Собипан Леонид Васильевич : другие произведения.

Воспоминания

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

1982 год. Июнь

Задумал завести себе эту тетрадь для записей всего, на мой взгляд, интересного

   Журнал "Звезда" N 10 1980 год
   Документальная повесть Сергея Тхоржевского
   "Кардиатрикон"
   В повести говорится: Густав Олизар, основное действующее лицо повести, о нём-то и идёт речь, детство провёл в имении своих родителей в Коростышеве. Затем имение перешло к нему. Жил в Коростышеве в зрелые годы. Был близок к декабристам. Поляк по национальности, был патриотом, принимал участие в подпольных (нелегальных) кружках, поддерживал национальное освободительное движение поляков (насколько граф может его поддерживать?) Дружил с А. Мацкевичем.
   Был предводителем киевского дворянства. После разгрома декабристского движения, чуть не попался, но выкрутился. Император Николай I не принял его, т.к. не дал аудиенции для объяснений.
   Где-то в 30-х годах 19 века купил себе в Крыму участок земли, который по-татарски называется "Артек", что значит перепёлка. Туда к нему заезжал Адам Мицкевич, и провёл у него неделю.
   Мицкевич, будучи в Крыму, написал насколько стихов. Один сонет, "Аюдаг" посвятил Олизару Густаву.
   Олизар (мой земляк) известен ещё и тем, что хорошо знал семью Раевских. (Раевский -- герой войны 1812 г.). Олизар сватался к Марии Раевской, но свадьба не состоялась. Мария не любила Олизара. Впоследствии вышла замуж за Сергея Волконского и уехала к нему в ссылку.
   После их освобождения (семьи Волконских) Олизар встретил Марию в Дрездене. Ей было уже 54 года. Волконский умер. Получив отказ Марии, Олизар сватался к её сестре внешне, очень похожей на сестру. Но та (хоть и хотела, ибо была старой девой) отказала Густаву Олизару, решив, что он, прежде всего, будет видеть Марию
   В 1950 году на свадьбе Бальзака и Эвелины Ганской был шафером.
   В Коростышеве у Густава Олизара гостил (заезжал...) Бестужев-Рюмин. Михаил Бестужев-Рюмин после поражения декабристов скрывался в Коростышеве у Густава. В Коростышеве получил наследство магазин Густава -- Кароль Олизар.
   Густав Олизар усовершенствовал в Коростышеве парк, заложенный Каролом Филиппом вдоль реки Тетерев. Вдоль реки Густав назвал: первая, что сразу видна она, если ехать на Киев, скала Felinska, в честь автора Барбара Радзивилл, дальше скала Мария, на честi имени Раевской, а ещё одна "Ядвига" - это её дочь и сын в честь М. Бестужева. Теперь мало кто об этом знает. Скалы поразрушали, надписи ( кроме Felinska) уничтожены.
   Бестужев, Кюхельбеккер, Муравьёв-Апостол, Пестель.
   Муравьёв-Апостол, будучи мальчиком, походил на юного Наполеона. Увидев его однажды, Наполеон воскликнул: "Qui dirai, que ce n'est pas mon fils ?" (Кто скажет, что это не мой сын?)
  

Моим сыновьям о себе

Замiст еpiграфа (вместо эпиграфа)

Чи не покинуть нам, небого,

Моя сусiдонько убога,

Вiршi нiкчемнi вiрншуватьться риштувать

Вози в далёкую дорогу?

На той свiт, друже мiй, до бога...

(Т.Г. Шевченко)

   Вересаев как-то писал: "Говоря о себе трудно избежать преувеличений..."
   Постараюсь, быть объективным. Вообще-то, следовало бы писать на родном языке, по-украински, но жизнь сложилась так, что большую её часть (своей жизни) я говорил по-русски. А, вы, хлопчики мои, только изредка слышали родной язык вашего отца, хотя в документах и числитесь украинцами.
   И, как бы подтверждая свою принадлежность к украинской нации, зовёте меня батько.
   29 сентября 1975 составил издевательское письмо турецкому султану
   Магомету IV. Умер в 1680 г. 4 мая в селе Грушивка на Запорожье. Его могила недалеко от Чортомыцькой сичи. (теперь с. Капуливка, Никольского района Днепропетровской области).
   Письмо запорожцев турецкому султану, автором которого был Иван Дмитриевич Сирко, послужило поводом к написанию И.Е. Репиным известной картины "Запорожцы".
   Прототипами запорожцев были:
   Казак с кулаком -- известный художник Ционглинский, за ним казак -- красавец -- племянник М.И. Глинки, казак с повязкой на лбу -- одесский художник-силач Кузнецов, рыжий -- кучер Никита, щербатый козак -- Тарновский, высокая фигура с шаблей -- профессор Рубец, впереди его сам Сирко -- генерал Драгомиров, казак, стриженный "под макитру" - художник Мартинович, "писарь" - профессор Яворницкий "шея" - предводитель дворянства Алексеев, он не хотел позировать, та его Репин срисовал в экипаже, сидя за ним.
   "Запорожцев" купил царь Александр III за 35 тысяч рублей.
   Карло Оляшевич в 1700г. Отлил пушку по указанию гетмана Мазепы и подарил её Петру I. Орудие в Кремле.
  
   Иван Шаповал " В поисках сокровищ" Москва 1968 год. изд. "Советский писатель".
   Пётр Иванович Калнышевский -- последний коневой гетьман Великого (когда-то) Войска Запорожского. По сфабррикованному Потёмкинскому доносу заточён (по указу Екатерины II за N1419 от 10 июня 1776 года) в Соловецкий монастырь, в яму в Прядительной башне. В заточении провёл 25 лет. Умер в 1803 году, прожив 112 лет. Царь Александр I, объезжая монастырь, поинтересовался им, "даровал" ему свободу, на что Петро ответил: "Зачем она мне уже та свобода? Як що вже Ваша добра ласка, та скакуйте цю мiру покараня". Царь милостиво согласился и вместо заточения в яму ввёл заточение в острог. Гетьман П.И. Канышевский принимал участие в русско-турецкой войне 1768-1774 годов (Румянцев, Потёмкин).
   Иван Сирко -славный кошевой атаман воёска запорожских низовых казаков. Сын казака из Мерефы. По поверью родился с зубами, грамоты не знал совсем. Человек редкого военного дарования. Татары (кримчаки) звали его шайтан. Кошевым гетьманом избирался 15 раз. Провёл 55 сражений. Выиграл все, кроме одного. В 1670 году возглавлял оппозицию против гетмана Самойловича, за что царским правительством сослан в Тобольск. Но когда в 1674 году 300 тысячная орда навалилась на Россию, царь Алексей Михайлович (отец Петра) "милостиво"освободил Ивана Сирка. Возглавил запорожцев. Ходил на Крым через Сиваш. (А потом в 1924 г. Фрунзе)
   Пишу урывками. По мере свободного времени, вернее желания и настроения т.к. свободного времени не так уж и мало.
   Что я знаю о своих родных?
   Мой дед. Дедушка умер в 1931 году. Всю свою сознательную жизнь питаю к деду глубокое чувство уважения. Он для меня всегда представлялся немного загадочным, овеянным чем-то романтическим. Уже в зрелом, презрелом возрасте , когда мы жили в Ровно, я через журнал общества польско -- советской дружбы Ptzyiazn заполучил ыписку из косцёльной книги за 1853 год, где сказано:
   Bronislaw Sobiepan syn Karola I yuliany urodzony w Staroselu
   z/d/Szelestowskich dnia 15 lipca 1853 r
   Zostai ochrzczony dnia 16 lipca 1853 r.
   Итак: звали моего деда Бронислав. На русский манер Бронислав Карлович. Бронислав, сын Кароля и Юлианы, родился в Староселье з дому Шелестовских ? Очевидно мать прадеда Юлиана была з дому Шелестовских, т.е. Шелестовская? А может Старовелье принадлежало панам Шелестовким. Всё это хотелось мне разузнать. Не знаю, успею-ли?
   И так, дед мой (ваш ,сынки, прадед) Бронислав Собепан по национальности поляк, естественно родился в Восточной Польше, Волыне, входившей тогда (1853 году), в состав Росии с 1793 года. Крещеный в косцёле, вероиспания котолического.
   Как мой дед Бронислав очутился в Коростышеве, маленьком местечке на реке Тетереве между Киевом (100 км) и Житомиром (30 км) знаю только с рассказов моей мамы. Очевидно в 1875 году дед был призван в русскую армию. (В ту пору в армию призывали в возрасте 22 года).
   В 1877-78 году дед участвовал в Русско-Турецкой войне. Награждён был бронзовой медалью. Об этом я лично читал запись в его толи в военном билете, толи паспорте. Не знаю. Было это уже в 1940 г. много времени спустя после его смерти. Я всегда любил "рыться" в старых сундуках, ящиках, книгах и т.д.
   Полез один раз за чем-то на чердак и стал риться в дедушкином сундуке. Нашёл в нём какие-то бымаги и среди них тот документ, где было указано, что Собепан Бронислав Карлович участник русско-турецкой войны и награждён бронзовой медаллью. Это врезалось в мою память на всю жизнь! Дед мне о себе не рассказывал и вообще был малоразговорчивым. Во всём подчинялся бабке, а она, со слов мамы, была властолюбивая и часто на деда покикивала, командовала. Бывало начнёт дед рассказывать как они на войну на турка шли, как мёрзли в окопах на Шипке, как не ели по 3-4 дня, как тут бабка его прерываля: "Ну завёл уже свою лиру. Хватит. Иди лучше дров принеси". Там, на болгарской земле, на Шипке, дед отморозил себе ноги. На ногах у деда не было палльцев. Это я видел сам. Летом дед, как и все, ходил дома босым, без всякой обуви.
   Я хорошо помню эти бедгые куксы (так почему-то называли ступню без пальцев). Вместо пальцев -- одни огризки. Вследствеи чего дедушка ходил сильно "в развалку". Дед курил люльку (трубку). Сам выращивал себе табак. Вялил его в сарае, сушил, толок в ступе.
   Мама Рассказывала про деда. Человек он бил (в отличие от бабушки) добрий. Её -- невестку -- уважал. По возвращении с войны лечился в Радомышле, а по выздоровлении ( в результате чего лишился всех пальцев на ногах) женился на бабушке. По профессии дед был кузнецом. Хорошим кузнецом. Ехать в свою Дубёнку не захотел. Скопив денег, переехал с бабушкой в Коростышев, где купил себе хату и кузницу. Там и жил. В этой хате родились все мои сёстры и я. В этой хате родился мой отец и все его сестры, и брат Сергей. В этой хате умер мой брат Коля в 1930 году, в 1931 г. дед, в 1933г. Бабушка Соня. Забегая вперёд, скажу: родная моя хатка сгорела в 1943 году во время оккупации. Люди рассказывали, что по улице ехали машины с боеприпасами, немецкие машины. В это время налетела наша авиация и начала бомбить немецкую колонну машин. Стали рваться и бомбы, и боеприпасы на машине. В результате чего случился пожар. Сгорела не только наша хата. Сгорела наших постоянных и добрых соседей по фамилии Панченко, сгорели и другие дома.
   За свою долгую жизнь мне, и одному, и с мамой, пришлось жить во многих домах и квартирах. Часть из них помню и сейчас, часть забыл, но родную свою хату и сейчас помню до мельчайших подробностей, хатку, которую уж никогда -- никогда не увижу.
   Обыкновенная крестьянская хатка, построенная в сруб, побелена белой глиной, с присьбой (заваленкой) помазанной красной глиной.
   Присьба -- это по -- моему то, что у русских называется заваленка. Теперь их не устраивают. Перед хатой росла старая яблоня, дававшая много яблок, Но они были очень кислыеи мы их почти не собирали. В саду , за хатой груши и вишни. В стволе яблони было большое дупло, где после дождя всегда скапливалась вода от чего дерево портилось -- гнило. Но я потом научился выбирать воду из дупла, закрывать его тряпкой и как бы в благодарность за это, яблоня давала обильные урожаи кислых сочных яблок. Мама их сушила на компот. Так вот когда в марте 1945 года я, будучи слушателем военного факультета им. Ленина. Московского института физкультуры, в первые свои каникулы навести улицу ленина, дом N 30, то не застал там ни дома, ни яблоньки. Уже и головёшек не было. Всё что можно было унести разнесли люди. Дерево нужно было всем.
   Но вернусь ещо к рассказу о своём дедушке.
   Тётя Дуня, папина старшая сестра, говорила, что дед Брониклав был в молодости красивым. В разгороре дед часто употреблял слово -- паразит "ето" за что его иногда и прозывали близкие "дед-ето". Та к тётя Дуня, когда я уже будучи офицером вернулся в Коростышев, в отпуск, глядя на меня, говорила: "Вылитый дед-ето". Значит я в какой-то степени похож на своего деда. А может и не похож, т.к. мама говорила: "Это она так себе говорит, льстит тебе, зная, что ты любил деда". К стати, мама с сёстрами отца (моими тётями ) не всегда ладила, всегда была к ним не искренна из-за того, что все они во главе с бабушкой, были категорически против женитьбы моего отца на простой панской служанке, моей маме. Но мне нравилось то, что мои тёти находили во мне сходство с дедом.
   Напрягаю память и вспоминаю облик моего дорогого деда, дзядка Дронислава. Невысокого роста, коренастый старик, лысый, седая борода и усы, пожелтевшие от табачного дыма. На одном глазу чёрная повязка. А вот хоть убей, не помню, толи на левом, толи на правом. По -- моему, всё же на левом! Одного глаза у деда не было. Рассказывали, что выполнял дед в кузнице какой-то заказ местного пана -- эконома, сваривал лемех к плугу что-ли. А сваривают в ручную в кузнице как? Раскаляют железо до бела, накладывают свариваемые части друг на друга и бьют, что есть силы, лупят молотками. При этом искры летят как молнии. Вот и попала такая искра деду под глаз. Бросить ковать, значит заказ испортить. Зажмурил дед глаз, крикнул молотобойцам, "давай", позвякивая своим молотком по наковальне, не выпуская опценьки (клещи) в которых был сжат металл.
   Сварили лемех и деньги получили, а глаза дед лишился. Не знаю в каком году это было, но все мы помним дедушку уже с повязкой.
   Рана от вытекшего глаза не заживала, гноилась, увеличиваясь в размере. От неё дед мой и умер, скорее всего от заражения крови. Тяжело помирал дед. Когда уже сильно занемог, лежал и стонал на печке. Потом положили его в комнатке на кровать. Дед стонал и очень храпел. Как-то бабка спросила не съел бы он чего? - Зварить менi голушок", - сказал дед. Но есть ему их уже не пришлось... Умер дед осенью 1931 года, прожив на свете 78 лет.
   Когда ему уже не в моготу было работать кузнецом, дед продал кузнецу и занимался домашним хозяйством. (см. лист выше)
   Был у него двухколёсный возок. Дед на нём возил дрова из леса. Обеспечивал за лето дом дровами на всю зиму. Был у него специальный крючок на длинной жерди при помощи которых он обламывал сосновые ветки, складывал их на возок и увозил домой. Дома рубил их на небольшие поленца и укладывал в хлеву в штабеля. Дровами был заполнен весь хлев, так, что по середине оставался единственный узкий проход. А в самом конце сарая (на дедовской половине т.к. другая половина принадлежала отцу, т.е. нам) помещались куры. Ни коров, ни свиней, ни другой живности у дедушки с бабкой не было. В нашей пловине сарая тоже хранились дрова или торф, держали кабана (но это уже значительно позже) и курей, до сильных морозов. Зимой курей пересаживали в камору.
   В лес по дрова мой дедушка всегда отправлялся чуть свет и возвращался тоже затемно. Один раз случилась беда. Потерял дед в лесу свой возок. Воз был уже загружен дровами на половину. Дед оставил его а сам пошёл искать сухие ветки. Ходил, ходил, наломал веток, сгрёб их в охапку и понёс к возку. Шёл, шёл а возка -то и нет. Тал дед кружить по лесу, искать возка. Уже и охапку бросил, хоть и жалль было, а возка нет.Быстро стало в лесу темнеть.
   Испугался дед или нет не знаю. Но помню как он рассказывал дома, что быдто огоньки ночами светиться в темноте: " то вниз, то в гору, то вниз, то в гору..." не иначе волки.
   А лес в те времена, скажу я вам, был не то что теперь. Тогда был лес! Сразу за третьей верстой в сторону Киева начинался густой бор, или в сторону Житомара -- баскач. Этот лес ещё я помню. После войны от него остались жалкие остатки. Мы с вами ходили в тот лес Баскач, когда приезжали бабушке в Коростышев. Но речь не об этом. Речь о дедушке.
   Дома уже поднялся переполох, что нет из леса деда. Аж тут и он, бедный, вернулся. Усталый, взволнованный. Рассказал как потерял возок. А на другой день, чуть свет, пошёл искать своего возка и нашёл. Домой возвратился раньше обычного. Очевидно, где-то с этой поры, с этого случая у меня и возниклло желание сходить с дедом в лес. Как возникло это желание не помню, но помню, что на третий или четвёртый день после случая с дедушкой, решил я идти с ним в лес. Просить деда чтобы он взял меня с собой нечего было и думать, рассчитывать на разрешение родителей не приходилось и я решил действовать сам. Утром мама пошла доить корову и выгнать её в череду, дед ладил в дорогу своего возка и клюшку для ломки веток. Схватился я с постели, делся и во двор. Дед уже, впрягшись в возок, шагал по дороге, мама погнала корову, а я пошел за дедом. Шёл я за ним на расстоянии сотни шагов. Прошли местечко, миновали базарную площадь, вышли на шоссе. Дед впереди, я за ним. Дед иногда останавливался, чтобы покурить, я останавливался тоже, не подходя к деду. Перешли мост. Машин ходило тогда очень мало. Дед вёз свой возок по обочине шоссе, здоровался с редкими встречными. Асфальта тогда не было. Дорога была вымощена дроблёным гранитом. Колёса возка тарахтели и подпрыгивали на камнях потому дедушка вёз его по обочине, по которой обычно ездили крестьяне на повозках, лошадьми или волами.
   Подъезжая к Байяру (на восточной окраине Коростышева жил какой-то лесник -- немец) дед обратил на меня внимание. Но когда он остановился, то я делал то-же, не подходя к нему. Боялся, что прогонит. Но тут на встречу дедушке шёл какой-то знакомый старик, потом я узнал по фамилии Черепанский. Они остановились, поговорили, постоял и я. Потом разошлись: дед, как ни в чём не бывало, пошёл своею дорогой, а старик Черепанский своей. Я шёл ему на встречу. Поравнялись со мною, старик схватил меня за шиворот, и повёл к дедушке. Увидев меня, дед не выразил особой радости, хотел отправить с Черепанским в город, домой. Но я попросил его взять с собой, я буду стеречь возок и подавать голос, что вы не заблудились, попросил я и дедушка согласился. Теперь мы шли рядом. Я даже старался помогать тянуть возок. В лесу дедушка, узнав что я не завтракал, дал мне кусок хлеба и небольшой кусок сахара, завёрнутого в тряпицу. Пока дед собирал дрова, я, находясь у возка, подавал ему голос, громко пел песни или просто аукал. Время прошло незаметно. Вечером вернулись домой. Всё было в порядке т.к. особенно меня не искали, зная о моих стремлениях куда-то "помандрувать". Этот день, проведённый с дедом в лесу, памятен мне на всю жизнь. Этот день был днём самого близкого контакта с моим героическим дедом, бедным моим искалеченным и физически и морально дедом Брониславом, сыном Кароля.
   Почему же морально? Думаю вот почему. В этом самом военном билете, где я прочитал, что дед участник Русско-Турецкой войны 1877-78 годов и что он награждён бронзовой медалью, я прочел, что в каком-то, не помню, году дед принял православную веру. Поляк, принявший православие! Что заставило пойти на такой шаг деда? Может быть, потому и не вернулся больше в Польшу, в родную свою Дубенку за Бугом и навсегда остался на Украине. Когда я в 1979-80 годах путём переписки наводил справки о свом деде, о его родных то от людей, поляков, я получил несколько писем, с описанием предположительных данных о дедушке.
   "... Коростышiв - легендарне мiстечко -- столица одного iз древлянських племен что жили над рiчкою Тетерiв.

1883 р. тут наiчугося: православних -- 1494,

католiкiв -- 382

лютеран -- 178

эвреiв -- 4401

Усвого жителiв 6455 человiк

Спадкоэмними володарями Коростышева були вiдомi на Киiв щижi та Волинi представники украiнсько-полькоi родина Олiзарiв.

   Ixнiм прапрадiдом був Олiзар Волчкович (1533-1545)
   Православну церкву тут заложив Iван (помер 1577) а його син Адам Олiзар (помер у 1610 р) у 1602 р. заложив тут католицький костёл.
   У 1802 р. до костёлу добудовано каплицию. У 1936 р. костёл було закрито. З 1938 р. по 1989 тут мiстився кiнотеатр. ( У 1938 р. я був на вiдкриттi кнотеатру. Йшов фiлим "Дочь Родины". В чьому кiнотеатрi я дивився: Острiв скарбiв, "Волга-Волга", "Цирк", "Три танкiсты" , "Вертикаль" та богато iнших що демонструвался до вiйни (до 1941 р.) та нiая вiйна, коли приiздив у вiднустку з Надiэю, Вовчиком та Сашою.
  

Моя бабушка (по отцу) и некоторая родня Собипанов.

   Бабушка пережила деда почти на 2 года или немного больше, но в памяти о ней сохранилось как-то меньше, чем о дедушке. Звали её Соломия, отчество не помню, а фамилия то-ли Байда, то-ли Буйда.
   По происхождению -- мещанка из города Радомишля. Так, напрягая память, воспроизвожу её внешний облик: немного продолговатое лицо, нос с горбинкою, покрывала голову темного цвета платком, носила длинную юбку, на лице выступали красные прожилки, голос с хрипцой, грубоватый.
   В доме главенствовала она. Любила погулять и выпить. Один раз и я помню, видел я её пьяной, вернувшейся от каких-то гостей. Она пела, пританцовывала и помахивала широкими юбками, а тётя Дуня (её дочь) и другие женщины, заливались смехом, цыкали на неё и успокаивали, показывая на меня и других детей. Видимо бабка употребляла в песне какие-то нецензурные слова. Это запомнилось мне хороша. Бабушка Соня (Соломия или Солломоня и так её звали) часто не ладила с мамой, ругались. То из-за огорода, то из-за курей, то из-за поричек или клубники, которых мы её внуки, обрывали в саду, не давая созреть.
   Но были и разлады из-за более веских причин. Мама говорила, что главная причина всё же была в том, что отец женился на маме без их согласия. Бабушка к нам, её внукам относилась плохо. Меня Меня часто укривала от расправы за мои проделки.
   Но всё же особой теплоты к бабушке Соне ни я, ни мои сёстры, по-моему, не чувствовали. Мама с детства привила в нас к ней недоверчивость. И какое-то враждебное отношение. Хата у бабушки была большая, и она постоянно содержала квартирантов - "семинаристов". Помню, как какие-то "семинаристы" задолжали ей плату за квартиру, но вместо платы в залог оставили ей коньки. Железные коньки в то время стоили не мало. Мне же в ту пору было где-то лет7-8. Побегать на коньках была моя мечта. Но, сколько я ни просил у бабушки покататься на коньках, так она и не дала. Тогда я викрал коньки. Прикрутил кое-как к сапогам и пошёл покататься на замёрзшую перед хатой лужу. Ездить на коньках я не умел, падал, коньки, привязанные шпагатом, слетали.
   Удовольствия, как такового, было мало. А тут ещё бабка обнаружила пропажу коньков. Ну и было же мне от родителей! Не помню точно от чего мне потом не возможно сесть на табуретку: толи от падений на катке, толи от наказания за украденные коньки. И эти коньки я всё равно потом воровал, бабушка обнаруживала пропажу, жаловалась родителям, и всё начиналось с начала.
   В 1932 году мы переехали на новую квартиру, за мостом, в лесу, жактовскую. После пожаров и погромов в период гражданской войны в этом районе нашего городка сохранилось часть княжеских построек, в том числе и этот 2-х этажный домик. Подробней нашу жизнь в этом доме я опишу немного дальше, а сейчас упомянул о нём лишь в связи с коньками. Переехали мы туда и бабка коньки эти куда-то дела, а может и продала. За всё моё детство это были у меня единственные коньки.
   Бабушка Соня умерла летом 1933 года, в голодный 1933 год, но не от голода, от болезни. Хоронить её ездил мой отец и я. В это мы уже жили в селе, которое называлось Осыковый копец. Похороны были очень бедные попа не нанимали т.к. отец был партийным, а на духовой оркестр не было денег. В тот год было не до оркестров.
   Год 1933 был тяжелым, проклятым, голодным годом. С голоду люди умирали прямо на дорогах. Было не до оркестров. В нашей официальной истории (истории КПСС, истории СССР ) не упоминается этот страшный год.
   А вот иностранное радио твердит, что на Украине был искусственно создан этот голод, в результате которого погибло более 5 млн. человек.
   Инициатором такого метода вовлечения украинского крестьянства в колхоз вроде бы выступал П.П. Постышев, Первый секретарь ЦК КП(б) У и конечно Сталин. В 1939 году Постышев был расстрелян как неугодный Сталину тип.
   И так умер мой дедушка Бронеслав, умерла и моя бабушка Соломия. Семья у них по тем временам была не малая. Самый старший был сын Сергей. Я его не помню. Он умер до моего рождения. Из рассказов родных, знаю, что он был ковалём, работал вместе с дедом в кузне. А вот его детей, моих двоюродных сестёр и братьев помню: Любу Сергеевну, Елену Сергеевну и особенно двоюродного брата Александра Сергеевича Собипана. Саша погиб под Сталинградом в 1942 году.
   Старшей дочерью в семье дедушки и бабушки была тётя Надя (по мужу Войналович), у них были дочери Оля и Нина и сын Коля. Колю Войналовича -- моего двоюродного брата, я любил и уважал. Он старше меня лет на 10. Последний раз я видел его 23 июня 1941 года. Печального, не весёлого. Хорошо помню и его жену Аннушку. Помню один раз они меня пригласили на обед, я был уже в 10 классе, во время обеда мы вместе слушали 2-ю угорскую рапсодию Листа, которую транслировали по радио.
   Николай Иванович Войналович был схвачен оккупантами и расстрелян в Житомирском концлагере.
   Самая старшая в их семье была Ольга. Ольга Ивановна Герасымчук. Долго жила с семьёй в Полонном, Хмельницкой области, там она до старости работала учительницей. Муж её Герасимчук Андрей Лукьянович, учитель, во время войны -- фронтовик, майор, после войны зав.районо в Полонном, пенсионер.
   Их младший сын Николай Андреевич Герасимчук был зам. Министра лёгкой промышленности УК ССР. В то время когда я пишу эти строку мой племянник Николай Герасимчук, директор Киевского завода шампанских вин. Родной его брат Виталий, с которым я встречался в Полонном в 1975 году, будучи там в командировке по профсоюзной работе, впервые увидел своего племянника на 54 году жизни, умер в Киеве в 1981 году. Мир праху его.
   Средняя дочь в семье бабушки и деда была тётя Вера по мужу Сладкевич. Если дядю Ваню Войналовича я помнил хорошо, помню его похороны, помню его и живого, то мужа тёти Веры, Василия Сладкевича, совсем не помню. Знаю только, что был он знатный сапожник и здорово выпивал (по рассказам мамы).
   Бил свою несчастную жену, тётю Веру. Повыбивал ей все передние зубы отчего у неё был впалый рот и сильно выдавалась вперёд борода. У них были дети: Константин, Александр, Ольга, Евгения, Екатерина, Сергей. Саша погиб на войне, Сергей был ранен в ногу на финской войне в 1939 г. Со всеми я поддерживал элементарную родственную связь, особенно с Сергеем, который мне ближе всех по возрасту.
   В 1959 году летом я с мамой и Вовчиком ездил в Ленинград. Там разыскал свою двоюродную сестру Катю. Не знаю, жива -- ли она теперь. Следующей дочерью, родной сестрой моего отца, была тётя Дуня -- Евдокия, как её звал иногда мой отец, (Евдоха!)
   Тётя Дуня всю жизнь прожила одна. Её Вовчик должен помнить. Видел её и Саша, но, наверное, не помнит. Когда-то во время гражданской войны она любила одного гетьманца, но прогнали гетмана с Украины и на век пропала её любовь. Так и жила одна. В начале в своей хате, а когда сгорела наша хата во время оккупации, жила она где придётся. Умерла в доме престарелых в 1975 году.
   Самым младшим в семье Собипанов Бронеслава и Соломии был мой отец, ваш дед Василий.
  
