталось.
--
Что правда, то правда.
А сам подумал. Какой же ты мне молоденькой казалась в последнюю нашу встречу, а время все сравняло.
--
Как вы, Дмитрий Петрович? А, впрочем, о чем я? Вижу. Как все.
--
Как все, - эхом отозвался я.
--
И я как все. Вот с внучкой воюю. Леночка, познакомься. Этот дедушка знал твоего прадеда.
--
Вы старый такой? - спросила девочка.
--
Лена, прекрати. Как можно? - Софья Николаевна дернула внучку за руку, и та насупилась.
--
Конечно, старый. Даже древний, - улыбнулся я и потрепал девочку по головке.
Оказывается, я еще способен улыбаться.
Мы проговорили с Софьей Николаевной, пока не подошла наша очередь получить свои законные буханки хлеба. Говорили обо все: о небывало холодной зиме, о трудностях с отоплением, о невозможности купить калорийную еду, о последней бомбежке и об успехах наших войск. Говорили о многом, но так и не решились заговорить о жизни между нашими встречами. Ее как будто не было.
Во всяком, случае для меня. Я боялся потерять образ золотоволосого ангела, иногда приходящего ко мне в снах.
Меня даже не интересовало, какого цвета волосы скрываются под старым шерстяным платком.