|
|
||
Из истории создания романа и его генезиса от "Дон Кихота"
Однажды советский писатель Федин ляпнул, видать не с малого бодуна, что много говорено, как написан "Дон Кихот", но никто не скажет, как написать "Дон Кихота". Фильдинговский роман как раз и создан, чтобы опровергнуть это высказывание. Филдинг был большим поклонником Сервантеса. Он его знал чуть ли не наизусть. И не просто читал, а тщательно изучал его. В результате сначала возник его перевод романа на английский язык -- очень хороший способ познакомиться со стилем писателя -- это заняться его переводами. Затем написал пьесу "Дон Кихот в Англии", выпустил несколько статей на эту тему, а уж сколько он оставил заметок на полях и в тетрадях знают только самые дотошные литературоведы, да и то не все.
"История Тома Джонса" была следующим этапом этой работы. И хотя роман Филдинга совершенно самостоятельное произведение, но многие родовые черты прототипа в нем сохранились. Прежде всего это композиция. Как и "Дон Кихот" это роман дороги. Где все события сплетаются в прихотливую связь случайных встреч и приключений. Узловыми пунктами, путешествий героев являются в обоих романах гостиницы -- постоялые дворы. Исходный пункт странствий -- затерянная на просторах страны -- Испании у одного, Англии у другого -- деревня, а конечный столица, где соединяются и развязываются все узлы. Соответственно, герои проходят все ступеньки социальной лестницы снизу доверху и попадают на все типы человеческих характеров.
У Сервантеса роман больше ориентирован на этакое аллегорическое странствие по дорогам бытия, хотя современная писателю Испания весьма и весьма мощно отдается деталями реального быта. Филдинг же более ориентирован именно на показ социального среза современного ему английского общества и показ всех его даже не пороков, а человеческих слабостей и недостатков.
Наконец в романе Филдинга, как и в романе Сервантеса, сохранена главная движущая сладкая парочка -- Дон Кихот (=Том Джонс) и его верный оруженосец Санчо Панса (=Бен Партридж). Правда филдинговская парочка по философскому содержанию явно не дотягивается до сервантовской двойки. И если Бен Партридж, весьма колоритная фигура неудачливого учителя, цирюльника и бандита, и некоторые из его рассуждений, типа критики "Гамлета" не уступают по юмору и социальной сатире болтовне Санчо Пансы, то совершенно стерильный положительный, только немного заблудившийся в трех соснах своих природных инстинктов, Том Джонс никак не ровня в содержательном плане Дон Кихоту. Что очень тревожило писателя и он в последующих романах все же пытался переодеть Дон Кихота в английское платье (патер Адамс самый яркий тип этого плана).
Темы
Главная тема романа контраст между лицемерием и естественной натурой человека, воплощенный между главным персонажем Томом Джонсом, следующим своим естественным побуждениям, хотя порой из-за необузданного нрава несколько и хватающим через край и его сродным братом законченным лицемером -- так его характеризует автор, но его поступки, каковых вообще не наблюдается. Противостояние лицемерия и естественности прослеживается и через другие персонажи, порой нарисованных (в основном, правда, отрицательных) весьма выпукло. Особенно представителей высшего света. "Природа человека сама по себе далеко не плоха, -- говорит один из персонажей Филдинга. -- Плохое воспитание, плохие привычки и обычаи развращают нашу природу и направляют её к пороку. За порочность нашего мира ответственны его правители, в том числе, я боюсь, и духовенство"
Другая важная тема романа, развиваемая во вводных главах -- это тема самого романа как жанра, тогда еще нового и потому нуждавшегося в объяснении публике и своей же литературной братии. Писатель много размышляет на тему плохого и хорошего писателя, в смысле добросовестного и халтурщика.
Задача художника по Филдингу черпать свой материал из "великой книги Природы"; правдивое подражание природе -- единственный источник эстетического наслаждения. К этим общим банальным истинам Филдинг присоединяет требование замыкать воображение писателя в границах возможного. Ратовал писатель и за воспитательное значение литературы. Она должна стоять в одном ряду с церковью и правосудием в борьбе социальными злоупотреблениями, с человеческими пороками и лицемерием. Сам писатель боролся со всем этим не только словом, но и делом, долгая время исполняя роль лондонского судьи и организатора лондонской полиции. Правда, было это уже после окончания его писательской карьеры.
Смех, с его точки зрения, одно из наиболее могучих средств художника в этой борьбе.
Много места уделено в романе текущим событиям: знаменитому роялистскому мятежу 1746 года, религиозным спорам вокруг католицизма, методизма. Писатель рекомендует себя как толернтщик и противник фанатизма.
Адаптации и влияние
Роман сразу же породил успех, от которого он не оправился до сих пор. Практически все авторитетные английские авторы так или иначе отозвались о нем с похвалой, а если без похвалы, то не отозвались никак. Кольридж писал, что несмотря на длину, роман хорошо организован. Похвала скорее исходит из личных композиционных проблем Кольриджа. Он писал несколько длинных поэм и ни одну из них не мог закончить. Самюэль Джонсон, литературный старовер, еще не догнавший в своем творческом развитии до признания романа как такового за полноправный жанр, тем не менее похвалил Филдинга за четкое разведение по разным углам ринга доброго и злого. Интересно замечание Джонсона, что Филдинг показывает человека лишь с внешней стороны ("показывает циферблат человеческой натуры"), в то время как пружины и механизм действия остаются для него загадкой. Здесь Джонсон противопоставляет Филдингу Ричардсона.
Большое влияние роман оказал на "Гордость и предубеждение". Здесь так же сладкая парочка: порочный и добродетельный герой. Только у Остин они поменялись местами: добродушный, всегда веселый и несколько отвязанный Том Джонс -- это лейтенант Викхэм из романа Остин. А чопорный во власти условностей лицемер Бэйлиф -- это Дарси "Гордости и предубеждения". А вот знаки поменяны местами: Натуральный Викхэм -- это подлец, на котором клейма ставить негде, а затянутый во все возможные светские условности и приличия Дарси как раз лицо положительное.
Зато молодые леди приняли роман на ура. Особенно им понравилось, что героиня Софи Вестерн сумела добиться своего личного счастья вопреки воли родителя и тетки.
В 1963 году появилась экранизация романа, сценарий фильма был написан влиятельным английским драматургом Осбороном. Было и еще несколько экранизаций.
"Том Джонс" считается в англоязычном мире одним из величайших романов и входит в первую сотню лучших книг человечества, составляемых англоязычными изданиями, всех времен и народов
Не столь высокая репутация у романа в остальной части человечества. Французы, отдавая должное английскому автору, ставят его на ниже Лесажа, испанцы ниже Кеведо, немцы ниже "Мюнхаузена", а для русских роман вообще имеет чисто литературно-исторический интерес без какого-либо посягательства на заинтересованность им живым читателем.
Владимир Соколов
| English | Русский |
| An author ought to consider himself, not as a gentleman who gives a private or eleemosynary treat, but rather as one who keeps a public ordinary, at which all persons are welcome for their money. In the former case, it is well known that the entertainer provides what fare he pleases; and though this should be very indifferent, and utterly disagreeable to the taste of his company, they must not find any fault; nay, on the contrary, good breeding forces them outwardly to approve and to commend whatever is set before them. Now the contrary of this happens to the master of an ordinary. Men who pay for what they eat will insist on gratifying their palates, however nice and whimsical these may prove; and if everything is not agreeable to their taste, will challenge a right to censure, to abuse, and to d-n their dinner without controul. | Писатель должен смотреть на себя не как на барина, устраивающего званый обед или даровое угощение, а как на содержателя харчевни, где всякого потчуют за деньги. В первом случае хозяин, как известно, угощает чем ему угодно, и хотя бы стол был не особенно вкусен или даже совсем не по вкусу гостям, они не должны находить в нем недостатки: напротив, благовоспитанность требует от них на словах одобрять и хвалить все, что им ни подадут. Совсем иначе дело обстоит с содержателем харчевни. Посетители, платящие за еду, хотят непременно получить что-нибудь по своему вкусу, как бы они ни были избалованы и разборчивы; и если какое-нибудь блюдо им не понравится, они без стеснения воспользуются своим правом критиковать, бранить и посылать стряпню к черту. |
| To prevent, therefore, giving offence to their customers by any such disappointment, it hath been usual with the honest and well-meaning host to provide a bill of fare which all persons may peruse at their first entrance into the house; and having thence acquainted themselves with the entertainment which they may expect, may either stay and regale with what is provided for them, or may depart to some other ordinary better accommodated to their taste. | И вот, чтобы избавить своих посетителей от столь неприятного разочарования, честные и благомыслящие хозяева ввели в употребление карту кушаний, которую каждый вошедший в заведение может немедленно прочесть и, ознакомившись, таким образом, с ожидающим его угощением, или остаться и ублажать себя тем, что для него приготовлено, или идти в другую столовую, более сообразную с его вкусами. |
| As we do not disdain to borrow wit or wisdom from any man who is capable of lending us either, we have condescended to take a hint from these honest victuallers, and shall prefix not only a general bill of fare to our whole entertainment, but shall likewise give the reader particular bills to every course which is to be served up in this and the ensuing volumes. | Так как мы не считаем зазорным позаимствоваться умом-разумом от всякого, кто способен поучить нас, то согласились последовать примеру этих честных кухмистеров и представить читателю не только общее меню всего вашего угощения, но также особые карты каждой перемены кушаний, которыми собираемся потчевать его в этом и следующих томах. |
| The provision, then, which we have here made is no other than Human Nature. Nor do I fear that my sensible reader, though most luxurious in his taste, will start, cavil, or be offended, because I have named but one article. The tortise- as the alderman of Bristol, well learned in eating, knows by much experience- besides the delicious calipash and calipee, contains many different kinds of food; nor can the learned reader be ignorant, that in human nature, though here collected under one general name, is such prodigious variety, that a cook will have sooner gone through all the several species of animal and vegetable food in the world, than an author will be able to exhaust so extensive a subject. | А заготовленная вами провизия является не чем иным, как человеческой природой. И я не думаю, чтобы рассудительный читатель, хотя бы и с самым избалованным вкусом, стал ворчать, придираться или выражать недовольство тем, что я назвал только один предмет. Черепаха - как это известно из долгого опыта бристольскому олдермену, очень сведущему по части еды,помимо отменных спинки и брюшка, содержит еще много разных съедобных частей; а просвещенный читатель не может не знать чудесного разнообразия человеческой природы, хотя она и обозначена здесь одним общим названием: скорее повар переберет все на свете сорта животной и растительной пищи, чем писатель исчерпает столь обширную тему. |
| An objection may perhaps be apprehended from the more delicate, that this dish is too common and vulgar; for what else is the subject of all the romances, novels, plays, and poems, with which the stalls abound? Many exquisite viands might be rejected by the epicure, if it was a sufficient cause for his contemning of them as common and vulgar, that something was to be found in the most paltry alleys under the same name. In reality, true nature is as difficult to be met with in authors, as the Bayonne ham, or Bologna sausage, is to be found in the shops. | Люди утонченные, боюсь, возразят, пожалуй, что это блюдо слишком простое и обыкновенное; ибо что же иное составляет предмет всех этих романов, повестей, пьес и поэм, которыми завалены прилавки? Много изысканных кушаний мог бы забраковать эпикуреец, объявляя их обыкновенными и заурядными на том только основании, что где-нибудь в глухом переулке подается под таким же названием разная дрянь. В действительности настоящую природу так же трудно найти у писателей, как байоннскую ветчину или болонскую колбасу в лавках. |
| But the whole, to continue the same metaphor, consists in the cookery of the author; for, as Mr. Pope tells us- | Вся суть - будем держаться нашей метафоры - в писательской кухне, ибо, как говорит мистер Поп: |
|
True wit is nature to advantage drest;
What oft was thought, but ne'er so well exprest. |
Остро сказать - наряд к лицу надеть,
Живую мысль в слова облечь уметь. |
| The same animal which hath the honour to have some part of his flesh eaten at the table of a duke, may perhaps be degraded in another part, and some of his limbs gibbeted, as it were, in the vilest stall in town. Where, then, lies the difference between the food of the nobleman and the porter, if both are at dinner on the same ox or calf, but in the seasoning, the dressing, the garnishing, and the setting forth? Hence the one provokes and incites the most languid appetite, and the other turns and palls that which is the sharpest and keenest. | То самое животное, которое за одни части своего мяса удостаивается чести быть поданным к столу герцога, нередко подвергается унижению за другие части, и иные его куски болтаются на веревке в самой последней городской лавчонке. В чем же тогда разница между пищей барина и привратника, которые едят одного и того же быка или теленка, как не в приправе, приготовлении, гарнире и сервировке? Вот почему одно блюдо возбуждает и разжигает самый вялый аппетит, а другое отталкивает и притупляет самый острый и сильный. |
| In like manner, the excellence of the mental entertainment consists less in the subject than in the author's skill in well dressing it up. How pleased, therefore, will the reader be to find that we have, in the following work, adhered closely to one of the highest principles of the best cook which the present age, or perhaps that of Heliogabalus, hath produced. This great man, as is well known to all lovers of polite eating, begins at first by setting plain things before his hungry guests, rising afterwards by degrees as their stomachs may be supposed to decrease, to the very quintessence of sauce and spices. In like manner, we shall represent human nature at first to the keen appetite of our reader, in that more plain and simple manner in which it is found in the country, and shall hereafter hash and ragoo it with all the high French and Italian seasoning of affectation and vice which courts and cities afford. By these means, we doubt not but our reader may be rendered desirous to read on for ever, as the great person just above-mentioned is supposed to have made some persons eat. | Подобным же образом высокие достоинства умственного угощения зависят не столько от темы, сколько от искусства писателя выгодно подать ее. Как же будет порадован читатель, найдя, что в настоящем сочинении мы заботливо придерживались одного из первейших правил лучшего повара, какого только произвел нынешний век, а может быть, даже век Гелиогабала! Этот великий человек, как хорошо известно всем любителям полакомиться, подает сначала, на голодный желудок, простые кушанья, а потом, когда, по его предположениям, аппетит слабеет, восходит до самых пикантных соусов и пряностей. Так и мы предложим сначала человеческую природу свежему аппетиту нашего читателя в том простом и безыскусственном виде, в каком она встречается в деревне, а потом начиним и приправим ее всякими тонкими французскими и итальянскими специями притворства и пороков, которые изготовляются при дворах и в городах. Мы не сомневаемся, что такими средствами можно поселить в читателе желание читать до бесконечности, вроде того как только что названный великий человек вызывал в иных людях охоту без конца поглощать еду. |
| Having premised thus much, we will now detain those who like our bill of fare no longer from their diet, and shall proceed directly to serve up the first course of our history for their entertainment. | Предпослав эти замечания, мы не будем больше томить голодом читателей, которым наше меню пришлось по вкусу, и немедленно угостим их первым блюдом нашей истории. |
| English | Русский |
| In that part of the western division of this kingdom which is commonly called Somersetshire, there lately lived, and perhaps lives still, a gentleman whose name was Allworthy, and who might well be called the favourite of both nature and fortune; for both of these seem to have contended which should bless and enrich him most. In this contention, nature may seem to some to have come off victorious, as she bestowed on him many gifts, while fortune had only one gift in her power; but in pouring forth this, she was so very profuse, that others perhaps may think this single endowment to have been more than equivalent to all the various blessings which he enjoyed from nature. From the former of these, he derived an agreeable person, a sound constitution, a solid understanding, and a benevolent heart; by the latter, he was decreed to the inheritance of one of the largest estates in the county. | В той части западной половины нашего королевства, которая обыкновенно называется Сомерсетшир, жил недавно, а может быть, и теперь еще живет, дворянин по фамилии Олверти, которого с полным правом можно было назвать баловнем Природы и Фортуны, ибо они, казалось, состязались, как бы пощедрее одарить его и облагодетельствовать. Из этого состязания Природа, на взгляд иных, вышла победительницей, оделив его множеством даров, тогда как в распоряжении Фортуны был один только дар, но, награждая им, она проявила такую расточительность, что, пожалуй, этот единственный дар покажется иному стоящим больше всех разнообразных благ, отпущенных ему Природой. От последней ему достались приятная внешность, здоровое телосложение, ясный ум и доброжелательное сердце; Фортуна же сделала его наследником одного из обширнейших поместий в графстве. |
| This gentleman had in his youth married a very worthy and beautiful woman, of whom he had been extremely fond: by her he had three children, all of whom died in their infancy. He had likewise had the misfortune of burying this beloved wife herself, about five years before the time in which this history chuses to set out. This loss, however great, he bore like a man of sense and constancy, though it must be confest he would often talk a little whimsically on this head; for he sometimes said he looked on himself as still married, and considered his wife as only gone a little before him, a journey which he should most certainly, sooner or later, take after her; and that he had not the least doubt of meeting her again in a place where he should never part with her more- sentiments for which his sense was arraigned by one part of his neighbours, his religion by a second, and his sincerity by a third. | В молодости дворянин этот был женат на весьма достойной и красивой женщине, которую любил без памяти; от нее он имел троих детей, но все они умерли в младенчестве. Ему выпало также несчастье лет за пять до начала нашей повести похоронить и свою любимую жену. Как ни велика была утрата, он перенес ее как человек умный и с характером, хотя, должно признаться, часто толковал насчет этого немножко странно; так, порой от него можно было услышать, что он по-прежнему считает себя женатым и думает, что жена лишь немного опередила его в путешествии, которое и ему неизбежно придется, раньше или позже, совершить вслед за ней, и что он нисколько не сомневается встретиться с ней снова там, где уж никогда больше с ней не разлучится,- суждения, за которые одни из соседей отвергали в нем здравый смысл, другие - религиозные чувства, а третьи - искренность. |
| He now lived, for the most part, retired in the country, with one sister, for whom he had a very tender affection. This lady was now somewhat past the age of thirty, an aera at which, in the opinion of the malicious, the title of old maid may with no impropriety be assumed. She was of that species of women whom you commend rather for good qualities than beauty, and who are generally called, by their own sex, very good sort of women- as good a sort of woman, madam, as you would wish to know. | Теперь он жил большей частью в деревенской глуши, вместе с сестрой, которую нежно любил. Дама эта перешагнула уже за тридцать - возраст, в котором, по мнению злых, можно уже не чинясь называть себя старой девой. Она была из тех женщин, которых мы хвалим скорее за качество сердца, чем за красоту, а представительницы прекрасного пола называют обыкновенно порядочными женщинами: "Она, знаете, порядочная, во всех отношениях порядочная". |
| Indeed, she was so far from regretting want of beauty, that she never mentioned that perfection, if it can be called one, without contempt; and would often thank God she was not as handsome as Miss Such-a-one, whom perhaps beauty had led into errors which she might have otherwise avoided. Miss Bridget Allworthy (for that was the name of this lady) very rightly conceived the charms of person in a woman to be no better than snares for herself, as well as for others; and yet so discreet was she in her conduct, that her prudence was as much on the guard as if she had all the snares to apprehend which were ever laid for her whole sex. Indeed, I have observed, though it may seem unaccountable to the reader, that this guard of prudence, like the trained bands, is always readiest to go on duty where there is the least danger. It often basely and cowardly deserts those paragons for whom the men are all wishing, sighing, dying, and spreading every net in their power; and constantly attends at the heels of that higher order of women for whom the other sex have a more distant and awful respect, and whom (from despair, I suppose, of success) they never venture to attack. | И в самом деле, она так мало сожалела о недостатке красоты, что говорила об этом совершенстве, если красоту вообще можно назвать совершенством, не иначе как с презрением и часто благодарила бога за то, что она не так красива, как мисс такая-то, которая, не будь у нее красоты, наверное, не натворила бы столько глупостей. Мисс Бриджет Олверти (как звали эту даму) весьма справедливо видела в обаятельной внешности женщины всего лишь ловушку и для нее самой, и для других, но несмотря на личную безопасность была все же крайне осмотрительна в своем поведении и до такой степени держалась настороже, словно ей были расставлены все ловушки, когда-либо угрожавшие прекрасному полу. Действительно, я заметил, хотя это и может показаться читателю несуразным, что такого рода благоразумная осмотрительность, подобно полицейским дозорам, исполняет свои обязанности тем ретивее, чем меньше опасность. Часто эта осмотрительность постыдно и трусливо покидает первых красавиц, по которым мужчины томятся, вздыхают, чахнут и которым они расстилают все сети, какие только в их власти, и ни на шаг не отходит от тех высшего разбора женщин, к которым сильный пол относится с самым глубоким и благоговейным почтением и которых (должно быть, отчаиваясь в успехе) никогда не решается атаковать. |
| Reader, I think proper, before we proceed any farther together, to acquaint thee that I intend to digress, through this whole history, as often as I see occasion, of which I am myself a better judge than any pitiful critic whatever; and here I must desire all those critics to mind their own business, and not to intermeddle with affairs or works which no ways concern them; for till they produce the authority by which they are constituted judges, I shall not plead to their jurisdiction. | Читатель, прежде чем мы пойдем с тобой дальше, не мешает, мне кажется, предупредить тебя, что в продолжение этой повести я намерен при всяком удобном случае пускаться в отступления; и когда это делать - мне лучше знать, чем какому-либо жалкому критику. Вообще я покорнейше просил бы всех господ критиков заниматься своим делом и не соваться в дела или сочинения, которые их вовсе не касаются, ибо я не обращусь к их суду, пока они не представят доказательств своего права быть судьями. |
| English | Русский |
| I have told my reader, in the preceding chapter, that Mr. Allworthy inherited a large fortune; that he had a good heart, and no family. Hence, doubtless, it will be concluded by many that he lived like an honest man, owed no one a shilling, took nothing but what was his own, kept a good house, entertained his neighbours with a hearty welcome at his table, and was charitable to the poor, i.e., to those who had rather beg than work, by giving them the offals from it; that he died immensely rich and built an hospital. | В предыдущей главе я сказал читателю, что мистер Олверти получил в наследство крупное состояние, что он имел доброе сердце и что у него не было детей. Многие, без сомнения, сделают отсюда вывод, что он жил, как подобает честному человеку; никому не был должен ни шиллинга, не брал того, что ему не принадлежало, имел открытый дом, радушно угощал соседей и благотворительствовал бедным, то есть тем, кто предпочитает работе попрошайничество, бросая им объедки со своего стола, построил богадельню и умер богачом. |
| And true it is that he did many of these things; but had he done nothing more I should have left him to have recorded his own merit on some fair freestone over the door of that hospital. Matters of a much more extraordinary kind are to be the subject of this history, or I should grossly mis-spend my time in writing so voluminous a work; and you, my sagacious friend, might with equal profit and pleasure travel through some pages which certain droll authors have been facetiously pleased to call The History of England. | Многое из этого он действительно сделал: но если бы он этим ограничился, то я предоставил бы ему самому увековечить свои заслуги на красивой мраморной доске, прибитой над входом в эту богадельню. Нет, предметом моей истории будут события гораздо более необыкновенные, иначе я только попусту потратил бы время на писание столь объемистого сочинения, и вы, мой рассудительный друг, могли бы с такой же пользой и удовольствием прогуляться по страницам книг, в шутку названных проказниками авторами Историей Англии. |
| Mr. Allworthy had been absent a full quarter of a year in London, on some very particular business, though I know not what it was; but judge of its importance by its having detained him so long from home, whence he had not been absent a month at a time during the space of many years. He came to his house very late in the evening, and after a short supper with his sister, retired much fatigued to his chamber. Here, having spent some minutes on his knees- a custom which he never broke through on any account- he was preparing to step into bed, when, upon opening the cloathes, to his great surprize he beheld an infant, wrapt up in some coarse linen, in a sweet and profound sleep, between his sheets. He stood some time lost in astonishment at this sight; but, as good nature had always the ascendant in his mind, he soon began to be touched with sentiments of compassion for the little wretch before him. He then rang his bell, and ordered an elderly woman-servant to rise immediately, and come to him; and in the meantime was so eager in contemplating the beauty of innocence, appearing in those lively colours with which infancy and sleep always display it, that his thoughts were too much engaged to reflect that he was in his shirt when the matron came in. She had indeed given her master sufficient time to dress himself; for out of respect to him, and regard to decency, she had spent many minutes in adjusting her hair at the looking-glass, notwithstanding all the hurry in which she had been summoned by the servant, and though her master, for aught she knew, lay expiring in an apoplexy, or in some other fit. | Мистер Олверти целые три месяца провел в Лондоне по какому-то частному делу; не знаю, в чем оно состояло, но, очевидно, было важное, если так надолго задержало его вдали от дома, откуда в течение многих лет не отлучался даже на месяц. Он приехал домой поздно вечером и, наскоро поужинав с сестрой, ушел, очень усталый, в свою комнату. Там, простояв несколько минут на коленях - обычай, которого он не нарушал ни при каких обстоятельствах,- Олверти готовился уже лечь в постель, как вдруг, подняв одеяло, к крайнему своему изумлению, увидел на ней завернутого в грубое полотно ребенка, который крепко спал сладким сном. Несколько времени он стоял, пораженный этим зрелищем, но так как добрые чувства всегда брали в нем верх, то скоро проникся состраданием к лежавшему перед ним бедному малютке. Он позвонил и приказал немедленно разбудить и позвать пожилую служанку, а сам тем временем так залюбовался красотой невинности, которую всегда в живых красках являет зрелище спящего ребенка, что совсем позабыл о своем ночном туалете, когда в комнату вошла вызванная им матрона. А между тем она дала своему хозяину довольно времени для того, чтобы одеться, ибо из уважение к нему и ради приличия провела несколько минут перед зеркалом, приводя в порядок свою прическу, несмотря на то что лакей позвал ее с большой торопливостью и ее хозяин, может быть, умирал от удара или с ним случилось какое-нибудь другое несчастье. |
| It will not be wondered at that a creature who had so strict a regard to decency in her own person, should be shocked at the least deviation from it in another. She therefore no sooner opened the door, and saw her master standing by the bedside in his shirt, with a candle in his hand, than she started back in a most terrible fright, and might perhaps have swooned away, had he not now recollected his being undrest, and put an end to her terrors by desiring her to stay without the door till he had thrown some cloathes over his back, and was become incapable of shocking the pure eyes of Mrs. Deborah Wilkins, who, though in the fifty-second year of her age, vowed she had never beheld a man without his coat. Sneerers and prophane wits may perhaps laugh at her first fright; yet my graver reader, when he considers the time of night, the summons from her bed, and the situation in which she found her master, will highly justify and applaud her conduct, unless the prudence which must be supposed to attend maidens at that period of life at which Mrs. Deborah had arrived, should a little lessen his admiration. | Нет ничего удивительного, что женщину, столь требовательную к себе по части соблюдения приличий, шокирует малейшее несоблюдение их другими. Поэтому, едва только она отворила дверь и увидела своего хозяина стоявшим у постели со свечой в руке и в одной рубашке, как отскочила в величайшем испуге назад и, по всей вероятности, упала бы в обморок, если бы Олверти не вспомнил в эту минуту, что он не одет, и не положил конец ее ужасу, попросив ее подождать за дверью, пока он накинет какое-нибудь платье и не будет больше смущать непорочные взоры миссис Деборы Вилкинс, которая, хотя ей шел пятьдесят второй год, божилась, что отроду не видела мужчины без верхнего платья. Насмешники и циники станут, пожалуй, издеваться над ее испугом; но читатели более серьезные, приняв в соображение ночное время и то, что ее подняли с постели и она застала своего хозяина в таком виде, вполне оправдают и одобрят ее поведение, разве только их восхищение будет немного умерено мыслью, что Дебора уже достигла той поры жизни, когда благоразумие обыкновенно не покидает девицы. |
| When Mrs. Deborah returned into the room, and was acquainted by her master with the finding the little infant, her consternation was rather greater than his had been; nor could she refrain from crying out, with great horror of accent as well as look, "My good sir! what's to be done?" | Когда Дебора вернулась в комнату и услышала от хозяина о найденном ребенке, то была поражена еще больше, чем он, и не могла удержаться от восклицания, с выражением ужаса в голосе и во взгляде: "Батюшки, что ж теперь делать?" |
| Mr. Allworthy answered, she must take care of the child that evening, and in the morning he would give orders to provide it a nurse. | Мистер Олверти ответил на это, что она должна позаботиться о ребенке, а утром он распорядится подыскать ему кормилицу. |
| "Yes, sir," says she; "and I hope your worship will send out your warrant to take up the hussy its mother, for she must be one of the neighbourhood; and I should be glad to see her committed to Bridewell, and whipt at the cart's tail. Indeed, such wicked sluts cannot be too severely punished. I'll warrant 'tis not her first, by her impudence in laying it to your worship." | - Слушаюсь, сударь! И я надеюсь, что ваша милость отдаст приказание арестовать шлюху-мать; это, наверно, какая-нибудь, что живет по соседству; то-то приятно будет поглядеть, как ее будут отправлять в исправительный дом и сечь на задке телеги! Этих негодных тварей как ни наказывай, все будет мало! Побожусь, что у нее не первый. Экое бесстыдство: подкинуть его вашей милости! |
| "In laying it to me, Deborah!" answered Allworthy: "I can't think she hath any such design. I suppose she hath only taken this method to provide for her child; and truly I am glad she hath not done worse." | - Подкинуть его мне, Дебора? - удивился Олверти.- Не могу допустить, чтобы у нее было такое намерение. Мне кажется, она избрала этот путь просто из желания обеспечить своего ребенка, и я очень рад, что несчастная не сделала чего-нибудь хуже. |
| "I don't know what is worse," cries Deborah, "than for such wicked strumpets to lay their sins at honest men's doors; and though your worship knows your own innocence, yet the world is censorious; and it hath been many an honest man's hap to pass for the father of children he never begot; and if your worship should provide for the child, it may make the people the apter to believe; besides, why should your worship provide for what the parish is obliged to maintain? For my own part, if it was an honest man's child, indeed- but for my own part, it goes against me to touch these misbegotten wretches, whom I don't look upon as my fellow-creatures. Faugh! how it stinks! It doth not smell like a Christian. If I might be so bold to give my advice, I would have it put in a basket, and sent out and laid at the churchwarden's door. It is a good night, only a little rainy and windy; and if it was well wrapt up, and put in a warm basket, it is two to one but it lives till it found in the morning. But if it should not, we have discharged our duty in taking proper care of it; and it is, perhaps, better such creatures to die in a state of innocence, than to grow up and imitate their mothers; for nothing better can be expected of them." | - Чего уж хуже,- воскликнула Дебора,- если такие негодницы взваливают свой грех на честного человека! Известно, ваша милость тут ни при чем, но свет всегда готов судить, и не раз честному человеку случалось прослыть отцом чужих детей. Если ваша милость возьмет заботы о ребенке на себя, это может заронить подозрения. Да и с какой стати вашей милости заботиться о младенце, которого обязан взять на свое попечение приход? Что до меня, то, будь еще это честно прижитое дитя, так куда ни шло, а к таким пащенкам, верьте слову, мне прикоснуться противно, я за людей их не считаю. Фу, как воняет! И запах-то у него не христианский! Если смею подать совет, то положила бы я его в корзину, унесла бы отсюда и оставила бы у дверей церковного старосты. Ночь хорошая, только ветрено немного и дождь идет; но если его закутать хорошенько да положить в теплую корзину, то два против одного, что проживет до утра, когда его найдут. Ну, а не проживет, мы все-таки долг свой исполнили, позаботились о младенце... Да таким созданиям и лучше умереть невинными, чем расти и идти по стопам матерей, ведь от них ничего хорошего и ожидать нельзя. |
| There were some strokes in this speech which perhaps would have offended Mr. Allworthy, had he strictly attended to it; but he had now got one of his fingers into the infant's hand, which, by its gentle pressure, seeming to implore his assistance, had certainly outpleaded the eloquence of Mrs. Deborah, had it been ten times greater than it was. He now gave Mrs. Deborah positive orders to take the child to her own bed, and to call up a maidservant to provide it pap, and other things, against it waked. He likewise ordered that proper cloathes should be procured for it early in the morning, and that it should be brought to himself as soon as he was stirring. | Кое-какие выражения этой речи, по всей вероятности, вызвали бы неудовольствие у мистера Олверти, если бы он слушал Дебору внимательно, но он вложил в это время палец в ручку малютки, и нежное пожатие, как бы молившее его о помощи, было для него несравненно убедительнее красноречия Деборы, если бы даже она говорила в десять раз красноречивее. Он решительно приказал Деборе взять ребенка к себе на постель и распорядиться, чтобы кто-нибудь из служанок приготовил ему кашку и все прочее, на случай если он проснется. Он велел также, чтобы рано утром для ребенка достали белье поопрятнее и принесли малютку к нему, как только он встанет. |
| Such was the discernment of Mrs. Wilkins, and such the respect she bore her master, under whom she enjoyed a most excellent place, that her scruples gave way to his peremptory commands; and she took the child under her arms, without any apparent disgust at the illegality of its birth; and declaring it was a sweet little infant, walked off with it to her own chamber. | Миссис Вилкинс была так понятлива и относилась с таким уважением к своему хозяину, в доме которого занимала превосходное место, что после его решительных приказаний все ее сомнения мгновенно рассеялись. Она взяла ребенка на руки без всякого видимого отвращения к незаконности его появления на свет и, назвав его премиленьким крошкой, ушла с ним в свою комнату. |
| Allworthy here betook himself to those pleasing slumbers which a heart that hungers after goodness is apt to enjoy when thoroughly satisfied. As these are possibly sweeter than what are occasioned by any other hearty meal, I should take more pains to display them to the reader, if I knew any air to recommend him to for the procuring such an appetite. | А Олверти погрузился в тот сладкий сон, каким способно наслаждаться жаждущее добра сердце, когда оно испытало полное удовлетворение. Такой сон, наверно, приятнее снов, которые бывают после сытного ужина, и я постарался бы расписать его моему читателю обстоятельнее, если бы только знал, какой воздух ему посоветовать для возбуждения названной жажды. |
| English | Русский |
| The Gothic stile of building could produce nothing nobler than Mr. Allworthy's house. There was an air of grandeur in it that struck you with awe, and rivalled the beauties of the best Grecian architecture; and it was as commodious within as venerable without.It stood on the south-east side of a hill, but nearer the bottom than the top of it, so as to be sheltered from the north-east by a grove of old oaks which rose above it in a gradual ascent of near half a mile, and yet high enough to enjoy a most charming prospect of the valley beneath.In the midst of the grove was a fine lawn, sloping down towards the house, near the summit of which rose a plentiful spring, gushing out of a rock covered with firs, and forming a constant cascade of about thirty feet, not carried down a regular flight of steps, but tumbling in a natural fall over the broken and mossy stones till it came to the bottom of the rock, then running off in a pebly channel, that with many lesser falls winded along, till it fell into a lake at the foot of the hill, about a quarter of a mile below the house on the south side, and which was seen from every room in the front. Out of this lake, which filled the center of a beautiful plain, embellished with groups of beeches and elms, and fed with sheep, issued a river, that for several miles was seen to meander through an amazing variety of meadows and woods till it emptied itself into the sea, with a large arm of which, and an island beyond it, the prospect was closed.On the right of this valley opened another of less extent, adorned with several villages, and terminated by one of the towers of an old ruined abby, grown over with ivy, and part of the front, which remained still entire.The left-hand scene presented the view of a very fine park, composed of very unequal ground, and agreeably varied with all the diversity that hills, lawns, wood, and water, laid out with admirable taste, but owing less to art than to nature, could give. Beyond this, the country gradually rose into a ridge of wild mountains, the tops of which were above the clouds.It was now the middle of May, and the morning was remarkably serene, when Mr. Allworthy walked forth on the terrace, where the dawn opened every minute that lovely prospect we have before described to his eye; and now having sent forth streams of light, which ascended the blue firmament before him, as harbingers preceding his pomp, in the full blaze of his majesty rose the sun, than which one object alone in this lower creation could be more glorious, and that Mr. Allworthy himself presented- a human being replete with benevolence, meditating in what manner he might render himself most acceptable to his Creator, by doing most good to his creatures.Reader, take care. I have unadvisedly led thee to the top of as high a hill as Mr. Allworthy and how to get thee down without breaking thy neck, I do not well know. However, let us e'en venture to slide down together; for Miss Bridget rings her bell, and Mr. Allworthy is summoned to breakfast, where I must attend, and, if you please, shall be glad of your company.The usual compliments having past between Mr. Allworthy and Miss Bridget, and the tea being poured out, he summoned Mrs. Wilkins, and told his sister he had a present for her, for which she thanked him- imagining, I suppose, it had been a gown, or some ornament for her person. Indeed, he very often made her such presents; and she, in complacence to him, spent much time in adorning herself. I say in complacence to him, because she always exprest the greatest contempt for dress, and for those ladies who made it their study.But if such was her expectation, how was she disappointed when Mrs. Wilkins, according to the order she had received from her master, produced the little infant? Great surprizes, as hath been observed, are apt to be silent; and so was Miss Bridget, till her brother began, and told her the whole story, which, as the reader knows it already, we shall not repeat.Miss Bridget had always exprest so great a regard for what the ladies are pleased to call virtue, and had herself maintained such a severity of character, that it was expected, especially by Wilkins, that she would have vented much bitterness on this occasion, and would have voted for sending the child, as a kind of noxious animal, immediately out of the house; but, on the contrary, she rather took the good-natured side of the question, intimated some compassion for the helpless little creature, and commended her brother's charity in what he had done.Perhaps the reader may account for this behaviour from her condescension to Mr. Allworthy, when we have informed him that the good man had ended his narrative with owning a resolution to take care of the child, and to breed him up as his own; for, to acknowledge the truth, she was always ready to oblige her brother, and very seldom, if ever, contradicted his sentiments. She would, indeed, sometimes make a few observations, as that men were headstrong, and must have their own way, and would wish she had been blest with an independent fortune; but these were always vented in a low voice, and at the most amounted only to what is called muttering.However, what she withheld from the infant, she bestowed with the utmost profuseness on the poor unknown mother, whom she called an impudent slut, a wanton hussy, an audacious harlot, a wicked jade, a vile strumpet, with every other appellation with which the tongue of virtue never fails to lash those who bring a disgrace on the sex.A consultation was now entered into how to proceed in order to discover the mother. A scrutiny was first made into the characters of the female servants of the house, who were all acquitted by Mrs. Wilkins, and with apparent merit; for she had collected them herself, and perhaps it would be difficult to find such another set of scarecrows.The next step was to examine among the inhabitants of the parish; and this was referred to Mrs. Wilkins, who was to enquire with all imaginable diligence, and to make her report in the afternoon.Matters being thus settled, Mr. Allworthy withdrew to his study, as was his custom, and left the child to his sister, who, at his desire, had undertaken the care of it. | Готический архитектурный стиль не создавал ничего благороднее, чем дом мистера Олверти. Своим величественным видом он внушал зрителю уважение и мог потягаться с лучшими образцами греческой архитектуры. Внутренние его удобства не уступали солидной внешности.Он стоял на юго-восточном склоне холма, ближе к подошве, чем к вершине, так что укрыт был с северо-востока рощей старых дубов, некруто поднимавшейся над ним на полмили, и все же достаточно высоко, чтобы любоваться восхитительным видом на отрывавшуюся внизу долину.От середины рощи к дому спускалась красивая лужайка, у вершины которой, из скалы, покрытой елями, бил роскошный ключ, образуя вечный каскад футов в тридцать вышиной, падавший не по правильным уступам, но по беспорядочно раскиданным природой обломкам замшелых камней; достигнув таким образом подножия скалы, он уже с гораздо меньшей прытью змеился далее по кремнистому руслу и у подошвы холма, в четверти мили к югу от дома, впадал в озеро, которое было видно из всех комнат, расположенных по фасаду. Из этого озера, которое заполняло центр красивой равнины, убранной купами буков и вязов и служившей пастбищем для овец, вытекала река; на протяжении нескольких миль она извивалась среди восхитительных лугов и лесов и впадала наконец в море, замыкавшее горизонт своим широким рукавом, с островом посередине.Направо от этой долины открывалась другая, не столь обширная, с разбросанными по ней селениями, и кончавшаяся увитой плющом башней и еще уцелевшей частью фасада старого разрушенного монастыря.По левую руку открывался вид на прекрасный парк, раскинутый по очень неровной местности и приятно радовавший взгляд всем разнообразием, какое могут явить холмы, лужайки, деревья и воды, распланированные с удивительным изяществом не столько искусной рукой человека, сколько самой природой. Дальше местность постепенно поднималась и переходила в гребень диких гор, вершины которых скрывались в облаках.Было замечательное ясное майское утро, когда мистер Олверти вышел на террасу, и заря с каждой минутой все шире раскрывала перед ним только что описанный прелестный пейзаж. Выслав вперед потоки света, разливавшиеся по голубому небосклону как предвестники его великолепия, во всем блеске своего величия взошло солнце, затмить которое в нашем бренном мире могло только одно существо, и этим существом был сам Олверти - человек, исполненный любви к ближнему и размышлявший, каким бы способом получше угодить творцу, делая добро его творениям.Читатель, берегись! Я необдуманно завел тебя на вершину столь высокой горы, как особа мистера Олверти, и теперь хорошенько не знаю, как тебя спустить, не сломав шею. Все же давай-ка попробуем скатиться вместе, ибо мисс Бриджет звонит, приглашая мистера Олверти к завтраку, на котором и я должен присутствовать, и буду рад, если ты пожалуешь вместе со мной.Обменявшись обычными приветствиями с мисс Бриджет и подождав, пока нальют чай, мистер Олверти велел позвать миссис Вилкинс и сказал сестре, что у него есть для нее подарок; та поблагодарила, вообразив, должно быть, что речь идет о каком-нибудь платье или драгоценности. Брат очень часто делал ей такие подарки, и в угоду ему она тратила немало времени на свой туалет. Я говорю у угоду брату, потому" что сама она всегда выражала величайшее презрение к нарядам и к тем дамам, которые ими занимаются.Но если таковы были ее ожидания, то как же была она разочарована, когда миссис Вилкинс, исполняя приказание своего хозяина, принесла ребенка! Крайнее изумление, как известно, бывает обыкновенно немым; так и мисс Бриджет не промолвила ни слова, пока брат не нарушил молчания, рассказав ей всю историю. Читатель уже знает ее, так что мы не станем передавать его рассказ.Мисс Бриджет всегда свидетельствовала такое уважение к тому, что дамы благоволят называть добродетелью, и сама держала себя так строго, что присутствующие, особенно же миссис Вилкинс, ожидали от нее по этому поводу потока горьких слов и предложения немедленно удалить из дома ребенка, как вредного звереныша. Но она, напротив, отнеслась к происшествию весьма благодушно, выразила некоторое сострадание к беспомощному малютке и похвалила брата за совершенное им доброе дело.Может быть, читатель объяснит себе это поведение ее уступчивостью мистеру Олверти, если мы ему поведаем, что в заключение Своего рассказа этот добрый человек объявил о своем решении позаботиться о ребенке и воспитать его, как родное дитя; ибо, нужно сказать правду, мисс Бриджет всегда была готова угодить брату очень редко, а может быть, и никогда, не противоречила его суждениям. Правда, подчас у нее вырывались кое-какие замечания- вроде того, что мужчины своевольны и непременно хотят поставить на своем и что ей очень хотелось бы иметь независимое состояние,- но все подобные замечания высказывались потихоньку, и голос ее самое большее возвышался до так называемого ворчания.Впрочем, эта сдержанность мисс Бриджет по отношению к ребенку была щедро возмещена расточительностью по адресу бедной неизвестной матери; она обозвала ее срамницей, скверной шлюхой, наглой девкой, бесстыдной тварью, подлой потаскухой и другими подобными именами, на которые не скупится добродетель, когда хочет заклеймить негодниц, наносящих бесчестье женскому полу.Потом стали совещаться, каким образом обнаружить мать ребенка. Сперва разобрали по косточкам поведение всей женской прислуги в доме; но миссис Вилкинс выгородила своих подручных и шла, несомненно, права: она сама их подобрала, и вряд ли где-нибудь еще можно было найти такую коллекцию огородных пугал. Следующим шагом был розыск среди обитательниц прихода; дело это поручили миссис Вилкинс, которая должна была произвести самое тщательное расследование и доложить после обеда о его результатах.Порешив на этом, мистер Олверти удалился, по обыкновению, к себе в кабинет и оставил ребенка сестре, которая, по его просьбе, взяла на себя заботы о нем. |
| English | Русский |
| When her master was departed, Mrs. Deborah stood silent, expecting her cue from Miss Bridget; for as to what had past before her master, the prudent housekeeper by no means relied upon it, as she had often known the sentiments of the lady in her brother's absence to differ greatly from those which she had expressed in his presence. Miss Bridget did not, however, suffer her to continue long in this doubtful situation; for having looked some time earnestly at the child, as it lay asleep in the lap of Mrs. Deborah, the good lady could not forbear giving it a hearty kiss, at the same time declaring herself wonderfully pleased with its beauty and innocence. Mrs. Deborah no sooner observed this than she fell to squeezing and kissing, with as great raptures as sometimes inspire the sage dame of forty and five towards a youthful and vigorous bridegroom, crying out, in a shrill voice, "O, the dear little creature!- The dear, sweet, pretty creature! Well, I vow it is as fine a boy as ever was seen!"These exclamations continued till they were interrupted by the lady, who now proceeded to execute the commission given her by her brother, and gave orders for providing all necessaries for the child, appointing a very good room in the house for his nursery. Her orders were indeed so liberal, that, had it been a child of her own, she could not have exceeded them; but, lest the virtuous reader may condemn her for showing too great regard to a base-born infant, to which all charity is condemned by law as irreligious, we think proper to observe that she concluded the whole with saying, "Since it was her brother's whim to adopt the little brat, she supposed little master must be treated with great tenderness. For her part, she could not help thinking it was an encouragement to vice; but that she knew too much of the obstinacy of mankind to oppose any of their ridiculous humours."With reflections of this nature she usually, as has been hinted, accompanied every act of compliance with her brother's inclinations; and surely nothing could more contribute to heighten the merit of this compliance than a declaration that she knew, at the same time, the folly and unreasonableness of those inclinations to which she submitted. Tacit obedience implies no force upon the will, and consequently may be easily, and without any pains, preserved; but when a wife, a child, a relation, or a friend, performs what we desire, with grumbling and reluctance, with expressions of dislike and dissatisfaction, the manifest difficulty which they undergo must greatly enhance the obligation.As this is one of those deep observations which very few readers can be supposed capable of making themselves, I have thought proper to lend them my assistance; but this is a favour rarely to be expected in the course of my work; Indeed, I shall seldom or never so indulge him, unless in such instances as this, where nothing but the inspiration with which we writers are gifted, can possibly enable any one to make the discovery. | После ухода мистера Олверти Дебора молча ожидала, 'какую ей подаст реплику мисс Бриджет: искушенная домоправительница нисколько не полагалась на то, что произошло при ее хозяине, ибо не раз бывала свидетельницей, как мнения барышни в присутствии брата резко отличались от высказанных в его отсутствие. Мисс Бриджет, однако, недолго протомила ее в этом неопределенном состоянии. Внимательно посмотрев на ребенка, спавшего на коленях у Деборы, добрая дама не выдержала: крепко поцеловала дитя, заявив, что она в восторге от его красоты и невинности. Едва только Дебора увидела это, как кинулась обнимать его и осыпать поцелуями с тем неистовством, с каким иногда степенная сорокапятилетняя дама обнимает своего юного и здорового жениха. с Ах, что за милый малютка! Миленочек, душка, красавчик! Ей-богу, такого красивого мальчика еще свет не видел!" - пронзительно вскрикивала она.Восклицания эти были наконец прерваны ее госпожой, которая, исполняя поручение, данное ей братом, распорядилась приготовить для ребенка все необходимое и отвела ему под детскую одну из лучших комнат в доме. Щедрость ее при этом была так велика, что, будь даже ребенок ее родным сыном, и тогда она не могла бы распорядиться щедрее; но, чтобы добродетельный читатель не осудил ее за столь исключительное внимание к ребенку низкого происхождения, всякое милосердие к которому возбраняется законом, как противное религии, мы считаем долгом заметить, что распоряжения свои она заключила так: раз уж ее брат вздумал усыновить мальчишку, то, разумеется, с барчонком нужно обойтись как можно ласковее. Сама она считает, что это - потакание пороку, но ей слишком хорошо известно упрямство мужчин, чтобы она стала противиться их нелепым причудам.Такими рассуждениями она, как уже было сказано, обыкновенно сопровождала каждую свою уступку братниным желаниям; и, конечно, ничто не могло в большей степени поднять цены ее угодливости, чем заявление, что она сознает всю нелепость и безрассудство этих желаний и все-таки им подчиняется. Молчаливое повиновение не предполагает никакого напряжения воли и поэтому дается легко и без всяких усилий; но когда жена, ребенок, родственник или друг исполняют наши желания ворча и с неохотой, высказывая неудовольствие и досаду, то очевидный труд, который они для этого приложили, сильно повышает в наших глазах их одолжение.Это одно из тех глубоких замечаний, которые едва ли кто из читателей способен сделать самостоятельно, и потому я счел своим долгом прийти им на помощь; но на такую любезность не следует особенно рассчитывать в этом произведении. Не часто буду я настолько снисходителен к читателю; разве вот в таких случаях, как настоящий, когда столь замечательное открытие может быть сделано не иначе как с помощью вдохновения, свойственного только нам, писателям. |
| English | Русский |
| Mrs. Deborah, having disposed of the child according to the will of her master, now prepared to visit those habitations which were supposed to conceal its mother.Not otherwise than when a kite, tremendous bird, is beheld by the feathered generation soaring aloft, and hovering over their heads, the amorous dove, and every innocent little bird, spread wide the alarm, and fly trembling to their hiding-places. He proudly beats the air, conscious of his dignity, and meditates intended mischief.So when the approach of Mrs. Deborah was proclaimed through the street, all the inhabitants ran trembling into their houses, each matron dreading lest the visit should fall to her lot. She with stately steps proudly advances over the field: aloft she bears her towering head, filled with conceit of her own preeminence, and schemes to effect her intended discovery.The sagacious reader will not from this simile imagine these poor people had any apprehension of the design with which Mrs. Wilkins was now coming towards them; but as the great beauty of the simile may possibly sleep these hundred years, till some future commentator shall take this work in hand, I think proper to lend the reader a little assistance in this place.It is my intention, therefore, to signify, that, as it is the nature of a kite to devour little birds, so is it the nature of such persons as Mrs. Wilkins to insult and tyrannize over little people. This being indeed the means which they use to recompense to themselves their extreme servility and condescension to their superiors; for nothing can be more reasonable, than that slaves and flatterers should exact the same taxes on all below them, which they themselves pay to all above them.Whenever Mrs. Deborah had occasion to exert any extraordinary condescension to Miss Bridget, and by that means had a little soured her natural disposition, it was usual with her to walk forth among these people, in order to refine her temper, by venting, and, as it were, purging off all ill humours; on which account she was by no means a welcome visitant: to say the truth, she was universally dreaded and hated by them all.On her arrival in this place, she went immediately to the habitation of an elderly matron; to whom, as this matron had the good fortune to resemble herself in the comeliness of her person, as well as in her age, she had generally been more favourable than to any of the rest. To this woman she imparted what had happened, and the design upon which she was come thither that morning. These two began presently to scrutinize the characters of the several young girls who lived in any of those houses, and at last fixed their strongest suspicion on one Jenny Jones, who, they both agreed, was the likeliest person to have committed this fact.This Jenny Jones was no very comely girl, either in her face or person; but nature had somewhat compensated the want of beauty with what is generally more esteemed by those ladies whose judgment is arrived at years of perfect maturity, for she had given her a very uncommon share of understanding. This gift Jenny had a good deal improved by erudition. She had lived several years a servant with a schoolmaster, who, discovering a great quickness of parts in the girl, and an extraordinary desire of learning- for every leisure hour she was always found reading in the books of the scholars- had the good-nature, or folly- just as the reader pleases to call it- to instruct her so far, that she obtained a competent skill in the Latin language, and was, perhaps, as good a scholar as most of the young men of quality of the age. This advantage, however, like most others of an extraordinary kind, was attended with some small inconveniences: for as it is not to be wondered at, that a young woman so well accomplished should have little relish for the society of those whom fortune had made her equals, but whom education had rendered so much her inferiors; so it is matter of no greater astonishment, that this superiority in Jenny, together with that behaviour which is its certain consequence, should produce among the rest some little envy and ill-will towards her; and these had, perhaps, secretly burnt in the bosoms of her neighbours ever since her return from her service.Their envy did not, however, display itself openly, till poor Jenny, to the surprize of everybody, and to the vexation of all the young women in these parts, had publickly shone forth on a Sunday in a new silk gown, with a laced cap, and other proper appendages to these.The flame, which had before lain in embryo, now burst forth. Jenny had, by her learning, increased her own pride, which none of her neighbours were kind enough to feed with the honour she seemed to demand; and now, instead of respect and adoration, she gained nothing but hatred and abuse by her finery. The whole parish declared she could not come honestly by such things; and parents, instead of wishing their daughters the same, felicitated themselves that their children had them not.Hence, perhaps, it was, that the good woman first mentioned the name of this poor girl to Mrs. Wilkins; but there was another circumstance that confirmed the latter in her suspicion; for Jenny had lately been often at Mr. Allworthy's house. She had officiated as nurse to Miss Bridget, in a violent fit of illness, and had sat up many nights with that lady; besides which, she had been seen there the very day before Mr. Allworthy's return, by Mrs. Wilkins herself, though that sagacious person had not at first conceived any suspicion of her on that account; for, as she herself said, "She had always esteemed Jenny as a very sober girl (though indeed she knew very little of her), and had rather suspected some of those wanton trollops, who gave themselves airs, because, forsooth, they thought themselves handsome."Jenny was now summoned to appear in person before Mrs. Deborah, which she immediately did. When Mrs. Deborah, putting on the gravity of a judge, with somewhat more than his austerity, began an oration with the words, "You audacious strumpet!" in which she proceeded rather to pass sentence on the prisoner than to accuse her.Though Mrs. Deborah was fully satisfied of the guilt of Jenny, from the reasons above shown, it is possible Mr. Allworthy might have required some stronger evidence to have convicted her; but she saved her accusers any such trouble, by freely confessing the whole fact with which she was charged.This confession, though delivered rather in terms of contrition, as it appeared, did not at all mollify Mrs. Deborah, who now pronounced a second judgment against her, in more opprobrious language than before; nor had it any better success with the bystanders, who were now grown very numerous. Many of them cried out, "They thought what madam's silk gown would end in"; others spoke sarcastically of her learning. Not a single female was present but found some means of expressing her abhorrence of poor Jenny, who bore all very patiently, except the malice of one woman, who reflected upon her person, and tossing up her nose, said, "The man must have a good stomach who would give silk gowns for such sort of trumpery!" Jenny replied to this with a bitterness which might have surprized a judicious person, who had observed the tranquillity with which she bore all the affronts to her chastity; but her patience was perhaps tired out, for this is a virtue which is very apt to be fatigued by exercise.Mrs. Deborah having succeeded beyond her hopes in her inquiry, returned with much triumph, and, at the appointed hour, made a faithful report to Mr. Allworthy, who was much surprized at the relation; for he had heard of the extraordinary parts and improvements of this girl, whom he intended to have given in marriage, together with a small living, to a neighbouring curate. His concern, therefore, on this occasion, was at least equal to the satisfaction which appeared in Mrs. Deborah, and to many readers may seem much more reasonable.Miss Bridget blessed herself, and said, "For her part, she should never hereafter entertain a good opinion of any woman." For Jenny before this had the happiness of being much in her good graces also.The prudent housekeeper was again dispatched to bring the unhappy culprit before Mr. Allworthy, in order, not as it was hoped by some, and expected by all, to be sent to the House of Correction, but to receive wholesome admonition and reproof; which those who relish that kind of instructive writing may peruse in the next chapter. | Устроив ребенка согласно приказанию своего хозяина, миссис Дебора приготовилась посетить жилища, в которых, как можно было предполагать, скрывалась его мать.Как при виде парящего в высоте и повисшего над головой коршуна, грозы пернатого царства, нежный голубь и иные безобидные пташки распространяют кругом смятение и в трепете разлетаются по тайникам, а он гордо, в сознании собственного достоинства, рассекает воздух, обдумывая затеянное злодеяние,- так при вести о приближении миссис Деборы все обитательницы прихода в трепете разбежались по своим домам, и каждая хозяйка молила о том, чтобы грозное посещение ее миновало. Величественным шагом, гордо выступает она по полю битвы, высоко подняв царственную голову, исполненная убеждения в своем превосходстве, обдумывая, как бы половчее произвести желанное открытие.Проницательный читатель не заключит из этого сравнения, iito бедные поселяне сколько-нибудь догадывались о намерениях направлявшейся к ним миссис Вилкинс; но так как великолепие нашего сравнения может остаться неоцененным в течение сотни лет, пока это произведение не попадет в руки какого-нибудь будущего комментатора, то я считаю полезным оказать здесь читателю некоторую помощь.Итак, мое намерение - показать, что, насколько в природе коршуна пожирать мелких пташек, настолько в природе таких особ, как миссис Вилкинс, обижать и тиранить мелкий люд. Этим способом они обыкновенно вознаграждают себя за крайнее раболепство и угодливость по отношению к своим господам; ведь вполне естественно, что рабы и льстецы взимают со стоящих ниже их ту дань, какую сами платят стоящим выше их.Каждый раз, как миссис Деборе случалось сделать что-либо чрезвычайное в угоду мисс Бриджет и тем несколько омрачить свое хорошее расположение духа, она обыкновенно отправлялась к этим людям и отводила душу, изливая на них и, так сказать, опоражнивая всю накопившуюся в ней горечь. По этой причине она никогда не бывала желанной гостьей, и, правду сказать, все единодушно ее боялись и ненавидели.Придя в селение, она отправилась прямо к одной пожилой матроне, к которой обыкновенно относилась милостивее, чем к остальным, потому что матрона имела счастье походить на нее миловидностью и быть ее ровесницей. Этой женщине поведала она о случившемся и о цели своего сегодняшнего посещения. Обе тотчас же стали перебирать всех девушек в приходе, и, наконец, подозрение их пало на некую Дженни Джонс, которая, по их согласному мнению, скорее всех была виновна в этом проступке.Эта Дженни Джонс не отличалась ни красотой лица, ни стройностью стана, но природа в известной степени вознаградила ее за недостаток красоты тем качеством, которое обыкновенно больше ценится женщинами, с возрастом достигшими полной зрелости в своих суждениях: она одарила ее весьма незаурядом умом. Дар этот Дженни еще развила учением. Она пробыла несколько лет служанкой у школьного учителя, который, обнаружив в девушке большие способности и необыкновенное пристрастие к знанию - все свободные часы она проводила за чтением школьных учебников,- возымел добрую или безрассудную мысль - как будет угодно читателю назвать ее - настолько обучить ее латинскому языку, что в своих познаниях она, вероятно, не уступала большинству молодых людей хорошего общества того времени. Однако преимущество это, подобно большей части не совсем обыкновенных преимуществ, сопровождалось кое-какими маленькими неудобствами: молодая женщина с таким образованием, естественно, не находила большого удовольствия в обществе людей, равных ей по положению, но по развитию стоящих значительно ниже ее, и потому не надо особенно удивляться, что это превосходство Дженни, неизбежно отражавшееся в ее обращении, вызывало у остальных нечто вроде зависти и недоброжелательства, должно быть, тайно запавших в сердца ее соседок с тех пор, как она вернулась со службы домой.Однако зависть не проявлялась открыто, пока бедная Дженни, к общему удивлению и досаде всех молодых женщин этих мест, не появилась в один воскресный день публично в новом шелковом платье, кружевном чепчике и других принадлежностях туалета того же качества.Пламя, прежде таившееся под спудом, теперь вырвалось наружу. Образование усилило гордость Дженни, но никто из ее соседок не выказывал готовности поддерживать эту гордость тем вниманием, какого она, по-видимому, требовала; и на этот раз вместо почтительного восхищения наряд ее вызвал только ненависть и оскорбительные замечания. Весь приход объявил, что она не могла получить такие вещи честным путем; и родители, вместо того чтобы пожелать и своим дочерям такие же наряды, поздравляли себя с тем, что у их детей таких нарядов нет.Может быть, по этой именно причине упомянутая почтенная женщина прежде всего назвала миссис Вилкинс имя бедной Дженни; но было и другое обстоятельство, укрепившее Дебору в ее подозрении: в последнее время Дженни часто бывала в доме мистера Олверти. Она исполняла должность сиделки мисс Бриджет, которая была опасно больна, и провела немало ночей у постели этой дамы; кроме того, миссис Вилкинс собственными глазами видела ее в доме в самый день приезда мистера Олверти, хотя это и не возбудило тогда в этой проницательной особе никаких подозрений; ибо, по ее собственным словам, она "всегда считала Дженни благонравной девушкой (хотя, по правде говоря, она очень мало знает ее) и скорее подумала бы на кого-нибудь из тех беспутных замарашек, что ходят задрав нос, воображая себя бог весь какими хорошенькими".Дженни было приказано явиться к миссис Деборе, что она немедленно и сделала. Миссис Дебора, напустив на себя важный вид строгого судьи, встретила ее словами: "Дерзкая распутница!"- и в своей речи не стала даже обвинять подсудимую, а прямо произнесла ей приговор.Хотя по указанным основаниям миссис Дебора была совершенно убеждена в виновности Дженни, но мистер Олверти мог истребовать более веских улик для ее осуждения; однако Дженни избавила своих обвинителей от всяких хлопот, открыто признавшись в проступке, который на нее взваливали.Признание это, хотя и сделанное в покаянном тоне, ничуть не смягчило миссис Дебору, которая вторично произнесла Дженни приговор, в еще более оскорбительных выражениях, чем первый; не больше успеха имело оно и у собравшихся в большом числе зрителей. Одни из них громко кричали: "Так мы и знали, что шелковое платье барышни этим кончится!", другие насмешливо говорили об ее учености. Из присутствующих женщин ни одна не упустила случая выказать бедной Дженни свое отвращение, и та все перенесла терпеливо, за исключением злобной выходки одной кумушки, которая прошлась не очень лестно насчет ее наружности и сказала, задрав нос: "Неприхотлив, должно быть, молодчик, коль дарит шелковые платья такой дряни!" Дженни ответила на это с резкостью, которая удивила бы здравомыслящего наблюдателя, видевшего, как спокойно она выслушивала все оскорбительные замечания о ее целомудрии; но, видно, терпение ее истощилось, ибо добродетель эта скоро утомляется от практического применения.Миссис Дебора, преуспев в своем расследовании свыше всяких чаяний, с большим торжеством вернулась домой и в назначенный час сделала обстоятельный доклад мистеру Олверти, которого очень поразил ее рассказ; он был наслышан о необыкновенных способностях и успехах Дженни и собирался даже выдать ее за соседнего младшего священника, обеспечив его небольшим приходом. Его огорчение по этому случаю было не меньше удовольствия, которое испытывала миссис Дебора, и многим читателям, наверное, покажется гораздо более справедливым.Мисс Бриджет перекрестилась и сказала, что с этой минуты она больше ни об одной женщине не будет хорошего мнения. Надобно заметить, что до сих пор Дженни имела счастье пользоваться также и ее благосклонностью.Мистер Олверти снова послал мудрую домоправительницу за несчастной преступницей, не затем, однако, как надеялись иные и все ожидали, чтобы отправить ее в исправительный дом, но чтобы высказать ей порицание и преподать спасительное наставление, с каковыми любители назидательного чтения познакомятся в следующей главе. |
| English | Русский |
| When Jenny appeared, Mr. Allworthy took her into his study, and spoke to her as follows: "You know, child, it is in my power as a magistrate, to punish you very rigorously for what you have done; and you will, perhaps, be the more apt to fear I should execute that power, because you have in a manner laid your sins at my door."But, perhaps, this is one reason which hath determined me to act in a milder manner with you: for, as no private resentment should ever influence a magistrate, I will be so far from considering your having deposited the infant in my house as an aggravation of your offence, that I will suppose, in your favour, this to have proceeded from a natural affection to your child, since you might have some hopes to see it thus better provided for than was in the power of yourself, or its wicked father, to provide for it. I should indeed have been highly offended with you had you exposed the little wretch in the manner of some inhuman mothers, who seem no less to have abandoned their humanity, than to have parted with their chastity. It is the other part of your offence, therefore, upon which I intend to admonish you, I mean the violation of your chastity;- a crime, however lightly it may be treated by debauched persons, very heinous in itself, and very dreadful in its consequences."The heinous nature of this offence must be sufficiently apparent to every Christian, inasmuch as it is committed in defiance of the laws of our religion, and of the express commands of Him who founded that religion."And here its consequences may well be argued to be dreadful; for what can be more so, than to incur the divine displeasure, by the breach of the divine commands; and that in an instance against which the highest vengeance is specifically denounced?"But these things, though too little, I am afraid, regarded, are so plain, that mankind, however they may want to be reminded, can never need information on this head. A hint, therefore, to awaken your sense of this matter, shall suffice; for I would inspire you with repentance, and not drive you to desperation."There are other consequences, not indeed so dreadful or replete with horror as this; and yet such, as, if attentively considered, must, one would think, deter all of your sex at least from the commission of this crime."For by it you are rendered infamous, and driven, like lepers of old, out of society; at least, from the society of all but wicked and reprobate persons; for no others will associate with you."If you have fortunes, you are hereby rendered incapable of enjoying them; if you have none, you are disabled from acquiring any, nay almost of procuring your sustenance; for no persons of character will receive you into their houses. Thus you are often driven by necessity itself into a state of shame and misery, which unavoidably ends in the destruction of both body and soul."Can any pleasure compensate these evils? Can any temptation have sophistry and delusion strong enough to persuade you to so simple a bargain? Or can any carnal appetite so overpower your reason, or so totally lay it asleep, as to prevent your flying with affright and terror from a crime which carries such punishment always with it?"How base and mean must that woman be, how void of that dignity of mind, and decent pride, without which we are not worthy the name of human creatures, who can bear to level herself with the lowest animal, and to sacrifice all that is great and noble in her, all her heavenly part, to an appetite which she hath in common with the vilest branch of the creation! For no woman, sure, will plead the passion of love for an excuse. This would be to own herself the mere tool and bubble of the man. Love, however barbarously we may corrupt and pervert its meaning, as it is a laudable, is a rational passion, and can never be violent but when reciprocal; for though the Scripture bids us love our enemies, it means not with that fervent love which we naturally beat towards our friends; much less that we should sacrifice to them our lives, and what ought to be dearer to us, our innocence. Now in what light, but that of an enemy, can a reasonable woman regard the man who solicits her to entail on herself all the misery I have described to you, and who would purchase to himself a short, trivial, contemptible pleasure, so greatly at her expense! For, by the laws of custom, the whole shame, with all its dreadful consequences, falls intirely upon her. Can love, which always seeks the good of its object, attempt to betray a woman into a bargain where she is so greatly to be the loser? If such corrupter, therefore, should have the impudence to pretend a real affection for her, ought not the woman to regard him not only as an enemy, but as the worst of all enemies, a false, designing, treacherous, pretended friend, who intends not only to debauch her body, but her understanding at the same time?"Here Jenny expressing great concern, Allworthy paused a moment, and then proceeded: "I have talked thus to you, child, not to insult you for what is past and irrevocable, but to caution and strengthen you for the future. Nor should I have taken this trouble, but from some opinion of your good sense, notwithstanding the dreadful slip you have made; and from some hopes of your hearty repentance, which are founded on the openness and sincerity of your confession. If these do not deceive me, I will take care to convey you from this scene of your shame, where you shall, by being unknown, avoid the punishment which, as I have said, is allotted to your crime in this world; and I hope, by repentance, you will avoid the much heavier sentence denounced against it in the other. Be a good girl the rest of your days, and want shall be no motive to your going astray; and, believe me, there is more pleasure, even in this world, in an innocent and virtuous life, than in one debauched and vicious."As to your child, let no thoughts concerning it molest you; I will provide for it in a better manner than you can ever hope. And now nothing remains but that you inform me who was the wicked man that seduced you; for my anger against him will be much greater than you have experienced on this occasion."Jenny now lifted her eyes from the ground, and with a modest look and decent voice thus began:-"To know you, sir, and not love your goodness, would be an argument of total want of sense or goodness in any one. In me it would amount to the highest ingratitude, not to feel, in the most sensible manner, the great degree of goodness you have been pleased to exert on this occasion. As to my concern for what is past, I know you will spare my blushes the repetition. My future conduct will much better declare my sentiments than any professions I can now make. I beg leave to assure you, sir, that I take your advice much kinder than your generous offer with which you concluded it; for, as you are pleased to say, sir, it is an instance of your opinion of my understanding."- Here her tears flowing apace, she stopped a few moments, and then proceeded thus:- "Indeed, sir, your kindness overcomes me; but I will endeavour to deserve this good opinion: for if I have the understanding you are so kindly pleased to allow me, such advice cannot be thrown away upon me. I thank you, sir, heartily, for your intended kindness to my poor helpless child: he is innocent, and I hope will live to be grateful for all the favours you shall show him. But now, sir, I must on my knees entreat you not to persist in asking me to declare the father of my infant. I promise you faithfully you shall one day know; but I am under the most solemn ties and engagements of honour, as well as the most religious vows and protestations, to conceal his name at this time. And I know you too well, to think you would desire I should sacrifice either my honour or my religion."Mr. Allworthy, whom the least mention of those sacred words was sufficient to stagger, hesitated a moment before he replied, and then told her, she had done wrong to enter into such engagements to a villain; but since she had, he could not insist on her breaking them. He said, it was not from a motive of vain curiosity he had inquired, but in order to punish the fellow; at least, that he might not ignorantly confer favours on the undeserving.As to these points, Jenny satisfied him by the most solemn assurances, that the man was entirely out of his reach; and was neither subject to his power, nor in any probability of becoming an object of his goodness.The ingenuity of this behaviour had gained Jenny so much credit with this worthy man, that he easily believed what she told him; for as she had disdained to excuse herself by a lie, and had hazarded his further displeasure in her present situation, rather than she would forfeit her honour or integrity by betraying another, he had but little apprehensions that she would be guilty of falsehood towards himself.He therefore dismissed her with assurances that he would very soon remove her out of the reach of that obloquy she had incurred; concluding with some additional documents, in which he recommended repentance, saying, "Consider, child, there is One still to reconcile yourself to, whose favour is of much greater importance to you than mine." | Когда Дженни явилась, мистер Олверти увел ее в свой кабинет и сказал следующее:- Ты знаешь, дитя мое, что властью судьи я могу очень строго наказать тебя за твой проступок; и тебе следует опасаться, что я применю эту власть в тем большей степени, что ты в некотором роде сложила свои грехи у моих дверей.Однако это, может быть, и послужило для меня основанием поступить с тобой мягче. Личные чувства не должны оказывать влияние на судью, и поэтому я не только не хочу видеть в твоем поступке с ребенком, которого ты подкинула в мой дом, обстоятельство, отягчающее твою вину, но, напротив, полагаю, к твоей выгоде, что ты сделала это из естественной любви к своему ребенку, надеясь, что у меня он будет лучше обеспечен, чем могла бы обеспечить его ты сама или негодный отец его. Я был бы действительно сильно разгневан на тебя, если бы ты обошлась с несчастным малюткой подобно тем бесчувственным матерям, которые, расставшись со своим целомудрием, утрачивают также всякие человеческие чувства. Итак, есть другая сторона твоего проступка, за которую я намерен пожурить тебя: я имею в виду утрату целомудрия - преступление весьма гнусное само по себе и ужасное по своим последствиям, как легко ни относятся к нему развращенные люди.Гнусность этого преступления совершенно очевидна для каждого христианина, поскольку оно является открытым вызовом законам нашей религии и определенно выраженным заповедям основателя этой религии.И легко доказать, что последствия его ужасны; ибо что может быть ужаснее божественного гнева, навлекаемого нарушением божественных заповедей, да еще в столь важном проступке, за который возвещено особенно грозное отмщение?Но эти вещи, хоть им, боюсь, и уделяется слишком мало внимания, настолько ясны, что нет никакой надобности осведомлять о них людей, как бы ни нуждались последние в постоянном о них напоминании. Довольно, следовательно, простого намека, чтобы привлечь твою мысль к этим предметам: мне хочется вызвать в тебе раскаяние, а не повергнуть тебя в отчаяние.Есть еще и другие последствия этого преступления, не столь ужасные и не столь отвратительные, но все же способные, мне кажется, удержать от него всякую женщину, если она внимательно поразмыслит о них.Ведь оно покрывает женщину позором и, как ветхозаветных прокаженных, изгоняет ее из общества - из всякого общества, кроме общества порочных и коснеющих в грехе людей, ибо люди порядочные не пожелают знаться с ней.Если у женщины есть состояние, она лишается возможности пользоваться им; если его нет, она лишается возможности приобретать его и даже добывать себе пропитание, ибо ни один порядочный человек не примет се к себе в дом. Так сама нужда часто доводит ее до срама и нищеты, неминуемо кончающихся погибелью тела и души.Разве может какое-нибудь удовольствие вознаградить за такое зло? Разве способно какое-нибудь искушение настолько прельстить и оплести тебя, чтобы ты согласилась пойти на такую нелепую сделку? Разве способно, наконец, плотское влечение настолько одолеть твой разум или погрузить его в столь глубокий сон, чтобы ты не бежала в страхе и трепете от преступления, неизменно влекущего за собой такую кару?Сколь низкой и презренной, сколь лишенной душевного благородства и скромной гордости, без коих мы недостойны имени человека, должна быть женщина, которая способна сравняться с последним животным и принести все, что есть в ней великого и благородного, все свое небесное наследие в жертву вожделению, общему у нее с самыми гнусными тварями! Ведь ни одна женщина не станет оправдываться в этом случае любовью. Это значило бы признать себя простым орудием и игрушкой мужчины. Любовь, как бы варварски мы ни извращали и ни искажали значение этого слова,- страсть похвальная и разумная и может стать неодолимой только в случае взаимности; ибо хотя описание повелевает нам любить врагов наших, но отсюда не следует, чтобы мы любили их той горячей любовью, какую естественно питаем к нашим друзьям; и еще менее, чтобы мы жертвовали им нашей жизнью и тем, что должно быть нам дороже жизни,- нашей невинностью. А кого же, если не врага, может видеть рассудительная женщина в мужчине, который хочет возложить на нее все описанные мной бедствия ради краткого, пошлого, презренного наслаждения, купленного в значительной мере за ее счет! Ведь обычно весь позор со всеми его ужасными последствиями падает всецело на женщину. Разве может любовь, которая всегда ищет добра любимому предмету, пытаться вовлечь женщину в столь убыточную для нее сделку? Поэтому, если такой соблазнитель имеет бесстыдство притворно уверять женщину в искренности своего чувства к ней, разве не обязана она смотреть на него не просто как на врага, но как на злейшего из врагов - как на ложного, коварного, вероломного, притворного друга, который замышляет растлить не только ее тело, но также и разум ее?Тут Дженни стала выражать глубокое сокрушение. Олверти помедлил немного и потом продолжал:- Я сказал все это, дитя мое, не с тем, чтобы тебя выбранить за то, что прошло и непоправимо, но чтобы предостеречь и укрепить на будущее время. И я не взял бы на себя этой заботы, если бы, несмотря на твой ужасный промах, не предполагал в тебе здравого ума и не надеялся на чистосердечное раскаяние, видя твое откровенное и искреннее признание. Если оно меня не обманывает, я постараюсь услать тебя из этого места, бывшего свидетелем твоего позора, туда, где ты, никому не известная, избегнешь наказания, которое, как я сказал, постигнет тебя за твое преступление в этом мире; и я надеюсь, что благодаря раскаянию ты избегнешь также гораздо более тяжкого приговора, возвещенного против него в мире ином. Будь хорошей девушкой весь остаток дней твоих, и никакая нужда не совратит тебя с пути истины; поверь, что даже в этом мире невинная и добродетельная жизнь дает больше радости, чем жизнь развратная и порочная.А что касается ребенка, то о нем тебе нечего тревожиться: я позабочусь о нем лучше, чем ты можешь ожидать. Теперь тебе остается только сообщить, кто был негодяй, соблазнивший тебя; гнев мой обрушится на него с гораздо большей силой, чем на тебя.Тут Дженни скромно подняла опущенные в землю глаза и почтительным тоном начала так:- Знать вас, сэр, и не любить вашей доброты - значило бы доказать полное отсутствие ума и сердца. Я выказала бы величайшую неблагодарность, если бы не была тронута до глубины души великой добротой, которую вам угодно было проявить ко мне. Что же касается моего сокрушения по поводу случившегося, то я знаю, что вы пощадите мою стыдливость и не заставите возвращаться к этому предмету. Будущее поведение покажет мои чувства гораздо лучше всяких обещаний, которые я могу дать сейчас. Позвольте вас заверить, сэр, что ваши наставления я принимаю с большей признательностью, чем великодушное предложение, которым вы заключили свою речь, ибо, как вы изволили сказать, сэр, они доказывают ваше высокое мнение о моем уме.Тут хлынувшие потоком слезы заставили ее остановиться на минуту; немного успокоившись, она продолжала так:- Право, сэр, доброта ваша подавляет меня; но я постараюсь оправдать ваше лестное обо мне мнение; ибо если я не лишена ума, который вы так любезно изволили приписать мне, то ваши драгоценные наставления не могут пропасть втуне. От всего сердца благодарю вас, сэр, за заботу о моем бедном, беспомощном дитяти; оно невинно и, надеюсь, всю жизнь будет благодарно за оказанные вами благодеяния. Но на коленях умоляю вас, сэр, не требуйте от меня назвать отца его! Твердо вам обещаю, что со временем вы это узнаете; но в настоящую минуту самые торжественные обязательства чести, самые святые клятвы и заверения заставляют меня скрывать его имя. Я слишком хорошо вас знаю, вы не станете требовать, чтобы я пожертвовала своей честью и святостью клятвы.Мистер Олверти, которого способно было поколебать малейшее упоминание этих священных слов, с минуту находился в нерешительности, прежде чем ответить, и затем сказал Дженни, что она поступила опрометчиво, дав такие обещания негодяю; но раз уж они даны, он не может требовать их нарушения. Он спросил об имени преступника не из праздного любопытства, а для того, чтобы наказать его или, по крайней мере, не облагодетельствовать, по неведению, недостойного.На этот счет Дженни успокоила его торжественным заверением, что этот человек находится вне пределов досягаемости: он ему не подвластен и, по всей вероятности, никогда не сделается предметом его милостей.Прямодушие Дженни подействовало на почтенного сквайра так подкупающе, что он поверил каждому ее слову. То обстоятельство, что для своего оправдания она не унизилась до лжи и не побоялась вызвать в нем еще большее нерасположение к себе, отказавшись выдать своего сообщника, чтобы не поступиться честью и прямотой, рассеяло в нем всякие опасения насчет правдивости ее показаний.Тут он отпустил ее, пообещав в самом скором времени сделать ее недосягаемой для злословия окружающих, и заключил еще несколькими увещаниями раскаяться, сказав:- Помни, дитя мое, что ты должна примириться еще с тем, чья милость неизмеримо для тебя важнее, чем моя. |
| English | Русский |
| When Mr. Allworthy had retired to his study with Jenny Jones, as hath been seen, Mrs. Bridget, with the good housekeeper, had betaken themselves to a post next adjoining to the said study; whence, through the conveyance of a keyhole, they sucked in at their ears the instructive lecture delivered by Mr. Allworthy, together with the answers of Jenny, and indeed every other particular which passed in the last chapter.This hole in her brother's study-door was indeed as well known to Mrs. Bridget, and had been as frequently applied to by her, as the famous hole in the wall was by Thisbe of old. This served to many good purposes. For by such means Mrs. Bridget became often acquainted with her brother's inclinations, without giving him the trouble of repeating them to her. It is true, some inconveniences attended this intercourse, and she had sometimes reason to cry out with Thisbe, in Shakespear, "O, wicked, wicked wall!" For as Mr. Allworthy was a justice of peace, certain things occurred in examinations concerning bastards, and such like, which are apt to give great offence to the chaste ears of virgins, especially when they approach the age of forty, as was the case of Miss Bridget. However, she had, on such occasions, the advantage of concealing her blushes from the eyes of men; and De non apparentibus, et non existentibus eadem est ratio - in English, "When a woman is not seen to blush, she doth not blush at all."Both the good women kept strict silence during the whole scene between Mr. Allworthy and the girl; but as soon as it was ended, and that gentleman was out of hearing, Mrs. Deborah could not help exclaiming against the clemency of her master, and especially against his suffering her to conceal the father of the child, which she swore she would have out of her before the sun set.At these words Miss Bridget discomposed her features with a smile (a thing very unusual to her). Not that I would have my reader imagine, that this was one of those wanton smiles which Homer would have you conceive came from Venus, when he calls her the laughter-loving goddess; nor was it one of those smiles which Lady Seraphina shoots from the stage-box, and which Venus would quit her immortality to be able to equal. No, this was rather one of those smiles which might be supposed to have come from the dimpled cheeks of the august Tisiphone, or from one of the misses, her sisters.With such a smile then, and with a voice sweet as the evening breeze of Boreas in the pleasant month of November, Miss Bridget gently reproved the curiosity of Mrs. Deborah; a vice with which it seems the latter was too much tainted, and which the former inveighed against with great bitterness, adding, "That, among all her faults, she thanked Heaven her enemies could not accuse her of prying into the affairs of other people."She then proceeded to commend the honour and spirit with which Jenny had acted. She said, she could not help agreeing with her brother, that there was some merit in the sincerity of her confession, and in her integrity to her lover: that she had always thought her a very good girl, and doubted not but she had been seduced by some rascal, who had been infinitely more to blame than herself, and very probably had prevailed with her by a promise of marriage, or some other treacherous proceeding.This behaviour of Miss Bridget greatly surprised Mrs. Deborah; for this well-bred woman seldom opened her lips, either to her master or his sister, till she had first sounded their inclinations, with which her sentiments were always consonant. Here, however, she thought she might have launched forth with safety; and the sagacious reader will not perhaps accuse her of want of sufficient forecast in so doing, but will rather admire with what wonderful celerity she tacked about, when she found herself steering a wrong course."Nay, madam," said this able woman, and truly great politician, "I must own I cannot help admiring the girl's spirit, as well as your ladyship. And, as your ladyship says, if she was deceived by some wicked man, the poor wretch is to be pitied. And to be sure, as your ladyship says, the girl hath always appeared like a good, honest, plain girl, and not vain of her face, forsooth, as some wanton husseys in the neighbourhood are.""You say true, Deborah," said Miss Bridget. "If the girl had been one of those vain trollops, of which we have too many in the parish, I should have condemned my brother for his lenity towards her. I saw two farmers' daughters at church, the other day, with bare necks. I protest they shocked me. If wenches will hang out lures for fellows, it is no matter what they suffer. I detest such creatures; and it would be much better for them that their faces had been seamed with the smallpox; but I must confess, I never saw any of this wanton behaviour in poor Jenny: some artful villain, I am convinced, hath betrayed, nay perhaps forced her; and I pity the poor wretch with all my heart."Mrs. Deborah approved all these sentiments, and the dialogue concluded with a general and bitter invective against beauty, and with many compassionate considerations for all honest, plain girls who are deluded by the wicked arts of deceitful men. | Едва мистер Олверти, как мы видели, удалился с Дженни Джонс в свой кабинет, как мисс Бриджет и почтенная домоправительница бросились к наблюдательному посту в смежной комнате, откуда сквозь замочную скважину всосали своими ушами поучительное назидание, преподанное мистером Олверти, а также ответы Дженни и вообще подробности, о которых было рассказано в предыдущей главе.Эта скважина в дверях кабинета была прекрасно известна мисс Бриджет, и она прикладывалась к ней столь же часто, как древняя Фисба к знаменитой щели в стене. Это служило ей для многих полезных целей. Таким способом мисс Бриджет нередко узнавала братнины намерения, избавляя его от труда излагать их. Правда, общение это сопровождалось кое-какими неудобствами, и подчас у нее бывали основания воскликнуть вместе с шекспировской Фисбой: "О, злобная, злобная стена!" Дело в том, что мистер Олверти был мировым судьей, и при разборе дел о незаконных детях и тому подобного у него в комнате слышались разговоры, способные сильно оскорбить целомудренный слух девиц, особенно когда они приближаются к сорокалетнему возрасту, как мисс Бриджет. Однако в таких случаях она пользовалась преимуществом скрывать румянец от людских глаз. А - de non apparentibus et non existentibus eadem est ratio, что можно перевести так: "Когда никто не видит, как женщина краснеет, она не краснеет вовсе".Обе почтенные дамы хранили гробовое молчание в течение всего диалога между мистером Олверти и Дженни; но едва только он кончился и они отошли на такое .расстояние, что этот джентльмен не мог их слышать, как миссис Дебора не выдержала и разразилась жалобами на снисходительность своего хозяина и особенно на то, что он позволил девушке утаить имя отца ребенка, которое она поклялась выведать от нее еще до захода солнца.При этих словах на лице мисс Бриджет изобразилась улыбка (вещь очень для нее необычная). Да не подумает читатель, что это была одна из тех шаловливых улыбок, какие Гомер предлагает вам вообразить на лице Венеры, когда называет ее смехолюбивой богиней, или же одна из тех улыбок, какими стреляет из своей литерной ложи леди Серафина на зависть самой Венере, которая отдала бы за нее свое бессмертие. Нет, это была скорее одна из тех улыбок, какие можно предположить на впалых щеках величественной Тизифоны или одной из девиц - сестер ее.И вот с такой улыбкой и голосом, мелодичным, как вечернее дуновение Борея в очаровательном месяце ноябре, мисс Бриджет мягко пожурила миссис Дебору за ее любопытство - порок, которым последняя, по-видимому, была сильно заражена и против которого первая высказалась очень резко, заявив, что, при всех ее недостатках, враги ее, благодарение богу, не могут обвинить ее в том, что она суется в чужие дела.Потом она принялась хвалить благородство и такт Дженни. Она сказала, что не может не согласиться с братом; искренность ее признания и честность по отношению к любовнику заслуживают одобрения; что она всегда считала Дженни порядочной девушкой и не сомневается в том, что ее соблазнил какой-нибудь мерзавец, гораздо больше ее достойный порицания, который, по всей вероятности, увлек девушку обещанием жениться или иным предательским способом.Такое поведение мисс Бриджет сильно удивило миссис Дебору. Эта благовоспитанная дама редко открывала рот перед своим хозяином и его сестрой, не выведав предварительно их намерений, с которыми ее мнения всегда совпадали. Тут, однако, она сочла, что может выступить безопасно; и проницательный читатель едва ли обвинит ее в недостатке предусмотрительности, но скорее подивится, с какой поразительной быстротой она повернула руль, убедившись, что держит неверный курс.- Да, сударыня,- сказала эта способная женщина и поистине великий дипломат,-сказать правду, и я, подобно вашей милости, не могу не удивляться уму этой девушки. И если, как говорит ваша милость, ее обманул какой-нибудь злодей, то бедняжка достойна сожаления. Право, как говорит ваша милость, она всегда казалась порядочной, честной, прямодушной девушкой и, ей-богу, никогда не чванилась своей смазливостью, как иные бесстыдницы, ее соседки.- Это правда, Дебора,- отвечала мисс Бриджет.- Если бы она была тщеславной девчонкой, которых столько в нашем приходе, я осудила бы брата за снисходительность к ней. На днях я видела в церкви двух фермерских дочек с открытой шеей. До чего я была возмущена! Если эти девки сами приманивают парней, выставляя напоказ свои прелести, пусть потом страдают - не жалко. Терпеть не могу таких тварей! Для них было бы лучше, если бы лица их были разукрашены оспой. Но, право же, я никогда не замечала такого бесстыдства у Дженни. Убеждена, что какой-нибудь хитрый негодяй обманул ее, может быть, даже изнасиловал! От всего сердца жалею бедняжку.Миссис Дебора одобрила все эти сентенции, и диалог был заключен самым резким порицанием красоты и многими соболезнованиями по адресу простых честных девушек, вводимых в заблуждение злыми кознями обманщиков мужчин. |
| English | Русский |
| Jenny returned home well pleased with the reception she had met with from Mr. Allworthy, whose indulgence to her she industriously made public; partly perhaps as a sacrifice to her own pride, and partly from the more prudent motive of reconciling her neighbours to her, and silencing their clamours.But though this latter view, if she indeed had it, may appear reasonable enough, yet the event did not answer her expectation; for when she was convened before the justice, and it was universally apprehended that the House of Correction would have been her fate, though some of the young women cryed out "It was good enough for her," and diverted themselves with the thoughts of her beating hemp in a silk gown; yet there were many others who began to pity her condition: but when it was known in what manner Mr. Allworthy had behaved, the tide turned against her. One said, "I'll assure you, madam hath had good luck." A second cryed, "See what it is to be a favourite!" A third, "Ay, this comes of her learning." Every person made some malicious comment or other on the occasion, and reflected on the partiality of the justice.The behaviour of these people may appear impolitic and ungrateful to the reader, who considers the power and benevolence of Mr. Allworthy. But as to his power, he never used it; and as to his benevolence, he exerted so much, that he had thereby disobliged all his neighbours; for it is a secret well known to great men, that, by conferring an obligation, they do not always procure a friend, but are certain of creating many enemies.Jenny was, however, by the care and goodness of Mr. Allworthy, soon removed out of the reach of reproach; when malice being no longer able to vent its rage on her, began to seek another object of its bitterness, and this was no less than Mr. Allworthy, himself; for a whisper soon went abroad, that he himself was the father of the foundling child.This supposition so well reconciled his conduct to the general opinion, that it met with universal assent; and the outcry against his lenity soon began to take another turn, and was changed into an invective against his cruelty to the poor girl. Very grave and good women exclaimed against men who begot children, and then disowned them. Nor were there wanting some, who, after the departure of Jenny, insinuated that she was spirited away with a design too black to be mentioned, and who gave frequent hints that a legal inquiry ought to be made into the whole matter, and that some people should be forced to produce the girl.These calumnies might have probably produced ill consequences, at the least might gave occasioned some trouble, to a person of a more doubtful and suspicious character than Mr. Allworthy was blessed with; but in his case they had no such effect; and, being heartily despised by him, they served only to afford an innocent amusement to the good gossips of the neighbourhood.But as we cannot possibly divine what complection our reader may be of, and as it will be some time before he will hear any more of Jenny, we think proper to give him a very early intimation, that Mr. Allworthy was, and will hereafter appear to be, absolutely innocent of any criminal intention whatever. He had indeed committed no other than an error in politics, by tempering justice with mercy, and by refusing to gratify the good-natured disposition of the mob , with an object for their compassion to work on in the person of poor Jenny, whom, in order to pity, they desired to have seen sacrificed to ruin and infamy, by a shameful correction in Bridewell.So far from complying with this their inclination, by which all hopes of reformation would have been abolished, and even the gate shut against her if her own inclinations should ever hereafter lead her to chuse the road of virtue, Mr. Allworthy rather chose to encourage the girl to return thither by the only possible means; for too true I am afraid it is, that many women have become abandoned, and have sunk to the last degree of vice, by being unable to retrieve the first slip. This will be, I am afraid, always the case while they remain among their former acquaintance; it was therefore wisely done by Mr. Allworthy, to remove Jenny to a place where she might enjoy the pleasure of reputation, after having tasted the ill consequences of losing it.To this place therefore, wherever it was, we will wish her a good journey, and for the present take leave of her, and of the little foundling her child, having matters of much higher importance to communicate to the reader. | Дженни вернулась домой, очень довольная приемом, который был ей оказан мистером Олверти, и старательно разгласила о его снисходительности - частью, вероятно, для того, чтобы польстить своему самолюбию, а частью из более благоразумного желания расположить к себе соседей и прекратить дурные толки.Но хотя этот последний мотив, если она действительно им руководилась, может показаться довольно разумным, однако результаты не оправдали ее ожиданий. Когда Дженни позвали к судье и всем казалось, что ей не миновать исправительного дома, то, хотя некоторые молодые женщины закричали, что "туда ей и дорога", и потешались над тем, как она в шелковом платье будет трепать пеньку,- однако было немало и таких, которые начали ее жалеть; но когда стало известно, каким образом мистер Олверти обошелся с ней, общественное мнение круто изменилось. Одна говорила: "Везет же нашей барышне!" Другая кричала: "Поглядите-ка, что значит быть в милости!" Третья: "А все оттого, что ученая!" Словом, по этому случаю каждая сделала какое-нибудь злобное замечание и попрекнула судью за пристрастие.Такое поведение соседей мо/кет показаться читателю неблагоразумным и неблагодарным, если он примет в соображение власть и доброту мистера Олверти. Но он никогда не пользовался своей властью, а что касается доброты, то он выказывал ее так часто, что досадил всем своим соседям. Большие люди хорошо знают, что, делая кому-нибудь одолжение, они не всегда приобретают друга, но непременно наживают себе множество врагов.Однако благодаря заботам и доброте мистера Олверти Дженни скоро была удалена в такое место, куда до нее не доходили упреки; тогда злоба, лишившись возможности изливать свою ярость на нее, начала искать себе другой предмет и нашла его в лице самого мистера Олверти: вскорости пошел слух, что он сам отец подкинутого ребенка.Это предположение так хорошо согласовалось с его образом действий, что встретило единодушную поддержку, и вопли против его снисходительности превратились в нападки на жестокость его поступка с бедной девушкой. Степенные и добродетельные женщины громко обвиняли мужчин, которые производят на свет детей, а потом от них отрекаются. Не было недостатка и в таких, которые после отъезда Дженни стали намекать, что она была увезена с гнусным намерением, и даже говорили, что не худо бы произвести законное расследование всего этого дела и заставить кой-кого выдать девушку.Подобная клевета, очень возможно, повлекла бы за собой дурные последствия или, по крайней мере, доставила бы некоторые неприятности человеку с более сомнительной и подозрительной репутацией, чем у мистера Олверти, но в применении к нему она не возымела такого действия: встреченная им с глубочайшим презрением, она послужила только к невинному развлечению местных кумушек.Но так как мы не можем угадать, какого мнения на этот счет наш читатель, и пройдет еще немало времени, прежде чем он услышит снова о Дженни, то считаем долгом заранее осведомить его, что мистер Олверти был, как это впоследствии обнаружится, совершенно неповинен ни в каком преступном намерении. Он сделал лишь ту тактическую ошибку, что судил милостиво и не пожелал ублажать сострадательную чернь 1, дав пищу для ее добрых чувств в лице бедной Дженни, которую всем хотелось видеть заключенной в исправительный дом, погибшей и опозоренной, чтобы иметь случай пожалеть ее.Мистер Олверти совершенно пренебрег этим желанием, удовлетворение которого похоронило бы всякую надежду на исправление девушки и закрыло бы перед ней двери, если бы даже она сама вздумала когда-нибудь вступить на путь добродетели, и предпочел, напротив, поощрить ее в этом намерении единственным возможным способом; ведь многие женщины, боюсь, сбились с пути и погрузились на самое дно порока лишь потому, что не имели возможности подняться после первого падения. Боюсь, так бывает всегда, если они остаются в кругу прежних знакомых. Поэтому мистер Олверти поступил мудро, удалив Дженни в такое место, где она могла наслаждаться добрым именем, после того как узнала на опыте, к каким горьким последствиям приводит его потеря.Пожелаем же ей счастливого пути и пока простимся с ней и с маленьким найденышем, ее сыном, ибо нам предстоит сообщить читателю о гораздо более важных событиях. |
| English | Русский |
| Neither Mr. Allworthy's house, nor his heart, were shut against any part of mankind, but they were both more particularly open to men of merit. To say the truth, this was the only house in the kingdom where you was sure to gain a dinner by deserving it.Above all others, men of genius and learning shared the principal place in his favour; and in these he had much discernment: for though he had missed the advantage of a learned education, yet, being blest with vast natural abilities, he had so well profited by a vigorous though late application to letters, and by much conversation with men of eminence in this way, that he was himself a very competent judge in most kinds of literature.It is no wonder that in an age when this kind of merit is so little in fashion, and so slenderly provided for, persons possessed of it should very eagerly flock to a place where they were sure of being received with great complaisance; indeed, where they might enjoy almost the same advantages of a liberal fortune as if they were entitled to it in their own right; for Mr. Allworthy was not one of those generous persons who are ready most bountifully to bestow meat, drink, and lodging on men of wit and learning, for which they expect no other return but entertainment, instruction, flattery, and subserviency; in a word, that such persons should be enrolled in the number of domestics, without wearing their master's cloathes, or receiving wages.On the contrary, every person in this house was perfect master of his own time: and as he might at his pleasure satisfy all his appetites within the restrictions only of law, virtue, and religion; so he might, if his health required, or his inclination prompted him to temperance, or even to abstinence, absent himself from any meals, or retire from them, whenever he was so disposed, without even a sollicitation to the contrary: for, indeed, such sollicitations from superiors always savour very strongly of commands. But all here were free from such impertinence, not only those whose company is in all other places esteemed a favour from their equality of fortune, but even those whose indigent circumstances make such an eleemosynary abode convenient to them, and who are therefore less welcome to a great man's table because they stand in need of it.Among others of this kind was Dr. Blifil, a gentleman who had the misfortune of losing the advantage of great talents by the obstinacy of a father, who would breed him to a profession he disliked. In obedience to this obstinacy the doctor had in his youth been obliged to study physic, or rather to say he studied it; for in reality books of this kind were almost the only ones with which he was unacquainted; and unfortunately for him, the doctor was master of almost every other science but that by which he was to get his bread; the consequence of which was, that the doctor at the age of forty had no bread to eat.Such a person as this was certain to find a welcome at Mr. Allworthy's table, to whom misfortunes were ever a recommendation, when they were derived from the folly or villany of others, and not of the unfortunate person himself. Besides this negative merit, the doctor had one positive recommendation;- this was a great appearance of religion. Whether his religion was real, or consisted only in appearance, I shall not presume to say, as I am not possessed of any touchstone which can distinguish the true from the false.If this part of his character pleased Mr. Allworthy, it delighted Miss Bridget. She engaged him in many religious controversies; on which occasions she constantly expressed great satisfaction in the doctor's knowledge, and not much less in the compliments which he frequently bestowed on her own. To say the truth, she had read much English divinity, and had puzzled more than one of the neighbouring curates. Indeed, her conversation was so pure, her looks so sage, and her whole deportment so grave and solemn, that she seemed to deserve the name of saint equally with her namesake, or with any other female in the Roman kalendar.As sympathies of all kinds are apt to beget love, so experience teaches us that none have a more direct tendency this way than those of a religious kind between persons of different sexes. The doctor found himself so agreeable to Miss Bridget, that he now began to lament an unfortunate accident which had happened to him about ten years before; namely, his marriage with another woman, who was not only still alive, but, what was worse, known to be so by Mr. Allworthy. This was a fatal bar to that happiness which he otherwise saw sufficient probability of obtaining with this young lady; for as to criminal indulgences, he certainly never thought of them. This was owing either to his religion, as is most probable, or to the purity of his passion, which was fixed on those things which matrimony only, and not criminal correspondence, could put him in possession of, or could give him any title to.He had not long ruminated on these matters, before it occurred to his memory that he had a brother who was under no such unhappy incapacity. This brother he made no doubt would succeed; for he discerned, as he thought, an inclination to marriage in the lady; and the reader perhaps, when he hears the brother's qualifications, will not blame the confidence which he entertained of his success.This gentleman was about thirty-five years of age. He was of a middle size, and what is called well-built. He had a scar on his forehead, which did not so much injure his beauty as it denoted his valour (for he was a half-pay officer). He had good teeth, and something affable, when he pleased, in his smile; though naturally his countenance, as well as his air and voice, had much of roughness in it: yet he could at any time deposit this, and appear all gentleness and good humour. He was not ungenteel, nor entirely devoid of wit, and in his youth had abounded in sprightliness, which, though he had lately put on a more serious character, he could, when he pleased, resume.He had, as well as the doctor, an academic education; for his father had, with the same paternal authority we have mentioned before, decreed him for holy orders; but as the old gentleman died before he was ordained, he chose the church military, and preferred the king's commission to the bishop's.He had purchased the post of lieutenant of dragoons, and afterwards came to be a captain; but having quarrelled with his colonel, was by his interest obliged to sell; from which time he had entirely rusticated himself, had betaken himself to studying the Scriptures, and was not a little suspected of an inclination to methodism.It seemed, therefore, not unlikely that such a person should succeed with a lady of so saint-like a disposition, and whose inclinations were no otherwise engaged than to the marriage state in general; but why the doctor, who certainly had no great friendship for his brother, should for his sake think of making so ill a return to the hospitality of Allworthy, is a matter not so easy to be accounted for.Is it that some natures delight in evil, as others are thought to delight in virtue? Or is there a pleasure in being accessory to a theft when we cannot commit it ourselves? Or lastly (which experience seems to make probable), have we a satisfaction in aggrandizing our families, even though we have not the least love or respect for them?Whether any of these motives operated on the doctor, we will not determine; but so the fact was. He sent for his brother, and easily found means to introduce him at Allworthy's as a person who intended only a short visit to himself.The captain had not been in the house a week before the doctor had reason to felicitate himself on his discernment. The captain was indeed as great a master of the art of love as Ovid was formerly. He had besides received proper hints from his brother, which he failed not to improve to the best advantage. | Ни дом, ни сердце мистера Олверти ни для кого не были закрыты, но особенно широко они распахивались перед людьми достойными. По правде говоря, это был единственный дом в Англии, где вам был обеспечен обед, если вы его заслужили.Больше всех остальных милостями его пользовались люди с поэтическим дарованием и ученые; но и между ними мистер Олверти делал большое различие; обстоятельства, правда, помешали ему получить законченное образование, однако, будучи наделен большими природными способностями, он настолько усовершенствовал свой ум прилежным, хоть и запоздалым изучением наук и беседами со многими выдающимися людьми, что сам стал весьма компетентным судьей во всех областях литературы.Не удивительно, что в век, когда заслуги этого рода так мало в моде и так скудно вознаграждаются, обладающие ими люди усердно стекались в место, где с полной уверенностью могли рассчитывать на любезный прием, и пользовались всеми благами богатства почти так же свободно, как если бы они сами были хозяевами; ибо мистер Олверти не принадлежал к числу тех хлебосолов, которые готовы щедро кормить, поить и давать кров людям умным и образованным, но с условием, чтобы они их развлекали, поучали, льстили им и прислуживали,- словом, записались к ним в лакеи, не нося только ливреи и не получая жалованья.В доме мистера Олверти, напротив, каждый был полным хозяином своего времени; каждый мог удовлетворять все свои желания в рамках закона, нравственности и религии и вправе был поэтому, если требовало состояние его здоровья и склонность к умеренности или даже к полному воздержанию, не являться к столу или вставать из-за стола, когда ему вздумается, не опасаясь, что его будут упрашивать остаться: ведь подобные упрашивания со стороны высших всегда сильно отзываются приказанием. Здесь никому из гостей не угрожала такая бесцеремонность - не только богачам, принять которых везде считается за честь, но даже и людям со скромными средствами, для которых подобный даровой кров является хорошим подспорьем и которые за столом большого барина не так желательны, потому что они нуждаются в обеде.В числе таких людей был доктор Блайфил, человек способный, но, к несчастью, не имевший возможности усовершенствовать свои большие дарования из-за упрямства отца, непременно хотевшего подготовить его к профессии, которую он не любил. Из-за этого упрямства доктор принужден был в молодости изучать медицину, или, вернее, говорить, будто ее изучает, так как в действительности из всех книг только медицинские остались, кажется, ему незнакомы; доктор, к несчастью, овладел почти всеми науками, кроме той, при помощи которой ему надо было добывать себе пропитание; следствием этого было то, что к сорока годам он остался без куска хлеба.Такой человек мог быть уверен, что найдет радушный прием в доме мистера Олверти, для которого несчастья всегда служили хорошей рекомендацией, если они проистекали от безрассудства и подлости других, а не самого несчастливца. Кроме этого отрицательного качества, у доктора было еще и положительное: он имел вид человека очень набожного. Была ли эта набожность настоящая или только показная, я не берусь судить, так как не обладаю мерилом для различения истинного и поддельного в этой области.Если эта черта его характера нравилась мистеру Олверти, то мисс Бриджет была от нее в восторге. Она любила вовлекать доктора в богословские споры, причем всегда бывала весьма удовлетворена его познаниями и едва ли меньше - комплиментами, которые он часто расточал насчет собственной ее учености. И в самом деле, мисс Бриджет прочла много английских богословских сочинений и поставила в тупик не одного соседнего священника. Речи ее всегда были так чисты, взгляды так скромны и вся осанка такая важная и торжественная, что она смело сошла бы за святую наравне со своей тезкой или другой подвижницей из римско-католического календаря.Всякая симпатия способна зародить любовь, но опыт показывает, что у лиц разного пола больше всего этому благоприятствует родство религиозных чувств. Доктор обнаружил в мисс Бриджет такое расположение к себе, что начал сожалеть о несчастной случайности, приключившейся с ним лет десять назад, именно о женитьбе на другой женщине, которая не только была еще жива, что гораздо хуже, о существовании которой зная мистер Олверти. Это было роковой преградой к счастью, которого иначе он, по всей вероятности, достиг бы союзом с молодой дамой; ибо что касается прелюбодеяния, то, он, конечно, никогда и не помышлял о нем. Происходило это или от его набожности, что, пожалуй, наиболее вероятно, или от чистоты чувства, направленного на такие предметы, которые мог предоставить в его распоряжение или на которые мог дать ему право только законный брак, а не преступная связь. Размышляя на эти темы, доктор скоро вспомнил, что у него есть брат, не стесненный этой несчастной неправоспособностью. Он нисколько не сомневался, что этот брат будет иметь успех; ибо, как ему казалось, он заметил в мисс Бриджет сильную склонность к замужеству; и читатель, может быть, не станет порицать доктора за эту уверенность в успехе, когда услышит, какими качествами обладал брат его.Это был джентльмен лет тридцати пяти, среднего роста и, как говорится, крепко сколоченный. Шрам на лбу не столько портил красоту его, сколько свидетельствовал о его доблести (он был запасный офицер на половинном окладе). Зубы у него были прекрасные и улыбка, когда он хотел, приветливая; в выражении его лица, а также в наружности и голосе, правда, было от природы много грубого, но он мог в любую минуту подавить эту грубость и становился тогда воплощенной любезностью и веселостью. Он был не без воспитания и не совсем лишен был ума, а в молодости отличался большой живостью, которую мог, когда хотел, выказать и теперь, хотя с годами сильно остепенился.Так же как и доктор, он получил университетское образование; отец, с уже упомянутой родительской властностью, назначил его в духовное звание; но старик умер, прежде чем сын посвящен был в священники, и брат доктора предпочел церкви военную профессию и службе епископу - службу королю.Он купил себе место драгунского поручика, а затем дослужился до капитана; но из-за ссоры с полковником принужден был, в собственных интересах, продать свое место. После этого он уединился в деревню, предался изучению Священного писания, и его стали сильно подозревать в наклонности к методизму.Все это давало большую надежду, что такой человек будет иметь успех у набожной дамы, вдобавок весьма сильно расположенной к браку вообще. Но почему доктор, не питавший особенно дружеских чувств к брату, вздумал ради него так дурно отблагодарить Олверти за гостеприимство,- это вопрос, на который нелегко ответить.Может быть, некоторым натурам зло доставляет такое же удовольствие, какое другие находят в добрых делах? Или нам приятно быть пособниками в воровстве, когда мы не можем совершить его сами? Или же, наконец (и опыт, по-видимому, подтверждает это), нас радует возвышение членов нашей семьи, пусть даже мы не чувствуем к ним ни малейшей любви и ни малейшего уважения?Руководился ли доктор каким-нибудь из этих побуждений, мы не беремся решить, только дело обстояло именно так. Он послал за братом и легко нашел способ ввести его в дом Олверти, сказав, что тот приехал погостить на короткое время.Не прошло и недели со времени приезда капитана, как доктор уже мог поздравить себя с большим успехом. Капитан оказался таким же мастером в искусстве любви, каким некогда был Овидий. Вдобавок он получил от брата полезные указания, которыми не преминул воспользоваться самым лучшим образом. |
| English | Русский |
| It hath been observed, by wise men or women, I forget which, that all persons are doomed to be in love once in their lives. No particular season is, as I remember, assigned for this; but the age at which Miss Bridget was arrived, seems to me as proper a period as any to be fixed on for this purpose: it often, indeed, happens much earlier; but when it doth not, I have observed it seldom or never fails about this time. Moreover, we may remark that at this season love is of a more serious and steady nature than what sometimes shows itself in the younger parts of life. The love of girls is uncertain, capricious, and so foolish that we cannot always discover what the young lady would be at; nay, it may almost be doubted whether she always knows this herself.Now we are never at a loss to discern this in women about forty; for as such grave, serious, and experienced ladies well know their own meaning, so it is always very easy for a man of the least sagacity to discover it with the utmost certainty.Miss Bridget is an example of all these observations. She had not been many times in the captain's company before she was seized with this passion. Nor did she go pining and moping about the house, like a puny, foolish girl, ignorant of her distemper: she felt, she knew, and she enjoyed, the pleasing sensation, of which, as she was certain it was not only innocent but laudable, she was neither afraid nor ashamed.And to say the truth, there is, in all points, great difference between the reasonable passion which women at this age conceive towards men, and the idle and childish liking of a girl to a boy, which is often fixed on the outside only, and on things of little value and no duration; as on cherry-cheeks, small, lily-white hands, sloe-black eyes, flowing locks, downy chins, dapper shapes; nay, sometimes on charms more worthless than these, and less the party's own; such are the outward ornaments of the person, for which men are beholden to the taylor, the laceman, the periwig-maker, the hatter, and the milliner, and not to nature. Such a passion girls may well be ashamed, as they generally are, to own either to themselves or others.The love of Miss Bridget was of another kind. The captain owed nothing to any of these fop-makers in his dress, nor was his person much more beholden to nature. Both his dress and person were such as, had they appeared in an assembly or a drawing-room, would have been the contempt and ridicule of all the fine ladies there. The former of these was indeed neat, but plain, coarse, ill-fancied, and out of fashion. As for the latter, we have expressly described it above. So far was the skin on his cheeks from being cherry-coloured, that you could not discern what the natural colour of his cheeks was, they being totally overgrown by a black beard, which ascended to his eyes. His shape and limbs were indeed exactly proportioned, but so large that they denoted the strength rather of a ploughman than any other. His shoulders were broad beyond all size, and the calves of his legs larger than those of a common chairman. In short, his whole person wanted all that elegance and beauty which is the very reverse of clumsy strength, and which so agreeably sets off most of our fine gentlemen; being partly owing to the high blood of their ancestors, viz., blood made of rich sauces and generous wines, and partly to an early town education.Though Miss Bridget was a woman of the greatest delicacy of taste, yet such were the charms of the captain's conversation, that she totally overlooked the defects of his person. She imagined, and perhaps very wisely, that she should enjoy more agreeable minutes with the captain than with a much prettier fellow; and forewent the consideration of pleasing her eyes, in order to procure herself much more solid satisfaction.The captain no sooner perceived the passion of Miss Bridget, in which discovery he was very quick-sighted, than he faithfully returned it. The lady, no more than her lover, was remarkable for beauty. I would attempt to draw her picture, but that is done already by a more able master, Mr. Hogarth himself, to whom she sat many years ago, and hath been lately exhibited by that gentleman in his print of a winter's morning, of which she was no improper emblem, and may be seen walking (for walk she doth in the print) to Covent Garden church, with a starved foot-boy behind carrying her prayer-book.The captain likewise very wisely preferred the more solid enjoyments he expected with this lady, to the fleeting charms of person. He was one of those wise men who regard beauty in the other sex as a very worthless and superficial qualification; or, to speak more truly, who rather chuse to possess every convenience of life with an ugly woman, than a handsome one without any of those conveniences. And having a very good appetite, and but little nicety, he fancied he should play his part very well at the matrimonial banquet, without the sauce of beauty.To deal plainly with the reader, the captain, ever since his arrival, at least from the moment his brother had proposed the match to him, long before he had discovered any flattering symptoms in Miss Bridget, had been greatly enamoured; that is to say, of Mr. Allworthy's house and gardens, and of his lands, tenements, and hereditaments; of all which the captain was passionately fond, that he would most probably have contracted marriage with had he been obliged to have taken the witch of Endor into the bargain.As Mr. Allworthy, therefore, had declared to the doctor that he never intended to take a second wife, as his sister was his nearest relation, and as the doctor had fished out that his intentions were to make any child of hers his heir, which indeed the law, without his interposition, would have done for him; the doctor and his brother thought it an act of benevolence to give being to a human creature, who would be so plentifully provided with the most essential means of happiness. The whole thoughts, therefore, of both the brothers were how to engage the affections of this amiable lady.But fortune, who is a tender parent, and often doth more for her favourite offspring than either they deserve or wish, had been so industrious for the captain, that whilst he was laying schemes to execute his purpose, the lady conceived the same desires with himself, and was on her side contriving how to give the captain proper encouragement, without appearing too forward; for she was a strict observer of all rules of decorum. In this, however, she easily succeeded; for as the captain was always on the look-out, no glance, gesture, or word escaped him.The satisfaction which the captain received from the kind behaviour of Miss Bridget, was not a little abated by his apprehensions of Mr. Allworthy; for, notwithstanding his disinterested professions, the captain imagined he would, when he came to act, follow the example of the rest of the world, and refuse his consent to a match so disadvantageous, in point of interest, to his sister. From what oracle he received this opinion, I shall leave the reader to determine: but however he came by it, it strangely perplexed him how to regulate his conduct so as at once to convey his affection to the lady, and to conceal it from her brother. He at length resolved to take all private opportunities of making his addresses; but in the presence of Mr. Allworthy to be as reserved and as much upon his guard as was possible; and this conduct was highly approved by the brother.He soon found means to make his addresses, in express terms, to his mistress, from whom he received an answer in the proper form, viz.: the answer which was first made some thousands of years ago, and which hath been handed down by tradition from mother to daughter ever since. If I was to translate this into Latin, I should render it by these two words, Nolo Episcopari: a phrase likewise of immemorial use on another occasion.The captain, however he came by his knowledge, perfectly well understood the lady, and very soon after repeated his application with more warmth and earnestness than before, and was again, according to due form, rejected; but as he had increased in the eagerness of his desires, so the lady, with the same propriety, decreased in the violence of her refusal.Not to tire the reader, by leading him through every scene of this courtship (which, though in the opinion of a certain great author, it is the pleasantest scene of life to the actor, is, perhaps, as dull and tiresome as any whatever to the audience), the captain made his advances in form, the citadel was defended in form, and at length, in proper form, surrendered at discretion.During this whole time, which filled the space of near a month, the captain preserved great distance of behaviour to his lady in the presence of the brother; and the more he succeeded with her in private, the more reserved was he in public. And as for the lady, she had no sooner secured her lover than she behaved to him before company with the highest degree of indifference; so that Mr. Allworthy must have had the insight of the devil (or perhaps some of his worse qualities) to have entertained the least suspicion of what was going forward. | Мудрыми мужчинами или женщинами - я забыл, кем именно,- было замечено, что всем людям раз в жизни бывает суждено влюбиться. Особенного периода, насколько я помню, для этого не назначено; однако возраст, которого достигла мисс Бриджет, подходит для этого, как мне кажется, не хуже всякого другого. Правда, часто это случается гораздо раньше, но если не случилось, то, как я заметил, любовь почти никогда не забывает явиться в эту пору. Кроме того, можно утверждать, что в этом возрасте любовь обыкновенно бывает серьезнее и постояннее, чем в ранней молодости. Любовь девочек переменчива, своенравна и настолько бестолкова, что мы не всегда можем понять, чего собственно хочет Молодая особа; позволительно даже усомниться, знает ли это она сама.Но мы без затруднения можем угадать, чего хочет женщина лет под сорок; поскольку такие степенные, серьезные и искушенные дамы прекрасно знают свои желания, то даже самый непроницательный человек легко это откроет с полной достоверностью.Мисс Бриджет служит наглядным доказательством всех этих замечаний. Стоило ей побывать несколько раз в обществе капитана, как она уже страстно в него влюбилась. Она не ходила возле дома, вздыхая и томясь, как зеленая, глупая девчонка, которая не понимает, что с ней творится; она знала, она наслаждалась волновавшим ее сладостным чувством, не боялась его и не стыдилась, будучи убеждена, что оно не только невинно, но и похвально.И надо сказать правду: благоразумная страсть, которую женщина в этом возрасте чувствует к мужчине, во всех отношениях разнится от nj-стой детской любви девочки к мальчику, которая часто обращена только на внешность и на вещи ничтожные и преходящие, как, например, на румяные щеки, маленькие белые руки, черные, как смородина, глаза, волнистые локоны, покрытый нежным пушком подбородок, стройную талию и даже подчас на прелести еще более суетные и вовсе не принадлежащие к личности любимого, каковы чисто внешние украшения, которыми он обязан не природе, а портному, парикмахеру, шляпному мастеру и торговцу модными товарами. Такой страсти можно устыдиться, и не удивительно, что девочка обыкновенно не признается в ней ни себе, ни другим.Любовь мисс Бриджет была иного рода. По части своего туалета капитан ничем не был обязан искусству моды, и природа не наградила его красотой. Иными словами, и одежда и наружность его были таковы, что, появившись в обществе или в гостиной, они сделались бы предметом презрения и насмешек всех изысканных дам. Костюм его был, правда, опрятен, но прост, неизящен, мешковат и старомоден. А что касается наружности, то мы уже дали ее точное описание. Щеки его не только не были румяны, но вообще невозможно было разобрать, какого они цвета, потому что до самых глаз заросли густой черной бородой. Талия, руки и ноги его были, правда, вполне пропорциональны, но по своей массивности скорее под стать дюжему пахарю, чем дворянину; плечи непомерной ширины и икры толще, чем у носильщика портшеза. Словом, вся его внешность лишена была того изящества и красоты, которые составляют прямую противоположность неуклюжей силе и так выгодно отличают наших светских джентльменов, обязанных ими отчасти благородной крови их предков, составленной из пряных соусов и отборных вин, и отчасти раннему городскому воспитанию.Хотя мисс Бриджет была женщина весьма разборчивая,hj чары капитанского обращения заставили ее совершенно пренебречь недостатками его внешности. Она полагала - и, может быть, очень мудро,- что узнает с капитаном больше приятных минут, чем с иным, гораздо красивейшим мужчиной, и пожертвовала утехой очей, чтобы обеспечить себе более существенное удовольствие.Едва только капитан заметил страсть мисс Бриджет, проявив в этом открытии необыкновенную проницательность, как тотчас же честно ответил ей взаимностью. Почтенная дама могла похвастать красотой не больше своего поклонника. Я попробовал бы нарисовать ее портрет, если бы это уже не было сделано более искусным мастером, самим мистером Хогартом, которому она позировала несколько лет тому назад; недавно джентльмен этот сделал ее особу достоянием публики на гравюре, изображающей зимнее утро, которого она была недурной эмблемой; там ее можно видеть идущей (так она изображена на гравюре) в Ковент-Гарденскую церковь с заморышем-пажом, несущим за ней молитвенник.Капитан тоже разумно предпочитал преходящим телесным прелестям более существенные утехи, которые сулил ему союз с этой дамой. Он был из числа тех мудрых людей, в глазах которых женская красота является весьма маловажным и поверхностным достоинством или, говоря точнее, которые предпочитают наслаждаться всеми удобствами жизни с уродом, чем терпеть лишения с красавицей. Обладая большим аппетитом и очень неприхотливым вкусом, он полагал, что недурно справится со своей ролью на брачном пиру и без приправы красоты.Скажем читателю начистоту: капитан с самого своего приезда или, во всяком случае, с той минуты, как брат предложил ему эту партию и задолго до открытия каких-либо лестных для себя симптомов в поведении мисс Бриджет, был уже без памяти влюблен - влюблен в дом и сады мистера Олверти, его земли, сдаваемые в аренду фермы и наследственные владения; ко всем этим предметам капитан загорелся такой пылкой страстью, что, наверное, согласился бы жениться на них, если бы даже ему пришлось взять в придачу Аэндорскую волшебницу.А так как мистер Олверти объявил доктору, что никогда не женится вторично, так как, далее, сестра была его ближайшей родственницей и доктор выведал, что он намерен отказать все свое имение ее детям, что, впрочем, случилось бы и без его участия, на основании закона, то доктор вместе с братом сочли делом человеколюбия даровать жизнь существу, которое в таком изобилии будет обеспечено всем необходимым для счастья. Вследствие этого все помыслы братьев сосредоточились на том, как бы снискать благосклонность любезной хозяйки.Но Фортуна, как нежная мать, часто делающая для своих любимчиков больше, чем они заслуживают или желают, была настолько заботлива к капитану, что, пока он строил планы, каким образом достигнуть своей цели, мисс Бриджет возымела точно такие же желания и, с своей стороны, придумывала, как бы поощрить капитана, но не очень явно, ибо она строго соблюдала все правила приличия. Это ей легко удалось, так как капитан всегда был начеку, и от него не ускользнули ни один взгляд, ни один жест, ни одно слово.Удовольствие, доставленное капитану любезностью мисс Бриджет, сильно умерялось опасениями насчет мистера Олверти, ибо, несмотря на все бескорыстие последнего, капитан думал, что когда дойдет до дела, то он последует примеру остальных людей и не согласится на брак, столь невыгодный для его сестры в материальном отношении. Какой оракул подсказал ему эту мысль, предоставляю решать читателю; но откуда бы она ни пришла, капитан был в большом затруднении, как ему вести себя, чтобы выказывать свои чувства сестре и в то же время скрывать их от брата. Наконец он решил не пропускать ни одного случая поухаживать за ней наедине, но в присутствии мистера Олверти держаться настороже и быть как можно более сдержанным. Этот план встретил полное одобрение со стороны брата.Скоро он нашел способ выразить влюбленной свои чувства в самой недвусмысленной форме и получил от нее подобающий ответ - тот ответ, который был дан впервые несколько тысяч лет тому назад и с тех пор, по преданию, переходил от матери к дочери. Если бы потребовалось прибегнуть к латыни, я передал бы его двумя словами: Nolo episcopari 2 - изречение тоже незапамятной давности, но сделанное по другому поводу.Как бы там ни было, капитан в совершенстве понял свою даму; он вскоре повторил свои домогательства с еще большим жаром и страстностью - и снова, по всем правилам, получил отказ; но, по мере того как желания его делались все нетерпеливее, сопротивление леди, как полагается, все более слабело.Чтобы не утомлять читателя описанием подряд всех сцен этого сватовства (они хоть и представляют, по мнению одного великого писателя, занимательнейшее событие в жизни действующих лиц, но удручающе тоскливы и скучны для зрителей), скажу лишь, что капитан вел наступление и крепость защищалась по всем правилам искусства и, наконец, тоже по всем правилам, сдалась на волю победителя.Во время этих маневров, занявших почти целый месяц, капитан держался на очень почтительном расстоянии от леди в присутствии ее брата, и чем больше успевал в любви наедине, тем сдержаннее вел себя при других. А что касается мисс Бриджет, то, обеспечив себе поклонника, она стала выказывать к нему в обществе величайшее равнодушие, так что мистеру Олверти надо было обладать проницательностью самого дьявола (или, может быть, еще худшими его качествами), чтобы хоть смутно догадаться о том, что возле него происходит. |
| English | Русский |
| In all bargains, whether to fight or to marry, or concerning any other such business, little previous ceremony is required to bring the matter to an issue when both parties are really in earnest. This was the case at present, and in less than a month the captain and his lady were man and wife.The great concern now was to break the matter to Mr. Allworthy; and this was undertaken by the doctor.One day, then, as Allworthy was walking in his garden, the doctor came to him, and, with great gravity of aspect, and all the concern which he could possibly affect in his countenance, said, "I am come, sir, to impart an affair to you of the utmost consequence; but how shall I mention to you what it almost distracts me to think of!" He then launched forth into the most bitter invectives both against men and women; accusing the former of having no attachment but to their interest, and the latter of being so addicted to vicious inclinations that they could never be safely trusted with one of the other sex. "Could I," said he, "sir, have suspected that a lady of such prudence, such judgment, such learning, should indulge so indiscreet a passion! or could I have imagined that my brother- why do I call him so? he is no longer a brother of mine-""Indeed but he is," said Allworthy, "and a brother of mine too.""Bless me, sir!" said the doctor, "do you know the shocking affair?""Look'ee, Mr. Blifil," answered the good man, "it hath been my constant maxim in life to make the best of all matters which happen. My sister, though many years younger than I, is at least old enough to be at the age of discretion. Had he imposed on a child, I should have been more averse to have forgiven him; but a woman upwards of thirty must certainly be supposed to know what will make her most happy. She hath married a gentleman, though perhaps not quite her equal in fortune; and if he hath any perfections in her eye which can make up that deficiency, I see no reason why I should object to her choice of her own happiness; which I, no more than herself, imagine to consist only in immense wealth. I might, perhaps, from the many declarations I have made of complying with almost any proposal, have expected to have been consulted on this occasion; but these matters are of a very delicate nature, and the scruples of modesty, perhaps, are not to be overcome. As to your brother, I have really no anger against him at all. He hath no obligations to me, nor do I think he was under any necessity of asking my consent, since the woman is, as I have said, sui juris , and of a proper age to be entirely answerable only to herself for her conduct."The doctor accused Mr. Allworthy of too great lenity, repeated his accusations against his brother, and declared that he should never more be brought either to see, or to own him for his relation. He then launched forth into a panegyric on Allworthy's goodness; into the highest encomiums on his friendship; and concluded by saying, he should never forgive his brother for having put the place which he bore in that friendship to a hazard.Allworthy thus answered: "Had I conceived any displeasure against your brother, I should never have carried that resentment to the innocent: but I assure you I have no such displeasure. Your brother appears to me to be a man of sense and honour. I do not disapprove the taste of my sister; nor will I doubt but that she is equally the object of his inclinations. I have always thought love the only foundation of happiness in a married state, as it can only produce that high and tender friendship which should always be the cement of this union; and, in my opinion, all those marriages which are contracted from other motives are greatly criminal; they are a profanation of a most holy ceremony, and generally end in disquiet and misery: for surely we may call it a profanation to convert this most sacred institution into a wicked sacrifice to lust or avarice: and what better can be said of those matches to which men are induced merely by the consideration of a beautiful person, or a great fortune?"To deny that beauty is an agreeable object to the eye, and even worthy some admiration, would be false and foolish. Beautiful is an epithet often used in Scripture, and always mentioned with honour. It was my own fortune to marry a woman whom the world thought handsome, and I can truly say I liked her the better on that account. But to make this the sole consideration of marriage, to lust after it so violently as to overlook all imperfections for its sake, or to require it so absolutely as to reject and disdain religion, virtue, and sense, which are qualities in their nature of much higher perfection, only because an elegance of person is wanting: this is surely inconsistent, either with a wise man or a good Christian. And it is, perhaps, being too charitable to conclude that such persons mean anything more by their marriage than to please their carnal appetites; for the satisfaction of which, we are taught, it was not ordained."In the next place, with respect to fortune. Worldly prudence perhaps, exacts some consideration on this head; nor will I absolutely and altogether condemn it. As the world is constituted, the demands of a married state, and the care of posterity, require some little regard to what we call circumstances. Yet this provision is greatly increased, beyond what is really necessary, by folly and vanity, which create abundantly more wants than nature. Equipage for the wife, and large fortunes for the children, are by custom enrolled in the list of necessaries; and to procure these, everything truly solid and sweet, and virtuous and religious, are neglected and overlooked."And this in many degrees; the last and greatest of which seems scarce distinguishable from madness;- I mean where persons of immense fortunes contract themselves to those who are, and must be, disagreeable to them- to fools and knaves- in order to increase an estate already larger even than the demands of their pleasures. Surely such persons, if they will not be thought mad, must own, either that they are incapable of tasting the sweets of the tenderest friendship, or that they sacrifice the greatest happiness of which they are capable to the vain, uncertain, and senseless laws of vulgar opinion, which owe as well their force as their foundation to folly."Here Allworthy concluded his sermon, to which Blifil had listened with the profoundest attention, though it cost him some pains to prevent now and then a small discomposure of his muscles. He now praised every period of what he had heard with the warmth of a young divine, who hath the honour to dine with a bishop the same day in which his lordship hath mounted the pulpit. | Во всех сговорах, идет ли речь о женитьбе, поединке или других подобных вещах, всегда требуется маленькая предварительная церемония для благополучного завершения дела, если обе стороны питают действительно серьезные намерения. Не обошлось без нее и в настоящем случае, и меньше чем через месяц капитан и его возлюбленная стали мужем и женой.Самым щекотливым делом было теперь сообщить о случившемся мистеру Олверти. За это взялся доктор.Однажды, когда Олверти гулял в саду, доктор подошел к нему и, придав своему лицу как можно более расстроенное выражение, сказал очень серьезным тоном:- Я пришел известить вас, сэр, о деле чрезвычайной важности, но не знаю, как и начать; при одной мысли о нем голова идет кругом!И он разразился жесточайшей бранью против мужчин и женщин, обвинив первых в том, что они заботятся только о своей собственной выгоде, а вторых в такой приверженности к пороку, что их нельзя без опасения доверить ни одному мужчине.- Мог ли я предположить,- говорил он,- что столь благоразумная, рассудительная и образованная женщина даст волю неразумной страсти! Мог ли я подумать, что мой брат... Впрочем, Скачем я его так называю? Он больше не брат мне!- Отчего же? - сказал Олверти.- Он все-таки вам брат, так же как и мне.- Боже мой, сэр! - воскликнул доктор.- Так вам уже известно про это скандальное дело?- Видите ли, мистер Блайфил,- отвечал ему добрый сквайр,- я всю жизнь держался правила мириться со всем, что случается. Хотя сестра моя гораздо моложе меня, однако она уже в таком возрасте, что сама отвечает за свои поступки. Если бы брат ваш соблазнил ребенка, я еще призадумался бы, прежде чем простить ему; но женщина, которой за тридцать, должна же знать, что составит ее счастье. Она вышла замуж за джентльмена, может быть, и не совсем равного ей по состоянию, но если он обладает в ее глазах достоинствами, которые могут возместить этот недостаток, то мне непонятно, почему я должен противиться ее выбору; подобно сестре, я не думаю, чтобы счастье заключалось только в несметном богатстве. Правда, я не раз заявлял, что дам свое согласие почти на всякое предложение, и мог бы поэтому ожидать, что в настоящем случае спросят моего совета; но это вещи чрезвычайно деликатные, и, может быть, сестра не обратилась ко мне просто из стыдливости. А что касается вашего брата, то, право, я на него совсем не сержусь. Он ничем мне не обязан, и, мне кажется, ему вовсе не надо было спрашивать моего согласия, раз сестра моя, как я уже сказал, sui juris 3 и в таком возрасте, что всецело отвечает за свои поступки только перед самой собою.Доктор упрекнул мистера Олверти в слишком большой снисходительности, повторил свои обвинения против брата и заявил, что с этой минуты не желает больше видеть его и признавать за родственника. Потом он пустился расточать панегирики доброте Олверти, петь похвалы его дружбе и в заключение сказал, что никогда не простит своему брату поступка, благодаря которому он рисковал потерять эту дружбу.Олверти так отвечал ему:- Если бы даже я питал какое-нибудь неудовольствие против вашего брата, никогда бы я не перенес этого чувства на человека невинного; но уверяю вас, что я нисколько на него не сердит. Брат ваш кажется мне человеком рассудительным и благородным. Я не осуждаю выбора моей сестры и не сомневаюсь, что она является предметом его искреннего увлечения. Я постоянно считал любовь единственной основой счастья в супружеской жизни, так как она одна способна породить ту высокую и нежную дружбу, которая всегда должна быть скрепой брачного союза; по моему мнению, все браки, заключаемые по другим соображениям, просто преступны; они являются поруганием святого обряда и обыкновенно кончаются раздорами и бедствием. Ведь обращать священнейший институт брака в средство удовлетворения сластолюбия и корыстолюбия - поистине значит подвергать его поруганию; а можно ли определить иначе все эти союзы, заключаемые людьми единственно ради красивой внешности или крупного состояния?Отрицать, что красота приятное зрелище для глаза и даже достойна некоторого восхищения, было бы несправедливо и глупо. Эпитет "прекрасный" часто употребляется в Священном писании, и всегда в возвышенном смысле. Мне самому выпало счастье жениться на женщине, которую свет считал красивой, и, должен признаться, я любил ее за это еще больше. Но делать красоту единственным побуждением к браку, прельщаться ею до такой степени, чтобы проглядеть из-за нее все недостатки, или требовать ее так безусловно, чтобы отвергать и презирать в человеке набожность, добродетель и ум - то есть качества по природе своей гораздо более высокие - только потому, что он не обладает изяществом внешних форм,- это, конечно, несообразно с достоинством мудрого человека и доброго христианина. И было бы слишком большой снисходительностью предполагать, что такие люди, вступая в брак, заботятся о чем-нибудь ином, кроме угождения плотской похоти; а брак, как мы знаем, установлен не для этого.Перейдем теперь к богатству. Светская мудрость требует, конечно, до некоторой степени принимать его в расчет, и я не стану всецело и безусловно это осуждать. Свет так устроен, что семейная жизнь и заботы о потомстве требуют некоторого внимания к тому, что мы называем достатком. Но требование это сильно преувеличивают по сравнению с действительной необходимостью: безрассудство и тщеславие создают гораздо больше потребностей, чем природа. Наряды для жены и крупные средства для каждого из детей обыкновенно считаются чем-то совершенно необходимым, и ради приобретения этих благ люди пренебрегают и жертвуют благами действительно существенными и сладостными - добродетелью и религией.Тут бывают разные степени; крайнюю из них можно едва отличить от умопомешательства: я разумею те случаи, когда люди, владеющие несметными богатствами, связывают себя брачными узами с людьми, к которым питают, и не могут не питать, отвращение,- с глупцами и негодяями,- для того чтобы увеличить состояние, и без того уже слишком крупное для удовлетворения всех их прихотей. Конечно, такие люди, если они не хотят, чтобы их сочли сумасшедшими, должны признать, что они либо не способны наслаждаться утехами нежной дружбы, либо приносят величайшее счастье, какое только могли бы испытать, в жертву суетным, переменчивым и бессмысленным законам светского мнения, которые обязаны своей властью и своим возникновением одной только глупости.Такими словами заключил Олверти свою речь, которую Блайфил выслушал с глубочайшим вниманием, хотя ему стоило немалых усилий парализовать некоторое движение своих лицевых мускулов. Он принялся расхваливать каждый период этой речи с жаром молодого священника, удостоенного чести обедать с епископом в тот день, когда его преосвященство проповедовал с церковной кафедры. |
| English | Русский |
| The reader, from what hath been said, may imagine that the reconciliation (if indeed it could be so called) was only matter of form; we shall therefore pass it over, and hasten to what must surely be thought matter of substance.The doctor had acquainted his brother with what had past between Mr. Allworthy and him; and added with a smile, "I promise you I paid you off; nay, I absolutely desired the good gentleman not to forgive you: for you know after he had made a declaration in your favour, I might with safety venture on such a request with a person of his temper; and I was willing, as well for your sake as for my own, to prevent the least possibility of a suspicion."Captain Blifil took not the least notice of this, at that time; but he afterwards made a very notable use of it. One of the maxims which the devil, in a late visit upon earth, left to his disciples, is, when once you are got up, to kick the stool from under you. In plain English, when you have made your fortune by the good offices of a friend, you are advised to discard him as soon as you can.Whether the captain acted by this maxim, I will not positively determine: so far we may confidently say, that his actions may be fairly derived from this diabolical principle; and indeed it is difficult to assign any other motive to them: for no sooner was he possessed of Miss Bridget, and reconciled to Allworthy, than he began to show a coldness to his brother which increased daily; till at length it grew into rudeness, and became very visible to every one. The doctor remonstrated to him privately concerning this behaviour, but could obtain no other satisfaction than the following plain declaration: "If you dislike anything in my brother's house, sir, you know you are at liberty to quit it." This strange, cruel, and almost unaccountable ingratitude in the captain, absolutely broke the poor doctor's heart; for ingratitude never so thoroughly pierces the human breast as when it proceeds from those in whose behalf we have been guilty of transgressions. Reflections on great and good actions, however they are received or returned by those in whose favour they are performed, always administer some comfort to us; but what consolation shall we receive under so biting a calamity as the ungrateful behaviour of our friend, when our wounded conscience at the same time flies in our face, and upbraids us with having spotted it in the service of one so worthless!Mr. Allworthy himself spoke to the captain in his brother's behalf, and desired to know what offence the doctor had committed; when the hard-hearted villain had the baseness to say that he should never forgive him for the injury which he had endeavoured to do him in his favour; which, he said, he had pumped out of him, and was such a cruelty that it ought not to be forgiven.Allworthy spoke in very high terms upon this declaration, which, he said, became not a human creature. He expressed, indeed, so much resentment against an unforgiving temper, that the captain at last pretended to be convinced by his arguments, and outwardly professed to be reconciled.As for the bride, she was now in her honeymoon, and so passionately fond of her new husband that he never appeared to her to be in the wrong; and his displeasure against any person was a sufficient reason for her dislike to the same.The captain, at Mr. Allworthy's instance, was outwardly, as we have said, reconciled to his brother; yet the same rancour remained in his heart; and he found so many opportunities of giving him private hints of this, that the house at last grew insupportable to the poor doctor; and he chose rather to submit to any inconveniences which he might encounter in the world, than longer to bear these cruel and ungrateful insults from a brother for whom he had done so much.He once intended to acquaint Allworthy with the whole; but he could not bring himself to submit to the confession, by which he must take to his share so great a portion of guilt. Besides, by how much the worse man he represented his brother to be, so much the greater would his own offence appear to Allworthy, and so much the greater, he had reason to imagine, would be his resentment.He feigned, therefore, some excuse of business for his departure, and promised to return soon again; and took leave of his brother with so well-dissembled content, that, as the captain played his part to the same perfection, Allworthy remained well satisfied with the truth of the reconciliation.The doctor went directly to London, where he died soon after of a broken heart; a distemper which kills many more than is generally imagined, and would have a fair title to a place in the bill of mortality, did it not differ in one instance from all other diseases- viz., that no physician can cure it.Now, upon the most diligent enquiry into the former lives of these two brothers, I find, besides the cursed and hellish maxim of policy above mentioned, another reason for the captain's conduct: the captain, besides what we have before said of him, was a man of great pride and fierceness, and had always treated his brother, who was of a different complexion, and greatly deficient in both these qualities, with the utmost air of superiority. The doctor, however, had much the larger share of learning, and was by many reputed to have the better understanding. This the captain knew, and could not bear; for though envy is at best a very malignant passion, yet is its bitterness greatly heightened by mixing with contempt towards the same object; and very much afraid I am, that whenever an obligation is joined to these two, indignation and not gratitude will be the product of all three. | На основании рассказанного читатель сам может догадаться, что примирение (если только это можно назвать примирением) было делом простой формальности; поэтому мы его опустим и поскорее перейдем к вещам, несомненно, более существенным.Доктор передал брату разговор свой с мистером Олверти и прибавил с улыбкой:- Ну, знаешь, я тебя не пощадил! Я решительно настаивал, что ты не заслуживаешь прощения: после того как наш добрый хозяин отозвался о тебе с благосклонностью, на это можно было решиться совершенно безопасно, и я хотел, как в твоих интересах, так и в своих собственных, предотвратить малейшую возможность подозрения. Капитан Блайфил не обратил никакого внимания на эти слова, но впоследствии использовал их весьма примечательно.Одна из заповедей дьявола, оставленных им своим ученикам во время последнего посещения земли, гласит: взобравшись на высоту, выталкивай из-под ног табуретку. В переводе на общепонятный язык это означает: составивши себе счастье с помощью добрых услуг друга, отделывайся от него как можно скорее.Руководился ли капитан этим правилом, не берусь утверждать с достоверностью; несомненно только, что его поступки прекрасно согласовались с дьявольским советом и с большим трудом могут быть объяснены какими-нибудь иными мотивами, ибо не успел он завладеть мисс Бриджет и примириться с Олверти, как начал проявлять холодность в обращении с братом, которая с каждым днем все возрастала и превратилась, наконец, в грубость, бросавшуюся в глаза всем окружающим.Как-то наедине доктор стал горько выговаривать ему за такое поведение, но в ответ добился только следующего недвусмысленного заявления:- Если вам не нравится что-нибудь в доме моего шурина, милостивый государь, то никто вам не мешает его покинуть.Эта странная, жестокая и почти непостижимая неблагодарность со стороны капитана была чрезвычайно тяжелым ударом для бедного доктора, ибо никогда неблагодарность не ранит в такой степени человеческое сердце, как в том случае, когда она исходит от людей, ради которых мы решились на неблаговидный поступок. Мысль о добрых и благородных делах, как бы их ни принимал и как бы за них ни отплачивал человек, для пользы которого они совершены, всегда содержит в себе нечто для нас утешительное. Но где нам найти утешение в случае такого жестокого удара, как неблагодарность друга, если в то же время потревоженная совесть колет нам глаза и упрекает, зачем мы замарали себя услугой такому недостойному человеку?Сам мистер Олверти вступился перед капитаном за доктора и пожелал узнать, в чем он провинился. Жестокосердый негодяй имел низость ответить на это, что он никогда не простит брату попытки повредить ему в мнении великодушного хозяина; по его словам, он выведал это от самого доктора и считает такой бесчеловечностью, которую простить невозможно.Олверти стал сурово порицать капитана, назвав его поведение недостойным. Он с таким негодованием обрушился на злопамятность, что капитан в конце концов притворился убежденным его доводами и сделал вид, что примирился с братом.Что же касается новобрачной, то она проводила еще медовый месяц и так страстно была влюблена в своего свежеиспеченного мужа, что не могла себе представить его неправым, и его неприязнь к кому-либо была для нее достаточным основанием, чтобы самой относиться к этому человеку неприязненно.Капитан, как мы сказали, сделал вид, что примирился с братом по настоянию мистера Олверти, но в сердце его осталась затаенная обида, и он так часто пользовался случаем выказывать брату с глазу на глаз свои чувства, что пребывание в доме мистера Олверти под конец стало для бедного доктора невыносимо; он предпочел лучше терпеть всякого рода неудобства, скитаясь по свету, чем сносить долее жестокие и бессердечные оскорбления от брата, для которого сделал так много.Однажды он собрался было рассказать все Олверти, но не решился на это признание, потому что значительную часть вины ему пришлось бы взять на себя. Кроме того, чем более он очернил бы брата, тем более тяжким показался бы Олверти его собственный проступок и тем сильнее было бы, как он имел основание предполагать, негодование сквайра.Он придумал поэтому какой-то предлог для отъезда, пообещав, что скоро вернется. Братья простились с такой искусно разыгранной сердечностью, что Олверти остался совершенно уверен в искренности их примирения.Доктор отправился прямо в Лондон, где вскоре после этого и умер от огорчения - недуга, который убивает людей гораздо чаще, чем принято думать; этот недуг занял бы более почетное место в таблицах смертности, если бы не отличался от всех прочих болезней тем, что ни один врач не может его вылечить.После прилежнейшего изучения прежней жизни обоих братьев я нахожу теперь, помимо упомянутого выше гнусного правила дьявольской политики, еще и другой мотив поведения капитана. Капитан, в дополнение к уже сказанному, был человек очень гордый и строптивый и всегда обращался со своим братом, человеком иного склада, совершенно чуждого этих качеств, крайне высокомерно. Между тем доктор был гораздо образованнее и, по мнению многих, умнее брата. Капитан это знал и не мог снести, ибо хотя зависть вообще страсть весьма зловредная, однако она становится еще гораздо злее, когда к ней примешивается презрение; а если к этим двум чувствам прибавить еще сознание обязанности по отношению к презираемому, то, я боюсь, что суммой этих трех слагаемых окажется не благодарность, а гнев. |
| English | Русский |
| Though we have properly enough entitled this our work, a history, and not a life; nor an apology for a life, as is more in fashion; yet we intend in it rather to pursue the method of those writers, who profess to disclose the revolutions of countries, than to imitate the painful and voluminous historian, who, to preserve the regularity of his series, thinks himself obliged to fill up as much paper with the detail of months and years in which nothing remarkable happened, as he employs upon those notable aeras when the greatest scenes have been transacted on the human stage. | Хотя мы довольно справедливо назвали наше произведение историей, а не жизнеописанием и не апологией чьей-либо жизни, как теперь в обычае, но намерены держаться в нем скорее метода тех писателей, которые занимаются изображением революционных переворотов, чем подражать трудолюбивому плодовитому историку, который для сохранения равномерности своих выпусков считает себя обязанным истреблять столько же бумаги на подробное описание месяцев и лет, не ознаменованных никакими замечательными событиями, сколько он уделяет ее на те достопримечательные эпохи, когда на подмостках мировой истории разыгрывались величайшие драмы. |
| Such histories as these do, in reality, very much resemble a newspaper, which consists of just the same number of words, whether there be any news in it or not. They may likewise be compared to a stage coach, which performs constantly the same course, empty as well as full. The writer, indeed, seems to think himself obliged to keep even pace with time, whose amanuensis he is; and, like his master, travels as slowly through centuries of monkish dulness, when the world seems to have been asleep, as through that bright and busy age so nobly distinguished by the excellent Latin poet- | Такие исторические исследования очень смахивают на газету, которая - есть ли новости или нет - всегда состоит из одинакового числа слов. Их можно сравнить также с почтовой каретой, которая - полная ли она или пустая-постоянно совершает один и тот же путь. Автор их считает себя обязанным идти в ногу с временем и писать под его диктовку; подобно своему господину - времени, он передвигается с ним по столетиям монашеского тупоумия, когда мир пребывал точно в спячке, столь же неторопливо, как и по блестящей, полной жизни эпохе, так великолепно обрисованной прекрасным латинским поэтом: |
|
Ad confligendum venientibus undique poenis,
Omnia cum belli trepido concussa tumultu Horrida contremuere sub altis aetheris auris; In dubioque fuit sub utrorum regna cadendum Omnibus humanis esset, terraque marique. |
Ad cpnfligendum venientibus undique Poenis,
Omnia cum belli trepido concussa tumultu Horrida contremueie sub altis aetheris oris, In dubioque fuere utrorum ad regna cadendum Omnibus humanis esset terraque marique. |
| Of which we wish we could give our readers a more adequate translation than that by Mr. Creech- | То есть: |
|
When dreadful Carthage frighted Rome with arms,
And all the world was shook with fierce alarms; Whilst undecided yet, which part should fall, Which nation rise the glorious lord of all. |
При нападении войск отовсюду стекавшихся пунов,
В те времена, когда мир, потрясаемый громом сражений, Весь трепетал и дрожал под высокими сводами неба, И сомневалися все человеки, какому народу Выпадут власть над людьми и господство на суше и море. |
| Now it is our purpose, in the ensuing pages, to pursue a contrary method. When any extraordinary scene presents itself (as we trust will often be the case), we shall spare no pains nor paper to open it at large to our reader; but if whole years should pass without producing anything worthy his notice, we shall not be afraid of a chasm in our history; but shall hasten on to matters of consequence, and leave such periods of time totally unobserved. | Мы намерены придерживаться на этих страницах противоположного метода. Если встретится какая-нибудь необыкновенная сцена (а мы рассчитываем, что это будет случаться нередко), мы не пожалеем ни трудов, ни бумаги на подробное ее описание читателю; но если целые годы будут проходить, не создавая ничего достойного его внимания, мы не побоимся пустот в нашей истории, но поспешим перейти к материям значительным, оставив такие периоды совершенно неисследованными. |
| These are indeed to be considered as blanks in the grand lottery of time. We therefore, who are the registers of that lottery, shall imitate those sagacious persons who deal in that which is drawn at Guildhall, and who never trouble the public with the many blanks they dispose of; but when a great prize happens to be drawn, the newspapers are presently filled with it, and the world is sure to be informed at whose office it was sold: indeed, commonly two or three different offices lay claim to the honour of having disposed of it; by which, I suppose, the adventurers are given to understand that certain brokers are in the secrets of Fortune, and indeed of her cabinet council. | Эти периоды надо рассматривать как пустышки в великой лотерее времени, и мы, ее протоколисты, последуем примеру тех рассудительных господ, которые обслуживают лотерею, устраиваемую в Гильдхолле, и никогда не беспокоят публику объявлением многочисленных пустых номеров; но как только выпадет крупный выигрыш, газеты мгновенно наполняются этой новостью, и всему свету сообщается, в чьей конторе был куплен счастливый билет; обыкновенно даже на честь обладания им притязают два или три учреждения сразу, желая, должно быть, убедить искателей счастья, что некоторые комиссионеры посвящены в таинства Фортуны и состоят ее приближенными советниками. |
| My reader then is not to be surprized, if, in the course of this work, he shall find some chapters very short, and others altogether as long; some that contain only the time of a single day, and others that comprise years; in a word, if my history sometimes seems to stand still, and sometimes to fly. For all which I shall not look on myself as accountable to any court of critical jurisdiction whatever: for as I am, in reality, the founder of a new province of writing, so I am at liberty to make what laws I please therein. And these laws, my readers, whom I consider as my subjects, are bound to believe in and to obey; with which that they may readily and cheerfully comply, I do hereby assure them that I shall principally regard their ease and advantage in all such institutions: for I do not, like a jure divino tyrant, imagine that they are my slaves, or my commodity. I am, indeed, set over them for their own good only, and was created for their use, and not they for mine. Nor do I doubt, while I make their interest the great rule of my writings, they will unanimously concur in supporting my dignity, and in rendering me all the honour I shall deserve or desire. | Пусть же не удивляется читатель, если он найдет в этом произведении и очень короткие, и очень длинные главы - главы, заключающие в себе один только день, и главы, охватывающие целые годы,- если, словом, моя история иногда будет останавливаться, а иногда мчаться вперед. Я не считаю себя обязанным отвечать за это перед каким бы то ни было критическим судилищем: я творец новой области в литературе и, следовательно, волен дать ей какие угодно законы. И читатели, которых я считаю моими подданными, обязаны верить им и повиноваться; а чтобы они делали это весело и охотно, я ручаюсь им, что во всех своих мероприятиях буду считаться главным образом с их довольством и выгодой; ибо я не смотрю на них, подобно тирану, jure divino 4, как на своих рабов или свою собственность. Я поставлен над ними только для их блага, я сотворен для них, а не они для меня. И я не сомневаюсь, что, сделав их интерес главной заботой своих сочинений, я встречу у них единодушную поддержку моему достоинству и получу от них все почести, каких заслуживаю или желаю. |
| English | Русский |
| Eight months after the celebration of the nuptials between Captain Blifil and Miss Bridget Allworthy, a young lady of great beauty, merit, and fortune, was Miss Bridget, by reason of a fright, delivered of a fine boy. The child was indeed to all appearances perfect; but the midwife discovered it was born a month before its full time. | Через восемь месяцев после отпразднования свадьбы капитана Блайфила и мисс Бриджет Олверти - дамы прекрасной собой, богатой и достойной,миссис Бриджет, по случаю испуга, разрешилась хорошеньким мальчиком. Младенец был, по всей видимости, вполне развит, только повивальная бабка заметила, что он родился на месяц раньше положенного срока. |
| Though the birth of an heir by his beloved sister was a circumstance of great joy to Mr. Allworthy, yet it did not alienate his affections from the little foundling, to whom he had been godfather, had given his own name of Thomas, and whom he had hitherto seldom failed of visiting, at least once a day, in his nursery. | Хотя рождение наследника у любимой сестры очень порадовало мистера Олверти, однако оно нисколько не охладило его привязанности к найденышу, которого он был крестным отцом, которому дал свое имя Томас и которого аккуратно навещал, по крайней мере, раз в день, в его детской. |
| He told his sister, if she pleased, the newborn infant should be bred up together with little Tommy; to which she consented, though with some little reluctance: for she had truly a great complacence for her brother; and hence she had always behaved towards the foundling with rather more kindness than ladies of rigid virtue can sometimes bring themselves to show to these children, who, however innocent, may be truly called the living monuments of incontinence. | Он предложил сестре воспитывать ее новорожденного сына вместе с маленьким Томми, на что она согласилась, хотя и с некоторой неохотой; ее готовность угождать брату была поистине велика, и потому она всегда обращалась с найденышем ласковее, чем иные дамы строгих правил, подчас неспособные проявить доброту к таким детям, которых, несмотря на их невинность, можно по справедливости назвать живыми памятниками невоздержания. |
| The captain could not so easily bring himself to bear what he condemned as a fault in Mr. Allworthy. He gave him frequent hints, that to adopt the fruits of sin, was to give countenance to it. He quoted several texts (for he was well read in Scripture), such as, He visits the sins of the fathers upon the children; and the fathers have eaten sour grapes, and children's teeth are set on edge, &c. Whence he argued the legality of punishing the crime of the parent on the bastard. He said, "Though the law did not positively allow the destroying such base-born children, yet it held them to be the children of nobody; that the Church considered them as the children of nobody; and that at the best, they ought to be brought up to the lowest and vilest offices of the commonwealth." | Но капитан не мог так легко примириться с тем, что он осуждал как ошибку со стороны мистера Олверти. Он неоднократно намекал ему, что усыновлять плоды греха - значит потворствовать греху. В подтверждение он приводил много текстов (ибо был начитан в Священном писании), как, например: "Карает на детях грехи отцов", или: Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина", и т. п. Отсюда он доказывал справедливость наказания внебрачных детей за проступок родителей. Он говорил, что хотя закон и не разрешает уничтожать таких детей низкого происхождения, но признает их за ничьих; что церковь рассматривает их как детей, не имеющих родителей; и что в лучшем случае их следует воспитывать для самых низких и презренных должностей в государстве. |
| Mr. Allworthy answered to all this, and much more, which the captain had urged on this subject, "That, however guilty the parents might be, the children were certainly innocent: that as to the texts he had quoted, the former of them was a particular denunciation against the jews, for the sin of idolatry, of relinquishing and hating their heavenly King; and the latter was parabolically spoken, and rather intended to denote the certain and necessary consequences of sin, than any express judgment against it. But to represent the Almighty as avenging the sins of the guilty on the innocent, was indecent, if not blasphemous, as it to represent him acting against the first principles of natural justice, and against the original notions of right and wrong, which he himself had implanted in our minds; by which we were to judge not only in all matters which were not revealed, but even of the truth of revelation itself." He said he knew many held the same principles with the captain on this head; but he was himself firmly convinced to the contrary, and would provide in the same manner for this poor infant, as if a legitimate child had had fortune to have been found in the same place. | Мистер Олверти отвечал на это и на многое, высказанное капитаном по тому же поводу, что, как бы ни были преступны родители, дети их, конечно, невинны; а что касается приведенных текстов, то первый является угрозой, направленной исключительно против евреев за то, что они впали в грех идолопоклонства, покинули и возненавидели своего небесного царя; последний же имеет иносказательный смысл и скорее указывает несомненные и неминуемые последствия греха, чем имеет в виду определенное осуждение его. Но представлять себе, что всемогущий отмщает чьи-либо грехи на невинном, непристойно и даже кощунственно, равно как и представлять его действующим вопреки основам естественной справедливости и вопреки изначальным понятиям о добре и зле, которые сам же он насадил в наших умах, чтобы с их помощью мы судили не только о предметах, данных нам в опыте, но даже об истинах откровения. Он прибавил, что знает многих, разделяющих мнение капитана по этому поводу, но сам он твердо убежден в противном и будет заботиться об этом бедном ребенке совершенно так же, как о законном сыне, которому выпало бы счастье находиться на его месте. |
| While the captain was taking all opportunities to press these and such like arguments, to remove the little foundling from Mr. Allworthy's, of whose fondness for him he began to be jealous, Mrs. Deborah had made a discovery, which, in its event, threatened at least to prove more fatal to poor Tommy than all the reasonings of the captain. | В то время как капитан при всяком случае пускал в ход эти и подобные им доводы с целью охладить к найденышу мистера Олверти, которого он начал ревновать за доброту к нему, миссис Дебора сделала открытие, грозившее гораздо более роковыми последствиями для бедного Томми, чем все рассуждения капитана. |
| Whether the insatiable curiosity of this good woman had carried her on to that business, or whether she did it to confirm herself in the good graces of Mrs. Blifil, who, notwithstanding her outward behaviour to the foundling, frequently abused the infant in private, and her brother too, for his fondness to it, I will not determine; but she had now, as she conceived, fully detected the father of the foundling. | Привело ли добрую женщину к этому открытию ее ненасытное любопытство, или же она сделала его с намерением упрочить благорасположение к себе миссис Блайфил, которая, несмотря на показную заботливость о найденыше, наедине нередко бранила ребенка, а заодно с ним и брата за привязанность к нему,- этого я не берусь решить; только миссис Дебора была теперь совершенно убеждена, что ей удалось обнаружить отца сиротки. |
| Now, as this was a discovery of great consequence, it may be necessary to trace it from the fountain-head. We shall therefore very minutely lay open those previous matters by which it was produced; and for that purpose we shall be obliged to reveal all the secrets of a little family with which my reader is at present entirely unacquainted; and of which the oeconomy was so rare and extraordinary, that I fear it will shock the utmost credulity of many married persons. | Так как открытие это чрезвычайно важно, то необходимо подойти к нему исподволь. Поэтому мы самым подробным образом изложим подготовившие его обстоятельства, и с этой целью нам придется разоблачить все тайны одного маленького семейства, еще совершенно незнакомого читателю, в котором существовали такие редкие и диковинные порядки, что, боюсь, они покажутся неправдоподобными многим женатым лицам. |
| English | Русский |
| My reader may please to remember he hath been informed that Jenny Jones had lived some years with a certain schoolmaster, who had, at her earnest desire, instructed her in Latin, in which, to do justice to her genius, she had so improved herself, that she was become a better scholar than her master. | Пусть читатель благоволит припомнить, что Дженни Джонс, как мы выше сообщали, жила несколько лет у некоего школьного учителя, по настойчивой ее просьбе обучившего ее латыни, в каковой, нужно отдать справедливость ее способностям, она настолько преуспела, что сделалась ученее своего наставника. |
| Indeed, though this poor man had undertaken a profession to which learning must be allowed necessary, this was the least of his commendations. He was one of the best-natured fellows in the world, and was, at the same time, master of so much pleasantry and humour, that he was reputed the wit of the country; and all the neighbouring gentlemen were so desirous of his company, that as denying was not his talent, he spent much time at their houses, which he might, with more emolument, have spent in his school. | Действительно, хотя этот бедняк взялся за дело, необходимо требующее познаний, однако менее всего мог ими похвалиться. Это был добродушнейший человек на свете и в то же время такой мастер по части шуток и юмора, что прослыл за первого остряка в -околотке. Все соседние дворяне приглашали его наперебой; и так как он не владел талантом отказывать, то проводил у них много времени, которое с большей пользой мог бы провести у себя в школе. |
| It may be imagined that a gentleman so qualified and so disposed, was in no danger of becoming formidable to the learned seminaries of Eton or Westminster. To speak plainly, his scholars were divided into two classes: in the upper of which was a young gentleman, the son of a neighboring squire, who, at the age of seventeen, was just entered into his Syntaxis; and in the lower was a second son of the same gentleman, who, together with seven parish-boys, was learning to read and write. | Совершенно очевидно, что джентльмен с такими познаниями в наклонностями не представлял особенно грозной опасности для учебных заведений в Итоне и Вестминстере. Говоря прямо, все его ученики разделялись на два класса: в старшем сидел сын соседнего сквайра, в семнадцать лет только что добравшийся до синтаксиса, а в младшем - другой сын того же джентльмена, обучавшийся чтению и письму вместе с семью деревенскими мальчиками. |
| The stipend arising hence would hardly have indulged the schoolmaster in the luxuries of life, had he not added to this office those of clerk and barber, and had not Mr. Allworthy added to the whole an annuity of ten pounds, which the poor man received every Christmas, and with which he was enabled to cheer his heart during that sacred festival. | Получаемая за это плата вряд ли позволила бы нашему учителю роскошествовать, если бы обязанности педагога он не совмещал с должностью пономаря и цирюльника и если бы мистер Олверти не выплачивал ему ежегодного пособия в размере десяти фунтов, которое бедняк исправно получал к рождеству и мог, таким образом, повеселить свою душу на святках. |
| Among his other treasures, the pedagogue had a wife, whom he had married out of Mr. Allworthy's kitchen for her fortune, viz., twenty pounds, which she had there amassed. | В числе других сокровищ педагог обладал женой, которую взял с кухни мистера Олверти за приданое в двадцать фунтов, прикопленных ею на барской службе. |
| This woman was not very amiable in her person. Whether she sat to my friend Hogarth, or no, I will not determine; but she exactly resembled the young woman who is pouring out her mistress's tea in the third picture of the Harlot's Progress. She was, besides, a profest follower of that noble sect founded by Xantippe of old; by means of which she became more formidable in the school than her husband; for, to confess the truth, he was never master there, or anywhere else, in her presence. | Эта женщина не отличалась особенной миловидностью. Позировала она моему другу Хогарту или нет, я не берусь сказать, Только она как две капли воды похожа была на молодую женщину, наливающую чай своей госпоже, изображенную на третьем листе серии "Путь прелестницы". Она была, кроме того, убежденнейшей последовательницей благородной секты, основанной в древности Ксантиппой, и вследствие этого сделалась большей грозой для школы, чем ее муж, который, сказать правду, в ее присутствии не чувствовал себя хозяином ни в школе, ни где-либо в другом месте. |
| Though her countenance did not denote much natural sweetness of temper, yet this was, perhaps, somewhat soured by a circumstance which generally poisons matrimonial felicity; for children are rightly called the pledges of love; and her husband, though they had been married nine years, had given her no such pledges; a default for which he had no excuse, either from age or health, being not yet thirty years old, and what they call a jolly brisk young man. | Наружность ее вообще не говорила о большой нежности нрава, но ее, может быть, еще больше ожесточило обстоятельство, обыкновенно отравляющее семейное счастье. Детей недаром называют залогом любви, а муж ее, несмотря на девять лет супружества, не подарил ей ни одного такого залога - упущение, совершенно для него непростительное ни по возрасту, ни по состоянию здоровья, ибо ему не исполнилось еще тридцать лет, и был он, что называется, славный малый и весельчак. |
| Hence arose another evil, which produced no little uneasiness to the poor pedagogue, of whom she maintained so constant a jealousy, that he durst hardly speak to one woman in the parish; for the least degree of civility, or even correspondence, with any female, was sure to bring his wife upon her back, and his own. | Отсюда проистекало другое зло, не менее стеснительное для бедного педагога: супруга ревновала его столь неустанно, что он не смел заговорить почти ни с одной женщиной в приходе, ибо малейшая вежливость или даже простое обращение к женщине неминуемо навлекали грозу и на него и на соперницу. |
| In order to guard herself against matrimonial injuries in her own house, as she kept one maid-servant, she always took care to chuse her out of that order of females whose faces are taken as a kind of security for their virtue; of which number Jenny Jones, as the reader hath been before informed, was one. | Чтобы предохранить себя от супружеской неверности в собственном доме, она всегда старалась, нанимая служанку, выбирать ее из того разряда женщин, наружность которых служит известной порукой их добродетели; к числу их, как уже знает читатель, принадлежала и Дженни Джонс. |
| As the face of this young woman might be called pretty good security of the before-mentioned kind, and as her behaviour had been always extremely modest, which is the certain consequence of understanding in women; she had passed above four years at Mr. Partridge's (for that was the schoolmaster's name) without creating the least suspicion in her mistress. Nay, she had been treated with uncommon kindness, and her mistress had permitted Mr. Partridge to give her those instructions which have been before commemorated. | Так как лицо этой девушки можно было считать прекрасной порукой упомянутого рода, так как ее поведение всегда отличалось отменной скромностью - верное свидетельство ума в женщине,- то она прожила больше четырех лет у мистера Партриджа (так звали учителя), не возбудив ни малейшего подозрения в своей хозяйке. Больше того: обращение с ней было необыкновенно любезное, и миссис Партридж сама позволила мужу давать ей упомянутые выше уроки. |
| But it is with jealousy as with the gout: when such distempers are in the blood, there is never any security against their breaking out; and that often on the slightest occasions, and when least suspected. | Но ревность - та же подагра: если эти недуги в крови, никогда нельзя быть уверенным, что они не разразятся вдруг, и часто это случается по ничтожнейшим поводам, когда меньше всего этого ожидаешь. |
| Thus it happened to Mrs. Partridge, who had submitted four years to her husband's teaching this young woman, and had suffered her often to neglect her work in order to pursue her learning. For, passing by one day, as the girl was reading, and her master leaning over her, the girl, I know not for what reason, suddenly started up from her chair: and this was the first time that suspicion ever entered into the head of her mistress. | Так случилось и с миссис Партридж, которая в течение четырех лет позволяла мужу давать уроки молодой девушке и часто прощала ей неисправность в работе, когда она проистекала от прилежного учения. Однажды, зайдя в классную, миссис Партридж застала девушку за книгой, а учителя наклонившимся над ней; не знаю, по какой причине, Дженни вдруг вскочила со стула,- и это впервые заронило подозрение в душу ее хозяйки. |
| This did not, however, at that time discover itself, but lay lurking in her mind, like a concealed enemy, who waits for a reinforcement of additional strength before he openly declares himself and proceeds upon hostile operations: and such additional strength soon arrived to corroborate her suspicion; for not long after, the husband and wife being at dinner, the master said to his maid, Da mihi aliquid potum: upon which the poor girl smiled, perhaps at the badness of the Latin, and, when her mistress cast her eyes on her, blushed, possibly with a consciousness of having laughed at her master. Mrs. Partridge, upon this, immediately fell into a fury, and discharged the trencher on which she was eating, at the head of poor Jenny, crying out, | Однако в ту минуту оно не проявилось наружу, а залегло в сердце, как неприятель в засаде, ждущий подкрепления, чтобы выйти в открытое поле и приступить к военным действиям. Такое подкрепление вскоре и подоспело на подмогу ее подозрительности. Немного времени спустя, за супружеским обедом, хозяин сказал служанке: "Da mihi aliquid potum" 5. Бедная девушка улыбнулась в ответ - может быть, плохой латыни, а когда хозяйка вскинула на нее очи, покраснела - вероятно, от конфуза, что посмеялась над хозяином. Миссис Партридж мгновенно пришла в бешенство и пустила тарелкой в бедную Дженни, закричав: |
| "You impudent whore, do you play tricks with my husband before my face?" | - Ах ты, бесстыдница!.. Перемигиваться при мне с моим мужем? |
| and at the same instant rose from her chair with a knife in her hand, with which, most probably, she would have executed very tragical vengeance, had not the girl taken the advantage of being nearer the door than her mistress, and avoided her fury by running away: for, as to the poor husband, whether surprize had rendered him motionless, or fear (which is full as probable) had restrained him from venturing at any opposition, he sat staring and trembling in his chair; nor did he once offer to move or speak, till his wife, returning from the pursuit of Jenny, made some defensive measures necessary for his own preservation; and he likewise was obliged to retreat, after the example of the maid. | И с этими словами она сорвалась со стула с ножом в руках, который, по всей вероятности, послужил бы ей орудием трагической мести, если бы Дженни не стояла, по счастью, ближе к двери и не спаслась бегством от разъяренной хозяйки. Что же касается бедного мужа, то удивление лишило его способности двигаться, или же (что весьма вероятно) страх удержал от всякой попытки к сопротивлению, только он остался на месте, выпучив глаза и дрожа всем телом; так он просидел, не шевелясь и не произнося ни одного слова, пока возвращение жены, пустившейся в погоню за Дженни, не заставило его принять необходимые меры для собственной безопасности, и он вынужден был, в свою очередь, по примеру служанки, обратиться в бегство. |
| This good woman was, no more than Othello, of a disposition | Эта добрая женщина, не больше чем Отелло, была расположена |
|
To make a life of jealousy,
And follow still the changes of the moon With fresh suspicions- |
...ревностию жить
И прибыль каждую луны и убыль Встречать все новым подозреньем... |
| With her, as well as him, | Для нее, как и для мавра,- |
|
--To be once in doubt,
Was once to be resolv'd-- |
...сомненье
С решимостью бывало неразлучно,- |
| she therefore ordered Jenny immediately to pack up her alls and begone, for that she was determined she should not sleep that night within her walls. | и поэтому она приказала Дженни сию же минуту складывать свои пожитки и убираться вон, не допуская мысли, чтобы девушка провела еще хоть одну ночь в ее доме. |
| Mr. Partridge had profited too much by experience to interpose in a matter of this nature. He therefore had recourse to his usual receipt of patience; for, though he was not a great adept in Latin, he remembered, and well understood, the advice contained in these words: | Мистер Партридж был слишком научен опытом не вмешиваться в дела такого рода. Ему осталось только прибегнуть к обычному своему рецепту терпения, ибо, не будучи большим знатоком латыни, он все же помнил и хорошо понимал совет, заключающийся в словах: |
| -- Leve fit, quod bene fertur onus- | ...leve fit, quod bene fertur onus...- |
| in English: | то есть: |
| A burden becomes lightest when it is well borne- | "груз делается легким, когда несешь его с уменьем". |
| which he had always in his mouth; and of which, to say the truth, he had often occasion to experience the truth. | Это правило он всегда держал на языке и, сказать правду, часто имел случай убедиться в его истине. |
| Jenny offered to make protestations of her innocence; but the tempest was too strong for her to be heard. She then betook herself to the business of packing, for which a small quantity of brown paper sufficed; and, having received her small pittance of wages, she returned home. | Дженни попробовала было торжественно поклясться, что ни в чем не повинна, но буря была слишком сильна, и девушку не стали слушать. Волей-неволей ей пришлось заняться укладыванием своего добра, которое уместилось в нескольких листках оберточной бумаги, и Дженни, получив свое скудное жалованье, вернулась домой. |
| The schoolmaster and his consort passed their time unpleasantly enough that evening; but something or other happened before the next morning, which a little abated the fury of Mrs. Partridge; and she at length admitted her husband to make his excuses: to which she gave the readier belief, as he had, instead of desiring her to recall Jenny, professed a satisfaction in her being dismissed, saying, she was grown of little use as a servant, spending all her time in reading, and was become, moreover, very pert and obstinate; for, indeed, she and her master had lately had frequent disputes in literature; in which, as hath been said, she was become greatly his superior. This, however, he would by no means allow; and as he called her persisting in the right, obstinacy, he began to hate her with no small inveteracy. | Учитель и супруга его провели этот вечер довольно невесело; но ночью что-то такое случилось, отчего к утру бешенство миссис Партридж немного поутихло; в конце концов она дозволила мужу принести ей извинения, которым поверила тем охотнее, что учитель не стал просить о возвращении Дженни, а, напротив, был очень доволен тем, что она уволена, заметив, что служанка она теперь бесполезная, так как вечно сидит за книгами, да еще сделалась дерзкой и упрямой. Действительно, в последнее время она часто вступала со своим наставником в литературные споры, сделавшись, как уже было сказано, гораздо ученее этого наставника. Он, однако, ни за что не хотел это признать и, приписав приверженность Дженни правильным взглядам ее упрямству, возненавидел ее с немалым ожесточением. |
| English | Русский |
| For the reasons mentioned in the preceding chapter, and from some other matrimonial concessions, well known to most husbands, and which, like the secrets of freemasonry, should be divulged to none who are not members of that honourable fraternity, Mrs. Partridge was pretty well satisfied that she had condemned her husband without cause, and endeavoured by acts of kindness to make him amends for her false suspicion. Her passions were indeed equally violent, whichever way they inclined; for as she could be extremely angry, so could she be altogether as fond. | По причинам, указанным в предыдущей главе, и вследствие некоторых других супружеских уступок, хорошо известных большинству мужей, но, подобно масонским тайнам, не подлежащих разглашению среди не-членов этого почтенного братства, миссис Партридж вполне убедилась в несправедливости своих подозрений насчет мужа и постаралась загладить свою ошибку ласковостью. Страсти ее были одинаково бурными, какое бы направление они ни принимали: если гнев ее не знал меры, то не было пределов и ее нежности. |
| But though these passions ordinarily succeed each other, and scarce twenty-four hours ever passed in which the pedagogue was not, in some degree, the object of both; yet, on extraordinary occasions, when the passion of anger had raged very high, the remission was usually longer: and so was the case at present; for she continued longer in a state of affability, after this fit of jealousy was ended, than her husband had ever known before: and, had it not been for some little exercises, which all the followers of Xantippe are obliged to perform daily, Mr. Partridge would have enjoyed a perfect serenity of several months. | Хотя эти страсти обыкновенно чередовались между собой в педагогу редко выпадали сутки, когда он не испытывал бы на себе в некоторой степени и той и другой, однако в исключительных случаях, когда гнев бушевал слишком сильно, послабление бывало более продолжительным. Так дело обстояло и теперь: по окончании припадка ревности миссис Партридж пребывала в состоянии благосклонности гораздо дольше, чем это случалось с ней когда-либо раньше, и не будь некоторых маленьких упражнений, которые всем последовательницам Ксантиппы приходится проделывать ежедневно, мистер Партридж в течение нескольких месяцев наслаждался бы безмятежным спокойствием. |
| Perfect calms at sea are always suspected by the experienced mariner to be the forerunners of a storm: and I know some persons, who, without being generally the devotees of superstition, are apt to apprehend that great and unusual peace or tranquillity will be attended with its opposite. For which reason the antients used, on such occasions, to sacrifice to the goddess Nemesis, a deity who was thought by them to look with an invidious eye on human felicity, and to have a peculiar delight in overturning it. | Полная тишина на море считается опытными моряками предвестницей бури, и я знаю людей, которые, будучи вовсе не суеверны, склоняются к мысли, что долгий и необыкновенный мир всегда сменяется распрями. По этой причине древние в таких случаях приносили жертвы Немезиде - богине, взирающей, по их мнению, завистливым оком на людское счастье и находящей особенное наслаждение разрушать его. |
| As we are very far from believing in any such heathen goddess, or from encouraging any superstition, so we wish Mr. John Fr-, or some other such philosopher, would bestir himself a little, in order to find out the real cause of this sudden transition from good to bad fortune, which hath been so often remarked, and of which we shall proceed to give an instance; for it is our province to relate facts, and we shall leave causes to persons of much higher genius. | Будучи весьма далеки от веры в эту языческую богиню и не желая поощрять никаких суеверий, мы были бы рады, если бы мистер Джон Фр... или другой подобный ему философ потрудился бы немного над отысканием истинной причины этих внезапных переходов от благополучия к несчастью, так часто наблюдающихся в жизни. Мы тоже приведем такой пример, ибо наше дело излагать факты, а рассуждать о причинах предоставим умам более высокого полета. |
| Mankind have always taken great delight in knowing and descanting on the actions of others. Hence there have been, in all ages and nations, certain places set apart for public rendezvous, where the curious might meet and satisfy their mutual curiosity. Among these, the barbers' shops have justly borne the preeminence. Among the Greeks, barbers' news was a proverbial expression; and Horace, in one of his epistles, makes honourable mention of the Roman barbers in the same light. | Люди всегда находили большое удовольствие в том, чтобы разузнавать чужие дела и толковать о них. Вследствие этого во все времена и у всех народов существовали особые места для общественных сборищ, где любопытные могли встречаться и удовлетворять свое любопытство. Среди них цирюльни по справедливости занимали выдающееся место. "Новости цирюльни" вошли у греков в пословицу, а Гораций в одном из своих посланий делает и о римских цирюльниках почетное упоминание в этом смысле. |
| Those of England are known to be no wise inferior to their Greek or Roman predecessors. You there see foreign affairs discussed in a manner little inferior to that with which they are handled in the coffee-houses; and domestic occurrences are much more largely and freely treated in the former than in the latter. But this serves only for the men. Now, whereas the females of this country, especially those of the lower order, do associate themselves much more than those of other nations, our polity would be highly deficient, if they had not some place set apart likewise for the indulgence of their curiosity, seeing they are in this no way inferior to the other half of the species. | Английские брадобреи ничуть не уступают своим греческим и римским предшественникам. Иностранные дела обсуждаются у них почти с таким же важным видом, как и в кофейнях, а события отечественные - гораздо пространнее и непринужденнее. Но эти заведения служат только для мужчин; а так как и наши соотечественницы, особенно из низших классов, любят собраться и потолковать гораздо больше всех иноплеменниц, то английский общественный строй обладал бы большим недочетом, если бы и они не располагали таким местом, где могли бы удовлетворять свое любопытство, принимая во внимание, что в этом качестве слабый пол ничуть не уступает сильной половине человеческого рода. |
| In enjoying, therefore, such place of rendezvous, the British fair ought to esteem themselves more happy than any of their foreign sisters; as I do not remember either to have read in history, or to have seen in my travels, anything of the like kind. | Итак, в отношении места, где они могли бы собираться, британских дам нужно считать счастливее их иноплеменных сестер, ибо, насколько я припоминаю, мне не случалось ни читать в истории, ни наблюдать во время путешествий ничего подобного. |
| This place then is no other than the chandler's shop, the known seat of all the news; or, as it is vulgarly called, gossiping, in every parish in England. | Означенное место является не чем иным, как мелочной лавкой; там можно узнать все новости; в каждом английском приходе там собираются кумушки, вульгарно выражаясь, посплетничать. |
| Mrs. Partridge being one day at this assembly of females, was asked by one of her neighbours, if she had heard no news lately of Jenny Jones? To which she answered in the negative. Upon this the other replied, with a smile, That the parish was very much obliged to her for having turned Jenny away as she did. | Попав однажды в такое сборище женщин, миссис Партридж была спрошена одной из своих соседок, не слышала ли она чего-нибудь новенького о Дженни Джонс. На ее отрицательный ответ спрашивавшая заметила с улыбкой, что приход очень обязан миссис Партридж за то, что она выгнала вон Дженни. |
| Mrs. Partridge, whose jealousy, as the reader well knows, was long since cured, and who had no other quarrel to her maid, answered boldly, She did not know any obligation the parish had to her on that account; for she believed Jenny had scarce left her equal behind her. | Миссис Партридж, как известно читателю, уже давно излечившаяся от ревности и не имевшая других поводов к неудовольствию на свою служанку, развязно отвечала, что не понимает, за что тут быть обязанным: ведь другой такой девушки, как Джеиви, пожалуй, и нет в приходе. |
| "No, truly," said the gossip, "I hope not, though I fancy we have sluts enow too. Then you have not heard, it seems, that she hath been brought to bed of two bastards? but as they are not born here, my husband and the other overseer says we shall not be obliged to keep them." | - Будем надеяться, что нет,- сказала кумушка,- хоть и довольно у нас всякой дряни. Так вы, видно, не слышали, что она разрешилась двойней? Впрочем, она родила их не здесь, поэтому муж мой и другой наш надзиратель за призреваемыми говорят, что мы не обязаны их воспитывать. |
| "Two bastards!" answered Mrs. Partridge hastily: "you surprize me! I don't know whether we must keep them; but I am sure they must have been begotten here, for the wench hath not been nine months gone away." | - Двойней! - с жаром воскликнула миссис Партридж.- Вы меня огорошили! Не знаю, обязаны ли мы их воспитывать, но я уверена, что они произведены здесь: ведь нет еще девяти месяцев, как девчонка ушла отсюда. |
| Nothing can be so quick and sudden as the operations of the mind, especially when hope, or fear, or jealousy, to which the two others are but journeymen, set it to work. It occurred instantly to her, that Jenny had scarce ever been out of her own house while she lived with her. The leaning over the chair, the sudden starting up, the Latin, the smile, and many other things, rushed upon her all at once. The satisfaction her husband expressed in the departure of Jenny, appeared now to be only dissembled; again, in the same instant, to be real; but yet to confirm her jealousy, proceeding from satiety, and a hundred other bad causes. In a word, she was convinced of her husband's guilt, and immediately left the assembly in confusion. | Ничто не может сравниться с быстротой и внезапностью операций ума, особенно когда его приводит в действие ревность со своими помощницами - надеждой и страхом. Миссис Партридж мигом припомнила, что, живя в ее доме, Дженни почти никуда не отлучалась. Наклонившийся над стулом муж, быстрота, с какой девушка вскочила с места, латынь, улыбка и многие другие вещи разом пришли ей в голову. Удовольствие мужа по случаю ухода Дженни показалось ей теперь притворным и в то же время искренним, проистекавшим от пресыщения и сотни других дурных причин, что только пуще разогревало ее ревность. Словом, теперь она была уверена в виновности своего мужа и немедленно, в большой тревоге, покинула собрание. |
| As fair Grimalkin, who, though the youngest of the feline family, degenerates not in ferocity from the elder branches of her house, and though inferior in strength, is equal in fierceness to the noble tiger himself, when a little mouse, whom it hath long tormented in sport, escapes from her clutches for a while, frets, scolds, growls, swears; but if the trunk, or box, behind which the mouse lay hid be again removed, she flies like lightning on her prey, and, with envenomed wrath, bites, scratches, mumbles, and tears the little animal. | Хотя домашняя кошка - и младшая в кошачьей породе, но она по свирепости не уступает старшим линиям своего семейства и, будучи гораздо слабее благородного тигра, равняется с ним в кровожадности; когда маленькая, измученная ею для забавы мышь на время ускользает от ее когтей, она беснуется, мяукает, ворчит, брюзжит и, если отодвинуть ящик или сундук, за которым спряталась мышка, как молния бросается на свою добычу и с дикой яростью кусает, царапает, мнет и терзает бедного зверька. |
| Not with less fury did Mrs. Partridge fly on the poor pedagogue. Her tongue, teeth, and hands, fell all upon him at once. His wig was in an instant torn from his head, his shirt from his back, and from his face descended five streams of blood, denoting the number of claws with which nature had unhappily armed the enemy. | С не меньшим бешенством ринулась миссис Партридж на бедного педагога, обрушив на него сразу и язык, и зубы, и руки. Парик мгновенно был сорван с его головы, рубашка - с плеч, и по лицу несчастного потекли пять кровавых ручьев - по числу когтей, которыми природа, по несчастью, вооружила неприятеля. |
| Mr. Partridge acted for some time on the defensive only; indeed he attempted only to guard his face with his hands; but as he found that his antagonist abated nothing of her rage, he thought he might, at least, endeavour to disarm her, or rather to confine her arms; in doing which her cap fell off in the struggle, and her hair being too short to reach her shoulders, erected itself on her head; her stays likewise, which were laced through one single hole at the bottom, burst open; and her breasts, which were much more redundant than her hair, hung down below her middle; her face was likewise marked with the blood of her husband: her teeth gnashed with rage; and fire, such as sparkles from a smith's forge, darted from her eyes. So that, altogether, this Amazonian heroine might have been an object of terror to a much bolder man than Mr. Partridge. | Мистер Партридж придерживался некоторое время чисто оборонительной тактики, стараясь только прикрыть руками лицо; но, видя, что ярость противника не утихает, он рассудил, что вправе наконец попробовать обезоружить его. то есть придержать его руки. В последовавшей схватке чепчик слетел с головы миссис Партридж, короткие, не достававшие до плеч волосы встали дыбом, корсет, зашнурованный только на одну нижнюю петлю, расстегнулся, и груди, гораздо более обильные, чем волосы, сверились ниже пояса; лицо ее было запачкано кровью мужа, зубы скрежетали от бешенства, и глаза метали огонь, как из кузнечного горна. Словом, эта воинственная амазонка привела бы в трепет и человека похрабрее мистера Партриджа. |
| He had, at length, the good fortune, by getting possession of her arms, to render those weapons which she wore at the ends of her fingers useless; which she no sooner perceived, than the softness of her sex prevailed over her rage, and she presently dissolved in tears, which soon after concluded in a fit. | Наконец бедняге посчастливилось овладеть ее руками и лишить таким образом оружия, которое она носила на кончиках пальцев; как только это случилось, так тотчас мягкость, свойственная ее полу, взяла в ней верх над бешенством: в ту же минуту она залилась слезами, а слезы кончились обмороком. |
| That small share of sense which Mr. Partridge had hitherto preserved through this scene of fury, of the cause of which he was hitherto ignorant, now utterly abandoned him. He ran instantly into the street, hallowing out that his wife was in the agonies of death, and beseeching the neighbours to fly with the utmost haste to her assistance. Several good women obeyed his summons, who entering his house, and applying the usual remedies on such occasions, Mrs. Partridge was at length, to the great joy of her husband, brought to herself. | Небольшая доля самообладания, еще остававшаяся у мистера Партриджа во время этой дикой сцены, причины которой ему были непонятны, теперь окончательно покинула его. Он опрометью выбежал на улицу с криком, что жена его при смерти, и умолял соседей поспешить поскорее к ней на помощь. Несколько добрых женщин вняли его мольбам, вошли в дом и, употребив обычные в таких случаях средства, привели в конце концов миссис Партридж в чувство, к великой радости ее мужа. |
| As soon as she had a little recollected her spirits, and somewhat composed herself with a cordial, she began to inform the company of the manifold injuries she had received from her husband; who, she said, was not contented to injure her in her bed; but, upon her upbraiding him with it, had treated her in the cruelest manner imaginable; had tore her cap and hair from her head, and her stays from her body, giving her, at the same time, several blows, the marks of which she should carry to the grave. | Едва только супруга, выпив успокоительного, немного пришла в себя, как начала выкладывать присутствующим многочисленные оскорбления, нанесенные ей мужем; изменник, жаловалась она, не только оскорбил ее супружеское ложе, но еще и обошелся с ней самым бесчеловечным образом, когда она его за это упрекнула: сорвал с нее чепчик и корсет, оттаскал за волосы да вдобавок отколотил так, что знаки от побоев она унесет с собой в могилу. |
| The poor man, who bore on his face many more visible marks of the indignation of his wife, stood in silent astonishment at this accusation; which the reader will, I believe, bear witness for him, had greatly exceeded the truth; for indeed he had not struck her once; and this silence being interpreted to be a confession of the charge by the whole court, they all began at once, una voce , to rebuke and revile him, repeating often, that none but a coward ever struck a woman. | Бедный муж, носивший на лице гораздо явственнейшие следы супружеского гнева, онемел от изумления при этом обвинении, столь мало согласном, как, надеюсь, засвидетельствует читатель, с истиной: ведь он ни разу не ударил ее. Его молчание было истолковано собравшимися женщинами как публичное признание, и все они разом стали, a una voce 6, упрекать и бранить его, приговаривая, что только подлецы способны бить женщину. |
| Mr. Partridge bore all this patiently; but when his wife appealed to the blood on her face, as an evidence of his barbarity, he could not help laying claim to his own blood, for so it really was; as he thought it very unnatural, that this should rise up (as we are taught that of a murdered person often doth) in vengeance against him. | Мистер Партридж сносил все это терпеливо; но когда жена призвала кровь на лице своем в свидетели его бесчеловечности, он не выдержал и заявил о своих правах на эту кровь, которая действительно принадлежала ему; бедняге показалось слишком противоестественным, чтобы она восстала мстительницей против него, как кровь убитого против убийцы. |
| To this the women made no other answer, than that it was a pity it had not come from his heart, instead of his face; all declaring, that, if their husbands should lift their hands against them, they would have their hearts' bloods out of their bodies. | Женщины ответили только: как жаль, что это кровь из его лица, а не из самого сердца, и объявили в один голос, что, если их мужья посмеют поднять на них руку, они выпустят им всю кровь из жил. |
| After much admonition for what was past, and much good advice to Mr. Partridge for his future behaviour, the company at length departed, and left the husband and wife to a personal conference together, in which Mr. Partridge soon learned the cause of all his sufferings. | После многих замечаний по поводу случившегося и множества добрых советов мистеру Партриджу насчет его будущего поведения общество наконец разошлось, оставив мужа наедине с женой, из беседы с которой мистер Партридж скоро узнал причину своих страданий. |
| English | Русский |
| I believe it is a true observation, that few secrets are divulged to one person only; but certainly, it would be next to a miracle that a fact of this kind should be known to a whole parish, and not transpire any farther. | Я считаю справедливым замечание, что тайна редко бывает достоянием только одного лица; но было бы почти чудом, если бы происшествие, подобное описанному, сделавшись известным целому приходу, не получило дальнейшей огласки. |
| And, indeed, a very few days had past, before the country, to use a common phrase, rung of the schoolmaster of Little Baddington; who was said to have beaten his wife in the most cruel manner. Nay, in some places it was reported he had murdered her; in others, that he had broke her arms; in others, her legs: in short, there was scarce an injury which can be done to a human creature, but what Mrs. Partridge was somewhere or other affirmed to have received from her husband. | И действительно, не прошло и нескольких дней, как во всем околотке, употребляя образное выражение, затрезвонили о зверском избиении жены учителем из Литтл-Бадингтона. В иных местах передавали даже, что он ее убил, в других - что он переломал ей руки, в третьих - ноги. Словом, послушать эти толки, так миссис Партридж получила от мужа едва ли не все увечья, какие только можно нанести человеческому телу. |
| The cause of this quarrel was likewise variously reported; for as some people said that Mrs. Partridge had caught her husband in bed with his maid, so many other reasons, of a very different kind, went abroad. Nay, some transferred the guilt to the wife, and the jealousy to the husband. | О причине этой ссоры рассказывали тоже различно; если, по словам некоторых, миссис Партридж застала мужа в кровати со служанкой, то ходили и совсем другие слухи. Некоторые переносили даже вину на супругу, а ревность приписывали мужу. |
| Mrs. Wilkins had long ago heard of this quarrel; but, as a different cause from the true one had reached her ears, she thought proper to conceal it; and the rather, perhaps, as the blame was universally laid on Mr. Partridge; and his wife, when she was servant to Mr. Allworthy, had in something offended Mrs. Wilkins, who was not of a very forgiving temper. | Миссис Вилкинс давно уже слышала об этой ссоре; но так как до слуха ее дошла версия, далекая от истины, то она сочла благоразумным молчать о ней,- главным образом потому, может быть, что все порицали мистера Партриджа; между тем его жена, еще будучи служанкой у мистера Олверти, чем-то оскорбила миссис Вилкинс, которая была не очень расположена прощать подобные вещи. |
| But Mrs. Wilkins, whose eyes could see objects at a distance, and who could very well look forward a few years into futurity, had perceived a strong likelihood of Captain Blifil's being hereafter her master; and as she plainly discerned that the captain bore no great goodwill to the little foundling, she fancied it would be rendering him an agreeable service, if she could make any discoveries that might lessen the affection which Mr. Allworthy seemed to have contracted for this child, and which gave visible uneasiness to the captain, who could not entirely conceal it even before Allworthy himself; though his wife, who acted her part much better in public, frequently recommended to him her own example, of conniving at the folly of her brother, which, she said, she at least as well perceived, and as much resented, as any other possibly could. | Но миссис Вилкинс обладала острым зрением и заглядывала на несколько лет вперед; она чувствовала, что со временем ее хозяином, по всей вероятности, станет капитан Блайфил. Видя же его нерасположение к найденышу, она вообразила, что окажет капитану приятную услугу, если ей удастся сделать какие-нибудь открытия, способные охладить привязанность мистера Олверти к этому ребенку, доставлявшую настолько явное неудовольствие капитану, что он не мог его скрывать даже в присутствии самого Олверти, хотя миссис Блайфил, игравшая свою роль при посторонних гораздо искуснее, часто ставила в пример мужу свое угождение причуде брата, которую, по ее словам, видела и осуждала ничуть не меньше других. |
| Mrs. Wilkins having therefore, by accident, gotten a true scent of the above story, though long after it had happened, failed not to satisfy herself thoroughly of all the particulars; and then acquainted the captain, that she had at last discovered the true father of the little bastard, which she was sorry, she said, to see her master lose his reputation in the country, by taking so much notice of. | Вот почему миссис Вилкинс, получив случайно, хоть и с большим запозданием, правильные сведения о ссоре учителя с женой, не замедлила разузнать досконально все подробности и доложила капитану, что ей удалось наконец открыть настоящего отца подкидыша; при этом она посетовала на слабость своего хозяина, который, говорила она, только роняет себя в мнении околотка, окружая такой заботливостью незаконного ребенка. |
| The captain chid her for the conclusion of her speech, as an improper assurance in judging of her master's actions: for if his honour, or his understanding, would have suffered the captain to make an alliance with Mrs. Wilkins, his pride would by no means have admitted it. And to say the truth, there is no conduct less politic, than to enter into any confederacy with your friend's servants against their master: for by these means you afterwards become the slave of these very servants; by whom you are constantly liable to be betrayed. And this consideration, perhaps it was, which prevented Captain Blifil from being more explicit with Mrs. Wilkins, or from encouraging the abuse which she had bestowed on Allworthy. | Капитан побранил ее за эти заключительные слова, сказав, что слугам не пристало судить о поступках своих господ. Если бы даже чувство чести и разум позволили ему вступить в союз с миссис Вилкинс, то гордость ни за что бы этого не допустила. И по правде говоря, нет ничего опрометчивее входить в заговор со слугами вашего друга против их хозяина, потому что таким образом вы становитесь рабом этих самых слуг, способных в любую минуту предать вас. Это соображение, должно быть, и удержало капитана Блайфила от излишней откровенности с миссис Вилкинс и не позволило ему поощрить ее критику поступков Олверти. |
| But though he declared no satisfaction to Mrs. Wilkins at this discovery, he enjoyed not a little from it in his own mind, and resolved to make the best use of it he was able. | Однако, не выразив миссис Вилкинс никакого удовольствия по случаю этого открытия, он внутренне немало ему порадовался и решил извлечь из него как можно больше выгоды. |
| He kept this matter a long time concealed within his own breast, in hopes that Mr. Allworthy might hear it from some other person; but Mrs. Wilkins, whether she resented the captain's behaviour, or whether his cunning was beyond her, and she feared the discovery might displease him, never afterwards opened her lips about the matter. | Долго хранил он новость в тайне, надеясь, что мистер Олверти узнает ее от кого-нибудь другого; однако миссис Вилкинс, не то обидевшись на капитана, не то не поняв его тактики и боясь, что ее открытие действительно ему не понравилось, не проронила больше о нем ни слова. |
| I have thought it somewhat strange, upon reflection, that the housekeeper never acquainted Mrs. Blifil with this news, as women are more inclined to communicate all pieces of intelligence to their own sex, than to ours. The only way, as it appears to me, of solving this difficulty, is, by imputing it to that distance which was now grown between the lady and the housekeeper: whether this arose from a jealousy in Mrs. Blifil, that Wilkins showed too great a respect to the foundling; for while she was endeavouring to ruin the little infant, in order to ingratiate herself with the captain, she was every day more and more commending it before Allworthy, as his fondness for it every day increased. This, notwithstanding all the care she took at other times to express the direct contrary to Mrs. Blifil, perhaps offended that delicate lady, who certainly now hated Mrs. Wilkins; and though she did not, or possibly could not, absolutely remove her from her place, she found, however, the means of making her life very uneasy. This Mrs. Wilkins, at length, so resented, that she very openly showed all manner of respect and fondness to little Tommy, in opposition to Mrs. Blifil. | Поразмыслив, я нахожу несколько странным, что домоправительница не поделилась своей новостью с миссис Блайфил, несмотря на то что женщины делятся новостями друг с другом гораздо охотнее, чем с нами. Единственным, как мне кажется, объяснением этой загадки может служить отчужденность, установившаяся с некоторых пор между барыней и экономкой. Может быть, миссис Блайфил была недовольна слишком большим вниманием Вилкинс к найденышу, ибо, стараясь вредить ребенку с целью снискать себе расположение капитана, Дебора в то же время с каждым днем все больше расхваливала его перед Олверти, потому что любовь к нему сквайра с каждым днем возрастала. Это обстоятельство, вопреки всем стараниям экономки выказывать перед миссис Блайфил прямо противоположные чувства, должно быть, оскорбляло щепетильную барыню, положительно возненавидевшую миссис Вилкинс. Хотя она и не отказала ей от должности, может быть, потому, что не могла этого сделать, однако находила множество способов отравлять ей существование. В конце концов это до того озлобило миссис Вилкинс, что, в пику своей барыне, она стала обращаться с маленьким Томми с подчеркнутым уважением и нежностью. |
| The captain, therefore, finding the story in danger of perishing, at last took an opportunity to reveal it himself. | Капитан, видя, что история таким образом, пожалуй, заглохнет, воспользовался наконец удобным случаем и рассказал ее сам. |
| He was one day engaged with Mr. Allworthy in a discourse on charity: in which the captain, with great learning, proved to Mr. Allworthy, that the word charity in Scripture nowhere means beneficence or generosity. | Однажды зашел у него с мистером Олверти разговор о милосердии; капитан с большим знанием дела доказывал мистеру Олверти, что в Священном писании слово "милосердие" нигде не обозначает благотворительности или щедрости. |
| "The Christian religion," he said, "was instituted for much nobler purposes, than to enforce a lesson which many heathen philosophers had taught us long before, and which, though it might perhaps be called a moral virtue, savoured but little of that sublime, Christian-like disposition, that vast elevation of thought, in purity approaching to angelic perfection, to be attained, expressed, and felt only by grace. Those," he said, "came nearer to the Scripture meaning, who understood by it candour, or the forming of a benevolent opinion of our brethren, and passing a favourable judgment on their actions; a virtue much higher, and more extensive in its nature, than a pitiful distribution of alms, which, though we would never so much prejudice, or even ruin our families, could never reach many; whereas charity, in the other and truer sense, might be extended to all mankind." | - Христианская религия,-говорил он,- установлена для целей более высоких, чем утверждение истин, задолго до нее преподанных многими языческими философами; истины эти, может быть, и достойны названия нравственных добродетелей, но еще весьма далеки от того возвышенного христианского умонастроения, того воспарения мысли, по чистоте своей приближающегося к ангельскому совершенству, которое достигается, выражается и испытывается только силой благодати. Те ближе подошли к смыслу Священного писания,- говорил он,- которые понимают под милосердием чистосердечие, благожелательное мнение о наших братьях и снисходительное суждение об их поступках- добродетель, более высокую и более объемлющую по своей природе, чем жалкое раздавание милостыни, которое, хотя бы мы разорились и пустили по миру свои семьи, никогда не может коснуться многих, тогда как в ином и более истинном значении милосердие может объять все человечество. |
| He said, "Considering who the disciples were, it would be absurd to conceive the doctrine of generosity, or giving alms, to have been preached to them. And, as we could not well imagine this doctrine should be preached by its Divine Author to men who could not practise it, much less should we think it understood so by those who can practise it, and do not. | - Принимая во внимание,-говорил он,-кто такие были апостолы, нелепо предполагать, будто им было преподано правило щедрости или раздавания милостыни. Но если мы не можем представить себе, чтобы такое правило было преподано божественным нашим учителем людям, которые не могли применить его на деле, то тем более у нас нет оснований думать, чтобы его понимали таким образом те, которые могут применять его и не применяют. |
| "But though," continued he, "there is, I am afraid, little merit in these benefactions, there would, I must confess, be much pleasure in them to a good mind, if it was not abated by one consideration. I mean, that we are liable to be imposed upon, and to confer our choicest favours often on the undeserving, as you must own was your case in your bounty to that worthless fellow Partridge: for two or three such examples must greatly lessen the inward satisfaction which a good man would otherwise find in generosity; nay, may even make him timorous in bestowing, lest he should be guilty of supporting vice, and encouraging the wicked; a crime of a very black dye, and for which it will by no means be a sufficient excuse, that we have not actually intended such an encouragement; unless we have used the utmost caution in chusing the objects of our beneficence. A consideration which, I make no doubt, hath greatly checked the liberality of many a worthy and pious man." | - Но хотя в таких добрых делах,- продолжал он,- боюсь я, и нет большой заслуги, однако должен признать, что они могли бы доставить доброму сердцу большое наслаждение, если бы его не отравляло то обстоятельство, что мы легко подвержены обману и часто оказываем лучшие наши благодеяния недостойным, как, признайтесь, случилось и с вами: этот низкий человек Партридж совсем не заслуживал вашей щедрости. Два-три таких примера должны сильно уменьшить внутреннее удовольствие, которое находит добрый человек в делах благотворительности, и даже внушить ему страх, как бы не оказаться виновным в попустительстве пороку и поощрении людей пропащих; преступление это очень тяжелое и ни в коем случае не может быть оправдано тем, что у нас и в мыслях не было заниматься таким попустительством, - разве только при выборе предметов для нашей благотворительности мы соблюдали сугубую осторожность. Я не сомневаюсь, что это соображение сильно умеряло щедрость многих достойных и благочестивых людей. |
| Mr. Allworthy answered, "He could not dispute with the captain in the Greek language, and therefore could say nothing as to the true sense of the word which is translated charity; but that he had always thought it was interpreted to consist in action, and that giving alms constituted at least one branch of that virtue. | Мистер Олверти отвечал капитану, что он не может состязаться с ним в знании греческого языка и потому ничего не может сказать насчет истинного значения слова, переведенного как "милосердие", но он всегда считал, что сущность его состоит в делах и что подаяние милостыни составляет, по крайней мере, одну ветвь этой добродетели. |
| "As to the meritorious part," he said, "he readily agreed with the captain; for where could be the merit of barely discharging a duty? which," he said, "let the world charity have what construction it would, it sufficiently appeared to be from the whole tenor of the New Testament. And as he thought it an indispensable duty, enjoined both by the Christian law, and by the law of nature itself; so was it withal so pleasant, that if any duty could be said to be its own reward, or to pay us while we are discharging it, it was this. | Что же касается вопроса о заслуге, то он охотно соглашается с капитаном; ибо какая заслуга в простом исполнении долга? А долг этот, как ни толковать слово "милосердие", достаточно ясно вытекает из всего духа Нового завета. Таким образом, он необходимо предписывается и христианскими законами, и законами самой природы; и при этом исполнение его настолько приятно, что если о каком-нибудь долге можно сказать, что он сам себе награда, то таким долгом является именно благотворение. |
| "To confess the truth," said he, "there is one degree of generosity (of charity I would have called it), which seems to have some show of merit, and that is, where, from a principle of benevolence and Christian love, we bestow on another what we really want ourselves; where, in order to lessen the distresses of another, we condescend to share some part of them, by giving what even our own necessities cannot well spare. This is, I think, meritorious; but to relieve our brethren only with our superfluities; to be charitable (I must use the word) rather at the expense of our coffers than ourselves; to save several families from misery rather than hang up an extraordinary picture in our houses or gratify any other idle ridiculous vanity- this seems to be only being human creatures. Nay, I will venture to go farther, it is being in some degree epicures: for what could the greatest epicure wish rather than to eat with many mouths instead of one? which I think may be predicated of any one who knows that the bread of many is owing to his own largesses. | - Необходимо, однако, признать,- продолжал он, - что есть один род щедрости (я бы назвал его милосердием), которому действительно присуща некоторая видимость заслуги: именно когда мы из доброжелательности и христианской любви отдаем другому то, в чем сами нуждаемся, когда для облегчения несчастий ближнего соглашаемся часть их взять на себя, отказываясь в его пользу от таких вещей, без которых нам самим очень трудно обойтись. В этом, мне кажется, есть заслуга; а облегчать положение наших братьев только от избытка, быть милосердным (приходится употребить это слово) скорее за счет своей казны, чем себя самих, спасти несколько семейств от нищеты ценой отказа от приобретения редкой картины или удовлетворения иного суетного желания - это значит не больше, чем быть человеком. Я решусь даже сказать: это значит быть в некоторой мере эпикурейцем; ибо может ли величайший эпикуреец пожелать чего-либо большего, как есть многими ртами вместо одного? А так именно, по-моему, следует сказать о человеке, знающем, что многие обязаны хлебом насущным его щедрости. |
| "As to the apprehension of bestowing bounty on such as may hereafter prove unworthy objects, because many have proved such; surely it can never deter a good man from generosity. I do not think a few or many examples of ingratitude can justify a man's hardening his heart against the distresses of his fellow-creatures; nor do I believe it can ever have such effect on a truly benevolent mind. Nothing less than a persuasion of universal depravity can lock up the charity of a good man; and this persuasion must lead him, I think, either into atheism, or enthusiasm; but surely it is unfair to argue such universal depravity from a few vicious individuals; nor was this, I believe, ever done by a man, who, upon searching his own mind, found one certain exception to the general rule." | Что же касается опасности облагодетельствовать человека, который впоследствии может оказаться недостойным, как это нередко случается, то, конечно, она не способна удержать благотворителя от свершения добрых дел. Я не допускаю, чтобы несколько и даже много примеров неблагодарности могли оправдать бесчувственность состоятельного человека к горю ближних, и не верю, чтобы они могли оказать подобное действие на истинно милосердное сердце. Только убеждение во всеобщей порочности могло бы удержать человека отзывчивого; и такое убеждение должно привести его, мне кажется, или к атеизму, или к фанатизму. Однако недопустимо заключать о всеобщей порочности из факта существования небольшого числа порочных лиц, и я уверен, что такого вывода никогда не сделает тот, кто, исследуя собственное сердце, находит в нем явное исключение из этого общего правила. |
| He then concluded by asking, "who that Partridge was, whom he had called a worthless fellow?" | В заключение мистер Олверти спросил, кто такой этот Партридж, которого капитан назвал низким человеком. |
| "I mean," said the captain, "Partridge the barber, the schoolmaster, what do you call him? Partridge, the father of the little child which you found in your bed." | - Я имею в виду,- отвечал капитан,- Партриджа - цирюльника, учителя... и не знаю, кем он еще состоит. Партриджа - отца ребенка, которого вы нашли в своей постели. |
| Mr. Allworthy exprest great surprize at this account, and the captain as great at his ignorance of it; for he said he had known it above a month: and at length recollected with much difficulty that he was told it by Mrs. Wilkins. | Мистер Олверти выразил большое удивление при этом известии, а капитан - не меньшее удивление, что его шурин этого не знал: он сказал, что новость известна ему уже более месяца, и припомнил, правда, с большим трудом, что ее сообщила ему миссис Вилкинс. |
| Upon this, Wilkins was immediately summoned; who having confirmed what the captain had said, was by Mr. Allworthy, by and with the captain's advice, dispatched to Little Baddington, to inform herself of the truth of the fact: for the captain exprest great dislike at all hasty proceedings in criminal matters, and said he would by no means have Mr. Allworthy take any resolution either to the prejudice of the child or its father, before he was satisfied that the latter was guilty; for though he had privately satisfied himself of this from one of Partridge's neighbours, yet he was too generous to give any such evidence to Mr. Allworthy. | Вилкинс была немедленно призвана и после подтверждения ею сказанного капитаном, отправлена мистером Олверти, по совету капитана, в Литтл-Бадингтон -разузнать, правда ли все это, ибо капитан объявил себя противником всякой поспешности в уголовных делах, сказав, что ни в коем случае не желает подсказывать мистеру Олверти решение, неблагоприятное для ребенка или его отца, не удостоверившись предварительно в виновности последнего; хотя сам он втайне был убежден показаниями одного соседа Партриджа, но великодушие не позволило ему сообщать такие улики мистеру Олверти. |
| English | Русский |
| It may be wondered that a story so well known, and which had furnished so much matter of conversation, should never have been mentioned to Mr. Allworthy himself, who was perhaps the only person in that country who had never heard of it. | Может показаться удивительным, что такая всем известная история, давшая столько материала для разговоров, не дошла до сих пор до мистера Олверти и что он являлся, должно быть, единственным человеком в околотке, никогда о ней не слышавшим. |
| To account in some measure for this to the reader, I think proper to inform him, that there was no one in the kingdom less interested in opposing that doctrine concerning the meaning of the word charity, which hath been seen in the preceding chapter, than our good man. Indeed, he was equally intitled to this virtue in either sense; for as no man was ever more sensible of the wants, or more ready to relieve the distresses of others, so none could be more tender of their characters, or slower to believe anything to their disadvantage. | Чтобы до некоторой степени объяснить читателю такую странность, я считаю долгом сообщить ему, что никто в целом королевстве не был больше мистера Олверти далек от мысли поступать против учения о милосердии - в том смысле этого слова, как было рассмотрено в предыдущей главе. Действительно, он практиковал эту добродетель и в положительном и в отрицательном ее значении: никто не был более отзывчив к нужде и более готов помочь другому в несчастье, никто не относился деликатнее к чужой репутации и недоверчивее - к разным невыгодным для нее слухам. |
| Scandal, therefore, never found any access to his table; for as it hath been long since observed that you may know a man by his companions, so I will venture to say, that, by attending to the conversation at a great man's table, you may satisfy yourself of his religion, his politics, his taste, and indeed of his entire disposition: for though a few odd fellows will utter their own sentiments in all places, yet much the greater part of mankind have enough of the courtier to accommodate their conversation to the taste and inclination of their superiors. | Поэтому злословие не имело доступа к его столу. Давно уже замечено, что человека можно узнать по его приятелям; я же беру на себя смелость утверждать, что из разговора за столом знатного человека можно узнать о его религиозности, политических убеждениях, вкусах и вообще всех наклонностях; ибо хотя я есть такие чудаки, которые везде будут высказывать свой образ мыслей, но у большинства людей достаточно силен инстинкт угодничества, для того чтобы сообразовать свой разговор со вкусами и наклонностями высших. |
| But to return to Mrs. Wilkins, who, having executed her commission with great dispatch, though at fifteen miles distance, brought back such confirmation of the schoolmaster's guilt, that Mr. Allworthy determined to send for the criminal, and examine him viva voce. Mr. Partridge, therefore, was summoned to attend, in order to his defence (if he could make any) against this accusation. | Возвратимся, однако, к миссис Вилкинс, которая, несмотря на пятнадцать миль расстояния, исполнила свое поручение чрезвычайно быстро и представила такое убедительное доказательство виновности учителя, что мистер Олверти распорядился послать за преступником и допросить его viva voce 7. Итак, мистер Партридж был призван явиться лично и оправдаться (если только он может) против возведенных на него обвинений. |
| At the time appointed, before Mr. Allworthy himself, at Paradise-hall, came as well the said Partridge, with Anne, his wife, as Mrs. Wilkins his accuser. | В назначенное время предстали пред лицом самого мистера Олверти в зале, называвшемся "Парадиз", как упомянутый Партридж с женой своей Анной, так и миссис Вилкинс, его обвинительница. |
| And now Mr. Allworthy being seated in the chair of justice, Mr. Partridge was brought before him. Having heard his accusation from the mouth of Mrs. Wilkins, he pleaded not guilty, making many vehement protestations of his innocence. | Мистер Олверти воссел в судейское кресло, и мистер Партридж был подведен к нему. Выслушав обвинение из уст миссис Вилкинс, последний не признал себя виновным, с большим жаром утверждая, что он совершенно непричастен к этому делу. |
| Mrs. Partridge was then examined, who, after a modest apology for being obliged to speak the truth against her husband, related all the circumstances with which the reader hath already been acquainted; and at last concluded with her husband's confession of his guilt. | Потом была допрошена миссис Партридж; после скромного извинения, что ей приходится говорить правду во вред своему мужу, она рассказала все обстоятельства, уже известные читателю, и в заключение сказала, что муж ей во всем сознался. |
| Whether she had forgiven him or no, I will not venture to determine; but it is certain she was an unwilling witness in this cause; and it is probable from certain other reasons, would never have been brought to depose as she did, had not Mrs. Wilkins, with great art, fished all out of her at her own house, and had she not indeed made promises, in Mr. Allworthy's name, that the punishment of her husband should not be such as might anywise affect his family. | Простила она ему или нет, этого я не берусь решить; верно только, что она неохотно выступила свидетельницей против мужа, и есть много оснований предполагать, что ее никогда не заставили бы дать эти показания, если бы миссис Вилкинс еще дома не выведала от нее с большой ловкостью всех подробностей и не пообещала ей от имени мистера Олверти, что наказание мужа не причинит никакого вреда его семейству. |
| Partridge still persisted in asserting his innocence, though he admitted he had made the above-mentioned confession; which he however endeavoured to account for, by protesting that he was forced into it by the continued importunity she used: who vowed, that, as she was sure of his guilt, she would never leave tormenting him till he had owned it; and faithfully promised, that, in such case, she would never mention it to him more. Hence, he said, he had been induced falsely to confess himself guilty, though he was innocent; and that he believed he should have confest a murder from the same motive. | Партридж упорно продолжал отрицать свою виновность, хотя и согласился, что действительно сделал жене упомянутое признание; он оправдывался тем, что был к нему вынужден ее неотступной назойливостью: она поклялась не оставлять его в покое, пока он не признается, так как у нее нет никаких сомнений насчет его виновности, и дала торжественное обещание в случае его признания никогда больше об этом не упоминать. Вот что довело учителя, по его словам, до ложного признания, хотя он и не был виноват; по этим соображениям он готов был признаться хоть в убийстве. |
| Mrs. Partridge could not bear this imputation with patience; and having no other remedy in the present place but tears, she called forth a plentiful assistance from them, and then addressing herself to Mr. Allworthy, she said (or rather cried), | Такого поклепа миссис Партридж не могла снести хладнокровно; не имея в настоящем положении никакого средства, кроме слез, она прибегла к их помощи, разрыдавшись в три ручья, и сказала (или, вернее, прокричала), обращаясь к мистеру Олверти: |
| "May it please your worship, there never was any poor woman so injured as I am by that base man; for this is not the only instance of his falsehood to me. No, may it please your worship, he hath injured my bed many's the good time and often. I could have put up with his drunkenness and neglect of his business, if he had not broke one of the sacred commandments. Besides, if it had been out of doors I had not mattered it so much; but with my own servant, in my own house, under my own roof, to defile my own chaste bed, which to be sure he hath, with his beastly stinking whores. Yes, you villain, you have defiled my own bed, you have; and then you have charged me with bullocking you into owning the truth. Is it very likely, an't please your worship, that I should bullock him? I have marks enow about my body to show of his cruelty to me. If you had been a man, you villain, you would have scorned to injure a woman in that manner. But you an't half a man, you know it. Nor have you been half a husband to me. You need run after whores, you need, when I'm sure- And since he provokes me, I am ready, an't please your worship, to take my bodily oath that I found them a-bed together. What, you have forgot, I suppose, when you beat me into a fit, and made the blood run down my forehead, because I only civilly taxed you with adultery! but I can prove it by all my neighbours. You have almost broke my heart, you have, you have." | - С позволения вашей милости, ни одна еще женщина на свете не терпела таких оскорблений, как я от этого низкого человека! Это не в первый раз он мне изменяет. Нет, с позволения вашей милости, он оскорблял мое ложе многое множество раз. Я могла бы еще терпеть его пьянство и нерадение по должности, не нарушай он священной заповеди брака. Добро бы, где-нибудь на стороне, что еще куда ни шло, но с моей служанкой, в моем доме, под моей крышей осквернять мое чистое ложе - а, ей-богу, он валялся на нем со своими гнусными, вонючими потаскушками! Да, негодник, ты осквернил мое ложе, осквернил! И смеешь после этого обвинять меня, что я стращала тебя и вынудила к признанию! Ну, скажите, пожалуйста, можно ли поверить, чтоб я его стращала? Все мое тело в синяках от его жестокого обращения. Если бы ты был мужчиной, мерзавец, то постыдился бы так обижать женщину! Но какой же ты мужчина! Ты и не муж мне! Тебе нужно бегать за девками!.. Не отпирайся, когда я говорю! И раз уж он ведет себя так дерзко, то я готова, с позволения вашей милости, присягнуть, что застала их в кровати. Ты забыл, небось, как избил меня до беспамятства и все лицо раскровенил за то, что я мягко укорила тебя в прелюбодействе! Так я могу призвать в свидетели всех моих соседей. Ты до смерти меня обидел, да, да!.. |
| Here Mr. Allworthy interrupted, and begged her to be pacified, promising her that she should have justice; then turning to Partridge, who stood aghast, one half of his wits being hurried away by surprize and the other half by fear, he said he was sorry to see there was so wicked a man in the world. He assured him that his prevaricating and lying backward and forward was a great aggravation of his guilt; for which the only atonement he could make was by confession and repentance. He exhorted him, therefore, to begin by immediately confessing the fact, and not to persist in denying what was so plainly proved against him even by his own wife. | Тут мистер Олверти перебил ее и попросил успокоиться, обещая ей восстановить справедливость; затем обратился к Партриджу, обалдевшему и потерявшему половину рассудка от изумления, половину от страха, и сказал, что ему прискорбно видеть такого падшего человека. Он заявил ему, что это вилянье, эти признания и отпирательства сильно отягчают его вину и что ее могут загладить только откровенное признание и искреннее раскаяние. Поэтому он увещевал его немедленно сознаться в совершенном преступлении и не упорствовать в отрицании того, что так ясно доказано даже его женой. |
| Here, reader, I beg your patience a moment, while I make a just compliment to the great wisdom and sagacity of our law, which refuses to admit the evidence of a wife for or against her husband. This, says a certain learned author, who, I believe, was never quoted before in any but a law-book, would be the means of creating an eternal dissension between them. It would, indeed, be the means of much perjury, and of much whipping, fining, imprisoning, transporting, and hanging. | Здесь, читатель, прошу тебя минуточку потерпеть, пока я воздам справедливую хвалу великой мудрости и прозорливости наших законов, которые не принимают в расчет показаний жены ни за, ни против мужа. Это,-говорит один ученый автор, которого, насколько мне известно, цитировали до сих пор только в юридических сочинениях,- породило бы вечные раздоры между ними и послужило бы поводом многих клятвопреступлений, а также многих побоев, штрафов, заключений в тюрьму, ссылок и повешений. |
| Partridge stood a while silent, till, being bid to speak, he said he had already spoken the truth, and appealed to Heaven for his innocence, and lastly to the girl herself, whom he desired his worship immediately to send for; for he was ignorant, or at least pretended to be so, that she had left that part of the country. | Партридж стоял некоторое время безмолвный, пока от него не потребовали ответа. Тогда он сказал, что его заявление правильно, и призвал в свидетели своей невиновности небо и самое Дженни, прося его милость немедленно послать за ней, ибо он не знал - пли, по крайней мере, делал вид, что не знает,- об ее отъезде из этой местности. |
| Mr. Allworthy, whose natural love of justice, joined to his coolness of temper, made him always a most patient magistrate in hearing all the witnesses which an accused person could produce in his defence, agreed to defer his final determination of this matter till the arrival of Jenny, for whom he immediately dispatched a messenger; and then having recommended peace between Partridge and his wife (though he addressed himself chiefly to the wrong person), he appointed them to attend again the third day; for he had sent Jenny a whole day's journey from his own house. | Врожденная любовь к справедливости в соединении со спокойным характером делала мистера Олверти терпеливейшим из судей и заставляла его выслушивать всех свидетелей, которых обвиняемый мог выставить в свою защиту. Поэтому он согласился отложить окончательный приговор по настоящему делу до приезда Дженни, за которой немедленно отправил нарочного, после чего, посоветовав Партриджу и жене его соблюдать мир (причем обращался преимущественно не к тому лицу, к какому следовало бы), велел им снова явиться к нему через два дня, ибо он выслал Дженни на целый день пути от своего дома. |
| At the appointed time the parties all assembled, when the messenger returning brought word, that Jenny was not to be found; for that she had left her habitation a few days before, in company with a recruiting officer. | В назначенное время все стороны собрались, когда вернулся нарочный с донесением, что не мог найти Дженни, так как несколько дней тому назад она покинула свое жилище в обществе одного офицера-вербовщика. |
| Mr. Allworthy then declared that the evidence of such a slut as she appeared to be would have deserved no credit; but he said he could not help thinking that, had she been present, and would have declared the truth, she must have confirmed what so many circumstances, together with his own confession, and the declaration of his wife that she had caught her husband in the fact, did sufficiently prove. He therefore once more exhorted Partridge to confess; but he still avowing his innocence, Mr. Allworthy declared himself satisfied of his guilt, and that he was too bad a man to receive any encouragement from him. He therefore deprived him of his annuity, and recommended repentance to him on account of another world, and industry to maintain himself and his wife in this. | Тогда мистер Олверти заявил, что показание такой распутницы, какой оказывается Дженни, не заслуживает никакого доверия, но что, по его твердому убеждению, если бы она была налицо и сказала бы правду, то, наверное, подтвердила бы факты, достаточно ясно доказанные множеством обстоятельств, в том числе собственным признанием обвиняемого и заявлением жены, что она застала мужа на месте преступления. Поэтому он снова стал увещевать Партриджа сознаться. Но когда тот продолжал утверждать, что он не виновен, мистер Олверти заявил, что теперь у него нет никаких сомнений в виновности учителя и что он считает такого дурного человека недостойным получать от него какое-нибудь вспомоществование. Он лишил его поэтому ежегодного пособия и посоветовал раскаяться для спасения души своей на небе и трудиться для пропитания себя и жены на земле. |
| There were not, perhaps, many more unhappy persons than poor Partridge. He had lost the best part of his income by the evidence of his wife, and yet was daily upbraided by her for having, among other things, been the occasion of depriving her of that benefit; but such was his fortune, and he was obliged to submit to it. | Не много, должно быть, найдется людей несчастнее бедного Партриджа. Потеряв большую часть доходов вследствие показания жены, он ею же был попрекаем ежедневно за то, что наряду со многими другими лишил ее и этой милости. Но такова уж была его судьба, и ему пришлось покориться ей. |
| Though I called him poor Partridge in the last paragraph, I would have the reader rather impute that epithet to the compassion in my temper than conceive it to be any declaration of his innocence. Whether he was innocent or not will perhaps appear hereafter; but if the historic muse hath entrusted me with any secrets, I will by no means be guilty of discovering them till she shall give me leave. | Хотя я назвал учителя в последнем абзаце "бедным Партриджем", но прошу читателя отнести этот эпитет на счет сострадательности моего сердца, не делая из него никаких заключении насчет невиновности потерпевшего. Был он невиновен или нет, это, может быть, обнаружится впоследствии; но если уж муза истории доверила мне некоторые тайны, я ни за что не стану их разглашать, пока она не даст мне на это позволения. |
| Here therefore the reader must suspend his curiosity. Certain it is that, whatever was the truth of the case, there was evidence more than sufficient to convict him before Allworthy; indeed, much less would have satisfied a bench of justices on an order of bastardy; and yet, notwithstanding the positiveness of Mrs. Partridge, who would have taken the sacrament upon the matter, there is a possibility that the schoolmaster was entirely innocent: for though it appeared clear on comparing the time when Jenny departed from Little Baddington with that of her delivery that she had there conceived this infant, yet it by no means followed of necessity that Partridge must have been its father; for, to omit other particulars, there was in the same house a lad near eighteen, between whom and Jenny there had subsisted sufficient intimacy to found a reasonable suspicion; and yet, so blind is jealousy, this circumstance never once entered into the head of the enraged wife. | Итак, пусть читатель сдержит на время свое любопытство. Верно лишь то, что, как бы ни обстояло дело в действительности, у Олверти было более чем достаточно улик для объявления его виновным; любое судебное учреждение удовольствовалось бы и половиной их для постановления об его отцовстве. И все же, несмотря на категоричность утверждений миссис Партридж, которая готова была даже присягнуть, очень может статься, что учитель был совершенно невиноват; ибо, хотя из сопоставления времени отъезда Дженни из Литтл-Бадингтона с временем ее родов ясно было, что она зачала ребенка еще и этом приходе, однако отсюда вовсе не следовало, что Партридж непременно был его отцом. Оставляя в стороне прочие мелочи, скажем только, что в том же самом доме жил малый лет восемнадцати, причем между ним и Дженни существовала достаточная короткость для того, чтобы дать повод к подозрениям; но ревность слепа, и это обстоятельство ни разу не остановило на себе внимания взбешенной супруги. |
| Whether Partridge repented or not, according to Mr. Allworthy's advice, is not so apparent. Certain it is that his wife repented heartily of the evidence she had given against him: especially when she found Mrs. Deborah had deceived her, and refused to make any application to Mr. Allworthy on her behalf. She had, however, somewhat better success with Mrs. Blifil, who was, as the reader must have perceived, a much better-tempered woman, and very kindly undertook to solicit her brother to restore the annuity; in which, though good-nature might have some share, yet a stronger and more natural motive will appear in the next chapter. | Раскаялся Партридж благодаря увещаниям мистера Олверти или нет, это не столь ясно. Несомненно только, что жена его искренне раскаивалась в сделанном ею показании, особенно когда убедилась, что миссис Дебора обманула ее и отказалась замолвить за нее слово мистеру Олверти. Несколько больший успех имела она у миссис Блайфил, которая, как заметил, должно быть, читатель, была женщина более добродушная и поэтому любезно взялась ходатайствовать перед братом о восстановлении пособия; впрочем, помимо сердечной доброты, ею руководило и другое сильнейшее и более естественное побуждение, которое выяснится в следующей главе. |
| These solicitations were nevertheless unsuccessful: for though Mr. Allworthy did not think, with some late writers, that mercy consists only in punishing offenders; yet he was as far from thinking that it is proper to this excellent quality to pardon great criminals wantonly, without any reason whatever. Any doubtfulness of the fact, or any circumstance of mitigation, was never disregarded: but the petitions of an offender, or the intercessions of others, did not in the least affect him. In a word, he never pardoned because the offender himself, or his friends, were unwilling that he should be punished. | Ее ходатайства были, однако, безуспешны. Мистер Олверти хотя и не разделял мнения некоторых новейших писателей, что милосердие заключается в наказании виновных, но был также далек от мысли, что эта высокая добродетель требует прощать тяжких преступников здорово живешь, без всякого основания. Сомнительность факта или какое-нибудь смягчающее вину обстоятельство никогда не оставлялись им без внимания, но просьбы правонарушителя или заступничество других нисколько его не трогали. Словом, он никогда не прощал по той только причине, что наказание приходилось не по вкусу самому виновному или друзьям его. |
| Partridge and his wife were therefore both obliged to submit to their fate; which was indeed severe enough: for so far was he from doubling his industry on the account of his lessened income, that he did in a manner abandon himself to despair; and as he was by nature indolent, that vice now increased upon him, which means he lost the little school he had; so that neither his wife nor himself would have had any bread to eat, had not the charity of some good Christian interposed, and provided them with what was just sufficient for their sustenance. | Партридж и жена его принуждены были покориться своей судьбе; а судьба эта была суровая: учитель не только не удвоил усердия к работе по случаю уменьшения доходов, но в некотором роде предался отчаянию; леность, всегда ему свойственный порок, в нем усилилась, вследствие чего он лишился своей маленькой школы и остался бы с женою без куска хлеба, если бы не помощь одного доброго христианина, снабдившего его небольшими средствами к существованию. |
| As this support was conveyed to them by an unknown hand, they imagined, and so, I doubt not, will the reader, that Mr. Allworthy himself was their secret benefactor; who, though he would not openly encourage vice, could yet privately relieve the distresses of the vicious themselves, when these became too exquisite and disproportionate to their demerit. In which light their wretchedness appeared now to Fortune herself; for she at length took pity on this miserable couple, and considerably lessened the wretched state of Partridge, by putting a final end to that of his wife, who soon after caught the small-pox, and died. | Так как помощь эта посылалась супругам неизвестной рукой, то они, так же как, вероятно, и читатель, думали, что тайный их благодетель не кто иной, как сам мистер Олверти; не желая открыто покровительствовать пороку, он, возможно, решился втайне помочь самим порочным, когда их бедствия стали несоразмерно жестоки по сравнению с проступком. В таком свете бедственное их положение представилось и самой Фортуне: она сжалилась наконец над несчастной четой и чувствительно облегчила незавидную участь Партриджа, положив конец страданиям его жены, которая вскоре захворала оспой и умерла. |
| The justice which Mr. Allworthy had executed on Partridge at first met with universal approbation; but no sooner had he felt its consequences, than his neighbours began to relent, and to compassionate his case; and presently after, to blame that as rigour and severity which they before called justice. They now exclaimed against punishing in cold blood, and sang forth the praises of mercy and forgiveness. | Приговор, произнесенный мистером Олверти над Партриджем, сначала встречен был всеобщим одобрением; но едва только учитель стал испытывать на себе его последствия, как все соседи смягчились и начали жалеть бедняка и порицать, как суровость и жестокость, то, что сперва называли справедливостью. Они бранили судей, хладнокровно выносящих обвинительные приговоры, и пели похвалы милосердию и прощению. |
| These cries were considerably increased by the death of Mrs. Partridge, which, though owing to the distemper above mentioned, which is no consequence of poverty or distress, many were not ashamed to impute to Mr. Allworthy's severity, or, as they now termed it, cruelty. | Эти негодующие крики еще более усилились по случаю смерти миссис Партридж. Хотя причиной ее была только что упомянутая болезнь, порождаемая не бедностью и не горем, многие не постыдились приписать ее суровости или, как теперь говорили, жестокости мистера Олверти. |
| Partridge having now lost his wife, his school, and his annuity, and the unknown person having now discontinued the last-mentioned charity, resolved to change the scene, and left the country, where he was in danger of starving, with the universal compassion of all his neighbours. | Потеряв жену, школу и пособие и лишившись неизвестного благодетеля, переставшего посылать упомянутую выше помощь, Партридж решил переменить место действия и покинуть деревню, в которой, при всеобщем сострадании соседей, подвергался опасности умереть с голоду. |
| English | Русский |
| Though the captain had effectually demolished poor Partridge, yet had he not reaped the harvest he hoped for, which was to turn the foundling out of Mr. Allworthy's house. | Капитан хотя и сокрушил бедного Партриджа, однако не пожал плодов, на которые надеялся: ему не удалось выжить найденыша из дома мистера Олверти. |
| On the contrary, that gentleman grew every day fonder of little Tommy, as if he intended to counterbalance his severity to the father with extraordinary fondness and affection towards the son. | Напротив, последний с каждым днем все больше привязывался к маленькому Томми, словно чрезмерной нежностью и ласковостью к сыну хотел загладить суровость к отцу. |
| This a good deal soured the captain's temper, as did all the other daily instances of Mr. Allworthy's generosity; for he looked on all such largesses to be diminutions of his own wealth. | Это обстоятельство, наравне с другими ежедневными примерами великодушия мистера Олверти, сильно портило самочувствие капитана, ибо в каждой такой щедрости on видел ущерб своему богатству. |
| In this, we have said, he did not agree with his wife; nor, indeed, in anything else: for though an affection placed on the understanding is, by many wise persons, thought more durable than that which is founded on beauty, yet it happened otherwise in the present case. Nay, the understandings of this couple were their principal bone of contention, and one great cause of many quarrels, which from time to time arose between them; and which at last ended, on the side of the lady, in a sovereign contempt for her husband; and on the husband's, in an utter abhorrence of his wife. | В этом, как мы сказали, он расходился со своей женой, как, впрочем, и во всем другом. Хотя любовь, основанная на рассудке, является, по мнению многих мудрых людей, более прочной, чем любовь, внушенная красотой, но в настоящем случае вышло не так. Как раз взгляды и суждения супругов сделались для них яблоком раздора и главной причиной ссор, от времени до времени возникавших между ними, пока, наконец, супруга не прониклась глубочайшим презрением к мужу, а супруг - безграничным отвращением к жене. |
| As these had both exercised their talents chiefly in the study of divinity, this was, from their first acquaintance, the most common topic of conversation between them. The captain, like a well-bred man, had, before marriage, always given up his opinion to that of the lady; and this, not in the clumsy awkward manner of a conceited blockhead, who, while he civilly yields to a superior in an argument, is desirous of being still known to think himself in the right. The captain, on the contrary, though one of the proudest fellows in the world, so absolutely yielded the victory to his antagonist, that she, who had not the least doubt of his sincerity, retired always from the dispute with an admiration of her own understanding and a love for his. | Так как оба они упражняли свои способности главным образом на вопросах богословия, то с первого их знакомства оно и составляло главный предмет их бесед. Капитан, как человек благовоспитанный, до свадьбы всегда уступал своей собеседнице, и притом не неуклюже, как иной самодовольный дурак, который, вежливо преклоняясь перед доводами высшего, желает все же показать, что считает себя правым. Напротив, капитан, хотя и был одним из спесивейших людей на свете, однако признавал свою противницу победительницей так безусловно, что мисс Бриджет, нисколько не сомневавшаяся в его искренности, всегда выносила из диспута удивление перед своим умом и любовь к его уму. |
| But though this complacence to one whom the captain thoroughly despised, was not so uneasy to him as it would have been had any hopes of preferment made it necessary to show the same submission to a Hoadley, or to some other of great reputation in the science, yet even this cost him too much to be endured without some motive. Matrimony, therefore, having removed all such motives, he grew weary of this condescension, and began to treat the opinions of his wife with that haughtiness and insolence, which none but those who deserve some contempt themselves can bestow, and those only who deserve no contempt can bear. | Хотя эта угодливость особе, которую капитан презирал от всей души, была не так тяжела для него, как в том случае, когда, в надежде на повышение в чинах, ему пришлось бы проявить се по отношению к Годли или другому выдающемуся своей ученостью богослову, но и она обходилась ему слишком дорого, чтобы он мог терпеть ее без особых причин. Поэтому, когда женитьба устранила все такие причины, он стал тяготиться своей уступчивостью и выслушивал мнения жены с тем наглым высокомерием, на какое способны только люди, сами заслуживающие презрения, и какое способны сносить только те, которые его совершенно не заслуживают. |
| When the first torrent of tenderness was over, and when, in the calm and long interval between the fits, reason began to open the eyes of the lady, and she saw this alteration of behaviour in the captain, who at length answered all her arguments only with pish and pshaw, she was far from enduring the indignity with a tame submission. Indeed, it at first so highly provoked her, that it might have produced some tragical event, had it not taken a more harmless turn, by filling her with the utmost contempt for her husband's understanding, which somewhat qualified her hatred towards him; though of this likewise she had a pretty moderate share. | Когда первые потоки нежности иссякли и когда в спокойные и долгие промежутки между приступами страсти рассудок начал раскрывать глаза новобрачной и миссис Блайфил увидела, как изменилось обращение капитана, который под конец на все ее доводы только презрительно фыркал, то она не обнаружила никакого желания сносить оскорбление с кроткой покорностью. В первый раз оно до такой степени взбесило ее, что дело могло бы принять очень трагический оборот, если бы гнев ее не вылился в более мягкой форме, преисполнив ее глубочайшим презрением к умственным способностям мужа, что несколько умерило ее ненависть к нему, которой, впрочем, она тоже запаслась в немалом количестве. |
| The captain's hatred to her was of a purer kind: for as to any imperfections in her knowledge or understanding, he no more despised her for them, than for her not being six feet high. In his opinion of the female sex, he exceeded the moroseness of Aristotle himself: he looked on a woman as on an animal of domestic use, of somewhat higher consideration than a cat, since her offices were of rather more importance; but the difference between these two was, in his estimation, so small, that, in his marriage contracted with Mr. Allworthy's lands and tenements, it would have been pretty equal which of them he had taken into the bargain. And yet so tender was his pride, that it felt the contempt which his wife now began to express towards him; and this, added to the surfeit he had before taken of her love, created in him a degree of disgust and abhorrence, perhaps hardly to be exceeded. | Ненависть капитана к жене была проще: за недостатки ума и знаний он презирал ее не больше, чем за то, что она не была шести футов росту. В своем суждении о женском поле капитан перещеголял даже брюзгу Аристотеля: он смотрел на женщину, как на домашнее животное, немного поважнее кошки, потому что обязанности ее были несколько значительнее; но разница между ними, в его представлении, была так ничтожна, что при женитьбе на землях и угодьях мистера Олверти ему было почти безразлично, кого из них ему взять за ними в приданое. Все же самолюбие его было чрезмерно, и он болезненно переносил презрение, которое начала теперь проявлять к нему жена; в соединении с любовью, которой она так неумеренно награждала его раньше, это породило в нем гадливость и отвращение, какие редко в ком можно встретить. |
| One situation only of the married state is excluded from pleasure: and that is, a state of indifference: but as many of my readers, I hope, know what an exquisite delight there is in conveying pleasure to a beloved object, so some few, I am afraid, may have experienced the satisfaction of tormenting one we hate. It is, I apprehend, to come at this latter pleasure, that we see both sexes often give up that ease in marriage which they might otherwise possess, though their mate was never so disagreeable to them. Hence the wife often puts on fits of love and jealousy, nay, even denies herself any pleasure, to disturb and prevent those of her husband; and he again, in return, puts frequent restraints on himself, and stays at home in company which he dislikes, in order to confine his wife to what she equally detests. Hence, too, must flow those tears which a widow sometimes so plentifully sheds over the ashes of a husband with whom she led a life of constant disquiet and turbulency, and whom now she can never hope to torment any more. | Лишь одна ситуация супружеской жизни чужда наслаждению - состояние равнодушия. Но если многим моим читателям известно, надеюсь, как бесконечно приятно бывает угождать любимому человеку, то, боюсь, найдутся и такие, которые изведали удовольствие мучить ненавистного. В этом удовольствии, сдается мне, нужно видеть причину того, что муж и жена часто отказываются от покоя, которым могли бы наслаждаться в браке, как бы ни были они ненавистны друг другу. Вот почему на жену часто находят припадки любви и ревности и она даже отказывает себе во всех удовольствиях, лишь бы разрушить и расстроить удовольствия мужа; а он в отместку подвергает себя всяческим стеснениям и сидит дома в неприятном для себя обществе, чтобы жена оставалась с человеком, которого она тоже терпеть не мо/кет. Отсюда также обильные слезы, нередко проливаемые вдовой над прахом мужа, с которым она не имела ни минуты мира и покоя в жизни, но которого теперь ей нельзя будет мучить. |
| But if ever any couple enjoyed this pleasure, it was at present experienced by the captain and his lady. It was always a sufficient reason to either of them to be obstinate in any opinion, that the other had previously asserted the contrary. If the one proposed any amusement, the other constantly objected to it: they never loved or hated, commended or abused, the same person. And for this reason, as the captain looked with an evil eye on the little foundling, his wife began now to caress it almost equally with her own child. | Но ни одна супружеская чета не испытывала этого наслаждения в такой мере, как капитан и его жена. Достаточно было одному из них высказать какое-нибудь мнение, чтобы другой стал упорно отстаивать мнение прямо противоположное. Если один предлагал какое-нибудь развлечение, другой непременно от него отказывался, они никогда не любили и не ненавидели, не хвалили и не бранили одного и того же человека; и вот почему, заметив, что капитан злобно посматривает на найденыша, жена его начала ласкать ребенка не меньше собственного сына. |
| The reader will be apt to conceive, that this behaviour between the husband and wife did not greatly contribute to Mr. Allworthy's repose, as it tended so little to that serene happiness which he had designed for all three from this alliance; but the truth is, though he might be a little disappointed in his sanguine expectations, yet he was far from being acquainted with the whole matter; for, as the captain was, from certain obvious reasons, much on his guard before him, the lady was obliged, for fear of her brother's displeasure, to pursue the same conduct. In fact, it is possible for a third person to be very intimate, nay even to live long in the same house, with a married couple, who have any tolerable discretion, and not even guess at the sour sentiments which they bear to each other: for though the whole day may be sometimes too short for hatred, as well as for love; yet the many hours which they naturally spend together, apart from all observers, furnish people of tolerable moderation with such ample opportunity for the enjoyment of either passion, that, if they love, they can support being a few hours in company without toying, or if they hate, without spitting in each other's faces. | Читатель легко поймет, что такие отношения между мужем и женой не слишком содействовали покою мистера Олверти, мало напоминая то безмятежное счастье, которое он мечтал устроить для всех троих при помощи этого брачного союза. Но нужно сказать, что, как он ни обманулся в своих радужных надеждах, все же он далеко не знал всей правды; ибо если у капитана было достаточно оснований держаться настороже в его присутствии, то и жене его приходилось, из боязни навлечь на себя неудовольствие брата, вести себя точно таким же образом. Действительно, третье лицо может быть очень близким и даже долго жить в одном доме с супружеской четой, проявляющей достаточную сдержанность, и нисколько не догадываться о горьких чувствах, питаемых супругами друг к другу. Бывает, конечно, что целого дня мало как для ненависти, так и для любви, однако долгие часы, обыкновенно проводимые вместе, без посторонних свидетелей, доставляют мало-мальски сдержанным супругам столько благоприятных случаев насладиться обеими названными страстями, что они свободно могут выдержать несколько часов в обществе и не миловаться, если они влюблены, или не плевать друг другу в лицо, если они друг друга ненавидят. |
| It is possible, however, that Mr. Allworthy saw enough to render him a little uneasy; for we are not always to conclude, that a wise man is not hurt, because he doth not cry out and lament himself, like those of a childish or effeminate temper. But indeed it is possible he might see some faults in the captain without any uneasiness at all; for men of true wisdom and goodness are contented to take persons and things as they are, without complaining of their imperfections, or attempting to amend them. They can see a fault in a friend, a relation, or an acquaintance, without ever mentioning it to the parties themselves, or to any others; and this often without lessening their affection. Indeed, unless great discernment be tempered with this overlooking disposition, we ought never to contract friendship but with a degree of folly which we can deceive; for I hope my friends will pardon me when I declare, I know none of them without a fault; and I should be sorry if I could imagine I had any friend who could not see mine. Forgiveness of this kind we give and demand in turn. It is an exercise of friendship, and perhaps none of the least pleasant. And this forgiveness we must bestow, without desire of amendment. There is, perhaps, no surer mark of folly, than an attempt to correct the natural infirmities of those we love. The finest composition of human nature, as well as the finest china, may have a flaw in it; and this, I am afraid, in either case, is equally incurable; though, nevertheless, the pattern may remain of the highest value. | Возможно, впрочем, что мистер Олверти видел довольно для того, чтобы ему было немного не по себе; ибо если умный человек не кричит и не жалуется, как ребенок или женщина, то отсюда мы вовсе не должны заключить, что ему не больно. Возможно также, что он видел некоторые недостатки в капитане и оставался к ним совершенно равнодушен, ибо истинно мудрые и добрые люди принимают людей и вещи такими, как они есть, не жалуясь на их несовершенства и не пытаясь их исправить. Они могут видеть недостаток в друге, в родственнике, в знакомом, не говоря об этом ни ему, ни другим, и часто это нисколько не мешает им любить его. Действительно, если бы широкий ум не умерялся подобной снисходительностью, то нам оставалось, бы только дружить с глупцами, которых ничего не стоит обмануть; ведь, надеюсь, мои друзья простят мне, если я скажу, что не знаю ни одного из них без недостатков, и мне было бы очень прискорбно, если бы среди моих друзей нашелся такой, который не видел бы их во мне. Оказывая подобную снисходительность, мы требуем, чтобы и другие оказывали ее нам. Это - проявление дружбы, далеко не лишенное приятности. И мы должны быть снисходительны без желания исправлять других. Пожалуй, нет более верного признака глупости, чем старание исправлять естественные слабости тех, кого мы любим. Самая утонченная натура, подобно тончайшему фарфору, может иметь изъян, и в обоих случаях, боюсь, он неисправим, хотя часто нисколько не уменьшает высокой ценности экземпляра. |
| Upon the whole, then, Mr. Allworthy certainly saw some imperfections in the captain; but as this was a very artful man, and eternally upon his guard before him, these appeared to him no more than blemishes in a good character, which his goodness made him overlook, and his wisdom prevented him from discovering to the captain himself. Very different would have been his sentiments had he discovered the whole; which perhaps would in time have been the case, had the husband and wife long continued this kind of behaviour to each other; but this kind Fortune took effectual means to prevent, by forcing the captain to do that which rendered him again dear to his wife, and restored all her tenderness and affection towards him. | Итак, мистер Олверти, разумеется, видел некоторые несовершенства в капитане. Но капитан был человек хитрый и всегда держался настороже в его присутствии, так что эти несовершенства казались мистеру Олверти не более как легкими пятнами на прекрасном характере; по доброте своей, он смотрел на них сквозь пальцы и из благоразумия не тыкал ими капитану в глаза. Мнения его сильно изменились, если бы он узнал всю правду, что. вероятно, и случилось бы со временем, если описанные отношения между супругами установились бы надолго; однако Фортуна решительным образом этому воспротивилась, заставив капитана совершить нечто такое, вследствие чего он снова стал дорог своей жене и вернул себе всю ее любовь и нежность. |
| English | Русский |
| The captain was made large amends for the unpleasant minutes which he passed in the conversation of his wife (and which were as few as he could contrive to make them), by the pleasant meditations he enjoyed when alone. | Капитан щедро вознаграждал неприятные минуты, проводимые в разговорах с женой (что он старался делать как можно реже), приятными размышлениями, которым он предавался наедине. |
| These meditations were entirely employed on Mr. Allworthy's fortune; for, first, he exercised much thought in calculating, as well as he could, the exact value of the whole: which calculations he often saw occasion to alter in his own favour: and, secondly and chiefly, he pleased himself with intended alterations in the house and gardens, and in projecting many other schemes, as well for the improvement of the estate as of the grandeur of the place: for this purpose he applied himself to the studies of architecture and gardening, and read over many books on both these subjects; for these sciences, indeed, employed his whole time, and formed his only amusement. He at last completed a most excellent plan: and very sorry we are, that it is not in our power to present it to our reader, since even the luxury of the present age, I believe, would hardly match it. It had, indeed, in a superlative degree, the two principal ingredients which serve to recommend all great and noble designs of this nature; for it required an immoderate expense to execute, and a vast length of time to bring it to any sort of perfection. The former of these, the immense wealth of which the captain supposed Mr. Allworthy possessed, and which he thought himself sure of inheriting, promised very effectually to supply; and the latter, the soundness of his own constitution, and his time of life, which was only what is called middle-age, removed all apprehension of his not living to accomplish. | Эти размышления бывали всецело посвящены богатству мистера Олверти. Во-первых, он подолгу высчитывал, как мог, точные его размеры, причем часто открывал способ изменит ь их в свою пользу; во-вторых, и главным образом, тешил себя придумыванием разных перемен в доме и в садах и многими иными планами по части улучшений в поместье и придания ему большей пышности. С этой целью он принялся изучать архитектуру и садоводство и прочел много книг по этим предметам; эти занятия поглощали все его свободное время и были его единственным развлечением. В конце концов он составил великолепнейший план, и очень жаль, что мы не в силах изложить его читателю, настолько он затмевает по роскоши даже нынешнее время. Действительно, план капитана в сильнейшей степени обладал двумя главными качествами, отличающими все великие и благородные замыслы этого рода: он требовал непомерных издержек для осуществления и очень долгого времени для приведения в сколько-нибудь законченную форму. Что касается издержек, то огромное богатство, которым, по предположению капитана, владел мистер Олверти и которое капитан должен был унаследовать, обещало покрыть их с избытком; а крепкое здоровье и возраст - капитан был человек еще только средних лет - устраняли всякие опасения, что он не доживет до завершения своего плана. |
| Nothing was wanting to enable him to enter upon the immediate execution of this plan, but the death of Mr. Allworthy; in calculating which he had employed much of his own algebra, besides purchasing every book extant that treats of the value of lives, reversions, &c. From all which he satisfied himself, that as he had every day a chance of this happening, so had he more than an even chance of its happening within a few years. | Одного только недоставало, чтобы приступить к немедленному его выполнению: смерти мистера Олверти; высчитывая его сроки, капитан пускал в ход всю свою алгебру, а кроме того, скупал все книги о продолжительности жизни, об условных наследствах и т. п. Из них он убедился, что смерть может случиться каждый день и через несколько лет последует почти наверное. |
| But while the captain was one day busied in deep contemplations of this kind, one of the most unlucky as well as unseasonable accidents happened to him. The utmost malice of Fortune could, indeed, have contrived nothing so cruel, so mal-a-propos, so absolutely destructive to all his schemes. In short, not to keep the reader in long suspense, just at the very instant when his heart was exulting in meditations on the happiness which would accrue to him by Mr. Allworthy's death, he himself- died of an apoplexy. | Но однажды, когда капитан был погружен в глубокое размышление на эту тему, с ним приключилось весьма несчастное и несвоевременное происшествие. Действительно, коварная Фортуна не могла придумать ничего жесточе, ничего так некстати, ничего гибельнее для всех его планов! Словом,- чтобы не томить больше читателя,- как раз в ту минуту, когда сердце его упивалось размышлениями о счастье, которое ему принесет смерть мистера Олверти, сам он... скончался от апоплексического удара. |
| This unfortunately befel the captain as he was taking his evening walk by himself, so that nobody was present to lend him any assistance, if indeed, any assistance could have preserved him. He took, therefore, measure of that proportion of soil which was now become adequate to all his future purposes, and he lay dead on the ground, a great (though not a living) example of the truth of that observation of Horace: | К несчастью, это приключилось с капитаном во время одинокой вечерней прогулки, так что никто не мог подать ему помощь, да вряд ли она и спасла бы его. Итак, он отмерил кусок земли, который был теперь достаточен для всех его планов, и лежал мертвый на дорожке, как великое (хотя и не живое) доказательство истины слов Горация: |
|
Tu secanda marmora
Locas sub ipsum funus; et sepulchri Immemor, struis domos. |
Tu secanda marmora
Locas sub ipsum funus: et sepulchrl Immeinor, struis domos,- |
| Which sentiment I shall thus give to the English reader: "You provide the noblest materials for building, when a pickaxe and a spade are only necessary: and build houses of five hundred by a hundred feet, forgetting that of six by two." | которые я переведу читателю так: "Ты заготовляешь благороднейшие строительные материалы, когда нужны только кирка и заступ, и строишь дом в пятьсот футов длиной и сто шириной, забыв о жилище в шесть футов". |
| English | Русский |
| Mr. Allworthy, his sister, and another lady, were assembled at the accustomed hour in the supper-room, where, having waited a considerable time longer than usual, Mr. Allworthy first declared he began to grow uneasy at the captain's stay (for he was always most punctual at his meals); and gave orders that the bell should be rung without the doors, and especially towards those walks which the captain was wont to use. | Мистер Олверти, сестра его и еще одна дама собрались в обычный час в столовой; они провели в ожидании гораздо больше времени, чем было принято, и мистер Олверти первый заявил, что его начинает беспокоить опоздание капитана (всегда аккуратно являвшегося к столу), и приказал позвонить на дворе, особенно в той стороне, куда капитан обычно ходил гулять. |
| All these summons proving ineffectual (for the captain had, by perverse accident, betaken himself to a new walk that evening), Mrs. Blifil declared she was seriously frightened. Upon which the other lady, who was one of her most intimate acquaintance, and who well knew the true state of her affections, endeavoured all she could to pacify her, telling her- To be sure she could not help being uneasy; but that she should hope the best. That, perhaps the sweetness of the evening had inticed the captain to go farther than his usual walk: or he might be detained at some neighbour's. Mrs. Blifil answered, No; she was sure some accident had befallen him; for that he would never stay out without sending her word, as he must know how uneasy it would make her. The other lady, having no other arguments to use, betook herself to the entreaties usual on such occasions, and begged her not to frighten herself, for it might be of very ill consequence to her own health; and, filling out a very large glass of wine, advised, and at last prevailed with her to drink it. | Когда все эти призывы оказались безуспешными (ибо, по несчастной случайности, капитан отправился в тот вечер совсем но другой дороге), миссис Блайфил объявила, что она серьезно встревожена. Тогда другая дама, принадлежавшая к числу самых близких ее знакомых и хорошо знавшая ее истинные чувства, усердно принялась ее успокаивать, говоря, что, конечно, тревога ее вполне понятна, но ничего худого случиться не могло. Вечер такой прекрасный, что, по всей вероятности, капитан увлекся и зашел дальше обыкновенного, или, может быть, он задержался у кого-нибудь из соседей. Миссис Блайфил отвечала: нет, она уверена, что с ним что-нибудь случилось, он не остался бы в гостях, не приславши сказать ей об этом, так как должен же он знать, что она будет беспокоиться. На это знакомая дама ничего не могла ей возразить и прибегла к обычным в таких случаях уговариваниям, прося ее не пугаться, так как это может дурно отозваться на ее здоровье; в заключение она налила большой бокал вина и уговорила миссис Блайфил выпить. |
| Mr. Allworthy now returned into the parlour; for he had been himself in search after the captain. His countenance sufficiently showed the consternation he was under, which, indeed, had a good deal deprived him of speech; but as grief operates variously on different minds, so the same apprehension which depressed his voice, elevated that of Mrs. Blifil. She now began to bewail herself in very bitter terms, and floods of tears accompanied her lamentations; which the lady, her companion, declared she could not blame, but at the same time dissuaded her from indulging; attempting to moderate the grief of her friend by philosophical observations on the many disappointments to which human life is daily subject, which, she said, was a sufficient consideration to fortify our minds against any accidents, how sudden or terrible soever. She said her brother's example ought to teach her patience, who, though indeed he could not be supposed as much concerned as herself, yet was, doubtless, very uneasy, though his resignation to the Divine will had restrained his grief within due bounds. | В это время в столовую вернулся мистер Олверти, самолично отправившийся на розыски капитана. На лице его ясно видно было смятение, в сильной степени отнявшее у него дар речи. Но на разных людей горе действует различно, и те самые опасения, которые лишили его голоса, укрепили голосовые связки миссис Блайфил. Она начала горько жаловаться, сопровождая свои причитания потоком слез. Приятельница ее заявила, что не может ее бранить за эти слезы, но в то же время советовала ей не предаваться горю, пытаясь смягчить скорбь своей подруги философическими замечаниями насчет множества неприятностей, которым ежедневно подвержена человеческая жизнь, что. по ее мнению, является достаточным основанием для того, чтобы укрепить нас против всяких случайностей, как бы ни были они ужасны или внезапны. Она поставила миссис Блайфил в пример терпение ее брата; правда, удар этот для него не может быть так чувствителен, как для нее, но и он, без сомнения, весьма опечален, а между тем удерживает свою скорбь в должных границах покорностью воле божьей. |
| "Mention not my brother," said Mrs. Blifil; "I alone am the object of your pity. What are the terrors of friendship to what a wife feels on these occasions? Oh, he is lost! Somebody hath murdered him- I shall never see him more!"- | - Не говорите мне о брате! - воскликнула миссис Блайфил.- Я одна достойна вашего сожаления! Что значит горе друга по сравнению с чувствами жены в таких случаях? Ах, он погиб! Его кто-нибудь убил... Я больше не увижу его! |
| Here a torrent of tears had the same consequence with what the suppression had occasioned to Mr. Allworthy, and she remained silent. | Тут поток слез произвел на нее то же действие, какое стойкость оказала на мистера Олверти, и она замолчала. |
| At this interval a servant came running in, out of breath, and cried out, The captain was found; and, before he could proceed farther, he was followed by two more, bearing the dead body between them. | В эту минуту вбежал, задыхаясь, слуга с криком: "Капитана нашли!.." И прежде чем он успел сообщить подробности, за ним вошли еще двое слуг, неся на руках мертвое тело. |
| Here the curious reader may observe another diversity in the operations of grief: for as Mr. Allworthy had been before silent, from the same cause which had made his sister vociferous; so did the present sight, which drew tears from the gentleman, put an entire stop to those of the lady; who first gave a violent scream, and presently after fell into a fit. | Тут любознательный читатель может увидеть другой пример того, как различно действует на людей горе: если мистер Олверти до сих пор молчал по той же причине, по какой сестра его голосила, то вид бесчувственного тела, вызвавший у него слезы, вдруг остановил поток слез миссис Блайфил, которая сначала отчаянно взвизгнула и вслед за тем упала в обморок. |
| The room was soon full of servants, some of whom, with the lady visitant, were employed in care of the wife; and others, with Mr. Allworthy, assisted in carrying off the captain to a warm bed; where every method was tried, in order to restore him to life. | Комната скоро наполнилась слугами, часть которых вместе с гостьей принялась хлопотать над вдовой, а остальные вместе с мистером Олверти помогли перенести капитана в теплую постель, где были испробованы все средства для возвращения ему жизни. |
| And glad should we be, could we inform the reader that both these bodies had been attended with equal success; for those who undertook the care of the lady succeeded so well, that, after the fit had continued a decent time, she again revived, to their great satisfaction: but as to the captain, all experiments of bleeding, chafing, dropping, &c., proved ineffectual. Death, that inexorable judge, had passed sentence on him, and refused to grant him a reprieve, though two doctors who arrived, and were fee'd at one and the same instant, were his counsel. | Мы были бы очень рады, если бы могли сообщить читателю, что хлопоты над обоими бесчувственными телами увенчались одинаковым успехом: но в то время как старания привести в чувство миссис Блайфил оказались настолько удачны, что, пролежав приличное время в обмороке, она очнулась, к великому удовольствию окружающих,- все попытки кровопускания, растирания и т. п., примененные к капитану, не привели ни к чему. Смерть, неумолимый судья, произнесла над ним приговор и отказалась отменить его, несмотря на заступничество двух прибывших докторов, тотчас же по приезде получивших плату за совет. |
| These two doctors, whom, to avoid any malicious applications, we shall distinguish by the names of Dr. Y. and Dr. Z., having felt his pulse; to wit, Dr. Y. his right arm, and Dr. Z. his left; both agreed that he was absolutely dead; but as to the distemper, or cause of his death, they differed; Dr. Y. holding that he died of an apoplexy, and Dr. Z. of an epilepsy. | Эти два доктора, которых, во избежание всяких злобных инсинуаций, назовем доктор Y и доктор Z, пощупав пульс,- доктор Y на правой руке и доктор Z на левой,- единогласно объявили, что капитан безусловно мертв, но что касается болезни, явившейся причиной его смерти, то мнения их разошлись: доктор Y полагал, что он умер от апоплексии, а доктор Z - от эпилепсии. |
| Hence arose a dispute between the learned men, in which each delivered the reasons of their several opinions. These were of such equal force, that they served both to confirm either doctor in his own sentiments, and made not the least impression on his adversary. | Это подало повод к диспуту между учеными мужами, в котором каждый из них представил доказательства в пользу своего мнения. Доказательства эти оказались настолько равносильными, что лишь укрепили каждого доктора в своих мыслях и не произвели ни малейшего впечатления на противника. |
| To say the truth, every physician almost hath his favourite disease, to which he ascribes all the victories obtained over human nature. The gout, the rheumatism, the stone, the gravel, and the consumption, have all their several patrons in the faculty; and none more than the nervous fever, or the fever on the spirits. And here we may account for those disagreements in opinion, concerning the cause of a patient's death, which sometimes occur, between the most learned of the college; and which have greatly surprized that part of the world who have been ignorant of the fact we have above asserted. | Сказать правду, почти у каждого врача есть своя излюбленная болезнь, которой он приписывает все победы, одержанные над человеческим естеством. Подагра, ревматизм, камни, чахотка - все имеют своих патронов в ученой коллегии, особенно же нервная лихорадка или нервное возбуждение. Этим а объясняются разногласия относительно причины смерти пациента, возникающие иногда среди самых ученых докторов и так сильно удивляющие людей, которые не знают изложенного нами обстоятельства. |
| The reader may perhaps be surprized, that, instead of endeavouring to revive the patient, the learned gentlemen should fall immediately into a dispute on the occasion of his death; but in reality all such experiments had been made before their arrival: for the captain was put into a warm bed, had his veins scarified, his forehead chafed, and all sorts of strong drops applied to his lips and nostrils. | Читатель найдет, может быть, странным, что эти ученые Испода, вместо того чтобы попытаться вернуть к жизни капитана, немедленно вступили в спор о причине его смерти; но все уже было испробовано еще до их прибытия: капитана уложили в теплую постель, отворили ему кровь, растерли лоб и пустили в рот и в нос все виды крепких капель. |
| The physicians, therefore, finding themselves anticipated in everything they ordered, were at a loss how to apply that portion of time which it is usual and decent to remain for their fee, and were therefore necessitated to find some subject or other for discourse; and what could more naturally present itself than that before mentioned? | Таким образом врачи, увидя, что все эти средства уже были пущены в ход, затруднялись, чем заполнить время, которое, согласно обычаю и требованиям приличия, полагается провести у постели пациента за полученную плату,- вот им и пришлось придумать какую-нибудь тему для рассуждения; а какая тема могла быть естественнее только что упомянутой? |
| Our doctors were about to take their leave, when Mr. Allworthy, having given over the captain, and acquiesced in the Divine will, began to enquire after his sister, whom he desired them to visit before their departure. | Наши доктора собрались уже уходить, когда мистер Олверти, оставив капитана и покорившись воле божьей, стал расспрашивать о состоянии здоровья сестры и попросил их перед уходом навестить ее. |
| This lady was now recovered of her fit, and, to use the common phrase, as well as could be expected for one in her condition. The doctors, therefore, all previous ceremonies being complied with, as this was a new patient, attended, according to desire, and laid hold on each of her hands, as they had before done on those of the corpse. | Миссис Блайфил уже оправилась после обморока и чувствовала себя настолько сносно, насколько вообще могла себя чувствовать женщина в ее положении. По выполнении всех предварительных церемоний, потому что это был новый пациент, доктора, согласно просьбе мистера Олверти, отправились к больной и завладели обеими ее руками совершенно так же, как раньше проделали это с руками трупа. |
| The case of the lady was in the other extreme from that of her husband: for as he was past all the assistance of physic, so in reality she required none. | Положение леди было прямо противоположно положению ее мужа: тому не могла уже помочь никакая медицина, а она не нуждалась ни в какой помощи. |
| There is nothing more unjust than the vulgar opinion, by which physicians are misrepresented, as friends to death. On the contrary, I believe, if the number of those who recover by physic could be opposed to that of the martyrs to it, the former would rather exceed the latter. Nay, some are so cautious on this head, that, to avoid a possibility of killing the patient, they abstain from all methods of curing, and prescribe nothing but what can neither do good nor harm. I have heard some of these, with great gravity, deliver it as a maxim, "That Nature should be left to do her own work, while the physician stands by as it were to clap her on the back, and encourage her when she doth well." | Нет ничего несправедливее ходячего мнения, которое клевещет на врачей, будто они являются друзьями смерти. Напротив, если сравнить число людей, поставленных на ноги медициной, с числом ее жертв, то, мне кажется, первое окажется более значительным. Иные врачи даже столь щепетильны в этом отношении, что, во избежание возможности убить пациента, воздерживаются от всякого лечения и прописывают только такие лекарства, которые не приносят ни пользы, ни вреда. Мне приходилось слышать, как иные из них с важностью изрекали, что "нужно предоставить природе делать свое дело, а врач должен только стоять рядом и поощрительно похлопывать ее по плечу, когда она хорошо справляется со своей обязанностью". |
| So little then did our doctors delight in death, that they discharged the corpse after a single fee; but they were not so disgusted with their living patient; concerning whose case they immediately agreed, and fell to prescribing with great diligence. | Наши доктора так мало любили смерть, что оставили в покое труп, удовольствовавшись платой только за один визит; но живой пациент далеко не внушал им такого отвращения; они немедленно пришли к соглашению касательно природы болезни миссис Блайфил и с большим усердием принялись прописывать ей рецепты. |
| Whether, as the lady had at first persuaded her physicians to believe her ill, they had now, in return, persuaded her to believe herself so, I will not determine; but she continued a whole month with all the decorations of sickness. During this time she was visited by physicians, attended by nurses, and received constant messages from her acquaintance to enquire after her health. | Убедили ли врачи миссис Блайфил в том, что она больна, подобно тому как она сама сначала убедила их в этом, я не берусь решить, только она целый месяц по всем правилам разыгрывала роль больной. В течение этого времени ее посещали доктора, за ней ухаживали сиделки и знакомые постоянно присылали узнавать о ее здоровье. |
| At length the decent time for sickness and immoderate grief being expired, the doctors were discharged, and the lady began to see company; being altered only from what she was before, by that colour of sadness in which she had dressed her person and countenance. | Наконец приличный срок для болезни и неутешною горя истек, доктора были отпущены, и миссис Блайфил снова начала появляться в обществе, единственным изменением в ней по сравнению с прежним был траурный цвет ее платья и лица. |
| The captain was now interred, and might, perhaps, have already made a large progress towards oblivion, had not the friendship of Mr. Allworthy taken care to preserve his memory, by the following epitaph, which was written by a man of as great genius as integrity, and one who perfectly well knew the captain. | Капитана тем временем схоронили, и он, вероятно. уже далеко шагнул бы по дороге к забвению, если бы не дружеские чувства мистера Олверти, который позаботился сохранить память о нем при помощи следующей эпитафии, написанной человеком великого ума и правдивости, знавшим капитана в совершенстве: |
|
HERE LIES,
IN EXPECTATION OF A JOYFUL RISING, THE BODY OF CAPTAIN JOHN BLIFIL. LONDON HAD THE HONOUR OF HIS BIRTH, OXFORD OF HIS EDUCATION. HIS PARTS WERE AN HONOUR TO HIS PROFESSION AND TO HIS COUNTRY HIS LIFE, TO HIS RELIGION AND HUMAN NATURE. HE WAS A DUTIFUL SON, A TENDER HUSBAND, AN AFFECTIONATE FATHER, A MOST KIND BROTHER, A SINCERE FRIEND, A DEVOUT CHRISTIAN, AND A GOOD MAN. HIS INCONSOLABLE WIDOW HATH ERECTED THIS STONE, THE MONUMENT OF HER VIRTUES AND OF HER AFFECTION. |
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ,
В ОЖИДАНИИ РАДОСТНОГО ВОСКРЕСЕНИЯ, ТЕЛО КАПИТАНА ДЖОНА БЛАЙФИЛА ЛОНДОН БЫЛ ПОЧТЕН ЕГО РОЖДЕНИЕМ, ОКСФОРД - ЕГО ВОСПИТАННЕЙ ЕГО ДАРОВАНИЯ СДЕЛАЛИ ЧЕСТЬ ЕГО ЗВАНИЮ И ЕГО ОТЕЧЕСТВУ, А ЖИЗНЬ - ЕГО РЕЛИГИИ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ ОН БЫЛ ПОЧТИТЕЛЬНЫЙ СЫН, НЕЖНЫЙ СУПРУГ, ЛЮБЯЩИЙ ОТЕЦ, ЛЮБЕЗНЫЙ БРАТ, ИСКРЕННИЙ ДРУГ, НАБОЖНЫЙ ХРИСТИАНИН И ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК НЕУТЕШНАЯ ВДОВА ЕГО ВОЗДВИГЛА СЕЙ КАМЕНЬ В УВЕКОВЕЧЕНИЕ ЕГО ДОБРОДЕТЕЛЕЙ И СВОЕЙ ЛЮБВИ. |
| English | Русский |
| The reader will be pleased to remember, that, at the beginning of the second book of this history, we gave him a hint of our intention to pass over several large periods of time, in which nothing happened worthy of being recorded in a chronicle of this kind. | Читатель благоволит припомнить, что в начале второй книги этой истории мы намекнули ему о нашем намерении обходить молчанием обширные периоды времени, если в течение их не случилось ничего, достойного быть занесенным в нашу летопись. |
| In so doing, we do not only consult our own dignity and ease, but the good and advantage of the reader: for besides that by these means we prevent him from throwing away his time, in reading without either pleasure or emolument, we give him, at all such seasons, an opportunity of employing that wonderful sagacity, of which he is master, by filling up these vacant spaces of time with his conjectures; for which purpose we have taken care to qualify him in the preceding pages. | Поступая таким образом, мы заботимся не только о собственной репутации и удобствах, но также о благе и интересах читателя: ведь этим способом мы избавляем его от потери времени, которое уходит на нудное и бесполезное чтение, а кроме того, доставляем ему случай, при всех таких пробелах, изощряться в столь свойственной ему удивительной проницательности, наполняя пустые промежутки времени собственными догадками, материал для которых мы постарались доставить ему на предыдущих страницах. |
| For instance, what reader but knows that Mr. Allworthy felt, at first, for the loss of his friend, those emotions of grief, which on such occasions enter into all men whose hearts are not composed of flint, or their heads of as solid materials? Again, what reader doth not know that philosophy and religion in time moderated, and at last extinguished, this grief? The former of these teaching the folly and vanity of it, and the latter correcting it as unlawful, and at the same time assuaging it, by raising future hopes and assurances, which enable a strong and religious mind to take leave of a friend, on his deathbed, with little less indifference than if he was preparing for a long journey; and, indeed, with little less hope of seeing him again. | Например, кто из читателей не сообразит, что мистер Олверти, потеряв друга, испытывал сначала те чувства скорби, какие свойственны в таких случаях всем людям, у которых сердца не каменные и головы не кремневые? Опять-таки какой читатель не догадается, что философия и религия со временем умерили, а потом и вовсе потушили эту скорбь? Философия - показывая безрассудство и тщету ее; а религия - осуждая ее как грех и в то же время облегчая надеждами и заверениями, позволяющими стойкому и набожному человеку прощаться с другом на его смертном ложе почти с таким же спокойствием, как если бы тот собирался в далекое путешествие, и почти с такой же надеждой увидеться с ним снова. |
| Nor can the judicious reader be at a greater loss on account of Mrs. Bridget Blifil, who, he may be assured, conducted herself through the whole season in which grief is to make its appearance on the outside of the body, with the strictest regard to all the rules of custom and decency, suiting the alterations of her countenance to the several alterations of her habit: for as this changed from weeds to black, from black to grey, from grey to white, so did her countenance change from dismal to sorrowful, from sorrowful to sad, and from sad to serious, till the day came in which she was allowed to return to her former serenity. | Сообразительному читателю не будет также стоить большого труда представить себе, что делала миссис Бриджет Блайфил; он может быть уверен, что в течение всего того срока, когда горю подобает проявляться в наружности человека, она строжайше соблюдала все требования обычая и приличий, согласуя выражение лица с изменениями туалета: как платье ее менялось с траурного на черное, с черного на серое, с серого на белое, так и выражение лица переходило от мрачного к скорбному, от скорбного к печальному, от печального к задумчивому, пока не наступил день, когда ей позволено было вернуться к своей прежней безмятежности. |
| We have mentioned these two, as examples only of the task which may be imposed on readers of the lowest class. Much higher and harder exercises of judgment and penetration may reasonably be expected from the upper graduates in criticism. Many notable discoveries will, I doubt not, be made by such, of the transactions which happened in the family of our worthy man, during all the years which we have thought proper to pass over: for though nothing worthy of a place in this history occurred within that period, yet did several incidents happen of equal importance with those reported by the daily and weekly historians of the age; in reading which great numbers of persons consume a considerable part of their time, very little, I am afraid, to their emolument. Now, in the conjectures here proposed, some of the most excellent faculties of the mind may be employed to much advantage, since it is a more useful capacity to be able to foretel the actions of men, in any circumstance, from their characters, than to judge of their characters from their actions. The former, I own, requires the greater penetration; but may be accomplished by true sagacity with no less certainty than the latter. | Мы привели эти два примера только в качестве образчика задачи, которую можно предложить читателям низшего разряда. Гораздо более сложных выкладок и более высокой проницательности мы вправе ожидать от умов, более искушенных в области критики. Множество замечательных открытий будет, я не сомневаюсь, сделано таковыми относительно событий, имевших место в семействе нашего почтенного сквайра в течение ряда лет, которые мы решили обойти молчанием; правда, в этот период не случилось ничего, достойного занять место в настоящей истории, но все же бывали разные происшествия того же порядка, какие описываются газетными и журнальными историками нашего времени, на чтение которых множество людей тратит массу времени, с очень малой, боюсь, для себя пользой. Между тем на предлагаемые здесь догадки могут с большой выгодой быть употреблены лучшие способности нашего ума, ибо гораздо полезнее уметь предсказывать поступки людей при тех или иных обстоятельствах на основании их характера, чем судить об их характерах на основании их поступков. Первое, сознаюсь, требует большей проницательности, но может быть произведено острым умом с не меньшей достоверностью, чем последнее. |
| As we are sensible that much the greatest part of our readers are very eminently possessed of this quality, we have left them a space of twelve years to exert it in; and shall now bring forth our heroe, at about fourteen years of age, not questioning that many have been long impatient to be introduced to his acquaintance. | Так как мы убеждены, что огромное большинство наших читателей в весьма высокой степени одарено этой способностью, то для упражнения ее предоставляем им период в целых двенадцать лет, а сами выведем, наконец, нашего героя уже четырнадцатилетним юношей, не сомневаясь, что многие давно горят нетерпением познакомиться с ним. |
| English | Русский |
| Герой нашей длинной истории появляется при весьма дурных предзнаменованиях. Коротенький рассказ столь низкого жанра, что иные могут счесть его недостойным внимания. Несколько слов об одном сквайре и более обстоятельные сведения о полевом стороже и учителе | |
| As we determined, when we first sat down to write this history, to flatter no man, but to guide our pen throughout by the directions of truth, we are obliged to bring our heroe on the stage in a much more disadvantageous manner than we could wish; and to declare honestly, even at his first appearance, that it was the universal opinion of all Mr. Allworthy's family that he was certainly born to be hanged. | Так как, садясь писать эту историю, мы решили никому не льстить, но направлять свое перо исключительно по указаниям истины, то нам приходится вывести нашего героя на сцену в гораздо более неприглядном виде, чем нам хотелось бы, и честно заявить уже при первом его появлении, что, по единогласному мнению всего семейства мистера Олверти, он был рожден для виселицы. |
| Indeed, I am sorry to say there was too much reason for this conjecture; the lad having from his earliest years discovered a propensity to many vices, and especially to one which hath as direct a tendency as any other to that fate which we have just now observed to have been prophetically denounced against him: he had been already convicted of three robberies, viz., of robbing an orchard, of stealing a duck out of a farmer's yard, and of picking Master Blifil's pocket of a ball. | К сожалению, я должен сказать, что оснований для этого мнения было более чем достаточно; молодчик с самых ранних лет обнаруживал тяготение ко множеству пороков, особенно к тому, который прямее прочих ведет к только что упомянутой, пророчески возвещенной ему участи: он уже трижды был уличен в воровстве - именно, в краже фруктов из сада, в похищении утки с фермерского двора и мячика из кармана молодого Блайфила. |
| The vices of this young man were, moreover, heightened by the disadvantageous light in which they appeared when opposed to the virtues of Master Blifil, his companion; a youth of so different a cast from little Jones, that not only the family but all the neighbourhood resounded his praises. He was, indeed, a lad of a remarkable disposition; sober, discreet, and pious beyond his age; qualities which gained him the love of every one who knew him: while Tom Jones was universally disliked; and many expressed their wonder that Mr. Allworthy would suffer such a lad to be educated with his nephew, lest the morals of the latter should be corrupted by his example. | Пороки этого юноши представлялись в еще более неблагоприятном свете при сравнении с добродетелями его товарища, молодого Блайфила - мальчика, столь резко отличавшегося от Джонса, что его осыпали похвалами не только родные, но и все соседи. В самом деле, характера паренек был замечательного: рассудительный, скромный и набожный не по летам - качества, стяжавшие ему любовь всех, кто его знал,- тогда как Том Джонс вызывал всеобщую неприязнь, и многие выражали удивление, как это мистер Олверти допускает, чтобы такой озорник воспитывался с его племянником, нравственность которого могла пострадать от дурного примера. |
| An incident which happened about this time will set the characters of these two lads more fairly before the discerning reader than is in the power of the longest dissertation. | Происшествие, случившееся в это время, представит вдумчивому читателю характеры двух мальчиков гораздо лучше, чем это способно сделать самое длинное рассуждение. |
| Tom Jones, who, bad as he is, must serve for the heroe of this history, had only one friend among all the servants of the family; for as to Mrs. Wilkins, she had long since given him up, and was perfectly reconciled to her mistress. This friend was the gamekeeper, a fellow of a loose kind of disposition, and who was thought not to entertain much stricter notions concerning the difference of meum and tuum than the young gentleman himself. And hence this friendship gave occasion to many sarcastical remarks among the domestics, most of which were either proverbs before, or at least are become so now; and, indeed, the wit of them all may be comprised in that short Latin proverb, Noscitur a socio; which, I think, is thus expressed in English, "You may know him by the company he keeps." | У Тома Джонса, который, как он ни плох, должен служить героем нашей истории, был среди слуг семейства только один приятель; ибо что, касается миссис Вилкинс, то она давно уже его покинула и совершенно примирилась со своей госпожой. Приятель этот был полевой сторож, парень без крепких устоев, понятия которого насчет различия между meum и tuum 8 были немногим тверже, чем понятия самого молодого джентльмена. Поэтому их дружба давала слугам много поводов к саркастическим замечаниям, большая часть которых была уже и раньше, или, по крайней мере, сделалась теперь, пословицами; соль всех их может быть вмещена в краткое латинское изречение: "Noscitur a socio", которое, мне кажется, может быть переведено так: "Скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу тебе, кто ты". |
| To say the truth, some of that atrocious wickedness in Jones, of which we have just mentioned three examples, might perhaps be derived from the encouragement he had received from this fellow who, in two or three instances, had been what the law calls an accessary after the fact: for the whole duck, and great part of the apples, were converted to the use of the gamekeeper and his family; though, as Jones alone was discovered, the poor lad bore not only the whole smart, but the whole blame; | Сказать по правде, кое-какие из этих ужасных пороков Джонса, три примера которых мы только что привели, были порождены наущениями приятеля, в двух или трех случаях являвшегося, выражаясь языком юстиции, причастным к делу: вся утка и большая часть яблок пошли на нужды полевого сторожа и его семьи; но так как попался один лишь Джонс, то на долю бедняги досталось не только все наказание, но и весь позор. |
| both which fell again to his lot on the following occasion. | Это случилось вот каким образом. |
| Contiguous to Mr. Allworthy's estate was the manor of one of those gentlemen who are called preservers of the game. This species of men, from the great severity with which they revenge the death of a hare or partridge, might be thought to cultivate the same superstition with the Bannians in India; many of whom, we are told, dedicate their whole lives to the preservation and protection of certain animals; was it not that our English Bannians, while they preserve them from other enemies, will most unmercifully slaughter whole horseloads themselves; so that they stand clearly acquitted of any such heathenish superstition. | Поместье мистера Олверти примыкало к землям одного из тех джентльменов, которых принято называть покровителями дичи. Люди этой породы так сурово мстят за смерть зайца или куропатки, что можно было подумать, будто они разделяют суеверие индийских банианов, часто посвящающих, как нам рассказывают, всю свою жизнь охране и защите какого-нибудь вида животных,- если бы наши английские банианы, охраняя животных от иных врагов, не истребляли их без всякого милосердия целыми стаями сами и не обеляли себя таким образом от всякой прикосновенности к языческим суевериям. |
| I have, indeed, a much better opinion of this kind of men than is entertained by some, as I take them to answer the order of Nature, and the good purposes for which they were ordained, in a more ample manner than many others. Now, as Horace tells us that there are a set of human beings | Я держусь, однако, гораздо лучшего мнения о людях этого сорта, чем иные, так как считаю, что они лучше многих других отвечают порядку Природы и благим целям, для которых они были назначены. Гораций говорит, что есть класс человеческих существ - |
| Fruges consumere nati, | Fruges consumere nati,- |
| "Born to consume the fruits of the earth"; so I make no manner of doubt but that there are others | "рожденных потреблять плоды земные",- и я нисколько не сомневаюсь, что есть и другой класс - |
| Feras consumere nati, | Feras consumere nati,- |
| "Born to consume the beasts of the field"; or, as it is commonly called, the game; and none, I believe, will deny but that those squires fulfil this end of their creation. | "рожденных потреблять полевых зверей", или, как их принято называть, дичь. Кто же станет отрицать, что наши сквайры в совершенстве исполняют это свое назначение? |
| Little Jones went one day a shooting with the gamekeeper; when happening to spring a covey of partridges near the border of that manor over which Fortune, to fulfil the wise purposes of Nature, had planted one of the game consumers, the birds flew into it, and were marked (as it is called) by the two sportsmen, in some furze bushes, about two or three hundred paces beyond Mr. Allworthy's dominions. | Юный Джонс отправился однажды с полевым сторожем поохотиться; случилось так, что выводок куропаток, который они вспугнули у границы поместья, врученного Фортуной, во исполнение мудрых целей Природы, одному из таких потребителей дичи,- этот выводок куропаток полетел прямо на его землю и был, как говорится, взят нашими охотниками на прицел в кустах дрока, в двухстах или трехстах шагах за пределами владений мистера Олверти. |
| Mr. Allworthy had given the fellow strict orders, on pain of forfeiting his place, never to trespass on any of his neighbours; no more on those who were less rigid in this matter than on the lord of this manor. With regard to others, indeed, these orders had not been always very scrupulously kept; but as the disposition of the gentleman with whom the partridges had taken sanctuary was well known, the gamekeeper had never yet attempted to invade his territories. Nor had he done it now, had not the younger sportsman, who was excessively eager to pursue the flying game, over-persuaded him; but Jones being very importunate, the other, who was himself keen enough after the sport, yielded to his persuasions, entered the manor, and shot one of the partridges. | Мистер Олверти строжайше запретил полевому сторожу, под страхом увольнения со службы, заниматься браконьерством во владениях соседей, даже менее ревниво оберегающих свои права, чем хозяин названного поместья. По отношению к остальным соседям это приказание не всегда соблюдалось с большой пунктуальностью; но так как нрав джентльмена, у которого куропатки нашли убежище, был хорошо известен, то сторож ни разу еще не покушался вторгнуться в его земли. Не сделал бы он этого и теперь, если бы не уговоры его юного товарища, горевшего желанием преследовать убегающую дичь. Джонс так горячо его упрашивал, что сторож, и сам весьма рьяный охотник, послушался его наконец, проник в соседское поместье и застрелил одну куропатку. |
| The gentleman himself was at that time on horse-back, at a little distance from them; and hearing the gun go off, he immediately made towards the place, and discovered poor Tom; for the gamekeeper had leapt into the thickest part of the furze-brake, where he had happily concealed himself. | На их беду, в это время невдалеке проезжал верхом сам хозяин; услышав выстрел, он немедленно поскакал туда и накрыл бедного Тома; полевой сторож успел шмыгнуть в густые кусты дрока и счастливо укрылся в них. |
| The gentleman having searched the lad, and found the partridge upon him, denounced great vengeance, swearing he would acquaint Mr. Allworthy. He was as good as his word: for he rode immediately to his house, and complained of the trespass on his manor in as high terms and as bitter language as if his house had been broken open, and the most valuable furniture stole out of it. He added, that some other person was in his company, though he could not discover him; for that two guns had been discharged almost in the same instant. And, says he, | Обыскав юношу и найдя у него куропатку, джентльмен поклялся жестоко отомстить и довести до сведения мистера Олверти о проступке Тома. Свои слова он сразу же претворил в дело: помчался к дому соседа и принес жалобу на браконьерство в его поместье в таких сильных выражениях и таким озлобленным тоном, точно воры вломились к нему в дом и унесли самое ценное из обстановки. Он прибавил, что Джонс был не один, но ему не удалось поймать его сообщника: сквайр ясно слышал два выстрела, раздавшиеся почти одновременно. |
| "We have found only this partridge, but the Lord knows what mischief they have done." | - Мы нашли только одну эту куропатку,- сказал он,- но бог их знает, сколько они наделали вреда. |
| At his return home, Tom was presently convened before Mr. Allworthy. He owned the fact, and alledged no other excuse but what was really true, viz., that the covey was originally sprung in Mr. Allworthy's own manor. | По возвращении домой Том немедленно был позван к мистеру Олверти. Он признался в преступлении и совершенно правильно сослался в свое оправдание на то обстоятельство, что выводок поднялся с земли мистера Олверти. |
| Tom was then interrogated who was with him, which Mr. Allworthy declared he was resolved to know, acquainting the culprit with the circumstance of the two guns, which had been deposed by the squire and both his servants; but Tom stoutly persisted in asserting that he was alone; yet, to say the truth, he hesitated a little at first, which would have confirmed Mr. Allworthy's belief, had what the squire and his servants said wanted any further confirmation. | Затем Том был подвергнут допросу: кто с ним находился? Причем мистер Олверти объявил о своей твердой решимости дознаться, поставив обвиняемого в известность насчет показаний сквайра и двух его слуг, что они слышали два выстрела; но Том твердо стоял на своем, уверяя, что он был один; впрочем, сказать правду, сначала он немного колебался, что подтвердило бы убеждение мистера Олверти, если бы слова сквайра и его слуг нуждались в каком-либо подтверждении. |
| The gamekeeper, being a suspected person, was now sent for, and the question put to him; but he, relying on the promise which Tom had made him, to take all upon himself, very resolutely denied being in company with the young gentleman, or indeed having seen him the whole afternoon. | Затем был призван к допросу полевой сторож, как лицо, на которое падало подозрение; но, полагаясь на данное ему Томом обещание взять все на себя, он решительно заявил, что не был с молодым барином и даже не видел его сегодня после полудня. |
| Mr. Allworthy then turned towards Tom, with more than usual anger in his countenance, and advised him to confess who was with him; repeating, that he was resolved to know. The lad, however, still maintained his resolution, and was dismissed with much wrath by Mr. Allworthy, who told him he should have to the next morning to consider of it, when he should be questioned by another person, and in another manner. | Тогда мистер Олверти обратился к Тому с таким сердитым лицом, какое редко у него бывало, советуя ему сознаться, кто с ним был, ибо он решил непременно это выяснить. Однако юноша упорно отказывался отвечать, и мистер Олверти с гневом прогнал его, сказав, что дает ему время подумать до следующего утра, иначе его подвергнут допросу другие и другим способом. |
| Poor Jones spent a very melancholy night; and the more so, as he was without his usual companion; for Master Blifil was gone abroad on a visit with his mother. Fear of the punishment he was to suffer was on this occasion his least evil; his chief anxiety being, lest his constancy should fail him, and he should be brought to betray the gamekeeper, whose ruin he knew must now be the consequence. | Бедный Джонс провел очень невеселую ночь, тем более невеселую, что его постоянный компаньон Блайфил был где-то в гостях со своей матерью. Страх грозившего наказания меньше всего мучил его; главной тревогой юноши было, как бы ему не изменила твердость и он не выдал полевого сторожа, который в таком случае был бы неминуемо обречен на гибель. |
| Nor did the gamekeeper pass his time much better. He had the same apprehensions with the youth; for whose honour he had likewise a much tenderer regard than for his skin. | Сторожу тоже было не по себе. Он мучился теми же страхами, что и юноша, также тревожась больше за честь его, чем за кожу. |
| In the morning, when Tom attended the reverend Mr. Thwackum, the person to whom Mr. Allworthy had committed the instruction of the two boys, he had the same questions put to him by that gentleman which he been asked the evening before, to which he returned the same answers. The consequence of this was, so severe a whipping, that it possibly fell little short of the torture with which confessions are in some countries extorted from criminals. | Утром, явившись к его преподобию мистеру Твакому - особе, которой мистер Олверти поручил обучение обоих мальчиков,- Том услышал от этого джентльмена те же вопросы, какие ему были заданы накануне, и дал на них те же ответы. Следствием этого была жестокая порка, мало чем отличавшаяся от тех пыток, при помощи которых в иных странах исторгаются признания у преступников. |
| Tom bore his punishment with great resolution; and though his master asked him, between every stroke, whether he would not confess, he was contented to be flead rather than betray his friend, or break the promise he had made. | Том выдержал наказание с большой твердостью; и хотя его наставник спрашивал после каждого удара, сознается ли он наконец, мальчик скорее позволил бы содрать с себя кожу, чем согласился бы выдать приятеля или нарушить данное обещание. |
| The gamekeeper was now relieved from his anxiety, and Mr. Allworthy himself began to be concerned at Tom's sufferings: for besides that Mr. Thwackum, being highly enraged that he was not able to make the boy say what he himself pleased, had carried his severity much beyond the good man's intention, this latter began now to suspect that the squire had been mistaken; which his extreme eagerness and anger seemed to make probable; and as for what the servants had said in confirmation of their master's account, he laid no great stress upon that. Now, as cruelty and injustice were two ideas of which Mr. Allworthy could by no means support the consciousness a single moment, he sent for Tom, and after many kind and friendly exhortations, said, | Тревога полевого сторожа теперь прошла, и сам мистер Олверти начал проникаться состраданием к Тому; ибо, не говоря уже о том, что мистер Тваком, взбешенный безуспешностью своей попытки заставить мальчика сказать то, чего он от него добивался, поступил с ним гораздо суровее, чем того хотел добрый сквайр, мистер Олверти начал теперь думать, не ошибся ли его сосед, что легко могло случиться с таким крайне запальчивым и раздражительным человеком; а словам слуг, подтверждавшим показание своего господина, он не придавал большой цены. Жестокость и несправедливость были, однако, две такие вещи, сознавать которые в своих поступках мистер Олверти не мог ни одной минуты; он позвал Тома, дружески приласкал его и сказал: |
| "I am convinced, my dear child, that my suspicions have wronged you; I am sorry that you have been so severely punished on this account." | - Я убежден, дитя мое, что мои подозрения были несправедливы, и сожалею, что ты за это так сурово наказан. |
| And at last gave him a little horse to make him amends; again repeating his sorrow for what had past. | Чтобы загладить свою несправедливость, он даже подарил ему лошадку, повторив, что очень опечален случившимся. |
| Tom's guilt now flew in his face more than any severity could make it. He could more easily bear the lashes of Thwackum, than the generosity of Allworthy. The tears burst from his eyes, and he fell upon his knees, crying, | Тому стало теперь стыдно своей провинности. Никакая суровость не могла бы довести его до этого состояния; ему легче было вынести удары Твакома, чем великодушие Олверти. Слезы брызнули из глаз его, он упал на колени и воскликнул: |
| "Oh, sir, you are too good to me. Indeed you are. Indeed I don't deserve it." | - О, вы слишком, слишком добры ко мне, сэр! Право, я этого не заслуживаю! |
| And at that very instant, from the fulness of his heart, had almost betrayed the secret; but the good genius of the gamekeeper suggested to him what might be the consequence to the poor fellow, and this consideration sealed his lips. | И от избытка чувств он в эту минуту чуть было не выдал тайны; но добрый гений сторожа шепнул ему, какие суровые последствия может иметь для бедняги его признание, и эта мысль сомкнула ему уста. |
| Thwackum did all he could to persuade Allworthy from showing any compassion or kindness to the boy, saying, "He had persisted in an untruth"; and gave some hints, that a second whipping might probably bring the matter to light. | Тваком изо всех сил старался убедить Олверти не жалеть мальчика и не обращаться с ним ласково, говоря, что "он упорствует в неправде", и даже намекнул, что вторичная порка, вероятно, откроет все начистоту. |
| But Mr. Allworthy absolutely refused to consent to the experiment. He said, the boy had suffered enough already for concealing the truth, even if he was guilty, seeing that he could have no motive but a mistaken point of honour for so doing. | Однако мистер Олверти решительно отказался дать свое согласие на этот опыт. Он сказал, что мальчик уже довольно наказан за сокрытие истины, даже если он виноват, так как, по-видимому, он поступил таким образом только из ложно понятого долга чести. |
| "Honour!" cryed Thwackum, with some warmth, "mere stubbornness and obstinacy! Can honour teach any one to tell a lie, or can any honour exist independent of religion?" | - Чести?! - с жаром воскликнул Тваком.- Просто упрямство и непокорность! Разве честь может учить человека лжи, разве честь может существовать независимо от религии? |
| This discourse happened at table when dinner was just ended; and there were present Mr. Allworthy, Mr. Thwackum, and a third gentleman, who now entered into the debate, and whom, before we proceed any further, we shall briefly introduce to our reader's acquaintance. | Беседа происходила за столом по окончании обеда; присутствовали мистер Олверти, мистер Тваком и еще третий джентльмен, вступивший теперь в разговор. Прежде чем идти дальше, бегло познакомим с ним читателя. |
| English | Русский |
| The name of this gentleman, who had then resided some time at Mr. Allworthy's house, was Mr. Square. His natural parts were not of the first rate, but he had greatly improved them by a learned education. He was deeply read in the antients, and a profest master of all the works of Plato and Aristotle. Upon which great models he had principally formed himself; sometimes according with the opinion of the one, and sometimes with that of the other. In morals he was a profest Platonist, and in religion he inclined to be an Aristotelian. | Имя этого джентльмена, жившего уже некоторое время в доме мистера Олверти, было мистер Сквейр. Его природные дарования были не первого сорта, но он их сильно усовершенствовал учением. Он был глубоко начитан в древних и большой знаток всех творений Платона и Аристотеля. По этим великим образцам он преимущественно и образовал себя; в одних случаях придерживаясь больше мнения первого, а в других - второго. В области нравственности он был убежденнейший платоник, в религии же склонялся к учению Аристотеля. |
| But though he had, as we have said, formed his morals on the Platonic model, yet he perfectly agreed with the opinion of Aristotle, in considering that great man rather in the quality of a philosopher or a speculatist, than as a legislator. This sentiment he carried a great way; indeed, so far, as to regard all virtue as matter of theory only. This, it is true, he never affirmed, as I have heard, to any one; and yet upon the least attention to his conduct, I cannot help thinking it was his real opinion, as it will perfectly reconcile some contradictions which might otherwise appear in his character. | Однако же, построив свои нравственные понятия по образцам Платона, он был совершенно согласен с Аристотелем во взгляде на этого великого человека и считал его скорее философом и спекулятивным мыслителем, чем законодателем. Взгляд этот он простирал так далеко, что всю добродетель считал предметом одной только теории. Правда, насколько мне известно, он никому этого не высказывал; однако стоило только немножко приглядеться к его поступкам, и невольно напрашивалась мысль, что его убеждения действительно таковы, ибо они прекрасно объясняли некоторые странные противоречия в его натуре. |
| This gentleman and Mr. Thwackum scarce ever met without a disputation; for their tenets were indeed diametrically opposite to each other. | Встречи этого джентльмена с мистером Твакомом почти никогда не обходились без споров, потому что их взгляды на вещи были диаметрально противоположны. |
| Square held human nature to be the perfection of all virtue, and that vice was a deviation from our nature, in the same manner as deformity of body is. Thwackum, on the contrary, maintained that the human mind, since the fall, was nothing but a sink of iniquity, till purified and redeemed by grace. In one point only they agreed, which was, in all their discourses on morality never to mention the word goodness. The favourite phrase of the former, was the natural beauty of virtue; that of the latter, was the divine power of grace. The former measured all actions by the unalterable rule of right, and the eternal fitness of things; the latter decided all matters by authority; but in doing this, he always used the scriptures and their commentators, as the lawyer doth his Coke upon Lyttleton, where the comment is of equal authority with the text. | Сквейр считал человеческую природу верхом всяческой добродетели, а порок - такой же ненормальностью, как физическая уродливость. Тваком, наоборот, утверждал, что разум человеческий после грехопадения есть лишь вертеп беззакония, очищаемый и искупаемый только благодатью. В одном лишь они были согласны - именно в том, что во время споров о нравственности никогда не употребляли слова "доброта". Любимым выражением философа было "естественная красота добродетели1); любимым выражением богослова - "божественная сила благодати". Философ мерил все поступки, исходя из непреложного закона справедливости и извечной гармонии вещей; богослов судил обо всем на основании авторитета, причем всегда прибегал к Священному писанию и его комментаторам, как юрист прибегает к комментариям Коука на Литтлтона, считая толкование и текст одинаково авторитетными. |
| After this short introduction, the reader will be pleased to remember, that the parson had concluded his speech with a triumphant question, to which he had apprehended no answer; viz., Can any honour exist independent of religion? | После этого краткого вступления читатель благоволит припомнить, что священник заключил свою речь торжествующим вопросом, на который, по его мнению, не было ответа, а именно: разве честь может существовать независимо от религии? |
| To this Square answered; that it was impossible to discourse philosophically concerning words, till their meaning was first established: that there were scarce any two words of a more vague and uncertain signification, than the two he had mentioned; for that there were almost as many different opinions concerning honour, as concerning religion. "But," says he, "if by honour you mean the true natural beauty of virtue, I will maintain it may exist independent of any religion whatever. | Сквейр заявил на это, что, не установив предварительно значения слов, невозможно рассуждать о них философски и что едва ли найдутся два слова с более расплывчатым и неопределенным значением, чем слова, им упомянутые, ибо относительно чести существует почти столько же самых разнообразных мнений, как и относительно религии. |
| Nay," added he, "you yourself will allow it may exist independent of all but one: so will a Mahometan, a Jew, and all the maintainers of all the different sects in the world." | - Однако если под честью вы подразумеваете подлинную естественную красоту добродетели, то я берусь утверждать, что она может существовать независимо от всякой религии. Да ведь вы и сами допускаете, что она может существовать независимо от всех религии, кроме одной; то же самое скажет и магометанин, и еврей, и последователь любой секты на свете. |
| Thwackum replied, this was arguing with the usual malice of all the enemies to the true Church. He said, he doubted not but that all the infidels and hereticks in the world would, if they could, confine honour to their own absurd errors and damnable deceptions; | Тваком отвечал, что это обычный лукавый довод всех врагов истинной церкви. Он сказал, что не сомневается в том, что всем неверующим и еретикам хотелось бы согласить честь со своими нелепыми заблуждениями и пагубными лжеучениями. |
| "but honour," says he, "is not therefore manifold, because there are many absurd opinions about it; nor is religion manifold, because there are various sects and heresies in the world. When I mention religion, I mean the Christian religion; and not only the Christian religion, but the Protestant religion; and not only the Protestant religion, but the Church of England. And when I mention honour, I mean that mode of Divine grace which is not only consistent with, but dependent upon, this religion; and is consistent with and dependent upon no other. Now to say that the honour I here mean, and which was, I thought, all the honour I could be supposed to mean, will uphold, must less dictate an untruth, is to assert an absurdity too shocking to be conceived." | - Однако честь,- ораторствовал он,- не является многоразличной вследствие того, что о ней существует много нелепых мнений, как не является многоразличной религия оттого, что на свете есть разные секты и ереси. Когда я говорю о религии, я имею в виду христианскую религию, и не просто христианскую религию, а религию протестантскую, и не просто протестантскую религию, а англиканскую церковь. И когда я говорю о чести, я разумею род божественной благодати, который не только совместим с этой религией, но и зависит от нее и в то же время несовместим ни с какой иной религией и от нее не зависит. При таких условиях говорить, что подразумеваемая мной честь - а, мне кажется, ясно, что никакой иной чести я не мог подразумевать,- будет поддерживать и тем более предписывать неправду, значит утверждать самую возмутительную нелепость. |
| "I purposely avoided," says Square, "drawing a conclusion which I thought evident from what I have said; but if you perceived it, I am sure you have not attempted to answer it. However, to drop the article of religion, I think it is plain, from what you have said, that we have different ideas of honour; or why do we not agree in the same terms of its explanation? I have asserted, that true honour and true virtue are almost synonymous terms, and they are both founded on the unalterable rule of right, and the eternal fitness of things; to which an untruth being absolutely repugnant and contrary, it is certain that true honour cannot support an untruth. In this, therefore, I think we are agreed; but that this honour can be said to be founded on religion, to which it is antecedent, if by religion be meant any positive law-" | - Я умышленно избегал,- отвечал Сквейр,- выводить заключение, которое, мне кажется, с очевидностью следует из моих слов; однако, если вы и уловили его, вы не сделали никакой попытки на него возразить. Впрочем, оставляя в стороне религию, из сказанного вами, я полагаю, ясно, что у нас различные понятия о чести; но почему бы нам не столковаться относительно определения ее в одних и тех же терминах? Я утверждал, что истинная честь и истинная добродетель почти синонимы и обе основаны на непреложном законе справедливости и вечной гармонии вещей, а так как неправда совершенно несовместима с ними и противоречит им, то ясно, что истинная честь не может терпеть неправду. В этом, следовательно, мы согласны. Но говорить, что эта честь может основываться на религии, в то время как она ей предшествует, если под религией подразумевать положительный закон... |
| "I agree," answered Thwackum, with great warmth, "with a man who asserts honour to be antecedent to religion! Mr. Allworthy, did I agree-?" | - Как! Я согласен с человеком, утверждающим, будто честь предшествует религии? - с жаром воскликнул Тваком.- Мистер Олверти, разве я согласился? |
| He was proceeding when Mr. Allworthy interposed, telling them very coldly, they had both mistaken his meaning; for that he had said nothing of true honour.- It is possible, however, he would not have easily quieted the disputants, who were growing equally warm, had not another matter now fallen out, which put a final end to the conversation at present. | Тут мистер Олверти оборвал речь, холодно заметив, что они оба ошибочно его поняли, потому что он ничего не говорил об истинной чести. Впрочем, ему, может быть, нелегко было бы успокоить спорщиков, которые в одинаковой степени разгорячились, если бы разговору не положило конец одно неожиданное происшествие. |
| English | Русский |
| Before I proceed farther, I shall beg leave to obviate some misconstructions into which the zeal of some few readers may lead them; for I would not willingly give offence to any, especially to men who are warm in the cause of virtue or religion. | Прежде чем идти дальше, прошу позволения предотвратить некоторые кривотолки, к которым может привести слишком большое рвение иных читателей, ибо у меня нет ни малейшего желания кого-либо оскорблять, особенно людей, принимающих близко к сердцу интересы добродетели или религии. |
| I hope, therefore, no man will, by the grossest misunderstanding of perversion of my meaning, misrepresent me, as endeavouring to cast any ridicule on the greatest perfections of human nature; and which do, indeed, alone purify and ennoble the heart of man, and raise him above the brute creation. This, reader, I will venture to say (and by how much the better man you are yourself, by so much the more will you be inclined to believe me), that I would rather have buried the sentiments of these two persons in eternal oblivion, than have done any injury to either of these glorious causes. | Надеюсь поэтому, никто не допустит такого грубого непонимания и искажения моей мысли, чтобы вообразить, будто я стремлюсь подвергнуть осмеянию величайшие совершенства человеческой природы, которые одни только очищают и облагораживают человеческое сердце и возвышают человека над бессмысленными тварями. Смею уверить вас, читатель (и чем благороднее вы, тем охотнее мне поверите), что я скорее предал бы мнения двух упомянутых лиц вечному забвению, чем согласился высказаться неуважительно о таких священных предметах. |
| On the contrary, it is with a view to their service, that I have taken upon me to record the lives and actions of two of their false and pretended champions. A treacherous friend is the most dangerous enemy; and I will say boldly, that both religion and virtue have received more real discredit from hypocrites than the wittiest profligates or infidels could ever cast upon them: nay, farther, as these two, in their purity, are rightly called the bands of civil society, and are indeed the greatest of blessings; so when poisoned and corrupted with fraud, pretence, and effectation, they have become the worst of civil curses, and have enabled men to perpetrate the most cruel mischiefs to their own species. | Напротив, я решился рассказать о жизни и действиях двух мнимых поборников добродетели и религии именно с той целью, чтобы содействовать прославлению столь высоких предметов. Вероломный друг - самый опасный враг, и я смело скажу, что лицемеры обесславили религию и добродетель больше, чем самые остроумные хулители и безбожники. Больше того: если добродетель и религия, в их чистом виде, справедливо называются скрепами гражданского общества и являются действительно благословеннейшими дарами, то, отравленные и оскверненные обманом, притворством и лицемерием, они сделались его злейшими проклятиями и толкали людей на самые черные преступления по отношению к их ближним. |
| Indeed, I doubt not but this ridicule will in general be allowed: my chief apprehension is, as many true and just sentiments often came from the mouths of these persons, lest the whole should be taken together, and I should be conceived to ridicule all alike. Now the reader will be pleased to consider, that, as neither of these men were fools, they could not be supposed to have holden none but wrong principles, and to have uttered nothing but absurdities; what injustice, therefore, must I have done to their characters, had I selected only what was bad! And how horribly wretched and maimed must their arguments have appeared! | Я не сомневаюсь, что такое осмеяние, вообще говоря, позволительно; но из уст двух описываемых мной лиц часто исходили самые верные и правильные суждения, и я боюсь главным образом того, как бы все не было свалено в одну кучу и читатель не подумал, будто я осмеиваю все огулом. Пусть он благоволит принять во внимание, что люди они были неглупые, и нельзя предполагать, будто они придерживались одних только ошибочных убеждений и высказывали одни только нелепости. Какое превратное дал бы я о них представление, если бы выбрал одни только дурные их черты! И какими жалкими и уродливыми показались бы все их рассуждения! |
| Upon the whole, it is not religion or virtue, but the want or them, which is here exposed. Had not Thwackum too much neglected virtue, and Square, religion, in the composition of their several systems, and had not both utterly discarded all natural goodness of heart, they had never been represented as the objects of derision in this history; in which we will now proceed. | Словом, здесь выставлены с дурной стороны не религия или добродетель, а их отсутствие. Если бы при построении своей системы Тваком не пренебрегал до такой степени добродетелью, а Сквейр - религией и если бы оба они не сбросили со счета естественную доброту сердца, они никогда не явились бы предметом насмешки в этой истории, к которой мы теперь и возвращаемся. |
| This matter then, which put an end to the debate mentioned in the last chapter, was no other than a quarrel between Master Blifil and Tom Jones, the consequence of which had been a bloody nose to the former; for though Master Blifil, notwithstanding he was the younger, was in size above the other's match, yet Tom was much his superior at the noble art of boxing. | Происшествием, положившим конец разговору, изложенному в последней главе, была ссора между молодым Блайфилом и Томом Джонсом, последствием которой явился окровавленный нос первого. Хоть и младший летами, Блайфил был ростом выше своего товарища, однако Том значительно превосходил его в благородном искусстве биться на кулачки. |
| Tom, however, cautiously avoided all engagements with that youth; for besides that Tommy Jones was an inoffensive lad amidst all his roguery, and really loved Blifil, Mr. Thwackum being always the second of the latter, would have been sufficient to deter him. | Том, однако, тщательно избегал каких-либо столкновений с племянником мистера Олверти. Не говоря уже о том, что при всей своей проказливости Томми Джонс был юноша безобидный и искренне любил Блайфила, на него действовал сдерживающе мистер Тваком, всегда бравший сторону последнего. |
| But well says a certain author, No man is wise at all hours; it is therefore no wonder that a boy is not so. A difference arising at play between the two lads, Master Blifil called Tom a beggarly bastard. Upon which the latter, who was somewhat passionate in his disposition, immediately caused that phenomenon in the face of the former, which we have above remembered. | Но справедливо сказал один писатель: "Нет человека, который был бы мудр каждую минуту"; не удивительно поэтому, если мудрость иногда покидала мальчика. Заспорив о чем-то во время игры, молодой Блайфил назвал Тома нищим ублюдком. В ответ на это Том, который был нрава горячего, тотчас же украсил его лицо только что упомянутым нами способом. |
| Master Blifil now, with his blood running from his nose, and the tears galloping after from his eyes, appeared before his uncle and the tremendous Thwackum. In which court an indictment of assault, battery, and wounding, was instantly preferred against Tom; who in his excuse only pleaded the provocation, which was indeed all the matter that Master Blifil had omitted. | И вот молодой Блайфил, с текущей из носа кровью и струящимися из глаз вслед за ней слезами, явился на суд дяди и грозного Твакома. В этом трибунале Джонсу тотчас же было предъявлено обвинение в оскорблении действием и ранении. Том в оправдание сослался только на вызывающие слова Блайфила, о которых, впрочем, последний умолчал в своей жалобе. |
| It is indeed possible that this circumstance might have escaped his memory; for, in his reply, he positively insisted, that he had made use of no such appellation; adding, | Очень может быть, что это обстоятельство действительно вылетело у него из памяти, потому что в своем ответе он решительно отрицал произнесение им обидных слов, воскликнув: |
| "Heaven forbid such naughty words should ever come out of his mouth!" | - Сохрани боже, чтобы из моих уст исходили когда-нибудь такие скверные слова! |
| Tom, though against all form of law, rejoined in affirmance of the words. Upon which Master Blifil said, | Том, в противность всем судебным формальностям, отвечал на возражение повторением брани Блайфила. Тогда последний сказал: |
| "It is no wonder. Those who will tell one fib, will hardly stick at another. If I had told my master such a wicked fib as you have done, I should be ashamed to show my face." | - Не удивительно. Кто раз соврал, тот не посовестится соврать другой раз. Если бы я сказал моему учителю такую гадкую небылицу, как ты, я стыдился бы показаться на глаза людям. |
| "What fib, child?" cries Thwackum pretty eagerly. | - Какую небылицу, мой мальчик? - нетерпеливо спросил Тваком. |
| "Why, he told you that nobody was with him a shooting when he killed the partridge; but he knows" (here he burst into a flood of tears), "yes, he knows, for he confessed it to me, that Black George the gamekeeper was there. Nay, he said- yes you did- deny it if you can, that you would not have confest the truth, though master had cut you to pieces." | - Да как же, он сказал вам, что с ним никого не было на охоте, когда он застрелил куропатку; а он знает (тут Блайфил залился слезами), да, он знает, сам же мне в этом признался, что с ним был сторож Черный Джордж. И больше того, он сказал,- да, ты сказал, посмей-ка отрицать! - что ни за что не признаешься в этом учителю, хотя бы он тебя на куски изрезал. |
| At this the fire flashed from Thwackum's eyes, and he cried out in triumph- | При этих словах глаза Твакома засверкали, и он торжествующе воскликнул: |
| "Oh! ho! this is your mistaken notion of honour! This is the boy who was not to be whipped again!" | - Ого! Так вот она, ваша ложно понятая честь! Вот какого мальчишку нельзя было выпороть еще раз! |
| But Mr. Allworthy, with a more gentle aspect, turned towards the lad, and said, | Но мистер Олверти обратился к юноше с более приветливым видом, спросив: |
| "Is this true, child? How came you to persist so obstinately in a falsehood?" | - Это правда, мой мальчик? Как же это ты дошел до такого упорства во лжи? |
| Tom said, "He scorned a lie as much as any one: but he thought his honour engaged him to act as he did; for he had promised the poor fellow to conceal him: which," he said, "he thought himself farther obliged to, as the gamekeeper had begged him not to go into the gentleman's manor, and had at last gone himself, in compliance with his persuasions." He said, "This was the whole truth of the matter, and he would take his oath of it"; and concluded with very passionately begging Mr. Allworthy "to have compassion on the poor fellow's family, especially as he himself only had been guilty, and the other had been very difficultly prevailed on to do what he did. | Джонс отвечал, что он презирает ложь не меньше всякого другого; но он считал, что честь обязывала его поступить так, как он поступил, ибо он обещал бедняге не выдавать его; тем более, он чувствовал себя обязанным молчать, продолжал он, что сторож уговаривал его не ходить на чужую землю и пошел туда сам только в угоду ему. Вот вся правда, как было дело, и он готов подтвердить свои слова присягой. И Джонс закончил свою речь горячей просьбой к мистеру Олверти пожалеть семью бедного сторожа, особенно принимая во внимание то, что он, Джонс, один был виноват, а сторож с большой неохотой согласился сделать то, что он сделал. |
| Indeed, sir," said he, "it could hardly be called a lie that I told; for the poor fellow was entirely innocent of the whole matter. I should have gone alone after the birds; nay, I did go at first, and he only followed me to prevent more mischief. Do, pray, sir, let me be punished; take my little horse away again; but pray, sir, forgive poor George." | - Право же, сэр,- говорил он,- едва ли мое показание можно назвать ложью, потому что бедняк совершенно неповинен во всем случившемся. Я все равно пошел бы один за птицами,- я даже и пошел один, и он только последовал за мной, чтобы я не наделал еще большей беды. Пожалуйста, сэр, накажи те меня, отберите у меня лошадку, но прошу вас, сэр, простите бедного Джорджа. |
| Mr. Allworthy hesitated a few moments, and then dismissed the boys, advising them to live more friendly and peaceably together. | После недолгого колебания мистер Олверти отпустил Мальчиков, посоветовав им жить дружнее и миролюбивее. |
| English | Русский |
| It is probable, that by disclosing this secret, which had been communicated in the utmost confidence to him, young Blifil preserved his companion from a good lashing; for the offence of the bloody nose would have been of itself sufficient cause for Thwackum to have proceeded to correction; but now this was totally absorbed in the consideration of the other matter; and with regard to this, Mr. Allworthy declared privately, he thought the boy deserved reward rather than punishment, so that Thwackum's hand was withheld by a general pardon. | Очень может статься, что, выдав тайну, сообщенную ему весьма конфиденциально, молодой Блайфил избавил своего товарища от хорошей порки, ибо и окровавленного носа было довольно для Твакома, чтобы взяться за розгу; но эту провинность теперь совершенно заслонил другой поступок; а касательно этого поступка мистер Олверти заявил Твакому с глазу на глаз, что, по его мнению, мальчик заслуживает скорее награды, чем наказания, и, таким образом, помилование остановило карающую руку богослова. |
| Thwackum, whose meditations were full of birch, exclaimed against this weak, and, as he said he would venture to call it, wicked lenity. To remit the punishment of such crimes was, he said, to encourage them. He enlarged much on the correction of children, and quoted many texts from Solomon, and others; which being to be found in so many other books, shall not be found here. He then applied himself to the vice of lying, on which head he was altogether as learned as he had been on the other. | Тваком, все помыслы которого были наполнены березовыми прутьями, громко порицал эту снисходительность, решаясь назвать ее слабостью и даже безнравственностью. Оставлять такие преступления безнаказанными, говорил он, значит поощрять их. Он долго распространялся о пользе наказания детей, приведя много изречений из Соломона и других; так как изречения эти можно найти во множестве книг, то мы не станем их повторять здесь. Потом он обратился к пороку лжи, обнаружив в этом предмете такую же осведомленность, как и в прочих. |
| Square said, he had been endeavouring to reconcile the behaviour of Tom with his idea of perfect virtue, but could not. He owned there was something which at first sight appeared like fortitude in the action; but as fortitude was a virtue, and falsehood a vice, they could by no means agree or unite together. He added, that as this was in some measure to confound virtue and vice, it might be worth Mr. Thwackum's consideration, whether a larger castigation might not be laid on upon the account. | Сквейр сказал, что он пробовал согласить поведение Тома с идеей совершенной добродетели, но ему это не удалось. Он признался, что, на первый взгляд, в поступке Джонса есть нечто похожее на мужественную силу; но так как мужество - добродетель, а лживость - порок, то они ни в коем случае не могут быть примирены или соединены. В заключение он заметил, что так как поступок Джонса является в некоторой мере смешением добродетели и порока, то мистеру Твакому следовало бы подумать, не заслуживает ли его воспитанник по этому случаю суровейшего наказания. |
| As both these learned men concurred in censuring Jones, so were they no less unanimous in applauding Master Blifil. To bring truth to light, was by the parson asserted to be the duty of every religious man; and by the philosopher this was declared to be highly conformable with the rule of right, and the eternal and unalterable fitness of things. | Если оба ученые мужа единодушно осудили Джонса, то с не меньшим единодушием они одобрили молодого Блайфила. Разоблачение истины, по утверждению священника, было долгом каждого религиозного человека, а по заявлению философа - совершенно согласно с законом справедливости и нерушимой вечной гармонией вещей. |
| All this, however, weighed very little with Mr. Allworthy. He could not be prevailed on to sign the warrant for the execution of Jones. There was something within his own breast with which the invincible fidelity which that youth had preserved, corresponded much better than it had done with the religion of Thwackum, or with the virtue of Square. He therefore strictly ordered the former of these gentlemen to abstain from laying violent hands on Tom for what had past. The pedagogue was obliged to obey those orders; but not without great reluctance, and frequent mutterings that the boy would be certainly spoiled. | Все это, однако, имело очень мало веса в глазах мистера Олверти. Его так и не удалось уговорить подписать приказ об экзекуции над Джонсом. В груди его жило чувство, которому стойкая верность, проявленная юношей, была гораздо ближе, чем религия Твакома или добродетель Сквейра. Поэтому он настрого приказал первому из этих господ воздержаться от расправы над Томом за прошлое. Педагог принужден был повиноваться приказаниям Олверти, хоть и с большой неохотой, ворча, что мальчика положительно портят. |
| Towards the gamekeeper the good man behaved with more severity. He presently summoned that poor fellow before him, and after many bitter remonstrances, paid him his wages, and dismist him from his service; for Mr. Allworthy rightly observed, that there was a great difference between being guilty of a falsehood to excuse yourself, and to excuse another. He likewise urged, as the principal motive to his inflexible severity against this man, that he had basely suffered Tom Jones to undergo so heavy a punishment for his sake, whereas he ought to have prevented it by making the discovery himself. | С полевым сторожем сквайр поступил суровее. Он тотчас же призвал беднягу к себе, долго ему выговаривал в резких выражениях, заплатил жалованье и уволил со службы; мистер Олверти справедливо заметил, что солгать для оправдания себя и солгать для оправдания другого - большая разница. Но главной причиной его непреклонной суровости по отношению к этому человеку было то, что ради своей выгоды он проявил низость, допустив, чтобы Тома Джонса подвергли такому тяжелому наказанию, между тем как мог предотвратить его добровольным признанием. |
| When this story became public, many people differed from Square and Thwackum, in judging the conduct of the two lads on the occasion. Master Blifil was generally called a sneaking rascal, a poor-spirited wretch, with other epithets of the like kind; whilst Tom was honoured with the appellations of a brave lad, a jolly dog, and an honest fellow. Indeed, his behaviour to Black George much ingratiated him with all the servants; for though that fellow was before universally disliked, yet he was no sooner turned away than he was as universally pitied; and the friendship and gallantry of Tom Jones was celebrated by them all with the highest applause; and they condemned Master Blifil as openly as they durst, without incurring the danger of offending his mother. For all this, however, poor Tom smarted in the flesh; for though Thwackum had been inhibited to exercise his arm on the foregoing account, yet, as the proverb says, It is easy to find a stick, &c. So was it easy to find a rod; and, indeed, the not being able to find one was the only thing which could have kept Thwackum any long time from chastising poor Jones. | Когда эта история получила огласку, многие оценили поведение юношей в день их ссоры совсем иначе, чем Сквейр и Тваком. Молодого Блайфила в один голос называли подлым доносчиком, мерзавцем, трусом и тому подобными эпитетами, тогда как Том почтен был лестными именами славного малого, веселого парня честной души. Поступок с Черным Джорджем очень расположил к нему всех слуг, правда, полевого сторожа раньше никто не любил, но едва только его прогнали, как все начали жалеть его, все с величайшими похвалами прославляли дружбу и благородство Тома Джонса и совершенно открыто осуждали молодого Блайфила, остерегаясь только прогневить его мать. Однако за все это бедный Том платился телесной болью; ибо хоть Твакому и было запрещено пускать в ход свои руки, но, как говорит пословица, "найти сучок в лесу нетрудно". Так точно нетрудно было найти розгу; а только совершенная невозможность найти ее удержала бы Твакома сколько-нибудь продолжительное время от порки бедного Джонса. |
| Had the bare delight in the sport been the only inducement to the pedagogue, it is probable Master Blifil would likewise have had his share; but though Mr. Allworthy had given him frequent orders to make no difference between the lads, yet was Thwackum altogether as kind and gentle to this youth, as he was harsh, nay even barbarous, to the other. To say the truth, Blifil had greatly gained his master's affections; partly by the profound respect he always showed his person, but much more by the decent reverence with which he received his doctrine; for he had got by heart, and frequently repeated, his phrases, and maintained all his master's religious principles with a zeal which was surprizing in one so young, and which greatly endeared him to the worthy preceptor. | Если бы единственным побуждением педагога было чистое наслаждение искусством, то, по всей вероятности, Блайфил тоже получал бы свою долю, но, несмотря на неоднократные приказания мистера Олверти не делать никакого различия между мальчиками, Тваком был столь же любезен и ласков с его племянником, сколько груб и даже жесток с Джонсом. Сказать правду, Блайфил вполне заслужил любовь своего наставника - частью тем, что свидетельствовал ему всегда глубокое уважение, а еще больше скромной почтительностью, с которой он принимал его учение. Блайфил знал наизусть и часто повторял его фразы и отстаивал религиозные убеждения своего учителя с жаром, прямо-таки удивительным в таком молодом человеке и снискавшим большое благоволение к нему достойного наставника. |
| Tom Jones, on the other hand, was not only deficient in outward tokens of respect, often forgetting to pull off his hat, or to bow at his master's approach; but was altogether as unmindful both of his master's precepts and example. He was indeed a thoughtless, giddy youth, with little sobriety in his manners, and less in his countenance; and would often very impudently and indecently laugh at his companion for his serious behaviour. | С другой стороны, Том Джонс был не только нерачителен по части внешних знаков почтения, часто забывая снять шляпу или поклониться при встрече с учителем, но относился также без всякого внимания к его наставлениям и примеру. Это был беззаботный, ветреный юноша с очень вольными манерами и без всякой маски на лице; часто он самым бесстыдным и неприличным образом смеялся над степенностью своего товарища. |
| Mr. Square had the same reason for his preference of the former lad; for Tom Jones showed no more regard to the learned discourses which this gentleman would sometimes throw away upon him, than to those of Thwackum. He once ventured to make a jest of the rule of right; and at another time said, he believed there was no rule in the world capable of making such a man as his father (for so Mr. Allworthy suffered himself to be called). | По этим же самым причинам и мистер Сквейр отдавал предпочтение Блайфилу, ибо Том Джонс так же неуважительно относился к ученым рассуждениям этого джентльмена, когда тому случалось расточать их пред ним, как и к поучениям Твакома. Однажды он решился подшутить над законом справедливости, а в другой раз сказал, что, по его мнению, ни один закон в мире не способен создать такого человека, как его отец (мистер Олверти позволял ему называть себя этим именем). |
| Master Blifil, on the contrary, had address enough at sixteen to recommend himself at one and the same time to both these opposites. With one he was all religion, with the other he was all virtue. And when both were present, he was profoundly silent, which both interpreted in his favour and in their own. | Молодой Блайфил, напротив, имел в шестнадцать лет довольно ловкости для того, чтобы одновременно вкрасться в милость обоих этих непохожих друг на друга людей. С одним он был - весь религия, с другим - весь добродетель. А когда они оба были возле него, он хранил глубокое молчание, которое каждый из них истолковывал в его и свою пользу. |
| Nor was Blifil contented with flattering both these gentlemen to their faces; he took frequent occasions of praising them behind their backs to Allworthy; before whom, when they two were alone, and his uncle commended any religious or virtuous sentiment (for many such came constantly from him) he seldom failed to ascribe it to the good instructions he had received from either Thwackum or Square; for he knew his uncle repeated all such compliments to the persons for whose use they were meant; and he found by experience the great impressions which they made on the philosopher, as well as on the divine: for, to say the truth, there is no kind of flattery so irresistible as this, at second hand. | Блайфил не довольствовался лестью в глаза обоим этим джентльменам, он пользовался всяким случаем хвалить их Олверти в их отсутствие. Когда он бывал наедине с дядей и дядя одобрял какую-нибудь религиозную или моральную сентенцию (а Блайфил постоянно сыпал ими), он почти всегда приписывал ее добрым наставлениям Твакома и Сквейра. Он знал, что дядя передаст все эти отзывы лицам, для которых они были предназначены, и убедился на опыте в том, какое сильное впечатление они производят как на философа, так и на богослова. И точно: нет лести неотразимее той, что передается из вторых рук. |
| The young gentleman, moreover, soon perceived how extremely grateful all those panegyrics on his instructors were to Mr. Allworthy himself, as they so loudly resounded the praise of that singular plan of education which he had laid down; for this worthy man having observed the imperfect institution of our public schools, and the many vices which boys were there liable to learn, had resolved to educate his nephew, as well as the other lad, whom he had in a manner adopted, in his own house; where he thought their morals would escape all that danger of being corrupted to which they would be unavoidably exposed in any public school or university. | Кроме того, молодой джентльмен скоро заметил, что все эти панегирики учителям чрезвычайно приятны самому мистеру Олверти, потому что в них слышалась открытая похвала избранному им своеобразному плану воспитания; ибо, заметив, как несовершенны наши публичные школы и сколько пороков приобретают в них мальчики, почтенный сквайр решил воспитывать племянника и найденыша, которого он некоторым образом усыновил, у себя дома, где нравственность их, думал он, избегнет всех опасностей развращения, которым она подвержена в публичных школах или университете. |
| Having, therefore, determined to commit these boys to the tuition of a private tutor, Mr. Thwackum was recommended to him for that office, by a very particular friend, of whose understanding Mr. Allworthy had a great opinion, and in whose integrity he placed much confidence. This Thwackum was fellow of a college, where he almost entirely resided; and had a great reputation for learning, religion, and sobriety of manners. And these were doubtless the qualifications by which Mr. Allworthy's friend had been induced to recommend him; though indeed this friend had some obligations to Thwackum's family, who were the most considerable persons in a borough which that gentleman represented in parliament. | Решив, таким образом, вверить мальчиков попечению домашнего учителя, мистер Олверти обратился за советом к одному очень близкому приятелю, об уме которого он был высокого мнения и на честность которого вполне полагался, и тот порекомендовал ему на эту должность мистера Твакома. Этот Тваком был членом одного колледжа, где почти и жил, и славился ученостью, набожностью и степенностью. Несомненно, названные качества и имел в виду приятель мистера Олверти, рекомендуя ему Твакома, хотя, впрочем, был многим обязан семье Твакома, самой видной в том местечке, представителем которого этот джентльмен был в парламенте. |
| Thwackum, at his first arrival, was extremely agreeable to Allworthy; and indeed he perfectly answered the character which had been given of him. Upon longer acquaintance, however, and more intimate conversation, this worthy man saw infirmities in the tutor, which he could have wished him to have been without; though as those seemed greatly overbalanced by his good qualities, they did not incline Mr. Allworthy to part with him: nor would they indeed have justified such a proceeding; for the reader is greatly mistaken, if he conceives that Thwackum appeared to Mr. Allworthy in the same light as he doth to him in this history; and he is as much deceived, if he imagines that the most intimate acquaintance which he himself could have had with that divine, would have informed him of those things which we, from our inspiration, are enabled to open and discover. Of readers who, from such conceits as these, condemn the wisdom or penetration of Mr. Allworthy, I shall not scruple to say, that they make a very bad and ungrateful use of that knowledge which we have communicated to them. | Тваком сразу по приезде чрезвычайно понравился Олверти, действительно, он вполне отвечал данной приятелем Олверти характеристике. Впрочем, после более долгого знакомства и более задушевных бесед почтенный сквайр заметил в наставнике недостатки, которых он не желал бы в нем видеть; но так как с виду его хорошие качества значительно перевешивали их, то мистер Олверти не пожелал с ним расстаться. Да эти недостатки и не давали ему на то права: читатель сильно ошибается, если думает, будто Тваком являлся мистеру Олверти в том же свете, как и ему на страницах этой истории; он заблуждается также, если воображает, будто самые короткие отношения с богословом могли бы открыть ему вещи, которые позволило нам открыть и разоблачить наше писательское вдохновение. О читателях, которые, на основании сказанного, усомнятся в мудрости или проницательности мистера Олверти, я без стеснения скажу, что они дурно и неблагодарно пользуются сообщаемыми им сведениями. |
| These apparent errors in the doctrine of Thwackum served greatly to palliate the contrary errors in that of Square, which our good man no less saw and condemned. He thought, indeed, that the different exuberancies of these gentlemen would correct their different imperfections; and that from both, especially with his assistance, the two lads would derive sufficient precepts of true religion and virtue. If the event happened contrary to his expectations, this possibly proceeded from some fault in the plan itself; which the reader hath my leave to discover, if he can: for we do not pretend to introduce any infallible characters into this history; where we hope nothing will be found which hath never yet been seen in human nature. | Эти явные погрешности в системе Твакома уравновешивали противоположные погрешности Сквейра, которые наш добрый сквайр тоже видел и осуждал. Но он считал, что противоположные достоинства этих джентльменов будут исправлять их противоположные несовершенства и что мальчики почерпнут от них, особенно с его помощью, достаточно полезных наставлений в истинной религии и добродетели. Если результаты не оправдали его ожиданий, то это, может быть, проистекало от какой-то ошибки в самом плане воспитания, которую мы и предоставляем обнаружить читателю, если он сумеет; ибо мы не задаемся целью выводить в этой истории людей непогрешимых и надеемся, что в ней не найдется ничего такого, чего никогда еще не наблюдалось в человеческой натуре. |
| To return therefore: the reader will not, I think, wonder that the different behaviour of the two lads above commemorated, produced the different effects of which he hath already seen some instance; and besides this, there was another reason for the conduct of the philosopher and the pedagogue; but this being matter of great importance, we shall reveal it in the next chapter. | Возвратимся, однако, к нашему предмету; мне кажется, читатель не удивится, что различное поведение упомянутых мальчиков производило различное впечатление на воспитателей, примеры чего мы уже видели; но была еще и другая причина различного отношения к ним философа и педагога; так как предмет этот очень важный, мы изложим его в следующей главе. |
| English | Русский |
| It is to be known then, that those two learned personages, who have lately made a considerable figure on the theatre of this history, had, from their first arrival at Mr. Allworthy's house, taken so great an affection, the one to his virtue, the other to his religion, that they had meditated the closest alliance with him. | Надо знать, что две названные ученые персоны, играющие в последнее время видную роль на сцене нашей истории, исполнились с самого прибытия в дом мистера Олверти такой великой любовью, один - к его добродетели, а другой - к его благочестию, что задумали вступить с ним в теснейший союз. |
| For this purpose they had cast their eyes on that fair widow, whom, though we have not for some time made any mention of her, the reader, we trust, hath not forgot. Mrs. Blifil was indeed the object to which they both aspired. | С этим намерением они остановили свои взоры на прекрасной вдове, которой, мы надеемся, не забыл еще читатель, хоть мы давно уже о ней не упоминали. Миссис Блайфил была предметом домогательства обоих наставников. |
| It may seem remarkable, that, of four persons whom we have commemorated at Mr. Allworthy's house, three of them should fix their inclinations on a lady who was never greatly celebrated for her beauty, and who was, moreover, now a little descended into the vale of years; but in reality bosom friends, and intimate acquaintance, have a kind of natural propensity to particular females at the house of a friend- viz., to his grandmother, mother, sister, daughter, aunt, niece, or cousin, when they are rich; and to his wife, sister, daughter, niece, cousin, mistress, or servant-maid, if they should be handsome. | Может показаться странным, что из четырех человек, проживавших в доме Олверти, трое почувствовали влечение к даме, никогда особенно не славившейся красотой и вдобавок теперь уже немного склонившейся под бременем лет; но обыкновенно задушевные друзья и короткие знакомые чувствуют род естественного влечения к женщинам, входящим в число домочадцев друга, как-то: к его бабушке, сестре, дочери, тетке, племяннице или кузине, когда они богаты, и к его жене, сестре, дочери, племяннице, кузине, любовнице или горничной, если они пригожи. |
| We would not, however, have our reader imagine, that persons of such characters as were supported by Thwackum and Square, would undertake a matter of this kind, which hath been a little censured by some rigid moralists, before they had thoroughly examined it, and considered whether it was (as Shakespear phrases it) "Stuff o' th' conscience," or no. Thwackum was encouraged to the undertaking by reflecting that to covet your neighbour's sister is nowhere forbidden: and he knew it was a rule in the construction of all laws, that "Expressum facit cessare tacitum." The sense of which is, "When a lawgiver sets down plainly his whole meaning, we are prevented from making him mean what we please ourselves." As some instances of women, therefore, are mentioned in the divine law, which forbids us to covet our neighbour's goods, and that of a sister omitted, he concluded it to be lawful. And as to Square, who was in his person what is called a jolly fellow, or a widow's man, he easily reconciled his choice to the eternal fitness of things. | Да не вообразит, однако, читатель, что люди склада Твакома и Сквейра решились на такое предприятие, не вполне одобряемое строгими моралистами, не рассмотрев досконально заранее, противно оно совести или нет. Тваком оправдывал себя рассуждением, что желать сестру ближнего твоего нигде не запрещено, и ему известно было правило, которым руководятся при составлении всех законов, именно: "Expressum facit cessare taciturn", смысл которого таков: "Если законодатель ясно излагает всю свою мысль, то мы не вправе приписывать ему то, что нам вздумается". А так как божественный закон, запрещающий нам желать добро нашего ближнего, перечисляет разные виды женщин и сестра среди них не упоминается, то наш богослов заключил отсюда, что его желание вполне законно. А что касается Сквейра, который был что называется красавец мужчина и вдовий угодник, то он легко примирил свой выбор с вечной гармонией вещей. |
| Now, as both of these gentlemen were industrious in taking every opportunity of recommending themselves to the widow, they apprehended one certain method was, by giving her son the constant preference to the other lad; and as they conceived the kindness and affection which Mr. Allworthy showed the latter, must be highly disagreeable to her, they doubted not but the laying hold on all occasions to degrade and vilify him, would be highly pleasing to her; who, as she hated the boy, must love all those who did him any hurt. In this Thwackum had the advantage; for while Square could only scarify the poor lad's reputation, he could flea his skin; and, indeed, he considered every lash he gave him as a compliment paid to his mistress; so that he could, with the utmost propriety, repeat this old flogging line, "Castigo te non quod odio habeam, sed quod AMEN. I chastise thee not out of hatred, but out of love." And this, indeed, he often had in his mouth, or rather, according to the old phrase, never more properly applied, at his fingers' ends. | И вот наши джентльмены, не пропускавшие ни одного случая снискать расположение вдовы, сообразили, что вернейшим средством для этого будет отдавать предпочтение ее сыну перед Джонсом; и так как им казалось, что доброта и любовь мистера Олверти к приемышу должны быть крайне неприятны вдове, то они и не сомневались, что, унижая и понося Джонса при всяком удобном случае, они доставят ей большое удовольствие: она ненавидела мальчика, следовательно, должна была любить всех притеснявших его. В этом отношении Тваком имел преимущество, ибо Сквейр мог вредить только доброму имени бедного юноши, а он - его коже; и действительно, он рассматривал каждый нанесенный Тому удар как знак внимания к своей возлюбленной, так что с полным правом мог бы применить к себе старое наставительное изречение: "Castigo te non quod odio habeam, sed quod amem" - "Наказываю тебя не из ненависти, а из любви". И действительно, оно часто бывало у него на устах или, вернее - по одному старинному выражению, как нельзя более подходящему к случаю,- на кончиках его пальцев. |
| For this reason, principally, the two gentlemen concurred, as we have seen above, in their opinion concerning the two lads; this being, indeed, almost the only instance of their concurring on any point; for, beside the difference of their principles, they had both long ago strongly suspected each other's design, and hated one another with no little degree of inveteracy. | Преимущественно по этой причине оба джентльмена были, как мы видели, согласны в своем мнении насчет порученных им воспитанников. И это был едва ли не единственный случай их единогласия, ибо, помимо коренного различия их образа мысли, оба они давно уже сильно подозревали друг друга в желании покорить сердце вдовы и ненавидели друг друга жесточайшей ненавистью. |
| This mutual animosity was a good deal increased by their alternate successes; for Mrs. Blifil knew what they would be at long before they imagined it; or, indeed, intended she should: for they proceeded with great caution, lest she should be offended, and acquaint Mr. Allworthy. But they had no reason for any such fear; she was well enough pleased with a passion, of which she intended none should have any fruits but herself. And the only fruits she designed for herself were, flattery and courtship; for which purpose she soothed them by turns, and a long time equally. She was, indeed, rather inclined to favour the parson's principles; but Square's person was more agreeable to her eye, for he was a comly man; whereas the pedagogue did in countenance very nearly resemble that gentleman, who, in the Harlot's Progress, is seen correcting the ladies in Bridewell. | Эта взаимная враждебность еще более распалялась их попеременными успехами, ибо миссис Блайфил смекнула, в чем дело, гораздо раньше, чем они воображали или имели в виду показать ей: соперники действовали с большой осторожностью, боясь, как бы она не обиделась и не пожаловалась мистеру Олверти. Но для таких опасений не было никаких поводов: вдова была довольна страстью, плоды которой намеревалась пожать она одна, а единственными плодами, на которые она рассчитывала, были лесть и поклонение,- по этой причине она поощряла каждого из них поочередно и долгое время в равной степени. Она больше склонялась предпочесть убеждения богослова, но наружность Сквейра больше радовала ее взоры, ибо философ был мужчина благообразный, тогда как педагог очень напоминал джентльмена, наказывающего дам в исправительном доме на гравюре из серии "Путь прелестницы". |
| Whether Mrs. Blifil had been surfeited with the sweets of marriage, or disgusted by its bitters, or from what other cause it proceeded, I will not determine; but she could never be brought to listen to any second proposals. However, she at last conversed with Square with such a degree of intimacy that malicious tongues began to whisper things of her, to which as well for the sake of the lady, as that they were highly disagreeable to the rule of right and the fitness of things, we will give no credit, and therefore shall not blot our paper with them. The pedagogue, 'tis certain, whipped on, without getting a step nearer to his journey's end. | Была ли миссис Блайфил пресыщена сладостью супружеской жизни, почувствовала ли отвращение к ее горечи, или происходило это от иной причины - я не берусь решить,- только она и слышать не хотела о новом предложении. Впрочем, под конец у нее установились такие короткие отношения со Сквейром, что злые языки начали нашептывать о ней вещи, которым, вследствие нежелания порочить честь дамы, а также потому, что они совершенно несовместимы с законом справедливости и всеобщей гармонией, мы не будем придавать значения и не станем марать ими бумагу. Педагог же, как усердно ни подхлестывал, ни на шаг не приближался к цели своего путешествия. |
| Indeed he had committed a great error, and that Square discovered much sooner than himself. Mrs. Blifil (as, perhaps, the reader may have formerly guessed) was not over and above pleased with the behaviour of her husband; nay, to be honest, she absolutely hated him, till his death at last a little reconciled him to her affections. It will not be therefore greatly wondered at, if she had not the most violent regard to the offspring she had by him. And, in fact, she had so little of this regard, that in his infancy she seldom saw her son, or took any notice of him; and hence she acquiesced, after a little reluctance, in all the favours which Mr. Allworthy showered on the foundling; whom the good man called his own boy, and in all things put on an entire equality with Master Blifil. This acquiescence in Mrs. Blifil was considered by the neighbours, and by the family, as a mark of her condescension to her brother's humour, and she was imagined by all others, as well as Thwackum and Square, to hate the foundling in her heart; nay, the more civility she showed him, the more they conceived she detested him, and the surer schemes she was laying for his ruin: for as they thought it her interest to hate him, it was very difficult for her to persuade them she did not. | Надо сказать, что он сделал большую ошибку, и Сквейр заметил это гораздо раньше его. Миссис Блайфил (как, может быть, уже догадался читатель) не была в чрезмерном восторге от обращения мужа; говоря откровенно, она ненавидела его всей душой, пока наконец смерть немного не примирила ее с ним. Поэтому нет ничего удивительного в том, что она не питала особенно бурной нежности к его детищу. Действительно, этой нежности было у нее так мало, что, когда ее сын был ребенком, она видела его редко и обращала на него мало внимания; без больших усилий примирилась она со всеми милостями, расточаемыми найденышу мистером Олверти, который называл его своим сыном и во всем держал наравне с маленьким Блайфилом. Это молчаливое согласие было истолковано соседями и домочадцами как уступка братниной прихоти, но все, не исключая Твакома и Сквейра, были убеждены, что в душе она ненавидит приемыша; и чем ласковее обращалась она с ним, тем больше они были уверены, что она озлоблена против Джонса и замышляет для него верную гибель; ей трудно было бы переубедить людей, считавших, что в ее интересах ненавидеть мальчика. |
| Thwackum was the more confirmed in his opinion, as she had more than once slily caused him to whip Tom Jones, when Mr. Allworthy, who was an enemy to this exercise, was abroad; whereas she had never given any such orders concerning young Blifil. And this had likewise imposed upon Square. In reality, though she certainly hated her own son- of which, however monstrous it appears, I am assured she is not a singular instance- she appeared, notwithstanding all her outward compliance, to be in her heart sufficiently displeased with all the favour shown by Mr. Allworthy to the foundling. She frequently complained of this behind her brother's back, and very sharply censured him for it, both to Thwackum and Square; nay, she would throw it in the teeth of Allworthy himself, when a little quarrel, or miff, as it is vulgarly called, arose between them. | Тваком еще более укрепился в своем мнении оттого, что она не раз коварно подавала ему мысль высечь Тома Джонса, когда мистера Олверти, враждебно относившегося к таким экзекуциям, не было дома; между тем она никогда не отдавала подобных приказаний относительно Блайфила. Это обстоятельство обратило на себя внимание также Сквейра. Словом, хотя миссис Блайфил заведомо ненавидела своего родного сына,- и, как это ни чудовищно, я уверен, что она в этом отношении далеко не исключение,-она, по-видимому, вопреки всей своей наружной угодливости, втайне сильно досадовала на благоволение мистера Олверти к приемышу. Часто она в резких выражениях жаловалась на брата, за его спиной, и Твакому и Сквейру и даже порой бросала упрек в глаза самому Олверти, когда между ними завязывались небольшие ссоры, или, вульгарно выражаясь, перебранки. |
| However, when Tom grew up, and gave tokens of that gallantry of temper which greatly recommends men to women, this disinclination which she had discovered to him when a child, by degrees abated, and at last she so evidently demonstrated her affection to him to be much stronger than what she bore her own son, that it was impossible to mistake her any longer. She was so desirous of often seeing him, and discovered such satisfaction and delight in his company, that before he was eighteen years old he was become a rival to both Square and Thwackum; and what is worse, the whole country began to talk as loudly of her inclination to Tom, as they had before done of that which she had shown to Square: on which account the philosopher conceived the most implacable hatred for our poor heroe. | Однако, когда Том вырос и стал отличаться удалью, так выгодно рисующей мужчину в глазах женщин, нерасположение, которое она обнаруживала к нему во время его детства, постепенно ослабело, и, наконец, она стала оказывать ему столь явное предпочтение перед родным сыном, что уже невозможно было ошибиться на этот счет. Она так желала видеть Джонса и испытывала такое живое удовольствие в его обществе, что, не достигнув еще восемнадцати лет, Том сделался соперником и Сквейра и Твакома; и, что еще хуже, весь околоток начал поговаривать о ее благосклонности к Тому так же громко, как раньше говорили о ее благосклонности к Сквейру; по этой причине философ воспылал жесточайшей ненавистью к нашему бедному герою. |
| English | Русский |
| Though Mr. Allworthy was not of himself hasty to see things in a disadvantageous light, and was a stranger to the public voice, which seldom reaches to a brother or a husband, though it rings in the ears of all the neighbourhood; yet was this affection of Mrs. Blifil to Tom, and the preference which she too visibly gave him to her own son, of the utmost disadvantage to that youth. | Хотя сам мистер Олверти не торопился видеть вещи в неблагоприятном свете и оставался чужд голосу молвы, который редко достигает слуха брата или мужа, несмотря на то что раздается в ушах всех соседей, все же благосклонность миссис Блайфил к Тому и предпочтение, слишком явно отдаваемое ему перед сыном, принесли много вреда нашему герою. |
| For such was the compassion which inhabited Mr. Allworthy's mind, that nothing but the steel of justice could ever subdue it. To be unfortunate in any respect was sufficient, if there was no demerit to counterpoise it, to turn the scale of that good man's pity, and to engage his friendship and his benefaction. | Мистер Олверти был преисполнен такой отзывчивости, что лишь требования справедливости могли бы подавить в нем это чувство. Какого угодно несчастья, лишь бы только его не перевешивали дурные качества, было достаточно для того, чтобы пробудить в сердце этого доброго человека жалость и снискать его дружбу и благоволение. |
| When therefore he plainly saw Master Blifil was absolutely detested (for that he was) by his own mother, he began, on that account only, to look with an eye of compassion upon him; and what the effects of compassion are, in good and benevolent minds, I need not here explain to most of my readers. | Вот почему, убедившись с несомненностью, что маленький Блайфил находится в полной немилости у матери (а так оно и было в действительности), он начал смотреть на него с состраданием; а каково действие сострадания на умы добрые и благожелательные - этого, я думаю, мне нет надобности объяснять читателям. |
| Henceforward he saw every appearance of virtue in the youth through the magnifying end, and viewed all his faults with the glass inverted, so that they became scarce perceptible. And this perhaps the amiable temper of pity may make commendable; but the next step the weakness of human nature alone must excuse; for he no sooner perceived that preference which Mrs. Blifil gave to Tom, than that poor youth (however innocent) began to sink in his affections as he rose in hers. This, it is true, would of itself alone never have been able to eradicate Jones from his bosom; but it was greatly injurious to him, and prepared Mr. Allworthy's mind for those impressions which afterwards produced the mighty events that will be contained hereafter in this history; and to which, it must be confest, the unfortunate lad, by his own wantonness, wildness, and want of caution, too much contributed. | С этих пор мистер Олверти видел малейшее проявление добродетели в юноше в увеличительное стекло, а все его недостатки - в уменьшительное, так что они сделались едва заметными. Эту снисходительность жалости можно считать даже похвальной; но следующий шаг способна извинить только слабость человеческой натуры. Едва только мистер Олверти заметил, что сестра его оказывает Тому предпочтение, как благосклонность его к бедному, ни в чем не повинному юноше стала убывать по мере возрастания к нему привязанности вдовы. Правда, одна эта привязанность не могла бы вырвать Джонса из сердца сквайра, но она сильно ему повредила и подготовила мистера Олверти к тем впечатлениям, которые сделались впоследствии причиной важных событий, излагаемых на дальнейших страницах этой повести, и которые, нужно сказать откровенно, усилил сам неудачливый юноша своей взбалмошностью, опрометчивостью и неосторожностью. |
| In recording some instances of these, we shall, if rightly understood, afford a very useful lesson to those well-disposed youths who shall hereafter be our readers; for they may here find, that goodness of heart, and openness of temper, though these may give them great comfort within, and administer to an honest pride in their own minds, will by no means, alas! do their business in the world. Prudence and circumspection are necessary even to the best of men. They are indeed, as it were, a guard to Virtue, without which she can never be safe. It is not enough that your designs, nay, that your actions, are intrinsically good; you must take care they shall appear so. If your inside be never so beautiful, you must preserve a fair outside also. This must be constantly looked to, or malice and envy will take care to blacken it so, that the sagacity and goodness of an Allworthy will not be able to see through it, and to discern the beauties within. Let this, my young readers, be your constant maxim, that no man can be good enough to enable him to neglect the rules of prudence; nor will Virtue herself look beautiful, unless she be bedecked with the outward ornaments of decency and decorum. And this precept, my worthy disciples, if you read with due attention, you will, I hope, find sufficiently enforced by examples in the following pages. | Несколько примеров в подтверждение этого послужат, если будут правильно поняты, полезным уроком благонамеренным юношам, которым случится впоследствии быть нашими читателями; они увидят, что доброта сердца и откровенный характер, хотя бы они давали большое душевное наслаждение и наполняли умы благородной гордостью, ни в коем случае - увы! - не ведут к преуспеянию в свете. Благоразумие и осмотрительность необходимы даже наилучшему из людей. Они являются как бы стражами Добродетели, без которых она всегда в опасности. Недостаточно, чтобы намерения ваши и даже ваши поступки были сами по себе благородны,- нужно еще позаботиться, чтобы они и казались такими. Как бы ни была прекрасна ваша внутренняя сущность, вы всегда должны сохранять приличную внешность. Необходимо постоянно следить за ней, иначе злоба и зависть постараются так вас очернить, что проницательность и доброта таких людей, как Олверти, неспособны будут проникнуть сквозь толщу клеветы и разглядеть внутреннюю красоту. Юные мои читатели, помните твердо, что самый лучший человек не вправе пренебрегать правилами благоразумия, и сама Добродетель не покажется приглядной без внешних украшений приличия и благопристойности. И я надеюсь, достойные ученики мои, если вы будете читать с должным вниманием, то найдете на дальнейших страницах достаточно примеров, подтверждающих эту истину. |
| I ask pardon for this short appearance, by way of chorus, on the stage. It is in reality for my own sake, that, while I am discovering the rocks on which innocence and goodness often split, I may not be misunderstood to recommend the very means to my worthy readers, by which I intend to show them they will be undone. And this, as I could not prevail on any of my actors to speak, I myself was obliged to declare. | Простите, что я сам выступаю на сцену в роли хора. Этого требует забота о моем добром имени; указывая на рифы, о которые часто разбиваются невинность и доброта, я хочу, чтобы меня не истолковали превратно и не подумали, что я даю моим уважаемым читателям советы, для них заведомо гибельные. А так как мне не удалось убедить никого из действующих лиц моей повести высказать это, то я принужден был заговорить сам. |
| English | Русский |
| The reader may remember that Mr. Allworthy gave Tom Jones a little horse, as a kind of smart-money for the punishment which he imagined he had suffered innocently. | Читатель помнит, как мистер Олверти подарил Тому Джонсу лошадку, словно желая вознаградить мальчика за невинно понесенное, по его мнению, наказание. |
| This horse Tom kept above half a year, and then rode him to a neighbouring fair, and sold him. | Этой лошадкой Том пользовался около полугода, затем поехал на ней на ярмарку в соседнее местечко и продал ее. |
| At his return, being questioned by Thwackum what he had done with the money for which the horse was sold, he frankly declared he would not tell him. | По возвращении домой на вопрос Твакома, что он сделал с деньгами, вырученными за лошадь, он откровенно заявил, что не скажет. |
| "Oho!" says Thwackum, "you will not! then I will have it out of your br-h"; | - Вот как! - воскликнул Тваком.- Ты не скажешь! Так я выведаю это у твоего зада. |
| that being the place to which he always applied for information on every doubtful occasion. | К этому месту он всегда обращался за сведениями в сомнительных случаях. |
| Tom was now mounted on the back of a footman, and everything prepared for execution, when Mr. Allworthy, entering the room, gave the criminal a reprieve, and took him with him into another apartment; where, being alone with Tom, he put the same question to him which Thwackum had before asked him. | Том был уже посажен на спину лакея, и все было приготовлено для экзекуции, когда в комнату вошел Олверти, отменил приговор и увел с собой преступника. Оставшись с Томом наедине, он задал мальчику вопрос, предложенный ранее Твакомом. |
| Tom answered, he could in duty refuse him nothing; but as for that tyrannical rascal, he would never make him any other answer than with a cudgel, with which he hoped soon to be able to pay him for all his barbarities. | Том отвечал, что он не вправе отказать ему ни в одной просьбе, но что касается этого мерзавца с деспотическими замашками, то он ответит ему только дубинкой, которой надеется вскоре отплатить за все его жестокости. |
| Mr. Allworthy very severely reprimanded the lad for his indecent and disrespectful expressions concerning his master; but much more for his avowing an intention of revenge. He threatened him with the entire loss of his favour, if he ever heard such another word from his mouth; for, he said, he would never support or befriend a reprobate. By these and the like declarations, he extorted some compunction from Tom, in which that youth was not over-sincere; for he really meditated some return for all the smarting favours he had received at the hands of the pedagogue. He was, however, brought by Mr. Allworthy to express a concern for his resentment against Thwackum; and then the good man, after some wholesome admonition, permitted him to proceed, which he did as follows:- | Мистер Олверти сделал ему суровый выговор за непристойные и непочтительные выражения по адресу своего воспитателя, особенно же за беззастенчиво высказанное намерение отомстить ему. Он пригрозил, что лишит его всех своих милостей, если еще раз услышит от него такие слова, ибо, заявил Олверти, он ни за что не станет оказывать поддержки или помощи закоренелому преступнику. При помощи таких увещаний и угроз он добился от Тома раскаяния, но не слишком чистосердечного, потому что юноша действительно подумывал о воздаянии за все жгучие ласки, полученные им от руки педагога. Однако под влиянием убеждений мистера Олверти Том выразил сожаление по поводу своей резкой выходки против Твакома, после чего, сделав еще несколько полезных наставлений, Олверти позволил ему продолжать, и Том сказал следующее: |
| "Indeed, my dear sir, I love and honour you more than all the world: I know the great obligations I have to you, and should detest myself if I thought my heart was capable of ingratitude. Could the little horse you gave me speak, I am sure he could tell you how fond I was of your present; for I had more pleasure in feeding him than in riding him. Indeed, sir, it went to my heart to part with him; nor would I have sold him upon any other account in the world than what I did. You yourself, sir, I am convinced, in my case, would have done the same: for none ever so sensibly felt the misfortunes of others. What would you feel, dear sir, if you thought yourself the occasion of them? Indeed, sir, there never was any misery like theirs." | - Я люблю и уважаю вас, сэр, больше всех на свете, знаю, как много обязан вам, и глубоко презирал бы себя, если бы считал себя способным на неблагодарность. Жаль, что подаренная вами лошадка не умеет говорить, а то она рассказала бы вам, как я дорожил вашим подарком; мне приятнее было кормить ее, чем кататься на ней. Право, сэр, мне тяжело было с ней расстаться, и я не продал бы ее ни за что на свете по какому-нибудь другому случаю. Я уверен, сэр, что на моем месте вы сами поступили бы точно так же, ибо нет человека, более отзывчивого к чужим несчастьям. Но каково бы вы себя чувствовали, дорогой благодетель, если бы считали себя их виновником? А такой нищеты, как у них, право же, никогда не было. |
| "Like whose, child?" says Allworthy: "What do you mean?" | - Как у кого, друг мой? - спросил Олверти.- О ком ты говоришь? |
| "Oh, sir!" answered Tom, "your poor gamekeeper, with all his large family, ever since your discarding him, have been perishing with all the miseries of cold and hunger: I could not bear to see these poor wretches naked and starving, and at the same time know myself to have been the occasion of all their sufferings. I could not bear it, sir; upon my soul, I could not." [Here the tears ran down his cheeks, and he thus proceeded.] "It was to save them from absolute destruction I parted with your dear present, notwithstanding all the value I had for it: I sold the horse for them, and they have every farthing of the money." | - Ах, сэр! - отвечал Том.- Ваш несчастный полевой сторож погибает со всей своей семьей от голода и холода с тех пор, как вы его прогнали. Для меня было невыносимо видеть этих бедняг, раздетых, без куска хлеба, и сознавать, что я же являюсь причиной всех их страданий. Я не мог этого вынести, сэр,- клянусь вам, не мог! - Тут слезы заструились у него по щекам, и он продолжал так: - Чтобы спасти этих людей от совершенной гибели, я решился расстаться с вашим подарком, как он мне ни дорог; ради них я продал лошадь и отдал им все деньги до последнего гроша. |
| Mr. Allworthy now stood silent for some moments, and before he spoke the tears started from his eyes. He at length dismissed Tom with a gentle rebuke, advising him for the future to apply to him in cases of distress, rather than to use extraordinary means of relieving them himself. | Несколько минут мистер Олверти не произносил ни слова, и слезы текли у него из глаз. Наконец он отпустил Тома с мягким упреком, сказав ему, чтобы на будущее время он лучше обращался к нему в случаях подобной нужды, а не прибегал к таким необыкновенным средствам помощи. |
| This affair was afterwards the subject of much debate between Thwackum and Square. Thwackum held, that this was flying in Mr. Allworthy's face, who had intended to punish the fellow for his disobedience. He said, in some instances, what the world called charity appeared to him to be opposing the will of the Almighty, which had marked some particular persons for destruction; and that this was in like manner acting in opposition to Mr. Allworthy; concluding, as usual, with a hearty recommendation of birch. | Происшествие это послужило поводом к большому спору между Твакомом и Сквейром. Тваком утверждал, что это просто вызов мистеру Олверти, который хотел наказать сторожа за неповиновение. Он говорил, пояснив свою мысль несколькими примерами, что так называемое милосердие кажется ему противным воле всемогущего, обрекающего некоторых людей на гибель, и что поступок Джонса в равной мере идет вразрез с желаниями мистера Олверти; по обыкновению, он заключил свою речь горячей похвалой березовым прутьям. |
| Square argued strongly on the other side, in opposition perhaps to Thwackum, or in compliance with Mr. Allworthy, who seemed very much to approve what Jones had done. | Сквейр энергично отстаивал противное - может быть, из желания возражать Твакому, а может быть, с целью угодить мистеру Олверти, по-видимому вполне одобрявшему поступок Джонса. |
| As to what he urged on this occasion, as I am convinced most of my readers will be much abler advocates for poor Jones, it would be impertinent to relate it. Indeed it was not difficult to reconcile to the rule of right an action which it would have been impossible to deduce from the rule of wrong. | Однако приводить здесь доводы философа было бы неуместно, так как я убежден, что большинство моих читателей сумеет гораздо искуснее защитить Джонса. Действительно, нетрудно было примирить с законом справедливости поступок, который никак нельзя было вывести из закона несправедливости. |
| English | Русский |
| It hath been observed by some man of much greater reputation for wisdom than myself, that misfortunes seldom come single. An instance of this may, I believe, be seen in those gentlemen who have the misfortune to have any of their rogueries detected; for here discovery seldom stops till the whole is come out. Thus it happened to poor Tom; who was no sooner pardoned for selling the horse, than he was discovered to have some time before sold a fine Bible which Mr. Allworthy gave him, the money arising from which sale he had disposed of in the same manner. This Bible Master Blifil had purchased, though he had already such another of his own, partly out of respect for the book, and partly out of friendship to Tom, being unwilling that the Bible should be sold out of the family at half-price. He therefore deposited the said half-price himself; for he was a very prudent lad, and so careful of his money, that he had laid up almost every penny which he had received from Mr. Allworthy. | Одним мудрым человеком, до которого мне далеко, было замечено, что беда редко приходит в одиночку. Примером этой истины могут, мне кажется, служить те господа, которые имели несчастье попасться в каком-нибудь грязном деле: подобное открытие редко остается одиноким и обыкновенно приводит к полному разоблачению человека. Так случилось и с бедным Томом: только что ему простили продажу лошади, как обнаружилось, что незадолго перед тем он продал другой подарок мистера Олверти - изящную Библию, а вырученные деньги употребил по тому же назначению. Библию приобрел маленький Блайфил, хотя у него уже был другой точно такой же экземпляр; сделал он это отчасти из уважения к книге, а отчасти из дружбы к Тому, не желая, чтобы книга за половинную цену перешла в чужие руки. Поэтому он заплатил означенную половинную цену сам, ибо он был юноша благоразумный и бережно обращался с деньгами, откладывая почти каждый пенс, полученный от мистера Олверти. |
| Some people have been noted to be able to read in no book but their own. On the contrary, from the time when Master Blifil was first possessed of this Bible, he never used any other. Nay, he was seen reading in it much oftener than he had before been in his own. Now, as he frequently asked Thwackum to explain difficult passages to him, that gentleman unfortunately took notice of Tom's name, which was written in many parts of the book. This brought on an inquiry, which obliged Master Blifil to discover the whole matter. | Говорят, есть люди, которые могут читать только принадлежащие им книги. Напротив, Блайфил, приобретя Библию Джонса, к другой больше не обращался. Больше того: он проводил за чтением этой Библии гораздо больше времени, чем раньше за чтением своей. А так как он часто просил Твакома объяснить ему трудные места, то педагог, к несчастью, обратил внимание на имя Тома, надписанное во многих местах книги. Последовал допрос - и Блайфил принужден был во всем признаться. |
| Thwackum was resolved a crime of this kind, which he called sacrilege, should not go unpunished. He therefore proceeded immediately to castigation: and not contented with that he acquainted Mr. Allworthy, at their next meeting, with this monstrous crime, as it appeared to him: inveighing against Tom in the most bitter terms, and likening him to the buyers and sellers who were driven out of the temple. | Тваком решил не оставлять безнаказанным это преступление, которое он называл святотатством. Поэтому он немедленно приступил к порке; не удовольствовавшись ею, он при первом же свидании рассказал мистеру Олверти о чудовищном, по его мнению, проступке Тома, ругая приемыша самыми последними словами и уподобляя его торговцам, изгнанным из храма. |
| Square saw this matter in a very different light. He said, he could not perceive any higher crime in selling one book than in selling another. That to sell Bibles was strictly lawful by all laws both Divine and human, and consequently there was no unfitness in it. He told Thwackum, that his great concern on this occasion brought to his mind the story of a very devout woman, who, out of pure regard to religion, stole Tillotson's Sermons from a lady of her acquaintance. | Сквейр посмотрел на дело с совсем иной точки зрения. Он говорил, что не видит, почему продать одну книгу большее преступление, чем продать другую; что продавать Библию не запрещено никаким законом, ни божеским, ни человеческим, и потому вполне позволительно. Великое негодование Твакома, сказал он, приводит ему на память случай с одной набожной женщиной, которая единственно из благочестия украла у своей знакомой проповеди Тиллотсона. |
| This story caused a vast quantity of blood to rush into the parson's face, which of itself was none of the palest; and he was going to reply with great warmth and anger, had not Mrs. Blifil, who was present at this debate, interposed. That lady declared herself absolutely of Mr. Square's side. She argued, indeed, very learnedly in support of his opinion; and concluded with saying, if Tom had been guilty of any fault, she must confess her own son appeared to be equally culpable; for that she could see no difference between the buyer and the seller; both of whom were alike to be driven out of the temple. | От этого сравнения кровь обильно прилила к лицу священника, и без того небледному; он уже собрался ответить что-то очень горячее и сердитое, но тут вмешалась миссис Блайфил, присутствовавшая при споре. Почтенная дама объявила, что она всецело на стороне мистера Сквейра. Она выступила на поддержку его мнения с длинными учеными доводами, заключив свою речь утверждением, что если Джонс в чем-нибудь виноват, то столько же виноват и сын ее, ибо она не видит никакой разницы между продавцом и покупателем, и оба они одинаково должны быть изгнаны из храма. |
| Mrs. Blifil having declared her opinion, put an end to the debate. Square's triumph would almost have stopt his words, had he needed them; and Thwackum, who, for reasons before-mentioned, durst not venture at disobliging the lady, was almost choaked with indignation. As to Mr. Allworthy, he said, since the boy had been already punished he would not deliver his sentiments on the occasion; and whether he was or was not angry with the lad, I must leave to the reader's own conjecture. | Высказанное миссис Блайфил мнение положило конец спору. Торжество Сквейра почти что отняло у него дар речи, если бы он в нем нуждался; а Тваком, не смевший по упомянутым выше причинам, противоречить вдове, едва не задохся от возмущения. Что же касается мистера Олверти, то он не пожелал объявить своего мнения, сказав, что мальчик уже понес наказание; и гневался ли он на него или нет, это я предоставляю решить самому читателю. |
| Soon after this, an action was brought against the gamekeeper by Squire Western (the gentleman in whose manor the partridge was killed), for depredations of the like kind. This was a most unfortunate circumstance for the fellow, as it not only of itself threatened his ruin, but actually prevented Mr. Allworthy from restoring him to his favour: for as that gentleman was walking out one evening with Master Blifil and young Jones, the latter slily drew him to the habitation of Black George; where the family of that poor wretch, namely, his wife and children, were found in all the misery with which cold, hunger, and nakedness, can affect human creatures: for as to the money they had received from Jones, former debts had consumed almost the whole. | Вскоре после этого сквайр Вестерн (тот джентльмен, в имении которого была убита куропатка) подал в суд на полевого сторожа за подобное же правонарушение. Это было большое несчастье для бедняка: оно не только грозило ему гибелью, по служило также серьезным препятствием для возвращения милостей мистера Олверти. Надо сказать, что однажды вечером добрый сквайр гулял с Блайфилом и Джонсом, и последний ловко привел его к дому Черного Джорджа, где он увидел семью бедняги, то есть жену его и детей, в самом бедственном положении - не имеющих одежды, терпящих голод и холод, ибо почти все деньги, полученные от Джонса, были истрачены на уплату прежних долгов. |
| Such a scene as this could not fail of affecting the heart of Mr. Allworthy. He immediately gave the mother a couple of guineas, with which he bid her cloath her children. The poor woman burst into tears at this goodness, and while she was thanking him, could not refrain from expressing her gratitude to Tom; who had, she said, long preserved both her and hers from starving. | Такое зрелище не могло не тронуть мистера Олверти. Он тотчас же дал матери две гинеи, приказав купить на них одежду детям. Бедная женщина разрыдалась и, рассыпавшись в благодарностях, не могла удержаться от выражения признательности также и Тому, который, по ее словам, долго спасал и ее, и всю семью от голодной смерти. |
| "We have not," says she, "had a morsel to eat, nor have these poor children had a rag to put on, but what his goodness hath bestowed on us." | - Если бы не его щедроты, у нас не было бы куска хлеба, не было бы лоскутка, чтобы прикрыть этих несчастных детей,- проговорила она. |
| For, indeed, besides the horse and the Bible, Tom had sacrificed a night-gown, and other things, to the use of this distressed family. | В самом деле, кроме лошади и Библии, Том пожертвовал на нужды пострадавшей семьи свой шлафрок и другие вещи. |
| On their return home, Tom made use of all his eloquence to display the wretchedness of these people, and the penitence of Black George himself; and in this he succeeded so well, that Mr. Allworthy said, he thought the man had suffered enough for what was past; that he would forgive him, and think of some means of providing for him and his family. | По возвращении домой Том пустил в ход все свое красноречие, чтобы изобразить бедственное положение этих людей и раскаяние самого Джорджа. Слова его оказали действие на мистера Олверти, который сказал, что, пожалуй, сторож довольно пострадал за свой проступок, что он его простит и подумает, чем обеспечить его и его семью. |
| Jones was so delighted with this news, that, though it was dark when they returned home, he could not help going back a mile, in a shower of rain, to acquaint the poor woman with the glad tidings; but, like other hasty divulgers of news, he only brought on himself the trouble of contradicting it: for the ill fortune of Black George made use of the very opportunity of his friend's absence to overturn all again. | Джонс был этим так обрадован, что не выдержал и, несмотря на темноту и проливной дождь, побежал обратно за целую милю сообщить бедной женщине добрые вести; но, подобно другим нетерпеливым разносчикам новостей, он только поставил себя в неприятное положение человека, вынужденного противоречить себе, ибо злая судьба Черного Джорджа воспользовалась именно этим кратким отсутствием его друга, чтобы снова разрушить все его возрождавшееся благополучие. |
| English | Русский |
| Master Blifil fell very short of his companion in the amiable quality of mercy; but he as greatly exceeded him in one of a much higher kind, namely, in justice: in which he followed both the precepts and example of Thwackum and Square; for though they would both make frequent use of the word mercy, yet it was plain that in reality Square held it to be inconsistent with the rule of right; and Thwackum was for doing justice, and leaving mercy to heaven. The two gentlemen did indeed somewhat differ in opinion concerning the objects of this sublime virtue; by which Thwackum would probably have destroyed one half of mankind, and Square the other half. | Блайфил-младший сильно уступал своему товарищу в прекрасном чувстве милосердия, но зато сильно превосходил в другой, гораздо более высокой добродетели - правосудии, в каковом он следовал предписаниям и примеру как Твакома, так и Сквейра. Оба они, правда, часто пользовались словом "милосердие", но было очевидно, что Сквейр считал его несовместимым с законом справедливости, Тваком же стоял за правосудие, предоставляя милосердие небу. Впрочем, джентльмены эти несколько расходились в мнениях насчет предметов этой возвышенной добродетели, так что Тваком, творя правосудие, истребил бы одну половину человеческого рода, а Сквейр - другую. |
| Master Blifil then, though he had kept silence in the presence of Jones, yet, when he had better considered the matter, could by no means endure the thought of suffering his uncle to confer favours on the undeserving. He therefore resolved immediately to acquaint him with the fact which we have above slightly hinted to the reader. The truth of which was as follows: | Блайфил, хотя и хранил молчание в присутствии Джонса, однако, обсудив дело основательнее, не мог вынести мысли, что дядя окажет милость недостойному. Он решил поэтому тотчас же рассказать ему факт, на который мы выше намекнули читателю. Состоял он в следующем. |
| The gamekeeper, about a year after he was dismissed from Mr. Allworthy's service, and before Tom's selling the horse, being in want of bread, either to fill his own mouth or those of his family, as he passed through a field belonging to Mr. Western espied a hare sitting in her form. This hare he had basely and barbarously knocked on the head, against the laws of the land, and no less against the laws of sportsmen. | Примерно год спустя после увольнения со службы и еще до продажи Томом лошади полевой сторож, бывший тогда без куска хлеба и не знавший, как прокормить себя и свою семью, проходил по полю, принадлежащему мистеру Вестерну, и заметил сидящего в норе зайца. Этого зайца он самым низким и варварским образом пристукнул по голове, в противность всем поземельным и охотничьим законам. |
| The higgler to whom the hare was sold, being unfortunately taken many months after with a quantity of game upon him, was obliged to make his peace with the squire, by becoming evidence against some poacher. And now Black George was pitched upon by him, as being a person already obnoxious to Mr. Western, and one of no good fame in the country. He was, besides, the best sacrifice the higgler could make, as he had supplied him with no game since; and by this means the witness had an opportunity of screening his better customers: for the squire, being charmed with the power of punishing Black George, whom a single transgression was sufficient to ruin, made no further enquiry. | К несчастью, разносчик, которому продан был заяц, через несколько месяцев попался с порядочным запасом дичи и, чтобы не поссориться со сквайром, должен был указать на какого-либо браконьера. Выбор его случайно остановился на Черном Джордже, как на человеке, уже однажды повредившем мистеру Вестерну и пользовавшемся дурной славой в околотке. Кроме того, разносчику выгоднее всего было пожертвовать именно им, так как с тех пор сторож не снабжал его больше дичью; это был удобный предлог для свидетеля скрыть своих лучших поставщиков. Дело в том, что сквайр, обрадованный возможностью наказать Черного Джорджа, которого погубить мог один проступок, не стал производить дальнейшее расследование. |
| Had this fact been truly laid before Mr. Allworthy, it might probably have done the gamekeeper very little mischief. But there is no zeal blinder than that which is inspired with the love of justice against offenders. Master Blifil had forgot the distance of the time. He varied likewise in the manner of the fact: and by the hasty addition of the single letter S he considerably altered the story; for he said that George had wired hares. These alterations might probably have been set right, had not Master Blifil unluckily insisted on a promise of secrecy from Mr. Allworthy before he revealed the matter to him; but by that means the poor gamekeeper was condemned without having an opportunity to defend himself: for as the fact of killing the hare, and of the action brought, were certainly true, Mr. Allworthy had no doubt concerning the rest. | Если бы это происшествие было изложено мистеру Олверти правильно, оно, вероятно, не причинило бы большого вреда полевому сторожу. Но нет ничего слепее рвения, с которым любители правосудия преследуют обидчиков. Блайфил забыл упомянуть о давности проступка. Далее, он существенно видоизменил самое событие, употребив второпях множественное число вместо единственного, то есть сказав, что Джордж "таскал" зайцев. Эти искажения были бы, вероятно, исправлены, если бы Блайфил не допустил промаха, взяв с мистера Олверти слово хранить в тайне все, что он ему расскажет. Таким образом, бедняга был осужден, не имея возможности защититься; что он убил зайца и что на него было подано в суд, не подлежало никакому сомнению, и потому мистер Олверти поверил и всему остальному. |
| Short-lived then was the joy of these poor people; for Mr. Allworthy the next morning declared he had fresh reason, without assigning it, for his anger, and strictly forbad Tom to mention George any more: though as for his family, he said he would endeavour to keep them from starving; but as to the fellow himself, he would leave him to the laws, which nothing could keep him from breaking. | Непродолжительна была радость бедной семьи. На следующее утро Олверти, не объясняя, в чем дело, объявил, что имеет новую причину для недовольства, и строго запретил Тому упоминать впредь имя Джорджа; правда, что касается семьи, сказал он, то он позаботится о том, чтобы она не умерла с голоду, но самого Джорджа предаст в руки закона, который тот упорно нарушает, невзирая ни на какие предостережения. |
| Tom could by no means divine what had incensed Mr. Allworthy, for of Master Blifil he had not the least suspicion. However, as his friendship was to be tired out by no disappointments, he now determined to try another method of preserving the poor gamekeeper from ruin. | Том положительно не мог догадаться, что так разгневало мистера Олверти, ибо насчет Блайфила у него не возникло ни малейшего подозрения. Однако дружбу его не могли поколебать никакие разочарования, и он решил попытать другой способ для спасения бедняги от гибели. |
| Jones was lately grown very intimate with Mr. Western. He had so greatly recommended himself to that gentleman, by leaping over five-barred gates, and by other acts of sportsmanship, that the squire had declared Tom would certainly make a great man if he had but sufficient encouragement. He often wished he had himself a son with such parts; and one day very solemnly asserted at a drinking bout, that Tom should hunt a pack of hounds for a thousand pound of his money, with any huntsman in the whole country. | В последнее время Джонс очень сблизился с мистером Вестерном. Он так выгодно зарекомендовал себя перепрыгиванием через пятикратный барьер и другими охотничьими подвигами, что сквайр решительно заявил, что при должном поощрении из Тома выйдет великий человек. Часто он выражал сожаление, что у него нет такого сына, и однажды за попойкой сказал торжественно, что в псовой охоте - он готов поставить тысячу фунтов! - Том заткнет за пояс любого ловчего в околотке. |
| By such kind of talents he had so ingratiated himself with the squire, that he was a most welcome guest at his table, and a favourite companion in his sport: everything which the squire held most dear, to wit, his guns, dogs, and horses, were now as much at the command of Jones, as if they had been his own. He resolved therefore to make use of this favour on behalf of his friend Black George, whom he hoped to introduce into Mr. Western's family, in the same capacity in which he had before served Mr. Allworthy. | Подобного рода талантами Том снискал себе большое благоволение сквайра и был самым желанным гостем за его столом и любимым товарищем на охоте; все, чем сквайр дорожил больше всего на свете, именно: ружья, собаки и лошади - было теперь к услугам Джонса, как его собственность. Том решил воспользоваться этим благоволением и помочь своему другу Черному Джорджу: он надеялся устроить его у мистера Вестерна на той же должности, какую сторож занимал у мистера Олверти. |
| The reader, if he considers that this fellow was already obnoxious to Mr. Western, and if he considers farther the weighty business by which that gentleman's displeasure had been incurred, will perhaps condemn this as a foolish and desperate undertaking; but if he should totally condemn young Jones on that account, he will greatly applaud him for strengthening himself with all imaginable interest on so arduous an occasion. | Принимая во внимание, во-первых, то, что человек этот уже навлек на себя недовольство мистера Вестерна, а во-вторых - серьезность проступка, послужившего причиной этого недовольства, читатель, может быть, осудит затею Джонса как глупую и безнадежную; но как ни осуждай его за это, все же юноша заслуживает самого высокого одобрения за свой горячий интерес к человеку, попавшему в столь трудное положение. |
| For this purpose, then, Tom applied to Mr. Western's daughter, a young lady of about seventeen years of age, whom her father, next after those necessary implements of sport just before mentioned, loved and esteemed above all the world. Now, as she had some influence on the squire, so Tom had some little influence on her. But this being the intended heroine of this work, a lady with whom we ourselves are greatly in love, and with whom many of our readers will probably be in love too, before we part, it is by no means proper she should make her appearance at the end of a book. | Для осуществления своего замысла Том обратился к дочери мистера Вестерна, семнадцатилетней девушке, которую отец любил и уважал больше всего на свете после только что упомянутых принадлежностей охоты. Таким образом, она имела влияние на сквайра, а Том имел маленькое влияние на нее. Но так как мы намерены сделать ее героиней нашего произведения и очень ее любим, да и многие наши читатели, по всей вероятности, перед тем как мы расстанемся, тоже ее полюбят ее, то ей не пристало появляться в конце книги. |
| English | Русский |
| As truth distinguishes our writings from those idle romances which are filled with monsters, the productions, not of nature, but of distempered brains; and which have been therefore recommended by an eminent critic to the sole use of the pastry-cook; so, on the other hand, we would avoid any resemblance to that kind of history which a celebrated poet seems to think is no less calculated for the emolument of the brewer, as the reading it should be always attended with a tankard of good ale- | Если сочинение наше правдивостью отличается от пустых романов, которые наполнены чудовищами, плодами расстроенного мозга, а не природы, и потому объявлены одним выдающимся критиком годными единственно на потребу пирожников, то, с другой стороны, мы хотели бы избежать всякого сходства с теми историческими пьесами, которые, по мнению нашего знаменитого поэта, в не меньшей степени идут на пользу пивоваров, так как читать их должно не иначе, как с кружкой доброго пива: |
|
While- history with her comrade ale,
Soothes the sad series of her serious tale. |
Ведет история рассказ неторопливо
И, скуку чтоб прогнать, зовет на помощь пиво. |
| For as this is the liquor of modern historians, nay, perhaps their muse, if we may believe the opinion of Butler, who attributes inspiration to ale, it ought likewise to be the potation of their readers, since every book ought to be read with the same spirit and in the same manner as it is writ. Thus the famous author of Hurlothrumbo told a learned bishop, that the reason his lordship could not taste the excellence of his piece was, that he did not read it with a fiddle in his hand; which instrument he himself had always had in his own, when he composed it. | Ведь если пиво является напитком и, может быть, даже музой современных историков, по уверению Батлера, который утверждает, что оно есть источник вдохновения, то пиво должно быть также напитком их читателей, поскольку каждую книгу следует читать в том же умонастроении, в каком она написана. Вот почему славный автор "Герлотрамбо" сказал одному ученому епископу, что его преосвященство потому не может оценить достоинств его произведения, что читает его без скрипки, между тем как сам он во время сочинения не выпускал из рук этого инструмента. |
| That our work, therefore, might be in no danger of being likened to the labours of these historians, we have taken every occasion of interspersing through the whole sundry similes, descriptions, and other kind of poetical embellishments. These are, indeed, designed to supply the place of the said ale, and to refresh the mind, whenever those slumbers, which in a long work are apt to invade the reader as well as the writer, shall begin to creep upon him. Without interruptions of this kind, the best narrative of plain matter of fact must overpower every reader; for nothing but the everlasting watchfulness, which Homer has ascribed only to Jove himself, can be proof against a newspaper of many volumes. | И вот, чтобы пресечь всякие попытки уподоблять настоящее произведение работам таких историков, мы при всяком удобном случае пересыпали рассказ наш разными сравнениями, описаниями и другими поэтическими украшениями. Эти вещи предназначены, таким образом, для замены вышеупомянутого пива и для освежения ума в минуты, когда им начинает овладевать дремота, которой легко поддаются и читатель и автор данного произведения. Без этих передышек самое искусное изложение голых фактов одолело бы любого читателя, ибо нужно вовсе не знать сна - каковым свойством, по мнению Гомера, обладает один только Юпитер,- чтобы выдержать чтение многотомной газеты. |
| We shall leave to the reader to determine with what judgment we have chosen the several occasions for inserting those ornamental parts of our work. Surely it will be allowed that none could be more proper than the present, where we are about to introduce a considerable character on the scene; no less, indeed, than the heroine of this heroic, historical, prosaic poem. Here, therefore, we have thought proper to prepare the mind of the reader for her reception, by filling it with every pleasing image which we can draw from the face of nature. And for this method we plead many precedents. First, this is an art well known to, and much practised by, our tragick poets, who seldom fail to prepare their audience for the reception of their principal characters. | Предоставим читателю судить, насколько удачно мы выбирали поводы для введения этих орнаментальных частей нашего труда. Но, бесспорно, всякий согласится, что не может быть повода более подходящего, чем данный, когда мы готовимся вывести на сцену важное действующее лицо - самое героиню нашей героико-историко-прозаической поэмы. Итак, мы сочли уместным подготовить читателя к встрече с ней, наполнив его воображение самыми прекрасными образами, какие способна доставить нам природа. В защиту этого метода мы можем сослаться на множество примеров. Прежде всего он хорошо известен и часто применяется нашими трагическими поэтами, которые редко забывают подготовить зрителей к появлению главных действующих лиц. |
| Thus the heroe is always introduced with a flourish of drums and trumpets, in order to rouse a martial spirit in the audience, and to accommodate their ears to bombast and fustian, which Mr. Locke's blind man would not have grossly erred in likening to the sound of a trumpet. Again, when lovers are coming forth, soft music often conducts them on the stage, either to soothe the audience with the softness of the tender passion, or to lull and prepare them for that gentle slumber in which they will most probably be composed by the ensuing scene. | Так, герой всегда выводится на сцену под грохот барабанов и рев труб, чтобы пробудить воинственный дух публики и приспособить ее уши к напыщенным и трескучим речам, которые слепой мистера Локка мог бы без большой ошибки сравнить со звуками трубы. Наоборот, выход на сцену любовников часто сопровождается нежными мелодиями - для того чтобы усладить зрителей картинами страсти нежной или же убаюкать их и подготовить к той сладкой дремоте, в которую они, по всей вероятности, будут погружены последующей сценой. |
| And not only the poets, but the masters of these poets, the managers of playhouses, seem to be in this secret; for, besides the aforesaid kettle-drums, &c., which denote the heroe's approach, he is generally ushered on the stage by a large troop of half a dozen scene-shifters; and how necessary these are imagined to his appearance, may be concluded from the following theatrical story:- | Тайну эту постигли, кажется, не одни поэты, но и хозяева их, театральные режиссеры, ибо, помимо только что упомянутых литавр и прочих инструментов, возвещающих приближение героя, он обыкновенно выводится на сцену в сопровождении полудюжины статистов. Насколько они необходимы для его появления, можно судить по следующему театральному анекдоту. |
| King Pyrrhus was at dinner at an ale-house bordering on the theatre, when he was summoned to go on the stage. The heroe, being unwilling to quit his shoulder of mutton, and as unwilling to draw on himself the indignation of Mr. Wilks (his brother-manager) for making the audience wait, had bribed these his harbingers to be out of the way. While Mr. Wilks, therefore, was thundering out, "Where are the carpenters to walk on before King Pyrrhus?" that monarch very quietly eat his mutton, and the audience, however impatient, were obliged to entertain themselves with music in his absence. | Царь Пирр обедал в кабачке возле театра, когда ему пришли сказать, что пора выходить на сцену. Герой, не желая расставаться с бараньей лопаткой и не желая также навлекать на себя неудовольствие мистера Вилкса (театрального режиссера) тем, что он заставляет зрителей сидеть в ожидании актеров, за некоторую мзду уговорил своих герольдов скрыться; и пока мистер Вилке грохотал, крича: "Где же эти плотники, которым надо выходить перед царем Пирром?" - названный монарх преспокойно доедал свою баранину, а зрители, несмотря на все свое нетерпение, принуждены были развлекаться во время его отсутствия музыкой. |
| To be plain, I much question whether the politician, who hath generally a good nose, hath not scented out somewhat of the utility of this practice. I am convinced that awful magistrate my lord-mayor contracts a good deal of that reverence which attends him through the year, by the several pageants which precede his pomp. Nay, I must confess, that even I myself, who am not remarkably liable to be captivated with show, have yielded not a little to the impressions of much preceding state. When I have seen a man strutting in a procession, after others whose business was only to walk before him, I have conceived a higher notion of his dignity than I have felt on seeing him in a common situation. But there is one instance, which comes exactly up to my purpose. This is the custom of sending on a basket-woman, who is to precede the pomp at a coronation, and to strew the stage with flowers, before the great personages begin their procession. The antients would certainly have invoked the goddess Flora for this purpose, and it would have been no difficulty for their priests, or politicians to have persuaded the people of the real presence of the deity, though a plain mortal had personated her and performed her office. But we have no such design of imposing on our reader; and therefore those who object to the heathen theology, may, if they please, change our goddess into the above-mentioned basket-woman. Our intention, in short, is to introduce our heroine with the utmost solemnity in our power, with an elevation of stile, and all other circumstances proper to raise the veneration of our reader. Indeed we would, for certain causes, advise those of our male readers who have any hearts, to read no farther, were we not well assured, that how amiable soever the picture of our heroine will appear, as it is really a copy from nature, many of our fair country-women will be found worthy to satisfy any passion, and to answer any idea of female perfection which our pencil will be able to raise. | Говоря откровенно, мне сильно сдается, что пользу этого приема почуяли также и политические деятели, у которых обоняние обыкновенно бывает тонкое. Я убежден, например, что важная персона лондонского лорд-мэра немало обязана почтением, которым окружена целый год, пышной церемонии вступления в должность. Больше того, я должен сознаться, что и сам я не раз поддавался обаянию пышной обстановки, хоть меня и нелегко обморочить наружным блеском. Видя человека, гордо выступающего в процессии вслед за другими, единственная обязанность которых-идти перед ним, я составлял себе гораздо более высокое понятие о его достоинствах, чем в тех случаях, когда видел его в будничной обстановке. Но есть один пример, который как нельзя более удачно подходит к моим намерениям. Это обычай во время коронационных торжеств, перед началом шествия высокопоставленных особ, чтобы женщина усыпала путь цветами. Древние непременно призвали бы в этом случае богиню Флору, и жрецам их или государственным деятелям нетрудно было бы уверить народ в действительном присутствии божества, несмотря на то что роль его играла бы и обязанности исполняла простая смертная. Но мы не имеем намерения обманывать читателя, и поэтому противники языческого богословия могут, если им угодно, превратить нашу богиню в вышеупомянутую цветочницу. Словом, мы хотим только вывести на сцену нашу героиню с возможно большей торжественностью, пустив в ход возвышенный слог и разные иные средства, способные увеличить благоговение читателя. По некоторым причинам мы даже посоветовали бы нашим читателям мужеского пола, имеющим чувствительное сердце, не читать далее, если бы не были твердо уверены, что, как ни привлекателен покажется портрет нашей героини, однако он точно списан с натуры, и потопу среди наших прекрасных соотечественниц сыщется немало достойных самой беззаветной любви и вполне отвечающих идеалу женского совершенства, какое способна написать наша кисть. |
| And now, without any further preface, we proceed to our next chapter. | Итак, без дальнейших предисловий приступаем к следующей главе. |
| English | Русский |
| Hushed be every ruder breath. May the heathen ruler of the winds confine in iron chains the boisterous limbs of noisy Boreas, and the sharp-pointed nose of bitter-biting Eurus. Do thou, sweet Zephyrus, rising from thy fragrant bed, mount the western sky, and lead on those delicious gales, the charms of which call forth the lovely Flora from her chamber, perfumed with pearly dews, when on the 1st of June, her birth-day, the blooming maid, in loose attire, gently trips it over the verdant mead, where every flower rises to do her homage, till the whole field becomes enamelled, and colours contend with sweets which shall ravish her most. | Затихните, все суровые дыхания! Наложи железные цепи, о языческий повелитель ветров, на неистовые крылья шумящего Борея и выпяченные губы больно кусающегося Эвра! А ты, нежный Зефир, поднимись с благоуханного ложа, взойди на закатный небосклон и выпусти сладостный ветерок, дуновение которого выманивает из ее горницы прекрасную Флору, надушенную жемчужными росинками, когда первого июня, в день своего рождения, легко несется она, цветущая дева, в развевающихся одеждах по зеленеющему лугу, где каждый цветок тянется с приветом к ней, все поле превращается в пестрый ковер и краски спорят с ароматами: кто больше усладит ее чувства? |
| So charming may she now appear! and you the feathered choristers of nature, whose sweetest notes not even Handel can excell, tune your melodious throats to celebrate her appearance. From love proceeds your music, and to love it returns. Awaken therefore that gentle passion in every swain: for lo! adorned with all the charms in which nature can array her; bedecked with beauty, youth, sprightliness, innocence, modesty, and tenderness, breathing sweetness from her rosy lips, and darting brightness from her sparkling eyes, the lovely Sophia comes! | Да появится же теперь она во всей своей прелести! И вы, пернатые певцы природы, превосходящие сладчайшим искусством самого Генделя, приветствуйте ее появление своими мелодичными голосами! Любовь - источник ваших песен, и к любви они обращены. Пробудите же эту нежную страсть во всех юношах,- ибо вот, украшенная всеми прелестями, какие только может даровать природа, блистающая красотой, молодостью, весельем, невинностью, скромностью и нежностью, разливающая благоухание из розовых губок и свет из ясных очей, выходит любезная Софья! |
| Reader, perhaps thou hast seen the statue of the Venus de Medicis. Perhaps, too, thou hast seen the gallery of beauties at Hampton Court. Thou may'st remember each bright Churchill of the galaxy, and all the toasts of the Kit-cat. Or, if their reign was before thy times, at least thou hast seen their daughters, the no less dazzling beauties of the present age; whose names, should we here insert, we apprehend they would fill the whole volume. | Читатель, может быть, ты видел Венеру Медицейскую. Может быть, видел ты также галерею красавиц в Гемптон-Корте и помнишь всех блестящих леди Черчилль "Млечного Пути" и всех красоток Кит-Кэта. Или, если царство их кончилось еще не на твоей памяти, ты видел, по крайней мере, дочерей их, столь же ослепительных красавиц нашего времени, имена которых, если бы их здесь напечатать, заняли бы, боюсь я, целый том. |
| Now if thou hast seen all these, be not afraid of the rude answer which Lord Rochester once gave to a man who had seen many things. No. If thou hast seen all these without knowing what beauty is, thou hast no eyes; if without feeling its power, thou hast no heart. | Если ты все это видел, не испугайся сурового ответа, данного однажды лордом Рочестером человеку, много видевшему. Нет. Если ты все это видел и не узнал, что такое красота, значит, ты без глаз; а если, узнав, не испытал на себе ее власти, значит, у тебя нет сердца. |
| Yet is it possible, my friend, that thou mayest have seen all these without being able to form an exact idea of Sophia; for she did not exactly resemble any of them. She was most like the picture of Lady Ranelagh: and, I have heard, more still to the famous dutchess of Mazarine; but most of all she resembled one whose image never can depart from my breast, and whom, if thou dost remember, thou hast then, my friend, an adequate idea of Sophia. | И все же возможно, друг мой, что, видев все это, ты не в силах составить ясное представление о Софье, ибо она не походила в точности ни на одну из названных красавиц. В ней было много сходства с портретом леди Ранела и еще больше, как я слышал, с знаменитой герцогиней Мазарини; но более всего она была похожа на ту, чей образ никогда не изгладится в моем сердце; и если ты ее знавал, друг мой, то у тебя есть верное представление о Софье. |
| But lest this should not have been thy fortune, we will endeavour with our utmost skill to describe this paragon, though we are sensible that our highest abilities are very inadequate to the task. | Но, весьма возможно, тебе не выпало этого счастья, и потому мы приложим все старания, чтобы нарисовать этот образец совершенства, хотя и сознаем всю непосильность для нас такой задачи. |
| Sophia, then, the only daughter of Mr. Western, was a middle-sized woman; but rather inclining to tall. Her shape was not only exact, but extremely delicate: and the nice proportion of her arms promised the truest symmetry in her limbs. Her hair, which was black, was so luxuriant, that it reached her middle, before she cut it to comply with the modern fashion; and it was now curled so gracefully in her neck, that few could believe it to be her own. If envy could find any part of the face which demanded less commendation than the rest, it might possibly think her forehead might have been higher without prejudice to her. Her eyebrows were full, even, and arched beyond the power of art to imitate. Her black eyes had a lustre in them, which all her softness could not extinguish. Her nose was exactly regular, and her mouth, in which were two rows of ivory, exactly answered Sir John Suckling's description in those lines: | Итак, Софья, единственная дочь мистера Вестерна, была росту среднего или, пожалуй, чуть выше среднего. Сложена она была правильно и чрезвычайно изящно; по красивой форме ее рук можно было заключить о стройности всего тела. Ее пышные черные волосы, до того как она их остригла, следуя нынешним модам, доходили до пояса и завивались у нее на шее так грациозно, что с трудом можно было поверить в их неподдельность. Если бы зависть вздумала искать часть лица, менее прочих достойную восхищения, она, вероятно, указала бы на лоб, который без ущерба для обладательницы мог бы быть повыше. Брови ее были густые, ровные и неподражаемо изогнутые. Блеска ее черных глаз не могла погасить вся нежность ее сердца. Нос был совершенно правильный, а рот, скрывавший два ряда белых зубов, словно выточенных из слоновой кости, в точности соответствовал описанию сэра Джона Саклинга: |
|
Her lips were red, and one was thin,
Compar'd to that was next her chin, Some bee had stung it newly. |
Рот ал - и нижняя пышна
Губа, как будто бы она Укушена пчелою. |
| Her cheeks were of the oval kind; and in her right she had a dimple, which the least smile discovered. Her chin had certainly its share in forming the beauty of her face; but it was difficult to say it was either large or small, though perhaps it was rather of the former kind. Her complexion had rather more of the lily than of the rose; but when exercise or modesty increased her natural colour, no vermilion could equal it. Then one might indeed cry out with the celebrated Dr. Donne: - | Лицо ее было правильного овала, и при малейшей улыбке на правой щеке появлялась ямочка. Подбородок, без сомнения, тоже придавал красоту ее лицу, но трудно было сказать, велик он или мал; скорей, пожалуй, велик. Цвет лица напоминал больше лилию, чем розу, но когда резвые движения или стыдливость усиливали ее естественную краску, никакая киноварь не могла сравниться с ней, и вы невольно воскликнули бы вместе с знаменитым доктором Донном: |
|
Her Pure and eloquent blood
Spoke in her cheeks, and so distinctly wrought |
...Чиста, красноречива кровь
Ее ланит - ты скажешь, плоть сама Согрета в ней дыханием ума. |
| That one might almost say her body thought. Her neck was long and finely turned: and here, if I was not afraid of offending her delicacy, I might justly say, the highest beauties of the famous Venus de Medicis were outdone. Here was whiteness which no lilies, ivory, nor alabaster could match. The finest cambric might indeed be supposed from envy to cover that bosom which was much whiter than itself.- It was indeed, | Шея у нее была длинная и красиво изогнутая; я мог бы даже сказать, если бы не боялся оскорбить ее скромности, что эта часть ее тела затмила красоты знаменитой Венеры Медицейской. Белизной с ней не могли соперничать никакие лилии, никакая слоновая кость или алебастр. Тончайший батист, казалось, из зависти прикрывал ее грудь, гораздо белейшую, чем он сам. Она была действительно |
|
Nitor splendens
Pario marmore purius. |
Nitor splendens
Pario manmore purius 9. |
| A gloss shining beyond the purest brightness of Parian marble. | |
| Such was the outside of Sophia; nor was this beautiful frame disgraced by an inhabitant unworthy of it. Her mind was every way equal to her person; nay, the latter borrowed some charms from the former; for when she smiled, the sweetness of her temper diffused that glory over her countenance which no regularity of features can give. But as there are no perfections of the mind which do not discover themselves in that perfect intimacy to which we intend to introduce our reader with this charming young creature, so it is needless to mention them here: nay, it is a kind of tacit affront to our reader's understanding, and may also rob him of that pleasure which he will receive in forming his own judgment of her character. | Такова была наружность Софьи. И обитательница прекрасного жилища была вполне достойна ее: душа Софьи ни в чем не уступала телу, больше того-придавала ему еще больше прелести; когда она улыбалась, то нежность сердца озаряла лицо ее красой, которой не могла бы придать ему никакая правильность черт. Но так как ни одно совершенство души ее не укроется от читателя во время предстоящего ему близкого общения с этой очаровательной девушкой, то их не для чего перечислять здесь; это было бы даже оскорблением проницательности читателя и лишило бы его удовольствия составить собственное суждение о ее характере. |
| It may, however, be proper to say, that whatever mental accomplishments she had derived from nature, they were somewhat improved and cultivated by art: for she had been educated under the care of an aunt, who was a lady of great discretion, and was thoroughly acquainted with the world, having lived in her youth about the court, whence she had retired some years since into the country. By her conversation and instructions, Sophia was perfectly well bred, though perhaps she wanted a little of that ease in her behaviour which is to be acquired only by habit, and living within what is called the polite circle. But this, to say the truth, is often too dearly purchased; and though it hath charms so inexpressible, that the French, perhaps, among other qualities, mean to express this, when they declare they know not what it is; yet its absence is well compensated by innocence; nor can good sense and a natural gentility ever stand in need of it. | Однако уместно будет, пожалуй, сказать, что все природные дарования Софьи были еще развиты и усовершенствованы искусством: она была воспитана под надзором тетки, женщины великого ума, прекрасно знавшей свет, так как в молодости эта дама жила при дворе и лишь несколько лет назад удалилась в деревню. Пользуясь ее беседами и наставлениями, Софья прекрасно научилась светскому обращению, хотя, быть может, ей недоставало немного той непринужденности, какая приобретается только привычкой и жизнью в так называемом высшем обществе. Нужно, впрочем, сказать, что эта непринужденность покупается иногда слитком дорогой ценой; и хотя ей свойственно столь невыразимое очарование, что французы среди других качеств, вероятно, имеют в виду именно ее, говоря, что это нечто не поддающееся определению, однако отсутствие ее вполне возмещается невинностью, и к тому же здравый смысл и природное изящество никогда не испытывают в ней недостатка. |
| English | Русский |
| The amiable Sophia was now in her eighteenth year, when she is introduced into this history. Her father, as hath been said, was fonder of her than of any other human creature. To her, therefore, Tom Jones applied, in order to engage her interest on the behalf of his friend the gamekeeper. | Прелестной Софье во время ее выступления в этой повести шел восемнадцатый год. Отец, как уже сказано, души в ней не чаял. К ней-то и обратился Том Джонс с намерением расположить ее в пользу своего приятеля, полевого сторожа. |
| But before we proceed to this business, a short recapitulation of some previous matters may be necessary. | Но, прежде чем рассказывать об этом, необходимо вкратце сообщить некоторые обстоятельства, относящиеся к более раннему времени. |
| Though the different tempers of Mr. Allworthy and of Mr. Western did not admit of a very intimate correspondence, yet they lived upon what is called a decent footing together; by which means the young people of both families had been acquainted from their infancy; and as they were all near of the same age, had been frequent playmates together. | Различие характеров хотя и препятствовало установлению коротких отношений между мистером Олверти и мистером Вестерном, однако они были, как говорится, в приятельских отношениях; вследствие этого молодежь обеих семей была знакома с самого детства и часто устраивала совместные игры. |
| The gaiety of Tom's temper suited better with Sophia, than the grave and sober disposition of Master Blifil. And the preference which she gave the former of these, would often appear so plainly, that a lad of a more passionate turn than Master Blifil was, might have shown some displeasure at it. | Веселый характер Тома был Софье больше по душе, чем степенность и рассудительность Блайфила, и она часто оказывала предпочтение приемышу столь явно, что юноше более пылкого темперамента, чем Блайфил, это едва ли пришлось бы по вкусу. |
| As he did not, however, outwardly express any such disgust, it would be an ill office in us to pay a visit to the inmost recesses of his mind, as some scandalous people search into the most secret affairs of their friends, and often pry into their closets and cupboards, only to discover their poverty and meanness to the world. | Но так как он ничем не выказывал своего недовольства, то нам неприлично обшаривать укромные уголки его сердца, вроде того как некоторые любители позлословить роются в самых интимных делах своих приятелей и часто суют нос в их шкафы и буфеты только для того, чтобы открыть миру их бедность и скаредность. |
| However, as persons who suspect they have given others cause of offence, are apt to conclude they are offended; so Sophia imputed an action of Master Blifil to his anger, which the superior sagacity of Thwackum and Square discerned to have arisen from a much better principle. | Однако люди, считающие, что они дали другим повод к обиде, бывают склонны предполагать, что те действительно обиделись; так и Софья приписала один поступок Блайфила злопамятству, хотя высшая проницательность Твакома и Сквейра усматривала его причину в более благородном побуждении. |
| Tom Jones, when very young, had presented Sophia with a little bird, which he had taken from the nest, had nursed up, and taught to sing. | Еще в отрочестве Том Джонс подарил Софье птичку, которую сам достал из гнезда, выкормил и научил петь. |
| Of this bird, Sophia, then about thirteen years old, was so extremely fond, that her chief business was to feed and tend it, and her chief pleasure to play with it. By these means little Tommy, for so the bird was called, was become so tame, that it would feed out of the hand of its mistress, would perch upon the finger, and lie contented in her bosom, where it seemed almost sensible of its own happiness; though she always kept a small string about its leg, nor would ever trust it with the liberty of flying away. | Софья, которой было тогда лет тринадцать, так привязалась к птичке, что по целым дням кормила ее, ухаживала за ней, и ее любимым удовольствием было играть с ней. Вследствие этого малютка Томми - так звали птичку - настолько приручился, что клевал из рук своей госпожи, садился ей на палец и спокойно забирался на грудь, как будто сознавая свое счастье; но он был привязан ленточкой за ножку, и хозяйка никогда не позволяла ему полетать на свободе. |
| One day, when Mr. Allworthy and his whole family dined at Mr. Western's, Master Blifil, being in the garden with little Sophia, and observing the extreme fondness that she showed for her little bird, desired her to trust it for a moment in his hands. Sophia presently complied with the young gentleman's request, and after some previous caution, delivered him her bird; of which he was no sooner in possession, than he slipt the string from its leg and tossed it into the air. | Однажды, когда мистер Олверти обедал со всей семьей у мистера Вестерна, Блайфил, гуляя в саду с Софьей и видя, с какой любовью ласкает она птичку, попросил позволения взять ее на минуту в руки. Софья тотчас же удовлетворила просьбу молодого человека и с большой осторожностью передала ему своего Томми; но едва тот взял птичку, как в ту же минуту снял ленточку с ноги и подбросил птицу в воздух. |
| The foolish animal no sooner perceived itself at liberty, than forgetting all the favours it had received from Sophia, it flew directly from her, and perched on a bough at some distance. | Почувствовав себя на свободе, глупышка мигом забыла все милости Софьи, полетела от нее прочь и села в некотором расстоянии на ветку. |
| Sophia, seeing her bird gone, screamed out so loud, that Tom Jones, who was at a little distance, immediately ran to her assistance. | Увидев, что птичка упорхнула, Софья громко вскрикнула, и Том Джонс, находившийся неподалеку, тотчас же бросился к ней на помощь. |
| He was no sooner informed of what had happened, than he cursed Blifil for a pitiful malicious rascal; and then immediately stripping off his coat he applied himself to climbing the tree to which the bird escaped. | Узнав, что случилось, он выбранил Блайфила подлым негодяем, мигом сбросил куртку и полез на дерево доставать птичку. |
| Tom had almost recovered his little namesake, when the branch on which it was perched, and that hung over a canal, broke, and the poor lad plumped over head and ears into the water. | Том почти уже добрался до своего маленького тезки, как свесившийся над каналом сук, на который он влез, обломился, и бедный рыцарь стремглав плюхнулся в воду. |
| Sophia's concern now changed its object. And as she apprehended the boy's life was in danger, she screamed ten times louder than before; and indeed Master Blifil himself now seconded her with all the vociferation in his power. | Беспокойство Софьи направилось теперь на другой предмет: испугавшись за жизнь Тома, она вскрикнула вдесятеро громче, чем в первый раз, причем ей изо всех сил начал вторить Блайфил. |
| The company, who were sitting in a room next the garden, were instantly alarmed, and came all forth; but just as they reached the canal, Tom (for the water was luckily pretty shallow in that part) arrived safely on shore. | Гости, сидевшие в комнате, которая выходила в сад, в сильной тревоге выбежали вон; но когда они приблизились к каналу, к счастью в этом месте довольно мелкому, Том уже благополучно выходил на берег. |
| Thwackum fell violently on poor Tom, who stood dropping and shivering before him, when Mr. Allworthy desired him to have patience; and turning to Master Blifil, said, | Тваком яростно накинулся на бедного Тома, который стоял перед ним промокший и дрожащий, но мистер Олверти попросил его успокоиться и, обратившись к Блайфилу, спросил: |
| "Pray, child, what is the reason of all this disturbance?" | - Скажи, пожалуйста, сынок, что за причина всей этой суматохи? |
| Master Blifil answered, "Indeed, uncle, I am very sorry for what I have done; I have been unhappily the occasion of it all. I had Miss Sophia's bird in my hand, and thinking the poor creature languished for liberty, I own I could not forbear giving it what it desired; for I always thought there was something very cruel in confining anything. It seemed to be against the law of nature, by which everything hath a right to liberty; nay, it is even unchristian, for it is not doing what we would be done by; but if I had imagined Miss Sophia would have been so much concerned at it, I am sure I never would have done it; nay, if I had known what would have happened to the bird itself: for when Master Jones, who climbed up that tree after it, fell into the water, the bird took a second flight, and presently a nasty hawk carried it away." | - Мне очень жаль, дядя,- ответил Блайфил,- что я наделал столько шуму: к несчастью, я сам всему причиной. У меня в руках была птичка мисс Софьи; подумав, что бедняжке хочется на волю, я, признаюсь, не мог устоять и предоставил ей то, чего "на хотела, так как всегда считал, что большая жестокость - держать кого-нибудь в заточении. Поступать так, по-моему, противно законам природы, согласно которым всякое существо имеет право наслаждаться свободой; и это даже противно христианству, потому что это значит обращаться с другими не так, как мы хотели бы, чтобы обращались с нами. Но если бы я знал, что это так расстроит мисс Софью, то, уверяю вас, я никогда бы этого не сделал; я не сделал бы этого и в том случае, если бы предвидел, что случится с самой птичкой: представьте себе, когда мистер Джонс, взобравшийся за ней на дерево, упал в воду, она вспорхнула и тотчас же попала в лапы негодного ястреба. |
| Poor Sophia, who now first heard of her little Tommy's fate (for her concern for Jones had prevented her perceiving it when it happened), shed a shower of tears. These Mr. Allworthy endeavoured to assuage, promising her a much finer bird: but she declared she would never have another. Her father chid her for crying so for a foolish bird; but could not help telling young Blifil, if he was a son of his, his backside should be well flead. | Бедняжка Софья, услышав только теперь об участи маленького Томми (беспокойство за Джонса помешало ей заметить случившееся), залилась слезами. Мистер Олверти принялся утешать ее, обещая подарить другую, гораздо лучшую птичку, но она заявила, что другой она ни за что не возьмет. Отец побранил ее, что она так ревет из-за дрянной птички, но не мог удержаться от замечания по адресу Блайфила, что будь он его сын, то получил бы здоровую порку. |
| Sophia now returned to her chamber, the two young gentlemen were sent home, and the rest of the company returned to their bottle; where a conversation ensued on the subject of the bird, so curious, that we think it deserves a chapter by itself. | После этого Софья ушла в свою комнату, мальчики были отосланы домой, а остальное общество вернулось к своим бутылкам, и тут по поводу птицы завязался такой любопытный разговор, что мы считаем его заслуживающим особой главы. |
| English | Русский |
| Square had no sooner lighted his pipe, than, addressing himself to Allworthy, he thus began: | Закурив трубку, Сквейр обратился к Олверти со следующими словами: |
| "Sir, I cannot help congratulating you on your nephew; who, at an age when few lads have any ideas but of sensible objects, is arrived at a capacity of distinguishing right from wrong. To confine anything, seems to me against the law of nature, by which everything hath a right to liberty. These were his words; and the impression they have made on me is never to be eradicated. Can any man have a higher notion of the rule of right, and the eternal fitness of things? I cannot help promising myself, from such a dawn, that the meridian of this youth will be equal to that of either the elder or the younger Brutus." | - Не могу не поздравить вас, сэр, с таким племянником: в возрасте, когда немногие имеют представление о чем-нибудь, кроме чувственно воспринимаемых предметов, он достиг уменья отличать справедливое от несправедливого. "Держать какое-либо существо в заточении кажется мне противным законам природы, согласно которым все живое имеет право наслаждаться свободой" - это его подлинные слова; они произвели на меня неизгладимое впечатление. Можно ли иметь более высокое понятие о законе справедливости и вечной гармонии вещей? Наблюдая такую зарю, не могу не верить, что полдень жизни этого юноши не уступит полдню жизни Брута Старшего или Младшего. |
| Here Thwackum hastily interrupted, and spilling some of his wine, and swallowing the rest with great eagerness, answered, | Тут его нетерпеливо перебил Тваком, который, пролив часть своего вина и наспех проглотив остальное, возразил: |
| "From another expression he made use of, I hope he will resemble much better men. The law of nature is a jargon of words, which means nothing. I know not of any such law, nor of any right which can be derived from it. To do as we would be done by, is indeed a Christian motive, as the boy well expressed himself; and I am glad to find my instructions have borne such good fruit." | - Основываясь на других словах мистера Блайфила, я надеюсь, что он будет походить на гораздо лучших людей. "Законы природы" - пустой набор слов, лишенный всякого смысла. Я не знаю ни одного такого закона и не знаю никакого права, которое может быть из него выведено. Обращаться с другими так, как мы хотели бы, чтобы обращались с нами,- вот подлинно христианское побуждение, как правильно заметил мой воспитанник. Меня радует, что мои наставления принесли такой прекрасный плод. |
| "If vanity was a thing fit," says Square, "I might indulge some on the same occasion; for whence only he can have learnt his notions of right or wrong, I think is pretty apparent. If there be no law of nature, there is no right nor wrong." | - Если бы тщеславие было согласимо с гармонией вещей,- сказал Сквейр,- то и я мог бы кой-чем похвастать; ведь, я думаю, ясно, откуда он мог позаимствовать понятия справедливости и несправедливости. Если нет законов природы, нет ни справедливости, ни несправедливости. |
| "How!" says the parson, "do you then banish revelation? Am I talking with a deist or an atheist?" | - Как! - воскликнул священник.- Значит, вы исключаете откровение? С кем я говорю: с деистом или атеистом? |
| "Drink about," says Western. "Pox of your laws of nature! I don't know what you mean, either of you, by right and wrong. To take away my girl's bird was wrong, in my opinion; and my neighbour Allworthy may do as he pleases; but to encourage boys in such practices, is to breed them up to the gallows." | - Пейте-ка лучше! - вмешался Вестерн.- К черту ваши законы природы! Не знаю, что вы оба называете справедливым и несправедливым, только, по-моему, отнять у моей дочери ее птичку - несправедливо. Мой сосед Олверти может поступить, как ему угодно, но потакать мальчишкам в таких проделках - значит готовить их к виселице. |
| Allworthy answered, "That he was sorry for what his nephew had done, but could not consent to punish him, as he acted rather from a generous than unworthy motive." He said, "If the boy had stolen the bird, none would have been more ready to vote for a severe chastisement than himself; but it was plain that was not his design": and, indeed, it was as apparent to him, that he could have no other view but what he had himself avowed. (For as to that malicious purpose which Sophia suspected, it never once entered into the head of Mr. Allworthy.) He at length concluded with again blaming the action as inconsiderate, and which, he said, was pardonable only in a child. | Олверти ответил, что ему очень неприятен поступок племянника, но он не хочет наказывать его, потому что мальчик действовал скорее из благородных, чем из низких побуждений. Если бы Блайфил украл птицу, то он первый бы высказался за самое суровое наказание, но ясно, что мальчик не имел такого намерения. И действительно, ему казалось, что у племянника не могло быть иных соображений, кроме тех, которые тот сам привел. (Ибо, что касается злого умысла, в котором подозревала его Софья, то такие вещи и в голову не приходили мистеру Олверти.) В заключение он снова побранил поступок как неосмотрительный, сказав, что его можно извинить только несовершеннолетнему. |
| Square had delivered his opinion so openly, that if he was now silent, he must submit to have his judgment censured. He said, therefore, with some warmth, "That Mr. Allworthy had too much respect to the dirty consideration of property. That in passing our judgments on great and mighty actions, all private regards should be laid aside; for by adhering to those narrow rules, the younger Brutus had been condemned of ingratitude, and the elder of parricide." | Сквейр высказал свое мнение так недвусмысленно, что для него промолчать теперь значило бы признать себя побежденным. Поэтому он с большим жаром заявил, что мистер Олверти относится с чересчур большим уважением к таким низким вещам, как собственность. При суждении о великих и славных делах мы должны оставлять в стороне все-частные отношения: ведь, подчиняясь их узким законам, нам придется осудить Брута Младшего - как человека неблагодарного, а Старшего - как отцеубийцу. |
| "And if they had been hanged too for those crimes," cried Thwackum, "they would have had no more than their deserts. A couple of heathenish villains! Heaven be praised we have no Brutuses now-a-days! I wish, Mr. Square, you would desist from filling the minds of my pupils with such antichristian stuff; for the consequence must be, while they are under my care, its being well scourged out of them again. There is your disciple Tom almost spoiled already. I overheard him the other day disputing with Master Blifil that there was no merit in faith without works. I know that is one of your tenets, and I suppose he had it from you." | - И если бы их обоих повесили за эти преступления,- воскликнул Тваком,- они лишь получили бы по заслугам. Пара мерзавцев язычников! Благодарение богу, теперь нет у нас Брутов! Хорошо было бы, мистер Сквейр, если бы вы перестали забивать головы моих учеников подобной антихристианской дребеденью; результат тот, что мне приходится выколачивать из них всю эту дурь, когда они переходят под мое руководство. Ваш воспитанник Том уже почти безнадежно испорчен. На днях я подслушал спор его с Блайфилом: молодчик утверждал, что нет никакой заслуги в вере без добрых дел. Я знаю, это один из ваших догматов, и, думаю, он позаимствовал его у вас. |
| "Don't accuse me of spoiling him," says Square. "Who taught him to laugh at whatever is virtuous and decent, and fit and right in the nature of things? He is your own scholar, and I disclaim him. No, no, Master Blifil is my boy. Young as he is, that lad's notions of moral rectitude I defy you ever to eradicate." | - Не вам обвинять меня в том, что я его порчу,- отвечал Сквейр.- Кто научил его смеяться над всем, что добродетельно и пристойно, что гармонично и справедливо в природе вещей? Он - ваш ученик, и я от него отрекаюсь. Нет, нет, мой воспитанник - мистер Блайфил. Хоть он и молод, а попробуйте-ка истребить в этом мальчике понятия о нравственной честности! |
| Thwackum put on a contemptuous sneer at this, and replied, | Тваком презрительно усмехнулся в ответ и сказал: |
| "Ay, ay, I will venture him with you. He is too well grounded for all your philosophical cant to hurt. No, no, I have taken care to instil such principles into him-" | - Ну, за него я не боюсь. Он так основательно подготовлен, что ему нипочем вся ваша философская премудрость. Да, я уж позаботился внедрить в него такие правила... |
| "And I have instilled principles into him too," cries Square. "What but the sublime idea of virtue could inspire a human mind with the generous thought of giving liberty? And I repeat to you again, if it was a fit thing to be proud, I might claim the honour of having infused that idea."- | - Да и я не забыл внедрить в него правила! - воскликнул Сквейр.- Что, как не возвышенная идея добродетели, могло внушить человеческому разуму благородную мысль даровать птице свободу? И я снова повторяю: если бы гордость была совместима с гармонией вещей, то я почитал бы для себя за честь, что пробудил в нем такие склонности. |
| "And if pride was not forbidden," said Thwackum, "I might boast of having taught him that duty which he himself assigned as his motive." | - А если бы гордость не была грехом,- прервал его Тваком,- то я похвалился бы тем, что научил его долгу, который сам он признал за побудительную причину своего поступка. |
| "So between you both," says the squire, "the young gentleman hath been taught to rob my daughter of her bird. I find I must take care of my partridge-mew. I shall have some virtuous religious man or other set all my partridges at liberty." Then slapping a gentleman of the law, who was present, on the back, he cried out, "What say you to this, Mr. Counsellor? Is not this against law?" | - Следовательно, вы оба виновны в том, что научили молодого человека похитить у моей дочери птичку,- объявил Вестерн.- Надо будет получше присматривать за клетками для куропаток, а то явится какой-нибудь добродетельный святоша и выпустит всех моих куропаток на волю! - И, хлопнув по плечу сидевшего рядом юриста, Вестерн крикнул: - Что вы скажете на это, господин адвокат? Разве это не нарушение закона? |
| The lawyer with great gravity delivered himself as follows:- | Юрист с важным видом изрек следующее: |
| "If the case be put of a partridge, there can be no doubt but an action would lie; for though this be ferae naturae, yet being reclaimed, property vests: but being the case of a singing bird, though reclaimed, as it is a thing of base nature, it must be considered as nullius in bonis. In this case, therefore, I conceive the plaintiff must be non-suited; and I should disadvise the bringing any such action." | - Если бы речь шла о куропатке, то, несомненно, можно было бы подать в суд; ибо хотя куропатка и ferae naturae 10, однако, будучи приручена, становится собственностью; но если речь идет о певчей птице, хотя бы и прирученной, то, как животное низкой природы, ее следует считать nullius in bonis 11. Следовательно, в этом случае, я полагаю, истцу будет отказано, и я бы не советовал возбуждать такое дело. |
| "Well," says the squire, "if it be nullus bonus, let us drink about, and talk a little of the state of the nation, or some such discourse that we all understand; for I am sure I don't understand a word of this. It may be learning and sense for aught I know: but you shall never persuade me into it. Pox! you have neither of you mentioned a word of that poor lad who deserves to be commended: to venture breaking his neck to oblige my girl was a generous-spirited action: I have learning enough to see that. D-n me, here's Tom's health! I shall love the boy for it the longest day I have to live." | - Ну, ладно,- сказал сквайр,- если эта птичка nullus bonus, так давайте выпьем и потолкуем о политике или о чем-нибудь другом, для всех нас понятном, потому что в этой казуистике я, ей-богу, ни слова не смыслю. Оно, может быть, и учену и умно, да только вы меня в этом не убедите. Тьфу! А почему никто из вас не заикнулся о молодце, который заслуживает всяческой похвалы? Как хотите, а рисковать своей шеей для того, чтобы доставить удовольствие моей девочке,- поступок великодушный, и у меня хватит настолько учености, чтобы понять это. Черт побери, за здоровье Тома! За такую удаль я буду любить его по гроб жизни. |
| Thus was the debate interrupted; but it would probably have been soon resumed, had not Mr. Allworthy presently called for his coach, and carried off the two combatants. | Так был прерван ученый спор; но он, вероятно, вскоре бы возобновился, если бы мистер Олверти не приказал подавать карету и не увез спорщиков. |
| Such was the conclusion of this adventure of the bird, and of the dialogue occasioned by it; which we could not help recounting to our reader, though it happened some years before that stage or period of time at which our history is now arrived. | Вот какой был конец происшествия с птицей и возникшего по его поводу диалога. Нам нельзя было обойти его молчанием, хотя оно случилось за несколько лет до периода, охватываемого событиями, к которым мы сейчас переходим. |
| English | Русский |
| "Parva leves capiunt animos- Small things affect light minds," was the sentiment of a great master of the passion of love. And certain it is, that from this day Sophia began to have some little kindness for Tom Jones, and no little aversion for his companion. | "Parva leves capiunt animos" - "Мелочи прельщают легкомысленных",сказал великий знаток в делах любви. И действительно, с того дня Софья начала чувствовать некоторое расположение к Тому Джонсу и немалое отвращение к его товарищу. |
| Many accidents from time to time improved both these passions in her breast; which, without our recounting, the reader may well conclude, from what we have before hinted of the different tempers of these lads, and how much the one suited with her own inclinations more than the other. To say the truth, Sophia, when very young, discerned that Tom, though an idle, thoughtless, rattling rascal, was nobody's enemy but his own; and that Master Blifil, though a prudent, discreet, sober young gentleman, was at the same time strongly attached to the interest only of one single person; and who that single person was the reader will be able to divine without any assistance of ours. | Разные происшествия время от времени укрепляли в ней эти чувства; какие это были происшествия, читатель и сам легко догадается из сказанного о различии характеров обоих юношей и о том, что один из них был ей гораздо больше по нраву, чем другой. Сказать правду, Софья еще в детстве разглядела, что Том, ленивый и беспечный сорванец, был врагом только самому себе, а Блайфил, благоразумный, осмотрительный и здравомыслящий молодой человек, очень заботился о выгодах единственного лица на свете; а кто было это единственное лицо, читатель догадается и без нашей помощи. |
| These two characters are not always received in the world with the different regard which seems severally due to either; and which one would imagine mankind, from self-interest, should show towards them. But perhaps there may be a political reason for it: in finding one of a truly benevolent disposition, men may very reasonably suppose they have found a treasure, and be desirous of keeping it, like all other good things, to themselves. Hence they may imagine, that to trumpet forth the praises of such a person, would, in the vulgar phrase, be crying Roast-meat, and calling in partakers of what they intend to apply solely to their own use. If this reason does not satisfy the reader, I know no other means of accounting for the little respect which I have commonly seen paid to a character which really does great honour to human nature, and is productive of the highest good to society. But it was otherwise with Sophia. She honoured Tom Jones, and scorned Master Blifil, almost as soon as she knew the meaning of those two words. | Эти два характера не всегда встречают в свете разное к себе отношение, которого они как будто заслуживают и которое, надо бы думать, общество в собственных интересах должно к ним проявлять. Впрочем, в этом есть, может быть, свой политический расчет: встретив истинно доброе и открытое сердце, люди вполне основательно полагают, что нашли сокровище, и желают приберечь его, как всякую другую хорошую вещь, каждый для себя. По-видимому, они воображают, что трубить о достоинствах такого человека-все равно что, грубо говоря, скликать гостей на жаркое, которым хотелось бы полакомиться в одиночку. Если это объяснение не удовлетворяет читателя, то я не знаю, чем еще объяснить постоянно наблюдающийся недостаток уважения к людям, делающим честь человеческой природе и приносящим величайшую пользу обществу. Софья, однако, не была похожа в этом на других. Она стала уважать Тома Джонса и презирать Блайфила почти с той минуты, как поняла значение слов "уважение" и "презрение". |
| Sophia had been absent upwards of three years with her aunt; during all which time she had seldom seen either of these young gentlemen. She dined, however, once, together with her aunt, at Mr. Allworthy's. This was a few days after the adventure of the partridge, before commemorated. Sophia heard the whole story at table, where she said nothing: nor indeed could her aunt get many words from her as she returned home; but her maid, when undressing her, happening to say, "Well, miss, I suppose you have seen young Master Blifil to-day?" she answered with much passion, | Софья гостила года три у своей тетки и в продолжение всего этого времени редко видела молодых людей. Впрочем, однажды она обедала со своей теткой у мистера Олверти. Случилось это через несколько дней после вышеописанного приключения с куропаткой. Софья услышала рассказ о нем за столом и не сказала ни слова; тетка тоже мало чего добилась от нее по возвращении домой; но когда горничная, раздевая ее, спросила невзначай: "Видели, барышня, молодого Блайфила?" - она с сердцем ответила: |
| "I hate the name of Master Blifil, as I do whatever is base and treacherous: and I wonder Mr. Allworthy would suffer that old barbarous schoolmaster to punish a poor boy so cruelly for what was only the effect of his good-nature." | - Ненавижу самое имя Блайфил, как все низкое и вероломное, и удивляюсь, что мистер Олверти позволяет извергу учителю так жестоко наказывать бедного мальчика за поступок, подсказанный ему добрым сердцем. |
| She then recounted the story to her maid, and concluded with saying, | Она пересказала горничной всю историю и заключила ее словами: |
| "Don't you think he is a boy of noble spirit?" | - Ну, скажи, разве не благородная он душа? |
| This young lady was now returned to her father; who gave her the command of his house, and placed her at the upper end of his table, where Tom (who for his great love of hunting was become a great favourite of the squire) often dined. Young men of open, generous dispositions are naturally inclined to gallantry, which, if they have good understandings, as was in reality Tom's case, exerts itself in an obliging complacent behaviour to all women in general. This greatly distinguished Tom from the boisterous brutality of mere country squires on the one hand, and from the solemn and somewhat sullen deportment of Master Blifil on the other; and he began now, at twenty, to have the name of a pretty fellow among all the women in the neighbourhood. | Теперь молодая девушка вернулась к отцу, который поручил ей управление всем домом и посадил на хозяйское место за столом, где часто обедал Том (сделавшийся большим любимцем сквайра благодаря своей любви к охоте). Молодые люди открытого и великодушного характера бывают обыкновенно расположены к любезности, и если вдобавок, подобно Тому, они обладают природным умом, то их любезность выражается в предупредительном и внимательном обращении со всеми женщинами вообще. Это резко отличало Тома как от грубых и буйных деревенских сквайров, так и от чопорного и надутого Блайфила. Таким образом, в двадцать лет он начал приобретать среди окрестных дам репутацию любезного кавалера. |
| Tom behaved to Sophia with no particularity, unless perhaps by showing her a higher respect than he paid to any other. This distinction her beauty, fortune, sense, and amiable carriage, seemed to demand; but as to design upon her person he had none; for which we shall at present suffer the reader to condemn him of stupidity; but perhaps we shall be able indifferently well to account for it hereafter. | Том не оказывал Софье никаких особенных знаков внимания, разве только относился к ней несколько почтительнее, чем к другим. Этого требовали, казалось, ее красота, богатство, ум и любезное обхождение; но никаких видов на нее у него не было, так что читатель вправе будет назвать его глупцом; впрочем, со временем мы постараемся дать удовлетворительное объяснение этой странности. |
| Sophia, with the highest degree of innocence and modesty, had a remarkable sprightliness in her temper. This was so greatly increased whenever she was in company with Tom, that had he not been very young and thoughtless, he must have observed it: or had not Mr. Western's thoughts been generally either in the field, the stable, or the dog-kennel, it might have perhaps created some jealousy in him: but so far was the good gentleman from entertaining any such suspicions, that he gave Tom every opportunity with his daughter which any lover could have wished; and this Tom innocently improved to better advantage, by following only the dictates of his natural gallantry and good-nature, than he might perhaps have done had he had the deepest designs on the young lady. | При всей своей невинности и скромности Софья обладала замечательной живостью характера, которая настолько усиливалась в присутствии Тома, что не будь он так молод и рассеян, то, наверное, заметил бы это, и, не будь мысли мистера Вестерна всецело поглощены полем, конюшней и псарней, это могло бы заронить и в нем некоторые подозрения. Но добрый сквайр был от них далек и доставлял Тому столько случаев оставаться с дочерью наедине, что ему позавидовал бы любой поклонник; а Том, в невинности своей следуя только голосу врожденной любезности и доброты, извлек из этого для себя больше выгоды, чем если бы действовал, имея самые серьезные виды на молодую девушку. |
| But indeed it can occasion little wonder that this matter escaped the observation of others, since poor Sophia herself never remarked it; and her heart was irretrievably lost before she suspected it was in danger. | Впрочем, нечего удивляться, что это ускользнуло от внимания других, если сама бедняжка Софья ничего не подозревала: сердце ее было безнадежно потеряно, прежде чем она заметила, что оно в опасности. |
| Matters were in this situation, when Tom, one afternoon, finding Sophia alone, began, after a short apology, with a very serious face, to acquaint her that he had a favour to ask of her which he hoped her goodness would comply with. | Таково было положение дел, когда в один прекрасный день Том, застав Софью одну, извинился и очень серьезным тоном сказал, что просит ее о большом одолжении, в котором она, наверное, по доброте своей, ему не откажет. |
| Though neither the young man's behaviour, nor indeed his manner of opening this business, were such as could give her any just cause of suspecting he intended to make love to her; yet whether Nature whispered something into her ear, or from what cause it arose I will not determine; certain it is, some idea of that kind must have intruded itself; for her colour forsook her cheeks, her limbs trembled, and her tongue would have faltered, had Tom stopped for an answer; but he soon relieved her from her perplexity, by proceeding to inform her of his request; which was to solicit her interest on behalf of the gamekeeper, whose own ruin, and that of a large family, must be, he said, the consequence of Mr. Western's pursuing his action against him. | Хотя ни манеры молодого человека, ни тон, каким он изложил свою просьбу, не могли дать ей повода предполагать, что он намерен объясниться в любви, однако Природа ли шепнула ей что-нибудь на ухо, или случилось это по другой какой, непонятной для меня, причине, только, несомненно, какая-то мысль в этом роде у нее втайне возникла, потому что краска сбежала с ее лица, она задрожала, и язык изменил бы ей, если бы Том приостановился в ожидании ответа; но он тут же избавил ее от замешательства, приступив к изложению своего дела, состоявшего в просьбе заступиться за полевого сторожа, которому вместе со всей многочисленной семьей, сказал он, угрожает полная нищета, если мистер Вестерн не прекратит возбужденного против него дела. |
| Sophia presently recovered her confusion, and, with a smile full of sweetness, said, | Софья мигом оправилась от своего смущения и сказала с приветливой улыбкой: |
| "Is this the mighty favour you asked with so much gravity? I will do it with all my heart. I really pity the poor fellow, and no longer ago than yesterday sent a small matter to his wife." | - Так это и есть то большое одолжение, о котором вы просили таким серьезным тоном? Сделаю вам его от всего сердца. Мне самой искренне жаль этого бедняка, и не далее как вчера я послала кой-какую мелочь его жене. |
| This small matter was one of her gowns, some linen, and ten shillings in money, of which Tom had heard, and it had, in reality, put this solicitation into his head. | Эта мелочь состояла из одного платья, белья и десяти шиллингов; Том слышал об этом, это и подало ему мысль обратиться с своей просьбой к Софье. |
| Our youth, now, emboldened with his success, resolved to push the matter farther, and ventured even to beg her recommendation of him to her father's service; protesting that he thought him one of the honestest fellows in the country, and extremely well qualified for the place of a gamekeeper, which luckily then happened to be vacant. | Ободренный успехом, наш герой решил пойти дальше: он набрался смелости и попросил Софью исхлопотать у отца службу для Черного Джорджа, заявив, что считает его за честнейшего человека в околотке и вполне подходящим для должности полевого сторожа, которая, кстати, в то время была свободна. |
| Sophia answered, "Well, I will undertake this too; but I cannot promise you as much success as in the former part, which I assure you I will not quit my father without obtaining. However, I will do what I can for the poor fellow; for I sincerely look upon him and his family as objects of great compassion. And now, Mr. Jones, I must ask you a favour." | - Хорошо,- отвечала Софья,- я похлопочу и об этом; но не могу вам обещать такого же успеха, как в первом случае; тут, будьте покойны, я не отстану от отца, пока не добьюсь исполнения вашей просьбы. Впрочем, я сделаю все, что в моих силах, для этого несчастного, потому что мне искренне жаль и его, и всю его семью. А теперь, мистер Джонс, и я хочу попросить вас об одолжении. |
| "A favour, madam!" cries Tom: "if you knew the pleasure you have given me in the hopes of receiving a command from you, you would think by mentioning it you did confer the greatest favour on me; for by this dear hand I would sacrifice my life to oblige you." | - Об одолжении, сударыня! - воскликнул Том.- Если бы вы знали, какое удовольствие доставляет мне одна надежда получить от вас приказание, вы дали бы его с полной уверенностью, что оказываете мне величайшую милость. Клянусь этой милой ручкой, я пожертвовал бы жизнью, чтобы услужить вам! |
| He then snatched her hand, and eagerly kissed it, which was the first time his lips had ever touched her. The blood, which before had forsaken her cheeks, now made her sufficient amends, by rushing all over her face and neck with such violence, that they became all of a scarlet colour. She now first felt a sensation to which she had been before a stranger, and which, when she had leisure to reflect on it, began to acquaint her with some secrets, which the reader, if he doth not already guess them, will know in due time. | С этими словами он схватил руку девушки и пылко поцеловал ее, в первый раз коснувшись ее губами. Кровь, перед этим отхлынувшая от щек, теперь устремилась к лицу и шее Софьи таким бурным потоком, что они стали ярко-пунцовыми. Впервые испытала она ощущение, до сих пор ей неведомое; и когда она стала на досуге размышлять над ним, оно открыло ей тайны, которые читатель, если сейчас еще не угадал, узнает в свое время. |
| Sophia, as soon as she could speak (which was not instantly), informed him that the favour she had to desire of him was, not to lead her father through so many dangers in hunting; for that, from what she had heard, she was terribly frightened every time they went out together, and expected some day or other to see her father brought home with broken limbs. She therefore begged him, for her sake, to be more cautious; and as he well knew Mr. Western would follow him, not to ride so madly, nor to take dangerous leaps for the future. | Оправившись настолько, чтобы владеть речью (что произошло не сразу), Софья сказала, что одолжение, о котором она просит, заключается в том, чтобы не завлекать отца в опасные положения на охоте; ибо, наслышавшись всяких ужасов, она сидит в страхе каждый раз, как они уезжают вместе, и ждет, что рано или поздно отца ее принесут домой искалеченным. Поэтому она умоляет его, из уважения к ней, быть осторожнее и, зная, что мистер Вестерн во всем будет следовать ему, не скакать впредь сломя голову и не затевать никаких опасных прыжков. |
| Tom promised faithfully to obey her commands; and after thanking her for her kind compliance with his request, took his leave, and departed highly charmed with his success. | Том торжественно обещал повиноваться ее приказаниям и, поблагодарив за любезную готовность исполнить его просьбу, простился и ушел в восторге от успеха своего дела. |
| Poor Sophia was charmed too, but in a very different way. Her sensations, however, the reader's heart (if he or she have any) will better represent than I can, if I had as many mouths as ever poet wished for, to eat, I suppose, those many dainties with which he was so plentifully provided. | Бедняжка Софья тоже была в восторге, только по совсем другой причине. Впрочем, сердце читателя или читательницы (если оно у них есть) лучше представит ее чувства, чем могу изобразить я, если бы даже я имел столько ртов, сколько когда-либо желал иметь поэт, для того, полагаю, чтобы съесть многочисленные лакомства, которыми его так обильно угощают. |
| It was Mr. Western's custom every afternoon, as soon as he was drunk, to hear his daughter play on the harpsichord; for he was a great lover of music, and perhaps, had he lived in town, might have passed for a connoisseur; for he always excepted against the finest compositions of Mr. Handel. He never relished any music but what was light and airy; and indeed his most favourite tunes were Old Sir Simon the King, St. George he was for England, Bobbing Joan, and some others. | Мистер Вестерн имел привычку после обеда, навеселе, слушать игру дочери на клавикордах; сквайр был большой любитель музыки и, может быть, живи он в Лондоне, прослыл бы за знатока, ибо всегда высказывался против утонченнейших произведений мистера Генделя. Ему нравилась только легкая и веселая музыка: любимыми его вещами были "Старый король Саймон", "Святой Георгий за Англию дрался", "Вертушка Жанна" и тому подобные. |
| His daughter, though she was a perfect mistress of music, and would never willingly have played any but Handel's, was so devoted to her father's pleasure, that she learnt all those tunes to oblige him. However, she would now and then endeavour to lead him into her own taste; and when he required the repetition of his ballads, would answer with a "Nay, dear sir"; and would often beg him to suffer her to play something else. | Хотя Софья была отличной музыкантшей и любила только Генделя, но из угождения отцу, желая доставить ему удовольствие, выучила все эти песенки. Впрочем, время от времени она пробовала привить ему собственные вкусы и, когда отец требовал повторения какой-нибудь из любимых своих баллад, отвечала; "Нет, папенька",- и часто просила его послушать что-нибудь Другое. |
| This evening, however, when the gentleman was retired from his bottle, she played all his favourites three times over without any solicitation. This so pleased the good squire, that he started from his couch, gave his daughter a kiss, and swore her hand was greatly improved. She took this opportunity to execute her promise to Tom; in which she succeeded so well, that the squire declared, if she would give him t'other bout of Old Sir Simon, he would give the gamekeeper his deputation the next morning. Sir Simon was played again and again, till the charms of the music soothed Mr. Western to sleep. In the morning Sophia did not fail to remind him of his engagement; and his attorney was immediately sent for, ordered to stop any further proceedings in the action, and to make out the deputation. | Но в тот вечер, дождавшись, когда мистер Вестерн расстался со своей бутылкой, она сыграла все его любимые вещи по три раза, без всякой его просьбы. Это так понравилось нашему сквайру, что он вскочил с дивана, поцеловал дочь и побожился, что руки ее совершенствуются с каждым днем. Софья воспользовалась этим случаем для исполнения своего обещания Тому. Успех был полный, и сквайр даже объявил, что если она еще раз сыграет ему "Старого Саймона", то за сторожем будет послано завтра же утром. "Саймон" был сыгран еще и еще раз, пока чары музыки не усыпили мистера Вестерна. Утром Софья не преминула напомнить отцу о его обещании, и он в ту же минуту послал за своим поверенным, распорядился о прекращении дела и определил сторожа на должность. |
| Tom's success in this affair soon began to ring over the country, and various were the censures passed upon it; some greatly applauding it as an act of good nature; others sneering, and saying, "No wonder that one idle fellow should love another." Young Blifil was greatly enraged at it. He had long hated Black George in the same proportion as Jones delighted in him; not from any offence which he had ever received, but from his great love to religion and virtue;- for Black George had the reputation of a loose kind of a fellow. Blifil therefore represented this as flying in Mr. Allworthy's face; and declared, with great concern, that it was impossible to find any other motive for doing good to such a wretch. | Об успехе Тома в этом деле скоро пошла молва по всему околотку, причем мнения разделились: одни хвалили Джонса за великодушный поступок, другие подсмеивались, говоря: "Не диво, что один бездельник полюбил другого". Блайфил был взбешен. Он давно ненавидел Черного Джорджа в такой же степени, в какой Джонс им восхищался,- и не потому, что сторож чем-нибудь оскорбил его, а из великой любви к религии и добродетели, ибо Джордж пользовался славой человека распущенного. Поэтому Блайфил стал изображать все это дело как прямой вызов мистеру Олверти и с великим огорчением объявил, что невозможно найти другую причину для благодетельства такому негодяю" |
| Thwackum and Square likewise sung to the same tune. They were now (especially the latter) become greatly jealous of young Jones with the widow; for he now approached the age of twenty, was really a fine young fellow, and that lady, by her encouragements to him, seemed daily more and more to think him so. | Тваком и Сквейр равным образом пели ту же песенку. Теперь оба они (особенно последний) были очень злы на Джонса за благоволение к нему вдовы: Тому шел двадцатый год, он сделался красивым юношей, и миссис Блайфил, оказывая ему внимание, видимо, с каждым днем все больше и больше замечала это. |
| Allworthy was not, however, moved with their malice. He declared himself very well satisfied with what Jones had done. He said the perseverance and integrity of his friendship was highly commendable, and he wished he could see more frequent instances of that virtue. | Злоба этих людей, однако же, не имела никакого действия на мистера Олверти. Он объявил, что очень доволен поступком Джонса. Верность и преданность в дружбе, сказал он, достойны самых высоких похвал, и было бы желательно видеть почаще примеры этой добродетели. |
| But Fortune, who seldom greatly relishes such sparks as my friend Tom, perhaps because they do not pay more ardent addresses to her, gave now a very different turn to all his actions, and showed them to Mr. Allworthy in a light far less agreeable than that gentleman's goodness had hitherto seen them in. | Но Фортуна, редко благосклонная к таким франтам, как мой друг Том,-может быть, потому, что они не очень пылко за ней ухаживают,- вдруг изменила значение всех его подвигов и представила их мистеру Олверти в гораздо менее приятном свете, чем тот, в котором он, по доброте своей, видел их до сих пор. |
| English | Русский |
| There are two sorts of people, who, I am afraid, have already conceived some contempt for my heroe, on account of his behaviour to Sophia. The former of these will blame his prudence in neglecting an opportunity to possess himself of Mr. Western's fortune; and the latter will no less despise him his backwardness to so fine a girl, who seemed ready to fly into his arms, if he would open them to receive her. | Два рода людей, боюсь я, уже прониклись некоторым презрением к моему герою за его поведение с Софьей. Одни из них, наверно, порицают его за то, что он поступил неблагоразумно, упуская такой прекрасный случай завладеть состоянием мистера Вестерна, а другие в не меньшей степени осуждают за равнодушие к столь прекрасной девушке, которая, по-видимому, готова была упасть в его объятия, стоило ему только раскрыть их. |
| Now, though I shall not perhaps be able absolutely to acquit him of either of these charges (for want of prudence admits of no excuse; and what I shall produce against the latter charge will, I apprehend, be scarce satisfactory); yet, as evidence may sometimes be offered in mitigation, I shall set forth the plain matter of fact, and leave the whole to the reader's determination. | Хотя я, может быть, и не в силах буду совершенно спять с него оба эти обвинения (ибо недостаток благоразумия не допускает никаких оправданий, а все, что я скажу против второго обвинения, боюсь, покажется малоубедительным), однако обстоятельства дела иногда смягчают вину, и поэтому я изложу все, как было, предоставляя решение самому читателю. |
| Mr. Jones had somewhat about him, which, though I think writers are not thoroughly agreed in its name, doth certainly inhabit some human breasts; whose use is not so properly to distinguish right from wrong, as to prompt and incite them to the former, and to restrain and withhold them from the latter. | В мистере Джонсе было нечто такое, относительно чего между писателями, кажется, нет полного согласия, как называть это, но что, несомненно, существует в сердцах иных людей и не столько научает их отличать справедливое от несправедливого, сколько влечет и склоняет к первому и предостерегает и удерживает от второго. |
| This somewhat may be indeed resembled to the famous trunk-maker in the playhouse; for, whenever the person who is possessed of it doth what is right, no ravished or friendly spectator is so eager or so loud in his applause: on the contrary, when he doth wrong, no critic is so apt to hiss and explode him. | Это нечто может быть уподоблено пресловутому сундучнику в театре: когда человек, обладающий им, делает что-либо хорошее, ни один восхищенный или дружелюбно настроенный зритель не в состоянии с достаточным жаром и восторгом прокричать ему свое одобрение; напротив, когда он делает что-нибудь дурное, ни один критик не пожалеет своих сил, чтобы его освистать и ошикать. |
| To give a higher idea of the principle I mean, as well as one more familiar to the present age; it may be considered as sitting on its throne in the mind, like the Lord High Chancellor of this kingdom in his court; where it presides, governs, directs, judges, acquits, and condemns according to merit and justice, with a knowledge which nothing escapes, a penetration which nothing can deceive, and an integrity which nothing can corrupt. | Чтобы дать об этом начале более высокое представление, которое было бы также более во вкусе нашего времени, я скажу, что оно восседает в нашей душе на троне, подобно лорду верховному канцлеру Английского королевства в высокой палате, где он председательствует, распоряжается, руководит, судит, оправдывает и осуждает сообразно заслугам и справедливости, с всеведением, от которого ничто не ускользает, с проницательностью, которую ничто не может обмануть, и с добросовестностью, которая недоступна для подкупа. |
| This active principle may perhaps be said to constitute the most essential barrier between us and our neighbours the brutes; for if there be some in the human shape who are not under any such dominion, I choose rather to consider them as deserters from us to our neighbours; among whom they will have the fate of deserters, and not be placed in the first rank. | Это деятельное начало поистине образует самую существенную грань между нами и соседями нашими, животными; ибо если есть существа в человеческом образе, ему неподвластные, то я смотрю на них скорее как на перебежчиков от нас к нашим соседям, среди которых они разделяют участь всех дезертиров, занимая место в задних рядах. |
| Our heroe, whether he derived it from Thwackum or Square I will not determine, was very strongly under the guidance of this principle; for though he did not always act rightly, yet he never did otherwise without feeling and suffering for it. It was this which taught him, that to repay the civilities and little friendships of hospitality by robbing the house where you have received them, is to be the basest and meanest of thieves. He did not think the baseness of this offence lessened by the height of the injury committed; on the contrary, if to steal another's plate deserved death and infamy, it seemed to him difficult to assign a punishment adequate to the robbing a man of his whole fortune, and of his child into the bargain. | От кого заимствовал наш герой это начало - от Твакома или Сквейра,- я не берусь определить, только он находился под его могущественным влиянием; хотя не всегда он поступал справедливо, но, поступая несправедливо, он всегда это чувствовал, и это его мучило. Именно это начало внушило ему, что ограбить дом в отплату за ласки и гостеприимство, которые ему в нем оказывали, есть самое низкое и подлое воровство. Он не считал, что низость такого преступления смягчается его размерами; напротив, ему казалось, что если кража серебряной посуды карается позорной смертью, то трудно даже придумать наказание, которого заслуживает похищение у соседа всего имущества с дочерью в придачу. |
| This principle, therefore, prevented him from any thought of making his fortune by such means (for this, as I have said, is an active principle, and doth not content itself with knowledge or belief only). Had he been greatly enamoured of Sophia, he possibly might have thought otherwise; but give me leave to say, there is great difference between running away with man's daughter from the motive of love, and doing the same thing from the motive of theft. | Таким образом, это начало осуждало в глазах Джонса всякую мысль устроить свою судьбу подобными средствами (ибо, как я уже сказал, начало это деятельное и не довольствуется чисто теоретическими правилами или убеждениями). Будь он сильно влюблен в Софью, он, возможно, рассуждал бы иначе; однако позвольте мне сказать, что между похищением дочери соседа по любви и похищением ее по корыстным мотивам большая разница. |
| Now, though this young gentleman was not insensible of the charms of Sophia; though he greatly liked her beauty, and esteemed all her other qualifications, she had made, however, no deep impression on his heart; for which, as it renders him liable to the charge of stupidity, or at least of want of taste, we shall now proceed to account. | Но хотя герой наш не был нечувствителен к прелестям Софьи, хотя ему очень нравилась ее красота и он высоко ценил все прочие ее достоинства, однако она не производила глубокого впечатления на его сердце, а так как это равнодушие может дать повод к обвинению его в тупости или, по крайней мере, в недостатке вкуса, то нам необходимо объяснить его причины. |
| The truth then is, his heart was in the possession of another woman. Here I question not but the reader will be surprized at our long taciturnity as to this matter; and quite at a loss to divine who this woman was, since we have hitherto not dropt a hint of any one likely to be a rival to Sophia; for as to Mrs. Blifil, though we have been obliged to mention some suspicions of her affection for Tom, we have not hitherto given the least latitude for imagining that he had any for her; and, indeed, I am sorry to say it, but the youth of both sexes are too apt to be deficient in their gratitude for that regard with which persons more advanced in years are sometimes so kind to honour them. | Дело в том, что сердце Тома принадлежало другой женщине. Я не сомневаюсь , что читатель будет удивлен, почему мы так долго обходили это молчанием, и окажется в полном недоумении, кто была эта особа, так как до сих пор мы ни словом не обмолвились ни об одной женщине, годной в соперницы Софье. Правда, мы сочли своим долгом упомянуть о расположении миссис Блайфил к Тому, но не дали ни малейшего повода думать, что он отвечал ей взаимностью: с прискорбием надо сказать, что молодые люди обоего пола не слишком склонны платить благодарностью за то внимание, которым подчас так любезно удостаивают их более пожилые особы. |
| That the reader may be no longer in suspense, he will be pleased to remember, that we have often mentioned the family of George Seagrim (commonly called Black George, the gamekeeper), which consisted at present of a wife and five children. | Чтобы не томить больше читателя, напомним ему об уже знакомом ему семействе Джорджа Сигрима (известного больше под именем полевого сторожа Черного Джорджа), которое состояло в то время из жены и пятерых детей. |
| The second of these children was a daughter, whose name was Molly, and who was esteemed one of the handsomest girls in the whole country. | Второй по возрасту была дочь по имени Молли, слывшая одной из первых красоток в околотке. |
| Congreve well says there is in true beauty something which vulgar souls cannot admire; so can no dirt or rags hide this something from those souls which are not of the vulgar stamp. | Истинная красота, как хорошо сказал Конгрив, заключает в себе нечто такое, чем не способны восхищаться низкие души; но никакая грязь и лохмотья не могут скрыть это нечто от душ, не отмеченных печатью низости. |
| The beauty of this girl made, however, no impression on Tom, till she grew towards the age of sixteen, when Tom, who was near three years older, began first to cast the eyes of affection upon her. And this affection he had fixed on the girl long before he could bring himself to attempt the possession of her person: for though his constitution urged him greatly to this his principles no less forcibly restrained him. To debauch a young woman, however low her condition was, appeared to him a very heinous crime; and the good-will he bore the father, with the compassion he had for his family, very strongly corroborated all such sober reflections; so that he once resolved to get the better of his inclinations, and he actually abstained three whole months without ever going to Seagrim's house, or seeing his daughter. | Впрочем, красота этой девушки не оказывала никакого действия на Тома, пока ей не исполнилось шестнадцать лет, только тогда Том, который был почти на три года старше, стал впервые смотреть на нее влюбленными глазами. И нужно сказать, что девушка привлекла его чувства задолго до всяких попыток овладеть ею: хотя темперамент и сильно побуждал его к этому, однако убеждения с не меньшей силой его удерживали. Обольстить молодую женщину, даже самого низкого происхождения, казалось ему гнусностью, а расположение, которое он питал к ее отцу, в соединении с участием ко всей его семье, сильно укрепляло в нем все эти трезвые мысли, так что он даже решил однажды побороть свое чувство и действительно целых три месяца удерживался от посещения дома Сигрима и от встреч с его дочерью. |
| Now, though Molly was, as we have said, generally thought a very fine girl, and in reality she was so, yet her beauty was not of the most amiable kind. It had, indeed, very little of feminine in it, and would have become a man at least as well as a woman; for, to say the truth, youth and florid health had a very considerable share in the composition. | Надобно сказать, что хотя Молли считалась красавицей и действительно была хороша собой, однако красота ее не отличалась большой нежностью. В красоте этой было очень мало женственного, и она подходила бы мужчине ничуть не меньше, чем женщине; правду сказать, молодость и цветущее здоровье были ее главным очарованием. |
| Nor was her mind more effeminate than her person. As this was tall and robust, so was that bold and forward. So little had she of modesty, that Jones had more regard for her virtue than she herself. And as most probably she liked Tom as well as he liked her, so when she perceived his backwardness she herself grew proportionably forward; and when she saw he had entirely deserted the house, she found means of throwing herself in his way, and behaved in such a manner that the youth must have had very much or very little of the heroe if her endeavours had proved unsuccessful. In a word, she soon triumphed over all the virtuous resolutions of Jones; for though she behaved at last with all decent reluctance, yet I rather chuse to attribute the triumph to her, since, in fact, it was her design which succeeded. | Характер Молли был женственным не больше, чем наружность. Высокая ростом и сильная, она была смела и решительна. Скромности в ней было так мало, что о добродетели ее Джонс заботился больше, чем она сама. По-видимому, Молли любила Тома столь же горячо, как и он любил ее; заметив его робость, она, напротив, осмелела, а когда он вовсе перестал посещать их дом, нашла способ попадаться ему на пути и вела себя таким образом, что молодому человеку надо было быть или пентюхом, или героем, чтобы ее старания остались безуспешны. Словом, она скоро восторжествовала над всеми добродетельными решениями Джонса; ибо хотя напоследок ею было оказано подобающее сопротивление, все же я склонен приписать победу именно ей, потому что, в сущности, именно ее заветное желание увенчалось успехом. |
| In the conduct of this matter, I say, Molly so well played her part, that Jones attributed the conquest entirely to himself, and considered the young woman as one who had yielded to the violent attacks of his passion. He likewise imputed her yielding to the ungovernable force of her love towards him; and this the reader will allow to have been a very natural and probable supposition, as we have more than once mentioned the uncommon comeliness of his person: and, indeed, he was one of the handsomest young fellows in the world. | Итак, в этом деле Молли сыграла свою роль столь искусно, что Джонс приписывал победу исключительно себе и воображал, будто молодая женщина уступила бурному пылу его страсти. Он объяснял также уступчивость девушки неукротимой силой ее любви к нему, и - согласитесь, читатель,предположение это было вполне естественным и правдоподобным, потому что, как мы не раз уже говорили, Том отличался необыкновенной привлекательностью и был одним из красивейших юношей на свете. |
| As there are some minds whose affections, like Master Blifil's, are solely placed on one single person, whose interest and indulgence alone they consider on every occasion; regarding the good and ill of all others as merely indifferent, any farther than as they contribute to the pleasure or advantage of that person: so there is a different temper of mind which borrows a degree of virtue even from self-love. Such can never receive any kind of satisfaction from another, without loving the creature to whom that satisfaction is owing, and without making its well-being in some sort necessary to their own ease. | Есть люди, все заботы которых, как у Блайфила, направлены на одну-единственную особу, чьи интересы они только и блюдут, относясь к радостям и горестям всех прочих совершенно равнодушно, если они не содействуют удовольствиям или выгодам этой особы. Но есть люди и другого склада, у которых даже себялюбие является источником благородства. Получая от других какое-либо удовольствие, они считают своим долгом любить человека, которому обязаны этим удовольствием, и бывают вполне счастливы, только когда уверены, что и ему хорошо. |
| Of this latter species was our heroe. He considered this poor girl as one whose happiness or misery he had caused to be dependent on himself. Her beauty was still the object of desire, though greater beauty, or a fresher object, might have been more so; but the little abatement which fruition had occasioned to this was highly overbalanced by the considerations of the affection which she visibly bore him, and of the situation into which he had brought her. The former of these created gratitude, the latter compassion; and both, together with his desire for her person, raised in him a passion which might, without any great violence to the word, be called love; though, perhaps, it was at first not very judiciously placed. | К числу последних принадлежал и наш герой. По его представлениям, счастье или несчастье этой бедной девушки зависело теперь от него. Его все еще привлекала красота ее, хотя женщина более красивая и более свежая привлекла бы его еще больше; однако легкое охлаждение, вызванное пресыщением, сильно перевешивалось в нем несомненной любовью девушки к нему и чувством ответственности за то положение, в которое он ее поставил. Любовь Молли наполняла его благодарностью, ее участь пробуждала в нем сострадание, а из обоих этих чувств, с присоединением еще чувственного желания, слагалась страсть, которую можно было без особенной натяжки назвать любовью, хотя, может быть, сперва она была и неразумна. |
| This, then, was the true reason of that insensibility which he had shown to the charms of Sophia, and that behaviour in her which might have been reasonably enough interpreted as an encouragement to his addresses; for as he could not think of abandoning his Molly, poor and destitute as she was, so no more could he entertain a notion of betraying such a creature as Sophia. And surely, had he given the least encouragement to any passion for that young lady, he must have been absolutely guilty of one or other of those crimes; either of which would, in my opinion, have very justly subjected him to that fate, which, at his first introduction into this history, I mentioned to have been generally predicted as his certain destiny. | Вот в чем заключалась истинная причина нечувствительности Тома к прелестям Софьи и к ее обращению с ним, в котором не без основания можно было видеть поощрение его чувств,- ибо если он не мог и думать покинуть свою Молли, бедную и терпевшую лишения, то отвергал также всякую мысль обмануть прелестную Софью. Но дать малейшую волю чувству к этой девушке - значило быть явно виновным в том или другом преступлении, а каждое из них, по моему мнению, вполне справедливо обрекало его на ту участь, которую, как я сказал при его первом появлении в этой повести, все в один голос ему пророчили. |
| English | Русский |
| Her mother first perceived the alteration in the shape of Molly; and in order to hide it from her neighbours, she foolishly clothed her in that sack which Sophia had sent her; though, indeed, that young lady had little apprehension that the poor woman would have been weak enough to let any of her daughters wear it in that form. | Мать первая заметила округление стана Молли и, чтобы скрыть беду от соседей, довольно безрассудно нарядила ее в широкое платье, присланное Софьей, которая едва ли предполагала, что бедная женщина позволит себе дать его которой-нибудь из дочерей для такого случая. |
| Molly was charmed with the first opportunity she ever had of showing her beauty to advantage; for though she could very well bear to contemplate herself in the glass, even when dressed in rags; and though she had in that dress conquered the heart of Jones, and perhaps of some others; yet she thought the addition of finery would much improve her charms, and extend her conquests. | Молли очень обрадовалась этому первому в ее жизни случаю блеснуть своей красотой. Хотя она с удовольствием смотрелась в зеркало, даже когда была в лохмотьях, и покорила в этом наряде сердце Джонса и, может быть, некоторых других, но все же она думала, что платье Софьи еще более увеличит ее обаяние и расширит круг ее побед. |
| Molly, therefore, having dressed herself out in this sack, with a new laced cap, and some other ornaments which Tom had given her, repairs to church with her fan in her hand the very next Sunday. The great are deceived if they imagine they have appropriated ambition and vanity to themselves. These noble qualities flourish as notably in a country church and churchyard as in the drawing-room, or in the closet. Schemes have indeed been laid in the vestry which would hardly disgrace the conclave. Here is a ministry, and here is an opposition. Here are plots and circumventions, parties and factions, equal to those which are to be found in courts. | И вот, нарядившись в это платье, новый кружевной чепчик и кое-какие другие безделки, подаренные ей Томом, Молли с веером в руке в первое же воскресенье отправилась в церковь. Великие мира ошибаются, воображая, будто честолюбие и тщеславие являются их исключительной привилегией. Эти благородные страсти столь же пышно процветают в деревенской церкви и на церковном дворе, как в гостиной и в будуаре. На приходских собраниях замышлялись такие вещи, которые не посрамили бы самого конклава. Тут есть и министерство, есть и оппозиция. Тут есть заговоры и происки, партии и клики, ничуть не хуже тех, какие встречаются в любом придворном кругу. |
| Nor are the women here less practised in the highest feminine arts than their fair superiors in quality and fortune. Here are prudes and coquettes. Here are dressing and ogling, falsehood, envy, malice, scandal; in short, everything which is common to the most splendid assembly, or politest circle. Let those of high life, therefore, no longer despise the ignorance of their inferiors; nor the vulgar any longer rail at the vices of their betters. | Женщины здесь тоже ничем не уступают в ловкости своим знатным и богатым сестрам. И тут есть и недоступные и кокетки. И тут наряжаются, строят глазки, лгут, завидуют, злословят и клевещут. Словом, тут есть все, что бывает в самых блестящих собраниях, в самом светском обществе. Так пусть же люди высокопоставленные не презирают невежество черни, а простой народ не поносит пороков аристократии. |
| Molly had seated herself some time before she was known by her neighbours. And then a whisper ran through the whole congregation, "Who is she?" but when she was discovered, such sneering, giggling, tittering, and laughing ensued among the women, that Mr. Allworthy was obliged to exert his authority to preserve any decency among them. | Некоторое время Молли сидела, не узнанная соседями. Шепот пробежал по собранию: "Кто это?" Но как только убедились, что это она, среди женщин поднялось такое шушуканье, хихиканье и фырканье, закончившееся громким смехом, что мистер Олверти принужден был прибегнуть к своей власти для восстановления порядка. |
| English | Русский |
| Mr. Western had an estate in this parish; and as his house stood at little greater distance from this church than from his own, he very often came to Divine Service here; and both he and the charming Sophia happened to be present at this time. | У мистера Вестерна было в этом приходе имение, и так как приходская церковь была от его дома лишь немногим дальше, чем его собственная, то он часто приезжал сюда к службе. Случилось так, что в это воскресенье он был здесь с прелестной Софьей. |
| Sophia was much pleased with the beauty of the girl, whom she pitied for her simplicity in having dressed herself in that manner, as she saw the envy which it had occasioned among her equals. She no sooner came home than she sent for the gamekeeper, and ordered him to bring his daughter to her; saying she would provide for her in the family, and might possibly place the girl about her own person, when her own maid, who was now going away, had left her. | Софья была восхищена красотой девушки и очень жалела, что, по простоте своей, та так разрядилась, возбудив своим нарядом зависть односельчанок. Вернувшись домой, она сейчас же послала за сторожем и велела ему привести дочь, сказав, что устроит ее на службу в доме и, может быть, даже возьмет к себе, когда ее горничная, находившаяся теперь в отлучке, уйдет от нее. |
| Poor Seagrim was thunderstruck at this; for he was no stranger to the fault in the shape of his daughter. He answered, in a stammering voice, "That he was afraid Molly would be too awkward to wait on her ladyship, as she had never been at service." | Услышав это, бедный Сигрим был как громом поражен, ибо ему было известно, что талия дочери испортилась. Заикающимся голосом он выразил опасение, что Молли покажется слишком неуклюжей для прислуживания барышне, потому что никогда не была в горничных. |
| "No matter for that," says Sophia; "she will soon improve. I am pleased with the girl, and am resolved to try her." | - Это не важно,- возразила Софья, - она скоро приучится. Девушка мне понравилась, и я хочу испытать ее. |
| Black George now repaired to his wife, on whose prudent counsel he depended to extricate him out of this dilemma; but when he came thither he found his house in some confusion. So great envy had this sack occasioned, that when Mr. Allworthy and the other gentry were gone from church, the rage, which had hitherto been confined, burst into an uproar; and, having vented itself at first in opprobrious words, laughs, hisses, and gestures, betook itself at last to certain missile weapons; which, though from their plastic nature they threatened neither the loss of life or of limb, were however sufficiently dreadful to a well-dressed lady. Molly had too much spirit to bear this treatment tamely. Having therefore- but hold, as we are diffident of our own abilities, let us here invite a superior power to our assistance. | Черный Джордж отправился к жене, рассчитывая с помощью ее мудрого совета как-нибудь выпутаться из трудного положения. Но, придя домой, он застал всю семью в сильном волнении. Платье Молли возбудило такую зависть, что после ухода из церкви мистера Олверти и других помещиков гнев соседок, сдерживаемый до тех пор их присутствием, разразился, как ураган; сперва он нашел выход в оскорбительных замечаниях, хохоте, свисте и угрожающих жестах, а потом было пущено в дело кое-какое метательное оружие, которое, вследствие своей пластичности, хотя и не угрожало ни смертоубийством, ни членовредительством, было, однако, достаточно страшным для изящно одетой дамы. Горячая Молли не могла безропотно снести такое обращение. Итак... Но - стоп! Не доверяя собственным дарованиям, мы призовем здесь на помощь высшие силы. |
| Ye Muses, then, whoever ye are, who love to sing battles, and principally thou who whilom didst recount the slaughter in those fields where Hudibras and Trulla fought, if thou wert not starved with thy friend Butler, assist me on this great occasion. All things are not in the power of all. | О музы, любящие воспевать битвы, как бы вы там ни назывались, и особенно ты, поведавшая некогда о сечах на полях, где сражались Гудибрас и Трулла, если ты не умерла с голода со своим другом Батлером, помоги мне в этом важном деле! Один со всем не справишься. |
| As a vast herd of cows in a rich farmer's yard, if, while they are milked, they hear their calves at a distance, lamenting the robbery which is then committing, roar and bellow; so roared forth the Somersetshire mob an hallaloo, made up of almost as many squalls, screams, and other different sounds as there were persons, or indeed passions among them: some were inspired by rage, others alarmed by fear, and others had nothing in their heads but the love of fun; but chiefly Envy, the sister of Satan, and his constant companion, rushed among the crowd, and blew up the fury of the women; who no sooner came up to Molly than they pelted her with dirt and rubbish. | Как большое стадо коров на скотном дворе богатого фермера, заслышав вдали, во время доения, мычание телят, жалующихся на похищение своей собственности, поднимает неистовый рев, так голоса сомерсетширской толпы слились в нестройный вопль, состоявший из стольких визгов, криков и других разнообразных звуков, сколько было человек в толпе, или, вернее, сколько было обуревавших ее страстей; одни вопили от бешенства, другие - от страха, а третьи - просто ради потехи; но больше всех усердствовала Зависть, сестра и неразлучная спутница Сатаны; вторгшись в толпу, она раздувала пламя ярости в женщинах, которые, догнав Молли, тотчас закидали ее грязью и мусором. |
| Molly, having endeavoured in vain to make a handsome retreat, faced about; and laying hold of ragged Bess, who advanced in the front of the enemy, she at one blow felled her to the ground. The whole army of the enemy (though near a hundred in number), seeing the fate of their general, gave back many paces, and retired behind a new-dug grave; for the churchyard was the field of battle, where there was to be a funeral that very evening. Molly pursued her victory, and catching up a skull which lay on the side of the grave, discharged it with such fury, that having hit a taylor on the head, the two skulls sent equally forth a hollow sound at their meeting, and the taylor took presently measure of his length on the ground, where the skulls lay side by side, and it was doubtful which was the more valuable of the two. Molly then taking a thigh-bone in her hand, fell in among the flying ranks, and dealing her blows with great liberality on either side, overthrew the carcass of many a mighty heroe and heroine. | После безуспешной попытки отступить в полном порядке Молли повернулась лицом к неприятелю и, схватившись с оборванной Бесс, возглавлявшей вражеский фронт, одним ударом повергла ее наземь. Вся неприятельская армия (хотя и состоявшая почти из сотни человек) при виде судьбы, постигшей ее генерала, отступила на несколько шагов назад и расположилась за свежевырытой могилой: полем битвы был погост, и вечером должны были состояться чьи-то похороны. Развивая одержанный успех, Молли схватила череп, лежавший на краю могилы, и яростно метнула им в толпу, угодив в голову портного; от столкновения раздались два одинаково пустых звука, портной мигом растянулся во всю длину, оба черепа легли рядом, и трудно было решить, который из них безмозглее. Тем временем Молли вооружилась берцовой костью, врезалась в ряды бегущего врага и, щедро отпуская удары направо и налево, повергла бездыханными трупами множество могущественных героев и героинь. |
| Recount, O Muse, the names of those who fell on this fatal day. First, Jemmy Tweedle felt on his hinder head the direful bone. Him the pleasant banks of sweetly-winding Stour had nourished, where he first learnt the vocal art, with which, wandering up and down at wakes and fairs, he cheered the rural nymphs and swains, when upon the green they interweaved the sprightly dance; while he himself stood fiddling and jumping to his own music. How little now avails his fiddle! He thumps the verdant floor with his carcass. Next, old Echepole, the sowgelder, received a blow in his forehead from our Amazonian heroine, and immediately fell to the ground. He was a swinging fat fellow, and fell with almost as much noise as a house. His tobacco-box dropped at the same time from his pocket, which Molly took up as lawful spoils. Then Kate of the Mill tumbled unfortunately over a tombstone, which catching hold of her ungartered stocking inverted the order of nature, and gave her heels the superiority to her head. Betty Pippin, with young Roger her lover, fell both to the ground; where, oh perverse fate! she salutes the earth, and he the sky. Tom Freckle, the smith's son, was the next victim to her rage. He was an ingenious workman, and made excellent pattens; nay, the very patten with which he was knocked down was his own workmanship. Had he been at that time singing psalms in the church, he would have avoided a broken head. Miss Crow, the daughter of a farmer; John Giddish, himself a farmer; Nan Slouch, Esther Codling, Will Spray, Tom Bennet; the three Misses Potter, whose father keeps the sign of the Red Lion; Betty Chambermaid, Jack Ostler, and many others of inferior note, lay rolling among the graves. | Назови же, о муза, имена павших в тот роковой день! Первый почувствовал на своем затылке ужасную кость Джемми Твидл. Его вскормили ласковые берега мягко извивающегося Стура, где он впервые изучил вокальное искусство и, странствуя по храмовым праздникам и ярмаркам, услаждал им деревенских красоток и парней, когда на зеленых лужайках заводили они веселые танцы, а сам он играл на скрипке, притопывая в такт своей музыке. Как мало пользы ему теперь от его скрипки! Безгласным трупом грохнулся он на траву. Вслед за ним получил удар по лбу от нашей амазонки старый Ичпол, холостильщик свиней, и тоже был повержен во прах. Вследствие своей тучности, он рухнул с таким шумом, точно обвалившийся дом. Во время падения из кармана у него выкатилась табакерка, и Молли завладела ею, как законной добычей. Несчастье постигло мельничиху Кет: задев спустившимся чулком за могильную плиту, она полетела вверх тормашками, так что, в нарушение закона природы, пятки ее очутились выше головы. Бетти Пипин упала одновременно с юным любовником своим Роджером, и - о, ирония судьбы! - она уткнулась носом в землю, а он глядит в небеса. Том Фрекл, сын кузнеца, пал следующей жертвой ярости Молли. Он был искусный мастер, отлично делал деревянные калоши и был сражен теперь изделием собственных рук. Что бы ему остаться в церкви и петь псалмы,он избежал бы пролома черепа! Мисс Кроу - дочь фермера, Джон Гидиш - сам фермер; Нан Слауч, Эстер Кодлин, Вил Спрей, Том Беннет, три мисс Поттер, отец которых держит харчевню под вывеской "Красный Лев"; Бетти Чэмбермейд, Джек Остлер и множество других, помельче, легли вповалку между могилами. |
| Not that the strenuous arm of Molly reached all these; for many of them in their flight overthrew each other. | Впрочем, не все они были повержены мощной десницей Молли: многие сбили друг друга с ног во время бегства. |
| But now Fortune, fearing she had acted out of character, and had inclined too long to the same side, especially as it was the right side, hastily turned about: for now Goody Brown- whom Zekiel Brown caressed in his arms; nor he alone, but half the parish besides; so famous was she in the fields of Venus, nor indeed less in those of Mars. The trophies of both these her husband always bore about on his head and face; for if ever human head did by its horns display the amorous glories of a wife, Zekiel's did; nor did his well-scratched face less denote her talents (or rather talons) of a different kind. | Но тут Фортуна, испугавшись, что она вышла из роли, слишком долго помогая одной стороне, да к тому же еще правой, быстро переменила фронт. Вмешалась тетушка Браун, которую Зикиэл Браун ласкал в своих объятиях,и не он один, а еще целая половина прихода: столь знаменита она была на полях Венеры, а равно и Марса. Ее трофеями всегда были украшены голова и лицо супруга, ибо вряд ли голова какого-либо мужчины свидетельствовала своими рогами о любовных успехах жены более красноречиво, нежели голова Зикиэла, а его расцарапанное лицо не менее красноречиво повествовало о талантах супруги совсем иного свойства. |
| No longer bore this Amazon the shameful flight of her party. She stopt short, and, calling aloud to all who fled, spoke as follows: | Эта амазонка не могла дольше выносить позорного бегства своих соратников. Она вдруг остановилась и громко воззвала к бегущим: |
| "Ye Somersetshire men, or rather ye Somersetshire women, are ye not ashamed thus to fly from a single woman? But if no other will oppose her, I myself and Joan Top here will have the honour of the victory." | - Не стыдно ли вам, о мужи или, вернее, о жены сомерсетширские, бежать от одной женщины! Если никто не желает вступить с ней в единоборство, то я и Джоана Топ - мы вдвоем разделим честь победы! |
| Having thus said, she flew at Molly Seagrim, and easily wrenched the thigh-bone from her hand, at the same time clawing off her cap from her head. Then laying hold of the hair of Molly with her left hand, she attacked her so furiously in the face with the right, that the blood soon began to trickle from her nose. Molly was not idle this while. She soon removed the clout from the head of Goody Brown, and then fastening on her hair with one hand, with the other she caused another bloody stream to issue forth from the nostrils of the enemy. | Сказав это, она ринулась на Молли Сигрим, ловко вырвала из ее руки берцовую кость и сорвала с головы чепчик. Потом, вцепившись левой рукой в волосы своей противницы, она правой рукой так смазала ее по лицу, что у той тут же из носу потекла кровь. Тем временем и Молли не дремала. Она живо стащила повязку с головы тетушки Браун и, запустив ей в волосы одну руку, другой, в свою очередь, пустила ей из ноздрей кровавую струю. |
| When each of the combatants had borne off sufficient spoils of hair from the head of her antagonist, the next rage was against the garments. In this attack they exerted so much violence, that in a very few minutes they were both naked to the middle. | После того как обе воительницы выдернули друг у друга по густому клоку волос, ярость их обратилась на платья. В этой битве они действовали с таким ожесточением, что через несколько минут были обе обнажены до пояса. |
| It is lucky for the women that the seat of fistycuff war is not the same with them as among men; but though they may seem a little to deviate from their sex, when they go forth to battle, yet I have observed, they never so far forget, as to assail the bosoms of each other; where a few blows would be fatal to most of them. This, I know, some derive from their being of a more bloody inclination than the males. On which account they apply to the nose, as to the part whence blood may most easily be drawn; but this seems a far-fetched as well as ill-natured supposition. | Счастье для женщин, что во время кулачного боя они метят не в то место, что мужчины; правда, затевая драку, они несколько насилуют природу своего пола, однако я заметил, что женщины при этом никогда не забываются до такой степени, чтобы наносить друг другу удары в грудь, которые были бы роковыми для большинства из них. Насколько мне известно, некоторые объясняют это их большей кровожадностью по сравнению с мужчинами. Вот почему они избирают своей мишенью нос, как часть тела, откуда легче всего добыть кровь. Но такое объяснение кажется мне слишком натянутым и злостным. |
| Goody Brown had great advantage of Molly in this particular; for the former had indeed no breasts, her bosom (if it may be so called), as well in colour as in many other properties, exactly resembling an antient piece of parchment, upon which any one might have drummed a considerable while without doing her any great damage. | Тетушка Браун имела большое преимущество перед Молли по этой части: у нее вовсе не было грудей, а то, что обыкновенно называется грудью, как две капли воды походило и цветом, и остальными свойствами на кусок старого пергамента, по которому можно барабанить сколько угодно, не причиняя ему большого вреда. |
| Molly, beside her present unhappy condition, was differently formed in those parts, and might, perhaps, have tempted the envy of Brown to give her a fatal blow, had not the lucky arrival of Tom Jones at this instant put an immediate end to the bloody scene. | Молли напротив, не говоря уже о теперешнем своем несчастном положении, была сформирована в этой части тела совершенно иначе и, очень может быть, соблазнила бы Браун нанести роковой удар, если бы неожиданное появление Джонса не положило конец кровавой сцене. |