   С каких пор помнит себя человек ?
   Очевидно это свойство, помнить себя, сугубо индивидуально. Как-то в беседе один человек мне сказал: "Было мне тогда года три..." Людмила Гурченко в своих воспоминаниях в журнале "Современник" писала, будто она помнит себя с пяти лет.
   По моему, это ближе к истине. Я тоже помню себя где-то с этого возраста.
   На восточной окраине местечка, где почти уже заканчивалась местечковая улица и начиналась дорога на сёла Студеницу и Бальковцы, около небольшого овражка стояла, параллельно улице, старая, покрытая соломой хата. С боку под прямым углом к хате стоял покосившейся сарай. В нём содержались дрова, куры, свиньи. Хату делил на две не равные части ганок (так у нас называли крыльцо) и на улицу она смотрела тремя окнами. В той части дома, что смотрела на улицу двумя окнами, жили дед с бабкой и тётей Дуней, в другой части (одно окно на улицу) жили мы. Мы это: отец, мать, брат Коля, сёстры Мария, Зина, я и младшая сестра Тося.
   В доме главенствовала бабушка. Звали её Соломоня (Соломия), дед звал Соней, соседи - пани Ковалыхо. Недалеко от нашего дома, около речушки, которая называлась Левча, находилась знаменитая семинария. Чуть -- ли не единственное специальное учебное заведение на Правобережной Украине, готовившее учителей для церковноприходских школ. Бабушка постоянно держала квартирантов "семинаристов". Правда семинарии давно уж не было, был педтехникум, но студентов, по старинке, называли семинаристами.
   В этой "семинарии", в её корпусах, где хоть раз в месяц можно было смотреть немое кино, в её саду, где летом можно было украсть ещё зелёных яблок, на её площадке, где можно было гонять мяч, пока его нельзя уже было различать в темноте, проходила значительная часть моего чудесного, босоногого детства -- прекраснейшей поры человеческой жизни.
   Место моего рождения -- Коростышев. Это было старинное местечко и хотя весь уклад жизни в нём мало чем отличался, для большинства его жителей, от деревенского, сельского -- Коростышев селом не был. Разве что в далёком прошлом. Как когда и почему возникло моё местечко, какова топонимика слова Коростышев, пока для меня одна из неясностей, которую я пытаюсь (пробую) разгадать. (правду надо сказать, с переменным и непостоянным энтузиазмом).
   По одному справочнику Коростышев известен с 15 века по другому с 13 века где сказано: "... во время татарского нашествия был сильно разрушен". А татарское нашествие на Украину (Киевскую Русь) было в 1240 году!
   Но для того. Чтобы что-то "значительно разрушить..." надо было в начале построить! Значит строился мой Коростышев ещё раньше 12-13 века.
   И, возможно, назван в честь какого-то Коростыша. Слова, корысть, коростень, короста, искоростень, сохранились в названии населенных пунктов Западной Украины до сих пор.
   Мама мне рассказывала, что Коростышев было местечком Рабомышельского уезда Киевской губернии. С 1936 года мой Коростышев получил статут города и стал районным центром Житомирской области.
   Влюблённый в городок своего детства, я мог бы исписать всю эту тетрадь о нём, но буду по возможности краток, что бы не потерять нить повествования.
   Так с каких же пор помнит себя человек? Я народился в сентябре 1923 года, мама говорила, что "на другу пречисту недiлю..." Второе пречистое воскресенье приходится на 21 сентября! Но поскольку это всё таки религиозный праздник, то я метрики не видел.
   Я почему-то выбрал 22 сентября. С днем рождения никто меня не поздравлял. Не до того было. В паспорте не помню. Паспорт сдал в Кировский РВК Ферганской области УЗССР в 1942 году, в январе месяце. Дальше во всех случаях писал: " Я родился 22 сентября 1923 года..." . А как я оказался в ферганской области расскажу дальше. ( Уже по истечении несколько лет я уточнил, что праздник пречистой девы Марии всегда приходится на 21 сентября. Поэтому день моего рождения это 21 сентября. Иногда это бывает воскресенье. Отец работал кузнецом на бумажной фабрике. Старший брат Коля, болел, лежал в больнице. Умер в 1930 году. А нас у мамы было трое, ходили летом на детскую площадку. Что -- то типа пионерлагеря, детсада. Это я помню, что все втроем ходили на дет. Площадку, помещавшуюся при клубе бум. Фабрики имени тов. Томского (почему т. Томского, кто он такой??) Самая младшая сестра Тося родилась в августе, 2-го числа 1927года, а я родился в 1923 году в сентябре, 21 числа и ходил в этот летний дет. сад, значит было мне тогда не полных 4 года. Вот я и помню себя с этого возраста. Отдельные эпизоды вспоминаю не чётко сомневаюсь в их хронологии. Помню как я тонул в Тетереве, когда увязался за старшей группой ребят купаться, помню как травились киселём, как обварил себе колени горячим кофе мальчик, мой сосед за столом, помню как фотографировались на общий снимок, помню Давыдюка Лукашу Холоденко Вилли, помню воспитательницу еврейку Хану-Суру и что-то ещё.
   После неудачного восстания арсенальцев (подавили петлюровцы) отец с мамой и малолетним братом бежали в Коростышев. Здесь отец вступил в отряд красных партизан, которым командовал Гелевей. Уже будучи уволенным в запас (1972 г.) я прочитал представление Коростышевского РК КПУ на присуждение отцу персональной пенсии районного масштаба. Там говорилось, что отец с 1918 года принимал активное участие в революционной работе, был членом ревкома, участвовал в боях против гетмана и Петлюры, С 20-х годов находился на руководящей партийно-профсоюзной работе член КПСС с 1925 года. Это представление я сдал в Коростышевский краеведческий музей. После победы Октября отец работал кузнецом на бумажной фабрике и председателем фабкома.
   В 1933 (по 1934г.) отеца направили на укрепление колхоза в село Осыковый копец (Осиновый бугор) председателем колхоза "Радянский господар" ("советский хозяин"). Осыковый копец включало в себя и село Петрели. Вот там и жили более полутора лет. Затем переехали, вернее возвратились в Коростышев. К этому времени бабушка (мать отца) уже умерла. Тётя Дуня перешла в меньшую часть дома, а мы поселились в большую. Отец не долгое время работал где-то в Загот. скоте, а с 1936 работал инструктором РК КП(б) У. В 1938 году избирается 2-м секретарём РК КП(б) У его в конце года, когда по стране гуляли ежовские а потом и бериевские опричники ( а в общем -- то и не ежовские и не бериевские а сталинские ) отец был смещен с поста 2 секретаря РК КП(б) У, и исключён из бюро райкома партии.
   Чёрное было время! Отец ходил по хате пахмурный. Изредка шептался с мамой. Потом что-то диктовал Зине. Мне удалось лишь расслышать слова: "Рiдний наш батьку товарищ Сталин ..." Я понял: отец писал писямо Сталину.
   Долго тёмными замними вечорами на ложились спать. Ждали "чёрного ворона" который должен был приехать и забрать отца. Работы у отца не было, сидел дома в неизвестности. Утром улица пробуждаясь, полнилась известиями: ночью взяли того-то, взяли того-то. Не выдержали и у отца нервы. Взял веревку и решил на себя наложить руку. Выбежала на счастье мать. Спасла или удержала отца не помню, но отец остался жить. С той поря и до последнего моего дня возненавидел я Сталина., всю его камарилью, всю эту и до ныне существующую и процветающую брехню о самом-самом демократическом нашем государстве, о справедливом характере нашего строя и т.д.
   Дорвавшиеся до власти дубари, неучи, горлохваты и казнокрады не могут олицетворять гуманность и любовь к человеку!
   Они только спекулируют доверием и чувством людей. Простой советский человек -- труженик так-же беззащитен перед государством (а его как раз и представляют эти "слуги народа") так же беззащитен как и любой другой гражданин на Западе, в США, в Африке и т.д. Такова гадкая природа человеческого общества. В стаде зверей господствует физическая сила, сила мышц, клыков, костей, в человеческом же обществе (государстве) господствует та же сила, замаскированная под стастьи закона. Не зря в народе говорят: "Закон как дышло. Куда повернёшь, туда и вышло". А вот чтобы повернуть это дышло, тут нужна и не обязательно физическая. Здесь используется сила положения, элиты, сила связей, взятки и т.д.
   Хотя не всё это видно, оно не лежит сверху, но суть его как имеющего место явления именно такова. А хуже всего, что на словах забота о благе человека всегда на первом плане, т.е. Одни слова. Мероприятие переплетается таким потоком слов, что трудно разобраться. Например перенос выходных дней или праздников начался: "Идя навстречу пожеланиям трудящихся..." Это было политическим садизмом. Популярные в период 1935-51 годов слова "враг народа", "слуга народа" стали нарицательными. Отвлёкся.
   Чтобы закончить рассказ о Вашем дедушке пишу дальше. После всего пережитого в 1938 г. отца назначили зав. райотделом соц. обеспечения. (райсобес).
   На этой работе отца и застала война как и всех нас -- нашу семью и весь советский народ.
   22 июня 1941 года началась война. Это памятный день для миллионов людей. Как этот день, это событие пережил лично я, расскажу дальше. Доскажу теперь историю отца, а потом хочу рассказать и про мою маму, вашу бабушку.
   В день начала войны, воскресенье 22 июня 1941 г. дома меня не было. Я возвратился домой 23 июня, в понедельник. А дома было по рассказам сестёр, так: По окончании от учебного года в отпуск из Новгород- Волынского района, где работали учителями сельских н.с.ш. приехали сёстры: Мария и Зина. 16 июня я уехал в г. Орёл поступать в танковое училище. Экзамены сдал не важно и был зачислен лишь кандидатом в курсанты. Явиться в Орёл я должен был 13 августа 1941г. С тем и уехал из Орла 21 июня.
   По дороге домой (где-то за Брянском) началась война. Как ни странно, это известие я встретил бодро: "Ну, теперь Гитлеру дадим" - подумал я.
   Приехал домой 23 июня 1941 г. Помню затемнённый Киевский вокзал. Здесь я потерял своего друга Федю Толстяка и добирался сам. А с ним ездил поступать в Орёл. Его не взяли, по здоровью. А дома были сёстры, мама и отец. Все ждали приезда Максима, мужа Марии. Он окончил Смоленское пехотное училище и молодым лейтенантом приехал домой, к жене 21 июня 1941 года, в субботу ушёл с отцом (с тестем) на рыбалку. А 22 июня -- война! Максим, бросив всё и вся, помчался в часть.
   Он уехал, а я приехал. Ждал 13 августа, чтобы ехать в Орёл. А немец наступал. Сёстры поехали в Новоград, там остались их вещи. Поехали, по сути навстречу немецким танкам. Дома мама в панике. Отец занят эвакуацией раисполкома. Я- в райкоме комсомола, дежурил на окраине города, выслеживая немецких парашютистов и диверсантов. А сестёр нет. Наконец они все добрались, неся на плечах то, что смогли ухватать.
   7 июля 1941 года отец пригнал пару лошадей и повозку. Погрузили что смогли да ещё три семьи Евтухов, Чиколай и ещё одна (забыл) и поехали в эвакуацию. Думали где-то за Днепр, не дальше т.к. мы же должны дать немцу! С Киева я пытался уехать в Орёл. Не смог. Никто ничего не знал. На вокзале -- толчея... Еле застав семью де-то на переправе через Днепр, поехал я с ними дальше. В июле 1941 года отец эвакуировался с семьёй в начале в Полтавскую область, Карловский район, село Варваровка. Жили на квартире Кирика Гадуна. Соседи были Гонтари, (Фёкла звали). Со временем, в связи с приближением линии фронта отец с семьёй (мать, сёстры: Мария, Зина, Тося и дочь Марии 4-х летняя Тамила)эвакуировались в Сталинградскую область, Орловский р-он, колхоз имени "17 партконференции". Жили на квартире у Должниковых. Упоминаю лишь фамилии этих добрых Людей т.к. имена и отчества позабыл. А надо бы помнить людей, приютивших моих родных, бездомных, эвакуированных. С приближением фронта родители эвакуировались в Среднюю Азию, Узбекистан, Кировский район (Бешарик) кишлак Чинабад, к-з "Правда Востока", потом куда-то на Волгу (вроде ближе к дому) а с приближением немцев к Сталинграду эвакуировались на Урал, ст. Ревда, где чуть не подпухли с голоду, но потом как-то разыскал их муж старшей сестры Максим (был в командировке или на курсах) и привёз в Чувашию, под Чебоксары.
   Отца мобилизовали на трудовой фронт ещё где-то до Урала, я пошёл в армию (в первой декаде января 1942 г.) а мама с тремя девками и внучкой скиталась по белому свету. Так мои мама и сёстры испытывали на себе время войны.
   Но речь должна пойти об отце (дедушке). После войны с отцом я разговаривал, вспоминали каждый своё, но мало. А может уже не та память. Отец рассказывал: Его, как уже не подлежащего мобилизации в армию по возрасту и по здоровью, мобилизовали в трудовую армию и посылали на пром. объекты в освобождённые районы. Послали и в освобожденный г. Козлов или Козельск, не помню, где он работал кузнецом. Старая веская специальность пригодилась. Отец не знал дге скитается жена с дочерьми и внучкой, где сын, где зять максим, а они в свою очередь не знали где отец, где я. Мария потдерживала связь с Максимом через полевую почту.
   Отец рассказывал (шепотом) что в 1943 г. его вызывали в какую-то и предлагали (как партизану гражданской войны) быть заброшенным в тыл, на оккупированную территорию. Отец, ссылаясь на здоровье (радикулит) и года отказался. А в душе, говорит, осталась досада за 1938 год, когда его таскали по кабинетам ГПУ. Теперь вспомнили! Отец сказал: " Как член ВКП (б)У я буду отдавать все силы на восстановление разрушенного народного хозяйства, а прыгун с парашютом с меня уже не получится."
   По освобождении Житомирской области его отозвали с трудового фронта и направили в родной Коростышев, где он был зав. орг. Инструкторским отделом РК КП (б)У Коростышевского района.
   В 1945 году отца послали для оказания помощи в организации советской власти в Черновицкую область. Путильский р-он, с. Селятин. Здесь отец пробыл до 1946 года, тяжело заболел.
   Возвратился в Коростышев и был назначен зав. райотделом соц. Обеспечения. На этой должности был до дня своей смерти, 15 сентября 1951 года.
   О смерти отца. Заядлым рыбаком был ваш дед, мальчики! Эта страсть немного передалась и мне и частично вам. После нелёгкого трудового дня отец находил отдых в рыбалке. Так было и в этот день. Это была суббота, по тем временам рабочий день. Пришёл отец с работы, пообедал, взял удочки и на речку. Рассказывали очевидцы, что удочку потянул карп и она очутилась в воде. Отец снял ботинки, разделся, только ступил в воду, ахнул и упал замертво. Не выдержало слабое сердце. Инфаркт. Так умер мой славный батько (ваш дед Василь) кузнец по профессии, партийный и советский работник, партизан гражданской войны, персональный пенсионер член КПСС с 1925 года.
   Если будете в Коростышеве, в местном краеведческом музее ему отведено немножко места. И на кладбище.
   Не знаю, сколько мне осталось жить, не молю бога о продлении моих дней, а прошу у его единственного: чтобы послал и мне такую же счастливую, внезапную кончину как и моему отцу.
   В июле-августе 1951 года Вовчику было около 2-х лет. В Киеве проходила 2-я спартакиада СВУ. Я представлял там команду гимнастов Сталинградского СВУ, а мамочка с Вовчиком поджидали меня в Коростышеве. Дед был очень счастлив, что дождался внука. Потом, по окончании спартакиады, мы побыв неделю в Коростышеве, поехали в Ейск где отдыхали до конца августа. А 16 сентября мне начальник политотдела подполковник Башкин К.И. Вручил телеграмму что умер отец. Было воскресенье. Я проводил совещание с суворовцами.
   Поехать на похороны отца не смог. Самолёты ходили редко, поездом добирался бы 3-е суток. Прости меня, мий ридный батьку, что не смог приехать к тебе единственный твой сын. Хоронили его сёстры и зятья. Тося была на Камчатке и о смерти отца узнала через месяц.
   Рассказывали, что хоронили отца с почестями как заслуженного партийного и советского районного работника. Много людей в Коростышеве, старшего поколения, знали отца до войны (особенно. До войны отец был кузнецом на бумажной фабрике, потом профсоюзным руководителем, инструктором РК КП(б)У, 2-м секретарём РК КП(б)У, зав.рай. Соцбезом. После войны зав. оргинструкторским отделом, командировка в Черновицкую область Селятинский р-он, возвращение в 1946 г. в Коростышев. Зав. райотд. Соцобеспечения. Умер 15 сентября 1951 г. не дожив до 60 лет. Похоронен в Коростышеве, гор. Кладбище, 3-й ряд а по новому входу -- 3-й ряд от центральной аллеи.
   Памятник ему в виде дубка из гранита. Надпись стирается, а она така:
  
  
  
  
  
  
   Памятничёк очень скромный каким и всю свою жизнь был ваш дед Василий Брониславович Собипан (а вернее Собепан -- Sobiepan) Но дед никогда не подчёркивал, не заострял внимание на том, что он поляк не называл себя поляком и вообще вопрос о национальной принадлежности в нашей семье никогда не дискутировался.
   С отцом у меня всегда были хорошие отношения, хотя в детстве он и прикладывал к моему воспитанию руку, и ремень, и палку, но в большинстве случаев по просьбе матери.
   Памятник дедушке ставила бабушка. Роскошные гранитные памятники были тогда не в моде, хотя и были они не так дороги как теперь. Но мама (бабушка) на свои скромные сбережения, по договорённости со знакомыми каменотёсами поставила памятник деду. А мой вклад был таков: в 1951 году я купил батьку шапку, чёрную папаху из цигейки. Стоила она 300 рублей по тем временам. Отец её очень любил, но носить ему пришлось очень мало. Мама, после смерти отца, продала её за те же 300 рублей и написала мне: " Не высылай, сынку. Это твой вклад в памятник отцу".
   Обещал вам разузнать топонимику (этимологию) слова Коротышев. В словаре украинского языка, изданного в 1908 году под редакцией Б.Д. Гринченко (издательство киев, 1908 год), слово корост объясняется так: корост -- это всё что осталось после уборки урожая. Очевидно так отступали древние славянские пламене, если на поле больше не собирались сеять и бросали поле на отгул. Корост -- это сельхоз. Мусор на поле. Одни славяне бросали этот участок и ушли искать более урожайного, другие же, придя на их место, застали поле с коростом и основали на нём городище, назвав его Коростышевом. Находясь на удалении 100 км. От Киева, Коростышев входил в состав Киевской Руси. Во время нашествия татар был совсем разрушен. Время основания не известно. В 14 веке захвачен Литвой, с 16 века был завоёван поляками и входил в состав Польши.
   После 3-го раздела Польши 1793 г. вновь в составе России, в Волынской губернии и потом в Киевской губ. В советские времена входил в Киевскую область. А с 1936 г. райцентр Житомирской обл.
  
   Моя мама. "Рiдна мати моя..."
   Несколько слов о моей маме, вашей бабушке. Мою маму звали Антонина Петровна, фамилия её Жиляева. Вовчик бывал у неё в Коростышеве значительно больше число раз, чем Сашенька и должен помнить её хорошо. А Саша первый раз приехал до бабушки с нами из Хабаровска в 1967 году, летом, потом должен помнить её по Львову, где она жила у нас и по ровно. О её родных я знаю очень мало. По своему отцу она Жиляева. Где взялись на Украине её предки -- русские (кацапы) не знаю. Знаю только, что все эти Жиляевы (а может Желяевы) были классными по тем временам мастерами-каменотёсами. Говорят, что переехали они на Украину из Самарской губернии, когда в Коростышеве начал разрабатываться чудесный лабрадорит, гранит и под с. Городским мрамор.
   Делали они памятники, обрабатывали-полировали и другие изделия из гранита. Работа эта была адская, всё в ручную. Так что мой дед (по маме) был русский, каменотёс и пьяница, горький -- прегорький. Мама о нём рассказывала мало т.к. очевидно рассказывать было нечего кроме того, что приходил он домой пьяный, бил свою жену и всех кто попадал ему под руку.
   Умер рано, мама ещё была девчонкой-подростком. Бабушку (мамину маму)помню хорошо. Звали её Александра, фамилия Черненко.
   Когда умер её муж на руках у неё осталось четверо детей; мои тёти и дядя Евгений, мама моя, Екатерина (мама вашего дяди Володи Бондаренко, что живут в г. Хмельницком и приезжали ко мне на 60 летие) и Полина. У каждого из них свои семьи, но с ними мы как-то не поддерживаем связь, кроме как с Бондаренко (Владимир Григорьевич)и то не активно. Моя мама (ваша бабушка) очень рано пошла служить прислугой у панов. Окончила ц.п.ш. Училась на 4 и 5 (я сам видел её свидетельство где у неё по пению стояла оценка 5+ с припиской об исключительно хорошем голосе и музыкальном слухе. Мамочка моя пела очень хорошо. Но если я, рассказывая об отце, не упомянул о том, что в молодости он играл на гармошке, то делаю это сейчас. Отец играл на гармошке, мама пела. Это то, что их сблизило. Поженились они в 1914 году. Отцу было 22 года, а маме 19 лет. Так как приданного у мамы не было, а отцу ничего не дали, т.к. женился он без согласия родителей, уехали они в Киев где отец работал кузнецом на заводе "Арсенал", а мама горничной у господ. С рождением Коли не работала. Маму я запомнил с детства строгой, вечно в заботах и беспокойствах, всегда чем-то недовольной и пусть она простит меня, мало ласковой к нам -- детям.
   Работала она от зари до зари. Отец отдавался работе и дома был радко, а всё хозяйство, дом и дети были на плечах матери.
   Пятеро детей, корова, огород -- всё это было на её плечах. А ещё дрова, вода, огород, дети, школа и др. И всё это тянула она.
   Может от того, что долго работала и жила почти 80 лет. На не домашней работе она и надорвала своё здоровье, была у неё паховая грыжа. Ущемление её и явилось причиной смерти 25 апреля 1975 года. Похоронена она в Коростышеве на городском кладбище. Памятничек ей поставили, а оградку сделал Максим. Где-то в году 1977 или 78 мы ездили туда, в Коростышев с Сашей красили оградку. Саша должен помнить могилу своей бабушки, а Вовчик должен когда ни будь навестить могилу своей бабушки, он ей очень нравился и они много дружили, пока Володя учился в Киеве.
   Не смотря на вечную свою занятость мама иногда нам детям читала "Кобзаря", рассказывала сказки. Так например "Конька горбунка" я впервые услышал от неё, сказки Пушкина она нам тоже читала.
   Во время войны мама с сёстрами моими скиталась в эвакуации. Вернулась в начале 1944 года, собрала остатки от бывшего домашнего имущества и почти на голом месте снова создала уют для семьи. В 1951 году умер отец, поразъезжались дети, а она руками и зубами держалась за хату и огород, берегла их для детей и звала хоть кого-нибудь вернуться на её наследство, но так никто и не приехал к ней жить. Поездила и она. Была в Харькове, у сестры Антонины, жила у нас во Львове и в Ровно, жила у Зины, но нигде не могла прижиться. От нас из Ровно она выехала 10 февраля 1975 года, а 25 апреля умерла, через 2 с половиной месяца.
   Прости меня моя мамочка во многом по отношению к тебе я был не прав. Стараюсь каждый год побывать на её могилке, привожу её в порядок, подкрашиваю оградку. И всякий раз плачу...
   Со своии родственниками, по материнской линии, пока жила мама, поддерживал связь с Володей Бондаренко (сын маминой сестры Кати) с Юрием Балашкевичем (сын маминой сестры Полины) и Лёлей Терещенко (дочь тёти Полины). Знаю, то где-то есть мой двоюродный брат Володя, Вася -- сыновья маминого брата Евгения, но связи с ними не имею.
   Ваша мамочка надежда Александровна Каменева. Родилась 28 сентября 1926 года. Отец мамы (ваш дед) Александер Петрович Каменев родился в Курске (Семёновская слобода)в большой семье. Окончил 2 класса. С детства служил у частника-купца. Выбился в прикажчики. На чаевые приучился пить. В 1911 году призван на службу в царскую алмию. Служил на минном заградителе в Черноморском флоте. Там его и застала 1-я империалистическая война. Дед рассказывал, что воевал он лихо. На расставленных им минах подорвался Турецкий броненосец. Наградили его Георгиевским крестом и медмлью.
   В 1918 году по решению ЦК Черноморская эскадра была затоплена, чтобы не попала в руки немцев. Экипажи затопленных кораблей были высажены на берег и кто куда: Кто в Красную Армию, кто в партизаны, кто домой. Не знаю по какой причине ваш дед Александр оказался в Ейске. Но здесь он встретил свою будиющую жену Елизавету Лукиничну Баранову, ходя все её звали Лида (вместо Лиза).
   Поженились. Но летом 1918 года весь Северный Кавказ был захвачен деникинцами. К матросам-черноморцам у них были большие претензии за то, что те потопили Черноморскую эскадру.
   Пришлось молодой чете Каменевых срочно эвакуироваться в Курск. Не знаю, сколько там прожили Камененвы, но не прижились, видимо и вскоре снова вернулись в Ейск. Семья уже увеличилась, появилась у них дочь, ваша тётя Тоня. Александр Петрович устроился на работу в торговлю т.к. имел опыт, работал в Ейпо, зав. магом, продавцом и грузчиком одновременно. Работал до пенсии, т.е. до 65 лет.
   Всякое было на его веку. Но я помню его безобидным, добрым человеком, весёлым, балагуром и любителем выпить. Это пожалуй было его самым большим недостатком и пороком.
   Деда своего вы видели и знаете. Вовчик помнит бабушку Лиду.
   Дорогая моя тёща, ваша бабушка и мамина мама была золотой души человек. Тихая, скромная, ласковая и добрая. Как она нам помогала, как она нас всегда встречала и провожала, какая она была заботливая!
   Замечательная женщина была ваша бабушка! Ваша мама немного похожа на бабушку и внешне и немного по характеру. Умерла она 24 августа 1960 года. Саше было всего 20 дней. На её похороны не могли поехать ни я, ни мамочка с грудным ребёнком. Похоронили её на старом кладбище, которое вскоре закрыли, а в 1984 году разделали под сад. Так что где её могилка была теперь, говорят, парк в Ейске будет.
   Всё время с семьёй мамы проживал и материально поддерживал Каменевых родной брат мамы Григорий Лукич Баранов. Барановы, родители мамы, были переселенцы из России. Считались иногородними, в отличие от казаков. (М. Шолохов тоже считался иногородним).
   Большая семья была у Барановых... Много дне не брался я за свою "летопись". Произошло целый ряд важных событий в нашей текущей жизни. В декабре 1984 г. возвратился домой Саша. Проработав более 2-х лет в Ужгороде, пожив на "своих хлебах", вернулся в Ровно. Как непохожи наши судьбы ушёл из дому, не имея за плечами и 18 лет! Но об этом потом. И так о Барановых. Из всей их семьи я хорошо помню тётю Домочку, мою тёщу и вашу бабушку Лидочку, хотя правильное её имя Елизавета и дядю Гришечку -- Гргория Лукича. Бабушку Лидочку должен помнить Володя т.к. она в нём души не чаяла, очень любила своего внученька. Была она очень доброй, спокойной, очень работящей и милой женщиной. Нет у меня писательского дара рассказать о её чуткости и доброте. Она очень этого заслуживает. Приведу только один пример. В 1958 году мы: я, мама, Вовчик, и маленький наш братик Андейка, отдыхали в Ейске.
   Поскольку Вовчик был уже более-менее самостоятельным, шёл в 3-й класс, семья увеличилась, то мама хотела идти на работу, а места в детский садик Андрейка не было. Решили Андрейку оставить у бабуси на лето. Мало-ли родители оставляют своих детей у бабушек. В августе оставили . А в октябре, 8 числа 1958 года получили телеграмму, что Андрей наш умер. Что пережили? Не дай вам бог пережить этого.
   Когда дети хоронят родителей -- это в порядке вещей, но когда родители хоронят детей это очень печальное и анормальное дело. Бабушка лидочка очень переживала смерть внука. Хоронить сыночка ездила (летала самолётом) мамочка. Я с володей оставались в Оренбурге. Острые переживания бабушки Лиды послужили к развитию дремавшего в её организме рака желудка. Болезнь стала быстро прогрессировать и вскоре оа умерла. Но я помню её последнее к нам письмо. Звучало оно примерно так: "Здрасвствуйте дорогие наши деточки Надя и Лёня и дорогой наш внучек вовочка и маленький внучек не знаю ещё как звать..." Дальше шло описание жизни в Ейске, пожелания нам добра и здоровья и счастья и ни капли жалобы на своё здоровье, ни даже намёка, что она лежит уже прикованная к постели. Умерла она 24 августа 1960 года, на двадцатый день после рождения Саши. Мама не смогла поехать на похороны своей мамочки, на руках был младенец, Саша. Я тоже не смог. Стоял жаркий август а добираться было дня 2-3. Похоронили нашу бабушку Лидочку безнашего участия. Похоронили на старом кладбище в Ейске. Кладбище снесли в 1984 году, так что нет теперь и её могилки. Мир праху твоему, дорогая моя мамочка -- тёща Елизавета Лукинична.
   Хорошо помню Григория Лукича- дядю Гришу -- Гришечку. Это был человек подстать сестре Лидочке. Работящий и добрый -- безотказный. Общались мы с ним почти в течении 30 лет. Для нас он делал много доброго.Всегда что-либо дарил и мне, и мамочке, и внукам. Его должны помнить и хранить добрую память о нём и Вовчик, и Саша. Дядя Гриша был инвалид. Одна нога "усохла" с детства. Но был он класным шорником и сам мог выделывать кожу. Делал хром. Тем и зарабатывал себе на пропитание да ещё сестре помогал, да и племянниц не обходил подарками. Любил он книжки на историческую тему, сибирал старинные русские монеты. Две книги по истории России князя Хилкова и Рамбо, а также "Богдан Хмельницкий" Осипова изд 1938г. Что в моей библиотеке- это его подарок. Ряд русских монет (рубли серебрянные и медные копейки) в моей коллекции -- это память о нём. Он не был женат. Всю жизнь прожил с Каменевыми. Мы были его племянниками и звали его дядя Гриша. Да так его и все звали -- дядей. Хотя для вас он был дедушкой.
   Умер дядюшка Гриша 30 декабря 1979 года. Хоронить его летала мамочка. Погода была ужасная. Мокрый снег с дождём. Мама прибила только на второй день после его похорон.
   Каждое лето, когда бывали в Ейске, мы навещали его могилку. Время летит, уже и не помню, когда делал последнюю запись в своей тетради, адресованной моим сыновьям.
   О маминой родне. У маминой мамыбыли сёстры-мамины тёти: Домочка( я её видел и несколько раз бывали мы у них дома на правах племянников) она она была замужем за Апухтиным Василием, дядей Васей. Он был знаменитостью для Ейска, будучи классным кузнецом.
   Для городского ейского рынка он изготовил железные ворота с различными вензелями и завитушками. Долгое время они висели на центральном входе на ейский базар. До 1970 года, потом куда-то их убрали и заменили примитивными.
   Дядя Вася был верующим. Большим набожным деспутом и порядочным развратником. Уже когда умерла тётя Домочка, а он бродил по колхозам, подрабатывая в колхозных кузнецах и проповедуя "святое ивангелие", он сам лично мне (за стаканом вина) хвалился как верующие станичники привозили ему "для исцеления" 18 летних девственниц и он их "исцелял". А может врал, старый черт! Ещё у бабушки Лиды была сестра Татьяна, она вышла замуж за Непритворного.
   У вашей мамы по линии бабушки, было много родственников и проживают они где-то по станицам и в Староминской, и в Щербановке, по всему Краснодарскому краю. И если мои корни (по отцу тянутся из польши и Житомирщины, по матери- из Самары и Житомирщины) то корни вашей мамы по отцу -- курская область, а по матери -- донская область или Северо-Кавказский край, а потом стал называться Краснодарский край).
   Разное у нас с мамой отношение к своей родне. Если меня очень интересуют мои родственники -- поляки и я приложил на мало сил (бумаги) чтобы как-то восстановить нити происхождения и связи моихродственников, то мама к этому почти безразлична. Но есть и здесь одна особенность. Вот уже в то время, когда я надумал писать эту "летопись" у м амы осталась одна сестра -- тётя Тоня и она с ней поддерживает настоящую родственную связь, переживает, жалеет, помогает ей всё время, не смотря на то, что тётя Тоня прожила свою жизнь очень безтолково и почти не порядочно. Об этом если успею, напишу отдельно. Но мама её всё же чтит и жалеет как сестру, зато я единственный брат у троих сестёр не пользуюсь никакой любовью (или где-то похожим на это чувство) у старшей сестры Марии, что не замедлило передаться и её дочери Тамиле, не пользуюсь я расположением и у моей сестры Антонины и кое-как сношусь со средней сестрой Зиной. Хорошие у меня отношения с Ирочкой, дочерью сестры моей Антонины. По складу своего ума и характера она ближе всего ко мне и я с ней поддерживаю письменную связь. Последний раз (до этого писал) я её видел в 1967 году, 19 лет тому).
   Володя и Саша, поддерживайте связь, любите, уважайте друг друга, дружите семьями, любите детей и пусть ваши дети будут дружны. Пусть вас никогда не оставляет чувство родства или как говорится по украински... почуття единоi родини.
   Это замечательное чувство и его надо воспитывать в себе и у своих детей чтобы ниточка Собепанов-Собепанов, которая тянется от далекого-далекого нашего предка Яна-Замойского Собепана тянулась долго и долго.
   Мое детство
   Детство всегда прекрасно, хоть оно проходит по своему.
   Мое детство тоже было прекрасным, но когда уже начинаю с позиции 62 летнего деда анализировать свой жизненный путь, то убеждаюсь, что многое негативное в моем характере и то, что мы называем совесть и безсовестность, честность и безчестность, бахвальство и другие отрицательные качества, приобретаются именно в детстве.
   Удивительно хорошо запомнился такой случай. Мой старший брат Коля (царство ему небесное), когда еще он был жив-здоров, брал иногда меня с собою, как у нас говорили, по рибу, т.е. на рибалку. Излюбленным местом ловли была гребля (плотина) высота метра 2-3. Ловили рыбу с той стороны, где вода была ниже плотины, а низочки с рыбой держали с другой стороны, где вода была значительновыше. Поймает брат верховодочку и бросает ее мне, что бы я ее нанизал на низку, а сам продолжает ловить. Потом его сосед поймает рабешку и тоже бросает мне: "Нанижи Леня на мою низку". А я беру ее и нанизываю не на его низку, а на свою. Не каждую, а примерно две ему, одну себе. И знал ведь что делаю нехорошо, а делал. А прийдя домой еще и похвалился как я "нанизывал" черные верховодки, и никто меня (хорошо помню) не пожурил, все смеялись и одобряли.
   С той поры (стыдно признаться, но обещал же вам в самом начале писать только правду) батька ваш таскал кое что, что плохо лежало. Стащил у бабушки коньки, оставленные в залог каким то квартирантом, таскал у квартировавших у бабушки чехов зефир из плетеной корзины, хоть была она под замком, таскал и кое что другое, не говоря уж о яблоках и грушах в соседних садах.
   Рано начал курить. Наверное где то классе в 4-5 курил уже в затяжку. Папиросы таскал у отца, собирал окурки около учебных корпусов педучилища. Студенты на перерывах обычно курили. Но вот кривоногий сторож Аким давал звонок на лекцию, студенты бросали окурки и шли в классы, а я в числе таких же курцов, бросались собирать недокуренные папироски и самокрутки из махорки.
   В 1930 году умер мой брат Коля. Давность не в силах стереть с памяти его образ. Правда не цельный, а урывками Помню как отец, коля и я спускаемся по княжеской горке к реке, помню большой шрам на изрезанной врачами ноге, помню, как сел ему на спину, когда он загорал в садике и помню как отец и мать заливались слезами, читали его письма из областной больницы, из Житомира.
   Потом помню топчан ( на нём я потом спал) в хате, гроб и жёлтое-жёлтое лицо моего брата. Коля умер от какого-то общего заражения крови после простуды. Я понимал, что брат умер и его уже нет, но понимал только умом , как-то не испытывал жалю. Подошёл крадучись, поцеловал лоб покойного. Лоб был холодным и почему-то липким. Мама что-то делала на кухоньке. Я подошел к ней и сказал: "Мама, я Колю поцiлував".
   - "Ой сыночку, целуй, не целуй больше не будет у нас Коли".
   К полудню подошёл оркестр. Свой фабричный, батько тогда на фабрике работал. Гроб стали выносить из дому и тут заиграл оркестр. Играли почему-то популярную революционную песню: "Вы жертвою пали в борьбе роковой..." Вот тогда-то ужасная боль сжала моё сердце. Я заревел, слёзы ручьём полились из глаз. Впервые я почувствовал щемящую боль невозвратимой утраты.
   Долго помнил, где стояла без креста, без всякого надгробья одинокая могилка брата. Жили тогда бедно. Памятников тогда не ставили, а креста тогда б никто и не поставил. Отец ведь партиец. Поминок не праздновали. Да и за могилами никто не ухаживал. Пару раз ходил я с мамой на могилку брата, носил цветы
   Потом про неё все позабыли, а после войны кладбище закрыли совсем, открили на другом месте, а там сделали сквер.
   Потом умер дед Бронислав, я уже ходил в школу, значит это было зимой 1931 года.
   Вскоре мы из маленькой отцовской хатки переселились за мост в казённую квартиру коммунальную. Жили на втором этаже, занимали три комнаты. Корову забрали и поместили её под балконом. Отец зашил его досками и навесил дверь. Кормить её зимой было нечем и вскоре продали.
   Вскоре к нам туда перебралась тётя Катя -сестра мамы с сыновьями Володей и Эдиком. Её муж, Бондаренко Григорий, был командиром Красной армии. Был за что-то осужден и в тюрьме умер. Тётя катя осталась вдовой. Вместе мы прожили до весны. Весною 1932 года мы уехали на село. Отца рекомендовали председателем в отстающий колхоз. Село называлось "Осыковий копець" (Осиновая горка) а село, "Радянский господар" (Советский хозяин). Здесь мы заняли хату раскулаченного и сосланного в Сибирь кулака и стали познавать настоящую сельскую жизнь.
   Давно это было, а закрою глаза и вижу это небольшое село на житомирской Волыни. Осыковый копец объединял по сути 2 хутора: Гутыща и Елизаветовку а ещё их почему-то называли Петрели.
   В Осыковом копце был сельсовет, а Петрели располагались от сельсовета километрах в 3-4 за густым сосновым лесом. Очевидно Елизаветовка и Петрели составляли одно село, а Гутыца, это посёлок, возникший при гуте, а гутой называлась кустарная фабрика по изготовлению стекла или металла. В 15-16 веках они были очень распространены на Украине. Особенно у нас в Волыни или Полесье.
   Песок полесский белый, сыпучий служил хорошим сырьём для стекла.
   Гуты давно не было, а Гутьице превратилось (в мои тогда детские годы) в красивый посёлок в одну улицу, вдоль которой расположилось десятка полтора хат в окружении садов и высоких цветов около каждой хаты, которые у нас, по-моему называли ружа (мальва). Там жили, помню, Мошковские и Галькевичи. Может и ещё кто-то, забыл. Но этих очень помню до сиз пор.
   Жизнь в селе, в самом настоящем, колхозе отложила свой отпечаток, хотя жили мы там немного более полтора два года. Я работал в колхозе, хотя было мне тогда 10 лет. Зарабатывал трудодни. Тогда они были в почете. Заработать трудодень было очень не легко. Но однажды я, всё же, заработал целый трудодень. Было это летом, в июне. Окучивали картошку, не плугом а плужницей. Я водил коня, а дядя Митя работал плужницей.
   Наработался я тогда хорошо. Были у меня там друзья Михась Радкевич, Антоха Рыбак, Вера Мошкивська, Коля и Янко, Мариня Чудовська и её братик Сигизмунд (Мунд 360), Осовские, Красуцкие и другие, населявшие село поляки и украинцы.
   В апреле 1934 г. произошло со мною одно памятное событие. Школа наша в селе стояла на отшибе, за болотом. Шёл урок и мы услышали выстрел. Это охотник Александр Мошковский охотился на вальдшнепов. Еле дождавшись перерыва, мы побежали на выстрел, к болоту. Я впереди, за мною остальные ребята. Они отстали, а я шёл за охотником метров 50-60. Вдруг сзади охотника выпорхнул вальдшнеп. Охотник резко обернулся и выстрелил. Рядом с моей головой просвистела дробь. Одна задела ухо, другая руку, а третья прямо в лоб (хорошо не в глаз). Так я и хожу с той охотничьей дробиной во лбу до сих пор.
   Здесь же в этом же селе у меня впервые заболел зуб. Мама повела к знахарке. Стояла морозная ночь. Взошёл и ярко белее на зимнем небе месяц. Бабка повела меня с хаты во двор, обвела вокруг сарая. Под ногами хрустел снег. Бабка что-то причитала, держа меня за руку. Я ясно слышал и запомнил: " месяцю-мисяцю у тебе золоти роги щоб рабу божему Леониду зубы не болилы...
   Утром я проснулся без зубной боли.
   Здесь же в этом же селе родилась, прожила месяца 4-5 маленькая сестричка моя Валя. Потом заболела, по-моему дифтерией, и умерла среди ночи, при свете керосиновой лампы и я видел как она умирала. Медицинской помощи не было никакой. До фельдшера надо было ехать в Кропывню, километров около 7-8 а до Коростышева 10-12
   Летом умерла мама отца. Бабушка Соня. Это было в 1933 году! Потом мы возвратились в Коростышев. Тётя Дуня (сестра папы) уступила нам большую часть дома, а сама перешла в ту часть где когда-то жили мы всей семьёй.
   В этой части дома (ул. Ленина N30) мы и прожили до эвакуации, т.е. До 7 июля 1941 года.
   Детство -детство! Кое-как заканчивали учёбу в школе и начиналась полра гасаниия по улицам и садам, в лес и на речку, на "долину" и в посадку. Иногда на меня возлагалии обязанность пасти свиней. Выгонял я их на "рiвчак" т.е. На ручей Левча. Там в овраге пас до обеда. Ну было у нас пара кабанчиков, кормили до зимы, а зимой кололи и были с салом. Иногда мама заставляла работать в огороде (сапать картофель) сходить в лес за тычками на фасоль. Тычки-это длинные ореховые палки. Их мама втыкала в огороде и по ним плялась фасоль. Когда стал повзрослей, ходил в лес по дрова. Всякий раз надо было в брод переходить нашу речку Тетерев. В детстве Были у меня друзья. Наиболее запомнился мне Петя Арнольд, немец. Мать у него была русская, а отец Фёдор-немец. Работал на бумажной фабрике машинистом. Петя был хорошим другом. Благодаря ему я в детские (а скорее уже в подростковые годы) прочитал Р.Стивенсона "Остров сокровищ" и Ронни Старшего "Борьба за огонь". Потом всю семью заставили репатриироваться в Германию где-то в 1936 году. Другом детства был Степа Мартынчук, Аркоша Демченко (Касик), Сеня Березняк. Не смотря на то, что я старше их, я на фронт не попал. Аркаша и Сеня погибли в 1945 г. Стёпа Мартынчук прожил в оккупации, попал в Армию, на фронт. Потом окончил Киевский горный техникум, работал в Караганде, как говорят большим начальником . После войны встречался с ним в Москве в 1945 г. и в Коростышеве в 1947 году. Больше не встречался. В подростковые годы поддерживали дружеские отношения и с двоюродными братьями Ваней Балашкевичем и Вовчиком Бондаренко с его братиком Эдиком. С девчатами не дружил. Считалось зазорным вступать в какие-то отношения с девчатами.
   Хотя уже появлялись симпатии: Галя Проценко, Надя Мирончук первые девчонки, которые привлекли моё внимание уже не как товарищи, а с каким-то другим чувством и интересом.
   Когда кончается детство? Кто скажет? Может тогда, когда на лобку и под мышками стали появляться волосы, а голос стал грубеть порою прибавляться оттенки баса? Может тогда, когда первый раз тупой бритвой срезал, сбрил первый пушок на верхней губе и под ним обнажилась первая полоса нежной кожи (остаток детства).
   А может тогда, когда среди ночи приснилась тебе совсем посторонняя дева, с которой ты вступил в такие отношения, что утром когда проснулся, стал прятать от посторонних свои слипшиеся трусы. Так и мне когда-то давно-давно приснилась пышная, здоровая грудастая соседка еврейка, с которой я-то и не разговаривал никогда до этого. И вот надо- же, приснилась ночью и было в том сне что-то непонятно приятное и вместе с тем постыдно-гадкое. Долго потом я обходил ту еврейку стороной, но потом, но потом поглядывал на полногрудых девиц подумывая: лучше бы эта "приснилась"! Да также приснилась и родная сестра Зина. Ужас! Но эта физическая, вернее физиологическая сторона возраста и приходит она к каждому почти что одинаково, а вот социальное, а вот социальное взросление не всегда зависит от возраста.
   Кончилась школа, кончилось детство. Помню школу закончил 16 июня 1941 года. Был выпускной вечер, буфет (со спиртным) танцы под оркестр. На выпускной вечер мне сестра моя, Зина, подарила 3 рубля. Это был необычный жест с её стороны.
   После выпускного бала, почти под рассвет повёл я провожать мою одноклассницу Дуню Панасюк. Гуляли мы с ней над Тетеревом, уже занималась заря и с реки поднимались тучи пара. Мы ждали, когда же поднимется солнце чтобы идти домой. Целовались, вернее тулились губами друг к другу, т.к. Нельзя было назвать это поцелуями.
   18 июня 1941 года я, получив в райвоенкомате документы, присовокупил к нему аттестат о среднем образование Орловское танковое училище. Но об этом я уже рассказывал раньше. Добавить пока ничего не имею. Если что вспомню, впишу не по порядку, если оно будет того стоить, а вы, надеюсь меня простите.
   В период моего писания этого "сочинения" в нашей семье происходят самые различные события, связанные и со становлением Саши, с жизнью Вовчика и его семьи, с мамочкой старением и изменениями, но я не хочу о них писать. Получится что-то вроде запоздалого дневника. А я хочу писать по памяти всю свою, а потом и нашу жизнь. Если успею конечно.
   "Пробежал" глазами описанное мною детство и понял, что нём я ничего не рассказал. Видимо мало одного желания описать. Надо ещё и уметь. Но при моём неумении и угасающем желании писать эту "летопись" (кому она нужна?) делать это совсем не легко. Пишу это всё с большими потугами. Детсво-детство! А ведь в нём закладываются основные детали будущего человека: стремление к знаниям, интерес к определённому разделу знаний, что затем определяет выбор профессии, его совесть, честность, и все основные составные части единого понятия-человек. Формируется сама модель будущего человека. Наследственность (физиологическая) моя была, по моему нормальной. Отец не был алкоголиком, Был нормальным физиологически здоровым человеком. Мама не употребляла водки никогда. Если другие гены способны передаваться через поколение, то может на моём умственном развитии сказалось то, что дед Пётр (отец мамы) был горьким пьяницей. Не знаю. Но в школе точные науки (математика, физика, химия, техника, моторы и т.д.) давались мне с трудом и никогда меня не привлекали ни моторы, ни аппараты ни прочная техника.
   Очевидно ещё в детстве откуда-то? Возникло во мне недоверие и подозрительность к людям, к официальным властям, к старшим.
   Что меня привлекло? Путешествия! Хотелось идти куда-то. А куда, зачем? Помню в раннем детстве меня всегда искали. Уходя из дому на другой конец города, скитался по соседям, что-нибудь им сбрехав. Искала мама, сёстры, Потом доставалось мне:
   Всё лето, до холодов, ходил босым, стригся на голо, одежда: штаны и рубашечка, нередко перешитая или сшитая мамой и не на машине а руками и по своей выкройке.
   Редко (но всё же помню) водили к портному шить штаны. Обувь была проблемной. За лето, ходячи босым, ноги так разбивал, что не одна пара ботинок не подходила. Отец носил 38-й размер, а мне 13-14 лет надо было покупать 40-41 размер самой большой полноты!
   Сшили мне один раз "чобитки" сапожки. Ну не сапоги, а загляденье. По-моему перешили из чьих-то. Дала мне мама их надеть и побежал я на улицу играть с хлопцами. А игра была такая: как раз свозили с полей солому. Скирды соломы сваливали во дворах около сараев. А потом хозяин заказывал её в сарай по своему усмотрению.
   Скирда свежей, ещё пахнущей обмолотом пшеничной соломы, появилась и во дворе соседей. Кувыркаться в ней, прыгать и съезжать с самой горы было любимым делом. В новых сапогах помчался я к скирде, но вспомнив, что это может повредить моей обновке, снял я сапожки и повесил их рядом на плетень, насадив каждый отдельно на колышек.
   Покувыркался в соломе, стал собираться домой, а сапог-то и нет. И так по сегодняшний день. Видел я свою обновку и пользовался ею всего каких-то полчаса! После этого случая меня часто обворовывали.
   Будучи курсантом в ХПУ, получил денежный перевод от Максима, с фронта. Положил в карман гимнастёрки, лёг спать. Утром просыпаюсь - денег нет! В запасном полку, летом 1941года, под Смоленском, лёг спать (спал в палатке)как раз получил офицерскую получку, уплатили взносы и купил себе у сержантов чудесный нож ( ведь собирался на фронт), лёг и слышу как тикают мои карманные часики (Кировский завод, купил их у Пети Нестерова). Под этот мерный стук уснул. Просыпаюсь, часов нет, денег нет, ножа нет! Украли!
   Но начало моим пропажам положили те чоботки, которых мне жаль по сей день. Что-то воровал и я. В пером классе, помню, стянул кошелёк у Лёни Бондаря но он там поднял такой гвалт, что мне пришлось его выбросить на улицу, а на перерыве удалось "отыскать" и возвратить хозяину.
   В детстве любимым занятием была рыбалка. Уходили оравой далеко, километров за 10-12 за Бобрик, Козиевку "аж пiд Городське". Ночевали у костра. Домой приносил миску маленькой рыбёшки бычки, окуньки, пескари. Мама не любила с ней возиться. Чистила рыбешки, а потом упрекала меня что вот она, дескать, чистила, чистила, а я ей и капельки не дал рыбки. Наверное был жадным, а скорее не воспитанным.
   В детстве (до юношества, до 9 класса) гуляли в " белых и красных", в прятки, в лапту и другие игры с маленьким мячем (теперь в них никто не играет), играли в "цурки" (деревянная палочка) и конечно же в простой примитивный футбол Один рваный мяч и 15-2о пацанов гоняются за ним до темноты Любимыми рассказами им слушать сказки и приключения. Где-то в возрасте 10-11 лет купил мне батько балалайку. Это был невиданный подарок. Обыкновенная трёхструнная балалайка. Начал я на ней бренчать какие-то мелодии, играл в школьном струнном оркестре, которым руководил учитель арифметики Андрей Фёдорович Мельник (репрессирован в 1937году). К стати, об учителях. Первые учителя, люди, которых должен помнить каждый, кто прошёл школу:
   В первом классе -- Елена Казимировна Климинчук, Ольга Васильевна Миненко, потом помню: Олекса Ульянович Ляскiвский, Виктор Петрович Маненко, Андрей Фёдорович Мельник, Василь Степанович Проценко, Бойко Василь Трофимович -- все они были репрессированы в годы " сталинской демократии".
   В средней школе, куда я перевёлся после 7-летней, учили М.Н. Яровская (хвалили меня за сочинения), Я Б. Котляшевский, Раиса Тимофеевна Казимир, Катерина Петровна Музичук, Пётр Яковлевич Ярмоленко, Рассухин Иван Фёдорович. Был каким-то круглым балбесом. К занятиям не стремился, валял дурака и безобразничал. В общем, интеллектом не отличался. Сам не знал чего хотел.
  
   За детством следует юность.
  
   Окончил 10 классов когда мне было 17 лет и 7 месяцев! В общем в 17 с половиной лет. Хотелось быть военным. Не по складу ума и характера, не по силе воли и другим качествам, просто потому, что было такое течение, мода, что - ли. Считалось престижным -- стать после окончания школы лейтенантом. И многие ребята только об этом и мечтали, к этому призывала официальная пропаганда: комсомол и военкоматы. Надвигалась война. Фашизм разрастал и ширился. Помню как Италия захватила Абиссинию (Эфиопию), как Япония напала на Китай. На моей памяти и озеро Хасан и Халхин - гол.
   Помню оккупацию немцами Югославии. Впервые узнал что есть такая славянская страна с почти русскими названиями городов Белград, Новисад, Загреб и др. Потом помню 1939 год, нападение немцев на Польшу. Воссоединение Зап. Украины и Белоруссии с СССР, потом вхождение в состав СССР Литвы, Латвии и Эстонии. Потом воссоединение Бессарабии и Буковины.
   В 1938 году вступил в комсомол. До сих пор помню N комсомольского билета 1882725! был небольшим активистом. Играл в драм. Кружке (В пьесе Гоголя "Женитьба " играл Б.Б. Жевачина!) проводил занятия в младших классах, редко стрелял из "мелкашки", стрелял плохо.
   По окончании седьмого класса (было мне лет 15) влюбился я в Лену Евтухову. Любил как только могут любить в 15 лет, но она предпочла мне моего друга Мишу Проценка. А я ходил и вздыхал, казалось не переживу такого несчастья. Но она обэтом знала и советовала мне полюбить её подругу Марусю Бабич. Но Марусю я не мог полюбить, почему то. Хотя и сама Маруся была совсем не прочь, чтобы я её "любил". Такая юношеская, а скорее детская любовь.
   Но потом, где-то уже в 10-9 классах Лена освободилась от Мишкиной любви, ходила со мною и даже целовалась, но это уже было не то.
   Мишка же остался где-то в 8 классе, остался на 2-й год да так и не окончил школу. Если говорить о первой, настоящей любви (как узнать настоящая-ли?) то это была Женя Дубовенко! О ней потом. Потом был у меня роман с Галей Рогалевич. И опять я был на "Вторих" ролях т.к. Галя любила Игоря Крицкого и уже только потом, когда у них что-то лопнуло, Галя соизволила оказать мне своё расположение, но я уже утратил к ней интерес.
   Не смотря на моё скептическое отношение к евреям (в Коростышеве их было чуть ли не 1/3 населения) были у меня хорошие товарищи и среди ребят-евреев. Это Яша Заграничный, Сёма Суржер (умер в 1947 г.), Зина Гер, Яша Мороз).
   Надо сказать, что во время моего детства и юношества т.е. до войны никакого "еврейского" вопроса не существовало. Никто не стремился в Израиль.
   И вообще интернационализм был на боле высоком уровне.
   Война и послевоенное время многое порушили. Возвращаясь в свою молодость хочу сказать твёрдо, что жили мы очень бедно.
   Современная жизнь ни в какое сравнение. Ходили и оборванные и голодные и некультурные.
  
   ЭВАКУАЦИЯ
  
   Летний, солнечный день. На улице суета, плач женщин, озабоченные лица у одних, у других на лицах удивление, страх, у третьих злорадство. Подъехала к воротам подвода, пара лошадей и обыкновенная крестьянская повозка -- воз. На ней уже сидело две женщины. Одна, помню хорошо жена Евтухова, с малюткой на руках (родила 22 июня в день начала войны), другую, с двумя детьми, не помню. Евтухова, та что с малюткой, ещё с мальчиком. Запомнил по его необычному имени Орест, Орчик. Было ему лет 10. Мама быстро побросала на телегу времени подошла тётя Полина (Павлина). Это родная сестра моей мамы. Пришли все её дети: Ваня, Мария, Лёля, Лена и маленький Юра. Ему было год. Это все мои двоюродные братья и сёстры.
   Чтобы подвести итог жизни когда формируется человек, хочу сказать что всё происходившее в стране т.е. события реальной жизни отняли у меня любовь и доверие к действительности. Это недоверие к действительности осталось, пожалуй, на всю жизнь.
   Как только закончились экзамены в школе (июнь 1941 г.) или ещё даже в ходе экзамена, вызвали меня в Райвоенкомат и предложили поступить в Орловское танковое училище. Туда же пригласили и Фдю Третьяка. Мы согласились и поехали. В начале до Киева, от туда поездом до г. Орла. Так я впервые очутился в вагоне поезда.Это, по моему, было 18 июня 19-го мы уже были в Орле. 20-21 сдали экзамены и проходили комиссии. Федя нен прошёл, я был зачислен кандидатом в курсанты так сказать принят условно.
   Явиться я должен был в училище как сейчас помню 13 августа 21 июня 1941 г. мы выехали, с Федей, в Коростышев. По дороге домой узнали что началась война. Я даже обрадовался: "Вот дадим Гитлеру!" Но многие всё поняли правильно. Раньше я уже рассказывал о том, как потерялись мы с Федей в окутанном темноте Киеве, как я добрался домой и разминулся с убывающим на фронт Максимом, как по дороге от шоссе до дому встретил двоюродного брата Колю Воиналовича с его женой Аней. И это была наша последняя встреча.
   Коля, Николай Иванович Войналович, сын родной сестры моего отца Надежды Брониславовны (Собипан) Войналович, тёти Нади был расстрелян Фашистами в Житомире. Аня- его жена, жила потом в Киеве с дочерью Марийкой (Маней). Будучи в Киеве на сборах я встречался с Маней. Красивой, очень милой девушкой. При этой встрече присутствовал и ещё один мой племянник Коля Герасимчук. Он сын дочери тёти Нади Войналович-Ольги Ивановны (родной сестры замученного в Житомире Коли Войналовича).
   В это время Коля Герасимчук (это было в1945 году) был студентом Киевского института пищевой промышленности. Как потом мне рассказывали, Коля был зам. Министра пищевой промышленности УССР, потом директором Киевского завода шампанских вин. Где теперь Коля, где моя двоюродная сестра Ольга Ивановна Герасимчук, её муж Андрей Лукьянович, длительное время работавший зав. районо Полонского р-на Хмельницкой области -- не знаю. Последний адрес Оли: Киев, Русановская набережная, N6 кв. 218.т. 55-88-37. Ходили слухи, что их к себе взял сын Коля, в Киев.
   Забегая вперёд, скажу, что в 1975 году я ездил в Полонное по профориентации от института. Там впервые встретился со своим племянником Виталием, его женой Тамарой и доченькой. Имя не помню. Слыхал, что Виталий тоже с семьёй переехал в Киев, но вскоре от чего-то умер.
   Где-то в первых числах июля, когда прибежали со своим скарбом из под новограда-Волынского Мария и Зина, собрались мы в эвакуацию. Прибежал как-то отец и говорит: "Надо бежать, хотя бы за Днепр. Всё районное начальство уже свои семьи поотправляли". А до этого я бегал на спирт. Завод. Там открыли склады и разрешили брать зерно. Люди тащил кто столько мог.
   Дважды, с мешком, бегал и я. Принес сколько мог ячменя. Ссыпал в бочку, стоявшую в сенях. Будет чем кормить свиней. А было у нас их двое. Но не пришлось нам больше пользоваться ни зерном, ни свиньями.
   Но ещё до этого была советско-финская война. Плохая война. Может это была какая-то тренировка и она показала ряд слабых сторон нашей армии и в вооружении, и в снаряжении, и в тактике. На войну с финнами ушёл мой двоюродный брат Серёжа Сладкевич. Вернулся инвалидом. Был ранен в ногу.
   В период такого патриотического подъёма я и мой товарищ по 8 классу Павел Самойленко написали письмо тов. Ворошилову К.Е. "...просим направить нас на фронт." Не знаю чем тогда я руководствовался, но наверняка не желанием идти в бой против белофиннов, а скорее всего дурным желанием отличиться, привлечь к себе внимание.
   И что же, из наркомата обороны СССР нам пришёл ответ:
   "Учитесь. По окончании школы вы будете направлены в военные училища".
   И мы ходили по школе, высоко задрав носы.
   В условиях явных противоречий официальной просталинской пропаганды, настолько может быть "просталинской" сколько льстивой и угоднической, лакировавшей действительную, по сути очень нелёгкую, жизнь, в условиях очень противоречивых и непонятных мне формировались мои убеждения. А это они являются истинным компасом человеческой жизни. Очевидно (это я сам себе так думаю) эти противоречия, многое неясное, не понятное на которое никто не дал вразумительного ответа, оставило пустоты в моей памяти, в том месте, где у человека должен был сформироваться монолит убеждений. У меня же зародился скептицизм, неверие подозрительность, отсутствие идеалов и прочных убеждений как безусловных руководств на жизненном пути. У меня раздваивалась душа между тем, что я видел собственными глазами и оценивал, и тем как об этом говорилось и оценивалось и провозглашалось в официальной пропаганде.
   Репрессии против простых людей, репрессии против великих людей в том числе и сторонников и сподвижников Ленина, фактическое бесправие в действительности и права на бумаге, права и свободы в литературе. Кино газетах и совсем нето в жизни. И в ряде случаев торжество справедливости, добра и гуманности советской власти.
   Непонятна была мне и национальная политика, вернее политика в области национальных отношений. От всего этого путаница в голове не покидала меня всю мою жизнь. И всё же неосознанная до конца революционная романтика влекла , хотелось быть ленинцем, сталинцем, марксистом. В конце-концов.
   Ведь это самые - самые верные люди на свете!
   Своего дома они не имели. Жили где придётся. Кажется (не помню точно) пришла тётя Катя (с Володей Эдиком) Они попрощались с нами и вселились в нашу старую хату, где осталось всё наше "богатство": какие-то постели, польта, посуда и вообще всё нажитое.
   Отец с Зиной содрал какие-то документы, вложил их в большую кринку 9 (по нашему гладышку). Сверху прикрыл с блюдечком и закопал на краю хаты То были отца документы о местах работы, документы на право владения домом и ещё что-то. Когда дом сгорел, то и всё что было в этой кринке сгорело, ибо зарыто было не на большую глубину, а прикрывавшее их блюдечко лопнуло. Об этом мне сказала Зина т.к. По возвращении из эвакуации она ходила разыскивать этот кувшин, но нашла лишь одни черепа. Так где-то в первой декаде июля (8-9?)1941 года я оставил свой родной домик, свою рiдну хатку. Да не только я. Вся наша семья: Отец, мать, Мария с Тамилой, Зина, Тося и я. Подвода с барахлом поехала вперёд, а ми по обочине дороги шли в розь. Шли не оглядываясь. Это мы-то, Собипаны, семья члена ВКП (б), известного в Коростышеве партийца и куда-то бежим?
   По дороге захватили ещё одну семью Чиколая. Он тоже был какой-то городской акттивист-партиец (После войны-голова миськрады, предс. Горсовета).
   Он, жена его два сына. Со старшим Алёшой я учился в школе, в параллельных классах.
   Ехали в потоке беженцев, таких же как мы и тех, кто уже испытал на себе горя ещё больше. Это были жители западной Украины. На повозке сидели дети и та женщина с новорожденным, мама с Тамилой на руках (ей было 3 года) а взрослые шли по обчине дороги, рядом с подводой. Лошадьми правил Евтухов или Чиколай. Я шёл впереди, особняком. Меня одолевала мысль, что 1ё3 августа 1941 года я должен явиться в Орловское танковое училище им. Фрунзе т.к. Я зачислен кандидатом в курсанты. Иногда я уходил далеко вперед, километра 3-4, а потом ложился отдыхать и дожидался подводы со всеми, кто шёл рядом с подводой. Ложился на траву так что, бы ноги были выше головы. Это я вычитал у Джека Лондона. Кровь отплывает от ног и лучше отдыхается. Как правило это была канава (кювет) по обоим сторонам грунтовой дороги и в ней было легко отдыхать. Лжу себе лицом к проезжей части, смотрю на бредущих по дороге людей, на подводы, груженные детьми и разным скарбом, гляжу, чтобы не прозеватьсвоих. А люди бредут и до меня никому нет дела. Иногда обгоняли знакомые из коростышева. Так, где-то за Ирпикём, обогнала машина районной почты. В ней ехала Люба Лупец. Что-то прокричала мне и Зине и помахала рукой.
   Через Киев нас не пустили, объехали его стороной и выехали к мосту через Днепр на Печерске. Ночевали в каком-то сарае. Утром я вскочил. Надо пробираться к вокзалу на поезд и в Орёл. Попрощался со всеми и на вокзал. Добирался минут 30 на трамвае. Прибыл на вокзал. Боже, что там твовилось. Обратиться не к кому. Суета. Крики.
   Обратился к какому-то военному (толи милиционеру?) что мне мол надо явиться в г. Орёл, в танковое училище. Он зыкнул на меня и рявкнул: "Ну и являйся , я -то при чём?" Ещё кто-то сказал, что до Брянска будет эшелон. Что такое эшелон я понятия не имел. Потолкался на вокзале, насмотрелся на людские слёзы ( прощались жёны, матери с теми, кто уезжал в войсковые части, с призванными и мобилизованными) прощались чтобы больше никогда не встретиться...
   Постоял, подумал: "Орёл же на Востоке, а мы ведь тоже двинемся на Восток. Пойду с семьёй , может где-то на промежуточной станции удастся мне сесть в вагон".
   Вскочил в трамвай (по- моему 12) и снова поехал через весь Киев на Печерск, где оставил своих. Боже мой, святая наивность? На что я засчитывал, идя на такой рискованный шаг. Ведь я мог их и не найти в этом потоке подвод. Куда бы потом? Не помню, какие у меня тогда были планы на тот случай если не найду своих. Наверное пробирался бы к Орлу, но на всякий случай стал у дороги, ведущей к мосту через Днепр. Стою, смотрю. Поток подвод, людей, изредка проезжали грузовые машины. Люди несли на плечах мешки, узлы. Кое-кто вёл корову. День был сухой, солнечный. Пыль в сторону относил ветерок. Постоял на пригорке около часа и уже отчаялся найти своих. Сердце ужасно заныло. Я почувствовал себя совсем одиноким в этом потоке людей занятых своим горем. Слёзы так и подступали к глазам, мешая всматриваться в проезжающих и в прохожих.
   И вдруг, о боже, повозка а на ней мама с Тамилкой на руках. Маму как-то сразу и не различил, а тамилку узнал. Бросился сквозь толпу к повозке: Мама, мамочка! Я ж думав що вас бiльше не побачу!
   Мама тоже обрадовалась. Бросил я своего портфеля (подарок Максима) на повозку и пошёл рядом. Подошли наши: Мария, Зина и те люди, с которыми я уже утром простился. Я рассказал что на вокзале невозможно ничего узнать, что там не до меня. Но коль путь держим к Полтаве, то я лучше уеду с Полтавы. Да и времени у меня ещё достаточно. Шёл июль, а мне быть в Орле 13 августа! Отец сказал: "Добре, що так вирiшив". Поехали дальше. Переехали по мосту Днепр.
   "О, милый наш Днепр, прощай, широкий та дужий. Богато ти ти козацькоi кровi у море носив! Ще принесёш, друже! На ум пришли слова Т.Г. Шевченко.
   И мы поехали дальше, на подводе наш скарб, дети, мама (самая старшая, 46 лет) а мы, молодёжь пешком по обочине. За нами, впереди нас. Обгоняя двигались такие же как мы беженцы. Попадали раза три (один раз ночью) под бомбёжки но когда переехали через Днепр то уже бомбёжки слышны были только позади нас.
   Борисполь, Лазорки, Пирятин, Лубны... помню как проезжали эти городки, запомнились их названия. В Лубнах (кажется здесь!) встретили нашу Коростышевскую полуторку. Нашего раисполкома машина. Водитель была молодая женщина. Машина была почти свободна. Кто-то ещё был в кузове, по моему Пётр Иосифович Сынгаевский. Тоже как и мой отец и уже упомянутый Чиколай старый (50 лет) районный работник. Точно не помню, куда дели лошадей. По-моему на повозке осталасьсемья Чиколая, а мы, Евтухов с семьёй и ещё одна женщина с детьми погрузились на эту полуторку. Машину надо было сдать на сборный пункт в Полтаве. Туда и решили ехать. Людей и мешков было полон кузов. Мне досталось место у самого заднего борта. Дорога была грунтовая. Погода сухая, пыль завихрялась как раз у заднего борта и я весь был в пыли, глаза только блестели как у негра. Дальше помню Хорол (в реке купались я свою пиль) Решетиловка и Полтава.
   В Полтаве я снова попытался уехать орёл. Провожал до самого вокзала меня мий батько. Была середина дня, а поезд на Харьков идёт ночью. Обнялись, простились с отцом. Он пошёл устраивать семью. Я остался что бы уехать в училище. Вначале до Харькова а потом Брянск и Орёл.
   Помню, как на перроне, ночью (всё затемнено) а я закурил! Подбежали патрули, схватили за руки. "Вражеский, фашисткий лазутчик! Сигналы подаёшь!" Завели в камендатуру, проверили документы. Оказалось свой. Едет в танковое училище что бы бить немцев. Отпустили. Смотри не кури! На перроне!" Ночью поезда на Харьков не было. Под утро (уже светило солнце) прибыл эшелон с ранеными.
   Носилки, костыли, повозки. Кто пешком. Отправлялись в госпиталь. Собралась толпа зевак. Я среди них. Раненым подносили яблоки воду папиросы. Спрашивали: " Ну как немец?" Помню как один солдат или как тогда называли "красноармеец" сказал:
   Что немец! Прёт. У него ж автоматы и танки. А у нас? Ни танков, ни самолётов. Куда там." Настроение у раненых и у собравшихся было далеко не бодрое.
   Как это нет танков? А я же вот еду в танковое училище! Значит скоро будут и танкисты и танки!
   Днём подали эшелон на Харьков. Ехали в тесноте. Много эвакуированных.Приехали.
   В харькове война почти не чувствовалась. Работали магазины. Прдавали дажемороженное. На Шкланой горе -- сборный пункт для военнообязанных. Я сходил. Предъявил документы. Объяснили: до Орла можно будет доехать так-то. Жди, парень. Я трамваем добрался до центра города, побывал у памятника Т.Г. Шевченко.
   Вечером с каким-то попутчиком, тоже кандидатом в курсанты, отправились поездом до Орла.
   Приехали утром. Пешком к училищу. Приходим в штаб. Надо было явиться 13 августа, А это было по моему, 20-23 июля!
   Училища уже не было. Оно было укомплектовано, выехало в лагеря и усиленно готовилось встречать немцев. Как же нам быть?
   Если хотите можем вас направить в Тамбовское военно-интендантское училище или рядовыми в полк!
   Быть интендантом (тряпочником) мы не пожелали а идти рядовыми, в пехоту? Это тоже нас не привлекало. Вобщем, давайте нам наши документы, проездные и мы поедем домой. А уж на тот год мы к вам поступим обязательно!
   Но раз мы на тот год к ним поступим то зачем нам заберать документы? (Это меня, дурня, осенила такая мысль) Пусть они остаются у вас до следующего года!
   Военный чиновник обрадовался моей наивности. Ведь ему надо было искать наши документы. А администрация училища готовилась к эвакуации.
   Правильно - говорит решили. На следующий год вас без экзаменов примут. А училище уже укомплектовано и убыло в летние лагеря. (Оказалось в Среднюю Азию).
   И выдали нам справки, содержание которой врезалось мне в память до сих пор: " Справка, выдана Сабипану Л.В. В том, что он отчислен из Орловскоговоенного училища как излишек сверх контингента" . Подписи тоже помню: майор Деев и капитан Снежков.
   С этой справкой и с проездными документами до Полтавы я и отправился искать родителей. А был уже конец июля. Проездные дали мне до Полтавы, потому, что там остались родители. На эвакопункте я должен был узнать где они живут, куда определились, где их приютили. Шла война, но пассажирские поезда еще ходили. С Орла я доехал до Брянска, с Брянска до Харькова и от туда до Полтавы. Как уж я добирался в переполненных вагонах, стоя в тамбуре или на третей полке, думаю описывать не стоит. Были у меня какие-то деньги, что -- то покупал по дороге, но всё время хотелось есть. Какого-то числа и дня (благо утром)в конце июля месяца 1941 года я прибыл в город Полтаву. Чувствовалось что война медленно но верно приближалась и к Полтаве: светомаскировка, полно военных, эшелоны. Плакаты на стенах общественных зданий призывали дать отпор немцам -- фашистам. Около витрин собирались люди читая вслух сводки совинформбюро. Сводки были малоутешительными. Наши войска отступали по всему фронту. Житомир был уже в далёком тылу у немцев. Однако я как-то странно не ощущал горя. Вот всё завертелось, зашумело, двинулись массы людей; войска, самолёты, эшелоны. Куда делась та деланная советская напыщенность, уверенность.
   Уже не звучала на каждом перекрёстке песня:
   "... тогда нас в бой пошлёт товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведёт!"
   Нет, не до песен было. Но хорошо помню газетную витрину. То-ли в Полтаве, то-ли где-то в другом месте. На первой странице развёрнутой "Правды" был помещён приказ Главкома , или какой-тоуказ руководства о назначении маршалов сов. Союза Буденного, Ворошилова и Тимошенко командующими фронтами: Юго-западным, Северо-западным и Западным (направлениями или фронтами, не помню. Можно было бы справиться по истории В.О.В., но пишу по памяти).
   Тут же публикацией этого приказа помещалась картинка на манер картины Серова "Три богатыря на распутьи" но на лошадях в рыцарских доспехах вместо Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алёши Поповича восседали маршалы Будённый, Ворошилов и Тимошенко! Святая наивность! Надо же было хоть чем-то подбадривать людей.
   А немец пёр! Уже шли бои на дальних подступах к Киеву.
   В Полтаве, на эвакопункте (были уже созданы эвакопункты) я ухнал куда эвакуирована семья Собипан. Выручала меня часто, вот и в данном случае и в ряде других, необычная наша фамилия -- Собипан. Если фамилии других людей терялиь в огромных списках аналогичных или похожих, то наша фамилия всегда привлекала к себе внимание, запоминалась. Женщина, к которой я обратился, сразу улыбнулась, вспомнила что помнит такую фамилию и быстро нашла.
   Ваша семья эвакуирована в Карловский район. Поезжайте в Карловку и там вам скажут в какой колхоз направили ваших родных.
   Поток беженцев с Западной и Правобережной Украины местные власти Левобережья старались распределить по колхозам чтобы заменить мобилизованных, что бы убрать урожай хлебов и выполнить другие сельхоз. Работы. Поэтому уже были созданы эвакопункты где регистрировались беженцы. Но это было может только в Полтаве, может повезло мне и тем кто попал в эту область. Дальше, после падения Киева, когда немец погнал наши войска к Волге, не знаю были-ль тогда эти эвакопункты.
   От Полтавы до Карлвки -- километров 55-60! Но ещё ходил пригородный поезд и на нём я добрался до Карловки. Без билета. Не знаю почему не взял. Наверное пожадничал. По дороге попал на контролёра, но когда он узнал кто я (территория уже под немцем, родные не знаю где, в училище не взяли, сказав иди на все четыре... и вот я бедный ищу родных...) Пожалел, не оштрафовал а даже расказал как в Карловке найти раисполком. Пассажиры, услышав, что я "от туда где уже нiмцi" окружили меня, и стали спрашивать: "Страшно - ли было подбомбёжками?" "А ти нiмцiв бачив?" "А як же ваша хата, де твоi батьки?" Все жалели бедного хлопчика.
   А хлопчик, то бишь-я добрался до раисполкома в Карловке, нашёл эвакопункт где и узнал, что мои родители с дочерьми направлены в село Варваровка, колхоз " Шлях до Комунiзму"! И добраться туда можно было только пешком. Я тут же и отправился в путь. До Варваровки было километров 10-12. Помню до сих пор: Карловка размещалась как бы на каком-то плато, потому что когда я пошёл по грязным и в полном смысле слова Чёрным (знаменитый полтавский чернозём) улочкам в сторону Варваровки, то окраина карловки кончалась почти что у обрыва, вниз вёл крутой спуск. Дорога протянулась вдоль речушки которая, как я узнал, называли Орчик. Я шёл по дороге, вдоль речушки. Снял свои старые потоптанные ботинки, шёл "босяком". Редко встречались встречные прохожие. Я вежлио здоровался: "Добрый день!" Уточнял, правильно ли я держу путь на Варваровку.
   Люди так же вежливо мне отвечали, а я с удовольствеим воспринимал их слова с характерным полтавским выговором и певучестью.
   Иногда оборачивался (далеко-ли ушёл) и видел на горе Карловку и высокие, дымящиеся трубы сахарных заводов. Иногда ложился на траву, отдыхал, Вскоре почти не стало видно той Карловки, но трубы сахарного завода так и дымились ещё долго.
   Вот и Варваровка (или Варварiвка). Одна (как у большинства наших сёл) широкая улица. В доль улицы простые заборы, плетни. Калитки, с боку ворота. Там, в глубине усадьбы белая хатка, под соломою. Редко у кого под жестью. Через несколько домов -- колодец (крыныця) с "журавлём". Возле каждого дома сад. Вишни уже отошли. От светлозелёных плодов до земли клонились ветви яблонь, свисали над заборами, манили. Протяни руку и сорвёшь спелый белый налив! Но я знал, наш обычай, не смей, иначе получишь в спину целый заряд брани. "а щоб тобi руки обiрвало!"
   Не любят у нас посягательства на своё добро. Иду по улице. Было уже наверное часа 2-3 дня. Все работали поле. Ведь уборка хлеба! Прохожу дальше, на колоде сидят два или три старика, по другой стороне улицы.
   Слышу: " А пидийды но до нас, хлопче!"
   Подхожу: "Добрый день!" Здоров, хлопче, а чого це ты нас обмынаешь?
   "Та ни,-кажу, не обмынаю а иду из Карловкидо сильрады, шукаю батькив.
   Ага--а, то ты з тых биженцив!
   Так, кажу, з тых.
   А як твоё прозвище?
   Та, Собипан!" Диды усмехнулись.
   Е у нас таки. И рассказали мне где искать семью, потомуу как они из-за старости в поле не пошли, а дежурят в сельсовете. Расспросив меня что да как, да почему не попал в танкисты, старики сказали мне как найти хозяина дома к которому определили семью Собипанов.
   Стали подсчитывать на изусть дома и сказали, что мой дом это 27 или 28 от этого где они сидят, дома. Я поблагодарил их и пошел считать дома. Село Варваровка -(в то время)было большим и зажиточным селом. В нём было два колхоза. Один - "Шлях до комунiзму". а второй им. Сталина.
   Светило яркое солнце и вообще день был чудесный, лето в разгаре. Я шёл по теневой стороне широкой сельской улицы, деревья расли вдоль дороги, ветки нависали над самой дорогой. Шёл и заглядывал во дворы.
   На большом подворье, по среди поросшего зелёным спорышем дворе, дымился огонёк. На кирпичах стояла кастрюлька, в ней что-то варилось. Около этогокостерочка, наклонившись что-то делала маленькая девочка. Я посмотрел: Тамилка! А мама только что скрилась в дверном проёме. Тамилка, в синеньком платьечке, моя маленькая племянница! Это была она.
   Вышла и мама. Обняла меня. Удивилась. Все уже считали меня курсантом танкового училища. Я рассказал как всё было в Орле. Мама показала мне где разместилась наша семья. Это была большая, однокомнатная хата с замлянным полом.
   Вдоль стен стояли лавы, в углу большой стол, в другом- что-то на подобие кровати или скорее всего нары.
   Отец, мария, Зина и Тося -- все работали в поле, на уборке урожая. Мама была с Тамилкой дома. Чтобы не топить в печке она готовила себе и внучке обед во дворе, на костре. Вскоре, а точнее вечером, уже начало темнеть (а летом дно длинные!) собрались все до хаты: Отец, Мария, Зина, Тося. С нами уже жил (в нашей хате) Петр Иосифович Сингаевский. Отцов коллега по работе в Коростышевском раисполкоме. Все удивлялись, что я оказался снова с ними. В вопросах отца и Петра Иосифовича чувствовалась настороженность: не сбежал-ли? Я достал и показал официальную справку и заверил, что на тот год (т.е.1942 г.) я уж точно буду курсантом Орловского танкового училища, что мои документы там и остались.
   Мужчины подняли меня на смех, ну-ну! Жди того года, а документам твоим, - сказал Петр Иосифович -- считай: жаба цицьки дала!
   Так оно и вышло. Справку же о том, что я был зачислен кандидатом в курсанты и отчислен как излишек сверх контингента я сохранил.
   Записали меня в колхоз. На другой день, чуть свет, все на работу в поле, я пошёл в бригаду ибо не знал куда идти.
   Вот тебе, пока задание, - сказалон,- на выезде из села, справа от дороги яма. Когдато был колодезь. Вчера в ту яму провалилась корова. Еле вытащили но яму не закопали. Иди и до вечора засыпь. Я взял лопату и пошёл к яме. Нашёл её сраз. Разделся до трусов и начал засыпать. Мимо меня презжали подводы. Девчата кричали: "Поможи боже!" Я не реагировал. Таскал землю. Засыпал яму. Люди шли на обед, а я засыпал яму. Когда они возвращались с обеда и стали мне говорить: "Дурный, иды пообидай!" а когда увидели что яма почти засыпана, с уважением глядели на мою работу и н меня. Вскоре яма была засыпана (а била она глубиной метра 3 и диаметром метра 2,5-3 (ну раз корова в неё упала!) хорошая ямка, и я пошёл на полевой стан.
   Там меня покормили остатками обеда. Обед (в алюминевой меске борщ и кусок хлеба) мне подала молодая женщина. Звали её Вера но все к ней обращались Вирка! Я потом узнал, что её, молодую девчёнку обманул Мыкола Гонтарь, не захотел её взять в жёны и от ребёночка отказался. Отец её очень побил , а Гонтарей клялся сжечь, но не знаю сжег или нет. Пожгли всех фашисты через два месяца, а может и раньше после нашего отъезда с Варваровки. Ребят и девчат, кто не успел скрыться, вывезли в Германию.
   После моей работы на яме меня приняли в бригаду и я со всеми работал на уборке хлеба: носил снопы, грузил мешки с зерном, помогал комбайнёру.
   Не долго мы жили в Варваровке, но я уже успел обзавестись друзями. Стёпа Боровик, Одарка Турлова и почтальон Нина Шпак. Степа был чудесный парень, быстро ко мне привязался. Восхищался моему умению делать "Колесо", "переворот через руки" сальто и т.д. Даша Турлова (дочь головы колгоспу) имела черные как смольглаза и белые-золотистые как колосья пшеницы, длинные косы волосы. Странное было сочетание, девушка, как и я, окончила десятилетку, собиралась в пединститут, в Полтаву, но война всё перепутала. Мы с ней работали около комбайна и она, не умолкая, всё рассказывала какие-то истории.
   Почтальонша -- Нина вегда приходила к нам домой вечером, чтобы сказать: "знаете, вам ничего пока нет. Газетку вот вам принесла. " Говорят, что немец уже за Днепром... Говорила она с сёстрами, вроде меня не замечала. Я уходил во двор и она тут же за мной.
   "Чи не провив бы мнне, казаче?" Или, Ой я к сьогодни душно, чи не мти ж нам до речки?"
   Я провожал эту простодушную Нину, и на ричку ходил с ней ночью, и прятался с нею в стогу т.к. Голова колгоспу разгоняявсякие гулянки и свидания. (Надо было чуть свет на работу) И была у нас с нею первая юная любовь, хотя и шла лютая война! Как -то пришёл с парт. Собрания отец и сказал: "Полтава эвакуируется. Колхозу приказано трактора и всю технику отпрвлять на Восток,скот тоже. Всем эвакуированным сказали: на ваше усмотрение. Можете эвакуироваться, а можетеоставаться в сёлах. Давайтерешать что делать? "
   Решили: эдесь оставаться нельзя. Здесь все мы чужие. Все уже знали в селе, что не прсто беженцы, это все районные работники, члены партии. Так что вся наша Коростышевская бригада получила в колхозе расчет, напекли хлеба, насушили сухарей, собралиостатки пожитков и собрались снова в дальнюю дорогу. На этот раз дали нам колхозную машину и отвезли всех на ж.д. Станцию Карловка.
   Я уже не успел попрощаться со своими друзъями, все были на работе. Но Стёпа Боровик прибежал аж на станцию, 12 км.! И принёсмне большую торбу тыквенных и подсолнечниковых семечек. Семечки они почему-то называли "соньки". Так что вся наша семья забавлялась семечками и вспоминали Стёпу.
   Долго, до глубокой ночи, ждали эшелона. Подали товарный состав. Узнал отец -- эшелон вроде на Донбас. Погрузились. Постояв ещё пару часов, эшелон тронулся. Прощай Карловка! Отъехали киллометров 100, долго стояли. Женщины выскакивали из вагонов, на обочине разводили костер, варили обед. Иногда во время варки, поезд трогался и тогда они хватали свои кастрюли и бежали в вагоны. Так до следующей остановки.
   На участке Лозовая-Барвенково попали под ночную бомбёжку. Было ужасно страшно! Но мы проскочили. Следовавшие за нами пострадали. Ехали через Донбасс. Помню Краматорск, когда-то слыхал о нём на уроке.географии. Потом Матвеев Курган. Ростов проезжали ночью и Дон тоже. Эшелон разгрузился на станции Двойная, станция Орловская, Сталинградской области.
   Здесь вновь всех беженцев распределяли по колхозам. Нашу семью (и всю нашу Коростышевскую групку) направили в колхоз имени17 парт. Конференции. Это было всего 70 киллометров от этой железнодорожной станции, в глубь степи. Дали подводу. Погрузились и на вторые сутки (ночевали в степи) добрались до колхоза. Точно не помню, носело, кажется, называлось Новосёловка. Село ( но почему-то его называли хутор)располагалось между двух балок, поросших осокой и соединённых между собой степной речушкой. Помню и озеро на окраине села. Дома- мазанки, дома из самана.
   Кизяк для топки, ковыль перекоти поле и бескрайняя степь, полынь Даже молоко горьковато от полыни.
   День на устройство. Вначале дали нам свободную мазанку, но в ней была уйма блох, а потом пустили к себе Должиковы. Анастасия Антоновна. Добрыелюди. Меня сразу послали в обоз. Это значит вести хлеб на элеватор за 70 км. Было нас четверо мужчин и я пятый. 5 человек, каждому по две груженные пшеницей повозки (коробы) и по две пары волов. Ехали валкой, вторая пара волов была привязана к задней части воза поводом. Так и ехали. Туда (на элеватор)трое суток и назад порожняком тоже трое. Ночевали в степи (давали нам тулупы), купались в степных озёрах в балках, жарились на солнце. Со вторым обозом я уже не поехал. Работал в поле. Отец пытался что-то делать в кузнеце. Помню, что пришлось мне косилкой косить просо, магар, возить на полевой стан воду. Хотели меня назначить бригадиром молодёжной бригады. Отказался
   Послали посыльным в сельсовет (вестовым). Дали осёдланного коня, выписали продукты и вперёд. Неделю был вестовым.
   Здесь встретил своё 18 летие 21 сентября 1941 года. Возвратился в Новосёловку (сельсовет был другом селе, километров за 5!)
   Узнал новость: надо отступать дальше. Немец уже где-то на Донбассе. Прёт на Ростов. В случае прихода немцев отсюда нам не выбраться живыми. Решили продвигаться дальше, на Восток. Забыл одну деталь. Ещё в Карловке нас остановил Пётр Иосифович Сынгаевский. Он поехал к дочери в Ташкент. Предлагалнам всем ехать в Среднюю Азию, но отец не хотел так далеко забираться с Украины. Петр Иосифович уехал один, а мы уехали эшелоном под Сталинград.
   Теперь вспомнили про предложение Сынгаевского и решили пробираться в Среднюю Азию, к теплу и солнцу. А мне уже пришла повестка из райвоенкомата. "4 октабря 1941 года явитьсяс запасом продуктов в РВК ст. Орловская", Райвоенкомат.
   Мои погрузились на машину и уехали 3 октября на станцию. На другой день я со своим "сидором", явился к правлению колхоза где собирались все, получившие повестки. Было нас человек двадцать. Погрузились мы на повозки. Проводы были со слезами. Меня провожала тётя Анастасия Должикова. Плакать было не кому, мои все уехали ещё вчера.
   Приехали на сборный пункт. Ночевали на своих базовых (от колхоза)дворах.
   Утром следующего дня, прошли регистрацию. Посдавали паспорта. Получилось как-то, что я паспорт не сдал. Показал только работнику военкомата, а вместо паспорта сдал приписное свидетельство которого у многих не было.
   А паспорт и комсомольский билет спрятал. Пока там разбирали мою фамилию и смеялись что такое Собипан, я отошёл в сторону.
   Вечером, когда уже все разместились спать а мне не спалось, решил я навестить железнодорожную станцию. Прошёл в заполненный людьми зальчик и в углу на мешках увидел мою семью. Они вторые сутки сидели на этой станции, забитой людьми и вагонами. Мама увидела, расспросила что и как.
   Давай говорит, снова с нами на Восток.
   Нет, мама, меня уже записалив райвоенкомате в команду. Утром отправляют в сторону Сталинграда".
   Побыл немного с ними и ушёл на свой сборный пункт. Утром нас построили, сделалаи перекличку и пешком пошли вдоль железной дороги в сторону Сталинграда. Шли строем, с мешками и сумками. Кто-то пытался запевать: "Дан приказ ему на Запад..." Через каждый час делали привал.
   Ночевали в попутных сёлах или пристанционных сёлах. Были молоды, знали, что уходили на войну, навсегда от родных и близких и когда вернёмся, и вернёмся ли вообще, а не чувствовалосьни переживаний, ни забот. А кто это чувствовал, то переживал, грустил! Некоторые сбегали, возвращались домой. Понимали умом, но не сердцем. Молодость? Останавливаясь на ночлег в клубах, иногда даже пытались устраивать танцы.
   Потом, после танцев, оборвали занавес, постелили на полу и спали. Утром -- подъём и снова в путь. Пыль, грязь, вши. Шли на северо-восток вдоль линии железной дороги, а кругом степь.
   На станции Обганерово встретил эвакуированную сюда из Коростышева какую-то еврейскую семью. Помню, что мы остановились на ночлег и нас начали распределять по квартирам, и тут подошла ко мне девочка лет 12, еврейка. Она очень волновалась, видимо она меня видела в Коростышеве, может даже в школе. Что-то начала меня спрашивать, а я возьми да и ляпни: "Я с Житомера! Она оробела и отошла. Потом я нашел хату, где остановились "эвакуированные жиды" так мне показал один местный житель. Зашел. Увидел знакомые по Коростышеву мне лица евреев и девочку-ту, здесь же увидел.
   До сих пор жалею, что не спросил их фамилию. Уже потом наводил о них справки, после войны, да так ничего не узнал. Стали меня приглашать к ужину, но я только что съел свой ужин и отказался. Они расценили это по-своему. Сказали, что евреев никто не любит. И здесь к ним относятся плохо, придётся им пробираться дальше, на восток за Волгу. А девочка расценила моё поведение тоже как нежелание общаться с евреями. Я попытался их переубедить что это не так, ноне знаю, убедил-ли. Попрощался и вышел к своим. А утром следующего дня мы уже шагали к Сталинграду.
   Ходил слух, сто нас оставят в Сталинграде, но его обошли окраиной, по над Волгой и вышли за город. Какой-то мой попутчик пригласил меня к своим родственникам, жившим на окраине. Мы зашли. Тётушка встретила нас без особых выражений радости. Покормила нас какой-то похлёбкой, хлеьа не дала. Не было. Поели, поговорили о том, что "прёт немец" и догнали свою роту.
   Так мы шли пешком аж до Дубовки. Здесь нас погрузили на речной пароход. Запасы еды кончились. За 3 рубля купил буханку хлеба. Правда -- большую, круглую, пшеничную.
   На параходе располагались кто-где. В каюте мне (не смелому) места не досталось. Спал в коридоре верхней палубы. Ноги начали болеть в сууставах, крутил ревматизм.
   Попросил одного матроса помыться в душе который был на пароходе для обслуги. Не разрешил. Тогда я ему предложил своё нательное бельё: кальсоны и рубашку. Все равно мне стирать их негде. Согласился. Пустил в душ. Вода то горячая, то холодная. Средней никак. Повертелся под душем минут 10, уже стучит кацап: "выходи". Надел я чистое бельё на ошпаренное тело, прелесть которого ощущал, ну, минут 25-30, а потом полезли вши с верхнего белья, с одежды. Да так неприятно... аж волос дыбом.Вот так я и мылся волжской водой.
   Пароходом в верх по Волге нас везли суток двое или трое. Проплывали мимо Саратова, Куйбышева, других волжких городов и городков.Продукты, взятые с собой кончились, спали на полу. Вшей всё увеличивалось. Где-то на каком-то отрезке пути, на встречном пароходе, к нам обращался с речью писатель Алексей Толстой. Призывал нас горячо драться с немцами и лобать его, прокитого.
   Поздним вечером 7-го ноября 1941 года нас разгрузили на пристани в Ульяновске. Была ужасная холодная погода, градусов 10, ветер. Уже темнело. Пристань располагалась в низу, а мы по лестнице долго поднимались в верх, а затем к железнодорожному вокзалу.
   Погрузили нас в холодные товарные вагоны, дали какой-то сухой паёк. По среди вагона стояла железная печка, вагон оборудован нарами верхними и нижними. Закрыли двери вагона, разожгли до красна железную печку. Стали вокруг неё и поворачиваясь грели то спины, то переднюю часть тела. Кто-то поставил чайник и можно было (по очереди) попить кипятку. Чтобы скоротать время стали по очереди рассказывать были и небылицы, любовные истории и приключения. Рассказывали и про увиденные кинофильмы.
   Как раз только появился фильм о капитане Немо. Дошла и до меня очередь рассказывать. Историй смешных или любовных я не знал, сказки же знал только детские и стал я рассказывать то, что кто-то увидел в кино о капитане Немо. "Это книга такая, - сказал я. Называется она "80 тысяч километров под водой". Написал её Жюль Верн. И повёл рассказ. Если я раньше сидел в стороне и далеко от тёплой печки, то теперь я был в самой середине, а меня окружали хлопцы с широко раскрытыми глазами. Мне уже было так тепло, что пришлось снять свой полушубок, а хлопцы всё просили: "Ну а дальше что?" И я рассказывал. Потом, когда рассказал прочитанную недавно (где-то в девятом классе) "80 тысяч километров под водою", рассказал и о "Тарзане". Было это тоже как-то, ещё в школе. На чердаке нашего дома остался сундучек дяди Фёдора Балашкевича. В том сундучке была его небольшая библтотека. Хорошо помню что была там книга Алексея Толстого, поэта, ещё какие-то и очень потрёпанная книга о Тарзане. Я её начал читать прямо там, а потом уже дома, при лампе. Взял в школу и там читал на уроках и в перерывах.
   Потом она ужасно потрепанная, ходила по рукам. Ребята занимали очередь. Потом она вернулась ко мне уже летом, на кануне выпуска.
   Вспомнил я про эту книгу и теперь под стук вагонных колёс, рассказывал окружившим меня хлопцам, приключения Тарзана.
   А поезд уносил нас кудато на северо-восток, на Урал. Хали суток двое. Привезли нас на станцию Анненск (или Аненково). На дворе уже зима. Снег выпал большой и мороз! День был солнечный.
   Стали нас размещать по дворам, на постой. Грязных, голодных, немытых, вшивых. Меня и со мною ещё двоих разместили у какой-то бабки, которая только что женилась с каким-то дедом. (Так нам рассказали соседи) и у неё была ещё сноха, Таисия или Тася. Со мноюбыли по фамилии Гринько и Цибульский. Имена забыл. Фамилии у них были украинские, но по-украински они не знали ни слова. Верно давние переселенцы с Уераины были их деды и прадеды. Притопила нам бабка баню русскую, помыли мы искусанное вшами тело, повытрушивали вшей на мороз и надели свои штаны и рубахи, а вши снова полезли...
   Спали на полу, кормились с какой-то общей кухни. За пищей ходили ребята. Обувь у них была получше. У меня обувь была никудышняя, туфли парусиновые. А на дворе уже было до -20 градусов. Так и сидели в избах. Чего-то ждали. Вот-вот должны нас разобрать толи в войсковые части, толи в училища. Толком никто ничего не знал. Мучительно и тоскливо тянулось время. Соседка нашей хозяйки попросила нас зарезать ей телка, а то надо было государству.
   Пообещала нам мяса. А мы ведь понятия не имели как резать того телёнка. Но, ночью, при свете фонаря в хлеву зарезали и ободрали и тушку разделали. Беда научит. Заработали мяса и поужинали хорошо.
   Время тянулось ужасно. Я был фактически без обуви. Всякие мысли лезли в голову.
   Както мне Гринько говорит:
   - Да ты же с паспортом. Чего ты тут вшей кормишь когда у тебя знакомые в Ташкенте? Езжай к ним и узнаещь о семье. От армии никуда не денешься да еще и в училище поидещь в Ташкентское. А здесь черт знает чего нас держат. Простудишься как тот пареньс обгонеровки и тебя похороним. (Один хлопец с нашего эшелона так и умер в этой деревне). Кое-кто уезжал в глубь России, а может домой.
   Решил уехать и я в Ташкент - город хлебный.
   Дал мне Гринько свои рваные черевички в обмен на мои парусиновые, дал я ему и своего и своего "Кобзаря", возил я его с собой, подарок мамы, но пришлось отдать парню. Собрали они меня в дорогу и отправили. Это было по-моему в четверг 15 ноября 1941 года. Быстро шагал я на станцию, Аненск, влез в какой-то вагон пассажирского поезда и поехал (искать родных) в Ташкент!
   Но если честно сказать, то сбежал я с той непонятной команды где на меня (по моей просьбе хоть что-то на ноги дать надеть, а надо было идти на работу в мороз) наорал наш старший по фамилии Жуков. Сбежал от обыди, от злости на начальство.
   Счастье, что со мною был паспорт. Задерживали военные патрули и милиция всех безпаспортных. А у меня все в порядке. Из училища отчислен, справка на руках, паспорт при себе. Еду искать родных в Ташкенте (Даже комсомольский билет N1882725 был при мне).
   Поезд увозил меня на юго-восток.
   Проезжал "зайцем" какие-то станции. Проехал Орск, потом помню Оенбург. Вышел с вагона. В парикмахерской на вокзале состриг свой юношеский чуб. Парикмехерша ругала, так каквся её машинкабыла в кровиот зарезанных вшей. Потом самаже предложила принести со станции горячей воды и помыть голову. Так я и сделал и благодарен ей по сей день. Станция Оренбург. Мороз наверное градусов 25-30. Вокзал переполнен людьми. Негде стать. Чего тут топтаться, решил я. Пойду искать эшелоны, что идут на Среднюю Азию. Влез в один вагон. Слышу говорят не по нашему. Прислушался -- поляки. Сел в уголке, сижу. Проходят мужчины и косятся на меня. Потом подошёл какой-то старший очевидно. Заговорил ко мне: " Тут не вольно ехаць. Ту ядан поляки, мы естесьмы поляки!" - А я тоже поляк, проше пана! Э -- то добже, але пан не наш поляк. Не вольно. Проше опушецицьвагон, прошэ!" И мне пришлось "опушьциць" вагон. Пошёл искать дальше. Нашёл . Упросился взять меня. Буду всю дорогу дрова для печки носить, только возьмите. Взяли. А ехали какие-то люди с Данбаса и с ними две или три семьи жидов. Так я с жидами и драпал на юг, в глубь страны.
   Почему я сбежал с той "команды"? Ведь фактически я уже был мобилизованным и могли бы меня судить по закону военного времени. И всё было бы правильно.
   Но, во -- первых, был ужасный беспорядок в этой нашей "команде". Назначенные начальники из числа служивших в армии и даже офицеры запаса (запомнил одного , фамилия его Жуков) ничего не делали. Играли в карты, пьянствовали, шлялись по квартирам. Ни политических бесед, ни занятий. Мороз, холод и голод. Кормили так, как попало. Не успеешь пообедатькак уже ждёшь завтрака, потому что ужина не было. Давали по 200 гр. хлеба и кипяток без сахара.
   Никто не объяснил кто мы и что мы, чего мы здесьсидим и долго ли будем сидеть, что дальше.
   Местные бабки говориличто пошлют всех нас на какое-то строительство домны печи на Украине.
   Но я же не кандидат в курсанты! Мои документы в Орловском танковом и на следующий год я должен ехать в Орёл, в танковое или другое училище. Не хичу я быть ни рядовым, ни тем более рабочим на Урале. Чем тут кормить вшей я лучше разыщу своих родных и знакомых в Ташкенте и поступлю тада в военное училище или попадув настоящую войсковую часть а не в какой-то сброд. Подумал, подумал и решил.
   С документами у меня было всё в порядке (паспорт, справка из военого Орловского училища, комсомольский билет -- всё это было при мне) и это мне придавало уверенность в успехе моего замысла.
   В Оренбурге влез в вагон с эвакуированными изДонбаса, вагон был не товарный и не пассажирский, а пригородный. По одну сторону скамейки подлиннее, по другую по короче. По среди вагона стояла вмонтирована железная печь.
   Топили её до красна. Семьи по очереди что -- то варили на печке, чай, кашу. Мне было и не чая и не до каши. Хотя жрать хотелось.
   Примостился я сначала на той скамейке, что короче, Рядом сел какой-то дед. Не разговаривал, курил и плевал на пол. Как ни топили, а в вагоне было холодно. В вагонах пригородного сообщенияили как их еще называли дачных, в верху, вдольвагонов имеется полка для вещей. Узкая такая. Вот я залез на неё а чтобы не упасть привязался ремнём к какойто трубе. Тами спал и ехал! На остановках таскал снегозащитные щиты на дрова. Ругали железнодорожники: "Что вы делаете, щиты эти от заноса снегом дороги, а вы жгете их!"
   А у нас в вагонах дети мёрзнут и люди больные! кричали им в ответ эвакуируемые. Таскать щиты была моя обязанность. Ехали непрерывно, стучали вагонные колёса по рельсам, горела в вагоне печь около которой толпились люди, грея то спины то животы, мужчины -- старики курили махорку. Пока ыло светло на лавках играли в карты, даже где-то пытались петь песни: "Кипучая, могучая, никем не победимая...." Как будто издевались. Ужасная тоска, неизвестность, какое-то раскаянье точило мою душу. Куда и зачем еду? Где и кто меня ждёт? Где родные, где дом? Тяжко было на душе. Ни одежды, ни денег, ни определённого пункта назначения.
   Вот когда сбывалась давнишняя мечта попутешествовать! И главное бесплатно.
   Эшелон -- длинный состав товарных вагонов тянулся на юг.
   Вот уже станция Актюбинск, Челкар. Помню хорошо санцию аральское море а как ни старался - не увидел. Местные жители выносили к эшелонам какие-то продукты, лепёшки, рыбу. Торговались. Мне не за что было покупеть. Я или просил или воровал и убегал в вагон. Так было и на станции Кзыл Орда. Украл лепешку и убежал. Да за мною никто не гнался.
   Не помню сколько уже дней и ночей шёл этот эшелон, но я был грязный, не мытый, голодный и оборванный.
   Эшелон прибыл в Ташкент утром.
   Долго не раздумывая, пошёл я по адресу разыскивать Сынгаевких. Я уже упоминал о Петре Иосифовиче -- сослуживце отца по Коростышевскому райисполкому.
   В Ташкенте жила его старшая дочь Надежда Петровна -- бывшая моя пионервожатая, учительница. Муж её -- Франц Пискорский, коростышевский поляк, получил назначение на работу в Ташкент ещё где-то в 1938-39г. и они там жили. Вот к ним и уехали Сынгаевские: Пётр Иосифович, его жена и моя соученица Лена -- их дочь. Брат Лены -- Коля был в армии. Завалился я к ним где-то в середине ноября 1941 года.
   Грязный, вшивый, голодный. Дома была только мать Лены. Конечно она "обрадовалась" гостю. Но вё же нагрела воды, помыла мне голову и до пояса грязное моё тело. Лена и Пётр Иосифович были в колхозе на уборке урожая. Пришли с работы Надежда Петровна и её муж Франц. Особых чувств не проявили, но и не сторонились меня. Спасибо им за всё. Кто я им был? Никто. А не выгнали. Пожил я у них дня 3-4, пытались меня устроить в ФЗУ, не вышло, в военное училище тоже не вышло. Не брал военкомат. Сказали -- жди. А где ждать и на чьи харчи и где жить?
   У Франца были знакомые в обл. коммунхозе в городе Андижане. Написал он мне рекомендательно письмо к начальнику обл. коммунхоза и просил както меня устроить. Вот с этим письмом я и поехал в Андижан. Ехал опять "зайцем".
   Приехал в город Андижан, разыскал обл. коммунхоз. Начальника тов. Клычева не застал. Зато застал его дома. Это был пожилой мужчина, эвакуированный, по моему, с Молдавии, фамилия его Осипов.
   Встретил он меня очень тепло и участливо. Ведь сам эвакуированный. А я один, оборванный, грязный, безденежный...
   Он меня направил в городскую баню (была совсем рядом) там работала дезинфекционная камера. Вытравил я вшей, помылся в бане. Тело горело от укосов вшей и от того что распарилось. Всё это не забывается, хотя кажется мелочью.
   Пришёл товарищ Клычев, начальник обл. коммунхоза, принял меня с письмом от т. Пискорского.
   Сказал что очень сочувствует, но помочь ничем не сможет. Прописаться в городе негде а на работу без прописки нельзя.
   Пошёл я в горвоенкомат. Берите в Армию!
   Но горвоенкомат формировал узбекскую дивизию. Сказали приходи через месяц.
   А где жить? На что жить? Осипов дал мне 10 рублей. Ночи три я ночевал на столах в облкоммунхозе. Потом одна женщина, какой-то бухгалтер, предложила мне работу в бане.
   Там была дезинфекционная камера от горздрава, очевидно. Надо было контролировать её работу, считать количество закладок и т.д. Эту дез. Камеру обслуживала женщина по фамилии Меньш. Русская но замужем была за немцем. Мужа, естественно, "взяли". Она растапливала печи, доводила температуру до нужно высоты, принимала от людей одежду и пока те мылись, она прокаливала бельё в камере. Вши дохли. Я ей помогал. Плата у меня была 150 рублей и главное, хлебную карточку.
   Ко мне все работники бани и даже горкоммун. отдела относились хорошо. Ведь я был "потерянный мальчик": ни дома, ни родителей.
   Меня и взяли на эту работу временно пока я или найду родителей, или уйду в армию. Так я и работал. Таскал вшивое бельё в дез. камеру, а потом возвращал его владельцам.
   Бывали случаи, что кто-то забывал или специально не хотел брать завшивленную вещь.
   Я её освобождал от вшей, если надо стирал и продавал на базаре. Покупал себе лепёшку, чашку варёного гороху и наедался.
   Вскоре спать в горкоммунхозе мне не разрешили и я спал прямо в бане, вернее в коридоре предбанника. Так и жил, в ожидании известий от Сынгаевских ( а вдруг к ним напишут мои родные) или из горвоенкомата когда меня заберут в армию.
   Сырая среднеазиатская зима. Дни тянулись нудно, тяжело-тягостно. Что за жизнь, что будет дальше. Слушал радио узнавал что вся Украина уже оккупирована. Бои идут под Москвой.
   В кочегарке бани работало два кочегара-узбека: Балтабай и Карабай. Работали они посменно. Балта иногда отдавал мне свое одеяло, когда после смены уходил в кишлак. И тогда я спал на мягкой постели. Карабай - был типичным азиатом. На языке мёд, под языком лед. На его дежурстве из дез. Камеры иногда пропадали вещи. Он воровал куртки, рубашки и т.д. Мне надо было смотреть в оба.
   Помню однажды ночью он, этот Карабай привёл в предбанник двух девушек. Услышав шум, я проснулся и вижу по коридору, мимо меня (я спал на лавке) Кора ведет двух девчат, пропустил их вперед а сам остановился около меня, хитро подмегнул и говорит: "Одын тебе будет, приходи". С просонку я не всё понял и продолжал лежать в недоумении. Но через некоторое время я услышал возню, шум и голос, девичий голос: "Дядя не надо, дядя, отпустите, дядя!"
   И тут ко мне выбежала другая девушка.
   "-Помогите, там тот узбек пристает к Тамаре, помогите!"
   Наконец я сообразил в чем дело. Быстро вскочил, спал в брюках, для чего то вытащил с кармана складной ножик, подаренный отцом, и кинулся в тёмный коридор.
   Не помню уже что я тогда сказал но вид у меня, с ножом в руке, очевидно был чем-то похож на взъерошенного воробья. Я что-то кричал, упомянул про милицию и обещал ему распороть курсак (по узбекски живот).
   Как бы там ни было, но узбек отпустил бедную девчонку, сказал вроде: "шутки не знаешь?" и я, накинув пальто, повёл их на улицу.
   Девушки, они были мои ровесницы, эвакуированные из Белоруссии.
   Жили в каком-то кишлаке, в колхозе, а приехали по каким-то делам в город и до утра ждали на вокзале поезда.
   К ним и подошел "добрый" дядя узбек и предложил ночлег. Как уж они меня благодарили за помощь! Вёл я их на вокзал по слабо освещенным улицам, а с зади как лютый шакал плёлся Корабай.
   Он думал, что девчонок я повёл в горотдел милиции заявить на него и что-то уже задумывал, но я их отвел на вокзал.
   Дали они мне свои адреса, просили писать, пригласили поехать с ними в колхоз, но я сказал, что жду письмо от родных и если я уеду из андижанской бани, то родные меня не найдут, а кроме того я должен идти в армию. Так мы и расстались.
   Иногда вспоминаю про эту историю, когда анализируя жизнь задаю себе вопрос: "А что же ты, Лёнька, сделал хорошего на земле?"
   И вот вспоминаю почему-то про тех двух девушек. Давно уже исчезли из памяти их имена, внешность, но сам случай из головы не выходит. И если говорить, спрашивал самого себя, что же все таки для людей доброго сделал, просто так, не по службе или работе, а как человек?
   Было много случаев: и утопающих спасал, и возвращал утерянные документы без вознаграждения, и защищал слабых от хулиганов, но про этих двух девушек, как про особый случай, память не даёт забыть.
   Желаю и вам, сыны мои, что бы и вам было что вспомнить хорошего о своих поступках в жизни.
   Не для рекламы, не для объявлений, а для своей совести.
   И до сего дня не вспомню какого-либо поступка со своей стороны, подлости, от которого кто-то пострадал бы по работе или как-то по другому.
   Жизнь моя и работа в бане продолжалась. Отношения с кочегарами были натянуты, но терпеть можно было. И вот однажды ко мне в баню прибегает из управления та молодая женщина, которая и определила меня сюда на работу и говорит: "Леня, к тебе приехал отец!" Радости моей не было предела, кинулся я в управление и увидел там моего бедного сгорбленного, худого не бритого батька.
   "Батьку мiй рiдний". Закричал я и бросился ему на шею. Оказывается им дала адрес мой семья Сингаевских, что жили в Ташкенте ибо знали где я остановился по рекомендации Ф. Пискорского. Все кто знал меня из моих сотрудников радовались вместе со мною.
   Повел я отца в баню, вымыл его, выпарил, побрил. Постирал носки, накормил ужином и в теплом предбаннике, с разрешения начальства, уложил спать. Думал я что тут же рассчитаюсь и поеду с отцом в этот кишлак, где вся наша семья, но он мне сказал:
   "Знаешь, сынку, здесь у тебя в несколько раз лучше, чем нам в том кишлаке".
   И рассказал как там они живут в кишлаке Чинабад, колхоз "Правда Востока" Бешаранский район (Кировский район).
   -Держись сколько можешь тут ибо там плохо. Тут хоть ваши тебя не едят.
   А в армию всё равно скоро заберут".
   И я, к большому удивлению всех банно-прачечных работников, не поехал с отцом.
   Да и он, тихонько, что бы ему никто не сказал: "забирай сына", уехал сам.
   Я еще проработал до аванса, наверное это было числа 9-10 января 1942 года, выплатили мне аванс =75 рублей (по теперешним 7р. 50к.) и я уехал к семье. Оставаться дольше я не мог да и не имел права. Я не был прописан, работал временно. Ночевать в бане мне запретили. Пришлось ехать.
   Собрал я свои шмотки и пошёл на вокзал. Сел в вагон поезда идущего на Коканд.
   Билета не брал, ехал "зайцем". Жаль было тратить деньги на билет. Наверное надо было заплатить рублей 25-30! Подходили проводники и спрашивали билет у других пассажиров, выгоняли безбилетников. А мимо меня проходили. Наверное вид у меня был или уж очень жалкий или такой, что не походил на безбилетника. Где-то рано - рано поезд прибыл на станцию Коканд. Побродил я по перрону вокзала. Узнал расстояние от ст. Коканд до ст. Кировская. Оказалось 50 км. Подумал: пойду пешком по шпалам!
   И наверное пошёл бы.... но тут мне подсказала одна женщина, что третьем пути стоит товарняк, идущий в сторону Кировской.
   Я туда. Нашёл товарняк, устроился только, подошёл какой-то железнодорожник и прогнал.
   Я прошел вагона 3-4, снова устроился, снова прогнали. В конце - концов эшелон из пустых вагонов тронулся и я вскочив на подножку вагона, всё же разместился на тормозной площадке, поехал. Поезд мчался быстро, останавливался редко. Вот уже и станция Кировская, но до кишлака еще 10 км. Как говорил отец, там небольшой полустанок Посьетовка, но поезда там почти не останавливаются. А, рискну, поеду дальше. И поехал. Вот уже и Посьетвка, вот уже и переезд, а поезд прёт. Надо прыгать...
   Бросил в начале свой мешочек со шмотками, а потом и сам прыгнул вперед. Пробежал по инерции метров 3-5 и упал. Больно ушиб колено, порвал брюки, порезал о грунт руки. Поплёлся, подобрал свой мешок. Была в нём пиала, разбилась в дребезги, мамин рушничок, рубашка и шерстяная безрукавка, которую я подобрал вшивую в бане, но вытравил гадость, выстирал и вёз в подарок сестре Тосе.
  
