Теплым вечером в конце мая, когда я, изнывая от безделья, дописывал "Воспоминания мёртвого пилота", мне позвонил Питер.
Кто он такой? Откуда? Я не имел ни малейшего представления. Он просто мне сказал:
- Привет Юрий! Это Питер. Приезжай ко мне как можно быстрее. Мы с отцом готовы предоставить тебе сразу две должности: лётчика и авиационного инженера.
"Не плохое начало", - успел подумать я и на радостях ответил ему:
- Конечно же, приеду.
Спросить его, куда мне следует приехать и когда я должен приступить к выполнению своих обязанностей я не успел. Он сказал мне что-то похожее на "Вот и отлично", и повесил трубку.
Слегка опешив от свалившегося на меня счастья, я сидел на диване и, не веря самому себе, пересказывал жене содержание этого странного телефонного разговора. А верная жена, как сказочная старуха из сказки А.С. Пушкина, говорила мне:
- Что ж ты, дурачина и простофиля, не спросил название авиакомпании или хотя бы города?
- Не ожидал я такого рода звонка, - оправдывался я. - Я ведь последний раз заявления о приёме на работу три месяца назад рассылал.
- Позвони на телефонную станцию, может они могут определить, кто последний нам звонил по межгороду.
Я немедленно бросился исполнять мудрый совет супруги. Но, к сожалению, она была лучшего мнения о телефонном сервисе, чем он был на самом деле. Ни телефонистка, ни полиция, куда я позвонил позже, определить номер, с которого мне звонили, не смогли.
Мудрости женщин нет предела. Это я знаю точно. Жена вручила мне давно оплаченные счёта из телефонной компании и посоветовала прозвонить всем хозяевам авиакомпаний Канады, которым я отправлял факсом свои данные, в надежде на то, что я опознаю звонившего по голосу. Да, весёленькая мне предстояла задача. Ведь только в феврале, марте и апреле я отравил более ста пятидесяти заявлений. А если к этому прибавить факсы, отправленные нами осенью, да телефонные звонки, сделанные за последние полгода. Жуткая получалась цифра. Но женщины не только мудры от природы, они ещё и упрямы, особенно в достижении благородных целей. Заставить ленивого мужа, третий год лежащего на диване, наконец-то работать.
Что может быть выше и чище чем ЭТО?
Любимая, видя, что я откровенно саботирую её совет, достала из книжного шкафа журнал, на обложке которого красовался величественный "Боинг 747-400", и сказала:
- Поищи в перечне авиакомпаний президента по имени Питер, может быть, найдёшь его так.
- "Эврика!" - воскликнул бы голый Архимед, выскакивая в очередной раз из ванны с водой.
Президентов с царским именем было несколько, но только один из них имел однофамильца в должности главного инженера компании. А ведь звонивший упомянул о возможности совмещения мной двух должностей и о том, что этот вопрос он согласовал с отцом-инженером.
Значит это они.
"Гуси Арктики", город Инювик, Северно-Западные территории.
Весь оставшийся вечер я мурлыкал себе под нос песню о ребятах, которым не страшен ни вал девятый, ни полюс вечной мерзлоты, и только потому, что они, эти ребята, с семидесятой широты. Инювик был на шестьдесят восьмой с минутами параллели. Севернее него жили только белые медведи с тюленями и моржами, и несли свою нелёгкую службу атомные подводные лодки Краснознамённого Северного флота России.
В полдень я позвонил на север своему будущему работодателю. Я так обрадовался, услышав его теперь уже знакомый мне голос, что чуть не забыл, зачем я собственно звоню. А вопросов было несколько, и все они были очень важные.
Временная работа ожидает меня или постоянная? Следует ли мне ехать одному или с семьёй? На какой тип самолёта приглашает меня президент компании, и какую собирается платить зарплату? Наконец-то, справившись с волнением, я обрушил на него всю эту кучу вопросов. Он опять повторил, что ждёт меня как можно быстрее и пообещал прислать письмо по электронной почте.
В ожидании описания условий своей будущей работы и жизни я отправился к врачу проходить врачебно-лётную комиссию. Доктор, бегло осмотрев меня, спросил:
- Так, молодой человек, и куда же Вы собираетесь ехать?
- В Инювик, - простодушно ответил я.
- Через полгода у вас останется половина сегодняшнего веса, - ровным голосом сказал он, продолжая заполнять лист медицинского осмотра.
- А куда денется вторая половина?
- Её съедят комары. Они там по размеру больше похожи на полярных медведей, чем на насекомых.
Доктор улыбнулся своей шутке и продолжил:
- Но Вы не отчаивайтесь. Бегите оттуда при первом же чувстве тоски по родным. Вы ведь наверняка один поедете?
- Я ещё не решил, поеду ли я туда один или с женой и ребёнком. Но мне не понятен Ваш совет по поводу бегства из Арктики. Ведь, если я подпишу контракт, скажем на год или два, я должен буду его отработать, - ответил я.
Он склонил голову набок, снял очки и внимательно посмотрел на меня. Казалось, что он видит меня впервые, хотя этот мой визит был пятым за последние три года. Видимо он, мысленно решал трудную задачу: " А не показать ли мне этого русского лётчика психиатру?" После двухминутного размышления, посчитав, что я ещё небезнадёжен, он сказал:
- Никому Вы ничего не должны. Когда приедете в отпуск, зайдите ко мне, и я выпишу Вам справку о том, что у Вас тяжелейшая северная депрессия, и пребывание в Арктике вам крайне противопоказано.
После окончания медицинского осмотра я поехал к начальнику центра подготовки лётчиков. За два года моих тренировочных полётов на самолётах принадлежащих Гарольду Дугласу я подружился с ним, и он всегда живо откликался на все новости, связанные с моей лётной работой. Бывший лётчик-испытательм Королевских Военно-Воздушных Сил Канады встретил меня с радушной улыбкой. Когда я поделился с ним своей новостью, улыбка медленно сползла с его лица.
- Был я там, Юрий, - сказал он. - Лет двадцать назад. Живёт там две с половиной тысячи человек. Аэродром хороший. Остальное увидишь сам.
Причину, по которой Гарольд так скупо и деликатно описал место моей будущей работы, я понял только тогда, когда сошёл с борта самолёта в Инювике. Но до этого момента оставалась ещё целая неделя.
Плохо скрываемая негативная реакция двух уважаемых мной людей слегка остудили мою решимость стать отважным полярником, но отступать было уже поздно. Дома меня ждало письмо от Питера.
После вежливого извинения за задержку с отправкой этого официального приглашения на работу следовал длинный список моих будущих обязанностей. Кроме того, что я должен был выполнять регулярные и чартерные рейсы, мне предписывалось: чистить самолёт изнутри и мыть его снаружи; производить погрузку и выгрузку предназначенного для перевозки груза, заправлять крыльевые топливные баки бензином. В дополнению к своим прямым и косвенным обязанностям лётчика, я так же должен был выполнять все офисные работы, включающие в себя: выписывание билетов для пассажиров, резервирование самолётов по предварительному заказу, мытьё полов в здании аэровокзала, вождение пассажирского микроавтобус и так далее и тому подобное. Кроме того, от меня, как от очень опытного пилота, требовалось быть примером для молодого поколения в нахождении не сделанной работы и в немедленном её выполнении. В случае, если всё выше перечисленное будет мною быстро выполнено, и я не смогу найти себе подходящее занятие, то я должен буду работать с инженерной службой над починкой авиатехники. За всё за это мне была обещана зарплата в одну тысячу пятьсот долларов в месяц плюс пятнадцать центов за каждую полётную милю, минус четыреста долларов за предоставленную мне компанией комнату в доме для персонала. Далее шло предупреждение о том, что в течение шести недель я буду находиться на испытательном сроке, и информация о том, что у компании для меня и моей семьи есть дом, который требует небольшой починки. Мне предлагалось в свободное от работы время его отреставрировать и после этого обсудить с хозяевами условия его аренды. Послание также содержало совет по выбору кротчайшего пути достижения Инювика, предложение денег взаймы на авиабилеты и требование посещения местного колледжа в случае недостаточного знании английского языка. Последнее предложение меня окончательно смутило. Я никогда не считал себя лингвистом, и свои языковые способности оцениваю очень сдержанно, но в четырнадцати предложениях пришедшего с крайнего севера письма я насчитал восемнадцать грамматических ошибок. Я распечатал письмо на принтере и хотел взять его с собой, чтобы на месте разобраться, кому из нас следует пройти курс английского языка в колледже, а кому вернуться в начальную школу. Что поделаешь, горячий парень из южной Украины. Хорошо что жена отговорила меня от этого опрометчивого шага. Она толково мне разъяснила, что только ненормальный может совать в нос своему боссу его безграмотную писанину. В очередной раз пришлось с ней согласиться.
Незадолго перед своим отправлением на север, прогуливаясь с женой вечером по улице, мы встретили знакомую нам югославскую супружескую чету, приехавшую в Канаду лет десять назад. Рассказав им о моём плане отправиться покорять макушку Земли, мы услышали от них вполне дельный совет - запастись заранее продуктами на случай, если там чего-либо не окажется или будет продаваться по баснословным ценам. Нам, прошедшим школу социализма, запасаться продуктами впрок - не привыкать.
Ну, мы и постарались, купили четыре килограмма риса и столько же макарон, двадцать пачек сухих супов, два килограмма сахара, две пачка соли, двести пакетиков чая, шесть рулонов туалетной бумаги, двадцать банок мясных консервов, две палки колбасы и два литра растительного масла. Упаковали всё в спортивную сумку.
В день вылета эту неподъёмную сумочку я сдал в багаж вместе со своим чемоданом и, как водится у пассажиров, летящих с несколькими пересадками, забыл о ней до прилёта в конечный пункт маршрута. В Торонто во время первой пересадки наш рейс по техническим причинам был отложен на час. Напуганные сентябрьскими событиями две тысячи первого года североамериканцы непрерывно спрашивали у работников авиакомпании, отвечающей за нашу перевозку, что произошло, и, услышав ответ, что технические службы разбираются с багажом одного из пассажиров, не только не успокоились, а наоборот, заволновались ещё больше. Ведь ещё неизвестно, какая угроза менее опасна: технические неполадки авиатехники или обнаруженная среди багажа бомба в сумке террориста. Я был спокоен. Если что-то нашли, то последующий полёт будет безопасней.
Курс Норд-Вест
В Эдмонтоне, где я должен был переночевать перед последним броском на север, меня ждал неприятный сюрприз. При выходе из телескопического трапа в здание аэровокзала меня задержали сотрудники службы безопасности аэропорта и вежливо попросили забрать мою чёрную спортивную сумку. О, она имела совершенно неузнаваемый вид. Обернутая в три слоя полиэтиленовой плёнки, обмотанная несколько раз скотчем, с яркой этикеткой на боку: "Груз безопасен", она выглядела, как герой войны в персидском заливе, вернувшийся на родину в целлофановом мешке, уложенном в цинковый гроб. И, хотя мне никто не сказал ни слова упрёка, я догадался, что технические неполадки, вызвавшие задержку нашего вылета из Торонто, крылись в моей продуктовой сумочке. Лопнувшая канистра подсолнечного масла не только залила всё содержимое моего багажа, но и устроила панику среди технического персонала, потому как, обнаружив в багажном отсеке течь маслянистой жидкости, никто из них не подумал, что это масло может быть растительное. Ведь и ежу понятно, что если масло где-то течёт, то нужно проверить самолётную маслосистему. И заниматься этим должен квалифицированный специалист - как минимум дипломированный инженер.
Не трудно догадаться, что в сумке своей канистру подсолнечного масла я не обнаружил. Всё дно моего багажа было выстелено рулонами туалетной бумаги для впитывания остатков масла. Причём, если вы ещё не догадались, я вам скажу, что мои шесть рулонов техперсонал не тронул, они так и лежали в фабричной упаковке.
Весь оставшийся вечер я стирал свои вещи и отмывал сумку в гостинице. Мне очень хотелось съездить в Эдмонтон и посетить самый большой торговый центр Северной Америки 'Вест Эдмонтон Молл', недавно открывшийся в этом городе. По слухам в нём разместились не только сотни магазинов и кафешек, но и аквапарк с песчаным пляжем и пальмами, водными горками и вышкой для прыжков в воду. В одном из его торговых павильонов на воде поставили пиратский корабль, в натуральную величину, а по дну огромного аквариума, наполненного океанской фауной, ползают по рельсам подводные лодки, каждая из которых, рассчитана на четырёх пассажиров. Под крышей этого центра разместились и луна-парк с американскими горками, каруселями и автодромом, и ледовая арена, и десяток кинотеатров, и казино, и гостиница.
Я побывал в этом торговом центре ровно через десять лет, а тогда мне было жутко стыдно за свою глупость в истории с маслом, в том, что меня подвело элементарное желание сэкономить, признаваться самому себе не хотелось.
Так за два дня с тремя пересадками и одним приключением я пересёк на самолётах по диагонали всю Канаду и, покинув полюбившееся мне за три года атлантическое побережье, добрался до Северного Ледовитого океана. Последний раз я видел его покрытым льдом примерно двенадцать лет назад, будучи военно-морским летчиком, теперь уже несуществующего государства. Но это было в другой жизни и с другой стороны Земного шара.
