Неплохо было бы разобраться и понять, как устроена жизнь, прояснить некоторые моменты, хотя бы для себя, чтобы в дальнейшем не попадать в подобные ситуации. К тому же с твоими воспоминаниями никто возиться, особо не будет, и все надо разгребать самому. Не уверена, что у меня получится, но попробую. Про периодичность в числах я вообще молчу (все уже наслышаны об этом), и азы нумерологии обойдем стороной. Поехали.
***
Когда-то давно я работала на кондитерской фабрике в предместье Марата. Фабрика стояла на берегу большой реки и была обнесена высоким забором, через который постоянно летели, как радиоуправляемые самолетики, пакеты с конфетами, сливочным маслом, арахисом... и прочим добром. Небольшие мешочки, грамм по триста, четыреста проносили через вахту, спрятав их в капюшон пальто или в бюстгальтер, привязав к животу, под мышку, засунув в трусы... У кого на что хватало фантазии. Обыскивали не всегда строго, но регулярно. Если поймают - выговор с занесением в личное дело или лишение премии. Так как семьи у меня не было и жила я в общежитии, то и выносила совсем чуть. Да и брать-то из карамельного цеха особо нечего, разве что ирисочную массу отщипнешь, но она и так надоедала за день. Целую смену жуешь, пока не стошнит и хочется уж чего-нибудь мясного или солененького. Местную столовку тогда особо не жаловали, готовили там невкусно. Обычно приносили из дома хлеб и какую-нибудь картошку с луком, чай, остальные продукты брали прямо на рабочем месте, "не отходя от кассы".
Некоторые механизмы и приспособления на кондитерской фабрике были очень древними, возможно, даже с царских времен. Например, котлы, в которых варили начинку для карамели. Когда они засорялись, что случалось периодически, их промывали специальными шлангами, а цех закрывали на санитарный день. В тех котлах постоянно что-нибудь находили: дохлых крыс или засахаренные трусы (причем, мужские), вафельные полотенца. Никакую санпидиэмстанцию, естественно, не вызывали, обходились собственными средствами обеззараживания - хлоркой. Кроме мужских трусов в начинку полагалось еще добавлять коньяк, разные ликеры и прочие градусы, но почему-то пустые бутылки из-под спиртного обнаруживались только в кабинетах начальства, а не в карамельном цеху.
Я не имела квалификации, была на подхвате, разнорабочей. Высыпала в крутящийся барабан "подушечки", и центрифуга крутилась, подушечки перемешивались с какао, становились коричневыми. Клеила коробки под подарочные наборы, что-то без конца мыла, скребла. Загружала остуженную карамель в специальные аппараты (говорили, что трофейные, вывезенные из Германии), и упаковщицы пропускали ее по узкому желобу. Каждая конфета заворачивалась в отдельную бумажку и выскакивала на ленту уже готовая - в "сарафане" как говорили женщины. Работа была тяжелая, шумная и неинтересная. Платили мало.
Выходила я на остановке "Ремесленное училище", это в самом начале предместья. Там сохранилось много зданий в ново-русском стиле, аля-модерн. Построенные с претензией на столичный уровень, с купеческим размахом и участием архитекторов, приглашенных за большие деньги, эти дома выглядели достойно и в советское время. Кусочек Петербурга, кусочек Москвы, кусочек ... сказки. Проходя мимо, можно было представить себя в роскошных апартаментах с фикусами на подоконнике... перламутровой пуговицей, закатившейся под тяжелые портьеры с кисточками ...плавно скользящими .. вслед за атласными туфельками на каблучках и изящной фигуркой в китовом корсете... да мало ли что можно напридумывать.
Самым примечательным здесь считался Знаменский монастырь. Он возвышался как неприступная крепость среди деревянных сородичей, каменные дома с претензией на изысканность находились подальше и не затмевали его величие. По красоте, лепоте и внушительности равных монастырю по близости не наблюдалось, а по сравнению с шумной улицей и сталинскими бараками - просто рай. Удобные скамейки под ветвистыми кленами, посыпанные свежим песочком дорожки, голубые ели, могилки известных людей и храм с сияющими куполами. Свежепокрашенный, как и остальные постройки.
Я частенько захаживала сюда после смены, чтобы не возвращаться раньше времени в общежитие. Ничего хорошего в общежитии меня не ждало. Комната на двенадцать человек с удобствами на улице. Койко-место без тумбочки, ничего личного, только чемодан со шмотками под кроватью. Все самое ценное, включая деньги, носили на себе или относили в сберкассу. И самое противное - тетки, пересидевшие в девках, те, что за тридцать.. Тогда такие перестарки считались потерянными для семейной жизни, и сами они уже поставили на себе крест. Жалости к молодым соплячкам вроде меня у них не было. Тыкали носом почем зря. И не хотелось их лишний раз видеть. Лучше зайти в храм.
Постоять рядом с потемневшими иконами, понюхать ладана. Почувствовать себя кем-то другой, не комсомолкой... не работницей кондитерской фабрики, а какой-нибудь старорежимной девушкой. Жаль, что наряда соответствующего не имела: ни длинной юбки, ни красивого платка, ни шали, вместо косы хвост на обыкновенной резинке, но меня это никак не смущало и не останавливало. Нравился сам процесс... служба. Слушая, как поют в храме, я забывала о проблемах и уносилась в мыслях далеко...в неведомое. На душе становилось легко и радостно. Иногда катились по щекам слезы, и я вспоминала умершего брата Коленьку, представляла как он кружится вместе с другими ангелами младенцами.. Рядом топтались, как голубки, низкорослые старушки в темных платочках, неприметные, тихие, ненавязчивые. Бесшумно перемещались они от иконки к иконке, с поклонами и горящими свечками. Не осуждали, не препятствовали любопытству, я и не наглела, кажется, вела себя скромно..
