Доктор психологии Михаэль Ярославский
Роман "УБИЙСТВО В МАНГЕЙМЕ"
Влада Соболева:
Психологический триллер рубежа тысячелетий
"Бог не может спасти человека своим милосердием.
Человек должен завершить процесс создания самого себя,
являющееся
концом
раздоров и
конфликтов и
началом
новой
истории"
(
Э.Фромм.
Психоанализ
и эпоха.М.1998 )
Виктор Шкловский некогда заметил: хороший литературовед должен уметь профессионально грамотно написать роман. Невостребованный в Израиле сорокалетний новый репатриант, англист-чосеровед и доктор филологических наук, Влад Соболев внял призыву мэтра и написал роман. Его книга "Убийство в Мангейме" вышла в свет в 1999 году в Тель-Авивском издательстве Starlight и вызвала большой интерес у читателей.
В беллетристике учёного Влада Соболева отчётливо ощутимо влияние "отца английского реализма" Джеффри Чосера, предвосхитившего в своём поэтическом арсенале опыт литературы рубежа тысячелетия. Мастер литературного портрета, Чосер, раздвигая рамки реалистического письма, прибегал к такой манере творчества, которую мы сегодня определяем понятием "сюрреализм". Справедливости ради отметим, что основоположник реализма Чосер, впервые в истории европейской литературы создавший галерею полноценных человеческих характеров, демонстрировал эту манеру в едва заметных невооружённому глазу гомеопатических дозах; великий англичанин ХIY века, вполне возможно, не хотел до поры до времени соблазнять собратьев-писателей, пока они ещё не в полной мере овладели собственно реализмом.
Современный сюрреализм, заявив себя как явление избирательно полярное по отношению к опошлённому реализму, со временем усложнил позицию, вовлекая в свою орбиту такие константы, как, психический автоматизм, фиксация толчков подсознания и др. Проникая в глубину сознания, Влад Соболев предоставляет власть воображению, но при этом не отбрасывает прочь логическую аналитику. В его книге раскрепощаются все подспудные устремления. Обогатив романтическое буйство художественного мышления интуитивизмами озарения, он удивительным образом создаёт картину живого пульсирования - здесь и сейчас - сиюминутной реальности всего происходящего с персонажами романа.
Небольшие хрупкие новеллы, представленные в книге перед романом, являются как бы преддверием к "Убийству в Мангейме". Первой любопытной их особенностью является дефицит времени для описываемых событий. Это - и мимолётный визит в Париж героя, его быстротечный диалог с великой актрисой, - в первой новелле. И свидание в замке королевы с сыном перед его казнью, - во второй новелле. И в третьей, - скорая расправа с отцом (хотя убийство его остаётся за кадром), проигранным в карты 16-летним "ребёнком". Дефицит времени совмещается с ограничением пространства: создаётся как бы единое эйнштейновское "пространство-время" (вторая и третья новеллы). И масштабы их как будто совпадают. Эта вторая любопытная особенность обнаружится и в романе (совпадение масштаба пространства и времени).
В каждой из этих новелл чувствуется рука опытного мастера, приверженного к малому жанру; а также - писатель-психолог. В первой из новелл "Путь к женщине" рассказывается о страстном и странном желании безвестного семейного мужчины встретиться с одной великой актрисой, очень красивой женщиной, которую герой "знал по нескольким фильмам", о которой он трепетно читал в "молчаливой прессе его страны", во всём себе отказывал, "прятал купюры от жены, иногда не покупал игрушек детям". И это всё, - чтобы полететь в Париж! Наконец, сбылось... . Встретились. Он выразил ей своё восхищение и подарил цветы. И вслед за тем, - когда она подала ему надежду на новую встречу и даже проявила нескрываемое желание такой встречи, мужчина ответил: "Никогда!" И ... улетел из Парижа. Что это? Отсутствие материальных возможностей или бессознательное проявление садизма, вызванное неудовлетворением сексуальной жизнью с женой? Или - свидетельство чистой идеализации мужчиной женщины? Или - что-нибудь ещё?
Все новеллы от начала и до конца отличаются изяществом построения, внутренним динамизмом и чёткостью композиции (экспозиция, завязка, развитие действия, развязка и эпилог).
Во второй новелле "Умирающий принц" представлено довольно типичное соперничество, характерное для королевских династий: излюбленная тема романов Александра Дюма-отца - борьба за трон. Младший брат-король обрекает на казнь виновного в заговоре старшего брата. Однако, гордая королева-мать, явившись к обречённому сыну, который искренне выражает ей все признаки неугасшей сыновней любви, придумывает способ смерти для приговорённого (с отсрочкой пребывания в замке без охраны) через спровоцированную будто бы смертельную болезнь, чтобы снять с себя и младшего сына роль палачей. Старший сын, не желая увеличивать её страдания, повинуется. Кто же из героев больший садист? На вопрос "Что Вам сказал мой брат, мадам?", королева ответила: "Он ничего не сказал, хотя вручил бразды любых полномочий". Дальше диалог становится острым, как уколы шпагой во время дуэли:
"
- Любых???
- Любых.
- И Вы... Вы, ... можете освободить меня???
- Могу. Но не за тем я сюда приехала. "
Глубоко спрятанное чувство вины пробуждает в королеве неосознанное желание уничтожения себя как недостойной матери, и она стремится преодолеть это чувство маниакальной ролью мудрой правительницы. Возможны и другие, иррациональные импульсы, которые - сильнее её материнской любви и которые вытеснили эту любовь (преступная связь со старшим сыном?). Что касается младшего сына, возможно он привык в детстве переносить любые наказания от своей матери, и именно тогда были посеяны в нём чувство неполноценности, страха смерти из-за наказания, однако, безответно любя мать, герой научился смиряться с обстоятельствами.
В третьей новелле "Аутодафе" шестнадцатилетний сын проигрывает дружкам в карты родного отца, работягу-учёного, а дома - растяпу-неумёху. Аутодафе происходит при открытой поддержке матери сопляка, разработавшего чудовищную расправу над отцом. Вся обстановка в семье: признаки безвкусной роскоши, физиологическая неудовлетворённость супруги, ложная адаптация к семейным обстоятельствам мужа с его главным символом в доме - тапочками - (для отца - символом первенства в доме, а для сына - ненавистным атрибутом этого "первенства"), "материнское воспитание"(термин американских психологов), при котором всё отрицательное в поведении сына от отца тщательно скрывается, - превращают мать и сына в союзников, готовых, в общем, равнодушно, предварительно завладев подписью о наследстве, избавиться от мужа и отца, как от ненужной, обветшалой вещи, которую легче продать, чем выбросить.
Отец же, несмотря на понимание всей абсурдности происходящего, не в силах бороться с уготованным ему нелепым концом. Возможно здесь его состояние ещё подкрепляется бессознательным чувством вины за нулевой эффект воспитания своего сына, которого лишь теперь он узнал по-настоящему. Все его чувства протеста иссякают перед участью, уготовленной ему им самим...
И в этой новелле проявляется психологическое умение писателя обострить и обнажить подтекст, нагрузить диалог знаковыми признаками, полностью раскрывающими взаимоотношения персонажей: и инфантильную регрессию (возвращение) к комплексу Эдипа у сына и самовытеснение авторитета у отца. А посвящение "Мессии" в этой же новелле наводит на мысль о полном соответствии основной мысли автора старозаветной концепции времени о том, что мессианское аутодафе ещё не наступило. Но об этом поведает нам ещё раз один из самых загадочных романов рубежа тысячелетия "Убийство в Мангейме", написанный Владом Соболевым.
По-другому роман можно было бы назвать "О белом снеге, зелёной магии, сибирском коте Барро и иных странных вещах под Новый год".