Инювик
Президент авиакомпании встречал меня на перроне аэропорта. Он оказался мужчиной лет тридцати пяти, высокого роста и рыхлого телосложения. Черные прямые волосы обрамляли его круглое как луна лицо. Плоскостопные ноги Питера терлись при ходьбе коленями друг о друга, как будто боялись надолго расстаться. Возле него крутился молодой парень и, жестикулируя, что-то рассказывал. Среди нескольких сумок и чемоданов, стоящих рядом с ними, я увидел большой ярко- красный ящик с инструментами и сделал правильный вывод: одним рейсом со мной прилетел новый авиационный механик. Загрузив наши вещи в свой огромный джип, Питер повёз нас показывать свою фирму. После краткого осмотра шести имеющихся в компании самолётов, технического ангара, офисных помещений и аэровокзала мы уехали в городок, в котором нам предстояло провести какой-то отрезок своей жизни.
В принципе я был готов ко всему, и меня не очень смутило то, что за четыреста долларов в месяц мне предлагалось снимать четыре квадратных метра жилой площади. Именно такую комнату, размером два метра в длину и два в ширину, приготовило мне руководство авиакомпании для дальнейшего проживания. Оставив свой багаж посреди этого крохотного пространства, я отправился с новым механиком осматривать населённый пункт.
Мой молодой спутник оказался по национальности болгарином, и мы, глубоко в душе ощущая братство между нашими народами, быстро нашли общий язык.
В административном центре Инювик проживало две тысячи восемьсот человек. Кроме большой больницы, школы и колледжа в нем было две церкви, три бара, две гостиницы и пять магазинов. Мы шли по единственной заасфальтированной улице, продуваемые насквозь холодным ветром, и я думал о том, что в благополучной Канаде есть и такие города, которые не показывают по национальному телевидению.
Жуткая пыль, заставляющая меня поминутно прикрывать лицо руками, не прогнала с улицы сидевшего на тротуаре пьяного эскимоса, приветливо помахавшего мне рукой. Болгарин сказал что-то на своём родном языке, скорее самому себе, чем мне, но я понял смысл его слов. Мой приятель был в ужасе. Вскоре за первым местным пьянчужкой мы увидели второго, а затем, по мере нашего приближения к ликероводочному магазину, они стали попадаться всё чаще и чаще. Бедно одетые, грязные, а некоторые даже в мокрых штанах, они стояли, прислонившись к стенам магазинов, или сидели прямо на бордюрных камнях у дороги. Примерно третью часть пьяных аборигенов составляли женщины.
Обойдя за два часа все магазины города, я пришёл к неутешительному для себя выводу, что цены на все продовольственные товары в три-пять раз, а промышленные в полтора-два раза выше, чем на юге. Слегка удивил тот факт, что спиртные напитки продавались гораздо дешевле, чем где бы то ни было. В среднем процентов на десять-пятнадцать. В голову сразу же пришла мысль, нормальная для человека, выросшего в обществе тотальной подозрительности: правительство, поставляя сюда дешёвое спиртное, спаивает аборигенов, чтобы те поскорее вымерли.
Нет, конечно же. Это не так.
Правительство Канады любит всех своих детей одинаково, а индейцев с эскимосами даже больше, чем остальных. Но как это обычно бывает в жизни, любимое дитя у матери самое капризное. Вот и пропивают коренные жители севера ту многомиллионную дотационную помощь, выделяемую им из государственных и провинциальных бюджетов для сохранения жизнеспособности "первых наций".
Строительство городка Инювик началось в 1953 году. По генеральному плану правительства в него должны были переехать жители индейского посёлка Аклавик, который находился в шестидесяти километрах на запад от Инювика и каждую весну затоплялся водами реки Маккензи. Первоначальное имя города, утвержденное в генеральном плане строительства, было Новый Аклавик. Через пять лет, когда выяснилось, что половина жителей старого Аклавика не собираются переселяться в новый городок, ему пришлось в срочном порядке придумывать новое имя. В 1958 году на картах Канады появился населённый пункт Инювик. В 1979 году городок был соединен с остальной Канадой грунтовой дорогой. Её длина составляет восемьсот километров и на всём её протяжении есть только одна заправочная станция, расположенная посредине этой дороги.
С конца семидесятых и до конца восьмидесятых годов Инювик представлял большой интерес для министерства обороны США. Здесь был расположен центр радиоэлектронной разведки. В нём работало около ста американских специалистов, многие из которых знали русский язык. В местной библиотеке я нашел немало книг на родном языке. И когда я спросил у библиотекаря: "Кто читает эти книги?", он с безразличием сказал: "Никто". После окончанием холодной войны, а вероятнее всего после развала Советского Союза, необходимость держать на крайнем севере теплолюбивых калифорнийских парней исчезла, и центр был закрыт. Одновременно с его закрытием улетела отсюда и эскадрилья истребительной авиации Канады. Шесть теплых самолётных ангаров до сих пор ждут своих бывших хозяев. В связи со всеми этими событиями численность населения Инювика сократилась вдвое.
В начале девяностых годов в районе Инювика транснациональные корпорации приступили к разработкам нефтяных месторождений. Это немного улучшило демографическую ситуацию в регионе, но сопротивление местного население проводимым работам, а также сокращение государственных субсидий и падение цен на газ и нефть, резко ограничили темпы заселения города нефтяниками. В 1999 годы корпорация "Шелл" вновь вернулась к добыче природного газа в двадцать километрах к северу от Инювика. Однако разногласия между индейским племенем Гвич'ин и газодобытчиками так и остаются непреодолимыми.
Попрощавшись с механиком у порога моего дома до завтрашнего рабочего дня, я и не предполагал, что не увижу его больше никогда.
Первый полёт
В десять часов вечера, если можно назвать вечером сияющий за окном полярный день, мне позвонил шеф-пилот и предложил покатать на двухмоторном самолёте над морем туристов. Не прошло и шести часов с момента моего появления в Арктике, как я, взяв на борт десять американцев, взлетел в направлении острова Виктории. Аэродром поселка Борман находился севернее нас на двести пятьдесят километров. Здесь проживало около четырехсот человек народности Инуит. Первым белым человеком, в 1911 году добравшийся до западного берега острова Виктории и встретивший здесь Коппер Инуитов, был первооткрыватель северных земель Вилжалмар Стивенсон. В 1940 году в поселке был образован закупочный пункт пушнины. С этого года на арктическую лису была объявлена промышленная охота. Сейчас же поселок Борман более знаменит своим самым северным в мире гольф-клубом и ежегодно проводимым здесь турниром имени "Билли Джосса".
Дозаправившись на аэродроме, мы полетели на высоте в несколько десятков метров искать диких животных, бродящих по тундре покрывающей весь огромный остров.
Задача была не из лёгких.
Высота холмов острова порой в два-три раза превышала высоту нашего полёта, поэтому мне приходилось с предельной осторожностью выбирать курс над абсолютно неизвестной мне местностью. Питер, осматривая подножия холмов, изредка давал мне команды: подверни влево, там должны быть северные бизоны, или облети эту гору, попробуем на побережье найти белого медведя.
В тот день мы распугали немало живности, обитающей на острове. Погонялись за северными оленями, заставили построиться в оборонительный круг местных яков. А вырвавшись из объятий, нависающих над нашими крыльями отвесных стен ущелий, мы полетели над гладкой поверхностью льда, покрывающего в середине июня почти всё водное пространство залива Амундсена. Над моржами и тюленями мы пронеслись так низко, что ластоногие попрыгали в узкие трещины и не показались на поверхности, пока мы не улетели.
Не видел я в тот день только медведей. Туристы остались довольны, и ни один из них не спросил, а можно ли так нагло вторгаться в дикую природу?
Ладно, природа. Она дикая. Никто из них не поинтересовался, а можно ли так низко летать? Я знал, что нельзя. Нигде над территорией Канады, за исключением взлёта или захода на посадку, нельзя летать в простых метеорологических условиях над земной и водной поверхностью на высотах ниже, чем сто метров днём и триста метров ночью. В первом же полёте мне преподали наглядный урок, и я быстро усвоил, что не везде в Канаде живут законопослушные люди. Наши пассажиры, воодушевлённые захватывающим зрелищем животных, разбегающихся в страхе при виде самолёта, проявили желание остаться на острове и поохотиться. В этом неблагородном деле мы помочь им уже не могли. С пассажирского самолёта стрелять по животным практически невозможно. Теперь им нужен был вертолёт.
Оставив на острове американцев, мы отправились домой.
Пролетев половину пути от Бормана до Инювика, я сверил расстояние до аэродрома посадки с остатком топлива в бензобаках. Не зная ещё ничего об особенностях организации полётов в Арктике, я слегка заволновался. Холодок пробежал где-то под сердцем потому, что даже при сильном попутном ветре до базового аэродрома мы явно не дотягивали. Осознав, что у нас скоро возникнут проблемы, я посмотрел на хозяина самолёта. Президент авиакомпании, сидящий на месте правого пилота, невозмутимо читал свежий авиационный журнал.
Хорошо, - подумал я. - Уж если ты так спокоен, то почему я должен переживать?
Однако, долго сохранить равнодушие к своей судьбе мне не удалось. Стрелки топливомеров неуклонно приближались к нулю и мне стало казаться, что командирское кресло подключили к обогревательному прибору. Я заёрзал на нём. Уж очень мне не нравилась перспектива садиться в тундре с отказавшими двигателями.
Вот придурок, - в сердцах подумал я о президенте компании. - Какого чёрта я должен сейчас корячится, стараясь уместиться на крохотном пяточке ровной поверхности, между метровыми валунами? Понятно за что рисковали, носясь за оленями на тридцати метрах над землёй. Старались доставить удовольствие клиентам. Поддержать престижа фирмы. А сейчас-то ради чего гробить машину?
Казалось, что Питер услышал мой возмущённый внутренний голос. Он оторвался от журнала и посмотрел на часы. Топливомерам он не уделил никакого внимания, ровно, как и местности за бортом самолёта. Потянув рычаги управления двигателями на себя, он спокойным голосом сказал:
- Снижайся.
Я спросил его:
- Следует ли мне связаться по радио с диспетчерской службой аэродрома?
Он ответил:
- Нет. Это необитаемый аэродром.
Вот тебе раз. За двадцать лет лётной работы такого я ещё не встречал.
Посреди тундры лежала хорошо подготовленная взлётно-посадочная полоса и две, а может быть три сотни двухсотлитровых бочек с бензином. Подкатив под крылья две из них, мы за сорок минут ручным насосом перекачали горючее в баки и улетели домой. На мои вполне резонные вопросы о хозяевах бензина, его охране и системе учёта заправляющихся там самолётов Питер ответил одним предложением:
- Завтра бухгалтер позвонит куда надо, и хозяева пришлют нам счёт.
Я хотел спросить его: "А если не позвонит?" Но побоялся быть правильно понятым.
Как оказывается всё просто. Попробовали бы они бросить в России шестьдесят тысяч литров высококачественного авиационного бензина посреди тундры без присмотра.
Следующий рабочий день начался с того, что мы всей компанией пошли искать нового механика.
Болгарин исчез.
Мы проверили всё - две гостиницы, списки пассажиров авиарейсов, улетевших за вчерашний вечер и половину текущего дня, немногочисленные бары и придорожные канавы. Его не было нигде. Пришлось подключать полицию. Они то и нашли его через четыре дня, после того, как он, получив на почте денежный перевод от жены из Ванкувера, купил билеты на самолёт и уже собирался улетать. Слава богу, хоть жив оказался. Спрятаться в таком маленьком городе нелегко, но болгарин, очевидно, был потомок партизан, воевавших с турками в девятнадцатом веке за независимость Болгарии. Он, вместо того, чтобы жить в предложенной ему Питером комнате в доме персонала, в первый же вечер своего пребывания в Инювике поселился на частной квартире. И сидел там три дня, почти не выходя на улицу. Новый механик был настолько обескуражен увиденным в городе накануне, что даже отказался обсуждать материальную сторону своего контракта с руководством "Гусей Арктики". Я не был избалован теплыми пляжами Варны и Бургаса или пальмами и магнолиями Ванкувера и Виктории, чтобы так просто сдаться. Хотя условия моего существования в доме лётчиков были значительно хуже, чем условия, в которых жили заключенные местной тюрьмы.
Жили мы в двухэтажной квартире, представлявшей собой отдельный блок с выходом на улицу. Мы - это двадцатидвухлетний Марк и его двадцатилетний брат Майкл, квебекский француз Джаспер со своей беременной подружкой и я. Они занимали две комнаты по девять квадратных метров, мне же досталась четырёхметровая. А так как высота потолков в домах такого типа едва превышает два метра, то к утру кислорода в моей комнате не оставалось. Можно, конечно, было открыть окно, но незаходящее полярное солнце позволяло молодёжи носиться по улицам посёлка на дребезжащих мопедах или мотоциклах круглосуточно, поэтому постоянно приходилось выбирать между свежим воздухом и относительной тишиной. В нашем доме было четыре таких блока. В первом из них жил президент компании Питер с женой Хелен и двухлетним сыном, во втором и в третьем жили лётчики, а в четвёртом - бухгалтеры и диспетчер компании.
На следующий, после моего прилёта день, я приступил к тренировочным полётам на одномоторном восьмиместном самолёте. Начинались мои полёты, как правило, в десять или одиннадцать часов вечера, после того, как заканчивались перевозки пьяных аборигенов по их деревням. Весь день я крутился на аэродроме, строго выполняя все обязанности, возложенные на меня в безграмотно написанном президентском письме. А поздно вечером, почти валясь от усталости с ног, садился за штурвал. Единственное, что удерживало меня от присущего русской душе бунта, было то, что мой хозяин сам весь день летал, а перед сном возился со мной.
Причём приключений он себе в течение дня находил предостаточно.
Перманентные проблемы
На восьмой день моего пребывания в Инювике у Питера во время взлёта на двухмоторном самолёте отказал левый двигатель. Но винт его по сложнообъяснимой технической причине не зафлюгировался. То есть лопасти пропеллера не развернулись автоматически острой кромкой к набегающему воздушному потоку и продолжали вращаться. Борясь с сумасшедшим сопротивлением авторотируещегося винта, хозяин авиакомпании вместо того, чтобы немедленно развернуть самолёт и приземлиться на аэродроме вылета, набрал высоту и отвёз пассажиров в Тактояктак. Единственный пассажир того рейса, богатейший человек канадского севера, миллионер, владеющий большим парком снегоочистительных машин и поддерживающий в течение девятимесячной зимы дороги, а значит и жизнь северян в надлежащем состоянии, сидевший на месте второго пилота, наивно спросил Питера:
- Почему мы сегодня так медленно летим, однако?
- Очень сильный встречный ветер, однако. Понимаешь?
Примерно так поговорили между собой миллионер-эскимос и шеф-пилот авиакомпании.
Не взяв ни одного пассажира в обратный рейс, Питер запустил один мотор и успешно вернулся домой. Самолёт немедленно поставили в ангар и техники сняли отказавший двигатель. Разобрав его, они с сожалением обнаружили, что восстановлению он не подлежит. Вечером, во время тренировочного полёта, я спросил у Питера:
- Стоило ли так рисковать в полёте, да притом пожертвовать двигателем
стоимостью пятьдесят тысяч долларов?
Он ответил:
- Во-первых, за две недели до этого у меня уже был подобный отказ. Двигатель в тот раз зафлюгировался и скрыть от пассажиров инцидент не удалось. Во-вторых, на борту в сегодняшнем полёте был самый выгодный клиент и, если бы он догадался о происшествии, то больше бы к нам за сервисом не обратился.
- Мне, - добавил Питер, - долгосрочные отношения с ним выгоднее, чем этот двигатель.
Утром из регионального управления по безопасности полётов приехала комиссия. Семь инспекторов должны были разобраться в причине отказа двигателя двухнедельной давности.
Через день после их приезда у нашего молодого пилота сразу после взлёта отказал генератор. Лётчик вышел на связь на радиочастоте нашей авиакомпании и запросил инструкции по его дальнейшим действиям. Питер взял в руки микрофон и тихо сказал:
- Марк, выключи все приборы и радиооборудование и без связи лети в Аклавик. Там, не выключая двигатель, выгрузи пассажиров и лети назад. Я позвоню диспетчеру и предупрежу его о твоём возвращении.
Ничего не подозревавшие инспектора проверяли лётную и техническую документацию в нашем офисе, а двадцатилетний ванкуверский мальчишка с четырьмя женщинами на борту, летел над дельтой реки Макензи, имея работающими только приборы, показывающие скорость, высоту и вертикальную скорость самолёта.
Он думал, что я идиот
Отработав нормальный северный рабочий день с восьми утра до семи вечера, я приехал домой и уже готовился лечь спать, когда позвонил Питер и сказал, что в одиннадцать часов он заедет за мной, мы поедем на аэродром, где не более, чем на час поднимемся в воздух в контрольный полёт для проверки моей готовности к самостоятельной работе.
По дороге на аэродром президент показал мне два вагончика, расположенных у озера точно посредине двадцатикилометровой дороги между городом и аэропортом. Место было очень живописное. Длинное и узкое озеро окаймляли десятиметровые ели. С его гладкой водной поверхности то и дело взлетали гидросамолёты, принадлежащие как частным лицам, так и трём конкурирующим компаниям. Здесь же, у небольшого пирса, качался на редких волнах гидросамолёт, принадлежавший Питеру. Летать на нём было моей тайной мечтой. И не потому, что чаевые, получаемые лётчиками гидросамолётов выражались в сотнях долларов, а потому, что полгода назад, научившись летать на самолётах-лодках, я просто стал ими бредить. Хотя мы с Питером стояли и говорили о необходимости резкого увеличения объёма полётов с воды, спросить хозяина о возможности своего участия в них я не решился. Во-первых, место было прочно занято парнем, который уже второй год летал на нашей лодке. Во-вторых, итальянец Барберио из Торонто, до приезда к нам на север был инструктором на гидросамолётах и имел опыт нескольких тысяч взлётов и посадок с озёр и открытого океана. Он первый стоял в очереди и ждал, когда же, наконец основной пилот устанет "стричь зелень с клиентов". Помечтав немного о сладкой должности гидросамолётчика, я пошёл осматривать жильё, которое предлагал Питер моей семье для проживания зимой.
В двадцати метрах от пирса стояли два строения-вагончика барачного типа. С учетом того, что снега зимой тут должно было быть около двух метров, они были установлены на метровых деревянных сваях, но лестниц, позволявших войти в жильё, не было и в помине. Отжавшись на руках о порог незакрытой двери, я проник в один из бараков. Такие высокопарные слова, как хаос, последствия третьей мировой войны или вторжение инопланетян, не идут ни в какое сравнение с тем, что я увидел в предложенном мне жилье. Сразу у входа меня встретили горы мусора. Во всех комнатах валялась искореженная мебель со вспоротой обшивкой, осколки посуды и битые бутылки валялись повсюду, все стёкла окон были в трещинах. В ванной комнате железная ванна была выворочена со своего места, плафон светильника вырван "с мясом" из потолка. Унитаз был разбит. Книжный шкаф валялся на полу покрытый слоем рекламных журналов, у встроенных кухонных шкафов были наполовину оторваны дверцы. Потолок в нескольких местах провис и по нему расползались грязевые подтёки, оставшиеся после дождя. Воздержавшись от комментариев по поводу увиденного, я спросил у сопровождавшего меня Питера:
- А как отапливать это помещение в течение долгой зимы?
- Озеро замёрзнет уже в сентябре. Возьмёшь топор, санки, переедешь на противоположный берег и руби себе лес, сколько хочешь. Затем наколешь дров, и ими будешь топить.
- Я подумаю, - ответил я, а мысленно продолжил: "С виду нормальный мужик. Неужели он окружающих его людей принимает за идиотов?"
Закончив осмотр "фешенебельного коттеджа" мы отправились на аэродром.
Контрольный полёт показал, что я готов к самостоятельным полётам.