  
  
   Пишу по памяти, а она, как известно, изменяет, подводит... но суть событий сохраняется.
   Пишу, в основном, для себя, конечно для себя с целью "отвести душу".
   -Ты только всё, пожалуйста запомни, товарищ память! Поётся в песни.
   Я же прошу: "Ты только всё, пожалуйста возроди, товарищ память! Не позволь осветить хронику "раба божьего Леонида" в свете сегодняшних событий. Возрождай всё как было.
   И так, вновь нахожу родных в Узбекистане:
   Уз ССР, Ферганская обл. Бешарикский район, кишлак Чинабад, колхоз "Правда Востока". Январь 1942 год.
  
  
   Люблинская уния (союз) -1569 (объединенние Польши и Литвы)
   Брестская уния -- 1596 (объединение церквей. Части православных что в Литве, Греции и Волыни, с римско-католической)
   В 1850 г. Г. Олизар на свадьбе Оноре де-Бальзака с Евелиной Ганской Дочь Лили с 1838 г. была за мужем за двоюродным братом графини Ганской.
   С каролиной Густав прожил 4 года.Она родила ему дочь Людвику и сына Кароля.
   1821 г. избран предводителм Киевского дворянства.
   Олiзар Волчкович, староста Ченобильський один из активных организаторов Люблинской унии (1569) . Iван Олiзар (помер у 1577 р.) уфундував у Коостишевi православну церкву.
   Адам Олiзар (помер 1610 р.) у 1602 р. уфундував Коростишевi католицький костёл.
   Так я шёл по земле
   и судьбе доверял,
   может мало нашёл,
   может много терял...
   Густав Олiзар. Это имя почему-то стало для меня очень привлекательным и симпатичным, даже символом моего родного Коростышева.
   Олизары -- древний украинский шляхеменский род Волчковичей, известные по хроникам с 14 века. Олизарий Волчкович был одним из организаторов Люблинской унии 1569 г., согласно которой Литва и Польша объединились в одно госуларство -- Речь Посполиту. К речи Посполитой отошло также часть украинских замель: Волынь, Подляшье, Брацлавщина (Винница), часть Киевщины с Киевом. Православная церковь с 1596 года по Бресткую унию подчинялась папе римскому.
   Козацко-старшинский род Волчковичей (Волчковичi) перешёл на службу польскому королю Ягейлу, ополячился. Отец Густава -- Филлип. Коростышев принадлежал ему. Он заложил там парк, построил костёл на честь своей жены. Густав народился в 1798 г. в имении отца. Были ещё у Филиппа дочь-Аделаида и ст. сын Нарциз. Густав самый младший, жил с отцом. Учился в временецком лицее. Отец тяжело заболел. Густав отвёз его на лошадях в Италию. В Италии Густав женился на Каролине. По выздоровлению отца, он с женой, её матерью, её отчимом и старым отцом возвратился в Коростышев. По дороге отец (Филипп Олизар) умер. Похоронен в житомере. Четыре года жил Густав с Каролиной. Она родила ему Кароля и Людвику. Вскоре, однако, она бросила Густава и, забрав детей, мать, и отчима, уехала в г. Дубно к генералу Гогелю. После долгих проволочек ему удалось оформить развод. О детяхпродолжал заботу. Имение в Коостышеве он оформил сыну -- Каролю. После развода сватался к Марии Раевской. Получил отказ. Мария вышла за муж за Сергея Волконского, декабриста. Густав долго переживал отказ.Избирался дворянским предводителем Киевской губернии. Был членом патриотического общества, ставившим себе целью -- независимость Польши. Был арестован и содержался в Петропавловской крепости. Освобождён царём и выслан из Петербурга. В Криму купил себе участок земли. Назвал Кардиотрикон а местность "Артэк", т.о. Он основал всемирно-известный пионерлагерь Артэк. (Но почему об этом молчат поляки?)
  
