|
|
||
Продолжение серии | ||
Стремясь достичь точности в создании образов, Апеллес выставлял картины на суд прохожих, а сам подслушивал их мнение, скрываясь за картиной. Как-то раз один башмачник заметил, что нарисованные сандалии по контуру не соответствуют стопе. К следующему дню Апеллес исправил дефект. Когда вновь объявившийся башмачник стал критиковать нарисованную ногу, сердитый художник выскочил и крикнул башмачнику, чтобы тот не высказывал мнения, не имеющего отношение к сандалиям. Плиний приписывает именно Апеллесу рождение римской поговорки: Ne sutor ultra crepidam (Да не судит башмачник выше обуви)
Мишель Барон был очень популярным француским артистом времен Людовика XIV. Как и многие артисты, да еще и красавчик к тому, он весьма ценился прекрасным полом, в т. ч. и в великосветском обществе. Однако тогда профессия артиста все еще считалась профессией низшего порядка. Так одна из герцогинь охотно принимала его ночью, но не допускала в свой салон днем. И вот однажды он неожиданно и незванно явился на очередной прием в ее особняк. "Что вам здесь нужно, господин Барон?" -- надменно спросила при всех хозяйка. "Я забыл у вас свой ночной колпак", -- ответил актер
Разные истории приписывают великим людям. Шекспир, конечно, постоянный источник и объект их. Так, рассказывают, что Бёрбедж -- знаменитый исполнитель ролей Шекспира -- так играл Ричарда III, что одна горожанка буквально влюбилась в него. И прежде чем покинуть театр, она назначила ему свидание на вечер, сказав, чтобы он объявил себя под именем Ричарда III. Подслушав окончание разговора, Шекспир явился на свидание раньше Бёрбеджа, был принят. Когда объявили о прибытии Ричарда III, Шекспир, рассмеявшись, приказал ответить, что Уильям Завоеватель пришел раньше Ричарда
Впервые услышав исполнение симфонии Берлиоза 'Гарольд в Италии', Паганини был настолько потрясен ее красотой, что в восторге бросился перед автором на колени... Однако этим дело не кончилось: на следующий день Берлиоз получил от Паганини чек на двадцать тысяч франков; к чеку прилагалось письмо от великого скрипача, в котором тот называл Берлиоза преемником Бетховена. Благодаря этой неожиданной финансовой помощи Берлиоз смог целиком посвятить свое время созданию новой драматической симфонии 'Ромео и Юлия'.
Почти перед смертью Бетховен начал читать роман В. Скотта (какой? где вы историки?) и бросил в негодовании:
-- Противно читать то, что пишется ради денег.
А ради чего, если не писать, то публиковаться? И чем плох роман В. Скотта. И разве шотландец писал только ради денег, даже когда долговая удавка все плотнее затягивалась вокруг его благородной шеи?
Со своими друзьями Бетховен часто встречался в пивнушке "У лебедя". Как-то он несколько дней не приходил туда. А когда наконец появился, друзья спросили: -- Что с вами? Вы были больны? -- Я -- нет, -- ответил Бетховен. -- Но мои единственные сапоги действительно подхватили такую лихорадку, что едва не умерли...
Прожив недолгую, но весьма насыщенную жизнь в театре, Бизе повидал многое, и, натерпевшись от коллег, частенько говаривал: -- В музыке все как в жизни: хорошие музыканты не помнят зла. Плохие -- добра.
Брунелески был замечательным архитектором своего времени. Однако по профессии он все еще считался каменщиком и камнерезом и состоял в их цехе. Осознавая свою силу, он вдруг перестал платить взнос в цеховую кассу. И хотя сумма была ничтожная по сравнению с его гонорарами его посадили в долговую тюрьму, что для него было страшным ударом: ведь он на равных разговаривал с герцогом и не думал, что обязан подчиняться каким-то глупым правилам
Брюан, французский шансонье и друг Тулуз-Лотрека, прославился своими скандальными концертами. На эту идею его натолкнуло первое представление. Брюан истратил на него кучу денег, включая собственные, и прогорел. Был, естественно, очень зол, и, когда один из посетителей попросил его спеть песню на бис, артист раздраженно бросил: -- Во харя! Еще смеет права качать. Через неделю этот посетитель пришел вновь. На этот раз концерт прошел более или менее удачно. Публика аплодировала. Брюан спел на бис раз, другой. Публика продолжала аплодировать, но как-то не овационно, а выжидательно. Наконец Брюан бросил: -- Ну чего вы ждете? Это все. -- Как, -- в недоумении поднялся охаенный неделю назад посетитель, -- вы что, не будете нас поливать помоями? Ну и вкусы!
Брюан, шансонье и друг Тулуз-Лотрека, отличался на сцене очень агрессивным поведением. Он активно оскорблял посетителей, и это им нравилось. -- Это надо же, -- говорил, сияя радостью некий генерал, -- впервые в жизни меня обозвали старым хрычем.
В марте 1938 года фашистская Германия оккупировала Австрию. В 1942 году немецкий военный комендант Вены Провел расово-идеологическую чистку вверенного ему города: Венскую оперу украшали бюсты великих композиторов, и, по сведениям коменданта, в их число беззаконно проник бюст еврея -- композитора Мендельсона. В сопровождении нескольких солдат комендант самолично влез на крышу оперы. Они обошли все скульптуры, ища Мендельсона. Сделать это было непросто, так как больших культурных познаний у коменданта не было. Однако он был физиономист и знал арийскую теорию. Отличить еврея от нееврея было для него раз плюнуть. Комендант нашел композитора с самым крючковатым носом и самым неарийским выражением лица, и по его приказу солдаты обрушили бронзовый бюст этого еврея на тротуар у театра. Но вскоре, к ужасу коменданта, выяснилось, что он ниспроверг не еврея Мендельсона, а немца Вагнера -- любимого композитора Гитлера... За эту провинность коменданта отправили на русский фронт.
Известны случаи, когда подданные борются с королями-тиранами. Но, пожалуй, другого примера всенародной борьбы с музыкальной тиранией история не знает. Своими дорогостоящими операми Вагнер истощал и без того небогатый бюджет Баварии. Ненависть населения к музыкальному "тирану" была поистине беспредельной: атеист, заведомый революционер, к тому же еще чужеземец-пруссак, он "обложил" население повышенными налогами. Надо же было на что-то ставить его героические произведения! Враждующие партии: клерикалы и консерваторы, бесчисленные личные враги композитора, профессора консерватории и оперные артисты, обойденные Вагнером, -- все объединились в священной борьбе. В конце концов король Людвиг сдался и, чтобы доказать, "что доверие и любовь его возлюбленного народа стоят в его глазах на первом месте", приказал Вагнеру покинуть Баварию, по крайней мере, на время. -- Прощайте, ваше величество, -- сказал композитор, покидая нелюбезное государство. -- Я знаю, по мне будет тосковать вся страна -- у Баварии больше не будет Вагнера, который во всем виноват!
Как-то, только что познакомившись, Рихард Вагнер и Роберт Шуман провели вместе около часа. После этой встречи Вагнер всем рассказывал: -- Шуман -- прекрасный музыкант и замечательный, благороднейший человек, жаль только, что слишком молчаливый... Шуман же в свою очередь сообщал своим знакомым: -- Наконец-то я познакомился с Вагнером! Он мне очень понравился, одно только плохо: уж слишком он разговорчивый...
Однажды в Париже Вагнер пришел к издателю и сказал: -Месье, я великий композитор и пишу музыку будущего! Я желаю оказать вам честь и дать разрешение ее напечатать! -- Музыку будущего? -- переспросил издатель. -- А вы случайно не Вагнер? -- Да, это я, -- гордо ответил композитор. Издатель пожал плечами: -- Я не занимаюсь музыкой будущего, месье Вагнер. Обратитесь к моему внуку...
Однажды некий венский поэт предложил Вагнеру либретто для новой оперы. Через какое-то время поэт получил от композитора ответ следующего содержания: "Ваше либретто хорошее, но не настолько, чтобы я изменил своему принципу -- самому писать либретто. Если приедете в Венецию, то увидите свое либретто на полке моей библиотеки за N 2985. Это, надеюсь, последнее из предложенных мне. Цифра, как видите, почтенная".
Девизом творчества Вебера были знаменитые слова, которые композитор попросил поместить в виде собственного автографа на выпущенной гравюре с его портретом: "Вебер выражает волю Божью, Бетховен -- волю Бетховена, а Россини... волю венцев"
Закончив работу над оперой "Трубадур", Джузеппе Верди самым любезнейшим образом пригласил одного довольно бесталанного музыкального критика, своего большого недоброжелателя, чтобы ознакомить его с некоторыми важнейшими фрагментами оперы. -- Ну, и как вам моя новая опера? -- спросил композитор, поднимаясь из-за рояля. -- Откровенно говоря, -- решительно произнес критик, -- все это кажется мне довольно плоским и невыразительным, господин Верди. -- Боже мой, вы даже не представляете, как я вам благодарен за ваш отзыв, как счастлив! -- воскликнул обрадованный Верди, горячо пожимая своему хулителю руку. -- Я не понимаю вашего восторга, -- пожал плечами критик. -- Ведь опера мне не понравилась... -- Теперь я совершенно уверен в успехе моего "Трубадура", -объяснил Верди. -- Ведь если произведение не понравилось вам, то оно несомненно понравится публике!
Как-то Верди сказал: -- Аплодисменты являются неотъемлемой частью некоторых видов музыки, их следует вписывать в партитуру.
Однажды Верди спросили, какое из своих творений он считает самым лучшим? -- Дом, который я построил в Милане для престарелых музыкантов...
После исполнения Гарриком роли Рейнджера в комедии Бенджамина Ходли "Ревнивый муж" пьесу запретили. Гаррик наделил своего героя, шалопая и развратника, таким обаянием и, что как писал один из тогдашних журналов: "как бы беспутный Рейнджер, благодаря великолепной игре Гаррика, не стал предметом подражания".
Гендель, сделавший в Англии блистательную музыкальную карьеру, начал ее, однако, с неудачи: его первые выступления не заинтересовали лондонских ценителей музыки... Раз за разом концерты Генделя проходили в почти пустом зале. Друзья и почитатели композитора очень переживали его неудачу. Сам же Гендель оставался невозмутимым и спокойным: Как-то он сказал им с улыбкой: -- Не стоит так переживать, друзья мои! Ведь в пустом зале музыка звучит лучше
Один из лондонских издателей за несколько дней заработал приличную сумму, издав оперу Генделя "Ринальдо", но композитору перепала лишь незначительная часть этих денег. Гендель написал издателю: "В следующий раз, чтобы никто не был обижен, вы пишете оперу, а я её издаю"
Ученый секретарь Оксфордского университета сообщил Генделю, что ему присвоено звание доктора honoris causa (т.е. почетное звание за заслуги), но за диплом доктора надо заплатить некоторую сумму. Гендель возмутился: "За то, чтобы стать коллегой этих болтунов, я должен еще и платить? Никогда!"
Александр Константинович Глазунов с большим терпением и вниманием относился к начинающим композиторам. Лишь однажды он не выдержал и сказал юнцу, засыпавшему композитора своими бездарными опусами: -- Милостивый государь, у меня создалось такое впечатление, будто вам предложили выбор: сочинять музыку или идти на виселицу.
Как-то раз пристрастный к горячительным напиткам Глазунов дирижировал Первой симфонией молодого Сергея Рахманинова будучи сильно навеселе (чего, впрочем, никто из публики не заметил). Симфония, однако, провалилась с треском, так как была слишком необычна и сложна для восприятия публикой. Узнав, что молодой композитор чрезвычайно удручен провалом и даже готов потерять веру в свой талант, Глазунов сказал: -- Ах ты, Боже мой, что за молодежь пошла хлипкая! Ну, скажите ему, что все дело во мне. Хуже нет, когда дирижер пьян и весел, а публика трезва и серьезна... Лучше бы наоборот...
Молодой человек, готовившийся к поступлению в Ленинградскую консерваторию, решил пойти на курсовой экзамен пианистов. Вышел пианист, начал играть что-то незнакомое. И вдруг молодой человек услышал рядом чей-то тихий, спокойный голос: -- На четвертую страницу переходит... Он обернулся и замер. Рядом сидел сам Глазунов, задумавшийся, медленно покачивающийся в такт музыке. Через некоторое время снова раздался его голос: -- Вот уже на седьмую страницу перевалил. И опять: -- К одиннадцатой подходит. Юному музыканту очень хотелось сказать маститому соседу что-нибудь приятное. Он долго думал и наконец решился: -- Как вы хорошо знаете классическую музыку, Александр Константинович! -- И немудрено, -- тихо ответил Глазунов, -- это моя соната.
Великий князь Михаил Павлович очень не любил Глинку и терпеть не мог его музыку. Когда нужно было сажать своих провинившихся офицеров под арест, он отсылал их на представление оперы Глинки "Руслан и Людмила", говоря: -- Более ужасной пытки для моих ребят я придумать не могу!..
Однажды в доме Глинки собрались друзья и на трех роялях, которые стояли у композитора в зале, все вместе принялись играть произведения Бетховена. Надо сказать, что все они, хотя и любили музыку Бетховена, были дилетантами. Через пять минут Глинка, заложив руки за спину, стал нервно расхаживать по комнате. -- Михаил Иванович, что с вами? Почему вы так топаете?- обернувшись, спросил наконец один из музицировавших гостей. -- Так нельзя, господа! -- воскликнул Глинка в отчаянии. -- Вы уже полчаса истязаете и без того несчастного мученика Бетховена. Поимейте милосердие! Бетховен никогда не писал ваших антраша!
Глюк мечтал дебютировать со своей оперой в английской Королевской академии музыки, которая ранее называлась Большим оперным театром. Композитор послал в дирекцию театра партитуру оперы "Ифигения в Авлиде". Директор откровенно испугался этого необычного -- ни на что не похожего -- произведения и решил подстраховаться, написав Глюку следующий ответ: "Если господин Глюк обязуется представить не менее шести столь же великолепных опер, я буду первым способствовать представлению "Ифигении". Без этого -- нет, ибо эта опера превосходит и уничтожает все, что существовало ранее".
Некий довольно богатый и знатный дилетант от скуки решил заняться музыкой и для начала сочинил оперу... Глюк, которому он отдал ее на суд, возвращая рукопись, сказал со вздохом: -- Знаете, любезный, ваша опера довольно мила, но... -- Вы полагаете, ей чего-то недостает? -- Пожалуй. -- Чего же? -- Полагаю, бедности.
Кстати, с именем выдающегося поэта-песенника Леонида Дербенёва связаны по иронии судьбы истории обстоятельства падения "рыбного олигархата", в результате чего материально пострадали не только текстовики, но и настоящие профессионалы своего дела. Случилось же вот что. На трибуну грандиозного писательского пленума, а было это, кажется, в самом конце семидесятых, выскочил незапланированный повесткой дня Владимир Лазарев. Сведения о том, что в те времена простому человеку невозможно было прорваться на высокую трибуну, сильно преувеличены. Лазарев был талантливым поэтом, критиком, литературоведом, но ещё он сочинял песни, однако из-за своего неуживчивого характера не вписался ни в одну из сложившихся тогда групп влияния песенного сообщества. Более того, он опубликовал статью о кризисе песни и кое-кого даже конкретно покритиковал. Это сегодня журналисты в глаза называют министра жуликом, а он в ответ только государственно улыбается. В прежние времена критику воспринимали очень болезненно, и товарищи по песенному производству не простили этого Лазареву, даже, как говорится, кое-где перекрыли кислород. Надо признаться, отомстил он им по-ленински. Выйдя на трибуну, Лазарев, обращаясь к залу, сказал примерно следующее: "Вы помните, коллеги, как трудно жил Лёша Фатьянов?" "Ещё бы!" - отозвались вполне благополучные обитатели пленума. "А как нищенствовал Коля Рубцов, помните?" "Разумеется!" - подтвердили из зала даже те, кто прорабатывал Рубцова за антиобщественный образ жизни. "А знаете, сколько заработал за один только прошлый год поэт-песенник Дербенёв?!" "Ну и сколько?" - иронически полюбопытствовал из президиума Сергей Владимирович Михалков, вполне сохранивший при Советской власти качество жизни своих дворянских предков. "Сто сорок шесть тысяч рублей!" - страшным голосом доложил Лазарев. Зал обледенел. А Михалков покачал головой. Напомню, "Жигули" стоили тогда пять тысяч рублей, и средний гражданин копил эти деньги полжизни. Случился жуткий скандал, финансовые органы резко сократили гонорары за исполняемые вокальные сочинения, а Лазарев уже никогда не писал песен, во всяком случае, я их больше не слышал. Однако, несмотря на тяжелейший материальный ущерб, никто из пострадавших "не заказал" разоблачителя, и во время перестройки он благополучно эмигрировал. "
Узбекский художник Джалилов для разрисовки какого-то их правительственного здания в качестве моделей прекрасных женщин Востока взял солисток их ансамбля национального танца "Бахор". Одан из них, почему-то не попавшая на панно, подняла скандал. Она написал в ЦК письмо, где вылила все помои на своих коллег, кто чьей была любовницей, кто с кем спала. Перепуганное ЦК Узбекистана срочно потребовала у художника заменить лица. Тогда он пошел в центр Ташкента, где тусовались проститутки и снял их для моделей. Поэт Абдуллаев, лично знавший художника, потом спрашивал, правда ли это. Но тот даже возмутился: "Какая разница, если тебе нравится моя работа -- хорошо, нет -- то так и скажи"
Английский актер Ирвинг играл Макбета, как никто до него. Но зрители такого Макбета принять не могли. В течение нескольких месяцев, что ставилась пьеса, зрители в течение всего представления играли в молчанку: ни одного хлопка. Но на каждом представлении зал был переполнет. Там не было ни одного свободного места, а билеты раскупались за неделю.
Поплен мне рассказывал: однажды он посетил мастерскую Кабанеля, на мольберте стоял уже законченный прекрасный поясной портрет. Неожиданно пришел собрат по академии, взглянул на холст и сказал ему: "Мой дорогой Александр, подправьте же эту женщину, полотно пустое в нижней части!". После ухода товарища Кабанель сказал Поплену: "Хорош же он! Так я и притронусь к холсту, который уже оценен в двадцать тысяч!"
Когда Качалов сыграл роль Глумова это вызвало бурю возмущений. Этот прохидендей в исполнении артистов пополнил когорту очаровательных подлецов. Московские студенты даже обратились к Василию Ивановичу с письмом, в котором говорилось, что они привыкли видеть в нем путеводную звезду: "Вы заставляете нас сочувствовать Глумову против нашего желания, против нашей совести?"
Кто сказал, что в демократическом обществе нет цензуры? 2 июля 1823 года Фредерик Леметр сыграл беглого каторжника Робера Макэра в мелодраме "Постоялый двор Андре" Антье, Сент Амана и Полианта. Фредерик перевел мелодраму в комедийный план. Причем комедийное звучание ролей раскрылось только на премьере, что стало сюрпризом даже для авторов пьесы. Как замечает российский театровед Г.Б. Асеева, "родился яркий, стремительный, озорной спектакль, в котором господствовала импровизация, шутка, трюк. В центре действия был обаятельный, отчаянно храбрый и бесконечно наглый, циничный и остроумный беглый каторжник Робер Макэр, смело вступающий в единоборство с полицией и весело перебрасывающий в ложи трупы убитых жандармов". Спектакль имел оглушительный успех. Правда, после восемьдесят пятого представления цензоры запретили "Постоялый двор"
О том, насколько накалена была общественная обстановка во Франции накануне революции 1848 года, свидетельствует такой факт. Знаменитый актер Ф. Лемэр (Леметр) играл роль тряпичника в пьесе Пиа Во время спектакля он небрежным движением палки вытаскивал корону и с презрительным смехом под восторженные крики зрительного зала бросал ее обратно в корзину. Сила этого образа позволила Герцену сказать о Фредерике, что "он беспощаден в роли "ветошника:" -- иначе я не умею выразить его игру; он вырывает из груди какой то стон, какой то упрек, похожий на угрызение совести"
Приехав в Англию и будучи в Манчестере, Леонкавалло инкогнито пришел в театр на представление своей оперы "Паяцы". Когда занавес упал, один из зрителей, сидевший рядом с композитором, закричал: -- Браво! Какая музыка! Шедевр! Непревзойденно! Леонкавалло решил пошутить и возразил: -- Разрешите, уважаемый, с вами не согласиться. Я и сам немного музыкант и должен вам сказать, что музыка этой оперы просто отвратительна и, честно говоря, никуда не годится... -- Но почему же, сударь? -- с интересом спросил зритель. Наслаждаясь своей неузнанностью и от души веселясь, Леонкавалло вдребезги разнес свое произведение: -- В ней все украдено: каватина -- у Берлиоза, дуэт из первого акта -- у Гуно, а финал -- примитивное подражание великому Верди... Каково же было потрясение шутника, когда, купив на следующее утро номер манчестерской газеты, он с удивлением прочитал: "Леонкавалло о своей опере "Паяцы". Присутствовавший на спектакле синьор Леонкавалло признал, что в "Паяцах" нет ничего оригинального и авторитетно заявил, что его опера -- целиком и полностью плагиат". Оказалось, что вчерашним соседом композитора был... театральный критик.
Вхождение во власть весьма изменяет отношения между человеком и его окружением. Современник рассказывает, что однажды он застал одинокого Линкольна в кабинете, когда Белый дом уже покинули служащие. Тогда не принято было работать долго.
-- Посмотрите, пожалуйста, там ходит высокий человек? -- попросил президент. -- Из-за него я не могу уйти домой?
-- Это кто? Ваша смерть?
-- Почти. Один артист. На днях я похвалил его игру, встретился с ним, а теперь он просит у меня место посланника в Лондоне.
В конце прошлого века Венская консерватория проводила конкурс вокалистов. Председателем конкурсной комиссии был назначен Густав Малер. Первую премию, как это частенько случается, чуть было не получила певица, имевшая большие придворные связи, но едва ли не совершенно безголосая... Но конфуза не случилось: восстал Малер, свято преданный искусству и несклонный играть в такие игры он настоял на своем. Победительницей конкурса стала молодая талантливая певица, которая по чести этого заслуживала. Позже кто-то из знакомых спросил Малера: -- Неужели это правда, что госпожа Н. чуть не стала лауреатом конкурса? Малер серьезно ответил: -- Чистейшая правда! Весь двор был за нее, и даже эрцгерцог Фердинанд. Ей не хватило только одного голоса -- ее собственного.
Однажды к Малеру пришла певица, претендовавшая на место солистки Венской оперы, и первым делом протянула маэстро записку... Это была высочайшая рекомендация -- сам император настаивал, чтобы Малер принял певицу в театр. Внимательно прочитав послание, Малер не спеша изодрал его в клочья, сел за рояль и вежливо предложил претендентке: -- Ну-с, сударыня, а теперь, пожалуйста, спойте! Прослушав ее, он сказал: -- Видите ли, уважаемая, даже самое горячее расположение императора Франца-Иосифа к вашей особе еще не освобождает вас от необходимости иметь голос... Франц-Иосиф, узнав об этом, устроил директору оперы грандиозный скандал. Но, конечно, не лично, а через своего министра. -- Она будет петь! -- в приказном порядке передал министр Малеру. -- Так пожелал император. -- Хорошо, -- осерчав, отозвался Малер, -- но в афишах я прикажу напечатать: "По Высочайшему повелению!"
Однажды Малер присутствовал на репетиции новаторской "Камерной симфонии" Шенберга. Музыка Шенберга считалась новым словом и была вся построена на диссонансах, которые для "классика" Малера были диким набором звуков, какофонией... По окончании репетиции Малер обратился к оркестру: -- А теперь, умоляю вас, господа, сыграйте мне, старику, обыкновенную нотную гамму, иначе я не смогу сегодня спокойно заснуть...
Всегда у художников были проблемы с властью. Французкий официоз долго не признавал импрессионистов. И вдруг, как громом среди ясного неба, Мане награждают орденом Почетного легиона. Все его поздравляют, но только не друзья. Верные принципу Бодлера "согласиться на награду, значит признать за государством или правителем право судить вас", они отговаривают его от этого шага. А когда Мане не сдается и получает награду, Дега с презрением бросает: "Я так и знал. Ты -- всего лишь самый обычный буржуа". Но если к награде полагается денежное довольствие, почему бы и не согласиться?
Однажды клакеры пришли к Масканьи и потребовали от композитора внушительную сумму за ближайшие десять премьерных спектаклей его оперы. Масканьи платить отказался. Тогда клакеры пригрозили устроить ему сюрприз. На премьерном спектакле на галерку неизвестным образом пробралась группа женщин с грудными младенцами на руках. И в самых лучших местах оперы нанятые клакерами мамаши начинали щипать своих младенцев, которые ревели на весь зал, заглушая не только арии и дуэты, но даже оперные хоровые сцены.
В молодости месье Жюль был чрезвычайно популярен. Но не как композитор, а как учитель музыки. -- Нет ничего проще, -- говорил Массне, закручивая ус, -- чем давать уроки игры на фортепиано. Достаточно знать три предложения: "Здравствуйте, мадмуазель..."; "Немного медленнее, прошу вас..."; "Засвидетельствуйте мое почтение вашей матушке"... Большего не надо.
В противоположность партии клакеров в Париже существовала партия "зевунов", обязанность которых состояла в том, чтобы громко и сладко зевать во время исполнения неугодной вещи, наводя на публику уныние и сон... "Зевунов" нанимали точно так же, как клакеров, когда желали повредить успеху соперника. Увы, но и такой добрейший человек, как Мейербер, нередко прибегал к их помощи, желая провалить своего соперника. Присутствие Мейербера в театре не могло быть незамеченным. Зная это, Джакомо Мейербер иногда появлялся в самой ярко освещенной ложе на спектакле своего недруга и... делал вид, что засыпает. Публика видела подобную "оценку" знаменитого композитора и делала соответствующие выводы. Однажды, когда шла "Семирамида" Россини, Мейербер появился в своей ложе во время исполнения знаменитой примадонной Бозио самой лучшей арии. Прослушав арию до конца, Мейербер стал аплодировать, отдавая дань таланту певицы. Но после первого акта он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и, сладко зевая, сделал вид, что погрузился в сон. Его видят все присутствующие в зале, шепчутся, удивляются, возмущаются. Директор театра, находившийся в своей ложе, шепнул гостям, сидящим с ним рядом: -- Не обращайте внимания. Видимо, Мейербер истратил все деньги на клакеров своих опер, и теперь подрабатывает "зевуном"...
Мейербер был чрезвычайно чувствителен как к порицанию, так и к похвале. Всякий дурной отзыв его глубоко огорчал, и композитор старался всеми возможными средствами устранить вообще всякую возможность порицать свои произведения. Накануне первого представления он непременно давал роскошный пир для критиков и фельетонистов. -- Рекламу следует подогревать, и лучше всего -- хорошим коньяком, -- говорил Мейербер.
Мейербер относился с большой доброжелательностью к собратьям по искусству. Всегда приветливый, он с одинаковой вежливостью относился как к высшим, так и к низшим по положению. Он никогда не отзывался дурно о чужих произведениях и не пропускал ни одного случая оказать кому-нибудь поддержку или покровительство. Особенно же он хвалил своего противника и недоброжелателя Вагнера, который его просто терпеть не мог. Однажды после премьеры Вагнер, заметивший в зале Мейербера, сердито спросил у одного их общего знакомого: -- Ну и что, как меня обругал этот бездарный завистник и злопыхатель Мейербер? -- Напротив! Он вас похвалил. -- Вот негодяй! -- окончательно вышел из себя Вагнер.
Одним из участников успеха опер Мейербера был известный всему Парижу Огюст, у которого были очень "звучные" руки. Огюст был главой партии клакеров которая приносила ему ежегодный доход от 30 до 40 тысяч франков. От благосклонности Огюста зависело очень многое, а потому певцы, певицы, танцовщицы -- все относились к главе клакеров с почитанием, оказывая ему всякого рода любезности и, в свою очередь, не забывая пригласить его в театр в дни своего дебюта или бенефиса. Сознавая свое могущество, Огюст нередко восклицал: -- Какого громадного успеха я вчера достиг! Огюст частенько присутствовал на репетициях, и Мейербер, бывало, спрашивал у него совета. Однажды на репетиции Огюст прервал длинную партию: -- Хватит! Это очень опасный номер! -- строго сказал он Мейерберу. -- Вы думаете? -- спросил испуганный Мейербер. -- Я просто уверен. Если у вас много друзей в зале, которые "поддержат" этот номер, я велю своим людям помочь им, но я ни за что не ручаюсь... -- В таком случае сократим номер. Вы в этом более сведущи, чем я, -- печально вздохнул Мейербер.
То, что Мейербер был богат, давало ему возможность заботиться не только о блеске постановок и хороших исполнителях, но и о подготовке публики. Чтобы создать у публики настроение восторженного ожидания музыкального чуда, у Мейербера была целая канцелярия, работавшая на это. В Париже, Берлине или Лондоне перед премьерой повсюду какие-то люди начинали напевать и насвистывать мелодии из новой оперы. Чем ближе премьера, тем громче и многочисленнее становились подобные песни в самых разных общественных местах. Число газет, которые писали заметки о предстоящем чуде, все увеличивалось. Гейне со своим неподражаемо злым юмором называл Мейербера "дирижером собственной славы": -- Его слава -- все равно что оркестр, которым он восхитительно дирижирует. Лишь кивнет, и все трубы больших журналов ревут в унисон славу. Мигнет глазом -- все скрипки поют Мейерберу хвалу. Он чуть заметно шевельнет левой ноздрей -- и все тромбоны фельетонистов наигрывают ему сладчайшую лесть! Именно таким образом Мейербер добивался того, что его оперы сразу же имели колоссальный успех, в то время как оперы других великих композиторов порой должны были ждать долгие годы того успеха, какого они заслуживали...
В 1939 году был арестован Мейерхольд. Во время кремлевского приема Москвин пытался заговорить со Сталиным об арестованном. "Никогда не говорите мне об этом человеке", -- резко оборвал Сталин и так же резко отошел от собеседника. В тот же день к артисту пришли из ЖКО с предписанием (к счастью, не выполненным) очистить занимаемую жилплощадь. Это по поводу того, как Советская власть "развивала искусство"
Все детство Моцарта было непрерывной чередой выступлений и музыкальных занятий. На многочисленных концертах в разных уголках Европы чудо-ребенок развлекал великосветскую публику: играл на клавире с закрытыми глазами -- отец закрывал ему лицо платком. Тем же платком закрывали клавиатуру, и малыш вполне справлялся с игрой. На одном из концертов на эстраду вдруг вышла кошка... Моцарт бросил играть и со всех ног помчался к ней. Забыв о публике, юный гений стал забавляться с животным, и на сердитый окрик отца отвечал: -- Ну, папочка, еще чуть-чуть, ведь клавесин никуда не денется, а кошка уйдет...
Искусство тоже может быть орудием в классовой борьбе. В 1786 г в Венской опере состоялась скандальная премьера оперы Моцарта "Женитьба Фигаро". Скандал состоял в том, что тогдашний кайзер решил подпустить шпильку дворянству и начал борьбу с привилегиями. Прославленная позднее опера Моцарта как раз была написана в рамках этой кампании по высочайшему заказу. Все дворянство бойкотировало, причем не только премьеру, но и все позднейшие постановки. Однако, плебеи, и прежде всего богатые купцы обеспечили "Женитьбе" дикий успех. А вскоре постановку оперы повторили в Праге, где она чуть из-за энтузиазма не вызвала восстания. Иосиф II от греха подальше снял оперу с репертуара.
Однажды русский посол в Вене Андрей Разумовский написал Потемкину, что нашел некоего бедствующего музыканта и исполнителя по имени Вольфганг Амадей Моцарт, который готов пуститься в дальнее путешествие в Россию, так как ему нечем кормить свою семью. Но, видно, Потемкину в ту пору было не до того, и письмо Разумовского осталось без ответа, а Моцарт без заработка...
Русский актер Мочалов был человеком ярко выраженного богемного характера: неорганизованный, но высокоодаренный. И пил немало. Отчего и умер в 48 лет. А когда пил, забывал обо всем. С похмелья играл вяло, и был не раз освистан публикой. Но когда на него находило вдохновенье, играл как бог. За что ему и многое прощалось. В один из таких светлых периодов он настолько мощно потряс публику своим Гамлетом, что лавочник, которому он столько задолжал за мясо, что уже и в кутузке по жалобе того побывал, не выдержал, подбежал к сцене и стукнув кулаком по дощатому настилу, крикнул:
-- По мясу квит.