Линейный пилот
Двадцать шестого июня я приступил к выполнению регулярных полётов. Первый же мой рабочий день преподнес мне очень неприятный сюрприз. По дневному плану я должен был сделать четыре рейса в индейский посёлок Аклавик расположенный в шестидесяти километрах к западу от Инювика, а затем вылететь на север в Тактояктакк с туристами на борту. До Аклавика было всего двадцать минут лёту, и в течение одного часа я должен был выполнить один полный рейс в оба конца. Казалось бы, пустяк - сорок миль в одну сторону и сорок миль обратно с двадцатиминутной стоянкой в аэропорту для высадки и посадки пассажиров, и так четыре раза, но местность под крылом самолёта была настолько недружелюбной, что эти короткие полёты были самыми рискованными из всех, которые мне довелось сделать за два с половиной месяца пребывания на севере. В последнем, в тот день, рейсовом полёте при возвращении из Аклавика с четырьмя пассажирами на борту в условиях жесточайшей ветровой болтанки я, переключая радиостанцию с одной частоты на другую, пальцем задел выключатель радиоприёмника. И не заметил этого.
Поначалу меня даже не взволновало то, что на мои запросы не отвечает руководитель полётов. Во время своих докладов я себя слышал прекрасно и был уверен, что радиостанция успешно работает. Мало ли по какой причине молчит "вышка". Может быть, диспетчер вышел в туалет или курит на балконе. Может быть, он включил телевизор, смотрит хоккей и пьёт свой очередной кофе, а может, его просто тошнит от акцента русского эмигранта и он не желает больше со мной разговаривать. Я лечу себе на родную базу и особенно не переживаю по поводу такого рода дискриминации. Вот только атмосферное давление в районе аэродрома мне не известно, и нет данных о силе и направлении ветра у земли. Действия лётчика при отказе радиосвязи строго регламентированы, и должны быть выучены каждым командиром воздушного корабля наизусть. Так меня учили и, думаю, правильно делали. Канадские правила полётов тоже предусматривают определенный порядок действий в такой аварийной ситуации, но в отличии от наших особых случаев у канадцев есть маленькая изюминка. В руководящих документах по производству полётов описание всех особых случаев у них заканчиваются великолепной фразой: "..., а если вы не помните, что вам следует делать, то позвоните авиадиспетчеру по мобильному телефону, объясните ему, что у вас случилось, и запросите его инструкций". Так просто, как всё гениальное. Конечно же, после прочтения таких рекомендаций сразу же пропадает желание учить что-либо наизусть. К сожалению не все пилоты являются счастливыми обладателями мобильных телефонов. Я "мобильника" не имел.
"Прорвёмся и так", - сказал я сам себе и решил перед посадкой пройти над аэродромом и посмотреть, свободна ли полоса, а заодно покачать крыльями, обозначив тем самым аварийность своего положения. Никто мне не ответил и никаких сигнальных ракет в небо не запустил. Садился я с тем же курсом, что и взлетел отсюда полтора часа назад. Но сделал это очень неудачно. За время моего отсутствия ветер у земли изменился на строго противоположный и мой самолёт, ударившись о бетонку, подпрыгнул метров на пять и стал "сыпаться" вниз. Повторного удара ждать я не стал. Перевёл обороты двигателя во взлетный режим и на скорости, едва превышающей скорость сваливания самолёта, медленно стал набирать высоту. Мои пассажирки стали нервно пристёгиваться ремнями безопасности к своим креслам. Я злорадно подумал:
"Значит, когда я вам рекомендовал это сделать перед взлётом, вы наплевали на мои слова, а теперь вдруг вспомнили о ремнях. Испугались? Так вам и надо".
Набрав высоту сто метров, я развернулся и мягко приземлил самолёт, но уже с противоположным курсом. Машина моего босса стояла на рулёжной дорожке рядом с взлётно-посадочной полосой. Когда я начал освободил взлётную полосу, он впрыгнул в свой джип и помчался передо мной на нашу стоянку.
Ругать меня времени не было. Едва четыре мои Аклавикские индианки покинули свои места, на них тут же уселись немецкие туристы. Питер лишь включил тот злополучный переключатель, который подвёл меня, и пожелал мне удачи в полёте к океану.
Пребывая в жутко расстроенных чувствах и кляня себя, на чём свет стоит, за свою невнимательность и слабые теоретические знания авиационной техники, я взлетел в свой девятый за день полёт. Шёл тринадцатый час моей летной смены. Не знаю, что послужило первопричиной моей следующей ошибки, но, вероятно, это было что-то среднее между усталостью и смятением чувств.
Тактояктак
В развороте с набором высоты я вдруг понял, что не знаю куда лететь. Общее направление мне было известно. Тактояктакк был расположен на северо-восток от Инювика. Но где конкретно, я не имел ни малейшего представления, и только потому, что забыл включить курсовую систему, крайне необходимую в полётах над безориентирной местностью. Взяв приблизительный курс на аэродром посадки, я принялся набирать его буквенный позывной на дисплее "Глобальной позиционной системы", но как только я нажимал кнопку "Следовать туда", как вся мною набранная информация немедленно исчезала. Пять раз я повторял эту процедуру, словно персонаж анекдота про человека под пальмой, который вместо того, чтобы сбить банан палкой, пытается трясти её и на рекомендацию обезьяны подумать о своих действиях отвечает: " А что тут думать? Трясти надо". Как я увидел кнопку "Ввод данных"?! Ума не приложу. Только нажав её, я к своей нескончаемой радости получил желаемый курс полёта и расстояние до точки приземления.
Но радовался я недолго. Разобравшись с курсом, я осмотрел остальные приборы и индикаторы и обнаружил, что я не знаю, каким количеством топлива я располагаю. Дело в том, что на моём самолёте не работал топливомер правого крыла. Я говорил об этом Питеру во время наших с ним тренировочных полётов, но он в ответ посоветовал мне считать топливо по среднему его расходу, умножая эту цифру на время, проведённое в воздухе. Хороший конечно метод, что тут скажешь? Но уж очень он приблизительный. Утром я полностью заправил самолёт. Топлива должно было хватить на четыре часа сорок минут. Отлетав восемь полётов по двадцать минут в Аклавик и обратно и уже налетав два часа сорок минут, не имея времени на заправку, а если честно говорить, то просто забыв об этом, я вылетел в Тактояктак. Час лёта туда и затем час обратно. По арифметике Пупкина с картинками я должен буду либо сесть в Инювике с пустыми топливными баками, либо упасть где-то на подлёте к этому административному центру. Картина вырисовывалась нерадостная. Правый топливомер показывал "ноль", но я помнил, что переключил кран подачи топлива из левого крыла на питание двигателя топливом правого крыла приблизительно на полпути из Аклавика в последнем сегодняшнем рейсе. Значит, горючего мне должно хватить. Теоретически.