  
   Стих почти про меня!
   И снова ратной славы дата,
   А он сказал, как отрубил:
   "На фронте не был я, ребята,
   Я, так сказать, - глубокий тыл."
   Дохнуло издалека эхо -
   И докатилось до солдат
   Натужное дыханье цеха,
   Бессоных молотов набат.
   На стелаже, каотуз под ухо
   Соснуть и снова за станок...
   Людей косила голодуха,
   Недуги их валили с ног.
   И что ни месяц - за посёлком
   Кресты могильные тесней
   И похоронки как осколки
   Прицельно били в матерей.
   Но он все смотрит виновато,
   Ломает спички в тишине...
   Не верьте вы ему, ребята,-
   Он всю войну был на войне.
   (Овидий Любовиков "Наш современник" N1 1984)
  
   Густав Олизар любил Марию Раевскую, но получил отказ от её отца -- генерала Раевского. Мария вышла за муж за Сергея Волконского и уехала к нему в ссылку (Князь Сергей Волконский). В 1827 году Олизар Сватался к её сестре Елене, но она ему отказала.
   В 1829 году Густав Олизар женился на простой, не красивой девушке Юзефе Ожаровской. К этому времени умер генерал Гегель, комендант крепости Дубно, к которому, в соё время убежала первая жена Олизара -- Каролина с детьми Каролеми Людвикой (Лили). Он навещал детей в Дубно, заботился о них. В последствии Людвика вышла за муж за Ходкевича, а Каролю было подарено имение в Коростышеве. К несчастью благородство отцов не всегда передаётся по наследству. Кароль любил заглядывать в рюмку. Кароль (мой земляк) умер в 1877 году. Я его могилу случаюно обнаружил на варшавском кладбище Повонзки", во время экскурсии 13.10.94г. Надпись на польском языке: "Кароль Олизар. Умер в 1877г. Александр Ходкевич и Людвика з роду Олизаров".
   Так я шёл по земле
   и судьбе доверял.
   Может мало нашёл,
   может больше терял?
  