Исполнением этой же роли Молчанов вдохновил Белинского на одну из его лучших статей. О Шекспире.
Как-то Жак Оффенбах, опасавшийся последствий своего дурного настроения, написал своим соавторам-либреттистам -- А. Мельяку и Л. Галеви -- записку следующего содержания:"Желая сохранить с вами наилучшие отношения, нижеподписавшийся Жак Оффенбах, проживающий в Париже на улице Лаффит, заранее просит прощения у своих сотрудников на тот случай, если он их обидит".
Однажды, когда Падеревский выступал в Нью-Йорке, американская фортепианная фирма "Эолиан", выпускавшая дешевые пианино для ресторанов, обратилась к знаменитому пианисту с предложением, чтобы он отыграл свои концерты исключительно на инструменте этой фирмы. -- А мы вам за это готовы заплатить сорок тысяч долларов, -- сказал рекламный агент "Эолиана". Падеревский шутливо ответил: -- Согласен на двадцать тысяч. За эти деньги я готов забыть ваше дурацкое предложение...
Как-то Перикл сказал о знаменитом артисте: -- Уж то, что он хорошо играет на флейте, доказывает, что человек он недостойный. Вот такое тогда было отношение к артистам.
Для американца часто идея тогда лишь чего-нибудь стоит, когда она может превратиться в деньги. В 1927 году Сид Граумен, владелец сети кинозалов, собирался открыть свой новый "Китайский театр" на Голливудском бульваре. Он отправился навестить Мэри Пикфорд в "Юнайтед Артистс". На студии перед входом в бунгало, где находилась ее гримерная, только что положили свежий бетон. Не сообразив, что бетон еще сырой, Сид ступил на него. След на нем от его обуви натолкнул его на идею, которой он поделился с Мэри: "А почему бы не оставить отпечатки ног крупнейших звезд перед входом в мой "Китайский театр"? Это прославит звезду, пойдет на пользу театру. Я хотел бы, чтобы ты была первой"
Есть художники-прихлебатели, а другие -- народ очень гордый. Известно, как бедствовал гр. художник Ни. Пиросмани. В разных местах Тбилиси его пускали в каморки, но нигде он долго не задерживался. Один из духанщиков (трактирщиков) Месхишвили часто звал его к себе:
-- Иди ко мне жить, дам тебе комнату, положу жалованье, одежду; каждую неделю -- в баню. В свободное время рисуй сколько хочешь для других.
-- Нет, -- отвечал художник, -- не хочу надевать кандалы.
Тотчно так же 200 годами раньше вечно больной и нищий Ватто отказывался от помощи богатых покровителей.
Еще один случай из художественной практики. Грузия, перед самой Первой мировой мировой. Художник Пиросманишвили взялся расписывать погребок, начал работать, потом запил и пропал. Хозяин трактира нашел его, силой притащил к себе, запер в погребе, и не выпускал его два-три дня, пока тот работал. Еду и вино ему подавали в окно. Вот так надо обращаться с творческими людьми: иначе толку от них не будет.
Иногда и торговые люди совершают странные поступки, не совместимые с выгодой. В одном из тифлисских духанов два грузинских, тогда еще мало известных поэта Г. Табидзе и П. Яшвили читали свои стихи. Духанщик был так растроган, что снял со стены портрет Руставели, который для него когда-то написал ихний знаменитый художник Н. Пиросмани и подарил его... Нине Табидзе, большой красавице и жене одного из этих поэтов. При чем здесь правда женщина, в толк взять невозможно: она-то стихов не писала.
Как-то раз молодой Прокофьев играл в "Бродячей собаке" -- знаменитом кафе петербургской богемы. Находившийся там в этот вечер молодой Маяковский сидел за одним из столиков и что-то увлеченно рисовал. В конце вечера Прокофьев получил шарж на себя с такой надписью: "Уважаемый Сергей Сергеевич, который играет на самых нежных нервах уважаемого Владимира Владимировича"...
После премьеры оперы Прокофьева "Любовь к трем апельсинам" в Большом театре композитор спросил у своего друга Ипполитова-Иванова: -- Скажи честно, тебе не понравилось? Тот ушел от ответа, но назавтра Прокофьев получил от друга прекрасный натюрморт, блестяще написанный художником Кончаловским; он назывался "Апельсины". К нему прилагалась записка: "Дорогой Сергей Сергеевич, посылаю тебе эту чудесную картину. Прости, но дело в том, что апельсины я люблю только в таком виде"...
Во время работы над оперой "Богема" сложился своеобразный кружок друзей Пуччини, именовавший себя "Клубом богемы". Композитор и его товарищи вечерами собирались в лесной хижине при свете керосиновых ламп, играли в карты или рассказывали комические истории. Здесь же стояло пианино, и нередко хозяин в присутствии своих партнеров принимался за увлекавшую его работу, спрашивая их советов по поводу той или иной музыкальной детали. Все было бы хорошо, но... наступил охотничий сезон и на рассвете композитор часто уходил на озеро с двустволкой за плечами, вместо того чтобы, садиться за рояль. Это вызывало немалое беспокойство у издателя будущей оперы и особенно у жены маэстро. Чтобы спастись от ее наскоков, композитор пускался на уловки: однажды был специально приглашен некий молодой пианист, который "для отвода глаз" должен был с утра играть мелодии из "Богемы", в то время как сам Пуччини пропадал на охоте...
Фаину Раневскую отвечал особый темперамент, иногда проявлявшийся в своеобразных шутках-прибаутках. Однажды перед спектаклем она стояла в гримерной в нижнем белье и курила. К ней заскочил администратор... и так и застыл с раскрытыми глазами. Раневская повернулась к нему и голосом школьной дамы строго спросила: -- Вас, надеюсь, не шокирует, что я курю?
В начале XVI века правитель Мантуи герцог Федерико II Гонзага заказал художнику Джулио Романо расписать его новый дворец фресками фривольного содержания. Заказ был выполнен, однако никого в Италии это не взволновало, поскольку фрески не могли покинуть пределов дворца. Но вот рисунки решил скопировать ученик Рафаэля - известный гравер Маркантонио Раймонди. В 1524 году Раймонди выпустил книгу под названием "Способы" или "Позы" ("I Modi"). В книге было шестнадцать гравюр, изображающих различные любовные позиции. Папа Клемент VII был возмущен до глубины души и приказал уничтожить тираж богомерзкой книги, а автора посадить в тюрьму
Молодой композитор обратился к Россини с просьбой оценить его новое сочинение. Просмотрев партитуру, маэстро с улыбкой сказал: -- Дорогой синьор, я увидел в вашем сочинении много прекрасного и нового! -- Благодарю вас! -- обрадовался молодой человек. -- Однако, -- продолжил свою мысль Россини, -- то, что в нем прекрасно, -- не ново, а то, что ново, -- увы, не прекрасно!..
Россини Живя в молодости в Болонье, Россини написал революционную песню, воодушевлявшую итальянцев на борьбу за освобождение от австрийского ига. Молодой композитор понимал, что после этого ему вовсе не безопасно оставаться в городе, занятом австрийскими войсками. Однако уехать из Болоньи без разрешения австрийского коменданта было невозможно. Россини пришел к нему за пропуском. -- Кто вы? -- спросил австрийский генерал. Композитор назвал первую попавшуюся фамилию и добавил: -- Я музыкант и композитор, только не такой, как этот разбойник Россини, который сочиняет революционные песни. Я люблю Австрию и написал для вас бравурный военный марш, который вы можете дать разучить вашим военным оркестрам. Россини отдал генералу ноты с маршем и получил взамен пропуск. На другой же день марш был разучен, и австрийский военный оркестр исполнил его на площади Болоньи. А между тем это была та же революционная песня. Когда жители Болоньи услышали знакомый мотив, они пришли в восторг и тут же подхватили его. Можно себе представить, как был взбешен австрийский генерал и как он сожалел, что композитор уже за пределами Болоньи.
Антон Рубинштейн с триумфом гастролировал в Париже. Повсюду были расклеены многочисленные афиши, газеты наперебой писали, что его новая симфония -- это событие в музыке. После очередного концерта, пешком возвращаясь домой, Рубинштейн случайно встретил на улице Сен-Санса. Изумленный, он бросился к Рубинштейну: -- Мой дорогой Рубинштейн! Неужели вы в Париже, ну кто бы мог подумать! Какой приятный сюрприз! Я обязательно устрою для вас парочку платных домашних концертов...
Уважение к собственному культурному наследию -- один из главных показателей жизнестойкости нации. У нас пошаливает отношение к этим вещам, а вот у армян... Несколько лет назад, где-то в момент перестройки в их Государственном музее украли несколько полотен Сарьяна. О краже написала "Комсомольская правда", озаглавив заметку "Какие же они сволочи" и напирая на то, что Армения -- маленькая страна и художник с мировым именем -- это большая редкость и великое достояние своего народа. Прошло несколько дней, и появляется уже другая заметка: "Не такие уж они сволочи". Оказывается, воры тоже читают "Комсомольскую правду" и буквально на следующий день после появления первой заметки в ереванском корпункте газеты раздался звонок. Звонившие сказали, что эти картины можно найти на кладбище в таком-то и таком месте, что и оказалось полной правдой.
Премьера оперы Пуччини "Принцесса Турандот" состоялась уже после смерти автора, хотя он изо всех сил работал над нею свои последние дни. По оставшимся записям ее кое-как скомпоновал друг композитора. Однако во время премьеры дирижер Тосканини, доиграв до места, где кончались прописанное Пуччини, положил палочку, повернулся к публике и со словами: "Здесь опера кончилась. Маэстро умер", покинул пульт. А то что люди заплатили за полное представление, ему, похоже, было наплевать. Да и уважения к человеку, который постарался хоть как-то довести дело до конца, было маловато.
Альфонс Тулуз-Лотрек, отец знаменитого художника с той же фамилией, был отмечен весьма своеобразными привычками и нравами. Когда ему понравился собор в Реймсе, он разбил рядом палатку и наблюдал за его красивым видом, обитая в этой палатке.
Картины Тулуз-Лотрека шокировали тогдашнюю общественность и хорошее общество. Просто несказанно. Его дядя, в замке которого он отдыхал устроил однажды ауто-да-фе. В присутствии свидетелей и составлением протокола по всей форме он сжег 8 картин художника. И по совместительству своего племянника. Заметим, что все это происходило на полном серьезе.
На репетиции первой оперы Сергея Рахманинова "Алеко" к двадцатилетнему, еще никому не известному, автору подошел Чайковский и смущенно спросил: -- Я только что закончил двухактную оперу "Иоланта", которая недостаточно длинна, чтобы занять целый вечер. Вы не будете возражать, если она будет исполняться вместе с вашей оперой? Потрясенный и счастливый Рахманинов не смог ответить и молчал, будто воды в рот набрал. -- Но если вы против... -- начал Чайковский, не зная, как истолковать молчание молодого композитора. -- Он просто потерял дар речи, Петр Ильич, -- подсказал кто-то. Рахманинов в подтверждение усиленно закивал головой. -- Но я так и не понял, -- засмеялся Чайковский, -- против вы или нет. Если не можете говорить, то хоть подмигните... Рахманинов так и сделал. -- Благодарю вас, кокетливый молодой человек, за оказанную мне честь, -- совсем развеселился Петр Ильич.
Чайковский был любимцем публики и баловнем славы. Как-то его спросили: -- Петр Ильич, вы, наверное, уже устали от похвал и просто не обращаете на них внимания? -- Да, публика очень добра ко мне, может быть, даже более, чем я того заслуживаю, -- ответил композитор. -- И все-таки никогда в жизни я не был так польщен и тронут, как тогда, когда Лев Толстой, сидя рядом со мной в зале и слушая Анданте моего квартета, залился слезами...
Чем замечательна "Пиковая дама"? Пожалуй, наиболее оригинальный ответ на этот вопрос дал в 1911 году рецензент газеты "Волжское слово": "Опера замечательна тем, что два великих художника, Александр Сергеевич Пушкин и Петр Ильич Чайковский, пришли к одной и той же мысли -- пригвоздить навек к позорному столбу нашу позорную приверженность к картам".
Захватив власть, Гитлер и его сообщники старались привлечь видных деятелей немецкой культуры к укреплению "нового порядка". Не спрашивая согласия, Геббельс назначил Штрауса главой так называемой Имперской музыкальной камеры, учреждения, призванного руководить музыкальной жизнью Германии. Политическая беспечность Штрауса сыграла с ним злую шутку: он принял новый пост и оказался, таким образом, связанным с гитлеровской властью, о чём вскоре пришлось горько пожалеть. Премьера была назначена на 24 июня 1935 года в Дрездене. Накануне спектакля он попросил корректуру афиши. С негодованием увидел он, что не указан автор либретто -- Стефан Цвейг. Штраус покраснел от волнения и, не повышая голоса, сказал: "Делайте что хотите, но завтра же утром я покидаю Дрезден, и премьера пройдет без меня". Последовало разрешение восстановить имя Цвейга, во избежание публичного скандала. Спектакль прошёл с триумфом, однако негодование Штрауса не утихло. Композитор подал в отставку.
Есть такая русская пословица, или точнее поговорка, "со свиным рылом в калашный ряд". В середине 50-х гг теперь уже даже не прошлого, а позапрошлого века вся образованная Москва разделилась на два лагеря (под теми или иными видами существующими в России и до сих пор): славянофилов и западников. К последним причислял себя и артист Шумский. Его приятель по сцене и собутыльник по жизни другой артист, Садовский, недоумевал:
-- Послушай, Шумский, ну какой же ты западник? Ну Тургенев, Грановский, Герцен. Или там, скажем, Вильегорский. Это понятно. А Шумский? Да ты же Чесноков. Как Чесноков может быть западником?
Добавим, что Шумский -- это был сценический псевдоним артиста, происходившего из самой сермяжной мещанской среды и болезненно скрывавшим свою подлинную фамилию -- Чесноков.
Терпеть не могу этих меценатов-аристократов. Вот кн. Репнин -- образованный, любитель искусства. Когда в 1816 году тульская интеллегенция решила выкупить великого впоследствии и уже прославленного тогда артиста Щепкина, бывшего крепостным, то другой князь, герой войны 1812 года, надев ордена, ходил по купцам, собирая деньги. Все равно этого не хватило. И вот этот-то меценат хренов, кн. Репнин и добавил недостающую сумму, но... Щепкину вольной не дал. -- А зачем? У меня свой театр, и Щепкин мне и самому сгодиться. (Эпилог. Через 3 года он все же уступил Щепкину вольную за полцены).
Аквинский Фома получал массу писем (это в средние-то века, когда доставка каждого письма была трудом). И на все отвечал, как бы нелепы они не были. Кто-то спросил Фому Аквинского правда ли, что имена всех праведников начертаны на особой скрижали, находящейся в раю? Он невозмутимо ответил: "Насколько мне известно, это не так. Но не будет нисколько вреда и от такого мнения"
Историк аль-Хусайни писал: "Султан Малик-шах был самым лучшим стрелком (из лука), никогда не промахивался и обладал сильным ударом копья. Он очень любил охоту. Однажды он приказал пересчитать то, что он добыл на охоте вместе со слугами. Оказалось 10 тысяч (голов животных), и он приказал раздать 10 тысяч динаров милостыни и сказал: "Я боюсь Аллаха всевышнего, что проливаю кровь животных для забавы". Это Малик-шах построил Манарат аль-Курун (Минарет из рогов), на пути из Багдада в Мекку. Он возведен из рогов и копыг животных, убитых на охоте".
опасаясь судьбы Сократа, Аристотель, обвиненный в безбожии, решил слинять из Афин. В его школе были два наиболее выдающихся ученика, постоянные соперники: родосец Менедем и лесбосец Теофраст. Свой выбор в пользу будущего главы философской школы он выразил довольно-таки забавным образом. Аристотель собрал своих учеников, и сказал, что ему что-то стало вредно в последнее время пить собственное вино и он хочет попробовать родосских и лесбийских вин. Ему принесли их и он попробовал оба, после чего вынес свой вердикт: "Оба вина превосходны и делают честь родившей их почвы, но поскольку родосское крепче, а лесбийское слаще, он дает предпочтение последнему". Таким макаром он своим преемником назначил автора будущих "Характеров"
Середина XVIII века была отмечена бурным всплеском интереса общества к электрическим явлениям. Демонстрации электрических опытов, особенно после изобретения лейденской банки, проводились даже за плату. Некто Бозе высказал даже желание быть убитым электричеством, если об этом потом напишут в изданиях Парижской академии наук
Во время своего турне по Америке Бор читал популярные лекции. Одну из них он читал в коннектикутском Колледже свободных искусств и наук. Речь шла о наблюдаемых излучениях, квантах в спектрах и какую это роль играет в понимании строения Вселенной. Неожиданно один из слушателей задал вопрос:
-- Ну и как все это устроено?
-- Понимаете, -- терпеливо начал Бор, -- если предположить, что наблюдаемые смещения спектра, рассчитываемые по формуле...
-- А без этих штучек-дрючек если. А по сути: как все это устроено.
Так Бор познакомился с поэтом Р. Фростом. К запланированной лекции он присовокупил несколько дней, которые он провел в беседах и спорах с Фростом.
-- И о чем вы спорили, -- спрашивал Бора его коллега Паули.
-- Мы искали лучшие слова для выражения лучших в мире мыслей.
-- И нашли? -- Паули в кругах физиков славился своей насмешливостью.
-- Нашли... что лучшие в мире мысли, всегда невыразимы.
Что ответил Паули, история не сохранила, хотя сам этот случай как раз и описан в мемуарах Паули.
Говорят, что даже великие ученые к практической жизни мало пригодны. Типичным примером такого типажа был Бор. Вечно все забывал, перепутывал. Поэтому деловые люди часто считают, что этих чудаков нужно корректировать и направлять в нужное русло. В годы Второй мировой войны Бора привлекли к работе над атомной бомбой. У политиков было много сомнений, не слишком ли это дорогое удовольствие и будет ли от этого изобретения толк. Бора часто спрашивали об этом, приглашая и к Черчиллю и к Рузвельту. Однажды советник Черчилля, в разгар очередного совещания прямо спросил ученого:
-- А взорвется ли она?
-- Взорвется, -- уверенно сказал Бор, -- а что дальше?
На него посмотрели как на дурачка: что будет дальше это и коту понятно. И потому после того, как бомба взорвалась и Бора и других ученых сильные мира сего перестали принимать: теперь советы ученых им уже были не нужны. Но вопрос Бора так и продолжает висеть над человечеством: а что дальше?
Однажды Бор рассказывал Паули, как некий молодой самонадеянный ученый принес ему очередную гипотезу, примеряющую волновую и квантовые теории света -- камень преткновения для тогдашних физиков. Теория этого молодого, да раннего яйца не стоила, из которого он только что вылупился.
-- Но ты, разумеется, с удручающей твоей добротой сказал ему, что все это тем не менее оч-чень, оч-чень интересно, не так ли? Ах, жаль, меня тогда не было!
-- А откуда ты это знаешь?
-- Это все знают: когда кто-нибудь долго выкладыва ет перед тобою вздор, ты всегда говоришь, что это оч-чень, оч-чень интересно. Это лукавит твоя угнетающая деликатность, из-за которой ты подробно отвечаешь даже на письма изобретателей перпетуум мобиле...
Так пишет в своих мемуарх Паули. Жена же Бора, вспоминая, как Нильс написал 7 подробных писем такому изобретателю вечного двигателя, пыхтя и сопя при этом как паровоз.
-- Неужели так трудно объяснить очевидные вещи? -- упрекал Нильса его брат Харальд.
-- Видишь ли, -- задумчиво отвечал Бор, -- я сам не понимаю, отчего вечный двигатель невозможен.
Вечный двигатель, похоже, -- это одна из тех ловушек, которые на нашем пути оставил несуществующий бог, чтобы человеческий разум не очень возносился.
Плохо (а для кого-то, кто умеет извлекать из этого выгоду, наоборот, хорошо) иметь дело с одержимыми людьми. Нильса Бора, как и других участников очередной научной конференции в Лейдене, водили на показ по институту физики. Среди прочего демонстрировали в физической лаборатории микрофотометр Молля -- высокочувствительный прибор для измерения интенсивности спектральных линий. Бор смотрел во все глаза. И острота его молчаливого интереса к этому прибору удивила хозяев: обычно несвойственная теоретикам, она показалась непонятной. Экскурсия продолжалась. Внезапно кто-то хватился Бора -- пустились на поиски. Его обнаружили в безлюдной комнате по соседству. Он шагал от стены к стене (в клетке своих мыслей). Потом визитеры задавали вопросы. Бор негромко спросил: "Сколько стоит этот прибор?" (Надежда на сходную цену была в его голосе.) И более ни о чем не осведомился.
Защищая гелиоцентрическую систему Коперника на открытом диспуте в Оксфордском университете, Бруно "пятнадцатью силлогизмами посадил 15 раз, как цыпленка в паклю, одного бедного доктора, которого в качестве корифея выдвинула академия в этом затруднительном случае". Не сумев опровергнуть Бруно в открытом споре, университетские власти запретили ему чтение лекций
Если вы думаете, что математики могут спокойненько заниматься формулами и ни о чем другом не думать, вы глубоко ошибаетесь. Когда Софье Ковалевской хотели присудить степень доктора в Сорбонне, Вейерштрасс не доверяя скорости письма, оттелеграфировал ей: "Вам нужно срочно отказаться, иначе вы потеряете многих ваших друзей и поклонников в Германии"
Наполеон, взяв огромную контрибуцию с обнищавшей Германии, намеревался пожаловать Гауссу 2000 франков. Гаусс в то время был только что назначен директором обсерватории в Геттингене, но жалованья своего еще не получал. Несмотря на это, он, ни на минуту не задумываясь, отказался от подарка врага своего отечества, не желая пользоваться награбленным имуществом своих же сограждан. Узнав об этом, Лаплас написал Гауссу письмо, в котором старался доказать, что деньги, посланные ему Наполеоном, чисто французского происхождения. Может быть, всякого другого Лаплас убедил бы в этом, только не Гаусса, провести которого было невозможно; Гаусс остался при своем
Вернер Гейзенберг был одним из тех физиков, кто возглавлял работы над созданием атомной бомбы в третьем рейхе. Не его вина, что сделать ее они так и не успели: не было того размаха да и ресурсов, как у американцев. А главное нацистские бонзы так и не доверяли до конца ученым. После войны В архивах Геринга были обнаружены досье на профессоров Вернеру Гейзенбергу там давалась такая характеристика: "Главный теоретизатор, который даже в 1942 году превозносит датского полуеврея Нильса Бора, считая его великим гением".
Даль, автор прославленного "Толкового словаря русских говоров" был по основной профессии медик -- хирург и долгое время оперировал в будущей Медико-хирургической академии. Но в конце концов измучился до предела, не столько работой, сколько войной с коллегами-казнокрадами и шарлатанами. Поэтому и решил оставить медицину и предаться своему хобби -- литературе, "переседлал из лекарей в литераторы" (Пирогов). Об этом решении рассказал своему другу-писателю. Тот, небезызвестный сочинитель историй из малороссийского и петербургского быта, некто Гоголь, только печально улыбнулся:
-- В России всякое звание и место требуют богатырства: слишком много любителей бросить бревно под ноги человеку.
В своей работе Региус, один из первых картезианцев, позволил себе некоторые критические замечания в адрес учителя. Декарт, просмотрев присланную ему Региусом на отзыв книгу, запретил тому издавать книгу и объявил, что если он, тем не менее, решится ее издать, то Декарт публично заявит, что не имеет с ним ничего общего
Декарт был знаком с m-lle Шюрманс, и в одно из своих посещений Утрехта, застав ее за чтением Св. Писания в еврейском подлиннике, выразил свое удивление по этому поводу. М-llе Шюрманс ответила, что не знает занятия, которое было бы полезнее. Тогда Декарт рассказал ей, что когда-то он тоже изучал еврейский язык, чтобы в подлиннике читать Библию, но, прочитав то, что Моисей говорит о сотворении мира, он не нашел там ничего, что было бы сказано ясно и раздельно. Эти слова стали известны в Утрехте, и Воэт, ректор тамошнего университета, поставил вопрос о недопустимости пребывания в городе Декарта и преподавания в универе его философии. М-llе Шюрманс впоследствии благодарила Бога за то, что не поддалась влиянию столь безбожного и легкомысленного человека
Рассказывают, что однажды Диоген Синопский говорил о чем-то серьезном на площади в Афинах, но его никто не слушал. Тогда он начал верещать по-птичьи и мгновенно собралась вокруг него толпа людей, которых он начал стыдить, что они поспешили слушать чепуху, а к серьезным речам отнеслись пренебрежительно
Дэви, несмотря на все его красноречие, не удалось убедить герцога в том, что алмаз состоит из чистого углерода. Герцог снял алмазный перстень с руки и протянул его Дэви. -- Вы утверждаете, что этот прекрасный алмаз состоит из углерода. Сожгите его! Тогда я вам поверю. -- Какое безумие! Ваш алмаз -- это целое состояние. -- Не беспокойтесь. У герцога Тосканы достаточно драгоценностей. -- Фарадей, -- обратился Дэви к скромно стоявшему за его креслом Майклу, -- принесите большую лупу. Приготовьте аппаратуру для обжигания. Попытаемся убедить герцога. Вскоре все было готово. Майкл собрал прибор, как всегда, быстро и точно. Он поместил алмаз в маленькую камеру, нагреваемую сильным пламенем, и направил на сверкающий драгоценный камень мощный пучок солнечных лучей, собранных линзой. Через некоторое время перстень расплавился, но сам алмаз все еще оставался прежним. Герцог самодовольно наблюдал за происходящим. Но это длилось недолго. Когда температура стала достаточно высокой, алмаз стал на глазах уменьшаться и в конце концов вовсе исчез. Герцог был поражен: -- Удивительно! Мой алмаз испарился! -- промолвил он. -- Не испарился, он сгорел, -- поправил герцога Дэви...
Слушая публичные лекции Дэви, Фарадей не только тщательно законспектировал их, но и аккуратно переплёл, а затем отправил их самому Дэви с просьбой предоставить ему возможность работать у него в лаборатории. Дэви сначала отказывает Фарадею по причине отсутствия свободных мест и предупреждает его, что "наука -- особа чёрствая, и она в денежном отношении лишь скупо вознаграждает тех, кто посвящает себя служению ей". Однако вскоре администратор института сообщил Дэви об освободившемся месте в лаборатории, предложив: "Пусть он моет посуду. Если он что-нибудь стоит, то начнёт работать. Ежели откажется, то значит, никуда не годится"
Плутарх рассказывает, что однажды у царя македонского было, по обыкновению, много гостей, в числе их невольный собеседник и гость Каллисфен. Когда Каллисфену подали кубок с вином, то все стали его просить сказать хвалебную речь македонянам. Он выполнил это со своей полугрустной, полупрезрительной улыбкой, но говорил так хорошо, что вызвал неистовые рукоплескания. Гости не могли усидеть на своих местах и забросали его венками. Но царь ему заметил: "На богатую тему нетрудно хорошо говорить, не так легко тебе было бы сказать что-нибудь против нас. А может быть, это было бы полезней, послужило бы к нашему исправлению". Каллисфен согласился и на это; откровенно и смело выставил он недостатки македонян, сказал, что могущество Филиппа целиком создано раздорами греческих государств между собой и заключил свою речь стихом из Эврипида: "В мятежное и смутное время возвыситься могут и злейшие люди". Эта речь возбудила к нему ненависть. Александр сказал: "Всем этим ты убедил нас больше в своей к нам ненависти, чем в ораторском таланте"
поводом к наказанию Каллисфена Александром послужил, как утверждает Плутарх, спор Каллисфена с Анаксаргом, происходивший в присутствии Александра. Шла речь о климате и температуре; Каллисфен говорил, что климат местности, в которой они находились в то время, суровее климата Греции. Анаксарг поддерживал противоположное мнение. Каллисфен, возражая ему, заметил между прочим: "Согласитесь же сами, что в Греции вам приходилось спать ночь под одним легким одеянием, а здесь вам мало и трех толстых ковров". Противник обиделся, приняв это за намек на свое прошлое бедственное состояние, и начал против Каллисфена козни вместе с другими софистами
Мудро говорить: не ищи смысла там, где его нет. Часто модные идеи на поверку оказываются всего лишь нудной заумью. В конце XVIII в имя Канта стало довольно популярным в кругах образованной Европы. Некий молодой эрудит попытался даже Наполеона привлечь в легион поклонников философа. Наполеон внимательно его слушал, но ничего не понял. Естественно, это задевало его самолюбие: что говорить, он даже шахматы объявил глупейшей игрой, потому что будучи замечательным стратегом по части правильного расположения войск на поле боя регулярно не умел предусмотреть на 64 клетках на два хода вперед. А ему казалось, что он может и должен все понимать и уметь. Несколько позднее тогда еще молодой император спросил у швейцарских ученых, как они относятся к идеям кенингсбергского мудреца.
-- О! мы их просто не понимаем.
-- Вот видишь, друг Бертье, -- обрадованно воскликунул Наполеон своему военному министру, -- а этот пацан шпынял меня Кантом.
И, действительно, многие т. н. "философские идеи" -- сплошной пиар, не более того. К Канту это, впрочем, не относится.
Наполеон попросил известного французского специалиста по философии, сохранять фамилию которого на скрижалях истории потомки посчитали излишним, в частности по Канту, изложить философию последнего в ясной и четкой форме. Объем не должен быть превышать 4-х страниц, а время на написание не должно было превышать 4-х часов, причем чтобы не затягивать работу, писать надлежало тут же в резиденции императора. Что он там написал, но когда продукт был готов, Наполеон, внимательно изучив написанное, заметил:
-- Попы в 100 раз полезнее всех этих мечтателей -- Канта, Каллиостро и им подобных.
Этот пример почему-то приводится как солдафонская глупость правителей. На мой же взгляд здесь как раз проявилась мудрость Наполеона. Философию Канта можно было бы изложить еще короче: между человеком и познаваемым им миром стоит пелена из познавательных способностей человека, которая является неотъемлемой частью познаваемого мира. В таком виде, разумеется, философия великого немца весьма тривиальна, и чтобы понять, что это не так, нужно положить немало сил. Но идеи, на которые нужно положить немало сил, и которые в простом виде не выразимы, не могут овладеть массами, а значит быть силой.
Достижения в науке могут быть разными. Когда Кондорсэ выдвинули на пост секретаря Академии, ему пришлось выдержать острую конкурентную борьбу. Его главным противником был "король всех интриг" Бюффон. И когда Кондросэ все же победил, он был так рад, что воскликнул: "Я достиг большего, чем даже если бы открыл квадратуру круга"
Общественное мнение Германии не устраивала провозглашенная в медицине "эра Пастера", раздражало общепризнанное первенство французского ученого на мировой арене. И вот со стороны правящих кругов начинают оказывать прямое давление на Р. Коха, поскольку он единственный, как считают, может соперничать с Луи Пастером. Ему неоднократно намекают, что неплохо бы потрясти мир новым немецким открытием (не все же французам первенствовать в науке!), дают понять, что за почести и привилегии, которыми он пользуется, нужно расплачиваться. Бесцеремонный нажим на известного ученого приводит к тому, что в августе 1890 года (то есть на следующий год после присуждения премии короля Оскара) Роберт Кох выступает на X Международном конгрессе медиков в Берлине с сенсационным заявлением: им найдено средство лечения туберкулеза -- туберкулин. Сотни участников конгресса разнесли по всем странам радостную весть о том, что человечество обрело наконец лекарство от самой страшной болезни, уносившей столько жизней. На короткое время Берлин действительно стал "центром мировой медицины", новоявленной Меккой для всех жаждущих выздоровления. Мир помешался на Роберте Кохе и его туберкулине, и никого не насторожило то обстоятельство, что немецкий ученый не раскрыл тайну своего лекарства и держал в секрете свои опыты. Настолько велик был его авторитет в ученом мире. Но после того как туберкулин ввели в действие, наступило внезапное и жестокое отрезвление. Со всех сторон стали поступать сообщения о смерти больных, лечившихся "жидкостью Коха". И ни одного достоверного случая выздоровления! Туберкулин провалился целиком и полностью. Эта катастрофа надломила Р. Коха и как человека и как ученого
Общественное мнение Германии не устраивала провозглашенная в медицине "эра Пастера", раздражало общепризнанное первенство французского ученого на мировой арене. И вот со стороны правящих кругов начинают оказывать прямое давление на Р. Коха, поскольку он единственный, как считают, может соперничать с Луи Пастером. Ему неоднократно намекают, что неплохо бы потрясти мир новым немецким открытием (не все же французам первенствовать в науке!), дают понять, что за почести и привилегии, которыми он пользуется, нужно расплачиваться. Бесцеремонный нажим на известного ученого приводит к тому, что в августе 1890 года (то есть на следующий год после присуждения премии короля Оскара) Роберт Кох выступает на X Международном конгрессе медиков в Берлине с сенсационным заявлением: им найдено средство лечения туберкулеза -- туберкулин. Сотни участников конгресса разнесли по всем странам радостную весть о том, что человечество обрело наконец лекарство от самой страшной болезни, уносившей столько жизней. На короткое время Берлин действительно стал "центром мировой медицины", новоявленной Меккой для всех жаждущих выздоровления. Мир помешался на Роберте Кохе и его туберкулине, и никого не насторожило то обстоятельство, что немецкий ученый не раскрыл тайну своего лекарства и держал в секрете свои опыты. Настолько велик был его авторитет в ученом мире. Но после того как туберкулин ввели в действие, наступило внезапное и жестокое отрезвление. Со всех сторон стали поступать сообщения о смерти больных, лечившихся "жидкостью Коха". И ни одного достоверного случая выздоровления! Туберкулин провалился целиком и полностью. Эта катастрофа надломила Р. Коха и как человека и как ученого
Лаплас происходил из состоятельной семьи, и когда он приехал в Париж двери всех салонов и ученых сообществ он открывал пинком ноги. Также и к д'Аламберу он самонадеянно явился, выставив перед собой кучу рекомендательных писем. На что д'Аламбер даже никак не отреагировал и даже не принял Лапласа, а послал к нему с отказом слугу. Тогда Лаплас сочинил ему раздосадованное письмо и, непонятно уж как так получилось, но приложил к этому письму свои размышления о законах механики. И тут же получил ответ от маститого ученого: -- Приходите, как только сможете, но желательно поскорее
Великий немецкий математик Лейбниц состоял при дворе прусского короля в штате шутов, музыкантов... Правда, у него была при этом особая роль: Лейбниц должен был развлекать августейших особ ученым разговором. Петр I, заботясь о развитии науки в России, пытался заполучить в Петербург и Лейбница. "На кой ляд, -- недоумевал прусский король Фридрих I, -- он тебе сдался; совершенно ничтожнейшая и бесполезнейшая личность: даже на часах толком не умеет стоять". Этот Лейбниц между прочим, стоя на часах, придумал двоичное исчисление, лежащее в основе математического обеспечения компьютеров. А также насоветовал Петру I двигаться на восток и двигать туда просвещение: а не Западе-де России делать нечего.
Великий немецкий математик Лейбниц состоял при дворе прусского короля в штате шутов, музыкантов... Правда, у него была при этом особая роль: Лейбниц должен был развлекать августейших особ ученым разговором. Петр I, заботясь о развитии науки в России, пытался заполучить в Петербург и Лейбница. "На кой ляд, -- недоумевал прусский король Фридрих I, -- он тебе сдался; совершенно ничтожнейшая и бесполезнейшая личность: даже на часах толком не умеет стоять". Этот Лейбниц между прочим, стоя на часах, придумал двоичное исчисление, лежащее в основе математического обеспечения компьютеров. А также насоветовал Петру I двигаться на восток и двигать туда просвещение: а не Западе-де России делать нечего.
В первые дни вступления на престол Якова Пенну удалось было расположить его в пользу Локка; король соглашался даже позволить философу занять кафедру в Оксфордском университете. Пени написал Локку в Голландию об этой милости короля, который готов его простить и т. д. На это Локк отвечал Пенну, что правительству нет основания его прощать, так как не было причины его наказывать. Такой ответ вооружил против Локка правительство; его стали считать врагом династии Стюартов и подозревали в заговорах против правительства
У лорда Ашли часто собирались гости -- побеседовать, иногда просто поиграть в карты. Когда Локк впервые появился в салоне своего друга, его неприятно поразило такое препровождение времени. Несколько минут он молча смотрел на играющих, затем вынул свою карманную книжку и принялся что-то записывать. Это, в свою очередь, возбудило любопытство гостей, и один из них спросил его с удивлением, что такое он пишет. Локк отвечал: "Я стараюсь извлечь из вашего общества как можно более для себя пользы: давно уже хотелось мне познакомиться с замечательными моими современниками и соотечественниками; наконец желание мое исполнилось, и я счел за самое лучшее записать все слышанное мною в таком избранном обществе". И Локк прочитал то очень немногое, что слышал от игравших в карты. Все поняли его тонкий намек и оставили игру. Остроумная шутка оживила все общество и вызвала разговоры и споры
А. Македонский корчил из себя Мецената: вовсю покровительствовал тогдашней творческой братии -- поэтам, хистрионам (артистам), а пуще всего философам. Завоевав Грецию, он встретился с крупнейшими местными интеллектуалами, узнал их проблемы, помог чем мог. На этом представительном форуме не присутствовал Диоген. И, несколько пригасив свои царственные амбиции, Александр сам отправился к философу, который в это время обитал в роще, недалеко от Коринфа. Поскольку Диоген был всегреческой знаменитостью, не без налета ироничности в отношении к нему простых людей, царь нашел его без труда. Философ мирно предавался послеобеденному отдыху, мирно полеживая на солнце, как та знаменитая черепаха.
-- Что я могу для тебя сделать? -- спросил его Александр.
-- Отойди от солнца. -- Ты меня не понял. Я -- Александр Македонский.
-- Ты тоже меня не понял: своей фигурой ты загородил солнце.
Разговор продолжался несколько минут, после чего Александр покинул рощу, так ничего и не добившись от Диогена.
-- Да, -- сказал он своим приближенным, -- я хотел бы быть Диогеном, если бы не был Александром.
Я бы тоже хотел бы быть кем-нибудь побогаче, поздоровее и помоложе.
Любимый друг А. Македонского Гефестион был тяжело болен и посажен лечащим врачом на диету. Однако молодого человека скудное питание не удовлетворяло, и когда врач отлучился, он съел целого зажаренного петуха, запив его кубком вина -- от этого и умер. Царь высказал скорбь по-царски: он приказал распять врача.
[Минковский] После поражения Франции в войне против Германии 1870 страной обуял дух реваншизма. Проскакивал он везде, и даже захватил науку. Когда в 1882 Парижская академия наук объявила очередной ежегодный математический конкурс, немцы, уверенные что их прокатят почти не приняли в нем участия. Один только Минковский прислал работу, да и то с нарушением правил: работа должна была быть на французском языке, а он ее демонстративно нашкрябал на немецком. И когда подводились итоги конкурса, председатель жюри не умолчал об этом факте: -- Однако, -- добавил он, -- работа Минковского была лучшей, и мы вынуждены отдать ей первый приз.
В начале войны митрополита Крутицкого Николая попросили выступить по радио с обращением к верующим. В назначенное время известный деятель православной церкви прибывает в радиостудию, следует в помещение, где стоит аппаратура. У него деликатно спрашивают: -- А где, ваше преосвященство, так сказать, текстик вашего доклада? -- Какого доклада? Какой текстик? -- Ну, одним словом, то, что вы будете сейчас произносить в микрофон. -- А я, милые мои, никогда в жизни не произносил своих проповедей по бумажке. Слова эти будто бы вызвали сильную панику. Позвонили туда, сюда, дошли до самых высоких инстанций. И там решили: "Пусть говорит, что хочет"
Александр II после окончания Крымской кампании лично приехал в Крым, чтобы инспектировать войска, выразить им свою благодарность, проверить госпиталя. Все, как водится в России, было вычищено и вылизано к его приезду, а что не успели, запрятали подальше от царских глаз. Когда он приехал в госпиталь, начальник последнего Н. Пирогов не посчитал нужным выйти к царю. Каким же громадным авторитетом нужно было обладать, чтобы так вести себя.
-- Государь хотел остаться всем довольным и он остался, -- горько резюмировал великий хирург эту царскую "инспекцию".
Пирогов в качестве попечителя Новороссийского учебного округа был очень строгим и дотошным. Однажды он, знакомясь с отчетом об, как мы бы сегодня сказали, успеваемости, встретил фразу: "На уроках латинского ученики свободно читают и переводят Тацита и Цицерона".
-- Что за чушь, -- возмутился он. -- Тут-то кончившие университетский курс ни бельмеса не смыслят в латыни. Сплошное очковтирательство.
И ведь не поленился, сразу отправился в гимназию, где были якобы такие способные ученики. Однако, оказалось что "якобы" здесь как раз и ни при чем. Ученики действительно хорошо знали латинский. И Пирогов, в чине генерала, подошел к рядовому учителю:
-- Прошу прощения, я был не прав. Ваши ученики могут читать Тацита. Благодарю вас очень!
Вот так то, не высказывай своего мнения поспешно.
Уж сколько народу зарезал Пирогов за свою хирургическую жизнь, не поддается никаком учету (на самом деле, он делал тщательные записи всем произведенным операциям; эти тетради сохранились до сих пор -- Прим ред). А вот поди же тоже обладал чувствительностью. Во время служебной командировки по Кавказу Пирогов провел более 300 операций с использованием хлороформа -- тогда анестезия только входила в медицину -- и по большей части успешным. Когда он возвратился в Петербург, то прямо с дороги отправился докладывать о результатах командировки. "Россия, опередив Европу нашими действиями при осаде Салтов, показывает всему просвещенному миру не только возможность в приложении, но неоспоримое благодетельное действие эфирования над ранеными на поле самой битвы," -- с восторгом отчеканил он военному министиур Чернышову. Так то оно так.
Но одного не учел знаменитый врач. Явился на доклад в дорожном платье, дурно пах потом, да еще и пуговица на вицмундире была оторвана. Военный министр поморщился, а на следующий день его генерал-адъютант объявил Пирогову выговор: что ты там наоперировал, мы после разберемся, а на доклад изволь являться по всей форме. "Я так был рассержен, что со мной приключился истерический припадок (с слезами и рыданиями; я теперь сознаюсь в своей слабости)", -- писал позднее Пирогов в воспоминаниях. Добавим для полноты картины, что случай стал известен, по Петербургу поползли слухи, дошли они и до великой княгини Елены Павловны, которая вызвала к себе проштрафившегося и постаралась успокоить его. Вот такой одной рукой царский режим оскорблял, а другой миловал заслуженных людей.
Порфирий однажды задумал покончить с собой. Его учитель Плотин это почувствовал и, неожиданно явившись к нему домой, сказал, что его намерение -- не от разумного соображения, а от меланхолической болезни и что ученику следует уехать Порфирий послушался и уехал на Сицилию, и это спасло его
[Радциг] Незадолго перед революцией студента Радцига поймали с прокламациями. Нет, он не распространял их, а просто зачем-то подобрал. Его вскоре отпустили (этот случай потом не раз помогал во времена Советской власти), но о происшествии узнали в Университете. И вот на экзамене Радциг предстал перед Сергеем Ивановичем Соболевским. Профессор долго гонял несчастного по греческой грамматике, нашел, наконец, слабое место и, поставив двойку, изрек: "Вы, молодой человек, сначала выучите греческий язык, а потом уже прокламации разносите". Два десятка лет спустя, восстанавливая классическую кафедру, Соболевский все-таки пригласил молодого тезку преподавать в МИФЛИ.
Не всякие умеют, как один из советских лидеров жить по 50 лет в струю. Но есть и такие, которым без особых усилий удается не отставать от моды. "Вы счастливый человек, сэр Эрнст, вы всегда на гребне волны!" -- кто-то сказал физику Резерфорду. А он ответил, смеясь: "Да! Но я-то и поднимаю эту волну; не так ли?"
[Резерфорд] Первая мировая война разделила культурный мир на казавшийся еще за несколько дней до войны непостижимым образом. Большинство, правда, как говорится, не поддались шовинистическому угару, и тяжело переживали разлад. Так, Резерфорд упорно цеплялся за малейшие контакты с учеными всех воюющих сторон. Но были и другие мотивы. Немецкий физик Ленард писал на фронт одному из своих учеников, в будущем известному физику Д. Франку, чтобы он с особым рвением бил англичан, "потому что они никогда не цитировали его с должной охотой".
История с Наполеоном и Фултоном, правдивая или нет, приобрела уже собственную жизнь и даже оказыает влияние на ход истории. Получается так, что влияют не столько сами факты, сколько их бытование в мире. Советник американского президента Ф. Рузвельта как-то обратился к нему с идеей, что некие физики грозятся создать некое невиданное оружие, если им помогут.
-- Ах уж эти ученые. Меня и так осаждают каждый день с проектами, один эксравагантнее другого.
-- Во-во, -- ответил советник (Александр Сакс, значение этого человека случайно оказалось столь велико, что не лишне раскрыть его псевдоним), -- то же самое сказал и Наполеон Фултону, когда тот принес ему идею парахода.
-- Я понял ваш намек, -- сказал Рузвельт.
И на столе поялилась бутылка коньяка "Наполеон" и две рюмки, после чего они перешли к обсуждению других вопросов. И когда Сакс уже выходил из кабинета, Рузвельт остановил его:
-- Да, кстати, на счет этих ученых. Действуйте.
Так был старт работам по созданию атомной бомбы. Ученым, который написал это письмо был небезывестный А. Эйнштейн, который в свою очередь передал президенту просьбу физиков-ядерщиков Теллера и Сцилларда. Кто знает, может быть человечество спало бы сегодная спокойнее, если бы Рузвельту хватило мудрости Наполеона.
Тиберий, будущий римский император, долго жил на Родосе, отвергнутый и гонимый. Однажды он пришел послушать знаменитого ритора, Диогена Грамматика, также жившего на Родосе. Диоген принимал участие в диспутах строго по субботам, поэтому просил передать через раба, чтобы Тиберий приходил к нему через 7 дней. Что ни говори, а философу связываться с опальным царицыним родственником было не с руки.
Через несколько лет этот Диоген направился в Рим и попросил аудиенции у Тиберия, надеясь на старые связи. Тиберий сослался на занятость и попросил зайти к нему на огонек лет этак через семь: как говорится, проходя мимо -- проходи. Хорошо еще что не казнил.
"Ну и какой в этом толк?" -- спрашивали с насмешкой собравшиеся вокруг лекционного стола после того, как Фарадей закончил публичную демонстрацию одного из своих новых экспериментов. "А какой толк в младенце? -- убежденно отвечал Фарадей, -- Когда-нибудь он вырастет!"
Однажды канцлер казначейства посетил Институт и в сопровождении Фарадея совершал по лабораториям экскурсию, которая завершилась демонстрацией классического эксперимента по электричеству. Конечно же, он задал вопрос: "Но Фарадей, мой дорогой, какая от всего этого польза?" Ученый тут же сказал в ответ свои знаменитые слова: "Сэр, вполне вероятно, что Вы в скором времени сможете обложить это налогом!"
Ответственны ли ученые за результаты своих трудов? Долгое время таким вопросом никто не задавался. Но XX век в эту повесту дня своих поправочки. Уже в ходе создания атомной бомбы многие из ученых стали думать, что же такое они сотворяют. Они понимали, какого джина из бутылки они выпускают и сильно по этому поводу комплексовали. Но не все. Ферми, когда один из молодых ученых поделился с ним своими нравственными сомнениями, ответил: "Не думайте об этом -- в конце концов, мы занимаемся красивой физикой!" А когда Гроувз, генерал руководивший работами по созданию атомной бомбы, назвал всех этих ученых чокнутыми, Ферми его поправил: "Не все. Я совершенно нормальный". А сейчас у нас все ученые стали нормальными: "Вы главное заплатите, а мы наанализируем и наэкспериментируем, чего вам угодно".
Изобретатель парохода Фултон долго не мог никуда пристроить свое изобретение. Куда бы он ни обращался, всюду предложения построить корабль, движимый паром, встерчали отказ. С трудом добившись аудиенции у Наполеона, он коротко изложил ему суть проблемы. Наполеон минуту посмотерел на чертежи и задумчиво ответил: "Каждый день мне предлагают проекты один фантастичнее другого". А на дворе как раз стоял 1805 год, и Наполеон был страсть как озабочен пощупать вымя старушке Англии, да вот через Ла Манш никак не мого перебраться с войском, и фултоновский проект, казалось бы, как нельзя вовремя подходил к его затеям. "Не далее как вчера, например, мне предложили посадить кавалерию на дельфинов." Прошло ровно десять лет, и Наполеона отвозили на остров Св. Елены. Мимо протарахтел один из первых пароходиков. "Что это," -- спросил низложенный император. Ему объяснили и не приминули напомнить ту давнюю историю. "Вот что значит за мелочами вовремя не углядеть великого". Любопытно, что в замечательной и вполне научной монографии на полном серьезе разбирается этот анекдот и приводится весомая аргументация, почему этого не могло быть: таким общепризнанным "фактом" успел стать рассказываемый случай.
В конце 1936 года Бернское научное общество прислало Эйнштейну почетный диплом. Когда Эйнштейн получил этот документ, он воскликнул: "Его я непременно вставлю в рамку и повешу на стене -- ведь они долго насмехались надо мной и моими идеями". Надо отметить, что Эйнштейн получал множество различных дипломов, но не один он так и не вставил в раму и не повесил на стену, а складывал их в дальний угол, который называл "уголком тщеславия" ("Protzenecke").
Слава Эйнштейна возросла уже при жизни, а после смерти несколько пошла на убыль. Однако, скажем, XX век проявил свои не лучшие свойства, когда выставлял на доску почета знаменитых людей. Человек в наше время знаменит, потому что он знаменит. Именно так воспринимали и Эйнштейна, особенно в Америке. Когда он туда попал впервые уже не сойдя с трапа на него набросилась свора журналистов и совершенно сбила его с панталыку своими вопросами:
-- Профессор, это правда, что вашу теорию понимают всего 3 человека в мире? Долгое молчание.
-- Профессор, почему вы молчите?
-- Я просто думаю, кто же этот третий?.. После нас с вами
Непонятно почему, но Бах любил засыпать под музыку. Вечером, когда он ложился спать, три его сына поочередно играли ему на клавесине. Подобные обязательные занятия очень досаждали детям, и самым сладким звуком для них был мелодичный отцовский храп. Они заметили, что быстрее всего он засыпал под игру Кристиана. Счастливчик! Быстренько усыпив отца, он вырывался на свободу. Как-то была очередь Эммануила. Он терпеть не мог эти вечерние упражнения и, как только услышал долгожданное посвистывание, моментально удрал от клавесина, остановив игру прямо на неразрешенном аккорде. Уже погруженный -в сладкую дремоту Бах моментально проснулся. Диссонанс истязал его слух! Диссонанс убивал его сон. Сначала он думал, что ребенок пошел помочиться и скоро вернется. Не тут-то было. Эммануил не возвращался! Бах долго ворочался в теплой постели, потом одним рывком отбросил одеяло, в кромешной темноте, натыкаясь на мебель и набивая шишки, пробрался к инструменту и разрешил аккорд. Через минуту композитор безмятежно спал.
Вебер был настолько влюблен в себя, что с согласия жены трое из его четверых детей были названы именами отца-композитора: Карл Мария, Мария Каролина и Каролина Мария.
Вебер очень любил животных. Дом его напоминал зоосад: охотничья собака Али, серая кошка Мауне, обезьянка-капуцин Шнуф и мног птиц окружали семейство музыканта. Любимцем был большой индийский ворон -каждое утро он важно говорил композитору: "Добрый вечер".
Однажды жена Каролина сделала ему поистине чудесный подарок. Специально ко дню рождения Вебера были сшиты костюмы для зверей, и наутро забавное шествие отправилось в комнату именинника -- поздравлять!.. Али был превращен в слона с длинным хоботом и большими ушами, нопону ему заменяли шелковые носовые платки. За ним шла кошка, переодетая в осла, с парой домашних туфель вместо мешков на спине. Следом ковыляла обезьянка в пышном платье, у нее на голове кокетливо подпрыгивала шляпа с большущим пером... Вебер по-детски запрыгал от радости, и тут началось нечто невообразимое: он забыл про свои болячки, неудачи и даже про композиторов-конкурентов...Животные и счастливый Вебер носились по стульям и столам, а серьезный ворон бесконечное количество раз сказал всем: -- Добрый вечер! Жаль, что Россини этого не видел...
Жена Глинки была совершенно равнодушна к музыке. Как-то раз Глинка пришел домой после концерта, в котором исполнялась Седьмая симфония Бетховена, потрясенный до слез. Жена испуганно спросила: -- Что с тобой, Michel?! -- Бетховен... -- едва смог выговорить Глинка и заплакал. -- Боже мой, да что он тебе сделал, этот Бетховен?
Теща Глинки весьма благоволила к музыкальным увлечениям Михаила Ивановича и даже называла его "мой маленький Моцарт". Услышав это обращение, кто-то из друзей спросил композитора: -- Она так любит Моцарта? -- Что ты! -- замахал руками Глинка.- Она его знать не знает, но как-то прослышав, что Моцарт благодаря музыке страшно разбогател, надеется, что эта участь постигнет и ее зятя...
Адриенна Левкурер была знаменитой французской актрисой начала XVIII века и любовницей многих знаменитостей, в т.ч. Мориса Саксонского. Узнав, что в борьбе за престол герцога Курлянсского Морису нужны деньги, Узнав, что Морису нужны деньги, Лекуврер немедленно продала свои драгоценности, серебряную посуду и послала в Курляндию 40000 ливров. Правда, монархом Морис так и не стал, так что деньги пропали зря.
У умирающих не может не быть чувства зависти, а порой и злобы к тем, кто остается жить.
-- Люди, сволочи, -- кричал из окна гостиницы артист М. Бернес, приговоренный диагнозом неизлечимого рака к смерти. -- Вот я умираю, а вы остаетесь жить.
Густав Малер обычно обращался на репетиции к оркестрантам в таком роде: -Господа, здесь играйте голубее, а это место сделайте фиолетовым по звучанию...
Многие женщины пытались завоевать сердце неприступного и оттого еще более желанного молодого композитора. За свою недоступность Мейерберу иногда приходилось платить дорогой ценой. Однажды молодой Мейербер готовил к постановке свою оперу "Ромильда и Констанца". Молодой человек очень понравился примадонне театра и она решила непременно выйти за Джакомо замуж. И желательно -- до премьеры. Мейербер же вовсе не разделял этих ее настроений и думал только об опере. Увы, он и не подозревал, сколь печальны будут последствия его холодности. Генеральная репетиция прошла великолепно. Но на премьере -- о, ужас! -- все певцы стали петь отвратительно, а оркестр словно обезумел: то валторнист опоздает, а флейтисты начнут слишком рано и продолжают играть, словно не видят дирижера... А то и вовсе -- барабаны и литавры начнут греметь, словно пущечные выстрелы, и, естественно, не вовремя... В общем, в зале -- смех и негодование публики, премьера с треском провалилась! На следующий день все газеты со злорадством написали, что композитор не сумел добиться нужного звучания оркестра. Впоследствии Мейербер выяснил, что примадонна, в которую он не счел нужным влюбиться, настроила всех против Мейербера, пригрозив, что тех, кто будет играть и петь хорошо, уволят из театра.
"Кобеляж в вашем возрасте опасен" Однажды Моргулис ехал с молодой женой в метро. Хотя ему было далеко за семьдесят он, как и всякий мужчина, любил смотреть на красивых женщин. -- Посмотри, какая у дамы дивная шляпка, -- громко сказал Моргулис жене. Супруга посмотрела на вошедшую даму и повернулась к мужу -- он был уже мертв.
Зарабатывая вполне приличные гонорары, Моцарт, тем не менее, вечно вынужден был занимать деньги. Получив за выступление на концерте тысячу гульденов (сумму баснословную!), он уже через две недели сидел без денег. Аристократический приятель Вольфганга, у которого тот попытался занять, с удивлением заметил: -- У тебя нет ни замка, ни конюшни, ни дорогостоящей любовницы, ни кучи детей... Куда же ты деваешь деньги, мой дорогой? -- Но у меня есть жена Констанция! -- весело напомнил Моцарт. -- Она -- мой замок, мой табун породистых лошадей, моя любовница и моя куча детей...
Мало кому известно, что сын Вольфганга Моцарта -- Франц Ксавер Моцарт -- почти тридцать лет прожил во Львове. Он организовал в городе хоровое общество, учил детей игре на фортепиано, сам выступал с концертами и дирижировал оркестром. Во Львове он написал пьесы для фортепиано на мотивы украинских народных песен. И по сей день во Львовской консерватории имени Н. Лысенко звучит музыка, созданная сыном Вольфганга Моцарта.
XIX век. Россия! Как хорошо, что мы живем в более просвещенном веке. Артист Мочалов разошелся с женой и открыто жил в непристойном сожительстве с хористкой. У них даже родилась дочь. Тогда тесть подал прошение в полицейскую часть, и Мочалова под конвоем отвели домой: "Здесь твоя венчанная жена, здесь и живи".
Обер крайне не любил, когда в его присутствии говорили о смерти. По этому поводу кто-то заметил: -- Но однажды ваш час, маэстро, пробьет, от этого вы никак не отвертитесь. -- Ничего подобного! -- невозмутимо ответил Обер. -- Я пропущу эту музыку мимо своих ушей.
Падеревский часто бывал в доме одной немолодой четы -- страстных любителей и больших знатоков музыки Моцарта. Они очень любили, когда Падеревский исполнял произведения их любимого композитора, и он охотно играл для них. В конце концов наступил вечер, когда весь моцартовский репертуар Падеревского был исчерпан. Но хозяева настойчиво просили сыграть именно Моцарта. Тогда Падеревский сыграл менуэт. -- Когда же Моцарт написал эту прелестную вещицу? -- разволновались старики. -- Только что, -- скромно ответил Падеревский.
"Помню, как однажды я сказал Поплену (муж М. Бонапарт), как меня удручает уродство современной одежды, которая и все нынешние памятники делает ужасными из-за этих проклятых панталон, не дающих художникам как следует передать фигуру в полный рост. Тогда Клодиус, взявшись за лацканы своего сюртука, резко, с треском одернув его, как если бы он примерял его перед зеркалом, сказал: 'Видите ли, костюм, хорош, если уметь носить его с благородством, но если оно не врожденное, то это сразу будет видно, даже если человек одевается у самого лучшего портного в мире'". (Из воспоминаний русского художника Э. Липгарта) Сам этот Поплен был из семьи богатых промышленников, но всю жизнь посвятил искусству
Будучи знаменитым на весь мир композитором, Россини славился также своим кулинарным искусством. Однажды он признался, что плакал всего дважды в жизни: когда впервые услышал игру Паганини и когда уронил блюдо им самим приготовленных макарон...
Обеды, которые давали "щедрые" супруги Россини, не стоили им практически ни копейки, ведь каждый приглашенный должен был... приносить еду с собой! Одни несли изысканную рыбу, другие -- редкие фрукты... Ну а госпожа Россини без малейшего стеснения напоминала об этой "обязанности" гостям. Если же приглашенных было много (что было особенно выгодно в целях экономии), то количество принесенных блюд многократно превышало потребности одного обеда, и излишки с радостью прятались в хозяйский буфет -- до следующего званого обеда...
Однажды на карнавале в Риме внимание публики привлекла группа бродячих музыкантов, Особенно выделялась комичная пара -- неестественно толстый мужчина и худая женщина. Они виртуозно играли на гитарах, а их спутники распевали веселую песенку:
Слепы мы и рождены
Жить для страданья,
В день веселья не оставьте
Нас без подаянья.
Публика недоумевала: откуда у бродячих музыкантов такое мастерство? Но никто и не узнал тогда, что мужчина был Джоаккино Россини, увеличивший свою приходную полноту с помощью подушек, а женщиной нарядился Никколо Паганини. Друзья распевали песенку, которую Россини специально сочинил для карнавала.
Однажды у Россини спросили, есть ли у него друзья. -- Конечно есть, -- весело ответил Россини. -- Господа Ротшильд и Морган. -- Это которые миллионеры? -- Да, те самые. -- Наверное, маэстро, вы выбрали себе таких богатых друзей, чтобы в случае необходимости иметь возможность занимать у них деньги? -- Напротив, -- засмеялся Россини, -- я называю их друзьями как раз потому, что они никогда не берут у меня денег взаймы!
-- Кто ваш любимый художник? -- как-то спросили мать Тулуз-Лотрека. -- Только не мой сын. Редко родители полностью понимают своих одаренных детей.
Небезызвестно, что брак Чайковского был крайне неудачным. На вопросы о том, как его угораздило жениться, Чайковский неизменно отвечал: -- Все очень просто, я спутал свою жену с моей Татьяной. (Имеется в виду Татьяна из оперы Чайковского "Евгений Онегин").
Чайковский смеялся чрезвычайно заразительно и зачастую по самому неподходящему поводу. Приходит он однажды в гости и радостно сообщает, что переехал на новую квартиру. -- Вы так довольны Петр Ильич, квартира очень хорошая? -- Да, -- еще более оживился Чайковский, -- просто замечательная, такая уютная, такая маленькая, низенькая, темненькая, ничего не видно, такая прелесть! -- и расхохотался.
Ученые. Философы
Жили на свете два брата-акробата, профессорские сынки. Одного звали Нильсом, а другого Харальдом. А фамилия, как и водится среди братьев, была одинаковой -- Бор. И оба вслед за папашей подались в науку. А младший из братьев -- Харальд -- еще и был извесным датским футболистом и играл в полузащите за сборную Дании: вообще на заре футбольной эры эта игра была весьма популярна среди людей науки, искусства, аристократов и вообще образованных людей. И когда Харальду пришла пора защищать докторскую диссертацию, "Вклад в теорию рядов Дирихле", в аудитории появилась олимпийская сборная Дании. Рассказывали, что футбольные коллеги Харальда топотом и свистом выражали неудовольствие, когда кто-нибудь слишком многословно задавал диссертанту вопрос: им казалось, что судьба хавбека-математика повисает на волоске. Такое в чинной университетской среде не очень-то приветсвовалось, и успешность защиты одно время даже подвисла на волоске.
Людям, даже таким, из которых вежливость и корректность брызжет как из прохудившегося шланга, порой трудно сдержаться в границах этой вежливости. Нильс Бор был приглашен на прием к датскому королю:
-- Я вас хорошо помню, -- задружелюбил король. -- Особенно как классно вы играли в воротах.
-- Но то был не я, а мой брат Харальд.
-- Нет-нет, вы здорово стояли в воротах.
-- Это был мой брат Харальд, -- для Бора, как для ученого истина была всего дороже.
-- Аудиенция окончена, -- с досадой не выдержал король. Но что стоило Бору ради любезности примерить на свою молодость вратарский свитер?
Нильс Бор любил возиться со своими пацанами: а их у него было пять, и ни одной девчонки. И с детства приучал их думать. "Представим себя кота, которого нет на свете. Ничего удивительного, что у такого кота может быть хвоста. Но у настоящего кота, по крайней мере, на один хвост больше. Значит у настоящего кота три хвоста. Ну мелочь пузатая, где здесь ошибка?" Пацаны было начали чесать репу, как самый младший трехлетний сын Оге протянул отцу пустые ладошки:
-- Вот кот, которого нет на свете. А где тут два хвоста? Потом этот сын стал знаменитым физиком-теоретиком, но с проблемой где у атома электрон, а где протон и сколько их так и не справился.
Придворные часто смеялись над Гоббсом из-за его манер. Но он редко обращал на эти насмешки внимание. За что король прозвал его медведем: "Вот идет наш медведь быть покусанным", -- говорил он при появлении Гоббса при дворе
Хорошенькая барышня, которую прочили ему в жены, завела раз с Декартом небезопасный разговор о "различных видах красоты". Но Декарт, вместо ожидавшегося и вполне заслуженного комплимента, осторожно заметил, что "из всех известных ему видов красоты на него наиболее сильное впечатление произвела красота Истины"
Известный советский физик Ландау частенько опаздывал на свои лекции. Когда однажды ректор рассвирепел после очередного опоздания, если можно назвать опозданием приход ко второму часу, Ландау написал в объяснительной: "Я не опаздывал на лекцию, поскольку когда я пришел, она еще не начиналась". Для ученого главное -- точность, даже в бытовом плане.
Занятия науками до добра не доводят. Лейбниц сделал предложение одной девице, но та просила времени подумать. Тем временем 50-летний Лейбниц раздумал жениться и сказал: "До сих пор я воображал, что всегда успею, а теперь оказывается, что опоздал"
По-разному можно оценивать достоинства поэтов и писателей. "В отношении к самому себе Ломоносов был очень беспечен, и, кажется, жена его хоть была и немка, но мало смыслила в хозяйстве. Вдова старого профессора, услыша, что речь идет о Ломоносове, спросила: "О каком Ломоносове говорите вы? Не о Михайле ли Васильевиче? То то был пустой человек! бывало, от него всегда бегали к нам за кофейником. Вот Тредиаковский, Василий Кириллович, -- вот этот был почтенный и порядочный человек". Можно и так
Когда Паули приехал в Копенгаген, там стояла чудесная погода, май, листья, украсившие эту суровую северную столицу. И нечастое солнце так осветившее улицы старинного города. Когда Паули вернулся в лабораторию, хозяева спросили его:
-- Ну как Копенгаген?
-- Не знаю.
-- ??
-- Странно, но вы выглядите очень несчастным.
-- А как по-вашему может выглядеть человек, если он думает об аномальном эффекте Зеемана?
Да, немало голов тогда поломал этот эффект, ворвавшийся в хорошо налаженные физические представления. А жизнь как текла, так и текла, независимо от того был или не был объясненным эффект Зеемана. Тогдашние ученые понимали Паули, нынешние бы не поняли, ибо никакого практического применения, этому эффекту не предвиделось. А значит и никаким коммерческим эффектом этот эффект не обладал.
Сковорода стал частным учителем у богатого помещика. Однако независимый характер, несколько резкая его прямота привели к тому, что ему пришлось бросить и это место. Оставшись на свободе, Сковорода поехал в Москву, побывал в Троице-Сергиевой лавре, где ему предлагали место преподавателя в Духовной академии. Сковорода, однако, отклонил это предложение и вернулся на юг, где был снова приглашен к тому же помещику, где был раньше. Теперь отношения создались самые сердечные, и Сковорода 4 года оставался на одном месте
-- Сергей Иванович, Вы так хорошо знаете древнюю литературу, а как Вы к современной относитесь? -- спрашивают у Соболевского уже после войны, имея в виду, конечно, советскую. -- Прочитал недавно "Анну Каренину" -- ну, ничего, неплохо написано...
Один знакомый встретил Соболевского в Крыму на пляже, где тот загорал и с увлечением читал книгу. -- Вы так увлеченно читаете, не ожидал от вас, -- сказал знакомый. -- Да что вы? Такая книга, что оторваться невозможно. На каждой странице столько неожиданностей. -- А нельзя ли полюбытствовать, что за книга. -- Пожалуйста. На обложке стояло: "Греческий словарь" (разумеется, на немецком языке).
В 1898 году Эйнштейн писал своей сестре Майе: "Мне приходится много работать, но все же не чересчур много. Время от времени удается выкроить часок и побездельничать в живописных окрестностях Цюриха... Если бы все жили, как я, не было бы приключенческих романов..."
Жену Эйнштейна как-то спросили, что она думает о своём муже. Она ответила: "Мой муж гений! Он умеет делать абсолютно всё, кроме денег!":
-- Говорят, что философы люди неуживчивые и их никто не любит, -- говорил перед смертью Юм. -- Посмотрите на меня. Всю жизнь я писал книги, рассчитанные на то, чтобы злить людей. Но у меня нет врагов И немного помолчав добавил: -- Если, конечно, не считать всех вигов, всех тори.. и всех христиан.
Как ни странно, несмотря на то что Берлиоза стали приобщать к музыке с детства, маленький Гектор терпеть не мог фортепиано, зато с удовольствием играл на гитаре, флейте и флежолете. Обладая исключительной музыкальной памятью, он в совершенстве овладел чтением с листа. Приехав в Париж, юный Гектор решил для начала поступить в хор. Когда он пришел на прослушивание, его с удивлением спросили: А где ваши ноты, молодой человек? Зачем? -- удивился в свою очередь и Берлиоз. Но вы ведь пришли на прослушивание, не так ли? Как же вы собираетесь петь, если у вас нет нотной записи? Берлиоз ответил: -- Очень просто. -- А что вы будете петь? -- Что пожелаете. Дайте мне какую-нибудь партитуру, сольфеджио или просто тетрадь вокализов. -- Вы поете с листа? -- был приятно удивлен руководитель хора. -- А по памяти не сможете ничего спеть? -- Запросто! На память я знаю оперы: 'Весталка', 'Кортес', 'Стратоника', 'Эдип', обе 'Ифигении', 'Орфей', 'Армида'... -- Хватит! Непостижимая память! Тогда спойте арию 'Эдипа' Саккини 'Она расточала мне...' Берлиоз под аккомпанемент скрипки превосходно исполнил арию и был зачислен в хор.
Некий начинающий композитор обратился к Берлиозу с просьбой дать оценку его сочинениям. Берлиоз, просмотрев их, сообщил юноше: "К сожалению, должен сказать, что вы не обладаете минимальными музыкальными способностями. Я не хочу вводить вас в заблуждение, чтобы вы могли, пока не поздно, избрать другую профессию". Когда огорченный молодой человек, покинув квартиру знаменитого композитора, уже вышел на улицу, Берлиоз вдруг выглянул из окна и закричал: -- Молодой человек! Не обращайте внимания на то, что я сказал. Справедливости ради я должен вам сознаться, что когда я был в вашем возрасте, мой учитель сказал мне абсолютно то же самое!..
Некоторое время Бетховен учился композиции у Альбрехтсбергера, автора отличного учебника по композиции. Своим упрямством Бетховен бесконечно раздражал учителя, так что тот однажды воскликнул: -- Этот тупица ничему не научился и ничему никогда не научится!
Перефразируя известную фразу, вечный труженик Бородин любил часто повторять: -- Всем тем, чего мы не имеем, мы обязаны только себе!
Режиссер Питер Богданович беседуя с М. Дитрих то ли желая уязвить ее, то ли и в самом деле по-дружески с огорчением рассказал ей, что Джозеф фон Штернберг не слишком лестно отозвался о ней в своих мемуарах, давая понять, что без него она вряд ли стала бы настоящей актрисой. И Дитрих, не колеблясь, то ли рисуясь, то ли нет, с ходу согласилась: "Да, это правда"
Случай имеет в искусстве немалую роль в порождении как успеха, так и наоборот. Ильинский в голодные годы своей юности играл для подработки в детском театре. Особенно успешно у него получалась роль медведя Балу из инсценировки "Кн. джунглей". Получал он за это, однако, не ахти. Так еще и на костюм приходилось тратиться. В знак протеста и чтобы привлечь внимание администрации, он выступал в обыкновенных туфлях. Однако ни совсем юная публика со своим яростным восторгом ни администрация ничего не замечали. Тогда Ильинский демонстративно напялил желтые башмаки, и... Успех тот же самый. Одна из зрительниц передала записку из зала: "Вы очень хорошо играете медведя. Я уже не первый раз на спектакле. А как хорошо вы придумали эти желтые башмаки. В них Балу такой трогательный..." Через много лет уже знаменитый актер повторил этот прием, однако вызвал только недоуменную реакцию зала. "Вы очень интересно играете Балу, было в одном из писем в редакцию, однако зачем эти желтые башмаки. Они совершенно не к месту".
Качалов с детства был одержим страстью к декламации. На переменах он с жаром читал монологи Гамлета, Отелло, Уриэля Акосты, а на торжественном концерте в гимназии Качалов проникновенно читал "Илиаду" Гомера. В составе приемной комиссии был актер П. Н. Орленев. После выпускного экзамена он подошел к Качалову: "Вы у меня просили совета, поступить ли вам в драматическую школу. Да вы сам -- школа! Вы учиться никуда не ходите. Вас только испортят. Поступайте прямо на сцену -- страдайте и работайте"
Знаменитый Масканьи как-то раз признался со смехом: -- А ведь, между прочим, я самый настоящий неудачник. Пожалуй, еще никого не выгоняли из трех консерваторий "за абсолютную неспособность к музыке"...
В семь лет Вольфганг написал свою первую симфонию, в двенадцать лет -- первую оперу "Бастьен и Бастьена". В Болонской академии существовало правило не принимать никого в члены академии моложе двадцати шести лет. Но для вундеркинда Моцарта было сделано исключение. Он стал академиком Болонской академии в четырнадцать лет... Когда отец поздравлял его, он сказал: -- Ну теперь, дорогой отец, когда я уже академик, можно я пойду на полчаса просто погулять?
Как-то раз к Моцарту обратился молодой человек, желавший стать композитором. -- Как написать симфонию? -- спросил он. -- Но вы еще очень молоды для симфонии, ответил Моцарт, -- почему бы не начать с чего-нибудь попроще, например с баллады? -- Но сами-то вы сочинили симфонию, когда вам было девять лет... -- Да, -- согласился Моцарт. -- Но я ни у кого не спрашивал, как это сделать...
Моцарт, как известно, был вундеркиндом: в четыре года малыш написал свой первый концерт для клавира, причем такой сложный, что вряд ли кто-либо из европейских виртуозов мог бы его исполнить. Когда любящий отец отнял у малыша неоконченную нотную запись, он изумленно воскликнул: -- Но этот концерт так труден, что его никто не сможет сыграть! -- Какие глупости, папа! -- возразил Моцарт,- его может сыграть даже ребенок. Например я.
Как-то раз в разговоре с великим Вагнером Франсуа Обер со вздохом сказал: -- Маэстро, я вполне осознаю свою бездарность. Жаль, что для того, чтобы постигнуть это мне потребовалась пропасть времени -- почти в полжизни... -- Почему же вы не оставили занятия музыкой, когда это поняли? -- Дело в том, что когда мне это стало ясно, я уже был чертовски знаменит...
Брать уроки у знаменитого Россини мечтали многие весьма состоятельные люди. Исключительно ради того, чтобы отпугнуть нежеланных учеников, ленивый маэстро имел обыкновение заламывать за свои музыкальные консультации невиданно высокие цены. Однако богатые стареющие дамы с радостью платили требуемую сумму. Россини по этому поводу говорил: -- Хочешь -- не хочешь, а приходится богатеть... Но какова цена! -- Да, деньги они вам платят огромные! -- Ах, я не об этом! Что там их деньги!... Если бы хоть кто-нибудь знал, какие муки приходится мне терпеть, слушая голоса этих престарелых певиц, которые скрипят, будто несмазанные дверные петли!
Антон Рубинштейн был чрезвычайно строг и требователен к своим ученикам. Однажды пианист остановил ученика, когда тот играл какой-то из этюдов Шопена. -- Так, мой дорогой, -- хмуро заявил Рубинштейн, -- вы можете играть на именинах у своей бабушки! А у меня на занятиях будьте любезны работать с полной отдачей сил, как настоящий музыкант, да к тому же еще мой ученик! Молодой человек начал играть снова. Антон Григорьевич опять был недоволен и прервал его. -- Скажите, а ваша бабушка жива? -- вдруг поинтересовался он. -- Нет, она уже умерла... -- Часто ли вы играли для нее на фортепиано? -- еще более сурово спросил Рубинштейн. -- Да, я часто для нее играл... Рубинштейн тяжело вздохнул: -- Теперь мне совершенно понятно, отчего бедная женщина так рано покинула этот мир...
Когда граф Тулуз-Лотрек окончательно решил посвятить себя живописи. Мать сумела определить его к богатому модному живописцу Бонна. Последний, однако, был несмотря на плату за обучение не очен-то доволен новым учеником. -- Рисунок похож на детский, -- бросает он, например, проходя мимо Тулуз-Лотрека. Юный граф тут же стирает рисунок хлебным мякишем. "Как я могу спрашивать, -- пишет он в письме другу, -- если сам великий мастер недоволен мною".
Родители пригласили к 14-летнему Андре-Мари Амперу учителя математики. Уже при первой встрече он понял, с каким необыкновенным учеником имеет дело. "Знаешь ли ты, как производится извлечение корней?" -- спросил он Андре. "Нет, -- ответил мальчик, -- но зато я умею интегрировать!" Вскоре учитель начал бить себя в грудь пяткой и говорить, что он честный человек. На этом основании он отказался от уроков, так как его знаний явно не хватало для обучения такого ученика
Однажды в детстве Нильс Бор, одиннадцатилетний, вместе со всем классом рисовал карандашом пейзаж за окнами школы. Там видны были сверху три дерева, за ними -- штакетник забора, а в глубине -- дом. Все на рисунке выходило очень похоже, но... он выбежал из класса и вбежал в пейзаж. Сверху увидели: он пересчитывал планки штакетника. Потом все говорили -- вот какой он добросовестный человек: ему захотелось, чтобы количество планок на рисунке точно сошлось с натурой.
И взрослый Бор, вспоминая этот случай, говорил: но как же его не поняли. Ну разве не сообразил бы он, что для этого бегать вниз не имело смысла? Там ведь кроны деревьев в трех местах широко заслоняли штакетник. И, вбежав в пейзаж, попросту уже нельзя было бы узнать, какие планки изображать не следует, потому что из окна они не видны. А ему, мальчику, захотелось тогда совсем другого: выведать скрытое от глаз "а сколько жердочек во всем заборе?". Не для рисунка это нужно было ему, а для себя, рисующего. Для полноты понимания... Но это трудно объяснить другим. "Он не мог жить не понимая. Отказ от попыток понять, грозил бы ему душевным разладом" -- говорила впоследстии жена Бора фру Маргарет.
У Галилея был очень понимающий отец: побольше бы таких. В юности он заставлял сына учиться, понимая, как много значит образование. Беда только, что юный Галилео никак не хотел учиться тому, чему надо. У него на столе лежал Гиппократ, а под ним какая-нибудь книга по математике. Однажды он так зачитался, что так и уснул над книгой, не успев поменять ее местами с Гиппократом. В таком виде отец его и застал. -- Ну что ж, -- сказал он. -- Раз тебе нравится математика: занимайся ею. Только вот врач получает 2000 сольдо в месяц, а профессор математики -- 60.
Эварист стоит перед экзаменаторами. Каштановые волосы, близоруко прищуренные глаза. Взволнованный и бледный, он выглядит моложе своих семнадцати с половиной лет. Руки нервно крошат мел. "Расскажите, что Вы знаете о логарифмах". И вмиг застенчивость Эвариста сменяется гневом: "Я не школьник! Не буду отвечать на такой простой вопрос!". Тогда Галуа предложили решить труднейшее уравнение. В несколько минут он набросал оригинальное решение. Не поняв написанного, экзаменатор засмеялся. После короткого спора выведенный из себя Эварист бросил в экзаменатора тряпку для стирания мела. Это был не только жест гнева, но и жест отчаяния: Галуа понял, что то, о чём он страстно мечтал, ускользает от него навсегда
В Берлине в 1830-х многие встречали Александра Гумбольдта, тогда уже за 60, в университете, где он сидел в аудиториях и записывал лекции. Он слушал лекции Бека по истории греческой литературы, Митчерлиха - по химии, Риттера- по общему землеведению и др. Одновременно он был камергером короля и однажды тот вызвал его к себе с упреком: -- Хер Гумбольдт, как-то неудобно камергеру с пацанами на лекциях тусоваться. Зачем вы насмешничаете над своими сединами и высокой придворной должностью? -- Да вот. По молодости лет был шалопаем, вот теперь и стараюсь наверстать упущенное.
