....В начале был звук...И только потом было слово...и был свет, и была тьма.
И был звук. И был мир. И мир был звучащим и слышимым.
И плакала, жалуясь, флейта и весело постукивал разводной ключ, и, веселясь, захлебывалась скрипка, и мерно пощелкивала отвертка. И мир был разделен на белое и черное, на доступное и недоступное, на хорошее и плохое, на простое и сложное, на твое и мое.
И никакого дела не было миру до звуков - таких разных и состоящих из одних и тех же тонов, нот, обертонов. Потому что мир сам был звуком - то гулким, то мерно-трескучим, порой чуть более гармоничным, порой наполненный абсолютной дисгармонией, которая в свою очередь становилась гармонией, но уже иной...и этот мир был, и бытие его включало в себя и его самого. Дракон, изрыгая рождал пламя и этим пламенем опалял себе хвост и сам рождался из своего собственного пламени.
...Она была холодна, до фригидности и красива, до совершенства. Так часто бывает с женщинами которым Бог дарит несчастье родиться красивой и умной одновременно. Чуть ли не с самого своего появления на этот свет она мечтала о красоте, страсти и гармонии достойных ее. Она представляла, нет! - чувствовала чуть тепловатые сухие пальцы умело и властно владеющие ею. Она содрогалась в малиновом бархате своего футляра, предчувствуя, как они пробегут по всей ее совершенной и холодной плоти, извлекая из нее, Бог знает какую, но обязательно гармоничную мелодию, заставят ее забыть свою красоту, сознание своего совершенства, своей предназначенности...
И она ждала...
Впрочем, это ожидание не было собственно простым ожиданием - чистым и вневременным. Как и у любой красивой и недоступной женщины, у нее было свое темное прошлое. Был толстый мальчик с неумелыми пальцами-сосисками и жирным мокрым ртом, был сухой старик-алкоголик, посыпавший ее пеплом и перхотью, был...был...был...были, в общем.
Но что все они значат сейчас? Сейчас, когда она так прекрасна и холодно-чиста, так умна и совершенна и так готова для предназначенного...Для него у нее нет и не было никого. Ни-ко-го. Ни-ког-да...Она чиста и девственна. Она не издавала ни звука страсти, ни шепота любви, ни стона вожделения...она ждала его...
И он пришел...
Он играл Баха...ту самую мелодию для флейты, которая и заставила его...
Белесый свет туманного ноябрьского дня плоско лепил его худое, чуть изможденное лицо. Быть может эта изможденность рождалась от чахлой рыжей бороденки, пробивавшейся какими-то жалкими кустиками и клочками на его подбородке и шее.
Его серые глаза были устремлены в открытое окно, как раз на ту линию где серенькое с синим осеннее небо смыкалось с редким лесочком. Но он не видел ни этой линии соединения небес и земли, ни соббственно самих составляющих этой странной ниточки под названием горизонт...Перед ним стояло лицо великого немецкого композитора и рядом ее...Лины...Иоганн покровительственно обнимал хрупкие плечи женщины и, так же покровительственно улыбаясь, что-то говорил ей на ухо, полу-кивком указывая на Него...
Прохладный ветер, врываштйся в окно, раздраженно дергал концы занавесок и Его расстегнутую рубаху, словно злобный, надоедливый ребенок.
Его тонкие худые пальцы с крупными суставами, обкусанными ногтями, пожелтевшими от табака и потемневшими от смазки не были легки и печальны, как мелодия которую они извлекали, судорожно извлекали-выжимали из тускло блестевшей и чуть подрагивающей флейты. Они с такой силой сжимали инструмент, что казалось вот-вот и он сплющится, Пальцы были сведены судорогой, напряжены до белизны в суставах и иголочек в подушечках пальцев.
Узкий худой рот, напряженно кривившийся в улыбке-гримасе, отчаянно и рассчетливо выдувал в отверстие флейты воздух ли...душу...
Наконец отзвучала последняя печальная нота и Владислав замерев, застыв, как бы весь сведенный отчаянной судорогой, уронил мгновенно обессилившие руки. Флейта, описав крутую дугу и задев на своем пути-полете край журнального столика, издала сухой и насмешливый, немузыкальный стук-треск. Глаза Владислава устало прикрылись покрасневшими веками и он подумал:Получилось... Небрежно положив флейту на стул, он, шаркая ногами, как после пьянки или тяжелой работы, проковылял на кухню, достал из холодильника бутылку водки, не отвинчивая, одним движением сорвал-смазал крышку и, налив большой фужер холодной влаги, лениво и равнодушно выпил его, как воду, мелкими глотками, не ощущая вкуса. Постояв минуту, он повторил эту процедуру, заьтем снова, и в последний раз так же лениво и равнодушно вылил остатки Смирновской себе в рот прямо из горлышка. Слегка усмехнувшись, как бы вслед какой-то мелькнувшей мысли, он, чуть более живо, прошаркал в комнату и снял со стены портрет другого гениального композитора - Петра Ильича Чайковского, ласково и недоступно глядевшего мимо устремленных на него глаз Владислава. Этот взгляд явно предназначался кому-то иному.
Владислав осторожно и бережно, с какой-то ласковой задумчивостью и отрешенностью, уложил портрет на пол, прямиком по центру, глазомер у него всегода был что надо, расстегнул просторные вельветовые штаны, безразлично бросил их вниз и они скользнув по ногам, упали на пол...Затем он также задумчиво и расслабленно-отрешенно, как во время уроков медитации, куда его затащила как-то неугомонная Лина, глядя перед собой, плавно опустился на корточки и в гулкой тишине неожиданно громко и торжественно прозвучал залп из его костистого зада...
Это было похоже на треск разрываемого сукна, залп Авроры, звук праздничного салюта, скрип старого рассохшегося кресла, на скрежет тормозов у светофора, утренний отрывистый и натужный кашель курильщика, треск упавшей старой сосны, многократно лопающийся детский воздушный шарик, пузырящийся пеной хрип смертельно раненного солдата, лопнувший котел старого парохода, сухой и повторяющийся треск фейерверка...Это был звук мира. И это был мир. И это было прощание с миром. Это был звук. И это было прощание со звуком. Это был обмен, замена одной гармонии, рожденной человеческим гением на иную гармонию, рожденную человеческим естесством. Эти два, таких мощных и всепобеждающих , проявления человеческого духа и человеческого организма, вступая в очередной нескончаемый конфликт-контрапункт, побеждали, как всегда, Человека, Существо, Эго...
Владислав, выдавив из себя жалкую вонючую кучку, на ласковое умное лицо Петра Ильича, подтеревшись пальцами и медленно распрямившись, не отрывая глаз от какой-то, только ему одному видимой точки в окне-пространстве, не глядя, поднес руку, перепачканную дерьмом к лицу. Вдыхая знакомый каждому с детства запах он растоптал выдавленное из себя по поверхности портрета и, удовлетворенно хмыкнув, подошел к оконному стеклу и вытер запачканные пальцы о его холодную поверхность.
Закурив сигарету, он лениво толкнул балконную дверь и, проследив как она проделав свой коротенький путь, завибрировала, стукнувшись о перила, переступил порог. Разом успокоившийся прохладный ветер чуть шевелил его волосы. Запах табака смешивался с запахами алкоголя и дерьма. Солнце тускло светило. На соседней стройке кто-то лениво тюкал молотком, шумели шины машин, неслышно бормотали старухи и весело перекликались, тоненькими голосами, дети...
С сигаретой, зажатой в зубах, Владислав наклонился над перилами. Двм от сигареты попал в глаза и они наполнились солоноватой влагой. Сердито мотнув головой, Владислав резко перегнулся через перила и, нелепо болтая ногами, полетел вниз, к черному, неделю назад положенному, асфальту...
Он всегда принадлежал кому-то и всегда был сам по себе. Он был настоящим самцом-великолепной особью, со стальными мышцами, уверенной хваткой, попробовали бы вырвать что-нибудь из его стального захвата! Он пах железом и смазкой. Потеряв, вернее сменив, юношеский невинный блеск на мужественную матовость, он только выиграл от этого. Он был уверен в себе, рационален и целенаправлен. Это был действительно ОН. Конечно, в пору его отрочества, он с завистью поглядывал на хрупкую красоту, живших музыкой. Ему почему-то казалось, что он и они даже чем-то похожи...Но розовая романтичная пора быстро минула, нужно было работать, а еще вернее-зарабатывать, и ему гораздо ближе стал стакан чем загадочный футляр, скрывавший в своих бархатных объятиях отполированное совершенство. Пока он не встретился с ней...
Лина и Владислав встретились именно так как они и должны, могли встретиться. То есть, она вызвала слесаря, когда у нее потек кран. Это было тем более досадно, что через два часа ей обязательно нужно было быть в консерватории. Она металась по своей маленькой квартирке и вспоминала все бранные слова, которые ей приходилось слышать в жизни...
Владислав в это время лениво допивал бутылку гнилого портвейна с другом Серегой. Оставался последний на сегодня вызов. Можно было не спешить.
-Слесаря вызывали?
-Здравствуйте! Как же так можно?! Я на три часа заказывала, а уже 5 минут шестого! Я же опаздываю!
-Я могу и завтра прийти...
-Ага. А квартира за это время превратится в аквариум!
-Мне все равно...
-А мне нет. Значит так. У меня нет времени сидеть с вами. Когда закончите-захлопните дверь. Ваша бутылка на столе. И вот деньги...Хватит?
-Хватит...
-Прекрасно. Я лечу.
-И вы не боитесь оставлять меня одного в кварире?