Главное в романе Влада Соболева - не рассуждения или монологи, а также диалоги героев о жизни и о происходящих с ними событиях, - а их собственная жизнь, проявляющаяся то вне, то внутри каждого из героев; главное то, что они предстают перед нами живыми, выпирающими своими телами, локтями из разнообразного, может быть, специально заретушированного (преимущественно, белым) фона. Порой, кажется, что им даже тесно в этом небольшом произведении, что, - хотя их совсем немного - им мало воздуха, мало мира, и чтобы преодолеть это "мало", они всё время спешат, спешат стать собой и не собой по дороге в Мангейм. Там их ждёт праздничный вечер-совпадение: встреча Нового года, что в семье Осборнов происходит ежегодно, причём, распорядителем-хозяином события, в течение последних лет, является любимчик семьи Гир (имя звучное, романтическое); но кроме встречи Нового года обнаруживается и другой повод - родители, неожиданно для Гира, объявляют на эту же дату праздник в честь Адриана, друга Гира по студенческой скамье. Если же к этому присовокупить дорогу, по которой хозяин и его гости добирались до Мангейма, их приключения в дороге, и то, что произошло на празднике, то получим фабулу романа.
Все события укладываются в одни сутки, примерно половину из них занимает дорога в Мангейм , по которой движутся не герои - внешне люди, ничем не примечательные, - а, скорее, их состояние: давнее и недавнее Прошлое, Сны, низменные Страсти, коварные Планы. Может быть, именно поэтому роман производит впечатление силы и монументальности.
Удивителен сюжет. Условно разобьём его на две части: "домангеймовскую", где Мангейм остаётся для читателя ещё полной загадкой; и - "мангеймовскую", где "он" активно вмешивается во всё происходящее и саморазоблачает себя.
Прологом к роману, по сути дела, служит "домангеймовский" период событий, в котором читатель знакомится с главными действующими лицами.
Гир Осборн. Сын богатых аристократов, потомственных землевладельцев. Доктор философии в области медицины. Этакий Самсон и одновременно Ловелас.
Мисси. Покорная зеленоглазая содержанка Гира. На первый взгляд, - пустышка.
Анж. Двоюродная сестра Гира. С которой его связывала детская романтическая любовь. Замужем за Уилом, гигантом-добряком и меценатом.
Отей (ещё одно звучное романтическое имя). Властолюбивая гетера. Любовница Гира. Невероятно богатая красавица-гречанка. Врач-офтальмолог.
Адриан. "Вечный студент"-неудачник. Так называемый "друг" Гира, привыкший пресмыкаться перед ним и вовремя подхватывать со стола куски "сладкого пирога".
Каро. Обездоленная малолетка-проститутка, вынужденная заняться древнейшей профессией, чтобы выжить. Покончившая с собой не без косвенной вины самого Гира и его бисексуальной подружки Отей.
Мангейм. Таинственная вилла семейства Осборн. Символ почти мифологического богатства и активный участник трагических поворотов сюжета. Сочетающий в себе мужское и женское начало в слиянии с леди Город, окружающей его бетонную громаду.
Кот Барро. Любимец Уила, мужа Анж. Умница и проказник. Играющий в романе, хотя и вспомогательную, но важную мистическую роль.
Постепенно герои образуют в воображении читателя и автора некие два треугольника: Гир-Мисси-Отей и Гир-Адриан-Мисси, имеющие общие линии развития (дорога в Мангейм и то, что случилось в Мангейме). Эти главные линии, как и дополняющие их, связанные с Анж, родителями Гира, Каро, котом, общим настроением вселенского праздника, переплетутся неизбежно с Мангеймом.
Не умом ли самого Мангейма достигается иллюзия ощутимости существования персонажей, внешность которых, равно как и их характеры и приключения, нанесены на полотно текста, живописного скорописью, словно кистью художника-импрессиониста по восприятиям-впечатлениям?! Не этим ли объясняется и отсутствие необходимости в диалогах, в создании которых - вспомним новеллы - Влад Соболев такой мастер! И - гобсековская скупость в использовании прямой речи... Лишь во внутренних монологах, которых всего несколько в романе, мы, наверное, с помощью энергетического эхо услышим сокрытую молчаливую прямую речь автора.
Итак, - Мангейм! С виду - величественная роскошная вилла, предместье небольшого городка-метрополиса. Возведена по проекту и под строгим надзором самого хозяина имения, отца Гира, архитектора Монтгомери Осборн, по прихоти взбалмошной кокетки-супруги Жюльетт, которой непременно захотелось разродиться сыном в экзотическом месте, на отшибе, "похожем на клубящееся плато". Описание обстоятельств возведения виллы: и то что строительство "велось под звуки симфоний и опер величайших композиторов всех времён и народов, при неоспоримом изумлении возводящих его и возводимых им", и то, что "с тех пор у городских обывателей развилось воображение, уверенность о не зря прожитых летах" - выписано автором в духе сюрреализма (имеется в виду гротескно-иронический тон повествования). Но позже, уже в развитии сюжета, читатель с изумлением обнаруживает, что Мангейм - это не что иное, как каменное чудовище, тоскующее по своей "молодости", связанной с романтическим прошлым Гира и Анж, развратничающее с Отей и Адрианом, коварное и мстительное, наделённое сатанинской силой и какой-то властью над обступившими его величественной природой и людьми-вещами, а также - слабое и ничтожное существо, по-рыцарски влюблённое в леди Город. Именно в этом материализованном характере кроются мотивы поступков героев романа, их преображение и изменчивость.
Именно Мангейм наделяет Гира стремлением властвовать над людьми обстоятельствами и вещами. Именно Мангейм подвергает Мисси искушению обмануть безоблачные ожидания Гиром появления на свет "не его" ребёнка. Именно Мангейм заставляет гнаться Отей не за любовью, а за бесконечными оргазмами даже с неодушевлёнными предметами. Именно Мангейм делает из Адриана невероятно злобную "тень" Гира, не подозревающего о роковом бес- кровном родстве с этой "тенью". Именно Мангейм превращает мать Гира, Жюльетт, в беспробудную светскую алкоголичку и несостоявшуюся настоящую мать Адриана. Именно Мангейм обрекает бессознательно чистую Анж на роль фригидной супруги и платонической возлюбленной Гира. Именно Мангейм принуждает призрак несчастной Каро и "человеческий" инстинкт кота Барро активно вмешиваться в кровавое разрешение событий.
"Поведение" Мангейма можно оправдать, с точки зрения автора, лишь подспудным, хотя и весьма значимым, присутствием некоего феномена "публичности", так называемой, общественной оценки или, если ещё точнее выразиться, общественного суда назревающих обстоятельств гибели обитателей виллы. Фактически, всё что происходит в "мангеймовский" период романа (когда герои, преодолев все мистические препятствия, прибывают в Мангейм), предопределено гипертрофированным сознанием жителей округи. Их функция напоминает в романе о роли "хора" в античной драме, предсказывающего и комментирующего события ("проклятое место!", "что-то обязательно должно случиться", что-то обязательно должно переменить колорит провинциальной скуки!, что-то кровавое, и этим - интересное). А когда общество жаждет крови, появляется "мангейм" - излишне эмоционально констатирует (в подтексте) автор.
Поэтому всё "странное", что происходит с основными героями романа, мистическое и, на первый взгляд, необъяснимое, странным отнюдь не выглядит. В основе всех мистификаций и, порою, страшных и извращённых поворотов судьбы угадываются подлинные страсти и поступки людей. В связи с этим интересна философия "самого" Мангейма, вещи, который в своём монологе присваивает себе роль почти божественного, виртуального судьи человеческих характеров. Такова "реалистическая мистика" Влада Соболева.
Другими словами, - если Вы не боитесь самих себя, чудовищ в себе, тогда бойтесь вещей, которые Вас окружают, незримых теней и свидетелей Ваших преступлений.
Отсюда - богатое идейное содержание романа, постановка больших проблем. Одна из них - как преодолеть трагические последствия нарастающей борьбы противоречий между естеством человека и созданиями его рук и интеллекта, которые во многом, в условиях постиндустриального общества с его квазикомфортностью и неучтёнными механизмами современной рыночной экономики, не только становятся врагами человека, садистически поглощающими его личность, превращающими эту личность в вещь ("человека-вещь"), но, возможно, ставят его перед перспективой необратимой катастрофы, угрожающей самому существованию человека и прекращению эволюции всего живого на планете Земля. Самым свежим примером тому является экологическая катастрофа в центре Европы - выброс цианидов в реку Тисса в результате аварии на одном из золотодобывающих предприятий в Румынии ( река буквально умерла: погибли не только рыбы, моллюски, растения, но даже бактерии). Житница Сербии - Воеводина - лишилась источника благодатного орошения. Последствия сравнивают с последствиями чернобыльской катастрофы и - ещё более точно - с последствиями взрыва нейтронной бомбы. Значит, не всё технически осуществимое, сулящее выгоды и большие капиталы - безопасно для здоровья и культуры. И хотя в романе политику можно различать лишь в намёках - прямо о политике ничего не сказано, но предупреждение явственное: моральные, социальные и технократические преступления человечества, если не будут предотвращены лучшей его частью, будут осуждены и наказаны "Мангеймом".
В системе огромной современной сверхиндустриальной машины Мангейм предстаёт вещью-человеком, которая не способна перенести сексуальный экстремизм людей, рекламу открытой порнографии, бисексуализм, ложь, предательство, разнузданное стремление к наживе. "Ему" не понятно такое аномальное времяпреповождение людей, превращение любви в анахронизм ( в романе Влада Соболева её и вовсе нет). Мангейм тоскует по людям-"без вещей" с активным творческим характером, ценности которых не ограничиваются только бездумным наслаждением жизнью.
Ещё одна проблема, являющаяся как бы глобальным следствием предыдущей: в чём же спасение человечества? Спасибо умному писателю, что он не морализирует, - пусть это делает читатель. И читатель это делает, постепенно, от страницы к страницы, вчитываясь в эпиграфы к каждой главе и текст под эпиграфами. Именно читатель подвергает анализу отношения Бога и человека в своей концепции мира и в концепции мира ветхозаветных пророков. Дело в том, что текст каждого эпиграфа представляет собой в целом цитирование 139 псалма царя Давида, распределённое по кусочкам; к каждой из 21 глав - отдельная цитата, но это сделано так, что единое текстуально-смысловое и философское единство полностью сохраняется. Здесь много чего сказано, но суть - это совершенное знание Богом человека и - незнание человеком себя, отчуждение себя от своего "я" ("так кто же я сам?"). Человек сам должен делать свой выбор, что ему делать, каким ему быть, кого ему судить и кем быть судимым. И не Богу решать, что с ним делать. Бог только надеется, что человек выберет жизнь.
Такому концентрированному выражению мыслей вполне соответствует форма романа. Она - матрица, на которую наложена вся динамика содержания, его живой пульс.
Прежде всего обращает на себя внимание обилие простых предложений. А если это сложное предложение, то части его как бы разрублены паузами-точками. Для читателя такое повествование не совсем привычно. Но неленивый, преодолевая сей таинственный синтаксис, вчитываясь в лексически простой и вполне доступный текст, обязательно испытает эстетическое наслаждение от встречи с большим искусством писателя. К тому же, проза Влада Соболева то и дело приобретает характер "белого стиха"( нерифмованного стихотворения). Вот один из примеров: "Они увидели его почти одновременно.// ...издав пылкий жест преследователей.// Вдавив до скрежета осязание в приближающиеся черты зова о помощи."
Синтаксис со свойственной ему ритмикой придаёт некую музыкальную силу звучанию романа, сродни исполнению на рояле Рихтером сочинений Рахманинова или Прокофьева или... Читатель сам может по своему усмотрению ассоциировать композиторов или их сочинения, какие трогают душу. С другой стороны, такие приёмы приближают язык романиста к языку киносценария; в отдельных случаях ассоциации настолько зримы и ощутимы, что они выстраиваются в скульптурные группы, как то, юные Гир и Анж, которые походили на "ледяные экспонаты, выточенные скульптором-ветром из замёрзших глыб-сугробов, прикрывающих голое темя Мангейма"; или, может быть, что вполне вероятно, текст романа послужит великолепным источником для сложных творений живописцев, комических (похождения кота Барро) или трагических (триптихи с Каро или гибель Мангейма), или сюрреалистических ( мистическое замещение людей бильярдными шарами или - просто вещами).
Важное место в сюрреалистической палитре романа занимают символы, которые, порою, далеко неоднозначны. Начнём со снега: ("бе-елый, бе-елый") он, безусловно, символизирует "неизвестность впереди", когда едущие на праздник по заснеженной дороге и не подозревают о том роковом ужасном, что их подстерегает; одновременно может быть и "неизвестное позади", т.е. сокрытая тайна прошлого, "похороненная под снегом" ( хотя в романе эта тайна выходит из под снега наружу). Не исключено и то, что, кроме указанных символических значений снега, есть "неизвестное сейчас", т.е. скрываемая автором идея, взгляды на течение событий. К слову, автор прибегает ко всяким двусмысленностям, трёхмерным ситуациям, высказываниям, вполне уместным для проблемного произведения, каким является его роман, и этим поддразнивает нашу любознательность, приглашая к расшифровке очередных головоломок. Например, - обилие всевозможных совпадений, совпадений-контрастов в жизни побочных братьев, Гира и Адриана. Кто является чьей тенью: Адриан - Гира или - наоборот? В одном случае используется психологическое лидерство первого, во втором случае - другого. Слово "тень" читается в переносном смысле. Но известно, что в психоаналитике понятие "тень" используют как термин, означающий вытеснение запретных желаний в подсознание. В этом смысле Мангейм, с его сатанинскими стремлениями и самовозвеличением, является обобщённым вытеснением каких-то сокровенных невротических комплексов одушевлённого организма: кто отец Гира: Монтгомери Осборн или - другой?; Каро - сестра Гира или - нет? И т.д.
Сам зачин романа, с учётом его названия, настраивает на детектив в стиле, скажем, Джона Пристли. По заснеженной дороге едет к незнакомому дому легковушка. Ага, это привычно для начала многих бестселлеров или триллеров: автомобиль на дороге. Значит, сейчас начнётся... Но ... читаем, уже ... три четверти романа прочитали: нет ни прокурора, ни полицейского, ни какого-либо расследования, ни сыщика, ни суда, ... хотя что-то о преступлении мы узнаём. Перед читателем, скорее, - протодетектив. Дело как-будто и можно возбудить, но ничего в этом роде не происходит. Правда, один сыщик есть: это кот Барро, раскопавший в Мангейме скелет Каро ( но опять - двусмыслица: то ли, Каро-самоубийцы, то ли, Каро-убитой кем-то), чей призрак в духе святочных рассказов посещает по очереди своих обидчиков. На новогоднем празднике происходят всякие чудеса.... А детектива всё нет... Да автору и не нужен детектив. Книга и так получилась занимательная.
Заканчивая рецензию, каюсь! Я мог оказаться и кое в чём пристрастным, однако мне дорог этот роман! Очень оригинальный, добрый, озарённый светом надежды, что всё ещё может быть хорошо, хотя его герои, в действительности, являются антигероями.
Это в моей жизни - один из тех романов, в который я влюблён. Первый (Густаво Эмара "Текучая вода") - который я прочёл в возрасте 14 лет, второй (Александра Дюма "Три мушкетёра") - которым я упивался в госпитале в 1942 году, и впоследствии всегда, особенно, во время тяжёлых болезней, бесконечно перечитывал. Произведения Ивана Бунина и Николая Кузанского - мои более поздние увлечения. И вот теперь - роман Влада Соболева "Убийство в Мангейме", настоящий литературный подарок умному, серьёзному и тонкому читателю. И последнее - в связи с утверждением некоторых знатоков литературы, что в век интернета она обречена, - могу с уверенностью заключить: появление на рубеже тысячелетия романа Влада Соболева подтверждает тот факт, что литература с большой буквы ещё доставит нам немало самых светлых минут.
( Опубликовано: газета "Наша страна", приложение "Пятница". - 08.06.2000. - Израиль )
Михаэль Ярославский - д-р психологии.
Родился в 1920 году в Киеве. Окончил
филологический факультет Киевского
университета. После аспирантуры по
специальности "Психология" защитил
диссертацию по "проблемам психогра-
современного человека" (1953). Препо-
давал психологию в Киевском универ-
ситете (1948 - 1951) и в других вузах
(1951 - 1961), а с 1961 по 1990 вёл на-
учно-преподавательскую работу в Киев-
ком пединституте им. А.М.Горького.
Научные интересы: философия и пси-
хология мышления, психология выс-
шей школы, детская и педагогическая
писхология. Михаэль Ярославский -
автор 80 опубликованных работ. Ре-
патриировался в Израиль в 1991 году. mailto:vlad-sobolev@barak-online.net
-
-