|
|
||
Извините, что без гиперссылок, но я постоянно работаю над этой подборкой, и не хочется без конца как мартышкин труд.. ну и все такое
Адам Смит, племянник Адама Смита, с восторгом встретил французскую революции, потому что презирал эдинбургские городские власти за их непохожесть на римских и гр мужей
Ланселот Вель, учитель латинского у Вальтера Скотта, под всеми предлогами ускользал от преподавания по программе вокабул и Корнелия Непота, но охотно читал с учениками Тацита и не жалел для способных ни трудов, ни времени
Грамоте Гогг выучился сам, сторожа своих овец на пастбище, и, тем не менее, написал несколько коротеньких поэм так прекрасно, что В. Скотт принял их за подлинные
Вильям Лэдлау, сын богатого фермера, с детства собирал народные песни и баллады. Но когда познакомился со Скоттом без сожаления передал ему для обработки все собранное им
Проследив за всеми отраслями интеллектуального труда, Бокль неопровержимыми фактами доказывает, что век Людовика XIV был не золотым веком литературы, науки и искусства, а, напротив, веком их упадка: то был век нищеты, нетерпимости и притеснений, то был век рабства, позора и бездарности. Причина этого заключалась в правительственном покровительстве, в желании подчинить науку, искусство и литературу правительственным целям
Miscellania -- серия дешевых книг книготорговца Констебля, начала издаваться в Англии в 20-х ХIX века
В 50-х гг XIX века были популярны Madden. The life of Girolamo Savanarola и Aquarone. Vita de Fra Geronimo Savanarola
Однотипные книжные магазинчики "Смитс" в Англии
1800. Эдинбургские студенты составляли так называемые "литературные общества", где занимались рассмотрением литературных, философских и научных вопросов
Сэвидж Лэндор продал всего лишь два экземпляра своей первой книжки - один купил Кольридж, другой - Квинси. Этого было достаточно, чтобы Сэвидж Лэндор не чувствовал себя одиноким. Необходимо только добавить, что у этого аристократа были средства и он мог с высокомерным спокойствием принимать равнодушие света, отплачивая ему таким же равнодушием
Бернард Шоу лишь в возрасте сорока лет отважился на свою первую комедию
Вольтер во времена, когда не существовало еще ни кино, ни фотографий, ни репортеров, добился популярности, равной популярности Бернарда Шоу, который уже в наше время в течение полувека не сходил со страниц иллюстрированных журналов.
Бернард Шоу был иного мнения и часто прибегал к стенографии, чтобы поспеть за мыслью
Оскар Уайльд доверил свое "De profundis" грубым страницам тюремной бумаги
Уайльд, еще до того как стать законодателем моды, ходил в коротких штанах, бархатном берете с лилией или подсолнечником в петлице. Так, по его мнению, должен был одеваться истинный поэт в серой повседневности викторианской эпохи
(1822 год) для переплетов начали использовать ткань вместо дорогой кожи (первым это сделал английский издатель Пикеринг в своей серии "Бриллиантовая классика" в 1822 году). Почти сразу же на тканевых переплетах стали печатать рекламные объявления
Оскар Уайльд нарекал аристократов в своих комедиях красиво звучащими названиями местностей в Англии
Эмерсон метко заметил, что общество держит пророка в качестве "своего рода переносного церковного колокола, который они любят показывать тем, кто о нем не знает, и звонить в него". Когда колокол, оглушая слушателей, призывал их забыть своих фальшивых торгашеских кумиров и поклониться могиле истинного героя, те, кто звонил в этот колокол, приходили в восторг. Лишь немногие серьезно внимали его звону, но те, кто останавливался его послушать, были рады убедиться в его существовании
В 1849 г. королеву Викторию и принца Альберта попросили оставить свои подписи в старинной Келлской книге. Эта страница была удалена в 1953 г. при реставрации книги
Корсон, крупнейший анг специалист по Вальтеру Скотту в течение многих лет занимал видные посты в Эдинбургской университетской библиотеке
Именно Кольридж вернул в мир английской литературы Д. Донна
Исследовать пишет, что в "Старом мореходе" "точность отчета, составленного Адмиралтейством"
Кольридж писал, что дух гения Стерна -- это "дух отступления"
Опубликованные "лекции о Шекспире" Кольриджа подготовлены на основе его заметок к лекциям и конспектам слушателей
Письма Байрона, Шелли, Китса рассматриваются как самостоятельная эстетическая единица
Последние годы жизни Кольридж провел в семье доктора Гиллапа
Суинберн написал пародию на самого себя, в которой доводил до абсурда пользование любимым им аллитерационным стихом
Сюжет "Старого морехода" придумал Водсворт. Они писали поэму совместно, пока Водсворт не понял, что это -- кольриджево, а он здесь лишний
Томми Фрэнсис (1854--1907), английский католический поэт-символист, составил описание жизни И. Лойолы
Фитцджеральд Эдуард (1809--1883) в 1856 изучил персидский язык; в 1859 перевел Хайяма и до конца своих дней рабатал над его совершенствованием
Хогг (1770--1834) издал сборник пародий на всех известных поэтов: он был шотланским крестьянином, и многие не верили, что эти утонченные симуляции были именно его
Чалмерс (1759--1834) издал 20-томную антологию английской поэзии
Часть своего наследства Де Квинси подарил вечно нуждающемуся Кольриджу
Грамоте Гогг выучился сам, сторожа своих овец на пастбище, и, тем не менее, написал несколько коротеньких поэм так прекрасно, как не удалось бы сделать и самому В. Скотту
"Трудный поэт" вроде Браунинга позволял себе пользоваться шифром, сигнализирующим о состояниях его души горстке посвященных, знающих ключ к его шифру
Шелли, умер в тридцать лет, Байрон - двумя годами старше
Петрарка стал дворцовым комесом, Теннисон - лордом, д'Аннунцио - князем ди Монтеневозо, Метерлинк - графом.
В Англии при королях существует должность "поэта-лауреат" для освещения и прославления торжественных событий
не сиделось дома Шелли и Байрону
В записных книжках Теннисона из его путешествий по Корнуэллу, острову Уайт и Ирландии - есть в них и наброски пейзажей, и короткие, как трель птицы, обрывки стихов
Еще при жизни поэта было создано Browning Society - содружество комментаторов его творчества, и Браунинг отсылал туда лиц, обращавшихся к нему за разъяснениями, полушутя-полусерьезно он и сам начинал верить, что комментаторы его творчества понимают его лучше, чем он сам.
"На красивую фразу я всегда смотрю как возлюбленный" (Китс)
Когда появился "Сорделло" Роберта Браунинга, Теннисон, придя в себя от ошеломления, наступившего после прочтения поэмы, заявил, что понял в ней всего лишь две строчки, причем, по его мнению, обе лживые - первая: "Я расскажу вам историю Сорделло" и последняя: "Я рассказал вам историю Сорделло". Теннисон, автор кристально-прозрачного "Еноха Ардена", не был предназначен для чтения подобного рода поэзии
Семьдесят восемь октав "Атласской колдуньи" Шелли
Ангелоподобная красота Шелли или надменное лицо Байрона повышали очарование их поэзии
Мур за "Лаллу Рук" получил 3000 фунтов; "Песнь последнего менестреля" Вальтера Скотта разошлась в тридцати тысячах экземпляров, обогатив автора
С 1859 до 1900 фицджеральдов перевод Хайяма на английский выдержал 25 изданий
действительно ли Вордсворт лучший оратор Англии? От Ли Хаита можно было услышать больше ярких, талантливых мыслей в час, чем от Вордсворта за целый день, отвечал Карлейль; но часто это оказывалась подслащенная вода и лишь иногда - серьезная, глубокая, выстраданная мысль
Беседа Вордсворта неизменно доставляла удовольствие, за одним лишь исключением - когда он говорил о поэзии и рассуждал о размере, метре, ритме и обо всем таком прочем
Кольридж получил первую премию за греческую оду, что дало ему пропуск в большую литературу
Длительные совместные прогулки с Водствортом и длинные беседы были одним из главных стимимулирующих для Кольриджа факторов оставить политическую публицистику и полностью отдаться поэзии
Два поклонника Кольриджа братья Веджвуды предложили Кольриджу ренту в 150 ф/год, что позволило ему сохраниться на плаву
Кличка "озерные поэты" родилась как насмешка, но несмотря на протесты всех троих (Кольридж, Водсворт и Саути), прижилась
Кольридж,исписавшись, принял приглашение редактировать Morning-Post, где он поддерживал любую политику правительства, за что получил пэрство и приличную пенсию, несмотря на то, что был весьма непунктуален в работе
Кольридж заключил договор на перевод "Фауста", но так и не закончил его. В 1821 перевод был издан анонимно, до сих пор неизвестно кем выполненный, но в нем использовались куча заметок, сделанных поэтом при изучении поэмы Гете
Байрон счел нужным выразить Вальтеру Скотту презрение за то, что тот торгует поэзией.
Через путешественников, посещавших Веймар, Байрон передавал Гете устные и письменные приветы
"Абидосская невеста" -- прекрасное произведение Байрона было написано им всего в четыре ночи
"Если я проживу еще десять лет,- писал Байрон в 1822 году Томасу Муру,- ты увидишь, что не все еще кончено со мной. Я не говорю о литературе, потому что это пустяки, и, как бы это ни показалось тебе странным, я думаю, что не в ней мое призвание. Ты увидишь, что я еще когда-нибудь совершу нечто такое, что "подобно сотворению мира будет приводить в недоумение философов всех времен". Но я сомневаюсь, чтобы мой организм выдержал еще долго"
Байрон был свидетелем пожара театра Друри-Лейн. "Лучше всего пожара смотрелся пожар смотрелся с Вестминстерского моста благодаря отражениям в Темзе"
Байрон начал быстро погружаться в самый омут разврата и дошел, наконец, до того, что даже венецианцы были шокированы его образом жизни. Байрон стал менять своих любовниц чуть ли не каждый день и при этом брал их из самых низших слоев венецианского общества. Великолепный дворец его на Большом канале превратился в гарем, где, окруженный толпой падших женщин, он проводил целые вечера в кутежах и пьянстве
В 1821 году, т.е. тогда, когда ему было уже 33 года, Байрон писал из Италии своему издателю Муррею следующее: "Не забудьте прислать мне Библию; я большой почитатель этой книги и прочел ее несколько раз от начала до конца, когда мне не было еще 8 лет"
В доме Байрона собирались ежедневно вожди карбонариев; он вооружал за свой счет всех заговорщиков, и даже сам стал во главе одной из таких групп. Он горел желанием видеть Италию освобожденной и готов был пожертвовать всем для достижения этой цели. "Неважно,- писал он одному из своих друзей в самый разгар волнений на Апеннинском полуострове,- кто или что должно быть принесено в жертву, если только Италия может быть освобождена. Это великое дело, это сама поэзия политики: вы только подумайте, что значит свободная Италия!"
в загородной школе доктора Гликки Байрону пришлось теперь начать изучение латинского языка опять с самого начала, так как метод преподавания этого языка в английских школах совершенно не походил на тот, который был в употреблении в Шотландии
В мае 1813 года появился в печати прелестный отрывок из его поэмы "Гяур". В течение нескольких месяцев это произведение выдержало целых пять изданий. Каждое новое издание настолько отличалось от предшествовавшего как по размерам, так и по отделке, что на него смело можно было смотреть как на совершенно новое произведение
В первый же день его было продано 14 тысяч экземпляров. "Корсар" был написан Байроном в течение десяти ночей
В январе 1808 года появился знаменитый разбор "Часов досуга" в "Эдинбургском обозрении" - самом выдающемся критическом журнале того времени. Статья анонимного критика была резкой и беспощадной. Байрона третировали в ней как барчука, занимавшегося поэзией от безделья; в его стихотворениях не находили никаких проблесков оригинального таланта, и в заключение в ней выражалась надежда, даже уверенность, что эта первая книга его будет вместе с тем и последней. Эта незаслуженно жестокая критика произвела ужасное впечатление на Байрона. Он впоследствии рассказывал, что в тот день, когда ему довелось прочесть эту статью, он выпил за обедом целых три бутылки вина, но что это не помогло ему; волнение несколько улеглось только после того, как поэт излил свое негодование в 20 стихах
Во время печатания "Чайльд-Гарольда" Байрон, по своему обыкновению, делал каждый день все новые изменения в корректурах и прибавлял всё новые строфы, так что, когда поэма эта вышла, наконец, в свет, друзья поэта, видевшие первоначальную рукопись, с трудом узнали ее
второй сборник Байрона, названный по латыни "Juvenilia", был напечатан в количестве 100 экземпляров и предназначался для более обширного круга читателей, чем первый
Для того чтобы Байрон мальчиком во время лечения не забывал, чему раньше научился, к нему ежедневно ходил учитель местной школы и читал с ним Вергилия и Цицерона
однажды, написавши на листе бумаги несколько десятков искусственно составленных слов, не имевших никакого смысла, будущий поэт серьезнейшим образом спросил Лавендера, на каком это языке написано. Тот, не желая обнаружить своего невежества, самоуверенно ответил: "На итальянском". Байрон пришел в необыкновенный восторг от этого ответа и разразился громким, торжествующим хохотом. Ему и впоследствии всегда доставляло большое удовольствие, когда удавалось разоблачить какого-нибудь шарлатана
первый сборник Байрона вышел в свет в ноябре 1806 года. Это была небольшая книжка, напечатанная одним из провинциальных издателей на средства самого автора. Она была выпущена в очень ограниченном количестве экземпляров и предназначалась только для самых близких знакомых молодого поэта
разгульная жизнь не мешала, однако, Байрону много читать и отдаваться поэтическому творчеству
Чтобы избавиться от назойливого любопытства своих соотечественников, Байрон вынужден был очень скоро покинуть отель и поселиться на отдельной вилле. Но и это не помогло. Хозяин отеля, не желая лишать своих знатных жильцов удовольствия глазеть на поэта даже после того, как тот уже выбрался от него, снабдил их специальными зрительными трубами, в которые они могли, сидя на балконе отеля, видеть все, что происходило на вилле Байрона
экземпляр первого сборника Байрона был послан Бичеру, от которого через несколько дней Байрон получил рифмованный отзыв. Бичер довольно-таки резко упрекал автора за излишний реализм, то есть изображение конкретных лиц и событий. Этот отзыв уважаемого автором пастора решил судьбу книги. Байрон в своем (тоже рифмованном) ответе Бичеру признал справедливость критики последнего и заявил о своей готовности предать огню все издание. Несколько дней спустя после того молодой поэт в присутствии строгого критика собственными руками сжег все экземпляры своей первой книги
Байрон упрекал современных поэтов в подражании ему
Байрон научил всех, как драпироваться иронией, меланхолией, страстностью, как урвать немного лучей из венца сатаны, как говорить о себе самом, превратив себя в корсара, рыцаря, таинственного принца, Каина и Дон-Жуана, и быть поистине поэтическим, чарующим явлением не только для сентиментальных девиц, но и для стареющего Гёте
Байрон во время работы употреблял лауданум
"Ветер в ивах" возник из рассказов, которые Грэхем рассказывал своему 4-летнему сыну
"Вопреки принятому взгляду на 'Мельмота' как на произведение эпигонское, запоздалый последыш готического романа, Алексеев неоспоримо доказал принадлежность Мэтьюрина эпохе зрелого романтизма" (из предисловия)
Грэхем мечтал об университетской карьере, но его богатые родственники доставили ему место в престижной коммерческой фирме, но и этого места ему пришлось дожидаться 7,5 лет
Дж. Элиот самостоятельно занималась математикой, литературой, музыкой и современными языками
Дж. Элиот считала большим несчасьем расплодившееся количество книг для детей. Нескольких для чтения и перечитывания ей казалось вполне достаточным
Дж. Элиот только потому не написала "Силас Марнер" в стихах, что поэзия и юмор, по понятиям того времени, были несовместимы
Джордж Элиот была помощником редактора в литературном журнале, прежде чем в 36 лет взялась за серьезный писательский труд
До 48 лет Грэхем работал секретарем в банке
Когда Алексис (Alexis) в 1823 году издал свой "Валладмор", как "вольный" превод В. Скотта, последний отнесся к этому с юмором но некий тайный советник возбудил против издателя процесс "насилия над именем"
Первая работа Дж. Элиот -- перевод школьного учебника с немецкого на английский
Первый роман Дж. Элиот был напечатан по протекции ее мужа, писателя, у знакомого издателя
Юная Дж. Элиот не успела дочитаь "Уэверли" и стала дописывать историю до того момента, до которого она дочитала: так началась ее писательская работа
Даже читая, писатель работает, он все время следит, какими средствами достигается задуманный эффект. Но я замечал, что стоило мне дойти до определенных сцен - у Лоренса, Толстого или у Вирджинии Вулф, - и они меня так захватывали, что я забывал о стиле и методе (Моэм)
Как и Конан-Дойл, все стремившийся избаваться от Ш. Холмса, чтобы учредить себя в "серьезной" литературе
Отрезанные от мира, живя в пустынном Йоркшире, в небольшом местечке Хоуорте, сестры Бронте не имели возможности на личном опыте познать то, чем насыщены их романы. В особенности Эмили, автор "Грозового перевала", никогда не выезжавшая на мало-мальски продолжительный срок за пределы своего прихода; жизнь старой девы в пуританском доме в середине XIX века не предоставляла ей ни малейшей возможности общения с такими мужчинами, как герой ее романа Хитклифф, она извлекла его из тайников своей творческой фантазии.
Конан Дойль засыпал редакции ежемесячных журналов и дирекции театров пухлыми рукописями драм и однажды по недосмотру всунул между страницами очередной трагедии детективный рассказ, написанный им для собственного удовольствия. Редактор, мрачно перелистывая рукопись плохой трагедии, наткнулся на рассказ, прочел его, приятно удивился и сначала при помощи чека, а затем вескими аргументами убедил автора, что, поскольку он не в состоянии превзойти Шекспира, не лучше ли ему создать свой собственный литературный жанр. Конан Дойл послушался и стал знаменит. Правда, всю последующую жизнь пытался улизнуть из-под гнета славы детективщика в "серьезную литературу"
в XIX веке стали платить авторам в зависимости от коммерческого успеха книги
По требованию издателей был расширен "Портрет Дориана Грея"
Реформа отживших школьных систем, улучшение быта фабричных рабочих и швей, отмена рабства были делом Диккенса, Элизабет Браунинг и Гарриет Бичер-Стоу
Среди многих удивительных новшеств, возникших в XIX веке, далеко не последним по удивительности был переворот в оплате литературного труда. Возросли тиражи, авторское право стало охраняться, гонорар мог обеспечить безбедное существование, принести достаток, целое состояние
Вслед за авторами бывают удостоены памяти герои их произведений, им иногда воссоздают их условные жилища: дом Дульцинеи в Тобосо, комната Шерлока Холмса на Бейкер-стрит в Лондоне, или же на дома, где они якобы жили, вешают мемориальные доски - у Вокульского и Жецкого были такие таблички в Варшаве
Супруги Браунинг могли бы здесь служить исключением, если бы она и в самом деле по талантливости равнялась мужу
И даже в XIX веке Джейн Остин, сидя в гостиной родительского дома, каждый раз стыдливо прикрывала рукопись, стоило войти кому-нибудь постороннему. И она жаловалась: "Мужчины добыли себе привилегию писать уже несколько тысячелетий назад, и только в первобытных человеческих общинах поэту пришлось бы доказывать, что ему необходим укромный уголок, где бы он имел возможность сосредоточиться".
Антони Троллоп ежедневно писал назначенное себе количество слов и выполнял это с добросовестностью, приобретенной за тридцатилетнюю практику почтового чиновника
Стивенсон, рассказывая, как создавался "Остров сокровищ", не колеблясь, назвал с полдюжины книжек, влияние которых явственно сказалось на его романе
Антони Троллоп сказал: "Незачем рассказывать о том, что произошло между Элеонорой Хардинг и Мэри Болд. К счастью, ни историк, ни романист не обязаны слышать всего, что говорят его герои и героини, будь иначе, не хватило бы не только трех, но и двадцати томов"
Реалистический роман изгнал со своих страниц и сдал в кунсткамеру старинных курьезов всякие обращения автора непосредственно к читателю, заигрывания с ним, многозначительное подмигивание в его сторону из-за спины персонажей, искоренил личные суждения автора, его замечания и разъяснения
Энтони Троллопа перестали читать и не читали тридцать лет, после того как он признался, что писал регулярно, в определенные часы, и заботился о том, чтобы получать за свою работу возможно больше денег
Уолтер Патер во время чтения записывал на листочках все, что приходило в голову, потом раскладывал листочки по разным ящикам по темам, и когда в том или ином набиралось достаточно заметок, он делал из них эссе
Д. Остин писала на маленьких листках бумаги или промокашкам, чтобы написанное легко можно было спрятать или накрыть рукой
Лорд Джеффри (XIX в), издатель "Эдинбургского обозрения" горел желанием найти "какого-нибудь умного молодого человека, который писал бы для нас"
Мередит как-то заметил, что никакому писателю не следует браться за создание серьезного произведения, пока он не окажется во всеоружии опыта и зрелости, наступающей, по его мнению, около сорока лет
После Корсона осталось ок 200000 расклассифицираванных карточек по В. Скотту и ок 100000 не раклассифицированных
Джордж Констэбль, старый друг отца Вальтера первым познакомил Скотта с типами Шекспира, в частности с Фальстафом и Готспуром. "Не знаю, какого рода представления я тогда составил себе о них, - говорит Вальтер Скотт, - но, вероятно, они вызвали во мне известного рода идеи, потому что я интересовался ими. Вообще я думаю, что дети получают сильные импульсы к умственной деятельности, слыша вещи, которые они не вполне ясно понимают, и поэтому писать, подделываясь под понятия детей, весьма ошибочно - указывайте им только путь, и пусть они сами добиваются остального"
В Эдинбургском литературном общество (The Speculative) читались среди прочего различные статьи, написанные членами
Отец Вальтера Скотта страстно любил порядок и аккуратность; он не ценил даже хорошей книги без хорошего переплета
4-летнего Скотта впервые привезли в Лондон, и поэт упоминает, что когда через 25 лет он снова посетил Лондонскую башню и Вестминстерское аббатство, то удивился, насколько точны были его воспоминания о них. "С тех пор я стал гораздо более доверять воспоминаниям своего детства"
Джордж Констэбль, старый друг отца Вальтера, первым познакомил Скотта с типами Шекспира, в частности с Фальстафом и Готспуром. "Не знаю, какого рода представления я тогда составил себе о них, - говорит Вальтер Скотт, - но, вероятно, они вызвали во мне известного рода идеи, потому что я интересовался ими. Вообще я думаю, что дети получают сильные импульсы к умственной деятельности, слыша вещи, которые они не вполне ясно понимают, и поэтому писать, подделываясь под понятия детей, весьма ошибочно - указывайте им только путь, и пусть они сами добиваются остального"
Вальтер Скотт всю жизнь помнил едко-юмористические рассказы Джорджа Констэбля о 1745 годе
Мать В. Скотта, будучи образованной женщиной, любила литературу, и они вместе много читали
В 1778 году Вальтер Скотт поступил в Эдинбургскую высшую школу. Он был не особенно хорошо подготовлен и не отличался усидчивостью. Мальчики занимали там места на скамьях сообразно своим успехам. Что касается Вальтера Скотта, то он сам говорит о себе: "Я перелетал, как метеор, с одного конца класса на другой и приводил в негодование доброго учителя легкомыслием и небрежностью, хотя временами заслуживал его одобрение проблесками ума и таланта"
Дома у Вальтера Скотта и его братьев был учитель, уже упомянутый мистер Митчел. С ним Вальтер вступал в бесконечные политические споры по поводу исторических лиц; он терпеть не мог пресвитерианцев и восхищался Монтрозом и его победоносными шотландскими горцами, а мистер Митчел уважал пресвитерианского Улисса, - мрачного и хитрого Аргайля
В. Скотт два года изучал латинских авторов, был очень польщен, когда ректор одобрил его успехи, и сам начал пробовать переводить стихами Горация и Вергилия, хотя никогда впоследствии не был выдающимся латинистом
По словам товарища Вальтера Скотта, Ирвинга, доктор Адам постоянно ссылался на Вальтера, когда нужно было привести какой-нибудь год или историческое событие, упоминаемое в читаемых учениками классиках, и называл его историком своего класса
"Добрый старик чрезвычайно гордился успехами своих учеников в жизни и постоянно (большею частью совершенно справедливо) указывал на них как на свое создание или, по крайней мере, как на плоды своего преподавания. Он помнил судьбу каждого мальчика, бывшего в школе в течение его пятидесятилетнего управления ею, и всегда приписывал их успехи или неудачи в жизни их вниманию или небрежности к школьным занятиям" (В Скотт о своем школьном учителе)
Домашний учитель, которому надоели вокабулы и Корнелий Непот, охотно читал с Вальтером Тацита и не жалел для способного ученика ни трудов, ни времени
"Между тем, - рассказывает Вальтер Скотт в своей автобиографии, - мое знакомство с английской литературой постепенно расширялось. В часы, свободные от школьных занятий, я и прежде жадно читал попадавшиеся мне в руки книги по истории, поэзии, путешествиям, не забывая обычную, или, лучше сказать, в десять раз большую долю сказок, восточных легенд, романов и так далее... Это чтение было совершенно неправильное, никто в нем не руководил мною"
"Доктор Баклок разрешил мне доступ в свою библиотеку, по его совету я прочел Оссиана и Спенсера. Оба привели меня в восторг, в особенности последний" (из автобиографии В. Скотта)
"Я всегда обладал способностью запоминать всякие нравившиеся мне стихи и потому очень многое знал наизусть из Спенсера" (В. Скотт)
память моя была чрезвычайно капризна в течение всей моей жизни, и я мог бы повторить слова старого Битти из Микльделя, сказанные почтенному пастору, хвалившему его способность к запоминанию. "Нет, сэр, - заметил старый порубежник, - я не могу повелевать своей памяти. В ней остается только то, что ей нравится, и, по всей вероятности, сэр, если бы вы даже два часа сряду читали мне проповеди, я был бы не в состоянии запомнить ни одного слова из них" (В. Скотт)
"важнее всего то, что я тогда впервые познакомился с "Памятниками древней поэзии" епископа Перси. Так как я с детства любил подобного рода произведения и только против воли отвлекался от их изучения вследствие бедности и грубости материала, которым обладал, то можно себе представить неописуемый восторг мой, когда я увидел, что песни и баллады, подобные тем, которые забавляли меня в детстве и все еще втихомолку жили в моем воображении, почитаются предметом, достойным серьезного исследования, ученых комментариев и талантливых объяснений издателя, доказавшего, что его поэтический талант может соперничать с лучшими из произведений, сохраненных им от забвения" (В. Скотт)
"как только я был в состоянии скопить несколько шиллингов, что со мною нечасто случалось, я купил себе любимой мною книги -- "Баллады" еп. Перси; не помню, чтобы я вообще какую бы то ни было книгу читал так часто и с таким восторгом" (В. Скотт)
У молодого В. Скотта был в это время приятель, Дж. Ирвинг, с которым он часто гулял; во время этих прогулок они рассказывали друг другу собственные романтические измышления, где преобладало воинственное и чудесное
В. Скотт уже до 10-летнего возраста собрал столько старинных рассказов и песен, что из них составилось несколько тетрадей; они до настоящего времени сохраняются в Абботсфорде и все писаны детским почерком
Прочитав перевод Тасса и Ариоста, сделанный Гулем, и узнав, что на итальянском языке существует богатое собрание романтических произведений, Вальтер изучил итальянский язык, как перед этим с тою же целью освежил свои познания во французском
В. Скотт изучил также испанский и немецкий языки, хотя не мог свободно говорить ни на одном из них
Всю свою жизнь В. Скотт не переставал расширять свои сведения по древней отечественной истории
К моменту встречи В.Скотта с поэтом Бёрнсом ему было всего 15 лет, но он уже понимал поэтическую ценность таланта Бёрнса, который лично также произвел на него сильное впечатление своею скромностью и в то же время определенностью взглядов, выраженных без всякой рисовки или самонадеянности
Во время болезни юноша В. Скотт проводил все время за игрою в шахматы, чтением своих любимых авторов и изучением истории, преимущественно ее военных событий. Когда ему хотелось представить себе наглядно встречу двух армий, он расставлял раковинки, семена растений и камешки. Приятель-столяр устроил ему модель крепости. С такими приспособлениями он прочел историю мальтийских рыцарей и историю Индостана, снабженную прекрасными планами. В другое время он при помощи искусно расположенных зеркал следил за тем, что делалось на улице, как солдаты шли на ученье и тому подобное
старик Александр Стюарт из Инвернгайля, который много рассказывал будущему романисту В. Скотту о том, что происходило во время восстания 1715-1745 годов
Большим горем для В. Скотта было неумение рисовать - ему хотелось бы во время своих экскурсий делать эскизы местностей, но рисование ему не давалось, и он заменял недостающие ему эскизы тем, что брал на память ветки деревьев из осматриваемых живописных уголков
Вальтер Скотт говорит, что в литературных обществах играл в них далеко не блестящую роль, так как хорошим оратором не был и не привык "сочинять" и обобщать своих мыслей о каком бы то ни было предмете; единственное, что помогало ему, - это исторические сведения, приобретенные им благодаря неутомимому и разнообразному чтению
Заметив, что он отстал от товарищей по метафизической философии и другим отраслям науки, Вальтер Скотт-студент старался чтением пополнить то, чего ему недоставало
В январе 1791 года В. Скотта приняли членом в самое известное Эдинбургское литературное общество (The Speculative) и выбрали библиотекарем, а затем секретарем и кассиром его
Вальтер Скотт собирал различные старинные вещи и книги
Что касается адвокатской деятельности, которою Вальтер Скотт занимался около десяти лет, то она оказалась неудачной, так как ему приходилось вести все незначительные дела, несмотря на то, что он, по свидетельству товарищей, отличался основательным знанием законов, трудолюбием, находчивостью, здравым смыслом и к тому же был замечательным диалектиком. За все эти качества он пользовался уважением товарищей и был несколько раз избираем в библиотекари корпорации юристов наравне с лицами столь известными, как Дэвид Юм, профессор шотландского права, и историк Малькольм Ленг
Занятия в библиотеке соответствовали склонностям Вальтера: имея под руками богатый материал, он горячо и неутомимо изучал легенды и местные исторические памятники
Так, в течение семи лет Вальтер Скотт ежегодно делал набег на отдельный горный Лидесдэль вместе со своим товарищем Шортридом и собирал там песни и легенды, из которых составил впоследствии "Сборник поэзии шотландского порубежья" ("Песни шотландской границы". - Ред.)
В Г. Шотландии Вальтер Скотт знакомился с народным бытом, так прекрасно изображенным в его романах
в юности Вальтер Скотт, занимаясь изучением старинных легенд и быта, еще вовсе не отдавал себе отчет, какие плоды принесут его странствия, а просто думал о приятном и веселом препровождении времени
Лидесдэль в конце XVIII в был таким уединенным уголком света, что кабриолет Скотта оказался первым когда-либо появившимся там экипажем. Во всей долине не было ни одной гостиницы или даже постоялого двора; приходилось пользоваться гостеприимством то в хижине пастуха, то на ферме, то в пасторском доме
Вальтер Скотт собирал также всякие древности. Среди прочего доктор Эллиот подарил ему старинный боевой рог, в котором до того времени один из слуг его держал жир для смазки железных садовых инструментов. Его вычистили, он оказался вполне целым и невредимым и до настоящего времени сохраняется в Абботсфорде. Скотт сам вез его домой, не выпуская из рук, Шортриду же поручил какие-то старинные удила. "И весь этот вздор никогда нам ничего не стоил, - замечает практический друг романиста, - нам с начала недели и до конца не приходилось браться за кошелек"
между 1792-м и 1796 годом, в Шотландии происходило довольно значительное умственное брожение. Общество под влиянием известий о Великой французской революции разделилось на консерваторов и сторонников революции. Вальтер Скотт примкнул к первой партии и играл видную роль в столкновениях ее с демократическими ирландскими студентами-медиками
В течение зимы 1795 года В. Скотту пришлось прочесть балладу Бюргера "Ленора", которая привела его в такой восторг, что он в тот же вечер принялся переводить ее, не спал всю ночь и на следующее утро представил перевод своим друзьям, которые вполне одобрили его
Под влиянием мрачных картин бюргеровской поэзии молодой поэт В. Скотт отправился со своим приятелем Александром Вудом к знаменитому хирургу Джону Беллю и выпросил у него череп и две бедренные кости, которые впоследствии всегда занимали почетное место на верхушке его книжного шкафа
После знакомства с бюргеровской "Леонорой" В. Скотт с жаром принялся изучать немецкий язык, а свой перевод "Леноры" вместе с переводом другой поэмы Бюргера, "Дикий охотник", напечатал без подписи в 1796 году
В. Скотт познакомился со знаменитым в то время литератором Льюисом, автором полного сверхъестественных ужасов романа "Монах". Льюис составлял сборник, вышедший затем в 1801 году под названием "Чудесные рассказы"; он обратился к Вальтеру Скотту с просьбой дать ему какой-нибудь "немецкой чертовщины" вроде его перевода "Леноры" Бюргера. Вальтер Скотт тотчас послал ему несколько баллад
Льюис побудил Вальтера Скотта предпринять перевод драмы Гёте "Гёц фон Берлихинген", который стараниями Льюиса вышел из печати в 1799 году, но особенного впечатления не произвел
Джеймс Балантайн, товарищ В. Скотта по школе и содержатель типографии в городке Кельзо, предложил ему помещать юридические статьи в его газете "Вестник Кельзо". В. Скотт согласился и затем, со своей стороны, предложил Балантайну напечатать сборник его баллад в 12 экземплярах, чтобы показать этот образчик типографского искусства в Эдинбурге и доставить Балантайну заказы от эдинбургских книгопродавцев
В. Скотт написал своему приятелю Балантайну письмо, где предлагал ему издавать, во-первых, еженедельную газету, во-вторых, ежемесячный журнал и, в-третьих, "Каледонский ежегодник", для которого находил нетрудным подобрать хорошие статьи. Кроме того, он советовал ему взять на себя издание судебных и административных документов, а также старинных и новых книг. Для всего этого он зазывал Балантайна в Эдинбург и советовал ему составить товарищество. Это и было началом издательских предприятий В. Скотта
в 1799 умер приятель В. Скотта мистер Плуммер, пламенный антикварий и шериф (судья) в Селькирке. Наместник графства, лорд Буклью, как вождь клана Скоттов, постарался оказать покровительство поэту, литературным занятиям и политическим убеждениям которого сочувствовал. Он ходатайствовал за него у тогдашнего министра, лорда Мелвилла, тоже ценившего В. Скотта, и 16 декабря 1799 года будущий романист был назначен шерифом с содержанием в 300 фунтов в год, что с доходом от адвокатских дел и с тем, что получала г-жа Скотт, составляло достаточные средства для вполне обеспеченного образа жизни
Джон Лейден, сын пастуха, почти самостоятельно выучившийся новым и древним языкам, математике и естественным наукам. Случайное знакомство его с В. Скоттом вскоре превратилось в тесную дружбу
В. Скотт предложил Лейдену сотрудничество в сборнике Льюиса, а также в своем собственном, и Лейден доставил несколько прекрасных стихотворений в оба, но его услуги были всего драгоценнее по отношению к разысканию местных шотландских легенд и песен
Другим помощником и другом В. Скотта был Джеймс Гогг, "этрикский пастух", скрывавший под грубой оболочкою простого мужика глубокий поэтический талант. Он уверял, что знает все баллады, легенды и песни пограничной Шотландии, и действительно доставил поэту значительное число их. Со своей стороны, В. Скотт постоянно заботился о нем и старался устроить его судьбу, что было нелегко, так как Гогг отличался капризным и неуживчивым характером. Он то преклонялся перед В. Скоттом, то писал ему письма, начинавшиеся словами "Проклятый сэр" и подписанные "Презирающий Вас"
Вильям Лэдлау, сын фермера с самого детства собирал легенды и песни и передавал их В. Скотту. Впоследствии он был его управляющим и секретарем в Абботсфорде и окружал своего друга попечениями в последний, печальный период его жизни
Знатоки древней литературы обратили большое внимание на "Песни шотландской границы"; этим изданием В. Скотт сразу занял видное место в литературе и был с распростертыми объятиями принят лондонскими литераторами
Неимоверный успех поэмы "Песнь последнего менестреля" имел решающее значение в жизни В. Скотта; с этого времени он вполне отдался литературе
В. Скотт был практический и деловой человек, хорошо понимавший, что ему необходима материальная поддержка, помимо литературной и издательской деятельности. Поэтому он начал искать казенного места, которое лучше обеспечивало бы его семью, чем профессия адвоката и шерифа
Все поэтические произведения В. Скотта отличаются картинностью описаний, живым интересом рассказа и вполне объективным отношением к тому, что описывается, вследствие чего критика часто сравнивала его с Гомером
В. Скотт издал громадное множество книг, в т. ч. сочинения Драйдена и Свифта, которые были прекрасно изданы поэтом и снабжены им примечаниями и биографиями авторов. Он также тщательно издал несколько важных исторических трудов
главным издателем у В. Скотта был Констэбль; но в 1808 году В. Скотт поссорился с ним из-за того, что, по его мнению, "Эдинбургское обозрение" Констэбля стало проповедовать антипатриотические и революционные взгляды. Вследствие этого поэт решил сам основать торийский журнал и лично вступить в борьбу с издателем партии вигов
"Quarterly Review" ("Четвертное обозрение") было основано в 1809 году В. Скоттом и до настоящего времени занимает почетное место в английской литературе
По собственному выражению В. Скотта, "его ласкали до бесчувствия". Но это вовсе не отуманило ему голову, и он продолжал весьма трезво смотреть на вещи
"Литературная слава, - говорит В. Скотт, - не что иное, как блестящее перо на шапке, а вовсе не существенная защита головы"
Хотя я писатель, - пишет В. Скотт, - но мне бы хотелось, чтоб эти добрые люди не забывали, что я начал свою жизнь джентльменом и вовсе не желаю перестать им быть"
Скин рассказывает, что В. Скотт вставал очень рано, сам топил у себя камин, брился и одевался очень тщательно и затем садился за работу до завтрака в десять часов. Письменная конторка его была аккуратно убрана, а книги для справок лежали на полу. После завтрака, за которым собиралась вся семья, он работал еще два часа и в полдень отправлялся кататься верхом
В. Скотт после успеха "Уэверли" сделал последнюю попытку в области поэзии и написал поэму "Повелитель островов" - произведение, имевшее сравнительно небольшой успех. Что касается "Гая Маннеринга", то издание в 2000 экземпляров было распродано в два дня, и это окончательно заставило В. Скотта бросить поэзию и перейти на новое литературное поприще
О первых трех романах В. Скотта Гёте выразился так: "Все в них прекрасно: материал, исполнение, действие, типы"
для "Уэверли" материалом В. Скотту служили юношеские мечты автора, в "Антикварии" и "Гае Маннеринге" он описывал обычаи и типы, лично ему знакомые; что же касается "Старого смертного", то ему пришлось изучать целые библиотеки старинных хроник, чтобы воскресить отдаленную историческую эпоху
"Ламермурскую невесту" В. Скотт диктовал во время тяжелой болезни; замечательно, что, выздоровев, он ничего не помнил из своего романа, кроме главных эпизодов, знакомых ему с детства, так как рассказ был основан на истинном происшествии
Литературная деятельность Б. Скотта не ограничивалась одними романами. Он издавал различные исторические материалы, писал критические статьи в журналах, давал обзоры современных исторических событий в "Эдинбургском ежегоднике", принимал участие в "Британской энциклопедии", составил биографию Смоллета, Стерна и других английских писателей и сочинил две драмы - "Голидонская гора" и "Макдуфский крест", за которые восторженные поклонники превозносили его, между тем как даже Локгарт находил их плохими
В течение пребывания В. Скотта в столице Франции в 1815 союзные государи и их полководцы оказали ему большое внимание, и он впоследствии любил рассказывать о своем свидании с императором Александром I. Он был представлен государю на обеде у лорда Каткарта и там же познакомился с атаманом Платовым
Абботсфорд до настоящего времени сохранился без всякого изменения. Это замок с бесконечными шпицами, башенками и балконами; вокруг стоят роскошные леса, посаженные поэтом в дотоле бесплодной местности. Все внутри дома сохраняется потомками В. Скотта в том виде, в каком было при нем: оружие и картины остались в прежнем порядке, книги стоят на тех же местах в библиотеке, заключающей до 70 000 томов
"Вы не должны думать, что осмотреть наши окрестности так же легко, как просмотреть утром газету, - сказал Скотт посетившему его В. Ирвингу. - Они требуют нескольких дней изучения от наблюдательного путешественника, питающего известную слабость к старосветскому хламу"
Георг IV, очень ценил В. Скотта и предложил ему титул поэта-лауреата (придворного поэта) с жалованьем в 400 фунтов стерлингов, но романист отказался от него ввиду стесненного материального положения многих других литераторов и предложил на эту должность поэта Саути
Сначала Скотт и Байрон были соперниками и даже вели между собой литературную полемику, но впоследствии они познакомились в Лондоне и весьма близко сошлись, несмотря на то, что один был добродушным оптимистом, а другой - страстным и желчным пессимистом. Впоследствии друзья всегда отзывались друг о друге с симпатией и уважением
В. Скотт вообще мало занимался политикой, а если ему и случалось касаться ее, то он всегда высказывался как крайний консерватор
Несмотря на свои заботы, В. Скотт неутомимо трудился и писал около двух печатных листов в день, пока не окончил "Вудстока". Помимо этого он занимался еще и другими литературными работами: издал "Жизнь Кэмбля" и политическую брошюру под заглавием "Письма Малаки Малагровзера"
"Вудсток" В. Скотта, написанный в три месяца, принес его кредиторам больше 8000 фунтов стерлингов
"Ясно, что я потерял способность нравиться английской публике и должен бы был, по справедливости, оставить литературу, пока еще стою чего-нибудь как писатель. Это важный шаг, но я не задумаюсь сделать его, если это окажется необходимым... Откровенно говоря, я не могу, однако, бросить в сторону полузаконченную книгу, как бутылку выдохшегося вина..." (В. Скотт)
Желая упрочить свое положение, Вальтер Скотт вошел компаньоном в издательскую фирму, публиковавшую его книги. Но в 1826 году фирма обанкротилась и на писателя свалился долг в 117 тысяч фунтов. Гордый и щепетильный, Вальтер Скотт отверг помощь Королевского банка, не принял нескольких десятков тысяч фунтов от безымянных жертвователей. С этого момента работал он до беспамятства, писал роман за романом, один хуже другого. И пять лет спустя умер от истощенияПисательство -- особенно в наши дни, такая же профессия, как и любая другая
"Уже давно, - говорит Вальтер Скотт, - я перестал писать стихи. Некогда я одерживал победы в этом искусстве, и мне не хотелось бы дождаться времени, когда меня превзойдут здесь другие. Рассудок посоветовал мне свернуть паруса перед гением Байрона". И он открыл для себя новую сферу творчества - исторический роман, где не имел соперников.
У Вальтера Скотта были поистине королевские доходы
Вальтера Скотта с равным удовольствием читали Гёте и неотесанные шотландские фермеры
Вальтер Скотт писал ранним утром, когда он поднимался на рассвете и, пока все его домочадцы еще спали, работал до завтрака
Шк товарищи любили В. Скотта - он всегда им помогал, в скучные зимние дни неутомимо рассказывал разные истории
Вальтер Скотт, человек высочайших принципов, сначала писал собственного отца в резких тонах, а с течением времени все снисходительнее и миролюбивее
Шотшкольники занимали там места на скамьях сообразно своим успехам. Что касается Вальтера Скотта, то он сам говорит о себе: "Я перелетал, как метеор, с одного конца класса на другой и приводил в негодование доброго учителя легкомыслием и небрежностью, хотя временами заслуживал его одобрение проблесками ума и таланта"
4-хлетнего Скотта посетили Лондон. Через 25 лет, снова в английской столице он с ходу узнал Лондонскую башню и Вестминстерское аббатство, после чего понял, что "нужно доверять впечатлениям своего детства"
Дома у Вальтера Скотта и его братьев был учитель мистер Митчел. С ним Вальтер вступал в бесконечные политические споры по поводу исторических лиц; он терпеть не мог пресвитерианцев и восхищался Монтрозом и его победоносными шотландскими горцами
Под влиянием преподавателя Адама Смита (племянника того самого Адама Смита), В. Скотт полюбил латинских авторов и даже получил школьную премию за перевод Гораци
Учитель постоянно ссылался на юного Вальтер Скотта, когда нужно было привести какой-нибудь год или историческое событие, упоминаемое в читаемых учениками классиках, и называл его историком своего класса
" В часы, свободные от школьных занятий, я и жадно читал попадавшиеся мне в руки книги по истории, поэзии, путешествиям, не забывая обычную, или, лучше сказать, в десять раз большую долю сказок, восточных легенд, романов и так далее... Это чтение было совершенно неправильное, никто в нем не руководил мною" (В. Скотт)
"Случай, однако, свел меня с Блэклоком, наставником, обладавшим поэтическим чувством. Добрый старик разрешил мне доступ в свою библиотеку, по его совету я прочел Оссиана и Спенсера. Оба привели меня в восторг" (В. Скотт)
"Я всегда обладал способностью запоминать всякие нравившиеся мне стихи и потому очень многое знал наизусть из Спенсера, Шекспира, Тацита" (В. Скотт)
"В моей памяти остается только то, что ей нравится: редко случалось, чтобы в ней не сохранились любимые мною поэтические отрывки, театральные куплеты, а главное - порубежные баллады. Но исторические имена, хронология и другие технические подробности истории забывались мною самым грустным образом. Философия, история также не существовали для меня в этот период моей жизни; но постепенно в моей голове накоплялось много интересных и художественных исторических фактов, так что когда в более зрелом возрасте я начал делать обобщения, то обладал значительным материалом для пояснения моих выводов. Я вышел из школы с большим запасом общих сведений, конечно, беспорядочных и собранных без всякой системы, но твердо запечатлевшихся в моем уме и приведенных в известную художественную связь памятью и живым воображением" (В. Скотт)
"Мой аппетит к книгам был велик, неразборчив и неутомим; впоследствии я слишком часто имел причины раскаиваться, что читал так много и с такой незначительной пользой" (В. Скотт)
В. Скотт знал наизусть практически все баллады Перси, но когда у него появились деньги, он купил его книжку и зачитал ее до дыр
У Вальтера Скотта по выходе из университета был в это время приятель, Дж. Ирвинг, с которым он часто гулял; во время этих прогулок они рассказывали друг другу собственные романтические измышления, где преобладало воинственное и чудесное
В. Скотт уже до 10-летнего возраста собрал столько старинных рассказов и песен, что из них составилось несколько тетрадей; они до настоящего времени сохраняются в Абботсфорде и все писаны детским почерком
Прочитав перевод Тасса и Ариоста и узнав, что на итальянском языке существует богатое собрание романтических произведений, Вальтер изучил итальянский язык, как перед этим с тою же целью освежил свои познания во французском
Когда В. Скотту Вальтера Скотта было 15 лет, он заболел кровотечением из легких. Его уложили в постель и запретили двигаться и говорить. Он проводил все время за игрою в шахматы, чтением своих любимых авторов и изучением истории, преимущественно ее военных событий. Когда ему хотелось представить себе наглядно встречу двух армий, он расставлял раковинки, семена растений и камешки. Приятель-столяр устроил ему модель крепости. С такими приспособлениями он прочел историю мальтийских рыцарей и историю Индостана, снабженную прекрасными планами
В. Скотт всю жизнь собирал старинные вещи и книги
Будучи адвокатом В. Скотт был избран библиотекарем адвокатского общества. Имея в библиотеке под руками богатый материал, он горячо и неутомимо изучал легенды и местные исторические памятники
в течение семи лет Вальтер Скотт ежегодно делал набег на отдельный горный Лидесдэль вместе со своим товарищем Шортридом и собирал там песни и легенды, из которых составил впоследствии "Сборник поэзии шотландского порубежья" ("Песни шотландской границы". - Ред.). Здесь же он знакомился с народным бытом, так прекрасно изображенным в его романах. По мнению Шортрида, в то время Вальтер Скотт еще вовсе не отдавал себе отчет, какие плоды принесут его странствия, а просто думал о приятном и веселом препровождении времени
баллада Бюргера "Ленора" привела В. Скотта в такой восторг, что он в тот же вечер принялся переводить ее, не спал всю ночь и на следующее утро представил перевод своим друзьям, которые вполне одобрили его. Баллада стала его первой публикацией
Под влиянием мрачных картин бюргеровской поэзии молодой поэт В. Скотт отправился к знакомому хирургу и выпросил у него череп и две бедренные кости, которые впоследствии всегда занимали почетное место на верхушке его книжного шкафа
После ознакомления с "Ленорой" В. Скотт с жаром принялся изучать немецкий язык
Леди Скотт была вполне преданная жена и добрая мать. Если она и не отличалась особенными талантами, зато была гостеприимною хозяйкою, и зимой в доме Вальтера Скотта в Эдинбурге собирались по вечерам друзья и товарищи
Льюис составлял сборник, вышедший затем в 1801 году под названием "Чудесные рассказы"; он обратился к Вальтеру Скотту с просьбой дать ему какой-нибудь "немецкой чертовщины" вроде его перевода "Леноры" Бюргера. Вальтер Скотт тотчас послал ему несколько баллад
лорд Буклью, как вождь клана Скоттов, постарался оказать покровительство поэту. Он ходатайствовал за него у тогдашнего министра, лорда Мелвилла, тоже ценившего В. Скотта, и 16 декабря 1799 года будущий романист был назначен шерифом с содержанием в 300 фунтов в год
для собирания народных баллад В. Скотт нашел себе трех помощников
Другом и помощником В. Скотта был Джеймс Гогг, "этрикский пастух", скрывавший под грубой оболочкою простого мужика глубокий поэтический талант. Он уверял, что знает все баллады, легенды и песни пограничной Шотландии, и действительно доставил поэту значительное число их. Со своей стороны, В. Скотт постоянно заботился о нем и старался устроить его судьбу, что было нелегко, так как Гогг отличался капризным и неуживчивым характером. Он то преклонялся перед В. Скоттом, то писал ему письма, начинавшиеся словами "Проклятый сэр" и подписанные "Презирающий Вас"
"Песни шотландской границы" В. Скотта были с восторгом приняты читающей публикой в Лондоне, после чего они вошли в моду и в Эдинбурге
Балантайн, переселившийся в Эдинбург и печатавший "Песнь последнего менестреля", заявил В. Скотту, что его предприятие за недостатком средств должно погибнуть. В. Скотт отдал ему 5000 фунтов, которые предназначались на покупку поместь
Скотт бросил адвокатуру, чтобы разбогатеть литературным трудом
В. Скотт был бурным издателем. Он в частности издал Драйдена и Свифта со своими комментариями
"Хотя я писатель, но мне бы хотелось, чтоб эти добрые люди не забывали, что я начал свою жизнь джентльменом и вовсе не желаю перестать им быть" (В. Скотт)
вставал В. Скотт очень рано, сам топил у себя камин, брился и одевался очень тщательно и затем садился за работу до завтрака в десять часов. Письменная конторка его была аккуратно убрана, а книги для справок лежали на полу
Успех первого романа так поощрил В. Скотта, что он тут же принялся за второй и закончил его в 6 недель
Успех романов заставил В. Скотта отказаться от поэзии
В течение описываемого в "Письмах Павла" пребывания В. Скотта в столице Франции союзные государи и их полководцы оказали ему большое внимание, и он впоследствии любил рассказывать о своем свидании с императором Александром I
Поместье В. Скотта сделалось чем-то вроде литературной Мекки, куда стекались принцы, аристократы и литераторы - английские и иностранные
"Вы не должны думать, что осмотреть наши окрестности так же легко, как просмотреть утром газету, - сказал Скотт. - Они требуют нескольких дней изучения от наблюдательного путешественника", говорил В. Скотт посетившему его В. Ирвингу
Фантазия представляться влюбленным в королеву продолжалась у Диккенса целый месяц. Он и его два друга, Форстер и Меклиз, раздували эту фантазию до чудовищных размеров, строили на основании ее самые нелепые планы и приводили в полное недоумение присутствовавших, не посвященных в дело и не знавших - принимать ее в шутку или всерьез, тем более что сам Диккенс с неподражаемым искусством изображал влюбленного, доведенного несчастной страстью до полного отчаяния
"Барнеби Радж" трудно продвигался вперед, и Диккенс задумал новое литературное предприятие: еженедельный иллюстрированный журнал, который состоял бы из мелких очерков, рассказов, сатирических обозрений явлений жизни общественной, парламентской и судебной, из описаний прошлого, настоящего и будущего Лондона. Часть этого журнала он брался писать сам, а остальная должна была состоять из произведений случайных сотрудников под его редакцией. Чепман и Галль (Hall), весьма дорожившие таким автором, как Диккенс, с полной готовностью взялись быть издателями нового журнала, и он начал выходить в свет с апреля 1840 года под заглавием "Часы мистера Гумфри" ("Mister Humphrey's Clock").
"Николас Никльби" выходил, как и "Записки Пиквикского клуба", небольшими ежемесячными книжками с иллюстрациями, начиная с апреля 1838-го по октябрь 1839 года. Одновременно Диккенс вел "Оливера Твиста" в редактируемом им журнале "Miscellanies". Кроме того, он заключил с владельцем этого журнала договор, по которому обязался немедленно по окончании "Оливера" начать новый роман.
"Оливер Твист" еще не был закончен, когда Диккенс начал свой третий большой роман "Николас Никльби" ("The Life and Adventures of Nicholas Nickleby").
"Я знаю, что мне надобно делать, но тащусь вперед, точно тяжело нагруженный дилижанс,- писал он.- Я в унылом настроении, и длинная перспектива "Копперфилда" представляется мне окутанной холодной, туманной мглой"
В 1833 году в декабрьской книжке "Old Monthly Magazine" появилось первое печатное произведение Диккенса - рассказ "A Dinner at Poplar Walk" ("Обед в аллее тополей"), впоследствии перепечатанный под заглавием "Minns and His Cousin". Co страхом и трепетом опустил он свою рукопись в темный почтовый ящик в глубине двора и с невыразимым волнением увидел свой рассказ в печати
В 1837 году, не закончив еще "Пиквика", Диккенс составил на основании разных доставленных ему материалов биографию клоуна Гримальди, популярного в Англии в двадцатых годах, и заключил с издателем Бентлеем договор, по которому обязался редактировать ежемесячный журнал "Miscellanies" и написать для этого журнала роман. Фирма "Чепман и Галль", со своей стороны, настаивала, чтобы немедленно по окончании "Пиквика" он дал другой роман в таком же роде, выходящий точно так же небольшими иллюстрированными книжками
В начале 1850 года осуществилась, наконец, давнишняя мечта Диккенса издавать журнал. Это издание, в котором он до конца жизни принимал участие, называлось сначала "Household Words", а затем, после 1859 года, "All the Year Round" и должно было, как говорилось в его программе, давать "полезное и приятное чтение всем классам общества и содействовать выяснению главнейших вопросов современной жизни". В нем помещались поэтические произведения, романы, повести и популярные статьи по разным животрепещущим вопросам жизни и литературы. Диккенс особенно настаивал на том, чтобы не придавать ему узко утилитарного направления. "Пусть, читая наш журнал,- говорит он,- каждый труженик сознает, что, несмотря на его тяжелую долю, и для него открыт мир фантазии и нежных чувств"
В начале 1840 года, во время бракосочетания королевы Виктории, Диккенс поверг в величайшее недоумение одного из своих друзей, сообщив ему письмом, что безнадежно влюблен в королеву
В начале издания "Пиквика" Диккенсу предложили за каждый выпуск по сто сорок рублей, и он находил это предложение вполне выгодным, особенно когда издатели согласились заплатить ему вперед за два выпуска: благодаря этим деньгам он смог жениться на страстно любимой девушке
Диккенс всегда был неутомимым работником, способным отдавать всего себя делу, за которое брался. Неожиданный успех "Записок Пиквикского клуба" показал ему его собственные силы, его призвание, и он с жадностью набросился на литературную деятельность. В течение четырех лет он написал пять больших романов и, кроме того, несколько мелких произведений
Кроме утренних часов, Диккенсу приходилось просиживать с пером в руке до поздней ночи, все мысли его заняты были судьбой того или другого героя - а в это время его ждали корректурные листы или рукописи для журнала. Главное, он не мог относиться с холодной объективностью к созданиям своей фантазии, это были для него живые люди. Сидя один в комнате, он громко хохотал над их комическими приключениями или обливался слезами при их несчастьях,- понятно, насколько такое нервное напряжение должно было утомлять его!
Мелочная хлопотливая работа, требуемая изданием ежедневной газеты, была не по силам Диккенсу. 21 января он с торжеством объявляет другу: "Мы вышли раньше "Times'a"", a 9 февраля уже пишет, что смертельно утомлен, и намекает на желание отказаться от редактирования. Форстер поддержал его в этом намерении, и он в феврале же вышел из редакции, хотя имя Диккенса продолжало красоваться в столбцах газеты
На новый роман Диккенса заключено было соглашение уже на совершенно иных основаниях: издатели обязались уплатить за него тридцать тысяч рублей и пользоваться правом издания в течение пяти лет, а после этого срока роман становился собственностью автора
Осенью 1842 года Диккенс в обществе Форстера и двух художников, Мэклиза и Стенфилда, предпринял поездку в Корнуолл. Частью в экипаже, частью пешком друзья обошли весь юго-западный берег Англии, посетили горы, освященные легендой "Круглого Стола", поднялись на вершину Св. Михаила, любовались живописными развалинами, таинственными пещерами и величественным зрелищем солнечного заката с высоты мыса Ландс-Энд
Особенно надоедала Диккенсу журнальная работа: с одной стороны, своей срочностью, с другой - необходимостью применяться к форме еженедельной газеты, давать каждый раз небольшие порции, имеющие свой собственный интересный сюжет независимо от общего хода рассказа. "Трудность сообразоваться с пространством,- писал он через несколько недель после начала "Тяжелых времен",- подавляет меня. Легко писать роман, свободно располагая материалом, а здесь это невозможно, надобно всегда иметь в виду текущий номер"
Первое платное чтение Диккенса дано было в Лондоне, в апреле 1858 года, и затем в продолжение двенадцати лет с более или менее длинными промежутками следовал целый ряд чтений в разных городах Англии, Шотландии, Ирландии и Соединенных Штатов. Чтения эти можно назвать непрерывным рядом триумфов. Во всех городах, больших и малых, билеты покупались нарасхват, залы, предназначенные для чтения, были переполнены публикой, чтеца встречали и провожали восторженные крики, громкие рукоплескания
Первые чтения Диккенса в Бирмингеме в 1853 году в пользу Политехнического института имели такой громадный успех, что на него посыпались просьбы и приглашения читать из разных городов, от разных учреждений. Многие из этих учреждений предлагали ему плату за чтения, но он отказывался от денег и читал бесплатно
После 1850 года Диккенс редко где жил больше шести-семи месяцев
Театры по обыкновению сильно привлекали Диккенса, и он в своих письмах дает полный разбор пьес, которые шли в то время, и игры главных актеров
успех превзошел его ожидания. Первый номер разошелся в количестве семьдесят тысяч экземпляров. Но вскоре публика, надеявшаяся получить от своего любимого автора произведение вроде "Пиквика" или "Никльби", не находя в "Часах" целого большого романа, охладела к журналу, и спрос на его номера стал постоянно сокращаться. Диккенс и сам скоро разочаровался в своем предприятии: сотрудников, на которых он рассчитывал, не появлялось, а наполнять одному еженедельный журнал разнообразным интересным материалом оказывалось слишком трудно. Кроме того, когда он составлял один из первых номеров журнала, ему пришел в голову небольшой рассказ из жизни девочки, и вскоре рассказ этот окончательно увлек его. Чем больше Диккенс обдумывал его, тем он больше разрастался в его воображении и наконец принял форму длинного романа под названием "Лавка древностей" ("The Old Curiosity Shop"), который заполнил собой "Часы" и вытеснил из этого журнала все мелкие статьи
Диккенс: "С какой печалью откладываешь перо после двухлетней работы воображения! У автора такое чувство, словно часть его существа отходит в мир теней"
Диккенс, уезжая в путешествие, писал друзьям длинные письма, которые, по характеристике редактора, можно было тут же отдавать в печать, не правя ни единого слова в них
Во времена Диккенса в моде были юмористические романы с забавными иллюстрациями, выходившие месячными выпусками по шиллингу штука
Теккерей работал над переводом "Парижских тайн", но не завершил его
"Мальчик Теккерей пользовался любовью среди своих школьных сверстников, знавших его, и был тогда уже известен своей способностью быстро сочинять стихи, в особенности пародии. В школьных играх он не отличался ловкостью и, кажется, даже не чувствовал к ним особенной склонности..."
Теккерей, - по воспоминаниям школьного товарища, - при своей удивительной памяти, замечательной способности подражания, умении быстро усваивать языки и высокоразвитом эстетическом чувстве имел полную возможность стать первостепенным знатоком древней классической литературы. Этому, однако, помешало то обстоятельство, что он не был достаточно прилежен и усидчив в школе и обыкновенно оставлял свои уроки на последнюю минуту, посвящая почти все внеклассное время чтению
"Теккерей мальчик пользовался любовью среди школьных своих сверстников, знавших его, и был тогда уже известен своей способностью быстро сочинять стихи, в особенности пародии. В школьных играх он не отличался ловкостью и, кажется, даже не чувствовал к ним особенной склонности..."
Теккерей пользовался в школе популярностью большого остряка и сатирика. Ничто в характерах товарищей не ускользало от его пытливого взгляда. Он любил посмеиваться над их слабостями, но в самой добродушной форме, так что никто не обижался
Теккерей в детстве и в школе никогда не выпускал карандаша из рук. Читал ли он "Дон Кихота", романы Вальтера Скотта или сказки "Тысячи и одной ночи", смотрел ли он представление в театре, - все впечатления его немедленно воплощались в юмористических рисунках
Когда несколько месяцев спустя после смерти Теккерея его библиотека была выставлена на продажу, на полях многих книг его нашли массу рисунков и карикатур
Большая часть рисунков и карикатур Теккерея была собрана и издана отдельным томом с комментариями. Это издание называется "Теккериана" и содержит до тысячи отдельных карикатур и рисунков
читал Теккерей в юности очень много. Он чутьем выбирал хорошие книги, а если ему иногда попадалась плохая, то бросал ее по прочтении первых двух-трех страниц. Читал Теккерей почти исключительно беллетристику. Между его иллюстрациями мы находим Али-Бабу рядом с Дон Кихотом и средневековых рыцарей рядом с героями и разбойниками из романов XVIII века
Знаменитый в Англии роман Ораса Уолпола "Отрантский замок" пестрит иллюстрациями Теккерея от начала до конца
Кроме умения рисовать карикатуры, юный Теккерей отличался еще и как сочинитель пародий
В первых своих произведениях Теккерей далеко не лестно высказывается о том старом, мрачном здании, в котором он получил свое первоначальное образование. Он его называет не Чартерхауз, а Слотерхауз (бойня). Это показывает, что его воспоминания о школьном времени были не особенно светлыми
В последние годы своей жизни Теккерей имел даже обыкновение ежегодно посещать свою старую школу в годовщину смерти ее основателя. Он был там в последний раз за две недели до своей смерти
Ко времени пребывания Теккерея в университете относится и начало его литературной деятельности. 11 апреля 1829 года в Кембридже появился маленький журнал под названием "Сноб, литературный и научный журнал", с заявлением на первой странице, что в этом издании никто pis членов университетской общины участия не принимает. Это уверение, конечно, никого не убедило. Выходил ли этот микроскопический журнал под редакцией Теккерея, доподлинно не известно, однако не существует никакого сомнения относительно деятельного сотрудничества в нем. Напечатанное в этом издании курьезное стихотворение "Тимбукту" по своему резко сатирическому тону несомненно принадлежит перу Теккерея. Журнал прекратился на одиннадцатом номере, то есть через одиннадцать недель, так как он выходил еженедельно
О пребывании в Кембриджском университете у Теккерея остались такие же грустные воспоминания, как и о школьной жизни. И здесь его внимание обращали на себя главным образом темные стороны жизни. В своих последующих произведениях он никогда не поминает добрым словом английские университеты
"Профессия художника, - говорит он там, - очень хороша во Франции. Она более уважается, лучше ценится и гораздо лучше оплачивается, чем у нас. Здесь существует немало прекрасных школ, где юноша может под руководством опытных учителей учиться живописи или скульптуре за какие-нибудь десять фунтов стерлингов в год. За эту плату он получает все, что нужно для занятий, - модели и так далее. Кроме того, в Париже он имеет уже совсем даром многое такое, что еще более способствует его занятиям своей специальностью и что он не мог бы найти в Англии. На каждой улице есть несколько лавок с картинами. Сами люди похожи на ходячие картинки. Церкви, театры, рестораны, концертные залы - все полно картин. Сама природа здесь более благосклонна к художникам, чем у нас, потому что небо здешнее в тысячу раз яснее и прекраснее и солнце сияет в течение более продолжительной части года. Прибавьте к этому исключительно благоприятные условия, в которых художники находятся в Париже: французскому художнику платят прекрасно, потому что 5000 рублей в год - это много там, где все бедны; его положение в обществе скорее выше, чем ниже его заслуг; в таких домах, где над титулами смеются и где на барона обращают не более внимания, чем на клерка в банке, - за художниками ухаживают.
Жизнь здешнего молодого художника - это самое легкое, самое веселое и в то же время самое неряшливое существование. Он приезжает в Париж из своей провинции лет шестнадцати. Родители назначают ему ежегодную пенсию в 400 рублей и сами платят его учителю. Он поселяется в Латинском квартале или в новом квартале Лореттской Божией Матери, который также полон художников, является обыкновенно в мастерскую довольно рано и работает там вместе с двумя десятками товарищей, таких же веселых и таких же бедных, как он сам. Каждый из них курит свою любимую трубку, и рисуют они свои картины в облаке дыма, среди шумной болтовни, острот и громкого хорового пения. Все это трудно вообразить тому, кто сам не присутствовал на таких собраниях.
Эти молодые люди обращаются с обыкновенными гражданами очень высокомерно. Они смотрят на них с высоты своей нищеты с величайшим презрением, и надо думать, что это презрение ослепляет простых обывателей, потому что их уважение к художникам чрезвычайно велико. В Англии на этот счет совсем иначе. Там дочь простого лавочника сочла бы унизительным для себя выйти замуж за художника... Эта страна поистине рай для художников" (Теккерей)
В Лондоне выходила еженедельная литературная газета "Национальное знамя", которую издавали виноторговец в компании со священником, бывшим университетским товарищем Теккерея. Теккерей приобрел эту газету, и, как он думал, очень выгодно. На самом же деле он был самым жестоким образом обманут своим любезным университетским товарищем, который, уговаривая его купить газету, имел только одну цель, а именно - выгодно разделаться с предприятием, которое грозило разорить его. Несмотря на то, что Теккерей очень много работал для этой газеты и потратил на нее уйму денег, публика оставалась к ней равнодушна. Надежды, которые Теккерей возлагал на газету, не оправдались, и уже через год, то есть в начале 1834-го, он должен был прекратить ее издание
Следующим значительным произведением Теккерея была его повесть "Катрина", появившаяся в том же "Журнале Фразера" в 1839 году. В ней описывалась жизнь убийцы по имени Катрин Гейсс. Подписана эта повесть псевдонимом "Ики Соломон" и, очевидно, имела целью показать, как отвратительны были бы рассказы о ворах, мошенниках и убийцах, если бы поступки и язык их были переданы такими, каковы они в действительности, а не представлены в форме, возбуждающей в нас к ним симпатию и, следовательно, подражание
Теккерей много писал и в еженедельном иллюстрированном сатирическом журнале "Панч", основанном в 1841 году. Он начал сотрудничать в этом издании в 1843 году, и с тех пор популярность журнала начала быстро расти. Статьи его в "Панче" были по большей части небольшими, но полными тонкого юмора сатирами на современное ему английское общество
снобизм был чем-то вроде пункта помешательства для Теккерея. Он относился к снобам и громил их так, как будто они были его личные враги или как будто он считал существование их серьезной опасностью для английского общества
В то время как Теккерей отличался неуверенностью в себе, в своих силах, в своем таланте и в своей способности к усидчивому труду, Диккенс был полон веры в себя и в людей, полон энергии, бодрости, жизнерадостности, страстно любил труд
Теккерей даже как-то раз в обществе обратился к одному издателю с таким вопросом: "Так вы решительно отказываетесь издавать мое сочинение?"
Старшая дочь Теккерея, Анна Ритчи, унаследовала талант отца и считалась одно время одной из лучших романисток в Англии
"Ярмарка тщеславия" начал выходить отдельными ежемесячными выпусками с 1 февраля 1847 года. Последний, 25-й выпуск появился лишь в конце 1848 года
Уже с первых выпусков "Ярмарка тщеславия" стала обращать на себя внимание. О новом произведении Теккерея заговорили повсюду
"Ярмарка тщеславия" -- роман, по заявлению самого автора, был без героя, - обстоятельство, сильно смущавшее английскую публику, привыкшую к романтическим историям Вальтера Скотта и к сентиментальным романам Булвера
действительность в "Ярмарке" изображалась там так просто, ясно и выпукло, так естественно и бесцеремонно, что публика даже сомневалась, можно ли такое произведение считать романом, а не простой сатирой
"Бекки Шарп, - заметил однажды Теккерей одному знакомому, - сделала мою карьеру. Я женился рано и писал для хлеба. "Ярмарка тщеславия" была первым удачным произведением моим"
"Мне нравится Бекки в этом романе. Мне кажется, что в некотором отношении наши вкусы общие. Я люблю так называемую богему. Из всех людей мне более всего нравятся художники и вообще богема..." (Теккерей)
Гуляя со своими дочерьми по улицам Лондона, Теккерей любил показывать им дома, где будто бы жили герои его романов. Он раз серьезнейшим образом показал одному приятелю, с которым гулял, тот самый дом, где жило семейство Седли до своего разорения
В "Ярмарке тщеславия" есть одно необыкновенно удачное место, именно где Бекки восхищается своим мужем в то время, когда тот расправляется с лордом Стейном и, стало быть, губит навсегда ее же карьеру. Кто-то раз указал Теккерею на это место романа, и тот со свойственной ему прямотой и добродушием ответил: "Когда я написал это место, я ударил кулаком по столу и воскликнул: "Вот это гениально!"
После появления "Ярмарки тщеславия", в особенности после прекрасного отзыва о ней в авторитетном журнале, на Теккерея сразу стали смотреть как на великого писателя. Высший свет тотчас открыл ему доступ в свои салоны. Но писатель не верил, что ему удастся продержаться долго на той высоте, на которую он взобрался. А потому он стал хлопотать о получении места на государственной службе, - для того чтобы иметь постоянный доход. У него были крупные связи в главном почтовом управлении, и он надеялся получить место на почте. Дважды за короткое время случались вакансии, но каждый раз ему предпочитали другого, более знавшего это дело
Теккерей вообще был того мнения, что послебрачная жизнь человека если не более, то уж, во всяком случае, не менее чем предбрачная жизнь его заслуживает внимания писателей
"Историю Эсмонда" Теккерей, по его собственному признанию, писал с любовью, с увлечением. Он прекрасно изучил эпоху, которую ему пришлось изобразить в этом романе, и в совершенстве понимал ее
Теккерей любил жить хорошо, не отказывая себе ни в чем; любил окружать себя произведениями искусства и предметами роскоши. Когда он проходил по улице, то редко удерживался, чтобы не купить какую-нибудь изящную безделушку, которая ему понравилась в окне магазина
Теккерей решил по совету друзей выступить в роли публичного лектора, надеясь таким путем заработать достаточно денег для обеспечения будущности своих дочерей. Он не мог сомневаться в успехе своих чтений, так как был тогда в апогее своей славы, и, кроме того, подобные же лекции Диккенса прекрасно оплачивались
Первую серию своих лекций - "Об английских сатириках и юмористах XVIII века" - Теккерей начал в Лондоне в мае 1851 года. На первую его лекцию собрался весь цвет лондонского общества. Слушателями его были среди прочих Маколей и Карлейль. Большой зал, в котором он читал, бывал всегда переполнен, несмотря на высокую плату за вход. Успех первой серии его лекций превзошел все ожидания. А между тем Теккерей далеко не отличался ораторским искусством. Он не был таким артистом на трибуне, как Диккенс, и читал не наизусть, как последний, а по рукописи, причем имел не особенно сильный голос
После первых чтений Теккерея в Нью-Йорке тамошние издатели заявили, что спрос на сочинения Свифта, Аддисона и других писателей прошлого века сразу достиг невероятных размеров
Теккерей не годился в редакторы - прежде всего потому, что не был способен к правильному и усидчивому труду и был слишком ленив для того, чтобы прочитывать ежедневно по нескольку десятков рукописей, которые ему присылали. С другой стороны, он и потому не мог быть редактором, что не обладал достаточной твердостью, пожалуй даже жесткостью, характера, чтобы отказывать многочисленным претендентам на звание литератора, которые заваливали его своими письмами и жалобами. В особенности он не мог устоять пред просьбами женщин
"Но то, что отличает Теккерея от других сатириков, то, что его ставит выше их и делает из него гения в высшей степени оригинального, - это его гнев, который... является по своей сущности не чем иным, как реакцией нежной души, пришедшей в ярость от жестокого разочарования..."
"Те, которые говорят так, - замечает биограф его Антони Троллоп, - имеют, конечно, в виду только Теккерея-писателя. Как писатель же он взял на себя обязанность громить пороки и глупости своих современников и выставлять их во всей их безобразной наготе. А ведь всякого сатирика можно до известной степени называть циником, имея в виду, конечно, только его произведения. Свифт, например, несомненно был циником; Поп бывал циником во всех тех случаях, когда он выступал в роли сатирика; Ювенал был всегда циником, потому что он был всегда сатириком. Если так понимать слово "циник", тогда Теккерей несомненно был циником. Но это не все, что входит в понятие "циник". Словом "циник" обыкновенно хотят определить не только характер произведений какого-нибудь писателя, но и его собственный характер. Если писателя называют циником, то этим хотят сказать, что он пишет сатиры не столько потому, что в окружающей его жизни есть много темного, сколько потому, что его собственная душа темна. Но если понимать слово "циник" в таком смысле, тогда оно столь же мало соответствует Теккерею-писателю, как и Теккерею-человеку"
"Ни один писатель не любил так писать пародии, как Теккерей, а между тем этот род литературной шутки есть самый опасный. Пародия часто портит впечатление, полученное от прекрасного произведения, если она грубо воспроизводит одно внешнее подобие его. Но должно признать, однако, что Теккерей при всей своей любви к этому роду литературных произведений принес очень мало или даже вовсе не принес вреда своими пародиями. Все его пародии полны шуток, но написаны так, что не портят красоты оригинала и не оскорбляют его автора"
Когда Теккерей выходил из дому, он часто брал с собой в карман рукопись и, если на пути ему приходила в голову какая-нибудь новая мысль, - немедленно записывал ее
Теккерей очень дорожил своими идеями и типами и никогда не бросал их до тех пор, пока не извлекал из них всего что мог. Если это не удавалось ему в одном сочинении, он переносил их в другое. В его ранних мелких произведениях можно найти зародыши всех тех типов, которые были потом развиты им в его крупных сочинениях
Всякого рода чванство глубоко возмущало Теккерея, в том числе и чванство его собственных собратьев по профессии. "Зачем эти громкие фразы, - говорит он устами одного своего героя, - о великих побуждениях? Нам не следует быть слишком высокомерными и воображать себя мучениками или апостолами правды. Мы не более как ремесленники, работающие для хлеба, а не во имя одной справедливости. Будем стараться работать честно, но перестанем говорить высокопарно о нашем "высоком призвании"
С газетой "Times" у него было несколько крупных столкновений. Эта газета в течение всей жизни Теккерея не переставала нападать на него, и она же одна из всех английских газет не напечатала специальной передовой статьи по поводу его смерти
маленькие статейки Теккерея, которые печатались в еженедельном сатирическом журнале "Панч", своей легкостью и необыкновенным остроумием сразу понравились всем и завоевали ему массу поклонников во всей Англии. Эдинбургские поклонники этих статеек даже выразили свою признательность автору их в форме подарка, который представлял собой серебряную статуэтку, изображавшую мистера Панча, то есть фигуру, нарисованную на заглавной странице журнала "Панч". Для того чтобы купить этот подарок, восемьдесят почитателей Теккерея сложились по полкроне
"Я уже восемнадцать лет знаком с Теккереем, - заметил однажды один из его приятелей, - и до сих пор не уверен в том, что знаю его"
Теккерея иногда заставали плачущим над какой-нибудь книгой. Он никогда не был в состоянии прочесть до конца "Ламермурскую невесту" Вальтера Скотта вследствие трагизма последних глав этого романа
один из его приятелей однажды встретил Теккерея на улице и, пораженный его необыкновенно убитым видом, спросил, что с ним случилось. "Я убил его!" - воскликнул тот с отчаянием в голосе. "Кого?" - с ужасом спросил его приятель. "Полковника Ньюкома!" - ответил Теккерей и предложил приятелю послушать только что написанную им последнюю главу романа "Ньюкомы". Когда они вошли в клуб и уселись в уединенном углу, Теккерей в страшном волнении стал читать описание последних минут благородного полковника и когда дошел до того места, где так трогательно рассказана смерть героя романа, то не мог более удерживаться и зарыдал как ребенок
Один из приятелей рассказывает об одном таком случае необузданного веселья Теккерея, случившемся с ним в его первый приезд в Нью-Йорк. Когда ему сообщили, что билеты на все его лекции уже распроданы, он пришел в такой восторг, что стал прыгать и кричать как ребенок, к немалому изумлению своего американского приятеля. А когда они в тот же вечер отправлялись в экипаже в то место, где должна была быть прочитана первая лекция, Теккерей от радости хотел непременно высунуть обе ноги из окна экипажа "в знак уважения к тем, кто купил билеты на его лекции", как он сам выразился
Когда Теккерею пришлось выступить кандидатом на парламентских выборах в Оксфорде, где его недостаточно знали, он написал Диккенсу, чтобы тот приехал рекомендовать его избирателям. "Меня, - писал он в этом письме к Диккенсу, - вряд ли знают даже двое из здешних жителей, а Вас, вероятно, знают более шести"
Теккерей не любил долгих споров о сухих материях и часто посреди такого разговора вдруг просил у своих собеседников позволения спеть комическую песню
В Бостоне он однажды жестоко уязвил довольно почтенного, но крайне претенциозного писателя, которому пришлось сидеть против Теккерея на одном торжественном обеде. Американский писатель держал себя с чрезвычайной важностью и за обедом все время серьезнейшим образом рассуждал о любви. Теккерею это наконец надоело, и он к ужасу всех и к величайшему смущению своего визави вдруг выпалил так: "Ведь до чего, сударь, должен был дойти свет, когда старые чудовища со сломанными носами, как мы с вами, вдруг стали рассуждать о любви"
Теккерей очень любил природу, но предпочитал всегда наслаждаться ею в тиши уединения. Даже тогда, когда ему приходилось гулять со своими детьми, он любил удаляться на время от них и наедине предаваться наслаждению природой
Один приятель его рассказывает, как Теккерей однажды, сидя в театре в Бостоне, куда приехал лишь накануне и где почти никого не знал, определял характеры всех проходивших мимо него лиц и даже рассказывал биографии некоторых из них
"Сделать кому-нибудь приятное, - говорит о нем Троллоп, - доставляло Теккерею всегда величайшее удовольствие. Никто не помогал так много своим друзьям, когда они попадали в нужду, или своим старым товарищам, как он. И оказывал он помощь свою всегда с самой тонкой деликатностью, которая трогала одинаково и тех, кто получал ее, и тех, кто был лишь сторонним наблюдателем
Не обходился без услуг секретаря и Теккерей, которому вообще было лень писать. Напротив, рисунки выходили из под его пера легко, непринужденно и даже невольно
Теккерей признавался, что не имеет власти над своими персонажами, что для него неожиданны их слова и поступки
В 1838 Ливингстон обратился к Лондонскому миссионерскому обществу с предложением своих услуг в качестве миссионера. Предложение Ливингстона было принято, и в сентябре 1838 года он был вызван в Лондон, чтобы представиться руководителям общества
"Как заставить электричество писать?" - вот что поглощало все мысли молодого Морзе
"Он [Мальтус] был очень чувствителен, - говорит его французский биограф Шарль Конт, - к одобрению людей просвещенных и умных; он придавал большую цену общественному мнению; но незаслуженные оскорбления не волновали его, настолько он был убежден в правоте своих взглядов и в чистоте своих намерений"
"я задал себе вопрос: предположим, что все мои желания осуществятся, что все изменения в области правовых институтов и человеческих мнений, о которых я мечтаю, действительно произойдут в настоящий момент, - будет ли это для меня истинным счастьем и радостью? И внутренний голос тотчас же, без малейших колебаний, ответил мне: нет" (Милль)
15 апреля 1865 года в Ньюстед приехал член Королевского совета, которому было поручено лордом Пальмерстоном узнать, чего Ливингстон желал бы от правительства для себя и для своих детей? Ливингстон просил обеспечить свободу плавания по Замбези и Шире посредством особого договора с португальцами
Anderson William (1842--1900) -- хирург, владелец коллекции китайского и японского искусства, издал иллюстрированный каталого своей коллекции
Andrew Kennedy Hutchison Boyd (November 3, 1825 - March 1, 1899), wrote in Fraser's Magazine a series of light, chirping articles subsequently collected several books of reminiscences, etc., written in a pleasant chatty style Mrs. Anna Maria Hall (January 6, 1800 - January 30, 1881) her descriptive talents were considerable, as also was her power of depicting character
In 1873, Anderson was appointed Professor of Anatomy at the Tokyo Naval Medical College and became medical officer to the British envoy in Japan from 1874 to 1880. It was in Tokyo that he developed his interest in and knowledge of Japanese art. In 1880, Anderson returned to London to become assistant surgeon and lecturer in anatomy at St Thomas' Hospital. He later became anatomist to the Royal Academy. He also became closely involved with the London art world, notably the English Asiatic Society of Japan (the Japan Society) and its journal Transactions of English Asiatic Society of Japan on which he served as advisory editor. Anderson amassed a superb collection of Japanese art, etchings, engravings and illustrated books, now in the British Museum. His publications include Kak'ke (1878); The Pictorial Arts of Japan, with a brief historical sketch of the associated arts, and some remarks upon the pictorial art of the Chinese and Koreans (1886); Japanese Wood Engraving (1895); 'On art in its relation to anatomy,' British Medical Journal, (1895).
Бентам сделал Миллю лестное предложение приготовить к печати свое сочинение "О судебных доказательствах". Работа была нелегкая, так как Бентам трижды принимался за нее и написал три отдельных сочинения, из которых нужно было составить один систематический трактат. Сверх того, Милль должен был сам следить за тем, чтобы в редактируемом им издании не проскользнули какие-либо неточности и ошибки, так как Бентам предоставил ему полную свободу делать всевозможные изменения и добавления к оригиналу. Этой работе Милль приписывает большое влияние на свое умственное развитие. Он перечитал массу книг юридического содержания и научился систематически, по определенному плану, группировать научный материал. Кроме того, чтение рукописи Бентама, написанной блестящим слогом, оказало хорошее действие на выработку его собственного стиля, который сделался более ясным и живым
Бентлей также вскоре значительно увеличил вознаграждение, которое обязался было платить "молодому писателю". Издатель Макрон, купивший "Очерки Боза" за полторы тысячи рублей, казавшиеся Диккенсу целым состоянием в начале 1834 года, вздумал через год сделать второе издание их в форме ежемесячных книжек,- но тогда Диккенс уже не мог допустить такой эксплуатации своего имени и после долгих неприятных переговоров выкупил "Очерки" за двадцать тысяч рублей
Более пяти лет усиленного труда пошло на окончательную разработку аппарата Морзе, и к концу этого срока тот уже мог действовать удовлетворительно, передавая известия между двумя отдаленными пунктами. В течение этого времени Морзе не раз показывал свой прибор публике в залах Нью-Йоркского университета; всех очень занимало это изобретение, но большинство считало его только остроумной научной игрушкой, на которую даровитый художник бесполезно тратил свое время
В 1822 году бывший на службе Ост-Индской компании врач Монтгомери обратил внимание в Сингапуре на материал, из которого делались хлысты местных погонщиков скота. Он исследовал его свойства и убедился в пользе и возможности разнообразного применения. Это была гуттаперча, с которой он познакомил промышленный мир в 1842 году
В 1854 году в Америке основалось первое общество Атлантического телеграфа с капиталом в полтора миллиона долларов; электриком был приглашен Морзе, но главным распорядителем и душою всего предприятия был Сайрус Фильд. И только благодаря его энергии и непоколебимой настойчивости предприятие это, после четырех неудачных попыток с 1857 по 1866 год, наконец увенчалось успехом
В Америке выпускались семейные библии с пустыми страницами, куда заносились важнейшие семейные события
В бытность Морзе в Европе он был избран заочно профессором эстетики и рисования Нью-Йоркского университета
В характере Милля поражает его необыкновенная восприимчивость к чужому влиянию. Он всегда нуждался в чьем-нибудь руководительстве и поддержке
Вот как рисует Мальтуса его товарищ по путешествиям Оттер: "Его жизнь была более чем чья-либо другая постоянным проявлением просвещенного благоволения, довольства и мира; он представлял собою тип чистейшего и лучшего философа, просветленного христианскими чувствами и проникнутого христианским милосердием. Характер его был так спокоен и кроток, его терпимость к другим была так широка и так возвышенна, его желания так умерены и его власть над своими страстями так велика, что автор настоящей статьи, знавший его самым близким образом около 50 лет, редко когда его видел взволнованным и положительно никогда не видел разгневанным, надменным или унылым"
Вся его жизненная обстановка клонилась к чрезмерному развитию умственных способностей в ущерб чувству, которое должно было увядать от недостатка впечатлений. Каждый день один и тот же неустанный умственный труд, без передышки и без отдыха, никаких развлечений, ничего того, что может взволновать человека и заставить хоть на время забыть будничную действительность. Немудрено, что при таких условиях Джеймс Милль зачерствел и потерял всякий вкус к радостям и горестям бытия. И то и другое заменилось скукой, душевной пустотой, от которой он находил спасение только в работе, неутомимой и упорной
Герберт Спенсер как-то заметил, что, вообще говоря, там, где условия действительной жизни не представляют здоровой пищи или достаточного простора для человеческой деятельности, мысль ударяется в метафизику
Десяти лет родители должны были отдать Ливингстона на фабрику, где сначала он занимался разматыванием шерсти, а впоследствии получил место ткача. Из первого недельного заработка юноша купил себе латинскую грамматику и с величайшим рвением изучал этот язык после работы на фабрике, в вечерних классах, от восьми до десяти часов; ему нужно было вставать в шесть часов утра, чтобы идти на работу, но матери приходилось присматривать за ним, чтобы он не ложился спать позже полуночи
Джеймс Милль (1773--1836) написал ряд статей в Британнику (1816--1823)
Джеймс Милль не любил жизнь и не тяготился ею только потому, что был слишком занят
Джеймс Милль своим необыкновенным умением ставить вопросы и давать на них ясные и точные ответы является живым воплощением идеала древнего философа, каким он нам рисуется по сочинениям Платона и Ксенофонта
Джереми Сибли, способствовавшему, как мы видели, первому успеху дела Морзе в комитете конгресса, принадлежат заслуги упорядочения всего этого хаоса в телеграфном деле. Благодаря своей проницательности, непоколебимой вере в конечный успех телеграфа и необычайной энергии ему удалось соединить в одно крепкое и могущественное целое все эти разрозненные и враждующие между собою компании, из которых выросло громадное телеграфное общество Западного союза. Эта компания, хотя и монопольная по своему существу, спасла телеграфное дело в Америке в самом его начале и много способствовала его техническому развитию
Джон Стюарт Милль с грустью говорил впоследствии, что у него не было детства. Мальчик шести-семи лет производит впечатление совершенно взрослого человека. К этому возрасту он уже получил довольно солидное классическое образование: он свободно читает и пишет по-гречески, прочел басни Эзопа, "Анабазис", "Воспоминания о Сократе" и "Киропедию" Ксенофонта, несколько глав из Диогена Лаертского, Лукиана и Сократа; наконец, пять первых диалогов Платона. По-английски он тоже прочел много книг, по большей части исторического содержания, среди них - сочинения Юма, Гиббона, Робертсона и других авторов
Жизнь Бокля лишена всякого внешнего, показного драматизма. В ней нет ни неожиданных происшествий, ни борьбы с обстоятельствами, ни серьезных неудач. Вся она может быть вытянута в одну линию, и проследить ее от начала до конца нетрудно. Одна страсть, одна обстановка, одно настроение, одна книга - таково резюме жизни и деятельности великого английского мыслителя
Занятия юного Д. Милля происходили по следующему плану. Утром он приходил в кабинет отца и вместе с ним принимался за работу. Отец писал, а сын в его присутствии переводил с греческого и учил греческую грамматику. Лексиконов у него не было, и с каждым неизвестным словом он должен был обращаться к отцу, который подчинялся этому неудобству, несмотря на то, что вообще не мог выносить, когда его отвлекали от работы. Вечером отец давал сыну уроки арифметики, и Стюарт Милль рассказывает в своей автобиографии, какой мукой были для него эти уроки с раздражительным, требовательным отцом. Но уроки составляли только небольшую часть его ежедневных занятий. Гораздо больше времени уходило у него на самостоятельное чтение и беседы о прочитанном. Стюарт делал заметки относительно каждой книги, которую он читал, и на другой день, во время прогулки с отцом, должен был передавать ему ее содержание
Из прочитанных книг маленькому Миллю больше всего нравилась "История Филиппа II и Филиппа III" Ватсона. Он приходил в восторг от описания битв и героических подвигов мальтийских рыцарей в борьбе с турками и восставших жителей нидерландских провинций в борьбе с испанцами. Уже в этом раннем возрасте симпатии его настолько определились, что он всегда стоял на стороне угнетаемых против угнетателей. Только когда ему пришлось читать об основании Североамериканских Соединенных Штатов, он, вследствие понятного детского патриотизма, не мог сочувствовать американцам. Отец поспешил указать сыну на эту непоследовательность, и мальчик изменил свой взгляд
Карлейль жил в своем доме в Челси с 1834 года до смерти в 1881
Карлейль уверяет, что новую историю надо начинать со слов Лютера: "Hier stehe ich und anders kann ich nicht. Gott helfe mir", т.е. "Я настаиваю на том, что это истина, иначе думать и верить не могу. Бог да поможет мне"
Когда Конту стала угрожать опасность потерять место экзаменатора в Политехнической школе, Милль немедленно предложил ему денежную помощь, несмотря на то, что его собственные дела были очень расстроены вследствие потери нескольких тысяч фунтов стерлингов (несколько десятков тысяч рублей) во время промышленного кризиса, постигшего тогда Англию. Конт отклонил это предложение на том основании, что философы не имеют права помогать друг другу из своих скудных средств; на это существуют богатые люди
когда приходила очередь Ливингстона читать вечерние молитвы, он читал их так, что производил на слушателей глубокое впечатление. Исаак Тэйлор, прославившийся впоследствии как археолог и живший в детском возрасте в Онгаре, когда там находился Ливингстон, вспоминает, что в нем его особенно поражало соединение простоты и решительности
Королевский астроном Маклир, распространяясь о точности географических определений Ливингстона, объяснил, что число его частных наблюдений доходит до 2812, кроме тех, которые не дошли по назначению или не были сообщены им. "Вся внутренняя Африка,- сказал он,- носит теперь на себе отпечаток Ливингстона. Находясь в любом пункте той области, какую он прошел, теперь можно знать с точностью, где именно находишься
Кто-то спросил Морзе, влияет ли на скорость электричества длина проволоки. "Нисколько, - был ответ, - оно проходит моментально по самой длинной проволоке". При этом мысль о пишущем телеграфе опять пронеслась в его уме. "Если только можно сделать видимым присутствие электричества в любой части провода, - сказал он, - то я не вижу, отчего нельзя передавать известий с помощью электричества"
Ливингстон и его спутники 10 марта 1858 года отплыли из Ливерпуля. С ними был отправлен в разобранном виде маленький речной пароход "Ma-Роберт"
Маколей в своей "Истории Англии" высказывает следующее мнение о лорде: "Ашли, при сильном уме и пламенном честолюбии, был переменчив. Но переменчивость Ашли являлась следствием не легкомыслия, а обдуманного эгоизма. Он служил и изменял целому ряду правительств; но так удачно улучал время для всех своих измен, что, вопреки всем переворотам, его счастие постоянно возрастало. Толпа удивлялась этому неизменному счастию и приписывала Ашли чудесную силу и божественный пророческий дар
Мальтус-студент, совершенно равнодушный к наградам и одобрениям учителей, руководствуется только своею неутомимою жаждою занятия и своим особенным пристрастием в то время к языкам, к истории и к изящной, литературе; не ища их, он удостаивается, однако, наград за декламацию, за латинский и греческий языки
манера писать Милля имела одну характерную особенность: он никогда не мог сразу написать что-либо для печати. У него выработалась привычка сначала заканчивать вчерне свое сочинение и потом начинать его сызнова, пользуясь кое-чем из первоначального наброска, но вместе с тем значительно его видоизменяя. В первом наброске он не заботился о красоте слога и обращал внимание только на план сочинения и группировку материала
Милль был вполне доволен своей службой в Ост-Индской компании и говорит в "Автобиографии", что вряд ли можно было подыскать другое занятие, более пригодное для бедного человека, желающего посвятить свою жизнь умственному труду
Милль уговорил Грота и двух других богатых поклонников французского философа оказать ему материальную поддержку, которая была ему так необходима. В следующем году экономическое положение Конта нисколько не улучшилось. Ему по-прежнему не на что было жить, но Грот решительно отказался помогать своими деньгами писателю, последние произведения которого показались ему в высшей степени вредными по своему направлению
Миллю пришла мысль устроить кружок из лиц одинакового возраста и развития для совместного изучения некоторых наиболее необходимых для общего образования наук. Члены кружка решили собираться два раза в неделю, по утрам. Занятия должны были продолжаться полтора часа, от половины девятого до десяти часов утра. Один из членов кружка читал вслух заранее выбранную книгу, и, если кто-либо был не согласен со взглядами автора или не вполне понимал их, то свободно высказывал свое мнение, и вопрос обсуждался всеми присутствующими. При этом все твердо придерживались правила не прекращать обсуждения спорного вопроса до тех пор, пока все не приходили к какому-нибудь определенному и окончательному решению.
Мисс Гарриет Мартино, хорошо знавшая его в последние годы, пишет о нем следующее: "Человека более простодушного, добродетельного и благожелательного, чем Мальтус, нельзя было найти во всей Англии"
Морзе провел некоторое время в Париже, где между прочим написал для нью-йоркской выставки большую картину, изображавшую внутренний вид Лувра, но, кроме убытка, ничего от нее не получил
Морзе разрабатывал свою идею во время морского путешествия. Он сделал чертежи и показал их своим спутникам, интересовавшимся этим предметом; и впоследствии показания их в судах сослужили добрую службу Морзе, подтвердив, что изобретение электрического телеграфа было сделано осенью 1832 года. Прощаясь с командиром судна по прибытии в Нью-Йорк, Морзе весело сказал ему: - Ну, капитан, если вы когда-нибудь услышите о телеграфе, вспомните, что изобретение это было сделано на борту доброго корабля "Sully"
Намерение сделаться миссионером явилось у Ливингстона на двадцать первом году, после прочтения воззвания миссионера Гюцлафа, обращенного к английским и американским церквам относительно христианского просвещения Китая
Не ограничиваясь чтением исторических сочинений, шестилетний Милль и сам пробовал свои силы на поприще сочинительства. Так, он написал историю Рима, Голландии и даже "Краткие начала всемирной истории". Отец поощрял эти попытки, но был настолько благоразумен, что никогда не заглядывал в его бумаги и не запугивал юного автора критическими замечаниями
Некто Гаррисон Дайер из Нью-Йорка в это время (1827 год) устроил маленькую телеграфную линию на Лонг-Айленде. Он пользовался статическим электричеством и употреблял только одну проволоку, которая давала одну искру, оставлявшую красный след на лакмусовой бумаге, и потом ток уходил в землю, не совершая кругового движения. Условленные промежутки времени между искрами обозначали разные буквы
несчастный изобретатель Дайер должен был бежать из страны вследствие судебного распоряжения об его аресте как заговорщика, "пытавшегося устроить тайное сношение между разными городами"
Но книги для легкого чтения были совершенно исключены из библиотеки маленького Милля. Случайно ему попался в руки "Робинзон Крузо", и он с наслаждением читал и перечитывал бесчисленное число раз это вечно юное описание борьбы человека с природой
Один издатель откровенно говорил, что если Карлейль ему заплатит 1500 рублей, то он согласен издать его произведение; другой решился было напечатать с условием, что он не платит Карлейлю ничего и по распродаже первых 450 экземпляров издание поступает в полную собственность автора, но, узнав об отношении других издателей, отказался и от такой сделки
После успеха первой линии Морзе изобретение попало в руки множества мелких компаний, которые постоянно конкурировали между собою и вели отчаянную борьбу за патенты и тарифы, так что дела их были в самом печальном состоянии, и телеграфные предприятия были совершенно дискредитированы с финансовой стороны. При таком порядке вещей становится понятным, что до 1855 года из сорока существовавших телеграфных компаний только три не давали дефицита и едва оплачивали свои расходы
Прочитанные книги были единственными событиями, которые Милль считает достойными упоминания в своей автобиографии
Работа на фабрике продолжалась от шести часов утра до восьми вечера, с небольшими перерывами для завтрака и обеда. Ливингстон, страстно любя чтение, клал книгу около машины и читал, хотя необходимость следить за работой не позволяла ему сосредоточиваться на чтении более одной минуты подряд. Он читал все, за исключением романов, которые вообще не пользовались почетом в его семье; к шестнадцати годам Ливингстон уже мог свободно читать Вергилия и Горация
Результатом многолетней (с 1810 по 1834 год) дружбы Мальтуса с Рикардо является изданная Бонаром обширная переписка, в которой мы находим много любопытного материала для характеристики экономических взглядов обоих друзей, но ничего такого, что бы нам рисовало их личные отношения, характеры и образ жизни. Дружба Рикардо с Мальтусом была чисто абстрактного свойства, напоминавшая собою сочинения первого
следует отметить полное бескорыстие Мальтуса. Он сознательно уклонился от высокой духовной карьеры, которая могла бы дать ему и деньги и почет, и удовольствовался скромной ролью учителя во второразрядном учебном заведении, 30 лет занимая одно место и не ища никаких повышений
Служба в Ост-Индской компании давала хороший заработок, не отнимала много времени (Милль был занят ежедневно от 10 до 16 часов); сами занятия не были утомительны и в то же время настолько содержательны, что не наводили скуки. Они служили Миллю отдыхом и даже были полезны для его литературной деятельности тем, что на практике знакомили его с механизмом государственного управления
Статьи по политической экономии Д. Милля в "Encyclopedia Britannica" и "Westminster Review", написанные с необыкновенной силой и убедительностью, дали теоретическое обоснование требованиям демократии и произвели громадное впечатление на общественное мнение
Тридцати двух лет Джеймс Милль женился, не имея никаких средств к жизни, на очень красивой девушке, Гарриете Берро. Этот брак был единственной непоследовательностью в его жизни, так как теоретически он строго осуждал людей, которые женятся в молодом возрасте, не имея достаточного материального обеспечения
Устная беседа еще больше, чем литература, служила Джеймсу Миллю могучим орудием пропаганды. Он в редкой степени владел искусством разговора. Его сын так описывает впечатление, производимое его отцом на собеседников: "Мой отец пользовался несравненно большим личным влиянием, чем Бентам. Я никогда не встречал человека, который лучше его умел проводить в разговоре свои мысли. Его полное самообладание, точность и выразительность языка, строгая серьезность и сила аргументации делали его одним из самых неотразимых диалектиков своего времени. Его сила заключалась не только в умении чисто логическим путем убеждать слушателя: он умел воодушевлять своих собеседников тем же горячим стремлением к истине и к общему благу, каким был проникнут он сам"
Физик Максвелл написал шуточную пародию на текст Бернса
Маленький Джордж Стефенсон устраивал мельничные колеса и ставил свои "машинки" над ручьем, приводившим их в движение; он делал маленькие повозки и рельсы из дерева и возил на повозочках разные тяжести
мальчиком одних с ним лет, Стефенсон начал устраивать паровые машины. Материалом ему служили глина, камыш, пробки и тому подобное. В числе сделанных им машин одна заинтересовала весь Вайлам и заставляла сходиться смотреть на нее все местное население. Это была миниатюрная модель подъемной машины, действовавшей в копях
близкое знакомство Стефенсона с машиной и недюжинные способности обратили на себя внимание инженера, заведовавшего копями, который назначил Джорджа кочегаром на машину, поставленную на вновь открытой копи
Работа в качестве надсмотрщика усилила в Стефенсоне проявлявшийся в нем еще с детства интерес к машинам и их устройству. Машина, на которой он работал, казалась ему крайне несовершенной и требующей слишком много затрат сравнительно с ее полезным действием
Размышляя о том, как усовершенствовать машину по откачке воды из шахты, Д. Стефенсон явно чувствовал недостаток основных сведений по механике. Желая ознакомиться с другими типами паровых машин, Стефенсон взял у одного из инженеров копей чертежи этих машин, но сколько он их ни рассматривал, они оставались для него совершенно непонятными
когда Джордж Стефенсон был свободен от работы, он не знал, на что потратить свой досуг. Обычное времяпрепровождение товарищей по работе, состоявшее в выпивке, Джорджа не прельщало. Он предпочитал послушать какого-либо грамотея, читающего вслух книгу или газету
в соседней деревне, хотя и на порядочном расстоянии от места жительства Джорджа, появился учитель, устроивший небольшую школу. К нему-то и поступил Джордж для обучения грамоте. Джорджу Стефенсону в это время было 18 лет. Учителя он мог посещать только по вечерам, по окончании дневных работ в копи. Заниматься после целого дня усиленной работы было не особенно удобно. Тем не менее Стефенсон с такой горячностью принялся за дело, что уже к концу первой зимы научился читать и писать и ознакомился с начатками арифметики, т. е. изучил все, что знал сам учитель, сведения которого не шли далее тройного правила
Днем юноша также пользовался всякой удобной минутой, чтобы снова обратиться к своей книге или задачам. Окружающим такое рвение к ученью взрослого парня казалось довольно нелепым, и они поднимали его на смех. Стефенсон был, однако, не из тех натур, которые соображаются с тем, что говорят другие
Стефенсон как и все механики-самоучки, увлечению задачей о вечном движении, устроив аппарат, в котором роль двигателя должна была играть ртуть и который, конечно, не двигался. Эти работы над изобретением perpetuum mobile имели, однако, и полезную сторону, изощряя пытливость Стефенсона и служа побуждением к более основательному ознакомлению с механикой
У машины, при которой Стефенсон находился, быстро перетерлись ремни, которые в то время были очень дороги. Стефенсон предложил новое размещение колес аппарата, при котором ремни должны были тереться гораздо меньше, и работа должна была идти успешнее. Инженер копи согласился на это предложение, и когда машина была установлена по указанию Стефенсона, получился именно тот результат, которого он ожидал. Это обратило внимание администрации копей на даровитого механика
Судьба послала Стефенсону учителя и товарища по самообразованию в виде одного соседнего фермера, Джона Вигама, который случайно оказался человеком, знакомым с физикой, химией и некоторыми отраслями математики. Друзья все свободное время проводили вместе, производя физические и химические опыты, трудясь над решением математических задач и строя модели разных машин. Оба трезвые, не употреблявшие спиртных напитков и избегавшие всяких шумных собраний и увеселений, Стефенсон и Вигам внушали глубокое уважение окружающим их горнорабочим, на которых особенно сильное впечатление производили разного рода опыты, производившиеся друзьями иногда в присутствии публики
Стефенсон, заметив в сыне склонность к механике, преподал ему основы этой науки и продолжал свои практические занятия вместе с сыном. Чтобы позабавить его и заинтересовать механикой, он устраивал вместе с ним разного рода механические курьезы: замок, который могли отпирать только отец и сын Стефенсоны, лампу, горевшую под водой, особенного рода солнечные часы и тому подобное
изобретательность Стефенсона давала компании громадные выгоды. В одной из копей он поставил блоковую машину собственного изобретения для подъема грузов, которая работала успешнее всех прежних. На другой копи устроил насос, также собственного изобретения, и так далее. Главный инженер компании очень благоволил к механику-самоучке, постоянно советовался с ним по техническим вопросам и изумлялся его изобретательности
В основу своей шахтерской лампы Стефенсон положил ту игрушку, которую он устраивал для своего сына,- лампу, горящую под водою. Изобретенная им лампа для чернорабочих имела металлическую сетку, закрывавшую пламя от внешней среды
уже в XIX веке, англичане Тревитенк и Вивиан построили паровую карету, которая была испытана на улицах Лондона. Однако трудность сдерживать и регулировать движение этой кареты, тряска вследствие неровности почвы, огромное трение на окружности колес - все это лишало всякого практического значения новый аппарат
Некто Мердок построил небольшой паровозик на трех колесах и поздно ночью пустил его для испытания по одной из малопроезжих дорог. Когда вода в котле закипела, паровоз побежал так быстро, что хозяин никак не мог его догнать. Случайно по дороге проходил священник. Увидав несущийся ему навстречу светящийся и свистящий предмет, священник вообразил, что это сам дьявол, и поднял крик, на который сбежался народ. С тех пор за Мердоком установилась репутация человека, знающегося с нечистой силой
некий Тревитенк построил паровоз, который, хотя и с трудом, тащил за собой несколько повозок. При испытании паровоз подъехал к одной из застав, которыми в то время пестрели английские дороги и на которых брали пошлину за проезд. Когда заставный сторож увидел подъехавшее чудовище, он до того перепугался, что отказался от пошлины и испуганно бормотал: "Ничего не нужно, господин дьявол! Ничего,- только проезжайте скорей..."
Тревитенк и Вивиан построили паровоз, который мог тащить по рельсам несколько вагонов, нагруженных железными материалами, со скоростью 8 верст в час. Однако машина была до того тяжела, что под нею ломались рельсы; кроме того, они были так плохо уложены, а соотношение между рельсами и колесами локомотива было так неправильно, что локомотив постоянно сходил с рельсов, и ставить его снова на них приходилось с громадным трудом. К тому же изобретатели сами не придавали особого значения своему опыту, полагая, что между рельсами и колесами локомотива всегда будет слишком мало сцепления, вследствие чего локомотив никогда не будет в состоянии давать значительную скорость. Последняя мысль, при всей ее нелепости, овладела тогда всецело умами и тормозила дело
В 1811 году Бленкинсон придумал новую систему локомотива, в котором четыре колеса служили только для поддержания движущегося аппарата; пятое же колесо, приводимое в движение поршнем паровой машины и двигавшее локомотив, было зубчатое и двигалось по зубчатому рельсу
Блэкетт построил локомотив на прежних основаниях, то есть с зубчатыми колесами, бегавшими по зубчатым рельсам. Машина работала плохо; толчки и трение постоянно вызывали в ней расстройство, и она чаще чинилась, чем работала. Рабочие проклинали беспокойную машину, а владельцы соседних копей смеялись над Блэкеттом, говоря, что он, очевидно, не знает, на что изводить свои деньги. Слух об удивительной машине, действовавшей на Вайламских копях, дошел и до Стефенсона, и он отправился посмотреть ее. Стефенсон в это время уже усиленно работал в своем домике над разными локомотивами и рельсами игрушечных размеров. Эти работы объяснили Стефенсону непрактичность применявшихся приемов и дали ему возможность выработать собственный план дела. Особенно ясна была ему необходимость совершенно ровной поверхности как для рельса, так и для обода колеса. Поэтому, явившись на Вайламскую копь и видя, с каким трудом тамошний локомотив движется на своих зазубренных колесах по зубчатым рельсам, он посоветовал Блэкетту заменить рельсы и ободья колес совершенно ровными, объяснив, что достаточно одной тяжести локомотива и вагонов, чтобы между колесами и рельсами образовалось нужное сцепление. Известность Стефенсона как практика-механика в своем округе была в это время уже настолько значительна, что Блэкетт тотчас же последовал его совету и устроил гладкие рельсы и такие же ободья на колесах своего локомотива и вагонов. К общему удивлению, работа пошла несравненно лучше: локомотив быстрее двигался, возил большие тяжести и меньше портился. Этот новый успех Стефенсона обратил общее внимание на опыты, которые производил Стефенсон в своем домике над игрушечными локомотивами, и некто лорд Равеневорт предложил Стефенсону устроить локомотив по его собственной системе, предоставляя в его распоряжение все необходимые для того средства
употреблявшиеся чугунные рельсы и грубые подушки, на которых они прокладывались, имели результатом постоянные сильные толчки, от которых локомотивы быстро портились. Стефенсон предложил употреблять железные рельсы, а подушки делать деревянными, превратившимися затем в наши шпалы
Друзья Стефенсона побуждали его работать в направлении, занимавшем многих тогдашних исследователей, а именно: стремиться к устройству локомотива, который ходил бы по обыкновенным дорогам. Стефенсон, однако, слишком хорошо понимал всю невозможность движения локомотивов иначе, как по рельсовому пути, и потому воздержался от исследований в направлении, которое не могло привести к положительным результатам
Локомотивы, изобретенные Стефенсоном, были применены к перевозке угля и других тяжестей на Киллингвортских копях, где жил Стефенсон, и успешно работали, давая значительную экономию владельцам копей. Несмотря на то, что польза нового способа перевозки была очевидна всем, в течение целых семи лет не нашлось охотников воспользоваться изобретением Стефенсона
громадным препятствием при внедрении железных дорог являлись рутина и высокомерное отношение к Стефенсону ученых инженеров. В Лондоне знать не хотели, что такое изобрел там какой-то "кочегар", и это пренебрежение к изобретению Стефенсона не раз становилось на пути гениального "рабочего"
Письмо, извещавшее Стефенсона о приглашении возглавить его строительство железной дороги, было адресовано "инженеру сквайру Стефенсону". Когда явился с этим письмом нарочный в Киллингворт, здесь никто не знал благородного джентльмена, которому было адресовано письмо,- и нарочный после безуспешных поисков хотел уже возвратиться. Тогда одна женщина предположила, что "сквайр инженер", вероятно, не кто иной, как "механик Джордж", под коим именем Стефенсон был известен окрестному населению
между Стефенсоном и Пизом, финансировавшим строительство железной дороги, установились близкие дружественные отношения. Умный самородок был желанным гостем в семье Пиза, где его любили все, начиная с главы семейства и кончая малолетними детьми. Общительный и приветливый, обладавший своеобразным юмором, Стефенсон доставлял своим обществом удовольствие и старику Пизу, с которым он любил беседовать о разных технических и экономических вопросах, и женским членам семейства, которым Стефенсон сообщал разные хозяйственные рецепты, и детям, которым он устраивал механические игрушки
работа по прокладке железной дороги потребовала от Стефенсона необычайной энергии. Препятствия встречались на каждом шагу. Уже при изысканиях направления пути невежественное население, опасаясь, что сооружение железной дороги разорит его, что дым локомотивов отравит воздух, скот будет бояться поездов и не станет пастись на лугах, лежащих вдоль пути, искры, выбрасываемые локомотивами, будут причиной постоянных пожаров и так далее, встречало Стефенсона и его помощников с дрекольем, ломало их инструменты и угрозами прогоняло исследователей
Стефенсон должен был защищать проект Ливерпульско-Манчестерской линии перед особой парламентской комиссией. Он обстоятельно, словно детей, познакомил членов комиссии с подробностями дела и терпеливо давал объяснения на все их вопросы, как они ни казались ему нелепыми. Один член комиссии глубокомысленно спрашивал: "Каким образом железнодорожный путь, могущий, положим, выдержать тяжесть поезда, идущего со скоростью одной мили в час, вынесет эту тяжесть при скорости втрое большей?" Стефенсон в своих объяснениях старался приноравливаться к низкому умственному развитию членов парламента, и потому в ответ на приведенный вопрос сослался на опыт этих господ, которые, катаясь на коньках по льду, не могли не заметить, что лед удерживает их гораздо лучше тогда, когда они бегут очень быстро, чем тогда, когда катаются медленно: скорость как бы уничтожает тяжесть. Предлагались вопросы еще более нелепые. Один член комиссии спрашивал, что произойдет, если поезд встретит на полотне дороги корову. Стефенсону приходилось отвечать, что в таком случае корова будет раздавлена. "То-то и есть!" - торжественно восклицал спрашивавший
Немало встречалось и других затруднений, которые при невыработанности техники постройки железных дорог требовали много времени и труда. Одних мостов пришлось построить 64, из которых один, очень большой, был цепным. Кроме того, в одном месте пришлось пробить туннель. И устройство висячего железного моста, и пробитие туннеля было делом совершенно новым, так что Стефенсону приходилось разрабатывать все подробности своих проектов
при испытании локомотива на железной дороге Манчестер-Ливерпуль прицепленный тот же локомотив с 36 пассажирами шел со скоростью 40 верст в час, положительно поразившей современников, которые отказывались верить в возможность такой скорости, пока не убеждались в том собственными глазами
При прокладке первых железных дорог один лорд торжественно заявлял в парламенте: "Я скорее пущу на свою землю целую шайку разбойников, чем одного инженера"
Зная по личному опыту, как много теряет всякий от недостатка знаний и как трудно человеку, лишенному возможности получить образование в детстве, пополнить этот недостаток в зрелых летах, Стефенсон особенно хлопотал об организации образовательных учреждений для детей рабочего класса
Крупным делом Стефенсона было учреждение школы механиков в Лидсе
Свободное время Стефенсон употреблял на благотворительность и занятия сельским хозяйством. Он устроил целый ряд сберегательных касс для рабочих, начальных школ, читален, приютов для престарелых и для сирот
Хозяйство своего имения Стефенсон вел с особой любовью. Он очень гордился своими цветами и овощами. Его гигантская капуста, громадные дыни и великолепные ананасы славились во всем округе. Его пасека считалась образцовой. На скотном дворе стояли выдающиеся экземпляры рогатого скота. Но особенным вниманием Стефенсона пользовался птичий двор
в последние годы жизни, "отойдя от дел", Стефенсон много работал над задачей, которая решена была через много лет после его смерти,- над устройством автоматически действующих тормозов и сигналов
Став строителем железных дорог, Стефенсон целые дни проводил на местах работ, принимая участие в самых черных и трудных из них, чтобы обучить технике дела неопытных рабочих, вникая лично во все мелочи
В дни упоения присоединением Индии к Британской империи Карлейль обратился к своим соотечественникам с вопросом: "Англичане, от чего бы вы отказались: от Индии или от Шекспира? Что вы предпочли бы: остаться без Индии или остаться без Шекспира? Я знаю, что государственные мужи ответят на своем языке, а мы на нашем отвечаем: мы не можем обойтись без Шекспира. Настанет день, и Индия не будет принадлежать нам, но Шекспир будет существовать всегда, он останется вечно"
Карлейль по неделям молчал с женой, чтобы не отвлекаться от своих мыслей
Герберт Спенсер никогда не работал больше двух часов в день
Карлейль, привыкший общаться с темным и непонятным, хотя бы в собственной прозе, и тот пишет Браунингу, что его жене (Карлейль любил в щекотливых положениях прикрываться своей женой), хотелось бы узнать, является "Сорделло" поэмой о человеке, о городе или о луне...
У Маколея есть очерк о посмертной судьбе Макиавелли, и оказывается, что от его имени происходит одно из названий дьявола в английском языке
Рэлей-младший уверял, что Томсону и самому не очень нравилась его модель. Тем не менее он продолжал ревниво и безнадежно приспосабливать ее к объяснению физических и химических реалий в природе. Были даже иллюзии успеха. И жил ими в Кавендише не он один. А критика уже не будоражила его внимания. И чужие идеи уже не возбуждали в нем интереса. Теперь -- через двадцать семь лет после начала своего кавендишевского отцовства -- он втайне выдал себе охранную грамоту на случай любых притязаний детей: "".Молодым людям не следовало бы высказывать всякую всячину. Я знаю о данном предмете гораздо больше, чем они, и я уже обдумал все..."
Дизраэли Карлейль называл то сыном сатаны, то лжецом, то мошенником, то фальшивомонетчиком или старьевщиком
Карлейль, всю жизнь посвятивший общественному движению, тем не менее настойчиво сторонился каких-либо политических групп и партий
Когда в 1854 несколько студентов университета Глазго выставили кандидатуру Карлейля на пост ректора, пресса буквально смешала его с грязью, а в помещении, где собирались его сторонники, были переломаны все скамьи. В конце концов Карлейль сам снял свою кандидатуру
Карлейль при вступлении в должность ректора должен был произнести речь, что, по его признанию, было выше его сил
Карлейль жаловался в письмах к жене, что чувствует себя "как человек, которого хотят задушить гостеприимством, так все вокруг набрасываются на него. Делай то, иди туда! И притом - банкеты, банкеты!"
В Аннане школьником Карлейль научился свободно читать по-латыни и по французски, постиг геометрию, алгебру и арифметику. Но самым главным в его образовании в те пять дней недели, когда он с нетерпением дожидался пятницы, было чтение книг из библиотеки некоего Джона Маконаки, бондаря. У него Карлейль брал книги Смоллетта, историю Карла Пятого, написанную Робертсоном 6, - и то и другое произвело на него глубокое впечатление. Были здесь и книги с математическими головоломками, которые он решал. В школе заметили и его успехи, и, что еще важнее, его жадность к учению
В то время было редкостью, чтобы сын шотландского рабочего учился до девятнадцати лет, не заботясь о заработке, и для Карлейля это оказалось возможным только потому, что его отец шел на жертвы ради того, чтобы сын окончил университет
уже когда ему минуло десять, Карлейль начал сомневаться в буквальной истинности многих вещей, записанных в Библии. Вряд ли он поверял свои мысли отцу, перед которым так робел. Но между мальчиком и его матерью таких барьеров не было. Ее вера была менее сурова, чем у отца, но столь же непоколебима, и она пришла в ужас, когда однажды сын спросил ее с иронией: "Чтобы сделать тачку, Всемогущий Господь спустился с небес и пошел в столярку?" Бесхитростно набожная Маргарет Карлейль была потрясена, лишь одним глазом заглянув в мысли ее любимого старшего сына: с тех пор он всегда был для нее заблудшей овцой, которую можно было вернуть в стадо только постоянными увещеваниями (неизменно повторяемыми в каждом ее письме) ежедневно прочитывать главу из Библии
Голодные питомцы университета тянулись к своим духовным кормильцам, но вместо пищи их кормили баснями. Той мешаниной умозрительной путаницы, этимологии и механических манипуляций, которую выдавали там за науку, я, пожалуй, овладел лучше многих. Из одиннадцати сотен молодых христиан там набралось бы человек одиннадцать таких, кто стремился к знаниям. Общение с ними согревало и облагораживало. Инстинкт и счастливый случай сделали так, что я пристрастился не к буйству, а к размышлениям и чтению, последнему в особенности ничто не препятствовало. Да что там! - из хаоса университетской библиотеки я сумел выловить множество книг, о которых не знал даже сам библиотекарь. Так было положено начало моей ученой жизни. Своими силами я научился свободно читать почти на всех европейских языках, на любые темы и по всем наукам. Определенная схема человеческой природы и жизни уже начала вырисовываться во мне, но ее предстояло уточнять при помощи новых опытов и бесконечно расширять. Томас Карлейль. Сартор Резартус
"Имея сердце независимое, не пленяясь улыбками жизни и не склоняясь перед ее гневом, я, возможно, добьюсь литературной славы. И хотя бы судьба готовила мне голодную смерть, я рад тому, что не родился королем!" Впрочем, эти храбрые слова не у Карлейля подкреплялись попытками что-либо написать, скорее они были обманным движением, чтобы заглушить страх, о котором он говорил в то время в письмах друзьям: опасения, что литературного таланта у него нет
Утешение, как всегда, Карлейль находил в чтении. Читал жадно, проглатывая по целому тому "Истории упадка и разрушения Римской империи" Гиббона в день, "то приходя в восторг, то испытывая отвращение от той яркости красок, которыми он рисует грубый или скудный материал, иногда утомляясь подробностью его записей, иногда радуясь их живости, часто оскорбленный их непристойностью, восторгаясь или возмущаясь едкостью его тонкой иронии"
"Ответь мне честно, читаешь ли ты Библию каждый день, и да благословит и хранит тебя Господь," -- постоянно взывала мать к сыну Карлейлю, уже известному писателю
"Твоя манера говорить, - писал Карлейлю Ирвинг, - пожалуй, неудачна. Она убеждает, но не пробуждает сочувствия и лишь у немногих (среди которых я отвожу место и для себя) вызывает интерес"
"Освещайте путь людям" и не сочтите их недостойными вашей заботы, -- писала Карлейлю одна из его знакомых
Карлейлю удалось наконец раздобыть работу у доктора Брюстера. Требовалось написать биографии для Эдинбургской энциклопедии (каким трудом может подрабатывать писатель)
"я заставлю кое-кого расступиться передо мной - или я совсем не знаю себя," -- молодой Карлейль
Спасения от бессонницы, от телесных неудобств и душевных мучений Карлейль, как всегда, искал в чтении. Он и в самом деле нашел многое из того, что искал, или, вернее, много такого, что отвечало его духовным потребностям, у Гёте и Шиллера
Знания, накопленные за годы одиночества и печали, начали приносить плоды, по крайней мере они сказывались в Карлейле-собеседнике: поражали равным образом и широта, и глубина его познаний, а яркие и неожиданные сравнения, то и дело возникавшие в его речи, были почерпнуты из самых разнообразных источников
Через три или четыре месяца после первой встречи Карлейль и Джейн Уэлш увиделись в Эдинбурге и читали вместе Шиллера, Гёте и Лессинга
источником вдохновения служил для Карлейля и его буд жены каждый роман или философский трактат мадам де Сталь; Руссо вызывал у Карлейля такое восхищение, смешанное с пуританским осуждением, а у Джейн - открытое обожание; их общее поклонение Байрону было реакцией на ту злобу, которую он же вызывал у мракобесов
Д. Уэлш, будущая жена Карлейля, по ее же словам, сменила свою религию и стала "в каком-то роде язычницей", прочитав Вергилия немного старше десяти лет от роду; она прочла "Новую Элоизу" и полюбила ее дерзкую героиню (хотя и писала, что "не желала бы встретить таких странностей у моих знакомых женщин")
Все улицы, ведущие к Хэттон Гарден, где проповедовал Ирвинг, были на несколько миль запружены экипажами и толпами. Пришедшие спозаранку ждали в длинных очередях, шла бойкая торговля билетами по полгинеи за штуку
Ирваинг с пылом бичевал свою фешенебельную публику за равнодушие к положению бедных, за утрату веры, а заодно и за ее собственную неправедную жизнь. Слушавших, возможно, и не убеждали его слова, но, во всяком случае, они нарушали их покой
"Представь себе тучную, дряблую сутулую персону со слюнявым ртом, хлюпающим носом, с парой странных карих, робких, но очень серьезно глядящих глаз, с высоким, сужающимся кверху лбом и огромной копной седых волос; вот тебе приблизительный образ Кольриджа... В нем нет твердости. Он избегает боли или труда в любой их форме. Сама его повадка говорит об этом. Он никогда не выпрямляет коленей. Он горбит свои жирные, бесформенные плечи, а при ходьбе не ступает, а шаркает и скользит... Он и хотел бы всем сердцем, да чувствует, что не смеет. И говорит он, почти как я ожидал, - дремучий лес мыслей, из которых некоторые верны, многие ошибочны, а большая часть сомнительны - и все оригинальны в какой-то степени, многие даже в очень большой. Но в его разговоре нет последовательности: он блуждает, словно парусник по волнам, куда только заносит его ленивый ум; что еще неприятней - он проповедует, вернее, произносит монологи... на мой взгляд, он человек большого, но бесполезного таланта: странный, нисколько не великий человек", -- Карлейль о Кольридже
Часто раздражение Карлейля изливалось только в письмах
В "Жизни Шиллера" есть немало страниц превосходной литературной критики и множество метких замечаний, больше применимых к самому Карлейлю, нежели к предмету его исследования. ("Прежде всего он совершенно свободен от шаблонности во всех ее разновидностях, нелепых и отвратительных, - лишен начисто". )
замечательнее всего в "Жизни Шиллера" ее ясность и спокойствие, удивительным образом выдержанный в ней дух научной беспристрастности и благожелательности. Этот стиль никак не соответствовал характеру Карлейля и его образу жизни
Карлейль научился немецкому по одним лишь словарям и грамматикам, не имея даже случая слышать немецкую речь
Счастье Китти Килпатрик, по мнению Карлейля, было "у нее в крови, а философией тут ничего не прибавишь"
Наверное, никогда предстоящая женитьба не обсуждалась столь хладнокровно и по-деловому. Удивляет, что таким образом было положено начало длительной переписке, в которой эти два претендента на роль главы в семье (а только так их и можно понять) попеременно вновь и вновь на разные лады излагали свою точку зрения с уважением к логике и правилам ведения спора, которые сделали бы честь любому профессору. Редкий поклонник вынес бы тог холод, каким Джейн Уэлш обдала самые дорогие мечты Карлейля; редкая женщина сумела бы с такой ясностью и спокойствием анализировать свои чувства к человеку, женой которого собиралась стать
пуританский комплекс вины, из-за которого Карлейль смотрел на все романы, даже написанные Гёте, как на пустяки, недостойные серьезного внимания..
"ни ответа не дали, ни рукописи не вернули - никакого внимания не обратили, для меня это означало катастрофу, более полную, чем я даже представлял себе!" -- Карлейль о своем первом опыте публикации
Из писем Карлейля видно, что он надеялся, найдя постоянное место, спастись от поденной кабалы
Карлейль и Джейн были многословны в своих письмах: если уж они садились, чтобы написать, как они говорили, "наспех несколько строк", то из-под их пера, как правило, выходило достаточно, чтобы заполнить три-четыре печатные страницы. Причем многие из их адресатов сохраняли письма. Сами супруги также бережно хранили переписку. Вместо обычных для биографий более или менее достоверных предположений и подчас полного отсутствия сведений о герое в сложные моменты его жизни, здесь мы располагаем изобилием материала, подчас до неловкости подробного
когда Карлейль надписал "Сборник немецких романтиков" для своего отца, он говорил, что знает точно: Джеймс Карлейль не прочтет ни слова в этой книге
Д. Уэлш, жена Карлейля о себе: "не имела ни одного полезного навыка, зато отменно знала латынь и совсем неплохо - математику!"
"Придет время, - писал Карлейль, - когда сам Наполеон будет лучше известен своими законами, нежели своими битвами, а победа при Ватерлоо окажется менее значительным событием, чем открытие Института механики"
В свой дневник Карлейль записывал самые разнообразные и случайные мысли и соображения, пытаясь отделить свои истинные убеждения от предрассудков
Свой логический, аналитический, точный, но узкий ум Джеймс Стюарт приложил и к воспитанию сына. Он начал учить сына греческому языку, когда тому было три года, а в возрасте от трех до восьми лет ребенок прочел несколько греческих авторов, включая басни Эзопа, "Анабазис" Ксенофонта и Геродота; по-английски он прочел несколько книг по истории и не один трактат о государстве. Приятно добавить, что ему позволили также прочитать "Робинзона Крузо", "Тысячу и одну ночь" и романы Марии Эджворт45. С восьми лет он начал читать по-латыни; в двенадцать изучал уже логику (Аристотеля и Гоббса), политическую экономию (Рикардо и Адама Смита). Ежедневно мальчик ходил с отцом на прогулку, во время которой должен был отвечать на вопросы по уроку, пройденному за день
Шестнадцати лет Джон Стюарт Милль прочел впервые о французской революции и был поражен тем энтузиазмом, который идеи свободы и равенства пробудили в те годы повсеместно во Франции. Его величайшей мечтой в то время было сыграть роль жирондиста в английском Конвенте
Милль любил все объяснять, так что, "попав в рай, он вряд ли успокоится, пока не выяснит, как там все устроено"
Маквей Нэпьер, напечатавший одну из статей Карлейля в своем "Эдинбургском обозрении", сказал, что сам ее не понял, но что на ней, несомненно, печать гени
Карлейль был глубоко потрясен смертью отца и написал длинные письма в утешение матери и доктору Джону. Облегчение он нашел в большом некрологе, который сочинил за несколько дней
Карлейль старался схватить суть каждого явления, прежде чем брался за перо, а схватить суть значило у Карлейля - увидеть явление во всей его исторической, моральной и религиозной значимости. Академический подход к истории никогда не удовлетворял его, он скорее стремился истолковать и историю и литературу как некую бесконечную религиозную поэму
Уильям Моулворт, богатый молодой человек, который защищал в парламенте шестерых рабочих, впоследствии известных под именем мучеников из Толпадла51, решил дать 4 тысячи фунтов на основание радикального издани
Получив от Фрэзера несколько экземпляров своего "Сартора", сшитых из журнальных листов, Карлейль разослал их шести литераторам в Эдинбурге. Ни один из них не откликнулся на подарок
"Если б он женился на мне, не было бы никаких прорицаний," -- сказала одна из женщин после смерти знаменитого религиозного писателя Англии XIX в Ирвинге
Работа над книгой о французской революции так поглотила Карлейля, что он во всем видел связь с революцией, ее результат. Сидя в гостях у друзей, он различал сквозь смех и разговоры "присутствие Смерти и Вечности"
борьба в одиночку с морем неуловимых фактов, каковую вел Карлейль уже не вызывает изумления в наш век, когда к услугам историка дотошные ассистенты и подробные картотеки
"Французскую революцию" встретили гораздо теплее, чем ожидал автор: Диккенс повсюду носил ее с собой; Теккерей написал о ней теплый отзыв в "Тайме"; Саути высказал горячую похвалу самому Карлейлю лично и говорил друзьям, что, пожалуй, прочтет ее раз шесть и что это "книга, равной которой не написано, да и не будет написано ничего на английском языке". Эмерсон считал книгу замечательной и предсказывал ей долгую славу; он уверял Карлейля, что в Америке, где "Сартор" разошелся больше, чем в тысяче экземпляров, эту книгу ждет несомненный успех. Милль обобщил мнения, сказав, что подзаголовок книги должен был быть не "История", а "Поэма". Джеффри высказался осторожнее, заметив, что, читая эту книгу, нельзя "не сознавать, что ее автор (каково бы ни было в остальном мнение о нем) обладает и талантом, и оригинальностью и способен создать даже более великие творения, чем это". С другой стороны, такие ярые виги, как Маколей и Брогам, признавали в Карлейле сильного и опасного противника, осуждали его пафос разрушения; в это же время Вордсворт написал против книги сонет и выражал сожаление о том, что Карлейль и Эмерсон, которых он объединил как "философов, взявших в качестве оружия язык, принимаемый ими за английский", не посвятили себя "единственно подходящему им обоим занятию - взаимному восхищению"
Теккерей, по мнению Карлейля, обладал куда большим литературным талантом, чем Диккенс, но Карлейль всегда относился к романам как к досадным пустячкам и потому не делал больших различий между двумя писателями
Маколей на званых обедах завладевал всеобщим вниманием за столом и говорил один весь обед
Некоторые слова или громкие фразы, часто повторяемые друзьями, немедленно вызывали со стороны Карлейля пространные дифирамбы молчанию. На эту тему он иногда говорил в течение получаса, а если кто-либо его прерывал, на его голову сыпался град метафор, сказанных тоном, одновременно и ироническим, шутливым
Дружба между Карлейлем и Эмерсоном росла и крепла на расстоянии: последующие встречи очень скоро привели к разногласиям
Карлейль говорил много и прервать его не было никакой возможности. "Если тебе удается вставить словечко, он повышает голос и заглушает себя"
В столкновении больших масс людей, в надежде на полное разрушение старого и затем рождение нового порядка всегда было нечто притягательное для Карлейля
таким молодым людям, которые, подобно Джеральдине Джусбери, сомневались в христианстве и искали объяснения миру, особенно нравились идеи Карлейля: первое же сочинение Карлейля, прочитанное ею, ошеломило ее. Она разом освободилась и от христианской веры, и от романтического восторга перед Шелли, взамен обретя, как ей казалось, понимание суровой красоты мира
господствовало и никем не оспаривалось мнение о Кромвеле, выраженное вигом Джоном Форстером: "жил, как лицемер, и умер, как предатель". Желая опровергнуть эту точку зрения, Карлейль строит свою книгу в форме автобиографии: продираясь сквозь массу неточностей и предвзятых мнений о Протекторе, он находит оригинальные письма Кромвеля и с их помощью по-новому рассказывает его историю. Книга, таким образом, состоит из собственных писем Кромвеля, его речей, комментариев и пояснений Карлейля, а также из великолепных описаний, таких, например, как эпизод битвы при Нэсби, ради которого он специально ездил осматривать место исторической битвы
"Спасибо вам sa книгу г-жи Малэк, которую я прочла с огромным интересом. Давно не попадалось мне таких романов - одна любовь, больше ничего. Он напоминает о собственных юных грезах любви. Мне он нравится, понравилась и бедная девушка, которая до сих пор верит - или хотя бы "верит, что верит" - во все это" (из письма Д. Карлейль подруге)
Наблюдения все больше убеждали Карлейля в том, что литературный труд - всего лишь плохая замена действию; после книги о Кромвеле он уже больше ничего не писал
Гостя у леди Гарриет, Карлейль писал Джейн, которая в это время лежала в Челси больная, с невольным комизмом в тоне: "О Господи! Почему я жалуюсь тебе, бедной, прикованной сейчас к постели? Не буду жаловаться. Только если бы ты была сильна, я рассказал бы тебе, как я слаб и несчастен"
Карлейля в зените славы вообще не очень интересовали теперь споры, но лишь собственные мысли, которые выливались в блестящие монологи - наполовину комичные, наполовину серьезные, но целиком догматичные
"когда мужчина перестает говорить, начинает женщина" (о семье Карлейлей)
В письме к Карлейлю, похожем на длинное и блестящее эссе - оно занимает двадцать страниц печатного текста, - она дала волю воспоминаниям прошлого. "И только в прошлом я возбуждаю в себе какие-либо чувства. Теперешняя миссис Карлейль - как бы это сказать? - отвратительна, клянусь честью!"
Благо морского путешествия состоит в том, объяснил Карлейль, что можно побыть одному. "Одиночество и уныние, которое, как кажется, предстоит мне в этом самом необычном из моих путешествий, - совсем не дурная вещь". Вспомним о замечании, сделанном им по другому поводу - о том, что он еще недостаточно впал в уныние, чтобы начать работать
про Карлейля говорили, что человек, писавший такие меланхолические мысли, часто бывал душою общества
Карлейль неплохой мим; его попытки изобразить кого-нибудь были неуклюжи, но он сам так забавлялся собственной неловкостью, что у него получалось подчас занимательнее, чем у настоящего актера
Карлейль догматически напорист, не терпит возражений и в то же время способен высмеять собственные преувеличения с милым и оригинальным юмором; он художник, рисующий поразительные словесные полотна, способный в единый миг выковать из громадного богатства ассоциаций точный конкретный образ (например, огромные крокодильи челюсти у Вордсворта) ; он развивает до меткого гротеска какую-нибудь черту характера или внешности того, кого изображает. Браунинга он хвалил не столько за стихи, сколько за то, что он мог бы быть хорошим прозаиком. Лэндор, увы, избрал странный и причудливый способ излагать свои мысли, но его литературные достоинства пока не вполне оценены. Диккенс - славный, веселый парень, только его взгляды на жизнь совершенно ошибочны. Он вообразил, что нужно людей приласкать, а мир сделать для них удобным, и чтоб всякий имел индейку к рождественскому ужину. Но все-таки он кое-чего стоит, его можно почитать вечером перед тем, как идти спать. В Теккерее больше правды, его хватило бы на дюжину Диккенсов
Карлейль выступал в 1849 году перед комиссией, назначенной для проверки администрации в Британском музее, он предложил учредить публичные библиотеки в каждом графстве и особо подчеркивал необходимость печатного каталога всех книг, находящихся в библиотеке Британского музея, которые были в то время в полном беспорядке.
осведомленность Карлейля относительно классификации книг, их подбора, подходящих условий для пользования библиотекой поразительно четки и ясны
"Современные памфлеты" были почти повсюду встречены недружелюбно. Если еще требовался повод для того, чтобы Милль порвал окончательно с Карлейлем, то эта атака на самые дорогие его сердцу убеждения могла послужить им; по выходе первого памфлета Милль яростно напал на Карлейля; а когда они встретились, Милль отвернулся. Голос Милля раздавался в хоре возмущенных и изумленных возгласов: даже "Панч", наиболее дружественно настроенный по отношению к Карлейлю среди всех лондонских журналов, привлек его к суду за подрыв его репутации; Маццини почувствовал отчуждение, а такие либералы, как Форстер, были удручены и удивлены
"Мы имеем несчастье жить в этом доме и обладать весьма слабым здоровьем; плохо спим - в особенности в ночные часы крайне чувствительны к шуму. В ваших владениях вот уже некоторое время живет петух, никак не более шумный или неприятный, чем остальные, чей крик, разумеется, был бы безразличен или незаметен для людей с крепким здоровьем и нервами; но, увы, нас он часто заставляет против нашей воли бодрствовать и в целом причиняет неудобства в такой степени, которую трудно себе представить, не будучи нездоровым. Если б вы были столь добры, чтобы удалить это маленькое животное, или каким-либо способом сделали так, чтобы он не был слышен от полуночи до завтрака, такая милость с вашей стороны принесла бы заметное облегчение определенным людям здесь и была бы принята ими с благодарностью как акт добрососедства". (Томас Карлейль - Д. Ремингтону, 12 ноября 1852)
В 1853 году Карлейль позвал рабочих для осуществления необычного плана: строительства звуконепроницаемой комнаты на верху его дома. Он и раньше подновлялся и перестраивался: например, библиотеку в бельэтаже расширили так, что она стала одновременно библиотекой и гостиной; но на этот раз предполагалось не более и не менее как построить целый этаж. Звуконепроницаемая комната должна была расположиться над всем верхним этажом и быть защищенной от проникновения шума путем постройки второй стены; освещаться она должна была через застекленный люк в потолке
Решение заняться жизнью и эпохой Фридриха Прусского пришло не без тяжелых сомнений: да и па протяжении тринадцати лет работы над этой книгой Карлейль так и не смог окончательно примириться ни с предметом описания, пи с тем фактом, что он им занимаетс
В 1851 году Карлейль несколько дней провел в Париже с Броунингами: французские литераторы его раздражали, а французские актеры огорчали своим "жалким кривлянием на семейные темы" и своим "собачьим распутством и бездушной ухмылкой надо всем, что есть прекрасного и возвышенного в человеческих отношениях"
Карлейль считал, что, перестав бриться, он сберегает полчаса ежедневно, но, по мнению Джейн, он проводил это время, "слоняясь по дому и оплакивая неблагополучие Вселенной"
В работе Карлейль соблюдал распорядок, можно сказать, делового человека. Он вставал в разное время, в зависимости от того, как ему спалось, но не позднее семи, обтирался мокрой губкой у себя в комнате, затем шел на прогулку. В восемь он возвращался домой для завтрака. Затем курил и отправлялся в звуконепроницаемую комнату, где оставался до двух. В течение утра служанка иногда носила ему наверх чашку с крепким бульоном или молочный пудинг; впоследствии они были заменены утренним кофе с касторовым маслом. В два часа он шел размяться либо пешком, либо верхом на гнедом Фритце, купленном в 1850 году и в течение нескольких лет бывшем его верным другом. В пять или в шесть обед, за которым обычно следовал короткий сон, беседы с гостями, чтение
если Карлейль и стонал беспрерывно, то лишь потому, что был убежден: эта, как и всякая литературная работа вообще, не стоила того, чтобы ею заниматьс
Карлейль жаловался громко и подолгу: в дневниках, в письмах родственникам, друзьям
Джозеф Нойберг годами неутомимо работал для книги о Фридрихе: его главной обязанностью было утоление ненасытной потребности Карлейля в подлинных исторических фактах. Он делал выписки и описания различных документов, проверял и устанавливал даты, сопоставлял материал и составлял обзоры газет XVIII века, которые Карлейль вставлял в качестве комического хора. Нойберг был главным помощником, но не единственным. В конце 1856 года молодой кондуктор парохода из Челси по имени Генри Ларкин предложил составить указатели к объявленному тогда собранию сочинений Карлейля. Предложение было принято. Карлейль позднее говорил, что Ларкин выполнил "всевозможные карты, указатели, резюме, копии и прочую работу - с непревзойденной полнотой, находчивостью, терпением, аккуратностью при полном отсутствии суеты"
("Хотела бы я знать, как мы будем жить, что будем делать, куда ходить, когда эта ужасная задача (работа над книгой о Ф. Великом) будет выполнена", - писала жена Карлейл
Никакие муки жены, никакое горе, никакие тревоги и нежность, выражавшиеся в его собственных письмах, не могли заставить Карлейля бросить работу над Фридрихом, которая все тянулась год за годом; закончив огромный пятый том, он обнаружил, что необходим шестой. Он привез с собой в Сент Леонард большой ящик с книгами и, сидя "в маленькой каморке - окно против двери, и оба все время настежь", вполне мог работать, хотя и чувствовал себя "словно вздернутым на дыбе"
Спустя несколько дней после смерти Джейн Карлейль их общая подруга леди Лотиан попросила Джеральдину написать воспоминания об умершей. Она это сделала или скорее записала несколько случаев из детства Джейн и ее жизни в Крэгенпуттоке, по рассказам самой Джейн; эти записи она и послала Карлейлю, которого они огорчили ошибками в фактах и тем, что он считал слабостью передачи. "Все в конце концов превращается в миф, даже странно, как много уже в этом мифического". Он просил Джеральдину отдать ему эти воспоминания, что она охотно сделала. Через пять недель после смерти Джейн, Карлейль начал править записи Джеральдины, и постепенно правка превратилась в самостоятельный рассказ о Джейн. За два месяца он написал 60 тысяч слов. Написанное им замечательно разговорной свободой языка, с его неожиданными остановками, отступлениями и восклицаниями. "Почему я вообще пишу, - спрашивает он снова и снова. - Могу ли я забыть? И разве все это я не предназначил безжалостно огню?" Наиболее замечательной чертой этого произведения является удивительный дар Карлейля - искусство воскрешать. Описывая Сез заметок пли справок события, которые происходили, и людей, которых они знали - сорок и более лет назад, - Карлейль воспроизводит и разговор, и события точно так, как он или Джейн писали о них в письмах много лет назад. Не может быть лучшего свидетельства его фотографической памяти на лица, вещи и места, чем это повествование, написанное с приятной иронией в тетради, которой пользовалась Джейн в эти печальные 1850-е. Сила памяти помогла ему еще раз пережить прошлое, отыскивая те обиды, что оп ей нанес, отдаваясь скорби по мере углубления в рассказ
Тиндаль чинил в Париже скрипящее окно, укутывал Карлейля в овчину в поезде на юг и демонстрировал ему опыт синхронных периодических колебаний на примере бутылки с водой в поезде. Карлейль внимательно слушал Тиндаля, который с точки зрения новейших теорий объяснял ему голубой цвет неба, а затем задал вопросы, удивившие ученого глубиной проникновения и понимани
"Зачем продолжать эти печальные заметки, в которых я не нахожу интереса; если единственное Лицо, которое может меня интересовать... отсутствует! Я кончаю" (Карлейль)
"Они называют меня великим человеком, - говорил он Фруду, -но ни один не делает того, что я им говорю" (Карлейль)
Карлейль имел привычку класть две гинеи на каминную доску перед приходом Ли Ханта, чтобы эссеист мог взять их, не испытывая неприятной необходимости просить
Много времени Карлейль в старости проводил за перечитыванием Шекспира, Гёте и Гиббона
"Я чувствую глубоко в себе слабую, но неистребимую искру веры в то, что есть "особое провидение". Я верю в это, и как будто искренне - к собственному своему удивлению" (Карлейль)
В 13 лет, Фарадей не получив даже начального образования, начал работать в книжной лавке. Сначала разносил газеты по домам, а затем стал учиться мастерству переплетчика. Срок обучения был определен в 7 лет. Годы работы в переплетной мастерской были периодом напряженного труда и учебы. Он прочитывал переплетаемые книги, а некоторые из них изучал и конспектировал. По вечерам посещал научно-популярные лекции. Один из клиентов книжной лавки член Королевского общества Дийн Дэнс, увидев большую тягу Фарадея к науке, помог ему попасть на публичные лекции известного химика Гемфри Дэви
Отец Лайеля переводил Данте и напечатал несколько статей о великом итальянском поэте
в 1801 Кларк вывез из Греции колоссальную статую Деметры
Вильям Адам (1796-1881), исследователь индийских религиозных деятелей, родился в бедной семье. Его заметили в религиозном обществе, которое он усердно посещал, и отправили за счет общества в Глазговский университет, а по окончании миссионером в Индию, где он и увлекся санкскритом и бенгали
известие о смерти Франклина, последовавшей в 1790 году, дошло во многие места земного шара только через год, между тем как телеграмма о смерти Морзе восемьдесят два года спустя облетела чуть не весь мир в несколько дней
Амброз Бирс, когда писал "Дневник Сатаны", перечитывал ларошфукольдовы максимы
Американец Донелли в XIX веке издал книгу, где сообщал, что ему удалось открыть и разобрать шифрованную рукопись Бэкона, из которой ясно как Божий день, что драмы Шекспира написаны Бэконом. Эта книга, представлявшая смелую спекуляцию, имела большой успех и обогатила автора
Биограф Дикинсон Т. Джонсон, чтобы датировать ее стихи, изучал почерк, характер бумаги и др.
Бирсу в годы его пребывания в Англии (1872--1875) покровительствовал Суинберн
Брет Гарт издал сборник пародий "Романы в самом кратком изложении"
В 1844 Лонгфелло составил и издал сборник малоизвестных поэтов
В старости Bryant (1794--1878) посвятил себе переводу Гомера: "Илиады" (1870) и "Одиссеи" (1872)
Вашингтон Ирвинг учился писать, копируя Стиля и Аддисона
Готорн (1804-1864) в 40-е гг участвовал в фаланге фурьеристов
Джонсон опубликовал работу, как изменялся почерк Дикинсон в течение 37 лет
Дикинсон на русский переводилась Марковой -- профессиональной переводчицей с японского
Дикинсон называла свои стихи "письмами к миру"
За исключением "Билли Бадда" (1889) всю свою прозу Мелвилл (1891--1891) создал за 10 лет (1846--1857)
Первое стихотворение Брайанта было опубликовано, когда ему было 17 лет
Хотя А. Бирса выдвинул в литературу Брет Гарт, он осмеял его стиль, так что в конце концов Бирсу пришлось хлопнуть дверью в журналах, где подвизался Брет
Эмерсон оставил после себя 10 томов дневников
В 1853 году, восемнадцати лет, Твен начал проходить более серьезную жизненную школу. Он покинул родные места и пошел "в люди", бродячим наборщиком. Подолгу нигде не задерживаясь, он бродяжил четыре года и успел повидать не только Сент-Луис, столицу своего штата, но и крупнейшие промышленные и культурные центры США этих лет - Нью-Йорк, Филадельфию, Вашингтон.
Позднее Твен утверждал, что, плавая лоцманом на Миссисипи, он "узнал и изучил все вообразимые типы человеческой натуры, какие возможно встретить в художественной, биографической и исторической литературе"
В поисках выхода Твен разработал план кругосветного путешествия с публичными чтениями, чтобы расплатиться с долгами. Твен был уже немолод, путешествие было для него непосильным. Он тяготился вынужденными публичными выступлениями и даже считал их постыдными
Под влиянием жены ("Ливи не позволяет... потому что это погубит меня") Твен не публиковал и хранил в течение многих лет под замком рукописи разнообразного содержания, начиная от ранней антирелигиозной сатиры "Путешествие капитана Стормфильда в рай"
"Рассказывают, не знаю насколько верно, что многие известные люди, при жизни чуждавшиеся религии, изменили себе на смертном одре и возвращались к оставленным ими верованиям. Я хочу здесь сказать, что Марк Твен, глядя прямо в глаза смерти, не дрогнул ни разу" (Пейн -- секретарь Твена).
Еще в Неваде Твен высмеивал неспособность и продажность местных политических деятелей. В Сан-Франциско он разоблачал злоупотребления муниципальных властей и полиции
В 1882 году, собирая материал для "Жизни на Миссисипи", Твен предпринял путешествие вниз по реке, посетил снова памятные места своей юности и родной Ганнибал
В 1879 году Твен приступает к работе над "Принцем и нищим", штудирует историческую литературу, читает "для верности языка" исторические хроники Шекспира и дневники Пеписа; во время европейской поездки 1879-1880 годов обходит в Лондоне все те места, которые хочет зарисовать в книге
в детском домашнем спектакле, поставленном вскоре после выхода "Принца и нищего" дочерьми Марка Твена и их сверстниками, сам Твен сыграл прямодушного и самоотверженного Майлса Гендона
"Когда мы с Кейблом (Джордж Кейбл, известный американский писатель и друг Твена. - А.С.) разъезжали с публичными чтениями, он где-то достал "Смерть Артура" и дал мне почитать, и я принялся мысленно строить план книги".
обдумывая "Янки из Коннектикута", Твен записал: "Вообразил себя странствующим рыцарем средних веков. Привычки и потребности нашего времени, вытекающие отсюда неудобства и трудности. В латах нет карманов. Не могу почесаться. Насморк, не могу высморкаться, не могу достать носовой платок, не могу вытереть нос железным рукавом. Латы накаляются на солнце, пропускают сырость, когда идет дождь, в мороз превращают меня в ледышку"
иллюстрировавший "Янки из Коннектикута" известный американский график Дэниел Бирд, изображая погонщика рабов в королевстве Артура, придал ему - без сомнения, с ведома Твена, - портретное сходство с особенно ненавистным для Твена американским "финансовым спрутом", миллионером-биржевиком Джеем Гульдом
Уже выпустив "Янки из Коннектикута", Твен продолжал сожалеть, что не исчерпал до конца этих возможностей повести. "Что ж, книга написана, пусть идет в свет, - пишет он в письме к Гоуэллсу от 22 сентября 1889 года. - Но если бы я смог написать ее снова, я поведал бы в ней еще о многих вещах. Они жгут меня изнутри, их становится больше и больше, но пока их нельзя предать гласности. К тому же для них потребовалась бы не книга, а целая библиотека и перо, закаленное в адском огне"
"Таинственный незнакомец" был издан в 1916 году как якобы законченное Твеном произведение. Позднее обнаружилось, что рукопись подверглась редакторской "доработке"
задумав "Автобиографию" в ее нынешнем виде, Твен решил публиковать ее только посмертно. Сделав такое распоряжение и оградив себя твердой уверенностью, что он может свободно выражать свое мнение, Твен стал диктовать "Автобиографию" стенографистке в присутствии одного только своего секретаря Пейна, которому полностью доверял
По замыслу Твена, "Автобиография" должна представлять собой цепь свободных бесед, быть "автобиографией и дневником одновременно"
Де Вото подготовил к печати второй, дополнительный том, "Письма с земли", но книга была задержана по требованию семьи писателя, в юридическом владении которой находились твеновские бумаги
Почти вся американская литература, от Уитмена по сегодняшний день, создана людьми, пришедшими к своим книгам самыми необычными путями, на личном опыте познакомившись с такими делами и обстоятельствами, о каких большинство писателей в других странах просто-напросто не имеют понятия. Они собственной жизнью добывали сырье для своих произведений
Эдгар Аллан По, описывая процесс создания "Ворона", оговаривает: "Ни один элемент его композиции не может быть приписан случаю или авторскому наитию. Поэма шла к развязке шаг за шагом, с точностью и строгой логикой математической задачи"
Марк Твен был одним из первых писателей, который пытался перейти на пишущую машинку
Эдгар Аллан По написал очерк о том, как создавался "Ворон"
"Люди говорят, я болен, но вот вопрос, не в болезненных ли состояниях таится высшая разумность, пленяющая прозрачностью и глубиной, не расцветает ли она как раз из того, что называют болезнью мысли, крепнущей и утончающейся за счет остальных психических функций?" (Эдгар По)
Брайант (1794-1878) всего лишь в 16 месяцев знал все буквы алфавита и начал читать еще до достижения 3-летнего возраста
Отец Брайанта нашел в письменном столе сына-школьника несколько стихотворений. Он показал их своему другу, крупному издательскому деятелю, и тот напечатал их в The North American Review
Once Bryant took up the editorship of the Post in 1826, observed colleague John Bigelow, Bryant "never engaged in any other business enterprise; he never embarked in any financial speculations; he was never an officer of any other financial or industrial corporation; nor did he ever accept any political office or trust. He had found an employment at last that was entirely congenial to him, and one, as Dr. [Henry W.] Bellows has wisely said, which 'most fully economized his temperament and faculties for public service'..."
В 1873 году христианский активист Энтони Комсток создал нью-йоркское Общество по борьбе с пороками и сумел пролоббировать в Конгрессе закон, названный в его честь. Акт Комстока запрещал распространение и транспортировку любых "непристойных, похотливых или развратных" материалов. Нарушителя ждал штраф в размере $2 тыс. или пять лет принудительных работ
the popularity of the public lectures given by Sir Humphry Davy at the Royal Institution was so great that the volume of carriage traffic in Albemarle Street caused it to become the first one way street in London
В 1909 году Бирс выпустил небольшую книгу "Как писать" (Write it right)
Эмерсон при подготовке Уитменом второго издания "Листье травы" потребовал от поэта при личном свидании изъять из поэмы "неприличные строки"
Монкюр Дэниэл Конуэй (1832-1907) под влиянием Эмерсона он отрекся от религиозных убеждений, стал пламенным борцом за освобождение негров, за что и подвергся гонениям
Трансценденталисты издавали журнал "Dial" ("Циферблат"), читали публичные лекции и вообще всячески пропагандировали свои взгляды. Тот же Эмерсон переезжал из города в город, выступая в качестве лектора на всевозможных эстрадах.
Лафкадио Хирн при всей своей любви к Уолту Уитмену лишь по секрету мог его прославлять, лишь в частных письмах, а публично, в газетных статьях, он должен был замалчивать "Листья травы"
В 31 год Эмерсон оставил приход и стал зарабатывать на жизнь чтением лекций
Эмерсон имел техническое образование, но после университета решил стать пастором
"Человек сделан из книг, которые он читает" (Эмерсон)
Тетка Эмерсона, его главная воспитательница, хранила в памяти массу афоризмов, которые прилагала к частным жизненным случаям, и требовала заносить Уолдо эти афоризмы в специальную тетрадку. Потом эту тетрадку уже взрослым Эмерсон использовал при воспитании собственных детей
Эмерсон начал вести дневник в 14 лет и вел его до конца жизни
В своем дневнике студент Эмерсон определял выбор будущей профессии: одну сторону листа заполняя аргументами "за", другую "против"
Эмерсон возбуждал недоверие в консистории тем, что он проповедовал со своими комментариями вместо того чтобы деражаться рекомендованного для священников библейского пособи
Эмерсон тщательно записывал свои беседы с прихожанами, что послужило ему позднее богатым подспорьем при написании книг
Как учитель Эмерсон был очень строг: не терпел смешки в классе, всегда был в черном сюртуке и наказывал за расхлябанность в выполнении заданий
Эмерсон тяжело работал в своем саду; он не любил этой работы ("the writer shall not dig"), но принуждал себя к ней, поскольку считал, что каждый должен заниматься физическим трудом
Эмерсон был усердным читателем: он читал новейшие труды по науку, а также все публикации по входившим тогда в моду восточным религиям
Первую свою работу "Природа" Эмерсон выпустил анонимно в кол-ве 500 экземпляров в 1836 и продавалась она 6 лет
В Конкорде (начиная с 1836) существовал клуб молодых трансценденталистов, которые встречались в течение 4 лет примерно раз в неделю для обсуждения философских проблем
Эмерсон в своей речи перед выпускниками призвал их "вернуться к подлинному христианству" от вялого и формального и получил втык, как от школьного начальства, так и от религиозных объединений Массачусетса
Эмерсон в качестве частного лектора вполне мог прокормить свою семью
Эмерсон требовал, чтобы даже в его семье к нему обращались как "мистер Эмерсон"
На замечание одного из друзей, что Эмерсон добился бы больших успехов в воспитании, будь он немного теплее, тот ответил: "возможно, но кого бы я воспитал, стоя у плиты?"
Эмерсон во время скучных проповедей читал "Мысли" Паскаля
К началу страницы