Розен София Аурелия : другие произведения.

История кота Кузи, Рыцаря, боровшегося с Драконом

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    реалистичная фантасмагория

  История кота Кузи, рыцаря, боровшегося с Драконом.
  
  
  Раннее утро, резвое солнышко и свежесть. Все вместе вызывает желание уснуть, почувствовать себя не тем, кто есть – и еще аппетит.
  Прозектор тяжкой, шаркающей походкой, честно заработанной долгими часами стояния в операционных на каменном полу, выполз на крылечко и задумался: а почему, собственно, аппетит уж переместился на последнее место в списке самых острых желаний?
  Вдали размеренным шагом Санитар двигался в направлении Морга, толкая перед собой вполне заурядную каталку, прикрытую клеенкой. «Опять, - подумалось Прозектору, - везут работу срочную. Не успею. Совсем не успею – разве только кофе перехвачу у аналитиков». Раскрыл предупредительно дверь. Санитар кивком отметил-поблагодарил и, крякнув, вкатил на крыльцо и в коридор протолкнул свой груз. Не давая накрениться, ровно и привычно сделал разворот и погнал каталку по коридору. Странно.
  Вдохнув еще раз свежесть, слегка сдобренную хлоркой и запахом горелого листа от тополей, Прозектор пошел вслед за каталкой – может, и не срочно, может, и не ему работа – а все-таки…
  Санитар привычно ворчливо флиртовал с Лаборанткой, дамой с могучим корпусом и в годах. Края клеёнки все ещё шуршали и шевелились.
  - Еще живой, что ли? А что Доктор сказал?
  - Доктор сказал – в Морг.
  - Так еще не умер?
  - Так я еще и не довез. – Резонно ответил Санитар. Оба прекрасно знали, что эта регулярная шутка наскучит когда-нибудь, но пока шутили не без удовольствия.
  Прозектор с любопытством заглянул под клеенку. Что-то там тронул, выпрямился и с ожесточением сплюнул, точно угодив в плевательницу желтой густой слюной.
  - Ненавижу! Опять сплошной подкожный жир будет – желтый и зернистый! Вот что угодно легче – а это не могу – воротит!
  - Откуда ж жир? Нынче народ не ест, не пьет, – прохладно удивился Санитар, не забывая делать бровями некие знаки Лаборантке.
  - Так раз баба – то обязательно подкожный. Для запаса – гормоны-витамины, то-се.
  Клеенка перестала, наконец, шуршать.
  - Учебный материал, значит?. – Догадался Прозектор, кивком простился и пошел дальше по коридору, в сторону Аналитической лаборатории. Там было тепло, уютно шумел вентилятор вытяжного шкафа, привычно пахло сваренным в большом химическом стакане кофе по-турецки и хромпиком. Аналитики были рады: Прозектор вечно приносил с собой несколько замечательных шуток, которые можно с удовольствием пересказывать потом с неделю всем не-медикам и с тихой радостью смотреть, как корчатся от микродоз юмора подопытные приятели.
  
  Кофе сегодня наливала Ленусик, потому тихая радость утреннего греха чашки кофе с сигареткой натощак приобретала некие извращенные формы: к кофе был кусок кекса. Кексы были домашние, Ленусик пекла их ежедневно, явно с дальним прицелом отрабатывая мастерство. Уже были кексы с изюмом, лимонной цедрой, ванильный и творожный. Изжога настигала на третьем куске даже самых закаленных, но выпечка так и уничтожалась сразу и подчистую, никак не позволяя проверить тезис, что на третий день она самая вкусная.
  Благосклонно покивав Ленусику и сказав крайне дежурное: «А ты, кстати, великолепно сегодня выглядишь», Прозектор бросил взгляд в окно. Там как раз появился Брат-По-Разуму – еще один обязательный утренний персонаж, бодривший засыпающее сознание Прозектора после двух смен в больнице подряд. Брат-По-Разуму был явлением душистым и заметным – издалека бросались в глаза ярко-красные босые ноги, растрепанная шевелюра, слившаяся с бородой, и всепогодное замызганное пальтишко между ними.
  Брат-По-Разуму был некогда простым бездельником, перебивавшимся от случая к случаю, но однажды его здорово ушибло неким философско-мистическим учением, и с того момента облик и поведение его приобрели некую завершенность и целеустремленность. В маленькой брошюрке очередного спасителя человечества Брат-По-Разуму нашел для себя совершенную концепцию того отрешенного ничегонеделания, к которому стремился, но вечно сбивали с толку всякие, утверждавшие, что «не положено»: родители, милиция и очередной работодатель.
  Рецепт совершенной жизни был невероятно прост: Природа сама о тебе позаботится, только не загораживайся от нее. К загораживающим заботу Природы экранам относилась, в первую очередь одежда и обувь, стрижка волос, мытье, а так же любое регулярное усилие по созданию комфорта для себя и семьи. Последним, правда, Брат-По-Разуму вообще не грешил, но такое изумительное решение проблемы – где взять денег на вообще все, – приветствовал с пылом и вписался в концепцию поразительно быстро и успешно. Что можно днями не есть и жив останешься - он уже был в курсе. Поскольку концепция не требовала резких телодвижений, то и переход к отсутствию экранов на теле проходил постепенно и естественно: изношенная одежда и обувь просто не заменялась. А вот с обливанием холодной водой ежедневно с утра было сложнее: с одной стороны, выйти на снег и напугать собачников лихим окатыванием себя ведром воды, да еще со льдом – вода ночь стояла на балконе, чтоб набраться энергии звезд, - это было восхитительно, только действительно холодно до болезненности. Но мало-помалу, развлекаясь зимой подсчетом и измерением глубины дырочек, протаявших в снегу на его следах от ступней (раскрывались энергетические каналы – утверждалось в брошюре), Брат привык и полюбил все – особенно встречи с себе подобными. Местный Психиатр побеседовал с Братом, вынес приговор «Шизофрения» и посоветовал оставить, как есть – не буйный, а у него в отделении и более опасные есть.
  Брата-По-Разуму, занимавшегося на данной стадии эволюционированием в совершенное существо, питавшееся энергией Космоса, оставили дворником и обходили десятой дорогой: для эволюции полагалось создать на поверхности кожи сообщество микроорганизмов, которые, как степь или какие джунгли, занимались бы самоочищением. Запах от джунглей был силен, кроме того – волосы, кажется, тоже мылись водой без всяких средств, не стриглись, а только расчесывались – естественным путем посеченные кончики волос, особенно бороды, были, так сказать, антеннами, принимавшими космическое знание. В ожидании проверяющих Брата-По-Разуму убирали с глаз подальше, но все же не избавлялись от него совсем – жаль было.
  Прозектор наблюдал с любопытством и опаской за очередными полетами мысли Брата – тот механически махал метлой, монотонно рассуждая о эволюции птиц: вот вчера были голуби, а сегодня все голуби побелели и увеличились в голове. Догадаться, что это прилетели чайки, подкормиться на жирных дождевых червяках из свежего компоста было неэволюционно, что ли. В общем – сегодня невоинственно, и Прозектор потерял к нему интерес.
  Допив кофе и витиевато выразив восхищение кексом, а еще в большей степени – красотой кулинара, Прозектор откланялся. Брат скрылся, и где-то затих, пора было сдавать дежурство и отправляться домой.
  Последние минут пять пребывания у ворот Больницы с некоторых пор стали у Прозектора моментом неприятным и даже отталкивающим. Он начал там видеть сны. Причем наяву, не прекращая движения, и сны были о его недавно пропавшем коте.
  Изрядно потеплевший и более заметно пахнущий пылью воздух напомнил, что надо поторапливаться, и Прозектор заторопился: надо уходить. Устал.
  Из Больницы можно было выбраться не менее как пятью независимыми способами (это как сказал бы Программист), но Прозектор предпочитал широкую липовую аллею, выводившую к парадным воротам, с затейливыми кирпичными сторожками, солидными столбами, даже створки их, бывало, подновлялись: узор на воротах был стильный, броский, внушал почтение. Пройтись по солидной аллее, с перспективой, неспеша, посозерцать изысканные линии – это было с устатку болезненно-прекрасно.
  Но теперь, помимо родственников, с озабоченными физиономиями, и молодых отцов, с перекошенными от счастья рожами, Прозектор стал видеть вещи несвойственные и неприятные: вот, к примеру, прогуливавшегося с палочкой старичка, напоминавшего бюстик благодетеля, в начале двадцатого века основавшего эту Больницу; прежнего Завхоза, умершего еще лет пять назад в Больнице, на рабочем месте, а теперь вот еще и кот Кузя, пропавший у них из дому примерно полгода назад, сидел каждый раз на столбике ограды, встречал его, и заводил душевные разговоры. При попытке взять поганца в руки и вернуть детям Прозектор испытал пару раз небольшое потрясение – он словно просыпался, всякий раз уже троллейбусе. Так что смирился и просто старался не отвечать на заискивающие речи Кузи.
  « Добрые синьоры, простите великодушно – душа моя, я знаю, все еще в пути… Я должен, я обязан спасти и защитить от Дракона Принцессу Елену – в этом мой долг, как Рыцаря Печального Образа.
  Судьба, издеваясь над малыми моими силами и возвышенным строем мыслей, посылает испытания, которые я должен с достоинством преодолеть – или погибнуть. Скорее всего, с бренным моим телом нечто такое уже произошло, но великая страсть моя к Госпоже души, несравненной Елене, помогает превозмочь и это.
  Появление мое в этом мире было заурядным – я помню много тепла вокруг, тяжкое сопение моих гораздо более массивных сестер и братьев. Далее, когда глаза мои открылись, я с восторгом оглядел окружающий мир: как же он был огромен и замечательно устроен! С плюшевых небес свисали дивные птички и мячики, просторные края мира были дивно задрапированы тканью с изысканным узором – ах, Провидение обо мне позаботилось!
  По мере прибавления сил, в тяжких тренировках за корм, силы мои множились, и я уж научился запрыгивать и удерживаться на широких могучих спинах братьев, доезжая на них до мисочки, и спрыгивая перед самыми их изумленными мордами! Да – хитроумность моя была видна уж в те юные лета. Тихие дни, шумные вечера и таинственные ночи – все это легко миновало, оставляя смутные и приятные воспоминания. Когда же мы стали настолько резвы, что мир наш ограничивался уже Стенами и Дверями, началось исчезновение братьев. Появлялись люди, гладили, брали на руки – и уносили безвозвратно.
  И однажды явилась она – несравненная госпожа души моей – Принцесса Елена.
  Она прошла, ведомая под руку Драконом, и в тот самый момент сердце мое отдано было ей.»
  
  Кот Кузя появился в доме Прозектора обычным способом, как и многие кошки до него: был принесен сердобольной супругой Аленой в большой наглухо закрытой сумке. Прозектор, которого в доме звали Шуриком, не возражал, но и не собирался радоваться: уже обитал в доме кот Матрас. Но при виде черного, блестящего, как норка или даже соболь, котяры, Шурик сдержался и не стал бурчать.
  Котяра прибыл в сумке не один, а с приданым: небольшая перовая подушка, жутко пыльная, миска-поилка, мышка из кроличьей шкурки в металлической круглой клеточке (чтобы каталась) и еще странная замусоленная желтая собачка. Как только все это было уложено в углу для обживания, кот прошел, тихо и тяжко ступая, в угол, залег за подушкой, обхватив ее лапами, и затих в позе бойца в секрете, до поздней ночи
  
  
  Осенние дни принесли тихий свет, пробивающийся сквозь поредевшую и пожелтевшую листву вишен, легкие морозцы, последний сбор урожая и нашествие крыс. Урожай в виде моркови, свеклы, картошки и капусты радостные хозяева участков сгружали в погреба, совсем не задумываясь о братьях меньших, которые как раз задумывались и начинали вселение в дома. За лето на вольных изобильных кормах остатки крысиных, мышиных и хомяковых популяций отъедались, расселялись по огородам и садам, и резко проявляли склонность плодиться и размножаться. Накануне первых серьезных заморозков стаи принимали единственно верное решение – возвращаться на зимние квартиры в дома людей, и бросались на штурм с упорством и бесстрашием отчаявшихся. В сущности, это обреченность и отчаяние и были: кто не доберется до непромерзающей норы в подполе – тот все равно скоро погибнет тихой, безоблачной морозной ночью. Обычные меры вроде отравы или кошек не были эффективны в этот период: даже как-то резвее шли на прикорм с мышьяком, а коты ленились. Соседская Мурка, к примеру, еще летом запасла мумию из мышки и всякий раз, как только хозяева обнаруживали погрызы и прочие следы крысиного разбоя, принимались браниться, кошка бежала за поленницу, извлекала припасенный трофей, предъявляла хозяевам и пребывала в почете и холе до следующего раза. Тяготеющая к справедливости ребятня отследила, куда прятался трофей, выкрала, и теперь Мурка потерянно бродила вокруг поленницы, не веря своим глазам: еще вчера мумия была, а вот сейчас – нету. Наученные предыдущими годами, Шурик и Алена тоже принимали меры, но, в отличие от Мурки, более механического свойства – были вытащены и насторожены все ловушки-давилки. Котам урезали рацион. Давилки проверялись ежевечерне. Помимо просто дыр и хозяйственной разрухи, опасались почти неизбежной мышиной лихорадки, что часто бывает в такие моменты.
  В один из субботних дней, когда, по стечению разных обстоятельств, Прозектор был домашним Шуриком, за холодильником основательно щелкнула одна из давилок.
  - Сорвалось, - вслух подумал Шурик, - завтра насторожу. Или позже.
  - Нет, - с озлоблением в голосе отозвалась Алена, - стук был тупой – попалась там зверюшка!
  Не успел Шурик развить свои соображения насчет «попозже», как Алена, привыкшая в доме верховодить и распоряжаться самовластно, рывком отодвинула угол холодильника, протиснулась взглянуть, и выскочила с торжествующим злобным воплем: «Иди, доставай, холера!»
  За холодильником и вправду в давилку попался изумительно большой, старый и глупый крысюк: весь темный, раза в три длиннее давилки, глаза огромные… а еще смешно: по носу получил – и лежит!
  Шурик неспеша стал примериваться: лезть самому или вытаскивать шваброй.
  Алена, пылая разными нехорошими чувствами, отыскала мирно спавшего Матраса, цапнула за шкирку, и, встряхивая и приговаривая всякие бессмысленные «научу тебя, паршивца, бдить!» принесла на кухню. Простое вбрасывание кота в зону пребывания давленого крыса результата не дало: кот бежал. Вот просто приземлился на крысюка всеми четырьмя лапами и тут же смылся. Схваченный снова у миски, кот извивался и клялся, что ни в чем не виновен. Кота посадили и крепкой рукой придавили к крысюку: «Ешь, животина!» Матрас выл, изворачивался, ссылался, что мясо старое, высокохолестериновое, не пошло контроль на паразитов и вообще… Но тут крысюк начал приходить в себя от раушнаркоза, полученного от щелчка по носу, и завозился. Алена чуть не завопила, уже прицеливаясь в тесном захолодильниковым пространством, чтобы прибить крысюка буквально руками, но именно в этот момент, так сказать, через задницу, до кота дошло: добыча! Одним неуловимым движением кот словно в узел завязался, протек прямо вниз, под себя, голова скрылась между лап, и задние ноги крысюка задрожали и вытянулись. Все – чистая смерть. Кот с возмущенным видом слез с трупа, предоставляя зрителям очистить сцену.
  Шурик наметанным глазом сразу определил: работа и в самом деле была классная: спинной мозг был отсечен от головного через один узкий прокол клыка. Даже крови не натекло.
  - Я уважаю тебя, Матрас – ты полезное животное – ритуально произнес Шурик. И только тут заметил, что на все это смотрел Кузя, и взгляд был сосредоточеннее прежнего, скорбен и погружен в глубины бытия.
  - Уйдет теперь, окаянный, - высказала догадку Алена, - уйдет и сгинет на улице, Дон Кихот злосчастный.
  Так и случилось вскоре – остались сиротливо в углу на подушечке собачка, мышка, и особая фирменная, от прежней жизни, миска-поилка.
  
  
  В Больницу вместе с осенью пришли обычные орды студентов непрофильных вузов, которых почему-то надо было просвещать насчет устройства человеческого тела. Занимался этим доцент Семеныч – мужчина видный, с густым баритоном и обычным для медиков увлечением напугать мелких смазливых студенток, чтоб повизжали и поплакали с перепугу при виде особо аппетитных препаратов тела человека. Музей при Морге был неплохой, базовый, принадлежал, по сути, местному медицинскому университету, потому все было честь по чести: этикетки читаемые, банки в порядке, содержимое даже неплохо отпрепарировано. Застекленные витрины были плотно уставлены, а при входе было два особые экспоната, составлявшие законную гордость и начало аттракциона «пугливая студентка».
  Сегодня после полудня у Прозектора благодаря Семенычу как раз появилась свежая история, какие любили слушать Аналитики, и, стало быть – повод испить хорошего кофе. Пройдя вновь коридором к заветной двери, на которой красовался перечень запретов, в том числе и насчет еды и питья, Прозектор радостно приветствовал Ленусика, алчно взглянул в сторону плитки, на которой обычно варили кофе в высоком, миллилитров на восемьсот, химическом симаксовском, стакане, кофе по-турецки, и взгромоздился на лабораторный табурет.
  Ленусик уловила флюиды и кинулась наливать питьевой воды в стакан, отмерять, ровным слоем рассыпая по поверхности воды, молотый кофе, как-то особо грациозно насыпать сахар – и все это умильно поглядывая в ожидании хохмы и похвал своему искусству. Созерцание изменений, которые приводили к образованию из неаппетитной смеси порошков и холодной воды божественного бодрящего напитка, было само по себе занятным, но требовалось и хозяев развлечь. Пока снизу, провалившиеся на дно кристаллы сахара растворялись в густо-коричневый сироп, создавая движущуюся границу жидкостей с разным коэффициентом преломления, а сверху тонкие струйки растворяющегося настоя устремлялись ко дну, - в этот момент, словно очнувшись, Прозектор начал:
  - Семеныч сегодня с утра водил студенток на обзор по своему маршруту. Не спросил, правда, что да как – мол, студентки – они и из Африки студентки. Как обычно, собирался у скелетов их подержать, пока не побледнеют, потом – у банок с сагиттальными распилами головы, и в заключение – добить показом учебных наборов костей для занятий первого курса. Ввел, выстроил, начал общее знакомство. Студентки стоят, не дрогнут. Он думает – тупые, не дошло, куда смотреть надо!
  Все в Аналитической лаборатории хоть раз, да были там, в музейной аудитории, о которой шла речь.
  - Тычет указкой в эти два большие шкафа и говорит: «А угадайте, какой из скелетов здесь мужской, а какой – женский?» - и снова ждет, как бледнеть, морщиться или хоть пищать будут.
  Студентки слегка шевельнулись – вроде бы плечами пожали, и- и так скучливо отвечает одна:
  - Тот, справа, - мужской, старик, кстати, а слева – дама была.
  Доцент Семеныч такого хладнокровия и компетентности не одобрил, почему-то обиделся, как привидение, которое проигнорировали, и повел дальше, от банок с легкими курильщиков и разрезам матки, к заветным распилам-разрезам. Тут – тоже облом. Никакого страха. Семеныч прямо пал духом и в полном расстройстве понес вообще чушь:
  - А что же вы не спрашиваете – почему мужик в банке рыжий?
  - Ну, рыжий – и рыжий: бывает. – Равнодушно ответили из толпы студенток. На лицах – вежливая скука и понимание.
  - А я бы тогда в ответ сказал: «А потому что просто рыжий» - растерянно и глупо залепетал Семеныч.
  Студентки посмотрели на доцента с явным осуждением: «Дело ясное – маразм, но не так же быстро – еще критический возраст только подходит, шестидесяти нет!»
  Внезапно озлившись, Семеныч резко повел всех непробиваемых девиц в одну из маленьких учебных комнат: там помимо шкафов со все теми же препаратами были столы рабочие, из искусственного гранита, и там проводились занятия по секционному курсу. В аудитории в центре на столе лежало нечто немаленькое, длинное, завернутое в марлю.
  Бросив девицам: «Ждите здесь!» Семеныч ускакал за дверь, для вида потопал как бы к лестнице, уходя от аудитории, на цыпочках вернулся и занялся прослушиванием происходящего. За стеной было нешумно, девушки скучали в компании полушарий мозга, препаратов мозжечка, с недоумением изучали разрезы, демонстрирующие сильвиев водопровод… Наконец, кто-то все же заглянул в марлевый сверток:
  - Смотрите – нога, мужская…
  - А что мужская – у женщин тоже такая волосатость бывает…
  - А там слева – вещественное доказательство: член оставили.
  На этом нервы у Семеныча сдали и он, не скрываясь, влетел в аудиторию и уж совсем истерически и кое-как, повизгивая и только не добавляя «Дуры проклятые бесчувственные!» довел свою просветительную работу по анатомии человека до конца.
  В доцентской была весьма нелюбимая, но уважаемая и вечно знавшая все обо всех Валентина, от которой Семеныч и узнал, что донимал он пошло и глупо не кого-нибудь, а третий курс биологов, уже сдавших анатомию человека, не говоря о всяких зоологиях беспозвоночных и позвоночных.
  - Как же это Вас, милый, угораздило? – с жалостью спрашивала Валентина, выбившаяся в доценты медицинского вопреки многому, в том числе и образованию, ибо была из педагогов, - ведь они, изверги, не только трупные препараты видели – сами зверюшек убивают и потрошат, чучела делают…
  
  
  
  Когда ночи стали совсем по-зимнему морозными и на грязи по утрам стала появляться сверкающая иголочками бахрома инея, в гости к Шурику и Алене приехала Свекровь, она же – Бабушка-Красавица, как ее почти в глаза называли торговки на местном рынке. Дома тоже иногда называли, но больше – за глаза, и с оттенками разнообразными, не всегда лестными. Бабушка явилась кстати – у Шурика начались подработки на почасовой в университете, где он вел практики по нормальной физиологии. Работа была несложной, в принципе, иногда – неплохо оплачивалась… Алена тоже стала задерживаться на работе – но тут уж причина была иная: как всякая нормальная Свекровь, Бабушка-Красавица имела список претензий к снохе, а та, в свою очередь – свой список, так что хозяйка дома старалась по прошествии дня приезда домой попадать попозже. Взаимная неприязнь вспыхивала регулярно и на том же месте: Свекровь суетилась насчет выпивки, Алена – накормить повкуснее; Свекровь дико обижалась на нежелание выпить водки и просила ей дать только «перекусить чего-нибудь», а Алена строила догадки, что и кому следует перекусить и жестко отвергала водочный ритуал. В общем, защищалась хозяйка дома от Свекрови, как от атомной угрозы – расстоянием. И дипломатией.
  Занятия велись по методичкам, которые сам Шурик практически делал когда-то шустрым ассистентом кафедры. Но потом отошел от кафедральных дел, и теперь вот только брал почасовки. Студентов, как обычно, «строил» суровым порыкиванием и взглядом из-под падающих на лоб волос (вот такой был прикол – не носить на занятиях шапочки). Ходить, распустив по плечам длинный свой хайр и зыркать на студентов из-под пряди, почти падавшей на нос было естественным делом. Раньше Шурика обижало, когда оголтелые почитатели талантов приставали к нему «Вы так похожи на Леннона!» или «Вы – вылитый Александр Градский!», но теперь кумиры имели вид иной и со сходством никто не вязался. Общий обзор, правила техники безопасности – и пошла кровушка: методики подсчета эритроцитов, движение крови по сосудам перепонки в лапке лягушки, и так далее, и тому подобное. Крик, писк на первом занятии – все подставляют пальцы под скарификатор, никто не насмелится кольнуть от души. А надо.
  В общем, начало занятий помогало установить правильные рабочие отношения с группами: преподаватель – изверг рода человеческого, хуже анатома, с живой лягушки и студента шкуру спускает.
  В тот день Алена снова задерживалась, а Шурик появился немного пораньше: подвезли по пути. Дома было ожидаемо пусто и невкусно: Бабушка занималась занавесками, перетирала сувенирчики и пребывала в отличном настроении. Быстро тараторя, вытащила подсохшие бутерброды, порывалась налить остывшего растворимого кофе. Шурик вяло предложил сготовить что-нибудь, и тут Бабушку прорвало на подвиг – приготовление настоящего борща. Сей шедевр должен был показать вершины, глубины и пропасть заботы. Шурик одобрил замысел и пошел за припасом в погреб. Таскал капусту, рылся в свекле, смотрел, как там лежкие помидорчики себя чувствует, изредка поднимаясь с очередным приношением на поверхность – темнота и тишина погреба затягивала. Только когда за стеной раздался испуганный тонкий плач, вспомнил – а дети?!
  Выскочил, как был, чуть не падая в обморок, выскочил на холод.
  Самая младшая брела к дому, покачиваясь, несла руку перед собой (левая – автоматически отметил Шурик), из глаз катились крупные, как горох, мутные слезы.
  - Я упала!
  Разом подхватив на руки малышку, Прозектор мгновенно внес в дом, протащил к дивану – бережно снять пуховичок, осмотреть ручку.
  - Пошевели пальчиками – больно? – стараясь не пугать больше, чем уж дочка напугалась, попросил Прозектор. Пальчики дрогнули и пошевелились. Фу, подвижность есть – не самый плохой вариант.
  Пробежался пальцами по руке – болело в первой трети, почти у запястья, ручка на глазах припухала, но синяка не было. Значит, парацетамол и в поликлинику – должен же быть там рентген?
  Бабушка испуганно топталась в отдалении и что-то лепетала, старшая дочка пришла сама и выжидательно смотрела, не снимая теплой куртки – вдруг пошлют куда-нибудь.
  - Идем в поликлинику! – резко бросил Прозектор домашним, - Будьте дома, если что – я позвоню! Идти сможешь?
  Младшенькая послушно кивнула и протянула руку к пуховичку, вновь болезненно скривившись. Изругавшись про себя, Прозектор кинулся за парацетамолом и стаканом воды, сгонял потерпевшую в туалет, натянул сам на нее одежки, отбился от Бабушки, перед выходом на мороз рвавшейся протереть личико девочки влажным полотенчиком. Когда-то давно он сам чуть не умер от страха, увидев на лице старшей дочки явные признаки экссудативного диатеза: кожа на щечках была потрескавшейся, с желтыми корочками какими-то, вся в проступающей крови – издалека словно жуткий диатезный румянец. Как оказалось, это в стараниях придать максимально блестящий и ухоженный вид, Бабушка намывала перед выходом нежное детское лицо – и на морозец! От холода все и трескалось.
  В местной поселковой поликлинике рентген-кабинет был, зато в нем не было рентгенолога. Привычно поругиваясь, усадил дочку в коридоре на продавленный, но все же безопасный стульчик, успокоил, рассеянно оглянулся. Рядом лежала на кушетке, выставленной прямо в продуваемый обязательными в таких местах на первом этаже, сквозняками, коридор, девочка, ненамного старше его дочки. Тоже с травмой. Оставил возле притихшей малышки куртку, ринулся искать хоть кого-нибудь, судорожно прикидывая, как быть с рентгеном, если кабинет вообще не работает – езда в автобусе до райцентра исключена, а чтобы ехать в гораздо более близкий областной центр – нужно уже направление. Конечно, всегда оставалась своя родная клиническая больница, но пока можно обойтись – лучше обойтись.
  Как ни странно, к почти коллеге отнеслись сочувственно, сидевшие в соседних кабинетах лор и дерматолог быстро сориентировали – рентгенолог есть, просто ушла уже, так как работает на неполную ставку – не дали полной, сократили. Вышедшая на призывный жест дерматолога окулист позвонила на домашний рентгенологу – и вскоре все с интересом и облегчением рассматривали картинку: типичная трещина, по типу «зеленая ветка». С жаром поблагодарив коллег, Прозектор-Шурик сообразил позвонить здешнему знакомцу, и вскоре на его покорном зеленом Москвиче втроем выехали все же в райцентр – наложить лангетку.
  Обошлось все малыми жертвами, но было неспокойно: Алена придет, и что-то будет…
  
  « Милостивые синьоры, видели ли вы пример более высокой любви, чем та, что была у госпожи моего сердца, Принцессы Елены, ко мне – маленькому и не особенно родовитому котенку?
  Едва она вошла и ее дивный нос вдохнул ароматы нашего обиталища, она тяжко задышала, голос ее стал, словно придавленный переполнявшими чувствами, глух и гнусав, а в руке появились платок и флакон с таблетками. Приняв одну из этого фиала здоровья, с невыразимым изяществом, свойственным лишь ей одной, Елена промолвила: «Ты же знаешь – у меня чудовищная аллергия на кошек! Я дни напролет буду в насморке и в лекарствах!»
  Дракон высокомерно улыбнулся, сверкнув невероятно длинными, словно бы лошадиными зубами.
  Принцесса Елена пожала плечами, вздохнула, склонилась к нам. Я во все глаза смотрел на нее, взобравшись на холку моего более крупного рыжего брата. Брат, благослови его за то все кошачьи боги, оказался прекрасным фоном: ее нежные руки протянулись ко мне, мягко огладили лоб и темя, пальчики впервые почесали за ушком и, к моему ужасу и восторгу, она подняла меня к себе! Боги кошачьи и человеческие! Она, невзирая на страдания, возлюбила меня и приняла к себе в дом!
  Торопливо уложив меня в теплое убежище своей сумки, Принцесса Елена покинула мое первое обиталище, навсегда разлучив с братцами и сестрицами, но взамен подарив целый мир однокомнатной квартиры с совмещенными удобствами.
  Просторы нового мира содержали диван, кресла, огромные таинственные вместилища разных предметов и запахов, и еще кухню. Да, благородные синьоры, там была кухня: сердце дома и королевства моей Принцессы!
  Какие сладостные часы я провел там, с замиранием сердца наблюдая за приготовлением нежнейших фаршей, оглушительно скворчащей на сковороде жареной картошки, тушения роскошных наисвежайших овощей и благодарно принимая мягкие прикосновения, коими Несравненная Принцесса помещала меня на надлежащее мне место. Я питался специальным кормом и даже деликатно пытался ей помочь, оттаскивая упавшие очистки картошки, убирая под стол шелуху от лука…
  И мы были бы счастливы – кабы не Дракон!
  В небесном своем благородстве ослепленная добродетелью, моя Принцесса никак не могла рассмотреть и распознать мерзкую рептильную сущность. А думала – Дракон: ее любовь и судьба.
  И я, хоть и не сразу, но по мере взросления, но все-таки понял: мое предназначение в этой жизни – спасти ее, прекраснейшей Принцессу! Даже ценой жизни – все же Дракон был велик и стар, и, стало быть – опасен. А я всего лишь кот.»
  
  
  «К небесной красоте и доброте моей Принцессы Елены надо всегда добавлять – и хозяйка, и кулинарка к тому же отменная! О, кто сподобился пробовать ее обедов, особенно – по выходным – тот знавал райское блаженство за столом! Ах, ее бесподобное жаркое, тушеное мясо, рыба в кляре – мммм! Даже я, существо, не заинтересованное в овощах, ее рагу ел с наслаждением. И, вдобавок – ах, стерильная чистота. И гостеприимство.
  Однажды я принимал вместе с Принцессой Еленой даму, приятную во многих отношениях. Она так мило приветствовала и хвалила убранство дома. Я ходил меж ними, как бы намекая – тут страж есть.
  Гостья обратила на меня внимание:
  - Какой славный – и тут же взяла на руки. Мягко и уверенно, так приятно… расположила на коленях, принялась за ушками перебирать.
  Говорили они про свое, но изредка я отвлекался от созерцания Принцессы Елены и переживания умелой, какой-то отточенной ласки этих новых рук. Прислушивался.
  - Представляешь – он не любит вкусно приготовленное! Я стараюсь-стараюсь, и в ответ «Ты все испортила, ты все сделал не так, как мой папа!» Будто я буду делать так плохо, как его папа! – говорила Принцесса Елена.
  - И насколько плохо, а? Просто безвкусно – или непотребное?
  - Да вот не умею я делать пюре, как папа: чтоб синее, и в комках! А по-другому невкусно! Или вот делаешь равиоли – а он приходит – понятно, продукты испортила! – и достает банку тушенки. Откроет, опрокинет на тарелку – вот – дрожалочка, вкусно! - продолжала рассказывать Принцесса Елена. Мне непонятно это. Но голос у нее нерадостный.
  - Что-то уж очень демонстративно он обижает тебя. Как бы унизить все время хочет – все не так. А дети? – плавно поглаживая по спинке, моя внезапная массажистка тут принялась аккуратно нажимать пальцами вдоль остистых отростков позвоночника. Ввинчивающие движения были неожиданны и невероятно приятны! Ах! Эта изобретательная ласка просто вызвала восторг в моем теле: я растянулся и, забывшись, принялся обминать лапами ее колено. Ничуть не рассердившись на покалывания, Гостья продолжила оглаживания, добавив вожделенную ласку у горла и под подбородком. Это, несомненно, Волшебница, посетившая мою Принцессу!
  - А детей не будет. Он сказал – не надо, - ответствовала Принцесса.
  Рука Волшебницы на секунду замерла, и она что-то тихо и недобро сказала. Я встрепенулся – а не усыпила ли она мою бдительность своими чарами? – и прыжком освободился.
  Странно – меня не удерживали.
  Все-таки это совершенно непонятно.
  - А кот к нему как относится? – спрашивала Волшебница.
  - Да нормально. Это же по его требованию взяли кота. Я и к тебе не еду – аллергия у меня на кошачью шерсть, как ни убирай – все есть из-за чего сопливить. Ты бы знала, сколько я тавегила и зикселя слопала. А Он сказал – надо кота. Вот, убираюсь теперь без конца. А ему надо… - Принцесса что-то говорила, поджимая губы.
  Гостья быстро попрощалась, а я начал думать. «Что-то уж очень демонстративно он обижает тебя..» - это как понимать? Дракон обижает мою Принцессу? Я должен понять и решить – как ее защитить! Это мой священный долг – ведь она взяла меня, подарив свое волшебное королевство однокомнатное…»
  
  Алена пришла домой, как и обычно, поздновато. Шурик, углядев ее в окошко, выскочил навстречу, чувствуя, как сам бледнеет. Сказал от избытка ума, следующее:
  - У нас тут беда, но ты не волнуйся – все страшное уже позади!
  Алена почти не изменилась в лице и движении – только словно воздух вокруг нее закристаллизовался.
  - Что и с кем? – она продолжила свой путь в дом, идя уже впереди Шурика.
  - Младшая упала, на левую ручку… там не перелом, только трещина, лангетку наложили и рентген есть… дал парацетамол, - торопливо отчитался Шурик, - остальные напугались, но в порядке. Борщ вот мама сварила.
  Алена отрешенно кивнула, сняла все уличное, холодное – и быстро прошла к девочкам. Шурик прямо почувствовал, как вокруг нее клубилось что-то темное и страшное. Лучше не подходить.
  - Шурик, Шурик – ты сказал, она выпьет с нами? Или корвалол? – застрекотала Бабушка-Красавица. Шурик только рукой махнул и досадливо поморщился – «принятие внутрь» при всяких потрясениях особенно раздражало Алену.
  Ровный усыпляющий говор Алены за стеной чередовался с детскими голосами.
  Вышла Алёна от детей внешне спокойная, однако некое обвинение давило, не будучи высказано. Шурик заторопился заканчивать домашние хлопоты — хотя так тянуло поиграть.
  
  
  На службе надвигались перемены – Лаборантка становилась как бы Старшим Препаратором – а значит, получала полномочия и доступ к неким Ценностям. Радостная, она принялась копошиться в столах и шкафах, осваивая хозяйство.
  Предшественник ее на этом посту был мужчиной странным. Ну, как еще самым мягким словом обозначишь мужика, который в свои пятьдесят говорит девушкам, что девственник – ибо не хочет разочаровываться? Ни одна до него, впрочем, докапываться не стала.
  В хозяйстве было много чего – и даже опись. При это найти – что и где, оказалось увлекательнейшим приключением.
  Прозектор заглянул в Препараторскую: теперь в новом статусе Лаборантка принарядилась в умопомрачительные брюки и лихо заглядывала под столы. Санитар от ракурсов млел. Шурик взглянул на среднюю плку за стопки воронок– а что это? Столит , завернутая в старую газету трехлитровая банка.
  - Э, голубоглазенькая! Целых три литра денатурки! А говорил, подлец Петька, что нет! – вознегодовала новый Старший Препаратор. Ибо все спиртосодержащее – важный валютный резерв в этом мире.
  Она кинулась листать бумаги, отыскивая – когда получено и как нацелено. Учет и контроль, хотя бы на первых порах, восстанавливался каждым новым Препаратором. Шурик, мучимый желанием все же поучаствовать немного в веселии, плавно опустил руку к полке в шкафу, и, пока Препаратор и Санитар отыскивали важную информацию, ухватил банку. Поставил на ладонь (поместилась хорошо) и пошел, прикрывая от взглядов банку полой халата.
  - Куда делась?! – раздался визг, когда уж половина коридора была пройдена. – Не иначе – Шурик увел! Догони!
  Тут же раздалась тяжелая рысь Санитара. Желания прибрать банку денатурата, в самом деле спирта, крашеного в сине-фиолетовый тон, не было – только пошутить.
  Прозектор величественно развернулся, приосанился – банка на ладони, пола халата нараспашку удачно и вполне естественно прикрывает ее. Санитар недоуменно лупится – а где? Потом задает вопрос вслух.
  - А что? Что-то пропало? – вежливо удивляется Прозектор, плавно уворачиваясь от осмотра.
  - Да ты ж… больше некому! – сипит Санитар.
  - Да ой ли? Я ж не пью – ты знаешь… - намекает Прозектор.
  - Ты давай… не надо. Я к ней серьезно – она ж расстраиваться будет, - сбивчиво бормочет Санитар, продолжая кружить вокруг Прозектора, стараясь догнать и обнаружить банку – даже карман халата пальцем ухватил и проверил! Смешно, как от щекотки.
  - Пошли, посмотрим, где вы потеряли,- миролюбиво предлагает Прозектор.
  Санитар, понимая, что это лучшее предложение, кивает и бежит рысью вперед – успокаивать злобно причитывающую и хлопающую книгами по столу Старшего Препаратора.
  Санитар занялся утешением Прозектора, и, пока шли невнятные объяснения, Прозектор протиснулся к тумбочке – там и оставил банку. Вышел. Вслед было:
  - А все равно это он, такой –разэдакий! Да знаю я – не пьет, только шутит – литра на два!!!
  
  
  «Мой дом – моя крепость» - применительно условий жизни Шурика и его семейства было не девизом даже, а первейшей необходимостью. Некие энтропийные агенты всегда были рядом и бдили: как бы занять или поделиться? Три пенсионерки без следов профессии и честно нажитой пенсии – Клава, Лида и Люба, - несли с собой вечную идею «все прахом станет». По способности проникать в чужие жилища подруги почти могли сравняться с грызунами по осени, но были активны круглый год, а спектр повреждений, которые они могли учинить, все время расширялся: все садово-огородные достижения соседей могли быть внезапно реквизированы и обращены в единственно ценную вещь – пойло.
  По мере развития спирторазливательной деятельности всяких ИЧП, вариантов, достойных внимания троицы, становилось все больше. Если сначала они могли прийти к прихворнувшей товарке и угоститься вместе с ней принесенной пол-литрой или даже «гигиеническим пакетом», а затем освободить ее от всех созревших помидор, то теперь они возвращались к ней же с новой пол-литрой, угощались, и реквизировали ее садовые шланги – так же, как и про помидоры, не спросив ее согласия. Весь ближний овраг представлял собой место упокоения тары из-под выпитого неустрашимыми пенсионерками – как только печень не рассыпалась! Шурик не без уважения иногда перечитывал надписи на полиэтиленовых упаковках: «Летний ад» (сад, конечно – но буква удачно стерлась), «Росинка», «Денатурат для разжигания примусов» - это еще из джентльменского набора. А вот самогон старухи не делали – из великого и основополагающего деревенского принципа «Еще я это им тут!» Последнее время бабки стали большими специалистами по цветным металлам – Люба, даже случайно прикоснувшись в темноте к металлическому предмету на дороге, истошным ревом оповещала подруг «Ляме-ень!» - но, как правило, это был уж совсем хозяйский алюминий, и вспугнутый хозяин мчался отбирать чуть было не утраченную собственность.
  Собственно дом или забор никак бы не защитили ни от бравых пенсионерок, ни от регулярно прокатывавших таборов цыган – но был страж суровый и надежный: овчарка, кавказская, весьма наглый и самоуверенный кобель, всерьез относившийся к своей миссии охранника. Он еще в сравнительно юном возрасте – месяцев в шесть порвал пару курток у любителей войти во двор без спроса, приложился к протянутым в агрессивном жесте ручкам, - в общем, создал себе имидж «серьезного мужчины». Добавляло уверенности в себе еще и рычание – шикарно басовитое, с богатыми обертонами. Блеск клыков длиной в палец и могучих моляров так же добавлял убедительности. Хотя все начиналось с общего впечатления – белый, совершенно белый пес более чем семидесяти сантиметров в холке с могучим медвежьим экстерьером. Он истово нес караульную службу, мастерски спал на посту, и, к большому огорчению Любы, Клавы и Лиды – просыпался стремительно и настигал неотвратимо.
  В целом кобель был настоящим сокровищем: в отличие от многочисленных деревенских бастардов, он действительно был породным, со всеми особенностями древней пастушьей собаки. К примеру, отличался разборчивостью и умеренностью в еде. Ему было проще трое суток не есть вовсе, чем давиться невкусным. И хозяева чувствовали это преимущество – совсем немного сычуга, рагу или отварного легкого, – это не ведра вонючего корма, который варили прижимистые соседи, взявшие очередного щеночка весьма смешанных кровей. Пес не брал без спроса. Никогда. Не гонялся ни за кем в охотничьем раже. И всегда соразмерял по своему разумению свое поведение относительно окружающих. Не превышал меры необходимого приложения сил: коли враг убрался с территории он был неинтересен. Кстати – не гонялся ни за кошками, ни за другой живностью. Не калечил и не стремился убить.
  Поздней осенью квартирообитающие родственники снова сдали на хранение своего песика – американского коккер-спаниеля Лапсика. Лапсик был черным, кучерявым, милым дурачком – прямо в соответствии со своим несобачьим именем. Мягкий, трусоватый и незлой, он был отдан на воспитание весьма ленивым и недобрым детям, отчего сделался несколько истеричен. Картину довершала характерная для всех охотничьих собак прожорливость – жрать Лапсик хотел всегда, даже если от сожранного распирало. Как обычно – подъехала машина, торопливо что-то было передано из рук в руки, и вот сияющая акула-машина выбирается задом снова на дорогу, а у калитки встряхивается Лапс на поводке.
  И тут начинались приключения, разом забавные и досадные: встреча двух псов. Лапсик панически боялся могучего хозяйского кобеля. Потому в обычной манере неумной мелюзги начинал припадать к земле передними лапами и истошно орать разные нехорошие слова в адрес своего ужаса. Хозяйский пес сдержанно порыкивал, требуя уважения; Лапсик еще больше пугался и истерично орал непотребства… на этой стадии однажды пытались собак познакомить и успокоить – куда там!
  Псы показали несовместимость стратегий. Лапс визжал и стелился, но в агрессивной позе, одновременно умирая от страха и спрятав хвост чуть не на пузе. Большой – рыча и оскалившись, пер придавить и показать, чей тут верх. Ор стоял безумный, перешедший в дикий гавк и писк: большой сделал несколько демонстративных ударов по жирной холке Лапсика и… взгромоздился на него. Лапсик лег от тяжести и страха. Вытянули его из-под негодующего кобеля за поводок – тихо трясущегося и мокрого…Эти выходки мешали, злили, хотя и не до такой степени, чтоб всерьёз создавать проблемы.
  Вот таким примерно образом и проходило выведение Лапсика на выгул утром и вечером: Лапсик пугался и глупо растопыривался, вопя у двери, малышки брали под мышку вопящего песика и скорым шагом проходили мимо недоуменно помалкивающего своего охранника – тот полагал, что это хозяйское дело, что там на руки брать и куда нести, а потому молчал. Вытащат малыша, бывало, и по участку бегать с ним пытаются. Лапсик, однако, все норовил забиться в малину погуще, если летом дело было, и только уважительно оттуда ворчать. По осени просто выводили гулять маленькую собачку до магазинов: и себе по пути, и псу некуда пытаться залезть спрятаться.
  
  Большого страшного кобеля надо выгуливать по-богатырски: сначала резко тащить, пыхтящего и тянущего, как мотоцикл, все вперед и вверх, вдоль улицы, упираясь чуть не руками у каждой калитки, где по милому деревенскому обыкновению топтался овчарочий бастард, немыслимо мелкий, как правило. Эти Мухтарчики, Шарики и Таксы высоко оценивали прочность калиток и свои шансы смыться и потому вопили и рассказывали на все лады, что они сделают с этим ненавистным, ведомым на прогулку и потому глубоко презираемым, псом. Кстати – водить на выгул собак как-то не было принято. Отделывались общим высказыванием «Еще я это им тут!» и пес пожизненно оказывался прикован цепью к унылому углу двора с дощатой будкой. Вся жизнь и все проявления – тут. Маленькое перетягивание поводка с могучим псом иногда осложнялось выскакиванием дворняжки на улицу (и стремительным бегом впереди визга – и за горизонт), или выходом боязливых поселян. Особо тяжело переживались трусы: те начинали растопыриваться, стараясь стать больше и страшнее, вскидывали сутулые плечи к ушам, разводили локти, или даже лезли к чужому забору выдирать палку. Последний жест у кобеля вообще вызывал приступ энтузиазма, он предвкушал потеху и рвался поиграть с этим милым встречным в перетягивание палочки. Держать, снова держать, приподнимая за ошейник над землёй, отрывая от грунта передние лапы — постоянное напряжение для всего тела, пока не покинешь деревенскую улицу. Мало какой тренажер можно сравнить с физическими упражнениями при выгуле этого песика, а уж в эмоциональном плане это догоняло личное участие в корриде.
  Одолев улицу, Шурик (равно и Алена, если была ее очередь выгуливать своего пса) выходил за околицу и смело спускал собакина сына с повода. Кобель резво шел рысью, словно обходя периметр, неторопливо и старательно отыскивая повод задрать лапу или присесть. Весь выгул занимал примерно час-полтора – но это был довольно занятный маршрут: степь, каменный овраг с обнажениями слоев доломита и вкраплениями кальцита (даже кристаллики серы попадались), потом – опушка леса… По сезону было разное – то первоцветы, то тюльпаны удавалось дикие увидеть, то байбак покажется. Везло – ни волков не встречалось, ни лис. Земляника поспевала на южном склоне оврага – тогда в выходные, пораньше, ходили всей наличной семьей. И все подгаживало только возвращение. Снова с бурными сценами. Изредка дворовые псы промахивались и оказывались в зоне досягаемости…
  
  
  За окном уже привычно мело, снег сыпался в лужи и машины далеко разбрызгивали на ходу черную ледяную грязь. В учебном процессе тоже все шло своим чередом и начались снова демонстрации удушения крыс под колоколом – вакуум, понимаете. Прозектор опыты эти откровенно не любил. Ну, что такого методически правильного – довести нормального, справного зверя на глазах у заморенной учебой публики до смерти от удушья? Вчерашний день в науке. Никакого смысла – реанимацию потом, что ли, устраивать? Хотя некоторым садизмом отдавали многие работы, даже из тех, что числились в истории науки физиологии основополагающими: один Дюбуа-Реймон с его многозначительными опытами по тыканию в области соединения позвоночника с черепом добавил красок, или вот более поздние увлечения – вскрыть кошке череп и на живой потенциалы записывать: как оно активно электрически, когда вдох, выдох, особенно если кисе на продолговатый мозг тампон с растворчиком положить – разные растворчики делались, даже и такие, которые любой наркоман принял бы с восторгом – лишь бы регулярно
  
  В общем, не подумав хорошенько, прозектор не дал очередной лабораторной крысе помереть под колпаком смертью лютой, учебной, а принес в дом и отдал старшей дочке – любить и заботиться.
  Обрадованная такой новой мягкой и ласковой зверушкой, девочка взяла ее в руки и первые полдня не отпускала. Крыса бегала по руке и плечу, забиралась на шею. Наконец, устав, дочка согласилась отпустить крысу поесть и поспать – в вату в трехлитровую банку.
  Идиллия длилась ровно три дня – пока старшая дочка не выпустила из поля зрения Матраса. Кот вмиг снял беспечного крыса с руки девочки и вылетел одним прыжком из комнаты – только и видели. Труп крыса нашли через четыре дня по запаху: гурман кот сожрал лишь мозг.
  Чтобы дитя не плакало… принесли другого крыса(как оказалось – даму строгих правил) и клетку.
  Клетка была солидная, стальная. Крыса, нареченная, как и следовало ожидать, - Скабберсом, - деловито начала носиться по новой территории, набивая поставленный деревянный домик – ящичек ватой, тряпками, и семечками. Вареные и сырые овощи она отвергла. На следующий же день показала весьма хищный нрав – папа принес дитю показать лягушку, а дите догадалось сунуть лягушку в компанию к милому домашнему зверю – Скабберсу. В слезах, но подробно потом дочка описала, как хладнокровная хищная крыса съела лягушку – только косточки хрупали.
  Лапс, прочно и со всем основанием сразу полюбивший кухню, как-то не очень интересовался другими помещениями: наличие холодильника и стола, на котором регулярно раскладывалась и нарезалась еда, сразу и навсегда определило предпочтение. Однако новые запахи от крысы все же вызвали любопытство: новая еда?
  Наивный обжора протрусил вслед за хозяйской дочкой и подбежал к клетке, ткнулся носом в решетку клетки – это для меня еда?
  «Еда» оказалась на удивление быстрой и агрессивной: и трех секунд, наверное, не прошло, как Скабберс ринулась на сетку, цапнула пса в мякоть носа и принялась молотить резцами.
  Бедный Лапс завизжал. Он никак не мог освободить свой широкий мягкий нос, как ни упирался лапами и не пытался отступить – крыса держала крепко. Наконец, ей явно захотелось сменить тактику и позицию: она словно плюнула, отпустив нос собаки, и заплясала у решетки, держась передними лапами за нее на уровне морды и, подскакивая с противным скрежетом зубов, принялась плясать танец презрения.
  Лапс визжал и плакал, требуя жалости и избавления от боли, Скабберс праздновала победу над монстром…
  Вошел Матрас, тихо и грациозно, как-то без звука давая понять – пришел действительно страшный хищник и добытчик. Он сел четко напротив крысы, застыл – и она молча метнулась в домик, спряталась, и не то, чтобы не видно ее, а и запах крысиный исчез, будто с собой в домик уволокла!
  Испуганно прижавшийся к стене Лапс смолк.
  Матрас с холодным бешенством смотрел прозрачно-желтыми глазами в клетку: где добыча? Сразу оценив непробиваемость стальной сетки, кот засек наличие щели, между полом и дном клетки. Тут же полосатая лапа со смертоубийственными когтями проникла туда и принялась нашаривать уязвимое место в днище клетки. От крысиного домика отчетливо исходили волны ужаса, а Матрас раздражался и завывал: «Официант! Уберите крышку с блюда!!!»
  Ненавидяще оглянувшись на застывших зрителей, кот ушел – все так же грациозно, но теперь громко и раздраженно топая, так, что полы трещали.
  Лапс, сочтя за лучшее оставить опасное любопытство, тоже затрусил на почтительном расстоянии вон из комнаты.
  Только спустя полчаса Скабберс осмелилась выйти из домика…
  Так установилась иерархия сильных мира сего: главнее всего – кобель, за ним – всепроникающий и беспощадный кот, за котом – Скабберс, и на самом низу лестницы – мягкий всеядный Лапс.
  Матрас по молодости пытался доказать кобелю, что маневренность и оригинальность мышления ставят его над кобелем, но в результате пришел к выводу, что вооруженный нейтралитет выгоднее и пусть кобель заботится о безопасности дома.
  
  «Мои размышления, прерываемые порядка ради обедами и ужинами, привели к твердому убеждению: да, Дракон точно обижает мою прекрасную Принцессу, и я вырос и вошел в совершенные лета, чтобы бросить ему вызов! Но как?
  Вопрос сей поверг меня в тяжкие раздумья. Я день за днем старался найти ответ – но свыше меня не осеняло, и откуда взять ответ – я просто терялся в догадках.
  Выручило радио, всеми днями вещавшее всякие отрывки истин. Именно из этого источника узнал я о возможности под названием «честная дуэль» и про «вызов».
  Итак, надо сделать «вызов» на «дуэль». С «дуэлью» потом разберемся, хотя я понимаю – это бой. Но «вызов»? Это «звать»?
  Принцесса Елена звала своего Дракона – «милый», «Димка», а в разговорах с третьими лицами – «мой». Это не подходило. Да и не получилось – сколько я усилий потратил, сколько раз в меня бросали тапком, когда я, силясь произнести «мой», в полночной тьме возвышал свой голос, а слова точно не получалось! Зато я услышал новые слова: «метить», «кастрация», «изверг».
  Долгие часы поводил я, рассматривая, как это делает Принцесса Елена, листы бумаги. И вот однажды, когда я уж отчаялся, из разговора я узнал, что коты, подобно мне, взрослеющие и отмечающие свое взросление, «отмечают» это. Да, несомненно – это котовий вызов всему миру: я здесь! Путем логических умозаключений я сделал точный вывод – метку своего присутствия я должен отнести и поставить у ног врага. Точнее – на его обуви – тут он никак не сможет не заметить или обойти мой вызов…
  Тем же вечером я приступил к исполнению замысла со всем пылом и отвагой юности.»
  
  «О, прошу вас, плачьте, благородные синьоры и синьорины, чье нежное сердце может сострадать мукам, кои пришлось пережить бедному коту ради своей несравненной Принцессы Елены! Пусть ваши благородные защитники подивятся моей стойкости в сем испытании. Но сказать по чести – это было больно, страшно и ужасно унизительно – мои схватки с Драконом.
  Я приготовился – выждать и начать благородный, исполненный праведного негодования диалог. Так, кажется, должен начаться поединок – объявить намерения, обсудить условия.
  Но Дракон что-то снова ныл и явно жаловался на кухне, речь моей бесподобной прерывалась вздохами… Стучала посуда, звякал метал по стеклу и фаянсу. Кажется. Дракона кормили. Неужели он войдет во благодушие и мои усилия сделать вызов пропадут, оставленные без внимания?
  - Ле-ен! Я твоего мерзавца просто убью сейчас! Он мне на ботинки надул, тварь такая!! – завыл Дракон. Он потянулся ко мне рукой – но, как я понимаю, рукопожатий не полагается (а я и не мог оказать такой чести за неимением рук), единственно из этих соображений я и попятился.
  - Щазз я тя жизни научу, придурок! – снова возгласил мой противник и ухватил меня за шею. Такое обращение глубоко противно, кроме того, что создает изрядное препятствие для дыхания, и потому я позволил себе уклониться – просто воспользовался старинным кошачьим приемом, когда тело как бы состоит из двух половин и отталкивается одна половина от другой, выворачиваясь на весу в выгодное положение. Весьма полезное умение для существ, то и дело оказывающихся в свободном полете.
  Отпрыгнув, я прижался, выжидая: как пойдут переговоры? Но враг имел совсем даже не высокие представления о моем вызове: он схватил меня весьма грубо и сунул носом в вызов.
  Так не делают! Этого не полагается!
  Я яростно сопротивлялся и добился свободы. Отбежав подальше, угрожающе (впервые в жизни!) зашипел: «О, бойся еще раз коснуться без должного уважения!» Но Дракону это не было внятно. Он вновь кинулся с криками хватать меня. Я запел воинственный гимн всех котов, кои когда-либо вызывали противника сразиться! Звучные рулады тронули бесконечно нежное сердце Принцессы и она пришла и промолвила: «Ты решил всех соседей на уши поставить, совсем, что ли? Ну, сунул его раз – и хватит. Он поймет, что так нельзя».
  Я заслушался ангельского голоса, чем не преминул воспользоваться мой враг: схватил поперек туловища и принялся просто колотить мною с высоты своего роста о свои опозоренные башмаки и пол.
  О, благородные сеньоры! От силы этих ударов и мелькания то потолка то пола в моем организме сделалось так все чрезвычайно тягостно… Каюсь, теряя всякую надежду на избавление, я подумывал о прискорбном исходе. Но сил и мужества хватило, чтобы вцепиться зубами в ненавистную руку и получить свободу!
  С громкими воплями мой губитель бросил мое тело, и принялся стенать и требовать, чтобы меня пришибли, а я тем временем совершил правильный маневр стратегического отступления. Укрывшись в той части поддиванного пространства, где достоверно не доставала швабра (именно по этой причине холмики пушистой пыли отмечали сей оазис спокойствия), где и стал успокаивать дыхание. Пересчитывать полученные травмы и обдумывать свое положение. Одно оставалось неизменным: я-таки добьюсь вызова на дуэль по всем правилам и проведу поединок!»
  
  Крыса оказалась при внимательном рассмотрении все-таки именно крысой. Поэтому ее срочно, хотя и немного неудачно переименовали в Скрабриз. Ну, да дочки что-то в этом находили.
  Прошло всего немного дней от момента переименования, а в доме раздалось новое имя: Снокиль!
  Алена мученически закатывала глаза, дочери с энтузиазмом делили зверюшек: чей Матрас, чья Скрабриз, кто хозяйка Снокиля… пожалуй, только кобеля не делили: тот был предметом вожделенным, но не дающимся в руки. Позволял гладить дочкам свой пушистый бок (а самое пушистое – хвост – вообще не позволял трогать) только при условии, что кто-то из родителей крепко держал голову. Собственно, это наложение рук было ритуальным сигналом, что биться за ступеньку в иерархии нельзя. При отсутствии такого влияния гнев пса был страшен. Верхняя губа вздергивалась и через полсекунды после показа верхних резцов следовал рывок воплощенной смерти: с жутким душевынимающим шипением пес в прыжке хватал за что попало… Вид почерневших сузившихся глаз, собравшейся в узкие морщины морды у Алены ассоциировался еще с оторопью и осознанием своей никчемной изнеженности: трех секунд собакину сыну хватало, чтобы повалить взрослого мужчину и начать добираться то до паха, то до горла. Раны, которые пес наносил, как бы отмахиваясь от суетливых ручонок, были неглубокими, с очень ровными, как от бритвы, краями. Всякий раз при взгляде на широко осклабившегося пса как-то легко представлялось, как он порежет руки и ноги, создав болезненное кровотечение, обессиливающее противника. А потом собьет с ног. Потреплет за горло или выпустит кишки, нанося как можно больше беспорядочных ударов, да и поскачет дальше в пылу битвы – Суульде, бог войны, да и только.
  Притом сам кобель тоже в голове имел свою систему ценностей: явно обожал Алену, служил верховному кобелю Шурику, остальные были движимым и недвижимым охраняемым имуществом. Имуществу позволялось шастать мимо и не дозволялось прикасаться к личному имуществу кобеля: к особенной трехлитровой миске, которая вставлялась в специальную крепкую табуретку с круглым отверстием. Миска эта, точнее – возможность украсть е содержимое, – была предметом фантазий и вожделения Матраса в его молодые годы (месяцев 14-16, то есть в самое буйное и безответственное время).
  Вот прикосновения к миске кобель расценивал как непозволительное дело. То есть, Алена, если уж на то пошло, могла взять ее, помыть, а особенно – наполнить едой. Шурику дозволялось рубить на колоде во дворе коровьи головы и отдавать куски (жаль, не все сразу). Но вот лезть в положенную пищу поправлять, или еще как – непозволительный риск.
  Матрасу такое отношение к миске казалось вызовом, который нельзя не принять. Изобретательность кота, считавшего себя явно удалым Робином Гудом в волшебном лесу (стоит помурлыкать и потереться о свои волшебные ходящие деревья, как тебя накормят), толкала его на безрассудные вылазки. Вот, к примеру, в теплые летние дни, когда кормить кобеля стали в поздние прохладные часы, кот затеял прыжки в миску: он спрыгивал, как пловец в бассейн с трамплина, с козырька крыши, норовя попасть в миску пса. Войдя в содержимое миски, как в воду бассейна, кот резво выбирался на прислоненную к крыше лестницу взлетал наверх и там торжествующе вылизывался: попробовал-таки!
  Бросаемые псу куски коровьей головы также были предметом заботы, которая только лишь по чрезвычайной разборчивости пса не стоила коту жизни.
  Разленившись, Шурик бросал кобелю куски издалека, развлекаясь ловкостью собаки, хватавшей фрагменты коровьей челюсти или затылочной кости влет. И вдруг – словно джедай мелькнул серой молнией в воздухе, и хрупкая фигурка оседлала астероид коровьего затылка… А в следующий момент из пасти пса торчала голова Матраса с выпученными глазами и торчащими ушами… Кто пришел в себя первым, сказать сложно. Но, похоже – это кобель почувствовал неободранную котовью шерсть во рту и брезгливо счистил кота с куска языком. Еще несколько попыток украсть из миски, пока, кажется, пес спит по другую сторону крыльца, принесли несколько серьезных гематом и трещин ребер – и кот угомонился: нет ничего в миске пса, достойного его Высочайшего внимания.
  Снокиль оказался настоящим крысом. Он был черно-белым, мелковатым по сравнению со Скрабриз, сварливым и кусучим зверем. Он так резко начал знакомство с кусания ручек дочек, драки со Скрабриз за домик что симпатии оказались не на его стороне. Прежние хозяева отлично знали сильные стороны питомца, поэтому, наверное, притащили его сами с огромной клеткой. Для начала крыса просто пустили в клетку к даме, потому как дочки наивно полагали, что любовь с первого взгляда после долгой изоляции (пожизненной вообще-то) от дам своего вида гарантирована.
  Это было большой стратегической ошибкой: история большой и светлой любви крыс к удушению противника и кусанию за хвост и рядом заняла почетное место в пантеоне славы рядом с ночными бдениями с младенцами и периодом первого знакомства с Любой, Лидой и Клавой.
  Как только Снокиль оказался на полу клетки, он резво затрусил к домику, а едва вошел – принялся там шуршать, перетряхивая все устройство. Сидевшая у поилки Скрабриз решила, что еда отправилась сама в домик, и тоже кинулась, радостно попискивая. Как только контакт состоялся, обе стороны были неприятно удивлены: Снокиль не думал, что оскаленных зубов будет недостаточно, а Скрабриз не считала, что хвост еды может быть так невкусен. «Пошла вон, пакость невкусная!» - явно вопила Скрабриз, вцепившись в основание хвоста противника и намекая – а можно и еще кой-где поблизости достать. «Убирайся, девушка, я по пятницам не подаю!» – вопил Снокиль. Таскание за хвост сразу перешло в потасовку с применением всех грязных приемов: укусов в пах, царапание по глазам, нанесение ударов всем телом. Прыжки по предполагаемому трупу противника сменялись катанием по полу. Дети сначала пытались разнять бойцов и примирить, но дело было безнадежно. Обычное обескураживающее зверей заточение в темноту (взять да накрыть глухо одеялом) тоже дало половинчатый эффект: звуки стали глуше и можно не обращать внимания.
  Дали на выяснение отношений два часа. Ушли гулять всем семейством за покупками: как обычно, собрались и отправились в центр поселка. Видели любин рэкет (вымогательство взаймы девятнадцати копеек под угрозой задавить оригинальным ароматом просительницы), несколько по холодку подрастерявший эффективность: тетки с семечками, трудолюбиво ожидающие всех, желающих этого удовольствия, у дверей гастронома, и потому привычные неподвижные жертвы рэкета, отморозили носы и запах становился противен только уж на совсем близком расстоянии, а невыносимым он не был вовсе, потому что насморк смягчал ощущения… Разглядев вроде бы знакомые силуэты, Люба перекинулась на новые жертвы: «Слышь, займи девятнадцать копеек! С пенсии отдам!» Спаслись от нее бегством.
  Два часа удалось потратить с трудом: поселок был мал, и идти в нем было решительно некуда, разве что в две поселковые библиотеки.
  Когда вернулись, схватка продолжалась: в темноте собравшей всю вонь злобных крысюков, с неистовством древних воинов влюбленная пара выясняла, чье место тут, в доме. Домик подскакивал и внутри шуршало и пищало.
  Завидев возвращающихся хозяев, галопом прискакал Матрас и радостно полез исследовать сумки – а что тут для меня, любимого? Холодный, какой-то особенно ладный с мороза зверь приятно ластился, терся всем телом об руки и ноги, игриво кувыркался на полу. И вдруг он обратил внимание на новые звуки в доме. Это крысы беспечно орали всякие боевые кличи и трясли домик. Матрас просто засиял от радости и в три прыжка подлетел в другую комнату. Восхищенно воззрился на клетку. Обошел, убеждаясь, что она замкнута со всех сторон. Вспрыгнул на крышу. В этот момент Снокиль как раз выскочил из дома и увидел НЕЧТО на стенке клетки. То ли страсть затмила разум, то ли отчаяние овладело крысиным мозгом – но крыс кинулся ловить кошачий хвост. Матрас одновременно опустил свою полосатую лапу с громадными, стальной крепости когтями.
  Перламутровые, отточенные когти ощутимо ухватили крысиное пузо. Снокиль забился в истерике. Матрас, тихо и угрожающе воя, перехватил лапами, стараясь уцепить добычу. Буквально миг между одним и другим ударом когтей – и решетка-таки спасла жизнь Снокиля! В прыжке вверх он освободился, соскочил с когтей и рванул на спасительную середину клетки, в домик. Но не тут-то было – там уж заняла стратегически правильную позицию Скрабриз и тушкой с вытаращенными зубами абсолютно заблокировала вход.
  Матрас мягко спрыгнул с крыши клетки и плавно разлегся вдоль нее. Только чуть слышный стук отметил, когда жесткое плечо кота опустилось на доски пола. Светящиеся голодным зеленым светом глаза гипнотизировали грызунов, а полосатая лапа перебирала планки пола клетки, словно струны арфы. Легкое задумчивое дребежжание доставляло, по-видимому, удовольствие коту и было причиной тихой тряски грызунов. Преимущества лапы, закрепленной без ключицы, в этом случае были очевидны: так далеко выбросить вперед смертоносную конечность при жесткой фиксации в плечевом суставе ключицей не удалось бы. Посокрушавшись, что не быть приматам и ему, Шурику, идеальным убийцей, Прозектор убрал крыса Снокиля с мест боевых действий в его прежнюю клетку и предложил Матрасу компенсацию – селедку. Матрас высокомерно отказался.
  
  
  Наконец выпал настоящий снег, и каждое утро по всем приметам превратилось в морозную ночь: черное небо в россыпи звезд на всем пути по слабопротоптанной в хрустящем снегу тропе было сверхчеловеческим утешением Шурику, отправляющемуся на работу. Привычно вздрогнув для согрева, он так же привычно уставился на пояс Ориона – это созвездие как раз указывало путь к платформе электрички. Шаркая ногами, Шурик быстро шел. Шарканье было одним из приемов выживания: грунтовая немощёная дорога, слегка присыпанная доломитной крошкой, какими были все улицы в поселке кроме той, что у коммунального хозяйства да возле местной поселковой администрации, была коварной и полной ям-ловушек. По весеннему и осеннему времени улица грозила купанием в полных грязной воды колдобинах. Жертвы иногда проваливались, спеша еще до шести утра на электричку и по разным стечениям обстоятельств утратив бдительность. Как выбираться и на что менять в таком случае одежду, Шурик не знал, а потому шел, как бы на коньках скользил – ботинки изнашивались быстро, но удавалось пока не падать особо, да и не проваливался.
  Снегу за ночь насыпало много, но сильный ветер, вечно дувший вдоль по улице, снес сугробы за край, и вот на краю в черноте и под звездами, Шурик увидел – сколько было снега (сугроб стоял вровень с крышей пристанционного ларька), и как удобно он расположился. Как-то изумительно игра ветра намела сугроб точно по всей ширине с таким трудом протоптанной дороги (вообще, если дороги в поселке чистили, то это иногда стоило хозяевам забора – легко ломался молодецким разворотом; либо даже газа – воздушная подводка также могла быть снесена, поскольку танк и трактор сделаны удивительно одинаково). И вот теперь надо было пробираться – а глубина снега уже точно не менее чем по колено! Вполне приемлемые на обычном тротуаре в городе, здесь мужские короткие сапоги были нелепы и неудобны - то ли дело с высокими голенищами, а лучше – валенки!
  Как обычно, со скрипом, словно мешок крахмала обминают, подлетела группа женщин спешащих тоже на первую электирчку, все в зимних высоких сапогах, и дружно форсировала преграду, оставляя за собой уже вполне приличный коридор. Шурик с облегчением заскакал по их следам.
  К полудню, совсем соскучившись по хоть какой еде и питью, Прозектор прикидывал – как бы попасть к Аналитикам – но тут неожиданно повезло: позвонили в Морг и пригласили его сами – есть история!
  Радостный, с морозца бледный и интересный, Прозектор торопливо пристроил на вешалку пальто и вскинул глаза на Аналитиков: ну?
  Ленусика не было, и потому ритуал заваривания кофе прошел стремительно и без рисовки. Были высыпаны на блюдечко какие-то крекеры и пара конфет, завалявшихся с чьего-то дня рождения, и все с чашками кофе отпили, поставили чашки для верности на столы, и изготовились.
  История была о Вовике. Вовика Прозектор видел – то был натуральный Вовик: на педиатрическом, первокурсник. Впервые увидев такое чудо природы и портновского дела, Прозектор готов был протирать глаза: откуда среди дев-педиатричек этот мужской экземпляр – натуральный блондин с античной фигурой и голливудским оскалом?! Привычка подозревать все самое худшее тут не подвела – начавшиеся с первого же месяца обучения саги про Вовика были неожиданны и смачны. Вовик оказался дураком неподражаемым, анекдотически наивным и самоуверенным, потому истории были все на слуху и нарасхват.
  «Наш Вовик на прошлой пятнице соблаговолил прийти на практику по общей химии. Не предупредил никого, знаете ли, вошел с лаборантского входа – и поразился: увидел аквариум, а в нем – улиток. Аквариум с серыми гуппи, парой кустов валлиснерии и улитками сдержали по требованиям по ТБ для учебных заведений: вроде, когда рыбки сдохнут, у людей еще будет шанс спастись. Рыбок изредка кормили сушеным гаммарусом и они как-то справлялись. И вот настал миг, когда Вовик увидел пузырьки воздуха на поверхности раковин улиток. С точки зрения остальных, и улиток в том числе, это была норма: выдыхаемый легочными брюхоногими моллюсками воздух так и выглядит. Но Вовик смотрел шире – это значит, что карбонат кальция в раковинах растворяется под действием кислоты (какой и откуда – потом разберемся!), и нужно кислоту нейтрализовать!
  Воодушевился Вовик – и действует: схватил первую банку, на которой надпись была, начинавшаяся «Натрия…» и, не читая дальше, бухнул раствор в аквариум. Ничего – как было все, так и осталось. Посмотрел тогда Вовик на надпись внимательнее: вместо ожидаемого «Натрия гидроксид» там оказалось невнятное, но явно не то - «Натрия тиосульфат».
  Вовик нашел нужный по его идее, гидроксид, и, снова героически решив пренебречь анализом и расчетами, бухнул щедрой рукой в аквариум.
  Все в аквариуме заволокло белесой дымкой… Реакция с гидроксидом привела к выделению мелкодисперсной молекулярной серы, зависшей взвесью в воде.
  Вовик не устрашился и решил докапать до посветления кислотой – и уж тут нашел кислоту. Муть потемнела, стали выделяться газы – конец аквариуму… В конце концов аквариум был долит всклень водой.»
  На этом публика наконец выдохнула. Да! Вовик не обманул ожиданий!
  Потянулись за крекерами и принялись активно потягивать кофе. Вопросов насчет Вовика уже не раздавалось – все только ждали, кто первый вспомнит иной эпизод из серии «Однажды Вовик».
  К сожалению, времени на это групповое исцеляющее занятие у Прозектора не оставалось – впереди еще пара с вечерниками – первое занятие с приготовлением нервно-мышечного препарата: нервных просим не смотреть и сразу идти падать в обморок в коридор! Как обычно, слегка понервничал, один раз рыкнул и своей рукой помог, держа ножницы и трясущуюся лапку студента, произвести декапитацию лягушки.
  Кажется, день окончен, но тут настигают внезапно новые сведения о новом порядке:
  - Шурик, давай ведомость на списание! – требовательно и кокетливо произнесла над ухом Старший Препаратор.
  - Да ты у нас теперь списанием занимаешься, я-то тут при чем? – изумился замотанный и словно высохший Шурик. Хоть бы водички добыть. Кажется, в лаборантской есть.
  - Совсем замудохался – красочно заметила Старший Препаратор, - иди к девчонкам в лаборантскую, там чай есть, и я икры кабачковой принесла.
  И вот там, заботливо напоенный почти хорошим чаем, накормленный консервированными сладкими перцами, кабачками да еще и селедкой, Препаратор ожил и занялся ведомостью на списание спирта.
  При предыдущем заведующем кафедрой, член-корром Академии медицинских наук, насчет спирта стеснения не знали – просто сам заведующий делал заявку на много-много литров и хватало с разумными ограничениями на все: на учебный процесс, на аспирантов, на столярные и прочие работы и хорошее расположение духа.
  А тут – и фигура шефа в разы скромнее, и порядки строже. В общем, Прозектор и Препаратор к концу заполнения чувствовали некое поэтическое экстатическое единение душ – так много пришлось пережить, сочиняя нормы на виды работ по темам и расписывая расходы понедельно на каждого студента.
  Стопку черновиков в отдельной папке Препаратор спрятала в стол – пригодится для другого раза.
  
  Надо было спешить уйти: подходил час, на который была назначена встреча с Аленой. Собирались заглянуть на ближний уличный рынок в поисках подарков для дочек. Возможность побыть вместе и без детей выпадала крайне редко, поэтому Шурик заранее радовался, предвкушая в общем-то рутинную толкотню среди палаток и прилавков у ближайшего перекрестка. Вздохнув о несбыточном (вот то же самое, но не по морозу!), он вышел из Морга и направился по аллее. Вот уж и ворота видны – на этот раз ни входящих, ни выходящих, кажется, и Кузя не караулит. Прибавив шагу, Шурик обрадовано замахал рукой: оказывается, Алена подходит, прямо сейчас и без ожиданий пойти можно!
  Вдруг на столбике, словно откуда-то вспрыгнув, появился Кузя и злобно зашипел, выгибая спину, чего ни разу в доме своем за котом Шурик не наблюдал. Глаза кота горели зеленым огнем, а из пасти доносилось не шипение, а призыв: «К оружию, сеньоры! Защитим наших прекрасных дам!!!», а за спиной Шурика раздались испуганные повизгивания вперемешку с матом и угрозами.
  Шурик обернулся.
  Зрелище было из разряда невероятных. По хорошо отчищенной от снега и льда дорожке в легких летних туфлях мчалась Валентина, за ней топотал красными лапами Брат-По-Разуму, потрясая кулаками и матерясь. Валентина настигла остолбеневшего и привычно впавшего в спасительный ступор Шурика, спряталась за его фигуру, Брат-По-Разуму, вопя про «что делает, гадина, что творит», принялся гоняться за ней вокруг замершего Шурика. Валентина проявляла завидную для своих более чем пенсионных лет, прыть и бегала, прикрываясь Шуриком, кругами, при этом приговаривая «А я говорю – ерунда и бесовщина все это!» Преследователь ее дергал Шурика за плечи, норовя устранить его, как преграду и выл: «Губители! Это же погибель человечеству!» - и вновь норовил отбросить препятствие с дороги – но Валентина со своей стороны держала щит-Шурика крепко. Пошел третий заход. Шурик никак не желал выходить из ступора, Брат свирепел. «Видимо, все-таки холерик», - отрешенно думалось Шурику, - «ишь, только в большую свирепость впадает». Валентина тоже не сдавала позиций – сказывалась славная спортивная молодость и теперешнее увлечение садом-огородом. Дергали сильно, но терпимо, не особо больно – хотя лапы Брата оказались ожидаемо жесткими и беспощадными. Начался заход на очередной круг.
  Безнадежная ситуация разрешилась внезапно и резко: с тяжким топотом и пыхтением подбежал Санитар и рывком кинул Брата-По-Разуму в газон, лицом в невысокий, но как нельзя лучше подходящий для этого сугробик снега. Упал на Брата сверху, принялся заламывать руки, тоже приговаривая древние общеизвестные слова, с прибавлением «зафиксировать, гада!» и «спецбригады на тебя нет, Ирод!» Брат, будучи ошеломлен и дезориентирован, слабо возил ногами и сдавленно выл что-то в снег.
  Развернутый в сторону входа в результате рывков Шурик с изумлением созерцал не менее ошеломленного Кузю. У того на морде было написано: «Это и есть дуэль? А кто – Прекрасная Дама?!»
  - Шурик, держи ее: падает! – повелительный окрик Алены вывел привычным сигналом из оцепенелого созерцания. Валентина и впрямь падала, заваливаясь набок и побелев лицом. Легкое платьице, белый халат и тонкие колготки – самое то в сугробе или на ледяной дорожке полежать! Схватил ее за плечи, и отчасти поддерживая, отчасти волоча, дотянул до скамейки. Посадил, заглянул в глаза: там появлялось привычное упрямое выражение «я все смогу!» - значит, минуту подышит и пойдем в корпус.
  Оглянулся – что там с Братом-По-Разуму? Он уж сидел, с самым очумелым видом, даже не слишком отряхивая снег с лица. Над ним пыхтел Санитар, готовый в любой момент еще приложить, и Алена стояла, словно приговор зачитывала. Внезапно став большой, внушительной, угрожающей даже, низким звучным голосом она плющила мозги слушателей обвинением:
  - Гонялся по коридорам учебного заведения, сквернословил в общественном месте, угрожал женщине физической расправой! Сейчас вызовем наряд и будет тебе административное наказание до пятнадцати суток, или напишем три докладных по нарушению трудового режима – и вылетишь! По статье!
  От корпуса в толстом ватном халате уже спешила Старший Препаратор. Издалека слышны были крики «Ну, погоди, охламон, есть на тебя управа, ишь, что удумал!» Добежала, запыхавшись и колыхаясь всем телесным избытком, и захлопотала: Валентину, подхватив с другого бока, потащила, увлекая с собой заодно Шурика, обратно, Санитару велела конвоировать Брата к коменданту корпуса («сейчас ей звякнет про эти художества») и льстиво пригласила зайти Алену – «И ты идем с нами лапушка, что на улице стоять». Так вот и ввалились обратно в кафедральный коридор: поддерживаемая с обеих сторон Валентина, Прозектор со Старшим Препаратором и Алена в арьергарде. Валентину буквально передали в руки взволнованно хлопочущих лаборанток, а Старший Препаратор приступила с просьбой к Алене:
  - Тут такое дело, лапушка – у Валентины сейчас пара начнется, практика, первое занятие у вечерников. А сама видишь – какой из нее препаратор? Руки трясутся, голос дрожит – не то, чтоб с кимографом справиться – себя б не уронить. Ты уж начни, лапушка, а она в себя придет – и закончит. А тебе – вечная благодарность. А?
  Дело упорно пахло керосином… Способность Старшего Препаратора лестью и уговорами добиться желаемого не знала осечек. Сработало и тут.
  Алена со вздохом, снова перестроившись и внутренне, и внешне, спросила: «Тема? Аудитория? Халат?» - и была обряжена в белый халат (запасы личные, потому был белый кипельно и отглажен до неимоверно острых, бритвенных складок) и сопровождена в ту самую аудиторию, где уже было «накрыто», как выражались лаборанты, занятие, и бесновались спортивно-бандитского облика дядечки. Тетеньки тоже просматривались. И тоже – спортивные костюмы какие-то. «Спортсмены» - непонятно пояснила Препаратор и исчезла.
  Препаратор любил эти моменты – наблюдать, как Алена подчиняет своей воле аудиторию.
  Вот как в этот раз.
  Дверь аудитории была широко распахнута и издалека доносился гул совсем неделового характера. Чувствовалось, что энергии много, народ бодр и непуган.
  Контингент, прямо сказать, был старше ожидаемого – лет от двадцати – двадцати двух.
  Народ откровенно резвился, словно командированные, дорвавшиеся до первого выходного дня. Мужики норовили сесть на столы, невзирая на стоявшие на них громоздкие предметы, в шутку возились, норовя расшвырять все вокруг, дамы перебрасывались разными мелкими штучками, что-то сравнивая и выбирая, и все, как один, орали. На приход нового лица они не обратили поначалу ровно никакого внимания и веселились от души. Новое лицо встало у стола и рыкнуло неожиданно низким начальственным голосом: «Здравствуйте. Прошу садиться».
  Публика не поняла и отреагировала озадаченными взглядами, не особо прерывая непринужденного веселья.
  Голос Алены изменился: увеличилась мощность, а главное – появилась та злая сила, которую Прозектор любил и боялся одновременно. Казалось, сила этого голоса, или той эмоции, которую вколачивали голосом не в уши – сразу в позвоночник куда-то, в исполняющие структуры, - это страх, всепоглощающий ужас, когда не знаешь, куда бежать и от чего спасаться, и с облегчением принимаешь команды этого голоса: вот сейчас сделаешь все, что велели, и отпустит, тебе будет хорошо и нестрашно.
  « Надеть халаты! Всем обязательно! Правилами работы на кафедре установлено – допускаются до проведения лабораторных работах только в халатах! Выйти и найти срочно!» – голос долбил коротко, часто, четко, и вот уж примолкшие студенты, кто вытаскивал принесенный халат, кто на полусогнутых выбегает в коридор в поисках спецодежды, так привычной для медиков. Старший Препаратор – тут как тут и уже куда-то повела большую часть изгнанных из рая – уж она позаботится о растерявшихся студентах. Интересно – кто же это? Явно не свои. И вот, резво подгоняемые шипением лаборанток, студенты вернулись и с невероятным прилежанием кинулись слушать и исполнять. В который раз Прозектор поразился, как много для Короля делает Свита: казалось, испуганно-влюбленно вытаращенные глаза и важно поджатые губы лаборанток сейчас еще добавили градусов в атмосферу трепета, переходящего в восторг.
  Саму лабораторку Прозектор знал наизусть – помимо приготовления нервно-мышечного препарата – ну, бедренная кость с икроножной мышцей, ахилловым сухожилием и нерастерзанным седалищным нервом, - используется еще и жуткий механический кимограф. Это такая штука – заводящийся механически барабан с наклеенной полоской миллиметровки, рядом, чтоб коромыслицем касался, штатив с лапкой, на которой закрепляется нервно-мышечный препарат, да еще и пищик. На ахиллово сухожилие вешают гирьку в столько-то граммов, на нерв подают импульсы с определенной частотой и силой – и мертвая с общепринятой точки зрения плоть начинает дергаться, выписывая на плавно поворачивающейся ленте синусоиду. Одиночные импульсы, влияние силы импульса, влияние ритма – зубчатый и гладкий тетанус. Работа ординарная если подумать, но в случае этих самых пищиков – адская сложность и ювелирной тонкости дело. Тоненькие легонькие латунные коромысла, сделанные каким-то кафедральным умельцем в середине двадцатого века, заканчивались гильзами от малокалиберных патронов со вставленными перпендикулярно тоненькими жестяными трубочками – это и была пишущая чернильница прибора, пищик. Капнуть в каждый чернил не лишку, проверить пишет ли, настроить это все – и студента заодно, - на запись – вот это работка! Особенно если привалило счастье в виде тридцати впервые пришедших студентов, как оказалось – в самом деле спортсменов, причем преуспевающих – все они какие-то звезды и все такое, и это у них первое занятие.
  Так, в общем-то понятной стала повышенная гладкость и гиперобщительность студентов.
  Началось: раздалась команда «взять лягушку!»
  Молодцеватые до того мужчинки и самоуверенные дамочки потянулись, нервно хихикая и охая, к маленьким аквариумам, где гулко заметались, стукаясь об стекло, славные остромордые жертвы обучения. Первый писк, раскоряченные и скособоченные фигуры, нелепо замершие у аквариума с совсем нежеланной добычей. Следует хотя бы убедиться, что взяли правильно, то есть обернули куском марли и из кулака торчит остренькая голова с золотистыми роскошными глазами. Погнать студентов местам. Каждый норовит уступить честь резать лягушку партнеру.
  - Так: один читает методичку и говорит, что делать, другой – режет лягушку. В левой руке – лягушка, правая – с ножницами! Заводим браншу ножниц сразу за глаза и делаем резко, быстро, крепко надавливая на кольца ножниц, декапитацию!
  Голос Алены можно было сравнить с барабаном на галере – мерные жесткие приказы заставляли дергаться и шевелиться студенческую массу. Мрачная возня пронизывалась воплями лягушек и взвизгиваниями студентов. Дамочки, чертыхаясь и закусывая губы, бормотали почти вслух «Ну, резала же я курицу, потрошила же судака…» кромсали ножницами хрустящие косточки и липучее мясо. Мужики загнанно пыхтели или вопили в голос. «Ну, чо там?» - кто-то отвлекся, бросил лягушку на стол и уткнулся в методичку. Лягушка, разумеется, немного полежала, подобрала лапы, и, мотая черепной коробкой, свисающей на лоскуте кожи, совершила первый прыжок. Все шарахнулись в стороны, а лягушка изготовилась к следующему прыжку.
  - Берите лягушку и не выпускайте из рук, - с явной угрозой произнесла Алена, - а то все протоколы вам зальет кровью, не успеете переписать и сдать отчет о работе.
  Приземленность и отчетливая последовательность «не сдал-незачтено-недопущен» угрозы сделала свое дело и началась неловкая и жутковатая погоня за ослепленной, но от того не потерявшей прыти и ловкости лягушкой. Немного шлепков крови на столе, возня и оброненные стулья, пыхтение и сдавленные крики под столом – лягушка поймана. Теперь – разрушение спинного мозга – нервных просят отвернуться, и аудитория снова оглашается воплями. Все. Теперь будет только чертыхание и мрачное, со злыми слезами, сопение и причитание. А, вот одного буквально пинком, выгоняют протошниться в коридор. Алена барражирует – другого слова не подберешь, - вдоль рядов столов. Острый скользящий взгляд выхватывает начинающуюся катастрофу и совершается минимальное необходимое вмешательство: «Не пальцами мышцы отделяй, пинцеты возьми; положи скальпель, это делается вон тем пинцетом, с парой больших зубцов; полей нерв физраствором, пипеткой бери, нет, это не физраствор, а то переделывать будешь с самого начала…» и так далее. Студенты мучились и откровенно исходили страхом и усталостью. Липнет к рукам и пинцетом скользкая усыхающая на глазах плоть, руки дрожат, не знают люди, какова прочность нерва, да и вообще — как разобраться в своих ощущениях, когда внутри застыл и растопырился ужас первого убийства? Ведь убили живое. Наконец, препараты готовы и началась следующая стадия: сражение с механическими приспособлениями. Послышались повизгивания, вопросы и просто беспомощные лепеты «а у меня ничего не получается» - но все получилось, привычные мягкие руки Алены проявили, как обычно, твердость и жестко и без отклонений провели всех к успеху. Умотанные, но счастливые студенты начали с упоением переписывать в тетради отчеты, хвастаться силой мышц в своих препаратах и крутить переключатели электростимуляторов. Подошла отдышавшаяся Валентина. Все – можно уходить.
  Передача занятия прошла быстро и без сантиментов. Зато Старший Препаратор заговорщицки понизила голос и прошептала – «Ну, спасла нас, просто спасла! Молодец! А я тут еще твоим девчонкам яблок с своего сада завернула – возьми, не обижай!» Алена что-то вяло возразила. Но сверток приняла и наконец можно было идти.
  Шурик испытывал прилив воодушевления, выражавшегося в томном желании застыть и покайфовать, греясь в лучах обожания, зримо исходившего от студентов, провожавших Алену взглядами. Кроме того в коридоре тоже попадались студенты, которых она учила год, два и более лет назад – и все радостно кидались приветствовать. Алена же тихо рычала, отприветствовав очередных встречных, и тянула быстрее покинуть «место встреч».
  На улице уже совсем было темно, и Шурик расстроился, что сорвалась вся прогулка по рынку, лоточники, наверное, свернулись. Потому, видимо, и забыл про Кузю, не стал пытаться ни предупредить Алену, ни выйти через иные ворота. Кузя их словно ждал и при виде подходившей пары засуетился, заверещал: «Добродетельнейшая сеньора! Я здесь! Здесь! О, выслушайте же мою скорбную повесть!»
  - Вот, значит, ты как, – словно не особо удивившись, ответила Алена и протянула к коту руки. Шурик зажмурился, ожидая противного головокружения и очередного пробуждения в троллейбусе, но ничего подобного не произошло, а диалог тем временем продолжался:
  - Тут теперь, на границе миров ждешь? – словно утверждая про себя, продолжала Алена.
  - Это граница? – с любопытством спрашивал Кузя, - граница чего?
  Шурик открыл глаза. Алена весомо и зримо держала черного кота на руках, гладила и почесывала животное, и притом разговаривала с ним:
  - О, значит, ты здесь ждешь? Известий про свою Елену, да? Пока все почти по-прежнему, мой хороший, но будут перемены – я скажу тебе. Подождешь? К Новому году, думаю, будут там изменения.
  Кот прижался к груди Алены, распластавшись лапами по куртке и что-то промурлыкал на ухо, потом собрался и плавно перелетел на ограду. Словно просто обошел по часовой стрелке вершину столбика ограды – и исчез.
  
  «Милостивые синьоры! Моя повесть подходит к событиям горестным и страшным: битвы мои с Драконом были ежевечерним суровым испытанием для немощной моей плоти и духа. Ежевечерне Дракон являлся, снова в неудовольствии и мрачном ворчании пугал мою несравненную Принцессу, топал тяжко в кухню, и принимался гнусаво и нудно жаловаться на жизнь, клиентов, начальников и автобусы. Дражайшая моя Елена бросалась его утешать, но он только распалялся круче прежнего и принимался вспоминать про свои детские болезни и обиды – прямо с детского сада. Елена пыталась смягчить его – но все тщетно, ибо Дракону нужно было довести до изнеможения своими рассказами о страданиях. Я все недоумевал – драконам полагается быть огнедышащими, а тут – тоской дышит, злобой и… вот что это такое? Он изнуряет терпение, лишает сил своим нытьем, делает мою Елену обязанной проявлять заботу о страдальце… а шкура толстая, однако, лоснится.
  Я вновь бросаю вызов врагу и угнетателю Елены!
  Враг с ревом «Скотина!» бросается снова ко мне. Я уклоняюсь, и мы описываем первый круг. Мой противник (по-моему, очень подходящее слово: он такой противный! И руки у него – гадкие грабли!) бежит сначала рысью, потом скачет галопом, тяжко прыгая. Хватает большую палку и начинает пытаться сбить меня в прыжке. Я стараюсь уворачиваться и пытаюсь перейти в атаку – но при попытке атаковать он хватает меня и со всего маху бросает на пол. Сила моего тела, привычного к прыжкам и падениям, ничуть не уменьшилась, и я резво приземляюсь на все четыре мои природные опоры. Взмахнув хвостом, я вновь бросил ему клич и ринулся в лобовую атаку, лицом к лицу! Удар был крепок, и враг растерялся: он пошатнулся от моего прыжка на грудь к нему и стал суматошно махать руками перед своей мордой. «Убери, убери козла этого!» - проорал Дракон. Елена, сияя всеми добродетелями, явилась тут же и подхватила меня на руки. Но коварный Дракон тут же выхватил из лилейных рук и вновь принялся неблагородно колотить мной о вызов и всячески причинять страдания физические и душевные. Я извивался и вырывался, мысля не уронить достоинства и провести бой – прервать эти бессмысленные и недостойные завывания и жалобы и пресечь возможность обижать мою Принцессу. Но злой Рок не дал мне достаточных сил – только ловкость и изворотливость, позволившие вновь ускользнуть ради сохранения себя для новой попытки.
  Страдания мои должны были совершенствовать мой дух и закалить его. Но ежевечерние наши бои всегда велись с явным преимуществом его грубой, очень-очень грубой силы. Мне приходилось ускользать и прятаться, дабы он не нанес мне увечья несовместимые с продолжением битвы. Но – бедная моя голова!
  Дракон с наслаждением старался нанести удары именно по голове – все хватал меня и стукал со страшною силою об углы и стены, старался разможжить мой череп и выбить зубы… Я стал готовиться мысленно к тому, что придется пасть во славу моей несравненной. Силы были слишком неравными, и помощи ждать неоткуда».
  
  
  Как обычно – на рынке уже зажглись всякие гирляндочки над палатками и в принципе было достаточно светло для торговли. Походили, прикупили, на что хватало денег – и домой, по известному маршруту. По приезду, как обычно, началось приготовление еды, неизбежно захлопали дверцы холодильника и посудных шкафчиков, зашуршали в руках пакеты и, главное – послышался стук ножа по разделочной доске. Дети порылись в пакетах, получили по солнечно-желтому, с малиновым полосатым румянцем, яблоку и ушли к компьютеру: надо пройти хотя бы один уровень в Академии джедаев, пока папа не перехватил инициативу. Папа привычно чистил овощи, потому минут двадцать у детей еще было. По потолку раздался молодецкий топот – рысь, переходящая в галоп, с нежным и требовательным «Мя-а-аса-а! Мя-ау-ло!» в качестве аккомпанемента. Это Матрас соблаговолил заметить возвращение хозяев и спешит порадовать своей персоной.
  К этому моменту набралось уж и еды для кобеля – обрезки говядины, кусок легкого, отваренного в соответствии с самыми твердыми санитарными нормами, и каши. Последнее кобель даже любил. Шурик услышал нетерпеливое, с дрожью возмущения, мяуканье Матраса уже на козырьке крыльца и поторопился выйти – впустить мерзавчика и отдать еду терпеливой и прекрасно справляющейся с работой охране. Кот сверзился с грохотом на ступеньку и стрелой заскочил в дом, а пес радостно заскакал, чувствуя мясную еду. Поставил Шурик миску в табурет, и в который раз поразился – тут же кобель стал недобр и неприступен: «Положил? Ну, и уходи». Тяжелый взгляд придавал скорости при отступлении.
  На кухне тем временем происходило привычное маневрирование между Матрасом и Аленой: наглый и уверенный во всеобщей и безоговорочной любви к нему Матрас рвался взять свою барскую долю, запрыгивая на стол, а Алена все так же привычно локтем сбивала Матраса в прыжке, на подлете. Кота невероятно притягивала поверхность стола, на которой разложено было, он не сомневался, все достойное его королевского внимания. Неизвестно точно, что, но ему это необходимо видеть обонять и утащить! Поэтому тактика меняется и кот, пользуясь своим немалым ростом, встает на задние лапы и начинает просто когтить куски по краю стола. Но и этот прием встречает отпор – лапы отбивают черенком ножа в сторону, а детям выдается приказ – «Кота вон из кухни! Займитесь зверем!» Тяжкий топот младшей и легкий топоток старшей обозначают новый поворот сюжета: кота схватывают поперек пуза и волокут с собой. Кот свисает с руки, временно смиряясь с неволей – потому как крепкие ручки с пальчиками, жесткостью напоминающие гвоздики, уже прихватили и чешут ухо, потом кота закидывают на колени (разумеется – надо спешить к компьютеру) и осталось принять почесывание и поглаживание, дождаться, как обе руки отпустят – и вернуться за своей долей на кухню к столу.
  Овощи почищены и нарублены, отправлены на дальнейшие превращения, и Шурик проходит в комнату, делая над собой усилие, чтобы не спихнуть дочек с кресла и не вписаться самому сразу в самую гущу приключений. Включил телевизор, присел на диван. Следом вошла Алена и тоже на диване устроилась, попутно отобрав Матраса у детей – а он уж почти вырвался, свисая задом с маленьких коленок. Кот послушно прижался и затих. Как бы само собой вспомнилось поведение Кузи – тот бы сидел чинно в уголке, смотрел за действием, лишь изредка проявляя повышенный интерес к куриным косточкам. А уж на стол вскочить как бы и не помышлял. Вот еще любил луковую шелуху лапой неспешно гонять. А играл только специально приготовленными игрушками – к примеру, птичкой с парой крашеных куриных перьев, или еще колокольчиком, на резинке подвешенном. Последнее вообще изумляло – это уж точно могло быть только игрой – не в природе кошек производить шум специально (котовий вокал летом – другая статья). Отличались коты и по поведению у миски. Кузя был деликатен и особо не вопил, призывая накормить его. Матрас требовал громко и назойливо накормить его немедленно, кота славного и любимого. Кузя тихо подходил к месту кормления и вежливо заглядывал в глаза хозяевам и в миску. Коли не по нему, посидев и пофилософствовав, удалялся. Матрас скакал галопом, особенно коли имел рядом конкурента, на бегу норовя не просто обойти, а еще и обидеть соседа: если бегут рядом, то прыгает на трех лапах и передней по глазам когтями норовит зацепить и бьет со злом, сильно. У миски не раздумывает – влезает как можно глубже, растопыриваясь и закрывая ее всю, чтоб никто нигде не подлез. Кузя ел молча, а Матрас выл, как угрожал всем своим поверженным и будущим врагам. И вообще – если есть миска соседа, то начинать есть надо с кражи из нее – свое всегда успеешь съесть.
  Мысли устало кружатся, вслед за глазами, проверяя: на месте ли все? Не упущено? Не появилось ли ущерба? С трудом вспоминаются недавние события. Сначала – толколтня на станции у электрички, потом припомнился коридор кафедры, студенты… и да: вот оно! Тесты проверить и написать к следующей теме!
  - Ты хотя бы приблизительно знаешь, из-за чего Брат-По-Разуму драться стал? – спросила вдруг Алена. – Он же вроде бы не из буйных?
  - Да завтра узнаем, - рассеянно отозвался Шурик, прикидывая насчет вопросов тестов и сколько еще осталось до зова к столу и окормления: сейчас гнать дочек от компьютера, чтоб самому поиграть, или после ужина?
  
  Через пару дней Прозектора удивили и напрягли Аналитики, сообщив, что на кафедре, где подвизался Вовик, какой-то День Науки проходить будет, и Вовик хвастался своим сенсационным докладом. Аналитики и сами бы сходить могли, но ввиду своего чисто химического образования опасались не уловить сразу, в чем особый смак, и попортить впечатления окружающим своими вопросами насчет «где смеяться надо». Прозектора уломали быстро, пообещав к кофе что-нибудь съедобное, когда придет рассказывать.
  Заседание зоологов, к которым себя отнес первокурсник Вовик, проходило в на удивление большой аудитории – амфитеатре, и, как ни странно – народу было немало. Как сразу прикинулось на глаз – внизу, у кафедры, сидели докладчики и их ближайшие подруги, а наверху – публика праздная, охочая до зрелищ.
  Сначала были доклады немного понятные, но до безумия скучные для Прозектора. Разве что повеселился насчет удалых парней, всерьез изучавших стратегию выгрызания лепестков на ромашках у каких-то жуков: те, аккуратисты такие, не сжирали все язычковые цветки в соцветии корзинка, а выедали через один-два, оставляя цветочку шанс на привлекательность!
  И вот, наконец, грянул Вовик. Вышел он, оглядел победно аудиторию, и принял такую стойку, что все предвкушающее зашевелились: ой, что-то будет! Стойка у Вовика, с его изрядно накаченными руками и грудной клеткой, тонкой талией и картинно-стройными ногами была суперменской – все развернуто в идеальной для рассматривания плоскости – фронтально, а голову с золотистыми волосами он повернул в профиль, а вот ручки могучие, из-за мощно развитой трапециевидной мышцы и трицепса требующие особых усилий, чтоб вниз точно опустить, Вовик привычно оттопырил локтями в стороны – вид стал еще более мужественный и героичный. Взяв двумя похожими на сосиски пальцами листочки с докладом, он начал. Вскоре вся аудитория тыкала соседей локтями в бок и сдавленно хихикала, качая поскрипывающие парты, потому как лежала.
  Идея, оглашенная в качестве названия, была великолепна и расплывчата, как светлое будущее: «Роль редких и исчезающих видов пресмыкающих в биоценозах». Далее следовал потрясающий по трогательности рассказ, как быстро исчезают виды всяких змей и ящериц, не говоря о всяких черепахах-крокодилах… Все сначала загрустили.
  Но Вовик перешел к изложению своих данных – и тут, слегка опешив, публика заценила и развеселилась. Наискосок весьма живописной личности зоолог хищно заулыбался – из густой курчавой бороды засверкали потрясающе белые и широкие зубы. «Ну, тут будет что порассказать, » - приготовился чиркать и запоминать дискуссию Прозектор. Вовик доложил свой эпос, в котором он десятками ловил, вскрывал и всячески уничтожал тех самых охраняемых законом краснокнижных рептилий, и началось живое обсуждение.
  - Скажите пожалуйста, как Вы считаете, какую роль в сохранении редких и исчезающих видов сыграли ваши работы, в связи с которыми Вы лично выловили и уничтожили свыше ПЯТИДЕСЯТИ экземпляров тех самых охраняемых законом видов?
  Ответ на этот вопрос Прозектор не уловил – так все вокруг довольно заржали. Но приключение продолжалось:
  - Вы утверждаете, что все извлеченные из желудков пресмыкающихся животные были больными или ослабленными. На чем основано это утверждение? Как вы определили состояние останков?
  Неужели этот странный парниша знает так много о болезнях, повреждениях, и может определить их по полупереваренным останкам? Там иной раз, наверное, и принадлежность-то не особо узнаешь?
  Прозектор восхитился ответу: ему бы так писать заключения о вскрытиях, как этот Вовик:
  - Я исхожу из того, что все в природе целесообразно, а кто считает иначе – прошу сюда, доказывать свою точку зрения, - и Вовик сделал широкий приглашающий жест.
  Бородатый зоолог сдавленно пискнул «Нет, это не лечится!» и упал лицом в сложенные руки. Его сосед вытаращил и без того немало выпученные глаза и прошептал: «И это чудо придет ко мне на втором курсе!» - и отпал на спинку скамьи, сползая назад и вниз. Бородач отвлекся от сдавленных кудахтаний и сочувствующе пожал соседу руку.
  Возвращаясь, Прозектор без всяких усилий узнал заодно причину с поводом агрессивности у Брата-По-Разуму. Оказалось, что на своих сборищах единоверцев он наслушался докладов про особенности пищеварения человека, из которых следовало, что надо есть хлеб без дрожжей ибо дрожжи эти все искусственные и вредные, не есть молока и яиц – от этого сосуды закупориваются, и вообще нужно переходить к ежеутреннему сбору травы из-под забора и питанию проростками пшеницы. Валентина же угощала своими знаменитыми пирожками в тот день, да и сказала в привычной ей откровенной форме, что есть все эти учения о видовом питании.
  Аналитики оказались на высоте: к кофе был добыт изрядный вафельный тортик, с шоколадной глазурью, и Прозектор со вкусом и подробностями поделился всей информацией. Еще полчаса полной гармонии и довольства жизнью: оставь нам, Судьба, хоть эти малые радости!
  
  «Я пребывал в размышлениях и попытках заживить нанесенные мне Драконом травмы, когда услышал, как несравненная моя Принцесса Елена вновь делится с кем-то своим досугом: она говорила вновь с этим серым предметом, чьи детали, а в особенности спиральные проводки, мне строго было приказано не кусать и не царапать.
  - Ты думаешь? Нет, он, конечно, сильно бьет его, мне прямо жалко и я ухожу сразу… А как же – надо отучать! Нет, нигде и никогда в другом месте: муж за еду, кот – на миску. И каждый день. То есть вечер. Нет, все по-старому, ему очень не везет, его не ценят. Да, наверное. Ты думаешь? Нет, вообще-то нет. Даже не гладит. Ты так думаешь?.. Пока.
  С кем она беседовала – мне было непонятно, ибо раз от разу интонации были в беседе с этой вещью разными, как будто, оставаясь внешне все той же, штука меняла свою скрытую сущность. Иногда после этих бесед появлялась Мама-Королева и приносила еду, которую начинали есть тут же, и делились со мной. Иногда – никто не приходил, а уходила Принцесса. На этот раз следствием беседы было заботливое перемывание моих приборов для еды. Я, как мог, рассыпался в благодарностях ей».
  
  «Ужасная перемена произошла на удивление просто и буднично! Без шума битв, без сверкания молний и адского грохота, был я ввергнут во тьму транспортной Преисподней и доставлен, несомненно в Чистилище духа моего…
  Явилась тихо и без объявлений Волшебница, равнодушно взглянула и, сказав что-то, прошла на кухню. Странно – никакого роскошного яства там точно не было! И вот, когда я в недоумении высматривал, не затевается ли какого злодейства против Принцессы моей, она сама появилась из-за спины и взяла на руки – в такой неурочный момент! Я вознесся на вершину блаженства, надеясь, что приласкает она меня – почти впервые! Но как же я обманулся – всего лишь ради того, чтоб унести и запереть в темном тесном узилище на молнии.
  Снова раскрылась застежка и, не успел я высунуть голову, как опустились во тьму ко мне мои родные: мисочка сдвоенная, пакет еды и подушка с собачкой. Верный мой Санчо! И ты со мной последовал во мрак и неизвестность? Мрачную темницу, впрочем, волнующе чем-то пахнущую, начали трясти и качать. Не иначе, как волны и ураганы бушевали, унося меня в Неведомое. Я старался перенести все страдания качки и неизвестности с достоинством. Надеюсь, мне это удалось. По прибытии оказалось, что я попал в другой мир: он больше, там небеса выше, там много-много запахов и новых людей и есть кот.
  Кот – это грубый, нерыцарственный ни разу наглец, сразу бесцеремонно показал всю неприязнь и нежелание знакомиться. Впрочем, и не стал драться – а я уж было решился на настоящий бой…
  Мои спутники тоже были извлечены из мрака и устроены не без заботы в тепле. Я двинулся к ним. Надо все-таки оглядеться и попытаться понять, куда я попал и за что?! Неужели я недостаточно был решителен и отважен, бросая свой вызов Дракону?
  В размышлениях и наблюдениях провел я остаток дня. Кормят, надо признать, так же, как и Принцесса бы накормила. Но вот местный кот, так и не представившись, невежливо осмотрел мое угощение сначала, и, фыркнув что-то вроде «окаменевшие сухари!» оставил всякие попытки общения. Госпожа Волшебница, явно распоряжавшаяся сокровищами из холодильника, щедро и вкусно наделила всех в доме.
  О, странное дело – тут не Дракон. Нет, рядом с Волшебницей много существ, ей подобных, но никто не брюзжит, болезненно скривившись, не бранит, и вздохов тяжелых я не слышу.
  И это тоже надо обдумать.
  Вдруг я доставлен сюда с другой напастью? Но какой? Обняв верного Санчо, я погрузился в размышления…
  - Ну, что, лох городской, разомнемся? – полосатый кот пробегает мимо, бросает мне, не прекращая призывного мяуканья.
  - Сейчас, сейчас, выпущу, Матрас! – отзывается и идет следом Волшебница. – А кто сегодня собачку ласковую гуляет? Идите-ка, ознакомьтесь с местностью! – И я внезапно подхваченный, следом за этим, называемым Матрасом, котом, мягко но решительно выпровожен на улицу. Ветер доносит разные запахи.
  - Ну, ты и лох! – вопит откуда-то сверху уже Матрас. – Сейчас тебя псина съест!
  И в самом деле: какая-то огромная пасть надвигается на меня…
  - Свое, дорогой, свое, - на голову чудовищного зверя ложится рука Волшебницы и мне, кажется, уже простившемуся с жизнью, становится ясно – тут любовь невероятная, так это существо льнет к руке и прижимается в поиске ласки… И ведь получает ее!
  Вот, значит, как оно бывает.
  Холодно. Всюду сильно дует, на полу на этой самой улице что-то белое, тающее, а наверх лучше и не смотреть – такая бездна; я стеснительно помялся и все-таки сделал свои дела – кажется, меня куда следует доставили заботливые руки… потом и забрали, приговаривая «Совсем, бедняга, растерялся, в двух шагах дома не найдет!»
  
  Вовик вновь преподал урок экстремальной жизни, о чем рассказывали уже не столь весело сами Аналитики. На этот раз Прозектор сам решил украсить жизнь рассыпчатым песочным печеньицем и ему даже повезло купить свежего, приготовленного со всей ответственностью: на хорошем непрогоркшем масле. Печенье, просто вываленное на чистый лист формата А1, заметно смягчило настроение Аналитиков, и они все-таки сварили кофе и даже достали хорошие чашки – маленькие, беленькие, идеально чистые (Прозектор надеялся, что хромпиком эти чашки не мыли). Закусив по печеньицу и отхлебнув кофейку, помолчали и старшая из Аналитиков начала:
  - Мы тут девочке новенькой, что пришла проситься на курсовую, для начала – знакомство с методиками и прочим, для испытания дали задание – сделать титрование – то есть узнать точно концентрацию кислоты. Ну, ясно – можно это все сразу узнать на спектрофотометре – да был бы он у нас! А пипетки-бюретки в наличии, и стандартный раствор едкого натра, и фенолфталеина на сто лет запасено. В общем, отмеряно в химический стаканчик небольшое количество титруемого раствора, в тонкой колонке бюретки на штативе – тоже удобно отмечать израсходованный объем раствора, в стакане – фенолфталеин прозрачный, все стоит на белом листе – и капай по капле терпеливо… В общем – капнул – смотри в стакан, как там раствор окрашивается: сначала капля становится малиново-розовой, а если раствор не слабощелочный, то быстро окрашивание исчезает – тогда еще капают и снова смотрят.
  Вот наша девочка, показывая прилежание и терпение немалое, капает уже час или около того. Красиво взбалтывает, работая экономно запястьем, девочка наша раствор, уже вот-вот, титрование будет закончено… последняя капля или три – и к расчетам перейти можно! А поясница-то с непривычки уж натружена, а в желудке-то, наверное, все поет заунывные песни!
  И вдруг, откуда – кто бы знал – убил бы на подлете! – появляются в поле зрения две жирные сосиски, и громкий наглый голос говорит: «Да вот же как надо» и те сосиски резко открывают маленький стеклянный кран, через который девочка капала мельчайшие капельки…
  Струя щелочи звонко бьет в стенку стаканчика – не удержать, не успеть заметить тот роковой момент, когда наблюдается не малое еле заметное окрашивание, а густое, малиновое: облако перещелоченного раствора повисает и все заполняет собой!
  Девочка стоит, бедная, просто воздух хватает губами, остолбенела – а Вовик не бежит, а ножку выставил вперед и ждет аплодисментов.
  - Вот стукнуть бы тебя, Вовик, да уж не буду – говорит неожиданно девочка, - потому что лучше ты от этого не станешь, а хуже уж не надо! Живи такой, и мучайся!
  Прозектор даже крякнул: ну и умница, ну и припечатала!
  А Аналитики мстительно добавили, что вот-вот биохимия начнется у Вовика: то-то они ему покажут! Прозектор даже содрогнулся, когда услышал лихое-чеканное : «Армия ждет солдат!» - причем красивый профиль одной из Аналитиков был так четко повернут в сторону светлого окна, так хорошо освещен – вылитый призывной плакат!
  Резво распрощавшись и подарив все печение, Прозектор улепетнул к себе, припоминая что-то про месть женщин.
  
  Дома Шурик оказался рано утром, в тихом пустом доме. Морозы на улице были крепкие, и уже не первую неделю, так что водоснабжение становилось предметом особого внимания Шурика. В первые годы жизни в этом доме вода тощей струйкой сочилась из колонки, до которой еще надо было идти метров тридцать. А потом ждать, пережидая иногда пару соседей, пока они наберут свои два ведра. На полив огорода(никакого сада тогда и в помине не было – тощие прутики в прошлом году воткнутых неразберипоймешь каких яблонь и вишен не давали даже тени) воду приходилось таскать из оврага поблизости – причем в основном Алене, – Шурик работал тогда целыми неделями… Хотя и в смысле зарплаты это не оправдывало ничего. И вот, промучившись так несколько лет, как-то в осень Шурик собрался, да и провел воду в дом. Почти все удалось сделать самому. Но вот морозы за тридцать градусов, державшиеся уже вторую неделю, вызывали серьезные опасения – как бы не примерзли трубы.
  Шурик открыл кран – и тут дико задергалась, застучала вся водопроводная конструкция: лед!
  Шурика бросило в холодный пот: если вода схватилась в трубе, закопанной им с изоляцией на глубину аж в сто сорок сантиметров, то как, спрашивается, ее сейчас откапывать и греть по всей длине?! Подумал. Нет, страшное дело, но будем об этом думать потом. Сначала… эх, ни сна, ни теплой ванны!
  И Шурик полез переодеваться в затрапез, натягивать шапочку на голову, чтоб не набрать паутины и пыли в волосы (или хоть не все), да и полез в подпол. Там было жутко холодно – куда холоднее, чем даже в подвале, но на это нельзя отвлекаться, а надо простукать все эти трубы да греть их, греть, как ни смешно, мощным феном жены… Отчаянно надеясь на то, что догадки и результаты его простукиваний верны, Шурик ужом вылез-влез снова, протянув шнур фена, и трудолюбиво принялся гонять тепло вдоль ледяной водопроводной трубы…
  Наверху послышались шаги. Шурик радостно-испуганно закричал, чтобы предупредить про свое присутствие здесь и чтобы как обычно, не глядя, не провалились ногой в мелкий лючок в полу у раковины. Его явно услышали: просунулась детская ручка и раздался коварный вопрос: «Чем могу помочь?» Значит, это младшая.
  Младшая из дочерей обладала тем неуловимо-ядовитым способом оценки событий и действий, который делал общение с ней незабываемым. К примеру, когда было дочурке лет пять, не более, Шурик возился с фундаментом дома, выкапывал тот сор, что был у дома, и делал опалубку под заливку настоящего фундамента… Потом закатывал камни и заливал все раствором – работа чрезвычайно способствующая творческому расцвету, что ни говори. И тут младшая подошла и задала такой вот вопрос: «Чем я могу помочь? Может, я покопаю?» Шурик ответил, что это, мол, не для женщин работа. Тогда терпеливый ребенок продолжил дозволенные речи: «А что можно делать?»
  - Да камни вот немного поднеси – отмахнулся Шурик, и услышал:
  - Значит камни таскать – женская работа?
  Вот с той поры Шурик напрягался при вопросе «Чем могу помочь?»
  Однако тут была помощь нужна, и вполне женская:
  - Кран открой с водой, и скажешь, когда вода пойдет!
  Дальнейшее было шумно, страшновато, но успешно: продрогший хуже, чем на улице, Шурик, все-таки отогрел ледяную пробку, она с шумом и дикой тряской выскочила через кран, и, наконец, стало в доме снова покойно, закипела вода для купания и Шурик, как и надеялся, погрузился в горячую воду, трясясь и завывая. Девочки успокоено чирикали у компьютера, и скоро пришла Алена.
  Закончился день популярной физикой и строгим инструктажем, совершенно вопреки общепринятому, призывающему оставлять круглые сутки кран приоткрытым: бегущая вода медленнее замерзает! А иначе носить воду будете из дальней колонки до зеленых листочков!
  Дети впечатлились: именно этим незадолго до возвращения домой они помогали заниматься подружке – там вода застыла в трубах дня два назад, и тамошний папа приспосабливал под подвоз воды еле живой «Запорожец».
  
  Наконец, после мучительной агонии зачетной недели, семестр скончался. Шурик выпал со стоном из учебного процесса: пора искать, из чего делать елку и все такое: сегодня тридцать первое число! Дети, хоть и думали поспать подольше, при мысли, что идут с ПАПОЙ, и можно не спешить, резко подскочили и тоже засобирались на улицу. Мороз невелик, почти тепло – всего-то пятнадцать градусов, и без ветра!
  Отпив кофе, выгуляв кобеля, таки собрался. Улица была тиха и безлюдна: народ отсыпался перед праздничными страданиями перед оливье, телевизором, а еще и перед фейерверками. Вот последнее было в самом деле «непростывшею новостию», и только набирало силу и размах. В предыдущий Новый Год шумно было до трех утра – все взрывалось, особенно близ центра поселка, над прудом. Салюты были очень даже красивые, с фантазией и иногда многозарядные и очень большие – видно, дорогие. Стоило выйти на небольшой бугор на улице, и вся панорама была как на ладони. Сложные, похожие на хризантемы, фейерверки перемежались сверкающими каскадами и одиночными ракетами – но было занятно, хотя и утомительно. Больше всех страдали собаки. Они пугались этой канонады и вопили, а злые дети порой изводили собак, бросая в них и их будки петарды.
  Обойдя привычно поселковые магазинчики за регулярными и некоторыми праздничными покупками, Шурик озаботился елкой. Заботу вызывала не сама елка, а ограниченность пространства для нее и необходимость делать ее непривлекательной для Матраса. В конце концов, решились и раздобыли букет веток пихты – и запах отличный, и размер подходящий.
  - А будут там волшебные игрушки? – озадачила вдруг младшая дочь.
  - Шоколадные? – уточнила старшая.
  И Шурик заволновался – что такое он пропустил и не знает? Дома, правда, сразу пришлось включиться в развешивание гирлянд, прибивание гвоздиков и укрепление букета. Потом – неизбежный выгул пса, укладывание развеселившихся детей на «поспать впрок», помощь со всякой нарезкой и прочим… вскоре по дому плыл жар от духовки вперемежку с ароматами пирогов. Тогда вспомнил и спросил:
  - А что за игрушки шоколадные волшебные?
  И Алена рассказала, как в тот самый их первый здесь, в поселке, Новый Год, когда снова ничего в доме не было для праздника – в том числе и елки, на расколотом и склеенном скотчем оконном стекле рисовала старой акварельной краской елку. Нарисовала так, чтоб огоньки от мачт антенн от радиоцентра поселка помещались в силуэт елки – как свечи или гирлянда. А еще приклеила толстые нитки и повесила на них игрушки – остались от самого первого года счастливой семейной жизни. C утра тридцать первого тогда они были приглашены в город, ездили вчетвером, вернулись последней электричкой. Шурик помнил то возвращение: время было одиннадцать ночи, темень, метель наметала поперек улицы, ведущей от станции к дому, сугробы, длинными высокими языками перегораживавшие весь путь. В одной руке – пакет с подарками и всякими не нужными в городе, но, несомненно, необходимыми в деревне, вещами и прочими штуками, другой поддерживаешь сонно плетущуюся дочку. Перелазили через сугробы, время от времени поворачивались спиной к ветру, давая возможность отдышаться от ветра, забивавшего каждый выдох в рот. Дочки терпеливо шли – не хныча и не просясь на руки. Дошли до дома – тепло, вроде бы, все в порядке. Стараясь не обращать внимание на тот ужас, что был стенами дома, напоили детей чаем, дали по конфете – и все свалились спать.
  Среди подарков (этого Шурик не помнил – не заметил) был набор конфет с фигурками в фольге. Вот их потом, каждый день после дневного сна Алена и вешала на то окно, на нарисованную елку, вместо пары игрушек из стекла. Потом были просто конфеты в фольге – и так игра продолжалась дней пять. Шурик представил себе своих дочек, со сна спешивших к окошку к нарисованной волшебной елке, где для них пара стеклянных сосулек превратились в пару конфет, а вдали мерцали красные огоньки мачт…
  - А помнишь – Марыля и Бася?
  - Разве их забудешь?..
  Вспомнили, поглядывая друг на друга, и не говоря ни слова, самую первую зиму, которую они прожили вместе. Это были такие общие, такие щемящее-сладкие воспоминания о самом первом времени вместе – даже вспоминалось оно сказочно.
  Жили они в доме, как в сказке Андерсена: давно бы упал от ветхости, да никак не мог выбрать, на которую сторону. Накренился немного на торцовую и влево, да и засомневался. В доме, стоявшем на бойком месте между двух полос большой дороги, жили время от времени люди, но постоянными и главными хозяевами всегда считали себя крысы. Это были многочисленные воины большого клана весьма успешных пасюков.
  Крысы жили в домах вокруг, планомерно выселяя на периферию своей территории молодежь, так же регулярно появляющуюся в положенные сроки... Дети выходили группами, выталкивая самого слабого вперед и поджидая в отдалении, с чем вернется рисковый брат или сестра. Если вернется. И тогда остальные или пойдут проведать сравнительно безопасную территорию, или свернут в другую сторону.
  В том доме было целых два этажа, две печки-голландки, да еще всякая мебель. И вот, как-то в доме появились какие-то сравнительно постоянные жильцы, стали приносить запасы, топить печи, и даже ремонтировать стены и пороги.
  Последнее крысы не одобрили и принялись исправлять это безобразие: целыми ночами они трудились, сокрушая свежеприколоченые доски, выталкивая новые цементные заплатки и все такое. С одной стороны, на втором этаже все было просто прекрасно: появлялись всякие мешочки с крупой и еще непонятными душистыми зернами, от которых молодежь принималась резвиться по ночам, а с другой стороны - это зачем прятать от них что-нибудь? разве это не ИХ территория? Непорядок.
  И крысы продолжали крушить цемент, доски и даже выталкивали цементные пробки, которыми злы люди забивали выходы нор на кухню. Какое варварство - в цементе было битое стекло! Но крысы благополучно выталкивали эти комки плохого цемента сразу, не давая времени на застывание. Вот придут люди, начнут готовку - и тотчас же и мастерок заскрипит по ведерку - крысы уж поняли, что снова цемент месят. Когда уйдут из комнаты, надо спешить - и на столе и плите все понюхать-попробовать, и цемент еще мягкий вытолкать.
  Возвращаются люди, суетятся, снова затыкают нору и про кошку что-то воркуют. Однажды и в самом деле в доме начинает пищать кошка - котенок мелкий. Это судя по голосу. Но вредные люди не дали познакомиться и попробовать кошатины - спрятывали его каждый раз. Противные!
  И крысы кругами ходили по всем оcтальным помещениям в сумерки. Однажды и днем вылезли: уж очень запах был вкусный. Что-то высокое и горьковато-душистое стояло на лавке. Ну, крысам ума не занимать - свалили это высокое новое, оно звякнуло, покатилось так привычно-стеклянно, наконец, остановилось. Белое, с лепесточками мясистыми, попробовали — интересно оказалось, но не сытно.
  Вернулись люди, снова про кошку громко говорили...
  Вот, появилась, полосатая, хриплоголосая, орет целыми днями: "Кота-а хочу-у!" и всякое такое про котов неприличное. Крысы немного неопытные были и не оценили противника верно: кошка была лишь на хвост полосата а вообще - кровь сиамов бурлила и придавала характерные гадкие хрипло-скрипучие обертоны любовному призыву. Как растопырится, да отогнет призывно хвост так мелкий котенок сразу и подлетает - ткнет непонятливо лапкой в зад: "Ты чего? Что это, а?" и поскачет, приглашая играть. Вот так, с визгом и скачками, прошла почти неделя. Бедные крысы из осторожности не вылазили в комнаты первого этажа - обходились вторым. Но вот, как обычно, прибыли новенькие...
  Мелкий был тоже кошечкой - совершенно черный ребенок, хрупкого сложения, уже привыкший к заботе и воле в доме. Теперь кошки спали вместе на старых спальниках, сложенных, как оказалось, над входом для крыс, гадили в угольный ящик - и каждый вечер крысы убеждались, что все по-прежнему плохо.
  Но вот, раз пришли новенькие, отчего бы ими не рискнуть? И крысы по вечерней кормежке отправили на разведку бригаду: один явно жертва, и четверо - для пригляду и донесений.
  Люди, как им следовало в этот час, сбились в углу комнаты, непонятно скрючив свои тушки за деревянными и металлическими препятствиями и возвышениями. Снова жадничают, не отдают всю еду крысам. Самый смелый и обреченный крыс вздохнул, воинственно пошевелил усами и пошел... темноватый туннель сменился более светлым, с полупрозрачными стенками. Пока все выглядит безобидно - никто не сверкает глазами, не припадает к полу и не прыгает - это главное.
  Крыс вышел из укрытия и стал приближаться к человеческим тушкам, скрываясь за знакомыми издали ящиками из фанеры. Грызть удобно ее, но неинтересно.
  Внезапно все тело крыса пронзила боль и он затрепыхал лапами, не касаясь пола! Над ушами раздалось свирепое демоническое завывание и все завертелось в угасающем темнеющем сознании. " То смерть, наверное, пришла, " - расслабленно подумал напоследок крыс и обмяк в обмороке.
  - Смотри - Марыля ухватила крысюка!!! - раздалось в комнате.
  Глаза у кошки стали огромными и приняли все оттенки круто сваренного борща: бордовые, вишневые и золотистые отблески правильными окружностями концентрично расположились и точно отразили в глазах жажду убийства. Кошка низким голосом исполняла раскатистые рулады и неслышными шагами металась с добычей по открытому пространству. Глупые люди метались - наверное, сами хотели крысятины. Не вмешиваясь, сверху боязливо на это смотрела мелкая черная кошечка. С живейшим интересом прислушивались в темноте четыре серых бойца. Они смело спрятались и ждали - что будет? О чем доносить главе клана? Уже едят? Вроде нет: хлюпа и чавканья не слышно.
  Кошка явно забыла и про желание отдаться хоть какому коту, и про игры, и по еду на столе: она искала тот дивный укромный уголок, где бы можно было поудобнее перехватить тело крыса и заняться всерьез пробованием - но куда там! Носятся, топочут, тапок на изготовку - по голове норовят залепить!!! Изверги...
  - Гляди, не сдохла - в себя приходит и головой крутит, - раздался голос.
  Крыс и в самом деле пришел в себя и начал анализировать ситуацию.
  Он еще жив - раз все болит и тошнит - жив.
  По-прежнему не касаюсь пола - в зубах. А надо ним... тоскливо - воет кошка, мечется, пытается спрятаться.
  Очередной бросок человека к кошке заставил ее сильно отпрыгнуть и завыть воинственную песню: "Не отдаммм! Не отдамм - она моя навеки!"
  Крыса, особенно еще живая - слишком серьезный враг, чтоб играться. Тем более, это всего второй в жизни той кошки трофей был. Сначала была специально поданная ей мышка из соседской мышеловки, не из давилки, из клеточки. Тогда кошка жила совсем в другом доме - с высокими потолками, с узорными стенами, где много-много комнат и людей. А вот в соседней комнате в специальную клеточку поймали домовую мышку, посадили в банку, принесли заботливо и отдали: учись, Марыля!
  Марыля тогда быстро ту обкаканую мышку цапнула и с ней под ванну убежала. Оттуда только слышно было: "Всем отойти на три метра! Она моя!!!"
  Потом те хозяева долго лазили, искали следы - съела Марыля мышку, или упустила. Не сказала им Марыля.
  А тут никакой ванны! Прыгай, мечись, вот, крыса в зубах дергается - да что же это?!!
  Кошку отправили в маленький домик с крысами и людьми на переживание тяжелого момента в жизни – отсутствие, по мнению хозяев, достойного для этой кошки кота. Орала она очень много и немузыкально, а нежная душа музыкантов не допускала ни кастрации, ни специальных капель, ни просто спринцевания содовым раствором так болевшего у кошки места.
  
  Дернулась раз-другой крыса в зубах при прыжках кошки, да и вылетела к полнейшему изумлению своему, из страшных зубов смерти. А уж тут - давай все ноги, быстрым крысиным галопом, скачками, складываясь пополам - в туннель, в теплую родную темноту!
  Заскочила внутрь, протопталась по обомлевшим храбрым бойцам - и в нору!!!
  А бойцы тоже строем за ней, вернувшейся с того света, почитай, и все спрашивают: "Ну, чего там, чего, а?"
  - А фигу вам, - на бегу не оборачиваясь, высокомерно отвечала Крыса-Которая-Выжила, - На общем собрании скажу!
  И собралось великое крысиное воинство, все благородные рожающие самки, все плодовитые могучие отцы-самцы, и в присутствии всех-всех, кроме разве что слепых совсем новорожденных, встала Крыса-Которая-Выжила в позу некоего памятника, который видели более северные соседи, и перстом указуя в сторону дыры на первый этаж, где невнятные люди и совсем зверские кошки бросаются на благородных крыс, повелевающим писком навеки припечатала:
  - Я там был, и вам не советую!
  С той поры первый этаж крысы обходили: хватало, на самом деле, и второго: весело футболили те душистые зернышки, роняли и катали потом по полу все круглое и катающееся, грызли и раскачивали кирпичи, что не пускали крыс в особенное такое пространство вокруг труб печных, скакали и исследовали новые куски и предметы. Иногда, правда, Марыля появлялась на пару часов и наверху. Но крысы успевали скрыться, так что талант охотника шлифовать ей не удавалось.
  
  В доме и на улице было так тихо, что все проспали не только до темноты, а уж почти до Нового Года. Вышли на ночную улицу, где ближние и дальние соседи уж начали пускать фейерверки, запалили свой маленький – «Каменный цветок» - судя по надписям на этикетке, должен был вроде римской свечи вспыхнуть. Однако «Цветок» был как-то устроен иначе, или еще что не задалось – он вспыхнул зеленым, громко зафыркал и стал буквально зарываться в землю – зажигали подальше от дома, на огороде. Вспыхнул поярче красным и зарылся окончательно.
  - «Подземный цветок», значит, типа трюфеля, - подытожил Шурик, - пошли в дом?
  Постояли еще немного, посмотрели на другие ракеты и фейерверки… Ночь, как для романтических свиданий, была звездная – в деревне, в отличие от ближнего города, ввиду почти полного отсутствия фонарей все звезды видны были, хорошо было смотреть на спутники и метеоры тоже. Подышали воздухом, отчетливо наполнявшимся пороховым запахом, посмотрели на Млечный путь, затмеваемый поминутно китайской забавой, пошли в дом.
  
  Едва сели, наконец, к столу, дочки радостно приступили к газировке, раздался в окно громкий стук и вопль: «Открывайте!»
  Дочки приуныли, Алена тенью метнулась открывать, Шурик – следом, придерживать кобеля: трагифарс «Теща приехала, или Прошу любить и не жаловаться» начался! А так хорошо все начиналось…
  
  
  
  По самому глубоко спрятанному мнению Шурика, Теща, она же Решительная бабушка, была самой настоящей ведьмой, причем не в том смысле, который обычно вкладывают мужчины. Нет, вокруг тещи и в самом деле клубилась Сила, да еще самая темная. Маленькая, громогласная, с вечно высокомерно-недовольным выражением на очень загорелом лице, Решительная бабушка появлялась и умудрялась в считанные минуты всех утомить, вывести из себя, занять доминирующее положение. Ее фраза «И не пытайся угодить мне – это невозможно» - был совсем даже не преувеличением: в самом деле, талант по вскрытию всяких недостатков и упущений в Бабушке был развит до чрезвычайности, не дремал ни секунды (это если глаза были открыты), и все, что было обнаружено, обрушивалось на головы присутствующих не хуже атаки гарпий. Или фурий. Или эринний – точно Шурик не мог определить, но что-то было такое – шумное, зловонное, яростно и изобретательно терзающее, обрушивалось сверху. Просто отвернуться и не стараться угождать было недопустимо – тут простор для нападок превращался в трехмерное поле боя.
  Стоя на морозе в тонкой домашней одежке, Шурик придерживал рвущегося с цепи кобеля, натянуто улыбался и примерзал. Алена, как была, в тонком платье и тапках, заботливо вела Бабушку под руку, та сопела, что-то высоким голосом выговаривала насчет погоды, а перед ней проскочил вперед, буркнув «здрассти», бабушкин Внук. Это тоже было такое неизбежное зло. Наконец, втащили гомонящую Бабушку внутрь и вошли в тепло сами.
  Тут же начался привычный надоедливый кавардак: Бабушка орала из комнаты насчет того, что ей поднести, что куда убрать, всякие критические замечания насчет скорости исполнения команд. Время шло, полночь стремительно становилась « минувшей».
  Бабушка была в некотором возбуждении – от мороза ли, от виденных фейерверков, а потому обычная программа – дать попить теплого и сладкого, да она в тишине деревенского дома скоро заснет, - не действовала.
  Любовь, как ее понимала Бабушка, была вроде тайфуна: она была призвана смести с лица земли все слишком слабое и недостойное, «Не можешь бороться за жизнь – пойди, и повесься!» - таков был девиз воспитательной работы. Любовь была очень деятельна, она настигала даже на расстоянии в шестьсот километров, но там выглядела немного иначе. Привычнее, что ли, с точки зрения общеизвестных штампов.
  
  Теща тем временем кратко высказалась насчет праздников, всеобщего безобразия и телепрограммы, отпробовала всего, что поспешно ей было подано… А за окном гремела и сверкала праздничная канонада и выли в ужасе псы. Бабушка высказалась и по этому поводу – «Это мне все одно,» и потребовала отдыха: велела стелить на полу – словно такое обязательное воспоминание военного в самом деле детства, когда приходилось ездить в товарных вагонах и ночевать на полу, постелив одежду. Шурик успел лишь отшатнуться, как быстро дети выпорхнули из-за стола стелить. Стоило старушке лечь как она обычно засыпала.
  Однако ночь праздника была украшена помимо приезда, ожидаемых воплей и залпов за окном, еще одним неожиданным событием: Бабушкин Внук, ничего лучше не найдя, что-то стал поддевать младшую – «ты не можешь, не можешь» - и смеяться. Малютка отличалась характером сильным, решительным – потому вдруг резко вскинула тренированную ножку и, демонстрируя отличную растяжку, засадила пяткой по носу Внуку, который был ее на голову выше. Надо отдать должное Бабушке – та не кинулась искать и наказывать виноватых, а стала отмывать тут же, на кухне, окровавленную физиономию Внука как только тот появился. Алена обмерла на минуту, но ничего не было не последовало, детей просто отвели в комнату – и все быстро заснули.
  Старшим так не повезло: канонада продолжалась примерно до пяти утра. Шурик ворочался стараясь делать это не слишком часто… Алена тоже не спала – это понятно по дыханию.
  - Послушай, а почему ты Кузе тогда сказала, что будут перемены после праздников? – наконец нарушил тишину Шурик.
  - Простая логика: принцесса наша впервые будет дома все праздники с мужем, я совершенно точно знаю, что некуда и не на что разъезжать им. И уж тогда его свинская натура покажет себя - не миновать взрывов и канонады на любовном фронте… может, наконец и выгонит его, - мечтательно закончила Алена.
  Шурик даже подскочил: как-то он не слышал раньше такой злобной мечтательности, и новизна такого рода пугала. Он привычно смолк и затаился, потому как все неприятности лучше переживать с температурой, освобождениями от всех видов напрягов и чтоб заботились – они сами эти заботливые другие, все напряги и разрулят!
  Словно не замечая этого замирания, Алена поднялась, выглянула в щель между тяжелыми плотными шторами, посмотрела еще на один фейерверк. Вернулась и неожиданно сказала:
  - Конечно, там будет скандал и разбегание: ведь все дело в любви.
  - Но он же ей так нравится? – возразил Шурик. Чувствовалось, что насчет этого Митьки, будь он неладен, всех мужиков, а, значит, и про Шурика, сейчас скажут нечто гадкое и это будет больно.
  - Конечно, нравится – вот только для чего?
  Именно в такие моменты Шурик был рад, что предыдущие поколения, покочевряжившись, все-таки решили сделать женщинам равные в чем-то права и обязанности – в основном обязанности. Так что абстрактно-мизерная зарплата Митьки вроде не могла быть для такой самостоятельной принцессы, как та Ленка неведомая, серьезным поводом для недовольства.
  Алена меж тем продолжила, и, похоже было, что давно обдумывала эти идеи:
  - Все, кого ни возьми, любят ради любви к ним. Наш Матрас любит тех, кто любит его правильно: быстро пускает в тепло, дает вволю еды и ласкает. Это все. Кобель любит, чтоб любили уважительно. Хотя он именно стремиться любить – но это особый случай.
  Шурик, убаюкиваемый ровным тихим шепотом, почти засыпал, когда раздалось нечто, из-за чего он резко проснулся, но сделал вид, что спит:
  - Твоя мама любит нас как часть рамочки, увеличивающую привлекательность ее и повышающей к ней внимание – она даже обязательно фотографируется с внучками. Вспомни – ты со старшей готов был по лесу гулять с коляской, лишь бы не слышать охов и ахов с писком «Дайте подержать!», а она специально шла гулять, где народа побольше – и потом такая возбужденная приходила… Моя – как часть пьедестала – поплевать на маковку, да и влезть еще на ступень выше всех. А Митьке нужна бесконечно терпеливая и богатая нянька – чтоб капризничать, попрекать, больным прикидываться и требовать игрушек. Вот посмотришь!
  С тем и заснули.
  В утренних дымных сумерках Шурику приснился Кузя. Он недоуменно бродил вокруг знаменитого тазика брадобрея и вопрошал насчет «пристало ли рыцарю столь несообразное с размером облаченье?», осторожно трогал лапкой, тыкался мордой и брезгливо отскакивал – оттуда высовывалась физиономия Митьки и ныла: «Это совсем не то, о чем я мечтал», - и выбрасывала обычный серый кнопочный телефон, точно такой, который Ленке месяц назад подарили и подключили в квартиру ее родители… Кузя степенно отошел в сторону и начал притирать лапы, раскачивая зад и пробуя сцепление – готовился прыгнуть, наверное, на эту морду. Хотелось возмутиться и потребовать, чтоб показали что-нибудь новогоднее и по-мужски приятное. Но тут раздалось могучее прокашливание и сиплый голос сказал: «А что тут про цветы и любовь есть почитать? Очень мне тот журнал толковым показался – забыла уж я название – ты его знаешь…»
  Наступило первое утро года…
  
  
  
  
  Шурик позволил себе маленькую слабость – зажмурил глаза и сделал вид, что его нет. Ну вот еще три минуты тихого безделья: одеяло такое теплое, утро такое серое, а кофе… кофе уже пахнет. Значит, одеться, значит – вылезать, здороваться с Тещей, пить кофе и гулять с собакой…
  - Доброе утро – церемонно и с повышенной дозой желания угодить произнес Шурик.
  - Привет-привет, - отозвалась Теща, и, оживляясь, тут же кинулась в атаку, - Ты вот мне скажи, биолог, почему так: вот все говорят, что люди должны быть равными, а притом одинаковых же нет?!
  Теща могла с утра пораньше огорошить вопросами политическими, философскими – любыми. Собственно, вопросы обычно давались для затравки, надо было ошеломить объект, остановить, и тогда всласть порассказывать о себе, о том, какой этот собеседник недотепа и лодырь, о своих совершенствах – в общем, украсить утро для себя очередной моральной победой. Защититься было можно. Главное, не дать теме растечься и стать поводом для воспоминаний о детстве или поисков виноватых. Шурик уже поднаторел в науке убегания от разговоров с Тещей, но пока не выпил кофе и серость в глазах вместе с тупой головной болью не рассеялась, был практически беспомощен. Алена пришла на помощь – быстро сняв с плиты кофейник, взбила пену и налила первую чашку. Можно выдавить «спасибо» и впиться в свой первый глоток. Особенно хорошо помогало при этом рассматривание кофейника – старинная по нынешним меркам вещь, примерно 1895 года – изящная, латунная, особенно нравился красиво изогнутый носик. А вот ручку деревянную Шурик делал сам – сейчас был второй вариант, из вишни. Что-то такое словно вырастающее лепестками.
  Шурик впитывал запахи, вкус кофе, смотрел на рисунок тонких прожилок на ручке, когда снова его долбанул пронзительный голос Тещи:
  - И что теперь? Сказать нечего? – торжествующе возгласила мудрейшая из женщин.
  - Дай ему хоть проснуться, - вмешалась Алена, - и сама знаешь ответ: уж кто каков уродился и что может: кто, как крапива, было б дерьма погуще, да сырость, сам везде пробьется и растолкает всех. А кому для результата уход нужен. Все разные, все нужны. Ты ж на одной картошке не захочешь жить? И лук нужен, и морковь, и яблоки не помешают…
  Немного монотонный голос со знакомыми усыпляющими модуляциями позволил Шурику сориентироваться, что дальше делать: нужна бурная хозяйственная активность! К занятому по хозяйству Теща избегает подходить, работа – это святое.
  - Спасибо, я пошел, - Шурик, взяв мысленно сам себя за шиворот, потащился натягивать тяжелый ватник и сапоги, в которых обычно выгуливал пса. Идти на улицу сегодня никак не хотелось, а выглянув – расхотелось совсем: рассеялся за ночь пороховой туман, но все было усыпано гильзами, какими-то осколками и горелыми останками бенгальских огней. Но можно же погулять на своих сотках!
  Эта идея взбодрила, и вот, не надевая на кобеля намордник, Шурик торопливо спустил его с цепи – помчалась пара настоящих мужчин по снегу… В спину раздалось: «Вот он у тебя хороший, хозяйственный, а вот ты…»
  Не так уж большой размер участка не располагал к неспешным и длительным прогулкам, зато резвиться можно было беспривязно в буквальном смысле. Если, правда, снега не наметало слишком много – в такие месяцы, где-то в начале марта, забор становился вовсе не преградой для прыгучего кобеля, и он легко выскакивал на улицу. Но пока снег был в самый раз – чистый, плотный, так что для начала пес просто рванул бегом по диагонали длинного участка, ровно неся свое немаленькое тело.
  Брызнули искры отсветов от сверкающей белой шерсти. Пес на самом углу прыжком вверх развернулся и помчался назад. Это была особая игра – «Напугай хозяина». Никогда не зная, что именно в голове хитрого кобеля в данный момент и явно уступая ему в скорости и ударной силе, Шурик обычно стремился просто увернуться и отскочить с дороги пса, явно мчавшегося с разгона, чтоб ткнуть в прыжке рылом в живот. Это было бы больно – устоять от тычка тараном невозможно. Но не всегда, точнее – затея была чаще совсем иной: неожиданно вильнуть в сторону и, уже проходя рядом на жуткой скорости, наподдать задом хозяину, чтоб все-таки с ног сбить. Или прыгнуть на уровень носа и щелкнуть зубами. Или опять-таки: разогнаться и в прыжке неожиданно свечку сделать с разворотом!
  Сначала от сверкания, гулкого топота собакина сына и холода разболелась голова, но искренняя радость пса, его теплые касания, бодания – все знаки дружеского внимания сделали свое дело и Шурика «отпустило».
  Пихания, разбеги и увиливания скоро перешли в беготню с попыткой свалить кобеля в снег, а тот носился, вне себя от счастья, прыгал и плясал, дразнясь, с уханьем валился в снег… Внезапно вскочив, ухватывал за рукав. Брал нежно, но крепко: синяки были гарантированы. Хлопнув кулаком в открытую ладонь, Шурик открыл, так сказать, их дружеский поединок. Пес сразу обрадовался, заулыбался и припал на передние лапы, вскинув зад с хвостом-флагом «играем!!!» Тяжкие прыжки собаки взметывали снег, кружась, он выбирал момент, чтоб кинуться в атаку.
  Примерная схема игры в нападение была одна всегда: пес хватал за дистальную треть предплечья, дергал на себя, отпускал, затем стремительно хватался за плечо – почти посередине, и старался рывками, сбивая с ног, уронить хозяина, чтоб потом нанести несколько символических ударов по корпусу. Но теперь у Шурика был свой метод реагирования!
  Сначала надо уловить, когда пес изготовится к прыжку – в процессе прыжка уже будет поздно готовится. Смешно – но все сводится к тому, чтоб сунуть в разверстую пасть, как в чемодан с зубами, руку по локоть и не дать сомкнуться челюстям, все глубже запихивая; а вторая рука должна обхватить пса за шею – и так надо трясти и сбивать собаку с ног. Пес деликатничает, не сжимает челюсти не пытается укусить – только действует рылом, как молотом, нанося размашистые удары, прыгая и раскачиваясь всем корпусом. Напрягаясь всем телом, пыхтя в потасовке, Шурик краем глаза заметил пару пеньков темных, застывших на дороге за забором. Люба и убивец Вася. Пусть – им полезно, профилактика правонарушений – решил про себя Шурик и с удвоенной силой, рыча и пыхтя, затоптался по снегу. Ноги вязли, пес, радостно ухая, наскакивал – но с честью сдавался, в какой-то момент всегда валился в снег и радостно подставлял живот и шею. Ритуально придавив и придушив собаку, Шурик радостно говорил: «Хороший пес!» и все начиналось снова. Настоящая забава для мужчин. Вот только куртка с каждым разом становилась все лохматее – хоть и очень бережно пес трогал, но зубы были все-таки очень остры и пробивали все.
  Рукава было жаль, а потому черенок от лопаты – в руки, и пес с довольным урчанием и показной яростью вцепляется в нее – и тут Шурик начинает изо всех сил вращаться вокруг собственной оси, волчком, на вытянутых руках раскручивая пса. Передние ноги и так были не в контакте с почвой, и потому вскоре собакина сына крутит ускорение, как дитя малое катают иногда.
  Совсем запыхавшись, Шурик замедляется и опускает невероятно довольного пса. Даже некогда разобрать – кружится или нет голова у собаки… За забором по-прежнему стояли двое. Вася, убивший летом свою сожительницу столь же пропито-неопределенных лет, что и сам, стоял на полусогнутых ногах, и, кажется, поддувал в штаны в ужасе, а Люба делала выводы. Вмиг спохватившись, что стали сами объектом внимания, зрители резко плюнули и побежали в разные стороны.
  Поспешил к крыльцу обратно – сразу попить собаке вынести, да отдать утреннюю порцию. Пес все равно радостно заскочил на крыльцо первым – и чуть не впал в дом: дверь внезапно открылась и Алена в шубе внакидку вышла с ковшом воды.
  - Ты иди-иди, на столе уж все.
  - Мы тут, оказывается, показательные маневры проводили – Люба с Васей впечатлялись молчком. Теперь мы официально страшные, наверное. – Шурик гордился произведенным эффектом, и не зря: некогда сложившееся мнение об опасностях, поджидающих всякого, кто посягнет на территорию кобеля, отлично служило непроницаемым заслоном, но надо было его подновлять. Что и производилось подобными шутейными регулярными боями – вид скачущего в атаке пса действовал отрезвляюще.
  - Не переоценивай: сейчас Вася и вся троица просто нас не уважают и считают окончательно не стоящими их внимания – даже занимать перестали. Все потому, что решили, раз ты рубишь во дворе коровью голову – это мы дошли до края. Беднее их.
  Странная логика коренных обитателей угла поселка не особенно удивила, но в данном случае показалась удобной – хлопот теперь меньше. Вот и все.
  - Зашел бы в дом, - как-то тоскливо сказала Алена, - а я собаку почешу…
  Пес меж тем радостно слизывал свежий снег, игнорируя налитую воду.
  Значит, там, в доме, продолжается бой. Шурик обреченно вздохнул и пошел. Алена, стало быть, сейчас «заземлять» будет ту силу, что ненароком словила от маменьки. Кобель, предвкушая удовольствие, жарко запыхтел и прижался к хозяйке – такое «Я вся Ваша навеки» - и от всего сердца! Уже полегчает. В это время пес взвыл и ухнул, как подкошенный, в экстазе: ему почесали уши.
  
  Теща сидела все так же на кухне, а перед ней стояла старшая дочка, уговаривая бабушку почитать журнал.
  - Пошли к столу? Я только руки вымою, - предложил Шурик.
  - Ты погоди, погоди, я сейчас разберусь, - в высшей степени заинтересованно отозвалась Теща, она же Бабушка, быстро перелистывая страницы журнала. Журнал был из серии «умиротворяющих» - один из многочисленных про садоводство, с большими фотографиями, на отличной бумаге. Простое перелистывание и беглое рассматривание всяких анютиных глазок и незабудок обычно успокаивало женщин, если попадались фоторепортажи про всякие «белые сады», «розовые сады», прочие версали – умиротворение с нотами грусти нападало даже на несколько минут. Вот и Теща сейчас взвесила на руке одну стопку таких журналов, другую – и решила, что вот эти она посмотрит сейчас, а вон те возьмет собой. Дочка деловито прихватила из рук обе стопки спасительных журналов и побежала пристраивать – одну в сумку бабушке, другую – на диване в пределах достижимости.
  - Зови мать-то, что там она у вас у собаки застряла, нечего с ним, собаки и есть собаки… - привычно завела обличение на ходу Теща, но вот она достигла стола и начала усаживаться. Смена темы произошла тут же – прямо как в родовом замке, Теща сосредоточенно решала вопрос, где ей сидеть. С одной стороны, она всегда считала себя самой-самой, и сидеть полагала для себя приличным во главе стола. С другой стороны, как истинный ревнитель порядка и нравственности, точно знала, что во главе должен находиться хозяин дома. Опять же – хозяин, то есть Шурик, был как бы не настолько представителен по ее меркам: не двух метров роста, не зверовиден, страху не нагоняет – только опаски и недоумения. Вспомнив, как подглядывала из оконца на игры с кобелем, Теща решила, что страху все-таки нагнать может – вон как со своим псом-то… И тут же задала вопрос на лично ей интересную тему:
  - Слушай, ты вот все знаешь, вот скажи мне: я могу руками порвать собаку?
  Шурик попытался осмыслить вопрос, разбирая его на фрагменты: «Теща – порвать», «собаку порвать», «собаку-Теща». Не получалось. Удалось лишь выдавить короткое «нет».
  - А это почему это? – возмутилась Теща.
  Тут вошла Алена и принялась раскладывать-наливать, так что все отвлеклись на усаживание детей (дочки и Внучок) за стол, вякание Внука «я это не буду», всякие пробования и первые впечатления вслух. Сам собой решился вопрос о месте – посадить Тещу посередине дивана, как в зрительном центре композиции, чтоб не мешала хозяйке туда-сюда ходить по хозяйству. Так вроде бы всех уважили, приткнули детей по бокам от бабушки и приступили к трапезе.
  Снова всплыл вопрос насчет собаки. Алена, выслушивавшая и не такие вопросы, ответила коротко:
  - Еще до того, как ты примешься за собакино горло, пес тебе все руки обкусает в кровь, ничего от боли сделать не сможешь. Ты же в ломании костей не упражняешься каждый день? А они как раз очень даже.
  -Ну? – как-то удивительно спокойно отозвалась Теща, - я об этом не подумала. Пожалуй, верно.
  По окончании трапезы ничего такого специально не планировалось, Шурик просто сбежал из-за стола и от Тещи подальше, даже прикидывал – а не залезть ли на крышу, не покидать ли снег? Идея была увлекательной: на крыше было бы светло, шум, производимый падающими пластами снега, довольно приятен по сравнению с повизгиванием из телевизора, ровные размашистые движения успокаивают… Дети включили компьютер и тихо щебетали, пытаясь приобщить Внука к радостям бродилок-стрелялок. Алена домывала посуду, измышляя, что бы такое затеять к обеду. Теща потребовала сначала сложить складной стол, потом – разложить снова, наконец, определилась – оставить ей журналы, пару книжек про любовь и включить для полноты ощущений телевизор. Снова подозвала к себе внучек и принялась за передачу вековой мудрости, перекрикивая телевизор. Бабушка поучала, как она бросила в детстве читать книжки, потому что это вредно для глаз, и как по два раза оббегала все магазины в городе каждый день.
  Шурик уж начал было одеваться для прогулки на крышу, как вдруг Алена напряглась, кинулась к окну, что было по фасадной части дома и смотрело, к большому неудовольствию Шурика, на улицу, и, обернувшись, жестко и требовательно произнесла:
  - Иди встречай – там Старшая бабушка приехала.
  - Иди ты! – восхитилась Теща, подскочила с дивана, прильнула к окну и радостно закричала, - Люсь, Люся-а!
  Только тут сквозь ор телевизора и прочий шум Шурик расслышал внешний гвалт: на пороге яростно лаял кобель и слышался жестяной грохот.
  Выскочив наружу, Шурик не стал тратить времени на унимание раздиравшейся в крике собаки, а поспешил убрать с улицы причину беспорядков. Старшая сестра Тещи, потому и называвшейся Старшей бабушкой, действительно сама приехала, и стояла у калитки, видимо, боясь войти. Для привлечения внимания она выломала из соседского забора палку и стучала по многострадальному почтовому ящику. Еще она неразборчиво что-то кричала – что-то выводила слитно высоким голосом.
  Шурик кинулся к ней, открыл калитку и с минуту втягивал Старшую Бабушку внутрь – та никак не решалась переступить порог, и ее приходилось поддерживать, тянуть и убеждать, что собака хорошо привязана и не тронет. Наконец, криков поубавилось – Алена вышла следом и гладила кобеля. Пес привычно постанывал от удовольствия. И, раз хозяин ведет под руку в дом, значит, его, кобеля, охранная функция выполнена, время получать награды. И вот этот бочок, хозяйка, тоже погладь и почеши! Радость и удовольствие от поглаживаний были взаимны, а потому длились сколько надо – Старшую Бабушку взгромоздили на крыльцо, ввели в дом, а пес еще вился у ног и норовил сесть жутко жестким и тяжелым задом на ступни – для полноты ощущения блаженства не хватало ему только вот так придавить ноги и прижаться всей длинной, с жесткой, как на медвежьей шкуре, остью, спиной. Шурик с завистью вздохнул – и прошел дальше в дом, проталкивая перед собой гостью и бормоча что-то любезное.
  Теща к тому времени отлипла от оконца и заняла стратегически выигрышную позицию: уселась точно посредине дивана, так, что доминировала в комнате. Шурик хлопотливо стягивал, кружа вокруг маленькой, но весьма широкой гостьи, то принимая и вешая пальто да кофты, то помогая снимать сапоги, то, наконец, подавая сумки-платки… Наконец, началась собственно сцена встречи и приветствия сестер, и Шурик в ужасе отступил в кухню, снова мечтая уже не про крышу, а про дальние страны. Хлопнула дверь, вошла Алена и прошипела:
  - Чайник ставь! Сейчас потребуют!
  Тем временем в комнате у телевизора началась сцена встречи – с официальными здорованиями, полными скрытых намеков и напоминаний, произносимых высокими напряженными голосами. Бабушки мерялись силами и наносили невидимые, но эмоционально весьма ощутимые удары. Какие-то имена всплывали в каждой фразе, как-то особенно прищуривались за стеклами очков глаза, оценивающие взгляды дополняли поджимания губ. Казалось, привычные растягивания гласных стало еще заметнее, в каждой гласной добавилось по паре тонов – ох, не снесло бы крышу от этого поединка!
  Торопливо был подан весь чайный набор, и вновь хозяева дома напряженно следили – что будет? Соперничеству этому более полувека, собственно, сколько себя помнит младшая из бабушек…
  Бойцы разошлись после первого раунда, заметили чай и принялись снова критиковать – у кого и почему не те привычки к чаю. Вбрасывание печений и конфет в зону конфликта не помогло.
  - Пошли, что ли, с детьми пройдемся по поселку – до елки и обратно, - предложила Алена.
  Бабушки с энтузиазмом одобрили – потому как каждая смогла проявить как бы власть, разрешающую что-то.
  Принялись поспешно одеваться, хотя Внучок пытался остаться с Бабушками – он обожал слушать всякие подобные разговоры.
  Время было за полдень, на сером пятнистом небе солнце поблескивало тусклым пятном, изредка вспыхивая в разрывах облаков. После темноватого дома глазам было несколько больно, хотя, может, и почти бессонная ночь сказывалась. Шурик придержал кобеля, когда выходил на крыльцо Внук – пес не преминул бы свалить долговязого для своих лет и удивительно трусливого и неловкого мальчишку, примять и показать свое верховенство. Как бы на это отреагировала Теща, знать не хотелось.
  На улице было изрядно натоптано и набросано гильз от ракет и прочей пиротехники – веселились близко. Конечно, это так и оставалось валяться – уборка улиц – это не для данной местности. Шурик привычно отключился от действительности, но действительность резко напомнила о себе – две бойкие девицы с пакетом, полным пива и двумя буханками черного хлеба сверху, подлетели резвой рысью к Шурику и поинтересовались, не тут ли живут… а, вон они, спасибо, - и, оглашая местность криками «Танькя-а! Ванькя-а!» девушки умчались в нужном им направлении. Значит, совсем местные – такие мордовские переливы голоса в конце имен, кажется, только здешние умеют делать.
  Наконец, дамы вышли тоже, и, взявшись за руки, благо – машин и встречных людей на улице не было, отправились побродить. Цель была невнятная – дать время бабушкам наговориться и всласть потрепать друг другу нервы.
  Обычный маршрут по поселку немного разнообразила елка, никому не нужная на пустыре между двумя магазинами, но трудолюбиво водружаемая ежегодно. Потом все привычно удивились грязным деду Морозу и Снегурочке, вполне узнаваемо раскрашенным фигурам из снега, что на более людном месте – дополняли памятник Ленину. Он теперь указывал на Снегурочку, а Дед Мороз как бы замыкал композицию. В этот год добавили еще пару горок – поэтому был повод задержаться, чтоб точно узнать – можно врезаться в деда Мороза, если как следует оттолкнуться при скатывании с горки, или не доедешь? Опыт предыдущих катальщиков, явно отмеченный колеей, был проигнорирован и Внук полез на горку. Проверка была трехкратной – все результаты отрицательные, на том и оставили гипотезу и пошли дальше – посмотреть, не украли ль в этом году ели с улицы, где располагалась поселковая администрация. Сама улица была серой и заурядной – четыре дома серого кирпича, пара домов панельных, но вот рябины, всегда кокетливо одетые листвой, или, как сейчас, в пламенеющих ягодах и снегу, рядом с официального вида канадскими елями, были предметом любования. Что-то было эдакое в золотисто-бронзовых, поблескивающих стволах и изогнутых ветвях рябины. И еще насыщенный цвет многочисленных и тяжких ягод, то есть яблочек рябины. Правда, сейчас еще издали немного утомившемуся Шурику показалось, что рябины не так уж и шикарны. Под ними все вокруг было забрызгано кровавыми пятнами – и на первый взгляд здесь было место побоища.
  - Снегири, - успокаивающе сообщила, ни к кому не обращаясь, Алена. – это они все на землю обтрясли. Сами яблочки рябиновые они не едят, а только семена. Семена вылущили, а яблоки бы достались мышам. А знаете, - внезапно обрадовавшись и оживившись, сказала она тут же, - давайте купим торт сейчас, а из коробки сделаем кормушку! В самый раз сейчас, еще и сала повесим рядом – если не снегири, то уж синицы точно будут!
  Дочки радостно подпрыгнули: торт! С розочками!
  У Внука голодно блеснули по-собачьи глаза, но он процедил сквозь зубы, что ему это не надо.
  Купили торт с самыми розовыми розочками в пластиковой коробке, и наконец-то пошли домой. Снова разболелась голова, а при мысли о двух крикливых бабулях в доме, обычно таком тихом и спокойном, хотелось упасть в снег и там остаться. Снег резал глаза, солнце все так же тускло отблескивало и все казалось невыносимым. По дороге вспомнили про корм для кобеля, зашли в ближний магазин… в результате пришлось тащить вовсе не коробку с тортом, руки тянула и выкручивала коровья голова. Опять.
  - Так почему нас-то из-за голов стали презирать-то? – снова задал вопрос на странную тему Шурик.
  - Для них мы теперь – нищета и голь перекатная, дорогой мой, раз мы с тобой едим коровью голову. Они и думать не могут, что собаку кормят не помоями-объедками, а специально купленной едой.
  
  Дома торт был подвергнут суровой критике, объявлен мотовством и тут же съеден.
  Коробка была подклеена и обвязана – теперь это стало прозрачной кормушкой-домиком, и дети торжественно пошли вешать сооружение на вишню, стоявшую напротив окна их комнаты. Пришлось помочь – все-таки надо было и на тонкую ветку, и повыше – чтоб не стала кормушка добычей котов или галок. Заодно уж и кусок сала повесили – для синиц или снегирей, хотя вот снегирей больше ждали на подсолнечные семечки и тыкву.
  Пришел Матрас, изящно и уверенно спрыгнул с крыши, потоптался среди людей, погладился… похоже, кормушку он оценил низко. Пес мужественно спал – основная служба ведь ночью, тем более – будет, по его прикидкам, морозная прозрачная ночь и много собачьих разговоров. Отметив про себя явные признаки перемены погоды (в том числе поднимающийся ветер), Шурик пошел в дом и с порога оповестил, что надвигается ветер и холод.
  По комнате словно вихрь взметнулся – бабушки нашли повод к перемене места, обе дружно засобирались в губернский город, продолжить живое общение. Шурик с облегчением принялся раздеваться, но тут же был остановлен Аленой – надо проводить торжественно и предельно точно на электричку. Вошедший следом Матрас сунулся было на колени к Теще – любил он просторные коленки, пошире, да чтоб гладили без устали, но, увидев Старшую, тут же исчез из виду.
  Наконец, все платки, шапки, кофты и пальто поданы и надеты, сапоги натянуты и застегнуты, бабушки под руку спущены с крыльца. Тут обе они решительно отказались от провожания, прихватили сумки и Внука, и пошли, переругиваясь и воркуя, по улице.
  Наконец в доме был выключен телевизор, компьютер, дочери добрались до кульков с конфетами и все разбрелись по углам.
  - Иди спать, сил нет уже, - простонала Алена – и Шурик с радостью и благодарностью так и поступил… Благость и тишина…
  Проснулся Шурик в полной тьме от злобного, надрывного лая пса. Вывалился торопливо на крыльцо – и пришел в ужас: в паре сантиметров от заходящегося во вполне законном желании порвать на части пса стояла неведомая пьяная в дым старуха и неразборчиво мычала. Одним прыжком соскочив с крыльца, Шурик ухватился за бабку и поволок ее со двора. Из мычания выделились отдельные осмысленные слова – «Клава, приглашать, тут, Клава» - значит, к ней, той самой, из лихой троицы. Вывел старуху на улицу, морщась от зверской вони, развернул в сторону клавиного дома и толкнул по направлению. Бабка качнулась и пошла, набирая скорость.
  По улице виднелись вереницы гостей, бегущих к домам – праздник продолжался. Шурик вздохнул, прошел к кобелю, поблагодарил за службу. Вспомнил, что не разрубил коровью голову – а на улице уж темно. Вышла Алена, спросила, что это было. Чтобы не приманивать мясом окрестных крыс, решили пока убрать голову в корпус от древнего холодильника, что стоял рядом с неиспользуемой псом будкой. Там уж точно не доберутся. Еще раз погладив и угостив собаку, пошли в дом – сейчас гулять нельзя, самый ход впечатлительных жителей.
  Ночью, когда-таки вышли на выгул, небо было ясным, холодно и отстраненно смотрели звезды на иссиня-черном небе, от мороза слипались ноздри. Пес весело рысил рядом, поглядывая искоса по сторонам – есть у него такая манера, все осматривать не поворачивая головы и видеть, как бы не обращая внимания. Но все дворняги получили праздничные порции петард, объедков и пинков, и тихо скрывались по задворкам и будкам. Изредка вдалеке слышен был шорох шин – где-то легковушки развозили празднующих.
  Дома встретила тишина, запах снова чего-то свежеприготовленного – «все-таки хорошо иметь домик в деревне!»
  
  В ночь Шурику спалось прескверно: снилась всякая жуть и чушь. То вот Васю-убивца привезли к ним в морг, и студенты пошло зубоскалят насчет коллапса печени; то Старшая бабушка, привычно брызгая слезами, рассказывает о том, какие страшные у нее болезни, одна смертельнее другой, а все врачи сволочи; был среди прочих и Кузя.
  Кузьма, как появился, даже заставил очнуться и сходить на кухню, хлебнуть корвалолу. Накапав свои привычные тридцать пять капель, Шурик прислушался к настороженной тишине в доме и прошептал: «Тебе тоже налить?» Из комнаты донеслось «Пожалуй,» - значит, и ей не спится. Накапал сорок пять, как она привыкла принимать.
  Принес в потемках, выпили разом, насмешливо чокнувшись. Спать не хотелось, поэтому, чтоб отвлечься от образа Васи в морге, спросил:
  - Так что за бои были у нашего Кузи с Минькой? Кто кому жизнь портил – ведь у нас он такой тихий и солидный был…
  - Помнишь – Лапсика к нам привозят родичи? Там похожая война сейчас в квартире. Их младшенький сынок был обязан заботиться о маленькой ласковой собачке – но ему лень. Лапсику хотелось всего немногого – чтоб вовремя гуляли с ним, поиграли, погладили. А сынуля отбивался от песика, не хотел водить на выгул, похоже, что бил собачку. Тот начал выражать свое неприятие – кусаться стал, хотя коккерам это и не свойственно. А раз не идет на улицу гулять – песик стал прокрадываться в комнату к ленивому мальчишке и гадить там. Мне Елена говорила – кот примерно так же поступал, немного иная последовательность, но похоже: как Минька разноется на кухне, так кот ему ботинки обгадит. Минька бил его жестоко, а эта дурища страдала в сторонке. Кот мужественно выказывает свое неодобрение в доступной любому пониманию форме, а Елена жалуется всем напропалую на Миньку и дает на растерзание злыдню единственного своего защитника.
  То есть если обижает – так мы тому злыдню нагадим. И так по нарастающей, пока либо кота не забьет муж, либо муж не поумнеет и не отстанет. Лапсика, кстати, теперь на коротком поводке у двери привязали, чтоб не мог по дому ходить и оставлять свои возмездия.
  - А что – он, Минька, совсем, что ли, достал своим нытьем?
  - О, он теперь в другой фазе! Он капризно требует и попрекает, рассказывает Елене, какая она плохая и сколько баб кругом лучше ее. Особенно среди его родственниц и их подруг. Та исходит чувством вины и не спрашивает насчет заработков. А он под шумок пристает к ней, чтоб она там у своих родителей еще какую-то штуку выпросила для него – дорогое что-то очень. И все тонет в сиропчике любви – она никак не может забыть, как он, ее Минька, вначале был похож на ее папу в молодости, и как много дурацких приключений они вместе в первые же недели брака, вместе перенесли.
  - Дуры-бабы! – философски заключил Шурик, и постарался уснуть.
  Зря это он – именно сразу, еще проваливаясь в душный и тревожный сон, появились перед Шуриком тревожно вопрошающие глаза Кузи и раздался немного вкрадчивый кошачий говорок.
  « Я попал в удивительный мир – он был весь полон разных жизней и отношений. Ведь если раньше я был по большей части с Принцессой Еленой, то здесь обитатели были такие, что никогда не покидали места. Они были каждый накормлены и обласканы – хотя и менее тех, кто мог свободно перемещаться и просить о милости себе. Я смиренно нес свою службу, наблюдая и размышляя, о сущности своего служения. Вот я, не особенно родовитый кот. Моя доля – быть верным и ревностно следить за врагами моей синьоры, из тех зловредных тварей, что выпрыгивают из-под пола, пищат, пугают до криков и обмороков Принцесс (по слухам, я-то не видел такого) и грызут все подряд, посыпая черными камешками помета. Я полон рвения выполнить свой долг здесь. Это единственное, что мне принадлежит и я волен отдать – свою службу, ибо сердце мое отдано Прекраснейшей в душевных совершенствах…
  День за днем, ночь за ночью, я несу службу.
  Бдительно осматриваю, даже обхожу и обнюхиваю – только отдаленные следы врагов чувствую, да изредка тихий шорох доносится. Я крадусь, как могу, тихо – но нет ни следа нападений или скрытых перемещений врагов. Мое ли присутствие так защищает все здесь?
  Кормят, между тем, отменно и регулярно. Я, кажется, уже стал снова бодрым и полным сил, зажили все травмы, полученные в моих схватках с Драконом. Как-то там Принцесса Елена? Не плачет ли, оставшись с Драконом наедине, без защиты и утешения? Все так же, как и при мне, наготове платок белоснежный и фиал с таблетками?
  Едва я отвлекся от напряженного отслеживания врагов, как в мыслях моих возник Ее совершенный облик, и жгучая влага заполнила мои глаза! Но котам, тем более – рыцарям, не положено утрачивать бдительность, и я подавил в себе рыдания. Мой путь в самом начале, и я должен с честью перенести все испытания, как оказалось – и разлука в те испытания входит.
  Другой кот, называемый Матрасом, кодекса чести не придерживается. Он пропадает днями, и я один держу здесь дозор. Приходит весь в странных и будоражащих ароматах – других котов, каких-то странных мест. Он говорит – охрану надо вести не здесь теперь, а на дальних рубежах, иногда делая набеги на другие, запущенные территории. И все время грубо шутит. Над всеми – но не над хозяйкой.
  Здешняя владелица мне точно видится волшебницей. У нее тихий голос и она окружена запахами еды. Тут никто не ходит с фиалами таблеток. Крайне почтительны с ней – и даже тот, который ростом ее выше. И здесь есть дети. Я так внезапно понял, что здесь есть дети – такое сочетание сходства с большими существами, и немного другой запах, меньше размеры и другие голоса. Значит, должны быть еще дети в королевстве. Это также требовало настоятельно размышлений. В чем необходимость детей? И почему их не было у Принцессы Елены?
  И почему не слышно вздохов, нытья, попреков – ничего? Дети смеются часто, я впервые вижу такое. И в ходу странные слова. Они такие мягкие, словно греют. От них приятно, как будто теплым гладят.
  Встрепенувшись, я мысленно упрекнул себя в непростительной забывчивости – я ведь почти упустил в размышлениях нечто!
  Итак – здесь Владычицу не обижают!
  Я снова перекатил в размышлениях свою тренировочную мышку от лапы к лапе. Надо развивать силу лап – и свое мышление.
  Владычица властвует, и ее не обижают – тогда в чем моя служба здесь заключается?
  Встал в волнении – вот бы сейчас увидеть Принцессу Елену! Взглянуть в ее глаза, понять – она счастлива? Довольна ли той жизнью, в своем королевстве однокомнатном? Нас разлучили. Да, я был от нее отторгнут. Я попал сюда в этом синем узилище. Его пасть сейчас разверста. Может, мне достаточно забраться в него, и волшебство перенесет меня обратно?
  Снова перекатив мышку и опробовав зубом крепость прутьев клеточки, я проверил затем крепость своих аргументов. Посылка первая (старший аргумент) – сюда все приносят в узилищах. Посылка вторая (младший аргумент) – я прибыл сюда в узилище. Вывод – чтобы попасть куда-то, надо быть в узилище. Рискну ли?
  Отвагой преисполнилось мое сердце – и я рискнул. Смело забрался я внутрь сего синего монстра, приник, так чтобы даже края ушей моих были поглощены чудовищем (собственно, это, наверное, было бы больно и неуместно – оставить тут кончики ушей своих), и притаился, мужественно ожидая тряски и прочих испытаний.
  Минуло время – кажется, я был в благодетельном беспамятстве и не ведал о тяготах пути. Насторожил уши – все тихо. Не трясет. Наверное, уж случилось перенесение.
  О, какое же разочарование меня ожидало снаружи! Я снова был в том же месте – должно быть, узилище коварно перенесло меня снова, не позволив увидеть мою Принцессу! Не было предела моим страданиям и я даже позволил себе возвысить голос, стеная.
  - Надо же – голос подал. Может, аппетит прорезался? Возьми-ка, мой хороший… - услышал я ласковые слова и перед носом появилась по волшебству, не иначе, голова селедки. Я с величайшей благодарностью принял ее, чтобы скрыть всхлипы и рыдания за трапезой. Я не должен изнурять себя – я обязан набирать вес и силы для битв во славу своей Прекрасной!»
  Тут, словно пересекая сон, появилась и в самом деле знакомая мягкая рука с перстнем и одним движением отправила кота куда-то в сторону. Раздался голос: «После Рождества, Кузя, жди, недолго осталось…» и все погрузилось во тьму.
  
  Пара-тройка дней почти безделья в доме позволили отоспаться, но вот снова начались консультации перед экзаменами, подошли дежурства, и пришлось, хоть и не первой электричкой, а второй, ехать в город.
  Серый полумрак утра, опять кофе с половинкой апельсина, выгулять пса, завтрак – и в путь, на станцию, к голубенькому, издали такому милому зданьицу. Снова вагон, полный холода и остывших противных запахов. Но на этот раз совпадали часы у обоих, поэтому Шурик мирно задремал под боком у Алены, задумчиво смотревшей в окно. Она явно искала перемен – и находила: то один домик дачный сгорел из тех, что видны со станции, то вот забор упал от тяжести снега. В праздники вечно так – пожары в оставленных без жильцов домах. Резко потеплело, как въехали в город.
  Добирались, как и всегда, пробежав по странным, то узким и пропадающим, то по широким, почти похожим на пустырь, улочкам, и сели в троллейбус. Публика еще была благодушна, рабочие дни начались не у всех, а поэтому было посвободнее.
  Добрался Прозектор до Морга вполне бодрым и в мечтательном настроении: кофейку бы испить!
  Соскучившиеся по разговорам сотрудники собирались в ординаторской, норовили зубоскалить и все искали, кто же расскажет самую дурацкую и невероятную историю, какие бывают обычно у русского человека под Новый год и выпивши. Выдавали самые обычные анекдоты, и Прозектор решился как бы запросто проведать Аналитиков – дамы точно уж вспомнят историю самую невероятную.
  Однако случай получился еще более приятный – по дороге выяснилось, что консультации слили две в одну, вести их будет тот преподаватель, что лекции читал – так что Прозектор волен распорядиться полутора часами по своему усмотрению, а тут еще и у Аналитиков какое-то застолье условно говоря, с чаепитием… Оказывается, Ленусик отмечает свой переход на новую работу.
  По дороге к Аналитикам наткнулись на него Аспирант со Старшим Преподавателем, все взъерошенные и с плачущей Лаборанткой в тылу: Прозектор, ты настоящий мужик, подержи кису, пока мы инъекцию делаем! Кошка, из вполне обычных, сидела на подоконнике в лаборатории и задорого продавала свою жизнь: взъерошенная и напружившаяся не хуже этих экспериментаторов, громко и устрашающе выла (кошачьи предупредительные в воздух), махала лапой (предупредительные уже по рукам-ногам)…
  -Как инъекцию будете делать – то есть, куда? У основания хвоста?
  - Не-е, - протянул Аспирант, - нам в брюшную стенку…
  «К самым кискиным лапкам в гости,» - подумалось Прозектору, и он начал обходной маневр.
  Сначала вошел, и, старательно не глядя на кошку, пошел по кругу по лаборатории. Так же, все не оборачиваясь и не разглядывая, даже самому себе отчаянно завирая, что она его совсем-совсем не интересует, добрел до расстояния броска рукой – и резко цапнул кошку на удушение – за загривок. Пока не поняла киса, что дальше будет, поднял, на весу растянул второй рукой за задние лапы – и на бок уложил подопытное животное на операционном столе, растягивая все дальше:
  - Ну, давайте, пока она мне руки не догадалась и вам тоже, закогтить!
  Шприц был наготове, тампон со спиртом – тоже, а уж брить место некогда. Быстро, но плавно ввели раствор, убрали иглу… Кошка, как водится за существами не особо разумными и малого калибра, не сопротивлялась (могла запросто все руки располосовать когтями), а все силилась вырваться и удрать – поэтому когтями вцеплялась в дерево стола и лишь хорошо открывала живот. Бессилен кошак перед потомками приматов!
  Отпустил кошку, даже не спросив, что такое вводили: мало ли, что за опыты…
  У Аналитиков уже все были за столом, при виде пришедшего Прозектора тут же загомонили радостно, стул и тарелка его уже ждали. Налили, положили еды на тарелочку, стребовали поздравление-тост, и, наконец, приступили к угощению вкусностями и новостями. Первая же новость была забойнее некуда: краса и гордость первого курса Вовик оказывается, беременный!
  Когда вылезшие на лоб глаза смогли слезть обратно и хотя бы обозреть лица соседей, началось длинное и забавное изложение истории.
  Как известно, Вовик был вторым мужчиной в своей группе, но это ему не давало ровно никаких преимуществ, потому как дамы были все, как одна, с трудовым стажем, даже по нескольку лет иные были знакомы, а большая часть – по курсам для поступающих. Они всерьез мальчика не воспринимали, да еще и немало уж семью имели. Вот среди этих дам староста оказалась уж слишком хозяйственной, и до сессии успела родить, все честь по чести – предварительно летом выйдя замуж. Дамы, придя в себя от радости, тут же сбросились на подарок, прикупили коляску и большого мягкого медведя, собрались поздравлять, как только можно будет прийти в гости и посмотреть младенца (ну, да: детский иммунитет и все такое). Официальная дата знакомства с младенцем была назначена, собрались, договорились, где встретиться – ибо новый район типа «Волчьи хутора» мало кто знал, а адрес вообще только один человек слышал. Напросился и Вовик туда. В гости добрались успешно, дамы полюбовались на младенца, одобрили мужа, порадовались на детские вещички и приступили к застолью. Вовик следовал за ними в фарватере, точно повторяя все маневры - наивно полагался на свою прыть и прочность. Дамы наливают водочки – Вовик требует того же. Дамы хлопают стопочку и торопят следующую – Вовик подставляет и свою. Хороший продукт попался, со знанием дела выбрали: Вовик и не почувствовал, как налился по самые брови крутые. В эдаком расслабленном состоянии стало заметно, что «стрела слепого Амура» его-таки поразила и он крайне увлекся одной из рослых фигуристых одногруппниц. Дама, впрочем, на него и всякие чувства не обратила внимания вовсе, и спохватилась лишь в тот момент, когда Вовик со скупой мужской слезой повалился ей в колени, всхлипывая: «Я такого же хочу-у!» - в смысле – младенца тоже ему захотелось. Стряхнули парнишку на диван и чуть было не продолжили, но имеющие своих детей постарше года дамы спохватились и дали команду к отступлению: пора и честь знать! Стали подниматься, соображая, кто с кем в какую сторону пойдет, а тут проблема: Вовика надо доставить! Ибо ходить и сидеть он может, а в пространстве и остановках не ориентируется совершенно!
  Поручили его довести хотя бы до последней пересадки той самой, что стала объектом влюбленности, девице. Почти по пути и брыкаться не будет.
  И Вовик пропал. Его никто не видел на занятиях несколько дней, а накануне закрытия зачетной недели он появился – со справкой о состоянии здоровья из женской консультации!
  Есть много разных медицинских учреждений, но женская гинекологическая консультация занимается известно чем…
  Так вот получается, что одним пьяным вечером, одними взглядами, Вовик и «залетел»?
  Впрочем, спрашивали и ту красотку – не делала ли каких особых каких опытов? Красотка посмущалась и призналась, что при очередной пересадке познакомилась с кое-кем, так, ничего серьезного, увлеклась и попросту забыла по мальчонку – а он и уснул там, в троллейбусе…
  Ленусик как-то особенно вскинула голову, выпятила губы и приняла такой вид, будто знала, что за сказанное ее сейчас же и накажут.
  - Да все очень просто – у Вовика мама в женской консультации работает…
  Еще четче проступило странное самодовольно-страдательное выражение лица. Прозектор ждал продолжения. Но Ленусик только помалкивала, поджав губы, и принимала похвалы своему кулинарному искусству.
  Вовремя спохватившись, что полтора часа почти прошли, Прозектор резво распрощался с теплой компанией и рысью помчался обратно. Пробегая мимо лаборатории, увидел, как из-за двери прыжком вылетел Аспирант и резко захлопнул за собой дверь.
  Прозектор притормозил, полюбопытствовав: из-за двери доносился грохот и звуки падения тел. Нечто буйствовало. Вдруг Аспирант, спиной придерживавший дверь, отлетел на середину коридора, а в распахнутую дверь выскочил Старший Преподаватель, весь красный, взмокший, а вслед были слышны мявы кошки и снова звуки тяжких ударов тупым предметом. Дверь снова быстро захлопнули.
  - И что же такое вы вводили кисе? – осторожно спросил Прозектор экспериментаторов, догадываясь, что причиной этих стуков была кошка.
  - Да обычный общий наркоз, стадия оглушения прошла быстро, а это стадия возбуждения, - тут Старший Преподаватель приоткрыл дверь, заглянул и быстро захлопнул. В лаборатории что-то тяжко ухнуло. – Еще минут двадцать продержаться бы, - заключил Старший Преподаватель и зашарил по карманам в поисках ключа.
  День перевалил за середину и осталось посмотреть, не принесли ли праздники новой работы (праздники очень урожайны на несчастья, это уж так повелось), и далее – по обстоятельствам.
  По дороге узнал – повезло, то есть все пока без смертельных исходов, но почечных колик, рубленых и резаных ран и внезапно открывшихся язв – как обычно после больших праздников в большом городе.
  Значит, остались еще присутствие на кафедре – и можно собираться домой.
  На станции встретились неожиданно с Аленой, она прямо просияла – и сумку с покупками можно сейчас отдать мужчине, и новостями поделиться:
  - У меня известие, какое ожидала, насчет Миньки! У тебя, надеюсь, все без жертв? Так Елена и выставила своего Миньку, довел до логического конца своим нытьем! Представь себе – на самое Рождество, когда Елена наивно ожидала романтики и сидения при свечах, муж ей закатил сцену: почему не пошла куда-нибудь с ним к его родне, уж там бы ее чему-нибудь полезному сейчас научили. Далее – слово за слово, она возьми и спроси – раз женился, то ведь любил и ценил? А в ответ такая плюха прилетела – это просто не пережить: «Ты с твоей квартирой была слишком богатой невестой, чтоб такое мне упускать!» Выставила она его тут же, ничего более не выжидая, зато сейчас сидит и переживает «Это единственное, что я заслужила, это я виновата, что он такой стал, или пришел такой ко мне..»
  - Эк его на откровенность потянуло. Это он всерьез, мириться не прибежит теперь? – Шурик очень не любил разбегов и разводов.
  -Да при мне приходил как раз: явился и заныл, что она, Елена, ему всю жизнь испортила и поломала. Елена за пять минут дошла до слез в три ручья, но обратно не позвала. Думаю, на пару месяцев ее хватит, а дальше не знаю, как обернется. Но его она обратно не возьмет.
  Вот так удивляясь новостям и радуясь, что все это не с ним, Шурик довел супругу под руку до платформы – а там уж и электричка рядом, провода играют, из громкоговорителя на немногочисленных присутствующих что-то кричат. Сели – поехали, оттаивая в первом гремящем вагоне. Ехать недолго. Всего минут сорок…
  
  А дома после праздников, да в ожидании еще пары дней без разъездов, и дочкам в школу не идти: спи доколе охота!
  Никто не звонил, никто не ехал, все было тихо и благолепно.
  
  За вполне привычным темноватым и со злобными ветрами февралем начался март – месяц снежного экстрима. В первые же дни повалил снег, словно стараясь доказать, что его много, зима никогда не кончится и молодецкие игрища с лопатой только начинаются. В очередное утро Шурик собрался выводить кобеля, открыл дверь, и сугроб снега засыпал его чуть не по пояс. Метель, оказывается, намела за ночь снега вровень с крыльцом – пса не было видно. Вслепую нашарил начало цепи в снегу – колышек все-таки с крыльца достать можно было, - и потянул на себя, волнуясь: как собачка? Собачка не сразу, но ужасно сонно, со счастливой улыбкой, выползла из сугроба, и как-то не просыпаясь, потянулась и попыталась уйти снова в сугроб – поспать. Спрыгнул к нему, поверить, не разболелся ли сын собаки, но псина был теплый со сна, ничего не хотел – только снова свалиться отдыхать.
  Вытянул из сарайчика, едва пробившись к нему, лопату, выпихнул на улицу из дома свалившийся сугроб – и принялся за снег. Ветра не было, но снег был по колено и выше, так что махать широкой лопатой снеговой пришлось много, бросать подалее. Пока дошел до калитки, про себя сначала сказал много красочных слов, потом сбил дыхание и стало не до слов. От поклонов и слепящего снега разболелась голова, пот полез в глаза – щипало и застилало все, раздражая, но отступать было некуда и некогда: срочно надо было вывести кобеля, что бы он там не думал себе, да и работу никто не отменял.
  Дошел до калитки. Да… она была заметена почти доверху, то есть почти в рост Шурика. Подумал пару секунд, потосковал – снова, так и разэтак, подвиги!
  Бросил наружу лопату, так, чтоб не себе под ноги. Полез через забор, спрыгнув и провалившись еще противнее, чем предвкушал, и, ощущая, как неотвратимо все промокает от набившегося всюду и тающего снега, стал ожесточенно кидать, кидать, кидать лопату за лопатой снег навстречу ветру: так хоть наберется вал, чтоб следующая метель нанесла только на эту сторону сугроб, не засыпая дорожку.
  Еле успел немного выгулять кобеля, да переодеть уж совсем промокшее – побежал на электричку, внутри себя стеная и несмело мечтая про машину и всякие удобства своего транспорта. Завтрак, конечно, не успел ни прихватить, ни съесть. Гастрит злорадно шевельнулся в правом подреберье.
  
  На крыльце учебного корпуса (Шурик втайне мечтал, что может быть удастся перехватить до занятий что-нибудь вроде чашки чая с печеньицем у Старшего Препаратора кафедры) стояла знакомая фигура: маман Ленусика. Как обычно, лицо сложилось в вежливую улыбку и выдавило формальное:
  - Здравствуйте, какими судьбами? Надеюсь, что-нибудь приятное?
  Дама знакомо вскинула голову и вытянула губы трубочкой, затем с явным вызовом выдала:
  - Я сейчас забираю Елену с собой, приезжает отец и мы едем!
  Прозектор ни в малой степени не считал, что надо задерживаться и, изобразив нечто вроде прощального кивка, попытался уйти. Однако таинственные процессы, приведшие к такой обильной тавтологии, не закончились и породили еще одну страстную тираду:
  - Я думаю, это все преждевременно, как прежде срока родившийся ребенок! Я бы простила ему все, лишь бы она не страдала – пусть вернется, все дозреет и распадется без такой боли!
  Прозектор просто ошалел и не мог понять – к чему приписать все эти «она» и «он». Хотя, постойте, разумеется, вспомнил! Это же про Миньку и Елену.
  - Пройдет пара месяцев – и все забудется, еще и другой кто встретится – машинально повторил прогноз Алены находчивый Прозектор, - только надо отвлечь, чтоб было дело.
  - Я помню, у нее однажды такое было, - эпически продолжала дама. – Елена была безутешна, она даже была больна. Мы тогда подарили собаку – и все прошло. Понимаете?
  Прозектор понимал, особенно, что придется до кафедры уж совсем бегом мчать. Но тут выскочила из дверей Ленусик-Елена, кивнула Прозектору и быстро поволокла маман на выход.
  - Я вам так признательна, и Вы знаете, за что! – загадочно бросила уходящая маман.
  «Эк ее на позы тянет!» - подумал Прозектор, а дальше снова все завертелось. День шел своим ходом: практики, вызов в Морг, снова заполнение всяческих бумаг. Последнего было много, так что снова Прозектор в конце дня оказался среди Аналитиков, не было даже скудного кофе и крекеров, зато с обширными возможностями для расспросов – тут и его расспрашивали про разные случаи, и он мог, даже не задавая вопросов, узнать что-нибудь. Про Елену говорили, что нашлось где-то место с неплохой зарплатой, и почти по профилю даже. Она старательная, аккуратная, может, все удачно сложится. Пожалели заодно насчет ее личной жизни.
  Ужасно знающие все подряд Аналитики рассказали тут же еще подробностей, и выходило, что там, глубоко внутри совершенно обычно выглядящей жизни семьи Елены трагедия за трагедией, и все друг друга не обвиняют в этом – ну, вот подумайте, какое благородство!
   Необходимость снова заполнять кучу ведомостей,где были крошечные графы, да все время надо было следить и не путаться в датах, была сама ео себе утомительной, а тут ещё и такой шум вокруг. Прозектор пропустил почти все рассказываемое мимо ушей, потому как промахнуться мимо нужной строки не хотелось. Или перепутать – опять переписывать все заново – исправлений-то в финансовых, как ни крути, документах, делать нельзя! Что-то так и просыпалось мимо внимания, что-то застыло подробностями заполнения месячной ведомости.
  Снова в потемках возвращался по дороге от станции – теперь даже при двух фонарях на целую улицу. За день дороги чистили, но поднимался снова ветер, и вполне может быть – снег снова пойдет. Когда подходил к дому, забеспокоился насчет того, что, как и обычно, бульдозером снег сгребали так, что засыпали те тоннельчики, которые откапывали себе до дороги обитатели домов. Но на этот раз все обошлось: видимо, Алена дома уже, потому что снег весь заново отчищен и есть проход в снежном валу. Дочки уже почти спали и только выскочили посмотреть: не принес ли чего такого интересного и необыкновенного. Сделал строгое лицо и пообещал, что если хорошо будут вести себя и тут же заснут, поставит новую игрушку на компьютер. Это теперь действовало даже лучше конфет – быстрее. Теперь чашка чего-нибудь горячего, да и вывести кобеля, пока не совсем без сил.
  Кругом была чернота, поэтому все сугробы возникали внезапно. Не жизнь, а бег с препятствиями – все такое мелкое, немного смешное, часто обидное.
  Когда вернулся, на столе ждала тарелка, и было в нее быстро наложено и подано – но уж есть сил не было. Кое-как поковырялся – и спать, спать…
  
   « Мои размышления были прерваны самым очевидным образом: громко раздались тревожные сигналы: «Попалась зверюшка!» Волшебница на чем-то настаивала, ей вяло возражали. Был призван сурово к ответу Матрас. Он также не явил прыти и благородного рвения. Даже бежал, будучи привлечен к месту исполнения долга хозяйскою рукой. Значит, пришел момент мне выступить на защиту владелицы зачарованного дома? И я пошел, стараясь собраться с мыслями и бодрясь надеждой, что не стану праздновать труса, как Матрас. Но что же я вижу? Вновь твердой рукой хватают Матраса, встряхивают, и, хоть его возражения весьма энергичны, даже более того – он так усердно машет лапами и крутит спасительно задней своей частью, вот-вот выскользнет, но все же он поднесен и опущен на жуткое тело опасного врага. Это враг: даже я, впервые ощутивший этот запах и увидевший нового зверя, понимаю, что это недопустимый, опасный и вредоносный пришелец. Его серый покров таит множество зла, его коричневатые зубы – воплощенный ущерб, огромное упитанное тело – вред, собранный и сохраненный, сплошной трофей одержанных побед. Это надо пресечь в прямом и честном бою.
  Мои лапы напружились, хвост принял положение перед прыжком, я преисполнился решимости вступить в бой.
  Я был на позиции прямой видимости, готовый проявить все свое рвение, рискнуть ради спасения хозяйки дома, когда увидел ЭТО…
  Это было потрясение. Ниспровержение всех основ. Нарушение Кодекса чести. Враг, оказывается, был оглушен и неспособен к бою. Матраса удерживали на недвижном теле врага и требовали немедленного и подлого убийства – без вызова, без равных возможностей к защите! И Матрас не соглашался, но не из понятий чести: ему было лень заниматься убиением врага. Только-то. В момент, переломивший для меня, казалось, все основы миропонимания, враг зашевелился, и в глазах Матраса зажглось чувство древнее и ужасающее: нерассуждающая жажда убийства. Он вмиг перевоплотился в совершенное оружие уничтожения. Одно скользящее движение к шее врага, один неимоверно точный удар – и все кончено. Даже в содрогании тела нет уже смысла – это лишнее, ибо дух отлетел.
  Я в оторопении переживал виденное. Как это могло быть? Враг, стало быть, может быть уничтожен – не повержен, с изъявлениями намерений и приличествующими объяснениями и посвящением победы своей Даме, но просто лишен жизни. Так просто. Так умело.
  Я, впрочем, не могу судить, способен ли был враг к честному поединку. Или подлость его поведения и вредоносность не позволяют давать ему никаких шансов на равное противостояние – только победа, любой ценой и любыми средствами, а остальное не имеет значения?
  Способен ли я к такой битве? К убийству – темному и беспощадному делу?
  И нужен ли я в таком случае здесь? Какова цель моего здесь пребывания?
  Я лишь пережил тяжелое время и залечил нанесенные мне повреждения. Это была, выходит, необходимая мне милость. Мне же дан был урок борьбы. Борьба жестока и не знает правил. Прав лишь победитель, а остальное неважно…
  Я очнулся от раздумий: тело уничтоженного врага унесено, все выглядит, как прежде. Тепло и покой, сытное угощение ожидает всех, даже меня.
  Вернувшись к верному своему Санчо, я в волнении изложил свои сомнения единственному давнему своему другу и свидетелю жизни в однокомнатном королевстве: не в том ли был смысл пребывания в доме волшебницы, чтоб окреп я и получил урок смысла битвы? Не в том дело, чтобы соблюсти правила чести, но исключительно в том, чтоб получить желанную победу? Любыми средствами, любой ценой?
  Санчо мой молчал, справедливо, наверное, сомневаясь насчет верности посылки «победа любыми средствами, любой ценой». Правда и в том, что, по скромности моей, я все стесняюсь спросить даже, каковы эти «все» средства?
  Когда в тишине ночной мои сомнения стали совсем нестерпимы, все же рискнул обратиться к Матрасу. Нет, я вовсе не думаю, что он – средоточия знаний. Но вот средствами к достижению побед над врагами он владеет точно: я видел победу.
  Едва я решился, как в ночи сверкнул приоткрывшийся глаз Матраса: тот смотрел холодно и настороженно, затем в зеленоватом блеске мелькнула искрой смешинка.
  - Ты вообще ни одного боя не провел. Тебе хоть с лягушек весной начинать надо…
  - Лягушек? Зачем лягушек? Разве я здесь, чтоб учиться на лягушках?
  Матрас ухмыльнулся в свои полосатые роскошные усы и приподнял голову:
  - А для чего ты годен еще? Мы – отражение желаний наших хозяев, запомни… Это зеркало того, чего хотят: недоигравшие в детстве берут себе игрушку, кота, как правило, пушистого до крайности, с такими слабыми изуродованными челюстями, что есть бедолага может только фарш. Тут привозят иногда таких. Или чтоб окраска была особенная такая. К примеру, глаза голубые.
  Глаза Матраса потухли, затем вовсе исчезли во тьме – наверное, закрыл их. Но зато сверкнули внезапно, словно вспыхнули, огромные клыки и прочие зубы: кот широко и показательно зевнул.
  - А мы тут, - о себе, что ли, во множественном числе? – чтобы служить и защищать. Мы принимаем на себя боль и разочарование – погладят, и полегчает хозяину, отбираем жар воспаления, успокаиваем. Изгоняем, не считаясь ни с чем, всех чужих. Взгляни – вокруг тишина, и лишь немногие запахи отмечают былые битвы. Страх, запах чужаков, погоня и смерть чужого – этого много еще. Потому что смерть врага – самое надежное изгнание.
  Матрас явно вспоминал – его глаза, вновь появившиеся во тьме, наливались по холодному зеленовато-золотистому свечению вишневым красным, как кровь, и становились яростными.
  Я отступил, в смятении и горестных догадках: может, я здесь лишний? Я вообще тут не нужен? Кого защищать мне? Конечно, меня гладят и говорят «профессорский кот Кузя», меня часто хвалят «Кузя хороший!», но в чем смысл?
  А Елена? Кто бережет ее от Дракона?
  - Тренируйся давай, оруженосец, - донеслось из мрака. Матрас насмешничает.
  Он прав, он совершенно прав – я не рыцарь, я не прошел посвящения! Да и откуда оно – ведь и битв, в которых я бы покрыл себя славой, здесь нет. Разве что там, в королевстве однокомнатном. А не был ли я игрушкой?
  А можно ли быть хоть в чем уверенным, не спросив и не получив ответа?
  Чистое, теплое и без сквозняков мое обиталище. Мисочка полна, игрушки при мне.
  Я должен ее увидеть. Я должен спросить ее и получить ответ: нужен ли я? И для чего меня избрали?
  Я простился со своими близкими – подушечкой, так заботливо отданной мне сюда моей Принцессой Еленой, еще из тех, что сделала своими руками Королева-мать; с Санчо - несравненным и стойким спутником моим, многократно услужившем мне в дни радости и печали, верным другом и хранителем всех моих размышлений; равно и с мисочкой моей – ах, как это ни печально, коты не имеют возможности хранить и беречь все это в пути!
  Светлым утром, дождавшись, пока не собрались на выгул стража внешнего мира, я тихо выскользнул вместе с человеком и псом наружу. Холод охватил своими твердыми пальцами мое тело. Ветер примял мою шерсть. Я застыл в нерешительности на снегу, едва его холодные прикосновения заледенили мои лапы и живот.
  Но я не отступлю. Честь и смысл моей жизни – вот что важно. И я вышел в этот слишком белый, слишком большой для меня мир…»
  
  Шурик вновь как очнулся от сна с котом рядом с Аленой и вскрикнул придушено:
  - Что за сны наяву дурацкие? Почему он снится?
  - Кузя? – участливо спросила Алена.
  - Тебе тоже снилось? – стараясь выровнять сбитое ночным кошмаром дыхание, выспрашивал Шурик. Оглянулся в окно – подъезжали к нужной станции, еще пара минут, и придется снова бодрой рысью бежать, будет не до разговоров о странностях. – Кузя как будто все время рядом. Вот к чему бы это? И вообще: какого ляда его эта Ленка взяла, раз аллергия у нее на кошачью шерсть? Самоубийца, или просто дура?
  - Что неумна – относительно правда, - разминая затекшие от сидения в неудобной позе ноги, ответила Алена. Пока было холодно все-таки, ноги здорово застывали, поджатые и напряженные в течение всего пути, болели от холода и от постоянного усилия. – Там ведь была неправильно понятая позиция: Минька, так похожий на ее действительно любящего отца, был принят за…ну, как бы второе издание родителя и принят как объект, который любят за то, что он любит вас. Все взаимно.
  Электричка подошла к платформе, приехавшие потянулись к выходу. Вставая, Алена бросила на ходу:
  -Просто, как при вскрытии, рассмотри все последовательно: они встречаются, Минька ухаживает и делает предложение насчет «взамуж» мы знаем теперь, из каких соображений, потом – несуразные просьбы и нытье, появление кота, нарастание недовольства и качества требований… Проанализируй. Кузя там самая несчастная сторона, потому что искренне и безответно любит. Он, наверное, все хочет понять — как же любовь так сложилась романтически — вопреки жизни. Несовместимо с ней.
  
  После нескольких суток метелей все же началось потепление. Сугробы, такие высокие и белые, практически за пару дней потемнели и осели. Появились первые проталины – конечно, на тихой малоезженой деревенской улице это были колеи от машин.
  Алена вышла в темную ночь – сейчас ветер разгонит тучи и станет видна луна. Пес, как защита от всех внешних угроз, расположился у ног ее, так, что закрывал своим телом. Ветер резкими порывами налетал, быстро сгоняя тучи куда-то дальше, вскоре должна показаться луна мартовского полнолуния в этом году. Было холодно и страшно, будто в темноте было скрыто опасное и безумно злобное существо, готовое напасть.
  Вот, наконец, появилась луна – голубовато-белая, огромная. Зеркальцами заблестели лужи.
  Сейчас должно что-то начаться, Алена догадывалась – что. Кузя.
  Зябко пожимаясь в куртке, все же оказавшейся слишком легкой для весенней ночи, она ждала – что бы ни было, сегодня одно закончится, другое, может быть, начнется.
  Рядом большое белое тело шевельнулось, пристраиваясь плотнее и успокаивая своей несокрушимой уверенностью в силе челюстей и мощи удара всем корпусом. Защита.
  Впереди, среди лунных бликов на лужах, появилось темное пятно – такое темное, черное, что ни единый отблеск не появлялся по краям. Кузя.
  Это и в самом деле был он – или нечто, на него удивительно похожее. Его крепкий солидный силуэт, неспешная тяжеловатая поступь, задумчиво опущенная голова. Идет, не оглядываясь, прямо к Алене. Подошел совсем близко, сел, обернув лапы хвостом. Блеснули желтым глаза.
  - Я последние минуты здесь… кажется. Я так ощущаю, будто перетекаю куда-то, меня все меньше и меньше здесь. Наверное, это так и должно случиться? Все куда-то идет, иду и я. И цель пути моего по-прежнему скрыта: в этом мое существование осталось прежним. Явиться в мир, ничего о судьбе своей не ведая, и уйти, того не желая.
  Кузя помолчал. Снова ветер тяжким порывом, с гудением и стуком ветвей пронесся – и опять тишина, какая бывает только в маленьких поселках.
  - Но ведь я был нужен? Скажите – нужен? Не слепой же случай вытолкнул меня в эту жизнь? Скажите – повержен ли Дракон, свободна ли она – Принцесса? – кот даже привстал на задние лапы, и такой знакомый просящий кошачий жест – манить лапкой, выпрашивая, стал вдруг позой искренней и благородной мольбы о милосердии: скажите ему, что его жизнь и жертвенность были не напрасны… Что не было бездумной жестокости. Что он прав в своей любви.
  - Елена сейчас свободна, Кузенька. Она рассталась, точнее – выгнала Дракона. У нее, наконец, все хорошо – Дракон повержен и она свободна, - ответил Алена, мучась сомнениями насчет всего остального. Но вот про свободу – все чистая правда же? И пусть кот, как и прежде, видит все так, как желает.
  - Выходит, я все же был прав? Я очень переживал, понимаете? Если она меня не защищала от Дракона – значит, он был важнее? Или я не то делал? А так, выходит, я почти победил, - кот, кажется, улыбнулся. – Теперь я могу уйти спокойно – перетечь вместе с остальными.
  - Это с кем? – удивилась Алена.
  - Смотрите, уже началось… - просто ответил кот, - мы уходим. Мы – те, которые перешли в иное состояние с прошлого мартовского полнолуния. Просто оглянитесь.
  Она повернула голову – ну, что может быть особенного на деревенской улице, где стоят дома посреди картошечных огородов? Но все-таки что-то странное было: вокруг словно тихо двигались по подтаявшему снегу, схватившемуся ледяной корочкой, тихо шурша кристалликами льда, серые и черные тени. Совсем маленькие и побольше. Крошечные, словно колечки дыма, почти неразличимые, и едва заметные, и вполне отчетливые пятна, даже, кажется, силуэты.
  - Это мы покидаем мир, уходим в неведомое. Те, чья смерть наступила после прошлого мартовского полнолуния. Те, кого утопили вскоре после рождения. Те, которых усыпили. Те, кто подростком оказался бездомным и бесприютным в первые же заморозки – и умер от холода. И жертвы собак. И другие жертвы. Кошки и впрямь слабые и уязвимые животные, забава и прихоть. Но ведь мы нужны?
  Глаза кота стали больше и отблескивали уже не привычной желтизной, а как-то побелели. Силуэт его стал изящнее, выразительнее и как бы более абстрактным.
  - Уходишь?
  Кот непонимающе взглянул, мигнули белые совсем глаза – и силуэт вовсе стал просто темным пятном, вытянулся, и заструился по снегу, куда-то вдаль, в сторону луны.
  Пес облегченно вздохнул у ног, напоминая о позднем часе и о том, что можно и отдохнуть уже. Задумчиво почесав за ухом у верного стража внешнего мира, Алена решилась, и наконец поднялась - в дом идти.
  Все кончено здесь, все кончено.
  Что же началось?
  
  Ясный мартовский день, расчирикались, прогревшись, воробьи. Сверкают ручьи, полные грязной воды – но какая разница, когда тает снег и все ждут обновления, свежих новостей и впечатлений. А вот и Елена-Ленусик стоит на остановке трамвая. Шурик с Аленой идут навстречу – хотя бы парой слов успеют перекинуться, пока не подошел их троллейбус, его остановка тут же.
  - Домой, или куда? – интересуется Шурик. День практически теплый, светлый, можно сходить куда-нибудь, хотя самим домой скорее бы попасть. Зато Ленусик, поди, в магазины или музеи собралась теперь, без ее нытика-то.
  - Я еду домой. Мне сказали: «Раз у тебя сегодня зарплата, то ты сходи и купи сладкого к чаю!» - и голова снова знакомо вскинулась, губы вытянулись в трубочку и застыл привычным страданием вызов в глазах…
  - Неужто Минька снова? – изумленно ахнула Алена.
  - Нет, теперь меня носят на руках!
  В глазах и вскинутой голове был привычный вызов и близость слез. Шурику стало неловко. Он снова натянуто улыбнулся и посмотрел на Алёну.
  - Желаем счастья, - отозвалась та.
  
  
  
  
  
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"