В Летнем саду умер последний лебедь. Белые, трогательно мокрые комочки лежали у берега в воде, переплетенные шеи вопросительными знаками качались рядом. Двое, влюбленная пара: видимо, были счастливы и хотели только одного - умереть вот так. У нее было сломано крыло, он зарылся клювом в ее взъерошенные перья. Дети бросали в них камнями, радостно визжали, всадив очередной булыжник в бок ушедшим. Матери бежали к пруду, отвешивали, почему-то краснея, звонкие шлепки по заляпанным кровью и перьями штанишкам, дергали чад за руки, чада бросали птиц и уходили домой, прижимая к слюнявчикам плюшевых мишек, мишки преданно ворчали им: - Мама... Румяные первокласницы радовались плотской округлости мячиков, пыльные воробьи с безнадежностью косились на серых самок, хрупкие девушки с колокольчиками на рюкзачках грациозно опускались на корточки и поднимали птицам головы. Потом они долго плакали, уткнувшись носами в морщинистые стволы деревьев. Право же, не стоит смотреть умирающим птицам в глаза.
2. Творец.
Королева упала с лошади, прорвав своей бедренной костью тонкий нейлон. Лошадь паслась рядом. Придворные тихо толпились вокруг; некоторые падали в обморок от вида крови. Принцы не убивали друг друга за право поднять Королеву, давно махнув на ней рукой: она не могла обеспечить им ни одной приличной королевской охоты. Вместо ружей были воздушные шарики, а дворец пах корицей.
Безнадежно влюбленный шут отнес Королеву во дворец. Она тихо смеялась, слушая звон бубенчиков, он ковылял, чувствуя на щеке ее волосы, и плакал. Было слишком поздно.
Королева умирала. Держала в руке свечу, воск стекал на хрупкое запястье. Свеча горела и никак не могла догореть, впечатавшись в бумагу дрянной акварелью.
Художник сидел, глядя на Королеву, и кормил тараканов с руки хлебом. Насекомые тыкались рыдьцами в его сухую ладонь, дрались, лезли друг на друга, еще немного - и запищали бы. Художник давал таракану наесться, брал его двумя пальцами, давил, хитин с хрустом лопался, из него выползало белое липкое содержимое. Художник вытирал пальцы о скатерть и смахивал трупики со стола потрепанной пальмовой ветвью. Он был изрядно пьян и наслаждался этим.
- Я ненавижу тебя, - сказал Художник, глядя на портрет. Королева не ответила. Он криво усмехнулся. - Ненавижу. Всех. А тебя - всего больше, ибо никто из живых людей и волоска твоего не стоит. Черт возьми, ну почему ты так красива? Гордишься этим? Чушь. Ты копия. Молчишь? Хочешь, я скажу тебе правду? Я люблю свою Музу. Она приходит и садится вот здесь, на краешек стола. У нее каштановые волосы и темно-карие глаза. Я списал тебя с нее. Она будет в тебе, кем бы ты не была, глуп... глупости...
- Поцелуй меня, - сказал стоящий на столе чайник. Художник поцеловал его в носик. - Милашка... Потому что - бездушная тварь... Ну так вот, слышишь, ты?.. Она приходит и шепчет: "Юджин",- я для нее Юджин, не знаю, почему, - "Ты ее - тебя, сиречь - любишь?" Я бросаю на пол бокал, вот так, и говорю: "Милая, если сердце однажды разбито, то в него, как в этот бокал, уже ничего не нальешь..."
Художник уставился на бутылку. Пустая бутылка корчила ему рожи. Художник щелкнул ее по этикетке.
- Люблю смотреть, как плачут женщины... Oни так трогательно размазывают слезы по щекам. А если заплачешь ты, то с щек потечет краска и все мои труды пойдут прахом, так улыбайся, улыбайся же, черт возьми! Тебе так идет. Что за банальности я несу? Мир банален, моя дорогая. Как нейлон на твоих коленях. Так разорвем этот прекрасный темный нейлон такой замечательной белой костью, избавим красоту от сентимен...тальности, а счастье - это патология, лечиться надо, милая, дорогая, любимая, как я пьян...
Королева улыбалась, умирая, свеча горела и никак не могла догореть. Художник встал, подошел к окну и заорал в форточку:
- Люди!!! Два слова! Завтра я умру! И мне чертовски приятно, что вам плевать на это!
Потом он долго бегал по комнате, хватал тарелки с чашками и швырял их в стену. Вокруг него свистели осколки.
- Милые! Я вас люблю! И оказываю вам услугу - избавляю от своего мерзкого присутствия! Как приятно делать добро ближнему!
Где-то устало пробили часы. Полночь. Художник бросил перо на чистый лист бумаги. На глаза ему попалось блюдечко с малиновым вареньем.
- Ненавижу тебя, - пробормотал Художник и запустил выжившим блюдечком в портрет.
- Дурак ты, - сказала Королева, слизывая с губ варенье.
3. Рыба.
Алтaрь был древним, треснувшим и залитым кровью. Сбоку текла святая вода - за жертву. За воробья - пригоршню, голубя - кувшин, за овцу - бочонок. К воде приходили женщины. Женщины дрались за место у алтаря. Они были прекрасны в драке. Их бездонные глаза горели, пахнущие яблоками волосы растрепались, тонкие ладони нежились под струей святой воды. Выдачей заведовал толстый жрец в грязном фартуке. Священнослужитель сбрасывал с весов жертвы и равнодушно смотрел в морщинистые, сырые, заплывшие жиром старческие лица женщин, которые хотели есть.
На скамейке рядом сидела девушка. Зябко запахивала на груди розовую кофточку и смотрела на старух, давящихся за рыбой. Из-под кофточки выглядывал черный котенок, щетотал ушами подбородок девушке.
Художник осторожно обошел драку. Толпа пахла рыбой, потом и старыми тряпками. Старухи что-то кричали, визгливо и пискляво.
Девушка терлась подбородком о котенка и что-то бормотала. Художник подошел ближе, она подняла на него серьезные зеленые глаза, заморгала - так трогательно, что у Художника закололо в сердце.
- Он хочет молока, - сказала девушка, поцеловав котенка в макушку.
Художник смолчал. Женщины дрались. Выцветшие беретики сбились, сосульками торчали жидкие волосы.
Битва достигла кульминации. Старухи снесли прилавок и лупили друг друга сумками. Они не плакали. Они умели только ругаться.
- Что они делают? - устало спросил Художник.
- Живут, - отозвалась девушка. - А вы умеете летать?
- Нет.
- Но это же просто! Раскинули руки и побежали, надо только верить и не бояться,а еще - любить облака...
Женщины разошлись от алтаря. В луже, среди разбросанной селедки, осталась одна старуха. У нее была сломана нога. Ее хотели поднять, она ругалась, отбиваясь, и запихивала в сумку рыбу, подобранную с мостовой.
- Как вас зовут? - спросила девушка.
- Художник.
- Ой, как интересно... А что вы рисуете?
- Мертвых птиц, - ответил он и пошел прочь.
- У вас нет молока? - крикнула девушка ему вслед.
- Нет, - сказал он. - Очень жаль.
4. Музыкант.
Окна были желтыми, теплыми, с геранью на подоконниках. Окон было много, за каждым из них были ходики, рваные тапочки и горящий камин с чaйником на липкой закопченой решетке. Фонари мимоходом заглядывали за шторы и лезли целоваться к лужам. Лужи млели и злобно плевались грязью в осмелившегося наступить на их счастье.
Королева шла, ела пирожное и стучала в окна. Меж занавесок протискивались лица - злые, испуганные или равнодушные, в затылок им хныкал патефон, глаза шарили в темноте, ничего не находя - Королева стучалась в другое окно, разочарованно шла дальше, обходя влюбленные лужи. Листья падали ей в ноги.
Королева подняла с булыжника лист, шла, шепча ему с грустью:
- Ни одного любопытного лица... Ну хоть кто-нибудь открыл бы окно, сказал "здравствуй", я зову его, он прыгает ко мне, прямо из окна, и мы идем гулять, не спрашивая имен, впрочем, у меня нет имени... Все они какие-то ущербные. Разве это нормально - не любить ночь?..
Лист молчал, лишь шуршал что-то в ее пальцах. Королева прошла Летний сад, остановилась возле дома на набережной. Где-то рядом плакала флейта, вперемешку со стуком, словно молотком по металлу. Вровень с тротуаром желтели окна, одно было открыто. Королева влезла туда, спрыгнула на пол.
В углу маленькой комнаты, куда попала Королева, стоял котрабас,на полу валялись другие иструменты, много, целый оркестр; в центре был рояль, за ним сидел худой бородатый человек и стучал молотком по трубе. Перед ним стояла бутылка вина.
- Не надо, - сказала Королева, отбирая молоток.
- Почему? - спросил Музыкант и дунул в трубу. Та захрипела.
- Вот видите, - сказала Королева. Подошла к роялю, взяла с его крышки горшок с тремя тюльпанами и зарылась в них носом, не замечая землю, которая сыпалась на пол.
- Я бы вас пирожным угостила, но я его уже съела. А потом мы сыграли бы в одну интересную игру: знакомство. Вы спросили бы меня: "Как вас зовут?" Я ответила бы: "Не знаю..." Нарисовавший меня не дал мне имени. Он то ругает меня, то стоит на коленях перед мольбертом. Или ходит весь вечер по комнате, вздрагивает от каждого телефонного звонка, срывает трубку: "Ты?!" Потом бросает ее и шепчет: "Ошиблись номером..." Он говорит, что Муза бросила его. А кто она - я не знаю...
- Я понимаю его, пробормотал Музыкант и потянулся к бутылке.
- А еще он говорит, что я мертва... Он врет, противный, я живая, правда?
- Очень даже, - сказал Музыкант, с тоской глядя на землю. Королева села на рояль, поболтала ногами.
- Все пьете... Пьяные приходите в пустую, сырую и холодную квартиру, где с потолка на вас глядят прекрасные женщины, где вы ждете, что кто-нибудь позвонит вам и скажет "здравствуй"... Вам нравится мучить себя этим ожиданием, зная, что звонка никогда не будет. Телефон молчит, и вы пьте снова, с тоски, которую сами пишете, рисуете или играете... И мой Художник такой же...
- Счастливые не могут быть творцами, - сказал Музыкант и отхлебнул вина.
- Может быть... А вы сидите здесь так поздно... Странно...
- А днем здесь поет детский хор имени Пятницкого, - оживился Музыкант. - Не люблю детей. Ненавижу хор. Терпеть не могу день.
- Сыграйте что-нибудь, - попросила Королева. Музыкант взял скрипку, резанул смычком по струнам. Музыкант был пьян. Скрипка плакала.
Королева слушала, закрыв глаза. Потом взглянула на скрипку и охнула:
- Ей больно...
- Конечно, - сказал Музыкант. - Иначе она не пела бы так красиво.
Королева вырвала из пальцев Музыканта смычок и отшвырнула в сторону.
- Бедная... Вас бы так - проволокой...
- Вам понравилось, - заметил Музыкант.
- Я не знала! - закричала Королева. - Скрипка, стихи, разбитое сердце, кровь, осколки, больно! Неужели красота может рождаться только из боли?..
Музыкант не ответил. Он потерял к Королеве всякий интерес. Сидел и шептал что-то. Королева прислушалась.
- Если сегодня ты не позвонишь, то завтра уже не найдешь меня. Нигде. Никогда. Я буду жалеть только об одном: я не попрощался с тобой...
- Все вы, Творцы, одинаковые, - сказала Королева, вылезая в окно.
Она шла к остановке трамвая. За ее спиной толпились холодные желтые окна. За одним из них спивался одинокий Музыкант.
5. Трамвай.
Трамвай был пустой, дребежжащий и насупленный. Острова - Нарвская площадь. Бока уже успела затронуть извечная петербургская ветхость.
Королева впорхнула в салон. В углу сидел Художник. Королева улыбнулась.
- Ты ничего не замечаешь? - кокетливо спросила она.
- У тебя нос в креме, - сказал он.
Королева надулась, уставившись в окно. Свет в салоне погас. На ее лицо легли тени.
- Зачем ты так сегодня, с мебелью? - спросила она наконец.
- Я ненавижу свою квартиру.
- Ты опять пьян.
- Куда мы едем?
- Не все ли равно?
- Ты, как всегда, права.
- Ой, смотри, цирк! Обезьянки, клоуны! Они так смешно падают, зарываясь красными носами в опилки!
- Чтобы не было видно слез, - сказал Художник и потерся носом о стекло.
В форточку влетело облачко. Повертелось здесь и там, словно обнюхивая, остановилось под потолком, гордо натужилось, хотело пролиться ливнем, но получилось всего несколько капель. Запахло яблочным соком.
- Ой, какая прелесть! - завосхищалась Королева.
- Сегодня я умру, - равнодушно сказал Художник, глядя на облачко.
- Оно похоже на ежа, - сказала Королева и поцеловала облачко. Облачко покраснело.
Художник захохотал, упал на пол, раскинув руки, долго корчился от смеха, пока не заболел живот и на глаза не навернулись слезы. Потом подполз к Королеве.
- Я люблю тебя, - сказал он, лежа у ее ног.
- Не понимаю, - сказала она.
- Я люблю тебя! - закричал он.
- Не кричи, - сказала она.
- Я люблю тебя!!! - заорал он. Облачко испуганно забилось под лавку. Королева встала на сиденье и высунулась в форточку.
- Смотри - звезды...
- Кто ты? - спросил он.
- Ветер... Уши замерзли, - засмеялась она.
Художник перевернулся на живот, уткнулся подбородком в положенные домиком руки.
- Знаешь... Прости меня. Я был уверен - свеча догорит, и тебя не станет. Понимаешь?..
Королева стояла на лавке и смотрела на звезды. Ветер теребил ее юбку.
- Знаешь, - сказала она как эхо, - давать деревьям имена - не такое уж и глупое занятие. Вот найти какую-нибудь липу и дать ей имя - Юджин.
- Я не липа, - сказал Художник.
- Ты кактус.
- Куда мы едем? - спросил он, уже настойчивее.
- Спроси у вагоновожатого, - отозвалась она.
Художник пошел в кабину. Вожатый сидел неподвижно, словно спал. Художник дернул его за плечо. Тот откинулся назад с глухим стуком. Манекен. Без глаз, зато с улыбкой до ушей. В петлице форменного кителя торчала сухая роза.
- Этот трамвай никем не управляется, - сказал Художник.
- У трамваев есть душа, - ответила Королева. - Ты не знал? Они все себе на уме.
Вагон остановился на Суворовкой площади. Художник вышел.
- Милый, - позвала Королева. Он не ответил.
- Знаешь, почему я вышла из картины?
Он уходил, втянув голову в плечи.
- Свеча догорела! - крикнула она. Художник обернулся. Трамвай заворачивал на Троицкий мост. Королева обнимала манекен за шею. У манекена была глупая улыбка мужчины, на которого обратили внимание.
----
У Невы, на ступенях, съежилась маленькая фигурка. Спустившись к ней, Художник узнал розовую кофточку. Он сел рядом.
- Уехала... Прошатается всю ночь... Почему мне так мерзко, если я не вижу ее на привычном месте?
- Он умер...-сказала девушка. - Кто? - Котенок... Он урчал, и эти уши... Я думала - молоко... А он прощался.
Она положила голову на плечо Художнику. Он сидел, смотрел на воду и дышал ее волосами.
- Вам давно пора спать.
- Знаю...
- Прощайте, - сказал Художник.
- Знаете, - сказала девушка, - мне совершенно не хочется просыпаться.
6. Осторожнее с этой бритвой.
Мужчина был средних лет, небрит, с ясными,большими глазами и в помятой пижаме в цветочек. В одной руке он держал воздушный шарик, в другой - игрушку, маленького зеленого слоника. Мужчина, пошатываясь, бродил по двору и шептал, всхлипывая:
- Я хочу длузить с тобой, я не буду дергать тебя за косичку и мячик дам поиглаться, давай длузить, ладно?..
С его руки струйкой стекала кровь, капала в раковину, неохотно сползала в трубу, оставляя рваные дорожки на зеленой керамике. Двор колодец стягивался в розовую ванную комнату, мужчина сидел на холодном краю ванны и всхлипывал.
Художник открыл глаза и уставился на свою забинтованную руку. "Зачем столько бинтов?" - подумал он. В бок ему впивалась пружина. Он поморщился и перекатился с боку на бок. На подоконнике у открытого окна сидела Королева, смотрела на него, в карих глазах - слезы.
- И глаза не твои, - сказал Художник.
- Зачем ты это сделал? - спросила она.
- Зачем ты меня разбудила? - устало отозвался он. Предплечье жгло. Художнику было плохо.
- А я думал, что в первый и последний раз мне никто не помешает...
Королева подтянула ноги к груди, уткнулась подбородком в колени.
- Я зашла... И ты в ванной. Пьяный, страшный. Pугался и наматывал бинты на руку. А в раковине - кровь. И на полу...
- Вчера я сделал страшную глупость, - сказал Художник.
- Схватившись за бритву?
- Схватившись за бинт.
- Это из-за меня?
- Знаешь, - сказал он тихо. - Знаешь, до каких колик, чертиков и неизвестно чего еще мне все надоело? Болтать со сверстниками, черт бы их побрал! Обсуждать пустые дела, спрашивать о здоровье, кивать, приветствовать, улыбаться в нужных местах? Всю жизнь корчить из себя однокурсника, собутыльника, собрата по несчастью и друга по переписке? Люди всегда ходят толпами, словно если их будет меньше, чем три человека нос к носу, то произойдет нечто страшное. А я сидел в углу и смотрел на их щенячий восторг. Я рассмотрел их жизнерадостность под микроскопом и ничего в ней не понял. Люди делятся на любимых и объекты для исследования, не так ли?
- Милый...
- Мне надоело делать вид, что интересно жить вот так! Ну да неважно. Я придумал тебя. Ты должна быть благодарна мне за это. Ты прекрасна, хотя не задирай нос, черт возьми, ты - всего лишь плод моего эгоизма вкупе с больным воображением. Надо было наделить тебя горбом, заячьей губой, любовью к шмоткам и дамским романам, или сделать тебя старухой с плешивой болонкой на поводке, чем-нибудь в этом роде. Моя ошибка. Чем больше я люблю тебя, тем сильнее ненавижу себя за это.
- А твоя Муза?
- Ты моя Муза, я твердил тебе, что ты - это она, сотни раз! - Художник стукнул кулаком в стену, под повязкой дернуло, лицо его недовольно перекосилось. Добавил, совсем тихо:
- Иногда мне кажется что я счастлив. Я лежу, привязанный к кровати. Рядом кто-то смеется, пахнет щами и хлорамином, ты сидишь рядом и мне хорошо, спокойно, безумно спокойно... А потом... Шприц в твоей руке превращается в охапку желтых листьев, исчезают стены с такими замечательными круглыми углами, а кровать становится скамейкой в Летнем саду. Просыпаться...
- Дай бритву, - сказала Королева.
Художник подал ей лезвие, сам не зная, зачем.
Она повертела бритву в пальцах, резко полоснула себя по предплечью. Крови было мало. Кровь была.
- Острая, - сказала Королева. - Осторожнее с ней...
Выбросила бритву в окно.
- Какой смешной у тебя взгляд! Не подозревал о наличии крови под нейлоном?
Художник встал. Королева задумaлacь, вспомнив что-то:
- Красота - только через боль...
Художник пробрался к окну по обломкам мебели, встал перед королевой на колени:
- Милая, дорогая, любимая, идиллия ты моя! Я люблю тебя. Ты вернула меня к жизни. И я очень рад, что ты ожила сама, и хочу сказать, что во плоти ты бесконечно прекрасна, и убирайся к черту! Уходи!! Оставь же меня одного!!!
- Дурак ты, - скaзала Королева и прыгнула вслед за бритвой.
Художник бросился к окну, оглядел тесный, похожий на тюремный, двор, горы ящиков под собой... Никого.
- Что я хотел там увидеть? Неужели я боялся, что она действительно... Никому не хочется быть вымыслом. А жаль... Прости, милая, но кажется, в мое сердце и вправду ничего не нальешь...
Перeд тем, как он шагнул в окно, ему стало грустно, но это быстро прошло.
7. Реинкарнация.
А первого июня пошел снег. Паркет под твоими ногами превратился в похожую на будущее неопределенность, а я брел сзади и лелеял остатки твоего шлейфа, и дети бросали в нас гнилой картошкой, а ты подбирала эти картофелины и благодарила детей со слезами на глазах, а после, уже молча, мы рылись в отбросах чужого благополучия, снег таял на твоих волосах, капли воды мешались со вчерашней тушью, а я стер с твоего носа то ли слезинку, то ли остатки заварного крема и улыбнулся.