И зачастила туда, как в театр, за порцией приятных эмоций и впечатлений, хотя по хорошему, должна была, наверное, уже покреститься и купить библию, начать причащаться как все верующие, исповедаться, ставить перед иконами свечи, но.. заигралась, упустила момент. Не разобралась что к чему. Дождалась, когда однажды молодой батюшка не спросил: крещеная ли я девушка и при каком храме, и какие молитвы знаю. Не помню, что ответила, наверное солгала, потому и забыла. Стерлось из памяти. Как-будто застукали меня за чем-то интимным и непотребным, как за занятием онанизмом... Зато отвратительная встреча с сексуально озабоченным терапевтом в поликлинике сохранился в подробностях, но стоит ли о ней рассказывать? Ведь ничего особенного не произошло, все ограничилось просто лапаньем и грязными намеками, гнусным предложением встретится в нерабочее время, но печать -то поставлена, и медосмотр закончен, больше в ту поликлинику не ногой, как и в Знаменский монастырь. Не смогла сделать правильный выбор, не сумела...
А про воробьев не будешь рассказывать? Зря. Знатная была битва: стая на стаю. Никогда ничего подобного не видела по масштабности. Сотни две или три собралось, не сосчитать сколько - тучи. Все кроны деревьев вокруг были усыпаны воробьями, все крыши. Каждая свободная веточка, каждый карниз, каждый выступ на здании. Гул невообразимый. Вся остановка наблюдала, затаив дыхание. Некоторые даже свой автобус пропустили, чтобы досмотреть до конца. Не каждый день ведь увидишь такое побоище. Трупы погибших в бою птичьих воинов летели на головы любопытных граждан, всюду кровь, раздавленные внутренности. Все было завалено перьями и сломанными ветками, как после урагана. Кто-то пытался разогнать эту ходынку криками, кто-то просто махал руками, угрожал палками. Бесполезно, им было не до людей. Ослепленные гневом, они сцепились тогда насмерть, выклевывая друг у друга глаза и выщипывая перья. Сколько жизней потеряно и ради чего, сколько сломано клювиков, шума произведено, в децибелах или в иных частотах. И мертвых воробушек среди опавшей листвы не пересчитать. Крошечные трупики хрустели под ногами как пережаренные сухарики, как сухие коряжки, как прошлогодние шишки в лесу, и усталые дворники в оранжевых безрукавках брезгливо собирали их лопатами, скидывая в урны...
Шептались, что не к добру это птичье сражение, тем более рядом с монастырем, типа знамение какое-то: или к войне или к наводнению, или еще к какому-нибудь страшному событию, но ничего, Слава Богу не произошло, и монастырь тот до сих пор стоит и верующих в нем только прибавилось. Вот разве что вместо воробьев стало больше появляться других птиц, например, чаек, их развелось великое множество, хоть отстреливай. А на той остановке, где происходило сражение, теперь голуби хозяйничают, и все заморской породы, со шпорами - турецкие.
А что общежитие? Я надолго не задержалась, потому что условия жизни были просто невыносимые. И меня научили там курить, ну, если бы не захотела, никто бы не заставил, но я же старалась быть взрослой, как все, нормальные восемнадцатилетние девчонки. И стала. Через тошноту, через головокружение, через не могу, как все. Курить, пить из горла и спать с мужиками. Нас было двое таких дурочек, не поступивших никуда, остальные перестарки, уже с опытом интимных отношений и потому осторожные с выбором: с кем попало не якшались под заборами, встречались в ресторанах или на съемных квартирах. Мы с Галчонком не боялись подцепить никакую заразу и шарахались без презервативов: пробрались как-то в общежитие универа к первокурсникам. Обманули бдительных вахтеров. Типа в гости, из деревни приехали, к своим братьям, а на деле просто потрахаться с интеллигентными мальчиками и проснуться потом в незнакомой комнате с чьей-то рожей в обнимку, абсолютно голой. И последующий поиск нижнего белья под кроватью, рваные колготки, мятая кофточка. Спотыкаешься об пустые бутылки из-под портвейна или болгарского рислинга, пустые пачки сигарет всюду, куча окурков... Открываешь зеркальце, чтобы навести марафет, смахнуть платочком потеки советской туши, подвести глазки, а на тебя двойник изнутри, какая-то опухшая харя. Противно. Ухмыляется над твоей растерянностью, а ты терпи, с будущими журналистами переспала, не с сантехниками, бля... Галка утверждала, что мы навели мосты с филологами, и нам даже на гитарах бренчали какие-то бардовские песни и что-то из репертуара Битлз. Но я ничего не помню, только один стыд, да и стыд-то не настоящий - фальшивый. Не захотела я туда больше идти. А дальше еще хуже. Без присмотра родителей (я от них сбежала - уехав из поселка), совсем распоясалась и не зная, как упорядочить бестолковую жизнь, пустилась во все тяжкие.. И места, где меня носило, благоухали искусственными розами ( то есть, вообще, без запаха).. и ничего хорошего рядом не проплывало.. одно говно.