-Нет. Не боюсь. Во-первых, я знаю где вы работаете, во-вторых, ни денег, ни золота у меня в квартире нет, книги и ноты вам не нужны я думаю...
-Правильно думаете...
-Пока!
Дверь клацнула замком и по ступенькам процокали звонко каблучки. Веселая блядь...-подумал Владислав, отвинчивая кран, ...и уверенная в себе...и внешность ничего...наверное без мужика живет...может на хвост упасть? Такие иногда нашего брата-работягу любят...
Руки Владислава привычно орудовали разводным ключом. Музыкантша, мать её...-лениво ползли мысли в полухмельной голове, эх! Только музыкантши мне еще не хватало!
Работа была закончена в пол-часа. Владислав, прихлебывая водку из бутылки, пошел по квартире. ...хрен их поймешь...что эт?...на добрую память от дяди Сережи...лучше б бабок подкинул, дядя Серега, чем херню...портрет свой сранный дарить...А! Не, не свой...это какой-то Глюк...еврей, наверное...книги, книги, книги...зачем столько?...А это что за поц бородатый?....А-а-а!...Вадик-Вадик, пить надо меньше! Это ж сам Петр Ильич Чайковский-не меньше! В школе проходили, стыдно!...хм...вот дура! Ну, на фиг портрет композитора домой приволокла - он что тебе родней чем...дядя Серега, например?...Хотя и тот баран ей тоже портрет этого Глюка-еврея подарил...тоже, наверное музыкант какой-то...Во, козлы, бля! Понтуются падлы интеллигентные друг перед другом! Гляньте люди добрые, посмотрите, бля - у меня и книжки с закладками, потретики композиторов и сама я такая образованная, интеллигентная, водку из рюмочек бухаю...Блядь!
Владислав злобно боднул воздух головой и вылил в себя остатки сорокоградусной.
Он стоял посреди комнаты, как боксер на ринге, готовый к схватке......не в кайф пошла...-хрустели пальцы в кулаках и морщился лоб -...хоть и Пшеничная и холодная, бля, но не в кайф...
И как перед боксером, но уже после поединка, да к тому же еще и неудачного, комната качалась и плыла перед мутными глазами слесаря...С одной стороны взлетал великий русский композитор Чайковский и тут же, с другой стороны, его движение подхватывал суровый немец Бах, а книжные полки скалили свои беззубые пасти в немой насмешке над хмельным Владом. Блядь...трахнуть бы тебя...по рабоче-крестьянски...так чтоб у тебя шуба завернулась...
Владислав упал в кресло перед телевизором и сглотнув горькую слюну, достал мятую сигарету из такой же мятой пачки. ...как моя жизнь...еще целая, но уже помятая...а через 5 минут ее и вовсе не будет...сука!
Затягиваясь и щурясь на лучи закатного солнца, пробивавшиеся сквозь неплотно задернутые шторы, Владислав лениво перебирал видеокассеты с незнакомыми названиями фильмов и от руки подписанными лейблами......хер у нее порнушку найдешь...Тарковский, Фелинни, Бергаман...опять жиды...евреи-евреи, кругом одни евреи!...Лондонский симфонический...Филадельфский симфонический...Виртуозы Москвы....чтоб вы все вместе усрались на одной тусовке в какой-нибудь филармонии! Посмотрев мельком на часы, и не глядя сунув какую-то кассету в видик, Влад прошаркал вялыми ногами на кухню и открыл холодильник...колбаса, яйца, сыр...котлеты...Ага! Что и требовалось доказать! - торжествующе ухмыльнулся слесарь, доставая пузатую бутылку с темно-вишневой тягучей жидкостью и иностранной наклейкой. Сорвав пробку он привычно и крупно хлебнул из горла и удивленно и презрительно скосил глаза на иностранную надпись......сладкая гадость, а крепкая...37 оборотов...ничё, пойдет...
Уже выйдя из кухни, Влад, наткнувшись взглядом на суровый лик Баха, презрительно глядевшего прямо ему в глаза, помигнул композитору и самому себе от внезапно пришедшей в голову забавной мысли...Достав несколько измятых купюр он написал на клочке газеты - Водки не хватило, выпил вашей гнилухи из холодильника. Оставил бабки. С уважением, слесарь Сергеев. Довольно рассмеявшись, Влад сел перед телевизором, потягивая из горлышка крепкий ликер...
...Уставшая, счастливая и любящая весь мир, что с ней по правде говоря не так уж часто случалось, Лина шла от станции метро, довольно жмурясь и вспоминая все приятные, щекочущие самолюбие, комплименты полученные сегодня от студентов, коллег, журналистов... Вот так...вот так...и мы, что-то можем...что-то можем... - напевая, зашла Лина в подъезд своего серо-серийно-стандартного дома. И внезапно остановилась на лестничной клетке. Вдруг ей показалось, что когда она заходила в подъезд, в окнах ее квартиры горел свет. Лина, недоверчиво улыбаясь, спустилась по ступенькам и вышла на улицу. Действительно, окно ее комнаты светилось голубоватым приглушенным телевизионным светом...Телевизор...Но я его днем не включала...Кто же это может быть? Вор?..Странный вор - пришел обворовывать квартиру, решил напоследок посмотреть новости и забыл выключить телевизор, уходя...Может?...нет, второго ключа ни у кого нет...А! Этот слесарь-сантехник...но я не оставляла ему ключа...я ему просто велела захлопнуть дверь...Ну, он и захлопнул...а телик, наверное, включил, чтобы водку было веселее пить... -размышляла-успокаивала себя Лина, с опаской все же открывая дверь..
В прихожей стояла холщевая сумка со слесарными инструментами, телевизор шумел вхолостую, а из комнаты раздавался храп. Пройдя на цыпочках через корридор, Лина увидела храпевшего на диване Владислава, пустые бутылки от водки и хранившегося на особый случай голландского ликера...В милицию позвонить, что ли?...Да ладно, сама справлюсь, а то потом хлопот всю ночь не оберешься, что-да как...
Лина затормошила храпевшего Владислава: Эй! Эй! Проснитесь! Ну же! Как вас там?...Федор?..Семен?..Ну же!.. Реакцией был только утвердительный и и невнятный храп, изменение позы и тональности, да и только. Да вставайте же! Вы не у себя дома!
Храп внезапно прекратился и Владислав, открыв глаза с абсолютной осмысленностью сказал: Я сейчас. Встаю. 5 минут. и закрыв глаза, засопел дальше...
И потом, даже в счастливые дни, Лина никак не могла понять, что заставило ее, интеллигентную, красивую, разумную женщину, с некоторым, правда не совсем положительным, постельным опытом, раздевшись до...то есть сняв с себя абсолютно все, лечь на край кровати рядом с Владиславом, с похолодевшим и переместившимся куда-то в область желудка сердцем...
Владислав долгое время понимал. Ну как же? Все бабы-бляди! Так было, есть и будет до скончания времен! И в этом утеха и мука для мужского племени. Потом он стал сомневаться - уж слишком холодновато-сухая, решительная Лина не была похожа на тех телок и давалок что...Но большого значения этим сомнениям он не придавал.Ну, в конце-концов, мыжика давно не было, а тут безопасно: кто его знает этого слесаря-забулдыгу в ее консерваториях...А затем пришло время когда он перестал понимать все...Это произошло месяца через три после их знакомства. Владислав, с присущей рабочему люду хваткой и простотой, довольно быстро переехал в уютную квартиру Лины из своей вонючей комуналки. Лина с самого начала, с самого их первого утра, не ставила ему никаких условий и запретов, сказав себе: Я принимаю его таким каков он есть. Сколько это будет продолжаться-не знаю. Но я не девочка и понимаю, что переделывать здорового мужика-это глупость. Как будет-так будет. На сколько нас хватит. Меня и его. Неделя-так неделя. Но пусть будет, что будет. Как только мне это надоесть-я его выгоню. Если надоест ему первому-прекрасно...
В тот день Владислав пришел совершенно трезвый, пахнувший дешевым парикмахерским одеколоном, с букетом цветов...с колотящимся сердцем зашел на кухню, сунул цветы Лине и положил на стол пачку денег. Затем поспешно вскочил и выворачивая карманы, вытащил еще кучку мятых рублей и трешек...
-Что это?-спросила уже все понявшая Лина.
-Получка-хрипло ответил Владислав -...а это то, что сегодня с утра нашабашил...на хозяйство...- и в первый раз спросил разрешения закурить, потом смешался, махнул рукой и зажав Беломорину в зубах, выдохнул вместе с дымом: Иди за меня, а?. И не давая, предупреждая первую отрицательную реакцию Лины, заторопился: Я так решил...Значит, баста! Под завязку. Не буду пить...Ну, на день рождения, там или на праздник какой, за столом...Правда, Лин...Это не из-за тебя, не думай...Нет! Из-за тебя...В общем, надоело...Зарабатываю я прилично-что твои профессора...деньги буду тебе отдавать до копейки, ей-бо, Лин, до копейки, на Беломор вот только оставлять буду, да на автобус! Я понимаю, что я не пара тебе, понимаю. Ты и на люди-то выйти со мной таким не можешь, но я не опозорю, Лин, не опозорю - читать я люблю, я музыку твою слушать беде, каждый день буду, пока и ее, проклятую понимать не выучусь, значит так вот...
Лина, покачав головой, провела рукой по худой щеке Влада и тихо сказала: Нет...
--
Почему, Лин?...Почему?...
--
Нет, Влад. Это не нужно ни тебе, ни мне...
--
Как же не нужно?! Мне нужно. Именно! Как же так - не нужно? Ты думаешь я это на хип-хоп решил? Я давно уже...
--
Я понимаю, Влад...Я все понимаю, мне очень жаль,но...нет...
--
Нет?
--
Нет, Влад...-и вздохнув, Лина подперла щеку рукой, но поморщившись от едкого запаха Шипра, словно прилипшего к ней, постаралась незаметно от Владислава поменять ее положение. Но для него этот жест не остался незамеченным. Мгновенно заиграв желваками на вспыхнувшей коже щек, он перекусив папиросу, изменившимся голосом спросил:
--
Не подхожу значит?...брезгуешь?...В постель, значит можно, а замуж брезгуешь?
--
Нет...ты же знаешь, что нет...Не в этом дело...
--
А в чем?
Лина замялась, как будто и впрямь знала и могла все ообъяснить ему...себе...
--
Не знаю...
Владислав, повесив голову, так словно хотел, что-то рассмотреть на полу между своими туфлями, глухо кинул:
--
Мне...уходить?
--
Нет!...Впрочем...как хочешь...решай сам...Тебе плохо со мной?
--
Мне? - взметнувшиеся на Лину глаза смотрели расстерянно и зло:
--
Мне? Я бы предлагал разве?
--
Зачем тогда тебе это?
--
Что это? Что?
--
Брак...
--
Зачем?...Ну...как это - зачем? Чтоб, значит, как все...как положено...с уважением...по-людски...
--
Как вск, как положено...с уважением...А я не хочу, как все! Понимаешь?! Как все я уже 10 лет назад замужем побывала! Целый год - как все! Я не хочу - как положено! Как положено...А что у тебя уважения ко мне нет, когда ты со мной в постель ложишься? Без обручального кольца уважения нет? Без печати нет уважения?! Ты что шлюхой меня считаешь? Отвечай!
--
Я? Нет, ты что?! Я же хотел, как лучше...чтоб тебе...думал тебе лучше будет...нам...
Влад не ушел, но заноза осталась. Лина жалела его, понимала, но твердо следовала своим правилам-принципам и тому, утреннему решению, когда счастливая, непонятно для нее самой почему, в первый раз проснулась на груди Владислава - совершенно чужого человека и с наслаждением курила его Беломор...Выдерживая характер, Влад не пил. То есть не совсем ничего не пил. Что правда было еще тяжелее. Потому что на вечеринках у Лины, ее друзей или на сборищах со студентами консерватории, где Лина была как своя, Влад терпел танталовы муки, выпивая две-три рюмки коньяку или пару фужеров вина (что было удивительно для всех, пивших го-о-ораздо поболее) и абсолютно не догоняясь. Он понимал, что был неловок, угрюм и смешон, но крепился. Ему хотелось, порой, засадить из горла бутылочку и показать всем этим вшивым интеллигентам!...Что именно показать он и сам не знал. Что он мог? В лучшем случае-набить морду какому-нибудь вшивому аспиранту по классу струнных или обматерить какого-нибудь профессора?
Несколько раз он пытался влезть в разговор на знакомые ему темы: политики, спорта...но ничего хорошего из этого тоже не получалось...щуплый очкарик-студент, который в жизни-то по мячу ногой-то, наверное, никогда толком не ударил, выдал ему такую информацию о его любимом Спартачке, что Влад сразу же заткнулся, ибо сказать ему: Ты, мудак, что ты в футболе понимаешь?-было нельзя, а никаких других особых аргументов у него не было. О политике с ним они говорили совсем уж странно-покровительственно и насмешливо-презрительно, и несколько пылких замечаний Влада были встречены все с тем же доброжелательно-презрительным скепсисом. И только.
Лина видела все это, но не старалась ему помочь. Она все продолжала цепляться за свои принципы - если он хочет быть со мной, здесь, рядом - пусть будет, если ему станет скучно - пусть уходит или избегает неудобных для него ситуаций.
Конечно, им было легче вдвоем. Во-первых, три четверти всего времени они проводили в постели, где Владу не нужно было ничего доказывать, а во-вторых, Лина вообще много работала, а свободное время делила между концертами, спектаклями и сборищами-вечеринками.
Так что они, в сущности, и разговаривали-то не очень много.
Влад экспериментировал. Он садился к Лининому приходу с книжкой в руках или слушал музыку, ее любимую: Баха, Чайковского, Альбинони...но реакция Лины всегда была спокойно-удовлетворенной - читаешь?...слушаешь?...ага...молодец...ты сегодня вечером идешь со мной в театр?...
Влад пробовал, наступив себе на горло, изменить Линин рацион, обычно состоявший из бутербродов, консервов, фруктов и всей прочей дребедени. Он ходил на рынок, готовил борщи, цыплят-табака, котлеты, изучал кулинарные рецепты...никакого результата. То есть Лина с удовольствием все это ела, даже приговаривала: Как у мамы!, но сама, ленясь на следующий день разогреть себе борщ, хватала кусок колбасы с сыром...
Влад, конечно, ждал иной реакции. Почему, зачем он все это делал? Бог его знает...Видимо он просто...хм...просто любил эту немного взбалмошную, уверенную в себе женщину. Любила ли она его? Он не знал. Каждую минуту он ожидал, что она своим обычным весело-покровительственным голосом скажет ему: Вот что, Влад - все кончено. Уходи. Я вызвала такси.
Естесственно, все кончилось тем, что он напился...Послужило ли тому поводом напряжение и непривычность той жизни которой он жил последние месяцы, насмешки ли в его сантехнической бригаде или едкое замечание дворничихи, тетки Нюськи:Эй. Паря, когда галстук одевать начнешь? А споднее ты ей стираешь или как?...Обматерив тетку Нюську так, что даже она, привыкшая к забористому мату с младенчества, застыла с открытым ртом, Влад опрометью кинулся в ближайший вино-водочный...Немного отвыкший от таких доз водки смешанной с портвейном, Влад ввалился в Линину квартиру в таком приятном состоянии, когда уважаешь себя настолько, что хочется доказать это всему миру - то есть набить кому-нибудь морду, разбить что-нибудь или просто поорать. Квартира была тиха и темна. Громко, во весь голос, выругавшись, Влад, нащупав, рванул выключатель. Все как обычно. Блаженно и светло улыбался Чайковский, сурово пялился мрачно-лохматый Бетховен. На столе белела записка : Я в джаз-клубе. Если успеешь, приезжай. Все будет долго. Целую. Лина.
-В рот...твой джаз с твоими пидорасами, мать их в свеклу раком!: - злобно выкрикнул Влад, плюхнувшись в кресло.
Ошалело, с ненавистью крутя головой по сторонам, он прикидывал, как бы эдак получше нагадить, чтобы Лина разозлилась на него, чтобы затопала ногами, заорала бы, как простая баба...
-Ничего...ничего этого не будет...- пьяно соображал-предчувствовал Влад...- даже, если я насру ей на стол и порву портрет ее любимого сволочного Баха, она не заорет...посмотрит холодно, как змея и запрется в спальне...Тяжело вздохнув, Влад на нетвердых ногах вышел на балкон. Прохлада ночи и моросящий дождик освежили его, освежили, но не успокоили...
Бесцельно слоняясь по тихой, гулкой квартире, он остановился у книжного шкафа, где под стеклом, в малиновом бархате футляра лежала флейта отца Лины, известного в прошлом музыканта...Осторожно освободив блестящий, никелированный, холодный инструмент из его малинового плена, Влад поднес флейту к губам и подул...ответом ему был фальшивый, неприличный свист, звучащий еще более гадко в тишине пустой квартиры.
--
Так вот и я с ней...дую, дую, а она...насмехается надо мной...
Изумленная Лина, услышав неприятные визгливые звуки, еще даже не зайдя в подъезд, застала потного, взлохмаченного Влада с остервенением дующего во флейту и бессвязно юормочущего в перерывах-паузах: ...Ничего...сволота...давай. блядь!...вот так...я тебя...ну!...ага...блядь! блядь!...сука, ну давай же! Не услышав открывшейся двери, он продолжал выдувать, что-то визгливое, какофоническое и пронзительное. Вокруг него валялись пластинки, на проигрывателе крутился диск...Внезапно Лина уловила в кжасных звуках, издаваемых флейтой, что-то знакомое, не раз слышанное...прелюдия ля минор...
Громкий хохот словно током ударил Влада. Обернувшись, с флейтой в руках, с раздувающимися от злобного напряжения ноздрями, он стоял перед Линой, готовый то ли ударисть, то ли убежать...Она то ли мгновенно все поняв, то ли по наитию, не говоря ни слова, подошла к Владу и нежно обняв его, положила ему голову на грудь...они долго так стояли - разгневанный и успокаивающийся мужчина с флейтой в руке и женщина, положившая ему голову на грудь, бережно обнимающая его своими маленькими сильными руками...
Это был какой-то ад...флейта издевалась, выкручивалась из непослушных рук, презрительно хрюкала, визжала, сипела и ни в коем случае не собиралась покоряться...
...Разводной ключ тупо и безучастно лежал в холщовой сумке, готовый мгновенно покориться и выполнить любой приказ. Флейта презирала его за эту безучастность и покорность. Она ненавидела его и за то, что пальцы, насилующие её изо дня в день, хранили его следы смазки и пота...
И никогда они не могли примириться друг с другом. Ибо разводной ключ даже в своем туповато-уверенном равнодушии и думать не хотел о том, что они в сущности схожи...Что уж тут говорить о ней...
Он научился...научился...не зря все его многочисленные клиенты и клиентки, ругая Влада хапугой, с уважением говорили - золотые руки...вот эти-то золотые руки, с потрескавшимися ногтями, въевшейся в поры, заусенецы и ссадины черной смазкой научились-таки не насиловать серебрянное горло красавицы-флейты, не вжимать, до хруста, пальцы в клапаны, а держать стройную красавицу парящей и наотлет, как бы танцующей и парящей в воздухе. Его рот уже не сводило каменной судорогой, когда он дул в нее...в нее, так долго не желавшую покориться ему...не желающую...покорившуюся...Покорившуюся? Да. Она не могла не покориться этим настойчивым экзерсисам упрямого работяги...но и покорившись-отдавшись ему, вытворяя в его жестких руках все более и более бесстыдные (на ее взгляд) фиоритуры, она оставалась-осталась вещью в себе - не раскрываясь ему, не идя навстречу, не помогая, лишь покорно отдаваясь, насмешливо-скептически с горькой складочкой у рта, позволяя шарить бесстыдным рукам по совершенному телу...Как Лина - в первый раз подумал Влад, когда начал понимать-предчувствовать, что его игра есть ничто иное, как подбирание на баяне модных теле-шлягеров пьяным сельским дурачком Мишкой.
Нет-нет, что ты, Влад! Ты что! Лина не такая, она не похожа на эту змеинную, холодную презрительную гадину - с тоской думал слесарь, отложив от себя флейту, глядя на нее и стараясь найти в ней сходные с Линой черты...
Нет-нет, я не прав. Лина...Лина любит меня, пусть по своему, недоступно и непонятно для меня, но любит...А эта...Эта тварюка...Я же по-хорошему с тобой хотел, я же не тебя, себя насиловал...что ж ты, сука...ты ж понять меня должна была...я ж дотянуться хотел, чтоб не смотрели на меня эти студентики-очкарики-профессора задрипанные, как будто я в обоссанных штанах в гости пришел, чтоб соответствовал...хотел...и что вышло? И зачем?
Что вышло Влад не понимал, не мог понять, но чувствовал, что его игра, поначалу смешившая Лину, после ставшая ее раздражать, что-то изменила в их отношениях. Иногда он затылком чувствовал на себе какой-то иной, более внимательный, сочувственный до жалостливости, взгляд Лины...
Как на больного смотрит... - думал он, играя желваками и выходя прошвырнуться, чтобы она не заметила бешенства в его холодеющих глазах, чтобы не сорваться...
На концерте в ЖЭКе, потный Влад, одетый в красный костюм, отдолженный ему из гардероба эстрадного оркестра, нервно курил, крутил бабочку на шее и все заглядывал в щели кулис, чтобы увидеть, проверить реакцию Лины на все происходящее...Но он ее не видел. Вернее, она сидела в ЖЭКовском клубном зальчике, в первом ряду, одетая как на концерт в филармонии, с благожелательным участием и пониманием глядевшая на пыльную сцену. Но это была не она. Это была маска, тень ее. Она присутствовала. Она слышала как все эти Пети, Маши, Толики, Оксаны, Оли, Сереги потно били по клавишам-струнам, дули, пыхтели, пели, пританцовывали...она как будто, временами, даже благожелательно улыбалась и постукивала узкой сумочкой по колену...
--
Как на концерте душевнобольных...как на идиотов...мы же все идиоты...тупые скоты...что же мы делаем? Зачем? Зачем я здесь? Что делает здесь Лина? - вертелись мысли-колючки в пылающей голове Влада.
Бухгалтерша ЖЭКа Вероника, многозначительно улыбаясь всеми своими ямочками - от полных щек, до пухлых коленей молодой слонихи, объявила, томно жмурясь и грассируя: А сейчас - сюрприз! Впервые на нашей сцене! Слесарь-сантехник Владислав Сергеев испонит пьесу великого композитора Иоганна Себястьяна Баха... Название пьесы потонуло в аплодисментах и дружелюбно-насмешливых выкриках: Давай, Владька! Давай! Во, кирюха лдает, а! Классику лабает!
Влад, стараясь не смотреть в зал, вышел на сцену. Вероника с улыбкой удовлетворенной мамонтихи уплыла за кулисы. Зал притих.
...Почему руки такие потные, а во рту сушняк?-вяло подумал Влад, поднося флейту к губам. Зал молчал. Проведя шершавым языком по таким же шершавым губам и поочередно, вытерев потные руки о полы красного пиджака, он набрал полную грудь воздуха...Зал молчал...Влад осторожно подул в отверстие флейты...И вот тут-то она ему и отомстила. ИЗВЕРГНУВ ИЗ СЕБЯ КЛОКОЧУЩИЙ, ОТВРАТИТЕЛЬНО-ПРЕДСМЕРТНО-ПЕТУШИННЫЙ КЛЕКОТ ПИОНЕРСКОГО ГОРНА...Зал взорвался: Здорово! Молоток, Владька! Во, выдал! Пьеса, бля! Баха! Иогана Сергеича! Во, умора! Во, кирюха дает! Артист, бля! Давай, дуди еще!
Влад поднял глаза и сразу же наткнулся на серьезное, не осуждающее, а в с ё понимающее лицо Лины, холодно и спокойно выделяющееся в цветной хохочущей рамке мясистых рож. И тогда флейта, сжалившись что-ли, заиграла сама...никто этого не заметил, не услышал, только Лина. Влад понял это только тогда когда воздух в легких кончился и ему было необхоимо возобновить его запас. Флейта играла спокойно и размеренно, все-таки это был чудный старинный инструмент, и у нее была своя профессиональная гордость, она не могла, появившись на сцене, не делать всего того на что она была способна...и всего того на что были способны пальцы, полоска рта и душа того, кто крепко держал ее в своих объятиях...
Влад дограл-повесил последнюю ноту в воздух и опустил флейту...Зал молчал. Лина все так же серьезно и холодно-сочувственно смотрела на него. Флейта висела в его руке, почти касаясь пыльной сцены. Пухлая рояль-ножка Вероники повисла в воздухе для первого шага из-за кулис...
Зал молчал.
--
Хрен вам! - сказал Влад - Козлы засратые!
Разводной ключ грустил. Холщевые бока сумки-постели раздулись от его друзей - всех этих машек-прокладок, ирок-отверток, васек-щипцов, колек-плоскогубцев...В другое время он порадовался бы их тесному соседству-присутствию, рабочей дружбе-тесноте, но сейчас...Уже больше месяца висела сумка в темноте стенного шкафа, набитая, сваленными в кучу инструментами...Забытая, подвешенная на крюк, напоминающая о себе только запахом машинного масла. Разводной ключ лежал на самом дне, под грудой этого, не нужного почему-то больше никому больше железа, резины и бечевы. Он не размышлял. Потому что он не умел, не привык. Возможно он вспоминал...думал о чем-то...Но он не привык сопоставлять факты и события, анализировать текущее время. Он даже и не ждал ничего, в сущности. Он просто туапо грустил. О чем? Кто его знает? Он и сам не понимал. Ему просто было грустно. Просто так...
После концерта шли молча. Ей говорить было н е н а д о . Ему н е ч е г о ...а может быть и наоборот. Все и так было понятно, и понятность эта пролегала между ними, как полоса отчуждения, как нейтральная полоса... А на нейтральной полосеб цветы необычайной красоты!... - пел из окна мертвый Высоцкий. Влад тоже был мертвый. Хотя чувствовал себя совершенно обыденно, то есть никак не чувствовал. На этом концерте флейта сотворила чудо, очередное чудо, после всех ее бывших Марселей-Лондонов-Парижей...
-...хорошо играл...
-Да, хорошо.
-Особенно Баха.
-Особенно...
-Хотя и Корелли тоже был чудесен...
-Угу...
-А какие пальцы у него. Как бабочки...
-Да, как...
-А что ты думаешь...
-Я не думаю...прости...я что-то...
-Извини...
-Да нет, ничего...
-Извини, все же...
-Все в порядке...
Больше месяца Влад не притрагивался ни к флейте, ни к разводному ключу. Он перестал бриться...Из ЖЭКа он уволился и проживал выданные зарплату и отпускные так как будто его ждала новая высокооплачиваемая работа или наследство, или пособие по инвалидности, или вообще ничего не ждало...
После того ЖЭКовского концерта между ними не было сказано ни слова. Только спать с Линой Влад уже почему-то не мог, не в смысле в одной постели, а в самом т о м смысле...он отодвигался к стене, нюхал ее обойно-клеевый-цементый запах или делал вид, что читает книгу, пока она не засыпала. Несколько раз дело чуть-чуть не доходило до объяснений, когда они стоя на кухне или на балконе балансировали на неустойчивой и размытой полосе отчуждения, и уже раскрывались губы и вздохом набирался воздух в легкие и...замирали губы телефонным звонком и вдыхался воздух боязнью непонимания...
Утром он встал, для чего-то долго причесывался перед зеркалом и попытался подровнять чахлую бороденку, сходил в магазин и купил бутылку водки.
Прийдя домой, неторопливо разложил на холщевой сумке свои сантехнические инструменты и долго смотрел на них, механически поглаживая матовый, отполированный его же руками, разводной ключ...
...Он играл Баха...ту самую мелодию для флейты, которая и заставила его...тонкие худые пальцы с крупными суставами, узкий худой рот...бутылка водки...сорванная одним движением крышка...ласковый с недоступной улыбкой Чайковский и суровый Бах...дерьмо на портретах...флейта на полу...колышущаяся балконная занавеска...линия горизонта...дым сигареты в увлажненных глазах...приближающийся черный свежеположенный асфальт...