А не написать ли нам рассказ? А и то, правда, чем я-то хуже. Сейчас как напишу, напишу, как бумага чернилами-то зальется, как кляксы с бумаги-то повыскакивают да пойдут вокруг плясать - так все и ахнут. А потом охнут. А потом эхнут. А потом...
Но для начала написать надо чего-нибудь. Пишись, сволочь, кому говорю. Не хочешь? Я тебя сейчас как... Вот! Вот так лучше, а то ...
Сонный бред капиталистических упырей
Десятки хищных глаз смотрят на меня. Кровожадно глядят, жрать им надо, достали их эти куски резины вместо еды. Мяса они хотят, да побольше, с сальцем, с кровушкой, да чтоб косточками похрустеть. Вишь, исхудали все на голодном пайке, особенно тот, " с гладкой бархатистой шерсткой", по кличке Вискас.
Смотрят со своих этикеток и зубы-то точат. Так что, уйдем- ка, пока не поздно, от ларька с кошачьим коромом. То бишь, кормом, коромо это из другой оперы, иноязычной.
Уф, отошли. Что тут у нас? Ломбард - отдай все, что у тебя есть на благо отечественного капитализма. В золотистом сиянии драгоценностей мрачно восседает мадам пожилого возраста и крепкого телосложения. Или наоборот - крепкого возраста и пожилого телосложения. Все одно чепуха и нарушение правил родного языка.
- Кащеев, два!
- За что, Марь Ванна?
- За оскорбление правил русского языка в мемуарной литературе собственного изготовления
- Марь Ванна, мне ж всего пятнадцать. Какие мемуары?
- Ну, тогда кол.
Ладно, вернемся к ... ломбарду с котами, мадам и крепким телосложением. Ломбард играет мускулами - смотри, какой я красавец, скоро все палатки в округе будут мои. Мадам мрачно сопит, коты с этикеток сидят у нее на голове и на прилавке, и точат зубы. Голодно им, холодно им от золотистого сияния брошек, колец и серебряного батона. Хотя, постойте, откуда у серебряного батона золотистое сияние. Что-то здесь не то, или батон, или сияние. Так и быть, вычеркиваем батон из реальности. Может, и мрачную мадам туда же? Нет, увы, она символический центр картины, заполняет прореху в пространстве, как говорят ученые искусствоведы.
Кстати, кыш отсюда, искусствоведы, разжужжались тут под ухом.
Чего бы нам такого умного ответить? Чтоб так раз и поразить в самое сердце жрицу капитализма, золота и драгоценных камней. Время-то, зараза, идет, в голову ничего не лезет, напряжение нарастает, челюсти пережевывают комбикорм все мрачнее и мрачнее, а коты исходят золотистой слюной с серебряным привкусом. Классическая кульминация пьесы с трагическим финалом, как жужжит под ухом искусствовед.
- А нет ли у вас золотых, золотых ..., - как-то особенно неуверенно начинаю я.
- Золотых, чего, - мрачно жуя золотую цепочку, вопрошает мадам, а коты начинают ей поддакивать. - Чего, чего, чего...
- Э, э, э, золотых, э, э, э плеточек, - совсем уж робко вопрошаю я.
- Плеточек? - удивляется мадам вместе с котами. Ломбард же безмолвствует, видать, ему не впервой.
- Ну, может быть, кто-нибудь как-нибудь что-нибудь когда-нибудь...
- Наверное, Вам, товарищ, подойдет это, - необыкновенно мрачно произносит мадам и протягивает мне золотой ошейник с намордником.
На ошейнике написано: "Любимому Васе от его Готической Госпожи. Для особенных игр в античном стиле".
- Пожалуй, нет, - отвечаю я, чувствуя, что иначе мои с капитализмом отношения перейдут на совсем уж интимный уровень.
- Что же Вы так неуверенны в себе, товарищ. Давайте-ка, примерим, намордничек - с этими словами мадам мрачно встает и достает из-под прилавка революционный пистолет системы Троцкого.
- Революция, революция, хунта!!! - пищит серебряный батон, всплывший из глубин подсознания. Его писк прерывается кошачьим чавканьем.
Коты злобно собираются вокруг, отрезая меня от выхода.
-Раз вы не хотите покупать, - воодушевленно произносит мадам, - нашему революционному комитету ничего не остается, кроме как принять меры, против тиранической власти монарха. Долой самодержавие!
Коты хищно облизываются и поддакивают: - Долой! Долой!
- Заграница Вам поможет, - сияя всеми лампочками и иллюминацией, произносит ломбард с крепким телосложением, - родина Вас не забудет, а мафия бессмертна.
Ломбард вручает мне вьетнамскую сигарету и погружается во вьетнамское спокойствие.
- А огоньку?
- А Вам не понадобится.
Из сигареты идет вьетнамский дым. Дым кричит:
- Бей иноземна захватчика!
Коты разбегаются кто куда от вони и гари. Мадам мрачно зажимает нос и убирает революционный пистолет.
- Ну, что ж Вы так? Мы же не со зла, товарищ, не со зла. А хотите мы Вам бесплатно ошейник дадим?
Вьетнамский дым постепенно свертывается назад, в сигарету, и я, откашливаясь, говорю:
- Нет, спасибо! А где тут можно оставить благодарность вьетнамскому народу?
- А где хотите, - отвечает ломбард.
Я беру чудом выживший серебряный батон и пишу на нем дымящейся сигаретой:
"Вьетнамскому народу
В благодарность за спасение
От царя и самодержца в отставке
Кощея XXXVIII Бессмертного"
***
Чепуха она и есть чепуха. Чернила они и есть чернила. А клякса она и есть клякса. Много есть чего для писания графоманства, а писать и не о чем. Или не за чем? Или не для кого? А все почему? А пить меньше надо.
Алкогольные фантазии в полуденный час
Почему Кощеев всего тридцать восемь? Или почему уже тридцать восемь? И почему все бессмертные? Не выпьешь - не узнаешь.
Возьмем бутылку с, предположительно, водкой и, допустим, откроем в солнечный денек, в полдень, когда в небе плывут ровно семь облачков, облацех, облаков... Впрочем, не суть важно, главное, что семь кусков туманной субстанции, называемой облако.
И вот, ежели бутылку встряхнуть, то выплывет из нее пароходик такой, с зелененькой трубой и чернющим дымом. Поплывет он, значит, на самый верх, тук, тук, тук, топ, топ, топ, так, так, так, трук, трук, трук, ням, ням, ням, тум, тум, тум, кхо, кхо, кхо.
Что-то я увлекся процессом. Так вот, если выпить рюмок этак пятнадцать, то можно будет наверху, на означенном пароходике из бутылки, разглядеть даму в розовой шляпке и господина в сиреневом костюме, а если добавить еще портвейну, то и расслышать, о чем они собственно говорят. А беседуют они вот о чем:
- А что это, вы, Анна Сергеевна, собрались в Петерграф, на курорт?
- Там, Иван Андреевич, шопинг наипревосходнейший и скидка девяносто процентов-с.
- Ах, вот оно что-с.
- Да и погода там, в Петерграфе, здоровее. Не то, что Водкоград: вечно сыро и туманно, и качает.
Ну а если совсем вдрызг упиться, то тогда, конечно, ничего не услышишь, кроме винного бога. Он-то и не говорит ничего толком, только бубнит да мычит, али на тарабарском болтает. Я тарабарский знаю и его спрашиваю:
- Ты, говорю, кто?
- Я??! Я Вакх!!
- Вакх? С лозой виноградной?
- Так нынче все из химии, зачем мне лоза?
- А традиции?
- Да пошли они в ...
Не узнаешь ничего толком от Вакха, он же пьяный вдрызг. Да тут еще-то восьмое облачко. Вот было их семь, так нет же восьмое приперлось. Ну-ка, сгинь!
А оно и говорит:
- Не пил бы ты, Вакх. Сопьешься, даром что бог вина, ведь химия ж одна.
Регистрация Вход
Новинки Самиздат Книги Авторы Статьи Новости Бестселлеры Блоги Конкурсы Библиотека
Записи на серебряном батоне
из 7
- Цыц, отсюда, не мешай нам тут вести высоко... высоко .. интелехтуальные беседы, - кричит Вакх.
- А хошь, фонтан с медом? - говорит
- Да приторно.
- А с медовухой?
- Ну...
Вакх достает лозу (врал ведь, что лозы-то нет) и стучит по земле кулаком, и как брызнет медовуха аж до неба, прям восьмому облаку в морду. То плюется:
- Тьфу, химия одна.
- Дура, натуральное от суррохатов отличить не можешь.
Стали мы с облаком медовуху пить. Бутылочный пароходик же, знай, по небу плывет, чернющим дымом попыхивает, а Анна Сергеевна с Иваном Андреевичем разговаривают:
- Вот, сударь, давеча была я в Гоа. Так там в элитном, подчеркиваю, элитном отеле, даже вай фая нет. И как это прикажете понимать, Иван Андреевич? Сервис ниже некуда-с.
- Вот я когда был в Бразилии, и похлеще видывал. Ни тебе горячей воды, ни салата с черничным соусом, ни даже амброзии не было. Дикие страны, что них взять.
- Я вот в Гоа и спрашиваю местного их духа, десятирукого раджу: "Что же у Вас так все неустроенно и порядку нет?". Так он и отвечает: " Кризис у нас, цены на услуги магические падают, безработица растет".
- Эх, везде все одинаково. Водку пить стали меньше-с, больше люди по фитнесам да по йоге, Анна Андреевна.
- Ох, уж эти фитнес-демоны, давят с народу пот и давят. Мы-то по-божески берем. Ну, напьется человек раз в год, в запой уйдет, но эти каждый день, без выходных, с клиентов соки жмут. В прямом и переносном смысле.
Я все медовуху пью да слушаю о бедах духов алкогольных. Никому на земле нашей житья нету. Так грустно стало, аж жуть. Тут еще восьмое облако возьми да солнце закрой. Что-то мне, говорит, холодно стало от вашей химии, погреться надо бы. А потом как чихнет, да как дождь прямо на нас пойдет.
Вот что за глупость, вокруг небо чистое, а дождь идет. Эх, и пароходик бутылочный куда-то уплыл, и хмель прошла. Пойду - ка домой, а Вакх пусть дальше один бормотуху свою пьет.
Почему, говорите, Кощеев тридцать семь было? Так тридцать семь уж Иван Царевичей прошло.
***
"Утрачена нить повествования, утрачена нить повествования" мигает красной лампочкой чернильница. Откуда, спрашиваете, там лампочка? А Вам какое дело? Прицепились всякие тут, мешают. Выражение это такое, из современной поэзии.
Нить, значит, повествования. В нашем, сонном бреде, отвечаю Вам, ничего такого не было, нет, и не будет!
Медицинские фантазии как они есть
- Храните деньги в сберегательной кассе - вещает нам советское кино, - жизнерадостно сообщил мне доктор с загадочно блестящей лысиной.
- Видите ли, господин доктор, это вопрос не материальных ценностей, а скорее здоровья, жизни, бессмертия, так сказать, - отвечаю я.
Главное, говорить осторожно, чтобы не проговориться. Вопрос сохранности "иглы", как говорит наш президент совсем по другому поводу, "дело государственной важности". По крайней мере, для меня.
- Ну, что ж Вы так, Кощей Кощеевич! Вам же всего двадцать лет! Хоть Вы и самодержец, в отставке, замечу, самодержец, не стоит так утруждать себя тяжелыми думами о бессмертии, вечной жизни и всяком таком грустном. У Вас весна должна быть на душе, кровь молодая кипеть должна и брызгами во все стороны лететь!! Жизнь же идет, бежит вперед, солнце поет, птицы светят...
- Наверное, солнце светит, а птицы поют, - осторожно замечаю я.
- Ну как Вам будет угодно, милейший, как угодно. И не делайте такое суровое лицо. Улыбайтесь, улыбайтесь, улыбайтесь!!! - при этих словах лицо доктора исказилось "чудесной и непритязательной улыбкой а ля череп альбиноса".
Чтобы не возбуждать нездоровое внимание доктора, я выдавил из себя улыбочку в стиле "хи... хи..."
- Вокруг же столько прелестных девушек, девушек и юношей. Прелестных как цветок персика в весеннем саду!
При слове "юноши" глаза доктора вспыхнули огоньком, а лысина заблестела особенно загадочно. И на редкость подозрительно, скажу я вам.
- Вы же такой молодой и красивый как... как..., - тут доктор запнулся, ища нужное слово из порхающих вокруг мыслей с серебряными крылышками, - так молодой и вкусный, как... как спелая клубничка под свежими сливками.
Доктор облизнул свои растрескавшиеся губы, жадно сглотнул и пододвинулся поближе ко мне. Я тоже сглотнул и отодвинулся подальше.
- Может, Вы хотите добавить перчика в сексуальную жизнь? Внести немножко разнообразия в унылые будни?
Доктор уже буквально пожирал меня глазами, видимо, раздевая в своих мыслях миллиметр за миллиметром. Блеск его лысины навевал откровенно эротическую атмосферу. Ощупывая в кармане сигарету, я думал, что в будущем надо бы озолотить вьетнамский народ.
- Вот, взгляните, чудесное приспособление для таких молодых и привлекательных мужчин, как Вы, - сказал доктор низким и глубоким голосом из дешевых женских романов и протянул мне позолоченные наручники и кляп. На наручниках было написано:
"Любимому Васе от Черного Господина с Боооольшим Кнутом. Для веселой игры в мумба юмба".
Дежа вю... Какое это удивительное чувство, особенно когда речь идет о прекраснейших моментах нашей жизни! Но, увы, увы! Судьба-злодейка не дает ни единого шанса повторить прелестные мгновенья, что были с нами. Увы, увы, не к месту ты, о чувство дежа вю... Итак, сигарета готова к бою, и Вьетнам не дремлет.
- Заметьте, для использования этого чудеснейшего инструмента удовольствий необходимо обнажиться полностью. Давайте я помогу Вам примееерить, - томно произносит доктор.
- Пожалуй, нет...
- Ответ нет в моем кабинете не принимается, так что...
- Бей иноземна захватчика! - кричу я вместе с вьетнамским дымом.
В гари, окутавшей импровизированное поле сражения, я с сигаретой оставляю доктора скорбеть в его медицинских фантазиях. Он кричит мне вдогонку: "Постойте, Вы меня не так поняли, Кощей Кощеевич", но в мыслях у меня лишь золотой памятник героическому вьетнамскому дыму.
А игла? Ну что ж, похоже, в нынешнем опасном мире это и вправду не столь важно...
***
О чем мне рассказать еще из моей недолгой, молодой и, в общем-то, серой и непримечательной жизни самодержца? Самодержцем я был недолго, собственно первый год моей жизни. Живу я Тридевятом царстве под властью САМОГО МУДРОГО ПРЕЗИДЕНТА по фамилии Н. На жизнь не жалуюсь, СЛАВА ВЕЛИКОМУ ПРЕЗИДЕНТУ по фамилии Н. Все-то в нашем царстве-государстве хорошо, так что голосуйте за НАШЕГО ВЕЛИКОГО ПРЕЗИДЕНТА по фамилии Н.
Пятиминутка политической рекламы (а что вы думаете, жить-то надо) закончена, кино продолжается, оставайтесь на нашем телеканале.
Фантазии нечестивцев
Что за кисловатый привкус во рту? Кисло так, аж... Вот боюсь сказать банальность. Кисло аж зубы сводит - заезженно, попсово и вообще некошерно, как гласят демоны из скопления проводов. Кислота она у каждого своя: то сладковатая, то солоноватая, то формата уксус пятипроцентный, а то и тошнотворная какая-то.
А всему виной кто? Нечестивцы, ясное как слеза пьяницы дело. От них и кисло, и горько, и противно всем. Нечестивцам тоже противно, но они-то на зарплате, а мы нет.
Особенно неприятны бородатые нечестивцы. Как затрясут бородищей своей из-за границы, так во рте словно уксус. И качает, голова болит как с похмелья, а ведь не пил. Оттого и обидно. А у них, у нечестивцев, от обиды твоей только зарплата больше. Ух, гады.
Вот зашел я однажды... Допустим, в библиотеку...
Что уж прямо и допустить нельзя, библиотека место приличное. Ладно, ладно. Зашел я винно-водочный магазин, элитный алкомаркет так сказать, а там нечестивец. Классический, с бородой и усищами, и всех матом поливает.
Я ему:
- Заткнись, нечестивец, царь идет (ну то есть я).
А он:
- Ах ты, кровопийца и кровопойца, угнетатель и тиран, по што наш язык коверкашь родный. У,у?
- Заткнись, балда.
- Народ затыкать вздумал, ишь ты, ух ты, мух ты, шух ты, ХО! Ты по што корову неправильно пишешь? Карова она через А пишеца, как предки наши заповеееедали.