Описывая события того дня, я порой не верю сам себе. Прямо как знаменитый режиссёр Станиславский: "Не верю". Но что было, то было, и поэтому для полноты картины я хочу добавить ещё несколько маленьких штрихов.
После третьего рейса в Аклавик я проверил масло в двигателе. Его было на литр меньше, чем максимум и на два литра больше, чем минимум. Для тех, кто не знает этого, я должен сказать, что авиационный поршневой двигатель внутреннего сгорания потребляет масло, по сравнению со своим автомобильным собратом, в неимоверных количествах. Что же, долью до нормы после четвертого рейса - подумал я. Но сделать этого не успел.
Весь обратный полёт я смотрел на стрелку давления масла в двигателе. Она дрожала над узкой чёрной полоской между зелёным сектором нормы и красной чертой аварийного предупреждения.
Вот,- думал я, - классно вляпался. Жалел я себя и поглядывал на часы, прикидывая в уме: Хватит топлива или нет?
Подлетели мы к Тактояктаку, а где находится аэродром, я не имел представления. Снизил самолёт до ста метров над уровнем земли и стал искать полосу глазами. Приборы показывали, что она была где-то рядом, слева на расстоянии трёх километров. Я отвернулся от направления полёта и стал всматриваться в направлении предполагаемого нахождения аэродрома. Турист, сидящий на месте правого лётчика, осторожно тронул меня за локоть и спросил на английском языке с жутким немецким акцентом:
- Юрий, ты радиомачту прямо по курсу видишь?
Я перевёл взгляд вперёд и тихонько обалдел. Метров в трёхстах впереди нас возвышалось ажурное металлическое сооружение, обвешанное параболическими антеннами как новогодняя елка игрушками. Я и не знал о её существовании. Резко повернул штурвал влево, и положив самолёт на посадочный курс, я ответил немецкому туристу на таком же плохом английском, только с русским акцентом:
- Конечно же, вижу.
Приземлился очень мягко. Сказалось сильное нервное напряжение, вызванное недавним неожиданным появлением радиовышки. Сел так хорошо, что иностранные пенсионеры захлопало в ладоши и принялось меня хвалить. Лучше бы по десятке скинулись - подумал я в шутку. Однако, как потом оказалось, я был очень близок к истинному положению вещей в чуждом моему сердцу капиталистическом мире.
После посадки я проверил карту района полёта и убедился, что я летел на пятьдесят метров ниже, чем высота радиовышки. При скорости сто восемьдесят километров в час мы покрывали три километра в минуту. До вышки оставалось всего триста метров, значит, мы были в шести секундах от столкновения. От трагедии всех нас спас недобитый под Сталинградом Фриц.
Коротко инструктируя меня перед этим полётом, Питер сказал, чтобы я обязательно съездил с туристами на экскурсию по посёлку. Я плохо представлял себе, что можно показывать в населённом пункте, где проживает всего восемьсот жителей. И зачем немецким, а после голландским, французским, австралийским и, конечно же, американским туристам собираться на краю земли в такой богом забытой деревне. Но индустрия туризма здесь работала безотказно. За два часа экскурсии я увидел немало интересного, но больше всего меня поразили огромные пещеры, вырытые под землёй в вечной мерзлоте и превращенные в естественные холодильники. Здесь, на глубине всего лишь пять метров круглый год сохранялась постоянная температура минус пятнадцать градусов. В пещерах хранились запасы еды. Вдоль стен штабелями лежала аккуратно сложенная рыба, на железных крюках, вбитых в лёд, висели белые птицы. Я сначала подумал, что это гуси, но вспомнил, что только домашние гуси бывают белыми. Чтобы развеять свои сомнения по этому поводу я спросил нашего экскурсовода о том, что это за птица такая крупная и белая. Он с гордостью ответил, что это лебеди.
- Разве можно убивать лебедей? - задал я глупый вопрос.
- Нам всё можно, - ответил эскимос. И с гордостью добавил: - Я хороший охотник. Я за лето до пятисот лебедей убиваю.
"Однако" - подумал я, но от комментариев воздержался.
Ещё мне понравились "пингу". Я говорю "ещё", подразумевая ледяные пещеры, а отнюдь не массовый отстрел лебедей представителями коренного населения крайнего севера. Так вот "пингу" есть ни что иное, как выросшая из земли огромная шишка. Представьте себе бескрайние донецкие степи, и вдруг за очередным поворотом дороги перед вами открывается величественная панорама терриконов горной породы. Это также неестественно, как и в абсолютно ровной прибрежной тундре увидеть семидесятиметровый холм с крутыми склонами. Мне объясняли природу этого явления, но я не геолог и заранее прошу меня простить, если я что-то неправильно понял. Так вот, такие "пингу" в природе явление редкое и возникают они после исчезновения озёр. Вечная мерзлота выдавливает вверх грунт, удерживаемый ранее от промерзания относительно теплой водой озера. Возможно, не такое уж оно и редкое, это явление, как о нём рассказывал немцам эскимос, но "пингу", стоящие у Тактояктака действительно редкостные. У самого океанского берега, на расстоянии ста метров друг от друга стоят две семидесятиметровые красавицы. Экскурсовод сказал, что это вторые по величине "пингу" в мире, а самые больше из них находятся в соседней Аляске.
- Ну, естественно, - сказал я вслух. - У американцев ведь всё самое большое и лучшее в мире. И солнце их теплее, и воздух чище, и вода вкуснее, а теперь вот и "пингу" самые высокие у них же.
Не знаю, поняли мою иронию немцы или нет, но в ответ дружно закивали головами и загоготали как гуси: "О, я, я." В смысле: "О, да, Юрий, ты, как всегда, прав"
Экскурсия закончилась в одиннадцать часов вечера. За это время над посёлком сгустился туман, а температура воздуха упала до двух градусов тепла. Вернувшись на аэродром, я обнаружил, что здание аэровокзала час назад как закрылось, и мой самолёт одинёшенько ждёт своего жутко уставшего пилота и выживших в Советских лагерях для военнопленных немецких стариков. Видимость над взлётной полосой была не больше половины километра, а сразу за торцом полосы, там, где холодные воды океана омывают ограничительные огни, плотные облака касались земной поверхности. Тяжелый случай. Ранее в моей практике не встречавшийся. Связи ни с кем не было. Мобильные телефоны туристов там не работали. А это означало, что у меня не было возможности получить информацию ни о погоде по маршруту, ни о погоде в Инювике. Я постарался объяснить это пассажирам:
- Лететь я не имею права. Этот самолёт не имеет необходимого навигационного оборудования для полётов в облаках и к тому же он одномоторный. На таких самолётах нельзя даже входить в облака, не говоря уже о продолжительном полёте вслепую.
