Операция длилась, уже минут двадцать, и была третьей по счету на сегодняшний день. В нависшей над столом огромной бестеневой лампе, ко всеобщему удивлению, светились - все восемь из восьми лампочек. Деловито сновали санитарки, выполняя распоряжения операционной сестры, а аппарат искусственного дыхания размерено дышал за пациента. Хирург, пребывая в благодушном настроении, напевал себе под нос какую-то, одному ему известную, мелодию. Его ассистент, в полголоса, травил очаровательной анестезистке новый анекдот. Группа студентов - будущих стоматологов, пристроившись за их спинами, ради приличия, изображала интерес к происходящему. В общем, всё, как и должно было бы быть - спокойно, без суеты и нервозности.
Анестезиолог Кирилл Васильевич, отложив газету, оторвался от своего вращающегося стульчика и, разминая отсиженную ногу, двинулся в обход операционной. Около окна, он остановился, всматриваясь куда-то вдаль. Там, за стеклом, бурлила другая жизнь. Под ярко-голубым небом, в верхушках деревьев больничного парка полыхая багрянцем, а местами рассыпаясь золотом, бушевала ранняя в этом году осень. На огромной еловой лапе, протянутой к самому подоконнику, шумно резвилась стайка воробьёв. Поправив маску, Кирилл Васильевич принялся декламировать на память стихи. Сначала он читал Есенина и Фета вперемешку, затем, какого-то японца, а завершил Цветаевой и Окуджавой. Все присутствующие, продолжая своё дело, слушали затаив дыхание.
Вообще-то Васильевича в больнице и раньше ценили и уважали ... за его умение найти подход к больным, за профессионализм и деловую хватку, но сейчас... - сейчас, его рейтинг, в одно мгновение, взлетел до заоблачных высот.
- Вот видите, молодой человек, какие у нас в больнице анестезиологи, а Вам, так слабо? - тихо спросил хирург своего ассистента. Тот оказался парень не промах, и в место того, чтоб промямлить учителю чего-нибудь о своей несостоятельности, дерзко парировал вопрос вопросом: - А вам?
- Отнюдь, - опрометчиво вырвалось из уст хирурга, прозвучав, словно вызов противнику на турнире.
Народ в операционной на мгновение замер в ожидании продолжения. Впрочем, с этим японцем у анестезиолога получилось настолько круто, что ни о какой поэтической дуэли, пожалуй, не могло бы быть и речи.
И действительно, пополнить поэтический репертуар Васильевича хирургу оказалось нечем. Абсолютно ничего нового в его седую голову не приходило. Правда, хорошо помнящиеся, любимые внуками "Конёк-Горбунок" и "Федорино горе", а также пара-тройка матерных частушек из студентческой юности, были сейчас явно не к месту. Пауза затягивалась, грозя банальным посрамлением.
Впрочем, честь операторам спас всё тот же Кирилл Васильевич.
Побывав около пациента и убедившись, что с ним все хорошо, он вернулся на прежнее место к окну, и теперь, вновь пристально рассматривал что-то там на улице. Это "что-то" настолько поглотило его внимание, что от усердия, Васильевич даже не заметил, как дважды с силой ударился головой о стекло. Затем, задумавшись на какое-то мгновение, он с неподдельным разочарованием и тоской в голосе, громко и внятно произнес: "Ёб твою мать".
Вообще-то, материться в операционных не принято, но чего греха таить, ввернуть крепкое словцо, особенно, если что-нибудь не ладится, могут все - от профессуры до санитарки, не говоря уже о пациентах. Ну, ладно пациенты, им многое простительно. Они нынче народ изнеженный, и не способный себя сдержать даже при малейшей боли. А вот, анестезиологам - матерится не положено. И если уж они переходят на не нормативный лексикон, то, скорее всего с больным проблемы, и доктор нервничает, и не просто нервничает, а паникует, что в свою очередь, грозит катастрофой.
Брань из уст Кирилла Васильевича прозвучала как раз, в тот самый момент, когда хирург, набрав в легкие воздуха, готов был возвестить об окончании операции, а ассистент срезал нитку с последнего шва на ране. Будто от удара током, их обоих подбросило, а на лбах, выступили капельки пота: "Что с пациентом?".
Хватило несколько секунд, чтоб разобраться, - последняя фраза анестезиолога никакого отношения к операционной не имеет, а адресована к происходящему за окном. Но тогда, если так грубо выражается столь интеллигентный человек, как Кирилл Васильевич, стало быть, увиденное им весьма значимо и неординарно, как посадка НЛО. От любопытства, сначала одна санитарка подбежала к окну взглянуть на происходящее, затем пара студенток, потом все остальные. Бросив пациента одного на столе, сами не зная, как так случилось, рядом со всеми оказались и анестезистка, и операционная сестра, и даже хирург с ассистентом.
Ничего удивительного, за окном, не случилось. Абсолютно ничего. Ну, может облака сместились немного левее и всё.
- Ну, и чего матерился? - угрюмо спросили из толпы, обступившей Кирилла Васильевича.
- Да так, я это ... о своем подумал, - заюлил анестезиолог, огорошенный реакцией присутствующих на его слова.
- Давай, рассказывай! - потребовал сквозь зубы хирург. Он первый, опомнившись, вернулся к больному, негодуя на самого себя, что вот так просто, позволил ЭТОМУ ... развести себя, да всех остальных, и дабы не стоять в безделье, начал сам накладывать повязку на рану пациенту. Отрезанные им полоски лейкопластыря, вместо фиксации на коже салфетки прикрывающей шов, намертво приклеились к его рукам, вернее, к его перчаткам, и никак не хотели отдираться. Все попытки их разлепить оказались тщетны, а потом, ... - потом порвалась резина.
- Да ... твою мать, - случайно вырвалось у хирурга, когда он в раздражении принялся сдергивать с рук лохмотья перчаток.
- Чего, чего? - язвительно, переспросил анестезиолог, желая размазать ответственность за мат в операционной между собой и ещё кем-нибудь. Впрочем, публика, в ожидании объяснения, держала в центре внимания только его одного.
- Ладно, смотрите - вон, видите - красные гроздья на рябине? Васильевич махнул рукой куда-то вдаль на верхушки деревьев. Магия его обаяния, оказалась, настолько сильна, что несколько человек, проследив головами траекторию движения его руки, принялись высматривать указанную рябину, будто и вправду, никогда её раньше не видели. Остальных же, такой ответ нисколько не устроил.
- Ну и ... ? - вопросительная пауза зависла в воздухе.
Нехотя, словно делясь чем-то сокровенным, Кирилл Васильевич, со всё той же тоской и грустью в голосе объявил присутствующим: - Да поймите же вы, - опять рябина красная, значит, еще один год прошел. ОПЯТЬ ПРОШЁЛ ГОД.
* * *
С тех пор минуло четверть века. Нет уже давно в живых ни хирурга - моего учителя, ни анестезиолога Кирилла Васильевича, а как по осени, увижу в первый раз рябину красную, так губы сами и прошепчут: