Майнц поразил Моше своими масштабами, яркими красками и непринужденностью местной публики. В отличие от Филлаха, как, впрочем, и от любого другого города Каринтии, - за исключением, разве что, Клаугенфурта, - в которых хозяйничали церковники, Майнц был городом религиозно терпимым, свободомыслящим и свободолюбивым, а всеми городскими делами тут заправляла созданная в соответствии с императорским указом магистратура. Еще он поразился большим количеством молодых людей, с умным видом гуляющих по городу и доброжелательно приветствующих друг друга и даже совершенно незнакомых людей.
Со свойственной его юному возрасту поспешностью, Моше тут же принял решение, что никогда не вернется в захолустный Филлах, и только мысль о том, что в Филлахе осталась Ципора, омрачала его мечтания. В конце концов, он решил, что заберет ее с собой.
Планам его, однако, не суждено было сбыться. И вот, опечаленный известием о кончине горячо любимого отца, Моше помолился, как того требовал шив-а, попрощался со школой, которой не суждено было стать его домом на ближайшие два года, и с городом, с которым ему хотелось связать всю свою жизнь, и немедленно отправился в обратный путь, ставший многократно опасным по причине вспыхнувших по всей стране стычек между сторонниками Готфрида Бородатого и Валерана Язычника. Оба объявили себя полноправными герцогами Нижней Лотарингии и рыскали из конца в конец своих мнимых владений в поисках жертв и союзников, причем ни тот, ни другой никакой реальной власти в государстве, уже четверть века раздираемом междоусобными войнами, не имели. После того как, изрядно задолжав монахам, Готфрид Бульонский сгинул в Палестине, практически вся собственность Лотарингского престола перешла к церкви, и от некогда могущественной Нижней Лотарингии осталась одна видимость в виде бесполезного титула, который император в качестве бенефиция жаловал кому угодно. А обездоленным дворянам было, в общем-то, уже все равно, какую из сторон поддерживать в промежутках между грабежами и тяжбами с монахами из-за утраченных владений.
К тому же, именно в эти дни в Фризахе должен был пройти ежегодный рыцарский турнир, и все дороги были запружены вооруженными процессиями, стекавшимися со всех концов Европы под стены крепости Петерсберг. Турнир во Фризахе обещал в этом году быть особенно зрелищным: все ждали, что на нем неминуемо в открытую столкнутся сторонники Валерана Язычника и впавшего в немилость Готфрида Бородатого, который продолжал величать себя герцогом Нижней Лотарингии и, по мере возможности, обирать подданных. Его поддерживали брабантцы и брюссельцы, на стороне же Валерана традиционно выступали баварцы и гельдернцы.
Война за наследство Готфрида Бульонского длилась уже четверть века и была прямым отражением семейных распрей императора Генриха IV с его сыном, которые передавали лотарингский титул и связанные с ним привилегии от одного дома другому. В итоге, оба дома считали Нижнюю Лотарингию своей вотчиной и теперь стягивали к стенам крепости Петерсберг свои лучшие силы. Зачастую стычки между противниками возникали прямо посреди дороги, и Моше приходилось быть крайне осторожным. Всякий раз, заслышав шум очередной приближающейся кавалькады, он прятался в придорожных зарослях и, разглядывая одеяния рыцарей, определял их принадлежность к тому или иному лагерю. Его отец на протяжении многих лет имел дела со всеми дворянскими фамилиями Лотарингии, и поэтому Моше хорошо разбирался не только в геральдике, но и в междоусобных интригах, вот уже который год раздиравших страну на части.
И все же, какими бы тягостными ни были мысли Моше по поводу безвременной трагической кончины отца, сердце трепетало от ожидания скорой встречи с родным домом и, конечно же, с Ципорой - его двоюродной сестрой, из-за которой, если уж говорить честно, он и был отправлен в Майнц, - что явилось результатом долгих раздумий и переговоров компаньонов Ицхака и Менахема Факторов - их отцов. Еще он думал, в этой связи, о том, что стало с их домом на берегу Оссиаха, приобретенным отцом незадолго до этого через подставных лиц и оформленным на дядю Менахема - еврея-выкреста, специально крестившегося для посредничества в подобных сделках, поскольку иудеям запрещалось иметь собственность, - а возвращаясь мыслями в родной дом, становился печальным еще пуще прежнего, поскольку яркие воспоминаниями о счастливых днях в кругу семьи лишь приумножали его безутешную скорбь. И тогда он останавливался, закрывал лицо ладонями и подолгу молился, прося Всевышнего дать ему достаточно сил, чтобы пережить утрату.
Он стер свои ноги деревянными башмаками, неся в узелке за спиной удобные кожаные, - таким был его траур по покойному родителю, - и снимая их лишь тогда, когда приходилось карабкаться по неприметным горным тропам, чтобы переночевать в очередной еврейской деревушке. Два месяца назад он проходил по этим же местам, надолго прощаясь с родными краями, а сейчас никто не удивлялся его возвращению и не задавал вопросов, потому что все знали о постигшей Ицика Фактора участи.
В домах, куда он заходил, зеркала были предусмотрительно убраны или прикрыты накидками, хозяева усаживали его за стол, зажигали свечи и ставили перед ним еду и воду, а сами, не произнося ни слова, садились напротив и, закрыв глаза, бормотали себе под нос слова молитвы и изредка сокрушенно вздыхали. Он произносил Кадиш, благодарил хозяев за еду и слова утешения, после чего выслушивал последние новости и отвечал на вопросы. Их дом не пострадал, - и это была главная новость, - а дядя Менахем и Ципора с нетерпением ждали его возвращения, - и при этом известии Моше всякий раз закрывался ладонями, чтобы никто не мог видеть выражения его лица, потому что сердце его переполнялось радостью от одной только мысли о скорой встрече с нею.