В доме офицеров, куда мы ходили на танцы, я познакомилась с местными парнями из рабочей среды и стала встречаться с одним из них - Славой... Он работал на заводе машиностроения слесарем и жил недалеко от нашего общежития, с родителями. Стояла зима, мы заходили в подъезды, чтобы отогреть руки, целовались в углах, обжимались как кролики, а когда нас прогоняли на улицу, искали другие подъезды. Пили дешевое вино из горлышка и перепихивались на скорую руку без особого энтузиазма. Иногда спускались в какие-то подвалы, где знакомые сантехники оставляли Славику ключ, а сами деликатно уходили по своим делам, и мы занимались на продавленном диване любовью и снова уходили в ночь. Лазили по пыльным чердакам в поисках приключений или гуляли с другими парами, такими же безынициативными как и мы. И все это под жирным восклицательным знаком - скучно. Скучные разговоры, скучный секс, скучное времяпровождение.
Будущее не обсуждалось. Было очевидно, что я не вписываюсь в планы Славика. Слишком легкомысленная и худосочная на его вкус. Такую шалаву знакомить с родителями он не собирался, и ежу понятно. Меня он, кстати, тоже не особо интересовал, но за неимением других кандидатов пришлось довольствоваться тем, что есть. Какой-никакой а кавалер, уже отслуживший в армии, нормальный парень. Не злой, мягкий по характеру, покладистый. Мы даже поклялись друг в другу в вечной любви (по моей инициативе) и порезали за запястье кожу, три или семь полосок, как из книги перемен. Наверное, они означали расставание, потому что вскоре судьба развела нас в разные стороны, и я уехала из города.
Однажды ночью, когда я работала в третью смену, на фабрике потух свет, и мы сидели как курицы в темноте и травили всякие байки. Рассказы о кладбище и похождениях чьего-то мужа навевали тоску. Хотелось спать. Во дворе носились спущенные с цепи собаки, и сторож постоянно выходил из будки покурить, с нетерпением посматривая на темные окна цехов, видимо, ждал: товар или любовницу. Женщины посмеивались, глядя на его променад, и шептались о чем-то своем, бабьем. Перспектива просидеть запертой до утра меня не устраивала. Уснуть все равно не удастся, разве что стоя или на мешках сахара - лавочек и стульев в карамельном цеху не предусмотрено, были только персональные табуретки у аппаратчиц, но они никогда не пустовали. К тому же, местные электрики сообщили, что виновата во всем главная подстанция, и от них ничего не зависит. Надо ждать.
Договориться о побеге не удалось, никого из знакомых рядом не оказалось, да если бы и был кто-то, все равно не рискнул, побоялся начальства. Для меня же это место на фабрике ничего не значило, я за него не держалась, потому и ушла. Никто не отговаривал. Собаки и сторож пропустили без лишних разговоров. Даже не обыскивали на проходной.
Луна освещала пустынные улицы одна, как царица ночи, затмив все звезды. Фонари не горели, и некоторые дома ушли в тень, вперед выступили совсем незначительные здания, неприметные днем. Было забавно наблюдать за этим неожиданным преображением, за причудливой игрой света и теней. С каждой минутой и каждым мгновением, оно набирало силу и мощь, вовлекая меня как зрителя в свою пьесу... И мнимая причастность к происходящему, ложная уверенность, что мое присутствие наполняет эти изменения смыслом, придавало путешествию особый статус - избранности. Какой-то исключительности поступка.
Я уверенно шагала по автомобильному мосту, соединяющему предместье с центром города, и чувствовала себя почти Луной, владычицей мира. Внутри все пело от восторга. Я не боялась хулиганов, бродячих собак и пьяных водителей, уснувших за рулем. Знала, ничего плохого не случится, сначала я должна оставить после себя след: написать книгу или совершить подвиг. Как этот романтический бред уживался с неразборчивостью в половых отношениях, непонятно, но как-то уживался.
***
К мечте написать книгу я не приблизилась ни на йоту, а даже наоборот, отдалилась на неопределенное расстояние, никаких перспектив на будущее не просматривалось... За прошедшие семь лет я успела поступить в культпросветучилище на режиссера народного театра, бросить его, выйти замуж и родить двух сыновей. Но вот мальчишки пошли в садик, и надо было с чего-то начинать, ну, хотя бы научиться печатать на машинке и купить эту машинку в комиссионке (в обычном магазине они не продавались, разве что в Москве где-нибудь). А шариковой ручкой разве нельзя было написать рассказ? Обыкновенная тетрадка в двенадцать листов стоила две копейки, и ее мог позволить каждый школьник, не только писатель. Готовую рукопись можно было отдать в бюро услуг, где за умеренную плату ее бы перевели в машинописный текст, но хотелось иметь свою... персональную. Мечта графомана.
Короче, я устроилась на базу посылторг ученицей машинистки. Надо ли говорить, что база посылторг находилась в том же самом предместье Марата (как будто других районов в городе не было), на остановке Глеба Успенского (немного подальше от ремесленного училища), и моего старшего сына звали Глеб. Я решила, что это какой-то знак свыше и надо попробовать закрепиться здесь и пустить корни, но ради чего? Что натолкнуло меня на эту мысль? Ни роскошных зданий с лепниной, на которые можно было любоваться, ни пышных деревьев с ветвистыми кронами, ни загадочных монастырей с историей по близости не наблюдалось, все как обычно для промышленной зоны: автобазы и ремонтные мастерские, двухэтажная столовка для шоферюг... ничего примечательного.
Попробую объяснить... Выйдя из автобуса, я попала в какой-то заповедник запахов, и опьянев от разнообразия ароматов, вскоре ничего не соображала, хотя нос еще продолжал дегустировать по инерции. Сначала ошарашило одуряющей свежестью, щедро разлитой в воздухе, слишком резкой, чтобы быть натуральной, скорее всего в смеси присутствовал ментол. Потом откуда-то появились дрожжи и запах прокисшего детского белья, замоченного в тазике, но это еще не все. Вдруг отчетливо потянуло тиной и цветущей черемухой, хотя на улице стояла середина лета, и все уже давно отцвело. Это река,- подумала я, - ее профиль, только она умеет так ловко смешивать запахи и создавать из них новый коктейль, но до нее как-то далековато. Может быть, роза ветров поменяла направление и теперь именно здесь находится "центр предместья", вокруг которого и вертится вся жизнь (все самое важное и востребованное) или это просто "наговоренная кукла", подсунутая под дверь. Замануха, чтобы привлечь новых людей. Звучит, конечно, довольно диковато и страшненько... Но эта мысль про колдовство и порчу пришедшая мне тогда в голову, сразу насторожила. Нет, я не испугалась и не убежала восвояси, а даже наоборот, мне стало интересно разобраться во всей этой белиберде. - Только надо вести себя осторожно,- подумала я, - с учетом магии, хотя какая в годы застоя магия. Тогда про нее ничего не слышали (официально), но каждый советский гражданин был немного суеверен и верил в потусторонние силы.
Я не стараюсь приукрасить ту жизнь и создать мистическую историю из скучной советской реальности. Всем известно, что наши воспоминания меняются вместе с нами, а как они изменились за столько лет никому не ведомо. Возможно, до неузнаваемости. Проверьте сами.
Моя осторожность, которую я напридумывала тогда, заключалась в следующем:
Правило первое. Не ввязываться ни в какие ссоры и держать язык за зубами. Так ты не прирастешь к месту, и место не прирастет к тебе.
Правило второе. Не заводить дружбы и не болтать лишнее. Целее будешь. Слушая, например, Ольгу, которая объясняла мне устройство электрической машинки и вводила в курс дела, я вдруг внезапно почувствовала легкое головокружение и струящуюся между слов текучесть, уносящую меня в какой-то хаос, в сонную дурь и, вообще, черт знает что за фигня. Я ничего не могла с собой поделать, и Ольга не виновата, потому что и ее "колбасило", и это было видно невооруженным глазом. Она плыла. Что значит плыла? Может, задумалась? Впала в какую-то прострацию? Остекленела? Я ведь тоже не могла сопротивляться, и меня закручивало куда-то в воронку. Не то чтобы мурашки по спине нравились, нет, тут было другое. Непонятное. Мое сознание будто отключилось от реальности и пыталось на бессознательном уровне, почти в бреду нащупать другой выход... Какое-то пересечение путей, перекресток, остановку между пунктом А и пунктом Б, окно, куда хочется заглянуть... но надо предпринять некое усилие, чтобы попасть окончательно в другой мир... преодолеть состояние невесомости что ли. Еще и не раствориться в той атмосфере, не слиться с фоном, выстоять.
Это состояние "опьянения" продолжалось несколько минут, и когда оно отпустило, мы тут же слиняли на перекур, чтобы освежиться и прийти в норму.
Правило третье. Не упиваться до состояния риз и не обжираться сладким - это притупляет реакцию.
Правило четвертое. Не пускать корни. Покинуть территорию в течение года.
И не путать живое с мертвым. Они не должны пересекаться. Этому правилу меня научила в детстве баба Катя, и оно реально работало, но ты мог проигнорировать правила, и погрузиться в астрал с "потрохами", как говновоз в выгребную яму своим хоботом...
На базе посылторг (она тоже была обнесена забором, как и кондитерская фабрика), нормальная канализация в ту пору отсутствовала, хотя отопление и холодная вода были, но вместо привычных кабинок с унитазами в углу туалетной комнаты висела железная табличка с полустертой надписью " не влезай, убьет!". Нам разрешалось только набрать воды в чайник и помыть руки, деревянный туалет находился на улице, но он постоянно засорялся, и тогда содержимое выгребных ям выплывало во двор. И все заядлые курильщики и курильщицы перескакивали через эти зловонные лужи и материли начальство, а нормальные люди старались ограничиться столовкой. Здание столовки не принадлежало базе посылторг, и с канализацией там было все в порядке. Мы же постоянно вдыхали запах аммиака и проклинали тот день, когда устроились работать на эту вонючую базу. К сожалению, других мест для курения не было отведено, приходилось терпеть, но я сохранила свою привязанность к болгарскому табаку и не отказалась от вредной привычки. Хотя до сих пор запах пепельницы у меня ассоциируется с фекалиями, но я уже не курю... и хватит про говно. Надоело.
Работа машинистки состояла в следующем: мы заполняли сопроводительные документы на посылку, упаковщицы заворачивали товар в бумагу, ставили сургучную печать, и посылка отправлялась к заказчику наложенным платежом. Если я не успевала напечатать энное кол-во заказов, приходилось брать на дом и подписывать адреса от руки, и не дай Бог, поставить неправильный индекс почтового отделения (его еще надо было найти в книге) или ошибиться с фамилией заказчика - оштрафуют за возврат. Понятно, что печатать я научилась двумя пальцами, освоить слепой метод не было возможности - надо было выполнять норму.
В цехе, где собирались посылки, пахло расплавленным сургучом, картоном и костным клеем, который варили тут же на плитках, как и сургуч. Стучали электрические машинки, гудела транспортная лента, и нескончаемым потоком текли бесконечные посылки и бандероли, и весь этот невообразимый шум постоянно вибрировал в голове, а перед уставшими глазами бегали назойливые мушки. В конце концов, ты отрывала свою усталую задницу от седалища (некоторые женщины заботливо подкладывали подушечки) и, расправив потной ладошкой подол платья, ковыляла на своих каблуках покурить и подышать свежими фекалиями для разнообразия жизни.
Что интересного было на базе посылторг, так это люди, и каждый со своей судьбой и запутанной историей. Но дав себе слово не заводить дружбу и молчать в тряпочку, я не выведывали ничьих секретов и не лезла ни к кому с разговорами. Только иногда случайно становилась свидетельницей чьих-то откровений. И откровения эти были двух видов: правдивые и фальшивые. Фальшивые, чтобы покрасоваться перед слушателем, ошарашить его чем-нибудь сногсшибательным, выпендриться, искренние, чтобы остудить свой пыл и облегчить душу. И не обязательно толчком для того, чтобы развязался рот, служил алкоголь, нет. Иногда катализатором являлось само место, где находился рассказчик, и оно провоцировало его на эту исповедь. Я уже говорила, что в предместье Марата было нечисто, и количество людей, слышавших какие-то голоса или наблюдавших необычные явления, было предостаточно, уж поверьте...
Помню снег на цветущей сирени, съежившиеся от холода листья, всепроникающую сырость, облезлый маникюр на узловатых пальцах, потухшую сигарету и потоки зловонной жижи, вытекающей из-под дверей сортира. Помню снежные шапочки на цветочной клумбе, сбитые ветром лепестки шиповника, будто кровь на... полу... причем здесь пол? Смотри на лицо, вверх...
И снова уперлась своим сочувствующим взглядом в ее посиневший нос, и пытаешься сопереживать... редкие зубы со щербинкой отбивают чечетку... ты опускаешь глаза вниз... внизу раздавленная сигарета в нечистотах. Ты не чувствуешь запаха. Твоя рассказчица тоже. Она обвиняет власть, которая допустила это безобразие. А что власть? Когда ей не выгодно, в частную жизнь граждан она не вмешивается, но здесь-то и власть не причем, только господин случай и надвигающееся безумие, которое и не дает ей отделить правду от вымысла.
Когда у беременной острый живот, значит, родится мальчик, и это такое счастье носить в себе новую жизнь, что ты просто сияешь от удовольствия. Гордо несла она свой живот вперед и готовилась стать матерью: шила распашонки, пеленки, чепчики, благоустраивала жилище: клеила новые обои в съемной комнатушке с печным отоплением и любовно поглаживала по животу ладошкой, разговаривала с мальчиком. И он отвечал ей, топал изнутри ножкой, капризничал... а она покачнулась, рухнула с табуретки... и кончилась ее сказка.
И вот он грозится из небытия крошечной ручкой своему отцу (будто он виноват в случившемся), а тот ворочается во сне и стонет, как кошка при совокуплении, но ничего не происходит - младенец не может достучаться до него. Связь нарушена и ее уже не восстановишь. Остается мать, она всегда на связи. Мальчишка набирает номер матери и пытается поговорить с ней. Он трещит, не умолкая ни на минуту, жалуется на загробный мир. Иногда она слышит его всхлипывания днем, и это выбивает из колеи, мешает работе, она уединяется за вонючий сортир, поближе к сирени, и, достав из кармана бумажную иконку, бубнит про себя полузабытую молитву. Тоска и боль съедают ее изнутри, как ржавчина.
- Ведь не дали похоронить, идолы, - плачет она, - не дали. Унесли на помойку вместе с другими выкидышами. Не по-людски это.
Спустя полчаса уже смеется, как ни в чем не бывало, строит глазки молодому электрику, пуговицы на халате расстегнуты - смотри не хочу. Грудь почти вываливается наружу. Голубенький халат в мелкий цветочек (не черный как положено) трещит по бокам, в обтяжку, все прелести напоказ. Никто не осуждает. Блаженная... А муж говорят, из петли не один раз вытаскивал и встречал постоянно после смены. Невзрачный такой, худенький, на жигулях. Потом она забеременела и родила девочку, и утряслось как-то, отступила болезнь, а может молитвы помогли или любовь мужа...
И таких историй было полно, люди хотели найти выход, расширить мировоззрение, пытались разрушить надоевший застой в мыслях и в обществе, который существовал тогда. Кому-то вера в сверхъестественное помогала выжить, а кто-то прекрасно обходился и без мистики, и даже не переживал по этому поводу.
Такие атеисты, не верующие ни в черта, ни в Бога всегда находили выход. Со стороны казалось, что ничто не имеет над ними власти, и они могут распоряжаться судьбой как угодно, но потом оказывалось, что это не так, и все предопределено заранее. И как бы ты не ерепенился, ничего сверх того, что тебе положено, не получишь, хоть из штанов выскочи.
Хотела рассказать еще что-нибудь для наглядности, привести пример, да как-то все попахивает занудством...
Ладно, еще один эпизод с колхозом и заканчиваю эту муть... не получается акварельной прозрачности - грязь какая-то.
Про выкапывание морковки можно рассказывать бесконечно долго, с подробностями и перерывами на чаепитие. Потому что процесс выдергивания ее из окаменевшей земли напоминает классическую репку: хватай эту заразу за хвост и тяни-толкай, если сможешь вытащить. Никакой механизации в ту пору не было, все вручную, хотя что-то обещали для подкапывания, говорили, что проходил по утру трактор, и вроде морковь в некоторых местах выкорчевана и даже земля высохла, а вы не верите. Вон посмотрите, какие комья, будто бульдозером вычерпали, никто же не виноват, что здесь глина, не чернозем. А никто особенно и не возмущался, надо, значит надо, для людей стараемся, для страны. Про страну конечно тогда не думали, такими категориями никто не мыслил, все было гораздо проще и доступнее для понимания, потому что с рождения, у каждого в крови - долг. Тьфу, опять меня понесло куда-то.
А резиновых перчаток в ту пору было не достать (только для медучреждений) и матерчатых для садоводов тоже, и выкручивайся как можешь, голыми руками выковыривай эту морковку из земли, и пошевеливайся, а то подведешь всю бригаду. Вон первая бригада почти до леса дошла, а вы с одной бороздой справиться не можете, застряли в колее. И сверлит тебя накрашенным глазом вредная бригадирша из посылторговских мастериц. Трясется от злости. А как жрать, то отдельно, потому что у них колбаса копченая и сыр твердый, а у тебя только яйца вареные и картошка с луком. Уж не знаю, о чем они там беседовали, отделившись от общества, но со стороны было видно, что им не очень-то комфортно втроем. И эти немногочисленные мужики с базы тоже здесь, где молодые девки, а не суровые тетеньки с целлюлитом. С тетками им ничего не обломится, а тут пофлиртовать можно, погарцевать перед кобылками, вдруг клюнут, и завяжется что-нибудь, если повезет. Ну, не служебный роман, так какая-нибудь интрижка или перепихнуться пару раз в лесочке тоже неплохо под настроение. На многое, конечно, не рассчитывали, не строили планов, только девчонки-то разные попадались, некоторые и всерьез воспринимали этот гон.
Одна упаковщица из параллельного цеха, Зина, ей еще и восемнадцати не было, совсем девчонка, вот она снюхалась тогда по осени с электриком Семкой. И закрутилось у них все как в кино: ревность, измены и прочий мордобой, оба как спички, из горючего материала, каждый со своим характером, капризами, даже на работе скандалили и выясняли отношения. Потом неожиданно помирились, жениться надумали, подали заявление в Загс. Зинка вдруг краситься перестала, а то каждую неделю цвет волос меняла: от рыжего до черного в разном диапазоне. Наряды стали более сдержанные, не вызывающие оторопь, маникюр тоже. Все вокруг радовались за них, в кои-то веки какая-то колхозная интрижка выросла до чего-то приличного - до свадьбы, скромной, но все-таки. Только и разговоров было, что об этой свадьбе. Где и когда, и сколько человек будет, и кто из посылторговских туда пойдет. Денежки собирали всем миром, никто не поскупился, все скинулись, не пожадничали. Правда, долго сомневались, как распорядиться ими, то ли наличными отдать, то ли вещь какую-нибудь купить для хозяйства необходимую, но не решили что...
Поскольку родители молодых не могли предоставить им жилплощадь, молодые сняли маленькую квартирку в предместье Марата, как раз недалеко от базы Посылторг. И носились они как заполошные, туда-сюда, обустраивали гнездышко. Кто-то из наших занавески в цветочек отдал на кухню, кто-то сковородку, кастрюли, посуду всякую. Две подушки пуховые Анфиса Ивановна из бухгалтерии принесла, одеяло верблюжье, хрустальную вазу. Говорят, с Зинкиной бабушкой когда-то работала на сортировке. Зинкина бабушка-то давно умерла, а тетя Анфиса еще трудилась на полставки. Своих детей у нее не было и жила она довольно зажиточно по тем временам: квартира, дача с машиной, молодой муж под боком и работала не из-за денег, а из-за возможности что-то дефицитное достать: полотенца махровые или колготки импортные финские, шерстяные, кофеварки и проч. вещи. На Зинку смотрела с нескрываемым вожделением, словно имела какие-то права на нее и ждала удобного момента, чтобы получить свое... Как будто Зинкина бабушка проиграла ей внучку в карты и скоро наступит час возвращения долга.
Вот такое я насочиняла тогда фэнтэзи, прямо мистический рассказ какой-то с элементами ужаса. Слишком часто, видимо, ходила курить, а там эти толстозадые тетки из бухгалтерии целый день по двору шастали и разносили разные сплетни. Может, слышала что-то и не про Анфису Ивановну, про кого-то другого, про какого-то картежника, не помню - слиплось теперь в голове. Правда в том, что Анфиса Ивановна со своим боевым раскрасом (насурьменные брови и жирно подведенные глаза), действительно, была похожа на ведьму, и многие женщины старались держаться от нее подальше. -Как посмотрит, -целый вечер потом места не нахожу, всюду мерещится ее черный взгляд,- жаловалась одна из пострадавших от ее сглаза.
Кроме боевой раскраски Анфиса Ивановна имела воинственный характер и телесную мощь: широкую спину, как у средневекового рыцаря в доспехах и плоскую грудь пятого размера (читай: обвисшую). Голос будто труба зовет, и золотые зубы в нагрузку.
Зинка, которую она вечно гоняла по разным поручениям, хотя та числилась упаковщицей, а на самом деле девочкой на побегушках, относилась к тетке с прохладцей, их отношения были натянутые, и это чувствовалось.
- И эта кикимора будет на твоей свадьбе? - интересовались девчонки.
- Да.
- А как же Семен, он вроде как на дух ее не переносит?
- Его родители тоже против, но я обещала бабушке, когда та была жива, что свою крестную позову на свадьбу.
-Так она тебе крестная что ли? Тогда понятно.
А что понятно: отца у девчонки по пьянке убили, мать до сих пила и водила мужиков на дом, родной брат в интернате для слабовидящих...
- И деньги на свадьбу тетка Анфиса выдала под проценты? С нее станется, с этой ведьмы.
- Нет, не она. Мы с Семеном в денежную лотерею выиграли.
- Что правда что ли? А мы почему ничего не знаем.
- Просил не болтать.
- А ты, значит, не утерпела, дурочка. Да, ладно, не переживай, мы никому не расскажем.
Как же, жди. На следующее утро вся база судачила про выигрыш. Кто-то осуждал, как обычно, кто-то позавидовал даже: "Вот везет же придуркам!"
- Не к добру это,- сказала уборщица Рита, приходившая к нам в конце смены мыть полы,- за все надо платить, по себе знаю.
Все присутствующие сразу же заткнулись и притихли. Каждый подумал о чем-то своем, сокровенном. И стало нехорошо как-то ... тоскливо. Будто прикоснулись к чему-то запретному, будто предали кого-то, принесли в жертву. Странное чувство вины. А тут еще птичка какая-то залетела в цех и кружила над головами, жалобно чирикая, пока кто-то не догадался и не открыл форточку. А через несколько дней все и произошло.
Когда Зинка с Семкой возвращались откуда-то на съемную квартиру, перебегая дорогу, их переехал по темноте камаз. Там эти тяжелые машины круглые сутки шли не останавливаясь, я уже говорила, что промышленный район и автобазы кругом... Зинку еще протащило метров сто по асфальту, от нее ничего не осталось, сплошное месиво, все брюхо у того камаза было в крови, а Семена отбросило в сторону, но он все равно умер.
Хоронили их в закрытом гробу, деньги, собранные на свадьбу, пошли на венки и поминки. Анфиса Ивановна после похорон вскоре уволилась и куда-то уехала, я тоже на базе посылторг надолго не задержалась. Началась перестройка, и все перевернулось с ног на голову. Жизнь изменилась.
Спустя много лет случайно встретила Анфису Ивановну на автобусной остановке, но не подошла поздороваться, не захотела. Отметила про себя, что она выглядела как прежде, разве что спина как-то просела вниз, но держалась прямо, не сутулилась. Хотя за это время и я, и мои ровесницы уже успели постареть, закрасить седину и поставить новые зубы... Может быть, Анфиса Ивановна сделала пластическую операцию? Не знаю и не хочу знать. Надеюсь, что она меня не узнала тогда.
***
В последние годы жизни моя мать неожиданно перебралась в Марата, поближе к семье сына, хотя они жили не в Марата, а в соседнем предместье - Радищева. Продав трехкомнатную квартиру в одном из спальных районов, она купила здесь однокомнатную, а на оставшиеся деньги сыну автомобиль. У меня были сложные отношения с братом Серегой (брат Коленька умер во младенчестве) - мы не общались, и совета они не спрашивали, когда выбирали эту квартиру. Мать больше доверяла своему любимчику. Дом нашли почти новый, первый этаж с пандусом, нестандартная планировка, двухэтажный супермаркет в двух шагах (бывшая столовка для шоферюг), аптека. А поликлиника, между прочим, через три остановки и пешком туда уже не дойдешь, как она привыкла, только если заказывать такси или просить своего Сереженьку.
Когда я узнала, что ее дом находится рядом с базой посылторг, на той же остановке Глеба Успенского, мне стало немного не по себе. Чтобы добраться до хваленого супермаркета матери надо было перебираться через оживленную трассу (ту самую, без пешеходной полосы). Окна квартиры как раз выходили на эту дорогу, где шумно и пыльно круглый год, и форточки не откроешь, к тому же отопление совсем никудышное, и она все время мерзла.
Один глаз у моей матери почти не видел после инсульта (птоаз), второй тоже перекосило, но она не сдавалась, шла, выставив перед собой палку, как оружие... и машины останавливались, пропускали вперед. Иногда просила соседей, чтобы купили молоко. Молоко ей особенно тяжело было носить, потому как коробки литровые, тяжелые. Конечно, все (и сын, и я, и ее внуки) приезжали время от времени, мыли полы, окна, покупали еду, что-то готовили на скорую руку, но этого было недостаточно, потому что у каждого свои дела, всем некогда. И получалось редко и нерегулярно.
