Скоро, скоро конец! Пробив почки, упругая, умытая грозой листва крепнет и хорошеет с каждым днем, а по дворам и переулкам ближе к полудню разливается звонкий солнечный свет.
Из открытых на втором этаже окон доносится что-то знакомое...
- Стой! Слушай, это же "Битлы"!
- Никакие это не "Битлы", а "Роллинги"!
- Сама ты "Роллинги" - у меня же пластинка есть!
- Ну и что там написано, на пластинке твоей? - "ВИА", и больше ничего!
Шаг убыстряется в такт мелодии - и уже тянет не просто идти, а пританцовывать, и по телу, в резонанс с колыханием теплого воздуха, разливается сладкая истома. И зачем только ей вообще туда - ведь все равно все оценки проставлены уже, и просим вас, учителей, не мучать маленьких детей!
- Ладно, пока, мне в метро.
В метро нет солнца - в нем буднично, прохладно. Свет искуственных ламп. Нет, правильно сказать: ламп дневного освещения... До чего же противное это дневное освещение - совсем непохоже на дневной свет, и лица в нем у всех уставшие, зеленоватые какие-то... И нет ничего на свете тоскливее, чем лампа дневного освещения, одиноко мерцающая в ночи сквозь немытые окна овощной палатки... Она довольна собой, что так ловко сочинила про лампу.
- Станция "Кропоткинская"! Поезд следует до станции метро "Университет". Уважаемые пассажиры!..
Вика выходит в безлюдный в это время зал, тоже залитый искуственным светом, поднимается наверх по указателю "выход к бассейну "Москва". Все эти семь лет ее ни разу не заинтересовало, кто такой Кропоткин, или что делает в центре мегаполиса гигантский бассейн, распространяющий вокруг себя в холодное время года клубы пара. Ну, а уж сегодня-то ей до этого и вовсе дела нет. Сегодня даже птицы поют особенно радостно. Пос-лед-ний-деннь!!
Уже заворачивая в знакомый переулок, она слышит, как из открытых окон доносится порой сбивающееся "бу-бу-бу" валторны - у кого- то занятия явно совпадают с ее часами, и это "бу-бу-бу" приветствует ее на подходе к школе каждый раз. Вот уже который год. И каждый раз, кажется, с теми же ошибками. Бу-бу-бу. Бу-бу-бу-бу-бу...
И так всю дальнейшую жизнь, думает Вика, взбираясь на третий этаж, бу-бу-бу-бу-бу. Спасибо большое.
Сегодня по расписанию сольфеджио - это, вообще-то, ее любимый предмет. Ей нравится даже писать диктанты, а это мало кому по душе. Она же - просто обожает, прослушав пару раз мелодию, быстро проиграть ее в голове, выстроить нерушимую картинку, такой парящий в солнечных лучах, нерушимый звучащий замок - и тут же, обгоняя всех, набросать в тетрадке ноты. Бегло проверить: все складывается, здесь и должна быть кварта, правильно, ре-бекар, и в тонику на первую ступень вернулись - все четко! И первой сдать.
И, конечно, ей приятно, когда ее хвалит Марина Леонидовна, один из лучших педагогов в городе. Вика ее любимая ученица. И пусть она и не говорит об этом во всеуслышание со сцены Дома Композиторов, где их группа - тоже, кстати, лучшая в школе - дает показательный урок, но ведь Вика чувствует это! И, надо сказать, ее окрыляет эта любовь: порой она буквально превосходит саму себя, делая задания молниеносно. Позволяя при этом себе, увы, неизбежную небрежность - но ничего, ей это, конечно же, в восхищеньи своем простят. И постепенно ей уже скучновато становится в ограниченом мирке музыкальной школы: ведь она может больше, она уже переросла ее, переросла все эти ломаные арпеджио и зловещие для многих доминант-септ-аккорды, она щелкает их, как орешки - да она просто выросла! И такая способная, она может практически все, все дороги открыты перед ней, полные великих свершений, интересных встреч - и, конечно же, неземной любви...
Вика распахивает настежь дверь учительской: Марина Леонидовна сидит в кресле у окна, от нее сильно пахнет сигаретами. Вика от кого-то знает, что муж у ней - известный трубач; вот такая музыкальная семья. Музыка, музыка, и еще раз, снова музыка - и так всю жизнь, с утра до вечера. На работе, да и дома тоже...
- Ну что, надумала?
Марина Леонидовна советует ей поступать в училище, а дальше в консерваторию на композиторское. С ее способностями ей туда прямая дорога.
- Да, я сделала выбор.
Вика гордится собой; гордится тем, что спокойно, на равных, по-взрослому может обсуждать с Мариной Леонидовной столь непростой вопрос:
- Я думаю, я все же займусь гляциологией.
Марина Леонидовна изумленно смотрит на нее, одна бровь взлетает высоко вверх, под самую челку; так бывает на занятиях, если она слышит откровенную фальшь:
- Гляцио-чем?
- Гляциологией. Наука, изучающая ледники. - Вика роняет слова небрежно , но с достоинством - а перед глазами уже встают горные хребты, манящие неприступными, залитыми солнцем вершинами, которые штурмуют бесстрашные бородатые мужики.
- А зачем тебе это?
Ну как такое объяснить? Ведь не знает Марина Леонидовна, что и в обычной школе Вика идет на медаль - так чего ж закапывать себя, молодую и полную сил, в музучилище, день за днем пережевывать никому всерьез не интересные тонкости построения музыкальной фразы, осваивать сферы применимости половинных каденций - а вдруг от всего от этого вдохновение возьмет и исчезнет вообще?! И что тогда? - в отсутствие его, пылиться, перебирая бумаги, в проходной комнате, коротать вечера в коньячной безысходности - и в итоге кончить трудовой свой путь работой в той же "музыкалке", в несостоявшемся женском коллективе...
- Ну, поступай как знаешь. Это ведь твоя жизнь.
Да, моя, и ничья больше! -с шумом захлопывая дверь, Вика выбегает на улицу. Подставляет лицо порывам неизвестно откуда взявшегося холодного ветра: она его совершенно не боится!
***
Дождь, дождь, дождь... До чего же погода поганая: снова дождь, и завтра будет дождь, и послезавтра, скорее всего, тоже - а главное, этот ледянящий душу ветер...
Стоя у окна, она смотрит вниз, на скользкие от воды тротуары, отражающие неон магазинной вывески в доме напротив.
- Заяц -белый -куда- бегал
-в лес- дубовый - что- там- делал
- лыки- драл - куда- клал
-под -колоду - кто- украл
- Родион ...
- Ма-ама-а!!
- Ну что случилось опять? - Вика отрывает взгляд от мокрого окна.- Ну, чего ты плачешь так? Подумаешь, башенка свалилась, сейчас мы новую построим, делов-то. Раз, два - давай вот этот, синенький - три, четыре... - ну вот, видишь, снова отличная башня у тебя. Даже выше слона получилась.
Слон - огромный, плюшевый, розовый. Подарил дочке на прошлый день рождения. Тогда приезжал еще... Но подступили дни перемен: хитрый охотник взял его в плен. И в зоопарке пасмурным днём стал он обычным серым слоном... А в этом году и не приезжал. Совсем, наверное, плохо дело.
- Мам, ска-азку!
- А волшебное слово где?
- Волшебное? А вот оно: пожа-алуйста!!
- Ну давай. "Принцессу и свинопаса" будем дальше читать? "...Вот принцесса отправилась со своими фрейлинами на прогулку и вдруг услыхала мелодический звон бубенчиков. Она сразу остановилась и вся просияла: она тоже умела наигрывать на фортепиано "Ах, мой милый Августин". Только одну эту мелодию она и наигрывала, зато одним пальцем.." - осторожно, не пихайся, у меня тут синяк от автобуса!
- Мам, а что такое "фортепьяно"?
***
Несколько нот, наугад. Диссонансное трезвучие гулко отражается от стены. Надо бы шкаф купить...Который год уже надо. Да только кто будет волочь? - ей одной его не унести. Перебирает вверх любимый до-минор: руки словно воском кто-то облил, слушаются плохо. А чего удивительного - играет-то все реже, времени нет. Да и желания, пожалуй, тоже.
Гармоническая гамма - правдивее, честнее, чем ее мелодическая сестра; та жеманничает сначала, пытаясь притворяться мажорной - и лишь сбегая обратно, вниз, к обреченной на минор первой ступени, тяжко, словно в театре, вздыхает за двоих. А чего вздыхать: лето красное пропела, оглянуться не успела... Так и она сама: неподражаемая, уникальная, ко всему способная, буквально запрограммированная на успех (ведь даже имя ее, Виктория, означает "победа"!) - и вот сидит она тут в расцвете сил и наигрывает. Воровато, украдкой наигрывает, чтобы ребенка не разбудить... Приличная, не более того, зарплата, скучная работа. Да, так получилось. Получилось, что и наука гляциология - тоже не ее. А что - ее? Ох как хотелось бы знать!.. Да и тот единственный - умелый и смелый, в суровой бороде - спустившись с ледяных гор, в равнинных условиях довольно быстро оказался затертым тысячью других таких же невыспавшихся; и даже шутки его не веселили уже, не брали за душу больше песни под гитару, и все заметнее становился невысокий рост. А также отсутствие денег. ... И спускаемся мы с покоренных вершин... Так что же, гармоническая? - пусть с самого начала горькая и слегка корявая, зато пальцы, привыкнув по дороге, послушно проковыляют, миновав поворотную точку, обратно к тонике... нет, пусть уж лучше будет мелодическая, со всеми ее вывертами и капризами! - ведь что может быть хуже скуки и предсказуемости?
Сыграть, может, еще раз? - нет, что- то не тянет. А если уж совсем честно - вообще все реже тянет на классику, и даже на бардов: музыка внутри нее с годами не то что глохнет, а приобретает какие-то иные очертания, что ли. И вечером, по приходе домой, все меньше прельщают воздушные рококо Моцарта, филигранная вязь Генделя и Скарлатти, даже синкопированные перепевы Стравинского - а вместо этого так и подмывает врубить на полную мощность какую-нибудь попсу: да так, чтоб сами ноги побежали под нее в кухню картошку чистить! А на классику где сил взять, от жизни такой? - нет, правильно сказал кто-то, что попса потому и мобилизует, что к народу ближе!
***
...А принцессе только и оставалось стоять да петь:
- Ах, мой милый Августин, все прошло, прошло ...
Холод, холод, холод... Вроде, и на улице-то минус десять всего, и батареи работают, а все равно - пронизал до печенок, до самых костей. Намело за день так, что и дороги не видно- и продолжает мести. В магазине напротив одиноко горит дневной свет, скучает за прилавком продавщица. Ей бы домой - кому в такую погоду охота ползти по льду за овощами? Да и вечер уже.
Виктория Николаевна отходит от окна. Надо бы позвонить Маришке, как она там - все-таки не просто концерт, а ответственное выступление. Да только не до матери ей сейчас, это она точно знает. Ладно, через полчасика где-нибудь. А пока можно... что же можно? - по телевизору, как всегда, ничего путного. Почитать - как назло, очки разбила, новые только через неделю готовы будут.
Разве что поиграть? Она садится за пианино. Маришкино - но оно ей не нужно больше, у них уже свое, и гораздо лучше. Пальцы медленно, очень неохотно разлепляются, словно задубевший на морозе пластилин. Ну и пусть! - а она и не будет вообще играть больше гаммы, и по нотам не будет тоже. Да и зачем: спотыкаясь на каждом шагу, разбирать, без конца репетировать, мучаясь с особо трудными пассажами, чтобы потом... - а настроения-то и не хватит на потом!
Вот импровизировать - это действительно для души. Звуки выплывают из-под пальцев, складываясь порой во что-то смутно знакомое, а порой, подобно разноцветным стеклышкам в калейдоскопе - был у нее такой в детстве - вдруг, прихотливо зацепившись один за другой, образуют неожиданно яркий узор... Холода, холода... Где же наша звезда - может, здесь, может, там... Да, известно всем давно, что лишь семь нот в гамме, и восьми не бывать - как ни старайся. Как ни прыгай через голову, надеясь и других, и себя обмануть - только на этих семи, одних и тех же, до изумления избитых нотах, уже который век строит род человеческий неповторимые свои мелодии.
Но нет, позвольте, стоп, стоп, что-то тут явно не так! Ведь не будь ее, восьмой этой, неуловимой в обычной гамме ноты, не вышло бы это самое человечество никогда из пещер - так и бегало бы, подобно пони, по кругу. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-раз-два-три... Не боялось бы спорить с судьбой, ломать угодливо приготовленный ею шаблон - где были бы мы сейчас? Раз-два-три-четыре... выезжайте за ворота - и не бойтесь поворота!..
О! - а вот тут, кажется, интересно получилось! - словно и впрямь влетела сквозь окно в ледяных узорах в комнату Муза и, едва коснувшись ласковым крылом, прошептала что-то... Может, все же начать всерьез музыку сочинять? Конечно, сколько ей там еще лет осталось - только сейчас, кажется, и осознала она в полной мере про мгновения. Про те самые, что свистят, как пули у виска - и с каждым годом быстрее, быстрее...
Виктория Николаевна продолжает играть - и Время, недоуменно застыв на пороге, не решается переступить его