   Не хочется начинать новую тетрадь стандартной фразой: неумолимо бежит время! Да, время не стоит на месте, время очень постоянная величина, идёт в своём заданном природой темпе: рассвет и утро, полдень и пик дня, сумерки, вечер, ночь -- сутки. И так день за днём. Месяц за месяцем, год за годом. Но для человека, в зависимости от его душевного состояния, время то летит как бешенный конь, то тянется как унылая воловья упряжка, то течет, как весёлый лесной ручеёк.
   Так и для меня...
   Спригнув с замедлившего свой ход поезда, ушиб колено, разорвав штаны и вообще чуть не сломав себе шею, я поднялсвой оклунок и побрёл в кишлак. Кишлак назыался Чинабад. По дороге встретил пастуха -- старого узбека, поздоровался, продемонстрировав своё знание узбекского языка: малейкум уртак! Мана у кишлак Чинабад? На что он весело ответил: Мана, мана! Лоня-мэ сын? Язык, ответил я, откуда знаешь? Он что-то начал говорить по- узбекски, из потока его слов я лишь уловилчто-то на подобие: "А та диаптэ!" (говорит, догадался я).
   И я пошёл, прихрамывая туда, куда он показал рукой. Как потом мне стало известно это был колхозный пастух Азим, он пас овец вдоль железной дороги и часто любил беседовать с отцом а тот ему как-то и рассказал, что сын Лёня должен скоро приехать из Андижана. Как уж они обьяснялись, но видимо понимали друг друга.
   Коль уж я вспомнил о пастухе Азиме, то приведу ещё один соучай, имевший место в нашей жизни, связанной с пастухом. Азим пас овец вдоль железной дороги. Однажды какя-то овца не успела перебежать через колею и была убита проходящим поездом. За это влетело, конечно, Азиму, но прежде, чем доложить о случившемся раису-предселателю колхоза, он прибежал к нам и махая руками, что-то лепетал по узбекски. Из потока слов мы только разобрали -- Баран мирала... мирала . Поезд секир! А говорил он это для того, чтобы мы шли и купили мясо зарезанного поездом барана, т.к. узбеки такого мяса не едят. А ему надо было уплатить за погибшего барана в колхозную кассу. Эвакуированных в кишлак было много и все хотели купить, так что вряд ли по килограмму досталось на семью.
   Вся наша семья с удовольствием хлебала баранью юшку. Мама то мясо растянула на 5 дней, так что для семьи из семи человек только пахла бараниной, но всё же...
   С той поры пастуха азима мы звали "Азим -- баран мирала!"
   Узбекский кишлак это не то что наше село на Украине! Помню длинную центральную его улицу, обыкновенную разбитую колёсами арбы, дорогу. Вдоль дороги ручей -арык, а за ним, выше роста человека, дувалы-глинобитные заборы. За заборами дома-кибитки. В заборах деревянные калитки, кое-где и ворота. На улицу ни одного окна. Женщины в паранджах и длинных штанах, но на улице ни одной души.
   Да, кишлак -- это не село на Украине.
   Невольно вспомнил:
   "...Село на нашиi Украiнi
   неначе писанка село."
   Брёл я по этой улице-дороге вдоль глухих заборов, через щёлки в которых иногда просматривали на меня тревожные чьи-то глаза.
   А вот и двор, где живут эвакуированные урусы-русские. Потом я узнал, что при всей своей безразличностик национальной принадлежности, отец всё же не пожелал жить в основной части кишлака с остальными эвакуированными "урусами", а выбрал эту кибитку в стороне от центральной части кишлака где размещалось и само правление колхоза и сельсовет.
   Там поселились "урусы"Цирлины, Блюмкины, заявлявшие что они номенклатурные, в прошлом работники. Одна такая "номенклатурная" молодая дама устроилась секретаршей-переводчицей в сельсовете, и фактически стала наложницей председетеля сельсовета, крепкого ещё на вид, хоть и не молодого узбека, освобожденного от призыва в армию.
   И снова, как на Полтавщине, меня встретили мамочка и тамилка. Они были дома, сёстры и отец работали уборке хлопка.
   Помню до сих пор квартиру, в которой жила семья. Комната с "глиняною пiдлогою" або як кажуть на Украiнi -- долiвкою, две широкие кровати, типа нар, у окна -- железная кровать, стол, керосиновая лампа, недалеко от входа -- железная печка, сделанная из железной бочкм. Нищета и вши...
   Пришли с работы отец и сёстры. Особых радостей не было. Прибыл ведь нахлебник. Это понял, горько, тяжело, обидно... но я их понимал. Ужда и голод притупляет всякие чувства а я и до этого особой любовью не пользовался. Записался в колхоз "Правда Востока". И, как было положено, стал на учёт в райвоенкомате, хотя для этого пришлось сходить в рай. центр, Бешарак километров 10. Было это во второй неделе января 1942 года, где-то числа 8, работал со всеми на уборке хлопка, дней 5! Но 14 января когда я получил повестку явиться в райвоенкоматдля поступления в Харьковское военно-пехотное училище, которое размещалось в городе Намангане. Попрощался с родными, собрав свои скромные пожитки в старый, потрёпанный портфель (подарок Максима) и пешком отправился в райвоенкомат. Провожала меня Маруся. Военкоматский офицер сводил нас в столовую а затем проводил нас на ж.д. Вокзал, посадил в вагон и дождавшись отправления поезда помахал нам рукой. Было нас человек 12-15. Все прибыли в Наманган.
   Маленький эпизод. Шли мы с Марусей в Бешарике в райвоенкомат и по дороге повстречали нашу замлячку Ханну Городецкую, она с родителями тоже эвакуировалась в Среднюю Азию и на много раньше нас обосновавшись в этом кишлаке-рай.центре. Хана (мы её звали Ганя) еврейка, была моложе меня на год и училась в одной со мной школе. Я в 10-м, а она в 9-м классе. Но часто были мы в одной компании, вместе проводили время. Я естественно обрадовался, что встретил землячку.
   Здраствую Аннушка, говорю и протянул ей руку. Она тоже искренне обрадовалась, это было видно по её лицу, "Здравствуй, Лёня- говорит- извини, руки не подаю, у меня короста! И показала мне изъеденные каростой руки. Голод, вши и короста -весный спутники обездоленных, спутники войны.
   Долго мы не разговаривали, я спешил в военкоматно это была одна из очень немногих встреч со своими замляками.
   От Бешарика до Намангана путь не далёк, по железная доропетляет подолинам и по ущельям и ехали мы долгоато..Приехали глубокой ночью.
   Приехали глубокой ночью, часа в 3, в Наманган и не знали куда идти, но нас подобрал какой-то дядя, русский и повел к себе домой. Мы в повалку располжились на полу а утром он нам указал дорогу к училищу и мы отправились. Училище эвакуировавшись из харькова, размещалось в "Крапости". Личный состав офицеров, выпускники да и старшекурсники принимали участие в обороне Харькова. Учебно -- материальная база была кое-как погружена в вагоны и отправлена в г. Наманган.
   Нас, новоприбывших, разместили в карантине. Хлопцев было очень много: русских, узбеков и туркменов, как я - украинцев было очень мало. Видимо не каждому удалось эвакуироваться, но ребята из Бешаринского райвоенкомата держались кучкой. Я запомнил их фамилии, далеко не все, но некоторые:
   Махмуд Галлиулин, Запевалов, ПётртУстьянцев, Цветков Всеволо. Через какой-то период мандатную комипссию на предмет: кто ты, откуда, кто родители, есть ли репрессированные в семье, сколько классов окончил.
   По этой части у меня всё было в порядке, а когда я предъявлял справку что был зачислен кандидатом в Курсанты Орловского танкового училища но отчислен как излишек сверх контингента, то взяли и зачисли меня курсантом Харьковского пехотного училища. И начальник учебного отдела полковник Синюгин поздравил меня со званием курсант. Повели нас в баню где мы связали в клумаки свои гражданские шмотки и сдали на склад, а нам выдали армейскую форму: штаны-галифе, гимнастёрку, ремень, пилотку и фуфайку. Ботинок моего размера не было поэтому я ещё, примерно недели две, добивал свои тсарые туфли. Обмотки выдали и я, обвернув икры ног обмотками, на занятия ходил в своих старых, истоптанных и дырявых туфлях пока они совсем не развалились.
   Разбили нас на отделения, взводы, роты и батальоны, назначили командиров. Ротой командовал лейтенант Григоркин (мордвин, так он нам представился). Любимая поговорка его: "У меня в роте крючков нет, одни штыки!" Командир взвода лейтенант Созонюк (земляк) (Но до его прибытия командовал какой-то курсант-выпускник Гальямов (татарин)), кто-то заменял ещё, но выпустил меня л-нт Созонюк и сыграл он не малую оль в моей жизни. А вот какую. Ну вам, наверное известно, что ваш батько немного пел. Во взводе я сразу же проявил себя как взводный запевала. И помню, что уже где-то в мае-1942 г. из числа наших курсантов формировали батальон на Южный фронт. Началась операция по овладению Харьковом. Ротное начальство отбирало кандидатуры. Кто-то назвал и мою фамилию (а отбирали комсомольцев, хорошо проявивших себя ребят в ученьях с тем, чтобы присвоить им досрочно звания и... на фронт. Немец перемалывал наши войска, людей не хватало.) Ну вот кто-то и меня предложил. И тут поднялся Созонюк:
   "Нет, Товарищи, Собипана я вам не отдам. А кто же у меня во взвода, да и в роте запевать будет?" И на том остановились.
   Так что на ту мельницу, которую называют фронтом, я мог попасть ещё в мае 1942 года. В июне 1942 г. Операция по овладению Харьковом провалилась, войска отступали, начинались бои под Сталинградом и там я мог оставить свои кости. Но удержал меня снова Созонюк, дай бог ему добра, если жив, а я храню о нём светлую память.
   Остался я продолжать учёбу курсантом ХПУ. Лето в Средней Азии - жара, а мы занимались под открытым небом по 8-10 часов. Часто нас, курсантов, посылали на разгрузку вагонов. Наряд дневальным считалось высшим благом. Жара, пот, недосыпание, скудное питание, тяжкие работы. Некоторые мои коллеги не выдерживали: убегали их ловили и судили, направляли штрафные роты, некоторые опускались до того, что рылись в помойках, что-бы что-то съесть, воровали, падали духом. Их отчисляли из числа курсантов и списывали в маршевые роты рядовыми и гнали на фронт.
   Не могу не вспомнить ещё о своём курсантском начальстве: старшиною рот были, вначале Марков, потом Пигузов, командиром отделения был Москвич Орешин (вредный, рыжий, неграмотный кацап, потом его куда-то вытурили.)
   Запомнились фамилии одноклассников: Клебанов, Цыпин, оба евреи
- москвичи, Филиппов, Копынкин, Бондаренко, Вася Кримский (встречался с ним после войны в Москве (в 1946 после войны в Москве в 1946 летом, будучи слушателем Военного факультета института физкультуры.)
   Помню Левитина, Чапунина, Даутова, Умурзакова, Манджитова, Афаргалаева, Амангельдева, Гильберта, Маслака, Шапошника. Последнего встретилтоже в Москве в звании капитана 19946г. Он на коротке побеседовал со мною. Рассказал, что лично видел как с поля боя, на плащпалатке выносили раненного Гильберта с распоротым осколком мины животом. Наверное погиб. Уже в течение своей долгой службы в армии встретил 2-3-х выпускников Харьковского ВПУ (Данильченко В.А. Грачева и кажется всё) но со своей роты только Шапошника и Крымского Васю:
   Но не могу не вспомнить начальника училища полковника Бердникова и комиссара училища Осипова. О них моя добрая память. А вот о Васе Кримском расскажу потом, о нашей встрече в Москве.
   "Iсмеркаэ, свiтаэ, день божий минаэ."
   Такими словами начинается поэма Шевченка "I мертвим, I живим, I ненароденним землякам моём..."
   Минул не один день от моего последнего обращения к своей "летописи". Не писал: кому оно нужно? А потом подумал и решил -- может и никому, но мне самому, мне пока нужно. Пока помню-живу. Вполне осознавая близкий финал своего жизненного пути, возвращаясь в прожитые годы, вижу себя умным, молодым, одиноким со своими мыслями, планами, радостями и бедами.
   И вижу что то было моё счастье. Страдал так за своё, переживал так за себя, радовался так тоже за самого себя.
   Харьковское пехотное военное училище, которое эвакуировалось из Харькова в Наманган, и которого начальником был полковник Бердников (пишу об этом, потому что до войны в Харькове было два военных пехотных училища. Одним командовал полковник Шерстов) окончил я (ускоренный курс) в самом конце августа 1942 года и получил звание младший лейтенант.
   Не буду описывать учёбу. Она была тяжела и порою бестолковая, плохо обеспечена материально и методически. Офицеры менялись часто, днями не было их в роте, занятия возлагались на сержантов, а те только знали муштру а тактике боя, умения руководить никто нас, вчерашних школьников не учил:
   "Шагом марш, запевай, бегом! Газы! Ложись по - пластунски вперёд, - вот и вся наука. Пополнял, вернее пробовал пополнять свои знания самостоятельно: Читал военную литературу, пособия, брошюры. Запомнилась мне одна книжка "Станковый пулемёт в бою" автор Дунаев. А я ведь учился на командира пулемётного взвода. Книжка эта, да и некоторые другие, хорошо мне помогала в учёбе.
   На всю жизнь мне запомнилась одно радостное событие. В июне 1942 года, меня каким-то образом разыскал Максим, муж сестры Марии. Шла жестокая война, максим почти с самого её начала был в действующей и разыскал меня. Где наша семья (его жена Мария и дочь Тамила) не знал ни я, ни он. И вот мы нашли друг друга, стали переписываться и вскоре он с фронта прислал мне 100 рублей! Боже, какая радость! Я успел их получить, купил по пути на занятия стакан махорки и узбекскую лепёшку, истратив что-то рублей 6-7, остальные сложил в карманчик гимнастёрки. Лёг спать. Утром денег в кармане не оказалось. Украли!
   Поплакал я горькими слезами и обозлился на весь взвод. Гады, сволочи! Все ведь не из эвакуированных, местные. Им и посылки посылали и родители приезжали, передачи приносили.
   Сволочи, кацапы! Так я их ругал, но не громко а про себя и ни с кем из взвода не дружил. Да никто и не посочувствовал мне. Воровство было типичным.
   Приезжали родители, местные и узбеки. Но и ко мне приезжал отец. Где-то в марте или апреле 1942 года. Позвали меня на проходную. Я прибежал и глазам своим не поверил: Отец! Обнялись. Ничего отец мне не привёз, да и мне нечем было его угостить. Хотел свою обеднюю пайку хлеба ему отнести да не удержался, съел. Выпросил у старшины свои гражданские шмотки и отдал отцу. Одежды никакой не было, да и купить не за что. А они (семья) собрались уезжать из Узбекистана куда-то в Астраханскую область, сагитировал их знакомый, которого встретили где-то случайно где-то в Бешарыке.
   И вот они, собрав свои "лахи" уехали из Узбекистана на запад. Толи в Астраханскую область, то - ли в Сталинградскую (село, если не вру, Чёрный яр). Одним словом навстречу войне, необдуманно. А немец уже под Сталинградом. Отца мобилизовали в трудовую армию, а мать с сёстрами на Урал, ст. Ревда, где строились срочно доменные печи. Связь со мною прервалась.
   В начале сентября 1942 года зачитали нам приказ командующего войсками САВО (Средне-Азиатского военного округа)об окончании ускоренного курса Харьковского военно-пехотного училища, присвоении военного звания младший лейтенант и назначении на должность -- командир пулемётного взвода. Распределили по командам. Их было 3 Наша N 142. Потом выяснилось: на фронт, в Иран и в запасные полки. Какой категорией отбора не знаю, но я попал в запасной полк.
   Да, забыл, человека три из нашей роты оставили в училище. Помню: Семёнов, Елин и Федченко. Все коренные среднеазиаты, хоть и русские.
   Из Намангана команда N142 погруженная в пассажирский поезд, поехала в Ташкент. Сопровождал нас офицер из училища, а мы все были "зелёные", хоть и в форме.
   Что за команда N 142? Никто не знал куда она едет. Дорога была одна - на запад, а значит на фронт. Не помню уже через 49 лет тот путь "на запад". Помню, что ехали через Ташкент. Сидели там на вокзале довольно долго. Я успел даже сбегать к знакомым Сингаевским. Жили они у дочери Надежды по фамилии мужа Пискорский Франц (очевидно что наш, житомирский поляк). Сознание, что еду на фронт, подсказывало необходимость с кем-то увидеться, (а может в последний раз) а с земляками тем более. Прибежал я к ним, вместе с Махмудом Галлиулиным, неудачно. Дома одна мама. Посидели, поговорили. Угостила чаем (почти без сахара) всё было по карточкам! Побежали на вокзал т.к. время увольнения подходило к концу, но на трамвайной остановке догнала нас Лена. Поговорили на рiднiй мовi, попрощались. Встретились после войны где-то в 1955 или 1956 году в Коростышеве.
   Оказалось, вместо фронта наша команда направлялась в г. Петропавловск, Северный Казахстан, в штаб 3-й запасной стрелковой бригады а от туда нас разослали в 37 зсп, 38 зсп, 49 зсп (Запасные стрелковые полки). Я, с группой 10-12 человек попал в 37 запасной стрелковый полк, лагерь Борки! Прибыли ночью. Провели нас в карантинную землянку (Полк весь размещался в землянках, построенных наспех и оборудованных нарами и железными печками). Утром распределили по ротам. Я попал в 4-ю роту командиром 4-го взвода, сменив младшего лейтенанта Чугуева. Командир роты был ст. лейтенант Ткаченко уже успевший повоевать и получить рану. Взвод я получил 21 сентября 1942 года в день своего рождения. Было мне 19 лет.
   37 ЗСП в числе войск Белорусского военного округа принял на себя первый удар немцев, т.к. до этого размещался в Рославле (Смоленской области) и уже изрядно потрёпанный был эвакуирован в Петропавловск и стал запасным. Вернее в Борки т.к. в Петропавловске был штаб бригады, а 49 и 37 запасные полки располагались в лагере Борки километров 7-8 от города, в излучине реки Ишим. Закрою глаза и вижу лагерь "Борки": на берегу Ишима в берёзовой роще длинные в ряд землянки с нарами в два яруса. Центральная алея, лозунги и плакаты, призывающие на борьбу с немцами, офицерская столовая, солдатская кухня, баня -- всё в землянках. Было всего 2 или 3 домика: штаб, конюшня, клуб и санитарная часть. В землянке под N 30 размещались офицеры пулемётного батальона. Командир батальона был старший лейтенант Граченко, комиссар был (русская фамилия) но однажды напился какой то дряни и "врезал дуба", умер тут же в землянке лёжа на нарах ( Он храпел, умирал, а за столом "резались" в карты и не обращали внимания на его хрипы офицеры). Это был пожалую один из первых уроков бесчеловечного отношения со стороны наших офицеров. Помню, что выделили наряд солдат-узбеков. Я и Коля Горло (лейтенант ) поехали на кладбище, повезли 10 солдат, дрова, кирки-мотыги и лопаты.
   Землю размораживали, разжигая костёр, а потом долбили яму. Стоял жуткий мороз (было это то-ли в декабре, 1942 года, то-ли в январе 1943 года.) Где-то через неделю в полк приехала его жена из России и мне вновь пришлось везти её (сопровождать) на кладбище на могилу мужа. Сочинили какую-то историю, что умер он не о пьянки, а от разрыва сердца, как тогда называли инфаркт. Фамилию его не помню. Остались после его валенки, и достались они мне, на зависть многих офицеров.
   Для порядку назову начальство: командир полка-майор (потом стал подполковником в 1943 году) Марков, комиссар полка-майор Копылов, начальник штаба капитан Прибылов, заместитель командира полка майор Телятник (земляк, он сыграл тоже не малую роль в моей жизни. Помню его с благодарностью). Других позабыл. Да, ещё помню командир бригады полковник Козлов, комиссар -полковник Колоникин. Командовал округом генерал-майор Курбаткин. Командира батальона уже называл ст. лейтенант Граченко (призванный из запаса, впрочем всё командование в Западном полку за небольшим исключением, были запасники) Комиссара (что умер) не помню фамилии, нач. штаба лейтенант Сыромолотов, зам. Комбат к-н Л.Петров, политрук ст. л-т Кадыров. Был это "линейной батальон" готовил маршевые роты. За три месяца надо было из узбекского или казахского колхозника-пастуха сделать сносного бойца-пулеметчика. А они к этому совсем не рвались: симулировали болезни, обмораживались, уклонялись под любым предлогом. Но закончить на этом характеристику моих первых солдат было бы большой несправедливостью.
   Да, были такие случаи, но, в основном, это была более-менее послушная масса, ( что б не сказать стадо) безмолвных людей. Дети нашей сталинской системы. Кое -как учили мы их заряжать пулемёт "Максима", стрелять такать его на себе и "тачкой", собирать, чистить, смазывать. Учили (заставляли) бегать, переползать, бросать гранаты -- болванки, кричать "Ура!" и колоть штыком чучело.
   Часто, не поучившись и три месяца, формировали роты, назначали командиров и вперёд на запад! Первый мой (4-й) взвод был укомплектован призванными из запаса 35-40 летними мужиками, в основном русскими жителями северного Казахстана и частично Акмолинской области. Взаимоотношения с солдатами были отличными. В основном они учили меня. Особенно обращению с пулемётом и умению наматывать сальник не из асбестовой нити, как требует наставление, а из ниток портянки. О! Это искусство. На мой вопрос откуда вы так хорошо знаете? Отвечали: " А мы его ещё в армии Колчака изучали".
   На мои петушиные выкрики иногда, говорили: "Сынок, не горячись". Когда уже лет через 35-37 вышел фильм "Аты баты, шли солдаты" где показаны взаимоотношения бывалых солдат с молодым командиром взвода (исполнил роль Конкин) я увидел себя. Но с той разницей, что действия разворачивались в прифронтовой полосе, а наш полк стоял в глубоком тылу. Вскоре мой взвод "Колчаковцев" отправлялся на фронт.
   "Сынок", - говорили они мне, - поехали с нами, мы тебя сохраним". Бедные мои "отцы", где они сейчас? Дай вам бог!
   Потом я принял взвод состоявший из узбеков и казахов. Вскоре мои успехи обучении солдат и командирской подготовке были замечены командованием и меня перевели в учебный батальон, где готовили младших командиров -- сержантов для маршевых рот. Срок обучения их длился около 6 месяцев, присваивали им звания сержанта и направляли в маршевые роты на фронт.
   Командиром батальона был старший лейтенант (потом капитан) Коберман Алексей Александрович (киевлянин), батальонный комиссар Фомин, старший политрук Лисовский. Командир роты капитан Лисунов. Заместитель командира роты лейтенант Ваня Кулькин (мой друг), а командиром взводов были (в пулеметной роте) 1 - лейтенант Здовбицкий Миша, 2 - Собипан Л., 3 - младший лейтенант Клеменко Михаил. Здовбицкий с 1922 года, Клеменко с 1918, я -- самый молодой. Учебный батальон состоял из 3 рот -- учебной, пулеметной, ПТР и минометной (120мм). Батальон мы сделали лучшим в 37 ЗСП.
   В 1943 году, в октябре Ваня Кулькин (он стал адъютантом командира полка) взял меня со взводом солдат в месячную командировку на мебельный комбинат по изготовлению мебели для полкового клуба. Завод располагался на станции Оскаровка где то под Карагандой.
   Этот мебельный комбинат тоже переориентировался на военное производство -- изготовлял повозки для тыловых подразделений Советской Армии и артиллерии, но некоторые цеха, а может быть один или какая то часть продолжали делать стулья.
   В нашем полку своими силами, из самана, был сложен то ли сарай, то ли какая то огромная хата, назвали ее клубом т.к. негде даже было собрать офицеров для политработы, или хоть часть солдат, что бы показать фильм. Ну вот кто то "пронюхал", что на этом мебельном цехе можно заработать пару сотен стульев для полкового клуба. Но надо было послать взвод солдат для разгрузки леса, а потом еще выяснилось, что и котлован надо было выкопать для нужд комбината.
   Вот и откомандировали меня со взводом солдат для работы.
   Новый 1944 год мы встречали в новом клубе. Сидели на стульях, которые мне с невероятной трудностью удалось заработать. Даже пришлось ехать в Караганду в обл. комитет партии.
   Строили клуб, а землянки, где размещались солдаты стали разваливаться. Наш батальон вывели из расположения полка и разместили в селе, где жили немцы, высланные с западных областей и северного Кавказа. Солдат вселили в дома по 2-3 человека. Мой офицеры пулеметной роты, трое командиров взводов, жили у одной женщины по фамилии Махно! Она жила с матерью в кухне, а нам уступили зал. Но в начале мая (после 1-2 мая) нам стало известно, что полк убывает на запад. На фронт, ни на фронт, не знали. Но на запад. Погрузили нас в вагоны (товарные), был холодный, сырой майский день 1944 года. Долго торчали на станции. Бегали какие то командиры считали, пересчитывали вагоны, людей. Приближалась ночь, а мы стояли. Провожали нас (меня, Ваню Кулькина) девчата. Меня - Валя Николаенко, его -- Васса Кокшарова (в альбоме есть их снимок). Девчата страшно замерзли и ушли, не дождавшись нашего отправления, что бы помахать платочками.
   И так в начале мая 1944 года я попрощался с Северным Казахстаном, городом Петропавловском, лагерем Борки, быстрою речкою Ишим (притоком Иртыша), бескрайней приишимской степью и с девчонками, с которыми была какая то нежная любовь: Нина Кузяева, Марина Щавинская (медсестра, эвакуированные из Новограда Волынского, землячка), и Валя Николаенко (или Николенко, забыл уже). Кстати, о любви с упомянутыми девушками: было мне тогда 20-21 год, девчата почти мои ровесницы. Любовь была строгая и больше на расстоянии. Природа человека давала себя знать несмотря на трудные времена, но о (как теперь принято говорить во всеуслышанье) сексе и думать было нечего. С этим в дни моей молодости было очень строго. Очень редко какая либо девушка могла позволить себе отдаться парню, потерять голову. О каких то противозачаточных средствах и речи не было да и мы (и девчата, и хлопцы) были очень не грамотны в этих вопросах, не то что теперь. Так что любовь была платоническая, а если девушка позволяла себя целовать и дотрагиваться груди -- это уже считалось вершиной возможного. Но может были и другие, опытные в этом деле, мне может быть не везло? А если и везло, то очень редко.
   Итак поезд наш шел на запад, на фронт. Помню, что кормили нас на ж.д. пунктах питания, станциях Курган, Пермь, Ярославль, Москва, Вязьма. Большую часть пути питались сухим пайком. По пути отрабатывали действия по воздушной тревоге. На 6 сутки прибыли на какую то станцию под Москвой (а может и Москва товарная? Жена одного офицера -- москвича подходила к нашему эшелону). Стояли почти день. Ночью тронулись на запад, утром прибыли на станцию Семлево. Поступила команда: выгружаться!
   Станции ни какой не было, стоя товарный вагон. На фанере надпись "ст. Семлево". Построились. Пешком в расположение полка шагом марш! Лес, болота, дорога, мощеная бревнами. Шли километров 10. перед входом в лагерь встретили нас "квартирьеры" объяснили какому батальону куда идти.
   Расположились: солдаты в огромных шалашах, офицеры в палатках и шалашах меньшего размера. Маскировка, никаких костров ночью, днем находиться в лесу, на поляны не выходить. Весь полк размещался в лесу: шалаши, землянки, штаб полка, склады, лазарет, даже гауптвахта в землянке. Прифронтовая полоса. Разбитые и сожженные смоленские села. Одни печи. Люди жили в погребах, в лачугах. Голодные, оборванные, запуганные люди - "смоляки", как мы их называли.
   Штаб бригады был в Вязьме, наш 37 полк в Семлево, 38 арт. Полк в Дрогобуже, где то недалеко был 49 и другие запасные подразделения 3 ЗСБ. Мы входили в состав Белорусского Военного округа, только что реорганизованного из Белорусско -- Литовского. На обустройство дали нам 3 суток. Расположились, помылись в бане (Рядом протекала речушка Осьма, впадала то ли в реку Вязьму, то ли в Днепр. Холодную реку брали с реки, горячая грелась в котлах на берегу речки. Горячую воду раздавал солдат черпаком, а холодную брали в ручье. Такова была баня. Но потом прислали полевую баню -- душевую.). Начались занятия. Мне приказали сдать взвод лейтенанту Никулину. Сдал. Находился в резерве. Неожиданно пришел приказ: сдать зачетные стрельбы и сформировать маршевые роты. Мой приемник стрелял плохо. Возвратили меня из резерва, приказали представлять взвод. Я выполнил упражнения на 5, взвод стрелял хорошо. Получил благодарность в приказе. Взвод отправили на фронт, я опять в резерв. Штаб бригады проверял соседний 44 полк по стрельбе. Полк получил оценку 2. приказом командира бригады лучших инструкторов 37 ЗСП бросили на прорыв. Дали неделю сроку. Стали мы: М. Здовбицкий, Я, лейтенант Ковалев (рыжий) "натаскивать" солдат стрелять из пулемета "Максим".
   Через неделю -- поверка. Солдаты стреляли хорошо. (Этот полк был укомплектован офицерами, что служили в Иране, а солдаты местные "смоляки" и белорусы. Нам инструкторам по 300 рублей премии (буханка хлеба 100 рублей) меня, к тому же представить к досрочному присвоению звания лейтенант, я был младшим лейтенантом и уже проходил срок).
   Только отправили маршевиков, получили новое пополнение: поляки. Это были хлопцы из Литвы, и западной Белоруссии. Получили роту поляков. Я, Миша Здовбицкий, М. Клименко по взводу. Начали обучать в качестве иностранных инструкторов. Поляки есть -- Поляки. Люди, как и мы, но настроения разные. Много "Аковцев", учились охотно, любили стрелять, рыть окопы -- не очень. Пели песни, играли в волейбол, рассказывали про жизнь в оккупации. Ко мне относились очень хорошо, уважали, слушались. Это я ощущал на себе. Как мог говорил по - польски. Смеялись с моего польского, но уважали. Один мужчина (ему уже было лет за 30) к сожалению фамилию забыл, просто симпатизировал мне, охотно беседовал, рассказывал о тяжкой жизни в оккупации. Но должен отметить, но все же нам, советским офицерам, основная часть поляков относилась натянуто. Все таки и мы были не только освободители, но и новые поработители Польши. Значительная часть поляков была настроена не на наш лад. Долго работать с поляками мне не пришлось, где то месяца полтора. Прибыло в штаб полка положение об участии в окружной военно -- спортивной спартакиаде. Зам. Ком. Полка майор Калашник вспомнил про мои успехи в соревновании взводов еще будучи в Петропавловске и включил меня в команду по офицерскому многоборью. По моему это было: фехтование на штыках (эластичные штыки), стрельба из личного оружия, плавание вольным стилем, плавание в обмундировании с винтовеой (эстафета) и гимнастика. По всем этим видам я занял призовые места. В окружной газете "За родину" упоминали и моё имя. А я опять же был поощрён командованием бригады. Окружные соревнования проходили в Калужской области, ст. Песочная. Почему там, не знаю. Но вернулся я в полк с репутацией лучшего офицера-спортсмена полка.
   А ведь шла война. Помню как вздрагивала земля и пылало небо в одну из летних ночей, как гудели самолёты и гремели разрывы бомб. Днём узнали: освобождён Витебск. В лесах вокруг Семлёво солдаты находили и складывали в кучи артиллерийские снаряды, мины, другое военное снаряжение. В ротах появилось немало чехо - словатских винтовок "Маузер", мин 81 мм. Калибра к миномётам, немецкие котелки, фляги, фонари, армейские ножи и даже пистолеты. Близость фронта давала себя знать.
   С офицеров полка (в один день) срочно была сформирована, вооружена и привлечена для поимки немецкого десанта группа вместе с прибывшими из Москвы офицерами войск гос. безопасности. Этот десант -- были обученные в немецкой школе наши красноармейцы, попавшие к немцам в плен русские парни. Они и сами решили сдаться в наши руки, не сопротивлялись, сами же и сообщили командованию красной армии о месте их высадки и почти что вместе расположения нашей бригады. В первой цепи на окружение места высадки шли офицеры и сержанты нашего полка, за нами на удалении 80-100 метров офицеры НКВД, КГБ.
   В наш полк под видом врача, капитана мед. службы была заброшена женщина, прошедшая подготовку у немцев. На первом же допросе она рассказала всё.
   Были случаи, когда солдаты и офицеры подрывались на оставленных немцами минах (а может быть и на наших?) не разминированных сапёрами. Во время пребывания в полку помню знаменательную дату: день высадки англо-американцев во Франции, день открытия второго фронта. Это было 6-го июля 1944 года. У нас был небольшой митинг, читали сообщение ТАСС. Была попытка даже по этому поводу устроить танцы... но ком. Полка на разрешил. (Жаль а я уже пригласил было Фросю, прачку из полкового ОВС).
   Запомнилось мне и одно личное Ч.П. Просыпаюсь однажды утром и обнаруживаю: нет часов (были у меня карманные, кировские подарок Пети Нестерова, моего солдата, пулемётчика, нет финского ножа -- подарок сержанта Доркина мастер на все руки) и 400 рублей денег, офицерской получки. Ночью по палаткам шлялись солдаты и воровали у офицеров и у кого придётся. Особенно маршевики. Через два дня поймал вора. Молодой солдат из маршевой роты. Часы и деньги вернул, а нож так и пропал. Что ещё запомнилось? Да, вспомнил. Дело шло к победе и несмотря на это, на станции выставляли наряд по перехвату дезертиров, самовольщиков.
   Начальник такого наряда (заградотряда) ходил от нашего батальона Миша Здовбiцький. Выдавалось ему удостоверение на право проверки документов в поездах на участке станции Семлево -- станции Издешково. Этот же Миша Здовбiцький был назначен начальником караула по охране обороне прод. складов округа на ст. Вязьма товарная. По окончена поезд я пешком охраны я был послан снять караул. Не помню по какой причине, но надо было срочно идти. Транспорта -- никакого. Что бы попасть на поезд я пешком до станции. А уже темнело. Дорожками, тропками в прифронтовом лесу. Успел, слава богу. Караул охранял продовольственные склады. Хлопцам пришлась по душе такая служба. За две недели на американской тушенке морды понаели -- во! Тут и я познакомился с "американской помощью": тушенка, колбаса в банках, сосиски в смальце и т.д. Но пришлось снимать караул и отправляться в полк.
   В полку меня ожидала очередная неожиданность. Пришла в штаб полка разнарядка на учебу в Москву на военный факультет института физкультуры. Полностью он назывался так: Краснознаменный и Ордена Красного Знамени военный факультет имени В.И. Ленина Государственного центрального института физкультуры и спорта имени И.В. Сталина. Во!!!
   На Факультете готовили физруков для армии: начальников физподготовки полков, дивизий, преподавателей для военных училищ, академий. Одним словом Физруков.
   Мою кандидатуру предложил начальник физ. Полка Михаил Львович Двоскин (или Двозкин уже не помню). Ему я обязан своей "карьерой". Может быть она была бы лучше, может и хуже, но по его рекомендации меня направили на учебу в Москву. Все таки в полку я был лучшим спортсменом. Нигде я не учился, ни в каких секциях не занимался. Плавал летом в речке, бегал босым, играл в футбол, в "белых и красных". Ходил на рыбалку, по грибы километров по 7 -- 10, отжимался от пола по 30 -- 40 раз, на турнике делал "склепку", подъем на спину, подъем верхом и зацепом, крутился на кольцах и на брусьях, падал, ударялся и т.д.
   В полку все это пригодилось. Даже в нашем бедном Харьковском пехотном училище я не помню, что бы были занятия по физподготовке: немного топографии, мат часть оружия, тактика ("по-пластунски вперед" ориентир один, дерево видишь?)
   Что то там еще, уже и не помню, но гоняли до седьмого пота, просто так. Всю физподготовку постиг, обучая солдат особенно приемам рукопашного боя. Вот я и выдвинулся в число лучших спортсменов полка.
   Собрал необходимые документы. Получил напутствие Михаила Львовича Двоскина (он еврей, добрая душа из Бобруйска. На всю жизнь сохраню о нем добрую память), выдали мне предписание, запечатали личное дело и я убыл в штаб округа в город Минск.
   Легко сказать: убыл в г. Минск. А убывать в то время было очень не просто. Минск был освобожден в июне 1944 года, а убывал я в штаб округа в начале сентября. Город в руинах. К чести наших железнодорожников через короткий срок уже ходил поезд "Москва -- Минск".
   Собрав часть своих нехитрых пожитков я тронулся на станцию Семлево. На станции встретился с моим комбатом капитаном Коберманом Алексеем Александровичем. Он одобрил мое решение попробовать поступить в это высшее учебное заведение. Я не был уверен, что меня примут, что сдам там какие то экзамены, а он мне сказал: "Езжай Ленька, сдашь -- поступишь, а не сдашь, вернешься в полк. Фронт от тебя никуда не денется, успеешь, но сейчас, когда дело идет к завершению войны, к победе и спешить туда, чтоб сложить там голову и вернуться калекой, когда есть возможность избежать этого, это может быть не патриотично, но более благоразумно. Езжай хоть в Москву увидишь. А с полка в любой день можешь загреметь на передовую."
   Послушал я совета, (да и сам я так думал: хоть Москву увижу) и поехал. "Загреметь на фронт, на передовую летом 1944 года имея неполных 21 год от рождения... Перспектива не привлекательная." на фронт не на свадьбу, но все же я написал рапорт.
   Вот когда я сдал свой взвод Никулину, (он уже побывал на фронте, ранен, а после госпиталя направлен в наш полк) я почувствовал себя немного обиженным: "Как это так, это мне приказано сдать взвод и перейти в резерв?" В резерве мы просто бездельничали. Один раз собрались навестить райцентр Семлево, что был от нас километров 5-6. Человек нас было 3 или 4, уже не помню. Надрали до блеска свои кирзовые сапоги, подшили свежие подворотнички и по лесной дороге в Семлево. Прошли так, весело болтая, километра 2 или 3, как навстречу к нам едет в бричке (была у него любимая бричка - не бричка, и бригадной ее не назовешь, бричка в которую впряжена одна лошадь) грозный наш командир полка подполковник Марков. Мы замерли на месте, ведь, по существу, мы были в самовольной отлучке! Отругал он нас и приказал: "В расположение полка бегом марш!" и мы побежали.
   Что то и стыдное, и обидное, но на другой день я подал рапорт командиру полка: прошу отправить на фронт. Прошло два дня и комбат возвращает мне мой рапорт, а на нем, на - искосок резолюция командира полка: "Когда надо будет отправим" подполковник Марков 25.07.44
   А любимой фразой комиссара полка на подобные рапорта была: "Партия считает, что ты нужнее здесь. Ты думаешь, что я не хочу на фронт?"
   Но так они поступали только по отношению к тем офицерам, которых не хотели отпускать, а от недисциплинированных или строптивых избавлялись мигом: На фронт и всё. Но однажды, уже после этого случая, пришла очевидно и моя очередь, но снова мне "не повезло".
   Почти два года прослужил я в Северном Казахстане где жаркое, сухое лето и холодная зима, а тут в преддверьи Белоруссии болото, сырость и заболоченность и заболел я малярией. Меня то трясло от холода, тот кидало в жар. Метался я на нарах в землянке, бросали на меня одеяло и шинели и в это время прибежал посыльный со штаба полка. "Младший лейтенант Собипан вызывается в штаб полка, на пункт формирования маршевой роты!"
   А младший лейтенант лежит в бреду и как раз был при этом полковой врач. "Передайте в штаб, что у Собипана температура +40, болен он на малярию!" Посыльный ушёл, а я в очередной раз остался в полку. Лечился от малярии акрехином. Горьким, прегорьким лекарством. Сам я сал от него жёлтым. Но вылечился. Выздоровел и даже попал, как уже писал в число лучших спортсменов полка. И вот еду в Минск, в штаб Белорусского военного округа за направлением в Москву. Перед самым отъездом напутствовал меня майор Копылов, комиссар полка. "Всякое дело, которому собираешься посвятить себя, надо любить" Что верно, то верно. Но мне было 20 лет, кровь играла в моём теле. А кроме передовой и Москвы выбора не было и я выбрал Москву. Но вначале я прибыл в штаб округа, в Минск, имея с собою личное дело (запечатанное пятью печатями) предписание, вещевой и продовольственный аттестаты и расчётную книжку. Часть пожитков оставил в полку. В Минске, в отделе кадров Округа, меня встретил молодцеватый, средних лет, стройный, подтянутый старший лейтенант (как я потом узнал его Фамилию) Павлович. Он сам служил в Москве, преподавал на нашем факультете строевую подготовку, уставы и тактику и др. военные дисциплины. Он посмотрел моё личное дело кратко побеседовал и предложил мне идти на вокзал и ехать в Москву, т.к. он уже закончил отбор кандидатов. Я был последним.
   И снова мне повезло. Прибудь я на 20-30 минут позже не застал бы я Павловича и поехал бы обратно, в полк, а оттуда -- одна дорога- на фронт.
   Иногда в кино показывают посадку в вагоны поезда в период Гражданской войны. Примерно такая была посадка в поезд "Минск-Москва", но всё же сел, вернее влез в вагон и поехал в Москву.
   В Москву, на Белорусский вокзал поезд прибыл рано, где-то часов в 5 или чуть позже. Станция метро "Белорусский вокзал" была ещё на заперти. Тогда станции метрополитена работали не круглосуточно. Перед скопилось много людей. Тут я разыскал своего сопровождавшего, представителя из Москвы ст. лейтенанта Павловича. Стояли в толпе, курили, а людей всё прибывало. И я поинтересовался: "А что, это метро всех сразу заберёт?" Я не имел понятия что такое метро.
   Москвич посмотрел на меня снизу вверх и спросил: "Ты что ж на метро не ездил?" На что я ответил: " Да я вообще в городе не жил и не был, я даже в трамваях не ездил". Тогда он сказала, что бы я не отставал от него и не терял его из виду. Что я добросовестно сделал. Доехали до остановки "Курский вокзал" а там старший лейтенант через железнодорожные пути, провёл меня на улицу Казакова ( бывшая Гороховская) 18, где в здании бывшего пансиона благородных девиц размещался Московский институт физкультуры и при нём военный факультет. Сдал документы, получил место-койку в общежитии, на довольствие стал только со следующего дня.
   А кушать хотелось очень-очень!
   Дальнейшее моё повествование хочу начать словами А.С. Пушкина.
   "Не стая воронов слеталась
   на груды тлеющих костей,...
   Канал смесь одежд и лиц
   Племён, наречий состояний!
   Из хат, из келий, из темниц
   Они стеклись для стяжаний!
   (Братья разбойники)
   1944 год, конец августа -- сентябрь, Москва, ул. Казакова (бывшая Гороховская ) N18 институт физкультуры имени Сталина. Недалеко от Курского вокзала, от Садового кольца, от ул. Земляной вол. Запомнил потому что много ходил пешком, изучал этот район Москвы. Институт располагал в тихом уголке, в здании бывшего московского пансиона благородных девиц. Здание выстроенного по проекту знаменитого архитектора Казакова. На его честь и улица Гороховская была переименована на ул. Казакова. Красивый комплекс зданий в два этажа, соединённых коридорами арочными проходами, залами, аудиториями и классами. Правда, к основному зданию уже успели прилепить четырёхэтажный пристрой-коробку, где и размещался наш факультет.
   Так к чему ж здесь строки из поэмы А.С. Пушкина? А к тому, что сюда и в самом деле слетелись со всех концов Союза и со всех фронтов войны хлопцы, желающие не столько посвятить себя физкультуре в войсках, сколько вырваться в Москву и укрыться здесь от войны, обосноваться, обеспечить своё будущее. Поэтому весь этот конгломерат, который разместился в карантине, представил собою смесь одежд, лиц и т.д. Были, например, ярые картёжники, шулеры (один предложил мне за 25 рублей медаль "За оборону Москвы") был даже гипнотизёр, были и маститые спортсмены были, как и я, "зелёные" не знавшие в спорте ни-ни. Всем, почти всем, хотелось погулять в Москве. Особенно тем, кто вырвался с фронта. Но надо отдать должное руководству факультета, оно быстро отсеивало таких кандидатов в слушатели. В карантине я пробыл очень мало: субботу и воскресенье. В понедельник начался экзамен и приём.
   Уставы Вооружённых сил, физика (почему-то?) диктант ну и, конечно, физподготовка. На плаванье возили в Люблино. Я показал 3-й разряд. Некоторые вообще не умели плавать. Это сыграло решающий фактор в моём зачислении в слушатели факультета чему я очень обрадовался так как перспектива вернуться в штаб Белорусского Военного округа для направления на фронт не очень меня устраивала. И я остался в Москве. После этого, я не раз возвращался в мыслях к сентябрю 1944 года:
   -Может зря я остановил свой выбор на этом факультете?
   Может надо было не оставаться . Для этого достаточно было сказать: не желаю, на мандатной комиссии и меня тут же отчислили и отправили бы в действующую армию. Может, получив назначение на фронт, я бы отличился в бою, получил бы орден а то и стал бы Героем Советского Союза? (к своему стыду, признаюсь что меня не раз посещала и такая мысль). Но могло случиться так, что я отдал бы богу душу и не доехав до фронта. Всё могло быть. Но я знал, что назад в полк у меня возврата не было. И хотя шли бои уже на территории Союза: освобождались Румынии, Закарпатье, шло освобождение Польши, Прибалтики, меня не покидала мысль -- я ещё успею. Вот только попробую, посмотрю как тут в Москве. Если учиться не смогу, крутить душой не стану. Попрошусь на фронт. В общем -- ещё немножко, ещё чуть-чуть побуду на воле.
   Подружился я там, в Москве (в комнате койки стояли рядом) рядом сс пареньком. Прибыл он со 2-го Белорусского фронта. Как то разговорились а он и говорит: "Знаешь как не хочется возвращаться в тот ад, хотя мы и наступаем? Я тут отоспался в нормальной постели да от вшей избавился, ноги от сапог отдохнули". И так это на меня повлияло, что подаёт твоя доля -- судьба.
   К стати, фамилию того паренька запомнил. В списках он значился как Жилковский Владислав он, помню мне сказал: "Никакой я не Желковский, я Жолкэвски, надеюсь как и ты никакой ты не Собипан а Собепан, как и я -- поляк! Потому я тебе доверяюсь". Не зачислили Влада слушателем. Может ещё потому, что не прошёл через сито спец. отдела. Был такой в каждой войсковой части. Назывался "смерш" - а как расшифровывался не знаю. По -моему -смерть шпионам. Под чистку попал и я. Помню как -то утром прибежал в комнату, где мы жили инструктор полит. отдела и называет фамилии 7 или 10, не помню точно, зайти вам в такую-то комнату. Назвал и меня. Зашли, сели по одному за стол. Зашёл цер, в звании капитан. Представился: "Капитан Шимарский" (Память сберегла эту дурную фамилию!) Раздал всем по листку (стандартному) бумаги и сказал: пишите автобиографию, подробно и про родственников подробно. На написание автобиографии у меня уже отложился в голове стандарт и я как всегда начал: Я- Собiпан Леонiд Васильевич, родился 22 сентября (хотя, по уточнённым данным 21-го) 1923 года в Коростышеве.... Родители -- такие-то В частности отец красный партизан, член ВКП(б)У, партийный работник, депутат рай. совета и т.д. Я не врал потому что так оно и было. Правда, я не указывал, что в 1938 году отец был (незаслуженно как мы считали) снят с должности 2-го секретаря райкома партии и был на грани репрессии, пережили все мы эту, почти для всей семьи, трагедию. Не помню как я дальше трактовал свою биографию, но они (КГБисты) очевидно сопоставляли тексты и ловили на несовпадении фактов, раскручивали, допытывались и "вылавливали врагов народа". Прошёл я в Москве эту чистку, но некоторые ребята не прошли и я их больше не видел. Такую же проверку проходил и по прибытии в Оренбург по окончании учёбы на Военном факультете в 1947 году, но это я уже забежал далеко вперёд.
   Москва, осень 1944 год. война в разгаре. Наши войска успешно продвигаются на Запад. Всё чаще Москва салютует победителям и (мы выходим во двор института любоваться салютами или смотрим с балконов общежитий.
   За лето 1944 года были освобождены Белоруссия, Молдавия (Ясско-Кишенёвская операция) завершением Львовско-Сандомирской операции завершилось освобождение Украины. Наши войска вышли к Болгарии, Югославии, продвигались в Прибалтике. Чувствовалось приближение конца войны. Позади экзамены и испытания, мандатная комиссия и приказ о зачислении. Как только я узнал, что меня зачислили на 1 курс в первую (самую спортивную) группу, я обратился с просьбой к начальнику факультета чтобы мне разрешили съездить в расположение части (своего 37 ЗСП) окончательно с ним рассчитаться и забрать кой-какие личные вещи. Просьбу мою удовлетворили, дали трое суток и я съездил в полк. Билетов на поезд не было и я "зайцем" обернулся туда и обратно. В полку получил положенную мне премию 300 рублей (буханка хлеба) в штабе взял вещевой аттестат, выписку из приказа командира бригады о представлении меня к досрочному присвоению звания "лейтенант" ещё какие-то там личные вещи. Из знакомых и друзей никого уже фактически не знал. Полк уже начал перемещаться под Витебск. Попрощался я со своим 37-м запасным стрелковым полком, 3-й запасной стрелковой бригады (Белорусского Военного округа) где я прослужил командиром пулемётного взвода ровно 2 года и уехал в Москву.
   На этом вся моя причастность к войне окончилась. Я оказался в тылу, в Москве. Хоть тоже был в тылу, но в прифронтовой полосе, в любое время дня и ночи мог быть отправлен на передовую, а теперь судьба моя распорядилась по другому. Я стал слушателем Краснознамённого военного факультета им. Ленина ГЦОЛИФК им. Сталина. Было это в октябре 1944 года.
   Всё для меня, жителя захолустного города Коростышева, в Москве было ново и необычно. Кончились и землянки, и палатки, и обеды с котелка. Трудно жилось и москвичам и наши порции в столовке были мизерные, но жизнь (а молодость в жизни, какая б она не была) хоть и не лёгкая но чудесно-прекрасная. Благодарю тебя, Боже за ту жизнь которую ты мне подарил на 22-м году моего существования на этом свете. Тысячу раз благодарю и теперь, с высоты моего возраста и пройденного жизненного пути, смело заявляю: Да, это были самые счастливые годы моей жизни.
   Москва военная. Конечно были свои трудности. Но я старался, в меру своего интелекта, моего развития, брать всё что можно из её сокровищниц. Боьлшой театр: "Евгений Онегин", "Пиковая дама", "Кармен", "Лебединное озеро", "Сивильский цирюльник", "Риголетто", концерты с участием И. Козловского, Соломона, Хромченко, Краснознамённый ансамбль песни и пляски под руководством ещё А.В. Александрова, джаз Л. Утёсова с участием Эдит, цирк с участием Карандаша-Румянцева, Жаров и Целиковская, А. Тарасов и Масальский. Но началось моё знакомство с артистами высокого класса с А. Вертинского. Я был на его концерте в актовом зале Московского института геодезии. Потом было знакомство с Третьяковской галереей, Музеем революции и другими достопримечательностями г. Москвы. МХАТ, театры Советской Армии, оперетты, сатиры, театр Транспорта, в чсатности тут я смотрел "Коварство и любовь", "Шиллера", а так же "Шельменко денщик".
   Футбол (целую серию матчей) и первые послевоенные международные матчи "ЦДКА -- Партизан" (Югославия с Златко Чайковским и Шоштаричем). На ринге Н. Королёва и Андро Новосандрова, Н. Королёва и Юрченко, Щербакова и В. Никитана, Евгения Огуренкова, А. Грейнеро, Сегаловича.
   Лучших фехтовальщиков И. Климова, Мордовина, незабвенного и любимого учителя моего Влодзимежа Вышпольского у которого я не только учился, но и пришлось скрестить клинки в соревнованиях на лично-командном первенстве Москвы. Я кроме фехтования и бокса (здесь давал мне уроки А.В. Градополов -- чудесный человек и тоже дорогой для моего сердца, человек высочайшей культуры) я занимался ещё и плаваньем. На тренировки надо было ходить в единственный тогда в Москве плавательный бассейн завода им. Сталина. Здесь явидел тогдашних звёзд Байченка и Мекова (басисты) но здесь же я видел и общался (слишком громко сказано!) и с Капиталиной Василльевой, впоследствии женой Василия Сталина. Надо бы как-то всё по порядку, но я поддался волне воспоминаний и всё описал кое-как, боясь что-то упустить и, по -моему, всё же упустил многое. Но как -- нибудь ввернусь к этому ещё раз. Но пока не забыл запишу фамилии учителей, которые стоят, собы хранить о них память. Профессор Чиркин преподавал у нас физиологию. Историю военного искусства - подполковник Бондарев. Немецкий язык -- Александра Величко. Политэкономию -- подполковник Голубничий. Методику физкультуры - Самоуков и Сухоцкий. Фехтование -- полковник Мордвин, бокс -- К.В. Градополов. Легкую атлетику и лыжную подготовку Калашников, Антушев, военную подготовку полковник Турыгин, полковник Невскрытый, полковник Потапович (служил в Войске Польском. Командовал 10 полком пехоты). Начальником факультета был полковник Соколов, начальник учебной части полковник Нечаев, зам.полит.- полковник Киселёв.
   С 1 октября 1944 года начался I семестр учёбы на первом курсе Военного факультета инфизкульт им. Сталина.
   До 1 октября зачисление на учёбу слушатели даром хлеб не ели. Работали где попало. В частности запомнилась разгрузка барж с лесом в речном порту Москва реки. Выгружали сосновые брёвна, относили и складировали. У меня, после "купания" в Люблино, на плече правой руки вскочил фурункул, а на разгрузке баржи концом бревна угодили мне по плечу и разбили тот фурункул. Получил освобождение на 3 дня, но поставили дневальным на этаже, "сачковать" не дали!
   С 1 октября начались регулярные (и в субботу) занятия: Лекции, семинары, практические занятия. Жили мы на казарменном положении. Ведь ещё шла война. Октябрь 1944 года.
   Часто звучали салюты на честь фронтов и отдельных войсковых соединений за освобождение городов. Советские войска освобождали Восточную Европу. Поступал на учебу на военный факультет, я был неуверен что поступлю, думал хоть в Москве побуду. Но судьба и здесь улыбнулась мне -- поступил, стал учиться -- понравилось. Хоть и на казарменном положении, а всё таки и распорядок, и питание 3-х разовое, бельё, баня, кино, библиотека по субботам - танцы. Девчат - полно. И своих - инфизкультовских, и из других институтов по соседству: институты землеустройства и геодезии. Расслабился я совсем и забыл что надо бы и мне на фронте побывать.
   Учился прилежно. По таким предметам как основы марксизма -- ленинизма, теория физического воспитания, психология, педагогика, история военного искусства, история физкультуры, немецкий язык успевал хорошо и отлично. Практические тоже пошли хорошо: гимнастика (выполнил 3-й разряд), лыжи (2-й разряд), прыжки с трамплина, плаванье, фехтование -- пошли у меня хорошо. В свободное время ходил в библиотеку. Всего не запомнил, что я там прочитал, но помню хорошо, что Джека Лондона, Брет Гарта, А. Дюма, читал всё, что было в институтской библиотеке.
   Но особенно запомнились книги Генриха Сенкевича: "Потоп" "Огнём и мечём", "Пан Володыёвский". Из редких книг (сейчас её не найдёшь) прочитал Модовцева "Лжедмитрий" и, авторов не помню "Альберта", "Дон Жуан".
   Но особенно рад что удалось мне познакомиться с произведениями Генриха Сенкевича. Книги изданные где-то в 1913-1914 годах (ещё в царское время) В них нашёл я упоминание фамилии Себепан. Речь шла о Замойском -Себепане.
   Самый первый фильм, который я смотрел в институтском кинозале был американский фильм "Ураган". Чёрно-белый, но классный фильм. Потом уже было много фильмов и "Багдатский вор", и "Граф МотеКристо", но особенно запомнились с участием Дины Дурбин "Сестра его дворецкого"и ещё были с её участием, но запомнилась только эта кинокартина. Помню и "Серенаду солнечной долины" и "Джордж из Динки джаза" много немецких фильмов, взятых в качестве трофеев, в частности "Девушка моей мечты" с участием Марики Рок и другие. Но конечно же это не в один год. Всё это надо растянуть на три года.
   Приближался в ноябре праздник 27 годовщины ВОСР. Был торжественный вечер (с прославлением Сталина) на обед подавали нам маленькие порции красной икры (по случаю праздника!)
   Так я впервые узнал вкус кетовой икры. В военном параде не участвовал да я и не помню, был ли он в 1944 году в Москве? Но к первомайскому параду начали готовиться с 1 апреля 1945 года.
   Подъём в 5.00 и по Садовому кольцу -- строевым. Где-то в апреле отменили светомаскировку и Москва освещалась полностью.
   Помню Первомайский парад 1945 года. Красная площадь, Мавзолей, Правительство во главе со Сталиным. Состояние было такое, что не описать: восторг, счастье, радость. Сам себя уже не чувствовал, крик "Ура-а!" сам вырывался из горла, а строевым шагом как автомат и голову на право, а там ведь сам товарищ Сталин и вот он смотрит на тебя и ты встречаешься с его взглядом! О боже, какое это было счастье! И что теперь мы знаем об этом изверге и его приспешниках! Какой обман целых народов и поколений людей.
   Но, тогда это выдавалось за счастье. Помню я тут же написал домой: "Мамочка, я видел Сталина, живого и он на меня посмотрел"!
   Отмена светомаскировки, снятие "ежей" и заграждений на окраинах Москвы, отмена карточек (лимитных) все эти мероприятия народ принимал как благо, чувствовал скорый конец войны.
   Ещё зимой, 1944 года заезжал ко мне Максим, будучи в какой-то командировке. Тут же в Москве на курсах при Военно-политической академии учился его брат Иван. Зашли они ко мне. Была очень радостная встреча. Максим ехал обратно, на фронт и должен был домой заехать. Провожали мы его с Иваном. Зашли в привокзальный ресторан. Максим, царство ему небесное, дорвался до водки, перепил, свалился с ног, прозевал поезд и т.д. Не мог не отметить этого факта. Меня отпускали по увольнительной, я долго не мог с ними быть, возвратился я до вечерней проверки а там, на вокзале пьяного Максима ещё и обокрали.
   Вот такая була встреча через пять лет. Какая бы ни была Москва большой, но за своё пребывание в Москве мне выпало неожиданно встретить и земляков, и сослуживцев.
   Помню, ещё в 1944, осенью в р-не Курского вокзала встретил я Алешу Кучика. Его же и Серёжу Дмитрука я в 1940 году провожал с Коростышева в Бакинское пехотное училище. От него я и узнал, что Серёжа (другой мой сосед) погиб в 1941 году. Неожиданно, в городе встретил и сослуживца по 37 полку и девушку, с которой мой друг Ваня Кулькин встречался в Петропавловске, тоже встретил. Встретил Тамару Попову, с которой учился в восьмом классе в Коростышеве. По окончании первого семестра получил отпуск (за свой счёт и поехал домой. Приехал в разбитый Киев, а потом на каком-то дополнительном автобусе 4 часа (100 км) добирались до Коростышева. Было это в конце февраля. То что хата наша сгорела и батька добыл другую, около шоссе я уже знал. Приехал в Коростышев с чемоданом фанерным иду домой. Встретил соученицу Лену Евтухову и она провела меня до моей новой хаты, а тут и Маруся бежала на обед. Работала в военкомате и меня встретила. Дома встретила меня моя родная мамочка и с радостью, и со слезами. Нагрела воды, помыла до пояса. А тут и сестры: Зина, Тося пришли. Тамилочка тоже. Все собрались. Стали говорить, расспрашивать. Ведь не виделись очень долго, 3 года! Батька не было. Он был направлен в ЦК КП(б)У в Черновицкую область восстанавливать райком партии. Мамочка всё хлопотала у печки, варила картошку, вареники что-то там ещё. Я принёс прод паёк. В доме по-моему, ещё была тётя Катя и её сын Володя. Эдик уже погиб. Валодя -- дорогой мой двоюродный братик, учился в 9-классе, вместе со своей мамой и братом Эдуардом пережили оккупацию. Выгоняли их из общественных квартир (своей у них никогда не было), ну а тут, когда и наша хата сгорела, а отец в 1944 г. вернулся и купил у горсовета бесхозную, брошенную сотрудничавшими с немцами, тётя Катя (мамина родная сестра) помогала отцу приводить эту хату в порядок. Сразу надо сказать, что хотя хата эта была никудышняя: огромная печь и "грубка" пожирали дров, но никакого тепла не давали. Деревянные стены пожирал шашель, сарай тоже был старый. Даже нужника не было. За этой хатой стояла недостроенная хата соседей Янишевских и кончался город. Так что новоприобретенная хата была на самой окраине Коростышева по дороге на Житомир. Когда возвратилась после эвакуации вся наша семья (кроме меня) Мама, Мария с Тамилой, Зина и Тося, то в хате уже стало тесно и тёте Кате с Володей пришлось выбираться, искать жильё. А в это время после войны было не легко. В 1946 году Володя по окончании 9-классов поступил в военно-артиллерийское училище. Тётя катя осталось одна и осталась одна и нашла себе где-то угол. В феврале 1945 года по окончании 1 семестра убыл в отпуск. Это было моё первое е посещение Коростышева -моего родного города -после июля, 1941 года. Город пережил оккупацию, разорение переходил из рук, в раки, наконец в 1944 году был освобождён.
   Как я уже упоминал, папа был в командировке в Черновицкую область на восстановление районных партийных органов, Мария с Тамилочкой жили с мамой. Мария работала в райвоенкомате (Максим на фронте) и крутила с каким-то армянином, старшим лейтенантом, работником райвоенкомата. Зина работала в управлении карьера, Тося училась в школе. Всем руководила моя мамочка. На её плечах держалась семья: огород, кабанчик, несколько куриц и кошка - вот и всё хозяйство.
   Я походил по разбитому огороду, навестил место где была когда-то наша хата, поклонился пожарищу навестил школу, встретил некоторых учителей, знакомых, соседей. В семейном кругу отметили мой приезд. Потом навестил тётю Полину -- сестру мамы. Тётю Веру (сестру папы. Больную в постели. Вскоре умерла).
   Мама заказала мне хромовые сапоги в местной мастерской. Шил их мне Кость Сладкевич, двоюродный брат. Разбитый, разрушенный мой городок. Электричество было где-то до 11 часов и то только в центре. Дома освещались керосиновыми лампами. Дрова для отопления были проблемой, хлеб, картофель, сахар, мыло, керосин-всё было проблемой.
   Но люди жили надеждой на скорое окончание войны. Друзей-товарищей, даже одноклассников не встретил никого.
   Десятидневный отпуск пролетел быстро. Надо было возвращаться в Мочкву. Милая моя мамочка, добрая и заботливая, напаковала мне полный чемодан пирожками, салом (где только взяла?) и разными подарунками, дала денег на дорогу (ведь ехал я за свой счёт) и отправила меня в дорогу. Проторчав более часа на шоссе я сел в попутный грузовик и доехал до Киева. Приехал на разбитый Киевский вокзал. Полуосвещённый, шумный. Прилип к кассовому окну и не отходил до глубокой ночи. Взял билет на Московский поезд на утро следующего дня. Провёл ночь на вокзале. До Москвы добрался вовремя и на занятия не опоздал. Это были первые мои межсессионные каникулы 1944-1945 учебного года. Война шла к победному завершению. Высокой политикой я не занимался, но чувствовал, что за мною кто-то наблюдает. Потом напрямую узнал, что стукачом ко мне приставлен Иван Кунавкин (сын начальника речного порта г. Коломны). Он меня и домой к себе, в Коломну, приглашал и всё расспрашивал: "Расскажи - ка, Лёнька, как жили вы до войны?" А я и рассказал: "Хреново жили. В школу ходил босиком и в латаных штанах, хлеба не хватало. Жили на одну батькову зарплату и т.д. Хотя ж отец мой и был не последним человеком в районном руководстве, да вот, в 1938 году чуть не посадили, а за что и сам не знаю".
   Ванька на меня очевидно и донёс "Куда следует" и я всё время был под чьим -то оком, вернее "под колпаком". Но каких-то радикальных изменений со стороны руководства ко мне я не почувствовал. Пока не чувствовал, а позднее дали мне почувствовать, но об этом... потом.
   Для совершенствования военной подготовки и полевой выучки слушатели военного факультета выезжали в полевой лагерь. Лагерь размещался в подмосковной деревне, на её окраине. Ехать надо было с Ярославского вокзала до станции Подрезовка, а потом ещё километров 5 пешим маршем. Было таких два выезда: после (иногда перед) Новым годом и после первомайских праздников две недели.
   Отмаршировав на Первомайском параде на Красной площади, 3-го мая слушатели отправлялись на длв недели в лагерь.
   Немного вернусь назад. В первый наш выезд в лагерь (было это в половине декабря 1944 года) меня, не знаю почему, назначили нач.хозом лагеря. Нач.хозом! И это меня, вчерашнего школяра никогда не имевшего дела с выпиской, получением, погрузкой и разгрузкой постельных принадлежностей, посуды и продуктов на половину личного состава 1-го курса факультета? Выбрал меня себе в помощники Женя Холод, посчитав меня честным и дисциплинированным. Из-за моей, очевидно, нейтральной позиции и скромного поведения, самостоятельного мнения и невмешательства в другие дела.
   Вот тут то я чуть и не загремел т.к. все вещи были выписаны на меня, передал я их Костину без всякой расписки, ведомости, на честное слово, а когда стали сдавать, то спрашивали не с Гришки Костина, а с меня. Много вещей не хватало (одеял, наволочек, простыней, ложек, кружек и т.д.) За всё недостающее имущество взыскивалась стоимость в 12,5 красном размере! Это выливалось в растрате или в расхищении имущества в крупном размере и пахло штрафной ротой.
   Не знаю уж как мне удалось выкрутиться. Как-то свёл я концы с концами, но с моего ком. взводовского оклада всё же высчитывали несколько месяцев деньги. И тут мне был дан хороший урок брать на себя материальные ценности и отвечать за полученное.
   Новый, 1945 год я встретил в угнетённом состоянии. Но бог миловал. К этому времени я уже познакомился с девушкой из Тулы. Мы успели подружиться. Звали её Ира Ревакова. Она меня утешала, говоря: "Всё образуется, ведь не промотал же ты эти вещи. Найдутся они. Не расстраивайся". Так оно и вышло. Кончилось лишь военным дознавателем и вычитом из военного оклада.
   В апреле 1945 года с 600 (а то и с 5.00, а в генеральную репетицию и в 4.00) ежедневно тренировались к Первомайскому параду. После парада выехали в лагерь 3-го мая с утра. 9-го мая пришла радостная весть: "Победа!"
   Отметили мы этот день в колхозном клубе, вместе с колхозным активом (больше не вмещал колхозный клуб). Были деже по "100 гр"! И были тосты. Потом танцы под радиолу. До 23.40 вечера. Поверка и отбой.
   Вторая половина слушателей выезжала в лагерь с 14 мая. Вот они встретили это всенародное ликование в Москве, на Красной Площади. Мне же не повезло. Но радость была большая.
   Вскоре, где-то в конце июня, стало известно, что "отец всех народов" пожелал возродить празднование Всесоюзного Дня физкультурника и назначил день. По-моему это было в первой декаде августа.
   Но до этого, 24 июня 1945 года состоялся Парад Победы. Для участия в Параде Победы в Москву приехало много войск, от каждого фронта и других подразделений. Наш факультет в параде победы в полном составе не участвовал. Была сформирована сводная колонна гарнизона г. Москвы и туда включили от нас только ребят, которые имели не менее пяти боевых наград. Парад состоялся 24 июня. Был хмурый, дождливый, холодный день. Вечером в актовом зале института был вечер танцев. Хлопцы с орденами и медалями были на расхват. Помню, что я чувствовал себя как-то неуютно, нездоровилось и я не ходил на эти танцы. Полюбовавшись вечерним грандиозным салютом, я отправился спать.
   25 июня, в понедельник, занятия на факультете продолжались по расписанию.
   Вскоре началась подготовка к Всесоюзному Дню физкультурника. Усилили нам питание, усилили подготовку. Весь июль и часть августа в тренировках и занятиях. Музыкальное оформление нашей программы (инфизкульта) готовил Тихон Хренников, сценарий -- Окунева, Губанова, Перель и ещё кто-то.
   Выступали на Красной Площади, перед мавзолеем. На трибуне стоял И.В. Сталин, и вся его банда. Из толпы гостей он (Сталин) пригласил Эйзенхауера (генерала армии США, впоследствии президента).
   Через день все представления повторили на стадионе "Динамо". А в начале 1946 года, перед выборами Верховного Совета, выступали в театре Советской Армии. Всё очень трогательно и незабываемо. Потом я поехал на каникулы в Коростышев. Во время парада подружился с очень хорошей девушкой Тоней Молчановой из Южной Осетии, г. Сталино. Она меня провожала. Но сама уехала к родителям и больше не вернулась и не писала.
   1946 год после войны прошёл в невероятных событиях: Конгрес Православных церквей, Конференции в Москве, приезды и проводы гос. деятелей: Й. Тито, Де-Голя и других. Я продолжал свою учёбу, участвовал в соревнованиях, ходил в кино, театры, на танцы. Влюбился серьёзно по-моему в Олю Кокшарову, 1925 года рождения, свердловчанку. Втюрился по-моему по-настоящему. Но, увы! На меня она смотрела с высока. Наверное примерялась стоит-ли? Потом она уже готова была стать моей женой, но мне надо было кончать институт. Она же окончила его в 1946 году. Я подумал: "Ольга хочет выйти за меня замуж чтобы распределиться в Москве. А где жить? Мне ещё год учиться, а потом меня пошлют в войска куда-то А может это только её уловка?" Вобщем вот такая была неуверенность хотя чувство к ней было ещё долго-долго вспоминал я свою "уралочку-Олю. Но помню совет на этот счёт Рашата Акчурина, моего приятеля по факультету: "Если перед тобою стоит вопрос - жениться или не жениться, то уже не женись!" Так я и поступил. Олю распределили в Оренбург, в техникум физкультуры а я ей написал письмо, смысл которого сводился к тому, чтобы она меня не ждала, ибо у меня для семейной жизни с ней чувств не достаточно, а у её и подавно. Пусть Бог простит меня за это.
   Чудесная была учёба и жизнь в Москве. Это были самые счастливые годы жизни и я всей своей душою благодарю Бога за эти годы, которые подарила мне моя судьба. Но свё в этом мире проходит. Прошли (пролетели) и мои годы учёбы в Москве. Наступил 1947 год, последний год моей учебы.
   Начну с того, что 1947 год я встречал в компании своих сокурсников, на квартире у Ефима Тригуба, который только что получил свидетельство о браке с москвичкой. Имя её я забыл. Так что в начале поздравляли молодожёнов и проводили 1946 год, а потом встречали 1947-й. Помню что в компании был мой сокурсник Коля Бондарев, а девушка, которую пригласили для меня была Аня Малышкина, из Архангельска. Студентка нашего института, говорила она заметно "окая", как говорят северяне, а сама была белая-белая. Одним словом блондинка. Пили, пели, танцевали, крутили бутылочку, целовались. Потом добирались до общежитий института благо метро работало всю ночь. А вечер проводили в домике жены Фимы Тригуба, где-то далеко-далеко, на окраине Москвы.
   Вскоре, где-то в феврале или марте 1947 года во время сессии я сидел в пустой аудитории и готовился к экзамену. Вдруг вбегает в аудиторию молодая, стройненькая в спортивном костюме девушка идёт прямо к моему столу. Я смотрю на неё, широко раскрыв глаза, а она говорит: "Извините, я здесь позабыла мои конспекты." Я пошарил рукою ящике стола и вытащил от туда какие-то тетради и длинные "гармошки"шпаргалок. Не помню уж по какому предмету ноя всё это собрал, подал девушке, а она взяв свои "конспекты", покраснела и скорее побежала из аудитории, бросив через плечо "Спасибо". Это была Надя Каменева как уже потом я узнал её имя и фамилию. Не помню, чтобы тогда между нами пробежала какая-то искра взаимного расположения или симпатии. Просто эпизод. Первую сессию 1946-1948 уч. года я сдал успешно, кроме зачёта по немецкому языку. "Немка" наша психанула на нас и пришлось мне сдавать повторно. Поэтому в этот год я домой не ездил. Остался в Москве. Зато все 10 дней каникул посвятил музеям, театрам и другим достопримечательностям Москвы, как бы предчувствуя скорое расставание со столицей СССР.
   Посетил Третьяковскую галерею, слушал концерт Л. Утёсова и его дочь Эдит, был в цирке на цветном бульваре, смотрел "Овцы и волки" с Игорем Ильинским. В большом слушал "Кармен", пела Златогорова. В Колонном зале Дома Союзов смотрел театрализованное представление "Сон в летнюю ночь" Шекспира где текст от автора читал В.И. Качалов.
   В театре старины смотрел спектакль с участием Хенкина, (В Большом- "Евгения Онегина" с Норцовым) "Мадам Бовари" с участием Алисы Конен и артиста Хмельницкого в их особом театре (название выскочило из головы... сцена в 2 этажа и смотрится одновременно)
   На площади Революции как мировая новинка появился кинотеатр -стереокино. Там смотрел "Робинзон Крузо" с участием Любимова и Кадочникова. Целый ряд премьер фильмов и спектаклей в том числе "Воздушный тихоход", "Глинка", "Сердца четырех", "Первая перчатка" где на главную роль пробовался мой сокурсник и коллега Вася Юрчик, но снялся Переверзев.
   Знакомство с Е. Огуренковым, Я. Куценко, К.В. Градопаловым -- всё это во время моей учёбы в Москве. Слава и спасибо тебе Москва! Как много ты дала мне, но ещё много-много я не взял, хотя мог и должен был. Потом уже, когда мне стукнуло за 60, перефразировал стишок Кайсына Кулиева и читал его своим коллегам:
   "Каким я мотом был, каким глупцом
   Бывало дни не знал куда девать.
   Как грустно сознавать перед концом
   Что эти дни уж не воротишь вспять..."
   Всё таки были и такие дни у меня, просто промотанные. Об одном жалею. За три года моего пребывания в Москве я ни разу не посетил мавзолея Ленина. Меня туда почемуто не влекло, не не кривя душой, признаюсь честно.
   С 1947 года в военных парадах наш ифакультет не участвовал, мы вместе с институтом ходили в колоннах на демонстрацию. В частности на Первомайскую. Но вот приближался наш кровный праздник- "День физкультурника". Началась к нему подготовка. Институт демонстрировал какие-то сцены с фехтованием но апогеем выступления был портрет И. Сталина, сложенный из сотен квадратиков и во время прохождения мимо трибуны по сигналу, каждый участник поднимал свой квадратик над головой, смыкал его в соединении и таким образом получалось изображение "вождя народов"!
   По замыслу режиссера...- "публика должна была визжать и плакать". Может быть так и было, этого мне не суждено было увидеть и услышать. Из числа участников этого гранд-шоу меня (и ещё некоторых, не помню кого, на младшем курсе был Тищенко. Его отца "раскуркулили". Это потом мы уже поняв, что нас убрали, рассуждали и догадывались. Но меня за что? Очевидно за мой язык) Одним словом -- убрали. Не доверили наверное вообразив, что во время этого спектакля вдруг пришла бы мне мысль в голову не поднять мой квадратик - составную часть лица "вождя народов" И был бы вождь с дыркой в лице. И так, КГБ и руководство факультета меня от участия в физкультурном параде, как потенциального диверсанта, отстранили.
   Отстранили, боясь об этом сказать открыто, а объяснили, что для несения службы дежурных по военному факультету отобрали наиболее подготовленных и знающих Устав офицеров. Так что я целый месяц, через 3 дня на 4-й, ходил в наряд. А мои сокурсники снова бегали на тренировки, репетиции сводные, генеральные, а потом и на парад, и на выступление на центральном стадионе "Динамо". Ну а я ходил на стадион уже в качестве зрителя.
   Пролетело время золотое. Подошла пора государственных экзаменов. Но об этом немного ниже.
   Лето 1947 года. Если лето 1946 было засушливым и неурожайным на всей территории Восточной Украины и части областей России и был снова почти голод, то 1947 год удался несколько лучшим. Но не очень. (Хочу привести пару упущенных эпизодов: Летом 1946 года я приехал на каникулы в Коростышев.
   К этому времени из Черновицкой области возвратился отец. Из больницы вышла так и не излечив свою хромоту Зина. Из Вооруженных Сил уволился Максим и вместе с Марией и Тамилой поселились в хате. Тося перешла в 10-й класс. Компания собралась хорошая, а проблемы с хлебом уже были.
   В один прекрасный день Максим, Мария и я поехали за хлебом (зерном) в Корец. Купили и выменяли на "шмотки" 6 мешков пшеницы и на попутных машинах привезли домой. Батько и мама облегчённо вздохнули; с голоду не помрём.
   В этом же году, после удачной нашей хлебной операции, в первый раз в моей жизни решили отметить мой день рождения. Мне исполнилось 23 года. Днём мы с Максимом сфотографировались вдвоём . Есть это фото в альбоме. Вечером был обед с выпивкой и все разошлись кто куда. Я, Тося, Люда Питривська и Надя Кириченко (мама её мне пророчила в невесты) пошли в парк, Зина с Георгием куда-то в другое место, а Максим с Марией в клуб, где Макс затеял драку с коростышевскими партизанами. Потом к ней подсоединился и Георгий. Драка выдалась на славу. Но мне "не повезло". С молодёжью я пошёл в парк на танцы, а на драку опоздал. Эту драку часто вспоминал Георгий. Он тогда ещё не был мужем Зины, которая потом подшучивала над ним будто он хотел заработать симпатию Максима-старшего зятя Собипанов.
   Вспомню ещё один эпизод, но уже из жизни в Москве. Учась на военном факультете мы, офицеры-слушатели, часто общались со студентками своего института. Были целые компании. Девчата, а их было большинство среди студентов института и не только физкультурного, дружили с нашими слушателями, немало женились. Поскольку телевиденье было нам недоступно, на посещение театров, а порой и на кино денег не хватало, вечера мы чато проводили в институтском дворе. Пока было светло играли в кругу в волейбол, потом разбивались попарно и встав в круг играли в "третьего лишнего", потом расходились и "по дамам" а кто и "по кустам".
   Часто пели. Под гитару, а то и без музыкального сопровождения. Была и у нас такая более-менее сколоченная группа. Входило в неё человек 7-9 девчат и столько же (или меньше) ребят. Помню имена девушек: Варя (Чихачёва), Мила, Маша Васюкова (толстушка) позже к группе этой присоединились Надя Каменева, Люба Ясигенко, Нина, Вика. Состав часто менялся. Ну, ребята были : Юра Саломахин, Юра Чихачёв, Сироткин, Л. Назарян и я. Но дело не в этом.
   Однажды группа этих девчат (они почти все были из Пензы: Варя, мила, Маша, Дора) возвращались с каникул в Москву. Вечером в вагоне (общем) играли в "подкидного дурачка" с подсевшими к ним парнями. Пробовали спеть, но никак не получилось песни. И тогда Мила сказала: "Эх, не хватает здесь Лёни Собипана. Он бы нам запел."
   И тогда поднялся парень, что сидел на против её и говорит: "Кто, кто? Лёня Собипан? Так это же мой друг по Харьковскому военному училищу. Он у нас во взводе запевалой был". И он рассказал что знал меня с 1942 года, а девушки рассказали ему про меня, дали мой адрес, а по приезде и мне рассказали. Стал я ждать его. И вот однажды приходит он ко мне на встречу. Оказалось -- Вася Крымский. Были в одном взводе в училище. Вместе ходили в наряд, в караул, бегали ползали, выполняли учебные стрельбы, жарились под среднеазиатским солнцем. По окончании курса учёбы он попал на фронт, был на 3-й день тяжело ранен, демобилизовался, стал инвалидом. Встреча была не из весёлых. В саду им. Баумана посидели мы с ним за столиком, вспоминали наш взвод, Харьковское училище и жаркий Наманган. Взяли по "100 грамм". Вася быстро опьянел. Я его проводил до остановки, посадил в троллейбус. Больше мы не встречались.
   Ещё была у меня встреча с выпускником нашего училища -- Балашовым. Он учился на 1 курс старше меня на факультете. Окончил факультет в 1946 году. Тоже рассказывал. Что после службы в 37 ЗСП попал под Сталинград. Был ранен. Еле жив выбрался из этого котла. Я с ним после ХПУ попал в 37 ЗСП, а потом встретился в Москве на военфаке.
   В 1946 году отыскал меня в Москве и мой лучший друг по службе в 37-м полку Ваня Кулькин. Он ехал с фронта (с Болгарии)3-й Украинский фронт, а потом уже с женой Васой (Василисой)возвращался в часть и снова мы встретились.
   По увольнении из рядов Вооруженных сил в 1946 году из Гороховских лагерей (под г. Горький) грузовиком с домашним скарбом ехал Максим с Марией и Тамилой. Заезжали к нам во двор института и ночевали во дворе на что мне пришлось брать разрешение у начальства.
   Перечитал свои записки и пришёл к заключению, что о своей самой прекрасной поре жизни -- жизни и учёбе в Москве на военном факультете ГЦОЛИФКа написал мало и беспорядочно. Лучше не умею. А жаль.
   Но может быть хоть так, отривками как-то исправлю, дополню. С кем общался, с кем дружил? "Иных уж нет, а те далече"- как писал А.С. Пушкин. Дружил не дружил, но часто общался с Юрой Саломахиным. Как потом выяснилось окончили мы с ним Харьковское военное училище в Намангане. Я немного (на полгода)раньше. Было у нас с ним много общего: любовь к музыке, к классической и популярной. Бывало по долгу вечерами бродили по институтскому двору, напевая друг-другу мелодии, выясняя кто автор и откуда музыка.
   Юра играл на пианино, был он из интеллигентной офицерской семьи (отец служил в авиациях, хотя и не был лётчиком. То-ли инженером, техником, интендантом? Не помню. Как -то уже в Москве, в 1946 году он заезжал и я видел его в пагонах подполковника, а мы с Юрой были в то время лейтенантами).
   Воспитан был лучше меня и образован, особенно в области мужики. От него я узнал "Вальс-фантазию"М. Глинки, многие мелодии из "Ивана Сусанина", мелодии танцев из "Лебединного озера", о Чайковском и т.д.
   Это нас сближало. Но, очевидно, нас сближал и одинаковый вкус (если это звучит не вульгарно) к девушкам. Дело в том, что Юра первым заметил Надю Каменеву и даже иногда проводил с ней время. Но случилось так, что я поступил более решительно, более определённо, предложив Наде идти в ЗАГС и стать моей женой и она согласилась. Было это 14 сентября 1947 года. А 20-го нам в Красногвардейском ЗАГСе г. Москвы вручили свидетельство о браке. Но об этом напишу дальше.
   Вспоминая мои молодые годы ( с высоты своего сегодняшнего возраста, 71 год!) с полной ответственностью могу сказать стихом моего навеки любимого А.С. Пушкина:
   "Ах, быстро молодость моя
   Звездой падучею мелькнула!"
   Быстро пролетели годы учёбы в Москве. В сентябре (по-моему это было 7-го дня)1947 года широко (по-сталински) отмечался день 800 летия Москвы. Отмечали и мы, военфаковцы и девчонки инфакультета. В связи с тем, что в общежитиях производился ремонт нас переселили в палатки. Двор института и прилегающая к нему территория позволяли установить сотню, если не больше , палаток армейских и туда переселились все слушатели и все студенты института. Лето-тепло. Вот в одной из палаток, где жили девчата 2-го курса: Надя, Вика, Люба, Нина, Тамара и ещё одна (забыл имя) мы были приглашены на дружеский ужин по случаю 800 летия Москвы. Мы-это я, Юра Саломахин и Вася Чебураев. А после ужина на танцы, которые были прерваны колоссальным феерверком и салютами. Было что-то невиданное до сих пор. Такой фейерверк был по личному указанию "вождя всех народов". Гуляли и веселились под залпы осветительных гирлянд далеко за полночь. Это было 7 сентября 1947 года. Вспоминаю об этом потому, что в этот вечер я более пристально присмотрелся к Наде в этот памятный вечер. Через неделю, ровно14 сентября мы подали заявление в ЗАГС, а 20 сентября 1947 года ЗАГС Красногвардейского района города Москвы выдал нам свидетельство о браке и с той поры мы стали мужем и женой.
   20.09.1947 г. у нас состоялся выпускной вечер. Это был последний выпуск Краснознамённого военного факультета им. Ленина ГЦОЛИФК в г. Москве. С 1947 года факультет перебазировался в Ленинград, стал Институтом ФК и спорта ВС СССР, а потом вновь факультетом при Ленинградском институте физкультуры им. Лесгафта.
   С сентября 1947 года и началась наша семейная жизнь. Состоялся выпуск, но не помню уж по какой причине не отпускали нас в отпуск и к местам назначения. Дней 10 ещё мы находились в Москве в "подвешенном" состоянии, но вот пришёл приказ о назначении. В канун самого выпуска меня пригласил к себе зам.начальника факультета полковник Нечаев (он был знаменит тем, что его мать была родная сестра В.Г. Плеханова, известнейшего русского марксиста) и сказал, что мою кандидатуру выдвигают на должность адъюнкта.
   Я не верил своим ушам. Поблагодарил. Согласился, но чувствовал, что не пройду. Так оно и вышло. А моя молодая жена уже успела похвалиться, что едем в Ленинград, поскольку Краснознамённый, ордена Красного знамени Военный факультет им. В.И. Ленина заканчивал своё существование в Москве и переезжал Ленинград (где он, к стати, и был основан ещё при царе Николае II как Главная военная гимнастически - фехтовальная школа). Но меня ни взяли, ни в Ленинград, ни в Станинград.
   Направление у меня было на должность преподавателя физподготовки в Сталинградское суворовское военное училище. Вот почему и подумали мы (с Надей ), что в Сталинград. Но училище размещалось в Оренбурге. Так вот куда определила нам судьба место! В город на реке Урал, которая делит материк на Европу и Азию, город куда был сослан Тарас Шевченко, город Оренбург!
   Из Коростышева.
  
  
  
   1
   Собипан Леонид Васильевич, воспоминания
  
  

Собiпан

Василь Бронiславович

09.03.1892 -- 15.09.1951

Вiджiнки та дiтей

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"