А они как начали скулить:
- А ты знаешь, какие тут цены в гостинице? Да это самый дорогой двухзвездочный отель в мире. Двести баксов за ночь, а бутерброд с сыром тут стоит семнадцать долларов.
И хоть говорили они по-английски, слово "бутерброд" употребили своё. Не "чизбургер", а именно "бутерброд". Это так растрогало меня, а с учётом того, что я был в лёгких спортивных штанах, в футболке с коротким рукавом и тонкой болоньевой куртке, да ещё без цента денег в кармане, то я дал им себя уговорить.
Сразу после взлёта ещё над полосой мы вошли в облака. Я пилотировал самолёт по прибору высоты, скорости и навигационной системе. На этот раз я предусмотрительно включил её ещё на земле. Немцы притихли. Мне казалось что все они обратились в последней молитве к их протестантскому богу. Или в кого они там верят, я ведь в религиях не силён. Я лично молился на температуру окружающего воздуха. Ведь я знал, что как только она упадёт ниже нуля, самолёт сразу же поймает на крыло, стабилизатор и лобовое стекло лед, и мы камнем рухнем вниз. Противообледенительной системой самолёт оборудован не был. О проблемах с топливом и давлением масла я уже не вспоминал. Эти две проблемы тогда показались мне сущим пустяком.
Пролетев в облаках пятьдесят миль из ста, я запросил у авиадиспетчера погоду Инювика. Прежде всего, меня интересовала высота нижнего края облачности над аэродромом.
На свой запрос получил вот такой ответ:
- Ветер у земли десять метров в секунду под тридцать градусов слева к полосе, рекомендую полосу для посадки 'ноль шесть'.
В голову закралось дурное предчувствие.
- Ага, - говорило мне оно, - он не хочет говорить реальную высоту нижней границы облаков, значит, она ниже минимума аэродрома, и мне придется сейчас заходить на посадку при минимуме погоды с тем простеньким оборудованием, которое есть на самолёте.
Я уже мысленно строил приборный заход на посадку вдоль русла реки, как вдруг облака оборвались, и моему взору открылась величественная картина дельты реки Макензи. Немедленно снизившись до ста метров, я к удовольствию заскучавших было туристов, понёсся над озёрами и многочисленными рукавами реки.
После того как я выключил двигатель на стоянке перед вагончиком нашего аэровокзала и помог пассажирам покинуть салон, все четыре супружеские пары пожелали сфотографироваться со мной у самолёта. То ли я показался им экзотическим животным, вроде белого медведя только с другого берега океана, то ли в знак признательности за то, что вернул их на твердую землю с сухими штанами, я не знаю. Но что было, то было.
Весь следующий день я просидел дома в ожидании вызова на работу. Время я провёл в размышлении о том, что, возможно, меня уже уволили за вчерашние мои выкрутасы, но ещё мне об этом не сказали. Не дождавшись звонка, я пошёл прогуляться по крохотному городку. Почти всё в Инювике носит имя первооткрывателя этих мест Сера Маккензи. И речка названа его именем, и близлежащие горы, и центральная улица, и даже школа.
Прямо культ личности Сэра Маккензи какой-то, - подумал я, разглядывая здание школы.
Фронтовой город
За последние три дня внешний вид школы изменился. Я видел её совсем недавно абсолютно нормальной, а сейчас все окна большого трёхэтажного здания забиты фанерой, толщиной не меньше десяти миллиметров. К чему бы это? Уж не ждут ли они бомбежки со стороны авиации Северного флота России? Вроде нет, кроме школы все остальные здания были в обычном, не предвоенном состоянии. Я спросил у интеллигентного вида мужчины, вышедшего из школы о причине такой резкой перемены:
- Что у вас тут случилось? Ждёте атаки кровожадных русских?
- Ну что Вы, - ответил он, улыбкой оценив мой армейский юмор. - Всё очень просто и грустно. Три дня назад закончился учебный год, и если оставить окна без защиты, то в течение недели в школе не останется ни одного целого стекла. Ученики их просто выбьют камнями, и никто их остановить не сможет.
Мой собеседник оказался директором этой школы. За пятнадцать минут совместной прогулки он ввёл меня в курс взаимоотношений подростков и полиции. Оказалось, что среди молодёжи очень модно совершать мелкие правонарушения и преступления. Ведь малолетнего преступника отправляют в суд за тысячу километров в столицу территории самолётом, потом туда же возят свидетелей и потерпевших. И вся эта процедура превращается в сплошную цепь путешествий и приключений. Ну а потом, даже если осудят малолетку на пару месяцев исправительного дома, то у него начинается просто райская жизнь. Четырёхразовое питание, отдельная комната для сна с телевизором и видеомагнитофоном, за ним стирают и убирают служащие, получающие огромную государственную зарплату, и всё это на фоне постоянных развлечений, таких, как походы в кино, викторины и коллективные игры.
Позже я столкнулся с молодыми преступниками лицом к лицу. Было это в спортивном зале местного техникума, к моему удивлению не носившего имя знаменитого первооткрывателя. Колледж был назван в честь древнеримской богини утренней зари Авроры, а может и в честь легендарного крейсера. Кто этих, эскимосов, поймёт?
Звериного оскала преступного мира я не увидел. Дети как дети. Сыновья и дочери местных алкоголиков, предпочитающие пребывание в тюрьме под присмотром и обслуживанием белых взрослых, жизни в своих квартирах. За неполные три месяца почти ежедневных баскетбольных и волейбольных игр с ними я только однажды услышал грубое слово от подростка, и то в игровой ситуации, когда попал в кольцо, бросив мяч через его блокирующие руки.
На следующий день, не дожидаясь вызова на аэродром, я поехал туда сам. Питер встретил меня в офисе компании и стал ныть, что диспетчера пожаловались в региональное управление министерства транспорта Канады на мои позавчерашние неправильные действия. Пока у нас работает комиссия, он не допустит меня к полётам, и предлагает мне самому поискать себе занятие в пределах территории компании.
Аклавик
Не знаю, сколько бы я сидел на земле, вычищая наш вагончик-аэровокзал от грязи, оставляемой сапогами индейцев, если бы на следующий день Джеффри Барберио не сломал стойку шасси во время грубой посадки в Аклавике. Питер был вне себя от гнева. Он, сын норвежца и эскимоски, в общем-то, был добродушным и немного глуповатым парнем. Настолько глуповатым, что позволил своей первой жене больше двух лет крутить любовный роман с одним из авиационных механиков компании, а затем, во время развода, ещё и отсудить у него дом, стоимостью сто пятьдесят тысяч долларов.
Питер вбежал в комнату диспетчера и, увидев меня играющим в шахматы за компьютером, задыхаясь от беспомощной ярости, пророкотал: