Королева цветов
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Рассказы: Декабрь, Королева цветов, Осенние люди, Red Line, Договор, Хау ду ю ду, В ожидании, Переговорщик, Красная Шапочка
|
Декабрь
Кто знает что там, где нет, и никогда не будет нас? В мире заоблачных вершин, наполненных ликованием, в мире, где нет, и никогда не будет подобных нам?
Быть может иногда достаточно открыть глаза, чтобы обнаружить свою несостоятельность в мире разбитых окон и грязных улиц - все так, но что делать тем, кому просто нет места там, где находится утерянный, и вновь обретенный смысл?
Каково удивление, что все мысли и чувства в розовато-блеклой дымке повязаны одной и той же причиной, скреплены чем-то вроде строительного гвоздя?
Ответы на вопросы и вправду наполнены ликованием, но некоторые не готовы принять их такими, какими они кажутся поначалу...
Черное безмолвие всегда находилось с ней, окутывало непроглядным туманом, и все попытки докричаться до тех, кто за туманом, были обречены заранее.
Но иногда происходили чудеса - Наиша обнаружила себя однажды, осенним теплым вечером, в городском парке. Она все так же разбрасывала ногами листву, и в падающем золоте виделись ей отдельные призрачные части целого, готовые собраться в это целое, но сам вечер не способствовал великим свершениям. Как бы там ни было, она удержала в руках то хрупкое, что явилось ей в тот миг: огромный лист оторвался от ветки, и замер на мгновение, словно не решаясь оставить сырое небо, завис, чтобы в следующий миг начать неизбежное падение. Наиша следила взглядом, не веря самой себе - именно тогда ей было дано понять главное: все что было раньше, следовало отбросить прочь, поскольку оно стало не намного важнее падающего листа.
Все, что было раньше - дни, наполненные безмолвием, цвета зимних сумерек, нелепые перемещения в пространстве, стянутом таким же нелепым смыслом. Наише даже не пришло в голову копаться в прошлом, выискивая нечто невообразимо ценное, словно она заранее знала - нет ничего там, в тусклых буднях, среди однообразных черно-белых картинок.
Мир лежал впереди - уходил грязной аллеей парка, уносился вверх тонкой дымкой чадящих костров, (дворники жгли листья, словно пытаясь избавиться от осени, но золотокожая мерзавка даже и не думала сдаваться - она пропитала окрестности противной сыростью, оплакала мир горючими слезами, провожая несущественное), и Наиша сделала первый шаг, ступая обутыми в кроссовки ногами.
Что было дальше - мир стремился избавиться от нее, становился с ног на голову, выдавливал по капле, но она хохотала, разбрасывая листву, наполняя вечерний воздух совиным уханьем, - все те странные звуки, что могло издавать ее горло, как нельзя лучше вписывались тонкими мазками в мертвую картину осеннего парка, придавали неожиданный шарм, словно не было до сих пор ничего такого, что могло бы сравниться со всем этим великолепием.
Наиша обнимала плохо выкрашенный столб, ощупывая голову, и новый мир радовался вместе с ней, принимая за должное случайный выбор, пускай эти самые случайности загодя были заложены в общую схему - самой Наише было не до того. Она обретала саму себя, и новые приобретения должны были казаться чем-то вроде чуда.
Мир новогодних чудес был далек от нее, но Наиша ощущала его волшебство заранее, приобщаясь к умирающей природе городского парка. Она с неохотой оторвалась от столба, делая первый шаг, и этот шаг оказался куда важнее всех тех шагов, что были сделаны до сих пор - она ступила в неизвестное, оставляя примитивный мир истоптанной земли, касаясь носками растрескавшегося асфальта тропинки, теряющейся во тьме. Она шла навстречу истине, удаляясь от колышущегося пятна света, наполненного гудением фонаря и жужжанием насекомых, что обретались в этом свете, принимая за должное бесплатную истину электрической лампы.
В этом новом мире, было много чего такого, что не укладывалось в старые привычные схемы, но даже теперь, балансируя на грани, Наиша удалялась во тьму, не опуская рук. Ее волосы оказались взъерошены случайными касаниями дрожащих пальцев, но все на самом деле было не случайным, и в сумрачных тенях аллеи виделось ей нечто многообещающее, то, что недоступно остальным.
Недоступность была во всем - в неровной кладке керамзитовых плит, в трещинах и выбоинах асфальтовой тропинки, в уносящихся дымных спиралях, но даже эта недоступность казалась вполне доступной в ее новом качестве - необычность мироощущения обещала многое, чуть ли не все сразу, и Наиша прижимала к щекам холодные ладони, пытаясь привести мысли в порядок. Что бы ни было там впереди, оно маячило странной оторопью, теряясь в зыбком мареве, и любые попытки навести порядок в разбежавшихся мыслях заранее были обречены на провал - Наиша касалась руками несуществующего, и оно пускало замысловатые трещины, удаляясь в стороны длинными причудливо-злыми молниями, оставляя швы, разграничивая некогда общее, придавая оттенок отчужденности и нетерпимости в чувствах. И мир сдался, перестал выталкивать ее, принял неизбежное, замер, колыхнувшись напоследок, словно наказывая возможностью изменений - Наиша склонила голову, радуясь в радужно-светлом итоге, но даже эта маленькая победа была лишь вехой, на невероятно длинном пути, по которому следовало ступать с опаской, ощупывая неровности носком грязной кроссовки.
Она взбиралась по ступеням лестничной площадки, отмечая каждую мелочь: небрежные плевки, надписи на исстрадавшейся штукатурке, и черные пятна на потолке - следы сгоревших спичек, намертво приклеенных к поверхности злым гением разбушевавшихся подростков - все это было на самом деле привычным, чем-то вроде тех же ступенек, ведущих вверх (или вниз - это Наиша поняла чуть позже, задумавшись над смыслом движения в вертикальной плоскости бетонных выступов), шагать по ним было одно удовольствие - все помыслы казались созвучными незамысловатым усилиям отяжелевших ног. Толстая грязная кишка мусоропровода пронзила здание от верха донизу, Наиша следовала вслед за ней, сворачивая на узких лестничных пролетах - бетонные трубы гудели в темноте, их утробная перистальтика сводила с ума - там, в ненасытном, темном жерле проносились встревоженные лохмотья мусора, улетая вниз, в зловонную темноту. Звуки казали порождением безумной фантазии дома. Они доносились отовсюду, и время от времени Наиша закрывала уши ладонями, пытаясь отгородиться от них, но все напрасно - звуки составляли неотъемлемую часть нового мира, наравне со ступенями и волей-неволей приходилось сосуществовать с ними, получая некую отраду в нелогичности и зловредности неприятных ощущений, вплетенных в общую картину мироздания. Сама нелогичность казалась вполне логичной и объяснимой, но только до тех пор, пока не приходилось разбирать частное, пытаясь определить смысл общего - в этом случае пресловутая нелогичность и отчасти зловредность, казались чужеродными вкраплениями в тугую массу ощущаемого, и Наиша посчитала лишним преумножать сложности там, где и без того хватало недосягаемого.
Она толкала дверь, стараясь просочиться в уютный быт трехкомнатной квартиры, но последняя жила своей жизнью, отгородившись лощеным блеском дерматиновой обивки. Золотистый ромб номера сверкал в темноте, и пузатая восьмерка сочилась самодостаточностью. Кнопка звонка утопала в стену, подчиняясь нажатиям пальцев, но даже дребезжащий звонок не мог полностью охватить суетливый быт там, за дверью - он утопал в скромности внутреннего убранства, многократно поглощаясь в сумрачной атмосфере жилых комнат.
Шаркающие шаги за дверью были причинным дополнением, они приближались и удалялись - Наиша слышала их так же отчетливо, как и прочие звуки дома. Она открывала-закрывала рот, словно огромная золотистая рыба в треснувшем аквариуме, но безмолвие, хоть и перестало быть непроницаемым все же оставалось вполне безмолвным. Слова отскакивали от Наиши, и, окунувшись в поредевшую муть, возвращались обратно, превращаясь в нервные суетливые мысли. Мысли вслух - непроизнесенные словосочетания. Наиша смаковала их кончиком языка, не решаясь произнести - тонкая грань безмолвия казалась слишком ценной, чтобы вот так просто разрывать ее грязным потоком междометий. Вместо этого она вдавливала кнопку, рождая механические звуки там, в квартире, в которую так упорно пыталась проникнуть.
И только потом, когда шаги истончились и пропали вовсе, оказавшись домыслами Наиши, ее руки поползли вниз, к грязным карманам драпового пальто, где за оттопыренными лоскутьями ткани, наверняка должны были отыскаться ключи.
Наиша поднесла их к глазам - связка подрагивала в такт несущимся мыслям. Четыре ключа на связке - один большой и остальные поменьше. Металл поблескивал в сумерках лестничной площадки, словно отсвечивая обыденной сутью, Наиша перебирала металлические четки, напрасно шевеля губами. Она вспоминала: в темном безмолвии тем не менее существовали зыбкие тени, они изгибались и подрагивали каждый раз, когда Наиша пронзала туман неслышимым криком. Иногда граница тумана чуть отодвигалась, и Наиша могла видеть саму себя - она принималась жить самостоятельной жизнью, совершала поступки, двигаясь в замедленном ритме. Мимо проносились силуэты домов, людей и машин - та, вторая Наиша не торопилась за ними вслед, она провожала тревожным взглядом, даже не пытаясь успеть. Туман, клубясь, возвращался назад, и Наиша оставалась в одиночестве мыслей.
В одно из таких возвращений, она успела бросить короткий взгляд, и возможно именно поэтому желтоватый отблеск ключей казался странно знакомым. Надлежало отыскать простую закономерность в сложном мире хаотических связей - Наиша сделала самое простое, что только смогла. Она позволила руке жить самостоятельно, отстранено наблюдая, как проворачивается в скважине прямоугольная головка ключа.
Там за дверью не оказалось ничего такого, что могло бы оправдать дешевое волнение Наиши - тесный коридор, закопченный потолок кухни, она пила оставленный на столе чай, сдувая тонкую коричневую пленку. Курила, пуская дымные овалы, следила за турбулентностью галантных линий, смущаемых сквозняком из треснутых рам окна.
Были еще совмещенный санузел с отлетевшим кафелем, треснувшим умывальником, (а в облупившейся эмали ванны желтели прошлое, настоящее и возможно будущее), три жилых комнаты, в которых царил хаос брошенных наспех вещей и пыльных штор - Наиша перемещалась по ним, словно пытаясь отыскать саму себя - бродила тенью, поникшим призраком, зачем-то передвигая стулья.
В комнатах было прошлое - оно перемешалось с настоящим, и ни к чему было ворошить будущее, что таилось в заплетенных паутиной углах кладовой. Наиша касалась вещей, пытаясь сообразить, что к чему - увиденного, услышанного и понятого казалось совсем мало, но впрочем, главное отсвечивало настроечной таблицей телевизора, стоящего на покосившейся от старости тумбе. В мельтешащих узорах без труда читалось презрение - Наиша впитывала его губкой, наполняясь тем мелким знанием, что было даровано свыше. Она жила сама в опостылевших комнатах, давно, чуть дольше месяца - соседи маячили в глазах, пытаясь наполнить жилплощадь Наиши, и она отмахивалась от пестрящих одежд, чтобы остаться, наконец, одной - процедура похорон навевала тоску. Родителей она не помнила совсем, если можно считать памятью те крохи, что были при ней - вдвоем с теткой они коротали темные вечера, экономя дорогие киловатты, жгли кривые, в потеках свечи, их белесые фаллосы рождали тонкий огонек, от которого оставались непонятные фигуры копоти на некогда выбеленном потолке. По всей видимости, теперь Наише предстояло экономить чертовы киловатты самой, вслушиваясь в деловитый треск электросчетчика, гоняющего по кругу пустые домыслы алюминиевого диска, демонстрирующего смысл ее новой жизни - мысли крутящиеся в голове, вот также будут возвращаться к тому мгновению, к итогу, к истине обретенной на аллее городского парка.
Черное безмолвие не отступило насовсем - это было похоже на отлив, и если пройти лишние метры, ступая по мокрому песку, ноги, в конце концов, все равно окунутся в пену. Из черного оно стало серым, и Наиша вновь и вновь закрывала уши, пытаясь поймать отголоски мыслей, запереть их в голове, чтобы рано или поздно, пронзить тонкую границу острыми стрелами слов. Пока получалось не очень - предполагаемые слова вязли в сером безумии, окружающем ее. Наиша трепетала, вздрагивая каждый раз, когда в голове расцветали огненные цветы - мысли все так же оставались мыслями, не решаясь превратиться в слова.
Осень же истончалась, уносилась скрученными листьями, огрызалась дождями, и Наиша бродила по мокрым аллейкам, трогательно прижимая к груди ворох размокших гвоздик, купленных случайно, в порыве, у сомнительного вида цветочницы.
Там, в квартире, на полках завалялись сухие краски. Картонные тубы с коряво выведенными знаками. Наиша бормотала заклинания, не слыша слов, упиваясь незнакомыми названиями. Осень уходила прочь, оседая туманами в запотевших стеклах, и можно было чертить указательным пальцем, рисуя немыслимые узоры, удивляясь самой себе - что в этих пасмурных сумерках, когда паутина безмолвия соткана траурным саваном, и дополнением всему служит беспросветная муть?
Ответы роились мыслями. Приходили вместе с зимними сумерками. Она рисовала ответы на тонком листе, водила пальцами по глянцевой поверхности ватмана, оставляя следы - там, в переплетении линий, царил хаос, но и он был осознанным. Чем-то невероятно важным, словно застарелое переживание - в протянутой руке хаоса дарящей смысл, виделся ей определенный символ сущей действительности. И сама окружающая действительность, действительно казалась таковой. Наиша касалась ее холодными руками, даже не пытаясь сохранить целостность ощущений, запершись в холодной хрущевке, отгородившись трехкомнатной площадью от забот и тревог равнодушного мира.
Она перемещалась по комнатам сумрачным призраком неосуществленных надежд несбывшегося будущего. Мир вокруг был похож на замерший бокал вина - округлый кристалл ярко-красного, радующий элегантностью линий, и завершенностью формы - застывшие линии содержимого, принявшие ту самую форму благородного стекла. Наиша перебирала мгновения, проведенные в квартире, пытаясь собрать воедино все то ценное, что было у нее. В итоге получалась разная дрянь: бесцельные перемещения по комнатам, суетливые касания вещей, кое-как расставленных по полкам. Что еще: ахи-вздохи, странные мысли, что отдавались не менее странным эхом в голове, и первичные намеки полуночи - темнота за окном, и тусклые, отсвечивающие багровым следы окурка в его руке. Он водил в темноте, рисуя овалы, и Наиша следила глазами, пытаясь не утерять то самое главное, что виделось ей в огненных фигурах.
Источником вдохновения были все то же терпкое содержимое длинных картонных туб и мелко-дисперсионный путь, прочерченный белым на блеклом ватмане - он рассыпал порошок, не заботясь о потерях, безжалостно разбрасывая драгоценные кристаллы.
И дымка - она поднималась над красками, переливаясь чудными оттенками, придавая волшебный смысл всему тому, что не имело смысла по определению. Стоило потянуть воздух, как тут же мир облекался в новые оттенки полуночи, принимая какую угодно форму, прогибаясь под новые определения, что составляли основу созданной реальности. Наиша следила за ним, даже не сознавая того, что этот новый мир оказывался частью старого, содержал все те определения и понятия, что составляли некое множество категорий, неподвластных разуму. На самом деле все было проще - увиденное и понятое лишь сотая часть целого, и достаточно обратить немного внимания, не отдаваясь во власть, и все то, что было пред глазами, казалось доступным настолько, насколько возможно. Протягивала руку, и вот оно - мир, пронизанный тонкими почти невидимыми следами, линиями, ведущими в никуда, но, тем не менее, имеющими свой особый смысл. Наиша как никто другой осознавала важность несуществующего, она закрывалась в ванной, и замирала там, на долгие часы, ощущая твердость коленок и быстро остывающую, пахнущую гелем воду. Она обнимала колени, радуясь немыслимой твердости, стараясь позабыть об остальном - тянущей боли внизу спины, там, где заживала приобретенная татуировка - немыслимая спираль, уходящая в запретную даль пространства (Наиша сделала ее, отчаявшись однажды, созерцая в треснувшее окно безликую даль улицы - решение оставить отметины на коже оказалось сильнее тревожных домыслов и сомнений), а за тонкой дверью ванной, прохаживался случайный прохожий, подобранный на покрытой льдом и холодом сумерек улице. Она следила за трещинками плитки, не решаясь решить главное - каким будет окончание начала, и выбираясь из остывающей воды, она разбрасывала капли на равнодушный кафель, даже не думая о том, что ждет ее там, за белой крашенной дверью.
Она выходила обмотавшись полотенцем, защищая то сокровенное, что хранят женщины, но уже тогда, когда в его взгляде зажглись звезды, уже чувствуя неизбежное расслабила мышцы, и в глазах ответно вспыхнули туманные огни - эта ночь стала белой, но пришедшее утро безжалостно развеяло потустороннее, привнеся будничное равнодушие в осыпанное лунной пылью волшебство, и когда первые лучи солнца раскрыли взгляду необъятное пространство спальни, Наиша отреклась от самой себя, ощутив нечто новое в запятнанных простынях и неровных швах кое-как наклеенных обоев. Она оставила все то, что обещало утро и, умываясь в холодной ванной, где нет места волшебным сновидениям и ночным переживаниям, обрела недостающее, принимая неизбежное - первая ночь оказалась не такой, как обещали толстые книги в суперобложках. Там, в пахнущих серой пылью знаний страницах, не оказалось места тому, что было на самом деле - тянущая боль внизу живота, и коричневатые полосы утраченного детства на широких бедрах Наиши, никак не совпадали с тем, что было обещано утренними переживаниями и девичьими терзаниями. Все казалось будничным и неинтересным, как банка пива, выпитая накануне - она чистила зубы, даже не пытаясь принять себя в новом качестве - все то же самое, вот только новый смысл в отражении в запачканном стекле ванной, обещал нечто новое, отличное от прежнего, и Наиша ощутила как в ней рождается это новое, непохожее ни на что ощущение - тягучее, приторно-сладкое, слаще ванили и самого сладкого, что только есть на свете - и, роняя зубную щетку, она задыхалась, теряя минуты утра, а холодный кафель пола явил свою растрескавшуюся суть. Она сучила ногами, пытаясь сохранить целостность этих самых ощущений, пытаясь сохранить саму себя, вот только не получалось никак, и тот, случайный, подобранный невесть где стучался в двери, пытаясь докричаться до нее, сообразить в чем же дело, и потом, когда оказалось что все так, как есть, поспешил убраться из ее жизни, полной новых поисков и дерзаний, и тогда Наиша собрала воедино все разрозненное, создавая по новой новую жизнь, вот только смысла в ней оказалось совсем мало.
Еще осенью, Наиша бродила по парку, загребая пыльную листву, и широкая аллея уходила во тьму, туда, где не светили фонари, и смысл прожитых дней казался чем-то не важнее мерцающих пятен тени от этих самых фонарей, и тучи насекомых, что тянулись в тянущую тьму были подтверждением яркому смыслу окружающей бессмысленности, и все возможные поиски смысла заранее были обречены на провал. Она шла по улицам города, не поднимая глаз, и все то, что было у нее, казалось демонстрацией собственной ущербности - теперь же новый мир оказался совсем не тем, что ожидалось, и даже когда зияющая пустота между ног, оказалась всего лишь реальностью, данной ей в ощущениях, Наиша не могла понять, насколько реальными были те тягостные минуты проведенной ночи, когда тусклое свечение торшера накладывалось на животный ритм чужака, что присвоил себе право именоваться первым. Это казалось отражением сумерек, и получилось само собой. Она все так же бродила по аллеям, отмечая каждую мелочь, не думая о неизбежном, вот только случайная мысль была подобна импульсу, и кто знал, что последует потом, когда за оформившимся желанием возникла цепь последующих событий, где даже ничтожные мысли накладывались на ворох вероятных событий, рождая будущее, в котором были и тени за мятыми шторами, и тихий вздох, и судорожное дыхание, когда он трясущимися руками срывал с нее одежду, пытаясь добраться до главного, и Наиша, оцепенев, следила за его пальцами, что дрожали сухими былинками, разрывая неподатливую ткань - почему-то ей даже не пришло в голову помочь ему. Он сорвал неуклюжий балахон пижамы, и пальцы касались белой кожи, рисуя линии страсти. И только когда Наиша приподняла поясницу, позволяя стащить белесую ткань трусиков, он остановился на миг, изучая то, о чем мечтал так давно, еще с того самого мгновения, как вычленил в яркой будоражащей толпе яркую, непохожую на других девчонку, уже тогда зная, к чему приведет случайный взгляд и непритязательные прикосновения дрожащих рук.
Это было сильнее страстных объятий и теплых поцелуев в вестибюле. Ночь за окном ухмылялась хлопьями снега - Наиша терпела холода, пытаясь осознать главное - быть может она и стала другой той морозной ночью, вот только декабрь за покрытыми изморозью окнами оставался все тем же декабрем, и изменить что-либо было выше ее сил, - она вытягивалась струной, чувствуя прикосновения холодного одеяла, и в тишине комнаты не находилось ничего такого, что могла бы наполнить эту тишину уютным теплом молодого тела.
Был он или не был - скорее был, оставив напоминанием, спираль уходящую в расщелину ягодиц, да загадочную пустоту между ног, волшебную глубину сакрального смысла - при желании Наиша проникала в нее дрожащим пальцем, словно пытаясь убедиться, что это не сон.
Все было не так - ее дни не оказались расчерченными дрожащими радугами. Безмолвие возвращалось, накатывало ласковыми пенными волнами, иногда накрывая с головой, и тогда ее ресницы глупо подрагивали в темной прихожей, и кристальная чистота зеркала оказывалась лишенной той волшебной глубины.
Месяц оказался насыщен событиями. Они входили в ее жизнь один за другим - жадно впивались в уста, словно пытаясь обрести недостающее. Прижимались к ее телу без единого зазора, и плавность линий переходила в суету. Наиша вслушивалась в сопение, принимая мир, таким как есть. Иногда, когда жадные чужие руки касались затылка, она вздрагивала, чувствуя потаенное.
Мир застывал холодом холодов, снегом снежной зимы, и казался ослепительно ярким - ярче солнца, что так же замерзло во льдах, сдавшись на милость пришедшей зимы. Она перебирала воспоминания лета, но там, в светлых расцветах, не оставалось места для нее самой. Ей было тесно в солнечных сумерках лета, и темных утренних грезах - Наиша касалась их рукой, но не более того - воспоминания были слишком истончившимися, нежными, и одно неловкое касание грозило катастрофой - с нее было достаточно того, что было: минуты слабости, заполненные переживаниями, да безликие ожидания радующего душу тепла.
А еще она знала, что как бы ни повернула судьба, для нее навсегда останется в памяти это волшебное время перемен. Холод декабря и сосущая темнота ранних ночей. Сладостная муть лишенных иллюзий дней, и странной ощущение утраченного - первая зима в ее жизни, оказавшаяся не такой как все предыдущие. Зима, наполненная странным ощущением обретенного смысла, подарившая сомнения и тревоги.
И уже потом, некоторое время спустя, Наиша сумела подобрать полное название всему тому, что произошло с ней в этот волшебный месяц.
Это было касанием чуда, и чудесным прикосновением - холодный декабрь, страница раненных чувств и утраченных сказок.
Волшебный декабрь, сказки королевы-зимы.
Красавец декабрь, проклятый бродяга, холодный любовник, ранящий душу.
Последний месяц уходящего года...
Славянск, декабрь-февраль 2007
Королева цветов
В баре царил приятный полумрак - ночь заканчивалась, ее мистическое очарование растворялось в деловитой обыденности наступающего утра. За окнами лютовала зима, засыпая улицы хлопьями мокрого снега, а мы с Джорджем сидели у стойки и с неподдельным интересом, смотрели, как бармен готовит порцию "Большого Бермудского". После хитрых манипуляций с шейкером, Джи в последний раз встряхнул адскую смесь и налил в бокал, стоящий перед Джорджем, густой коктейль. В блюдце, стоящее на стойке, бармен положил несколько долек апельсина. Теперь все зависело от того, выдержит ли организм Джорджа очередную порцию спиртного.
Я замер. Джордж подмигнул мне, взял бокал в руку, и потянулся за апельсином. Бармен с любопытством следил за моим другом, не забывая одновременно вытирать и без того идеально чистую поверхность стойки. По правде говоря, я не сомневался в способностях Джи, и поэтому ничуть не удивился, когда по лицу Джорджа разлилась волна блаженного удовлетворения.
- Черт возьми - выдохнул он изумленно - я даже и не предполагал, что это будет так божественно. Готов поставить пару сотен, что лучше этого ничего и не найти...
- И, наверняка, проиграете...
Мы повернули головы - сидящий, слева от Джорджа старикан, безучастно смотрел сквозь пустую рюмку, которую держал в руке. Впервые за всю ночь он подал голос - до этого он сидел рядом, и с угрюмой методичностью поглощал содержимое бутылки, стоящей прямо перед ним. Похоже, за ночь, он все же умудрился прикончить бутылку виски.
Старикан, как старикан - ничего особенного. Гавайская рубашка посетителя помялась, покрылась пятнами неопределенного происхождения. Лицо, изборожденное морщинами, серые глаза, много повидавшие в этой жизни, трясущиеся руки. Таких пьянчуг полно в каждом заведении, - они готовы за выпивку рассказывать и рассказывать разные истории. Во всяком случае, от этого старика историей разило за версту.
Джордж обожал истории. Каждая история - это чья-то жизнь, чья-то судьба. Если рассказчик попадался стоящий, он мог не волноваться - выпивка и закуска были ему обеспечены. Собственно, во многом, ради этого он и посещал злачные места, таская меня повсюду с собой. Места, где можно было услышать историю...
Джордж кивнул головой бармену. Джи наполнил рюмку старику. Тот с благодарностью взглянул на Джорджа и поднял ее в приветствии. Выпив, посетитель протянул руку:
- Дин Джоу - к вашим услугам.
- Джордж - представился мой друг, съедая глазами старика.
Дин понимающе усмехнулся:
- Я вижу, вы из тех парней, которые любят слушать истории. Когда-то я сам был таким. Когда-то - но не теперь...
- У меня есть один вопрос - произнес Джордж, и азартно посмотрел на бармена - Джи, сделай "Большой Бермудский".
Джи усмехнулся, и потянулся за шейкером. Пока бармен готовил свой фирменный коктейль, Джордж смотрел на Дина, словно голодный удав на кролика:
- Дружище, я хочу услышать Ваше мнение...
Джи поставил бокал на стойку и наполнил его. Джордж подтолкнул бокал и блюдце с апельсиновыми дольками к старику.
Дин, не спеша, выпил и довольно крякнул.
- Это лучший коктейль в моей жизни, скажу я вам - умиротворенно произнес он.
- Да, но... - неуверенно пробормотал Джордж, чувствуя себя одураченным...
Дин хрипло засмеялся и похлопал его по плечу.
- Послушай юноша, что я тебе скажу. Представь, что ты выпил однажды самый лучший в мире коктейль. Разве ты будешь потом пить дешевое пойло в портовых кабаках?
- Ну, нет, наверно - Джордж задумался.
- Правильно, но это же не означает, что ты перестанешь пить коктейли вообще. Ты будешь пить очередной коктейль, и сравнивать его с тем, что ты выпил когда-то. И однажды, когда ты основательно подзабудешь вкус самого лучшего в мире коктейля, ты попробуешь другой - ну почти самый лучший в мире, и ты скажешь - черт меня дери - это лучшее, что я пил в своей жизни. И ты будешь прав. Почти...
- Да, но лучше "Большого Бермудского" - никто пока еще не придумал - с жаром перебил Джордж.
- А откуда тебе знать? - старик хитро прищурился - однажды лет через пять ты попробуешь, какой нибудь "Ночной Бостонский" или "Золотой Рио", и скажешь - вот самый лучший коктейль в мире...
- Ага - вот тут я вас и поймал - увлеченно продолжил Джордж мысль старика - я вернусь сюда, выпью "Большой Бермудский", и скажу - нет, черт меня раздери пополам совсем, вот самый лучший в мире коктейль.
- Может статься, сынок, ты не сможешь вернуться сюда. Или вернешься, но здесь будет другой бармен, который уже не сможет приготовить такой коктейль - старик посмотрел на Джорджа слезящимися глазами - И ты будешь только вспоминать, как пил у Джи "Большой Бермудский". Поэтому нужно ценить то, что ты имеешь сейчас, юноша, хотя бы потому, что нет никакой уверенности в том, что, когда нибудь ты снова сможешь вернуть это, не забывая о том, что со временем все воспоминания потускнеют и сотрутся...
Джордж с интересом посмотрел на старика и протянул руку
- Дружище, а ведь ты прав...
Дин пожал року Джорджу и добавил
- В конечном счете, именно так все и произошло со мной. Я расскажу Вам свою историю, она немного похожа на сказку. Может быть, это и есть сказка, может это бред пьяного старика, а может просто сон...
По моему знаку бармен наполнил бокалы, и мы приготовились слушать:
- Я из простой семьи. Мой отец был докером, так же как его отец, так же как отец его отца. Моя мать была простой прачкой. Так что мне была прямая дорога в док - продолжать дело отца.
Однажды зимой, мы с друзьями возвращались домой после смены. День выдался особенно тяжелым, и мы решили заглянуть сюда, к Джи. Нет, нет - это был другой Джи. Может быть родственник вашего бармена, а может быть просто тезка.
Что? - а, это был таки ваш отец. Ну, тем лучше (тогда, лет сорок назад это было еще то заведение)
Мы заказали "Синий Лед" (Джи ухмыльнулся понимающе), потом пили пиво, потом я выпил "Особый Докерский" и понял, что пора сматывать удочки, пока еще стою на ногах.
Февраль подходил к концу, но зима и не думала уходить. Я вышел к берегу, и стоял, вдыхая морозный морской воздух. Пошел снег, и если, я не собирался торчать тут всю ночь, как рождественская елка, то самое время было брать ноги в руки и переться через весь город в свою хибару. Так я и поступил...
Снег все усиливался, и меня стало клонить в сон. Из последних сил я тащился домой, чтобы не замерзнуть в снегу. И тогда все и началось.
Я не знаю, хватит ли у меня слов, чтобы объяснить вам то, что я почувствовал.
Как будто внезапно наступила весна. В воздухе запахло цветами. Вы будете смеяться, но я дышал ароматом весны. Словно теплый, ласковый май заморозили, и теперь он оттаял, и заполнил собой февральскую ночь. И в темноте я услышал тихий смех. Словно серебряные колокольчики звенели на весеннем ветру. Пройдя немного, я вышел из темноты и увидел ее.
Вы когда нибудь видели ангела? Готов поставить об заклад две ваших сотенных, вы даже и не подозреваете о том, какой она была красивой. Словно кто-то собрал всю красоту вселенной, и создал ее.
Я не могу описать ее фигуру, ее лицо, глаза. Она была идеальной. Если в моей памяти и были какие-то милые сердцу образы, то тогда они исчезли, растворились в ее красоте. В ее глазах была весна. Она была королевой красоты, королевой весны. Она была всем...
Я протянул руку и все, что я смог прошептать:
- Королева...
Она засмеялась и взмахнула руками. Весенний ветер ударил мне в лицо, и я закрыл глаза. Если вы не забыли, был февраль, и я был пьян. Когда я открыл глаза, вокруг была весна, и я был трезв как стеклышко. Она взяла меня с собой в свое королевство...
Дальнейшее я помню словно во сне.
Мы жили в большом доме, окруженном цветами. Тысячи, миллионы цветов - на многие мили вокруг раскинулось разноцветное море. Розы, хризантемы, орхидеи - я мог назвать только ничтожную часть. Похоже, она собрала все цветы, которые только существовали, здесь. Когда утром мы завтракали на веранде, ветер доносил волшебный аромат. Мы сидели на крыльце, или гуляли среди цветов. Каждый раз, когда мы выходили из дома, цветы, склоняли свои стебли и шептали:
- Приветствуем тебя, Королева Цветов...
Утром и вечером все было наполнено весенней тишиной и прекрасным ароматом цветов. Ароматом любви. Она любила цветы, но она также любила и меня. Каждую ночь мы сгорали в ласках. Она была моей королевой...
Проходили дни. Мы занимались любовью, гуляли среди цветов, слушая их шепот. Мы жили в мире, где всегда царила весна. Где всегда царила любовь и покой. Наше ложе было усыпано лепестками роз, самыми красивыми, какие я только видел в жизни.
Я просыпался утром от ее ласк. Я был счастлив так, как может быть счастлив человек. Забавно, я так и не спросил ее имени. Я называл ее своей королевой. Собственно так оно и было.
Мы жили в большом красивом доме. Нам прислуживал старый дворецкий. За все время он не проронил не слова...
Я не помню, о чем мы разговаривали с Королевой Цветов. Я только помню слова любви и нежности, которые шептал ей, лаская ее. Не знаю, сколько длилась та весна. Может быть вечность, а может быть только миг. Время не существовало в мире Королевы Цветов, вернее оно жило своей жизнью. Но все изменяется, и безмятежную свежесть весны сменила жаркая страсть лета.
Все так же цветы приветствовали свою королеву, все также мы гуляли, вдыхая небесный аромат. Но если раньше я сжимал в своих объятиях невинного ангела, то теперь, с каждым днем Королева Цветов становилась все более страстной и ненасытной в любви, словно предчувствуя скорое расставание. Она шептала мне слова любви, дарила свое тело, дарила себя. Она пила мою любовь, растворяясь в ней, растворяя меня в себе.
Я тогда еще не знал, что будет дальше, и не хотел этого знать. Я жил только ради своей королевы. Боже, как я любил ее...
Я не знаю, существует ли абсолютное счастье. Если да, то я был счастлив абсолютно. Мы были счастливы. Я был готов на все, чтобы быть всегда с Королевой Цветов, с моей королевой...
Летели дни, и лето наливалось жарой, готовясь к схватке с осенью. Аромат цветов стал более терпким, более насыщенным. Все вокруг, словно затаилось, в ожидании...
А потом наступила осень и однажды утром, проснувшись, я не нашел Королевы Цветов. Она исчезла...
Может, осень была тому виной, а может быть, просто наше время прошло - я не знаю. Наш дом сразу показался мне пустым и неуютным. Я искал ее. Напрасно я пытался расспросить дворецкого - он лишь угрюмо качал головой. Осень проникла в мою душу, заполнив ее тоской. Я бродил по гулким комнатам, вспоминая, как нам было хорошо когда-то. Тогда я и возненавидел осень.
Я перестал спать ночами - я глядел в потолок и звал ее. Я надеялся, что в один прекрасный день она вернется и наполнит мою пустую душу счастьем.
Цветы по-прежнему росли вокруг, но я стал замечать, что яркие краски становились все бледнее и бледнее. Лепестки цветов увядали.
Насколько короткой была наша весна, настолько бесконечной оказалась эта проклятая осень. Старик дворецкий, как ни в чем не бывало, продолжал прислуживать мне, словно я, по-прежнему, был гостем в этом доме. С каждым днем он, казалось, становился все старше и старше. Его волосы поседели, спина согнулась. Он, как тень, бродил по коридорам дома, напрасно стараясь поддерживать чистоту и порядок. Дом тоже поник и съежился. Паутина заплела окна. Штукатурка пожелтела, и отваливалась кусками со стен и потолка. Полы скрипели, при каждом шаге.
Я находился в таком отчаянии, что не замечал ничего, что творится вокруг, пока изменения не стали отчетливо бросаться в глаза. Пока не увял последний цветок, пока не упал на холодную землю последний лепесток. Пока не наступила зима...
Выпал первый снег. В то утро я сидел на веранде, обхватив голову руками. Шаркая ногами, приплелся дворецкий и принес мне выпить. Тогда-то он и заговорил в первый раз.
- Вам пора домой, сэр.
Это были первые и последние слова, что я от него услышал. Я был настолько ошеломлен, что потерял дар речи. Дворецкий, не глядя на меня, удалился, и я отпил глоток из бокала, принесенного им. Я был трезв, когда сделал первый глоток, и несколько секунд спустя, валяясь в снегу, на побережье моего родного города, я понял, что пьян в стельку, и что вернулся домой...
Ну, пожалуй, и вся история. Для меня прошел один год, для моих знакомых и друзей - одна ночь. Несколько лет я находился словно во сне - все пытался искать свою королеву. До сих пор не знаю, почему она исчезла, не предупредив меня.
Зима заполнила мою душу холодной снежной пустотой. Работа, старые друзья - все потеряло для меня всякий смысл. Днем я выходил на берег реки, пытаясь вспомнить дорогу, которая привела меня к ней тогда, год назад. Вечером пил...
Со временем чувство пустоты стало заполняться новыми ощущениями. Я немного отошел и мало-помалу начал оживать. Ну, вы понимаете - как будто медленно выздоравливающий больной начинает понемногу вставать с постели, и делать первые шаги по коридору больницы. Жизнь снова пошла своим чередом, увлекая меня в новые заботы и хлопоты. Вскоре я только вспоминал ее, словно призрачный сон, увиденный когда-то...
Я встречался с женщинами, но по сравнению с той, одной - они были пустышки. Яркие светлячки на фоне ослепительного солнца. Так было вначале, но потом, спустя некоторое время я уже не мог сравнивать. В памяти осталось что-то недостижимо прекрасное...
А еще через пару лет я встретил ее - нет, не Королеву Цветов - я встретил свою будущую жену - Катрин, которая и стала для меня той единственной. Она стала моей королевой. Ее улыбка навсегда заполнила осеннюю пустоту, оставшуюся от той весны, что когда-то сводила меня с ума. Но, боюсь джентльмены, это совершенно другая история...
Сейчас, пожалуй, я даже и не вспомню, какой была та - моя первая любовь. Так, остались обрывки, какие-то обломки разноцветных воспоминаний, дни прошедшей любви, легкий весенний ветер, и серебряные колокольчики смеха. Да еще вот это - Дин, достал из кармана небольшую деревянную коробочку, похожую на табакерку.
Старик открыл крышку, и в баре воцарилась весна. Лежащий в коробочке лепесток, какого-то диковинного цветка, давно высох, но даже теперь, аромат, исходящий от него опьянял, смущая разум, наполняя сердце каким-то волнующим ожиданием.
- Когда я очнулся, лежащим в снегу, этот лепесток был зажат у меня в руке. Вы чувствуете запах? К сожалению, я уже не могу ощутить его - Дин виновато улыбнулся - возможно, я просто привык к нему за эти годы...
Я показывал этот лепесток одному профессору - он сказал, что это орхидея...
Это все, что осталось у меня от той весны. Иногда я думал, что, возможно в жизни каждого неудачника, такого как я, будет время, когда весенний ветер растопит февральский холод и заполнит сердце безмятежной тоской. А может быть, я был единственным счастливцем, которому повезло познать ту любовь, которая хоть на некоторое время расцвела в одиноком сердце. А может быть, кто-то другой сейчас обнимает Королеву Цветов, и для них сейчас царит прекрасная весна любви. Может быть, где-то цветы снова склоняются, приветствуя свою Королеву.
Так или иначе, я благодарен небесам за те мгновения, которые провел в объятиях самой желанной из женщин...
Дин бережно закрыл коробочку, и положил в карман.
- Так что юноша, наслаждайтесь сегодняшним днем, завтра вы будете только вспоминать день вчерашний. Цените то, что имеете. Что толку с воспоминаний, даже если они так дороги для вас. Я думаю, вы надолго запомните вкус "Большого Бермудского", но когда нибудь - вы вспомните мои слова. Я уверен в этом.
Старик осторожно слез со стула и поковылял к выходу
- Всего хорошего, джентльмены...
Мы проводили его взглядами, заворожено слушая, как затихают шаркающие шаги.
Джордж повернулся к бармену
- Черт его забери, старикан совсем сбил меня с толку. Джи, сделай-ка мне еще один "Большой Бермудский".
Джи покачал головой, протирая бокал:
- Простите мистер. Я могу сделать его для вас только раз. Если ваш товарищ согласен, я могу приготовить "Большой Бермудский" для него.
Джордж понимающе кивнул и выложил на стойку сотенную.
Джи поставил бокал на стойку и потянулся за следующим:
- Дело не в деньгах - заберите их. За этот коктейль, и за тот, которым вы угостили Дина, я не возьму ни пенни. Я предлагаю "Большой Бермудский" своим клиентам только один раз - за счет заведения...
- Вот так штука - изумленно выдохнул Джордж - похоже, старик и здесь оказался прав. Хорошо Джи, тогда скажи мне, что это за штука такая "Синий Лед"?
Джи скептично посмотрел на Джорджа и потянулся за шейкером...
Я же вышел на улицу и просто стоял, вглядываясь в падающий снег, пытаясь почувствовать в ледяном февральском ветре легкое дуновение весны. Я смотрел, как легкие хлопья летают над городом, накрывая его своим холодным одеялом. В уютном тепле бара, Джи готовил выпивку для Джорджа, а я стоял на морозе, в напрасной надежде ощутить те легкие мгновения счастья любви. Я стоял, зная, что, никогда не услышу серебряные колокольчики, прекрасного голоса Королевы Цветов...
Осенние люди
Я сижу на скамейке, в маленьком загаженном скверике. Солнце с трудом пробивается сквозь вялую листву старого тополя. Этому дереву много лет - пожалуй, даже больше чем мне, но это не утешает. Вообще в последнее время (пару десятков лет) мало, что утешает старика.
Мои года со мной - они в прожитых мгновениях, в потускневших образах лета. Я помню солнечные деньки, когда трава была зеленой, и белый пух тополей носился по земле. Мы, босоногие сорванцы, набирали полные пригоршни и бросались друг в друга. Смеялись, не зная главного. Вернее каждый из нас догадывался об этом, но никто не мог признаться даже самому себе - эти дни самое лучшее, что только есть у нас, и за каждый из них будет выставлен счет.
Сейчас я ловлю лицом жалкие лучики - солнцу нет никакого дела до старика, даже сейчас, в жаркий июльский полдень, оно лишь слегка касается потемневшей кожи, отдавая долг. Да старик, я буду светить таким как ты, но не надейся, что сможешь, как раньше купаться в моих ласковых объятиях.
Раньше все было не так - краски, запахи, звуки. Все было ярким, терпким, громким, вкусным. Мир лежал под ногами, и все что требовалось - сделать первый шаг навстречу. Окунуться в манящее утро. Сорваться с места, и улететь навстречу солнечному ветру.
Мы были дети солнца, а теперь, иногда просыпаясь среди ночи, я лежу, вслушиваясь в темноту. В окно светит щербатая луна, и она подмигивает серебряным глазом - ты мой, весь без остатка. Мой холодный свет - твое утешение старик. Мой мир - твой мир, и так будет, пока один из нас не сдастся. Ты человек ночи, старик, мы оба порождения сумрака, пускай твой путь и начался однажды теплым, солнечным утром. Мы знаем, где окончится заросшая сорной травой тропинка. Мы придем туда вместе - ты и я. Это место осеннего сумрака, оно скрыто под засохшими ветвями старого тополя. Пускай на улице июль, это лето не для таких как ты - твой удел осень. Она везде, и никуда не деться от ее прохладных касаний.
Я сижу на скамье, теплым июльским днем, но на самом деле осень уже закружила пожелтевшей листвой. Не я один вижу ее. Мы все, осенние люди, слышим холодный шепот. Он проникает в уши, чтобы остаться внутри, бродить в опустевших душах, навевая грусть.
Вы проходите мимо, и иногда, случайно обернувшись, замечаете наш пристальный взгляд. Мы повсюду. Выходя из темного подъезда, вы окунаетесь в ласковое лето, не обращая внимания на нас. Осенние люди смотрят вам вслед, о чем-то тихонько переговариваясь. Старики в засаленных пиджаках и старухи в теплых платках - мы среди вас. Мы люди осени, мы слышим шепот луны, она рассказывает о том, что ждет в месте осеннего сумрака. Там, под засохшими ветвями, каждому будет исполнено свое и осень явит свой лик.
Вы услужливо стоите рядышком, придерживая под руку, помогаете спуститься со ступенек, уступаете место в автобусе, придерживаете двери, думая, что мы усмехаемся наивной юности. Да, все так - мы благодарим легким кивком головы, собираем складки на лице в добродушную улыбку, но внутри, (о внутри!) осенние ветры гоняют сухую листву по обезлюдевшим аллеям души.
Мы ненавидим вас. Искренне, ярко - пожалуй, это единственно чувство, что осталось у нас. Мы не способны любить и желать. Мы не умеем жалеть. Ненависть - вот то, что удерживает осенних людей среди вас. Каждый раз, при встрече, мы сердечно улыбаемся, но это все фальшь, маскарад. Сухие губы шепчут проклятия, а в глазах осенняя тоска.
Мы слабее вас, наполненных жизнью, но нас больше. Вы просто не замечаете нас, людей осени. Мы для вас пыль под ногами, отвратительные сморчки. Каждый раз, вдыхая запахи мочи и лекарств, вы невольно морщите нос, но тут же пытаетесь исправиться, сделать вид, что все нормально, но мы знаем - придет время, и эти запахи станут вашими.
Мы ждем, лелея мечту о том, что невинная проказница станет безобразной старухой, а загорелый, смуглый сорванец - шаркающей ногами развалиной. Ваша осень принесет полную пригоршню сюрпризов, но сейчас мы проклинаем вас только за то, что это время еще не пришло.
Паутина и сумерки - наш удел. Мы ненавидим вас за то, что вы молоды, а мы стары. За то, что в ваших душах жаркая весна и теплое лето, а в наших иссохших оболочках нет места радости.
Мы желаем вам сгинуть в осенних сумерках, сгореть в обжигающем жаре сентября. Мы, люди осени, ненавидим вас, и однажды, быть может, мы сделаем то, о чем мечтаем каждую ночь, вслушиваясь в пронзительную темноту. Сделаем то, о чем шепчет луна, о чем поет сверчок за окном. Мы убьем вас, высосем ваши души, оставив высохшие хлопья, пыль и тлен. Затопчем огоньки ваших душ, заберем с собой, за край пустоши, в место осеннего сумрака. И тогда придет наше время.
Оно придет непременно.
Когда-нибудь...
Славянск, июнь 2010
Red Line
Антон. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
Пока еще пусто. Но уже достаточно темно, для того чтобы ощутить веяние ночи. Она дышит еще пока не часто, но можно уловить, как подрагивают кончики волос - ночь ворошит прическу, приближаясь:
- Ха, малыш. Ты еще здесь? Я спешу к тебе, только дождись...
И я жду. Жду как никогда, таращась в пустоту углов, там, где за нарочито небрежной кирпичной кладкой, проступает гламурная свежесть.
Стиль - черное и красное. Черна ночь своей чернотой, пускай снаружи еще только вечер (сумерки опускаются на стоянку для авто, но никому нет до этого дела), и красные линии отсвечивают кровью.
Черное на красном, и красное в черном.
За стойкой разминается бармен. Он вертит бутылку водки, жонглирует шейкером, и одновременно ловит ритм приближающейся ночи. Он в теме.
В отличие от меня...
Диджей настраивает пульт. Он худ и бледен - очередное дитя ночи, ее порождение. Там наверху, он обычный лох, что стоит в очереди за кока-колой, протягивая смятую двухгривенную купюру, но здесь он бог винилов и микрофона. Он тоже в теме.
Шесты для стриптиза блестят смазкой - податливые девицы обеспечат волнением присутствующих. Возможно и они в теме, но кто знает - извиваясь под музыку, похабные тату на пояснице говорят о многом, но только не о том, о чем должны.
Дорогущие стервы - о, их много поблизости, но не здесь, братан. Можешь приобщиться к нашей морали здесь и сейчас, но подумай сам - дешевый никель шеста не заменит своей убогостью настоящие чувства. Поднимись по винтовой лестнице наверх, туда, где шары летят по скользкой дорожке, сбивая ни в чем не повинные кегли, даже там все та же сирость и убогость. Столица, мля.
Тему просечь очень просто. На самом деле двести баксов способны творить чудеса, но что делать тем, для кого эти баксы месячный заработок?
Ну, приятель - ответ на самом деле прост.
Не посещай клубы. Пиво и сигареты, лавочки и одиннадцатиклассницы, вонь мусорных баков и мерцание окон, где за дешевыми шторами трудится старый работяга "Рубин" - он порождает новую реальность, дает возможность заглянуть туда, куда дано попасть не каждому.
Таков мир - он обыденен в своей серости. Лишен полутонов и красок - лишь градации серого и не более. Хотя...
Темнота сгущается, и линии красного становятся отчетливей. Интересно, если бы красный заменить ярко-зеленым? Можно было бы назвать всю эту мерзость "Lime&Line" - а что, достаточно емко и самодостаточно. Или вот, например, "BlueLine" - голубое в черном. Пристанище геев и лохов, готовых косить под них. Быть геем модно. И, наверно, круто. Минимум стараний - джинсики, и кеды. Не знаю почему, - быть может, для представителей секс-меньшинств, трение резины услаждает слух и обоняние?
А вот и они, первые посетители.
Жмутся у стен. Там темно, и не так страшно.
Мля, он в джинсах и кедах. И футболка обтягивает тонкий стан - ну надо же, на ум сразу же приходит старый рекламный слоган - "Толерантность, это..." ну там после троеточия еще телефон 8-800..., но не суть дело - и так понятно, что каждый сходит с ума, так как хочет.
Ладно, первый шаг в ночь, всегда суров. Подобен самоотречению. Я замираю у стены, шепчу пересохшими губами, и, оглянувшись, оставляю свою тень. На шее парня пульсирует жилка, мир взрывается, и ночь бурлит темной водой, приникая в пустоту, заполняя ее без остатка. Красные линии очерчивают пространство, загоняя его в новое измерение - там, где раньше были тень и свет, теперь только алая тревога. Назовем все это "Bladeline" - наверно так будет правильно. Ибо сейчас воцарится...
Ната. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
Ночь. Я спускаюсь по лестнице. Вечер еще не растворился в стенах. Стеклянные лифты поднимаются-опускаются, и я провожаю взглядом тревожный отблеск зеркал.
Чертовы стринги - хочется забраться руками в зудящую промежность и расчесывать, разбрасываясь отборными ругательствами. Интересно, почему столько разных приколов для нас, и никаких мучений для них?
Хотя, конечно, если рассудить, все эти женские терзания глубоко беспочвенны. Да, нам нравится носить стринги, натягивать колготки и ходить на каблуках - и это самая главная женская тайна, которую мы оберегаем от них. Но, черт раздери, разве это не нравится им самим?
Нравится, конечно. Вот.
Внизу темно, и странно. Не самый дешевый клуб, для тех, кому за сорок. Донецк не Москва, и вряд ли можно удивить, чем-либо скучающего провинциала, только...
-- Ната, привет.
-- Мяу!
-- Как дела?
-- Таксебешелбытынахер...
-- Что?
-- Хорошо, говорю...
Улыбается, сука. Ну-ну...
Так, а это кто?
- А ты кто?
Максим. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
Кто я? Почему я здесь? Наверно, потому что я здесь. Вопрос в другом - зачем я здесь? Хотя ответ окажется не менее прозаичным - я здесь, затем, что так нужно.
Вот так. Коротко и емко.
Мля. Опять нажрался...
Ух, ничего себе. Ногисиськиморда.
Спокойно, вздохни четыре раза. Глубоко, с осознанием собственной значимости. И скажи про себя самое главное:
- Это обычная телка. Не более того. У нее две ноги, две огромных (о!) сиськи, и лицо. Ее волосы мягки и стекают водопадами шелка. В волнительной ложбинке затаился золотой крестик, а в глазах все та же ночь. Обычная телка, человек женского рода. В глазах вопрос. Ага, уже не только в глазах...
- Что ты шепчешь?
- А?
- Что ты сказал?
- Как тебя зовут?
- Натали...
- Как?
- Наташа, баран!
- Наташа?
- Наташа, мля... (Ух ты, почти по Фрейду!)
- О, Наташа... (На самом деле я слышал все, но ей вовсе не зачем об этом знать...)
- Да...
Я вижу как на стене дрожит человеческая тень, при полном отсутствии самого человека.
О, черт...
Антон. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
Я оставляю тень дрожать на стене. И лечу вперед, пытаясь прорваться сквозь дрожащее алое. Линии расчертили тьму, и приходится преодолевать их.
Красный лабиринт. Линии указывают границы, и это помогает.
Сначала на ощупь, потом чуть полегче. Продираюсь сквозь завалы красного, строго придерживаясь линий. Этот клуб особенный - здесь можно двигаться в темноте, и при желании (очень большом желании!) можно попытаться чуть изменить направленность линий. Небольшой изгиб, и красная линия изменяется, прогибаясь под несбыточные надежды. Самое сложное - изменить ее так, чтобы дрожащий кончик уперся чуть ниже подбородка. Вывести уровень, если можно так выразиться.
Ну что же...
Давай детка, не подведи. Изгибайся, мать твою, даром я оставил тень на стене, там где шторы и мягкий уголок, а стеклянный столик разделен на две части плавными изгибами, почти такими же, как и те, что так нужны мне.
Звуки уносятся вдаль. Глухое уханье басов и легкий свист высоких частот.
Запахи растворяются в ночи. Пахнет дымом сигарет - ночь впиталась в голый кирпич, просочилась сквозь обивку мягкой мебели, осталась за стойкой, следить за уверенными движениями бармена.
Невесомость - я становлюсь легче, воспаряю над полом, широко расставив руки.
Смотрите же. Не на меня, нет - лучше всего туда, где под ультрафиолетовыми лампами загорается столик, уставленный стопками и бокалами. Бери чего душа желает, если она у тебя есть.
Его шея так близка. Мерцает жилка - кровь наполняет и покидает ее.
Все ближе - расстояния почти ничего не значат сейчас. Стоит только приблизиться и...
Максим. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
Я Максим. На мне надеты джинсы и футболка в обтяжку. На шее пульсирует жилка, и я не гей. Дорога от моего города, осталась шуршанием колес, и ветром из окна. Запахом дыма и дерьмовым шансоном из колонок поддельного "Пионера". Да и была ли она, эта мифическая дорога? Скорее всего, да, раз я стою у входа, щурясь от волнения, пытаясь поймать ускользающую ночь.
- Мяу!
Мля, это старый прикол. Ему наверно, лет десять, и, поди ж...
- Привет киска.