Честно сказать, я тогда думала, что она переигрывает со своими недомоганиями, несмотря на перенесенный инсульт и инфаркт, и на самом деле это просто розыгрыш, истерика, спектакль какой-то, чтобы напугать нас и выполнять ее капризы. Мой брат был того же мнения. Однако, теперь, когда я сама уже приближаюсь к ее возрасту, пусть и отдаленно, столкнулась с похожими проблемами, что и мать. Все возвращается бумерангом, и каждый получает то, что посеял когда-то.
Помню, как она просила приехать, чтобы искупать ее и сходить за продуктами, в аптеку, потому что ее Сереженьке и невестке некогда, и я одна тут свободна как птичка, из самозанятых. И никак не отвертишься, из чувства долга или по принуждению, но не подводила ни разу. Я же не слепая, видела, как ей плохо, как она стремительно сдавала день за днем. Кому-то надо было ее забрать к себе, но никто не решался: ни семья брата, ни моя. Получалось, сын ее обманул, обещал внимание и заботу, и новую квартиру она разделили на двоих собственников, машину вот купила ему и все зря. Не такой благодарности она ожидала. Быть в положении зависимой от всех не очень приятно, и мать пыталась изменить ситуацию, заставить нас, особенно внуков, с помощью денег или какой-нибудь хитрости бывать у нее чаще, но все же умные, выкручивались как могли. Потом она внутренне смирилась со своим положением и успокоилась, согласилась быть узницей в темнице с раздвижными дверями в зал, с огромадной ванной, в которую не залезешь самостоятельно, с кухней без вытяжки, с видом на трассу. Вскоре и на улицу перестала выходить, стало заносить ее даже с палочкой, боялась споткнуться и сломать ногу. Машин сторонилась у подъезда и чужих людей, все знакомые лица остались там, где была ее старая квартира... Здесь ее прошлое никто не знал, и по имени, отчеству не называли, для всех посторонних она стала просто бабкой. И это обидно осознавать, особенно когда ты привык к уважению и другого отношения к себе не приемлешь, но в последние месяцы ей было уже не до этого.
- Стал приходить ко мне наяву кто-то черный,- рассказывала она,- вроде как твой отец, а может и нет... Он ведь когда упал лицом вниз - почернел весь от кровоизлияния, и хоронили с платком на лице, помнишь? И этот тоже как бы прикрыт чем-то, не разглядишь толком, сядет вон на тот стул и молчит, сопит только, слова из него не вытянешь. Странный такой, а по фигуре вроде как Толя, но не уверена до конца. Чувствую, что смотрит на меня, а я не могу пошевелиться, не понимаю, как оказалась на полу, то ли упала, то ли уронил кто-то из покойников. Они ко мне часто приходить стали, не только Толя, и Коленька, мама, братья... И будто зовут к себе, тормошат за плечи, особенно Коленька торопит, тянет за волосы... затылок болит как от ушиба, наверное, упала все-таки...
Ее часто рвало, она теряла сознание, а когда приходила в себя, молилась, чтобы Господь Бог не лишил ее разума и чтобы не парализовало. В больницу не хотела ехать, боялась, что назначат какую-нибудь операцию, боялась, что у нее рак. Рак и оказался.
И прилетел, наконец, ее ангел смерти, забрал мою маму на небеса. Сразу как будто лишили меня чего-то важного, и ничем не восполнишь эту пустоту внутри, хоть тресни. Не у кого просить прощения. Порвалась пуповина, и ты теперь старшая в роду.
***
Иногда судьба настойчиво возвращает нас в то место, с которым связано какое-то воспоминание, где сохранились отпечатки чувств и переживаний, не обязательно сильных, но достаточно устойчивых , чтобы остаться там после проверки временем. Эти отпечатки создают определенный фон, ауру места. Они даже присутствуют в деревьях, высасывая из них живительную влагу. Оторвавшись от основного носителя (тебя или кого-то другого), они существуют самостоятельно или дрейфуют в опасной близости от неуравновешенных людей, не контролирующих свои эмоции. В отдельных случаях скопление этих энергетических сгустков похоже на мелкозернистую вуаль или паранджу, через которую просвечивает силуэт другой реальности, более реальной, чем было на самом деле. Бывает они переплетаются с чужими историями и ощущениями, занесенными сюда ранее и частично выцветшими, потерявшими первоначальный вид, но еще не утратившими до конца своей силы. И все, чем пропитан воздух - все, из чего соткана атмосфера места: эти ниточки, узелки, обрывки судьбоносных нитей, на которых нанизаны воспоминания - все бесценно с точки зрения вечности. Потому что эксклюзив и другого такого больше не будет. И чем больше историй накапливает в себе место, тем интереснее и загадочнее она будет выглядеть для будущего поколения (необязательно)...
А чем это повторное возвращение туда обернется для тебя? Возможно, ты и не поймешь ничего. В силу прирожденной глупости или тугодумия, по какой-то фатальной небрежности или бестолковости, через которую не можешь перешагнуть, ты не усвоишь урок... и застрянешь здесь на второй или третий срок, или даже четвертый. Может быть, существуют другие варианты, более легкие, которые можно просчитать и осторожно подкорректировать, не знаю, не сталкивалась. Меня по жизни постоянно тыкало в одно и то же место.