| This accident was luckily owing to Mr. Square; for he, Master Blifil, and Jones, had mounted their horses, after church, to take the air, and had ridden about a quarter of a mile, when Square, changing his mind (not idly, but for a reason which we shall unfold as soon as we have leisure), desired the young gentlemen to ride with him another way than they had at first purposed. This motion being complied with, brought them of necessity back again to the churchyard. | Виновником этого счастливого случая был мистер Сквейр. Дело в том, что он, Блайфил и Джонс после службы поехали кататься верхом, но через четверть мили Сквейр, переменив первоначальное намерение (не зря, а с известным умыслом, который мы в своем месте раскроем читателю), предложил молодым людям свернуть на другую дорогу. Те согласились, и дорога эта вскоре привела их снова к погосту. |
| Master Blifil, who rode first, seeing such a mob assembled, and two women in the posture in which we left the combatants, stopt his horse to enquire what was the matter. A country fellow, scratching his head, answered him: | Ехавший впереди Блайфил, увидя толпу и двух женщин в только что описанном положении, остановил лошадь и спросил, что это значит. Крестьянин, к которому он обратился, ответил, почесывая затылок: |
| "I don't know, measter, un't I; an't please your honour, here hath been a vight, I think, between Goody Brown and Moll Seagrim." | - Не знаю, сударь. С позволения вашей милости, сдается мне, вышла драка между тетушкой Браун и Молли Сигрим. |
| "Who, who?" cries Tom; but without waiting for an answer, having discovered the features of his Molly through all the discomposure in which they now were, he hastily alighted, turned his horse loose, and, leaping over the wall, ran to her. | - Кем, кем? - закричал Том; но, узнавши черты своей ,Молли, несмотря на то что они были так сильно обезображены, он не дождался ответа, быстро соскочил с лошади, бросил поводья и, перепрыгнув через ограду, побежал к ней. |
| She now first bursting into tears, told him how barbarously she had been treated. Upon which, forgetting the sex of Goody Brown, or perhaps not knowing it in his rage- for, in reality, she had no feminine appearance but a petticoat, which he might not observe- he gave her a lash or two with his horsewhip; and then flying at the mob, who were all accused by Moll, he dealt his blows so profusely on all sides, that unless I would again invoke the muse (which the good-natured reader may think a little too hard upon her, as she hath so lately been violently sweated), it would be impossible for me to recount the horse-whipping of that day. | Тогда Молли, в первый раз залившись слезами, рассказала ему, как жестоко с ней обошлись. Услышав это, Том позабыл о том, какого пола тетушка Браун, а может быть, в гневе и вовсе не разобрал его,- ибо, по правде говоря, в наружности ее только и было женского, что юбка, на которую он мог не обратить внимания,- и раза два стегнул ее кнутом. Потом, бросившись на толпу, которую Молли обвинила всю огулом, он стал так щедро расточать ей удары, что, не обратившись снова к музе за помощью (каковую сердобольный читатель сочтет, пожалуй, слишком для нее обременительной,-и без того ведь она изрядно для нас попотела), я не в силах буду изобразить великое побоище, разыгравшееся в тот день. |
| Having scoured the whole coast of the enemy, as well as any of Homer's heroes ever did, or as Don Quixote or any knight-errant in the world could have done, he returned to Molly, whom he found in a condition which must give both me and my reader pain, was it to be described here. Tom raved like a madman, beat his breast, tore his hair, stamped on the ground, and vowed the utmost vengeance on all who had been concerned. He then pulled off his coat, and buttoned it round her, put his hat upon her head, wiped the blood from her face as well as he could with his handkerchief, and called out to the servant to ride as fast as possible for a side-saddle, or a pillion, that he might carry her safe home. | Очистив поле от неприятеля, словно какой-нибудь гомеровский герой, а может быть, Дон Кихот или иной странствующий рыцарь, Том вернулся к Молли, которую нашел в таком положении, что описание его не доставило бы удовольствия ни мне, ни читателю. Том бушевал, как сумасшедший, колотил себя в грудь, рвал на себе волосы, топал ногами и клялся жесточайше отомстить всем, замешанным в этом деле. Потом он снял с себя кафтан и накинул его на Молли, надел ей на голову свою шляпу, отер кое-как своим платком кровь с ее лица и приказал слуге скорее скакать за дамским седлом или седельной подушкой, чтобы бережно отвезти ее домой. |
| Master Blifil objected to the sending away the servant, as they had only one with them; but as Square seconded the order of Jones, he was obliged to comply. | Блайфил стал было возражать, говоря, что с ними только один слуга, но Сквейр поддержал приказание Джонса, и ему пришлось покориться. |
| The servant returned in a very short time with the pillion, and Molly, having collected her rags as well as she could, was placed behind him. In which manner she was carried home, Square, Blifil, and Jones attending. | Слуга скоро вернулся с подушкой, и Молли, прикрывшись кое-как лоскутьями своего платья, села позади него. Таким способом она была доставлена домой в сопровождении Сквейра, Блайфила и Джонса. |
| Here Jones having received his coat, given her a sly kiss, and whispered her, that he would return in the evening, quitted his Molly, and rode on after his companions. | Тут Джонс надел опять свой кафтан, тайком поцеловал ее и, шепнув, что вечером вернется, покинул свою Молли и поскакал за спутниками. |
| English | Русский |
| Molly had no sooner apparelled herself in her accustomed rags, than her sisters began to fall violently upon her, particularly her eldest sister, who told her she was well enough served. | Едва только Молли переоделась в свои обычные лохмотья, как на нее с ожесточением набросились сестры, особенно старшая, говорившая, что поделом ей досталось. |
| "How had she the assurance to wear a gown which young Madam Western had given to mother! If one of us was to wear it, I think, says she, "I myself have the best right; but I warrant you think it belongs to your beauty. I suppose you think yourself more handsomer than any of us." | - Надо же иметь такую наглость: нарядиться в платье, которое барышня Вестерн подарила нашей матери! - кричала она.- Если уж кому из нас носить его, так, кажется, я скорее имею на это право! Но ты, конечно, решила, что оно принадлежит твоей красоте. Ведь ты, поди, не шутя уверена, что лучше нас всех. |
| "Hand her down the bit of glass from over the cupboard," cries another; "I'd wash the blood from my face before I talked of my beauty." | - Достань-ка ей из шкафа осколок зеркала,- подхватила другая.- Надо бы раньше смыть кровь с лица, а потом уж хвалиться красотой. |
| "You'd better have minded what the parson says," cries the eldest, "and not a harkened after men voke." | - Лучше бы слушала священника, а не любезников,- не унималась старшая. |
| "Indeed, child, and so she had," says the mother, sobbing: "she hath brought a disgrace upon us all. She's the vurst of the vamily that ever was a whore." | - Твоя правда, дочка,- сказала, всхлипывая, мать.- Осрамила она всех нас. В нашей семье еще не бывало потаскух. |
| "You need not upbraid me with that, mother," cried Molly; "you yourself was brought-to-bed of sister there, within a week after you was married." | - Вы не имеете права попрекать меня, матушка! - закричала Молли.Ведь моя старшая сестра родилась через неделю после вашей свадьбы. |
| "Yes, hussy," answered the enraged mother, "so I was, and what was the mighty matter of that? I was made an honest woman then; and if you was to be made an honest woman, I should not be angry; but you must have to doing with a gentleman, you nasty slut; you will have a bastard, hussy, you will; and that I defy any one to say of me." | - Так что ж за важность, что родилась, негодница ты этакая! - отвечала взбешенная мать.- Ведь я сделалась тогда честной женщиной. Кабы и ты собиралась стать честной, я бы не сердилась; но тебе непременно нужно связаться с барчуком, шлюха поганая! Вот и будешь иметь незаконное дитя, попомни мое слово. А пусть-ка кто-нибудь скажет, что у меня были незаконные! |
| In this situation Black George found his family, when he came home for the purpose before mentioned. As his wife and three daughters were all of them talking together, and most of them crying, it was some time before he could get an opportunity of being heard; but as soon as such interval occurred, he acquainted the company with what Sophia had said to him. | За этим спором застал их Черный Джордж, когда вернулся домой с упомянутым поручением. Так как его жена и три дочери говорили все разом, и даже не говорили, а кричали, то прошло немало времени, прежде чем ему удалось вставить слово; воспользовавшись случаем, он изложил семье поручение Софьи. |
| Goody Seagrim then began to revile her daughter afresh. | Тетушка Сигрим снова напустилась на дочь: |
| "Here," says she, "you have brought us into a fine quandary indeed. What will madam say to that big belly? Oh that ever I should live to see this day!" | - В хорошенькое положение ты нас поставила! Что скажет барышня о твоем брюхе? Ну и дожила я до денечка! |
| Molly answered with great spirit, "And what is this mighty place which you have got for me, father?" (for he had not well understood the phrase used by Sophia of being about her person). "I suppose it is to be under the cook; but I shan't wash dishes for anybody. My gentleman will provide better for me. See what he hath given me this afternoon. He hath promised I shall never want money; and you shan't want money neither, mother, if you will hold your tongue, and know when you are well." | - Какое же это драгоценное местечко выхлопотали вы для меня, батюшка? - запальчиво спросила дочь (сторож не совсем понял фразу Софьи о том, что она хочет взять Молли к себе).- Верно, прислуживать повару? Но я не стану мыть посуду для всякого. Мой барчук лучше обо мне позаботится. Поглядите, что он мне сегодня подарил. Он сказал, что я никогда не буду нуждаться в деньгах; и вы тоже не будете нуждаться, матушка, если придержите свой язычок и будете понимать свою пользу. |
| And so saying, she pulled out several guineas, and gave her mother one of them. | С этими словами она достала несколько гиней и одну из них дала матери. |
| The good woman no sooner felt the gold within her palm, than her temper began (such is the efficacy of that panacea) to be mollified. | Едва только старуха почувствовала в своем кулаке золото, как сердце ее смягчилось (столь могущественно действие этой панацеи). |
| "Why, husband," says she, "would any but such a blockhead as you not have enquired what place this was before he had accepted it? Perhaps, as Molly says, it may be in the kitchen; and truly I don't care my daughter should be a scullion wench; for, poor as I am, I am a gentlewoman. And thof I was obliged, as my father, who was a clergyman, died worse than nothing, and so could not give me a shilling of portion, to undervalue myself by marrying a poor man; yet I would have you to know, I have a spirit above all them things. Marry come up! it would better become Madam Western to look at home, and remember who her own grandfather was. Some of my family, for aught I know, might ride in their coaches, when the grandfathers of some voke walked a-voot. I warrant she fancies she did a mighty matter, when she sent us that old gownd; some of my family would not have picked up such rags in the street; but poor people are always trampled upon.- The parish need not have been in such a fluster with Molly. You might have told them, child, your grandmother wore better things new out of the shop." | - Нужно же быть таким олухом,- напустилась она на мужа,- чтобы не спросить, на какое место ее хотят поставить, прежде чем давать свое согласие! Может быть, и взаправду, как Молли говорит, ее думают сунуть на кухню. Нет уж, не позволю моей дочери идти в судомойки! Хоть я и бедная, а благородная. Я ведь из духовного звания; правда, отец мой умер в долгах и не дал мне в приданое ни шиллинга, так что мне пришлось выйти за бедняка, но я помню, кто я такая. Вот еще! Лучше бы барышня Вестерн на себя оглянулась да припомнила, кто был ее дедушка. Небось пешком ходил, когда мой дедушка в собственной карете разъезжал. Прислала свое старое платье, а, побожусь, воображает - невесть какое благодеяние сделала! Да бабушка моя не нагнулась бы, чтобы такие лохмотья на улице подобрать! Но бедными людьми всегда помыкают. И чего, правда, приход так разъярился на Молли? Ты бы сказала им, дочка, что бабушка твоя носила платья и получше, да еще новенькие, прямо из лавки! |
| "Well, but consider," cried George, "what answer shall I make to madam?" | - Ну, так что же мне отвечать барышне? - спросил Джордж. |
| "I don't know what answer," says she; "you are always bringing your family into one quandary or other. Do you remember when you shot the partridge, the occasion of all our misfortunes? Did not I advise you never to go into Squire Western's manor? Did not I tell you many a good year ago what would come of it? But you would have your own headstrong ways; yes, you would, you villain." | - А я почем знаю? - сказала жена.- Вечно нам от тебя одни только неприятности. Помнишь, как ты застрелил куропатку, от которой пошли все наши несчастья? Не я ли советовала тебе не ходить на землю сквайра Вестерна? Я ли не твердила столько лет подряд, что добра от этого не будет? Но тебе непременно надо делать все по-своему, мерзавец! |
| Black George was, in the main, a peaceable kind of fellow, and nothing choleric nor rash; yet did he bear about him something of what the antients called the irascible, and which his wife, if she had been endowed with much wisdom, would have feared. He had long experienced, that when the storm grew very high, arguments were but wind, which served rather to increase, than to abate it. He was therefore seldom unprovided with a small switch, a remedy of wonderful force, as he had often essayed, and which the word villain served as a hint for his applying. | Черный Джордж был вообще человек миролюбивый, не горячий и не вспыльчивый, но в его натуре было кое-что из того, что древние называли гневливостью и чего жена его, будь она благоразумнее, должна была бы опасаться. Он давно знал по опыту, что если буря разбушевалась, то логические доводы - это ветер, который не успокаивает ее, а только пуще разъяряет. Поэтому он почти всегда имел при себе хлыст - чудодейственное лекарство, многократно им использованное, и слово "мерзавец" послужило сигналом к его применению. |
| No sooner, therefore, had this symptom appeared, than he had immediate recourse to the said remedy, which though, as it is usual in all very efficacious medicines, it at first seemed to heighten and inflame the disease, soon produced a total calm, and restored the patient to perfect ease and tranquillity. | Итак, едва только появился этот симптом, как он тотчас же прибегнул к названному лекарству, которое, как это обыкновенно бывает со всеми сильно действующими средствами, сначала как будто усилило и обострило болезнь, однако скоро принесло облегчение, вернув пациенту полное спокойствие и самообладание. |
| This is, however, a kind of horse-medicine, which requires a very robust constitution to digest, and is therefore proper only for the vulgar, unless in one single instance, viz., where superiority of birth breaks out; in which case, we should not think it very improperly applied by any husband whatever, if the application was not in itself so base, that, like certain applications of the physical kind which need not be mentioned, it so much degrades and contaminates the hand employed in it, that no gentleman should endure the thought of anything so low and detestable. | Средство это принадлежит к числу лошадиных, и, чтобы его переварить, требуется очень крепкое сложение; поэтому оно уместно только среди простого народа, за исключением одного только случая, именно - когда внезапно дает себя знать превосходство происхождения; мы считали бы, что в этом случае к нему вправе прибегнуть всякий муж, если бы его применение не являлось само по себе настолько гнусным и, подобно известным физическим операциям, называть которые не стоит, настолько унижающим и марающим руку, которая его пускает в ход, что для порядочного человека невыносима самая мысль о чем-то столь гадком и позорном. |
| The whole family were soon reduced to a state of perfect quiet; for the virtue of this medicine, like that of electricity, is often communicated through one person to many others, who are not touched by the instrument. To say the truth, as they both operate by friction, it may be doubted whether there is not something analogous between them, of which Mr. Freke would do well to enquire, before he publishes the next edition of his book. | Скоро присмирела и вся семья, ибо сила употребленного сторожем средства, подобно силе электричества, часто передается от одного лица к другим, не вступающим в непосредственное соприкосновение с прибором. Невольно напрашивается мысль, уж нет ли между этими двумя силами, действующими обе посредством трения, чего-то общего? Хорошо, если бы мистер Фрик исследовал этот вопрос в новом издании своей книги. |
| A council was now called, in which, after many debates, Molly still persisting that she would not go to service, it was at length resolved, that Goody Seagrim herself should wait on Miss Western, and endeavour to procure the place for her eldest daughter, who declared great readiness to accept it: but Fortune, who seems to have been an enemy of this little family, afterwards put a stop to her promotion. | Было устроено совещание, на котором после долгих прений решили, что так как Молли упорно отказывается поступить на службу, то тетушка Сигрим сама пойдет к мисс Вестерн и постарается выхлопотать у нее место для старшей дочери, которая изъявила большую готовность занять его; но Фортуна, видно, была большим врагом семейства Сигрим и не позволила этой девице осуществить свое намерение. |
| English | Русский |
| The next morning Tom Jones hunted with Mr. Western, and was at his return invited by that gentleman to dinner. | На другой день утром Том Джонс охотился с мистером Вестерном и по возвращении с охоты был приглашен этим джентльменом к обеду. |
| The lovely Sophia shone forth that day with more gaiety and sprightliness than usual. Her battery was certainly levelled at our heroe; though, I believe, she herself scarce yet knew her own intention; but if she had any design of charming him, she now succeeded. | Прелестная Софья сияла весельем и оживлением более чем обыкновенно. Ее батареи были явно направлены на нашего героя, хотя, мне кажется, сама она едва ли сознавала собственные намерения; но если она хотела пленить его, то теперь ей это удалось. |
| Mr. Supple, the curate of Mr. Allworthy's parish, made one of the company. He was a good-natured worthy man; but chiefly remarkable for his great taciturnity at table, though his mouth was never shut at it. In short, he had one of the best appetites in the world. However, the cloth was no sooner taken away, than he always made sufficient amends for his silence: for he was a very hearty fellow; and his conversation was often entertaining, never offensive. | В числе гостей находился мистер Сапл, приходский священник в имении мистера Олверти. Это был добрый и почтенный человек, замечательный главным образом своей необыкновенной молчаливостью за столом, хотя рот его не закрывался ни на минуту. Короче говоря, он обладал превосходнейшим аппетитом. Но едва только убирали со стола, как он щедро искупал свое молчание, ибо был человек душевный, и беседа его часто бывала занимательна и в то же время ни для кого не оскорбительна. |
| At his first arrival, which was immediately before the entrance of the roast-beef, he had given an intimation that he had brought some news with him, and was beginning to tell, that he came that moment from Mr. Allworthy's, when the sight of the roast-beef struck him dumb, permitting him only to say grace, and to declare he must pay his respect to the baronet, for so he called the sirloin. | Войдя в столовую как раз перед подачей ростбифа, он объявил, что привез новости, и начал было уже рассказывать, что он сию минуту от мистера Олверти, как вид ростбифа поразил его немотой, позволив ему только преподать благословение и сказать, что он должен засвидетельствовать свое почтение баронету, как он величал говяжий филей. |
| When dinner was over, being reminded by Sophia of his news, he began as follows: | По окончании обеда Софья напомнила ему об обещанных новостях, и он рассказал следующее: |
| "I believe, lady, your ladyship observed a young woman at church yesterday at even-song, who was drest in one of your outlandish garments; I think I have seen your ladyship in such a one. However, in the country, such dresses are | - Я думаю, сударыня, вчера в церкви на вечерне ваша милость заметили молодую женщину, одетую в одно из ваших заморских платьев; помнится, я как-то видел его на вашей милости. Однако в деревне такой наряд |
| Rara avis in terris, nigroque simillima cygno. | Rara avis in terris, nigroque simillima cygno,- |
| That is, madam, as much as to say, 'A rare bird upon the earth, and very like a black swan.' The verse is in Juvenal. But to return to what I was relating. I was saying such garments are rare sights in the country; and perchance, too, it was thought the more rare, respect being had to the person who wore it, who, they tell me, is the daughter of Black George, your worship's gamekeeper, whose sufferings, I should have opined, might have taught him more wit, than to dress forth his wenches in such gaudy apparel. She created so much confusion in the congregation, that if Squire Allworthy had not silenced it, it would have interrupted the service: for I was once about to stop in the middle of the first lesson. Howbeit, nevertheless, after prayer was over, and I was departed home, this occasioned a battle in the churchyard, where, amongst other mischief, the head of a travelling fidler was very much broken. This morning the fidler came to Squire Allworthy for a warrant, and the wench was brought before him. The squire was inclined to have compounded matters; when, lo! on a sudden the wench appeared (I ask your ladyship's pardon) to be, as it were, at the eve of bringing forth a bastard. The squire demanded of her who was the father? But she pertinaciously refused to make any response. So that he was about to make her mittimus to Bridewell when I departed." | что означает, сударыня: "Редкая на земле птица, вроде как черный лебедь". Это стих Ювенала. Но вернемся к тому, о чем я хочу рассказать. Я сказал, что такой наряд - диковинное зрелище в деревне, особенно если принять во внимание, на ком он был надет: Мне передают, что в нем щеголяла дочь Черного Джорджа, полевого сторожа вашей милости; я было думал, что несчастья научат бедняка уму-разуму и он не станет наряжать своих девчонок в яркие тряпки. Она вызвала такое волнение среди молящихся, что если бы сквайр Олверти не успокоил их, так пришлось бы прервать службу; я готов уже был остановиться на середине во время первого чтения Священного писания. Но как бы там ни было, по окончании богослужения, когда я ушел домой, из-за этого платья на погосте завязалась баталия, и в свалке, наряду с другими увечьями, была проломлена голова одного странствующего скрипача. Сегодня утром этот скрипач явился к сквайру Олверти с жалобой, и девчонка была вызвана в суд. Сквайр хотел было покончить дело мировой, как вдруг (прошу извинения у вашей милости) обнаружилось, что красавица на сносях. Сквайр спросил ее, кто отец ребенка, но она наотрез отказалась отвечать. Таким образом, когда я уехал, он уже собирался отдать приказ о заключении девушки в исправительный дом. |
| "And is a wench having a bastard all your news, doctor?" cries Western; "I thought it might have been some public matter, something about the nation." | - Так эта брюхатая девчонка - все ваши новости? - воскликнул Вестерн.- А я-то думал, вы нам расскажете что-нибудь о политике, о государственных делах. |
| "I am afraid it is too common, indeed," answered the parson; "but I thought the whole story altogether deserved commemorating. As to national matters, your worship knows them best. My concerns extend no farther than my own parish." | - Пожалуй, случай действительно заурядный,- отвечал священник,- но мне казалось, что историю все же стоило рассказать. А что касается политических новостей, то ваша милость знает их лучше меня. Мои сведения не простираются за пределы моего прихода. |
| "Why, ay," says the squire, "I believe I do know a little of that matter, as you say. But come, Tommy, drink about; the bottle stands with you." | - Да, конечно,- сказал сквайр,- в политике я кое-что смыслю, как вы изволили сказать. Пей, Томми, бутылка перед тобой. |
| Tom begged to be excused, for that he had particular business; and getting up from table, escaped the clutches of the squire, who was rising to stop him, and went off with very little ceremony. | Том попросил извинения, сославшись на неотложное дело; он встал из-за стола, увернулся от лап сквайра, вскочившего, чтобы удержать его, и вышел без дальнейших церемоний. |
| The squire gave him a good curse at his departure; and then turning to the parson, he cried out, | Сквайр послал ему вслед крепкое словцо и, обратись к Саплу, воскликнул: |
| "I smoke it: I smoke it. Tom is certainly the father of this bastard. Zooks, parson, you remember how he recommended the veather o' her to me. D-n un, what a sly b-ch 'tis. Ay, ay, as sure as two-pence, Tom is the veather of the bastard." | - Чую! Носом чую! Том, наверно, отец этого ублюдка. Ферт! Помните, как он расхваливал мне ее отца? Ловкач парень, разрази его гром! Да, да, Том - отец пащенка; это верно, как дважды два! |
| "I should be very sorry for that," says the parson. | - Мне было бы очень прискорбно, если бы это оказалось правдой,сказал священник. |
| "Why sorry," cries the squire: "Where is the mighty matter o't? What, I suppose dost pretend that thee hast never got a bastard? Pox! more good luck's thine! for I warrant hast a done a therefore many's the good time and often." | - О чем тут скорбеть? - возразил сквайр.- Экая важность, подумаешь! Надеюсь, ты не станешь сказки рассказывать, что никогда не произвел на свет ублюдка? Как бы не так! Побожусь, что это не раз с тобой случалось! |
| "Your worship is pleased to be jocular," answered the parson; "but I do not only animadvert on the sinfulness of the action- though that surely is to be greatly deprecated- but I fear his unrighteousness may injure him with Mr. Allworthy. And truly I must say, though he hath the character of being a little wild, I never saw any harm in the young man; nor can I say I have heard any, save what your worship now mentions. I wish, indeed, he was a little more regular in his responses at church; but altogether he seems | - Ваша милость изволит шутить,- ответил священник.- Но я выражаю прискорбие не только потому, что это грех,-хотя, конечно, такой поступок заслуживает всяческого сожаления,- но и потому, что это может повредить ему во мнении мистера Олверти. Должен вам сказать, Джонса хоть и считают проказником, но я никогда не замечал ничего дурного в молодом человеке, да и не слышал ничего такого, исключая того, что ваша милость теперь говорит. Мне было бы, конечно, приятно, чтобы его ответы в церкви на мои возгласы были правильнее, но при всем том, он мне кажется |
| Ingenui vultus puer ingenuique pudoris. | Ingemii vultus puer ingenuique pudoris. |
| That is a classical line, young lady; and, being rendered into English, is, 'a lad of an ingenuous countenance, and of an ingenuous modesty'; for this was a virtue in great repute both among the Latins and Greeks. I must say, the young gentleman (for so I think I may call him, notwithstanding his birth) appears to me a very modest, civil lad, and I should be sorry that he should do himself any injury in Squire Allworthy's opinion." | Это тоже из классиков, барышня, и в переводе будет: "Мальчик с прямодушным лицом и непритворной скромностью",- эта добродетель была в высокой чести и у римлян и у греков. Должен сказать, что этот молодой джентльмен (мне кажется, его можно назвать джентльменом, несмотря на его происхождение) представляется мне скромным и воспитанным юношей, и жаль будет, если он сам себе повредит во мнении сквайра Олверти. |
| "Poogh!" says the squire: "Injury, with Allworthy! Why, Allworthy loves a wench himself. Doth not all the country know whose son Tom is? You must talk to another person in that manner. I remember Allworthy at college." | - Полноте! - воскликнул сквайр.- Повредит во мнении Олверти! Олверти и сам любит девчонок. Разве не знают все кругом, чей сын Том? Можете говорить это кому-нибудь другому. Я знаю Олверти с колледжа. |
| "I thought," said the parson, "he had never been at the university." | - А я думал, что он никогда не был в университете,- сказал священник. |
| "Yes, yes, he was," says the squire: "and many a wench have we two had together. As arrant a whore-master as any within five miles o'un. No, no. It will do'n no harm with he, assure yourself; nor with anybody else. Ask Sophy there- You have not the worse opinion of a young fellow for getting a bastard, have you, girl? No, no, the women will like un the better for't." | - Был, был,- продолжал сквайр,- и сколько раз мы развлекались с девчонками вместе! Такого отъявленного волокиты на пять миль кругом не было. Полноте, полноте! Том ничуть не повредит себе ни в его мнении, ни в чьем бы то ни было. Спросите хоть Софью. Скажи, дочка, ведь молодой человек не уронит себя в твоих глазах, если ему случится сделать ребенка?.. Нет, нет, женщины таких молодцов еще больше любят! |
| This was a cruel question to poor Sophia. She had observed Tom's colour change at the parson's story; and that, with his hasty and abrupt departure, gave her sufficient reason to think her father's suspicion not groundless. Her heart now at once discovered the great secret to her which it had been so long disclosing by little and little; and she found herself highly interested in this matter. In such a situation, her father's malapert question rushing suddenly upon her, produced some symptoms which might have alarmed a suspicious heart; but, to do the squire justice, that was not his fault. When she rose therefore from her chair, and told him a hint from him was always sufficient to make her withdraw, he suffered her to leave the room, and then with great gravity of countenance remarked, "That it was better to see a daughter over-modest than over-forward";- a sentiment which was highly applauded by the parson. | Этот вопрос жестоко задел бедную Софью. Она заметила, как Том переменился в лице при рассказе священника, и это обстоятельство, вместе с его поспешным и бесцеремонным уходом, дало ей достаточное основание думать, что догадка отца имеет под собой некоторую почву. Сердце вдруг разоблачило ей великую тайну, которую до сих пор приоткрывало лишь понемногу, и она обнаружила, что услышанная новость ее глубоко волнует. При таких условиях неожиданно обращенный к ней циничный вопрос отца вызвал на ее лице некоторые симптомы, которые встревожили бы чуткое сердце; но сквайр, нужно отдать ему справедливость, не страдал этим недостатком. Поэтому, когда Софья поднялась со своего места и сказала отцу, что по одному его намеку она всегда готова удалиться, он позволил ей уйти и потом, как ни в чем не бывало, заметил, что видеть в дочери чрезмерную скромность куда приятнее, чем чрезмерную развязность,суждение, которое было горячо одобрено священником. |
| There now ensued between the squire and the parson a most excellent political discourse, framed out of newspapers and political pamphlets; in which they made a libation of four bottles of wine to the good of their country: and then, the squire being fast asleep, the parson lighted his pipe, mounted his horse, and rode home. | После этого между сквайром и священником завязался оживленный разговор на политические темы, заимствованные из газет и злободневных брошюр, в продолжение которого собеседники выпили за благоденствие отечества четыре бутылки вина, а когда сквайр почти совсем заснул, священник закурил трубку, сел на лошадь и поехал домой. |
| When the squire had finished his half-hour's nap, he summoned his daughter to her harpsichord; but she begged to be excused that evening, on account of a violent head-ache. This remission was presently granted; for indeed she seldom had occasion to ask him twice, as he loved her with such ardent affection, that, by gratifying her, he commonly conveyed the highest gratification to himself. She was really, what he frequently called her, his little darling, and she well deserved to be so; for she returned all his affection in the most ample manner. She had preserved the most inviolable duty to him in all things; and this her love made not only easy, but so delightful, that when one of her companions laughed at her for placing so much merit in such scrupulous obedience, as that young lady called it, Sophia answered, | Продремав полчаса, сквайр позвал Софью поиграть на клавикордах, но та попросила уволить ее на этот вечер, сославшись на сильную головную боль. Просьба дочери была тотчас же уважена, ибо сквайр редко заставлял ее просить себя дважды: он так горячо любил Софью, что, делая ей угодное, обыкновенно доставлял величайшее удовольствие и себе. Она была действительно его любимой деточкой, как он часто называл ее, и вполне заслужила такую любовь, потому что отвечала на нее самой безграничной привязанностью. Пунктуальнейшим образом исполняла она все свои дочерние обязанности, и любовь делала их не только легкими, но и настолько приятными, что, когда одна из ее подруг вздумала посмеяться над ней за то, что она видит заслугу в своем мелочном, по выражению этой девицы, повиновении отцу, Софья отвечала: |
| "You mistake me, madam, if you think I value myself upon this account; for besides that I am barely discharging my duty, I am likewise pleasing myself. I can truly say I have no delight equal to that of contributing to my father's happiness; and if I value myself, my dear, it is on having this power, and not on executing it." | - Вы ошибаетесь, сударыня, если думаете, что я считаю это заслугой: просто я исполняю свой долг и нахожу в этом большое удовольствие. Право же, я не знаю высшего наслаждения, чем умножать счастье моего отца, и если горжусь, дорогая моя, то не тем, что я делаю, а тем, что обладаю возможностью это делать. |
| This was a satisfaction, however, which poor Sophia was incapable of tasting this evening. She therefore not only desired to be excused from her attendance at the harpsichord, but likewise begged that he would suffer her to absent herself from supper. To this request likewise the squire agreed, though not without some reluctance; for he scarce ever permitted her to be out of his sight, unless when he was engaged with his horses, dogs, or bottle. Nevertheless he yielded to the desire of his daughter, though the poor man was at the same time obliged to avoid his own company (if I may so express myself), by sending for a neighbouring farmer to sit with him. | Однако в тот вечер бедняжка Софья была неспособна испытать это наслаждение. Поэтому она не только уговорила отца освободить ее от клавикордов, но испросила также позволение не присутствовать за ужином. И эту просьбу дочери сквайр уважил, хоть и не очень охотно, потому что любил всегда видеть ее возле себя. если только не был поглощен лошадьми, собаками или бутылкой Тем не менее он уступил желанию дочери, хотя и принужден был, чтобы избавить себя, если можно так выразиться, от общества собственной персоны, послать за соседом-фермером и провести вечер с ним. |
| English | Русский |
| Tom Jones had ridden one of Mr. Western's horses that morning in the chase; so that having no horse of his own in the squire's stable, he was obliged to go home on foot: this he did so expeditiously that he ran upwards of three miles within the half-hour. | Том Джонс охотился в то утро на лошади, принадлежащей мистеру Вестерну, а так как собственной его лошади на конюшне у сквайра не было, то ему пришлось возвращаться домой пешком; он так торопился, что пробежал больше трех миль в полчаса. |
| Just as he arrived at Mr. Allworthy's outward gate, he met the constable and company with Molly in their possession, whom they were conducting to that house where the inferior sort of people may learn one good lesson, viz., respect and deference to their superiors; since it must show them the wide distinction Fortune intends between those persons who are to be corrected for their faults, and those who are not; which lesson if they do not learn, I am afraid they very rarely learn any other good lesson, or improve their morals, at the House of Correction. | В самых воротах усадьбы мистера Олверти он встретил констебля и полицейских, которые вели Молли в тот дом, где людям низкого звания преподается добрый урок, именно - уважение и почтение к своим господам; там им наглядно показывают огромное различие, проводимое Фортуной между людьми, которые подлежат наказанию за свои промахи, и людьми, которые такому наказанию не подлежат; если этого урока они не усваивают, то, боюсь, исправительный дом вообще не дает им почти ничего поучительного и способствующего улучшению их нравственности. |
| A lawyer may perhaps think Mr. Allworthy exceeded his authority a little in this instance. And, to say the truth, I question, as here was no regular information before him, whether his conduct was strictly regular. However, as his intention was truly upright, he ought to be excused in foro conscientiae; since so many arbitrary acts are daily committed by magistrates who have not this excuse to plead for themselves. | Юристу может, пожалуй, показаться, что в настоящем случав мистер Олверти немного превысил свою власть. Откровенно говоря, и я не вполне убежден в совершенной правильности его решения, потому что им не было произведено формального следствия. Но так как намерения у него были честные, то он должен быть оправдан in for conscientiae 12 особенно если принять во внимание, сколько произвольных решений выносится ежедневно судьями, у которых нет и такого оправдания. |
| Tom was no sooner informed by the constable whither they were proceeding (indeed he pretty well guessed it of himself), than he caught Molly in his arms, and embracing her tenderly before them all, swore he would murder the first man who offered to lay hold of her. He bid her dry her eyes and be comforted; for, wherever she went, he would accompany her. Then turning to the constable, who stood trembling with his hat off, he desired him, in a very mild voice, to return with him for a moment only to his father (for so he now called Allworthy); for he durst, he said, be assured, that, when he had alledged what he had to say in her favour, the girl would be discharged. | Едва только Том узнал от констебля, куда они направляются (о чем, впрочем, он отлично догадался и сам), как заключил при всех Молли в свои объятия и, нежно прижав ее к груди, поклялся, что убьет первого, кто вздумает прикоснуться к ней. Он велел ей отереть слезы и успокоиться, ибо, куда бы она ни пошла, он последует за ней. Затем, обратившись к констеблю, который стоял, весь дрожа, сняв шапку, он очень вежливо попросил его вернуться с ним на минуту к отцу (так называл он теперь Олверти), потому что он, Джонс, твердо уверен, что после тех показаний, которые он сделает в пользу этой девушки, она будет оправдана. |
| The constable, who, I make no doubt, would have surrendered his prisoner had Tom demanded her, very readily consented to this request. So back they all went into Mr. Allworthy's hall; where Tom desired them to stay till his return, and then went himself in pursuit of the good man. As soon as he was found, Tom threw himself at his feet, and having begged a patient hearing, confessed himself to be the father of the child of which Molly was then big. He entreated him to have compassion on the poor girl, and to consider, if there was any guilt in the case, it lay principally at his door. | Констебль, который - я в том не сомневаюсь - отпустил бы арестованную по требованию Тома, весьма охотно согласился исполнить его просьбу. И вот все они вместе вернулись в зал, где мистер Олверти чинил суд. Том велел своим спутникам подождать, а сам пошел искать своего покровителя. Найдя его, он бросился ему в ноги и, попросив выслушать его терпеливо, признался, что он отец ребенка, которым беременна Молли. Он умолял о сострадании к бедной девушке, говоря, что если тут вообще есть вина, то она лежит главным образом на нем. |
| "If there is any guilt in the case!" answered Allworthy warmly: "Are you then so profligate and abandoned a libertine to doubt whether the breaking the laws of God and man, the corrupting and ruining a poor girl be guilt? I own, indeed, it doth lie principally upon you; and so heavy it is, that you ought to expect it should crush you." | - Если тут вообще есть вина! - с негодованием воскликнул Олверти.Неужели ты такой оголтелый и отъявленный распутник, что еще сомневаешься, есть ли какая-нибудь вина в нарушении законов божеских и человеческих, в обольщении бедной девушки и в ее падении? Ты совершенно прав, говоря, что вина лежит главным образом на тебе, и вина эта настолько тяжелая, что ты должен ожидать самого сурового наказания. |
| "Whatever may be my fate," says Tom, "let me succeed in my intercessions for the poor girl. I confess I have corrupted her! but whether she shall be ruined, depends on you. For Heaven's sake, sir, revoke your warrant, and do not send her to a place which must unavoidably prove her destruction." | - Пусть меня постигнет самая тяжелая кара,- сказал Том,- лишь бы мое ходатайство за бедняжку не оказалось напрасным! Сознаюсь, я обольстил ее, но погибнет ли она, это зависит от вас. Ради самого неба, сэр, отмените ваше приказание и не посылайте ее туда, где ее гибель неотвратима. |
| Allworthy bid him immediately call a servant. Tom answered there was no occasion; for he had luckily met them at the gate, and relying upon his goodness, had brought them all back into his hall, where they now waited his final resolution, which upon his knees he besought him might be in favour of the girl; that she might be permitted to go home to her parents, and not be exposed to a greater degree of shame and scorn than must necessarily fall upon her. | Олверти велел ему немедленно позвать слугу. Том отвечал, что в этом нет надобности, потому что он, к счастью, встретил Молли под стражей у ворот и, полагаясь на доброту Олверти, привел ее обратно в судебный зал, где она теперь и ожидает его окончательного приговора; сам же он на коленях умоляет своего благодетеля о том, чтобы его приговор был милостив для девушки, чтобы ей было позволено вернуться в родительский дом и не подвергаться еще большему стыду и позору, чем тот, который и так падет на нее. |
| "I know," said he, "that is too much. I know I am the wicked occasion of it. I will endeavour to make amends, if possible; and if you shall have hereafter the goodness to forgive me, I hope I shall deserve it." | - Я знаю,- говорил он,- как это тяжело. Я знаю, что моя распущенность была виной всему. Постараюсь загладить свою вину, если это возможно, и если вы тогда будете настолько добры, что простите меня, то я надеюсь доказать, что достоин прощения. |
| Allworthy hesitated some time, and at last said, | После некоторого колебания Олверти сказал: |
| "Well, I will discharge my mittimus.- You may send the constable to me." | - Хорошо, я отменю свой приговор. Можешь позвать ко мне констебля. |
| He was instantly called, discharged, and so was the girl. | Явившийся констебль был тотчас отпущен; была отпущена также и Молли. |
| It will be believed that Mr. Allworthy failed not to read Tom a very severe lecture on this occasion; but it is unnecessary to insert it here, as we have faithfully transcribed what he said to Jenny Jones in the first book, most of which may be applied to the men, equally with the women. So sensible an effect had these reproofs on the young man, who was no hardened sinner that he retired to his own room, where he passed the evening alone, in much melancholy contemplation. | Читатель может не сомневаться, что мистер Олверти прочитал по этому случаю Тому строгое наставление; но нам нет нужды приводить его здесь, так как мы уже в точности передали в первой книге то, что было им сказано Дженни Джонс, и так как большая часть речи мистера Олверти годится для мужчин не хуже, чем для женщин. Выговор сквайра оказал такое сильное действие на юношу, который не был закоренелым грешником, что он удалился в свою комнату, где и провел весь вечер в мрачных размышлениях. |
| Allworthy was sufficiently offended by this transgression of Jones; for notwithstanding the assertions of Mr. Western, it is certain this worthy man had never indulged himself in any loose pleasures with women, and greatly condemned the vice of incontinence in others. Indeed, there is much reason to imagine that there was not the least truth in what Mr. Western affirmed, especially as he laid the scene of those impurities at the university, where Mr. Allworthy had never been. In fact, the good squire was a little too apt to indulge that kind of pleasantry which is generally called rhodomontade: but which may, with as much propriety, be expressed by a much shorter word; and perhaps we too often supply the use of this little monosyllable by others; since very much of what frequently passes in the world for wit and humour, should, in the strictest purity of language, receive that short appellation, which, in conformity to the well-bred laws of custom, I here suppress. | Олверти был сильно возмущен проступком Джонса; ибо, несмотря на уверения мистера Вестерна, этот почтенный человек не предавался распутству с женщинами и сильно осуждал порок невоздержания в других. Действительно, у нас есть полное основание думать, что в речах мистера Вестерна не было ни слова правды, тем более что он сделал ареной подвигов своего друга университет, где мистер Олверти никогда не был. Словом, добрейший сквайр, пожалуй, чересчур склонен был давать волю тому роду балагурства, которое обыкновенно называется бахвальством, но которое с таким же правом можно было бы обозначить одним более коротким словечком. Мы, может быть, слишком часто заменяем это односложное словечко другими, и ко многому из того, что почитается в свете за остроумие и юмор, следовало бы, соблюдая чистоту языка, прилагать это краткое наименование, которого я, как человек благовоспитанный, здесь не привожу. |
| But whatever detestation Mr. Allworthy had to this or to any other vice, he was not so blinded by it but that he could discern any virtue in the guilty person, as clearly indeed as if there had been no mixture of vice in the same character. While he was angry therefore with the incontinence of Jones, he was no less pleased with the honour and honesty of his self-accusation. He began now to form in his mind the same opinion of this young fellow, which, we hope, our reader may have conceived. And in balancing his faults with his perfections, the latter seemed rather to preponderate. | Но при всем отвращении как к этому, так и ко всякому другому пороку мистер Олверти не был настолько ослеплен своим чувством, чтобы не видеть в виновном также и хороших качеств с такой же ясностью, как если бы к ним вовсе не было примешано дурных. Поэтому, возмущаясь невоздержанностью Джонса, он от всей души радовался его честному и благородному самообвинению. В уме его начало складываться то понятие об этом юноше, какое, вероятно, уже составилось о нем у нашего читателя. Мысленно кладя на чашу весов его недостатки и достоинства, он считал что перевешивают скорее последние. |
| It was to no purpose, therefore, that Thwackum, who was immediately charged by Mr. Blifil with the story, unbended all his rancour against poor Tom. Allworthy gave a patient hearing to their invectives, and then answered coldly: "That young men of Tom's complexion were too generally addicted to this vice; but he believed that youth was sincerely affected with what he had said to him on the occasion, and he hoped he would not transgress again." So that, as the days of whipping were at an end, the tutor had no other vent but his own mouth for his gall, the usual poor resource of impotent revenge. | Вот почему напрасно Тваком, получивший от мистера Блайфила подробный отчет о случившемся, ругал на чем свет стоит бедного Тома. Терпеливо выслушав все его обвинения, Олверти холодно ответил, что вообще молодые люди такого темперамента, как Том, очень расположены к этому пороку; но он думает, что слова, сказанные им, Олверти, по этому поводу, искренне тронули юношу, и надеется, что Том больше грешить не будет. Так как дни порки миновали, то наставник мог излить свою желчь только при помощи языка - обычный жалкий способ бессильного мщения. |
| But Square, who was a less violent, was a much more artful man; and as he hated Jones more perhaps than Thwackum himself did, so he contrived to do him more mischief in the mind of Mr. Allworthy. | Но Сквейр, человек не такой горячий, действовал хитрее: ненавидя Джонса, может быть, еще больше, чем Тваком, он придумал более тонкий способ повредить ему во мнении мистера Олверти. |
| The reader must remember the several little incidents of the partridge, the horse, and the Bible, which were recounted in the second book. By all which Jones had rather improved than injured the affection which Mr. Allworthy was inclined to entertain for him. The same, I believe, must have happened to him with every other person who hath any idea of friendship, generosity, and greatness of spirit, that is to say, who hath any traces of goodness in his mind. | Читатель, может быть, помнит маленькие происшествия с куропаткой, лошадью и Библией, которые были изложены в третьей книге. Своим тогдашним поведением Джонс скорее укрепил, чем поколебал привязанность, которую склонен был питать к нему мистер Олверти. Те же чувства, мне кажется, он вызвал бы и во всяком, кто имеет какое-либо представление о дружбе, благородстве и величии духа, то есть в ком есть хоть капля доброты. |
| Square himself was not unacquainted with the true impression which those several instances of goodness had made on the excellent heart of Allworthy; for the philosopher very well knew what virtue was, though he was not always perhaps steady in its pursuit; but as for Thwackum, from what reason I will not determine, no such thoughts ever entered into his head: he saw Jones in a bad light, and he imagined Allworthy saw him in the same, but that he was resolved, from pride and stubbornness of spirit, not to give up the boy whom he had once cherished; since by so doing, he must tacitly acknowledge that his former opinion of him had been wrong. | Сквейру известно было, какое впечатление эти несколько примеров доброты произвели на благородное сердце Олверти, ибо философ прекрасно знал, что такое добродетель, хотя, быть может, и не всегда был стоек в ней. Но Твакому-по какой причине, решить не берусь - мысли эти никогда не приходили в голову; он видел Джонса в дурном свете и воображал, что и Олверти видит его в таком же свете и только из гордости и упрямства решил не отступаться от мальчика, которого он с такой любовью воспитал, так как в противном случае сквайру пришлось бы молчаливо признать, что его первоначальное мнение о Томе было ошибочным. |
| И вот философ воспользовался настоящим случаем, чтобы исказить самые нежные чувства Джонса, истолковав все вышеупомянутые происшествия в дурном смысле. | |
| Square therefore embraced this opportunity of injuring Jones in the tenderest part, by giving a very bad turn to all these before-mentioned occurrences. | |
| "I am sorry, sir," said he, "to own I have been deceived as well as yourself. I could not, I confess, help being pleased with what I ascribed to the motive of friendship, though it was carried to an excess, and all excess is faulty and vicious: but in this I made allowance for youth. Little did I suspect that the sacrifice of truth, which we both imagined to have been made to friendship, was in reality a prostitution of it to a depraved and debauched appetite. You now plainly see whence all the seeming generosity of this young man to the family of the gamekeeper proceeded. He supported the father in order to corrupt the daughter, and preserved the family from starving, to bring one of them to shame and ruin. This is friendship! this is generosity! As Sir Richard Steele says, 'Gluttons who give high prices for delicacies, are very worthy to be called generous.' In short I am resolved, from this instance, never to give way to the weakness of human nature nor to think anything virtue which doth not exactly quadrate with the unerring rule of right." | - Мне очень прискорбно, сэр,- сказал он,- признаться в том, что, подобно вам, я поддался обману. Я не мог не чувствовать удовольствия при виде поступков, побудительной причиной которых считал дружбу; правда, дружба эта была неумеренно восторженная, а всякая неумеренность ошибочна и порочна; однако в молодости такие вещи простительны. Мне и в голову не приходило, что истина, которую мы оба считали принесенной в жертву дружбе, была на самом деле поругана в угоду низкой и порочной страсти. Теперь вы ясно видите, где источник всего этого мнимого великодушия Джонса к семье сторожа. Он поддерживал отца, чтобы легче было обольстить дочь, и спасал семью от голодной смерти, чтобы опозорить и погубить одного из членов этой семьи. Вот так дружба! Вот так великодушие! Как говорит сэр Ричард Стиль: "Гастрономы, платящие большие деньги за лакомства, вполне заслуживают названия людей щедрых". Словом, с этой минуты я решил никогда больше не поддаваться слабости человеческой природы и буду считать добродетелью лишь то, что согласно во всей точности с непогрешимым законом справедливости. |
| The goodness of Allworthy had prevented those considerations from occurring to himself; yet were they too plausible to be absolutely and hastily rejected, when laid before his eyes by another. Indeed what Square had said sunk very deeply into his mind, and the uneasiness which it there created was very visible to the other; though the good man would not acknowledge this, but made a very slight answer, and forcibly drove off the discourse to some other subject. It was well perhaps for poor Tom, that no such suggestions had been made before he was pardoned; for they certainly stamped in the mind of Allworthy the first bad impression concerning Jones. | Доброта Олверти преградила этим соображениям доступ в его ум, однако, представленные другим, они были слишком логичны для того, чтобы решительно их отвергнуть. Слова Сквейра глубоко запали в его душу, и порожденная ими тревога не укрылась от внимания философа, хотя Олверти и не хотел в ней признаться, ответив что-то незначительное, и круто перевел разговор на другую тему. К счастью для Тома, эти предположения были высказаны уже после того, как он получил прощение, ибо, несомненно, оставленное ими в душе Олверти впечатление было впервые неблагоприятно для Джонса. |
| English | Русский |
| The reader will be pleased, I believe, to return with me to Sophia. She passed the night, after we saw her last, in no very agreeable manner. Sleep befriended her but little, and dreams less. In the morning, when Mrs. Honour, her maid, attended her at the usual hour, she was found already up and drest. | Читатель, думаю, с удовольствием вернется со мной к Софье. Она провела не очень приятную ночь после нашего последнего свидания с ней. Сон мало облегчил ее, сновидения-еще меньше. Утром, когда горничная ее, миссис Гонора, явилась к ней в обычный час, она застала ее уже на ногах и одетой. |
| Persons who live two or three miles' distance in the country are considered as next-door neighbours, and transactions at the one house fly with incredible celerity to the other. Mrs. Honour, therefore, had heard the whole story of Molly's shame; which she, being of a very communicative temper, had no sooner entered the apartment of her mistress, than she began to relate in the following manner:- | В деревне лица, живущие за две или за три мили, считаются близкими соседями, и вести о случившемся в одном доме с невероятной быстротой перелетают в другой. Поэтому миссис Гонора знала уже во всех подробностях историю позора Молли; нрава она была очень общительного, так что не успела войти в комнату своей госпожи, как уже начала рассказывать ей следующее: |
| "La, ma'am, what doth your la'ship think? the girl that your la'ship saw at church on Sunday, whom you thought so handsome; though you would not have thought her so handsome neither, if you had seen her nearer, but to be sure she hath been carried before the justice for being big with child. She seemed to me to look like a confident slut: and to be sure she hath laid the child to young Mr. Jones. And all the parish says Mr. Allworthy is so angry with young Mr. Jones, that he won't see him. To be sure, one can't help pitying the poor young man, and yet he doth not deserve much pity neither, for demeaning himself with such kind of trumpery. Yet he is so pretty a gentleman, I should be sorry to have him turned out of doors. I dares to swear the wench was as willing as he; for she was always a forward kind of body. And when wenches are so coming, young men are not so much to be blamed neither; for to be sure they do no more than what is natural. Indeed it is beneath them to meddle with such dirty draggle-tails; and whatever happens to them, it is good enough for them. And yet, to be sure, the vile baggages are most in fault. I wishes, with all my heart, they were well to be whipped at the cart's tail; for it is pity they should be the ruin of a pretty young gentleman; and nobody can deny but that Mr. Jones is one of the most handsomest young men that ever-" | - Как вам это понравится, сударыня? Девушка, которую ваша милость видели в воскресенье в церкви и нашли ее такой хорошенькой,- впрочем, вы бы не нашли ее такой хорошенькой, если б увидели поближе,- так, верьте слову, ее водили к судье за то, что она брюхата. Мне она показалась заправской шлюхой, и, верьте слову, она указала на молодого мистера Джонса. И весь приход говорит, что мистер Олверти до того разгневался на молодого мистера Джонса, что на глаза его не пускает. Верьте слову, так жаль бедненького, а только не стоит он того, чтоб жалеть: можно ли было с такой дрянью путаться! А ведь красавчик какой! Жаль мне будет, если его выгонят из дому. Побожиться готова, что девка такая же прыткая, как и он. Ох, уж и прыткая! А когда девчонки сами кидаются, так молодцов за что же бранить? Они делают то, что естество велит. Право же, не пристало им с такими замарахами связываться, а если что случилось, так и поделом им. А только, верьте слову, потаскухи эти больше виноваты. Желала б я от всего сердца, чтоб ей хорошенько всыпали на задке телеги! Жалость какая: погубить такого красавчика! Ведь никто не посмеет отрицать, что мистер Джонс один из самых красивых молодых людей, какие только... |
| She was running on thus, when Sophia, with a more peevish voice than she had ever spoken to her in before, cried, | Так она тараторила бы без конца, если бы Софья не перебила ее, крикнув более раздраженным голосом, чем обычно: |
| "Prithee, why dost thou trouble me with all this stuff? What concern have I in what Mr. Jones doth? I suppose you are all alike. And you seem to me to be angry it was not your own case." | - Скажи, пожалуйста, что ты беспокоишь меня всеми этими дрязгами? Какое мне дело до похождений мистера Джонса? Все вы, наверно, одинаковы. Право, кажется, тебе досадно, что это случилось не с тобой. |
| "I, ma'am!" answered Mrs. Honour, "I am sorry your ladyship should have such an opinion of me. I am sure nobody can say any such thing of me. All the young fellows in the world may go to the divil for me. Because I said he was a handsome man? Everybody says it as well as I. To be sure, I never thought as it was any harm to say a young man was handsome; but to be sure I shall never think him so any more now; for handsome is that handsome does. A beggar wench!-" | - Со мной, сударыня?- воскликнула миссис Гонора.- Обидно слушать такие слова от вашей милости. Поклянусь, никто обо мне этого не скажет! По мне, хоть провались все молодые парни на свете. Что из того, что я назвала его красавчиком? Все говорят это, не я одна. Верьте слову, никогда не думала, чтобы о молодом человеке нельзя было сказать, что он хорош собой; верьте слову, никогда больше не буду думать о нем так. Потому что хорош тот, кто хорошо себя ведет. С нищей девчонкой... |
| "Stop thy torrent of impertinence," cries Sophia, "and see whether my father wants me at breakfast." | - Да перестань ты наконец вздор молоть! - закричала Софья.- Поди лучше узнай, не ждет ли меня батюшка к завтраку. |
| Mrs. Honour then flung out of the room, muttering much to herself, of which "Marry come up, I assure you," was all that could be plainly distinguished. | Миссис Гонора выскочила из комнаты, ворча что-то под нос. "Ну и дела, доложу вам!" - вот все, что можно был о разобрать. |
| Whether Mrs. Honour really deserved that suspicion, of which her mistress gave her a hint, is a matter which we cannot indulge our reader's curiosity by resolving. We will, however, make him amends in disclosing what passed in the mind of Sophia. | Действительно ли миссис Гонора заслуживала того подозрения, которое было высказано ее госпожой, насчет этого мы не в состоянии удовлетворить любопытство читателя. Однако мы вознаградим его, изобразив то, что происходило в душе Софьи. |
| The reader will be pleased to recollect, that a secret affection for Mr. Jones had insensibly stolen into the bosom of this young lady. That it had there grown to a pretty great height before she herself had discovered it. When she first began to perceive its symptoms, the sensations were so sweet and pleasing, that she had not resolution sufficient to check or repel them; and thus she went on cherishing a passion of which she never once considered the consequences. | Благоволите припомнить, читатель, как тайное влечение к мистеру Джонсу незаметно закралось в сердце молодой девушки и как оно там выросло в очень сильное чувство, прежде чем она успела его заметить. Когда Софья впервые начала сознавать его симптомы, ощущения ее были так сладки и приятны, что она не могла решиться подавить или прогнать их и продолжала лелеять страсть, о последствиях которой никогда не размышляла. |
| This incident relating to Molly first opened her eyes. She now first perceived the weakness of which she had been guilty; and though it caused the utmost perturbation in her mind, yet it had the effect of other nauseous physic, and for the time expelled her distemper. Its operation indeed was most wonderfully quick; and in the short interval, while her maid was absent, so entirely removed all symptoms, that when Mrs. Honour returned with a summons from her father, she was become perfectly easy, and had brought herself to a thorough indifference for Mr. Jones. | Происшествие с Молли впервые открыло ей глаза. В первый раз сознала она слабость, в которой была повинна, и хотя это глубоко ее взволновало, но имело также действие рвотного: на время выгнало болезнь. Процесс совершился с изумительной быстротой; за короткое время отсутствия горничной все симптомы болезни исчезли, так что, когда миссис Гонора вернулась сказать, что отец ждет ее, Софья уже вполне овладела собой и чувствовала полное равнодушие к мистеру Джонсу. |
| The diseases of the mind do in almost every particular imitate those of the body. For which reason, hope, that learned faculty, for whom we have so profound a respect, will pardon us the violent hands we have been necessitated to lay on several words and phrases, which of right belong to them, and without which our descriptions must have been ten unintelligible. | Болезни души почти во всех мелочах сходны с болезнями тела. По этой причине, надеемся мы, ученое сословие, к которому мы питаем глубочайшее уважение, извинит нас за похищение некоторых слов и выражений, по праву ему принадлежащих; мы вынуждены были прибегнуть к этому, иначе наши описания часто оставались бы непонятными. |
| Now there is no one circumstance in which the distempers of the mind bear a more exact analogy to those which are called bodily, than that aptness which both have to a relapse. This is plain in the violent diseases of ambition and avarice. I have known ambition, when cured at court by frequent disappointments (which are the only physic for it), to break out again in a contest for foreman of the grand jury at an assizes; and have heard of a man who had so far conquered avarice, as to give away many a sixpence, that comforted himself, at last, on his deathbed, by making a crafty and advantageous bargain concerning his ensuing funeral, with an undertaker who had married his only child. | Но самое разительное сходство между недугами души и так называемыми телесными недугами заключается в наклонности тех и других к рецидивам. С особенной ясностью это видно на болезнях честолюбия и корыстолюбия. Я знал честолюбцев, излеченных постоянными неудачами при дворе (которые являются единственным лекарством против этой болезни), но снова заболевших во время борьбы за место старшины совета присяжных; слышал я также об одном скряге, который настолько справился со своей болезнью, что издержал много шестипенсовиков, но на смертном ложе утешил себя напоследок, заключив ловкую и выгодную сделку насчет собственных похорон с гробовщиком, женатым на его единственной дочери. |
| In the affair of love, which, out of strict conformity with the Stoic philosophy, we shall here treat as a disease, this proneness to relapse is no less conspicuous. Thus it happened to poor Sophia; upon whom, the very next time she saw young Jones, all the former symptoms returned, and from that time cold and hot fits alternately seized her heart. | В любовной страсти, которую в строгом согласии со стоической философией мы будем изображать здесь как болезнь, эта наклонность к рецидивам не меньше бросается в глаза. Так случилось и с бедняжкой Софьей. После первой же встречи с Джонсом все прежние симптомы возобновились, и с той поры ее бросало то в жар, то в холод. |
| The situation of this young lady was now very different from what it had ever been before. That passion which had formerly been so exquisitely delicious, became now a scorpion in her bosom. She resisted it therefore with her utmost force, and summoned every argument her reason (which was surprisingly strong for her age) could suggest, to subdue and expel it. In this she so far succeeded, that she began to hope from time and absence a perfect cure. She resolved therefore to avoid Tom Jones as much as possible; for which purpose she began to conceive a design of visiting her aunt, to which she made no doubt of obtaining her father's consent. | Положение молодой девушки теперь сильно отличалось от прежнего. Страсть, прежде доставлявшая ей тонкое наслаждение, стала теперь скорпионом в груди ее. Она боролась с ней всеми силами и пользовалась всяким доводом, какой только приходил ей на ум (не по летам, у нее сильный), чтобы одолеть и прогнать ее. Борьба была успешна, и Софья начала уже надеяться, что время и разлука совершенно излечат ее. Поэтому она решила по возможности избегать встреч с Томом Джонсом; с этой целью она стала строить план поездки к тетке, не сомневаясь, что отец даст на это свое согласие. |
| But Fortune, who had other designs in her head, put an immediate stop to any such proceeding, by introducing an accident, which will be related in the next chapter. | Но Фортуна, у которой были другие планы, в корне пресекла все эти замыслы, подготовив несчастный случай, который будет изложен в следующей главе. |
| English | Русский |
| Mr. Western grew every day fonder and fonder of Sophia, insomuch that his beloved dogs themselves almost gave place to her in his affections; but as he could not prevail on himself to abandon these, he contrived very cunningly to enjoy their company, together with that of his daughter, by insisting on her riding a-hunting with him. | Нежное чувство мистера Вестерна к дочери росло с каждым днем, так что даже его любимые собаки начали уступать Софье первое место в его сердце; но так как он все-таки не мог с ними расстаться, то придумал очень хитрое средство наслаждаться их обществом одновременно с обществом дочери, уговорив ее ездить с ним на охоту. |
| Sophia, to whom her father's word was a law, readily complied with his desires, though she had not the least delight in a sport, which was of too rough and masculine a nature to suit with her disposition. She had however another motive, beside her obedience, to accompany the old gentleman in the chase; for by her presence she hoped in some measure to restrain his impetuosity, and to prevent him from so frequently exposing his neck to the utmost hazard. | Софья, для которой слово отца было законом, с большой готовностью согласилась исполнять его желание, хотя это грубое мужское развлечение, мало отвечавшее ее наклонностям, не доставляло ей никакого удовольствия. Но, кроме послушания, была еще и другая причина, побуждавшая ее сопровождать старика во время его выездов: своим присутствием она надеялась до некоторой степени охлаждать его пыл и оберегать от опасности сломать шею, которой он подвергался на каждом шагу. |
| The strongest objection was that which would have formerly been an inducement to her, namely, the frequent meeting with young Jones, whom she had determined to avoid; but as the end of the hunting season now approached, she hoped, by a short absence with her aunt, to reason herself entirely out of her unfortunate passion; and had not any doubt of being able to meet him in the field the subsequent season without the least danger. | Скорее всего ее могло удержать то обстоятельство, которое прежде было бы для нее приманкой, именно: частые встречи с Джонсом, которого она решила избегать. Но приближался уже конец охотничьего сезона, и Софья надеялась, что кратковременное пребывание у тетки совершенно излечит ее от несчастной страсти; она уверяла себя, что в следующий сезон будет встречаться с ним без малейшей опасности. |
| On the second day of her hunting, as she was returning from the chase, and was arrived within a little distance from Mr. Western's house, her horse, whose mettlesome spirit required a better rider, fell suddenly to prancing and capering in such a manner that she was in the most imminent peril of falling. Tom Jones, who was at a little distance behind, saw this, and immediately galloped up to her assistance. As soon as he came up, he leapt from his own horse, and caught hold of hers by the bridle. The unruly beast presently reared himself on end on his hind legs, and threw his lovely burthen from his back, and Jones caught her in his arms. | На второй день охоты Софья возвращалась домой и уже подъезжала к усадьбе мистера Вестерна, как вдруг ее лошадь, горячий нрав которой требовал более опытного седока, принялась скакать и брыкаться с такой резвостью, что всадница каждую минуту готова была выпасть из седла. Том Джонс, ехавший на небольшом расстоянии, увидел это и поскакал к ней на помощь. Поравнявшись с Софьей, он соскочил на землю и схватил ее лошадь за узду. Строптивое животное тотчас же взвилось на дыбы и сбросило свою драгоценную ношу прямо в объятья Джонса. |
| She was so affected with the fright, that she was not immediately able to satisfy Jones, who was very sollicitous to know whether she had received any hurt. She soon after, however, recovered her spirits, assured him she was safe, and thanked him for the care he had taken of her. Jones answered, | Софья была так перепугана, что не сразу могла ответить Джонсу, заботливо спрашивавшему, не ушиблась ли она. Однако вскоре она пришла в себя, сказала, что с ней все благополучно, и поблагодарила его за внимание и помощь. |
| "If I have preserved you, madam, I am sufficiently repaid; for I promise you, I would have secured you from the least harm at the expense of a much greater misfortune to myself than I have suffered on this occasion." | - Если я оказал вам услугу, сударыня,- отвечал Джонс,- то я щедро вознагражден. Поверьте, я охотно охранил бы вас от малейшего ушиба ценой гораздо большего несчастья, чем то, которое случилось со мной. |
| "What misfortune?" replied Sophia eagerly; "I hope you have come to no mischief?" | - Какое несчастье? - встревоженно спросила Софья.- Надеюсь, ничего опасного? |
| "Be not concerned, madam," answered Jones. "Heaven be praised you have escaped so well, considering the danger you was in. If I have broke my arm, I consider it as a trifle, in comparison of what I feared upon your account." | - Не беспокойтесь, сударыня,- отвечал Джонс.- Слава богу, что вы отделались так счастливо, принимая во внимание грозившую вам опасность. Если я сломал руку, то это пустяк по сравнению с моим страхом за вас. |
| Sophia then screamed out, "Broke your arm! Heaven forbid." | - Сломали руку?! Упаси боже! - вскричала Софья. |
| "I am afraid I have, madam," says Jones: "but I beg you will suffer me first to take care of you. I have a right hand yet at your service, to help you into the next field, whence we have but a very little walk to your father's house." | - Боюсь, что это так, сударыня,- сказал Джонс.- Но прошу вас, позвольте мне сначала позаботиться о вас. Моя правая рука еще к вашим услугам, и я проведу вас через ближайшее поле, откуда близехонько до дома вашего батюшки. |
| Sophia seeing his left arm dangling by his side, while he was using the other to lead her, no longer doubted of the truth. She now grew much paler than her fears for herself had made her before. All her limbs were seized with a trembling, insomuch that Jones could scarce support her; and as her thoughts were in no less agitation, she could not refrain from giving Jones a look so full of tenderness, that it almost argued a stronger sensation in her mind, than even gratitude and pity united can raise in the gentlest female bosom, without the assistance of a third more powerful passion. | Увидя, что его левая рука висит без движения, между тем как правой рукой он ее поддерживает, Софья больше не сомневалась в том, что произошло. Она побледнела гораздо сильнее, чем несколько минут тому назад, когда испугалась за собственную участь, и затрепетала всем телом, так что Джонс с трудом мог поддерживать ее. Не менее велико было также смятение ее мыслей; в невольном порыве бросила она на Джонса взгляд, нежность которого свидетельствовала о чувстве, какого ни благодарность, ни сострадание, даже вместе взятые, не в силах пробудить в женской груди без помощи третьей, более могущественной страсти. |
| Mr. Western, who was advanced at some distance when this accident happened, was now returned, as were the rest of the horsemen. Sophia immediately acquainted them with what had befallen Jones, and begged them to take care of him. Upon which Western, who had been much alarmed by meeting his daughter's horse without its rider, and was now overjoyed to find her unhurt, cried out, | Мистер Вестерн, уехавший было вперед, когда случилось это происшествие, тотчас вернулся вместе с прочими всадниками. Софья немедленно известила о несчастье, постигшем Джонса, и просила позаботиться о нем. Вестерн, который был сильно встревожен, увидев ее лошадь без седока, настолько обрадовался, найдя дочь невредимой, что воскликнул: |
| "I am glad it is no worse. If Tom hath broken his arm, we will get a joiner to mend un again." | - Хорошо, что не случилось чего-нибудь хуже! А если Том сломал руку, так мы пошлем за костоправом, и он ее починит. |
| The squire alighted from his horse, and proceeded to his house on foot, with his daughter and ones. An impartial spectator, who had met them on the way, would, on viewing their several countenances, have concluded Sophia alone to have been the object of compassion: for as to Jones, he exulted in having probably saved the life of the young lady, at the price only of a broken bone; and Mr. Western, though he was not unconcerned at the accident which had befallen Jones, was, however, delighted in a much higher degree with the fortunate escape of his daughter. | Сквайр соскочил с лошади и пошел пешком домой с дочерью и Джонсом. Непосвященный человек при встрече с ними, наверное, заключил бы по выражению их лиц, что пострадавшей является одна только Софья; у Джонса вид был ликующий: должно быть, он радовался, что спас жизнь девушки только ценой переломанной кости, а мистер Вестерн хотя и не был равнодушен к несчастью, постигшему Джонса, однако гораздо больше радовался тому, что дочь его счастливо миновала опасности. |
| The generosity of Sophia's temper construed this behaviour of Jones into great bravery; and it made a deep impression on her heart: for certain it is, that there is no one quality which so generally recommends men to women as this; proceeding, if we believe the common opinion, from that natural timidity of the sex, which is, says Mr. Osborne, "so great, that a woman is the most cowardly of all the creatures God ever made";- a sentiment more remarkable for its bluntness than for its truth. Aristotle, in his Politics, doth them, I believe, more justice, when he says, "The modesty and fortitude of men differ from those virtues in women; for the fortitude which becomes a woman, would be cowardice in a man; and the modesty which becomes a man, would be pertness in a woman." Nor is there, perhaps, more of truth in the opinion of those who derive the partiality which women are inclined to show to the brave, from this excess of their fear. Mr. Bayle (I think, in his article of Helen) imputes this, and with greater probability, to their violent love of glory; for the truth of which, we have the authority of him who of all others saw farthest into human nature, and who introduces the heroine of his Odyssey, the great pattern of matrimonial love and constancy, assigning the glory of her husband as the only source of her affection towards him . | По благородству своего характера Софья приписала поступок Джонса его великой отваге, и он произвел на ее сердце глубокое впечатление. И то сказать: ни одно качество мужчины так не пленяет женщин, как храбрость, что происходит, если верить ходячему мнению, от природной робости прекрасного пола, которая, по словам мистера Осборна, "так велика, что женщина самое трусливое из всех божьих созданий",- суждение, замечательное больше своей грубостью, чем правильностью. Аристотель в своей "Политике", мне кажется, более справедлив к женщинам, когда говорит: "Скромность и храбрость мужчин отличаются от этих добродетелей в женщинах: храбрость, приличествующая женщине, была бы трусостью в мужчине; а скромность, приличествующая мужчине, была бы развязностью в женщине". Немного также правды в мнении тех, кто выводит пристрастие женщин к храбрым мужчинам из их чрезмерной трусливости. Мистер Бейль (кажется, в статье "Елена") с большим правдоподобием приписывает его крайней любви женщин к славе; в пользу этого мнения говорит авторитет того, кто глубже всех проникал в тайники человеческой природы: в изображении этого художника героиня "Одиссеи", величайший образец супружеской любви и верности, указывает на славу своего мужа как на единственный источник своей любви к нему 13. |
| However this be, certain it is that the accident operated very strongly on Sophia; and, indeed, after much enquiry into the matter, I am inclined to believe, that, at this very time, the charming Sophia made no less impression on the heart of Jones; to say truth, he had for some time become sensible of the irresistible power of her charms. | Как бы там ни было, это происшествие оставило глубокое впечатление в Софье. И после тщательного исследования всех обстоятельств я склоняюсь к мысли, что в то же самое время прелестная Софья оставила не меньшее впечатление в сердце Джонса; правду сказать, с некоторых пор он начал поддаваться непреодолимому обаянию ее прелести. |
| English | Русский |
| When they arrived at Mr. Western's hall, Sophia, who had tottered along with much difficulty, sunk down in her chair; but by the assistance of hartshorn and water, she was prevented from fainting away, and had pretty well recovered her spirits, when the surgeon who was sent for to Jones appeared. Mr. Western, who imputed these symptoms in his daughter to her fall, advised her to be presently blooded by way of prevention. In this opinion he was seconded by the surgeon, who gave so many reasons for bleeding, and quoted so many cases where persons had miscarried for want of it, that the squire became very importunate, and indeed insisted peremptorily that his daughter should be blooded. | Когда они вошли в дом мистера Вестерна, Софья, которая еле передвигала ноги, повалилась в кресло; однако с помощью нюхательной соли и воды удалось предотвратить обморок, и к приходу хирурга, за которым было послано для Джонса, она совсем оправилась. Мистер Вестерн, приписывавший все эти болезненные явления ее падению, посоветовал ей в качестве меры предосторожности пустить кровь. В этом мнении его поддержал и хирург, который привел столько доводов в пользу кровопускания и столько примеров несчастий вследствие пренебрежения этим средством, что сквайр проявил еще большую настойчивость и решительно потребовал от дочери, чтобы она согласилась. |
| Sophia soon yielded to the commands of her father, though entirely contrary to her own inclinations, for she suspected, I believe, less danger from the fright, than either the squire or the surgeon. She then stretched out her beautiful arm, and the operator began to prepare for his work. | Софья уступила требованиям отца, хотя и совершенно против своей воли, ибо не ожидала, кажется, тех опасных последствий от испуга, каких боялись сквайр или хирург. Она протянула свою прекрасную руку, и хирург начал приготовление к операции. |
| While the servants were busied in providing materials, the surgeon, who imputed the backwardness which had appeared in Sophia to her fears, began to comfort her with assurances that there was not the least danger; for no accident, he said, could ever happen in bleeding, but from the monstrous ignorance of pretenders to surgery, which he pretty plainly insinuated was not at present to be apprehended. Sophia declared she was not under the least apprehension; adding, | Пока слуги приносили все необходимое, хирург, объяснявший нежелание Софьи подвергнуться операции ее страхом, стал ее успокаивать, уверяя, что тут нет никакой опасности и что несчастье при кровопускании может быть лишь следствием какого-нибудь чудовищного невежества шарлатана, берущегося за хирургию,- ясный намек, что в настоящем случае ей бояться нечего. Софья ответила, что она ничуть не боится, добавив: |
| "If you open an artery, I promise you I'll forgive you." | - Если даже вы откроете мне артерию, я охотно прощу вам. |
| "Will you?" cries Western: "D-n me, if I will. If he does thee the least mischief, d-n me if I don't ha' the heart's blood o'un out." | - Простишь?! - загремел Вестерн.- Да я-то, черт возьми, не прощу! Если этот негодяй сделает тебе больно, так я ему самому всю кровь выпущу! |
| The surgeon assented to bleed her upon these conditions, and then proceeded to his operation, which he performed with as much dexterity as he had promised; and with as much quickness: for he took but little blood from her, saying, it was much safer to bleed again and again, than to take away too much at once. | Хирург согласился на эти условия и приступил к своей операции, которую сделал искусно и быстро, как обещал: он выпустил крови самую малость, сказав, что лучше повторить операцию раза два или три, чем отнять сразу слишком много крови. |
| Sophia, when her arm was bound up, retired: for she was not willing (nor was it, perhaps, strictly decent) to be present at the operation on Jones. Indeed, one objection which she had to bleeding (though she did not make it) was the delay which it would occasion to setting the broken bone. For Western, when Sophia was concerned, had no consideration but for her; and as for Jones himself, he "sat like patience on a monument smiling at grief." To say the truth, when he saw the blood springing from the lovely arm of Sophia, he scarce thought of what had happened to himself. | После перевязки Софья удалилась; она не хотела (да этого, пожалуй, не позволяли и приличия) присутствовать при операции Джонса. Одним из ее возражений против кровопускания (хотя и не высказанным вслух) было то, что оно задержало бы вправку сломанной кости, ибо Вестерн, когда дело касалось дочери, не обращал никакого внимания на других, а сам Джонс "сидел, как статуя терпения на надгробном памятнике, с улыбкой переносящая горе". Правду сказать, при виде крови, брызнувшей из прелестной руки Софьи, он совершенно позабыл обо всем, что случилось с ним самим. |
| The surgeon now ordered his patient to be stript to his shirt, and then entirely baring the arm, he began to stretch and examine it, in such a manner that the tortures he put him to caused Jones to make several wry faces; which the surgeon observing, greatly wondered at, crying, | Хирург первым делом приказал пациенту раздеться до рубашки, после чего, засучив ему рукав до плеча, принялся тянуть в ощупывать обнаженную руку с таким усердием, что Джонс от нестерпимой боли начал делать гримасы. Увидя это, хирург с большим удивлением спросил: |
| "What is the matter, sir? I am sure it is impossible I should hurt you." And then holding forth the broken arm, he began a long and very learned lecture of anatomy, in which simple and double fractures were most accurately considered; and the several ways in which Jones might have broken his arm were discussed, with proper annotations showing how many of these would have been better, and how many worse than the present case. | - Что с вами, сэр? Быть не может, чтобы я причинил вам боль,- и, продолжая держать сломанную руку, начал читать длинную и очень ученую лекцию по анатомии, в которой обстоятельно описал все простые и сложные переломы и подверг обсуждению, сколькими разными способами Джонс мог сломать себе руку, с надлежащим пояснением, какие из них были бы лучше и какие хуже настоящего случая. |
| Having at length finished his laboured harangue, with which the audience, though had greatly raised their attention and admiration, were not much edified, as they really understood not a single syllable of all he had said, he proceeded to business, which he was more expeditious in finishing, than he had been in beginning. | Окончив наконец свою ученую речь, из которой слушатели, несмотря на благоговейное внимание, вынесли немного, потому что ничего не поняли, он приступил к делу и окончил его гораздо скорее, чем начал. |
| Jones was then ordered into a bed, which Mr. Western compelled him to accept at his own house, and sentence of water gruel was passed upon him. | После этого Джонсу приказали лечь в постель, которую мистер Вестерн предложил ему в своем доме, и приговорили его к кашке. |
| Among the good company which had attended in the hall during the bone-setting, Mrs. Honour was one; who being summoned to her mistress as soon as it was over, and asked by her how the young gentleman did, presently launched into extravagant praises on the magnanimity, as she called it, of his behaviour, which, she said, "was so charming in so pretty a creature." She then burst forth into much warmer encomiums on the beauty of his person; enumerating many particulars, and ending with the whiteness of his skin. | В числе присутствовавших при вправке кости в зале была и миссис Гонора. Сейчас же по окончании операции ее позвали к госпоже, и на вопрос последней, как себя чувствует молодой джентльмен, она начала изо всех сил расхваливать великодушие, как она выражалась, с которым он держался и которое "уж так было к лицу такому красавчику!". И Гонора разразилась пламенный панегириком красоте Джонса, перечислив все его прелести и закончив описанием белизны его кожи. |
| This discourse had an effect on Sophia's countenance, which would not perhaps have escaped the observance of the sagacious waiting-woman, had she once looked her mistress in the face, all the time she was speaking: but as a looking-glass, which was most commodiously placed opposite to her, gave her an opportunity of surveying those features, in which, of all others, she took most delight; so she had not once removed her eyes from that amiable object during her whole speech. | Речь эта вызвала изменения на лице Софьи, которые не укрылись бы, может быть, от внимания проницательной горничной, если бы в продолжение своего рассказа она хоть раз взглянула на свою госпожу; но очень удобно стоявшее напротив зеркало предоставило ей случай созерцать черты, которые доставляли ей самое большое наслаждение на свете, так что она ни на минуту не отводила глаз от этого любезного ее сердцу предмета. |
| Mrs. Honour was so intirely wrapped up in the subject on which she exercised her tongue, and the object before her eyes, that she gave her mistress time to conquer her confusion; which having done, she smiled on her maid, and told her, "she was certainly in love with this young fellow." | Увлечение миссис Гоноры темой своей речи и предметом, находившимся перед ее глазами, позволило госпоже ее оправиться от смущения; она улыбнулась и сказала горничной, что та, "верно, влюблена в этого молодого человека". |
| "I in love, madam!" answers she: "upon my word, ma'am, I assure you, ma'am, upon my soul, ma'am, I am not." | - Я влюблена, сударыня? - отвечала Гонора.- Господь с вами, сударыня! Уверяю вас, сударыня, ей-богу, сударыня, я не влюблена. |
| "Why, if you was," cries her mistress, "I see no reason that you should be ashamed of it; for he is certainly a pretty fellow." | - А если бы ты и влюбилась,- продолжала Софья,- не понимаю, чего тут стыдиться. Ведь он молодец хоть куда! |
| "Yes, ma'am," answered the other, "that he is, the most handsomest man I ever saw in my life. Yes, to be sure, that he is, and, as your ladyship says, I don't know why I should be ashamed of loving him, though he is my betters. To be sure, gentlefolks are but flesh and blood no more than us servants. Besides, as for Mr. Jones, thof Squire Allworthy hath made a gentleman of him, he was not so good as myself by birth: for thof I am a poor body, I am an honest person's child, and my father and mother were married, which is more than some people can say, as high as they hold their heads. Marry, come up! I assure you, my dirty cousin! thof his skin be so white, and to be sure it is the most whitest that ever was seen, I am a Christian as well as he, and nobody can say that I am base born: my grandfather was a clergyman , and would have been very angry, I believe, to have thought any of his family should have taken up with Molly Seagrim's dirty leavings." | - Да, сударыня,- отвечала горничная,- истинная правда, я в жизнь свою не видела мужчины красивее его, верьте слову, не видела; и, правду говорит ваша милость, не знаю, чего мне стыдиться, если б я полюбила его, хотя он и неровня мне. Ведь господа из такого же мяса и крови, как и слуги. А потом, хоть сквайр Олверти и сделал из мистера Джонса барина, он стоит ниже меня по рождению; я хоть и бедная, а дочь честной женщины: мои батюшка и матушка были повенчаны, а этого иные не могут сказать о своих родителях, хоть и высоко нос задирают. Вот какие дела, доложу вам! Хоть у него и белая кожа - верьте слову, белее я никогда не видывала,да я такая же христианка, как и он, и никто не смеет сказать, что я подлого звания: дед мой был священник 14 и рассерчал бы на внучку, если б та польстилась на грязные обноски Молли Сигрим. |
| Perhaps Sophia might have suffered her maid to run on in this manner, from wanting sufficient spirits to stop her tongue, which the reader may probably conjecture was no very easy task; for certainly there were some passages in her speech which were far from being agreeable to the lady. However, she now checked the torrent, as there seemed no end of its flowing. | Может быть, Софья позволила бы миссис Гоноре продолжать в таком же роде, ибо у нее не хватало духу остановить ее расходившийся язычок, что, как может судить читатель, вообще было делом нелегким. Но кое-что в ее речах было столь неприятно для слуха госпожи, что она не вытерпела и остановила поток, которому, казалось, конца не будет. |
| "I wonder," says she, "at your assurance in daring to talk thus of one of my father's friends. As to the wench, I order you never to mention her name to me. And with regard to the young gentleman's birth, those who can say nothing more to his disadvantage, may as well be silent on that head, as I desire you will be for the future." | - Удивляюсь,- сказала она,- откуда это у тебя столько дерзости говорить так о приятеле моего отца! Что же касается девчонки, то приказываю никогда не произносить при мне ее имени. А кому нечем больше попрекнуть молодого джентльмена, кроме его происхождения, пусть лучше молчит, что и тебе советую на будущее время. |
| "I am sorry I have offended your ladyship," answered Mrs. Honour. "I am sure I hate Molly Seagrim as much as your ladyship can; and as for abusing Squire Jones, I can call all the servants in the house to witness, that whenever any talk hath been about bastards, I have always taken his part; for which of you, says I to the footman, would not be a bastard, if he could, to be made a gentleman of? And, says I, I am sure he is a very fine gentleman; and he hath one of the whitest hands in the world; for to be sure so he hath: and, says I, one of the sweetest temperedest, best naturedest men in the world he is; and, says I, all the servants and neighbours all round the country loves him. And, to be sure, I could tell your ladyship something, but that I am afraid it would offend you." | - Прошу прощения, что прогневила вашу милость,- отвечала миссис Гонора.- Верьте слову, и я терпеть не могу Молли Сигрим, как и ваша милость. А что я нехорошо сказала о сквайре Джонсе, так призываю всех слуг в свидетели, что, когда заходит между ними речь о незаконнорожденных, я всегда держу его сторону. Кто из вас, говорю я лакеям, не захотел бы быть незаконнорожденным, если б мог через то стать барином? А чем, говорю, он не барин? Таких белых рук ни у кого на свете не сыщешь, верьте слову, не сыщешь! И такой, говорю, он ласковый, такой добрый; все слуги, говорю, и все соседи кругом любят его. Вот, верьте слову, рассказала бы вашей милости кое-что, да, боюсь, прогневаетесь. |
| "What could you tell me, Honour?" says Sophia. | - Что ты рассказала бы, Гонора?- спросила Софья. |
| "Nay, ma'am, to be sure he meant nothing by it, therefore I would not have your ladyship be offended." | - Нет, сударыня, верьте слову, это он без всякого умысла,- так я не хотела бы гневить вашу милость. |
| "Prithee tell me," says Sophia; "I will know it this instant." | - Пожалуйста, расскажи,- настаивала Софья,- я хочу знать сию минуту. |
| "Why, ma'am," answered Mrs. Honour, "he came into the room one day last week when I was at work, and there lay your ladyship's muff on a chair, and to be sure he put his hands into it; that very muff your ladyship gave me but yesterday. La! says I, Mr. Jones, you will stretch my lady's muff, and spoil it: but he still kept his hands in it: and then he kissed it- to be sure I hardly ever saw such a kiss in my life as he gave it." | - Извольте, сударыня,- отвечала миссис Гонора.- Вошел он однажды в комнату на прошлой неделе, когда я сидела за шитьем, а на стуле муфта вашей милости лежала, и, верьте слову, засунул в нее руки,- та самая муфта, что ваша милость вчера только мне подарили. "Оставьте, говорю, мистер Джонс, вы растянете барышнину муфту, да и попортите". А он все держит в ней руки, а потом взял да и поцеловал,- верьте слову, отроду такого горячего поцелуя не видывала! |
| "I suppose he did not know it was mine," replied Sophia. | - Должно быть, он не знал, что это моя муфта,- заметила Софья. |
| "Your ladyship shall hear, ma'am. He kissed it again and again, and said it was the prettiest muff in the world. La! sir, says I, you have seen it a hundred times. Yes, Mrs. Honour, cried he; but who can see anything beautiful in the presence of your lady but herself?- Nay, that's not all neither; but I hope your ladyship won't be offended, for to be sure he meant nothing. One day, as your ladyship was playing on the harpsichord to my master, Mr. Jones was sitting in the next room, and methought he looked melancholy. La! says I, Mr. Jones, what's the matter? a penny for your thoughts, says I. Why, hussy, says he, starting up from a dream, what can I be thinking of, when that angel your mistress is playing? And then squeezing me by the hand, Oh! Mrs. Honour, says he, how happy will that man be!- and then he sighed. Upon my troth, his breath is as sweet as a nosegay.- But to be sure he meant no harm by it. So I hope your ladyship will not mention a word; for he gave me a crown never to mention it, and made me swear upon a book, but I believe, indeed, it was not the Bible." | - Прошу вашу милость выслушать дальше. Он все целовал да целовал и сказал, что красивее муфты на свете нет. "Полноте, сэр, говорю, вы ее сто раз видели".- "Да, миссис Гонора, говорит, но разве можно заметить что-нибудь прекрасное, когда перед тобой сама красавица?.." Нет, это еще не все, но, я надеюсь, ваша милость не прогневается, ведь, верьте слову, он это только так... Раз ваша милость играли для барина на клавикордах, а мистер Джонс сидел рядом в комнате, грустный такой. "Послушайте, говорю, мистер Джонс, что с вами? О чем так призадумались?" - "Плутовка,- говорит он, очнувшись,- можно ли о чем-нибудь думать, когда ваш ангел барышня играет?" А потом, стиснув мне руку: "Ах, миссис Гонора, говорит, то-то будет счастливец!.." - и вздохнул. А вздох, вот побожусь, душистый, что твой букет! Но, верьте слову, это без всякого умысла. Только, пожалуйста, ваша милость, не проговоритесь: он дал мне крону, чтоб я никому не говорила, и заставил поклясться на книге,-да, кажется, это была не Библия. |
| Till something of a more beautiful red than vermilion be found out, I shall say nothing of Sophia's colour on this occasion. | Пока не открыли ничего прекраснее алого цвета, я не скажу ни слова о румянце, выступившем на щеках Софьи при этом рассказе. |
| "Honour," says she, "I- if you will not mention this any more to me- nor to anybody else, I will not betray you-I mean, I will not be angry; but I am afraid of your tongue. Why, my girl, will you give it such liberties?" | - Го... но... ра...- проговорила она,- я... если ты не будешь больше говорить об этом мне... и другим тоже, я тебя не выдам... то есть не буду сердиться. Боюсь только твоего языка... Зачем, милая, ты даешь ему столько воли? |
| "Nay, ma'am," answered she, "to be sure, I would sooner cut out my tongue than offend your ladyship. To be sure I shall never mention a word that your ladyship would not have me." | - Нет, нет, сударыня,- отвечала Гонора,- скорее я дам его отрезать, чем прогневаю вашу милость. Верьте, словечка не скажу, неугодного вашей милости. |
| "Why, I would not have you mention this any more," said Sophia, "for it may come to my father's ears, and he would be angry with Mr. Jones; though I really believe, as you say, he meant nothing. I should be very angry myself, if I imagined-" | - Так, пожалуйста, больше об этом не рассказывай,- сказала Софья,- а то дойдет до ушей батюшки, и он рассердится на мистера Джонса, хоть я и уверена, что тот, как ты говоришь, делает это без всякого умысла. Я сама рассердилась бы, если бы... |
| "Nay, ma'am," says Honour, "I protest I believe he meant nothing. I thought he talked as if he was out of his senses; nay, he said he believed he was beside himself when he had spoken the words. Ay, sir, says I, I believe so too. Yes, says he, Honour.- But I ask your ladyship's pardon; I could tear my tongue out for offending you." | - Нет, нет, ручаюсь вам, сударыня, у него не было никакого умысла. Мне показалось, он словно не в своем уме, да и сам он признался, что он сам себя не помнил, когда говорил эти слова. "Да, сэр, говорю, я тоже так думаю".- "Да, да, Гонора",- говорит... Прошу прощения у вашей милости. Скорее вырву себе язык, чем прогневаю вас. |
| "Go on," says Sophia; "you may mention anything you have not told me before." | - Ничего, продолжай,- отвечала Софья,- если ты еще не все рассказала. |
| "Yes, Honour, says he (this was some time afterwards, when he gave me the crown), I am neither such a coxcomb, or such a villain, as to think of her in any other delight but as my goddess; as such I will always worship and adore her while I have breath.- This was all, ma'am, I will be sworn, to the best of my remembrance. I was in a passion with him myself, till I found he meant no harm." | - "Да, говорит, Гонора (это было уже после того, как он дал мне крону), я не хлыщ и не негодяй, чтоб думать о ней иначе, как о богине, которой я буду поклоняться и молиться до последнего моего издыхания". Вот и все, сударыня. Ей-богу, все, больше ничего не припомню. Я сама была на него сердита, пока не убедилась, что у него нет никакого дурного умысла. |
| "Indeed, Honour," says Sophia, "I believe you have a real affection for me. I was provoked the other day when I gave you warning; but if you have a desire to stay with me, you shall." | - Теперь, Гонора, я верю, что ты действительно меня любишь,- сказала Софья.- Намедни я в сердцах отказала тебе, но если ты хочешь оставаться при мне, так оставайся. |
| "To be sure, ma'am," answered Mrs. Honour, "I shall never desire to part with your ladyship. To be sure, I almost cried my eyes out when you gave me warning. It would be very ungrateful in me to desire to leave your ladyship; because as why, I should never get so good a place again. I am sure I would live and die with your ladyship; for, as poor Mr. Jones said, happy is the man-" | - Верьте слову, сударыня,- отвечала миссис Гонора,- я ввек не пожелаю расстаться с вашей милостью. Верьте слову, я все глаза проплакала, когда вы мне отказали. Нужно быть очень неблагодарной, чтобы пожелать уйти от вашей милости: такого хорошего места мне нигде не найти. Всю жизнь прожить и умереть готова при вашей милости. Правду сказал мистер Джонс, бедняжка: счастливец тот... |
| Here the dinner bell interrupted a conversation which had wrought such an effect on Sophia, that she was, perhaps, more obliged to her bleeding in the morning, than she, at the time, had apprehended she should be. As to the present situation of her mind, I shall adhere to a rule of Horace, by not attempting to describe it, from despair of success. Most of my readers will suggest it easily to themselves; and the few who cannot, would not understand the picture, or at least would deny it to be natural, if ever so well drawn. | Обеденный колокол прервал на этом месте разговор, который произвел столь сильное впечатление на Софью, что утреннее кровопускание оказалось для нее, пожалуй, полезнее, чем она думала во время операции. Что же касается теперешнего состояния души ее, то я придерживаюсь правила Горация: не покушаться на описание чего бы то ни было, если нет надежды на успех. Большая часть читателей легко представит его и собственными силами, а те немногие, которые не могут этого сделать, все равно не поймут его или сочтут неестественным, как бы хорошо я ни изобразил его. |
| English | Русский |
| Peradventure there may be no parts in this prodigious work which will give the reader less pleasure in the perusing, than those which have given the author the greatest pains in composing. Among these probably may be reckoned those initial essays which we have prefixed to the historical matter contained in every book; and which we have determined to be essentially necessary to this kind of writing, of which we have set ourselves at the head. | Весьма возможно, что наименьшее удовольствие доставят читателю те части этого объемистого произведения, которые стоили автору наибольшего труда. К ним, вероятно, будут причислены вступительные очерки, помещенные нами перед повествовательной частью каждой книги и являющиеся, согласно принятому нами решению, существенно необходимым элементом этого созидаемого нами литературного жанра. |
| For this our determination we do not hold ourselves strictly bound to assign any reason; it, being abundantly sufficient that we have laid it down as a rule necessary to be observed in all prosai-comi-epic writing. Who ever demanded the reasons of that nice unity of time or place which is now established to be so essential to dramatic poetry? What critic hath been ever asked, why a play may not contain two days as well as one? Or why the audience (provided they travel, like electors, without any expense) may not be wafted fifty miles as well as five? Hath any commentator well accounted for the limitation which an antient critic hath set to the drama, which he will have contain neither more nor less than five acts? Or hath any one living attempted to explain what the modern judges of our theatres mean by that word low; by which they have happily succeeded in banishing all humour from the stage, and have made the theatre as dull as a drawing-room! Upon all these occasions the world seems to have embraced a maxim of our law, viz., cuicunque in arte sua perito credendum est : for it seems perhaps difficult to conceive that any one should have had enough of impudence to lay down dogmatical rules in any art or science without the least foundation. In such cases, therefore, we are apt to conclude there are sound and good reasons at the bottom, though we are unfortunately not able to see so far. | Почему мы пришли к такому решению, этого, строго говоря, объяснять мы не обязаны; довольно будет сказать, что мы положили это необходимым правилом для всякого прозаико-комико-эпического сочинения. Разве кто-нибудь спрашивал, на чем основано строгое единство времени и места, которое признается столь существенным для драматической поэзии? Разве кому-нибудь из критиков задавался когда-нибудь вопрос, почему действие не может продолжаться два дня, а только один или почему зрители (предполагая, что они, подобно избирателям, путешествуют даром) не могут переноситься за пятьдесят миль, а только за пять? Разве хоть один из комментаторов дал толковое объяснение, почему древний критик поставил драме границы, объявив, что она должна иметь не больше и не меньше пяти действий? Разве пыталась хоть одна живая душа понять, что разумеют наши нынешние театральные судьи под словом низкое, с помощью которого им так счастливо удалось изгнать со сцены всякий юмор и сделать театр скучнее гостиной? Во всех этих случаях люди следуют, по-видимому, правилу нашей юриспруденции, гласящему: cuicunque in arte sua perito credendum est; 15 ведь трудно себе представить, чтобы у кого-нибудь хватило бесстыдства устанавливать непреложные законы в какой-либо области науки или искусства без всякого на то основания. Вот почему мы склонны думать, что в основе всех этих законов лежат здравые и разумные причины, хотя мы, к несчастью, не способны проникать взором в такую глубину. |
| Now, in reality, the world have paid too great a compliment to critics, and have imagined them men of much greater profundity than they really are. From this complacence, the critics have been emboldened to assume a dictatorial power, and have so far succeeded, that they are now become the masters, and have the assurance to give laws to those authors from whose predecessors they originally received them. | Правду сказать, свет чересчур почтителен к критикам и вообразил их людьми гораздо более глубокими, чем они есть на самом деле. Избалованные такой любезностью, критики бесцеремонно присвоили себе диктаторскую власть, стали господами и имеют дерзость предписывать законы писателям, от предшественников которых сами их получили. |
| The critic, rightly considered, is no more than the clerk, whose office it is to transcribe the rules and laws laid down by those great judges whose vast strength of genius hath placed them in the light of legislators, in the several sciences over which they presided. This office was all which the critics of old aspired to; nor did they ever dare to advance a sentence, without supporting it by the authority of the judge from whence it was borrowed. | Критик, говоря по совести,- не более чем писец, обязанность которого переписывать правила и законы, устанавливаемые великими судьями, силой гения вознесенными на степень законодателей в различных областях знания. Это все, к чему стремились критики прежнего времени; они не осмеливались высказать ни одного утверждения, не подкрепив его авторитетом судьи, от которого оно позаимствовано. |
| But in process of time, and in ages of ignorance, the clerk began to invade the power and assume the dignity of his master. The laws of writing were no longer founded on the practice of the author, but on the dictates of the critic. The clerk became the legislator, and those very peremptorily gave laws whose business it was, at first, only to transcribe them. | Но мало-помалу, с наступлением эпохи невежества, писец начал посягать на власть и присваивать права своего господина. Законы литературного произведения стали устанавливаться не творчеством писателя, а предписаниями критика. Писец сделался законодателем; люди, которые первоначально только записывали законы, начали повелительно давать их. |
| Hence arose an obvious, and perhaps an unavoidable error; for these critics being men of shallow capacities, very easily mistook mere form for substance. They acted as a judge would, who should adhere to the lifeless letter of law, and reject the spirit. Little circumstances, which were perhaps accidental in a great author, were by these critics considered to constitute his chief merit, and transmitted as essentials to be observed by his successors. To these encroachments, time and ignorance, the two great supporters of imposture, gave authority; and thus many rules for good writing have been established, which have not the least foundation in truth or nature; and which commonly serve for no other purpose than to curb and restrain genius, in the same manner as it would have restrained the dancing-master, had the many excellent treatises on that art laid it down as an essential rule that every man must dance in chains. | Отсюда проистекло одно очевидное и, может быть, неизбежное недоразумение: названные критики, будучи людьми неблестящих способностей, часто принимали голую форму за сущность. Они действовали подобно судье, который стал бы держаться мертвой буквы закона, совершенно не считаясь с духом его. Незначительные мелочи, может быть, совершенно случайные у великого писателя, рассматривались этими критиками как его главная заслуга и передавались в качестве основных правил, соблюдение которых обязательно для всех последующих писателей. Время и невежество, два великих покровителя обманщиков, придали всем их утверждениям авторитетность, и, таким образом, было установлено множество правил, как следует писать, нисколько не основанных ни на истине, ни на природе и служащих исключительно лишь для того, чтобы стеснять и обуздывать гений, вроде того как стеснили бы балетмейстера самые великолепные трактаты по его искусству, если бы в них выставлялось главным требованием, чтобы каждый человек танцевал в кандалах. |
| To avoid, therefore, all imputation of laying down a rule for posterity, founded only on the authority of ipse dixit - for which, to say the truth, we have not the profoundest veneration- we shall here waive the privilege above contended for, and proceed to lay before the reader the reasons which have induced us to intersperse these several digressive essays in the course of this work. | И вот, во избежание всяких упреков в том, что мы устанавливаем для потомства закон, основанный единственно на авторитете ipse dixit 16,- к коему, по правде говоря, мы не питаем особенно глубокого уважения,- мы отказываемся от вышеназванной привилегии и представим читателю причины, побудившие нас уснастить последовательное изложение нашей истории некоторым числом отступлений. |
| And here we shall of necessity be led to open a new vein of knowledge, which if it hath been discovered, hath not, to our remembrance, been wrought on by any antient or modern writer. This vein is no other than that of contrast, which runs through all the works of the creation, and may probably have a large share in constituting in us the idea of all beauty, as well natural as artificial: for what demonstrates the beauty and excellence of anything but its reverse? Thus the beauty of day, and that of summer, is set off by the horrors of night and winter. And, I believe, if it was possible for a man to have seen only the two former, he would have a very imperfect idea of their beauty. | Для этого нам поневоле придется вскрыть новую жилу знания, которая хотя давно уже известна, однако, насколько мы припоминаем, еще не разрабатывалась никем из древних или новых писателей. Жила эта-не что иное, как закон контраста; она проходит по всем творениям, и, вероятно, немало способствует образованию в нас идеи красоты как естественной, так и искусственной, ибо что лучше раскрывает красоту и достоинство вещи, как не ее противоположность? Так, красота дня и лета оттеняется ужасами ночи и зимы. И я думаю, что если бы нашелся на свете человек, никогда их не видевший, то он имел бы весьма несовершенное представление об их красоте. |
| But to avoid too serious an air; can it be doubted, but that the finest woman in the world would lose all benefit of her charms in the eye of a man who had never seen one of another cast? The ladies themselves seem so sensible of this, that they are all industrious to procure foils: nay, they will become foils to themselves; for I have observed (at Bath particularly) that they endeavour to appear as ugly as possible in the morning, in order to set off that beauty which they intend to show you in the evening. | Но не будем пускаться в слишком серьезные материи и возьмем пример из другой области: можно ли сомневаться, что самая красивая женщина на свете лишится всего своего очарования в глазах мужчины, который никогда не видел женщин иной наружности? Дамы и сами, по-видимому, прекрасно это чувствуют, постоянно заботясь о создании выгодного для себя фона; они доходят даже до того, что в такой фон обращают себя самих. Я замечал (особенно в Бате), что по утрам они стараются казаться как можно безобразнее, чтобы тем сильнее поразить вас своей красотой вечером. |
| Most artists have this secret in practice, though some, perhaps, have not much studied the theory. The jeweller knows that the finest brilliant requires a foil; and the painter, by the contrast of his figures, often acquires great applause. | Многие художники придерживаются этого правила на практике, хотя, может быть, и редко изучали его в теории. Ювелиры знают, что самый лучший брильянт требует фольги, а живописцы часто стяжают себе похвалы изображением контрастных фигур. |
| A great genius among us will illustrate this matter fully. I cannot, indeed, range him under any general head of common artists, as he hath a title to be placed among those | Один великий отечественный гений поможет нам исчерпывающе объяснить это явление. Я не могу, правда, причислить его ни к одной из категорий обыкновенных художников, так как он имеет право занять место среди тех, |
| Inventas qui vitam excoluere per artes. | Inventas qui vitam excoluere per artes - |
| Who by invented arts have life improved. | "которые украсили жизнь изобретенными ими искусствами", |
| I mean here the inventor of that most exquisite entertainment, called the English Pantomime. | я разумею изобретателя изысканнейшего развлечения, известного под названием Английской Пантомимы. |
| This entertainment consisted of two parts, which the inventor distinguished by the names of the serious and the comic. The serious exhibited a certain number of heathen gods and heroes, who were certainly the worst and dullest company into which an audience was ever introduced; and (which was a secret known to few) were actually intended so to be, in order to contrast the comic part of the entertainment, and to display the tricks of harlequin to the better advantage. | Развлечение это состояло из двух частей: первую изобретатель называл серьезной, вторую - комической. В серьезной части показывалось некоторое количество языческих богов и героев,- вероятно, самое дурное и тупоумное общество, в какое когда-либо попадали зрители,- и все это (тайна, известная лишь немногим) делалось умышленно, для того чтобы выгоднее оттенить комическую часть представления и придать больше яркости проделкам арлекина. |
| This was, perhaps, no very civil use of such personages: but the contrivance was, nevertheless, ingenious enough, and had its effect. And this will now plainly appear, if, instead of serious and comic, we supply the words duller and dullest; for the comic was certainly duller than anything before shown on the stage, and could be set off only by that superlative degree of dulness which composed the serious. So intolerably serious, indeed, were these gods and heroes, that harlequin (though the English gentleman of that name is not at all related to the French family, for he is of a much more serious disposition) was always welcome on the stage, as he relieved the audience from worse company. | Это было, может быть, не очень учтивым обращением с такими важными особами, но выдумка все же была остроумной, и желательный эффект достигался. Объяснить его легко, стоит только слова "комическое" и "серьезное" заменить словами "глупейшее" и "самое глупое": комическая часть была, несомненно, глупее всего, что до сих пор показывалось на сцене, и могла вызывать смех только по контрасту с непроходимо глупой серьезной частью. Боги и герои были так нестерпимо серьезны, что арлекину (хотя английский джентльмен, носящий это имя, не имеет ничего общего со своим французским тезкой, будучи гораздо более серьезного нрава) всегда оказывался самый радушный прием, потому что он избавлял зрителей от гораздо худшей компании. |
| Judicious writers have always practised this art of contrast with great success. I have been surprized that Horace should cavil at this art in Homer; but indeed he contradicts himself in the very next line: | Умные писатели всегда с большим успехом пользовались приемом контраста. Меня очень удивляет, что Гораций придирается за это к Гомеру; правда, в следующей же строке он противоречит себе: |
|
Indignor quandoque bonus dormitat Homerus;
Verum opere in longo fas est obrepere somnum. |
Indignor, quandoque bonus dormitat Homerus,
Verum opere in longo fas est obrepere somnum.- |
|
I grieve if e'er great Homer chance to sleep,
Yet slumbers on long works have right to creep. |
"Досадно мне, когда засыпает великий Гомер, хоть и позволительно вздремнуть над длинным трудом". |
| For we are not here to understand, as perhaps some have, that an author actually falls asleep while he is writing. It is true, that readers are too apt to be so overtaken; but if the work was as long as any of Oldmixon, the author himself is too well entertained to be subject to the least drowsiness. He is, as Mr. Pope observes, | Ведь этого не должно понимать так, как понимают, быть может, иные, будто писателю случается заснуть в то время, как он пишет. Читатели - те действительно весьма подвержены сонливости, но сам автор, хотя бы произведение его было такой же длины, как произведения Олдмиксона, обыкновенно бывает слишком увлечен своим трудом для того, чтобы им могла овладеть даже легкая дремота. Как говорит мистер Поп: |
| Sleepless himself to give his readers sleep. | Не дремлет он, читателям чтоб спалось. |
| To say the truth, these soporific parts are so many scenes of serious artfully interwoven, in order to contrast and set off the rest; and this is the true meaning of a late facetious writer, who told the public that whenever he was dull they might be assured there was a design in it. | Правду сказать, такими снотворными частями нашего произведения являются серьезные места, искусно в него вплетенные с той целью, чтобы по контрасту выгоднее оттенить остальное; в этом и заключается истинный смысл слов одного покойного писателя-шутника, который просил публику помнить, что всякий раз, когда она будет находить его скучным,- это значит, что он умышленно стремится к этому. |
| In this light, then, or rather in this darkness, I would have the reader to consider these initial essays. And after this warning, if he shall be of opinion that he can find enough of serious in other parts of this history, he may pass over these, in which we profess to be laboriously dull, and begin the following books at the second chapter. | В этом свете, или, вернее, в этой темноте, я желал бы, чтобы читатель рассматривал мои вступительные очерки. Если же он и после этого предупреждения будет находить, что серьезного и без того довольно в других частях моей истории, то может пропускать эти введения, в которых мы умышленно стремимся быть скучными, и начинать следующие книги прямо со второй главы. |
| English | Русский |
| Tom Jones had many visitors during his confinement, though some, perhaps, were not very agreeable to him. Mr. Allworthy saw him almost every day; but though he pitied Tom's sufferings, and greatly approved the gallant behaviour which had occasioned them; yet he thought this was a favourable opportunity to bring him to a sober sense of his indiscreet conduct; and that wholesome advice for that purpose could never be applied at a more proper season than at the present, when the mind was softened by pain and sickness, and alarmed by danger; and when its attention was unembarrassed with those turbulent passions which engage us in the pursuit of pleasure. | Во время болезни у Тома Джонса перебывало много посетителей, хотя, может быть, не все они были ему приятны. Мистер Олверти навещал его почти каждый день. Но хотя он и соболезновал Тому в постигшем его несчастии и горячо одобрял его рыцарское поведение, послужившее причиной этого несчастия, однако решил воспользоваться благоприятным случаем и образумить молодого человека, считая, что благодетельный совет не может быть преподан более своевременно, чем теперь, когда душа умягчена страданием и болезнью и напугана опасностью и когда внимание ее не поглощено бурными страстями, увлекающими нас в погоню за наслаждением. |
| At all seasons, therefore, when the good man was alone with the youth, especially when the latter was totally at ease, he took occasion to remind him of his former miscarriages, but in the mildest and tenderest manner, and only in order to introduce the caution which he prescribed for his future behaviour; "on which alone," he assured him, "would depend his own felicity, and the kindness which he might yet promise himself to receive at the hands of his father by adoption, unless he should hereafter forfeit his good opinion: for as to what had past," he said, "it should be all forgiven and forgotten. He therefore advised him to make a good use of this accident, that so in the end it might prove a visitation for his own good." | Итак, всякий раз, когда добрый сквайр оставался наедине с юношей, особенно когда Том чувствовал себя хорошо, он пользовался случаем напомнить ему о его прежних оплошностях, но с величайшей мягкостью и ласковостью, только с целью предостеречь его на будущее время, говоря, что от него самого всецело зависят и его счастье, и любовь приемного отца, на которую он еще может рассчитывать, если ничем не уронит себя в его мнении; ибо что касается прошлого, то все оно прощено и предано забвению. Поэтому он, Олверти, советует ему извлечь для себя поучение из этого случая, дабы в конечном счете несчастие послужило ему во благо. |
| Thwackum was likewise pretty assiduous in his visits; and he too considered a sick-bed to be a convenient scene for lectures. His stile, however, was more severe than Mr. Allworthy's: he told his pupil, "That he ought to look on his broken limb as a judgment from heaven on his sins. That it would become him to be daily on his knees, pouring forth thanksgivings that he had broken his arm only, and not his neck; which latter," he said, "was very probably reserved for some future occasion, and that, perhaps, not very remote. For his part," he said, "he had often wondered some judgment had not overtaken him before; but it might be perceived by this, that Divine punishments, though slow, are always sure." Hence likewise he advised him, "to foresee, with equal certainty, the greater evils which were yet behind, and which were as sure as this of overtaking him in his state of reprobacy. | Тваком тоже довольно аккуратно навещал Джонса и тоже считал изголовье больного весьма подходящим местом для назиданий. Тон его речи был, однако же, более суровым, чем у мистера Олверти; он говорил своему ученику, что тот должен смотреть на свое увечье как на кару небесную за грехи и что ему надлежит Каждодневно на коленях воссылать благодарения за то, что он сломал только руку, а не шею, каковая, наверное, сохранена для другого случая, и случай этот, надо думать, ждать себя не заставит. Он, Тваком, часто удивлялся, почему никакое наказание не постигло Джонса ранее; однако отсюда надо сделать вывод, что десница божия карает хоть иногда и не скоро, но неуклонно. Он советовал ему также ожидать с полной уверенностью еще горших бедствий, которые запоздали, но постигнут закоснелого грешника с такой же неизбежностью, как и это. |
| These are," said he, "to be averted only by such a thorough and sincere repentance as is not to be expected or hoped for from one so abandoned in his youth, and whose mind, I am afraid, is totally corrupted. It is my duty, however, to exhort you to this repentance, though I too well know all exhortations will be vain and fruitless. But liberavi animam meam. I can accuse my own conscience of no neglect; though it is at the same time with the utmost concern I see you travelling on to certain misery in this world, and to as certain damnation in the next." | - Бедствия эти,- говорил богослов,- могут быть предотвращены лишь глубоким и чистосердечным раскаянием, на какое нельзя надеяться и какого нельзя ожидать от беспутного юноши, развращенного, боюсь я, до мозга костей. Мой долг, однако, увещевать тебя к такому раскаянию, хоть я и прекрасно знаю, что все увещания останутся тщетны и бесплодны. Но libera vi animam meam 17. Никто не может обвинить меня в нерадении, хоть в то же время я с величайшим прискорбием вижу, что ты прямой дорогой идешь к бедствиям в сей и к погибели в будущей жизни. |
| Square talked in a very different strain; he said, "Such accidents as a broken bone were below the consideration of a wise man. That it was abundantly sufficient to reconcile the mind to any of these mischances, to reflect that they are liable to befal the wisest of mankind, and are undoubtedly for the good of the whole." He said, "It was a mere abuse of words to call those things evils, in which there was no moral unfitness: that pain, which was the worst consequence of such accidents, was the most contemptible thing in the world"; with more of the like sentences, extracted out of the second book of Tully's Tusculan questions, and from the great Lord Shaftesbury. In pronouncing these he was one day so eager, that he unfortunately bit his tongue; and in such a manner, that it not only put an end to his discourse, but created much emotion in him, and caused him to mutter an oath or two: but what was worst of all, this accident gave Thwackum, who was present, and who held all such doctrine to be heathenish and atheistical, an opportunity to clap a judgment on his back. Now this was done with so malicious a sneer, that it totally unhinged (if I may so say) the temper of the philosopher, which the bite of his tongue had somewhat ruffled; and as he was disabled from venting his wrath at his lips, he had possibly found a more violent method of revenging himself, had not the surgeon, who was then luckily in the room, contrary to his own interest, interposed and preserved the peace. | Сквейр разглагольствовал совсем в другом духе. Он говорил, что такая случайность, как перелом руки, не стоит внимания мудреца и что ум наш вполне примиряется с такими несчастьями, когда мы рассудим, что они постигают мудрейших из людей и, несомненно, служат для блага человечества. Это простое злоупотребление словами - называть бедствиями вещи, нисколько не нарушающие нравственной гармонии, ибо физическая боль - самое худшее последствие таких случайностей -достойна полнейшего презрения. Он приводил много подобных сентенций, извлеченных из второй части Цицероновых "Тускуланских исследований" и из великого лорда Шефтсбери. Раз он, разгорячившись, даже прикусил себе язык, и так больно, что не только принужден был прекратить свою речь, но в сердцах еще пробормотал какое-то ругательство. Хуже всего было то, что присутствовавший при этом Тваком, который считал все подобные теории языческими и безбожными, воспользовался случаем и объявил, что это не иначе как кара божия. Замечание было сделано с таким злорадством, что философ, и без того раздосадованный тем, что прикусил себе язык, потерял всякое самообладание и, не будучи в состоянии излить гнев свой в словах, вероятно, нашел бы более действительное средство мщения, если бы невмешательство хирурга, к счастью, оказавшегося в комнате, который водворил мир в ущерб собственным интересам. |
| Mr. Blifil visited his friend Jones but seldom, and never alone. This worthy young man, however, professed much regard for him, and as great concern at his misfortune; but cautiously avoided any intimacy, lest, as he frequently hinted, it might contaminate the sobriety of his own character: for which purpose he had constantly in his mouth that proverb in which Solomon speaks against evil communication. Not that he was so bitter as Thwackum; for he always expressed some hopes of Tom's reformation; "which," he said, "the unparalleled goodness shown by his uncle on this occasion, must certainly effect in one not absolutely abandoned": but concluded, if Mr. Jones ever offends hereafter, I shall not be able to say a syllable in his favour." | Мистер Блайфил посещал своего друга редко и никогда не являлся один. Сей достойный молодой человек, впрочем, выражал на словах большое участие к Джонсу и крайнее прискорбие по поводу постигшего его несчастья, но тщательно избегал всякого близкого с ним общения, опасаясь, как он часто намекал, за чистоту своей нравственности; по этому случаю у него постоянно было на языке изречение Соломона о дурном обществе. Не то чтобы он был столь же суров, как Тваком, ибо всегда выражал надежду на исправление Тома; беспримерная доброта, проявленная в настоящем случае дядей, говорил он, должна привести его к таковому, если он не совершенно погибший человек; однако в заключение замечал, что если мистер Джонс и после этого нагрешит, то он, Блайфил, не произнесет больше ни слова в его защиту. |
| As to Squire Western, he was seldom out of the sick-room, unless when he was engaged either in the field or over his bottle. Nay, he would sometimes retire hither to take his beer, and it was not without difficulty that he was prevented from forcing Jones to take his beer too: for no quack ever held his nostrum to be a more general panacea than he did this; which, he said, had more virtue in it than was in all the physic in an apothecary's shop. He was, however, by much entreaty, prevailed on to forbear the application of this medicine; but from serenading his patient every hunting morning with the horn under his window, it was impossible to withhold him; nor did he ever lay aside that hallow, with which he entered into all companies, when he visited Jones, without any regard to the sick person's being at that time either awake or asleep. | Что же касается сквайра Вестерна, то он редко покидал комнату больного - только в тех случаях, когда выезжал на охоту да сидел за бутылкой. Подчас даже и пиво он пил у Джонса, и тогда стоило немалого труда уговорить его не принуждать Джонса делить с ним бутылку, ибо ни один шарлатан не приписывал своему снадобью такой универсальной целебной силы, как сквайр пиву, которое, по его словам, действовало сильнее целой аптеки. Впрочем, после долгих просьб его удалось отговорить от пользования больного этим лекарством, зато невозможно было удержать сквайра от серенад на охотничьем роге, которые он задавал под окном своего пациента каждое утро перед выездом в поле, и он не отказался также от своей привычки входить в комнату с охотничьим кликом "хэло!", не обращая никакого внимания, спит ли больной или нет. |
| This boisterous behaviour, as it meant no harm, so happily it effected none, and was abundantly compensated to Jones, as soon as he was able to sit up, by the company of Sophia, whom the squire then brought to visit him; nor was it, indeed, long before Jones was able to attend her to the harpsichord, where she would kindly condescend, for hours together, to charm him with the most delicious music, unless when the squire thought proper to interrupt her, by insisting on Old Sir Simon, or some other of his favourite pieces. | Это шумное поведение, чуждое, однако, всякого дурного умысла, к счастью, нисколько не повредило Джонсу и было щедро вознаграждено посещением Софьи, которую сквайр привел к больному, как только тот начал вставать с постели. Через короткое время Джонс уже мог провожать ее до клавикордов, и она любезно соглашалась по целым часам услаждать его превосходнейшей музыкой, прерывая ее только по требованию сквайра, когда тому приходила охота послушать "Сэра Саймона" или другую из своих любимых песенок. |
| Notwithstanding the nicest guard which Sophia endeavoured to set on her behaviour, she could not avoid letting some appearances now and then slip forth: for love may again be likened to a disease in this, that when it is denied a vent in one part, it will certainly break out in another. What her lips, therefore, concealed, her eyes, her blushes, and many little involuntary actions, betrayed. | Несмотря на все старания Софьи наблюдать за собой как можно строже, она не в силах была подавить прорывавшихся порой знаков своего чувства,ибо любовь может быть уподоблена болезни также и в том, что когда ей не дают выхода в одном месте, она обязательно пробивается в другом. О чем молчали уста Софьи, то выдавали ее глаза, румянец и множество едва заметных невольных движений. |
| One day, when Sophia was playing on the harpsichord, and Jones was attending, the squire came into the room, crying, | Однажды, когда Софья играла на клавикордах, а Джонс слушал, в комнату вошел сквайр, крича: |
| "There, Tom, I have had a battle for thee below-stairs with thick parson Thwackum. He hath been a telling Allworthy, before my face, that the broken bone was a judgment upon thee. D-n it, says I, how can that be? Did he not come by it in defence of a young woman? A judgment indeed! Pox, if he never doth anything worse, he will go to heaven sooner than all the parsons in the country. He hath more reason to glory in it than to be ashamed of it." | - А я выдержал из-за тебя баталию с этим толстым попом Твакомом, Том! Он только что сказал Олверти в моем присутствии, что сломанная кость-это ниспосланная тебе небесная кара. "Враки, говорю, как это может быть? Ведь он сломал руку, когда спасал девушку!" Вот сморозил! Тьфу! "Да если мальчик в чем-нибудь не проштрафится, то попадет на небо скорее, чем все попы на свете! Ему гордиться надо своим поступком, а не стыдить его!" |
| "Indeed, sir," says Jones, "I have no reason for either; but if it preserved Miss Western, I shall always think it the happiest accident of my life." | - Полноте, сэр,- отвечал Джонс,- тут нечем гордиться и нечего стыдиться; но если я спас мисс Вестерн, то всегда буду считать это счастливейшим событием в моей жизни. |
| "And to gu," said the squire, "to zet Allworthy against thee vor it! D-n un, if the parson had unt his petticuoats on, I should have lent un o flick; for I love thee dearly, my boy, and d-n me if there is anything in my power which I won't do for thee. Sha't take thy choice of all the horses in my stable to-morrow morning, except only the Chevalier and Miss Slouch." | - И за это натравливать Олверти на тебя! Если бы не бабьи юбки на этом попе, задал бы я ему трепку! Потому что я люблю тебя сердечно, паренек, и разрази меня гром, если я не сделаю для тебя всего, что в моей власти! Выбирай себе завтра любую лошадь в моей конюшне, только не Рыцаря и не Мисс Слауч. |
| Jones thanked him, but declined accepting the offer. | Джонс поблагодарил сквайра, но отказался от подарка. |
| "Nay," added the squire, "sha't ha the sorrel mare that Sophy rode. She cost me fifty guineas, and comes six years old this grass." | - Ну так возьми гнедую кобылу, на которой ездила Софья,- не унимался сквайр.- Она стоила мне пятьдесят гиней, и этой весной ей будет только шесть лет. |
| "If she had cost me a thousand," cries Jones passionately, "I would have given her to the dogs." | - А по мне, если б она стоила хоть тысячу гиней,-с жаром воскликнул Джонс, - я отдал бы ее собакам на растерзание! |
| "Pooh! pooh!" answered Western; "what! because she broke thy arm? Shouldst forget and forgive. I thought hadst been more a man than to bear malice against a dumb creature." | - Фу! Фу! - вознегодовал Вестерн.- Неужели за то, что она сломала тебе руку? Забудь и прости ей. Какой же ты после этого мужчина, если сердишься на бессловесное животное! |
| Here Sophia interposed, and put an end to the conversation, by desiring her father's leave to play to him; a request which he never refused. | Тут вмешательство Софьи прекратило разговор: девушка попросила у отца позволения поиграть ему, а в этой просьбе он ей никогда не отказывал. |
| The countenance of Sophia had undergone more than one change during the foregoing speeches; and probably she imputed the passionate resentment which Jones had expressed against the mare, to a different motive from that from which her father had derived it. Her spirits were at this time in a visible flutter; and she played so intolerably ill, that had not Western soon fallen asleep, he must have remarked it. Jones, however, who was sufficiently awake, and was not without an ear any more than without eyes, made some observations; which being joined to all which the reader may remember to have passed formerly, gave him pretty strong assurances, when he came to reflect on the whole, that all was not well in the tender bosom of Sophia; an opinion which many young gentlemen will, I doubt not, extremely wonder at his not having been well confirmed in long ago. To confess the truth, he had rather too much diffidence in himself, and was not forward enough in seeing the advances of a young lady; a misfortune which can be cured only by that early town education, which is at present so generally in fashion. | Софья в продолжение только что изложенного разговора не раз менялась в лице; видимо, она объясняла раздражение и гнев Джонса на кобылу совсем другими причинами, чем ее отец. Она была в явном возбуждении и играла так невыносимо плохо, что если бы Вестерн вскоре не заснул, то он непременно заметил бы это. Но Джонс бодрствовал, и его слух был напряжен не меньше, чем зрение; он сделал кое-какие наблюдения и, сопоставив их со всем тем, что случилось ранее и уже известно читателю, и мысленно охватив взором все эти мелочи, пришел к твердому убеждению, что в нежном сердце Софьи не все благополучно. Многие молодые джентльмены, несомненно, будут крайне удивлены, почему он не догадался об этом гораздо раньше. Если хотите знать правду, так это объяснялось его застенчивостью и недостаточной предприимчивостью при виде авансов молодой дамы - недостаток, от которого можно излечиться только ранним городским воспитанием, вошедшим ныне везде в большую моду. |
| When these thoughts had fully taken possession of Jones, they occasioned a perturbation in his mind, which, in a constitution less pure and firm than his, might have been, at such a season, attended with very dangerous consequences. He was truly sensible of the great worth of Sophia. He extremely liked her person, no less admired her accomplishments, and tenderly loved her goodness. In reality, as he had never once entertained any thought of possessing her, nor had ever given the least voluntary indulgence to his inclinations, he had a much stronger passion for her than he himself was acquainted with. His heart now brought forth the full secret, at the same time that it assured him the adorable object returned his affection. | Всецело завладев умом Джонса, мысли эти произвели в нем большое смятение, которое в натуре, не столь чистой и твердой, могло бы в таком возрасте привести к весьма опасным последствиям. Он ясно сознавал высокие достоинства Софьи. Ему чрезвычайно нравилась внешность девушки, он дивился ее способностям и нежно любил в ней доброту. В действительности же, никогда не лелея мысли обладать ею и ни разу не дав волю своему влечению, он был влюблен в нее гораздо сильнее, чем сам о том подозревал. Сердце раскрыло ему эту тайну в тот момент, когда оно его уверило, что обожаемый предмет отвечает ему взаимностью. |
| English | Русский |
| The reader will perhaps imagine the sensations which now arose in Jones to have been so sweet and delicious, that they would rather tend to produce a chearful serenity in the mind, than any of those dangerous effects which we have mentioned; but in fact, sensations of this kind, however delicious, are, at their first recognition, of a very tumultuous nature, and have very little of the opiate in them. They were, moreover, in the present case, embittered with certain circumstances, which being mixed with sweeter ingredients, tended altogether to compose a draught that might be termed bitter-sweet; than which, as nothing can be more disagreeable to the palate, so nothing, in the metaphorical sense, can be so injurious to the mind. | Читатель, может быть, вообразит, что чувства, пробудившиеся теперь в Джонсе, были так сладки и так приятны, что скорее могли вызвать в его душе радостную безмятежность, чем породить какое-нибудь из только что упомянутых опасных следствий; в действительности, однако, чувства этого рода, несмотря на всю свою сладостность, отличаются при своем появлении весьма бурным характером и действуют далеко не усыпительно. Кроме того, в настоящем случае некоторые обстоятельства придавали им горечь и, смешиваясь с более сладкими ингредиентами, составляли в целом микстуру, которая может быть названа горько-сладкой; если ничего не может быть неприятнее для вкуса, то, в метафорическом смысле, ничего не может быть несноснее для души. |
| For first, though he had sufficient foundation to flatter himself in what he had observed in Sophia, he was not yet free from doubt of misconstruing compassion, or at best, esteem, into a warmer regard. He was far from a sanguine assurance that Sophia had any such affection towards him, as might promise his inclinations that harvest, which, if they were encouraged and nursed, they would finally grow up to require. Besides, if he could hope to find no bar to his happiness from the daughter, he thought himself certain of meeting an effectual bar in the father; who, though he was a country squire in his diversions, was perfectly a man of the world in whatever regarded his fortune; had the most violent affection for his only daughter, and had often signified, in his cups, the pleasure he proposed in seeing her married to one of the richest men in the county. | Прежде всего, хотя он имел достаточно оснований гордиться всем подмеченным им в Софье, однако не вполне еще освободился от сомнений: а вдруг он ошибается и принимает сострадание или, в лучшем случае, уважение за другое, более теплое чувство? Он был далек от уверенности в том, что Софья настолько к нему расположена, чтобы влечение его могло рассчитывать на ту жертву, какой оно в конце концов потребовало бы, если бы он стал его поощрять и питать надеждами. Кроме того, если бы даже он мог надеяться, что не встретит препятствия к своему счастью со стороны дочери, то нисколько не сомневался в том, что натолкнется на самое решительное противодействие со стороны отца. Правда, в своих развлечениях мистер Вестерн был простым деревенским сквайром, но во всем, что касалось его состояния, вел себя как человек вполне светский; он горячо любил свою единственную дочь и часто за бокалом вина говорил об удовольствии видеть ее замужем за кем-нибудь из первых богачей графства. |
| Jones was not so vain and senseless a coxcomb as to expect, from any regard which Western had professed for him, that he would ever be induced to lay aside these views of advancing his daughter. He well knew that fortune is generally the principal, if not the sole, consideration, which operates on the best of parents in these matters: for friendship makes us warmly espouse the interest of others; but it is very cold to the gratification of their passions. Indeed, to feel the happiness which may result from this, it is necessary we should possess the passion ourselves. As he had therefore no hopes of obtaining her father's consent; so he thought to endeavour to succeed without it, and by such means to frustrate the great point of Mr. Western's life, was to make a very ill use of his hospitality, and a very ungrateful return to the many little favours received (however roughly) at his hands. | Джонс не был настолько тщеславным и пустоголовым фатом, чтобы ожидать, что из расположения к нему, в котором Вестерн так часто признавался, сквайр способен будет пренебречь своими видами на партию дочери; он прекрасно знал, что состояние является обыкновенно главным, если не единственным обстоятельством, с которым считаются в этих делах лучшие родители; дружба побуждает нас горячо принимать к сердцу интересы наших друзей, но относится очень холодно к угождению их страстям. Ведь для того чтобы понимать, какое счастье это может доставить другому, надо самому загореться его страстью. А так как Джонс не надеялся на согласие отца Софьи, то считал, что стараться достигнуть своей цели помимо него и таким образом разрушить заветную мечту жизни мистера Вестерна значило бы злоупотребить его гостеприимством и отплатить неблагодарностью за все его многочисленные (хотя и грубоватые) ласки. |
| If he saw such a consequence with horror and disdain, how much more was he shocked with what regarded Mr. Allworthy; to whom, as he had more than filial obligations, so had he for him more than filial piety! He knew the nature of that good man to be so averse to any baseness or treachery, that the least attempt of such a kind would make the sight of the guilty person for ever odious to his eyes, and his name a detestable sound in his ears. The appearance of such unsurmountable difficulties was sufficient to have inspired him with despair, however ardent his wishes had been; but even these were controuled by compassion for another woman. | Но если он не мог думать об этом без самого крайнего отвращения, то насколько же сильнее удерживали его отношения к мистеру Олверти, которому он был обязан больше, чем родному отцу, и к которому питал более чем сыновнее почтение! Он знал, что низость и предательство до такой степени противны его доброму сердцу, что малейшая попытка в этом роде сделает присутствие виновного невыносимым для его зрения, а имя его ненавистным для его слуха. Одних этих непреодолимых затруднений было достаточно для того, чтобы наполнить Тома отчаянием, какими бы пылкими ни были его желания; но даже и пыл их охлаждался состраданием к другой женщине. |
| The idea of lovely Molly now intruded itself before him. He had sworn eternal constancy in her arms, and she bad as often vowed never to out-live his deserting her. He now saw her in all the most shocking postures of death; nay, he considered all the miseries of prostitution to which she would be liable, and of which he would be doubly the occasion; first by seducing, and then by deserting her; for he well knew the hatred which all her neighbours, and even her own sisters, bore her, and how ready they would all be to tear her to pieces. Indeed, he had exposed her to more envy than shame, or rather to the latter by means of the former: for many women abused her for being a whore, while they envied her her lover and her finery, and would have been themselves glad to have purchased these at the same rate. | Образ любезной Молли возник перед его взором. В ее объятиях он клялся ей в вечной верности, и она тоже божилась, что не переживет его измены. Молли рисовалась ему в мучительной предсмертной агонии и, хуже того,- в ужасном положении проститутки, которое ей теперь угрожало и в котором он вдвойне был бы виновен: во-первых, потому, что соблазнил ее, а во-вторых, потому, что покинул, ибо Джонс хорошо знал, как ненавидят ее все соседи и даже родные сестры и как рады они будут растерзать ее на клочки. Ведь он не столько подверг ее позору, сколько сделал предметом зависти или, лучше сказать, подверг позору, порожденному завистью: многие женщины бранили ее потаскухой и в то же время смотрели с завистью на ее любовника и ее наряды и с удовольствием приобрели бы и то и другое за ту же цену. |
| The ruin, therefore, of the poor girl must, he foresaw, unavoidably attend his deserting her; and this thought stung him to the soul. Poverty and distress seemed to him to give none a right of aggravating those misfortunes. The meanness of her condition did not represent her misery as of little consequence in his eyes, nor did it appear to justify, or even to palliate, his guilt, in bringing that misery upon her. But why do I mention justification? His own heart would not suffer him to destroy a human creature who, he thought, loved him, and had to that love sacrificed her innocence. | Таким образом, гибель бедной девушки казалась ему неизбежной, в случае если он покинет ее, и эта мысль жестоко терзала Джонса. Бедность и несчастие, по его мнению, не давали ему никакого права еще более отягчать эти бедствия. Низкое происхождение Молли ничуть не уменьшало их в его глазах и не оправдывало, даже не смягчало его вины, заключавшейся в том, что он навлек их на нее. Но что я говорю об оправдании! Его собственное сердце не позволило бы ему погубить человеческое существо, которое, думал он, любит его и пожертвовало ради этой любви своей невинностью. |
| His own good heart pleaded her cause; not as a cold venal advocate, but as one interested in the event, and which must itself deeply share in all the agonies its owner brought on another. | Его собственное сердце выступило на защиту, и не в роли бездушного наемного адвоката, а в роли кровно заинтересованного в деле ходатая, который болезненно чувствует все страдания, причиненные его клиентом подсудимому. |
| When this powerful advocate had sufficiently raised the pity of Jones, by painting poor Molly in all the circumstances of wretchedness; it artfully called in the assistance of another passion, and represented the girl in all the amiable colours of youth, health, and beauty; as one greatly the object of desire, and much more so, at least to a good mind, from being, at the same time, the object of compassion. | Пробудив в Джонсе живую жалость картиной горя и несчастий бедной Молли, этот могучий адвокат призвал на помощь другую страсть и представил девушку во всем блеске молодости, здоровья и красоты, привлекательность которых, по крайней мере для доброго сердца, еще больше увеличивалась возбуждаемым ею состраданием. |
| Amidst these thoughts, poor Jones passed a long sleepless night, and in the morning the result of the whole was to abide by Molly, and to think no more of Sophia. | В таких мыслях бедный Джонс провел долгую бессонную ночь, и наутро результатом их было решение не покидать Молли и не думать больше о Софье. |
| In this virtuous resolution he continued all the next day till the evening, cherishing the idea of Molly, and driving Sophia from his thoughts; but in the fatal evening, a very trifling accident set all his passions again on float, and worked so total a change in his mind, that we think it decent to communicate it in a fresh chapter. | В этой добродетельной решимости он пребывал целый день до рокового вечера, лелея образ Молли и прогоняя всякую мысль о Софье; но вечером одно ничтожное происшествие снова привело в смятение его чувства и произвело в его образе мыслей такую существенную перемену, что мы считаем долгом рассказать об этом в новой главе. |
| English | Русский |
| Among other visitants, who paid their compliments to the young gentleman in his confinement, Mrs. Honour was one. The reader, perhaps, when he reflects on some expressions which have formerly dropt from her, may conceive that she herself had a very particular affection for Mr. Jones; but, in reality, it was no such thing. Tom was a handsome young fellow; and for that species of men Mrs. Honour had some regard; but this was perfectly indiscriminate; for having being crossed in the love which she bore a certain nobleman's footman, who had basely deserted her after a promise of marriage, she had so securely kept together the broken remains of her heart, that no man had ever since been able to possess himself of any single fragment. She viewed all handsome men with that equal regard and benevolence which a sober and virtuous mind bears to all the good. She might indeed be called a lover of men, as Socrates was a lover of mankind, preferring one to another for corporeal, as he for mental qualifications; but never carrying this preference so far as to cause any perturbation in the philosophical serenity of her temper. | В числе прочих гостей, навещавших молодого джентльмена во время его болезни, была и миссис Гонора. Припоминая некоторые выражения, сорвавшиеся у нее в разговоре с Софьей, читатель, может быть, вообразит, что сама она была неравнодушна к мистеру Джонсу. Ничуть не бывало. Том был красивый юноша, а к красавцам миссис Гонора относилась с некоторым вниманием, но это внимание распространялось на них всех без различия. Дело в том, что, испытав неудачу в своей любви к лакею одного знатного барина, который бессовестно ее бросил, пообещав жениться, она так заботливо собрала обломки своего разбитого сердца, что ни одному мужчине не удалось с тех пор овладеть ни малейшим его кусочком. Она смотрела на всех красивых мужчин с одинаковым вниманием и приветливостью, вроде того как здравомыслящие и добродетельные люди смотрят на все доброе. Можно сказать, что она любила мужчин той любовью, какой Сократ любил человечество, отдавая предпочтение одному перед другим за телесные, как Сократ за духовные, качества; но предпочтение это никогда не простиралось так далеко, чтобы возмутить философскую ясность ее духа. |
| The day after Mr. Jones had that conflict with himself which we have seen in the preceding chapter, Mrs. Honour came into his room, and finding him alone, began in the following manner: | На другой день после пережитой Джонсом борьбы, которую Мы описали в предыдущей главе, миссис Гонора вошла к нему в комнату и, застав его одного, сказала; |
| "La, sir, where do you think I have been? I warrants you, you would not guess in fifty years; but if you did guess, to be sure I must not tell you neither." | - Ну, как вы думаете, сударь, где я была? Бьюсь об заклад, что в пятьдесят лет не отгадаете; да если б и отгадали, так, верьте слову, я не должна вам этого говорить. |
| "Nay, if it be something which you must not tell me," said Jones, "I shall have the curiosity to enquire, and I know you will not be so barbarous to refuse me." | - Вот потому-то, что вы не должны, мне и хочется допросить вас,отвечал Джонс.- И я уверен, вы не будете настолько жестоки, чтобы отказать мне. |
| "I don't know," cries she, "why I should refuse you neither, for that matter; for to be sure you won't mention it any more. And for that matter, if you knew where I have been, unless you knew what I have been about, it would not signify much. Nay, I don't see why it should be kept a secret for my part; for to be sure she is the best lady in the world." | - И правда, зачем вам отказывать? Ведь вы, верно, никому не перескажете. Да если и узнаете, где я была, но не узнаете зачем, так это мало что значит. И почему мне держать это в тайне? Право же, она самая добрая госпожа на свете. |
| Upon this, Jones began to beg earnestly to be let into this secret, and faithfully promised not to divulge it. She then proceeded thus: | Тут Джонс начал усердно просить, чтобы она открыла ему эту тайну, поклявшись, что будет свято хранить ее. |
| "Why, you must know, sir, my young lady sent me to enquire after Molly Seagrim, and to see whether the wench wanted anything; to be sure, I did not care to go, methinks; but servants must do what they are ordered.- How could you undervalue yourself so, Mr. Jones?- So my lady bid me go and carry her some linen, and other things. She is too good. If such forward sluts were sent to Bridewell, it would be better for them. I told my lady, says I, madam, your la'ship is encouraging idleness." | - Изволите ли видеть, сударь,- сообщила Гонора,- госпожа моя послала меня к Молли Сигрим разузнать, не нужно ли чего этой девчонке. Верьте слову, уж так не хотелось мне идти, но ничего не поделаешь: слуги должны исполнять, что им приказано... И как только вы могли так унизиться, мистер Джонс?.. Словом, госпожа моя велела мне снести ей белья и еще кой-чего. Слишком она добрая. Таких негодниц надо в исправительный дом, это им на пользу пойдет... Я и говорю барышне: ваша милость потакаете праздности. |
| "And was my Sophia so good?" says Jones. | - Неужели моя Софья была настолько добра? - воскликнул Джонс. |
| "My Sophia! I assure you, marry come up," answered Honour. "And yet if you knew all- indeed, if I was as Mr. Jones, I should look a little higher than such trumpery as Molly Seagrim." | - "Моя Софья"! Скажите пожалуйста! - отвечала Гонора.- Ах, если бы вы знали все... Право, будь я мистером Джонсом, так я метила бы чуточку повыше, чем на такую дрянь, как Молли Сигрим. |
| "What do you mean by these words," replied Jones, "if I knew all?" | - Что вы хотите этим сказать: если бы я знал все? - спросил Джонс. |
| "I mean what I mean," says Honour. | - Да уж что хочу, то и хочу,- отвечала Гонора. |
| "Don't you remember putting your hands in my lady's muff once? I vow I could almost find in my heart to tell, if I was certain my lady would never come to the hearing on't." | - Помните, как вы засунули однажды руки в муфту моей госпожи? Ей-богу, охотно рассказала бы вам все, если б знала, что не дойдет до барышни. |
| Jones then made several solemn protestations. And Honour proceeded | Джонс произнес несколько торжественных клятв, и Гонора продолжала: |
| "Then to be sure, my lady gave me that muff; and afterwards, upon hearing what you had done" | - Верьте слову, барышня подарила мне эту муфту, а потом, когда услышала, что вы сделали... |
| "Then you told her what I had done?" interrupted Jones. | - Так вы рассказали ей? - перебил ее Джонс. |
| "If I did, sir," answered she, "you need not be angry with me. Many's the man would have given his head to have had my lady told, if they had known,- for, to be sure, the biggest lord in the land might be proud- but, I protest, I have a great mind not to tell you." | - Да хоть бы и рассказала, все-таки сердиться вам нечего, сударь. Многие господа головы своей не пожалели бы, только бы кто-нибудь рассказал об этом моей госпоже,- кабы они знали... ей-богу, первый лорд в королевстве мог бы гордиться... Нет, ни слова больше вам не скажу. |
| Jones fell to entreaties, and soon prevailed on her to go on thus. | Джонс принялся упрашивать, в ему не понадобилось для этого много времени. |
| "You must know then, sir, that my lady had given this muff to me; but about a day or two after I had told her the story, she quarrels with her new muff, and to be sure it is the prettiest that ever was seen. Honour, says she, this is an odious muff; it is too big for me, I can't wear it: till I can get another, you must let me have my old one again, and you may have this in the room on't- for she's a good lady, and scorns to give a thing and take a thing, I promise you that. So to be sure I fetched it her back again, and, I believe, she hath worn it upon her arm almost ever since, and I warrants hath given it many a kiss when nobody hath seen her." | - Извольте знать, сударь, что барышня подарила эту муфту мне,продолжала Гонора,- а через два-три дня, когда я ей все рассказала, она возьми и рассердись на свою новую муфту - а уж на что красивая, лучшей и не сыскать. "Гонора, говорит, препротивная эта муфта слишком велика мне, не могу носить ее; покамест достану другую, отдай мне старую, а вместо нее можешь взять эту". Барышня ведь добрая: подарила что-нибудь, так уж ни за что не возьмет назад. Ну, понятное дело, отдала я ей муфту; и с тех пор она, кажется, ни на минуту с ней не разлучается, а когда никто не видит, так все целует ее и целует... |
| Here the conversation was interrupted by Mr. Western himself, who came to summon Jones to the harpsichord; whither the poor young fellow went all pale and trembling. This Western observed, but, on seeing Mrs. Honour, imputed it to a wrong cause; and having given Jones a hearty curse between jest and earnest, he bid him beat abroad, and not poach up the game in his warren. | Тут разговор был прерван появлением мистера Вестерна, который пришел звать Джонса послушать клавикорды; и бедный юноша последовал за ним, бледный и дрожащий. Вестерн это заметил, но, заставши у Джонса Гонору, приписал его растерянность совсем другой причине: крепко ругнув Тома, он полушутливо-полусерьезно посоветовал ему охотиться где-нибудь подальше и не воровать дичь в его заповеднике. |
| Sophia looked this evening with more than usual beauty, and we may believe it was no small addition to her charms, in the eye of Mr. Jones, that she now happened to have on her right arm this very muff. | Софья была в этот вечер еще красивее, чем обыкновенно, и, надо думать, еще больше прелести придавала ей в глазах Джонса надетая на правую руку хорошо знакомая нам муфта. |
| She was playing one of her father's favourite tunes, and he was leaning on her chair, when the muff fell over her fingers, and put her out. This so disconcerted the squire, that he snatched the muff from her, and with a hearty curse threw it into the fire. Sophia instantly started up, and with the utmost eagerness recovered it from the flames. | Она играла одну из любимых песенок отца, а сквайр слушал, облокотившись на спинку стула, как вдруг муфта соскользнула ей на пальцы и помешала играть. Это так рассердило сквайра, что он выхватил у дочери муфту и с крепким ругательством бросил ее в камин. Софья моментально вскочила и с большой поспешностью спасла муфту из пламени. |
| Though this incident will probably appear of little consequence to many of our readers; yet, trifling as it was, it had so violent an effect on poor Jones, that we thought it our duty to relate it. In reality, there are many little circumstances too often omitted by injudicious historians, from which events of the utmost importance arise. The world may indeed be considered as a vast machine, in which the great wheels are originally set in motion by those which are very minute, and almost imperceptible to any but the strongest eyes. | Случай этот большинству наших читателей покажется, вероятно, ничтожным, но он произвел на Джонса потрясающее впечатление, так что мы сочли долгом рассказать о нем. По правде говоря, недальновидные историки слишком часто опускают разные мелочи, из которых вырастают события чрезвычайной важности. Ведь мир похож на огромную машину, в которой движение сообщается большим колесам самыми маленькими, заметными только для очень острого зрения. |
| Thus, not all the charms of the incomparable Sophia; not all the dazzling brightness, and languishing softness of her eyes; the harmony of her voice, and of her person; not all her wit, good-humour, greatness of mind, or sweetness of disposition, had been able so absolutely to conquer and enslave the heart of poor Jones, as this little incident of the muff. Thus the poet sweetly sings of Troy- | Так, никакие прелести несравненной Софьи-ни ослепительный блеск и томная нежность ее глаз, ни мелодичность голоса и стройность стана, ни ум, ни доброта, ни возвышенность мыслей, ни ласковость - не были в состоянии покорить и поработить серд-це бедного Джонса так совершено, как это маленькое происшествие с муфтой. То же самое поэт мелодически поет о Трое: |
|
-Captique dolis lachrymisque coacti
Quos neque Tydides, nec Larissaeus Achilles, Non anni domuere decem, non mille Carinoe. |
...captique dolis lacrimisque coacti
Quos neque Tydides, nee Larissaeus Achilles Non anni domuere decem, non mille carinae. |
|
What Diomede or Thetis' greater son,
A thousand ships, nor ten years' siege had done, False tears and fawning words the city won. |
...обманом пленив и слезами подвигнув,
Нас, кого одолеть ни Тидид, ни Ахилл Лариссейский Не были в силах, ни десять лет, ни тысяча килей. |
| The citadel of Jones was now taken by surprise. All those considerations of honour and prudence which our heroe had lately with so much military wisdom placed as guards over the avenues of his heart, ran away from their posts, and the god of love marched in, in triumph. | Крепость Джонса взята была врасплох. Все доводы чести и благоразумия, которые герой наш только что расставил на подступах к своему сердцу по всем правилам военного искусства, бежали со своих позиций, и бог любви с торжеством вступил в оставленные владения. |
| English | Русский |
| But though this victorious deity easily expelled his avowed enemies from the heart of Jones, he found it more difficult to supplant the garrison which he himself had placed there. To lay aside all allegory, the concern for what must become of poor Molly greatly disturbed and perplexed the mind of the worthy youth. The superior merit of Sophia totally eclipsed, or rather extinguished, all the beauties of the poor girl; but compassion instead of contempt succeeded to love. He was convinced the girl had placed all her affections, and all her prospect of future happiness, in him only. For this he had, he knew, given sufficient occasion, by the utmost profusion of tenderness towards her: a tenderness which he had taken every means to persuade her he would always maintain. She, on her side, had assured him of her firm belief in his promise, and had with the most solemn vows declared, that on his fulfilling or breaking these promises, it depended, whether she should be the happiest or most miserable of womankind. And to be the author of this highest degree of misery to a human being, was a thought on which he could not bear to ruminate a single moment. He considered this poor girl as having sacrificed to him everything in her little power; as having been at her own expense the object of his pleasure; as sighing and languishing for him even at that very instant. Shall then, says he, my recovery, for which she hath so ardently wished; shall my presence, which she hath so eagerly expected, instead of giving her that joy with which she hath flattered herself, cast her at once down into misery and despair? Can I be such a villain? Here, when the genius of poor Molly seemed triumphant, the love of Sophia towards him, which now appeared no longer dubious, rushed upon his mind, and bore away every obstacle before it. | Но хотя победоносный бог легко изгнал из сердца Джонса своих заклятых врагов, ему было гораздо труднее вытеснить гарнизон, который он сам когда-то туда поставил. Говоря без аллегорий, мысль о судьбе бедной Молли сильно тревожила и смущала достойного юношу. Несравненные достоинства Софьи совершенно затмили или, лучше сказать, упразднили все прелести бедной девушки; но любовь заменилась не презрением, а состраданием. Джонс был убежден, что Молли отдала ему все свое сердце и что все ее надежды на будущее счастье сосредоточены только в нем. Он дал ей для этого все основания своими бурными ласками и нежным вниманием, в неизменности которого уверял ее при всяком случае. Она же, с своей стороны, постоянно говорила ему о непоколебимой вере в его обещания и с торжественными клятвами заявляла, что от исполнения или нарушения этих обещаний будет зависеть, быть ли ей счастливейшей или несчастнейшей из женщин. Между тем мысль о том, что он может явиться виновником тягчайшего для человека горя, была для него совершенно невыносима. Он видел в Молли женщину, пожертвовавшую ему всем, что находилось в ее маленькой власти, поплатившуюся за доставленное ему наслаждение и, может быть, в эту самую минуту вздыхающую и тоскующую о нем. "Так неужели же,-говорил он себе,- мое выздоровление, которого она желала так пламенно, неужели мое свидание с ней, которого она ждала с таким нетерпением, должны принести ей вместо предвкушаемой радости одно только горе и разочарование? Неужели я способен быть таким негодяем?" Но в минуты, когда добрый гений бедной Молли, казалось, уже торжествовал, в сердце юноши вторгалась любовь Софьи, в которой он больше не сомневался, и сметала на пути своем все препятствия. |
| At length it occurred to him, that he might possibly be able to make Molly amends another way; namely, by giving her a sum of money. This, nevertheless, he almost despaired of her accepting, when he recollected the frequent and vehement assurances he had received from her, that the world put in balance with him would make her no amends for his loss. However, her extreme poverty, and chiefly her egregious vanity (somewhat of which hath been already hinted to the reader), gave him some little hope, that, notwithstanding all her avowed tenderness, she might in time be brought to content herself with a fortune superior to her expectation, and which might indulge her vanity, by setting her above all her equals. He resolved therefore to take the first opportunity of making a proposal of this kind. | Наконец ему пришло на мысль, нельзя ли вознаградить Молли другим способом, именно - подарить ей достаточную сумму денег. Однако он почти отчаивался в ее согласии, припоминая, как часто и с каким жаром она уверяла его, что целый мир не вознаградит ее за его потерю. Лишь крайняя бедность Молли и особенно ее непомерное тщеславие (кое-какие примеры которого были уже приведены читателю) подавали ему слабую надежду, что, несмотря на все ее уверения в любви до гроба, со временем она, может быть, согласится принять денежное вознаграждение, которое польстит ее тщеславию, возвысив ее над людьми ее круга. Джонс решил при первом же удобном случае сделать ей такое предложение. |
| One day, accordingly, when his arm was so well recovered that he could walk easily with it slung in a sash, he stole forth, at a season when the squire was engaged in his field exercises, and visited his fair one. Her mother and sisters, whom he found taking their tea, informed him first that Molly was not at home; but afterwards the eldest sister acquainted him, with a malicious smile, that she was above stairs a-bed. Tom had no objection to this situation of his mistress, and immediately ascended the ladder which let towards her bed-chamber; but when he came to the top, he, to his great surprise, found the door fast; nor could he for some time obtain any answer from within; for Molly, as she herself afterwards informed him, was fast asleep. | И вот однажды, когда рука его уже настолько зажила, что он мог свободно ходить, подвязав ее шарфом, он воспользовался выездом сквайра на охоту и посетил свою любезную. Ее мать и сестры, которых он застал за чаепитием, сказали ему сперва, что Молли нет дома; но потом старшая сестра с ехидной улыбкой сообщила, что она наверху, в постели. Том ничего не имел против того, чтобы застать свою любовницу в этом положении, и мигом взбежал по лестнице, которая вела к ее спальне; но, дойдя до двери, к великому своему изумлению, увидел, что она заперта, и долго не мог даже добиться никакого ответа изнутри, потому что Молли, как она сказала потом, спала мертвым сном. |
| The extremes of grief and joy have been remarked to produce very similar effects; and when either of these rushes on us by surprize, it is apt to create such a total perturbation and confusion, that we are often thereby deprived of the use of all our faculties. It cannot therefore be wondered at, that the unexpected sight of Mr. Jones should so strongly operate on the mind of Molly, and should overwhelm her with such confusion, that for some minutes she was unable to express the great raptures, with which the reader will suppose she was affected on this occasion. As for Jones, he was so entirely possessed, and as it were enchanted, by the presence of his beloved object, that he for a while forgot Sophia, and consequently the principal purpose of his visit. | Замечено, что безутешное горе и бурная радость действуют на человека почти одинаково, и когда они обрушиваются на нас врасплох, то могут вызвать такое потрясение и замешательство, что мы часто лишаемся всех своих способностей. Поэтому нет ничего удивительного, что неожиданное появление мистера Джонса так сильно поразило Молли и привело ее в такое смущение, что в течение нескольких минут она не в силах была выразить восторг, какого читатель вправе ожидать от нее в этом случае. Что же касается Джонса, то он был до такой степени захвачен и как бы очарован присутствием любимой женщины, что на время забыл о Софье, а следовательно - и о цели своего визита. |
| This, however, soon recurred to his memory; and after the first transports of their meeting were over, he found means by degrees to introduce a discourse on the fatal consequences which must attend their amour, if Mr. Allworthy, who had strictly forbidden him ever seeing her more, should discover that he still carried on this commerce. Such a discovery, which his enemies gave him reason to think would be unavoidable, must, he said, end in his ruin, and consequently in hers. Since therefore their hard fates had determined that they must separate, he advised her to bear it with resolution, and swore he would never omit any opportunity, through the course of his life, of showing her the sincerity of his affection, by providing for her in a manner beyond her utmost expectation, or even beyond her wishes, if ever that should be in his power; concluding at last, that she might soon find some man who would marry her, and who would make hei much happier than she could be by leading a disreputable life with him. | Скоро, впрочем, он опомнился; и когда первые бурные проявления радости любовников по случаю их встречи миновали, он постепенно перевел разговор на роковые последствия, ожидающие их любовь, если мистер Олверти, настрого запретивший ему с ней видеться, узнает, что связь их продолжается. Если же это произойдет, сказал Джонс,- а враги его, наверное, постараются довести обо всем до сведения сквайра,-тогда его, а следовательно, и ее гибель неминуема. Но раз уж суровая судьба определила им разлуку, то он советует ей перенести ее мужественно и клянется, что в течение всей своей жизни не пропустит ни одного случая доказать ей искренность своей привязанности, обеспечив ее так, как она никогда не ожидала и даже, может быть, не желала, если когда-нибудь это будет в его власти. Заключил он свою речь выражением уверенности, что она вскоре найдет себе мужа, который сделает ее гораздо счастливее, чем она могла бы быть, продолжая свою позорную связь с ним. |
| Molly remained a few moments in silence, and then bursting into a flood of tears, she began to upbraid him in the following words: | Несколько мгновений Молли молчала, а потом, залившись слезами, начала корить его: |
| "And this is your love for me, to forsake me in this manner, now you have ruined me! How often, when I have told you that all men are false and perjury alike, and grow tired of us as soon as ever they have had their wicked wills of us, how often have you sworn you would never forsake me! And can you be such a perjury man after all? What signifies all the riches in the world to me without you, now you have gained my heart, so you have- you have-? Why do you mention another man to me? I can never love any other man as long as I live. All other men are nothing to me. if the greatest squire in all the country would come a suiting to me to-morrow, I would not give my company to him. No, I shall always hate and despise the whole sex for your sake."- | - Так вот какова ваша любовь ко мне: погубили, а теперь бросаете! А сколько раз, когда я, бывало, говорила вам, что все мужчины обманщики и клятвопреступники и тяготятся нами, едва только добились от нас удовлетворения своих грязных желаний,- сколько раз вы клялись, что никогда меня не покинете! И после этого вы способны на такое вероломство? Что для меня все богатства мира без вас, когда вы похитили мое сердце,- да, похитили, похитили... К чему эти речи о другом мужчине? Пока я жива, я больше не полюблю другого. Другие мужчины для меня не существуют. Пусть самый первый сквайр в государстве придет ко мне завтра свататься, я с ним и разговаривать не стану. С этих пор я буду из-за вас ненавидеть и презирать всех мужчин на свете... |
| She was proceeding thus, when an accident put a stop to her tongue, before it had run out half its career. The room, or rather garret, in which Molly lay, being up one pair of stairs, that is to say, at the top of the house, was of a sloping figure, resembling the great Delta of the Greeks. The English reader may perhaps form a better idea of it, by being told that it was impossible to stand upright anywhere but in the middle. Now, as this room wanted the conveniency of a closet, Molly had, to supply that defect, nailed up an old rug against the rafters of the house, which enclosed a little hole where her best apparel, such as the remains of that sack which we have formerly mentioned, some caps, and other things with which she had lately provided herself, were hung up and secured from the dust. | Так она причитала, как вдруг одно происшествие остановило ее речь на самой середине. Комната или, лучше сказать, чердак, где лежала Молли, находился на втором этаже, то есть под самой крышей, и благодаря покатым стенам напоминал своей формой прописную греческую дельту. Английский читатель, может быть, еще лучше представит себе его, если мы скажем, что на нем можно было стоять, на сгибаясь, только посредине. Так как в этом помещении не было стенного шкафа, то взамен его Молли приколотила к стропилам старый плед, прикрывавший небольшое углубление, в котором висели и были защищены от пыли лучшие принадлежности ее туалета, вроде остатков знакомого нам нарядного платья, нескольких чепчиков и других вещиц, которыми она недавно обзавелась. |
| This enclosed place exactly fronted the foot of the bed, to which, indeed, the rug hung so near, that it served in a manner to supply the want of curtains. Now, whether Molly, in the agonies of her rage, pushed this rug with her feet; or Jones might touch it; or whether the pin or nail gave way of its own accord, I am not certain; but as Molly pronounced those last words, which are recorded above, the wicked rug got loose from its fastening, and discovered everything hid behind it; where among other female utensils appeared- (with shame I write it, and with sorrow will it be read)- the philosopher Square, in a posture (for the place would not near admit his standing upright) as ridiculous as can possibly be conceived. | Этот завешенный угол был расположен в ногах кровати, непосредственно примыкая к ней, так что плед в некотором роде заменял недостающий полог. И вот то ли сама Молли в порыве бешенства толкнула его ногами, то ли задел его Джонс или же гвоздь или булавки вывалились сами собой, не могу сказать наверное, только при последних словах Молли злополучный плед упал, открыв все, что было за ним спрятано, и среди разной женской рухляди там оказался (со стыдом пишу я, и с прискорбием вы прочтете)... философ Сквейр в самой смешной позе, какую можно себе представить (так как ограниченность места не позволяла ему стоять прямо). |
| The posture, indeed, in which he stood, was not greatly unlike that of a soldier who is tied neck and heels; or rather resembling the attitude in which we often see fellows in the public streets of London, who are not suffering but deserving punishment by so standing. He had a nightcap belonging to Molly on his head, and his two large eyes, the moment the rug fell, stared directly at Jones; so that when the idea of philosophy was added to the figure now discovered, it would have been very difficult for any spectator to have refrained from immoderate laughter. | Поза эта весьма близко напоминала позу человека, посаженного на кол, в которой мы часто видим молодцов на улицах Лондона, не отбывающих наказание, но вполне его заслуживающих за такую непринужденность. На голове философа был ночной чепец Молли, а широко раскрытые глаза его были в минуту падения пледа уставлены прямо на Джонса, так что если связать с внезапно представшей фигурой мысль о философии, то едва ли кто-нибудь при таком зрелище мог бы удержаться от громкого хохота. |
| I question not but the surprize of the reader will be here equal to that of Jones; as the suspicions which must arise from the appearance of this wise and grave man in such a place, may seem so inconsistent with that character which he hath, doubtless, maintained hitherto, in the opinion of every one. | Я не сомневаюсь, что изумление читателя не уступит изумлению Джонса, ибо мысли, невольно порождаемые появлением степенного философа в таком месте, с трудом можно совместить с тем представлением о его характере, какое, наверное, сложилось у каждого читателя. |
| But to confess the truth, this inconsistency is rather imaginary than real. Philosophers are composed of flesh and blood as well as other human creatures; and however sublimated and refined the theory of these may be, a little practical frailty is as incident to them as to other mortals. It is, indeed, in theory only, and not in practice, as we have before hinted, that consists the difference: for though such great beings think much better and more wisely, they always act exactly like other men. They know very well how to subdue all appetites and passions, and to despise both pain and pleasure; and this knowledge affords much delightful contemplation, and is easily acquired; but the practice would be vexatious and troublesome; and, therefore, the same wisdom which teaches them to know this, teaches them to avoid carrying it into execution. | Однако, говоря по правде, эта несовместимость скорее воображаемая, чем действительная. Философы состоят из такой же плоти и крови, как и остальные люди, и как бы ни были возвышенны и утонченны их теории, на практике они так же подвержены слабостям, как и все прочие смертные. Действительно, вся разница, как мы сказали, состоит только в теории, но не в практике, ибо хотя эти великие существа мыслят гораздо лучше и мудрее, но поступают совершенно так же, как и другие люди. Они прекрасно знают, каким образом обуздывать желания и страсти и презирать боль и удовольствие, и знание это, приобретаемое без труда, способствует многим приятным размышлениям; однако его практическое применение стеснительно и неудобно, так что та же самая мудрость, которая научает их ему, научает их также избегать применения его на деле. |
| Mr. Square happened to be at church on that Sunday, when, as the reader may be pleased to remember, the appearance of Molly in her sack had caused all that disturbance. Here he first observed her, and was so pleased with her beauty, that he prevailed with the young gentlemen to change their intended ride that evening, that he might pass by the habitation of Molly, and by that means might obtain a second chance of seeing her. This reason, however, as he did not at that time mention to any, so neither did we think proper to communicate it then to the reader. | Мистер Сквейр был в церкви в то самое воскресенье, когда, как благоволит припомнить читатель, появление Молли в щегольском платье наделало столько шуму. Там он впервые увидел ее и был так пленен ее красотой, что уговорил молодых людей поворотить во время прогулки на другую дорогу, надеясь проехать мимо дома Молли и таким образом получить случай еще раз увидеть ее. Но так как в то время он никому не сказал о своих намерениях, то и мы не сочли нужным изложить их читателю. |
| Among other particulars which constituted the unfitness of things in Mr. Square's opinion, danger and difficulty were two. The difficulty therefore which he apprehended there might be in corrupting this young wench, and the danger which would accrue to his character on the discovery, were such strong dissuasives, that it is probable he at first intended to have contented himself with the pleasing ideas which the sight of beauty furnishes us with. These the gravest men, after a full meal of serious meditation, often allow themselves by way of dessert: for which purpose, certain books and pictures find their way into the most private recesses of their study, and a certain liquorish part of natural philosophy is often the principal subject of their conversation. | В числе прочих частностей, нарушавших, по мнению мистера Сквейра, гармонию вещей, находились также опасность и трудность. Поэтому трудность, с которой, как ему казалось, было сопряжено обольщение этой девицы, и опасность, угрожавшая его репутации в случае огласки, так сильно его расхолаживали, что, по всей вероятности, он сначала намеревался ограничиться приятными мыслями, возбуждаемыми в нас созерцанием красоты. Ведь самые степенные люди, насытившись серьезными размышлениями, частенько не прочь полакомиться на десерт клубничкой; вот почему некоторые книжки и картинки находят себе приют в укромных уголках их рабочего кабинета и некоторые скоромные части естествознания нередко служат главной темой их разговоров. |
| But when the philosopher heard, a day or two afterwards, that the fortress of virtue had already been subdued, he began to give a larger scope to his desires. His appetite was not of that squeamish kind which cannot feed on a dainty because another hath tasted it. In short, he liked the girl the better for the want of that chastity, which, if she had possessed it, must have been a bar to his pleasures; he pursued and obtained her. | Но, прослышав дня через два, что твердыня добродетели уже взята, философ начал давать больше простора своим желаниям: он не принадлежал к числу тех привередливых людей, которые не прикасаются к лакомству, потому что другой уже отведал его. Словом, потеря невинности делала красотку в его глазах лишь привлекательнее, так как невинность служила бы преградой для его вожделений. Он приволокнулся и достиг цели. |
| The reader will be mistaken, if he thinks Molly gave Square the preference to her younger lover: on the contrary, had she been confined to the choice of one only, Tom Jones would undoubtedly have been, of the two, the victorious person. Nor was it solely the consideration that two are better than one (though this had its proper weight) to which Mr. Square owed his success: the absence of Jones during his, confinement was an unlucky circumstance; and in that interval some well-chosen presents from the philosopher so softened and unguarded the girl's heart, that a favourable opportunity became irresistible, and Square triumphed over the poor remains of virtue which subsisted in the bosom of Molly. | Читатель ошибается, если думает, что Молли предпочла Сквейра своему более юному любовнику. Напротив, если бы ей пришлось ограничить выбор только одним, то победа, несомненно, была бы одержана Томом Джонсом. Мистер Сквейр не был также обязан своим успехом и той истине, что два лучше одного (хотя она имела свой вес). Решающим обстоятельством было отсутствие Джонса во время болезни; этим перерывом и воспользовался философ: несколько удачно сделанных подарков настолько смягчили и обезоружили сердце красавицы, что при первом же благоприятном случае Сквейр восторжествовал над жалкими остатками добродетели, еще хранившимися в груди Молли. |
| It was now about a fortnight since this conquest, when Jones paid the above-mentioned visit to his mistress, at a time when she and Square were in bed together. This was the true reason why the mother denied her as we have seen; for as the old woman shared in the profits arising from the iniquity of her daughter, she encouraged and protected her in it to the utmost of her power; but such was the envy and hatred which the elder sister bore towards Molly, that, notwithstanding she had some part of the booty, she would willingly have parted with this to ruin her sister and spoil her trade. Hence she had acquainted Jones with her being above-stairs in bed, in hopes that he might have caught her in Square's arms. This, however, Molly found means to prevent, as the door was fastened; which gave her an opportunity of conveying her lover behind that rug or blanket where he now was unhappily discovered. | Джонс явился к своей любовнице недели через две после этой победы и как раз в ту минуту, когда она была в постели со Сквейром. Поэтому-то мать и сказала ему, что Молли нет дома: старуха получала свою долю от доходов дочери и всячески ее поощряла и покровительствовала ей. Однако старшая сестра полна была такой зависти и ненависти к Молли, что, несмотря на то что ей кое-что перепадало, охотно пожертвовала бы этим, лишь бы погубить сестру и подорвать ее промысел,- вот почему она открыла Джонсу, что Молли наверху в постели: она надеялась, что он застанет ее в объятиях Сквейра. Но так как дверь была заперта, то Молли удалось это предотвратить: она упрятала своего любовника за плед или одеяло в тот угол, где он и был теперь так несчастливо обнаружен. |
| Square no sooner made his appearance than Molly flung herself back in her bed, cried out she was undone, and abandoned herself to despair. This poor girl, who was yet but a novice in her business, had not arrived to that perfection of assurance which helps off a town lady in any extremity; and either prompts her with an excuse, or else inspires her to brazen out the matter with her husband, who, from love of quiet, or out of fear of his reputation- and sometimes, perhaps, from fear of the gallant, who, like Mr. Constant in the play, wears a sword- is glad to shut his eyes, and content to put his horns in his pocket. Molly, on the contrary, was silenced by this evidence, and very fairly gave up a cause which she had hitherto maintained with so many tears, and with such solemn and vehement protestations of the purest love and constancy. | Едва только Сквейр появился на сцену, как Молли снова бросилась в постель с криком, что она погибла, и предалась отчаянию. Бедняжка была новичком в своем деле и не приобрела еще спокойной уверенности, выручающей столичную даму при самых рискованных обстоятельствах, либо подсказывая ей оправдание, либо внушая самый вызывающий образ действий с мужем, который из любви к спокойствию или из страха за свою репутацию,а иногда, может быть, и из страха перед любовником, если, подобно мистеру Константу в театральной пьесе, тот носит шпагу,- рад бывает закрыть на все глаза и спрятать рога в карман. Молли, напротив, онемела при появлении этой живой улики и честно отказалась защищать дело, которое за минуту перед тем отстаивала с обильными слезами и торжественными и пылкими уверениями в преданнейшей любви и верности. |
| As to the gentleman behind the arras, he was not in much less consternation. He stood for a while motionless, and seemed equally at a loss what to say, or whither to direct his eyes. Jones, though perhaps the most astonished of the three, first found his tongue; and being immediately recovered from those uneasy sensations which Molly by her upbraidings had occasioned he burst into a loud laughter, and then saluting Mr. Square, advanced to take him by the hand, and to relieve him from his place of confinement. | Замешательство джентльмена, скрывавшегося за занавесом, было немногим меньше. Некоторое время он оставался без движения и, казалось, совершенно не знал, что сказать и куда устремить свои взоры. Джонс, изумленный, может быть, больше всех троих, первый обрел дар речи; живо оправившись от неприятных ощущений, вызванных упреками Молли, он разразился громким хохотом и затем с поклоном подошел и подал Сквейру руку, чтобы освободить его из заключения. |
| Square being now arrived in the middle of the room, in which part only he could stand upright, looked at Jones with a very grave countenance, and said to him, | Выйдя, таким образом, на середину комнаты, где он только и мог разогнуться, Сквейр серьезно посмотрел на Джонса и сказал: |
| "Well, sir, I see you enjoy this mighty discovery, and, I dare swear, take great delight in the thoughts of exposing me; but if you will consider the matter fairly, you will find you are yourself only to blame. I am not guilty of corrupting innocence. I have done nothing for which that part of the world which judges of matters by the rule of right, will condemn me. Fitness is governed by the nature of things, and not by customs, forms, or municipal laws. Nothing is indeed unfit which is not unnatural." | - Я вижу, сэр, что вы очень обрадованы этим великим открытием и, готов поклясться, с восторгом выставите меня на позор. Но если разобрать дело беспристрастно, то выйдет, что достойны порицания только вы. Я не виновен в обольщении невинности. Я не совершил ничего такого, за что та часть человечества, которая судит на основании закона справедливости, могла бы осудить меня. Гармония определяется природой вещей, а не обычаями, формальностями или гражданскими законами. Только неестественное нарушает ее. |
| "Well reasoned, old boy," answered Jones; "but why dost thou think that I should desire to expose thee? I promise thee, I was never better pleased with thee in my life; and unless thou hast a mind to discover it thyself, this affair may remain a profound secret for me." | - Отличное рассуждение, дружище! - отвечал Джоне.- Только почему ты думаешь, что я намерен выставлять тебя на позор? Право, никогда в жизни ты не доставлял мне такого удовольствия, и если ты сам не вздумаешь проболтаться, то это дело останется глубокой тайной для всех. |
| "Nay, Mr. Jones," replied Square, "I would not be thought to undervalue reputation. Good fame is a species of the Kalon, and it is by no means fitting to neglect it. Besides, to murder one's own reputation is a kind of suicide, a detestable and odious vice. If you think proper, therefore, to conceal any infirmity of mine (for such I may have, since no man is perfectly perfect), I promise you I will not betray myself. Things may be fitting to be done, which are not fitting to be boasted of; for by the perverse judgment of the world, that often becomes the subject of censure, which is, in truth, not only innocent but laudable." | - О нет, мистер Джонс,- сказал Сквейр,- не думайте, что я так мало дорожу своей репутацией. Добрая слава есть род прекрасного, и пренебрежение ею нисколько не способствует общей гармонии. Кроме того, губить свою репутацию - значит совершать в некотором роде самоубийство, порок гнусный и презренный. Поэтому, если вы находите нужным молчать о моей слабости (а я тоже не без слабостей, ибо нет человека совершенно совершенного), то обещаю вам, что и я себя не выдам. Есть вещи, делать которые вполне пристойно - непристойно лишь ими хвастаться, ибо свет обладает таким превратным суждением о вещах, что часто подвергает порицанию то, что по существу не только невинно, но и похвально. |
| "Right!" cries Jones: "what can be more innocent than the indulgence of a natural appetite? or what more laudable than the propagation of our species?" | - Правильно! - воскликнул Джоне.- Что может быть невиннее снисходительности к природному влечению? И что может быть похвальнее размножения рода человеческого? |
| "To be serious with you," answered Square, "I profess they always appeared so to me." | - Если говорить серьезно,- отвечал Сквейр,- то я всегда держался такого мнения. |
| "And yet," said Jones, "you was of a different opinion when my affair with this girl was first discovered." | - А между тем,- возразил Джонс,- вы говорили совсем иное, когда стали известны мои отношения с этой девушкой! |
| "Why, I must confess," says Square, "as the matter was misrepresented to me, by that parson Thwackum, I might condemn the corruption of innocence: it was that, sir, it was that- and that-: for you must know, Mr. Jones, in the consideration of fitness, very minute circumstances, sir, very minute circumstances cause great alteration." | - Что ж, я должен сознаться,- сказал Сквейр,- поскольку этот поп Тваком представил мне дело в ложном свете, я мог осудить обольщение невинности,- да, так это было, сэр, именно так... именно так. Ибо вы должны знать, мистер Джонс, что в рассуждении гармонии ничтожнейшие обстоятельства - да, сэр, ничтожнейшие обстоятельства - порождают великие изменения. |
| "Well," cries Jones, "be that as it will, it shall be your own fault, as I have promised you, if you ever hear any more of this adventure. Behave kindly to the girl, and I will never open my lips concerning the matter to any one. And, Molly, do you be faithful to your friend, and I will not only forgive your infidelity to me, but will do you all the service I can." | - Ладно, пусть себе порождают! - воскликнул Джонс.- Помните только, что, как я вам сказал, вы сами будете виноваты, если узнают об этом приключении. Ведите себя благородно с этой девушкой, и я никому не обмолвлюсь ни одним словом о случившемся. А ты, Молли, будь верна своему другу, и я не только прощу тебе твою измену, но и буду помогать тебе, чем могу. |
| So saying, he took a hasty leave, and, slipping down the ladder, retired with much expedition. | С этими словами он быстро попрощался и, сбежав с лестницы, удалился скорыми шагами. |
| Square was rejoiced to find this adventure was likely to have no worse conclusion; and as for Molly, being recovered from her confusion, she began at first to upbraid Square with having been the occasion of her loss of Jones; but that gentleman soon found the means of mitigating her anger, partly by caresses, and partly by a small nostrum from his purse, of wonderful and approved efficacy in purging off the ill humours of the mind, and in restoring it to a good temper. | Сквейр был в восторге оттого, что приключение не имело худших последствий, а что касается Молли, то, оправившись от смущения, она первым делом принялась упрекать философа за то, что из-за него она потеряла Джонса; но этот джентльмен скоро нашел средство успокоить ее гнев - частью ласками, а частью лекарством, вынутым из кошелька и обладающим чудодейственной и испытанной силой прогонять дурное расположение духа и возвращать веселость и добродушие. |
| She then poured forth a vast profusion of tenderness towards her new lover; turned all she had said to Jones, and Jones himself, into ridicule; and vowed, though he once had the possession of her person, that none but Square had ever been master of her heart. | После этого Молли стала в изобилии расточать нежности своему новому любовнику, обратила в шутку все сказанное ею Джонсу, высмеяла самого Джонса и поклялась, что хотя тот и обладал ее телом, однако Сквейр является единственным обладателем ее сердца. |
| English | Русский |
| The infidelity of Molly, which Jones had now discovered, would, perhaps, have vindicated a much greater degree of resentment than he expressed on the occasion; and if he had abandoned her directly from that moment, very few, I believe, would have blamed him. | Измена Молли, обнаруженная Джонсом, оправдала бы, может быть, в нем и гораздо большее раздражение, чем то, которое он выказал; и если бы он покинул ее в ту минуту, то, мне кажется, очень немногие стали бы порицать его. |
| Certain, however, it is, that he saw her in the light of compassion; and though his love to her was not of that kind which could give him any great uneasiness at her inconstancy, yet was he not a little shocked on reflecting that he had himself originally corrupted her innocence; for to this corruption he imputed all the vice into which she appeared now likely to plunge herself. | Несомненно, однако, что он смотрел на девушку с состраданием, и хотя любовь его к Молли была не такова, чтобы ее неверность могла сильно его расстроить, но все же он немало смущался при мысли, что был ее первым обольстителем, ибо этому обольщению приписывал он ту легкость, с какой она теперь вступила, казалось, на путь порока. |
| This consideration gave him no little uneasiness, till Betty, the elder sister, was so kind, some time afterwards, entirely to cure him by a hint, that one Will Barnes, and not himself, had been the first seducer of Molly; and that the little child, which he had hitherto so certainly concluded to be his own, might very probably have an equal title, at least, to claim Barnes for its father. | Мысль эта порядком его мучила, пока наконец несколько времени спустя старшая сестра Бетти, по доброте своей, не успокоила его совершенно, дав понять, что первым обольстителем Молли был вовсе не он, а некий Виль Барнес и что ребенок, которого он до сих пор с полной уверенностью считал своим, может, по меньшей мере с таким же правом, считаться произведением Барнеса. |
| Jones eagerly pursued this scent when he had first received it; and in a very short time was sufficiently assured that the girl had told him truth, not only by the confession of the fellow, but at last by that of Molly herself. | Джонс рьяно пустился по этому следу, едва только напал на него, и через короткое время вполне убедился в том, что Бетти сказала ему правду: ручательством служило признание не только Барнеса, но и самой Молли. |
| This Will Barnes was a country gallant, and had acquired as many trophies of this kind as any ensign or attorney's clerk in the kingdom. He had, indeed, reduced several women to a state of utter profligacy, had broke the hearts of some, and had the honour of occasioning the violent death of one poor girl, who had either drowned herself, or, what was rather more probable, had been drowned by him. | Этот Виль Барнес был деревенский сердцеед, и трофеев у него было не меньше, чем у какого-нибудь лихого прапорщика или судейского писаря. Он толкнул нескольких женщин на путь порока, нескольким разбил сердца и удостоился чести быть причиной насильственной смерти одной бедной девушки, которая или утопилась, или, что более вероятно, была им утоплена. |
| Among other of his conquests, this fellow had triumphed over the heart of Betty Seagrim. He had made love to her long before Molly was grown to be a fit object of that pastime; but had afterwards deserted her, and applied to her sister, with whom he had almost immediate success. Now Will had, in reality, the sole possession of Molly's affection, while Jones and Square were almost equally sacrifices to her interest and to her pride. | В числе побед этого молодчика было и покорение сердца Бетти Сигрим. Он волочился за ней еще задолго до того, как Молли созрела для этого приятного времяпрепровождения, но потом ее бросил и принялся за младшую сестру, у которой сразу же добился успеха. По правде говоря, Виль был единственным обладателем сердца Молли, тогда как Джонс и Сквейр были почти в равной мере жертвами ее гордости и ее корысти. |
| Hence had grown that implacable hatred which we have before seen raging in the mind of Betty; though we did not think it necessary to assign this cause sooner, as envy itself alone was adequate to all the effects we have mentioned. | Вот откуда проистекала лютая ненависть, бушевавшая, как мы видели, в груди Бетти; мы не сочли нужным указать на этот источник раньше, так как все упомянутые нами проявления ненависти можно было удовлетворительно объяснить одной завистью. |
| Jones was become perfectly easy by possession of this secret with regard to Molly; but as to Sophia, he was far from being in a state of tranquillity; nay, indeed, he was under the most violent perturbation; his heart was now, if I may use the metaphor, entirely evacuated, and Sophia took absolute possession of it. He loved her with an unbounded passion, and plainly saw the tender sentiments she had for him; yet could not this assurance lessen his despair of obtaining the consent of her father, nor the horrors which attended his pursuit of her by any base or treacherous method. | Итак, проникнув в эту тайну, Джонс совершенно успокоился насчет Молли; но что касается Софьи, то тут он был очень далек от покоя и, напротив, находился в сильнейшем возбуждении: сердце его, если можно употребить такую метафору, было начисто эвакуировано, и Софья полностью завладела им. Любовь его была безгранична, и он ясно видел, что и Софья питает к нему нежные чувства; однако уверенность эта нисколько не прибавляла надежды добиться согласия ее отца и не ослабляла отвращения овладеть ею каким-либо низким или предательским способом. |
| The injury which he must thus do to Mr. Western, and the concern which would accrue to Mr. Allworthy, were circumstances that tormented him all day, and haunted him on his pillow at night. His life was a constant struggle between honour and inclination, which alternately triumphed over each other in his mind. He often resolved, in the absence of Sophia, to leave her father's house, and to see her no more; and as often, in her presence, forgot all those resolutions, and determined to pursue her at the hazard of his life, and at the forfeiture of what was much dearer to him. | Мысль об оскорблении, которое он неминуемо нанесет этим мистеру Вестерну, и огорчении, которое доставит мистеру Олверти, мучила его все дни и не давала покоя ночью. Жизнь его превратилась в непрерывную борьбу между честью и влечением сердца, в которой попеременно брало верх то одно, то другое чувство. В отсутствие Софьи он не раз принимал решение покинуть дом ее отца и больше ее не видеть и столько же раз в ее присутствии забывал все эти решении и готов был добиваться ее руки, рискуя жизнью и жертвуя вещами, которые были для него еще дороже. |
| This conflict began soon to produce very strong and visible effects: for he lost all his usual sprightliness and gaiety of temper, and became not only melancholy when alone, but dejected and absent in company; nay, if ever he put on a forced mirth, to comply with Mr. Western's humour, the constraint appeared so plain, that he seemed to have been giving the strongest evidence of what he endeavoured to conceal by such ostentation. | Скоро стали явственно и резко сказываться следствия этой душевной борьбы: исчезла обычная живость и веселость Джонса, он сделался не только грустен наедине, но также угрюм и рассеян в обществе, и когда, в угоду мистеру Вестерну, насильно старался быть веселым, принужденность бывала так очевидна, что скрываемые им чувства лишь ярче проступали под маской показных. |
| It may, perhaps, be a question, whether the art which he used to conceal his passion, or the means which honest nature employed to reveal it, betrayed him most: for while art made him more than ever reserved to Sophia, and forbad him to address any of his discourse to her, nay, to avoid meeting her eyes, with the utmost caution; nature was no less busy in counter-plotting him. Hence, at the approach of the young lady, he grew pale; and if this was sudden, started. If his eyes accidentally met hers, the blood rushed into his cheeks, and his countenance became all over scarlet. If common civility ever obliged him to speak to her, as to drink her health at table, his tongue was sure to falter. If he touched her, his hand, nay his whole frame, trembled. And if any discourse tended, however remotely, to raise the idea of love, an involuntary sigh seldom failed to steal from his bosom. Most of which accidents nature was wonderfully industrious to throw daily in his way. | Очень трудно решить, что изменяло ему больше: искусство, к которому он прибегал с целью скрыть свою страсть, или способы ее обнаружения, постоянно применяемые честной натурой; ибо в то время как это искусство заставляло его быть более чем когда-либо сдержанным с Софьей, запрещало ему заговаривать с ней и даже встречаться взглядами, природа то и дело его выдавала. При приближении девушки он бледнел, а если она подходила к нему неожиданно, вздрагивал. Если взгляд его нечаянно встречался со взглядом Софьи, кровь приливала к его щекам и окрашивала ярким румянцем все лицо. Если обыкновенная вежливость заставляла его обращаться к ней с какими-нибудь словами, например, пить за ее здоровье, он всегда робел и запинался. Если ему случалось прикоснуться к ней, рука его, а иногда и весь он дрожал; и если в разговоре речь хотя бы издалека заходила о любви, невольный вздох почти всегда вырывался из груди его. Между тем природа с удивительной изобретательностью ставила его ежедневно в такие положения. |
| All these symptoms escaped the notice of the squire: but not so of Sophia. She soon perceived these agitations of mind in Jones, and was at no loss to discover the cause; for indeed she recognized it in her own breast. And this recognition is, I suppose, that sympathy which hath been so often noted in lovers, and which will sufficiently account for her being so much quicker-sighted than her father. | Все это ускользнуло от внимания сквайра, но не от Софьи. Она сразу заметила волнение Джонса и без труда догадалась о причине, потому что и сама чувствовала то же самое. В этом, мне кажется, и состоит так часто отмечавшаяся симпатия любовников, которая служит достаточным объяснением большей зоркости Софьи по сравнению с отцом ее. |
| But, to say the truth, there is a more simple and plain method of accounting for that prodigious superiority of penetration which we must observe in some men over the rest of the human species, and one which will serve not only in the case of lovers, but of all others. From whence is it that the knave is generally so quick-sighted to those symptoms and operations of knavery, which often dupe an honest man of a much better understanding? There surely is no general sympathy among knaves; nor have they, like freemasons, any common sign of communication. In reality, it is only because they have the same thing in their heads, and their thoughts are turned the same way. Thus, that Sophia saw, and that Western did not see, the plain symptoms of love in Jones can be no wonder, when we consider that the idea of love never entered into the head of the father, whereas the daughter, at present, thought of nothing else. | Но, по правде говоря, существует более простой и легкий способ объяснить удивительную проницательность, наблюдаемую в некоторых людях и встречающуюся не только у любовников, по и у других. Отчего, например, мошенник так зорко видит проделки и плутни, на которые сплошь и рядом попадается честный человек гораздо более высокого ума? Между мошенниками, конечно, нет никакой симпатии, и они не узнают также друг друга, подобно франкмасонам, при помощи условных знаков. В действительности происходит это потому, что головы их заняты одним и тем же и мысли обращены в одну и ту же сторону. Таким образом, не удивительно, что Вестерн не видел ясных симптомов любви Джонса, а Софья их видела: ведь мысль о любви и в голову не приходила отцу, тогда как дочь теперь больше ни о чем другом и не думала. |
| When Sophia was well satisfied of the violent passion which tormented poor Jones, and no less certain that she herself was its object, she had not the least difficulty in discovering the true cause of his present behaviour. This highly endeared him to her, and raised in her mind two the best affections which any lover can wish to raise in a mistress- these were, esteem and pity- for sure the most outrageously rigid among her sex will excuse her pitying a man whom she saw miserable on her own account; nor can they blame her for esteeming one who visibly, from the most honourable motives, endeavoured to smother a flame in his own bosom, which, like the famous Spartan theft, was preying upon and consuming his very vitals. Thus his backwardness, his shunning her, his coldness, and his silence, were the forwardest, the most diligent, the warmest, and most eloquent advocates; and wrought so violently on her sensible and tender heart, that she soon felt for him all those gentle sensations which are consistent with a virtuous and elevated female mind. In short, all which esteem, gratitude, and pity, can inspire in such towards an agreeable man- indeed, all which the nicest delicacy can allow. In a word, she was in love with him to distraction. | Вполне удостоверившись в бурной страсти, терзавшей бедного Джонса, и убедившись, что предмет этой любви она сама, Софья без малейшего труда открыла истинную причину его теперешнего поведения. Это наполнило ее еще более горячей любовью к нему и пробудило в ней два лучших чувства, какие только можно пожелать в любимой женщине, именно: уважение и жалость,ведь и суровейшая из женщин простит ей сострадание к человеку, который мучился не по ее вине, и не станет порицать за уважение к тому, кто из самых благородных побуждений явно старался потушить в груди своей пламя, которое, подобно знаменитой спартанской покраже, пожирало и палило его внутренности. Таким образом, стремление Джонса уклониться от встреч с Софьей, его холодность и молчаливость были самыми ревностными, прилежными, горячими и красноречивыми его защитниками и подействовали на нежное и чувствительное сердце Софьи так сильно, что вскоре она прониклась к нему всеми благосклонными чувствами, на какие способна добродетельная и возвышенная женская душа,- короче говоря, всеми чувствами, какие могут породить в ней уважение, благодарность и сострадание к обаятельному мужчине, всеми чувствами, какие допускает самая строгая щепетильность. Словом, Софья безумно влюбилась в Джонса. |
| One day this young couple accidentally met in the garden, at the end of the two walks which were both bounded by that canal in which Jones had formerly risqued drowning to retrieve the little bird that Sophia had there lost. | Однажды юная парочка случайно встретилась в саду, в конке двух аллей, тянувшихся вдоль канала, в котором Джонс когда-то чуть не утонул, пустившись за птичкой Софьи. |
| This place had been of late much frequented by Sophia. Here she used to ruminate, with a mixture of pain and pleasure, on an incident which, however trifling in itself, had possibly sown the first seeds of that affection which was now arrived to such maturity in her heart. | В последнее время Софья очень часто посещала это место. Здесь, с каким-то смешанным чувством горя и радости, любила она помечтать о случае, который при всей своей ничтожности заронил, вероятно, первые семена любви, достигшей теперь полной зрелости в ее сердце. |
| Here then this young couple met. They were almost close together before either of them knew anything of the other's approach. A bystander would have discovered sufficient marks of confusion in the countenance of each; but they felt too much themselves to make any observation. As soon as Jones had a little recovered his first surprize, he accosted the young lady with some of the ordinary forms of salutation, which she in the same manner returned; and their conversation began, as usual, on the delicious beauty of the morning. Hence they past to the beauty of the place, on which Jones launched forth very high encomiums. When they came to the tree whence he had formerly tumbled into the canal, Sophia could not help reminding him of that accident, and said, | Итак, юная парочка встретилась здесь. Они были уже почти лицом к лицу, когда заметили, что идут друг другу навстречу. Посторонний зритель обнаружил бы немало признаков смущения на лицах обоих, но молодые люди были слишком полны чувства, чтобы производить какие-нибудь наблюдения. Немного опомнившись от изумления, Джонс обратился к молодой девушке с обычным приветствием, на которое она отвечала ему тем же, и беседа их началась, как водится, с восхищения красотой утра. Потом разговор перешел на красоту места, и Джонс принялся усердно его расхваливать. Когда они подошли к дереву, с которого он когда-то свалился в канал, Софья не могла удержаться и напомнила ему этот случай, сказав: |
| "I fancy, Mr. Jones, you have some little shuddering when you see that water." | - Должно быть, и теперь вас дрожь берет, мистер Джонс, когда вы видите эту воду? |
| "I assure you, madam," answered Jones, "the concern you felt at the loss of your little bird will always appear to me the highest circumstance in that adventure. Poor little Tommy! there is the branch he stood upon. How could the little wretch have the folly to fly away from that state of happiness in which I had the honour to place him? His fate was a just punishment for his ingratitude." | - Уверяю вас, сударыня,- отвечал Джонс,- что ваша печаль по случаю потери птички всегда будет для меня самым драгоценным обстоятельством этого приключения. Бедняжка Томми! Вот та ветка, на которую он уселся. Надо же быть таким дурачком, чтобы улететь от счастливой жизни, которую я имел честь доставить ему! Постигшая его участь-справедливое наказание за такую неблагодарность! |
| "Upon my word, Mr. Jones," said she, "your gallantry very narrowly escaped as severe a fate. Sure the remembrance must affect you." | - Вы сами, мистер Джонс, с вашей услужливостью едва избегли столь же суровой участи. Должно быть, вспоминать об этом вам неприятно. |
| "Indeed, madam," answered he, "if I have any reason to reflect with sorrow on it, it is, perhaps, that the water had not been a little deeper, by which I might have escaped many bitter heart-aches that Fortune seems to have in store for me." | - Право, сударыня, - отвечал Джонс,- если у меня есть о чем сожалеть по этому поводу, так только о том, что канал не оказался немного поглубже. Это избавило бы меня от многих сердечных страданий, которые Фортуна, видно, в изобилии припасла для меня. |
| "Fie, Mr. Jones!" replied Sophia; "I am sure you cannot be in earnest now. This affected contempt of life is only an excess of your complacence to me. You would endeavour to lessen the obligation of having twice ventured it for my sake. Beware the third time." | - Стыдитесь, мистер Джонс! - возразила Софья.- Я уверена, чтобы говорите несерьезно. Ваше деланное презрение к жизни - только слова, продиктованные вам любезностью. Вы хотите уменьшить в моих глазах цену вашей самоотверженности: два раза рисковали вы для меня жизнью, берегитесь рискнуть ею в третий раз! |
| She spoke these last words with a smile, and a softness inexpressible. Jones answered with a sigh, "He feared it was already too late for caution:" and then looking tenderly and stedfastly on her, he cried, | Она произнесла эти слова с улыбкой и невыразимо ласково. Джонс со вздохом ответил, что боится, не слишком ли поздно теперь предостерегать; потом, посмотрев на нее нежно и пристально, воскликнул: |
| "Oh, Miss Western! can you desire me to live? Can you wish me so ill?" | - Ах, мисс Вестерн! Неужели вы можете желать, чтобы я жил? Неужели вы способны желать мне такого зла? |
| Sophia, looking down on the ground, answered with some hesitation, "Indeed, Mr. Jones, I do not wish you ill." | - Право, мистер Джонсон, я не желаю вам зла,- ответила Софья несколько нерешительно, потупив взоры. |
| "Oh, I know too well that heavenly temper," cries Jones, "that divine goodness, which is beyond every other charm." | - О, я знаю вашу небесную кротость, вашу божественную доброту, эту драгоценнейшую из ваших прелестей! - воскликнул Джонс. |
| "Nay, now," answered she, "I understand you not. I can stay no longer." | - Честное слово, я вас не понимаю...- отвечала Софья.- И мне пора уходить. |
| "I- I would not be understood!" cries he; "nay, I can't be understood. I know not what I say. Meeting you here so unexpectedly, I have been unguarded: for Heaven's sake pardon me, if I have said anything to offend you. I did not mean it. Indeed, I would rather have died- nay, the very thought would kill me." | - Я... я... тоже не хочу, чтобы вы меня поняли! - воскликнул Джонс.Вы не должны меня понимать! Я сам не знаю, что говорю. Встретив вас здесь так неожиданно, я был застигнут врасплох. Ради бога, простите, если я сказал что-нибудь оскорбительное. Это вышло неумышленно. Право, я готов скорее умереть,- одна мысль, что я вас оскорбил, способна убить меня. |
| "You surprize me," answered she. "How can you possibly think you have offended me?" | - Вы удивляете меня,- отвечала Софья.- Почему вы думаете, что оскорбили меня? |
| "Fear, madam," says he, "easily runs into madness; and there is no degree of fear like that which I feel of offending you. How can I speak then? Nay, don't look angrily at me; one frown will destroy me. I mean nothing. Blame my eyes, or blame those beauties. What am I saying? Pardon me if I have said too much. My heart overflowed. I have struggled with my love to the utmost, and have endeavoured to conceal a fever which preys on my vitals, and will, I hope, soon make it impossible for me ever to offend you more." | - Страх, сударыня, легко переходит в безумие, а для меня ничего не может быть страшнее мысли оскорбить вас. Что ж я могу еще сказать? Не смотрите на меня так сердито: одна ваша нахмуренная бровь убьет меня. Я не хотел сказать ничего худого. Браните глаза мои, браните свою красоту... Что я говорю? Простите, если я сказал лишнее! Сердце мое переполнено. Я боролся со своей любовью изо всех сил, я старался скрыть снедающий меня жар, который, надеюсь, скоро навеки лишит меня возможности оскорблять вас. |
| Mr. Jones now fell a trembling as if he had been shaken with the fit of an ague. | И мистер Джонс весь задрожал, точно в лихорадке. |
| Sophia, who was in a situation not very different from his, answered in these words: | Софья, находившаяся в таком же состоянии, отвечала: |
| "Mr. Jones, I will not affect to misunderstand you; indeed, I understand you too well; but, for Heaven's sake, if you have any affection for me, let me make the best of my way into the house. I wish I may be able to support myself thither." | - Не буду притворяться, будто я не понимаю вас, мистер Джонс,напротив, я понимаю вас прекрасно. Но, ради бога, если вы хоть немного меня любите, позвольте мне поскорее уйти домой. Лишь бы только у меня хватило силы дойти. |
| Jones, who was hardly able to support himself, offered her his arm, which she condescended to accept, but begged he would not mention a word more to her of this nature at present. He promised he would not; insisting only on her forgiveness of what love, without the leave of his will, had forced from him: this, she told him, he knew how to obtain by his future behaviour; and thus this young pair tottered and trembled along, the lover not once daring to squeeze the hand of his mistress, though it was locked in his. | Джонс, который сам едва держался на ногах, предложил ей руку, и Софья согласилась взять ее, с условием, чтобы он не говорил больше ни слова на эту тему. Он пообещал, но просил только простить его за слова, вырванные у него любовью помимо его воли, и Софья отвечала, что все будет зависеть от его будущего поведения. Так и побрела объятая трепетом молодая парочка, и кавалер ни разу даже не осмелился пожать у своей дамы руку, которая была заключена в его руке. |
| Sophia immediately retired to her chamber, where Mrs. Honour and the hartshorn were summoned to her assistance. As to poor Jones, the only relief to his distempered mind was an unwelcome piece of news, which, as it opens a scene of different nature from those in which the reader hath lately been conversant, will be communicated to him in the next chapter. | Софья медленно удалилась в свою комнату, куда были приглашены ей на помощь миссис Гонора и нюхательная соль. Что же касается бедняги Джонса, то единственным лекарством для его расстроенных чувств была неприятная новость, которую мы сообщим читателю уже в следующей главе, так как она открывает сцену, совсем непохожую на те, среди которых читатель вращался в последнее время. |
| English | Русский |
| Mr. Western was become so fond of Jones that he was unwilling to part with him, though his arm had been long since cured; and Jones, either from the love of sport, or from some other reason, was easily persuaded to continue at his house, which he did sometimes for a fortnight together without paying a single visit at Mr. Allworthy's; nay, without ever hearing from thence. | Мистер Вестерн так полюбил Джонса, что не желал с ним расстаться и после того, как рука молодого человека давно зажила. Джонс тоже, из любви ли к охоте или по другой какой причине, любезно соглашался проживать в его доме недели по две, не наведываясь ни разу к мистеру Олверти и даже не получая от него никаких вестей. |
| Mr. Allworthy had been for some days indisposed with a cold, which had been attended with a little fever. This he had, however, neglected; as it was usual with him to do all manner of disorders which did not confine him to his bed, or prevent his several faculties from performing their ordinary functions;- a conduct which we would by no means be thought to approve or recommend to imitation; for surely the gentlemen of the Esculapian art are in the right in advising, that the moment the disease has entered at one door, the physician should be introduced at the other: what else is meant by that old adage, Venienti occurrite morbo? "Oppose a distemper at its first approach." Thus the doctor and the disease meet in fair and equal conflict; whereas, by giving time to the latter, we often suffer him to fortify and entrench himself, like a French army; so that the learned gentleman finds it very difficult, and sometimes impossible, to come at the enemy. Nay, sometimes by gaining time the disease applies to the French military politics, and corrupts nature over to his side, and then all the powers of physic must arrive too late. Agreeable to these observations was, I remember, the complaint of the great Doctor Misaubin, who used very pathetically to lament the late applications which were made to his skill, saying, "Bygar, me believe my pation take me for de undertaker, for dey never send for me till de physicion have kill dem." | Мистер Олверти простудился и уже несколько дней чувствовал недомогание, сопровождавшееся легким жаром. Однако он не обращал на него внимания, как обыкновенно это делал, когда болезнь не заставляла его слечь и не мешала его способностям нормально функционировать,поведение, которого мы ни в коем случае не одобряем и не советуем ему подражать, ибо правы господа, занимающиеся искусством Эскулапа, говоря, что если болезнь вошла в одну дверь, то врач должен войти в другую. Иначе что значила бы старинная пословица: "Venienti occurrite morbo" - "Противоборствуйте болезни с самого ее появления"? При этих условиях доктор и болезнь встречаются в честном поединке, одинаково вооруженные; тогда как, давши недугу время, мы позволяем ему укрепиться и окопаться, подобно французской армии, и для ученого мужа бывает очень трудно, а подчас и невозможно подступиться к нему. Порой даже, выиграв время, болезнь применяет французскую военную тактику, подкупая самое природу, и тогда все медицинские средства оказываются запоздалыми. Так, помнится, знаменитый доктор Мизобен любил патетически жаловаться, что к его искусству обращаются слишком поздно, говоря: "Мои пациенты, должно быть, принимают меня за гробовщика, потому что посылают за мной только уже после того, как врач убил их". |
| Mr. Allworthy's distemper, by means of this neglect, gained such ground, that, when the increase of his fever obliged him to send for assistance, the doctor at his first arrival shook his head, wished he had been sent for sooner, and intimated that he thought him in very imminent danger. Mr. Allworthy, who had settled all his affairs in this world, and was as well prepared as it is possible for human nature to be for the other, received this information with the utmost calmness and unconcern. He could, indeed, whenever he laid himself down to rest, say with Cato in the tragical poem- | Вследствие такой небрежности недомогание мистера Олверти настолько усилилось, что, когда нестерпимый жар заставил его наконец обратиться к медицинской помощи, доктор, войдя к больному, покачал головой, выразив сожаление, что за ним не послали раньше, и объявил, что, по его мнению, пациент в большой опасности. Мистер Олверти, все дела которого в этом мире были устроены и который вполне приготовился к переходу в мир иной, выслушал это сообщение с величайшим спокойствием и невозмутимостью. Он мог бы каждый день, отходя ко сну, говорить вместе с Катоном в известной трагедии: |
|
Let guilt or fear
Disturb man's rest: Cato knows neither of them; Indifferent in his choice to sleep or die. |
Пускай вина иль страх
Тревожит нас,- не знает их Катон, И для него равны и сон и смерть. |
| In reality, he could say this with ten times more reason and confidence than Cato, or any other proud fellow among the antient or modern heroes; for he was not only devoid of fear, but might be considered as a faithful labourer, when at the end of harvest he is summoned to receive his reward at the hands of a bountiful master. | И он мог говорить это даже с гораздо большим основанием и уверенностью, чем Катон или любой из надменных героев древности или современности, ибо он не только был чужд страха, но имел полное право, как добросовестный работник по окончании жатвы, рассчитывать на получение награды из рук щедрого хозяина. |
| The good man gave immediate orders for all his family to be summoned round him. None of these were then abroad, but Mrs. Blifil, who had been some time in London, and Mr. Jones, whom the reader hath just parted from at Mr. Western's, and who received this summons just as Sophia had left him. | Мистер Олверти немедленно распорядился созвать всех своих домочадцев. Все были налицо, за исключением миссис Блайфил, несколько времени тому назад уехавшей в Лондон, и мистера Джонса, с которым читатель только что расстался в доме мистера Вестерна и которого пришли звать в ту самую минуту, когда его покинула Софья. |
| The news of Mr. Allworthy's danger (for the servant told him he was dying) drove all thoughts of love out of his head. He hurried instantly into the chariot which was sent for him, and ordered the coachman to drive with all imaginable haste; nor did the idea of Sophia, I believe, once occur to him on the way. | Известие об опасности, угрожающей мистеру Олверти (слуга сказал, что он умирает), прогнало из головы Джонса всякую мысль о любви. Он тотчас же бросился в присланную за ним коляску и приказал кучеру гнать во весь опор; дорогой, я убежден, он ни разу не вспомнил о Софье. |
| And now the whole family, namely, Mr. Blifil, Mr. Jones, Mr. Thwackum, Mr. Square, and some of the servants (for such were Mr. Allworthy's orders), being all assembled round his bed, the good man sat up in it, and was beginning to speak, when Blifil fell to blubbering, and began to express very loud and bitter lamentations. Upon this Mr. Allworthy shook him by the hand, and said, | Когда вся семья, именно: мистер Блайфил, мистер Джонс, мистер Тваком, мистер Сквейр и некоторые из слуг (так приказал мистер Олверти), собралась вокруг постели, больной сел и начал было говорить, но ему помешали громкие рыдания и горькие жалобы Блайфила. Мистер Олверти пожал ему руку и сказал: |
| "Do not sorrow thus, my dear nephew, at the most ordinary of all human occurrences. When misfortunes befal our friends we are justly grieved; for those are accidents which might often have been avoided, and which may seem to render the lot of one man more peculiarly unhappy than that of others; but death is certainly unavoidable, and is that common lot in which alone the fortunes of all men agree: nor is the time when this happens to us very material. If the wisest of men hath compared life to a span, surely we may be allowed to consider it as a day. It is my fate to leave it in the evening; but those who are taken away earlier have only lost a few hours, at the best little worth lamenting, and much oftener hours of labour and fatigue, of pain and sorrow. One of the Roman poets, I remember, likens our leaving life to our departure from a feast;- a thought which hath often occurred to me when I have seen men struggling to protract an entertainment, and to enjoy the company of their friends a few moments longer. Alas! how short is the most protracted of such enjoyments! how immaterial the difference between him who retires the soonest, and him who stays the latest! This is seeing life in the best view, and this unwillingness to quit our friends is the most amiable motive from which we can derive the fear of death; and yet the longest enjoyment which we can hope for of this kind is of so trivial a duration, that it is to a wise man truly contemptible. Few men, I own, think in this manner; for, indeed, few men think of death till they are in its jaws. However gigantic and terrible in object this may appear when it approaches them, they are nevertheless incapable of seeing it at any distance; nay, though they have been ever so much alarmed and frightened when they have apprehended themselves in danger of dying, they are no sooner cleared from this apprehension than even the fears of it are erased from their minds. But, alas! he who escapes from death is not pardoned; he is, only reprieved, and reprieved to a short day. | - Не кручинься так, дорогой племянник, по случаю самого обыкновенного события, выпадающего на долю человека. Когда друзей наших постигают несчастья, мы справедливо огорчаемся, потому что часто эти несчастья можно было бы предотвратить и они делают участь одного человека более тяжелой, чем участь других; но смерти избежать невозможно, это наш общий удел, который один только равняет всех людей, а приходит ли она раньше или позже - это несущественно. Если мудрейший из людей сравнивал продолжительность жизни с мгновеньем, то, уж конечно, нам позволительно смотреть на нее, как на один день. Мне суждено покинуть ее вечером; но те, что были взяты раньше, потеряли лишь несколько часов, в самом лучшем случае мало стоящих сожаления, а гораздо чаще - это часы изнурительного труда, страданий и горя. Один римский поэт, помнится, сравнивает нашу кончину с окончанием празднества,- мысль эта часто приходила мне в голову, когда я видел, как люди изо всех сил стараются продлить развлечение и насладиться обществом своих друзей несколько лишних минут. Увы, как кратки все самые продолжительные из этих удовольствий! Как ничтожна разница между уходящим прежде всех и уходящим последним! Но такой взгляд на жизнь еще самый благоприятный, и это нежелание расстаться с друзьями еще прекраснейшее из побуждений, заставляющих нас бояться смерти; и все же самое продолжительное, на какое мы можем рассчитывать, удовольствие этого рода так быстротечно, что не имеет никакой цены в глазах мудреца. Немногие, должен сознаться, так думают, ибо немногие думают о смерти до того, как попадут в ее пасть. Как ни чудовищно грозна она для них при своем приближении, все-таки они не в состоянии видеть ее издали; больше того, несмотря на весь страх и трепет, охватывающие их в предсмертный час, всякая память об этом у них исчезает, как только опасность смерти миновала. Но, увы, ускользнуть от смерти - не значит быть пощаженным ею; это только отсрочка, и притом отсрочка недолгая. |
| "Grieve, therefore, no more, my dear child, on this occasion: an event which may happen every hour; which every element, nay, almost every particle of matter that surrounds us is capable of producing, and which must and will most unavoidably reach us all at last, ought neither to occasion our surprize nor our lamentation. | Не печалься же, друг мой. Событие, которое может случиться каждый час, которое может быть вызвано каждой стихией, больше того - почти каждой частицей окружающей нас материи и которое совершенно неизбежно для всех нас, не должно ни удивлять, ни огорчать нас. |
| "My physician having acquainted me (which I take very kindly of him) that I am in danger of leaving you all very shortly, I have determined to say a few words to you at this our parting, before my distemper, which I find grows very fast upon me, puts it out of my power. | Так как доктор сообщил мне (и я очень ему благодарен за это), что мне угрожает опасность скоро с вами расстаться, то я решил сказать вам на прощанье несколько слов, пока болезнь, которая, чувствую я, быстро берет власть надо мной, еще не лишила меня способности говорить. |
| "But I shall waste my strength too much. I intended to speak concerning my will, which, though I have settled long ago, I think proper to mention such heads of it as concern any of you, that I may have the comfort of perceiving you are all satisfied with the provision I have there made for you. | Но мне приходится слишком напрягать свои силы. Я намерен поговорить относительно моего завещания. Хотя оно давно уже мною составлено, но мне хочется сообщить его пункты, касающиеся каждого из вас, чтобы увериться, все ли вы довольны теми распоряжениями, которые я в нем сделал. |
| "Nephew Blifil, I leave you the heir to my whole estate, except only L500 a-year, which is to revert to you after the death of your mother, and except one other estate of L500 a-year, and the sum of L6000, which I have bestowed in the following manner: | Вам, племянник Блайфил, я отказываю все свое состояние, за исключением пятисот фунтов годового дохода, которые перейдут вам после смерти вашей матери, и за исключением поместья с пятьюстами фунтов годового дохода и капитала в шесть тысяч фунтов, которые я разделил следующим образом. |
| "The estate of L500 a-year I have given to you, Mr. Jones: and as I know the inconvenience which attends the want of ready money, I have added L1000 in specie. In this I know not whether I have exceeded or fallen short of your expectation. Perhaps you will think I have given you too little, and the world will be as ready to condemn me for giving you too much; but the latter censure I despise; and as to the former, unless you should entertain that common error which I have often heard in my life pleaded as an excuse for a total want of charity, namely, that instead of raising gratitude by voluntary acts of bounty, we are apt to raise demands, which of all others are the most boundless and most difficult to satisfy.- Pardon me the bare mention of this; I will not suspect any such thing." | Вам, мистер Джонс, я завещаю поместье с пятьюстами фунтов годового дохода; и так как я знаю, как неудобно оставаться без наличных денег, то прибавил к ним еще тысячу фунтов звонкой монетой. Не знаю, превзошел ли я или обманул ваши ожидания. Может быть, вам покажется этого мало, а свет не замедлит осудить меня, сказав, что я дал слишком много; но суждение света я презираю, а что касается вашего мнения, то, если вы не разделяете общераспространенного заблуждения, которое мне не раз доводилось слышать на своем веку в качестве оправдания скаредности,именно, будто благодеяния, вместо того чтобы делать людей благодарными, делают их только безгранично требовательными и вечно недовольными... Извините меня, что я об этом заговорил; я не подозреваю вас в таких чувствах. |
| Jones flung himself at his benefactor's feet, and taking eagerly hold of his hand, assured him his goodness to him, both now and all other times, had so infinitely exceeded not only his merit but his hopes, that no words could express his sense of it. | Джонс припал к ногам своего благодетеля и, горячо пожав ему руку, сказал, что доброта его, и в настоящем случае, и прежде, настолько им не заслужена и настолько превосходит все его ожидания, что никакие слова не могут выразить его благодарности. |
| "And I assure you, sir," said he, "your present generosity hath left me no other concern than for the present melancholy occasion. Oh, my friend, my father!" | - И смею вас уверить, сэр, ваше великодушие тронуло меня до глубины души, и если бы не эта печальная минута... О друг мой, отец мой! |
| Here his words choaked him, and he turned away to hide a tear which was starting from his eyes. | От волнения он не мог больше говорить и отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. |
| Allworthy then gently squeezed his hand, and proceeded thus: | Олверти дружески пожал ему руку и продолжал; |
| "I am convinced, my child, that you have much goodness, generosity, and honour, in your temper: if you will add prudence and religion to these, you must be happy; for the three former qualities, I admit, make you worthy of happiness, but they are the latter only which will put you in possession of it. | - Я убежден, друг мой, что ты добр, великодушен, благороден; если к этим качествам ты присоединишь еще благоразумие и благочестие, ты будешь счастлив. Первые три качества, я признаю, делают человека достойным счастья, но только последние два сделают действительно счастливым. |
| "One thousand pound I have given to you, Mr. Thwackum; a sum I am convinced which greatly exceeds your desires, as well as your wants. However you will receive it as a memorial of my friendship; and whatever superfluities may redound to you, that piety which you so rigidly maintain will instruct you how to dispose of them. | Тысячу фунтов даю я вам, мистер Тваком. Сумма эта, я уверен, намного превосходит ваши желания и ваши потребности. Однако примите ее на память о моих дружеских чувствах к вам; и если что окажется липшим, то ваше благочестие, которого вы держитесь так строго, научит вас, как распорядиться остатком. |
| "A like sum, Mr. Square, I have bequeathed to you. This. I hope, will enable you to pursue your profession with better success than hitherto. I have often observed with concern, that distress is more apt to excite contempt than commiseration, especially among men of business, with whom poverty is understood to indicate want of ability. But the little I have been able to leave you will extricate you from those difficulties with which you have formerly struggled; and then I doubt not but you will meet with sufficient prosperity to supply what a man of your philosophical temper will require. | Такую же сумму даю я и вам, мистер Сквейр. Она, я надеюсь, даст вам возможность продолжать ваши занятия с большим успехом, чем до сих пор. Я не раз замечал с прискорбием, что нужда чаще возбуждает презрение, чем сострадание, особенно в людях деловых, для которых бедность есть свидетельство недостатка практических способностей. Те небольшие деньги, которые я могу предложить вам, освободят вас, однако, от затруднений, стоявших прежде на вашем пути, и я не сомневаюсь, что доставшиеся вам средства позволят удовлетворить все скромные потребности вашей философской натуры. |
| "I find myself growing faint, so I shall refer you to my will for my disposition of the residue. My servants will there find some tokens to remember me by; and there are a few charities which, I trust, my executors will see faithfully performed. Bless you all. I am setting out a little before you."- | Я чувствую, что силы покидают меня, и потому не упоминаю об остальных: все это вы найдете в моем завещании. Там помянуты и слуги мои; кое-что оставлено и на дела благотворения; я уверен, что душеприказчики исполнят волю мою в точности. Да благословит всех вас господь! Я отправлюсь в путь немножко раньше вас... |
| Here a footman came hastily into the room, and said there was an attorney from Salisbury who had a particular message, which he said he must communicate to Mr. Allworthy himself: that he seemed in a violent hurry, and protested he had so much business to do, that, if he could cut himself into four quarters, all would not be sufficient. | Тут в комнату поспешно вошел лакей и доложил, что приехал стряпчий из Солсбери с важным поручением, которое, по его словам, он должен передать лично мистеру Олверти. Человек этот, сказал лакей, по-видимому, очень торопится и заявляет, что у него столько дел, что, разорвись он на четыре части, и то с ними не справится. |
| "Go, child," said Allworthy to Blifil, "see what the gentleman wants. I am not able to do any business now, nor can he have any with me, in which you are not at present more concerned than myself. Besides, I really am- I am incapable of seeing any one at present, or of any longer attention." | - Ступай, друг мой, и узнай, что нужно этому джентльмену,- обратился Олверти к Блайфилу.- Сейчас я не в состоянии заниматься делами, и притом это дело касается теперь больше тебя, чем меня. Я решительно не в состоянии принять кого-нибудь в эту минуту и сосредоточить на чем-нибудь внимание. |
| He then saluted them all, saying, perhaps he should be able to see them again, but he should be now glad to compose himself a little, finding that he had too much exhausted his spirits in discourse. | После этого он простился со всеми, сказав, что, может быть, будет в силах снова свидеться со своими родными, но теперь ему хочется немного отдохнуть, так как произнесенная только что речь сильно его утомила. |
| Some of the company shed tears at their parting; and even the philosopher Square wiped his eyes, albeit unused to the melting mood. As to Mrs. Wilkins, she dropt her pearls as fast as the Arabian trees their medicinal gums; for this was a ceremonial which that gentlewoman never omitted on a proper occasion. | Некоторые из собравшихся горько плакали, уходя из комнаты, и даже философ Сквейр отирал глаза, давно отвыкшие наполняться слезами. Что же касается миссис Вилкинс, то она роняла капли слез, как аравийские деревья целительную камедь,- церемония, без которой эта дама никогда не обходилась в подобающих случаях. |
| After this Mr. Allworthy again laid himself down on his pillow, and endeavoured to compose himself to rest. | После этого мистер Олверти снова опустился на подушки и расположился поудобнее, чтобы соснуть. |
| English | Русский |
| Besides grief for her master, there was another source for that briny stream which so plentifully rose above the two mountainous cheek-bones of the housekeeper. She was no sooner retired, than she began to mutter to herself in the following pleasant strain: | Помимо сокрушения по случаю болезни хозяина, был еще другой источник соленых ключей, так обильно забивших над холмоподобными скулами домоправительницы. Не успела она выйти из комнаты, как завела себе под нос такую приятную песню: |
| "Sure master might have made some difference, methinks, between me and the other servants. I suppose he hath left me mourning; but, i'fackins! if that be all, the devil shall wear it for him, for me. I'd have his worship know I am no beggar. I have saved five hundred pound in his service, and after all to be used in this manner.- It is a fine encouragement to servants to be honest; and to be sure, if I have taken a little something now and then, others have taken ten times as much; and now we are all put in a lump together. If so be that it be so, the legacy may go to the devil with him that gave it. No, I won't give it up neither, because that will please some folks. No, I'll buy the gayest gown I can get, and dance over the old curmudgeon's grave in it. This is my reward for taking his part so often, when all the country have cried shame of him, for breeding up his bastard in that manner; but he is going now where he must pay for all. It would have become him better to have repented of his sins on his deathbed, than to glory in them, and give away his estate out of his own family to a misbegotten child. Found in his bed, forsooth! a pretty story! ay, ay, that hide know where to find. Lord forgive him! I warrant he hath many more bastards to answer for, if the truth was known. One comfort is, they will all be known where he is a going now.- 'The servants will find some token to remember me by.' Those were the very words; I shall never forget them, if I was to live a thousand years. Ay, ay, I shall remember you for huddling me among the servants. One would have thought he might have mentioned my name as well as that of Square; but he is a gentleman forsooth, though he had not clothes on his back when he came hither first. Marry come up with such gentlemen! though he hath lived here this many years, I don't believe there is arrow a servant in the house ever saw the colour of his money. The devil shall wait upon such a gentleman for me." | - Кажется, хозяин мог бы сделать некоторое различие между мной и остальными слугами. На траур-то, я думаю, он мне оставил, но если это все, так пусть дьявол его носит по нем вместо меня! Надо бы его милости знать, что я ведь не нищая. Пять сотенок прикопила у него на службе, а он вот как со мной поступает... Славное поощрение для честных слуг! Если подчас я и брала кое-что лишнее, так другие брали в десять раз больше; а теперь все в одну кучу свалены! Коли так, пусть все завещанное идет к черту вместе с самим завещателем! Впрочем, нет - от своего я не откажусь, а то уж слишком обрадуется кое-кто. Куплю себе платье поярче, да и пропляшу в нем на могиле этого скряги. Так вот какая мне награда за то, что постоянно вступалась за него, когда, бывало, все соседи примутся на чем свет ругать его за то, что так нянчится со своим ублюдком! Но теперь он идет туда, где за все придется расплачиваться. Лучше бы покаялся перед смертью в своих грехах, а он ими еще хвастает, отдает семейное добро незаконнорожденному. Нашел его, видите ли, у себя в постели! Хорошенькое дело! Кто спрятал, тот знает, где найти. Господи, прости ему! Бьюсь об заклад, ему не за одного такого отвечать придется. Хоть то утешение, что там, куда он идет, ни одного не скроешь. "Помянуты и слуги мои" - вот его собственные слова; тысячу лет проживу, а их не забуду. Припомню вам, сударь, что в одну кучу со всей челядью свалена! Мог бы, кажется, упомянуть меня отдельно, как, скажем, Сквейра; да тот, видите ли, джентльмен, хоть и пришел сюда в одних опорках! Черт бы побрал таких джентльменов! Сколько лет в доме прожил, а никто из слуг не видел даже, какого цвета его деньги. Пусть черт прислуживает такому джентльмену, а меня увольте! |
| Much more of the like kind she muttered to herself; but this taste shall suffice to the reader. | Долго она еще приговаривала в таком роде, но для читателя довольно будет и этого образчика. |
| Neither Thwackum nor Square were much better satisfied with their legacies. Though they breathed not their resentment so loud, yet from the discontent which appeared in their countenances, as well as from the following dialogue, we collect that no great pleasure reigned in their minds. | Тваком и Сквейр остались немногим более довольны завещанной им долей. Правда, они не высказывали своего недовольства так явно, но по их кислым лицам, а также на основании нижеприведенного разговора мы заключаем, что они не были в большом восторге. |
| About an hour after they had left the sickroom, Square met Thwackum in the hall and accosted him thus: | Через час после ухода из комнаты больного Сквейр встретил Твакома в зале и обратился к нему с вопросом: |
| "Well, sir, have you heard any news of your friend since we parted from him?" | - Вы не получали никаких вестей, сэр, о состоянии вашего друга, после того как мы расстались с ним? |
| "If you mean Mr. Allworthy," answered Thwackum, "I think you might rather give him the appellation of your friend; for he seems to me to have deserved that title." | - Если вы подразумеваете мистера Олверти,- отвечал Тваком,- то, мне кажется, вы скорее вправе называть его вашим другом, он это вполне заслужил. |
| "The title is as good on your side," replied Square, "for his bounty, such as it is, hath been equal to both." | - Так же, как и название вашего друга,-возразил Сквейр,- ведь он оделил нас в своем завещании одинаково. |
| "I should not have mentioned it first," cries Thwackum, "but since you begin, I must inform you I am of a different opinion. There is a wide distinction between voluntary favours and rewards. The duty I have done in this family, and the care I have taken in the education of his two boys, are services for which some men might have expected a greater return. I would not have you imagine I am therefore dissatisfied; for St. Paul hath taught me to be content with the little I have. Had the modicum been less, I should have known my duty. But though the Scriptures obliges me to remain contented, it doth not enjoin me to shut my eyes to my own merit, nor restrain me from seeing when I am injured by an unjust comparison." | - Я не стал бы от этом заговаривать первый,- сказал повышенным тоном Тваком,- но раз уже вы начали, то должен вам заявить, что не разделяю вашего мнения. Существует огромная разница между добровольным даром и вознаграждением за труд. Обязанности, которые я исполнял в семье, заботы по воспитанию двух мальчиков, казалось бы, дают право на большую награду. Не вздумайте, однако, заключить из моих слов, что я недоволен: апостол Павел научил меня довольствоваться тем малым, что у меня есть; и если бы полученная мною безделица была еще меньше, я не забыл бы своего долга. Но если Писание требует от меня оставаться довольным, то оно не обязывает закрывать глаза на собственные заслуги и не возбраняет чувствовать обиду при несправедливом сравнении с другими. |
| "Since you provoke me," returned Square, "that injury is done to me; nor did I ever imagine Mr. Allworthy had held my friendship so light, as to put me in balance with one who received his wages. I know to what it is owing; it proceeds from those narrow principles which you have been so long endeavouring to infuse into him, in contempt of everything which is great and noble. The beauty and loveliness of friendship is too strong for dim eyes, nor can it be perceived by any other medium than that unerring rule of right, which you have so often endeavoured to ridicule, that you have perverted your friend's understanding." | - Уж если на то пошло.- возразил Сквейр,- так обида нанесена мне. Я никогда не предполагал, что мистер Олверти ценит мою дружбу так мало, чтобы ставить меня на одну доску с человеком, работающим за жалованье. Но я знаю, откуда это идет: это все следствие тех узких правил, которые вы так усердно старались внедрить в него, наперекор всему великому и благородному. Красота и изящество дружбы ослепляют слабое зрение и могут быть восприняты не иначе, как посредством непогрешимого закона справедливости, который вы так часто осмеивали, что совсем сбили с толку вашего друга. |
| "I wish," cries Thwackum, in a rage, "I wish, for the sake of his soul, your damnable doctrines have not perverted his faith. It is to this I impute his present behaviour, so unbecoming a Christian. Who but an atheist could think of leaving the world without having first made up his account? without confessing his sins, and receiving that absolution which he knew he had one in the house duly authorized to give him? He will feel the want of these necessaries when it is too late, when he is arrived at that place where there is wailing and gnashing of teeth. It is then he will find in what mighty stead that heathen goddess, that virtue, which you and all other deists of the age adore, will stand him. He will then summon his priest, when there is none to be found, and will lament the want of that absolution, without which no sinner can be safe." | - Я желаю только,- в ярости воскликнул Тваком,- я желаю только, ради спасения его души, чтобы ваше проклятое учение не подорвало в нем веры! Вот чему я приписываю его теперешнее поведение, столь неприличное для христианина. Кто, кроме атеиста, мог бы помыслить уйти из этого мира, не представив отчета в делах своих, не исповедавшись в грехах и не получив отпущения, тогда как хорошо известно, что в доме есть человек, имеющий право дать это отпущение? Он почувствует потребность в этих необходимых вещах, когда будет уже поздно, когда он окажется уже там, где раздаются плач и скрежет зубовный. Лишь тогда узнает он, много ли может помочь ему эта языческая богиня, эта добродетель, которой поклоняетесь вы и все другие деисты нашего века. Тогда потребует он священника, которого там не сыскать, и воскорбит об отпущении, без которого для грешника нет спасения. |
| "If it be so material," says Square, "why don't you present it him of your own accord?" | - Если оно так существенно,- заметил Сквейр,- так почему вы не дадите его по собственному почину? |
| "It hath no virtue," cries Thwackum, "but to those who have sufficient grace to require it. But why do I talk thus to a heathen and an unbeliever? It is you that taught him this lesson, for which you have been well rewarded in this world, as I doubt not your disciple will soon be in the other." | - Оно имеет силу только для людей, с верой его приемлющих. Но что говорить об этом с язычником и неверующим! Ведь вы сами преподали ему этот урок, за который вознаграждены на этом свете столь же щедро, как, я не сомневаюсь, ученик ваш скоро будет вознагражден на том. |
| "I know not what you mean by reward," said Square; "but if you hint at that pitiful memorial of our friendship, which he hath thought fit to bequeath me, I despise it; and nothing but the unfortunate situation of my circumstances should prevail on me to accept it." | - Не знаю, что вы разумеете под вознаграждением, - сказал Сквейр,- но если вы намекаете на жалкий дар нашей дружбе, который он соблаговолил отказать мне, то я его презираю, и если бы не мои стесненные обстоятельства, так ни за что бы его не принял. |
| The physician now arrived, and began to inquire of the two disputants, how we all did above-stairs? | В эту минуту вошел доктор и начал расспрашивать спорщиков, как обстоят дела наверху. |
| "In a miserable way," answered Thwackum. | - Плачевно,- отвечал Тваком. |
| "It is no more than I expected," cries the doctor: "but pray what symptoms have appeared since I left you?" | - Так я и предвидел. Но скажите, пожалуйста, не появились ли какие-нибудь новые симптомы после моего ухода? |
| "No good ones, I am afraid," replied Thwackum: "after what past at our departure, I think there were little hopes." | - Боюсь, что неблагоприятные,- отвечал Тваком.- После того, что произошло при нашем уходе, мне кажется, обнадеживающего мало. |
| The bodily physician, perhaps, misunderstood the curer of souls; and before they came to an explanation, Mr. Blifil came to them with a most melancholy countenance, and acquainted them that he brought sad news, that his mother was dead at Salisbury; that she had been seized on the road home with the gout in her head and stomach, which had carried her off in a few hours. | Врач плоти, должно быть, превратно понял целителя душ, но, прежде чем они успели объясниться, к ним подошел мистер Блайфил с чрезвычайно удрученным видом и объявил, что принес печальные вести: мать его скончалась в Солсбери. По дороге домой с ней случился припадок подагры, болезнь бросилась в голову и желудок, и через несколько часов ее не стало. |
| "Good-lack-a-day!" says the doctor. "One cannot answer for events; but I wish I had been at hand, to have been called in. The gout is a distemper which it is difficult to treat; yet I have been remarkably successful in it." | - Увы! Увы! - воскликнул доктор. - Поручиться, конечно, нельзя, но жаль, что меня там не было. Подагра -трудная для лечения болезнь, а все же мне удавалось достигать замечательных успехов. |
| Thwackum and Square both condoled with Mr. Blifil for the loss of his mother, which the one advised him to bear like a man, and the other like a Christian. The young gentleman said he knew very well we were all mortal, and he would endeavour to submit to his loss as well as he could. That he could not, however, help complaining a little against the peculiar severity of his fate, which brought the news of so great a calamity to him by surprize, and that at a time when he hourly expected the severest blow he was capable of feeling from the malice of fortune. He said, the present occasion would put to the test those excellent rudiments which he had learnt from Mr. Thwackum and Mr. Square; and it would be entirely owing to them, if he was enabled to survive such misfortunes. | Тваком и Сквейр выразили мистеру Блайфилу соболезнование по случаю постигшей его утраты, причем первый советовал ему перенести это несчастье с христианским смирением, а второй - со стойкостью мужчины. Молодой человек ответил, что ему хорошо известно, что все мы смертны, и что он постарается перенести утрату по мере своих сил, но не может все же не пожаловаться на чрезмерную суровость к нему судьбы, которая приносит врасплох такое прискорбное известие в то время, когда он с часу на час ожидает ужаснейшего из ударов, какими она может поразить его. Настоящий случай, сказал он, покажет, насколько им усвоены наставления, преподанные мистером Твакомом и мистером Сквейром, и если ему удастся пережить столь великие несчастья, он будет всецело обязан этим своим наставникам. |
| It was now debated whether Mr. Allworthy should be informed of the death of his sister. This the doctor violently opposed; in s sister. n which, I believe, the whole college would agree with him: but Mr. Blifil said, he had received such positive and repeated orders from his uncle, never to keep any secret from him for fear of the disquietude which it might give him, that he durst not think of disobedience, whatever might be the consequence. He said, for his part, considering the religious and philosophic temper of his uncle, he could not agree with the doctor in his apprehensions. He was therefore resolved to communicate it to him: for if his uncle recovered (as he heartily prayed he might) he knew he would never forgive an endeavour to keep a secret of this kind from him. | Стали обсуждать, следует ли известить мистера Олверти о смерти сестры. Доктор резко этому воспротивился, в чем, я думаю, согласятся с ним все его коллеги; но Блайфил заявил, что он неоднократно получал от дяди самые решительные приказания никогда и ничего не утаивать от него из опасения разволновать его и что поэтому он не смеет и думать об ослушании, какие бы последствия ни произошли. Что до него лично, сказал Блайфил, то, принимая во внимание философские и религиозные убеждения дяди, он не может согласиться с доктором и не разделяет его опасений. Поэтому он решил сообщить дяде полученное известие: ведь если мистер Олверти поправится (о чем он, Блайфил, пламенно молит бога), то никогда не простит ему такого рода утайки. |
| The physician was forced to submit to these resolutions, which the two other learned gentlemen very highly commended. | Доктор принужден был подчиниться атому решению, горячо одобренному обоими учеными мужами, и отправился вместе с мистером Блайфилом в комнату больного. |
| So together moved Mr. Blifil and the doctor toward the sickroom; where the physician first entered, and approached the bed, in order to feel his patient's pulse, which he had no sooner done, than he declared he was much better; that the last application had succeeded to a miracle, and had brought the fever to intermit: so that, he said, there appeared now to be as little danger as he had before apprehended there were hopes. | Войдя туда первый, он приблизился к постели мистера Олверти с целью пощупать ему пульс, после чего объявил, что больному гораздо лучше: последнее лекарство сделало чудеса, жар прекратился, и опасность теперь столь же ничтожна, сколь ничтожны были перед этим надежды на благополучный исход. |
| To say the truth, Mr. Allworthy's situation had never been so bad as the great caution of the doctor had represented it: but as a wise general never despises his enemy, however inferior that enemy's force may be, so neither doth a wise physician ever despise a distemper, however inconsiderable. As the former preserves the same strict discipline, places the same guards, and employs the same scouts, though the enemy be never so weak; so the latter maintains the same gravity of countenance, and shakes his head with the same significant air, let the distemper be never so trifling. And both, among many other good ones, may assign this solid reason for their conduct, that by these means the greater glory redounds to them if they gain the victory, and the less disgrace if by any unlucky accident they should happen to be conquered. | По правде говоря, положение мистера Олверти никогда не было столь опасным, как изображал его чересчур осторожный доктор. Как умный генерал никогда не смотрит с пренебрежением на неприятеля, хотя бы он значительно уступал ему силами, так и умный врач никогда не относится пренебрежительно к самому ничтожному недомоганию. Если первый поддерживает строжайшую дисциплину, ставит караулы и посылает разведчиков, несмотря на слабость неприятеля, то второй сохраняет серьезное выражение лица и многозначительно покачивает головой при самом пустячном заболевании. И в числе других веских оснований такой тактики оба они могут привести то самое веское, что если им удастся одержать победу, то тем большей славой они себя покроют, а если вследствие какой-нибудь несчастной случайности окажутся побежденными, тем меньше им будет стыда. |
| Mr. Allworthy had no sooner lifted up his eyes, and thanked Heaven for these hopes of his recovery, than Mr. Blifil drew near, with a very dejected aspect, and having applied his handkerchief to his eye, either to wipe away his tears, or to do as Ovid somewhere expresses himself on another occasion, | Едва только мистер Олверти возвел глаза к небу и поблагодарил бога за дарование этой надежды на выздоровление, как мистер Блайфил подошел к нему с удрученным видом и, приложив к глазам платок, для того ли, чтобы отереть слезы, или же для того, чтобы поступить по совету Овидия, который говорит: |
| Si nullus erit, tamen excute nullum, | Si nullus erit, tamen excute nullum - |
| If there be none, then wipe away that none, | "Коль нет слезы, утри пустое место", |
| he communicated to his uncle what the reader hath been just before acquainted with. | сообщил дяде известие, о котором мы только что рассказали читателю. |
| Allworthy received the news with concern, with patience, and with resignation. He dropt a tender tear, then composed his countenance, and at last cried, | Олверти выслушал племянника с огорчением, кротостью и безропотностью. Он проронил слезу, но потом овладел собой и воскликнул: |
| "The Lord's will be done in everything." | - Да будет воля господня! |
| He now enquired for the messenger; but Blifil told him it had been impossible to detain him a moment; for he appeared by the great hurry he was in to have some business of importance on his hands; that he complained of being hurried and driven and torn out of his life, and repeated many times, that if he could divide himself into four quarters, he knew how to dispose of every one. | Тогда Олверти попросил Блайфила взять на себя заботы о похоронах. Он выразил желание, чтобы сестра была похоронена в их фамильном склепе; а что касается частностей, то предоставил их на усмотрение племянника, назначив только, какого священника пригласить для совершения обряда. |
| Allworthy then desired Blifil to take care of the funeral. He said, he would have his sister deposited in his own chapel; and as to the particulars, he left them to his own discretion, only mentioning the person whom he would have employed on this occasion. | Тогда Олверти попросил Блайфила взять на себя заботы о похоронах. Он выразил желание, чтобы сестра была похоронена в их фамильном склепе; а что касается частностей, то предоставил их на усмотрение племянника, назначив только, какого священника пригласить для совершения обряда. |
| English | Русский |
| The reader may perhaps wonder at hearing nothing of Mr. Jones in. the last chapter. In fact, his behaviour was so different from that of the persons there mentioned, that we chose not to confound his name with theirs. | Читатель, может быть, удивится, что в предыдущей главе ни слова не было сказано о мистере Джонсе. Но его поведение было настолько отлично от поведения выведенных там лиц, что мы предпочли не упоминать его имени в связи с ними. |
| When the good man had ended his speech, Jones was the last who deserted the room. Thence he retired to his own apartment, to give vent to his concern; but the restlessness of his mind would not suffer him to remain long there; he slipped softly therefore to Allworthy's chamber-door, where he listened a considerable time without hearing any kind of motion within, unless a violent snoring, which at last his fears misrepresented as groans. This so alarmed him, that he could not forbear entering the room; where he found the good man in the bed, in a sweet composed sleep, and his nurse snoring in the above-mentioned hearty manner, at the bed's feet. He immediately took the only method of silencing this thorough bass, whose music he feared might disturb Mr. Allworthy; and then sitting down by the nurse, he remained motionless till Blifil and the doctor came in together and waked the sick man, in order that the doctor might feel his pulse, and that the other might communicate to him that piece of news, which, had Jones been apprized of it, would have had great difficulty of finding its way to Mr. Allworthy's ear at such a season. | Когда мистер Олверти кончил свою речь, Джонс вышел от него последний. Он удалился в свою комнату, чтобы излить там наедине свое горе; но владевшее им беспокойство не позволило ему долго оставаться там,- он тихонько прокрался к комнате Олверти и долго прислушивался у дверей: изнутри доносился только громкий храп, в котором расстроенному воображению Джонса почудились стоны. Это так его встревожило, что он не вытерпел и вошел к больному; он увидел, что благодетель его спит сладким сном, а сиделка, расположившаяся в ногах мистера Олверти, храпит во всю мочь. Опасаясь, как бы эта басовая ария не разбудила больного, Джонс немедленно принял меры для ее прекращения, после чего расположился возле сиделки и не тронулся с места, пока вошедшие в комнату Блайфил и доктор не разбудили больного, чтобы пощупать ему пульс и сообщить известие, которое едва ли достигло бы слуха мистера Олверти в такую минуту, если бы Джонс знал его содержание. |
| When he first heard Blifil tell his uncle this story, Jones could hardly contain the wrath which kindled in him at the other's indiscretion, especially as the doctor shook his head, and declared his unwillingness to have the matter mentioned to his patient. But as his passion did not so far deprive him of all use of his understanding, as to hide from him the consequences which any violent expression towards Blifil might have on the sick, this apprehension stilled his rage at the present; and he grew afterwards so satisfied with finding that this news had, in fact, produced no mischief, that he suffered his anger to die in his own bosom, without ever mentioning it to Blifil. | Услышав доклад Блайфила о печальном событии, Джонс едва мог сдержать гнев, вызванный в нем столь бесцеремонным поступком, тем более что доктор покачал головой и запротестовал против того, чтобы такие вещи сообщались его пациенту. Однако негодование не настолько отшибло у Тома рассудок, чтобы он не понимал, какой вред может причинить больному резкое замечание по адресу Блайфила, и сдержал свой пыл. Увидя же, что печальное известие вреда не наделало, он так обрадовался, что забыл всякий гнев и не сказал Блайфилу ни слова. |
| The physician dined that day at Mr. Allworthy's; and having after dinner visited his patient, he returned to the company, and told them, that he had now the satisfaction to say, with assurance, that his patient was out of all danger: that he had brought his fever to a perfect intermission, and doubted not by throwing in the bark to prevent its return. | Доктор остался обедать в доме мистера Олверти, после обеда он посетил своего пациента и, возвратясь к обществу, сказал, что с удовольствием может теперь объявить больного вне всякой опасности; лихорадка совершенно прошла, и он не сомневается, что прописанная хина не позволит ей вернуться. |
| This account so pleased Jones, and threw him into such immoderate excess of rapture, that he might be truly said to be drunk with joy- an intoxication which greatly forwards the effects of wine; and as he was very free too with the bottle on this occasion (for he drank many bumpers to the doctor's health, as well as to other toasts he became very soon literally drunk. | Это до такой степени обрадовало Джонса и привело его в такой неистовый восторг, что он буквально опьянел от счастья - возбуждение, сильно помогающее действию вина; а так как по этому случаю он усердно приложился к бутылке (именно: осушил несколько бокалов за здоровье доктора, а также и прочих сотрапезников), то вскоре опьянел уже по-настоящему. |
| Jones had naturally violent animal spirits: these being set on float and augmented by the spirit of wine, produced most extravagant effects. He kissed the doctor, and embraced him with the most passionate endearments; swearing that next to Mr. Allworthy himself, he loved him of all men living. | Кровь Джонса от природы была горячая, а под влиянием винных паров она воспламенилась еще более, толкнув его на самые эксцентричные поступки. Он бросился целовать и душить в своих объятиях доктора, клятвенно уверяя, что после Олверти любит его больше всех людей на свете. |
| "Doctor," added he, "you deserve a statue to be erected to you at the public expense, for having preserved a man, who is not only the darling of all good men who know him, but a blessing to society, the glory of his country, and an honour to human nature. D-n me if I don't love him better than my own soul." | - Доктор! - вскричал он.- Вы заслуживаете, чтобы вам поставили на общественный счет статую за спасение человека, который не только любим всеми, кто его знает, но является благословением общества, славой свой родины и делает честь человеческой природе. Будь я проклят, если я не люблю его больше собственной души! |
| "More shame for you," cries Thwackum. "Though I think you have reason to love him, for he hath provided very well for you. And perhaps it might have been better for some folks that he had not lived to see just reason of revoking his gift." | - Тем больше срама для вас! - воскликнул Тваком.- Впрочем, я думаю, вы имеете все основания любить того, который наделил вас так щедро. Хотя, может быть, для кое-кого было бы лучше, чтобы он не дожил до той минуты, когда ему пришлось бы взять свой подарок обратно. |
| Jones now looking on Thwackum with inconceivable disdain, answered, | Джонс с неописуемым презрением взглянул на Твакома и ответил: |
| "And doth thy mean soul imagine that any such considerations could weigh with me? No, let the earth open and swallow her own dirt (if I had millions of acres I would say it) rather than swallow up my dear glorious friend." | - И ты воображаешь, низкая душа, что такие соображения что-нибудь значат для меня? Нет, пусть лучше земля разверзнется и поглотит свои нечистоты (имей я миллионы акров, все равно я сказал бы это), только бы остался жив мой дорогой великодушный друг! |
|
Quis desiderio sit pudor aut modus
Tam chari capitis? |
Quis desiderio sit pudor aut modus
Tarn cari capitis? 18 |
| The doctor now interposed, and prevented the effects of a wrath which was kindling between Jones and Thwackum; after which the former gave a loose to mirth, sang two or three amorous songs, and fell into every frantic disorder which unbridled joy is apt to inspire; but so far was he from any disposition to quarrel, that he was ten times better humoured, if possible, than when he was sober. | Вмешательство доктора предотвратило серьезные последствия ссоры, вспыхнувшей между Джонсом и Твакомом. После этого Джонс дал волю своим чувствам, пропел две или три любовные песни и стал творить всевозможные дурачества, какие способно внушить нам необузданное веселье; он ничуть не был расположен ссориться, а, напротив, сделался в десять раз добродушнее, если только это возможно, чем в трезвом состоянии. |
| To say truth, nothing is more erroneous than the common observation, that men who are ill-natured and quarrelsome when they are drunk, are very worthy persons when they are sober: for drink, in reality, doth not reverse nature, or create passions in men which did not exist in them before. It takes away the guard of reason, and consequently forces us to produce those symptoms, which many, when sober, have art enough to conceal. It heightens and inflames our passions (generally indeed that passion which is uppermost in our mind), so that the angry temper, the amorous, the generous, the good-humoured, the avaricious, and all other dispositions of men, are in their cups heightened and exposed. | Правду сказать, нет ничего ошибочнее ходячего мнения, будто люди, злые и сварливые в пьяном состоянии, являются достойными всякого уважения, когда они трезвы; на самом деле опьянение не перерождает человека и не создает страстей, которых в нем не было прежде. Оно лишь снимает стражу рассудка и вследствие этого толкает нас на такие поступки, от которых многие в трезвом виде имели бы довольно расчетливости удержаться. Оно усиливает и распаляет наши страсти (по большей части преобладающую страсть), так что гневливость, влюбчивость, великодушие, веселость, скупость и все прочие наклонности человека за бокалом вина выступают наружу гораздо явственнее. |
| And yet as no nation produces so many drunken quarrels, especially among the lower people, as England (for indeed, with them, to drink and to fight together are almost synonymous terms), I would not, methinks, have it thence concluded, that the English are the worst-natured people alive. Perhaps the love of glory only is at the bottom of this; so that the fair conclusion seems to be, that our countrymen have more of that love, and more of bravery, than any other plebeians. And this the rather, as there is seldom anything ungenerous, unfair, or ill-natured, exercised on these occasions: nay, it is common for the combatants to express good-will for each other even at the time of the conflict; and as their drunken mirth generally ends in a battle, so do most of their battles end in friendship. | Но хотя ни в одной нации не бывает столько драк в пьяном виде, как в Англии, особенно среди простонародья (для которого слова "напиться" и "подраться" почти синонимы), я все-таки не сделал бы отсюда заключения, что англичане первые забияки на свете. Может быть, это проистекает только от любви к славе, и правильнее было бы сказать, что в наших соотечественниках больше этой любви и больше отваги, чем в плебеях других национальностей; тем более что в таких случаях редко совершается что-нибудь низкое, неблаговидное или злобное, напротив, даже во время драки противники проявляют друг к другу доброжелательность; и если пьяное веселье обыкновенно кончается у нас свалкой, то свалки в большинстве случаев кончаются дружбой. |
| But to return to our history. Though Jones had shown no design of giving offence, yet Mr. Blifil was highly offended at a behaviour which was so inconsistent with the sober and prudent reserve of his own temper. He bore it too with the greater impatience, as it appeared to him very indecent at this season; "When," as he said, "the house was a house of mourning, on the account of his dear mother; and if it had pleased Heaven to give him some prospect of Mr. Allworthy's recovery, it would become them better to express the exultations of their hearts in thanksgiving, than in drunkenness and riots; which were properer methods to encrease the Divine wrath, than to avert it." Thwackum, who had swallowed more liquor than Jones, but without any ill effect on his brain, seconded the pious harangue of Blifil; but Square, for reasons which the reader may probably guess, was totally silent. | Но вернемся к нашей истории. Хотя у Джонса и в мыслях не было кого-нибудь оскорбить, однако мистер Блайфил чрезвычайно обиделся поведением, столь не вязавшимся с его собственной степенностью и сдержанностью. Оно сильно его раздражало, так как казалось ему весьма неприличным в ту минуту, когда, по его словам, весь дом был погружен в траур по случаю смерти его дорогой матери; и если небу угодно было даровать некоторую надежду на выздоровление мистера Олверти, то ликование сердец было бы приличнее выразить благодарственными молитвами, а не пьяным разгулом, каковой способен скорее навлечь гнев божий, чем отвратить его. Тваком, выпивший больше Джонса, но сохранивший мозги свои ясными, поддержал благочестивую рацею Блайфила; Сквейр же, по причинам, о которых читатель, вероятно, догадывается, хранил полное молчание. |
| Wine had not so totally overpowered Jones, as to prevent his recollecting Mr. Blifil's loss, the moment it was mentioned. As no person, therefore, was more ready to confess and condemn his own errors, he offered to shake Mr. Blifil by the hand, and begged his pardon, saying, "His excessive joy for Mr. Allworthy's recovery had driven every other thought out of his mind." | Вино, однако же, не настолько одолело Джонса, чтобы он не вспомнил об утрате мистера Блайфила, когда тот о ней упомянул. А будучи всегда готов признать и осудить свои ошибки, он протянул мистеру Блайфилу руку и попросил у него извинения, сказав, что его буйная радость по случаю выздоровления мистера Олверти прогнала у него все прочие мысли. |
| Blifil scornfully rejected his hand; and with much indignation answered, "It was little to be wondered at, if tragical spectacles made no impression on the blind; but, for his part, he had the misfortune to know who his parents were, and consequently must be affected with their loss." | Блайфил презрительно оттолкнул его руку и с большим негодованием отвечал: нисколько не удивительно, что трагические зрелища не производят никакого впечатления на слепого, но сам он имеет несчастье знать, кто были его родители, и потому не может оставаться равнодушным к их потере. |
| Jones, who, notwithstanding his good humour, had some mixture of the irascible in his constitution, leaped hastily from his chair, and catching hold of Blifil's collar, cried out, | Джонс, который при всем своем добродушии отличался вспыльчивостью, мгновенно вскочил со стула и, схватив Блайфила за шиворот, закричал: |
| "D-n you for a rascal, do you insult me with the misfortune of my birth?" He accompanied these words with such rough actions, that they soon got the better of Mr. Blifil's peaceful temper; | - Так ты, мерзавец, смеешь попрекать меня моим происхождением? - И сопроводил эти слова таким резким движением, что мистер Блайфил очень скоро позабыл о своем миролюбивом характере. |
| and a scuffle immediately ensued, which might have produced mischief, had it not been prevented by the interposition of Thwackum and the physician; for the philosophy of Square rendered him superior to all emotions, and he very calmly smoaked his pipe, as was his custom in all broils, unless when he apprehended some danger of having it broke in his mouth. | Началась потасовка, которая могла бы иметь весьма печальные последствия, если бы не была прекращена вмешательством Твакома и доктора, ибо что касается Сквейра, то философия возносила его над всеми треволнениями, и он преспокойно курил свою трубку, как всегда это делал вовремя ссор, нарушая невозмутимость только в те мгновения, когда трубке угрожала опасность быть разбитой у него в зубах. |
| The combatants being now prevented from executing present vengeance on each other, betook themselves to the common resources of disappointed rage, and vented their wrath in threats and defiance. In this kind of conflict, Fortune, which, in the personal attack, seemed to incline to Jones, was now altogether as favourable to his enemy. | Разъяренные противники, не имея возможности порешить спор врукопашную, прибегли к обычному в таких случаях способу изливать неутоленный гнев в брани и угрозах. Фортуна, в рукопашной борьбе больше благоволившая Джонсу, перешла в этом словесном поединке всецело на сторону его врага. |
| A truce, nevertheless, was at length agreed on, by the mediation of the neutral parties, and the whole company again sat down at the table; where Jones being prevailed on to ask pardon, and Blifil to give it, peace was restored, and everything seemed in statu quo. | Однако при посредничестве нейтральных сторон в конце концов было заключено перемирие, и все снова сели за стол. Джонса уговорили попросить извинения, а Блайфила - простить его, и таким образом мир был восстановлен, и все пришло in status quo 19. |
| But though the quarrel was, in all appearance, perfectly reconciled, the good humour which had been interrupted by it, was by no means restored. All merriment was now at an end, and the subsequent discourse consisted only of grave relations of matters of fact, and of as grave observations upon them; a species of conversation, in which, though there is much of dignity and instruction, there is but little entertainment. As we presume therefore to convey only this last to the reader, we shall pass by whatever was said, till the rest of the company having by degrees dropped off, left only Square and the physician together; at which time the conversation was a little heightened by some comments on what had happened between the two young gentlemen; both of whom the doctor declared to be no better than scoundrels; to which appellation the philosopher, very sagaciously shaking his head, agreed. | Но хотя ссора была с виду совершенно прекращена, радостного оживления, нарушенного ею, восстановить не удалось. Веселье пропало, и дальнейшие разговоры состояли лишь из сухого изложения фактов и столь же сухих замечаний по их поводу - род беседы весьма почтенный и поучительный, но очень мало занимательный. А так как мы решили сообщать читателю лишь вещи занимательные, то эту часть разговоров опускаем; скажем лишь, что общество понемногу разошлось, остались только Сквейр да доктор; тогда беседа снова немного оживилась замечаниями по поводу ссоры молодых людей, причем доктор обозвал обоих негодяями, а философ, многозначительно кивнув головой, вполне с этим согласился. |
| English | Русский |
| Jones retired from the company, in which we have seen him engaged, into the fields, where he intended to cool himself by a walk in the open air before he attended Mr. Allworthy. There, whilst he renewed those meditations on his dear Sophia, which the dangerous illness of his friend and benefactor had for some time interrupted, an accident happened, which with sorrow we relate, and with sorrow doubtless will it be read; however, that historic truth to which we profess so inviolable an attachment, obliges us to communicate it to posterity. | Из общества, в котором мы его видели, Джонс ушел в поле, чтобы освежиться прогулкой на открытом воздухе перед тем, как снова сесть у постели мистера Олверти. Здесь он предался мечтам о милой своей Софье, от которых его отвлекла на некоторое время опасная болезнь друга и благодетеля, как вдруг случилось одно происшествие, о котором мы сообщаем с прискорбием и о котором, несомненно, с таким же прискорбием будет прочитано; однако нерушимая верность истине, в которой мы поклялись, обязывает нас передать его потомству. |
| It was now a pleasant evening in the latter end of June, when our heroe was walking in a most delicious grove, where the gentle breezes fanning the leaves, together with the sweet trilling of a murmuring stream, and the melodious notes of nightingales, formed altogether the most enchanting harmony. In this scene, so sweetly accommodated to love, he meditated on his dear Sophia. While his wanton fancy roamed unbounded over all her beauties, and his lively imagination painted the charming maid in various ravishing forms, his warm heart melted with tenderness; and at length, throwing himself on the ground, by the side of a gently murmuring brook, he broke forth into the following ejaculation: | Был прелестный июньский вечер. Герой наш углубился в очаровательную рощу, где шелест листьев, колыхаемых легким ветерком, соединялся в чудесной гармонии со сладким журчаньем ручейка и мелодичным пением соловьев. В этой обстановке, как нельзя более подходящей для любви, Джонс обратился мыслями к своей милой Софье. Резвые мечты его без стеснения блуждали по всем ее прелестям, живое воображение рисовало очаровательную девушку в самых восхитительных образах, и пылкое сердце юноши таяло от любви; наконец, бросившись на траву близ ласково журчащего ручья, он разразился следующей тирадой; |
| "O Sophia, would Heaven give thee to my arms, how blest would be my condition! Curst be that fortune which sets a distance between us. Was I but possessed of thee, one only suit of rags thy whole estate, is there a man on earth whom I would envy! How contemptible would the brightest Circassian beauty, drest in all the jewels of the Indies, appear to my eyes! But why do I mention another woman? Could I think my eyes capable of looking at any other with tenderness, these hands should tear them from my head. No, my Sophia, if cruel fortune separates us for ever, my soul shall doat on thee alone. The chastest constancy will I ever preserve to thy image. Though I should never have possession of thy charming person, still shalt thou alone have possession of my thoughts, my love, my soul. Oh! my fond heart is so wrapt in that tender bosom, that the brightest beauties would for me have no charms, nor would a hermit be colder in their embraces. Sophia, Sophia alone shall be mine. What raptures are in that name! I will engrave it on every tree." | - О Софья, какое было бы блаженство, если бы небо привело тебя в мои объятия! Будь проклята судьба, воздвигшая преграду между нами! Если бы только я владел тобой, то, будь даже все твое богатство - рубище, ни один человек в мире не возбудил бы во мне зависти! Сколь презренной явилась бы в глазах моих ослепительнейшая красавица черкешенка, убранная во все драгоценности Индии!.. Но что это я заговорил о другой женщине? Если бы я считал глаза мои способными заглядеться на другую, вот эти руки вырвали бы их. Нет, дорогая Софья, жестокая судьба хоть и разлучает нас навеки, но душа моя будет любить тебя одну. Нерушимую верность к тебе я буду хранить вечно. Хоть мне и не владеть никогда твоим прелестным телом, но ты одна будешь владычицей моих помыслов, моей любви, души моей. Ах, сердце мое так полно нежностью к тебе, что первые красавицы мира лишены для меня всякой прелести, и я буду холоден, как отшельник, в их объятиях! Софья, одна только Софья будет моей! Сколько очарования в этом имени! Я вырежу его на каждом дереве. |
| At these words he started up, and beheld- not his Sophia- no, nor a Circassian maid richly and elegantly attired for the grand Signior's seraglio. No; without a gown, in a shift that was somewhat of the coarsest, and none of the cleanest, bedewed likewise with some odoriferous effluvia, the produce of the day's labour, with a pitchfork in her hand, Molly Seagrim approached. Our hero had his penknife in his hand, which he had drawn for the before-mentioned purpose of carving on the bark; when the girl coming near him, cryed out with a smile, | С этими словами он вскочил и увидел - не Софью, нет, и не черкешенку, роскошно и изящно убранную для сераля восточного вельможи... нет. Без платья, в одной рубашке грубого полотна, и притом не из самых чистых, увлажненная благоуханной испариной, выжатой из тела дневной работой с вилами в руках,- к нему приближалась Молли Сигрим. Герой наш стоял с перочинным ножиком, вынутым из кармана, с вышеупомянутым намерением изрезать кору деревьев. Увидя это, девушка сказала с улыбкой: |
| "You don't intend to kill me, squire, I hope!" | - Надеюсь, вы не собираетесь зарезать меня, сквайр? |
| "Why should you think I would kill you?" answered Jones. | - Откуда ты взяла, что я собираюсь тебя зарезать? - удивился Джонс. |
| "Nay," replied she, "after your cruel usage of me when I saw you last, killing me would, perhaps, be too great kindness for me to expect." | - После вашего жестокого поступка со мной во время последнего свидания это было бы для меня еще большой милостью,- отвечала она. |
| Here ensued a parley, which, as I do not think myself obliged to relate it, I shall omit. It is sufficient that it lasted a full quarter of an hour, at the conclusion of which they retired into the thickest part of the grove. | И между ними завязался разговор, который я не считаю себя обязанным передавать, а потому опускаю. Довольно будет сказать, что он продолжался целых четверть часа, и по окончании его парочка удалилась в самую густую часть рощи. |
| Some of my readers may be inclined to think this event unnatural. However, the fact is true; and perhaps may be sufficiently accounted for by suggesting, that Jones probably thought one woman better than none, and Molly as probably imagined two men to be better than one. Besides the before-mentioned motive assigned to the present behaviour of Jones, the reader will be likewise pleased to recollect in his favour, that he was not at this time perfect master of that wonderful power of reason, which so well enables grave and wise men to subdue their unruly passions, and to decline any of these prohibited amusements. Wine now had totally subdued this power in Jones. He was, indeed, in a condition, in which, if reason had interposed, though only to advise, she might have received the answer which one Cleostratus gave many years ago to a silly fellow, who asked him, if he was not ashamed to be drunk? | Некоторым из моих читателей это происшествие, может быть, покажется неестественным. Однако факт этот справедлив и может быть удовлетворительно объяснен тем, что Джонс, вероятно, считал, что одна женщина лучше, чем ничего, а Молли, должно быть, думала, что двое мужчин лучше, чем один. Помимо этого соображения, читатель благоволит припомнить, что Джонс в это время не был полным господином той чудесной способности рассуждать, при помощи которой люди мудрые и степенные обуздывают свои беспорядочные страсти и воздерживаются от запретных удовольствий; вино совершенно лишило Джонса этой способности. Он был в таком состоянии, что если бы рассудок вздумал хотя бы только увещевать его, то, вероятно, получил бы такой же ответ, какой дал много лет тому назад некий Клеострат глупцу, спросившему, разве ему не стыдно быть пьяным: |
| "Are not you," said Cleostratus, "ashamed to admonish a drunken man?" | - А тебе разве не стыдно увещевать пьяного? |
| To say the truth, in a court of justice drunkenness must not be an excuse, yet in a court of conscience it is greatly so; and therefore Aristotle, who commends the laws of Pittacus, by which drunken men received double punishment for their crimes, allows there is more of policy than justice in that law. Now, if there are any transgressions pardonable from drunkenness, they are certainly such as Mr. Jones was at present guilty of; on which head I could pour forth a vast profusion of learning, if I imagined it would either entertain my reader, or teach him anything more than he knows already. For his sake therefore I shall keep my learning to myself, and return to my history. | По правде говоря, перед судом государственным опьянение не может служить извинением, но перед судом совести оно сильно смягчает вину. Вот почему Аристотель, хваля законы Питтака, согласно которым пьяных наказывали за преступление вдвойне, сознается, что в законах этих больше государственной мудрости, чем справедливости. И если есть вообще какие-либо извинительные по случаю опьянения проступки, то это, без сомнения, такие, как тот, в котором был повинен в ту минуту мистер Джонс. На эту тему я мог бы представить обширное ученое рассуждение, если бы был уверен, что оно доставит читателю развлечение или сообщит ему нечто такое, чего он не знает. Итак, из уважения к нему, я сохраню свою ученость при себе и вернусь к рассказу. |
| It hath been observed, that Fortune seldom doth things by halves. To say truth, there is no end to her freaks whenever she is disposed to gratify or displease. No sooner had our heroe retired with his Dido, but | Замечено, что Фортуна редко делает что-нибудь наполовину. Обыкновенно затеям ее нет конца - вздумает ли она побаловать нас или раздосадовать. Не успел наш герой удалиться со своей Дидоной, как |
|
Speluncam Blifil dux et divinus eandem
Deveniunt- |
Speluncam Blifil dux et divinus eandem
Deveniunt... - |
| the parson and the young squire, who were taking a serious walk, arrived at the stile which leads into the grove, and the latter caught a view of the lovers just as they were sinking out of sight. | священник и молодой сквайр, вышедшие чинно прогуляться, показались на тропинке, ведущей в рощу, и Блайфил заметил парочку в ту минуту, когда она скрывалась из виду. |
| Blifil knew Jones very well, though he was at above a hundred yards' distance, and he was as positive to the sex of his companion, though not to the individual person. He started, blessed himself, and uttered a very solemn ejaculation. | Блайфил тотчас узнал Джонса, хотя был от него на расстоянии свыше ста ярдов, и явственно заметил пол его спутницы, не разглядев только, кто именно она была. Он затрепетал от радости, перекрестился и издал какое-то благочестивое воклицание. |
| Thwackum expressed some surprize at these sudden emotions, and asked the reason of them. To which Blifil answered, "He was certain he had seen a fellow and wench retire together among the bushes, which he doubted not was with some wicked purpose." As to the name of Jones, he thought proper to conceal it, and why he did so must be left to the judgment of the sagacious reader; for we never chuse to assign motives to the actions of men, when there is any possibility of our being mistaken. | Тваком был удивлен этими неожиданными движениями и спросил, что они означают. На это Блайфил ответил, что он ясно видел какого-то молодчика, удалившегося в кусты вместе с девицей, и не сомневается, что это сделано с дурной целью. Имя Джонса он предпочел умолчать, а почему - об этом предоставляем догадываться проницательному читателю, ибо мы никогда не указываем мотивы человеческих поступков, если есть какая-либо опасность совершить ошибку. |
| The parson, who was not only strictly chaste in his own person, but a great enemy to the opposite vice in all others, fired at this information. He desired Mr. Blifil to conduct him immediately to the place, which as he approached he breathed forth vengeance mixed with lamentations; nor did he refrain from casting some oblique reflections on Mr. Allworthy; insinuating that the wickedness of the country was principally owing to the encouragement he had given to vice, by having exerted such kindness to a bastard, and by having mitigated that just and wholesome rigour of the law which allots a very severe punishment to loose wenches. | Священник, который был не только человек строгих нравственных правил, но и непримиримый враг всякой распущенности, воспылал гневом при этом сообщении. Он попросил мистера Блайфила немедленно провести его к тому месту и по дороге все время расточал угрозы, перемешанные с жалобами, причем не мог удержаться от некоторых косвенных замечаний по адресу мистера Олверти, намекая, что распущенность местных нравов объясняется главным образом его потаканием пороку, выразившимся в благосклонности к этому ублюдку и в смягчении справедливой и благодетельной строгости закона, требующего самого сурового наказания для распутных женщин. |
| The way through which our hunters were to pass in pursuit of their game was so beset with briars, that it greatly obstructed their walk, and caused besides such a rustling, that Jones had sufficient warning of their arrival before they could surprize him; nay, indeed, so incapable was Thwackum of concealing his indignation, and such vengeance did he utter forth every step he took, that this alone must have abundantly satisfied Jones that he was (to use the language of sportsmen) found sitting. | Дорога, по которой наши охотники пустились за дичью, густо поросла терновником, который сильно затруднял их движение и при этом так шуршал, что Джонс был заблаговременно предупрежден об их приближении; вдобавок Тваком был настолько неспособен сдерживать свое негодование и изрыгал на каждом шагу такие проклятия, что одного этого было вполне достаточно для оповещения Джонса о том, что его застигли (выражаясь охотничьим языком) прямо в норе. |
| English | Русский |
| As in the season of rutting (an uncouth phrase, by which the vulgar denote that gentle dalliance, which in the well-wooded forest of Hampshire, passes between lovers of the ferine kind), if, while the lofty-crested stag meditates the amorous sport, a couple of puppies, or any other beasts of hostile note, should wander so near the temple of Venus Ferina that the fair hind should shrink from the place, touched with that somewhat, either of fear or frolic, of nicety or skittishness, with which nature hath bedecked all females, or hath at least instructed them how to put it on; lest, through the indelicacy of males, the Samean mysteries should be pryed into by unhallowed eyes: for, at the celebration of these rites, the female priestess cries out with her in Virgil (who was then, probably, hard at work on such celebration), | Как в период течки (грубое выражение, которым чернь обозначает нежные сцены, происходящие в густых лесах Гемпшира между любовниками звериной породы), если в минуту, когда круторогий олень замышляет любовную игру, пара щенков или иных враждебных ему хищников настолько приблизится к святилищу Венеры Звериной, что стройная лань шарахается в сторону в порыве не то страха, не то резвости, не то жеманства, не то игривости - чувства, которыми природа наградила весь женский пол или, по крайней мере, научила напускать на себя, дабы, по неделикатности самцов, не проникли в самосские мистерии глаза непосвященных, ибо при совершении этих обрядов жрица восклицает вслед за пророчицей Вергилия (находившейся, вероятно, в ту минуту за работой на таком литургийном действе): |
|
-Procul, o procul este, profani;
Proclamat vates, totoque absistite luco. |
Procul, о procul este profani,
Proclamat vates, totoque absistite luco! 20- |
|
-Far hence be souls profane,
The sibyl cry'd, and from the grove abstain. DRYDEN |
|
| If, I say, while these sacred rites, which are in common to genus omne animantium, are in agitation between the stag and his mistress, any hostile beasts should venture too near, on the first hint given by the frighted hind, fierce and tremendous rushes forth the stag to the entrance of the thicket; there stands he sentinel over his love, stamps the ground with his foot, and with his horns brandished aloft in air, proudly provokes the apprehended foe to combat. | если, говорю, во время совершения оленем и его возлюбленной этих священных обрядов, свойственных generi omni animantium 21, к ним отважатся приблизиться враждебные хищники - олень по первому знаку, поданному испуганной ланью, бросается, грозный и яростный, ко входу в чащу, становится здесь на страже своей любви, бьет в землю копытом, потрясает в воздухе рогами и гордо вызывает на бой устрашенного врага. |
| Thus, and more terrible, when he perceived the enemy's approach, leaped forth our heroe. Many a step advanced he forwards, in order to conceal the trembling hind, and, if possible, to secure her retreat. And now Thwackum, having first darted some livid lightning from his fiery eyes, began to thunder forth, | Так, и еще грознее, воспрянул наш герой, услышав приближение неприятеля. Он выступил далеко вперед, чтобы скрыть трепещущую лань и по возможности обеспечить ей отступление. Тут Тваком, метнув сначала молнию из воспламененных гневом очей, загремел: |
| "Fie upon it! Fie upon it! Mr. Jones. Is it possible you should be the person?" | - Срам и позор! Мистер Джонс, возможно ли? Это вы? |
| "You see," answered Jones, "it is possible I should be here." | - Вы видите, что возможно,- ответил Джонс. |
| "And who," said Thwackum, "is that wicked slut with you?" | - А кто эта непотребная девка с вами? - спросил Тваком. |
| "If I have any wicked slut with me," cries Jones, "it is possible I shall not let you know who she is." | - Если со мной есть непотребная девка,- воскликнул Джонс,- так, может быть, я вам и не скажу, кто она? |
| "I command you to tell me immediately," says Thwackum: "and I would not have you imagine, young man, that your age, though it hath somewhat abridged the purpose of tuition, hath totally taken away the authority of the master. The relation of the master and scholar is indelible; as, indeed, all other relations are; for they all derive their original from heaven. I would have you think yourself, therefore, as much obliged to obey me now, as when I taught you your first rudiments." | - Приказываю вам немедленно сказать! - гремел Тваком.- И не воображайте, пожалуйста, молодой человек, будто ваши лета, ограничивши несколько круг моих прав воспитателя, вовсе уничтожили мою власть. Взаимоотношения между учеником и учителем неуничтожимы, как неуничтожимы и все прочие взаимоотношения между людьми, ибо все они берут свое начало свыше. Поэтому вы и теперь обязаны мне повиноваться, как в то время, когда я учил вас азам. |
| "I believe you would," cries Jones; "but that will not happen, unless you had the same birchen argument to convince me." | - Знаю, что вам этого хочется,- воскликнул Джонс,- только этому не бывать, потому что время убеждений березовыми доводами миновало. |
| "Then I must tell you plainly," said Thwackum, "I am resolved to discover the wicked wretch." | - Тогда я заявляю вам прямо, что я решил дознаться, кто эта непотребная девка. |
| "And I must tell you plainly," returned Jones, "I am resolved you shall not." | - А я заявляю вам, что вы этого не узнаете, - возразил Джонс. |
| Thwackum then offered to advance, and Jones laid hold of his arms; which Mr. Blifil endeavoured to rescue, declaring, "he would not see his old master insulted." | Тут Тваком хотел было двинутся вперед, но Джонс схватил его за руки; мистер Блайфил бросился на выручку священнику, крича, что не позволит оскорблять своего старого учителя. |
| Jones now finding himself engaged with two, thought it necessary to rid himself of one of his antagonists as soon as possible. He therefore applied to the weakest first; and, letting the parson go, he directed a blow at the young squire's breast, which luckily taking place, reduced him to measure his length on the ground. | Джонс, увидев, что ему приходится иметь дело с двумя, решил как можно скорее отделаться от одного из них. Поэтому он сначала напал на слабейшего; оставив священника, он нанес молодому сквайру в грудь удар, который пришелся так счастливо, что тот сразу же растянулся на земле. |
| Thwackum was so intent on the discovery, that, the moment he found himself at liberty, he stept forward directly into the fern, without any great consideration of what might in the meantime befal his friend; but he had advanced a very few paces into the thicket, before Jones, having defeated Blifil, overtook the parson, and dragged him backward by the skirt of his coat. | Тваком был весь обуян желанием обнаружить спутницу Джонса и потому, почувствовав себя на свободе, устремился прямо в кусты, не заботясь о судьбе своего приятеля, но не успел он сделать нескольких шагов, как Джонс, расправившись с Блайфилом, догнал его и оттащил назад за полу кафтана. |
| This parson had been a champion in his youth, and had won much honour by his fist, both at school and at the university. He had now indeed, for a great number of years, declined the practice of that noble art; yet was his courage full as strong as his faith, and his body no less strong than either. He was moreover, as the reader may perhaps have conceived, somewhat irascible in his nature. When he looked back, therefore, and saw his friend stretched out on the ground, and found himself at the same time so roughly handled by one who had formerly been only passive in all conflicts between them (a circumstance which highly aggravated the whole), his patience at length gave way; he threw himself into a posture of offence; and collecting all his force, attacked Jones in the front with as much impetuosity as he had formerly attacked him in the rear. | Богослов был в молодости искусным бойцом и стяжал себе кулаком большую славу как в школе, так и в университете Теперь, правда будучи в годах, он поотстал в этом благородном искусстве, однако отвага его была так же непоколебима, как и вера, и тело ничуть не утратило своей крепости. Вдобавок, как читатель, может быть, и сам догадался, он был темперамента вспыльчивого Оглянувшись и увидев приятеля поверженным, а полу своего кафтана бесцеремонно схваченной человеком, который во всех своих прежних столкновениях с ним играл чисто страдательную роль (обстоятельство, сильно отягчавшее ситуацию), он потерял всякое терпение, занял наступательную позицию и, напрягши все свои силы, атаковал Джонса во фронт не менее яростно, чем в былые дни атаковывал его с тылу. |
| Our heroe received the enemy's attack with the most undaunted intrepidity, and his bosom resounded with the blow. This he presently returned with no less violence, aiming likewise at the parson's breast; but he dexterously drove down the fist of Jones, so that it reached only his belly, where two pounds of beef and as many of pudding were then deposited, and whence consequently no hollow sound could proceed. Many lusty blows, much more pleasant as well as easy to have seen, than to read or describe, were given on both sides: at last a violent fall, in which Jones had thrown his knees into Thwackum's breast, so weakened the latter, that victory had been no longer dubious, had not Blifil, who had now recovered his strength, again renewed the fight, and by engaging with Jones, given the parson a moment's time to shake his ears, and to regain his breath. | Герой наш встретил вражескую атаку с величайшим бесстрашием, и грудь его зазвучала под ударом. Он мгновенно вернул его с не меньшей силой, целясь тоже в грудь священника, но тот ловко отбил кулак Джонса, так что тот угодил ему только в брюхо, где в это время покоились два фунта говядины и столько же пудинга, и потому никакого гулкого звука отсюда не последовало. Много мощных ударов, которые гораздо приятнее и легче наблюдать, чем описывать, было нанесено с обеих сторон, пока наконец бешеный выпад Джонса коленом в грудь Твакома не ослабил последнего до такой степени, что победа не могла бы дольше оставаться сомнительной, если бы Блайфил, успевший тем временем оправиться, не возобновил битвы и, сцепившись с Джонсом, не дал священнику возможности встряхнуться и перевести дух. |
| And now both together attacked our heroe, whose blows did not retain that force with which they had fallen at first, so weakened was he by his combat with Thwackum; for though the pedagogue chose rather to play solos on the human instrument, and had been lately used to those only, yet he still retained enough of his antient knowledge to perform his part very well in a duet. | Тогда оба они соединенными силами напали на нашего героя, удары которого не сохранили той силы, с какой они сыпались первоначально, настолько он ослабел в поединке с Твакомом,- ибо хотя педагог предпочитал разыгрывать соло на человеческом инструменте и в последнее время только и практиковал такой способ, все же он еще довольно хорошо помнил прежнее искусство, чтобы уверенно исполнить свою партию также и в дуэте. |
| The victory, according to modern custom, was like to be decided by numbers, when, on a sudden, a fourth pair of fists appeared in the battle, and immediately paid their compliments to the parson; and the owner of them at the same time crying out, | Победа, по-видимому, уже решалась, по нынешнему обычаю, численным перевесом сил, как вдруг в бой вступила четвертая пара кулаков и немедленно приветствовала священника, между тем как их владелец закричал: |
| "Are not you ashamed, and be d-n'd to you, to fall two of you upon one?" | - Ну, не стыдно ли вам, черт бы вас побрал, нападать вдвоем на одного? |
| The battle, which was of the kind that for distinction's sake is called royal, now raged with the utmost violence during a few minutes; till Blifil being a second time laid sprawling by Jones, Thwackum condescended to apply for quarter to his new antagonist, who was now found to be Mr. Western himself; for in the heat of the action none of the combatants had recognized him. | И битва, которую во внимание к ее размаху, следует назвать королевской, закипела с еще большей силой, пока Блайфил не был вторично повержен Джонсом, а Тваком не запросил пощады у своего нового противника, который оказался не кем иным, как мистером Вестерном, ибо в пылу сражения бойцы не узнали его. |
| In fact, that honest squire, happening, in his afternoon's walk with some company, to pass through the field where the bloody battle was fought, and having concluded, from seeing three men engaged, that two of them must be on a side, he hastened from his companions, and with more gallantry than policy, espoused the cause of the weaker party. By which generous proceeding he very probably prevented Mr. Jones from becoming a victim to the wrath of Thwackum, and to the pious friendship which Blifil bore his old master; for, besides the disadvantage of such odds, Jones had not yet sufficiently recovered the former strength of his broken arm. This reinforcement, however, soon put an end to the action, and Jones with his ally obtained the victory. | Действительно, почтенный сквайр, прогуливаясь в этот день с компанией, случайно зашел на поляну, где разыгрывалась кровопролитная битва; увидя троих сражающихся, он тотчас сообразил, что двое должны быть против одного, оставил общество и, проявляя больше благородства, чем расчетливости, бросился на помощь слабейшей стороне. Рыцарский поступок его, по всей вероятности, спас мистера Джонса от ярости Твакома и благоговейной дружбы Блайфила к своему старому наставнику, ибо, не говоря уже о неравенстве сил, рука Джонса еще недостаточно оправилась после перелома и не обладала прежней мощью. Неожиданное подкрепление, однако, скоро положило конец битве, и Джонс со своим союзником вышли из нее победителями. |
| English | Русский |
| The rest of Mr. Western's company were now come up, being just at the instant when the action was over. These were the honest clergyman, whom we have formerly seen at Mr. Western's table; Mrs. Western, the aunt of Sophia; and lastly, the lovely Sophia herself. | Тут показались спутники мистера Вестерна, явившиеся как раз в ту минуту, когда сражение окончилось. Это были почтенный священнослужитель, которого мы видели недавно за столом мистера Вестерна, миссис Вестерн - тетка Софьи, и, наконец, сама прекрасная Софья. |
| At this time, the following was the aspect of the bloody field. In one place lay on the ground, all pale, and almost breathless, the vanquished Blifil. Near him stood the conqueror Jones, almost covered with blood, part of which was naturally his own, and part had been lately the property of the Reverend Mr. Thwackum. In a third place stood the said Thwackum, like King Porus, sullenly submitting to the conqueror. The last figure in the piece was Western the Great, most gloriously forbearing the vanquished foe. | Поле кровавой битвы представляло собой в это время следующую картину. Побежденный Блайфил, весь бледный и почти бездыханный, был распростерт на земле. Возле него стоял победитель Джонс, покрытый кровью - частью своей собственной, а частью принадлежавшей недавно его преподобию мистеру Твакому. Поодаль названный Тваком, подобно царю Пору, мрачно сдавался победителю. Последним действующим лицом был Вестерн Великий, великодушно дававший пощаду побежденному врагу. |
| Blifil, in whom there was little sign of life, was at first the principal object of the concern of every one, and particularly of Mrs. Western, who had drawn from her pocket a bottle of hartshorn, and was herself about to apply it to his nostrils, when on a sudden the attention of the whole company was diverted from poor Blifil, whose spirit, if it had any such design, might have now taken an opportunity of stealing off to the other world, without any ceremony. | Блайфил, почти без признаков жизни, первый стал предметом заботливости всех, в особенности миссис Вестерн; вынув из кармана скляночку с нюхательной солью, она собиралась уже поднести ее к носу пострадавшего, как вдруг внимание общества было отвлечено от бедного Блайфила, душе которого был предоставлен удобный случай отправиться, если бы ей вздумалось, без дальних церемоний на тот свет. |
| For now a more melancholy and a more lovely object lay motionless before them. This was no other than the charming Sophia herself, who, from the sight of blood, or from fear for her father, or from some other reason, had fallen down in a swoon, before any one could get to her assistance. | Дело в том, что предмет более прекрасный и более достойный сожаления лежал без движения перед ними. То был не кто иной, как сама прелестная Софья, которая, при виде ли крови, из боязни ли за отца или по какой другой причине, упала в обморок, прежде чем кто-нибудь мог поспеть ей на помощь. |
| Mrs. Western first saw her and screamed. Immediately two or three voices cried out, "Miss Western is dead." Hartshorn, water, every remedy was called for, almost at one and the same instant. | Миссис Вестерн первая увидела это и вскрикнула. Тотчас же раздалось два или три голоса: "Мисс Вестерн умерла!" - и все сразу стали требовать нюхательной соли, воды и других лекарств. |
| The reader may remember, that in our description of this grove we mentioned a murmuring brook, which brook did not come there, as such gentle streams flow through vulgar romances, with no other purpose than to murmur. No! Fortune had decreed to ennoble this little brook with a higher honour than any of those which wash the plains of Arcadia ever deserved. | Читатель, может быть, помнит, что при описании этой рощи мы упомянули о журчащем ручейке, который, не в пример ручьям, изображаемым в пошлых романах, протекал здесь не для того только, чтобы журчать. Нет! Фортуна удостоила этот ручеек высшей чести, чем какая выпадала когда-либо самым счастливым ручьям, орошающим равнины Аркадии. |
| Jones was rubbing Blifil's temples, for he began to fear he had given him a blow too much, when the words, Miss Western and Dead, rushed at once on his ear. He started up, left Blifil to his fate, and flew to Sophia, whom, while all the rest were running against each other, backward and forward, looking for water in the dry paths, he caught up in his arms, and then ran away with her over the field to the rivulet above mentioned; where, plunging himself into the water, he contrived to besprinkle her face, head, and neck very plentifully. | Джонс растирал Блайфилу виски, испугавшись, не слишком ли он поусердствовал во время борьбы, когда слова "мисс Вестерн" и "умерла" одновременно поразили его слух. Он вскочил, бросил Блайфила на произвол судьбы, помчался к Софье, и, в то время как остальные метались без толку взад и вперед в поисках воды на сухих дорожках, подхватил ее на руки и побежал через полянку к вышеупомянутому ручейку; войдя в воду, он принялся усердно обрызгивать ей лицо, голову и шею. |
| Happy was it for Sophia that the same confusion which prevented her other friends from serving her, prevented them likewise from obstructing Jones. He had carried her half ways before they knew what he was doing, and he had actually restored her to life before they reached the waterside. She stretched our her arms, opened her eyes, and cried, "Oh! heavens!" just as her father, aunt, and the parson came up. | К счастью для Софьи, то самое замешательство, которое воспрепятствовало ее прочим спутникам оказать ей помощь, помешало им также удержать Джонса. Он пробежал уже полдороги, прежде чем они сообразили, что он делает, и успел вернуть девушку к жизни, прежде чем они достигли берега ручья. Софья протянула руки, открыла глаза и воскликнула: "Боже мой!" - в ту самую минуту, когда подоспели отец ее, тетка и священник. |
| Jones, who had hitherto held this lovely burthen in his arms, now relinquished his hold; but gave her at the same instant a tender caress, which, had her senses been then perfectly restored, could not have escaped her observation. As she expressed, therefore, no displeasure at this freedom, we suppose she was not sufficiently recovered from her swoon at the time. | Джонс, до сих пор державший дорогую ношу в своих объятиях, опустил ее на землю, но в то же самое мгновение нежно приласкал ее, что не могло бы ускользнуть от ее внимания, если бы она уже совершенно пришла в чувство. Но так как она не обнаруживала никакого неудовольствия при этой вольности, то мы думаем, что в ту минуту она еще не совсем очнулась от обморока. |
| This tragical scene was now converted into a sudden scene of joy. In this our heroe was certainly the principal character; for as he probably felt more ecstatic delight in having saved Sophia than she herself received from being saved, so neither were the congratulations paid to her equal to what were conferred on Jones, especially by Mr. Western himself, who, after having once or twice embraced his daughter, fell to hugging and kissing Jones. He called him the preserver of Sophia, and declared there was nothing, except her, or his estate, which he would not give him; but upon recollection, he afterwards excepied his fox-hounds, the Chevalier, and Miss Slouch (for so he called his favourite mare). | Трагическая сцена вдруг обратилась в радостную, в которой герою нашему, несомненно, принадлежала главная роль; ибо если он чувствовал, вероятно, гораздо больший восторг по случаю спасения Софьи, чем сама она, то и поздравления, приносимые ей, не могли сравняться с ласками, посыпавшимися на Джонса; особенно неистовствовал мистер Вестерн, который, обняв раза два свою дочь, бросился на радостях душить и целовать Джонса. Он называл его спасителем Софьи и объявил, что готов отдать ему все, за исключением ее и своего поместья, впрочем, немного придя в себя, он исключил также своих гончих, Кавалера и Мисс Слауч (так называлась его любимая кобыла). |
| All fears for Sophia being now removed, Jones became the object of the squire's consideration. | Успокоившись окончательно насчет дочери, сквайр обратил свою заботливость на Джонса. |
| "Come, my lad," says Western, "d'off thy quoat and wash thy feace; for att in a devilish pickle, I promise thee. Come, come, wash thyself, and shat go huome with me; and we'l zee to vind thee another quoat." | - Скинь-ка голубчик, кафтан да умой лицо, оно у тебя здорово разукрашено,- приговаривал Вестерн.- Живее, живей умывайся да пойдем ко мне, мы отыщем для тебя другое платье. |
| Jones immediately complied, threw off his coat, went down to the water, and washed both his face and bosom; for the latter was as much exposed and as bloody as the former. But though the water could clear off the blood, it could not remove the black and blue marks which Thwackum had imprinted on both his face and breast, and which, being discerned by Sophia, drew from her a sigh and a look full of inexpressible tenderness. | Джонс беспрекословно повиновался, снял кафтан, подошел к воде и вымыл лицо и грудь, которая была избита и окровавлена в не меньшей степени. Но, смывши кровь, вода не могла удалить черных и синих пятен, которыми его изукрасил Тваком. Заметив их, Софья невольно вздохнула и бросила на Джонса взгляд, полный невыразимой нежности. |
| Jones received this full in his eyes, and it had infinitely a stronger effect on him than all the contusions which he had received before. An effect, however, widely different; for so soft and balmy was it, that, had all his former blows been stabs, it would for some minutes have prevented his feeling their smart. | Встреченный им взгляд этот произвел на него неизмеримо сильнейшее действие, чем все ушибы, полученные в драке. Действие, однако, совсем иного свойства - столь благотворное и успокоительное, что если бы даже он был не избит, а изранен, то и тогда оно прогнало бы на несколько минут всякую боль. |
| The company now moved backwards, and soon arrived where Thwackum had got Mr. Blifil again on his legs. Here we cannot suppress a pious wish, that all quarrels were to be decided by those weapons only with which Nature, knowing what is proper for us, hath supplied us; and that cold iron was to be used in digging no bowels but those of the earth. Then would war, the pastime of monarchs, be almost inoffensive, and battles between great armies might be fought at the particular desire of several ladies of quality; who, together with the kings themselves, might be actual spectators of the conflict. Then might the field be this moment well strewed with human carcasses, and the next, the dead men, or infinitely the greatest part of them, might get up, like Mr. Bayes's troops, and march off either at the sound of a drum or fiddle, as should be previously agreed on. | Общество отправилось теперь в обратный путь и вскоре дошло до того места, где Твакому удалось наконец поставить мистера Блайфила ни ноги. По этому случаю мы не можем не выразить благочестивого пожелания, чтобы все споры решались только тем оружием, которым снабдила нас Природа, знающая, что нам годится, и чтобы холодное железо вонзалось только во внутренности земли. Тогда война, любимое занятие монархов, сделалась бы почти безвредной и можно было бы давать сражения между многочисленными армиями по прихоти высокопоставленных дам, которые вместе с самими королями любовались бы зрелищем битвы; тогда поле ее можно было бы спокойно усеивать человеческими трупами, для того чтобы через несколько минут мертвецы или значительнейшая часть их, подобно мистеру Байеса, встали и ушли церемониальным маршем под звуки барабана или скрипки, смотря по предварительному соглашению. |
| I would avoid, if possible, treating this matter ludicrously, lest grave men and politicians, whom I know to be offended at a jest, may cry pish at it; but, in reality, might not a battle be as well decided by the greater number of broken heads, bloody noses, and black eyes, as by the greater heaps of mangled and murdered human bodies? Might not towns be contended for in the same manner? Indeed, this may be thought too detrimental a scheme to the French interest, since they would thus lose the advantage they have over other nations in the superiority of their engineers; but when I consider the gallantry and generosity of that people, I am persuaded they would never decline putting themselves upon a par with their adversary; or, as the phrase is, making themselves his match. | Я желал бы избежать обвинения в юмористическом трактовании этой темы, иначе серьезные политики, которые, я знаю, шуток не любят, пожалуй, скорчат презрительную гримасу. Но, говоря серьезно, разве сражения не могли бы решаться большим числом поломанных черепов, расквашенных носов и подбитых глаз, как теперь они решаются большими кучами изувеченных и убитых человеческих тел? Разве нельзя таким же способом брать города? Конечно, предложение это чрезвычайно невыгодное для французов, потому что при этом они лишились бы преимущества над другими нациями, доставляемого им высоким искусством их инженеров; но, принимая в соображение рыцарский характер и благородство этого народа, я убежден, что они не откажутся сражаться со своим противником равными силами, как это делается в поединках. |
| But such reformations are rather to be wished than hoped for: I shall content myself, therefore, with this short hint, and return to my narrative. | Однако, как ни желательны такие преобразования, мало надежды на проведение их в жизнь, поэтому я ограничиваюсь этим кратким наброском и возвращаюсь к прерванному рассказу. |
| Western began now to inquire into the original rise of this quarrel. To which neither Blifil nor Jones gave any answer; but Thwackum said surlily, | Вестерн стал расспрашивать о причинах ссоры. Ни Блайфил, ни Джонс ничего ему не ответили, Тваком же сказал со злобой: |
| "I believe the cause is not far off; if you beat the bushes well you may find her." | - Причина, я думаю, недалеко отсюда: пошарьте в кустах, и вы найдете ее. |
| "Find her?" replied Western: "what! have you been fighting for a wench?" | - Найдем ее? - удивился Вестерн.- Как! Неужели вы дрались из-за девчонки? |
| "Ask the gentleman in his waistcoat there," said Thwackum: "he best knows." | - Спросите этого джентльмена в жилетке, он лучше знает,- отвечал Тваком. |
| "Nay then," cries Western, "it is a wench certainly.- Ah, Tom, Tom, thou art a liquorish dog. But come, gentlemen, be all friends, and go home with me, and make final peace over a bottle." | - Ну, тогда, конечно, девчонка! - воскликнул Вестерн.- Ах, Том, Том, какой же ты сластена! Однако, джентльмены, будемте друзьями и пойдем ко мне, выпьем мировую. |
| "I ask your pardon, sir," says Thwackum: "it is no such slight matter for a man of my character to be thus injuriously treated, and buffeted by a boy, only because I would have done my duty, in endeavouring to detect and bring to justice a wanton harlot; but, indeed, the principal fault lies in Mr. Allworthy and yourself; for if you put the laws in execution, as you ought to do, you will soon rid the country of these vermin." | - Прошу извинить меня, сэр,- сказал Тваком,- это не пустяки для человека моего звания потерпеть такое оскорбление от мальчишки и быть им избитым только за то, что хотел исполнить свой долг и пытался открыть и привести к судье гулящую девку. Впрочем, главная вина тут падает на мистера Олверти и на вас: если бы вы строже взыскивали за нарушение законов, как вам надлежит делать, то скоро очистили бы всю нашу местность от этой погани. |
| "I would as soon rid the country of foxes," cries Western. "I think we ought to encourage the recruiting those numbers which we are every day losing in the war.- But where is she? Prithee, Tom, show me." | - Скорее я очистил бы ее от лисиц,- отвечал Вестерн.- По-моему, мы должны поощрять пополнение убыли нашего населения, которую мы терпим каждый день на войне. Где же она, однако? Покажи ее, пожалуйста, Том. |
| He then began to beat about, in the same language and in the same manner as if he had been beating for a hare; and at last cried out, | И он принялся шарить по кустам таким же способом и с такими же возгласами, как если бы хотел поднять зайца. Через несколько минут раздался его крик: |
| "Soho! Puss is not far off. Here's her form, upon my soul; I believe I may cry stole away." | - Го, го! Зайчик недалеко! Клянусь честью, вот его нора. Только, сдается, дичь улизнула. |
| And indeed so he might; for he had now discovered the place whence the poor girl had, at the beginning of the fray, stolen away, upon as many feet as a hare generally uses in travelling. | Сквайр действительно обнаружил место, откуда бедная девушка при начале драки улепетнула со всех ног, не хуже зайца. |
| Sophia now desired her father to return home; saying she found herself very faint, and apprehended a relapse. The squire immediately complied with his daughter's request (for he was the fondest of parents). He earnestly endeavoured to prevail with the whole company to go and sup with him: but Blifil and Thwackum absolutely refused; the former saying, there were more reasons than he could then mention, why he must decline this honour; and the latter declaring (perhaps rightly) that it was not proper for a person of his function to be seen at any place in his present condition. | Тут Софья стала просить отца вернуться домой, говоря, что ей нехорошо и она боится повторения обморока. Сквайр тотчас исполнил ее желание (потому что был нежно любящим родителем) и снова пригласил к себе все общество отужинать. Однако Блайфил и Тваком решительно отказались: первый сказал, что есть мною причин, заставляющих его отклонить приглашение сквайра, по называть их сейчас ему неудобно, а второй объявил (может быть, справедливо), что человеку его звания неприлично являться куда-либо в таком виде. |
| Jones was incapable of refusing the pleasure of being with his Sophia; so on he marched with Squire Western and his ladies, the parson bringing up the rear. This had, indeed, offered to tarry with his brother Thwackum, professing his regard for the cloth would not permit him to depart; but Thwackum would not accept the favour, and, with no great civility, pushed him after Mr. Western. | Что же касается Джонса, то он был неспособен отказаться от удовольствия находиться подле своей Софьи, почему и продолжал путь вместе со сквайром Вестерном и его дамами, предоставив приходскому священнику замыкать шествие. Этот последний хотел было остаться с Твакомом, говоря, что уважение к сану не позволяет ему покинуть собрата, но Тваком отклонил его заботливость и довольно нелюбезно заставил его идти с мистером Вестерном. |
| Thus ended this bloody fray; and thus shall end the fifth book of this history. | Так кончилась эта кровавая битва; и ею да закончится пятая книга нашей истории. |
| English | Русский |
| In our last book we have been obliged to deal pretty much with the passion of love; and in our succeeding book shall be forced to handle this subject still more largely. It may not therefore in this place be improper to apply ourselves to the examination of that modern doctrine, by which certain philosophers, among many other wonderful discoveries, pretend to have found out, that there is no such passion in the human breast. | В последней книге нам пришлось иметь довольно много дола с любовной страстью, а на следующих страницах мы должны будем говорить об этом предмете еще обстоятельнее. Поэтому здесь кстати, пожалуй, заняться исследованием новейшей теории, принадлежащей к числу многих других замечательных открытий наших философов, согласно которой такой страсти вовсе не существует в человеческом сердце. |
| Whether these philosophers be the same with that surprising sect, who are honourably mentioned by the late Dr. Swift, as having, by the mere force of genius alone, without the least assistance of any kind of learning, or even reading, discovered that profound and invaluable secret that there is no God; or whether they are not rather the same with those who some years since very much alarmed the world, by showing that there were no such things as virtue or goodness really existing in human nature, and who deduced our best actions from pride, I will not here presume to determine. In reality, I am inclined to suspect, that all these several finders of truth, are the very identical men who are by others called the finders of gold. The method used in both these searches after truth and after gold, being indeed one and the same, viz., the searching, rummaging, and examining into a nasty place; indeed, in the former instances, into the nastiest of all places, A BAD MIND. | Относятся ли эти философы к той самой удивительной секте, о которой с почтением отзывается покойный доктор Свифт на том основании, что они единственно силой гения, без малейшей помощи науки или даже просто чтения, открыли глубочайшую и драгоценнейшую тайну, что бога нет, или, может быть, скорее, они одного толка с теми, которые несколько лет назад переполошили весь мир, доказывая, что в человеческом естестве не содержится ничего похожего на добродетель и доброту, и выводя все наши хорошие поступки из гордости,- этого я не берусь здесь решить. По правде говоря, я склонен подозревать, что все эти искатели истины как две капли воды похожи на людей, занятых нахождением золота. По крайней мере, способ, применяемый этими господами при отыскании истины и золота, одинаковый: и те и другие копаются, роются и возятся в пакостных местах, и первые в наипакостнейшем из всех - в грязной душе. |
| But though in this particular, and perhaps in their success, the truth-finder and the gold-finder may very properly be compared together; yet in modesty, surely, there can be no comparison between the two; for who ever heard of a gold-finder that had the impudence or folly to assert, from the ill success of his search, that there was no such thing as gold in the world? whereas the truth-finder, having raked out that jakes, his own mind, and being there capable of tracing no ray of divinity, nor anything virtuous or good, or lovely, or loving, very fairly, honestly, and logically concludes that no such things exist in the whole creation. | Но если в отношении метода, а, может быть, также и результатов, искатели истины и золотоискатели чрезвычайно похожи друг на друга, то по части скромности они между собой несравнимы. Слыхано ли когда-нибудь, чтобы алхимик, стремящийся получить золото, имел бесстыдство или глупость утверждать, убедившись в безуспешности своих опытов, что на свете нет такого вещества, как золото? Между тем искатель истины, покопавшись в помойной яме - в собственной душе - и не найдя там ни малейших проблесков божества и ничего похожего на добродетель, доброту, красоту и любовь, очень откровенно, очень честно и очень последовательно заключает отсюда, что ничего этого не существует во всем мироздании. |
| To avoid, however, all contention, if possible, with these philosophers, if they will be called so; and to show our own disposition to accommodate matters peaceably between us, we shall here make them some concessions, which may possibly put an end to the dispute. | Однако во избежание всяких пререканий с этими философами, если их можно так назвать, и чтобы доказать нашу готовность к миролюбивому решению вопроса, мы сделаем им кое-какие уступки, которые, может быть, положат конец спору. |
| First, we will grant that many minds, and perhaps those of the philosophers, are entirely free from the least traces of such a passion. | Во-первых, мы допускаем, что есть души, и к ним, может быть, принадлежат души наших философов, совершенно чуждые малейших признаков вышеупомянутой страсти. |
| Secondly, that what is commonly called love, namely, the desire of satisfying a voracious appetite with a certain quantity of delicate white human flesh, is by no means that passion for which I here contend. This is indeed more properly hunger; and as no glutton is ashamed to apply the word love to his appetite, and to say he LOVES such and such dishes; so may the lover of this kind, with equal propriety, say, he HUNGERS after such and such women. | Во-вторых, то, что обыкновенно называется любовью, именно: желание утолить разыгравшийся аппетит некоторым количеством нежного белого человеческого мяса, ни в коем случае не есть та страсть, которую я здесь отстаиваю. То чувство правильнее будет назвать голодом; и если обжора без стеснения прилагает слово "любовь" к своему аппетиту и говорит, что он любит такие-то и такие-то блюда, то человек, любящий такой любовью, с одинаковым правом может сказать, что он алчет такой-то и такой-то женщины. |
| Thirdly, I will grant, which I believe will be a most acceptable concession, that this love for which I am an advocate, though it satisfies itself in a much more delicate manner, doth nevertheless seek its own satisfaction as much as the grossest of all our appetites. | В-третьих, я допускаю, и считаю это самой приемлемой уступкой, что хотя та любовь, на защиту которой я выступаю, удовлетворяется гораздо более деликатным способом, однако и она ищет удовлетворения не меньше, чем самое грубое из всех наших влечений. |
| And, lastly, that this love, when it operates towards one of a different sex, is very apt, towards its complete gratification, to call in the aid of that hunger which I have mentioned above; and which it is so far from abating, that it heightens all its delights to a degree scarce imaginable by those who have never been susceptible of any other emotions than what have proceeded from appetite alone. | И наконец, я допускаю, что эта любовь, когда она направлена на существо другого пола, весьма расположена для полного наслаждения приглашать себе на помощь только что мной упомянутый голод, и он не только ее не ослабляет, но, напротив, повышает все ее восторги до степени, едва доступной воображению людей, никогда не знавших иных волнений, кроме тех, что проистекают из одного лишь вожделения. |
| In return to all these concessions, I desire of the philosophers to grant, that there is in some (I believe in many) human breasts a kind and benevolent disposition, which is gratified by contributing to the happiness of others. That in this gratification alone, as in friendship, in parental and filial affection, as indeed in general philanthropy, there is a great and exquisite delight. That if we will not call such disposition love, we have no name for it. That though the pleasures arising from such pure love may be heightened and sweetened by the assistance of amorous desires, yet the former can subsist alone, nor are they destroyed by the intervention of the latter. Lastly, that esteem and gratitude are the proper motives to love, as youth and beauty are to desire, and, therefore, though such desire may naturally cease, when age or sickness overtakes its object; yet these can have no effect on love, nor ever shake or remove, from a good mind, that sensation or passion which hath gratitude and esteem for its basis. | Взамен этих уступок я требую от наших философов согласиться с тем, что в сердцах некоторых (я убежден, даже многих) людей живут добрые и благожелательные чувства, побуждающие их способствовать счастью других; что эта бескорыстная деятельность, подобно дружбе, подобно родительской и сыновней любви, подобно всякой вообще филантропии, доставляет сама по себе большое и изысканное наслаждение; что если мы не назовем этого чувства любовью, то у нас нет для него иного названия; что хотя восторги, проистекающие из такой чистой любви, могут быть повышены и услаждены чувственным желанием, однако они существуют и независимо от последнего, не разрушаясь его вторжением; и наконец, что уважение и благодарность являются подлинными источниками любви, как молодость и красота служат источниками желания, и поэтому хотя такое желание и проходит естественным образом, когда годы или болезнь поражают его предмет, однако они не способны оказать никакого действия на любовь и бессильны поколебать или уничтожить в добром сердце чувство или страсть, в основе которого лежит благодарность и уважение. |
| To deny the existence of a passion of which we often see manifest instances, seems to be very strange and absurd; and can indeed proceed only from that self-admonition which we have mentioned above: but how unfair is this! Doth the man who recognizes in his own heart no traces of avarice or ambition, conclude, therefore, that there are no such passions in human nature? Why will we not modestly observe the same rule in judging of the good, as well as the evil of others? Or why, in any case, will we, as Shakespear phrases it, "put the world in our own person?" | Отрицать существование страсти, наблюдая постоянно ее очевиднейшие проявления, представляется мне весьма странным и нелепым. Такое отрицание может проистекать только из рассмотренного нами самоослепления. Но как оно несправедливо! Разве человек, не обнаруживающий в собственном сердце никаких следов корыстолюбия пли честолюбия, заключает отсюда, что эти страсти вовсе не свойственны человеческой природе? Почему же тогда нам скромно не придерживаться одинакового правила при суждении как о пороках, так и о добродетелях людей? Почему нам непременно хочется, как говорит Шекспир, "вкладывать целый мир в нашу собственную особу"? |
| Predominant vanity is, I am afraid, too much concerned here. This is one instance of that adulation which we bestow on our own minds, and this almost universally. For there is scarce any man, how much soever he may despise the character of a flatterer, but will condescend in the meanest manner to flatter himself. | Боюсь, это происходит от непомерного тщеславия. Это один из примеров лести, которую почти все мы расточаем собственному уму. Едва ли найдется человек, который, при всем своем презрении к льстецам, не опускался бы до самой низкой лести перед самим собой. |
| To those therefore I apply for the truth of the above observations, whose own minds can bear testimony to what I have advanced. | Итак, я обращаюсь за подтверждением правоты моих замечаний к людям, сознающим в собственной душе то, что мной здесь высказано. |
| Examine your heart, my good reader, and resolve whether you do believe these matters with me. If you do, you may now proceed to their exemplification in the following pages: if you do not, you have, I assure you, already read more than you have understood; and it would be wiser to pursue your business, or your pleasures (such as they are), than to throw away any more of your time in reading what you can neither taste nor comprehend. To treat of the effects of love to you, must be as absurd as to discourse on colours to a man born blind; since possibly your idea of love may be as absurd as that which we are told such blind man once entertained of the colour scarlet; that colour seemed to him to be very much like the sound of a trumpet: and love probably may, in your opinion, very greatly resemble a dish of soup, or a surloin of roast-beef. | Исследуйте свое сердце, любезный читатель, и скажите, согласны вы со мной или нет. Если согласны, то на следующих страницах вы найдете примеры, поясняющие слова мои; а если нет, то смею вас уверить, что вы уже сейчас прочли больше, чем можете понять; и вам было бы разумнее заняться вашим делом или предаться удовольствиям (каковы бы они ни были), чем терять время на чтение книги, которой вы не способны ни насладиться, ни оценить. Говорить вам о перипетиях любви было бы так же нелепо, как объяснять природу цветов слепорожденному, ибо ваше представление о любви может оказаться столь же превратным, как то представление, которое, как нам рассказывают, один слепой составил себе о пунцовом цвете: этот цвет казался ему очень похожим на звук трубы; любовь тоже может показаться вам очень похожей на тарелку супа или на говяжий филей. |
| English | Русский |
| The reader hath seen Mr. Western, his sister, and daughter, with young Jones, and the parson, going together to Mr. Western's house, where the greater part of the company spent the evening with much joy and festivity. Sophia was indeed the only grave person; for as to Jones, though love had now gotten entire possession of his heart, yet the pleasing reflection on Mr. Allworthy's recovery, and the presence of his mistress, joined to some tender looks which she now and then could not refrain from giving him, so elevated our heroe, that he joined the mirth of the other three, who were perhaps as good-humoured people as any in the world. | Читатель расстался с мистером Вестерном, его сестрой и дочерью, когда они возвращались с Джонсом и священником в дом мистера Вестерна, где большая часть этого общества и провела вечер в радости и веселье. Одна только Софья оставалась задумчивой; что же касается Джонса, то хотя любовь сделалась теперь полновластной владычицей его сердца, однако удовольствие по случаю выздоровления мистера Олверти и присутствие его возлюбленной да еще в придачу нежные взгляды, которыми она время от времени невольно дарила его, так оживили нашего героя, что он соединял в себе веселье остальных трех участников этой пирушки, может быть самых веселых людей на свете. |
| Sophia retained the same gravity of countenance the next morning at breakfast; whence she retired likewise earlier than usual, leaving her father and aunt together. The squire took no notice of this change in his daughter's disposition. To say the truth, though he was somewhat of a politician, and had been twice a candidate in the country interest at an election, he was a man of no great observation. His sister was a lady of a different turn. She had lived about the court, and had seen the world. Hence she had acquired all that knowledge which the said world usually communicates; and was a perfect mistress of manners, customs, ceremonies, and fashions. Nor did her erudition stop here. She had considerably improved her mind by study; she had not only read all the modern plays, operas, oratorios, poems, and romances- in all which she was a critic; but had gone through Rapin's History of England, Eachard's Roman History, and many French Memoires pour servir a l'Histoire: to these she had added most of the political pamphlets and journals published within the last twenty years. From which she had attained a very competent skill in politics, and could discourse very learnedly on the affairs of Europe. She was, moreover, excellently well skilled in the doctrine of amour, and knew better than anybody who and who were together; a knowledge which she the more easily attained, as her pursuit of it was never diverted by any affairs of her own; for either she had no inclinations, or they had never been solicited; which last is indeed very probable; for her masculine person, which was near six foot high, added to her manner and learning, possibly prevented the other sex from regarding her, notwithstanding her petticoats, in the light of a woman. However, as she had considered the matter scientifically, she perfectly well knew, though she had never practised them, all the arts which fine ladies use when they desire to give encouragement, or to conceal liking, with all the long appendage of smiles, ogles, glances, &c., as they are at present practised in the beau-monde. To sum the whole, no species of disguise or affectation had escaped her notice; but as to the plain simple workings of honest nature, as she had never seen any such, she could know but little of them. | Ту же задумчивость сохраняла Софья и на следующее утро за завтраком; она удалилась из-за стола тоже раньше обычного, оставив отца и тетку одних. Сквайр не обратил никакого внимания на перемену в расположении духа дочери. Хотя он и интересовался политикой и дважды был кандидатом от округа на выборах, но, по правде говоря, не отличался большой наблюдательностью. Сестра его была дама другого сорта. Она жила при дворе и видела свет. Там она приобрела все знания, какие обыкновенно приобретаются в означенном свете, и ей в совершенстве были известны манеры, обычаи, церемонии и моды. Но этим не ограничивалась ее эрудиция. Она значительно усовершенствовала свои ум учением и не только перечитала все современные комедии, оперы, оратории, поэмы и романы, о которых умела высказать при случае критическое замечание, но прочла также с начала до конца "историю Англии" Ранена, римскую историю Ичарда, множество французских "Memoires pour servir a l'Histoire" 22 и вдобавок большую часть политических памфлетов и журналов, появившихся за последние двадцать лет. Из них она почерп0Ула обширные сведения по части политики и могла рассуждать очень основательно о положении дел в Европе. Кроме того, она была великолепно осведомлена в науке любви и лучше кого-либо знала, кто с кем состоит в каких отношениях, - знание, которое доставалось ей тем легче, что во время приобретения его она не отвлекалась собственными делами по этой части, - оттого ли, что не имела к ним расположения, или же оттого, что этого расположения у нее никто не добивался; последнее было вероятнее, ибо ее мужеподобная наружность и шесть футов роста в соединении с ее повадками и ученостью препятствовали, должно быть, мужчинам видеть в ней женщину, несмотря на юбки. Тем не менее, благодаря научному подходу к вещам, миссис Вестерн в совершенстве знала, хотя на опыте и не испробовала, все штучки, пускаемые в ход дамами, когда они желают поощрить поклонника или скрыть свое чувство, со всем арсеналом улыбок, глазок и тому подобным, который нынче в употреблении в высшем свете. Словом, ни один дамский прием по части притворства и жеманства не ускользнул от ее наблюдений, но о простых и безыскусственных движениях сердца честной натуры она знала мало, потому что таких вещей ей никогда не приходилось видеть. |
| By means of this wonderful sagacity, Mrs. Western had now, as she thought, made a discovery of something in the mind of Sophia. The first hint of this she took from the behaviour of the young lady in the field of battle; and the suspicion which she then conceived, was greatly corroborated by some observations which she had made that evening and the next morning. However, being greatly cautious to avoid being found in a mistake, she carried the secret a whole fortnight in her bosom, giving only some oblique hints, by simpering, winks, nods, and now and then dropping an obscure word, which indeed sufficiently alarmed Sophia, but did not at all affect her brother. | Вооруженная этой удивительной осведомленностью, миссис Вестерн сделала, как ей казалось, важное открытие в душе Софьи. Первый намек подало ей поведение девушки на поле битвы; возникшие у нее тогда догадки были подтверждены кое-какими наблюдениями, произведенными в тот вечер и на другое утро. Однако она очень боялась совершить ошибку и потому целые две недели носила тайну в груди своей, выдавая ее только косвенными намеками: кривыми улыбками, подмигиванием, кивками и роняемыми время от времени загадочными словами, что сильно встревожило Софью, но не произвело ни малейшего впечатления на ее отца. |
| Being at length, however, thoroughly satisfied of the truth of her observation, she took an opportunity, one morning, when she was alone with her brother, to interrupt one of his whistles in the following manner:- | Но, проникшись наконец твердым убеждением в справедливости своих догадок, миссис Вестерн однажды утром воспользовалась случаем, когда осталась наедине с братом, и прервала насвистываемую им песенку следующими словами: |
| "Pray, brother, have you not observed something very extraordinary in my niece lately?" | - Скажите, братец, вы не заметили в последнее время ничего особенного в моей племяннице? |
| "No, not I," answered Western; "is anything the matter with the girl?" | - Нет, не заметил,- отвечал Вестерн.- А разве с ней что-нибудь неладно? |
| "I think there is," replied she; "and something of much consequence too." | - Да, мне кажется, что неладно,- отвечала миссис Вестерн,- и очень даже неладно. |
| "Why, she doth not complain of anything," cries Western; "and she hath had the small-pox." | - Странно: она ни на что не жалуется,- воскликнул Вестерн,- и оспа у нее уже была! |
| "Brother," returned she, "girls are liable to other distempers besides the small-pox, and sometimes possibly to much worse." | - Братец,- возразила миссис Вестерн,- девушки подвержены и другим болезням, кроме оспы, подчас гораздо опаснейшим. |
| Here Western interrupted her with much earnestness, and begged her, if anything ailed his daughter, to acquaint him immediately; adding, "she knew he loved her more than his own soul, and that he would send to the world's end for the best physician to her." | Эти слова привели сквайра в сильное беспокойство, он серьезно попросил сестру не томить его и сказать, уж не заболела ли Софья, прибавив, что, как ей известно, он любит дочь больше жизни и пошлет для нее на край света за лучшим доктором. |
| "Nay, nay," answered she, smiling, "the distemper is not so terrible; but I believe, brother, you are convinced I know the world, and I promise you I was never more deceived in my life, if my niece be not most desperately in love." | - Полно, успокойтесь,- отвечала сестра с улыбкой,- болезнь ее не такая страшная. Но, я думаю, братец, вы не сомневаетесь, что я знаю свет, так поверьте мне: или я ошибаюсь, как никогда в жизни, или моя племенница безнадежно влюблена. |
| "How! in love!" cries Western, in a passion; "in love, without acquainting me! I'll disinherit her; I'll turn her out of doors, stark naked, without a farthing. Is all my kindness vor 'ur, and vondness o'ur come to this, to fall in love without asking me leave?" | - Что? Влюблена?! - с гневом воскликнул Вестерн.- Влюблена без моего ведома?! Да я лишу ее наследства, прогоню со двора нагишом, без гроша! Как?! За всю мою доброту и за всю мою любовь влюблена, не спросив моего позволения?! |
| "But you will not," answered Mrs. Western, "turn this daughter, whom you love better than your own soul, out of doors, before you know whether you shall approve her choice. Suppose she should have fixed on the very person whom you yourself would wish, I hope you would not be angry then?" | - Надеюсь,- возразила миссис Вестерн,- вы не прогоните дочери, которую любите больше жизни, не узнав раньше, на ком она остановила свой выбор. Предположим, он пал на того, кого вы и сами пожелали бы ей в женихи,- надеюсь, вы не станете тогда на нее сердиться? |
| "No, no," cries Western, "that would make a difference. If she marries the man I would ha' her, she may love whom she pleases, I shan't trouble my head about that." | - Понятно, нет,- вскричал Вестерн,- это другое дело! Если она выйдет замуж за человека, которого укажу ей я, так пусть себе любит, кого ей вздумается, мне до этого дела нет. |
| "That is spoken," answered the sister, "like a sensible man; but I believe the very person she hath chosen would be the very person you would choose for her. I will disclaim all knowledge of the world, if it is not so; and I believe, brother, you will allow I have some." | - Вот это разумно сказано,- отвечала сестра.- Но я думаю, что человек, на которого пал ее выбор,- тот самый, кого и вы для нее выбрали бы. Если это не так, то все мое знание света никуда не годится, а согласитесь, братец, что я все-таки его довольно знаю. |
| "Why, lookee, sister," said Western, "I do believe you have as much as any woman; and to be sure those are women's matters. You know I don't love to hear you talk about politics; they belong to us, and petticoats should not meddle: but come, who is the man?" | - Не буду спорить, сестрица,- сказал Вестерн,- вы знаете свет не хуже всякой другой: это по женской части. Не люблю я только, когда вы толкуете о политике: это наше дело, и юбкам нечего в такие дела соваться. Но кто же, однако, ее избранник? |
| "Marry!" said she, "you may find him out yourself if you please. You, who are so great a politician, can be at no great loss. The judgment which can penetrate into the cabinets of princes, and discover the secret springs which move the great state wheels in all the political machines of Europe, must surely, with very little difficulty, find out what passes in the rude uninformed mind of a girl." | - Так я вам и скажу! Нет, извольте догадаться сами. Такому великому политику, как вы, это нетрудно сделать. Ум, который проникает в кабинеты государей и открывает тайные пружины, приводящие в движение государственные колеса всех политических машин Европы, конечно, легко разгадает, что творится в простом и неискушенном сердце девушки. |
| "Sister," cries the squire, "I have often warn'd you not to talk the court gibberish to me. I tell you, I don't understand the lingo: but I can read a journal, or the London Evening Post. Perhaps, indeed, there may be now and tan a verse which I can't make much of, because half the letters are left out; yet I know very well what is meant by that, and that our affairs don't go so well as they should do, because of bribery and corruption." | - Сестра,- нетерепеливо воскликнул сквайр,- я уже не раз просил вас оставить в разговоре со мной эту придворную тарабарщину! Говорю вам, что вашего жаргона я не понимаю, хоть и читаю журналы и "Лондонскую вечернюю почту". Случается, правда, что та или другая строчка поставит в тупик, потому что половина букв пропущена, а все же я прекрасно знаю, что это значит: знаю, что наши дела идут не так хорошо, как следовало бы, и все из-за взяток да подкупов. |
| "I pity your country ignorance from my heart," cries the lady. | - Ваше деревенское невежество внушает мне истинное сожаление,сказала миссис Вестерн. |
| "Do you?" answered Western; "and I pity your town learning; I had rather be anything than a courtier, and a Presbyterian, and a Hanoverian too, as some people, I believe, are." | - Неужто? А мне так ваша столичная ученость внушает жалость. Чем угодно готов быть, только не придворным, не пресвитерианцем и не ганноверцем, как иные. |
| "If you mean me," answered she, "you know I am a woman, brother; and it signifies nothing what I am. Besides-" | - Если вы намекаете на меня,- отвечала сестра,- так ведь вы знаете, братец, что я женщина, и, стало быть, это не имеет никакого значения. Кроме того... |
| "I do know you are a woman," cries the squire, "and it's well for thee that art one; if hadst been a man, I promise thee I had lent thee a flick long ago." | - Я знаю, что ты женщина,- перебил ее сквайр,- и счастье твое, что женщина. Если бы ты была мужчиной, так я уже дал бы тебе щелчка. |
| "Ay, there," said she, "in that flick lies all your fancied superiority. Your bodies, and not your brains, are stronger than ours. Believe me, it is well for you that you are able to beat us; or, such is the superiority of our understanding, we should make all of you what the brave, and wise, and witty, and polite are already- our slaves." | - В этих щелчках все ваше воображаемое превосходство. Кулак у вас действительно крепче нашего, а мозги - нисколько. Счастье ваше, что вы можете нас прибить, иначе, поверьте, благодаря превосходству нашего ума мы сделали бы всех вас тем же, чем уже сделали стольких храбрых, мудрых, остроумных и образованных: нашими рабами. |
| "I am glad I know your mind," answered the squire. "But we'll talk more of this matter another time. At present, do tell me what man is it you mean about my daughter?" | - Очень рад, что знаю ваши намерения,- отвечал сквайр,- но об этом потолкуем в другой раз. А теперь скажите, кто же он, однако, этот избранник дочери? |
| "Hold a moment," said she, "while I digest that sovereign contempt I have for your sex; or else I ought to be angry too with you. There- I have made a shift to gulp it down. And now, good politic sir, what think you of Mr. Blifil? Did she not faint away on seeing him lie breathless on the ground? Did she not, after he was recovered, turn pale again the moment we came up to that part of the field where he stood? And pray what else should be the occasion of all her melancholy that night at supper, the next morning, and indeed ever since?" | - Минуточку терпения: дайте переварить величественное презрение, которое я питаю к вашему полу, иначе я буду слишком на вас сердиться. Ну вот - я постаралась проглотить свой гнев. А теперь, великий политик, что вы думаете о мистере Блайфиле? Разве Софья не лишилась чувств, увидя его лежащим без дыхания? Разве, придя в себя, она не побледнела снова, когда мы подошли к тому месту поляны, где он стоял? И какую вы укажете причину ее грусти в тот вечер за ужином, на следующее утро, да и все эти дни? |
| "Fore George!" cries the squire, "now you mind me on't, I remember it all. It is certainly so, and I am glad on't with all my heart. I knew Sophy was a good girl, and would not fall in love to make me angry. I was never more rejoiced in my life; for nothing can lie so handy together as our two estates. I had this matter in my head some time ago: for certainly the two estates are in a manner joined together in matrimony already, and it would be a thousand pities to part them. It is true, indeed, there be larger estates in the kingdom, but not in this county, and I had rather bate something, than marry my daughter among strangers and foreigners. Besides, most o' zuch great estates be in the hands of lords, and I heate the very name of themmun. Well but, sister, what would you advise me to do; for I tell you women know these matters better than we do?" | - Клянусь святым Георгием,- воскликнул сквайр,- теперь, когда вы меня надоумили, я все припоминаю! Разумеется, это так, и я от всего сердца рад этому. Я знал, что Софья хорошая девочка и не доставит мне огорчения своей любовью. Никогда в жизни у меня еще не было такой радости,- ведь наши поместья бок о бок! Я и сам об этом подумывал: оба поместья уже словно сочетались браком, и жаль было бы разлучить их. Есть, конечно, в королевстве имения и побольше, да не в нашем графстве, и я готов лучше пойти на уступки, чем выдать дочь за чужого или иноземца. К тому же большая часть крупных поместий в руках лордов, а я самое слово это ненавижу. Как же, однако, мне поступить? Посоветуйте, сестрица. Потому что, повторяю, вы, женщины, смыслите в этих делах больше нашего. |
| "Oh, your humble servant, sir," answered the lady: "we are obliged to you for allowing us a capacity in anything. Since you are pleased, then, most politic sir, to ask my advice, I think you may propose the match to Allworthy yourself. There is no indecorum in the proposal's coming from the parent of either side. King Alcinous, in Mr. Pope's Odyssey, offers his daughter to Ulysses. I need not caution so politic a person not to say that your daughter is in love; that would indeed be against all rules." | - Покорнейше вас благодарю, сэр,- отвечала миссис Вестерн,- премного вам признательна, что вы хоть на что-нибудь нас годными считаете. Если вы удостаиваете спросить у меня совета, то, я полагаю, вам лучше всего самому сделать предложение Олверти. Когда оно исходит от родителей, в нем нет ничего неприличного. В "Одиссее" мистера Попа царь Алкиной сам предлагал свою дочь в жены Улиссу. Мне, конечно, нет надобности предупреждать такого глубокого политика, что не следует говорить о том, что ваша дочь влюблена,- это было бы против всяких правил. |
| "Well," said the squire, "I will propose it; but I shall certainly lend un a flick, if he should refuse me." | - Хорошо,- сказал сквайр,- сделаю предложение. Только уж задам я ему, если он мне откажет! |
| "Fear not," cries Mrs. Western; "the match is too advantageous to be refused." | - Не беспокойтесь,- возразила миссис Вестерн,- партия слишком выгодная, чтобы встретить отказ. |
| "I don't know that," answered the squire: "Allworthy is a queer b-ch, and money hath no effect o'un." | - Ну, не знаю,- отвечал сквайр.- Олверти ведь чудак, и деньги для него ничего не значат. |
| "Brother," said the lady, "your politics astonish me. Are you really to be imposed on by professions? Do you think Mr. Allworthy hath more contempt for money than other men because he professes more? Such credulity would better become one of us weak women, than that wise sex which heaven hath formed for politicians. Indeed, brother, you would make a fine plenipo to negotiate with the French. They would soon persuade you, that they take towns out of mere defensive principles." | - Какой же вы плохой политик, братец! - укоризненно заметила сестра.Разве можно так слепо доверять словам? Неужели вы думаете, что мистер Олверти презирает деньги больше других, потому что он заявляет об этом? Такое легковерие пристало бы больше нам, слабым женщинам, чем мудрому полу, который создан богом для того, чтобы заниматься политикой. Право, братец, вас бы уполномочить вести переговоры с Францией. Французы тотчас вас убедили бы, что берут города исключительно с целью самозащиты. |
| "Sister," answered the squire, with much scorn, "let your friends at court answer for the towns taken; as you are a woman, I shall lay ho blame upon you; for I suppose they are wiser than to trust women with secrets." | - Сестра,- презрительно оборвал ее сквайр,- пусть ваши придворные друзья отвечают за взятые города; вы женщина, и я не стану вас порицать, ибо, я полагаю, они все же настолько умны, чтобы не доверять секретов бабам. |
| He accompanied this with so sarcastical a laugh, that Mrs. Western could bear no longer. She had been all this time fretted in a tender part (for she was indeed very deeply skilled in these matters, and very violent in them), and therefore, burst forth in a rage, declared her brother to be both a clown and a blockhead, and that she would stay no longer in his house. | И он так саркастически рассмеялся, что миссис Вестерн не могла больше выдержать. Слова брата задели ее за живое (ибо она действительно была хорошо осведомлена в этих делах и принимала их близко к сердцу), она вспыхнула, раскричалась, назвала брата шутом и олухом и объявила, что не желает дольше оставаться у него в доме. |
| The squire, though perhaps he had never read Machiavel, was, however, in many points, a perfect politician. He strongly held all those wise tenets, which are so well inculcated in that Politico-Peripatetic school of Exchange-alley. He knew the just value and only use of money, viz., to lay it up. He was likewise well skilled in the exact value of reversions, expectations, &c., and had often considered the amount of his sister's fortune, and the chance which he or his posterity had of inheriting it. This he was infinitely too wise to sacrifice to a trifling resentment. When he found, therefore, he had carried matters too far, he began to think of reconciling them; which was no very difficult task, as the lady had great affection for her brother, and still greater for her niece; and though too susceptible of an affront offered to her skill in politics, on which she much valued herself, was a woman of a very extraordinary good and sweet disposition. | Сквайр, вероятно, никогда не читал Макиавелли, однако был во многих отношениях тонким политиком. Он строго придерживался мудрых правил, усердно насаждаемых в политико-перипатетической школе биржи. Он знал настоящую цену и единственное употребление денег, заключавшееся в том, чтобы копить их. Равным образом он был хорошо осведомлен в законах о наследстве, о переходе имения обратно к дарителю и тому подобном, часто высчитывал величину сестрина состояния и размышлял, достанется ли оно ему или его потомкам. В сквайре было слишком много благоразумия, чтобы пожертвовать всем этим из-за пустой размолвки. Увидев, что дело зашло слишком далеко, он начал думать о примирении; задача была нетрудная, потому что миссис Вестерн очень любила брата и еще больше - племянницу; хотя она болезненно воспринимала насмешки над ее знаниями в области политики, которыми очень гордилась, но была женщина необыкновенно добрая и покладистая. |
| Having first, therefore, laid violent hands on the horses, for whose escape from the stable no place but the window was left open, he next applied himself to his sister; softened and soothed her, by unsaying all he had said, and by assertions directly contrary to those which had incensed her. Lastly, he summoned the eloquence of Sophia to his assistance, who, besides a most graceful and winning address, had the advantage of being heard with great favour and partiality by her aunt. | Вот почему, отправившись первым делом на конюшню и заперев там всех лошадей, после чего их можно было вывести разве только через окно, сквайр вернулся потом к сестре; он принялся всячески ее ублажать и задабривать, взяв назад все, что ей сказал, и утверждая прямо противоположное тому, что так ее разгневало. Наконец, он призвал себе на помощь красноречие Софьи, которая, помимо чарующего и подкупающего обращения, имела еще и то преимущество, что тетка всегда выслушивала ее любезно и благосклонно. |
| The result of the whole was a kind smile from Mrs. Western, who said, | Результатом всего этого было то, что миссис Вестерн добродушно улыбнулась и сказала: |
| "Brother, you are absolutely a perfect Croat; but as those have their use in the army of the empress queen, so you likewise have some good in you. I will therefore once more sign a treaty of peace with you, and see that you do not infringe it on your side; at least, as you are so excellent a politician, I may expect you will keep your leagues, like the French, till your interest calls upon you to break them." | - Вы настоящий кроат, братец. Но и кроаты на что-нибудь да годны в армии императрицы-королевы; так и вы не без добрых качеств. Поэтому я попробую еще раз подписать с вами мирный договор, но только смотрите не нарушайте его; по крайней мере, раз вы такой превосходный политик, я буду ожидать, что, подобно французам, вы не нарушите его до тех пор, пока этого не потребуют ваши интересы. |
| English | Русский |
| The squire having settled matters with his sister, as we have seen in the last chapter, was so greatly impatient to communicate the proposal to Allworthy, that Mrs. Western had the utmost difficulty to prevent him from visiting that gentleman in his sickness, for this purpose. | Уладив дело с сестрой, как мы видели в предыдущей главе, сквайр хотел, не откладывая ни минуты, сделать предложение Олверти, так что миссис Вестерн стоило огромного труда отговорить брата от поездки с этой целью к соседу во время его болезни. |
| Mr. Allworthy had been engaged to dine with Mr. Western at the time when he was taken ill. He was therefore no sooner discharged out of the custody of physic, but he thought (as was usual with him on all occasions, both the highest and the lowest) of fulfilling his engagement. | Мистер Олверти был приглашен отобедать к мистеру Вестерну, но болезнь помешала ему воспользоваться приглашением. Поэтому, выйдя из-под опеки медицины, он собрался исполнить свое обещание, как делал это всегда и в важных делах, и в самых ничтожных. |
| In the interval between the time of the dialogue in the last chapter, and this day of public entertainment, Sophia had, from certain obscure hints thrown out by her aunt, collected some apprehension that the sagacious lady suspected her passion for Jones. She now resolved to take this opportunity of wiping out all such suspicions, and for that purpose to put an entire constraint on her behaviour. | В промежутке между разговором, приведенным в предыдущей главе, и этим званым обедом Софья начала догадываться по некоторым неясным намекам, брошенным теткой, что эта проницательная дама заметила ее неравнодушие к Джонсу. Она решила воспользоваться предстоящим случаем, чтобы рассеять все подобные подозрения, и с этой целью начала играть несвойственную ей роль. |
| First, she endeavoured to conceal a throbbing melancholy heart with the utmost sprightliness in her countenance, and the highest gaiety in her manner. Secondly, she addressed her whole discourse to Mr. Blifil, and took not the least notice of poor Jones the whole day. | Первым делом она постаралась скрыть свою глубокую сердечную грусть под маской самого беззаветного веселья. Далее, она разговаривала исключительно с мистером Блайфилом и в течение целого дня ни разу даже не взглянула на беднягу Джонса. |
| The squire was so delighted with this conduct of his daughter, that he scarce eat any dinner, and spent almost his whole time in watching opportunities of conveying signs of his approbation by winks and nods to his sister; who was not at first altogether so pleased with what she saw as was her brother. | Сквайр был в таком восторге от дочери, что почти не прикасался к кушаньям и только то и делал, что кивал и подмигивал сестре в знак своего одобрения; но та сначала вовсе не была так обрадована, как ее брат, тем, что видела. |
| In short, Sophia so greatly overacted her part, that her aunt was at first staggered, and began to suspect some affectation in her niece; but as she was herself a woman of great art, so she soon attributed this to extreme art in Sophia. She remembered the many hints she had given her niece concerning her being in love, and imagined the young lady had taken this way to rally her out of her opinion, by an overacted civility: a notion that was greatly corroborated by the excessive gaiety with which the whole was accompanied. We cannot here avoid remarking, that this conjecture would have been better founded had Sophia lived ten years in the air of Grosvenor Square, where young ladies do learn a wonderful knack of rallying and playing with that passion, which is a mighty serious thing in woods and groves an hundred miles distant from London. | Словом, Софья настолько переиграла свою роль, что заронила было в тетке некоторые сомнения, и миссис Вестерн начала подозревать тут притворство; однако, будучи женщиной весьма тонкого ума, скоро объяснила его тонкой политикой Софьи. Она вспомнила, сколько намеков сделала она племяннице насчет ее влюбленности, и вообразила, что девушка хочет таким образом разуверить ее при помощи преувеличенной вежливости - мнение, которое еще больше подтверждала необыкновенная веселость Софьи, не покидавшая ее в течение целого дня. Не можем здесь не заметить, что это предположение было бы более основательно, если бы Софья провела десяток лет в атмосфере Гровенор-сквера, где молодые дамы научаются удивительно ловко играть той страстью, которая является делом весьма серьезным в рощах и лесах за сто миль от Лондона. |
| To say the truth, in discovering the deceit of others, it matters much that our own art be wound up, if I may use the expression, in the same key with theirs: for very artful men sometimes miscarry by fancying others wiser, or, in other words, greater knaves, than they really are. As this observation is pretty deep, I will illustrate it by the following short story. Three countrymen were pursuing a Wiltshire thief through Brentford. The simplest of them seeing "The Wiltshire House," written under a sign, advised his companions to enter it, for there most probably they would find their countryman. The second, who was wiser, laughed at this simplicity; but the third, who was wiser still, answered, "Let us go in, however, for he may think we should not suspect him of going amongst his own countrymen." They accordingly went in and searched the house, and by that means missed overtaking the thief, who was at that time but a little way before them; and who, as they all knew, but had never once reflected, could not read. | По правде говоря, при разоблачении плутовства других очень важно, чтобы наша собственная хитрость была, если можно так выразиться, настроена в тон с чужой: подчас самые тонкие мошенники попадают впросак, воображая других умнее или, лучше сказать, ловчее, чем они есть на самом деле. Так как замечание это отличается необыкновенной глубиной, то я поясню его такой сказочкой. Три крестьянина преследовали одного вильтширского вора по улицам Брентфорда. Самый простоватый из них, увидя вывеску "Вильтширская гостиница", предложил своим товарищам зайти туда, в уверенности, что они найдут там своего земляка; другой, поумнее, посмеялся над его простотой; но третий, самый умный, сказал: "Давайте все-таки зайдем: может быть, он думает, что нам в голову не придет искать его между земляками". Они вошли и обшарили весь дом, а вор, которого уже почти нагнали, выиграл, таким образом, время и скрылся; между тем все эти крестьяне знали, да упустили из виду, что вор и читать-то не умеет. |
| The reader will pardon a digression in which so invaluable a secret is communicated, since every gamester will agree how necessary it is to know exactly the play of another, in order to countermine him. This will, moreover, afford a reason why the wiser man, as is often seen, is the bubble of the weaker, and why many simple and innocent characters are so generally misunderstood and misrepresented; but what is most material, this will account for the deceit which Sophia put on her politic aunt. | Читатель простит мне отступление, в котором сообщается секрет неоценимой важности: ведь всякий игрок согласится, насколько необходимо знать в точности приемы противника, чтобы обыграть его. Оно поможет также понять, почему дурак часто проводит умного и почему искренние движения простой души обыкновенно истолковываются превратно; но самое существенное то, что оно объяснит, почему Софье удалось обмануть свою тонкую тетушку. |
| Dinner being ended, and the company retired into the garden, Mr. Western, who was thoroughly convinced of the certainty of what his sister had told him, took Mr. Allworthy aside, and very bluntly proposed a match between Sophia and young Mr. Blifil. | После обеда общество перешло в сад, и мистер Вестерн, совершенно убежденный в справедливости предположений сестры, отвел мистера Олверти в сторону и без обиняков предложил ему женить мистера Блайфила на Софье. |
| Mr. Allworthy was not one of those men whose hearts flutter at any unexpected and sudden tidings of worldly profit. His mind was, indeed, tempered with that philosophy which becomes a man and a Christian. He affected no absolute superiority to all pleasure and pain, to all joy and grief; but was not at the same time to be discomposed and ruffled by every accidental blast, by every smile or frown of fortune. He received, therefore, Mr. Western's proposal without any visible emotion, or without any alteration of countenance. He said the alliance was such as he sincerely wished; then launched forth into a very just encomium on the young lady's merit; acknowledged the offer to be advantageous in point of fortune; and after thanking Mr. Western for the good opinion he had professed of his nephew, concluded, that if the young people liked each other, he should be very desirous to complete the affair. | Мистер Олверти был не из тех людей, сердца которых начинают биться ускоренно при известии о внезапно сваливающихся материальных выгодах. Душа его была закалена философией, приличествующей мужчине и христианину. Он не прикидывался, будто стоит выше всех радостей и горя, но в то же время не расстраивался и не хорохорился при неожиданных оборотах колеса фортуны, при ее гримасах или улыбках. Поэтому он выслушал предложение мистера Вестерна с полным наружным спокойствием, нисколько не переменившись в лице. Он сказал, что союз этот именно такой, какого он искренне желает, после чего принялся расхваливать достоинства молодой девушки; признал, что предложение очень выгодно и в материальном отношении, и в заключение, поблагодарив мистера Вестерна за доброе мнение о его племяннике, сказал, что, если молодые люди друг другу понравятся, он с большим удовольствием порешит это дело. |
| Western was a little disappointed at Mr. Allworthy's answer, which was not so warm as he expected. He treated the doubt whether the young people might like one another with great contempt, saying, "That parents were the best judges of proper matches for their children: that for his part he should insist on the most resigned obedience from his daughter: and if any young fellow could refuse such a bed-fellow, he was his humble servant, and hoped there was no harm done." | Вестерн был немного раздосадован ответом мистера Олверти, не найдя в нем той теплоты, какой ожидал. А к сомнениям мистера Олверти насчет того, понравятся ли друг другу молодые люди, отнесся весьма пренебрежительно, сказав, что родители лучше всех могут судить о подходящих партиях для своих детей; что со своей стороны он будет требовать совершеннейшей покорности от дочери, а если какой-нибудь молодчик откажется от такой женки, так, слуга покорный, он горевать не будет. |
| Allworthy endeavoured to soften this resentment by many eulogiums on Sophia, declaring he had no doubt but that Mr. Blifil would very gladly receive the offer; but all was ineffectual; he could obtain no other answer from the squire but- | Олверти постарался загладить дурное впечатление от своих слов восторженными похвалами Софье, заявив, что мистер Блайфил, без сомнения, с радостью примет предложение. Но все было безуспешно: он не мог добиться от сквайра иного ответа, кроме: |
| "I say no more- I humbly hope there's no harm done- that's all." | - Больше я - ни слова... Горевать не буду - вот и все. |
| Which words he repeated at least a hundred times before they parted. | Слова эти были им повторены, по крайней мере, сотню раз, перед тем как они расстались. |
| Allworthy was too well acquainted with his neighbour to be offended at this behaviour; and though he was so averse to the rigour which some parents exercise on their children in the article of marriage, that he had resolved never to force his nephew's inclinations, he was nevertheless much pleased with the prospect of this union; for the whole country resounded the praises of Sophia, and he had himself greatly admired the uncommon endowments of both her mind and person. | Олверти слишком хорошо знал своего соседа, для того чтобы на него обидеться; хотя он порицал строгость, проявляемую некоторыми родителями к детям в отношении брака, и сам ни за что не стал бы навязывать свою волю племяннику, но все же с большим удовольствием думал о союзе молодых людей; в самом деле, кругом раздавалось столько похвал Софье, да и он тоже восхищался ее незаурядными дарованиями и красотой. |
| To which I believe we may add, the consideration of her vast fortune, which, though he was too sober to be intoxicated with it, he was too sensible to despise. | К этому, я полагаю, мы можем прибавить небезразличное отношение к ее богатству: хотя оно его и не ослепляло, но здравый смысл не позволял ему также пренебрегать им. |
| And here, in defiance of all the barking critics in the world, I must and will introduce a digression concerning true wisdom, of which Mr. Allworthy was in reality as great a pattern as he was of goodness. | Здесь, невзирая на лай всех критиков на свете, я должен и хочу сделать отступление касательно истинной мудрости, коей Олверти мог служить таким же прекрасным примером, как и примером доброты. |
| True wisdom then, notwithstanding all which Mr. Hogarth's poor poet may have writ against riches, and in spite of all which any rich well-fed divine may have preached against pleasure, consists not in the contempt of either of these. A man may have as much wisdom in the possession of an affluent fortune, as any beggar in the streets; or may enjoy a handsome wife or a hearty friend, and still remain as wise as any sour popish recluse, who buries all his social faculties, and starves his belly while he well lashes his back. | Истинная мудрость - что бы ни писал нищий-поэт мистера Хогарта против богатства и, наперекор всем проповедям богатых, сытых попов, против удовольствий,- истинная мудрость заключается не в презрении к этим благам. Обладатель несметного богатства может быть столь же мудр, как и любой уличный нищий; можно наслаждаться обществом красавицы жены или преданного друга и быть не менее мудрым, чем какой-нибудь угрюмый папистский затворник, который убивает все свои общественные стремления и морит голодом брюхо, усердно бичуя свое седалище. |
| To say truth, the wisest man is the likeliest to possess all worldly blessings in an eminent degree; for as that moderation which wisdom prescribes is the surest way to useful wealth, so can it alone qualify us to taste many pleasures. The wise man gratifies every appetite and every passion, while the fool sacrifices all the rest to pall and satiate one. | Правду сказать, истинно мудрый человек скорее прочих достигает обладания всеми мирскими благами в высочайшей степени: ведь если умеренность, предписываемая ему мудростью, есть вернейший путь к благосостоянию, то лишь она одна позволяет нам также вкусить разнообразных наслаждений. Мудрый человек удовлетворяет каждое свое желание и каждую страсть, тогда как глупец жертвует всеми страстями ради утоления и насыщения только одной. |
| It may be objected, that very wise men have been notoriously avaricious. I answer, Not wise in that instance. It may likewise be said, That the wisest men have been in their youth immoderately fond of pleasure. I answer, They were not wise then. | Мне могут возразить, что некоторые мудрецы прославились своей скаредностью. Я отвечаю: в этом отношении они не были мудрыми. Можно также сказать, что очень мудрые люди в молодости неумеренно предавались удовольствиям. Я отвечаю: стало быть, тогда они не были мудры. |
| Wisdom, in short, whose lessons have been represented as so hard to learn by those who never were at her school, only teaches us to extend a simple maxim universally known and followed even in the lowest life, a little farther than that life carries it. And this is, not to buy at too dear a price. | Словом, мудрость, наставления которой трудно усваиваются, по мнению людей, никогда не проходивших ее школы, учит нас лишь чуточку более широкому применению одной простой общеизвестной истины, которой следуют люди даже самого низкого происхождения. Истина эта гласит: ничего не покупай по слишком дорогой цене. |
| Now, whoever takes this maxim abroad with him into the grand market of the world, and constantly applies it to honours, to riches, to pleasures, and to every other commodity which that market affords, is, I will venture to affirm, a wise man, and must be so acknowledged in the worldly sense of the word; for he makes the best of bargains, since in reality he purchases everything at the price only of a little trouble, and carries home all the good things I have mentioned, while he keeps his health, his innocence, and his reputation, the common prices which are paid for them by others, entire and to himself. | Кто запасается этой истиной, выходя на большой рынок света, и постоянно мерит ею почести, богатства, удовольствия и другие приятные вещи, предлагаемые этим рынком, тот - решаюсь я утверждать - человек мудрый и должен быть признан таковым в светском смысле этого слова; он делает самые выгодные покупки, так как приобретает любой предмет, в сущности, лишь ценой небольших хлопот и приносит домой все только что упомянутые мною приятные вещи, сохраняя в полной неприкосновенности свое здоровье, невинность и доброе имя,- обычная цена, которую платят за них другие. |
| From this moderation, likewise, he learns two other lessons, which complete his character. First, never to be intoxicated when he hath made the best bargain, nor dejected when the market is empty, or when its commodities are too dear for his purchase. | Из этой умеренности равным образом извлекает он еще два урока, окончательно определяющие его характер. Первый: никогда через меру не восхищаться выгодной покупкой; второй: не падать духом, когда рынок пуст или когда товары на нем слишком дороги для его кармана. |
| But I must remember on what subject I am writing, and not trespass too far on the patience of a good-natured critic. Here, therefore, I put an end to the chapter. | Пора, однако, вспомнить о предмете моей книги и не злоупотреблять терпением доброжелательного критика. Поэтому я кончаю настоящую главу. |
| English | Русский |
| As soon as Mr. Allworthy returned home, he took Mr. Blifil apart, and after some preface, communicated to him the proposal which had been made by Mr. Western, and at the same time informed him how agreeable this match would be to himself. | Вернувшись домой, мистер Олверти тотчас же отвел мистера Блайфила в сторону и после краткого вступления сообщил ему предложение мистера Вестерна, прибавив, что сам он был бы очень рад этому союзу. |
| The charms of Sophia had not made the least impression on Blifil; not that his heart was pre-engaged; neither was he totally insensible of beauty, or had any aversion to women; but his appetites were by nature so moderate, that he was able, by philosophy, or by study, or by some other method, easily to subdue them: and as to that passion which we have treated of in the first chapter of this book, he had not the least tincture of it in his whole composition. | Прелести Софьи не производили ни малейшего впечатления на Блайфила - не потому, чтобы сердце его уже принадлежало другой, и не потому, чтобы он был совершенно нечувствителен к красоте или питал отвращение к женщинам,- но желания его от природы были так умеренны, что с помощью философии или учения или каким-либо иным способом он легко их обуздывал; а что касается страсти, о которой мы рассуждали в первой главе настоящей книги, то ее не было и следов во всем его существе. |
| But though he was so entirely free from that mixed passion, of which we there treated, and of which the virtues and beauty of Sophia formed so notable an object; yet was he altogether as well furnished with some other passions, that promised themselves very full gratification in the young lady's fortune. Such were avarice and ambition, which divided the dominion of his mind between them. He had more than once considered the possession of this fortune as a very desirable thing, and had entertained some distant views concerning it; but his own youth, and that of the young lady, and indeed principally a reflection that Mr. Western might marry again, and have more children, had restrained him from too hasty or eager a pursuit. | Но, несмотря на полное отсутствие в нем этого сложного чувства, для которого таким подходящим предметом являлись достоинства и красота Софьи, он был богато наделен другими страстями, которым очень улыбалось состояние молодой девушки. То были корыстолюбие и честолюбие, делившие между собой власть над его душой. Не раз подумывал он об обладании этим богатством, как о чем-то весьма желательном, и даже строил насчет этого некоторые отдаленные планы; но его молодость, равно как и молодость Софьи, а главное - мысль о том, что мистер Вестерн может еще жениться и иметь других детей, удерживала его от чересчур поспешных и смелых шагов в этом направлении. |
| This last and most material objection was now in great measure removed, as the proposal came from Mr. Western himself. Blifil, therefore, after a very short hesitation, answered Mr. Allworthy, that matrimony was a subject on which he had not yet thought; but that he was so sensible of his friendly and fatherly care, that he should in all things submit himself to his pleasure. | Это последнее и самое существенное препятствие было теперь в значительной степени устранено тем, что предложение исходило от самого мистера Вестерна. Поэтому после очень недолгого колебания Блайфил ответил мистеру Олверти, что супружество - предмет, о котором он еще не думал, но что он настолько признателен за его дружескую и отеческую заботливость, что во всем подчинится его желаниям, лишь бы доставить ему удовольствие. |
| Allworthy was naturally a man of spirit, and his present gravity arose from true wisdom and philosophy, not from any original phlegm in his disposition; for he had possessed much fire in his youth, and had married a beautiful woman for love. He was not therefore greatly pleased with this cold answer of his nephew; nor could he help launching forth into the praises of Sophia, and expressing some wonder that the heart of a young man could be impregnable to the force of such charms, unless it was guarded by some prior affection. | Олверти был от природы человек пылкий, и теперешняя его степенность была следствием истинной мудрости и философии, а не флегматического характера; в молодости он был полон огня и женился на красивой женщине по любви,- поэтому ему не очень понравился холодный ответ племянника. Он не мог удержаться от похвал Софье и не выразить некоторого удивления, что сердце молодого человека может оставаться нечувствительным к действию таких чар, если только оно не полонено другой женщиной. |
| Blifil assured him he had no such guard; and then proceeded to discourse so wisely and religiously on love and marriage, that he would have stopt the mouth of a parent much less devoutly inclined than was his uncle. In the end, the good man was satisfied that his nephew, far from having any objections to Sophia, had that esteem for her, which in sober and virtuous minds is the sure foundation of friendship and love. And as he doubted not but the lover would, in a little time, become altogether as agreeable to his mistress, he foresaw great happiness arising to all parties by so proper and desirable an union. With Mr. Blifil's consent therefore he wrote the next morning to Mr. Western, acquainting him that his nephew had very thankfully and gladly received the proposal, and would be ready to wait on the young lady, whenever she should be pleased to accept his visit. | Блайфил уверил его, что оно никем не полонено, после чего принялся рассуждать о любви и браке так мудро и так благочестиво, что замкнул бы рот человеку и не столь набожному, как его дядя. В конце концов добрый сквайр остался даже доволен, что его племянник, ничего не возражая против Софьи, свидетельствовал к ней уважение, служащее в трезвых и добродетельных душах надежной основой дружбы и любви. И, не сомневаясь, что жених в короткий срок добьется благорасположения невесты, Олверти считал обеспеченным счастье обеих сторон в таком удачном и во всех отношениях желательном союзе. Поэтому, с согласия мистера Блайфила, он на следующее же утро написал мистеру Вестерну, что племянник с большой благодарностью и радостью принимает его предложение и готов явиться с визитом к невесте, когда ей будет угодно принять его. |
| Western was much pleased with this letter, and immediately returned answer; in which, without having mentioned a word to his daughter, he appointed that very afternoon for opening the scene of courtship. | Вестерн был очень обрадован этим письмом и тотчас же настрочил ответ, в котором, ни слова не сказав дочери, назначил сватовство в тот же день. |
| As soon as he had dispatched this messenger, he went in quest of his sister, whom he found reading and expounding the Gazette to parson Supple. To this exposition he was obliged to attend near a quarter of an hour, though with great violence to his natural impetuosity, before he was suffered to speak. At length, however, he found an opportunity of acquainting the lady, that he had business of great consequence to impart to her; to which she answered, | Отправив послание, он тотчас пошел разыскивать сестру, которую застал за чтением и разъяснением "Газеты" священнику Саплу. Эти объяснения сквайр принужден был выслушивать целые четверть часа, с великим трудом сдерживая свою природную стремительность, прежде чем ему позволено было заговорить. Наконец, воспользовавшись минутой молчания, он объявил сестре, что у него к ней очень важное дело, на что та ответила: |
| "Brother, I am entirely at your service. Things look so well in the north, that I was never in a better humour." | - Я вся к вашим услугам, братец. Дела наши на севере идут так хорошо, что я, кажется, плясать готова. |
| The parson then withdrawing, Western acquainted her with all which had passed, and desired her to communicate the affair to Sophia, which she readily and chearfully undertook; though perhaps her brother was a little obliged to that agreeable northern aspect which had so delighted her, that he heard no comment on his proceedings; for they were certainly somewhat too hasty and violent. | После ухода священника Вестерн рассказал сестре все случившееся и попросил ее передать это Софье, за что миссис Вестерн взялась охотно и весело; впрочем, может быть, именно благоприятное положение дел на севере, от которого она пришла в такой восторг, избавило сквайра от всяких замечаний насчет его образа действий, несомненно несколько стремительного и бурного. |
| English | Русский |
| Sophia was in her chamber, reading, when her aunt came in. The moment she saw Mrs. Western, she shut the book with so much eagerness, that the good lady could not forbear asking her, What book that was which she seemed so much afraid of showing? | Софья читала в своей комнате, когда тетка вошла к ней. Увидя миссис Вестерн, она так стремительно захлопнула книгу, что почтенная дама не могла удержаться от вопроса; что это за книга, которую она так боится показать? |
| "Upon my word, madam," answered Sophia, "it is a book which I am neither ashamed nor afraid to own I have read. It is the production of a young lady of fashion, whose good understanding, I think, doth honour to her sex, and whose good heart is an honour to human nature." | - Смею вас уверить, сударыня,- отвечала Софья,- я нисколько не боюсь и не стыжусь показать ее. Это произведение одной молодой светской дамы, здравый смысл которой, мне кажется, делает честь ее полу, а доброе сердце - человеческой природе вообще. |
| Mrs. Western then took up the book, and immediately after threw it down, saying- | Миссис Вестерн взяла книгу и тотчас же бросила ее со словами; |
| "Yes, the author is of a very good family; but she is not much among people one knows. I have never read it; for the best judges say, there is not much in it." | - Да, эта дама из прекрасной семьи, но ее что-то мало видно в свете. Я не читала этой книги, потому что лучшие судьи говорят, что в ней немного хорошего. |
| "I dare not, madam, set up my own opinion," says Sophia, "against the best judges, but there appears to me a great deal of human nature in it; and in many parts so much true tenderness and delicacy, that it hath cost me many a tear." | - Не смею, сударыня, оспаривать мнение лучших людей,- отвечала Софья,- но, мне кажется, в ней есть глубокое понимание человеческой природы; многие места так трогательны и чувствительны, что я не раз плакала, читая ее. |
| "Ay, and do you love to cry then?" says the aunt. | - Так ты любишь поплакать? - спросила тетка. |
| "I love a tender sensation," answered the niece, "and would pay the price of a tear for it at any time." | - Я люблю нежные чувства,- отвечала племянница,- и охотно готова платить за них слезами. |
| "Well, but show me," said the aunt, "what was you reading when I came in; there was something very tender in that, I believe, and very loving too. You blush, my dear Sophia. Ah! child, you should read books which would teach you a little hypocrisy, which would instruct you how to hide your thoughts a little better." | - Хорошо,- сказала тетка,- а покажи мне, что ты читала, когда я вошла: должно быть, что-нибудь трогательное, что-нибудь о любви? Ты краснеешь, дорогая Софья! Ах, друг мой, тебе следовало бы почитать книги, которые научили бы тебя немножко лицемерить, научили бы искусству лучше скрывать свои мысли. |
| "I hope, madam," answered Sophia, "I have no thoughts which I ought to be ashamed of discovering." | - Мне кажется, сударыня,- отвечала Софья,- у меня нет таких мыслей, которых надо стыдиться. |
| "Ashamed! no," cries the aunt, "I don't think you have any thoughts which you ought to be ashamed of; and yet, child, you blushed just now when I mentioned the word loving. Dear Sophy, be assured you have not one thought which I am not well acquainted with; as well, child, as the French are with our motions, long before we put them in execution. Did you think, child, because you have been able to impose upon your father, that you could impose upon me? Do you imagine I did not know the reason of your overacting all that friendship for Mr. Blifil yesterday? I have seen a little too much of the world, to be so deceived. Nay, nay, do not blush again. I tell you it is a passion you need not be ashamed of. It is a passion I myself approve, and have already brought your father into the approbation of it. Indeed, I solely consider your inclination; for I would always have that gratified, if possible, though one may sacrifice higher prospects. Come, I have news which will delight your very soul. Make me your confident, and I will undertake you shall be happy to the very extent of your wishes." | - Стыдиться! - воскликнула тетка.- Нет, я не думаю, чтобы тебе надо было стыдиться своих мыслей. Но все-таки, друг мой, ты только что покраснела при слове "любовь". Поверь, милая Софья, все твои мысли передо мной - как на ладони, все равно что движения нашей армии перед французами задолго до их осуществления. Неужели, душа моя, ты думаешь, что если тебе удалось провести отца, то удастся провести также и меня? Неужели ты воображаешь, что я не отгадала причины твоего преувеличенного внимания к мистеру Блайфилу на вчерашнем обеде? Нет, я довольно видела свет, ты меня не обманешь. Полно, не красней! Уверяю тебя, нечего стыдиться этой страсти. Я ее вполне одобряю и уже склонила отца на твою сторону. Я забочусь единственно о влечении твоего сердца и всегда готова прийти тебе на помощь, хотя бы для этого пришлось пожертвовать более высокими расчетами. Знаешь, у меня есть новость, которая порадует тебя до глубины души. Доверь мне свои сокровенные мысли, и я ручаюсь тебе, что все твои заветные желания будут исполнены. |
| "La, madam," says Sophia, looking more foolishly than ever she did in her life, "I know not what to say- why, madam, should you suspect?" | - Право, сударыня,- отвечала Софья с крайне растерянным видом,- я не знаю, что вам сказать... В чем вы меня подозреваете? |
| "Nay, no dishonesty," returned Mrs. Western. "Consider, you are speaking to one of your own sex, to an aunt, and I hope you are convinced you speak to a friend. Consider, you are only revealing to me what I know already, and what I plainly saw yesterday, through that most artful of all disguises, which you had put on, and which must have deceived any one who had not perfectly known the world. Lastly, consider it is a passion which I highly approve." | - Ни в чем непристойном,- успокоила ее миссис Вестерн.- Помни, ты говоришь с женщиной, с теткой, и, надеюсь, ты веришь, что - с другом. Помни, ты мне откроешь лишь то, что мне уже известно и что я ясно вчера разглядела, несмотря на твое искуснейшее притворство, которое обмануло бы каждого, кто не знает в совершенстве свет. Помни, наконец, что твое чувство я вполне одобряю. |
| "La, madam," says Sophia, "you come upon one so unawares, and on a sudden. To be sure, madam, I am not blind- and certainly, if it be a fault to see all human perfections assembled together- but is it possible my father and you, madam, can see with my eyes?" | - Право, сударыня,- пролепетала Софья,- вы нападаете так врасплох, так внезапно... Разумеется, сударыня, я не слепая... и, конечно, если это проступок - видеть все человеческие совершенства, собранные в одном лице... Но возможно ли, чтобы отец и вы, сударыня, смотрели моими глазами? |
| "I tell you," answered the aunt, "we do entirely approve; and this very afternoon your father hath appointed for you to receive your lover." | - Повторяю,- отвечала тетка,- мы тебя вполне одобряем, и твой отец назначил тебе принять жениха не дальше как сегодня вечером. |
| "My father, this afternoon!" cries Sophia, with the blood starting from her face.- | - Отец... сегодня вечером?! - воскликнула Софья, и краска сбежала с ее лица. |
| "Yes, child," said the aunt, "this afternoon. You know the impetuosity of my brother's temper. I acquainted him with the passion which I first discovered in you that evening when you fainted away in the field. I saw it in your fainting. I saw it immediately upon your recovery. I saw it that evening at supper, and the next morning at breakfast (you know, child, I have seen the world). Well, I no sooner acquainted my brother, but he immediately wanted to propose it to Allworthy. He proposed it yesterday, Allworthy consented (as to be sure he must with joy), and this afternoon, I tell you, you are to put on all your best airs." | - Да, друг мой, сегодня вечером,- продолжала тетка.- Ты ведь знаешь стремительность моего брата. Я рассказала ему о твоем чувстве, которое в первый раз заметила в тот вечер, когда ты упала в обморок на поляне, во время прогулки. Я видела это чувство и в твоем обмороке, и после того, как ты очнулась, а также в тот вечер за ужином и на другое утро за завтраком (я, милая, все-таки знаю свет). Я рассказала об этом брату, и, представь, он в ту же минуту хотел сделать предложение Олверти. Он сделал его вчера, Олверти согласился (разумеется, с радостью согласился), и сегодня вечером, повторяю, тебе надо получше принарядиться. |
| "This afternoon!" cries Sophia. "Dear aunt, you frighten me out of my senses." | - Сегодня вечером! - воскликнула Софья.- Вы меня пугаете, милая тетушка! Я, кажется, лишусь чувств. |
| "O, my dear," said the aunt, "you will soon come to yourself again; for he is a charming young fellow, that's the truth on't." | - Ничего, душечка,- отвечала тетка,- скоро придешь в себя: он, надо отдать ему справедливость, очаровательный молодой человек. |
| "Nay, I will own," says Sophia, "I know none with such perfections. So brave, and yet so gentle; so witty, yet so inoffensive; so humane, so civil, so genteel, so handsome! What signifies his being base born, when compared with such qualifications as these?" | - Да,- сказала Софья,- я не знаю никого лучше его. Такой храбрый и при этом такой кроткий, такой остроумный и никого не задевает; такой обходительный, такой вежливый, такой любезный и так хорош собой! Какое может иметь значение его низкое происхождение по сравнению с такими качествами! |
| "Base born? What do you mean?" said the aunt, "Mr. Blifil base born!" | - Низкое происхождение? Что ты хочешь этим сказать? - удивилась тетка.- Мистер Блайфил низкого происхождения! |
| Sophia turned instantly pale at this name, and faintly repeated it. Upon which the aunt cried, | Софья побледнела как полотно при этом имени и едва слышным голосом повторила его. |
| "Mr. Blifil- ay, Mr. Blifil, of whom else have we been talking?" | - Мистер Блайфил... ну да, мистер Блайфил, а то о ком же мы говорим? - с удивлением сказала тетка. |
| "Good heavens," answered Sophia, ready to sink, "of Mr. Jones, I thought; I am sure I know no other who deserves-" | - Боже мой! -воскликнула Софья, чуть не лишаясь чувств.- Я думала о мистере Джонсе. Кто же, кроме него, заслуживает... |
| "I protest," cries the aunt, "you frighten me in your turn. Is it Mr. Jones, and not Mr. Blifil, who is the object of your affection?" | - Теперь ты меня пугаешь,- перебила ее тетка.- Неужели мистер Джонс, а не мистер Блайфил избранник твоего сердца? |
| "Mr. Blifil!" repeated Sophia. "Sure it is impossible you can be in earnest; if you are, I am the most miserable woman alive." | - Мистер Блайфил! - повторила Софья.- Не может быть, чтобы вы говорили это серьезно, иначе я несчастнейшая женщина на свете! |
| Mrs. Western now stood a few moments silent, while sparks of fiery rage flashed from her eyes. At length, collecting all her force of voice, she thundered forth in the following articulate sounds: | Несколько минут миссис Вестерн стояла онемелая, со сверкающими от бешенства глазами. Наконец, собрав всю силу своего голоса, прогремела, отчеканивая каждое слово: |
| "And is it possible you can think of disgracing your family by allying yourself to a bastard? Can the blood of the Westerns submit to such contamination? If you have not sense sufficient to restrain such monstrous inclinations, I thought the pride of our family would have prevented you from giving the least encouragement to so base an affection; much less did I imagine you would ever have had the assurance to own it to my face." | - Мыслимое ли это дело! Ты способна думать о том, чтобы опозорить твою семью союзом с незаконнорожденным? Разве может кровь Вестернов потерпеть такое осквернение?! Если у тебя не хватает здравого смысла обуздать такие чудовищные наклонности, так, я думала, хоть фамильная гордость побудит тебя не давать воли столь низкой страсти! Еще меньше я допускала, что у тебя достанет смелости признаться в ней мне! |
| "Madam," answered Sophia, trembling, "what I have said you have extorted from me. I do not remember to have ever mentioned the name of Mr. Jones with approbation to any one before; nor should I now had I not conceived he had your approbation. Whatever were my thoughts of that poor, unhappy young man, I intended to have carried them with me to my grave- to that grave where only now, I find, I am to seek repose." | - Сударыня,- отвечала дрожащая Софья,- вы сами вырвали у меня это признание. Не помню, чтобы я когда-нибудь и кому-нибудь говорила с одобрением о мистере Джонсе; не сказала бы и теперь, если бы не вообразила, что вы одобряете мою любовь. Каково бы ни было мое мнение об этом несчастном молодом человеке, я намеревалась унести его с собой в могилу - единственное место, в котором я могу теперь найти покой. |
| Here she sunk down in her chair, drowned in her tears, and, in all the moving silence of unutterable grief, presented a spectacle which must have affected almost the hardest heart. | С этими словами она упала в кресло, заливаясь слезами, и в своем безмолвном, невыразимом словами горе представляла зрелище, способное тронуть самое каменное сердце. |
| All this tender sorrow, however, raised no compassion in her aunt. On the contrary, she now fell into the most violent rage. | Но эта глубокая скорбь не пробудила в тетке никакого сочувствия. Напротив, она еще пуще рассвирепела. |
| "And I would rather," she cried, in a most vehement voice, "follow you to your grave, than I would see you disgrace yourself and your family by such a match. O Heavens! could I have ever suspected that I should live to hear a niece of mine declare a passion for such a fellow? You are the first- yes, Miss Western, you are the first of your name who ever entertained so grovelling a thought. A family so noted for the prudence of its women"- here she ran on a full quarter of an hour, till, having exhausted her breath rather than her rage, she concluded with threatening to go immediately and acquaint her brother. | - Да я скорее провожу тебя в могилу,- запальчиво вскричала она,- чем потерплю, чтобы ты опозорила себя и свою семью такой партией! Господи, могла ли я когда-нибудь подумать, что доживу до признания родной племянницы в любви к такому человеку? Вы первая - да, мисс Вестерн, вы первая из нашей семьи, которой взбрела в голову такая унизительная мысль! Род наш всегда отличался благоразумием своей женской половины... - И миссис Вестерн говорила без умолку целых четверть часа, пока, скорее надсадивши голос, чем утолив свое бешенство, не заключила угрозой, что сейчас же пойдет к брату и расскажет ему все. |
| Sophia then threw herself at her feet, and laying hold of her hands, begged her with tears to conceal what she had drawn from her; urging the violence of her father's temper, and protesting that no inclinations of hers should ever prevail with her to do anything which might offend him. | Тогда Софья бросилась к ее ногам и, схватив за руку, со слезами начала просить ее сохранить в тайне вырвавшееся нечаянно признание; она говорила о крутом нраве отца и клятвенно уверяла, что никакая страсть не заставит ее сделать что-нибудь ему неугодное. |
| Mrs. Western stood a moment looking at her, and then, having recollected herself, said, "That on one consideration only she would keep the secret from her brother; and this was, that Sophia should promise to entertain Mr. Blifil that very afternoon as her lover, and to regard him as the person who was to be her husband." | Миссис Вестерн с минуту смотрела на нее молча, потом, собравшись с мыслями, сказала, что скроет тайну от брата только при одном условии: именно, если Софья пообещает принять мистера Блайфила сегодня вечером как жениха и смотреть на него как на будущего мужа. |
| Poor Sophia was too much in her aunt's power to deny her anything positively; she was obliged to promise that she would see Mr. Blifil, and be as civil to him as possible; but begged her aunt that the match might not be hurried on. She said, "Mr. Blifil was by no means agreeable to her, and she hoped her father would be prevailed on not to make her the most wretched of women." | Бедная Софья была слишком во власти тетки, чтобы решительно отказать ей в чем-нибудь. Ей пришлось пообещать, что она выйдет к мистеру Блайфилу и будет с ним любезна, насколько это в ее силах, но она просила тетку не торопить свадьбу, сказав, что мистер Блайфил ей совсем не по сердцу и она надеется упросить отца не делать ее несчастнейшей из женщин. |
| Mrs. Western assured her, "That the match was entirely agreed upon, and that nothing could or should prevent it. | На это миссис Вестерн отвечала ей, что свадьба - дело окончательно решенное, которого ничто не может и не должно расстроить. |
| I must own," said she, "I looked on it as on a matter of indifference; nay, perhaps, had some scruples about it before, which were actually got over by my thinking it highly agreeable to your own inclinations; but now I regard it as the most eligible thing in the world: nor shall there be, if I can prevent it, a moment of time lost on the occasion." | - Должна признаться,- сказала она,- я сначала смотрела на этот брак как на вещь несущественную, и даже, пожалуй, у меня были на этот счет кое-какие сомнения, которые, однако, рассеялись при мысли, что это вполне отвечает твоим собственным желаниям; теперь же я вижу в нем самую настоятельную необходимость и, насколько от меня зависит, не позволю терять ни одной минуты даром. |
| Sophia replied, "Delay at least, madam, I may expect from both your goodness and my father's. Surely you will give me time to endeavour to get the better of so strong a disinclination as I have at present to this person." | - По крайней мере, я вправе ожидать, сударыня,- возразила Софья,- что вы и отец будете настолько добры и дадите мне отсрочку. Ведь надо же мне время, чтобы преодолеть мое отвращение к этому господину. |
| The aunt answered, "She knew too much of the world to be so deceived; that as she was sensible another man had her affections, she should persuade Mr. Western to hasten the match as much as possible. | Тетка на это отвечала, что она слишком хорошо знает свет и на эту удочку не попадется; напротив, так как ей известно теперь, что другой человек пользуется расположением племянницы, то она постарается убедить мистера Вестерна всячески поторопиться со свадьбой. |
| It would be bad politics, indeed," added she, "to protract a siege when the enemy's army is at hand, and in danger of relieving it. No, no, Sophy," said she, "as I am convinced you have a violent passion which you can never satisfy with honour, I will do all I can to put your honour out of the care of your family: for when you are married those matters will belong only to the consideration of your husband. I hope, child, you will always have prudence enough to act as becomes you; but if you should not, marriage hath saved many a woman from ruin." | - Плохая была бы тактика,- прибавила она,- затягивать осаду, когда неприятельская армия под носом и каждую минуту он может снять ее. Нет, нет, Софи, если уж ты поддалась безрассудной страсти, которую не можешь удовлетворить без ущерба для своей чести, то я должна принять все меры, чтобы избавить нашу семью от заботы беречь твою честь,- ибо, когда ты выйдешь замуж, все это будет касаться только твоего мужа. Надеюсь, душа моя, ты будешь достаточно благоразумна, чтобы вести себя прилично; а если нет, то замужество спасало многих женщин от гибели. |
| Sophia well understood what her aunt meant; but did not think proper to make her an answer. However, she took a resolution to see Mr. Blifil, and to behave to him as civilly as she could, for on that condition only she obtained a promise from her aunt to keep secret the liking which her ill fortune, rather than any scheme of Mrs. Western, had unhappily drawn from her. | Софья хорошо поняла, на что намекала тетка, но не сочла нужным отвечать ей. Так или иначе, она решила выйти к мистеру Блайфилу и быть с ним как можно любезнее, ибо только при этом условии тетка давала ей обещание хранить тайну ее любви, которая была так несчастливо раскрыта скорее злой судьбой Софьи, чем каким-нибудь тонким ходом миссис Вестерн. |
| English | Русский |
| Mrs. Western having obtained that promise from her niece which we have seen in the last chapter, withdrew; and presently after arrived Mrs. Honour. She was at work in a neighbouring apartment, and had been summoned to the keyhole by some vociferation in the preceding dialogue, where she had continued during the remaining part of it. At her entry into the room, she found Sophia standing motionless, with the tears trickling from her eyes. Upon which she immediately ordered a proper quantity of tears into her own eyes, and then began, | Получив от племянницы упомянутое обещание, миссис Вестерн ушла, и тотчас же вслед за ней явилась миссис Гонора. Она сидела за работой в соседней комнате, и какая-то чересчур громкая фраза в разговоре миссис Вестерн с Софьей привлекла ее к замочной скважине, от которой она уже не отрывалась до самого конца разговора. Войдя в комнату, она застала Софью стоящей неподвижно, со струившимися по лицу слезами. Тогда миссис Гонора немедленно вызвала приличное количество слез на свои глаза и спросила: |
| "O Gemini, my dear lady, what is the matter?" | - Боже милостивый, что с вами, дорогая барышня? |
| "Nothing," cries Sophia. | - Ничего,- сквозь слезы отвечала Софья. |
| "Nothing! O dear madam!" answers Honour, "you must not tell me that, when your ladyship is in this taking, and when there hath been such a preamble between your ladyship and Madam Western." | - Ничего?.. Нет, милая барышня, вы мне этого не говорите,- продолжала Гонора,- на вас лица нет! И у вашей милости был такой разговор с мадам Вестерн... |
| "Don't teaze me," cries Sophia; "I tell you nothing is the matter. Good heavens! why was I born?" | - Не раздражай меня! - перебила ее Софья.- Говорю тебе, что ничего особенного. Боже мой, зачем я на свет родилась! |
| "Nay, madam," says Mrs. Honour, "you shall never persuade me that your la'ship can lament yourself so for nothing. To be sure I am but a servant; but to be sure I have been always faithful to your la'ship, and to be sure I would serve your la'ship with my life." | - Нет, сударыня,- продолжала Гонора,- ни за что не поверю, чтобы ваша милость могли так убиваться из-за пустяков. Конечно, я простая служанка, но, верьте слову, я всегда была предана вашей милости и, верьте слову, жизни бы не пожалела ради вашей милости. |
| "My dear Honour," says Sophia, "'tis not in thy power to be of any service to me. I am irretrievably undone." | - Нет, милая Гонора,- сказала Софья,- ты ничем мне не можешь помочь. Я погибла безвозвратно. |
| "Heaven forbid!" answered the waiting-woman; "but if I can't be of any service to you, pray tell me, madam- it will be some comfort to me to know- pray, dear ma'am, tell me what's the matter." | - Боже упаси! - воскликнула горничная.- Но пусть даже я не могу ничем вам помочь, все-таки прошу вас, барышня, расскажите мне, что случилось,на душе будет легче, когда узнаю. Пожалуйста, расскажите, дорогая барышня! |
| "My father," cries Sophia, "is going to marry me to a man I both despise and hate." | - Батюшка хочет выдать меня за человека, которого я презираю и ненавижу,- отвечала Софья. |
| "O dear, ma'am," answered the other, "who is this wicked man? for to be sure he is very bad, or your la'ship would not despise him." | - Вот беда-то! Кто же этот негодник? - спросила Гонора.- Уж верно, дурной человек, если ваша милость презирает его. |
| "His name is poison to my tongue," replied Sophia: "thou wilt know it too soon." | - Самое имя его мне противно,- отвечала Софья.- Ты скоро его узнаешь. |
| Indeed, to confess the truth, she knew it already, and therefore was not very inquisitive as to that point. She then proceeded thus: | Сказать правду, Гонора уже знала, о ком идет речь, и потому не стала надоедать расспросами. |
| "I don't pretend to give your la'ship advice, whereof your la'ship knows much better than I can pretend to, being but a servant; but, ifackins! no father in England should marry me against my consent. And, to be sure, the 'squire is so good, that if he did but know your la'ship despises and hates the young man, to be sure he would not desire you to marry him. And if your la'ship would but give me leave to tell my master so. To be sure, it would be more properer to come from your own mouth; but as your la'ship doth not care to foul your tongue with his nasty name-" | - Не смею давать совета вашей милости,- проговорила она,- ваша милость знает, что делать, лучше, чем я, простая служанка; только меня, ей-богу, никакой отец в Англии не выдал бы замуж против воли. И, верьте слову, сквайр такой добрый, что если б только он узнал, как ваша милость презирает и ненавидит кавалера, так, верьте слову, не пожелал бы выдать вас за него. И если б ваша милость разрешили мне сказать об этом барину... оно, конечно, было бы пристойнее вашей милости самой поговорить с ним; но уж если ваша милость не хочет язык марать его грязным именем... |
| "You are mistaken, Honour," says Sophia; "my father was determined before he ever thought fit to mention it to me." | - Ты ошибаешься, Гонора,- прервала ее Софья,- батюшка порешил дело, не сочтя нужным даже сказать мне об этом. |
| "More shame for him," cries Honour: "you are to go to bed to him, and not master: and thof a man may be a very proper man, yet every woman mayn't think him handsome alike. I am sure my master would never act in this manner of his own head. I wish some people would trouble themselves only with what belongs to them; they would not, I believe, like to be served so, if it was their own case; for though I am a maid, I can easily believe as how all men are not equally agreeable. And what signifies your la'ship having so great a fortune, if you can't please yourself with the man you think most handsomest? Well, I say nothing; but to be sure it is a pity some folks had not been better born; nay, as for that matter, I should not mind it myself; but then there is not so much money; and what of that? your la'ship hath money enough for both; and where can your la'ship bestow your fortune better? for to be sure every one must allow that he is the most handsomest, charmingest, finest, tallest, properest man in the world." | - Стыда у него нет! - сказала Гонора.- Ведь вам с ним жить, а не барину. Бывает, что и пригожий человек, а не всякой женщине нравится. Поверьте, барин никогда не сделал бы этого по своему почину. Лучше бы иным не соваться не в свои дела; небось им бы самим не понравилось, если б кто вздумал им так услужить; я хоть и горничная, но согласна, что не все мужчины одинаково нравятся. И на что тогда вашей милости богатство, если вы не можете тешиться с тем, кто для вас всех милее? Я это так говорю, а только жаль, что иные люди не господами родились; сама я не посмотрела бы на это. Денег только поменьше, ну так что ж? У вашей милости денег довольно для двоих. А с кем бы вы лучше ими распорядились? Ведь, верьте слову, всякий согласится, что он самый пригожий, самый очаровательный, самый приветливый, самый статный мужчина на свете. |
| "What do you mean by running on in this manner to me?" cries Sophia, with a very grave countenance. "Have I ever given any encouragement for these liberties?" | - Что это ты рекой разливаешься? - сказала Софья, нахмурившись.Разве я подавала тебе когда-нибудь повод к таким вольностям? |
| "Nay, ma'am, I ask pardon; I meant no harm," answered she; "but to be sure the poor gentleman hath run in my head ever since I saw him this morning. To be sure, if your la'ship had but seen him just now, you must have pitied him. Poor gentleman! I wishes some misfortune hath not happened to him; for he hath been walking about with his arms across, and looking so melancholy, all this morning: I vow and protest it made me almost cry to see him." | - Прошу прощения, сударыня, дурного у меня в мыслях не было,отвечала Гонора. - Но, верьте слову, как встретила я его сегодня поутру, так все он, бедняжка, у меня из головы не выходит. Верьте слову, и вашей милости жалко бы его стало, если б вы его видели. Бедняжка! Боюсь, как бы беды с ним не случилось: все утро он ходил скрестив руки, грустный такой, что, ей-богу, я чуть не заплакала, на него глядя. |
| "To see whom?" says Sophia. | - Глядя на кого? - спросила Софья. |
| "Poor Mr. Jones," answered Honour. | - На бедного мистера Джонса,- отвечала Гонора. |
| "See him! why, where did you see him?" cries Sophia, | - Ты его видела? Где ты его видела? |
| "By the canal, ma'am," says Honour. "There he hath been walking all this morning, and at last there he laid himself down: I believe he lies there still. To be sure, if it had not been for my modesty, being a maid, as I am, I should have gone and spoke to him. Do, ma'am, let me go and see, only for a fancy, whether he is there still." | - У канала, сударыня. Он там целое утро расхаживал, а потом прилег; верно, до сих пор лежит. Если б только не моя девичья скромность, так, верьте слову, я бы подошла и поговорила с ним. Позвольте, сударыня, я схожу и взгляну, так, из любопытства, там ли он еще? |
| "Pugh!" says Sophia. "There! no, no: what should he do there? He is gone before this time, to be sure. Besides, why- what- why should you go to see? besides, I want you for something else. Go, fetch me my hat and gloves. I shall walk with my aunt in the grove before dinner." | - Что ты! - воскликнула Софья.- Нет, нет! Что ему там делать? Наверно, давно уж ушел. Да кроме того... зачем... зачем тебе ходить? Кроме того, ты мне здесь нужна. Поди принеси мне шляпу и перчатки. Я пойду с тетушкой в рощу прогуляться перед обедом. |
| Honour did immediately as she was bid, and Sophia put her hat on; when, looking in the glass, she fancied the ribbon with which her hat was tied did not become her, and so sent her maid back again for a ribbon of a different colour; and then giving Mrs. Honour repeated charges not to leave her work on any account, as she said it was in violent haste, and must be finished that very day, she muttered something more about going to the grove, and then sallied out the contrary way, and walked, as fast as her tender trembling limbs could carry her, directly towards the canal. | Гонора немедленно исполнила приказание, и Софья надела шляпу; но, посмотревшись в зеркало, она решила, что лента, которой повязана была шляпа, ей не к лицу, и снова послала горничную - за лентой другого цвета; потом, несколько раз повторив миссис Гоноре приказание ни под каким видом не оставлять работы, потому что она очень спешная и непременно должна быть окончена сегодня же, она пробормотала еще что-то о прогулке в рощу и со всей скоростью, какую позволяли ей дрожащие ноги, устремилась в противоположную сторону, прямо к каналу. |
| Jones had been there as Mrs. Honour had told her; he had indeed spent two hours there that morning in melancholy contemplation on his Sophia, and had gone out from the garden at one door the moment she entered it at another. So that those unlucky minutes which had been spent in changing the ribbons, had prevented the lovers from meeting at this time;- a most unfortunate accident, from which my fair readers will not fail to draw a very wholesome lesson. And here I strictly forbid all male critics to intermeddle with a circumstance which I have recounted only for the sake of the ladies, and upon which they only are at liberty to comment. | Джонс действительно был там, как сказала миссис Гонора; он провел утром целых два часа в грустных размышлениях о своей Софье и вышел из сада в одну калитку в ту самую минуту, когда она входила в другую. Таким образом, несколько несчастных минут, посвященных перемене ленты, помешали свиданию влюбленных - прискорбнейшая случайность, которая пусть послужит моим прекрасным читательницам благодетельным уроком. А всем критикам мужского пола я строго запрещаю соваться в это дело, рассказанное в поучение дамам, которые одни только вольны делать по поводу него замечания. |
| English | Русский |
| It was well remarked by one (and perhaps by more), that misfortunes do not come single. This wise maxim was now verified by Sophia, who was not only disappointed of seeing the man she loved, but had the vexation of being obliged to dress herself out, in order to receive a visit from the man she hated. | Кем-то (может быть, даже многими) было справедливо замечено, что беда не приходит одна. Это мудрое замечание оправдалось теперь на Софье, которой не только не удалось свидеться с любимым человеком, но пришлось еще скрепя сердце принарядиться, чтобы принять человека ей ненавистного. |
| That afternoon Mr. Western, for the first time, acquainted his daughter with his intention; telling her, he knew very well that she had heard it before from her aunt. Sophia looked very grave upon this, nor could she prevent a few pearls from stealing into her eyes. | К вечеру мистер Вестерн в первый раз сообщил дочери о своем намерении, прибавив, что ей уже, наверное, известно об этом от тетки. Лицо Софьи опечалилось, и несколько слезинок невольно навернулось ей на глаза. |
| "Come, come," says Western, "none of your maidenish airs; I know all; I assure you sister hath told me all." | - Полно, полно, без этих девичьих штучек! - сказал Вестерн.- Я все знаю. Сестра мне все рассказала. |
| "Is it possible," says Sophia, "that my aunt can have betrayed me already?" | - Возможно ли? - воскликнула Софья.- Неужели тетушка меня выдала? |
| "Ay, ay," says Western; "betrayed you! ay. Why, you betrayed yourself yesterday at dinner. You showed your fancy very plainly, I think. But you young girls never know what you would be at. So you cry because I am going to marry you to the man you are in love with! Your mother, I remember, whimpered and whined just in the same manner; but it was all over within twenty-four hours after we were married: Mr. Blifil is a brisk young man, and will soon put an end to your squeamishness. Come, chear up, chear up; I expect un every minute." | - Ну вот уж и выдала! Сама ты себя выдала вчера за обедом. Уж чего яснее показала, к кому лежит твое сердце. Но вы, девчонки, сами не знаете, чего хотите: плачет, что я собираюсь повенчать ее с тем, кого она любит! Твоя мамаша, помню, совершенно также выла и хныкала, а через двадцать четыре часа после венца все как рукой сняло. Мистер Блайфил парень не промах и живо положит конец твоим причудам. Ну-ну, ободрись, смотри веселей! Я жду его каждую минуту. |
| Sophia was now convinced that her aunt had behaved honourably to her: and she determined to go through that disagreeable afternoon with as much resolution as possible, and without giving the least suspicion in the world to her father. | Тут Софья убедилась, что тетка ее не подвела; она решила стойко выдержать испытание сегодняшнего визита, не подавая отцу ни малейшего повода к подозрению. |
| Mr. Blifil soon arrived; and Mr. Western soon after withdrawing, left the young couple together. | Мистер Блайфил вскоре приехал; побыв с ним недолго, мистер Вестерн оставил молодых людей наедине. |
| Here a long silence of near a quarter of an hour ensued; for the gentleman who was to begin the conversation had all the unbecoming modesty which consists in bashfulness. He often attempted to speak, and as often suppressed his words just at the very point of utterance. At last out they broke in a torrent of far-fetched and high-strained compliments, which were answered on her side by downcast looks, half bows, and civil monosyllables. Blifil, from his inexperience in the ways of women, and from his conceit of himself, took this behaviour for a modest assent to his courtship; and when, to shorten a scene which she could no longer support, Sophia rose up and left the room, he imputed that, too, merely to bashfulness, and comforted himself that he should soon have enough of her company. | Последовало глубокое молчание, продолжавшееся целых четверть часа: кавалер, который должен был начать разговор, оказался весьма некстати скромен и застенчив. Несколько раз он пытался заговорить, но проглатывал слова, прежде чем они успевали слететь у него с языка. Наконец они вылились потоком натянутых и высокопарных комплиментов, на которые Софья отвечала потупленными взорами, полупоклонами и односложными фразами. Неопытный в обращении с женщинами и самонадеянный, Блайфил принял все это за выражение скромного согласия на его предложение, и когда Софья встала и вышла из комнаты, чтобы сократить эту сцену, которую она не в силах была вынести дольше, он приписал это тоже простой застенчивости и утешился при мысли, что скоро будет наслаждаться ее обществом, сколько ему вздумается. |
| He was indeed perfectly well satisfied with his prospect of success; for as to that entire and absolute possession of the heart of his mistress which romantic lovers require, the very idea of it never entered his head. Her fortune and her person were the sole objects of his wishes, of which he made no doubt soon to obtain the absolute property; as Mr. Western's mind was so earnestly bent on the match; and as he well knew the strict obedience which Sophia was always ready to pay to her father's will, and the greater still which her father would exact, if there was occasion. This authority, therefore, together with the charms which he fancied in his own person and conversation, could not fail, he thought, of succeeding with a young lady, whose inclinations were, he doubted not, entirely disengaged. | Он остался вполне удовлетворен перспективой счастливого будущего; ибо, что касается полного и безраздельного обладания сердцем возлюбленной, к которому стремятся романтические поклонники, то самая мысль об этом никогда не приходила ему в голову. Единственным предметом его желаний было богатство Софьи и сама она, и он не сомневался, что и то и другое скоро сделается его полной собственностью, поскольку мистер Вестерн твердо решил выдать за него дочь и поскольку он хорошо знал, что Софья всегда готова беспрекословно исполнять волю отца, даже если бы тот потребовал от нее гораздо большего. Таким образом, отцовская власть в соединении с чарами его собственной наружности и обращения не преминут, думал он, оказать должное действие на молодую девушку, сердце которой, он не сомневался, было совершенно свободно. |
| Of Jones he certainly had not even the least jealousy; and I have often thought it wonderful that he had not. Perhaps he imagined the character which Jones bore all over the country (how justly, let the reader determine), of being one of the wildest fellows in England, might render him odious to a lady of the most exemplary modesty. Perhaps his suspicions might be laid asleep by the behaviour of Sophia, and of Jones himself, when they were all in company together. Lastly, and indeed principally, he was well assured there was not another self in the case. He fancied that he knew Jones to the bottom, and had in reality a great contempt for his understanding, for not being more attached to his own interest. He had no apprehension that Jones was in love with Sophia; and as for any lucrative motives, he imagined they would sway very little with so silly a fellow. Blifil, moreover, thought the affair of Molly Seagrim still went on, and indeed believed it would end in marriage; for Jones really loved him from his childhood, and had kept no secret from him, till his behaviour on the sickness of Mr. Allworthy had entirely alienated his heart; and it was by means of the quarrel which had ensued on this occasion, and which was not yet reconciled, that Mr. Blifil knew nothing of the alteration which had happened in the affection which Jones had formerly borne towards Molly. | Он ни капельки не ревновал к Джонсу; иной раз это меня даже удивляло. Может быть, он думал, что слава отъявленнейшего волокиты, ходившая кругом о Джонсе (насколько справедливо - пусть решает читатель), должна оттолкнуть от него девушку примерной скромности. А может быть, его подозрения были усыплены поведением Софьи и самого Джонса, когда им случалось бывать всем вместе. Наконец, и главное, он был твердо уверен, что у него нет соперников. Он воображал, что знает Джонса насквозь, и питал к нему глубокое презрение за недостаточную заботливость о собственных интересах. Он не допускал и мысли, что Джонс может любить Софью; а что касается корыстных соображений, то, по его мнению, они не могли играть большой роли у такого глупца. Кроме того, Блайфил предполагал, что связь Джонса с Молли Сигрим все еще продолжается, и был убежден, что она кончится женитьбой. Надо сказать, что Джонс любил его с детства и не имел от него никаких тайн, пока поведение Блайфила во время болезни мистера Олверти окончательно не отшатнуло его от сверстника; ссора, возникшая между ними по этому поводу и еще не улаженная, была причиной полного неведения Блайфила об изменении прежних отношений Джонса и Молли. |
| From these reasons, therefore, Mr. Blifil saw no bar to his success with Sophia. He concluded her behaviour was like that of all other young ladies on a first visit from a lover, and it had indeed entirely answered his expectations. | По всем этим причинам мистер Блайфил не видел никаких препятствий для успешного завершения своего сватовства к Софье. Он решил, что поведение Софьи ничем не отличалось от поведения всех барышень во время первого визита жениха, и оно вполне соответствовало его ожиданиям. |
| Mr. Western took care to way-lay the lover at his exit from his mistress. He found him so elevated with his success, so enamoured with his daughter, and so satisfied with her reception of him, that the old gentleman began to caper and dance about his hall, and by many other antic actions to express the extravagance of his joy; for he had not the least command over any of his passions; and that which had at any time the ascendant in his mind hurried him to the wildest excesses. | Мистер Вестерн позаботился подстеречь жениха при выходе его от невесты. Сквайр нашел Блайфила в таком приподнятом состоянии от успеха, таким влюбленным в дочь его и довольным оказанным ему приемом, что на радостях пустился приплясывать, скакать и выделывать по зале самые странные курбеты, ибо совершенно не умел сдерживать своих страстей и всякое овладевшее им чувство толкало его на самые дикие выходки. |
| As soon as Blifil was departed, which was not till after many hearty kisses and embraces bestowed on him by Western, the good squire went instantly in quest of his daughter, whom he no sooner found than he poured forth the most extravagant raptures, bidding her chuse what clothes and jewels she pleased; and declaring that he had no other use for fortune but to make her happy. He then caressed her again and again with the utmost profusion of fondness, called her by the most endearing names, and protested she was his only joy on earth. | Сейчас же после отъезда Блайфила, который должен был предварительно выдержать сотню поцелуев и объятий Вестерна, добрый сквайр отправился к дочери и, найдя ее, осыпал самыми восторженными похвалами, предложил ей выбирать какие угодно платья и драгоценности и объявил, что отдаст все свое богатство, лишь бы сделать ее счастливой; затем снова и снова ласкал ее, не скупясь на проявления своих чувств, называл самыми нежными именами и поклялся, что она его единственная радость на свете. |
| Sophia perceiving her father in this fit of affection, which she did not absolutely know the reason of (for fits of fondness were not unusual to him, though this was rather more violent than ordinary), thought she should never have a better opportunity of disclosing herself than at present, as far at least as regarded Mr. Blifil; and she too well foresaw the necessity which she should soon be under of coming to a full explanation. After having thanked the squire, therefore, for all his professions of kindness, she added, with a look full of inexpressible softness, | При виде этого порыва нежности, причина которого была ей совершенно неизвестна (такие порывы были не редкостью у сквайра, хотя нынешний отличался особенно бурным характером), Софья подумала, что, пожалуй, не встретит более благоприятного случая открыть свои чувства, по крайней мере, в отношении мистера Блайфила, тем более что рано или поздно ей все равно не миновать объяснения. Итак, поблагодарив отца за всю его доброту, она прибавила с невыразимо нежным взглядом: |
| "And is it possible my papa can be so good to place all his joy in his Sophy's happiness?" | - Так это правда, что для моего дорогого папы нет большей радости, чем видеть свою Софью счастливой? |
| which Western having confirmed by a great oath, and a kiss; she then laid hold of his hand, and, falling on her knees, after many warm and passionate declarations of affection and duty, she begged him "not to make her the most miserable creature on earth by forcing her to marry a man whom she detested. | Вестерн подтвердил свои слова клятвой и поцелуем; тогда, схватив его за руку и упав на колени, Софья, после жарких заверений в своей любви и покорности, стала просить его не делать ее несчастнейшей из женщин, заставляя выйти за ненавистного ей человека. |
| This I entreat of you, dear sir," said she, "for your sake, as well as my own, since you are so very kind to tell me your happiness depends on mine." | - Я умоляю вас об этом, дорогой папа,- сказала она,- столько же ради вас, сколько и ради себя: ведь вы были так добры сказать мне, что все ваше счастье зависит от моего. |
| "How! what!" says Western, staring wildly. | - Как? Что? - проговорил Вестерн, дико смотря на нее. |
| "Oh! sir," continued she, "not only your poor Sophy's happiness; her very life, her being, depends upon your granting her request. I cannot live with Mr. Blifil. To force me into this marriage would be killing me." | - И не только счастье вашей бедной Софьи,- продолжала она,- но самая ее жизнь, ее существование зависят от исполнения этой просьбы. Я не могу жить с мистером Блайфилом. Принудить меня к этому браку - значит убить меня. |
| "You can't live with Mr. Blifil?" says Western. | - Ты не можешь жить с мистером Блайфилом? - изумился Вестерн. |
| "No, upon my soul I can't," answered Sophia. | - Не могу, клянусь вам жизнью! - отвечала Софья. |
| "Then die and be d-d," cries he, spurning her from him. | - Так умри и будь проклята! - закричал он, отталкивая от себя дочь. |
| "Oh! sir," cries Sophia, catching hold of the skirt of his coat, "take pity on me, I beseech you. Don't look and say such cruel- Can you be unmoved while you see your Sophy in this dreadful condition? Can the best of fathers break my heart? Will he kill me by the most painful, cruel, lingering death?" | - Сжальтесь, батюшка, заклинаю вас! - взмолилась Софья, хватая отца за полу кафтана.- Не смотрите на меня так сурово, не говорите таких страшных слов... Неужели вас не трогает отчаянье вашей Софьи? Неужели лучший из отцов разобьет мое сердце? Неужели он предаст меня мучительной, жестокой, медленной смерти? |
| "Pooh! pooh!" cries the squire; "all stuff and nonsense; all maidenish tricks. Kill you, indeed! Will marriage kill you?" | - Вздор! Не верю! - отвечал сквайр.- Девичьи фокусы! Предаю тебя смерти? Глупости какие! Разве замужество убьет тебя? |
| "Oh! sir," answered Sophia, "such a marriage is worse than death. He is not even indifferent; I hate and detest him." | - Ах, батюшка! Такое замужество хуже смерти. Я не просто равнодушна к нему: я его ненавижу, терпеть не могу! |
| "If you detest un never so much," cries Western, "you shall ha'un." This he bound by an oath too shocking to repeat; and after many violent asseverations, concluded in these words: "I am resolved upon the match, and unless you consent to it I will not give you a groat, not a single farthing; no, though I saw you expiring with famine in the street, I would not relieve you with a morsel of bread. This is my fixed resolution, and so I leave you to consider on it." | - Можешь ненавидеть сколько угодно, а все-таки будешь его женой! - закричал Вестерн, подкрепив свои слова таким непристойным ругательством, что мы не решаемся повторить его, и после целого каскада проклятий заключил свою речь словами: - Я решил сыграть эту свадьбу, и если ты не согласна, я не дам тебе ни гроша, ни полушки! Куска хлеба не подам, если увижу, что ты умираешь с голода на улице! Это мое решение непреложно, и предлагаю тебе о нем поразмыслить. |
| He then broke from her with such violence, that her face dashed against the floor; and he burst directly out of the room, leaving poor Sophia prostrate on the ground. | Сказав это, он так резко рванулся от нее, что она упала лицом в землю, и выбежал из комнаты, оставив бедную Софью распростертой на полу. |
| When Western came into the hall, he there found Jones; who seeing his friend looking wild, pale, and almost breathless, could not forbear enquiring the reason of all these melancholy appearances. Upon which the squire immediately acquainted him with the whole matter, concluding with bitter denunciations against Sophia, and very pathetic lamentations of the misery of all fathers who are so unfortunate to have daughters. | Войдя в залу, Вестерн встретил Джонса, и тот, пораженный его диким взглядом, бледностью и прерывистым дыханием, с беспокойством спросил о причине столь горестного вида. Сквайр тотчас же рассказал ему все случившееся, закончив резкими обвинениями против Софьи и патетическими жалобами на горькую участь отцов, которых судьба наградила дочерьми. |
| Jones, to whom all the resolutions which had been taken in favour of Blifil were yet a secret, was at first almost struck dead with this relation; but recovering his spirits a little, mere despair, as he afterwards said, inspired him to mention a matter to Mr. Western, which seemed to require more impudence than a human forehead was ever gifted with. He desired leave to go to Sophia, that he might endeavour to obtain her concurrence with her father's inclinations. | Джонс, ничего еще не знавший о счастье, выпавшем на долю Блайфила, в первую минуту был как громом поражен этим известием; но через минуту он немного овладел собой, и отчаянье, как говорил он после, внушило ему мысль обратиться к мистеру Вестерну с предложением, для которого, с первого взгляда, требовалось беспримерное бесстыдство. Он попросил разрешения пойти к Софье и попробовать добиться от нее подчинения воле отца. |
| If the squire had been as quicksighted as he was remarkable for the contrary, passion might at present very well have blinded him. He thanked Jones for offering to undertake the office, and said, "Go, go, prithee, try what canst do;" and then swore many execrable oaths that he would turn her out of doors unless she consented to the match. | Даже если бы сквайр отличался проницательностью, равной его близорукости, то возбужденное состояние, в котором он находился в ту минуту, ослепило бы его. Он поблагодарил Джонса за предложение уладить это дело, сказав ему: "Ступай, ступай, попробуй сделать, что можешь",- и в заключение несколько раз поклялся, что выгонит дочь со двора, если она не согласится на этот брак. |
| English | Русский |
| Jones departed instantly in quest of Sophia, whom he found just risen from the ground, where her father had left her, with the tears trickling from her eyes, and the blood running from her lips. He presently ran to her, and with a voice full at once of tenderness and terrour, cried, | Джонс в ту же минуту отправился к Софье и нашел ее только что поднявшейся на ноги, со струившимися из глаз слезами и кровью на губах. Он бросился к ней и голосом, полным нежности и страха, спросил: |
| "O my Sophia, what means this dreadful sight?" She looked softly at him for a moment before she spoke, and then said, | - Милая Софья! Что означает этот ужасный вид? Она ласково посмотрела на него и сказала: |
| "Mr. Jones, for Heaven's sake how came you here?- Leave me, I beseech you, this moment." | - Мистер Джонс, ради бога, как вы сюда попали? Оставьте меня сию минуту, умоляю вас! |
| "Do not," says he, "impose so harsh a command upon me- my heart bleeds faster than those lips. O Sophia, how easily could I drain my veins to preserve one drop of that dear blood." | - Не давайте мне такого жестокого приказания,- отвечал он.- Сердце мое обливается кровью больше, чем ваши губы. О Софья, с какой радостью я пролил бы всю свою кровь, чтобы спасти одну каплю вашей! |
| "I have too many obligations to you already," answered she, "for sure you meant them such." Here she looked at him tenderly almost a minute, and then bursting into an agony, cried, "Oh, Mr. Jones, why did you save my life? my death would have been happier for us both." | - Я и без того уже слишком многим вам обязана, вы, конечно, это знаете,- сказала Софья, устремив на него долгий нежный взгляд, потом со страдальчески исказившимся лицом воскликнула: - Ах, мистер Джонс, зачем спасли вы мою жизнь? Смерть моя принесла бы нам обоим больше счастья! |
| "Happier for us both!" cried he. "Could racks or wheels kill me so painfully as Sophia's- I cannot bear the dreadful sound. Do I live but for her?" | - Принесла бы больше счастья! - воскликнул Джонс.- Мне легче было бы умереть на дыбе, на колесе, чем перенести... вашу... не могу даже вымолвить этого страшного слова! Для кого же я живу, как не для вас? |
| Both his voice and looks were full of inexpressible tenderness when he spoke these words; and at the same time he laid gently hold on her hand, which she did not withdraw from him; to say the truth, she hardly knew what she did or suffered. A few moments now passed in silence between these lovers, while his eyes were eagerly fixed on Sophia, and hers declining towards the ground: at last she recovered strength enough to desire him again to leave her, for that her certain ruin would be the consequence of their being found together; adding, | И голос и взгляд его были полны невыразимой нежности, когда он произносил эти слова; в то же время Джонс мягко взял Софью за руку, и она ее не отняла; по правде сказать, вряд ли она и сознавала, что делает пли что с ней делается. Несколько минут влюбленные провели в молчании; пылкие взоры Джонса были устремлены на Софью, а она стояла, потупив глаза в землю. Наконец она собралась с силами и снова попросила его оставить ее, говоря, что она неминуемо погибла, если их застанут вместе. |
| "Oh, Mr. Jones, you know not, you know not what hath passed this cruel afternoon." | - Ах, мистер Джонс,- прибавила она,- вы не знаете, какая ужасная вещь произошла сегодня! |
| "I know all, my Sophia," answered he; "your cruel father hath told me all, and he himself hath sent me hither to you." | - Я знаю все, дорогая Софья,- отвечал он.- Жестокий отец ваш рассказал мне все и сам послал меня сюда к вам. |
| "My father sent you to me!" replied she: "sure you dream." | - Отец прислал вас ко мне? - воскликнула она.- Да вы бредите! |
| "Would to Heaven," cries he, "it was but a dream! Oh, Sophia, your father hath sent me to you, to be an advocate for my odious rival, to solicit you in his favour. I took any means to get access to you. O speak to me, Sophia! comfort my bleeding heart. Sure no one ever loved, ever doated like me. Do not unkindly withhold this dear, this soft, this gentle hand- one moment, perhaps, tears you for ever from me- nothing less than this cruel occasion could, I believe, have ever conquered the respect and awe with which you have inspired me." | - Дай бог, чтобы все это было только бредом! Ах, Софья, отец ваш прислал меня выступить в защиту моего ненавистного соперника, расположить вас в его пользу. Я готов был пойти на все, лишь бы только быть допущенным к вам. Скажите же мне что-нибудь, Софья! Успокойте мое истерзанное сердце. Еще никто на свете не любил так безумно, как я. Не отнимайте же так жестоко вашей дорогой, вашей милой, вашей нежной руки,одна минута оторвет вас от меня, может быть, навеки... Поверьте, только это ужасное событие могло заставить меня забыть почтительность и благоговение, которое вы всегда мне внушали. |
| She stood a moment silent, and covered with confusion; then lifting up her eyes gently towards him, she cried, | С минуту Софья молчала в смущении, затем, ласково взглянув на него, спросила: |
| "What would Mr. Jones have me say?" | - Что же мистер Джонс хотел бы услышать от меня? |
| "O do but promise," cries he, "that you never will give yourself to Blifil." | - Обещайте мне только,- отвечал он,- что вы никогда не отдадите вашей руки Блайфилу. |
| "Name not," answered she, "the detested sound. Be assured I never will give him what is in my power to withhold from him." | - Не произносите этого ненавистного имени! Будьте спокойны, я никогда не отдам ему того, что в моей власти не отдавать. |
| "Now then," cries he, "while you are so perfectly kind, go a little farther, and add that I may hope." | - А теперь,- продолжал Джонс,- раз уж вы так бесконечно добры, сделайте мне еще одно маленькое одолжение; скажите, что я могу надеяться. |
| "Alas!" says she, "Mr. Jones, whither will you drive me? What hope have I to bestow? You know my father's intentions." | - Увы! - сказала она.- Куда увлекаете вы меня, мистер Джонс? Какую надежду могу я вам подать? Вы ведь знаете намерения моего отца. |
| "But I know," answered he, "your compliance with them cannot be compelled." | - И я знаю,- отвечал он,- что вас невозможно заставить подчиниться им. |
| "What," says she, "must be the dreadful consequence of my disobedience? My own ruin is my least concern. I cannot bear the thoughts of being the cause of my father's misery." | - Но к каким ужасным последствиям приведет мое непослушание! Моя погибель тревожит меня меньше всего. Мысль быть причиной горя отца - вот что для меня невыносимо. |
| "He is himself the cause," cries Jones, "by exacting a power over you which Nature hath not given him. Think on the misery which I am to suffer if I am to lose you, and see on which side pity will turn the balance." | - Он сам его причина,- сказал Джонс.- Пусть не применяет к вам власти, которая не дана ему природой. Подумайте о моем горе, если я должен буду потерять вас, и скажите, на чью сторону жалость склонит ваше сердце. |
| "Think of it!" replied she: "can you imagine I do not feel the ruin which I must bring on you, should I comply with your desire? It is that thought which gives me resolution to bid you fly from me for ever, and avoid your own destruction." | - Подумать о вашем горе! - отвечала Софья.- Неужели вы воображаете, что я не сознаю, сколько бедствий навлеку я на вас, если уступлю вашему желанию? Именно эта мысль и придает мне решимость просить вас оставить меня навсегда, не идти навстречу собственной гибели. |
| "I fear no destruction," cries he, "but the loss of Sophia. If you would save me from the most bitter agonies, recall that cruel sentence. Indeed, I can never part with you, indeed I cannot." | - Мне страшна не гибель,- воскликнул Джонс,- а потеря моей Софьи! Если вы хотите избавить меня от самых горьких мучений, возьмите назад свое жестокое решение. Право, я не могу расстаться с вами,- нет, не могу! |
| The lovers now stood both silent and trembling, Sophia being unable to withdraw her hand from Jones, and he almost as unable to hold it; when the scene, which I believe some of my readers will think had lasted long enough, was interrupted by one of so different a nature, that we shall reserve the relation of it for a different chapter. | Влюбленные замолчали и стояли трепещущие. Софья не в силах была отнять у Джонса руку, а он тоже почти не имел силы держать ее,- как вдруг эта сцена, наверное показавшаяся некоторым моим читателям чересчур растянутой, была прервана сценой настолько от нее отличной, что нам следует уделить изложению ее особую главу. |
| English | Русский |
| Before we proceed with what now happened to our lovers, it may be proper to recount what had past in the hall during their tender interview. | Но прежде чем продолжать рассказ о том, что случилось с нашими влюбленными, мы должны сказать, что произошло в зале во время их любовных излияний. |
| Soon after Jones had left Mr. Western in the manner above mentioned, his sister came to him, and was presently informed of all that had passed between her brother and Sophia relating to Blifil. | Вскоре после того как Джонс покинул мистера Вестерна и отправился к Софье, в залу явилась сестра сквайра, и он тотчас же посвятил ее во все подробности сцены, разыгравшейся между ним в Софьей по поводу Блайфила. |
| This behaviour in her niece the good lady construed to be an absolute breach of the condition on which she had engaged to keep her love for Mr. Jones a secret. She considered herself, therefore, at full liberty to reveal all she knew to the squire, which she immediately did in the most explicit terms, and without any ceremony or preface. | Почтенная дама усмотрела в поведении племянницы полное нарушение условий, на которых она обещала хранить в тайне любовь ее к мистеру Джонсу, поэтому она сочла себя вправе рассказать сквайру все выведанное от племянницы, что тотчас же и сделала в самой резкой форме, без всяких церемоний и предисловий. |
| The idea of a marriage between Jones and his daughter, had never once entered into the squire's head, either in the warmest minutes of his affection towards that young man, or from suspicion, or on any other occasion. He did indeed consider a parity of fortune and circumstances to be physically as necessary an ingredient in marriage, as difference of sexes, or any other essential; and had no more apprehension of his daughter's falling in love with a poor man, than with any animal of a different species. | Мысль о женитьбе Джонса на его дочери никогда не приходила в голову сквайру - ни в минуты самых горячих порывов нежности к молодому человеку, ни в других случаях, которые могли бы заронить в нем подозрения. Он считал равенство состояний и общественного положения таким же физически необходимым условием брака, как различие пола или иные существенные обстоятельства, и любовь дочери к бедняку казалась ему столь же невозможной, как любовь ее к животному. |
| He became, therefore, like one thunderstruck at his sister's relation. He was, at first, incapable of making any answer, having been almost deprived of his breath by the violence of the surprize. This, however, soon returned, and, as is usual in other cases after an intermission, with redoubled force and fury. | Поэтому рассказ сестры поразил его как гром среди ясного неба. Сначала он неспособен был вымолвить ни слова в ответ, так ошеломила его эта новость. Но скоро пришел в себя, и, как всегда бывает в подобных случаях, голос его зазвучал с удвоенной силой и бешенством. |
| The first use he made of the power of speech, after his recovery from the sudden effects of his astonishment, was to discharge a round volley of oaths and imprecations. After which he proceeded hastily to the apartment where he expected to find the lovers, and murmured, or rather indeed roared forth, intentions of revenge every step he went. | Первое, на что сквайр употребил вернувшийся к нему после столбняка дар речи, был целый залп проклятий и ругательств. Зверем ринулся он к комнате, где рассчитывал найти влюбленных, на каждом шагу бормоча или, лучше сказать, изрыгая угрозы отомстить обидчику. |
| As when two doves, or two wood-pigeons, or as when Strephon and Phyllis (for that comes nearest to the mark) are retired into some pleasant solitary grove, to enjoy the delightful conversation of Love, that bashful boy, who cannot speak in public, and is never a good companion to more than two at a time; here, while every object is serene, should hoarse thunder burst suddenly through the shattered clouds, and rumbling roll along the sky, the frightened maid starts from the mossy bank or verdant turf, the pale livery of death succeeds the red regimentals in which Love had before drest her cheeks, fear shakes her whole frame, and her lover scarce supports her trembling tottering limbs. | Подобно тому как две горлицы, или два диких голубя, или как Стрефон и Филида (это сравнение будет самым подходящим), удалившиеся в приятную уединенную рощу насладиться восхитительной беседой Амура - этого застенчивого мальчика, неспособного выступать публично, но незаменимого собеседника для парочек, вдруг приходят в смятение, если среди безмятежной тишины, рассекая тучи, раздается страшный удар грома, далеко раскатывающийся по небу, а испуганная девушка вскакивает с покрытого мхом или зеленым дерном холмика, при этом алый наряд, которым Амур покрыл ее щеки, сменяется бледными покровами смерти и все тело ее содрогается, а возлюбленный ее едва в силах поддерживать свою трепещущую подругу, |
| Or as when two gentlemen, strangers to the wondrous wit of the place, are cracking a bottle together at some inn or tavern at Salisbury, if the great Dowdy, who acts the part of a madman as well as some of his setters-on do that of a fool, should rattle his chains, and dreadfully hum forth the grumbling catch along the gallery; the frighted strangers stand aghast; scared at the horrid sound, they seek some place of shelter from the approaching danger; and if the well-barred windows did admit their exit, would venture their necks to escape the threatening fury now coming upon them. | или подобно тому как двое проезжих, незнакомых с удивительным местным остроумием какого-нибудь солсберийского кабака или постоялого двора, где им вздумалось распить бутылочку, услышав вдруг лязг цепей и зловещий вой на галерее, словно там появился великий Дауди, который играет роль сумасшедшего столь же хорошо, как иные его почитатели роль дураков, в ужасе вскакивают с места, перепуганные необычайными звуками, и ищут, где бы укрыться от надвигающейся опасности, готовые рискнуть даже шеей и выскочить на улицу, если бы окна не были забраны крепкой железной решеткой, |
| So trembled poor Sophia, so turned she pale at the noise of her father, who, in a voice most dreadful to hear, came on swearing, cursing, and vowing the destruction of Jones. To say the truth, I believe the youth himself would, from some prudent considerations, have preferred another place of abode at this time, had his terror on Sophia's account given him liberty to reflect a moment on what any other ways concerned himself, than as his love made him partake whatever affected her. | так задрожала и побледнела бедная Софья, услышав голос отца, грозно гремящий проклятиями и клятвами уничтожить Джонса. Сказать правду, юноша и сам, верно, предпочел бы из благоразумия находиться в эту минуту где-нибудь в другом месте, если бы страх за Софью позволил ему хотя бы на мгновение подумать о собственных интересах и позабыть о положении, в котором находилась она. |
| And now the squire, having burst open the door, beheld an object which instantly suspended all his fury against Jones; this was the ghastly appearance of Sophia, who had fainted away in her lover's arms. This tragical sight Mr. Western no sooner beheld, than all his rage forsook him; he roared for help with his utmost violence; ran first to his daughter, then back to the door calling for water, and then back again to Sophia, never considering in whose arms she then was, nor perhaps once recollecting that there was such a person in the world as Jones; for indeed I believe the present circumstances of his daughter were now the sole consideration which employed his thoughts. | Сквайр, с шумом распахнув дверь, вдруг увидел нечто, заставившее его мгновенно позабыть весь свой гнев на Джонса: то была мертвенно бледная Софья, без чувств лежащая в объятиях своего возлюбленного. При этом трагическом зрелище ярость мистера Вестерна улетучилась; он закричал во всю глотку: "На помощь!" - кинулся к дочери, потом к дверям, требуя воды, потом снова к Софье, не соображая, в чьих она объятиях, и, может быть, даже позабыв, что есть на свете такой человек, как Джонс, ибо, я думаю, состояние дочери было единственным предметом, занимавшим все его помыслы. |
| Mrs. Western and a great number of servants soon came to the assistance of Sophia with water, cordials, and everything necessary on those occasions. These were applied with such success, that Sophia in a very few minutes began to recover, and all the symptoms of life to return. Upon which she was presently led off by her own maid and Mrs. Western: nor did that good lady depart without leaving some wholesome admonitions with her brother, on the dreadful effects of his passion, or, as she pleased to call it, madness. | Скоро на помощь Софье явилась миссис Вестерн и множество служанок с водой, лекарствами и со всем необходимым в таких случаях. Эти средства были применены с таким успехом, что через несколько минут Софья начала приходить в себя и к ней постепенно возвратились все признаки жизни. Миссис Вестерн и горничная тотчас же увели ее из комнаты; но перед уходом эта почтенная дама не забыла сделать брату несколько нравоучительных замечаний насчет ужасных последствий его горячего - или, как ей угодно было выразиться,- сумасшедшего характера. |
| The squire, perhaps, did not understand this good advice, as it was delivered in obscure hints, shrugs, and notes of admiration: at least, if he did understand it, he profited very little by it; for no sooner was he cured of his immediate fears for his daughter, than he relapsed into his former frenzy, which must have produced an immediate battle with Jones, had not parson Supple, who was a very strong man, been present, and by mere force restrained the squire from acts of hostility. | Сквайр, должно быть, не понял ее наставления, преподанного в форме намеков, пожатия плечами и восклицательных междометий, а если даже и понял, то весьма мало им воспользовался; ибо не успели пройти его страхи насчет дочери, как он тотчас снова впал в бешенство и непременно затеял бы драку с Джонсом, если бы не вмешательство Сапла, человека атлетического сложения, который силой удержал сквайра от неприязненных действий. |
| The moment Sophia was departed, Jones advanced in a very suppliant manner to Mr. Western, whom the parson held in his arms, and begged him to be pacified; for that, while he continued in such a passion, it would be impossible to give him any satisfaction. | Как только ушла Софья, Джонс почтительно подошел к мистеру Вестерну, которого священник держал в своих объятиях, и попросил его успокоиться, говоря, что он не может дать удовлетворения человеку в таком возбужденном состоянии. |
| "I wull have satisfaction o' thee," answered the squire: "so doff thy clothes. At unt half a man, and I'll lick thee as well as wast ever licked in thy life." | - Вот я тебе задам удовлетворение! - отвечал сквайр.- Раздевайся! Не я буду, если не вздрючу тебя по-свойски! |
| He then bespattered the youth with abundance of that language which passes between country gentlemen who embrace opposite sides of the question; with frequent applications to him to salute that part which is generally introduced into all controversies that arise among the lower orders of the English gentry at horse-races, cock-matches, and other public places. Allusions to this part are likewise often made for the sake of the jest. And here, I believe, the wit is generally misunderstood. In reality, it lies in desiring another to kiss your a- for having just before threatened to kick his; for I have observed very accurately, that no one ever desires you to kick that which belongs to himself, nor offers to kiss this part in another. | И он осыпал Джонса словечками, которыми обмениваются деревенские джентльмены при разногласиях по какому-нибудь вопросу, усердно предлагая поцеловать ту часть тела, которая обыкновенно возникает во время всех споров, завязывающихся среди низших слоев английского джентри на скачках, петушиных боях и в других публичных местах. Намеки на эту часть тела часто делаются также в шутку. И тут, мне кажется, соль шутки понимается обыкновенно превратно. В действительности она заключена в том, что выпросите другого поцеловать вас в .... за то, что перед тем вы грозили дать ему пинка в это место; ибо я решительно никогда не замечал, чтобы кто-нибудь просил вас дать ему самому пинка в означенное место или изъявлял готовность поцеловать его у вас. |
| It may likewise seem surprizing that in the many thousand kind invitations of this sort, which every one who hath conversed with country gentlemen must have heard, no one, I believe, hath ever seen a single instance where the desire hath been complied with;- a great instance of their want of politeness; for in town nothing can be more common than for the finest gentlemen to perform this ceremony every day to their superiors, without having that favour once requested of them. | Равным образом может показаться удивительным, что, хотя каждому вращавшемуся среди деревенских джентльменов, наверное, тысячу раз доводилось слышать любезные приглашения этого рода, однако никто, я думаю, не наблюдал ни одного случая, когда просьба была бы уважена,явное доказательство деревенской невоспитанности, ибо в столице вещь весьма заурядная для самых светских джентльменов ежедневно проделывать эту церемонию по отношению к особам высокопоставленным, без всякой со стороны последних просьбы о таком одолжении. |
| To all such wit, Jones very calmly answered, | На все это остроумие сквайра Джонс спокойно отвечал! |
| "Sir, this usage may perhaps cancel every other obligation you have conferred on me; but there is one you can never cancel; nor will I be provoked by your abuse to lift my hand against the father of Sophia." | - Сэр, ваше обращение освобождает меня от всякой признательности за прежние милости, которые вы мне оказывали, но одного я никогда не забуду: никакое оскорбление не заставит меня поднять руку на отца Софьи. |
| At these words the squire grew still more outrageous than before; so that the parson begged Jones to retire; saying, | Слова эти только пуще разъярили сквайра, так что священник попросил Джонса уйти, сказав: |
| "You behold, sir, how he waxeth wrath at your abode here; therefore let me pray you not to tarry any longer. His anger is too much kindled for you to commune with him at present. You had better, therefore, conclude your visit, and refer what matters you have to urge in your behalf to some other opportunity." | - Вы видите, сэр, что ваше присутствие выводит его из себя, поэтому я очень прошу вас покинуть нас. Он слишком возбужден, чтобы разговаривать с вами в настоящую минуту. Вам, стало быть, лучше проститься и отложить свое объяснение до более благоприятного случая. |
| Jones accepted this advice with thanks, and immediately departed. The squire now regained the liberty of his hands, and so much temper as to express some satisfaction in the restraint which had been laid upon him; declaring that he should certainly have beat his brains out; and adding, "It would have vexed one confoundedly to have been hanged for such a rascal." | Джонс с благодарностью последовал этому совету и ушел. Рукам сквайра была возвращена свобода, и он настолько успокоился, что выразил даже благодарность священнику за то, что тот удержал его, так как в противном случае он размозжил бы Джонсу голову; а было бы ужасно досадно угодить на виселицу из-за такого мерзавца. |
| The parson now began to triumph in the success of his peacemaking endeavours, and proceeded to read a lecture against anger, which might perhaps rather have tended to raise than to quiet that passion in some hasty minds. This lecture he enriched with many valuable quotations from the antients, particularly from Seneca; who hath indeed so well handled this passion, that none but a very angry man can read him without great pleasure and profit. The doctor concluded this harangue with the famous story of Alexander and Clitus; but as I find that entered in my common-place under title Drunkenness, I shall not insert it here. | Священник торжествовал по случаю успеха своих миротворческих усилий и пустился читать поучение против гнева, которое, пожалуй, способно было скорее распалить, чем успокоить это чувство в горячей натуре. Свое поучение он уснастил множеством замечательных цитат из древних, особенно из Сенеки, так прекрасно описавшего гнев, что разве лишь сильно разгневанный человек не получит от чтения большого удовольствия и пользу. Заключил свою речь богослов известным рассказом об Александре и Клите; но этот рассказ уже вошел в мои записки под заглавием "Пьянство", и потому я не буду приводить его здесь. |
| The squire took no notice of this story, nor perhaps of anything he said; for he interrupted him before he had finished, by calling for a tankard of beer; observing (which is perhaps as true as any observation on this fever of the mind) that anger makes a man dry. | Сквайр пропустил мимо ушей и этот рассказ, может быть, и все, что говорил священник, так как, не дождавшись окончания его речи, перебил его и потребовал кружку пива, говоря, что гнев возбуждает жажду (совершенно справедливое замечание об этом лихорадочном душевном состоянии). |
| No sooner had the squire swallowed a large draught than he renewed the discourse on Jones, and declared a resolution of going the next morning early to acquaint Mr. Allworthy. His friend would have dissuaded him from this, from the mere motive of good-nature; but his dissuasion had no other effect than to produce a large volley of oaths and curses, which greatly shocked the pious ears of Supple; but he did not dare to remonstrate against a privilege which the squire claimed as a freeborn Englishman. To say truth, the parson submitted to please his palate at the squire's table, at the expense of suffering now and then this violence to his ears. He contented himself with thinking he did not promote this evil practise, and that the squire would not swear an oath the less, if he never entered within his gates. However, though he was not guilty of ill manners by rebuking a gentleman in his own house, he paid him off obliquely in the pulpit: which had not, indeed, the good effect of working a reformation in the squire himself; yet it so far operated on his conscience, that he put the laws very severely in execution against others, and the magistrate was the only person in the parish who could swear with impunity. | Отхлебнув порядочный глоток, сквайр снова завел речь о Джонсе п объявил о своем решении завтра же рано утром поехать к мистеру Олверти и все ему рассказать. Священник, по доброте сердечной, стал было отговаривать сквайра, но все его доводы привели лишь к потоку проклятий и ругательств, сильно оскорблявших благочестивые уши Сапла; он не решился, однако, оспаривать право сквайра на эту привилегию всякого свободнорожденного англичанина. Правду сказать, священник покупал удовольствие полакомиться за столом сквайра ценой снисходительного отношения к некоторым вольностям речи хозяина. Сапл утешал себя мыслью, что вина лежит тут не на нем и что сквайр сквернословил бы ничуть не меньше, если б он никогда не переступал его порога. Тем не менее, воздерживаясь из учтивости от выговоров хозяину дома, священник отплачивал ему косвенным образом с церковной кафедры; это, впрочем, нисколько не исправило самого сквайра и оказало на его совесть лишь то действие, что он стал строже преследовать других за сквернословие, в результате чего сам блюститель закона остался единственным лицом в приходе, которое могло сквернословить безнаказанно. |
| English | Русский |
| Mr. Allworthy was now retired from breakfast with his nephew, well satisfied with the report of the young gentleman's successful visit to Sophia (for he greatly desired the match, more on account of the young lady's character than of her riches), when Mr. Western broke abruptly in upon them, and without any ceremony began as follows:- | Мистер Олверти только что позавтракал с племянником, довольный рассказом молодого человека о приеме, оказанном ему Софьей (Олверти очень желал этого брака больше ради личных достоинств молодой девушки, чем ради ее богатства), как вдруг к ним с шумом ворвался мистер Вестерн и без всяких церемоний начал так! |
| "There, you have done a fine piece of work truly! You have brought up your bastard to a fine purpose; not that I believe you have had any hand in it neither, that is, as a man may say, designedly: but there is a fine kettle-of-fish made on't up at our house." | - Наделали вы дел, нечего сказать! На добро вырастили вашего ублюдка! Понятно, вы тут ни при чем, никакого умысла у вас не было, а только заварилась же каша в нашем доме! |
| "What can be the matter, Mr. Western?" said Allworthy. | - В чем дело, мистер Вестерн?- спросил Олверти, |
| "O, matter enow of all conscience: my daughter hath fallen in love with your bastard, that's all; but I won't ge her a hapeny, not the twentieth part of a brass varden. I always thought what would come o' breeding up a bastard like a gentleman, and letting un come about to vok's houses. It's well vor un I could not get at un: I'd a lick'd un; I'd a spoil'd his caterwauling; I'd a taught the son of a whore to meddle with meat for his master. He shan't ever have a morsel of meat of mine, or a varden to buy it: if she will ha un, one smock shall be her portion. I'd sooner ge my esteate to the zinking fund, that it may be sent to Hanover to corrupt our nation with." | - О, дело самое чистенькое; дочь моя влюбилась в вашего ублюдка, вот и все. Но я не дам ей ни полушки, ломаного гроша не дам! Я всегда думал, что зря люди черт знает чье отродье барином воспитывают и пускают в порядочные дома. Счастье его, что я не мог до него добраться, а то уж отодрал бы его, отбил бы у него охоту за бабами волочиться, отучил бы сукина сына в барское кушанье морду совать. Ни кусочка от меня не получит, ни гроша! Если она за него выйдет, только рубашка на плечах будет ей приданым. Скорей отдам все свои деньги в казну, пусть посылают их хоть в Ганновер, на подкупы нашего народа!.. |
| "I am heartily sorry," cries Allworthy. | - Искренне сожалею,- сказал Олверти. |
| "Pox o' your sorrow, says Western; "it will do me abundance of good when I have lost my only child, my poor Sophy, that was the joy of my heart, and all the hope and comfort of my age; but I am resolved I will turn her out o' doors; she shall beg, and starve, and rot in the streets. Not one hapeny, not a hapeny shall she ever hae o' mine. The son of a bitch was always good at finding a hare sitting, an be rotted to'n: I little thought what puss he was looking after; but it shall be the worst he ever vound in his life. She shall be no better than carrion: the skin o'er is all he shall ha, and zu you may tell un." | - А черта мне в вашем сожалении! - в сердцах продолжал Вестерн.Много мне от него толку, когда я потерял свою единственную дочь, свою бедную Софью, радость моего сердца, надежду и утешение моей старости! Но я решил выгнать ее из домуз пусть просит милостыню, пусть околеет и сгниет с голоду на улице. Ни полушки, ни одной полушки не получит от меня! Собачий сын чуток был выискивать зайца, а мне и невдомек было, на какого зайчика он зарится! Да только ошибся, братец: дохлого зверя поймал - кроме шкурки, ничего тебе не достанется, так и скажите ему. |
| "I am in amazement," cries Allworthy, "at what you tell me, after what passed between my nephew and the young lady no longer ago than yesterday." | - Я крайне удивлен вашими словами,- сказал Олверти,- после того, что произошло между моим племянником и молодой девушкой не дальше как вчера. |
| "Yes, sir," answered Western, "it was after what passed between your nephew and she that the whole matter came out. Mr. Blifil there was no sooner gone than the son of a whore came lurching about the house. Little did I think when I used to love him for a sportsman that he was all the while a-poaching after my daughter." | - Да после того, что произошло между вашим племянником и моей дочерью, все и открылось, сударь,- отвечал Вестерн.- Только что ушел мистер Блайфил, как этот сукин сын явился разнюхивать, что у меня в доме делается. А я ведь любил в нем славного охотника, и на ум мне не приходило, что он все время около дочки увивается. |
| "Why truly," says Allworthy, "I could wish you had not given him so many opportunities with her; and you will do me the justice to acknowledge that I have always been averse to his staying so much at your house, though I own I had no suspicion of this kind." | - И правда,- сказал Олверти,- по-моему, не следовало давать ему столько случаев встречаться с ней; и вы ведь не станете отрицать, что я всегда был против того, чтобы он засиживался в вашем доме, хотя, признаюсь, и не подозревал ничего такого. |
| "Why, zounds," cries Western, "who could have thought it? What the devil had she to do wi'n? He did not come there a courting to her; he came there a hunting with me." | - Да кто же, черт возьми, мог это подумать! - воскликнул Вестерн.Какого дьявола ей от него надо было? Ведь он приезжал не любезничать с ней, а охотиться со мной. |
| "But was it possible," says Allworthy, "that you should never discern any symptoms of love between them, when you have seen them so often together?" | - Неужели вы никогда ничего не замечали? - удивился Олверти.- Ведь они так часто бывали вместе на ваших глазах. |
| "Never in my life, as I hope to be saved," cries Western: "I never so much as zeed him kiss her in all my life; and so far from courting her, he used rather to be more silent when she was in company than at any other time; and as for the girl, she was always less civil to'n than to any young man that came to the house. As to that matter, I am not more easy to be deceived than another; I would not have you think I am, neighbour." | - Никогда в жизни, клянусь спасением моей души,- отвечал Вестерн,никогда не видел я, чтобы он ее целовал! И не только он не ухаживал за ней, но, напротив, в ее обществе делался как-то молчаливее обыкновенного, а она обращалась с ним гораздо пренебрежительнее, чем с другими молодыми людьми, бывавшими у нас в доме. Уж на этот счет провести меня не легче, чем других,- надеюсь, вы мне поверите, сосед. |
| Allworthy could scarce refrain laughter at this; but he resolved to do a violence to himself; for he perfectly well knew mankind, and had too much good-breeding and good-nature to offend the squire in his present circumstances. He then asked Western what he would have him do upon this occasion. To which the other answered, "That he would have him keep the rascal away from his house, and that he would go and lock up the wench; for he was resolved to make her marry Mr. Blifil in spite of her teeth." He then shook Blifil by the hand, Blifil by the hand, and swore he would have no other son-in-law. Presently after which he took his leave; saying his house was in such disorder that it was necessary for him to make haste home, to take care his daughter did not give him the slip; and as for Jones, he swore if he caught him at his house, he would qualify him to run for the geldings' plate. | Олверти едва мог удержаться от смеха, но все-таки удержался: он прекрасно знал человеческую природу и был слишком хорошо воспитан и слишком добр, чтобы оскорблять сквайра в его теперешнем состоянии. Он только спросил Вестерна, чего он от него желал бы. Сквайр отвечал, что хорошо было, если бы мистер Олверти держал мерзавца подальше от его дома, а сам он запрет девчонку на замок, так как твердо решил выдать ее за мистера Блайфила, как бы она ни кобенилась. С этими словами он пожал Блайфилу руку, поклявшись, что другого зятя у него не будет, и сейчас же распрощался, говоря, что ему надо спешить домой, потому что там все вверх дном и дочь, того и гляди, даст тягу; а Джонса поклялся, если поймает у себя в доме, так отделать, что молодчик мерином от него выбежит. |
| When Allworthy and Blifil were again left together, a long silence ensued between them; all which interval the young gentleman filled up with sighs, which proceeded partly from disappointment, but more from hatred; for the success of Jones was much more grievous to him than the loss of Sophia. | Когда Олверти и Блайфил снова остались одни, между ними воцарилось долгое молчание; молодой человек все время вздыхал, частью с досады, но больше от злобы: успех Джонса был для него гораздо больнее, чем потеря Софьи. |
| At length his uncle asked him what he was determined to do, and he answered in the following words:- | Наконец дядя спросил, что он намерен делать, и Блайфил отвечал: . |
| "Alas! sir, can it be a question what step a lover will take, when reason and passion point different ways? I am afraid it is too certain he will, in that dilemma, always follow the latter. Reason dictates to me, to quit all thoughts of a woman who places her affections on another; my passion bids me hope she may in time change her inclinations in my favour. Here, however, I conceive an objection may be raised, which, if it could not fully be answered, would totally deter me from any further pursuit. I mean the injustice of endeavouring to supplant another in a heart of which he seems already in possession; but the determined resolution of Mr. Western shows that, in this case, I shall, by so doing, promote the happiness of every party; not only that of the parent, who will thus be preserved from the highest degree of misery, but of both the others, who must be undone by this match. The lady, I am sure, will be undone in every sense; for, besides the loss of most part of her own fortune, she will be not only married to a beggar, but the little fortune which her father cannot withhold from her will be squandered on that wench with whom I know he yet converses. Nay, that is a trifle; for I know him to be one of the worst men in the world; for had my dear uncle known what I have hitherto endeavoured to conceal, he must have long since abandoned so profligate a wretch." | - Увы, сэр, может ли быть вопрос, какие шаги предпринять любящему, когда рассудок и страсть увлекают его в разные стороны? Боюсь, что, поставленный перед такой дилеммой, он всегда будет следовать за страстью. Рассудок приказывает мне оставить всякую мысль о женщине, отдавшей свою любовь другому; страсть лелеет надежду, что со временем она переменится и будет ко мне благосклоннее. Но тут я предвижу одно возражение, которое, если его не опровергнуть начисто, должно удержать меня от всяких дальнейших домогательств: я разумею несправедливость попыток вытеснить соперника из сердца, которым он, по-видимому, уже владеет; с другой стороны, непреклонное решение мистера Вестерна показывает, что, не сходя с взятого мною пути, я буду содействовать общему счастью: не только счастью отца, который будет набавлен таким образом от величайшего горя, но и счастью двух других сторон, для которых брачный союз был бы гибелью. Мисс Вестерн, я уверен, ждет полная гибель; ибо, не говоря уже о потере большей части своего состояния, она выйдет за нищего, и те незначительные средства, которые отец не вправе у нее отнять, будут растрачены на гулящую девку, насколько мне известно, еще не прекратившую своей связи с Джонсом. Но это бы все пустяки; главное - то, что он один из самых дурных людей на свете, и если бы мой дорогой дядя знал все, что я до сих пор старался скрывать, то давно предоставил бы собственной участи такого отъявленного мерзавца. |
| "How!" said Allworthy; "hath he done anything worse than I already know? Tell me, I beseech you?" | - Как! - воскликнул Олверти.- Неужели он сделал что-нибудь еще худшее? Пожалуйста, расскажи. |
| "No," replied Blifil; "it is now past, and perhaps he may have repented of it." | - Нет,- отвечал Блайфил,- это дело прошлое, и, может быть, теперь он уже раскаялся. |
| "I command you, on your duty," said Allworthy, "to tell me what you mean." | - Приказываю тебе рассказать все, на что ты намекаешь,- обратился к нему Олверти. |
| "You know, sir," says Blifil, "I never disobeyed you; but I am sorry I mentioned it, since it may now look like revenge, whereas, I thank Heaven, no such motive ever entered my heart; and if you oblige me to discover it, I must be his petitioner to you for your forgiveness." | - Вы знаете, сэр,- сказал Блайфил,- я никогда не отказывал вам в повиновении, но я жалею, что сказал об этом, потому что похоже, будто это сделано мной в отместку, тогда как, благодарение богу, у меня и мысли такой не было. И если уж я должен все раскрыть, позвольте мне также заступиться за него и просить вас о прощении. |
| "I will have no conditions," answered Allworthy; "I think I have shown tenderness enough towards him, and more perhaps than you ought to thank me for." | - Я не принимаю никаких условий,- отвечал Олверти.- Кажется, я и без того оказывал ему слишком много снисхождения, может быть, больше, чем следовало. |
| "More, indeed, I fear, than he deserved," cries Blifil; "for in the very day of your utmost danger, when myself and all the family were in tears, he filled the house with riot and debauchery. He drank, and sung, and roared; and when I gave him a gentle hint of the indecency of his actions, he fell into a violent passion, swore many oaths, called me rascal, and struck me." | - Боюсь, что больше, чем он заслуживал,- сказал Блайфил.- В тот самый день, когда вы были так опасно больны, когда я и все домашние проливали слезы, он предался разгулу и бесчинствовал, напился пьян, пел песни, орал во всю глотку; а когда я мягко намекнул ему на неприличие такого поведения, он пришел в ярость, страшно бранился, назвал меня подлецом и побил. |
| "How!" cries Allworthy; "did he dare to strike you?" | - Что? Он смел тебя бить?! - воскликнул Олверти. |
| "I am sure," cries Blifil, "I have forgiven him that long ago. I wish I could so easily forget his ingratitude to the best of benefactors; and yet even that I hope you will forgive him, since he must have certainly been possessed with the devil: for that very evening, as Mr. Thwackum and myself were taking the air in the fields, and exulting in the good symptoms then first began to discover themselves, we unluckily saw him engaged with a wench in a manner not fit to be mentioned. | - Право, я давно ему это простил,- отвечал Блайфил,- но не могу так легко забыть его неблагодарность к лучшему из благодетелей. Однако даже и это, я надеюсь, вы ему простите, потому что в него не иначе как вселился бес. В тот самый вечер я и мистер Тваком вышли подышать чистым воздухом, обрадованные появлением первых признаков благоприятного перелома вашей болезни, и, на свое несчастье, застали его с какой-то девкой в положении, о котором неприлично рассказывать. |
| Mr. Thwackum, with more boldness than prudence, advanced to rebuke him, when (I am sorry to say it) he fell upon the worthy man, and beat him so outrageously that I wish he may have yet recovered the bruises. Nor was I without my share of the effects of his malice, while I endeavoured t6 protect my tutor; but that I have long forgiven; nay, I prevailed with Mr. Thwackum to forgive him too, and not to inform you of a secret which I feared might be fatal to him. And now, sir, since I have unadvisedly dropped a hint of this matter, and your commands have obliged me to discover the whole, let me intercede with you for him." | Мистер Тваком, проявив больше смелости, чем благоразумия, подошел к нему с намерением сделать выговор, но Джонс (прискорбно рассказывать об этом!) набросился на нашего почтенного наставника и так жестоко избил его, что, вероятно, он и до сих пор еще покрыт синяками. Досталось и мне от его кулаков, когда я попробовал вступиться за своего учителя; я давно простил ему и уговорил мистера Твакома простить и ничего вам не рассказывать, опасаясь, что это может иметь для Джонса роковые последствия. Но если я уж сделал такую оплошность и проговорился об этом прискорбном случае, а затем, повинуясь вашему приказанию, рассказал вам все, то разрешите мне также, сэр, вступиться за него пред вами. |
| "O child!" said Allworthy, "I know not whether I should blame or applaud your goodness, in concealing such villany a moment: but where is Mr. Thwackum? Not that I want any confirmation of what you say; but I will examine all the evidence of this matter, to justify to the world the example I am resolved to make of such a monster." | - Не знаю, друг мой,- сказал Олверти,- бранить мне тебя или хвалить за то, что по доброте сердца ты скрывал от меня такую гнусность. Но где же мистер Тваком? Мне нужно от него не подтверждение твоего рассказа, а всестороннее освещение дела, чтобы оправдать в глазах света примерное наказание, которому я решил подвергнуть это чудовище. |
| Thwackum was now sent for, and presently appeared. He corroborated every circumstance which the other had deposed; nay, he produced the record upon his breast, where the handwriting of Mr. Jones remained very legible in black and blue. He concluded with declaring to Mr. Allworthy, that he should have long since informed him of this matter, had not Mr. Blifil, by the most earnest interpositions, prevented him. | Послали за Твакомом, и он сейчас же явился. Педагог полностью подтвердил весь рассказ Блайфила и даже показал памятку на своей груди в виде явственно сохранившейся подписи мистера Джонса синими и черными буквами. В заключение он сказал мистеру Олверти, что давно бы уже сообщил ему об этом событии, если бы не неотступные просьбы мистера Блайфила. |
| "He is," says he, "an excellent youth: though such forgiveness of enemies is carrying the matter too far." | - Превосходный юноша,- сказал он,- только слишком уж далеко заходит в своем прощении врагов. |
| In reality, Blifil had taken some pains to prevail with the parson, and to prevent the discovery at that time; for which he had many reasons. He knew that the minds of men are apt to be softened and relaxed from their usual severity by sickness. Besides, he imagined that if the story was told when the fact was so recent, and the physician about the house, who might have unravelled the real truth, he should never be able to give it the malicious turn which he intended. Again, he resolved to hoard up this business, till the indiscretion of Jones should afford some additional complaints; for he thought the joint weight of many facts falling upon him together, would be the most likely to crush him; and he watched, therefore, some such opportunity as that with which fortune had now kindly presented him. Lastly, by prevailing with Thwackum to conceal the matter for a time, he knew he should confirm an opinion of his friendship to Jones, which he had greatly laboured to establish in Mr. Allworthy. | Действительно, Блайфил приложил тогда немало усилий, чтобы уговорить священника не жаловаться мистеру Олверти, и имел на то достаточные основания. Он знал, что болезнь смягчает обычную суровость человека и делает его добрее. Кроме того, он думал, что если рассказать обо всем, когда дело свежо и в доме еще находится врач, который может открыть настоящую правду, то ему никогда не удастся придать случившемуся желательный для него дурной оборот. И Блайфил решил припрятать все это про запас, ожидая случая, когда какая-нибудь новая оплошность Джонса вызовет дополнительные жалобы,- ибо он рассчитал, что когда на Джонса обрушатся всей своей тяжестью сразу несколько обвинений, то они тем вернее его раздавят. Вот почему Блайфил стал дожидаться случая вроде того, каким судьба так любезно подарила его теперь. Наконец, уговаривая Твакома молчать до времени, он знал, что таким способом укрепит в мистере Олверти мнение о своих дружеских чувствах к Джонсу, которое он всеми силами старался поддерживать. |
| English | Русский |
| It was Mr. Allworthy's custom never to punish any one, not even to turn away a servant, in a passion. He resolved therefore to delay passing sentence on Jones till the afternoon. | У мистера Олверти было обыкновение никогда никого не наказывать, даже не рассчитывать слуг в пылу гнева. Он решил поэтому отложить исполнение приговора над Джонсом до после полудня. |
| The poor young man attended at dinner, as usual; but his heart was too much loaded to suffer him to eat. His grief too was a good deal aggravated by the unkind looks of Mr. Allworthy; whence he concluded that Western had discovered the whole affair between him and Sophia; but as to Mr. Blifil's story, he had not the least apprehension; for of much the greater part he was entirely innocent; and for the residue, as he had forgiven and forgotten it himself, so he suspected no remembrance on the other side. When dinner was over, and the servants departed, Mr. Allworthy began to harangue. He set forth, in a long speech, the many iniquities of which Jones had been guilty, particularly those which this day had brought to light; and concluded by telling him, "That unless he could clear himself of the charge, he was resolved to banish him his sight for ever." | Бедный юноша явился к обеду как обычно, но у него было слишком тяжело на сердце, и он почти не прикасался к еде. Неласковые взгляды мистера Олверти еще более омрачали его душевное состояние. Он пришел к заключению, что Вестерн сообщил Олверти все, что произошло между ним и Софьей, но об истории е мистером Блайфилом он совсем не думал: в большей части того, что было рассказано Блайфилом, он был совершенно неповинен; а что касается остального, то он сам давно все это простил и забыл и потому не предполагал, чтобы другие могли еще таить на него злобу. Когда обед был окончен и слуги ушли, мистер Олверти взял слово и произнес длинную речь, в которой перечислил все проступки Джонса, особенно те, которые были обнаружены сегодня, а в заключение сказал, что если Джонс не опровергнет возведенных на него обвинений, то он решил навсегда прогнать его с глаз своих. |
| Many disadvantages attended poor Jones in making his defence; nay, indeed, he hardly knew his accusation; for as Mr. Allworthy, in recounting the drunkenness, &c., while he lay ill, out of modesty sunk everything that related particularly to himself, which indeed principally constituted the crime; Jones could not deny the charge. His heart was, besides, almost broken already; and his spirits were so sunk, that he could say nothing for himself; but acknowledge the whole, and, like a criminal in despair, threw himself upon mercy; concluding, "That though he must own himself guilty of many follies and inadvertencies, he hoped he had done nothing to deserve what would be to him the greatest punishment in the world." | Джонс оказался в чрезвычайно неблагоприятном положении: трудно защищаться человеку, когда он плохо понимает, в чем его обвиняют. Нужно заметить, что мистер Олверти, говоря об опьянении Джонса и тому подобном во время своей болезни, из Скромности опустил все, что относилось собственно к нему, а в этом и заключалось главным образом преступление. Джонс не мог отрицать фактов, приведенных мистером Олверти. Вдобавок сердце Эв было так истерзано, а состояние духа такое подавленное, что он ничего не мог сказать в свою защиту - все признал и, подобно преступнику, впавшему в отчаяние, просил только о снисхождении. Закончил он заявлением, что хотя должен признать себя виновным во многих безрассудствах и оплошностях, однако не сделал ничего такого, что заслуживало бы величайшего из наказаний, какое только может постичь его на свете. |
| Allworthy answered, "That he had forgiven him too often already, in compassion to his youth, and in hopes of his amendment: that he now found he was an abandoned reprobate, and such as it would be criminal in any one to support and encourage. | Олверти отвечал, что он и так уж слишком часто прощал ему, жалея его молодость и в надежде на исправление, но что теперь находит его отпетым негодяем, которому было бы преступно оказывать какую-нибудь поддержку или поощрение. |
| Nay," said Mr. Allworthy to him, "your audacious attempt to steal away the young lady, calls upon me to justify my own character in punishing you. The world who have already censured the regard I have shown for you may think, with some colour at least of justice, that I connive at so base and barbarous an action- an action of which you must have known my abhorrence: and which, had you had any concern for my ease and honour, as well as for my friendship, you would never have thought of undertaking. Fie upon it, young man! indeed there is scarce any punishment equal to your crimes, and I can scarce think myself justifiable in what I am now going to bestow on you. However, as I have educated you like a child of my own, I will not turn you naked into the world. When you open this paper, therefore, you will find something which may enable you, with industry, to get an honest livelihood; but if you employ it to worse purposes, I shall not think myself obliged to supply you farther, being resolved, from this day forward, to converse no more with you on any account. I cannot avoid saying, there is no part of your conduct which I resent more than your ill-treatment of that good young man (meaning Blifil) who hath behaved with so much tenderness and honour towards you." | - Больше того,- продолжал сквайр,- ваша дерзкая попытка похитить молодую девушку требует, чтобы я наказал вас ради сохранения своего доброго имени. Свет, уже бранивший меня за оказываемое вам внимание, может теперь подумать с некоторым правом, будто я потворствую столь низкому и грубому поступку - поступку, который между тем, как вам это отлично известно, вызывает во мне отвращение и которого вы никогда бы не совершили, если бы хоть немного считались с моим спокойствием и честью и дорожили моим дружеским к вам отношением. Стыдитесь, молодой человек! Едва ли есть наказание, которое равнялось бы вашим преступлениям, и я не знаю, как мне оправдаться перед самим собой в том, что я собираюсь вам назначить. Однако я воспитал вас, как родного сына, и не хочу пускать вас по миру нагишом. Когда вы вскроете этот бумажник, вы найдете в нем средства, которые помогут вам начать честную трудовую жизнь; но если вы их употребите на дурное, то я не буду считать себя обязанным оказывать вам поддержку и впредь, потому что решил с этого дня не иметь с вами никаких сношений. И еще я должен сказать, что больше всего в вашем поведении огорчает меня то, что вы так худо обошлись с этим прекрасным молодым человеком (он подразумевал Блайфила), который относился к вам с такой любовью и уважением. |
| These last words were a dose almost too bitter to be swallowed. A flood of tears now gushed from the eyes of Jones, and every faculty of speech and motion seemed to have deserted him. It was some time before he was able to obey Allworthy's peremptory commands of departing; which he at length did, having first kissed his hands with a passion difficult to be affected, and as difficult to be described. | Эти последние слова похожи были на горькое лекарство, которое застревает в горле. Слезы потоком полились из глаз Джонса, и он точно лишился всякой способности говорить и двигаться. Понадобилось некоторое время, прежде чем он оказался в силах исполнить решительное приказание Олверти удалиться; наконец он это сделал, поцеловав сначала руки сквайра с жаром, который трудно подделать и еще труднее описать. |
| The reader must be very weak, if, when he considers the light in which Jones then appeared to Mr. Allworthy, he should blame the rigour of his sentence. And yet all the neighbourhood, either from this weakness, or from some worse motive, condemned this justice and severity as the highest cruelty. Nay, the very persons who had before censured the good man for the kindness and tenderness shown to a bastard (his own, according to the general opinion), now cried out as loudly against turning his own child out of doors. The women especially were unanimous in taking the part of Jones, and raised more stories on the occasion than I have room, in this chapter, to set down. | Надо обладать слишком чувствительным сердцем, чтобы осудить мистера Олверти за суровость его приговора, учитывая, в каком свете представлялось ему тогда поведение Джонса. А между тем все соседи, из чувствительности или из каких-либо худших побуждений, объявили эту справедливую строгость бесчеловечной жестокостью. Те самые люди, которые раньше порицали отзывчивого сквайра за его доброту и любовь к незаконнорожденному (его собственному, по общему мнению, сыну), теперь завопили против него за то, что он выгнал вон родное дитя. В особенности женщины взяли единодушно сторону Джонса и распустили столько слухов по этому случаю, что, за недостатком места, мне их и не пересказать в этой главе. |
| One thing must not be omitted, that, in their censures on this occasion, none ever mentioned the sum contained in the paper which Allworthy gave Jones, which was no less than five hundred pounds; but all agreed that he was sent away penniless, and some said naked, from the house of his inhuman father. | Нельзя, однако же, умолчать, что при этих пересудах никто даже не заикнулся о сумме, лежавшей в бумажнике, который Олверти вручил Джонсу, а было там не меньше пятисот фунтов,- напротив, все в один голос говорили, что бесчеловечный отец выгнал его из дому без гроша и даже, по словам иных, нагишом. |
| English | Русский |
| Jones was commanded to leave the house immediately, and told, that his clothes and everything else should be sent to him whithersoever he should order them. | Джонс получил приказание немедленно покинуть дом, и ему было обещано выслать платье и другие вещи, куда он укажет. |
| He accordingly set out, and walked above a mile, not regarding, and indeed scarce knowing, whither he went. At length a little brook obstructing his passage, he threw himself down by the side of it; nor could he help muttering with some little indignation, | Повинуясь этому распоряжению, он отправился в путь и прошел с милю, не глядя и почти не соображая, куда он идет. Наконец ручеек преградил ему дорогу; он бросился на землю, не удержавшись при этом от негодующего восклицания. |
| "Sure my father will not deny me this place to rest in!" | - Надеюсь, отец не запретит мне полежать на этой лужайке! |
| Here he presently fell into the most violent agonies, tearing his hair from his head, and using most other actions which generally accompany fits of madness, rage, and despair. | И он принялся рвать на себе волосы и совершать множество других действий, обыкновенно сопровождающих припадки безумия, бешенства и отчаяния. |
| When he had in this manner vented the first emotions of passion, he began to come a little to himself. His grief now took another turn, and discharged itself in a gentler way, till he became at last cool enough to reason with his passion, and to consider what steps were proper to be taken in his deplorable condition. | Дав таким образом выход своему волнению, Джонс начал понемногу приходить в себя. Горе его приобрело другую, более мягкую форму, и он мог довольно хладнокровно обсудить, какие шаги следует ему предпринять в этом плачевном положении. |
| And now the great doubt was, how to act with regard to Sophia. The thoughts of leaving her almost rent his heart asunder; but the consideration of reducing her to ruin and beggary still racked him, if possible, more; and if the violent desire of possessing her person could have induced him to listen one moment to this alternative, still he was by no means certain of her resolution to indulge his wishes at so high an expense. The resentment of Mr. Allworthy, and the injury he must do to his quiet, argued strongly against this latter; and lastly, the apparent impossibility of his success, even if he would sacrifice all these considerations to it, came to his assistance; and thus honour at last backed with despair, with gratitude to his benefactors, and with real love to his mistress, got the better of burning desire, and he resolved rather to quit Sophia, than pursue her to her ruin. | Он был в большой нерешительности, как ему вести себя по отношению к Софье. Мысль покинуть девушку раздирала его сердце; но сознание, что он будет причиной ее гибели и нищеты, было для него, пожалуй, еще большей пыткой. Кроме того, если пылкое желание обладать ею и могло побудить его остановиться на минуту на этой возможности, однако он вовсе не был уверен, что она решится на такую жертву для удовлетворения его страсти. Неудовольствие мистера Олверти и огорчение, которое он причинил бы ему, были сильными доводами против того, чтобы пуститься по этому пути. Наконец, очевидная невозможность добиться успеха, даже если бы он пренебрег всеми этими соображениями, окончательно отрезвила его. Таким образом, чувство чести, подкрепленное отчаянием, благодарностью к благодетелю и подлинной любовью к Софье, в заключение одержало верх над пламенным желанием, и Джонс решил лучше покинуть возлюбленную, чем погубить ее своими домогательствами. |
| It is difficult for any who have not felt it, to conceive the glowing warmth which filled his breast on the first contemplation of this victory over his passion. Pride flattered him so agreeably, that his mind perhaps enjoyed perfect happiness; but this was only momentary: Sophia soon returned to his imagination, and allayed the joy of his triumph with no less bitter pangs than a good-natured general must feel, when he surveys the bleeding heaps, at the price of whose blood he hath purchased his laurels; for thousands of tender ideas lay murdered before our conqueror. | Трудно тому, кто этого не испытывал, представить, какая жаркая волна прилила к груди юноши, когда он впервые сознал свою победу над страстью. Гордость так приятно щекотала его, что он наслаждался, пожалуй, полным счастьем; но счастье это было недолгое, Софья скоро снова заполнила его воображение и приправила радостное торжество той острой болью, какую испытывает добрый и чувствительный генерал при виде груды трупов, кровью которых куплены его лавры; тысячи нежных помыслэв лежали убитые у ног нашего победителя. |
| Being resolved, however, to pursue the paths of this giant honour, as the gigantic poet Lee calls it, he determined to write a farewell letter to Sophia; and accordingly proceeded to a house not far off, where, being furnished with proper materials, he wrote as follows:- | Решившись, однако, следовать по стопам чести - этого гиганта, по словам гигантского поэта Ли,- он задумал написать Софье прощальное письмо; с этим намерением он зашел в ближайший дом и, получив необходимые письменные принадлежности, написал следующее: |
| MADAM,- | "Сударыня! |
| When you reflect on the situation in which I write, I am sure your good-nature will pardon any inconsistency or absurdity which my letter contains; for everything here flows from a heart so full, that no language can express its dictates. | Если Вы примете во внимание, в каком положении я пишу Вам это письмо, то, уверен, великодушно простите все несообразности и нелепости, которые в нем содержатся; каждая строка его вытекает прямо из сердца, настолько переполненного, что никакой язык не выразит моих чувств. |
| I have resolved, madam, to obey your commands, in flying for ever from your dear, your lovely sight. Cruel indeed those commands are; but it is a cruelty which proceeds from fortune, not from my Sophia. Fortune hath made it necessary, necessary to your preservation, to forget there ever was such a wretch as I am. | Я решил подчиниться Вашим приказаниям, сударыня, бежав навсегда от Вашего дорогого, Вашего милого общества. Жестоки эти приказания, но жестокость их исходит от судьбы, а не от моей Софьи. Судьба сделала необходимым - необходимым для Вашего благополучия,- чтобы Вы навсегда забыли о существовании несчастного, которого зовут Джонсом. |
| Believe me, I would not hint all my sufferings to you, if I imagined they could possibly escape your ears. I know the goodness and tenderness of your heart, and would avoid giving you any of those pains which you always feel for the miserable. O let nothing, which you shall hear of my hard fortune, cause a moment's concern; for, after the loss of you, everything is to me a trifle. | Поверьте, я бы и не заикнулся Вам о своих страданиях, если бы не был уверен, что весть о них все равно дойдет до Вашего слуха. Я знаю доброту и отзывчивость Вашего сердца и не хотел бы возбуждать в Вас сострадание, в котором Вы не отказываете никому из несчастных. Пусть же весть о моих злоключениях, как бы ни были они тяжелы, Вас не тревожит: потеряв Вас, я считаю все остальное безделицей. |
| O Sophia! it is hard to leave you; it is harder still to desire you to forget me; yet the sincerest love obliges me to both. Pardon my conceiving that any remembrance of me can give you disquiet; but if I am so gloriously wretched, sacrifice me every way to your relief. | О Софья! Тяжело Вас покинуть, еще тяжелее просить, чтобы Вы меня забыли; но искренняя любовь требует и того и другого. Простите мне дерзкую мысль, что воспоминание обо мне способно причинить Вам тревогу; но если я могу утешиться этим в своем несчастье, пожертвуйте мной ради Вашего спокойствия. |
| Think I never loved you; or think truly how little I deserve you; and learn to scorn me for a presumption which can never be too severely punished.- I am unable to say more.- May guardian angels protect you for ever! | Вообразите, что я никогда не любил Вас, додумайте, как мало я Вас стою, и проникнитесь ко мне презрением за самонадеянность - порок, заслуживающий самого сурового наказания. Больше ничего я не в силах сказать. Да оберегают каждый Ваш шаг ангелы-хранители!" |
| He was now searching his pockets for his wax, but found none, nor indeed anything else, therein; for in truth he had, in his frantic disposition, tossed everything from him, and amongst the rest, his pocket-book, which he had received from Mr. Allworthy, which he had never opened, and which now first occurred to his memory. | Джонс хотел достать сургуч, обшарил карманы, но они оказались совершенно пусты: катаясь по траве в припадке отчаяния, он растерял все свои вещи, в том числе и полученный от мистера Олверти бумажник, который он еще не открывал и о котором сейчас только вспомнил. |
| The house supplied him with a wafer for his present purpose, with which, having sealed his letter, he returned hastily towards the brook side, in order to search for the things which he had there lost. In his way he met his old friend Black George, who heartily condoled with him on his misfortune; for this had already reached his ears, and indeed those of all the neighbourhood. | В доме нашлась, однако, облатка, которой Джонс запечатал письмо, после чего торопливо вернулся на берег ручья искать потерянные вещи. По дороге он встретил своего старого приятеля Черного Джорджа, который выразил ему сердечное сочувствие по случаю постигшего его несчастья, весть о котором уже разнеслась по всему околотку и достигла ушей сторожа. |
| Jones acquainted the gamekeeper with his loss, and he as readily went back with him to the brook, where they searched every tuft of grass in the meadow, as well where Jones had not been as where he had been; but all to no purpose, for they found nothing; for, indeed, though the things were then in the meadow, they omitted to search the only place where they were deposited; to wit, in the pockets of the said George; for he had just before found them, and being luckily apprized of their value. had very carefully put them up for his own use. | Джонс рассказал Черному Джорджу о своей потере, и оба вернулись к ручью, обшарили каждый кустик травы как там, где был Джонс, так и там, где его не было; но все поиски оказались напрасны, они ничего не нашли - по той простой причине, что хотя вещи находились на лужайке, но приятели забыли поискать в том месте, куда они были положены, то есть в кармане Черного Джорджа. Он нашел их перед самой встречей с Джонсом и, удостоверившись в их ценности, тщательно припрятал для собственного употребления. |
| The gamekeeper having exerted as much diligence in quest of the lost goods, as if he had hoped to find them, desired Mr. Jones to recollect if he had been in no other place: | Проявив такое рвение, точно он и впрямь надеялся найти потерянное, сторож попросил Джонса припомнить, не был ли он еще где-нибудь. |
| "For sure," said he, "if you had lost them here so lately, the things must have been here still; for this is a very unlikely place for any one to pass by." | - Ведь если бы вы потеряли их здесь, и так недавно, то они, конечно, здесь бы и находились,- сказал он,- на эту поляну редко кто заглядывает. |
| And indeed it was by great accident that he himself had passed through that field, in order to lay wires for hares, with which he was to supply a poulterer at Bath the next morning. | И действительно, сам он зашел сюда совершенно случайно, расставляя силки на зайцев, которых собирался доставить на следующее утро торговцу дичью в Бате. |
| Jones now gave over all hopes of recovering his loss, and almost all thoughts concerning it, and turning to Black George, asked him earnestly if he would do him the greatest favour in the world? | Джонс оставил всякую надежду найти потерянные вещи в даже перестал думать о них. Обратившись к Черному Джорджу, он е жаром спросил его, не желает ли тот оказать ему величайшую услугу на свете. |
| George answered with some hesitation, | Джордж отвечал в некотором замешательстве; |
| "Sir, you know you may command me whatever is in my power, and I heartily wish it was in my power to do you any service." | - Сэр, приказывайте мне все, что вам угодно; я от души готов оказать вам любую услугу, если это в моих силах. |
| In fact, the question staggered him; for he had, by selling game, amassed a pretty good sum of money in Mr. Western's service, and was afraid that Jones wanted to borrow some small matter of him; | Вопрос Джонса смутил его: дело в том, что продажей дичи етврож скопил на службе у мистера Вестерна порядочную сумму денег и испугался, уж не хочет ли Джонс взять у него взаймы. |
| but he was presently relieved from his anxiety, by being desired to convey a letter to Sophia, which with great pleasure he promised to do. And indeed I believe there are few favours which he would not have gladly conferred on Mr. Jones; for he bore as much gratitude towards him as he could, and was as honest as men who love money better than any other thing in the universe, generally are. | Но опасения его тотчас рассеялись, когда Джонс попросил его доставить письмо Софье, что он с большим удовольствием обещал исполнить. И действительно, мне кажется, Черный Джордж охотно готов был чем угодно услужить мистеру Джонсу, потому что питал к нему благодарность, насколько мог, и был честен, насколько вообще бывают честны люди, любящие деньги больше всего на свете. |
| Mrs. Honour was agreed by both to be the proper means by which this letter should pass to Sophia. They then separated; the gamekeeper returned home to Mr. Western's, and Jones walked to an alehouse at half a mile's distance, to wait for his messenger's return. | Оба согласились, что самым подходящим посредником для передачи письма Софье будет миссис Гонора. После этого они расстались; сторож вернулся в усадьбу мистера Вестерна, а Джонс направился в кабачок дожидаться возвращения посланного. |
| George no sooner came home to his master's house than he met with Mrs. Honour; to whom, having first sounded her with a few previous questions, he delivered the letter for her mistress, and received at the same time another from her, for Mr. Jones; which Honour told him she had carried all that day in her bosom, and began to despair of finding any means of delivering it. | Войдя в дом своего хозяина, Джордж тотчас же встретился с миссис Гонорой. После нескольких предварительных вопросов, сделанных из осторожности, он отдал ей письмо для Софьи и тут же получил от нее другое письмо, для мистера Джонса, которое Гонора, по его словам, целый день носила за пазухой и уже отчаялась найти средство передать по назначению. |
| The gamekeeper returned hastily and joyfully to Jones, who, having received Sophia's letter from him, instantly withdrew, and eagerly breaking it open, read as follows:- | Сторож радостно поспешил с ним к Джонсу, а тот, взяв его, тотчас удалился, с нетерпением вскрыл и прочел следующее: |
| SIR,- | "Сэр! |
| It is impossible to express what I have felt since I saw you. Your submitting, on my account, to such cruel insults from my father, lays me under an obligation I shall ever own. | Невозможно выразить, что я перечувствовала после того, как рассталась с Вами. Навсегда буду Вам обязана за то, что Вы из-за меня так кротко перенесли грубые оскорбления моего отца. |
| As you know his temper, I beg you will, for my sake, avoid him. I wish I had any comfort to send you; but believe this, that nothing but the last violence shall ever give my hand or heart where you would be sorry to see them bestowed. | Вы знаете его характер, и потому прошу Вас, из уважения ко мне, избегайте с ним встречи. Жаль, что не могу сообщить Вам ничего утешительного; но будьте уверены, что только разве самое грубое насилие заставит меня отдать руку и сердце тому, кого Вам было бы неприятно видеть рядом со мной". |
| Jones read this letter a hundred times over, and kissed it a hundred times as often. His passion now brought all tender desires back into his mind. He repented that he had writ to Sophia in the manner we have seen above; but he repented more that he had made use of the interval of his messenger's absence to write and dispatch a letter to Mr. Allworthy, in which he had faithfully promised and bound himself to quit all thoughts of his love. However, when his cool reflections returned, he plainly perceived that his case was neither mended nor altered by Sophia's billet, unless to give him some little glimpse of hope, from her constancy, of some favourable accident hereafter. He therefore resumed his resolution, and taking leave of Black George, set forward to a town about five miles distant, whither he had desired Mr. Allworthy, unless he pleased to revoke his sentence, to send his things after him. | Джонс сто раз перечитал это письмо и столько же раз поцеловал его. Страсть оживила в нем все любовные помыслы. Он пожалел, что написал Софье свое письмо, но еще больше пожалел о написанном и отправленном в отсутствие Черного Джорджа письме к мистеру Олверти, в котором дал торжественное обещание и обязательство оставить всякую мысль о своей любви. Когда к нему снова вернулась способность рассуждать хладнокровно, он ясно увидел, что письмо Софьи нисколько не улучшает и не изменяет его положения и разве только подает слабый проблеск надежды на благоприятный оборот дела в будущем, свидетельствуя о постоянстве его возлюбленной. Это укрепило его в прежнем решении, и, попрощавшись с Черным Джорджем, он направился в город, находившийся милях в пяти, куда он просил мистера Олверти переслать его вещи, если ему не будет угодно отменить свой приговор. |
| English | Русский |
| Sophia had passed the last twenty-four hours in no very desirable manner. During a large part of them she had been entertained by her aunt with lectures of prudence, recommending to her the example of the polite world, where love (so the good lady said) is at present entirely laughed at, and where women consider matrimony, as men do offices of public trust, only as the means of making their fortunes, and of advancing themselves in the world. In commenting on which text Mrs. Western had displayed her eloquence during several hours. | Софья провела последние сутки не очень завидно. Большую часть этого времени тетка развлекала ее поучениями о благоразумии, советуя ей брать пример с благовоспитанного общества, где в настоящее время любовь (по словам почтенной дамы) подвергается полному осмеянию и где женщины смотрят на брак совершенно так же, как мужчины - на общественные должности,- то есть только как на средство составить себе состояние и сделать карьеру в свете. Миссис Вестерн несколько часов подряд упражняла свое красноречие, развивая эту тему. |
| These sagacious lectures, though little suited either to the taste or inclination of Sophia, were, however, less irksome to her than her own thoughts, that formed the entertainment of the night, during which she never once closed her eyes. | Как ни мало подходили к вкусам и наклонностям Софьи эти назидательные речи, они, однако, докучали ей меньше, чем собственные мысли, которые не покидали ее всю ночь, не позволив ни на минуту сомкнуть глаза. |
| But though she could neither sleep nor rest in her bed, yet, having no avocation from it, she was found there by her father at his return from Allworthy's, which was not till past ten o'clock in the morning. He went directly up to her apartment, opened the door, and seeing she was not up, cried, | И хотя она не могла ни заснуть, ни отдохнуть, однако, не имея никакого дела, лежала, так что отец, вернувшись от мистера Олверти в одиннадцатом часу, застал ее еще в постели. Он отправился прямо в ее комнату, отворил дверь и, увидя, что дочь еще не вставала, закричал: |
| "Oh! you are safe then, and I am resolved to keep you so." | - О, да ты здесь в целости! Так я тебя и сохраню в целости. |
| He then locked the door, and delivered the key to Honour, having first given her the strictest charge, with great promises of rewards for her fidelity, and most dreadful menaces of punishment in case should betray her trust. | И с этими словами сквайр запер дверь и вручил ключ Гоноре, предварительно строжайшим образом наказав ей стеречь Софью, с обещанием награды за верную службу и угрозами страшного наказания в случае предательства. |
| Honour's orders were, not to suffer her mistress to come out of her room without the authority of the squire himself, and to admit none to her but him and her aunt; but she was herself to attend her with whatever Sophia pleased, except only pen, ink, and paper, of which she was forbidden the use. | Гоноре было отдано приказание не выпускать госпожу из комнаты без разрешения сквайра и не впускать к ней никого, кроме него самого и ее тетки, причем Гонора должна была исполнять все, что Софья от нее потребует, но только ни под каким видом не давать пера, чернил и бумаги. |
| The squire ordered his daughter to dress herself and attend him at dinner; which she obeyed; and having sat the usual time, was again conducted to her prison. | Сквайр велел дочери одеться и явиться к обеду. Софья повиновалась и, просидев положенное время, была снова отведена в свою темницу. |
| In the evening the gaoler Honour brought her the letter which she received from the gamekeeper. Sophia read it very attentively twice or thrice over, and then threw herself upon the bed, and burst into a flood of tears. Mrs. Honour expressed great astonishment at this behaviour in her mistress; nor could she forbear very eagerly begging to know the cause of this passion. Sophia made her no answer for some time, and then, starting suddenly up, caught her maid by the hand, and cried, | Вечером тюремщица Гонора принесла ей письмо, полученное от полевого сторожа. Софья внимательно прочла его два или три раза, после чего бросилась в постель, заливаясь слезами. Миссис Гонора была крайне удивлена таким поведением своей госпожи и не могла удержаться от горячей просьбы открыть ей причину горя. Несколько минут Софья не отвечала, а потом, стремительно вскочив с постели, схватила горничную за руку и воскликнула: |
| "O Honour! I am undone." | - Гонора! Я погибла. |
| "Marry forbid," cries Honour: "I wish the letter had been burnt before I had brought it to your la'ship. I'm sure I thought it would have comforted your la'ship, or I would have seen it at the devil before I would have touched it." | - Боже упаси! - сказала Гонора.- Лучше б это письмо сгорело и я не передавала его вашей милости! Я-то думала, оно порадует вашу милость, черт бы его побрал! Я бы и не притронулась к нему. |
| "Honour," says Sophia, "you are a good girl, and it is vain to attempt concealing longer my weakness from you; I have thrown away my heart on a man who hath forsaken me." | - Гонора,- сказала Софья,- ты добрая девушка, и нечего мне дольше скрывать от тебя мою слабость. Я отдала свое сердце человеку, который покинул меня. |
| "And is Mr. Jones," answered the maid, "such a perfidy man?" | - Неужели мистер Джонс такой предатель? - спросила горничная. |
| "He hath taken his leave of me," says Sophia, "for ever in that letter. Nay, he hath desired me to forget him. Could he have desired that if he had loved me? Could he have borne such a thought? Could he have written such a word?" | - В этом письме он навсегда со мной прощается,- сказала Софья.- Он даже просит, чтобы я его забыла. Мог бы он просить об этом, если бы любил меня? Мог бы он даже подумать об этом? Мог бы написать такие слова? |
| "No, certainly, ma'am," cries Honour; "and to be sure, if the best man in England was to desire me to forget him, I'd take him at his word. Marry, come up! I am sure your la'ship hath done him too much honour ever to think on him;- a young lady who may take her choice of all the young men in the country. And to be sure, if I may be so presumptuous as to offer my poor opinion, there is young Mr. Blifil, who, besides that he is come of honest parents, and will be one of the greatest squires all hereabouts, he is to be sure, in my poor opinion, a more handsomer and a more politer man by half; and besides, he is a young gentleman of a sober character, and who may defy any of the neighbours to say black is his eye; he follows no dirty trollops, nor can any bastards be laid at his door. Forget him, indeed! I thank Heaven I myself am not so much at my last prayers as to suffer any man to bid me forget him twice. If the best he that wears a head was for to go for to offer to say such an affronting word to me, I would never give him my company afterwards, if there was another young man in the kingdom. And as I was a saying, to be sure, there is young Mr. Blifil." | - Разумеется, нет,- отвечала Гонора.- И верьте слову, если бы даже первый человек в Англии попросил, чтобы я забыла его, я поймала бы его на слове. Вот еще невидаль! Право, ваша милость делает ему слишком много чести, думая о нем,- ведь такая дама, как вы, может выбрать любого кавалера в стране. И, верьте слову, если б у меня хватило дерзости подать мой убогий совет, так я бы указала вам на мистера Блайфила: уж не говоря о том, что он происходит от честных родителей и будет одним из самых крупных помещиков в наших местах, он, верьте слову, по моему убогому мнению, и лицом краше, и гораздо обходительнее; а кроме того, он и характером положительный, и уж никто из соседей ничего худого про него не скажет: не гоняется за замарашками, и ему не подбросят ничьего отродья. Право же, забудьте его! Благодарение богу, я сама не в такой крайности и не потерпела б, чтобы какой-нибудь молодчик попросил меня об этом дважды. Да будь он раскрасавец, а если бы посмел такие оскорбительные слова сказать мне, я его после этого никогда бы на глаза к себе не пустила, пока есть другие молодые мужчины в Англии. Ну, взять хотя бы, как я сказала, мистера Блайфила... |
| "Name not his detested name," cries Sophia. | - Не произноси этого ненавистного имени,- прервала ее Софья. |
| "Nay, ma'am," says Honour, "if your la'ship doth not like him, there be more jolly handsome young men that would court your la'ship, if they had but the least encouragement. I don't believe there is arrow young gentleman in this county, or in the next to it, that if your la'ship was but to look as if you had a mind to him, would not come about to make his offers directly." | - Что ж, сударыня,- продолжала Гонора,- если он не люб вашей милости, и без него есть много красавчиков, которые так и бросятся ухаживать за вашей милостью, взгляните только на них ласково. Я думаю, нет такого скромного молодого джентльмена в нашем графстве, да и в соседнем, который не предложил бы вам свою руку сейчас, стоит вам сделать вид, что он вам приглянулся. |
| "What a wretch dost thou imagine me," cries Sophia, "by affronting my ears with such stuff! I all detest all mankind." | - За кого ты меня принимаешь,- вспылила Софья,- что оскорбляешь мой слух такими гадостями? Я ненавижу всех мужчин на свете! |
| "Nay, to be sure, ma'am," answered Honour, "your la'ship hath had enough to give you a surfeit of them. To be used ill by such a poor, beggarly, bastardly fellow." | - И правда, сударыня,- продолжала Гонора,- довольно-таки натерпелась от них ваша милость. Сносить оскорбления от этого нищего, голоштанника без роду, без племени... |
| "Hold your blasphemous tongue," cries Sophia: "how dare you mention his name with disrespect before me? He use me ill? No, his poor bleeding heart suffered more when he writ the cruel words than mine from reading them. O! he is all heroic virtue and angelic goodness. I am ashamed of the weakness of my own passion, for blaming what I ought to admire. O Honour! it is my good only which he consults. To my interest he sacrifices both himself and me. The apprehension of ruining me hath driven him to despair." | - Придержи свой гадкий язык! - перебила ее Софья.- Как ты смеешь произносить так непочтительно его имя при мне? Он меня оскорбил? Нет, его бедное, измученное сердце страдало больше, когда он писал эти жестокие слова, чем мое, когда я читала их. О, он - сама геройская доблесть и ангельская доброта! Мне стыдно за свою слабость, что я порицала его за то, чем должна восхищаться. Давая свой совет, он хочет только добра мне. Ради моего счастья он приносит в жертву и себя и меня. Боязнь погубить меня довела его до отчаяния. |
| "I am very glad," says Honour, to hear your la'ship takes that into your consideration; for to be sure, it must be nothing less than ruin to give your mind to one that is turned out of doors, and is not worth a farthing in the world." | - Очень рада слышать, что ваша милость об этом яе забывает,- сказала Гонора. - И правда, это значило бы погубить себя - отдать сердце человеку, которого выгнали за порог и у которого нет гроша за душой. |
| "Turned out of doors! " cries Sophia hastily: "how! what dost thou mean?" | - Выгнали за порог? - поспешно спросила Софья.- Что такое ты говоришь? |
| "Why, to be sure, ma'am, my master no sooner told Squire Allworthy about Mr. Jones having offered to make love to your la'ship than the squire stripped him stark naked, and turned him out of doors!" | - Извольте знать, сударыня, что как только мой хозяин рассказал сквайру Олверти о том, что мистер Джонс осмелился ухаживать за вашей милостью, так сквайр велел раздеть его донага и выгнал вон пз дому! |
| "Ha!" says Sophia, "I have been the cursed, wretched cause of his destruction! Turned naked out of doors! Here, Honour, take all the money I have; take the rings from my fingers. Here, my watch: carry him all. Go find him immediately." | - Как! - воскликнула Софья.- Это я, несчастная, окаянная, была причиной такого ужаса! Выгнали вон голого! Скорее, Гонора! Возьми все мои деньги, сними кольца с моих пальцев. Вот мои часы. Отнеси ему все. Ступай отыщи его сейчас же. |
| "For Heaven's sake, ma'am," answered Mrs. Honour, "do but consider, if my master should miss any of these things, I should be made to answer for them. Therefore let me beg your la'ship not to part with your watch and jewels. Besides, the money, I think, is enough of all conscience; and as for that, my master can never know anything of the matter." | - Ради бога, сударыня,- взмолилась миссис Гонора,- если барин заметит пропажу этих вещей, так ведь меня притянет к ответу. Заклинаю вашу милость не отдавать часов и драгоценностей! К тому же денег, верно, за глаза будет довольно, а о них барин ничего не узнает. |
| "Here, then," cries Sophia, "take every farthing I am worth, find him out immediately, and give it him. Go, go, lose not a moment." | - Так возьми же все, что есть,- сказала Софья,- разыщи его сейчас же и отдай ему. Ступай же, ступай, не теряй ни минуты! |
| Mrs. Honour departed according to orders, and finding Black George below-stairs, delivered him the purse, which contained sixteen guineas, being, indeed, the whole stock of Sophia; for though her father was very liberal to her, she was much too generous to be rich. | Миссис Гонора повиновалась и, встретив Черного Джорджа в сенях, вручила ему кошелек с шестнадцатью гинеями - всем богатством Софьи. Хотя отец не отказывал ей ни в чем, но собственная щедрость девушки мешала ей быть богатой. |
| Black George having received the purse, set forward towards the alehouse; but in the way a thought occurred to him, whether he should not detain this money likewise. His conscience, however, immediately started at this suggestion, and began to upbraid him with ingratitude to his benefactor. To this his avarice answered, That his conscience should have considered the matter before, when he deprived poor Jones of his ?500. That having quietly acquiesced in what was of so much greater importance, it was absurd, if not downright hypocrisy, to affect any qualms at this trifle. In return to which, Conscience, like a good lawyer, attempted to distinguish between an absolute breach of trust, as here, where the goods were delivered, and a bare concealment of what was found, as in the former case. Avarice presently treated this with ridicule, called it a distinction without a difference, and absolutely insisted that when once all pretensions of honour and virtue were given up in any one instance, that there was no precedent for resorting to them upon a second occasion. In short, poor Conscience had certainly been defeated in the argument, had not Fear stept in to her assistance, and very strenuously urged that the real distinction between the two actions, did not lie in the different degrees of honour but of safety: for that the secreting the L500 was a matter of very little hazard; whereas the detaining the sixteen guineas was liable to the utmost danger of discovery. | Получив деньги, Черный Джордж отправился в кабачок, где находился Джонс; но дорогой ему пришла в голову мысль: не удержать ли и их? Однако Совесть тотчас же возмутилась против этого гнусного намерения и стала упрекать его в неблагодарности к своему благодетелю. На это Корысть возразила, что Совести следовало вспомнить об этом раньше, когда он присвоил пятьсот фунтов бедняги Джонса, и что раз уже спокойно допущено похищение такой крупной суммы, то церемониться с безделицей было бы глупостью и лицемерием. В ответ на это Совесть, как хороший юрист, попробовала установить различие между явным злоупотреблением доверия, как в данном случае, когда ценность была передана из рук в руки, и простой утайкой найденного, как в прежнем. Корысть тотчас же подняла Совесть на смех, назвала это различие несущественным и твердо стояла на том, что кто однажды отказался от всяких притязаний на честь и порядочность, тот уже не вправе обращаться к ним в другой раз. Словом, доводы бедной Совести, наверно, были бы разбиты, если б на помощь к ней не подоспел Страх, принявшийся горячо доказывать, что действительное различие между этими случаями заключается не в различных степенях честности, но в различных степенях безопасности: утаить пятьсот фунтов можно было почти без всякого риска, тогда как присвоение шестнадцати гиней сопряжено было с большой опасностью быть разоблаченным. |
| By this friendly aid of Fear, Conscience obtained a compleat victory in the mind of Black George, and, after making him a few compliments on his honesty, forced him to deliver the money to Jones. | Благодаря этой дружеской помощи Страха Совесть одержала полную победу в душе Черного Джорджа и, похвалив его за честность, заставила отдать деньги Джонсу. |
| English | Русский |
| Mrs. Western had been engaged abroad all that day. The squire met her at her return home; and when she enquired after Sophia, he acquainted her that he had secured her safe enough. | Миссис Вестерн весь этот день не было дома. Когда она вернулась, сквайр встретил ее на пороге и на расспросы о Софье сказал, что держит ее в надежном месте. |
| "She is locked up in chamber," cries he, "and Honour keeps the key." | - Она заперта на замок в своей комнате, а ключ у Гоноры,- пояснял он. |
| As his looks were full of prodigious wisdom and sagacity when he gave his sister this information, it is probable he expected much applause from her for what he had done; but how was he disappointed when, with a most disdainful aspect, she cried, | Сквайр посматривал необыкновенно хитро и проницательно, делая это сообщение: вероятно, он ожидал от сестры горячего одобрения за умный поступок. Но каково же было его разочарование, когда миссис Вестерн с самым презрительным видом проговорила: |
| "Sure, brother, you are the weakest of all men. Why will you not confide in me for the management of my niece? Why will you interpose? You have now undone all that I have been spending my breath in order to bring about. While I have been endeavouring to fill her mind with maxims of prudence, you have been provoking her to reject them. English women, brother, I thank heaven, are no slaves. We are not to be locked up like the Spanish and Italian wives. We have as good a right to liberty as yourselves. We are to be convinced by reason and persuasion only, and not governed by force. I have seen the world, brother, and know what arguments to make use of; and if your folly had not prevented me, should have prevailed with her to form her conduct by those rules of prudence and discretion which I formerly taught her." | - Право, братец, меня поражает ваша простота! Почему вы не желаете доверить племянницу моему попечению? Зачем вы вмешиваетесь? Вы расстроили все, что я с таким трудом начала было налаживать. Я все время старалась внушить Софье правила благоразумия, а вы вызываете ее на то, чтобы она их отвергла. Английские женщины, братец, благодарение богу, не рабыни. Нас нельзя сажать под замок, как испанок или итальянок. Мы имеем такое же право на свободу, как и вы. На нас можно действовать только логикой и убеждением, а не насилием. Я видела свет, братец, и знаю, когда какие доводы пускать в ход; и если бы не ваше безрассудное вмешательство, то я, наверно, убедила бы племянницу вести себя сообразно с правилами благоразумия и приличия, которым всегда ее учила. |
| "To be sure," said the squire, "I am always in the wrong." | - Ну конечно, я всегда не прав,- сказал сквайр. |
| "Brother," answered the lady, "you are not in the wrong, unless when you meddle with matters beyond your knowledge. You must agree that I have seen most of the world; and happy had it been for my niece if she had not been taken from under my care. It is by living at home with you that she hath learnt romantic notions of love and nonsense." | - Братец,- отвечала миссис Вестерн,- вы не правы, когда мешаетесь в дела, в которых ничего не смыслите. Вы должны признать, что я видела свет больше вашего; и как хорошо было бы для моей племянницы, если бы она не была взята из-под моего надзора! Это здесь, живя с вами, набралась она романтических бредней о любви. |
| "You don't imagine, I hope," cries the squire, "that I have taught her any such things." | - Надеюсь, вы не считаете, что я научил ее всему этому? - обиделся сквайр. |
| "Your ignorance, brother," returned she, "as the great Milton says, almost subdues my patience." . | - Ваше невежество, братец,- отвечала миссис Вестерн,- истощает мое терпение, как сказал великий Мильтон 23. |
| "D-n Milton!" answered the squire: "if he had the impudence to say so to my face, I'd lend him a douse, thof he was never so great a man. Patience! An you come to that, sister, I have more occasion of patience, to be used like an overgrown schoolboy, as I am by you. Do you think no one hath any understanding, unless he hath been about at court? Pox! the world is come to a fine pass indeed, if we are all fools, except a parcel of roundheads and Hanover rats. Pox! I hope the times are a coming when we shall make fools of them, and every man shall enjoy his own. That's all, sister; and every man shall enjoy his own. I hope to zee it, sister, before the Hanover rats have eat up all our corn, and left us nothing but turneps to feed upon." | - К черту Мильтона! - воскликнул сквайр.- Если б он имел наглость сказать мне это в глаза, то я дал бы ему здоровую пощечину, не посмотрев на его величие. Терпение! Раз уж вы, сестрица, заговорили о терпении, так у меня его побольше вашего, потому что я позволяю вам обращаться со мной, как со школьником. Вы думаете, если человек не побывал при дворе, то у него голова пустая? Вздор! Мир совсем зашел в тупик, если веемы дураки, исключая горсточки круглых голов и ганноверских крыс! Дудки! Сейчас наступают времена, когда мы их оставим в дураках, и то-то мы тогда порадуемся! Да-с, сестрица, вволю потешимся! Я, сестрица, надеюсь еще дожить до этого, прежде чем ганноверские крысы успеют съесть все наше зерно, оставив нам на пропитание одну только репу. |
| "I protest, brother," cries she, "you are now got beyond my understanding. Your jargon of turneps and Hanover rats is to me perfectly unintelligible." | - Признаюсь вам, братец,- отвечала миссис Вестерн,- то, что вы говорите, выше моего разумения. Ваша репа и ганноверские крысы для меня совершенно непонятны. |
| "I believe"' cries he, "you don't care to hear o'em; but the country interest may succeed one day or other for all that." | - Верю, что вам не очень приятно слышать о них, но интересы страны рано или поздно восторжествуют. |
| "I wish," answered the lady, "you would think a little of your daughter's interest; for, believe me, she is in greater danger than the nation." | - Мне хотелось бы, чтобы вы подумали немножко об интересах вашей дочери, право, она в большей опасности, чем наша страна. |
| "Just now," said he, "you chid me for thinking on her, and would ha' her left to you." | - А только что вы бранили меня за то, что я слишком забочусь о ней, и выражали желание, чтобы я предоставил ее вам,- возразил сквайр. |
| "And if you will promise to interpose no more," answered she, "I will, out of my regard to my niece, undertake the charge." | - Если вы обещали мне больше не вмешиваться,- отвечала миссис Вестерн,- то я ради племянницы возьму все на себя. |
| "Well, do then," said the squire, "for you know I always agreed, that women are the properest to manage women." | - Прекрасно, берите,- сказал сквайр,- ведь вы знаете, я всегда был того мнения, что женщины скорее всего управятся с женщинами. |
| Mrs. Western then departed, muttering something with an air of disdain, concerning women and management of the nation. She immediately repaired to Sophia's apartment, who was now, after a day's confinement, released again from her captivity. | После этого миссис Вестерн удалилась, презрительно бормоча что-то насчет женщин и управления государством. Она направилась прямо в комнату Софьи, и та, после суточного заключения, была снова выпущена на свободу. |
Ю. Кагарлицкий
|