Сиротливо висевшее на стуле платье, из нелюбимых - в горошек, так и осталось нетронутым. Ирма не стала переодеваться, отбросила в сторону надоевшее одеяло и поскакала босиком на кухню, потому что лежать в постели не было никаких сил. Надоело. Непривычная тишина, царившая в доме, совсем не смутила ее, мало ли что могло произойти. Может, мать на работу вызвали или к соседке побежала, за заваркой. Надо подумать, куда она могла уйти. Напившись из ведра ледяной воды, заглянула за занавеску, где стоял умывальник.
Незнакомая женщина в углу. Чужая, неродная, далекая. Холодная как камень. Кто это? Закрытые глаза, приоткрытый рот, щербинка между зубами...
- Мама! - догадалась Ирма.
- А- а - а- а , - отозвалось эхо, - иди, погуляй детка, здесь тебе нечего смотреть.
И распахнуло окно ветром, швырнуло на потолок тюль, плюнуло в Ирму пылью, зашелестело газетами. Женщина за умывальником пошевелила рукой. Ирма схватила со стола нож, прижала к груди.
- Уходи!
Споткнулась, уронила свои дрожащие руки на пол, пальцы рассыпались по половикам. Указательный, большой, мизинец. Никак не собрать в кулачок.
Как оказалась потом на улице - не помнит. Куда бежала, зачем? Слышала, как собаки выли, и шушукались за спиной бабки:
- Не к добру это, к покойнику. И Луна средь бела дня, Господи...
Ирма остановилась, посмотрела, прищурясь, на небо. И правда Луна, почти невидимая, точно выгорела на солнце. И мать с остекленевшим лицом перед глазами. Не хотелось про это думать. Особенно про эхо, вдруг вернется еще.
- Ты куда это в пижаме намылилась? - подцепил ее за шиворот дед Михайло, возвращавшийся с рыбалки.
Вцепился как клещ, не отпускает, даже ведерко с карасями оставил без присмотра.
- Да на тебе же лица нет, девонька, пойдем к нам. Чаю попьешь с оладушками. Любишь оладушки, Ирма?
Та не выдержала, обмякла как рыба, на крючке повисла, хватает открытым ртом воздух - Не все тайны надо раскрывать перед другими,- говорила бабушка, - люди разные, могут и не понять твоего секрета. Потому и промолчала, а старуха Михайлова, и не спрашивала ни о чем. Напоила, накормила и уложила на печку. Там до вечера и проспала, с кошкой в обнимку.
- Ты слышал, что с ее матерью Чепогузов ездил вчера в город?
- И что?
- Тоже умер. И шофер, уборщица из магазина, все.
- Ты что несешь, Марфа, перегрелась в очереди.
- Ты выйди на улицу-то, посмотри, как народ всполошился. Девчонку ищут, говорят, заразная она теперь.
Дед Михайло выругался в три этажа и хлопнул дверью. Через час вернулся, взъерошенный, злой.
- Собирай ее. Отведу на кладбище. Хлеба положи, молока в бутылку.
- Сдурел, старый, - заголосила Марфа,- ребенок же... можно и в хлеву спрятать, на сеновале.
- Эпидемия, дура. Уже семь человек скончалось.
Пробирались огородами, в сумерках, лопухами головы прикрыли для маскировки. У деда Михайло фонарик в руке и авоська с молоком, на плечах ватник.
- Ты, главное, не бойся, Ирма, там твои родственники, не обидят. Бабушка заступится, если че, она тебя сильно любила. Я завтра загляну вечерочком, сама в наш поселок не ходи. Убьют. Поняла?
Ирма кивнула. Дед Михайло нахмурил брови.
- Ну, и хорошо, девонька, вижу, что понимаешь или поймешь когда-нибудь. Ты уж прости меня, иначе не могу, прости...
Отвернулся, высморкался громко в кусты, вытер грязным платком нос и замолчал. Правда довел, как и обещал, до кладбища, и даже могилку бабушки отыскал. Там и оставил девчонку, усадив ее силком на лавочку. Ирма кричала на весь лес, цеплялась за деда. Едва оторвал от себя, вырвал (можно сказать) из сердца. Бросил в ноги телогрейку, авоську с бутылкой, ломоть хлеба сунул в карман, фонарик. Все. Зашагал семимильными шагами прочь, сильно прихрамывая на левую ногу.
- Подвернул что ли?
- Нет, сам себя проклял, теперь время его повернулось вспять.
- Кто это говорит?
- Бабушка.
- Ничего не вижу, темно.
Фонарик вырвал из темноты кусок покосившейся тумбочки с надписью, кусок деревянной оградки. На могилке камешки. Сама Ирма и принесла их сюда, с матерью. Еще и шиповник посадили рядом, колокольчики. Сейчас здесь царил один ужас, и никуда от него не денешься, он всюду, даже внутри Ирмы. Переворачивает страницы, слюнявит черным пальцем бумагу, вычеркивает красным карандашом прошлое, чтобы она забыла все, и он стал для нее главным - ужас. Вот и косматые ели, стоявшие за оградкой, танцуют под его балалайку, тянут к ней страшные лапы, чтобы защекотать до смерти. И хотя сердечко Ирмы уже стучит в пятках, причем в обоих одновременно: в левой и в правой, она пока держится. Пусть кто-то невидимый дышит в затылок, пусть, пусть болотом от него воняет, тиной, пусть... ей наплевать. Не испугаешь, как стойкий оловянный солдатик, все выдержит, она сильная. Подняла с земли брошенный дедом ватник, зарылась в него, как мышь в норку, один нос только торчит наружу, даже задремала потом, свернувшись на скамейке калачиком. Все-таки удобную скамейку отец смастерил. Может, и бабушка иногда тут присаживается или другие покойники к ней в гости заходят. Приносят же им еду всякую: блины, булочки, ки-се-ль...
Наступил час ведьм. Самый темный час перед рассветом. Лесная нежить чистит перед своим отражением перышки, нельзя смотреть в зеркала - можно увидеть нечистого. Ирма это хорошо запомнила и зеркальце под подушку больше не прятала. Проверила еще раз, на кладбище, и свои карманы, и карманы ватника. Слава Богу, зеркальца нет, можно спать дальше.
Вторую ночь уже не так страшно, а потом и привыкла как-то. Дед Михайло больше не появлялся, в поселок пока не решалась идти. Днем слонялась между могилок, искала еду. Если и было что, давно птички склевали, а свежего ничего не приносили, и не хоронили никого, может, никто и не умирал вовсе, может ,все это просто дурной сон. Всякое передумала за три дня. Пила затхлую воду из грязных бутылок, в которых цветы стояли, ела дикую малину, грызла кору, корешки какие-то, хвою с деревьев. Белку даже пыталась поймать, да разве за ней угонишься. Поймать не поймала, но выследила где дупло. Правда не дотянешься никак, а лазить по деревьям Ирма не умела. И все равно не зря гонялась за ней через все кладбище, там, где заканчивался ельник и само кладбище, росли молоденькие березки, дальше, через овражек - взлетная полоса с ромашками. Вместо самолетов - старухи. Совсем не похожие на деревенских, высокие, тоненькие, как девчонки, с распущенными волосами. Они бежали гуськом, друг за дружкой, размахивая руками как птицы, и длинные платья не мешали их бегу. Старух сопровождала целая стая журавлей, курлыкающих что-то на своем языке. Ничего подобного в жизни Ирма не видела, даже в кино, а журавли в их краях и вовсе редкость. Не раздумывая ни минуты, бросилась догонять уходящую за горизонт картинку, вернее, не она, а ее смышленые ноги.
***
Со стороны казалось, что огонь лизал их голые ступни и подбирался к подолу платьев, а они не чувствовали жара, сидели как каменные. На самом деле, костер просто не позволял себе лишнего, горел ровно, как бы побаиваясь старух. Одна из бегуний (так Ирма окрестила их) собирала непослушные искры в ладошки и выжимала из них воду прямо в рот. Другие и вовсе не церемонились, вытаскивали из костра горящие ветки и цедили из них воду в кружки. Умиравшая от жажды девочка не выдержала, выскочила из своего укрытия. Пересохшее горло не позволило говорить.
- Вспомни какую-нибудь песню, из тех, что напевала тебе мать или сестра. Про дождь или снег, как получится.
- Прогнать не прогнали, но огненной воды не дали, жадины.
- Да она погляди-ка с норовом,- прочитав ее нехитрые мысли, рассмеялись старухи,- Ну, так и ищи других, более покладистых. Мы не против.
И защебетали как птицы, защелкали клювами, замахали пустыми рукавами платьев, и руки их исчезли куда-то, а вместо рук появились крылья.
Ирма заплакала. С волшебством она встретилась впервые, зато смерти насмотрелась досыта и жестокости тоже. Сжалось сердце у нее в комочек и задрожало в груди, как натянутый барабан. И откуда-то снизу, из самых пяток поднялась песенка, знакомая с детства, где дождь и снег, все вперемешку, и бабушкин чай, черный, цейлонский, сахара добавила в стакан, сливок, выпила залпом, потом попросила еще.
- Песни они ведь, как мост между настоящим и будущим, если научишься, можно по этому мосту ходить, правда, есть песни, которые застревают в прошлом и умирают еще раньше автора. Берегись таких песен и книг, они тянут людей вниз, к земле.
Растроганная девочка подбежала к бегуньям и обняла каждую. Перед глазами у нее еще стояла бабушка.
- Без сантиментов,- отнекивались старухи,- и отворачивали от нее лица, чтобы сморщенная кожа не соприкасалась с нежной кожей ребенка.
Ирма послушно улеглась рядом, и одна из бегуний заботливо прикрыла ее своим плащом.
Семь старух в одинаковых черных платьях расплетали свои жидкие косы. Седые волосы извивались как змеи. Каждая прядь старалась урвать себе местечко потеплее - в центре слежавшегося клубка. Старухи достали из карман гребни (у всех разного цвета), и, напевая какую-то тягучую, замысловатую мелодия, стали расчесываться. Вытянутые лица их светились в темноте...
Чуть забрезжил рассвет, они аккуратно стряхнули с подолов налипшие волосы и умылись росой, бережно собранной с листьев папоротника. Заблудившееся в ночи эхо упрямо повторяло вчерашние слова: без сантиментов, причем последние три буквы не выговаривала вовсе, да и первые-то не слишком отчетливо.
- Все перевирает,- вздохнула одна из старух.
- На то оно и эхо, чтобы морочить людям головы.
- И пугать ребятишек.
- Девчонку-то будить или как?
Никто не ответил. Видимо, не решили, как с ней поступить.
Ирма кожей почувствовала это сомнение, потому и не стала медлить. Сразу же выпрыгнула из сладкого сна, без всяких потягушек. Возвращаться на кладбище ей совсем не хотелось.
- А вон и красавица проснулась,- заулыбались бегуньи, удивительно помолодевшие за прошедшую ночь, прямо не узнать сразу... И платья не такие черные, и волосы не седые, браслеты на руках... странно...вчера никаких украшений не было, и выглядели они совершенно иначе. По-нищенски.
- Ну, собирайся, нам пора, - похлопала по плечу рыжее Коромысло. Самая высокая и, похоже, главная, - Голос-то у тебя есть или глухонемая?
- Извините, тетеньки, я не нарочно.
- Тогда пошли. Стрела времени не будет стоять на месте.
О чем это? Без объяснений. Держись за Кнопкой и не разговаривай. Выстроились в линейку и в путь.
Ботиночки за плечами болтаются на веревке, стучат друг об дружку, будто палочки по пионерскому барабану, кружки железные бренчат в котомках, зубы или не зубы вовсе, какие-то капканы на диких зверей. Кажется, и лук со стрелами видела, мелькал где-то, нечетко, может и обозналась. Ветки деревьев бьют по глазам, мошки, а ты беги через незнакомый овраг, перепрыгивай через гнилые бревна. Кушай листья, как гусеница. Бред какой-то. То крадутся как кошки, пригибаясь к земле, будто принюхиваясь к чему-то, то несутся как угорелые, только пятки сверкают в траве. Ирма никак не успевает, отстает. Сандалии что ли снять? Бежать вдоль речки невыносимо жарко. Нырнуть бы с берега, прямо в одежде. Плавать-то она хорошо умела, не утонет.
- В таком темпе девчонка не выдержит. Перекур,- скомандовала Коромысло.
Бегуньи тут же повалились в песок, задрав вверх свои загорелые ноги, подошвы у них гладкие, как у младенцев, а у несчастной Ирмы кровавые мозоли и ей не до шуток. Целого цыпленка бы съела. Урчит в животе.
Рыжее Коромысло зачерпнула в кружку воды из речки, пошептала над ней и протянула Ирме.
- Пей!
Ударило в нос, как шипучка, обожгло горло, бросило в жар. Ирма пошатнулась и сползла вниз.
- Готовенькая,- рассмеялась Коромысло,- посмотрите, как ее развезло.
Самая маленькая, Кнопочка, только подошла, остальные уже плескались в реке, побросав на песок пыльные платья.
- И сколько придется ждать, пока она придет в себя?
- Да нисколько,- улыбнулась Коромысло,- провела ладонью по лицу Ирмы, та и очнулась,- теперь она не подведет, доберемся вовремя.
- А куда мы торопимся? - спросила Ирма
- Много будешь знать - скоро состаришься,- изрекла Коромысло,- разве ты хочешь быть такой же, как мы?
- Но вы не старые.
- Ага, это пока бежим, как остановимся, сразу умрем, как дед Михайло или твоя мама.
- Не пугай девочку,- попросила Кнопка, она ведь такое пережила...ты знаешь...
По лицу Коромысла пробежала тень, и морщинки проявились снова в полном объеме. Отбросив вылезшую из-под капюшона седую прядь, и вытянув шею, Коромысло, как пава зашагала в сторону речки. Артистка.
Следующий привал случился только через два дня, а может через пять, Ирма ничего не соображала. Ее коротенькие детские мысли давно выветрились, и вместо них в голове поселилась звенящая пустота, от которой закладывало уши, наверное, у бегуний то же самое происходит - полное оболванивание. Они даже не бежали, тащились как старые клячи, и сама Коромысло едва переставляла ноги. Непонятно почему, но в деревни никогда не заходили и грунтованные дороги не пересекали вовсе. Иногда делали большой крюк, чтобы обойти шоссе. Видимо, поэтому и людей ни разу не встретили. Выбирали нехоженые тропы. Через заросшие травой поля, через непроходимый (местами) лес, через пашни... Этот изматывающий марш-бросок наперегонки со временем, выжал из бегуний все силы, но Ирма глубоко ошибалась. Не такие уж они и измотанные оказались, просто прикидывались.
Как только добрались до намеченной цели: круглого домика на окраине леса, больше похожего на трансформаторную будку или на водонапорную башню, бегуньи заметно оживились, от фальшивой усталости не осталось и следа.
- И чему радуются, - удивилась Ирма,- здесь даже окон нет.
- Внешний вид ничего не значит, - объяснила Коромысло, - главное, то, что внутри. Давно ты на себя в зеркало не смотрела. На, полюбуйся, - и сунула в ладошку карманное зеркальце, в котором отражалась незнакомая девочка в сиреневом платьице, лет двенадцати, с уже наметившимися грудками.
- Вот где твоя засаленная пижама?
- Где?
- Вместо пижамы на тебе выросло платье, а ты даже не заметила, дурочка.
Бегуньи обступили растерявшуюся девочку и стали ощупывать ее, как курицу, будто яйцо искали.
Наконец, она вырвалась из их цепких рук, и, отбежав на безопасное расстояние, попробовала снять с себя дурацкое платье, но оно будто приросло к телу. Пришлось отдирать кусками. Старухи просто умирали со смеху, подкидывая в воздух лоскутки сиреневой материи.
- Повеселились и будет, спектакль окончен,- жестом остановила их Коромысло, - а для тебя урок: не будь слишком самоуверенной, не суди по внешнему виду.
Платье исчезло, вместо него на Ирме снова была пижама.
- Может постирать?
- Не надо, я сама.
- Кстати, главное препятствие на пути к долголетию - кислая рожица. Заруби это себе на носу и смейся на здоровье.
- А можно спросить?
- Спрашивай, пока я добренькая.
- Вот вы говорили про прошлое, чтобы не застрять там, надо сжигать перед сном свои воспоминания, а как же тогда жить, ничего не помня?
- А зачем тебе помнить все, лишний груз утянет на дно рано или поздно. Пустая, ты выплывешь как поплавок и будешь болтаться на поверхности, если течение сильное - унесет вперед, если нет - жди ветра.
Прошлое засасывает, деточка, лучше с ним ничего общего не иметь, хотя традиции все-таки соблюдать надо. Они дисциплинируют.
***
"Алтайский наблюдатель"
"Съезд старух"
- Каждый шестьдесят лет в предгорьях Алтая, недалеко от деревни Бабушкино, у заброшенной обсерватории, где по легендам еще сохранились остатки металлических зеркал Козырева, появляются долгожительницы, называющие себя бегуньи. В день пионерии ( 19 мая), как часовые. Правая рука под козырек: "Будь готов!" и четкий ответ сразу: " Всегда готов!"
Ни дождь, ни снег, ни ветер, ничто не может остановить их паломничество к святым местам. К вогнутым зеркалам Козырева, внутри которых якобы меняется ход времени. Старухи сохраняют традиции предков и гордо несут сквозь века крест долгожителя. Судя по внешнему виду, он им не в тягость. Ни одна из старух не выглядит истощенной и больной. Все жизнерадостны и веселы.
Говорят, старухи питаются солнечной энергией, но они отрицают это, уверяя, что поглощают лишь время, причем в огромных количествах. "Бегуньи" убеждены, что все процессы в природе идут либо с выделением, либо с поглощением времени и любая информация передается мгновенно во все уголки Вселенной.
Небольшие группы "бегуний" ( по семь- девять человек) называются звеньями, женщины носят черные платья и , с удовольствием, поют по вечерам пионерские песни. "Взвейтесь кострами синие ночи" - пожалуй, самая популярная из них, кроме того, в репертуаре присутствуют и заунывные мелодии давно забытых рок групп " Наутилус" и " Пикник".
Издалека они похожи на стаю журавлей, правда, оперение черное и вместо крыльев - руки. Эффект крыльев достигается за счет широких рукавов платья, пошитых по старинным выкройкам вручную из неизвестного материала.
На последнем слете, среди бегуний была замечена девочка лет десяти, одетая в хлопчатобумажную пижаму в цветочек, изрядно поношенную.
Что она делала среди старух - неизвестно. Однако на церемонии поднятия красного флага над руинами обсерватории, участвовала и даже кричала Ура! Все данные сняты с летающих дронов, никакой фальсификации фактов не обнаружено.