Когда Демокрит после долгого путешествия на Восток вернуля нищим, он был подвергнут суду за растрату отцовского наследства. В ответной речи Демокрит сказал, что он путешествовал ради знаний и зачитал отрывок из своего произведение. Жители Абдер не только оправдали его, но и постановили компенсировать его затраты
Не получив должного образования и к тому же не особенно одаренный от природы, Клеанф записывал и заучивал наизусть все, что говорил Зенон, несмотря на то, что сам учитель не одобрял такого способа овладения философией, не уставая повторять, что "не надо обременять память звуками и словами, а надо стараться расположить свой ум к извлечению пользы и не думать, будто это какое-то уже сваренное и поданное угощение". Клеанф с трудом постигал Зеноновы премудрости, однако усвоенное запоминал накрепко, и соученики, поначалу смеявшиеся над его тугодумием, впоследствии с удивлением отмечали, что Водонос "похож на дощечки с твердым воском -- писать на них трудно, но написанное держится долго". Может быть, этого упорства оказалось все же недостаточно, чтобы сравняться в мудрости с основателем Стои, но вполне достаточно, чтобы возглавить после него школу
Известный английский геолог Лайель рассказывает о своих школьных годах в публичной школе: "Поединок тянулся два дня по 5-6 часов каждый день, так как мы были приблизительно равны силами: мой противник несколько слабее, но зато обучался боксу. У него оказались фонари под обоими глазами; правая сторона лица вздулась и голова была покрыта шишками спустя неделю после битвы. Я тоже был жестоко избит, но ран на лице не было, и хотя мне, как и ему, пришлось лечь в постель, но мои друзья советовали мне не показывать вида, что я страдаю, потому что "этак меня будут больше бояться". Я жестоко страдал, выдерживая характер в течение недели. Помню эту пытку: каждая кость ныла, все тело было покрыто синими и черными пятнами и так одеревенело, что когда мы отправились "на горы" в воскресенье, я должен был опираться на руку товарища: Зато с этих пор каждый, кто боялся Тильта (противник Лайеля), стал бояться и меня, и таким образом я избавился от многих обид"
Во Франции при поступлении в вузы так же, как и везде существуют вступительные экзамены. Но там абитуриенты оцениваются по занятым местам. Поэтому существует сложная шкала оценок от 0 до 100 по разным предметам. А предметы здают разные. Так, поступая в Политехническую школу сдавали не только математику, физику, химию, что вполне естественно, но и латинский язык и даже раскравшиваение рисунка акварелью. Вот тут-то юного Пуанкаре и ожидала каверза. Он так раскрасил рисунок, что получил 0 и по правилам отстранялся от конкурса. Экзаменационная комиссия, обсуждая итоги, была в затруднении, ибо уже тогда всем было ясно, что это совершенно необычное математическое дарование. И вот председатель под улыбки собравшихся после 0 рисует точку и единицу, таким образом превращая оценку в 0,1. Смешно, но и с такой оценкой по сумме баллов Пуанкаре поступает в Школу (на самом деле институт) под номером 5
Преподаватель -- это всегда преподаватель, а студент -- это всегда студент. Сокурсники просили Пуанкаре разъяснить им доказательство преподавателя Маннгейма. -- Вы все равно ничего не поймете, -- ответил Пуанкаре, -- ибо оно неверно. Дело дошло до директора Политехнической школы. Тот вызвал к себе профессора и студента, и после двухчасовой беседы доказательство Маннгейма было исключено из программы. Тот однако затаил злобу и на экзамене по стереометрии его друг поставил умнику незаслуженно низкую оценку.
Генрих Шлиман, впоследствии успешный коммерсант и на досуге археолог, докопавшийся до Трои, родился бедной семье. В детстве ему удалось купить книгу, а поскольку денег на вторую не было, то он эту дочитал до дыр. Были то поэмы Гомера "Илиада" и "Одиссея". Он даже так увлекся поэмами, что решил изучить древнегреческий язык. Но так благоговейно приступал к занятиям, что до самой старости так и не осмелился приступить к изучению, накупив кучу словарей и пособий для этого. А для практики он решил изучать пока другие языки, в год по одному. Причем он учил иностранный язык не по учебникам, которые, "по его словам, только отчуждают от живой речи".Он брал книгу иностранного автора, выписывал все слова и выражения оттуда и запоминал. Память у него была настолько изумительной, что к этим записям ему почти не приходилось прибегать: он все запоминал сразу. Но случались и конфузы. В Амстермдаме он выучил русский язык, а поскольку единственной книгой, которую он мог найти в северной Пальмире (так тогда называли Амстермдам, а одновременно С.-Петербург, Стокгольм, Копенгаген, Эдинбург и др.) была "Телемахиада" Тредиаковского, то по ней он и тренировал свой русский. А когда потом очутился в России, то выяснилось, что он совершенно не понимает ее жителей. Дело не только в том, что поэма была написана за 100 лет до этого, но ее язык был столь тяжел, что и русским XVIII века он был непонятен. Пришлось срочно переучиваться.
"Нам, так сказать, не дано предугадать, как слово наше отзовется". Мог ли заштатный преподаватель древнегреческого языка в заштатном немецком городке надеяться, что постоянно внушаемое им ученикам-бестолочам "разумное, доброе, вечное" хоть когда добудится в их душах до тяги к прекрасному? Однако нашлись ученики, по крайней мере один, вроде бы равнодушный и, кстати, до конца своей жизни, к средиземноморской цивилизации, который много лет спустя, уже на пороге Нобелевской премии за фотоэффект вспомнит о луче света, проблескивавший в провинциальном темном царстве. Финал этой истории, правда, не вполне оптмистичен. Когда этот еще молодой человек, вышагивая с приятелем по городку своего детства, увидел учителя, он подошел к нему, чтобы рассыпаться в словах благодарности. Тот однако посчитал, что это обычные мошенники и завизжал на всю улицу: -- Молодые люди! Оставьте меня, а то я позову полицию. Этим криком и отозвалось для Эйнштейна "наше слово".
Однажды Иоганн Себастьян Бах в присутствии своих учеников играл одну из своих прелюдий. Один из учеников стал восхищаться игрой маэстро, но Бах прервал его: "В этом нет ничего удивительного! Надо только знать какие клавиши и когда нажимать, а все остальное сделает орган".
Современников восхищала непревзойдённая игра Баха на органе. Однако постоянно слыша в свой адрес восторженные отзывы, Бах неизменно отвечал: -- Моя игра не заслуживает такого возвышенного внимания и похвал, господа мои! Ведь мне только и нужно-то всего-навсего попадать пальцами по надлежащим клавишам в определенное время -- и тогда инструмент играет сам...
Когда Гектора Берлиоза спрашивали, какую из своих симфоний он считает наилучшей, он обычно отвечал: -- Увы, свою лучшую симфонию я... проспал... -- Но как это могло случиться?! -- Дело в том, что я ее от начала до конца сочинил... во сне. Проснувшись, хотел записать, но под рукой не оказалось ни бумаги, ни карандаша. И я тут же заснул. Но утром ничего не мог вспомнить, ни единой божественной мелодии.
Какой-то начинающий немецкий композитор, большой поклонник Бетховена, закончив свое первое большое произведение, написал на последней странице партитуры: "Окончил с Божьей помощью" -- и отослал ноты великому композитору с просьбой посмотреть и, если сочтет возможным, ответить молодому автору, что он думает о его произведении... Бетховен отнесся к первым опытам молодого музыканта вполне благосклонно и даже внес кое-какие исправления. Получив одобрительное письмо от своего кумира, юноша был счастлив. Просматривая же пометки, сделанные в его нотах рукой самого Бетховена, автор в самом конце вдруг обнаружил рядом со своей записью и приписку музыкального гения: "Смертный, надейся на собственные силы!"
Когда до премьеры оперы Бизе "Искатели жемчуга", широко объявленной на весь Париж, оставалось всего две недели, ни авторы либретто, ни сам композитор все еще никак не могли решить, чем же закончить оперу... Положение неожиданно спас директор театра, который в отчаянии воскликнул: -- Да пусть оно все горит огнем! Эта фраза, брошенная в раздражении директором, и подсказала либреттистам идею финала -- пожар! Она понравилась и Бизе, и он в три дня написал прекрасную музыку.
Однажды в юности Бородин с другом возвращался с домашнего музыкального вечера, в котором оба молодых человека принимали участие: Бородин играл на флейте, его друг -- на скрипке. Было уже довольно поздно, фонари еле-еле мерцали. Бородин, о чем-то задумавшись, шагал впереди, а его засыпавший на ходу приятель несколько отстал... Вдруг какой-то странный и непонятный шум, а затем вскрик заставили приятеля встрепенуться... -- Эй! -- позвал он, однако никто ему не ответил. Бородин исчез... Испуганный молодой человек замер, прислушиваясь, и минутой спустя услышал звуки флейты... Удивительным было то, что они доносились откуда-то из-под земли. Оказалось, что в темноте Бородин оступился и упал в какую-то глубокую яму... -- Александр, с тобою все в порядке? -- крикнул вниз приятель. -- Пока не знаю, -- отозвался молодой музыкант, -- но, слава Богу, флейта, кажется, цела!
Верди всегда носил при себе нотную тетрадь, в которую ежедневно записывал свои музыкальные впечатления от прожитого дня. В этих своеобразных дневниках великого композитора можно было найти удивительные вещи: из любых звуков, будь то выкрики мороженщика на жаркой улице или призывы лодочника прокатиться, возгласы строителей и прочего рабочего люда или детский плач, -- из всего Верди извлекал музыкальную тему! Будучи сенатором, Верди однажды очень удивил своих друзей по сенату. На четырех листках нотной бумаги он весьма узнаваемо переложил в осложненной длинной фуге... речи темпераментных законодателей!
Многие актеры учатся у жизни. Иногда задумываешься, а если у них душа, когда они превращают жизнь в полигон для своих занятий. Гаррик должне был играть к. Лира. А было-то ему всего 25. И он боялся, что не справится со сценой безумия. И вот он узнал, что неподалеку от театра жил человек, который когда то, играя с двухлетней дочкой, уронил ее из окна. Ребенок погиб, а отец сошел с ума. Несчастный в определенный час подходил к окну и, оглашая улицу ужасными криками, "ронял" воображаемого ребенка. Гаррик внимательно наблюдал за ним, что помогло актеру исполнить сцену помешательства в "Короле Лире" с удивительной силой
У Генделя все время происходили ссоры со знаменитой певицей Куццони, которая обладала таким же строптивым характером, как и сам композитор. Гендель совершенно не переносил, когда певцы украшали его мелодии. На одной из репетиций "Оттона" Куццони устроила Генделю скандал. Она хотела петь арию по-другому. После бесполезных уговоров Гендель просто схватил упрямую певицу в охапку и воскликнул: -- Мне хорошо известно, что вы -- сам дьявол в женском обличье, но примите к сведению, что тогда я -- Вельзевул, князь всех чертей! -- и с этими словами Гендель понес певицу к раскрытому окну, намереваясь ее выбросить. Куццони не на шутку испугалась: -- Я все буду петь как надо! Я была не права!... Подоспевшие музыканты с трудом вырвали из рук разъяренного Генделя несчастную певицу. Следует добавить, что потом именно в этой арии певица на спектаклях имела наибольший успех.
Известно, что Михаил Иванович Глинка некоторые свои сочинения писал за границей, а именно в Швейцарии. Он поселился где-то в пределах Женевского кантона, столь излюбленного англичанами и русскими. Его имя тогда уже пользовалось известностью. Не всегда расположенный к пустой болтовне с праздными соотечественниками, он позволял себе иногда никого не принимать. Больше других надоедал, ему визитами какой-то молодой человек из земляков. В один из таких дней юноша зашел к композитору. -- Дома барин? -- спросил он у слуги. -- Они уехали. -- Скоро возвратится? -- Неизвестно. Михаил Иванович, приказавший ни в коем случае не принимать назойливого посетителя, за шторой слушал разговор. Молодой человек ловко повернулся на каблуках и, напевая песенку, вышел. -- Беги, вороти скорее, -- вдруг закричал композитор слуге, поспешно выбежав в переднюю. Удивленный слуга повиновался. -- Барин приказал вас просить,- смущенно обратился он к молодому человеку. Юноша, конечно, воротился. -- Тысячу раз прошу меня простить, -- проговорил с улыбкой Михаил Иванович, встречая гостя. -- Отдавая приказание слуге, я совершенно забыл исключить вас из числа лиц, не посвященных в мои работы, и даже ждал вас. Приближался обычной обеденный час. -- Вы доставили бы мне большое удовольствие, если бы не отказались отобедать вместе, чем Бог послал, -- прибавил Михаил Иванович. Молодой человек не ожидал такой любезности и счел за особенную честь воспользоваться предложением музыкальной знаменитости. Он, конечно, не мог догадаться, что умысел тут был другой. За обедом Михаил Иванович был очень весел, шутил, смеялся, не желая показаться скучным молодому собеседнику. -- Скажите, не припомните ли вы ту песенку, которую напевали, уходя от меня? -- неожиданно спросил он юношу. Я, кажется, ничего не напевал. -- Напевали, я сам слышал, но торопливо и сбивчиво, так что я не мог уловить мотив. Молодой человек, желая угодить гостеприимному хозяину, перебрал весь запас своего репертуара из опер и шансонеток; наконец напал на "Камаринскую". -- Она, она! Эта самая, -- вскричал обрадованный композитор и тут же внес весь мотив в партитуру. Вот какому случаю мы обязаны появлением в произведении великого русского композитора старинной плясовой народной песни, известной теперь каждому.
Работая с певцами над оперными партиями, Глинка очень долго и безуспешно репетировал с певицей Лилеевой. Она имела дивный, но маловыразительный голос. А в партии Гориславы в "Руслане и Людмиле" в первую очередь должна была быть выразительность пения. Глинка, чтобы хоть как-то растормошить певицу, подкрался сзади и больно ущипнул ее. Лилеева истошно вскрикнула. -- Вот! Вот этого мне и надо! -- засмеялся Михаил Иванович. -- Теперь ты сама видишь, душа моя, что в этой фразе можно прибавить и жизни, и выразительности. Вот так и пой, иначе я снова повторю мою маленькую педагогическую хитрость...
Однажды в Тунисе Ирвинг увидел еврея, который был вне себя из за какой то сделки. Он катался по земле, корчась от ярости, но через несколько минут, получив требуемую мзду, мгновенно обрел самообладание, искренне выразил благодарность и удалился с поистине королевским величием. Ирвингу почудилось, будто он на мгновение увидел живого Шейлока. Когда он вернулся в Лондон, он в первый же день собрал труппу своего театра, огорошив всех заявлением -- ибо план был давно сверстан: -- Мы будем ставить "Венецианского купца"
Фредерик Леметр как-то играл роль паяца. Рассказывают, что работая над образом, он ходил в бульварный театр. Однажды, публика увидев его в своих рядах, подняла гром оваций. Леметр вышел на сцену, обменялся костюмом с одним из актеров и сыграл в этот раз роль паяца. Впрочем, такие жесты были в его натуре.
Известна титаническая работа Микеланджело по росписи Сикстинской капеллы. Работа заняла всего четыре года. Микеланджело исполнил для нее сотни рисунков, многие из которых сами по себе шедевры. Впечатляют уже одни только физические параметры этого творения: площадь росписей Микеланджело в капелле около 520 кв. м. Поначалу, считая что для одного этот труд не под силу, он пригласил из Флоренции своих коллег-художников и предложил им написать что-нибудь в качестве образца. Увидев же как далеки их старания от его желаний и не получив никакого удовлетворения, как-то утром он решил сбить все ими написанное и, запершись капелле, перестал их впускать туда и принимать у себя дома. А так как шутки эти, по их мнению, продолжались слишком долго, они смирились и с позором возвратились во Флоренцию
Падеревский очень не любил всякую "музыкальную механику" и однажды наотрез отказался наиграть валики для механического пианино. Представитель фирмы, стараясь переубедить его, сказал: -- Но, уважаемый маэстро, вы напрасно думаете, что ваша музыка будет плохо звучать на нашем инструменте! Мы так успешно усовершенствовали технику воспроизведения, что уже можем передавать шестнадцать оттенков! -- Увы, уважаемый маэстро, все равно ничего не выйдет, -- с улыбкой отвечал Падеревский. -- Но почему же? -- А потому, что недавно я как раз добился семнадцатого...
Как-то раз один молодой композитор спросил у Пуччини: -- Какого вы мнения о моей опере "Пустыня"? -- Опера весьма недурна, -- с улыбкой отозвался Пуччини, -- но на вашем месте я дал бы ей название "Бульвар". На каждом шагу знакомые.
Некто Резен во времена Людовика XIV изобрел "магический" клавесин, который мог играть разные пьесы без всякого прикосновения к нему рук человеческих. Демонстрация клавесина во дворце закончилась плачевно: королева упала в обморок при первых же звуках инструмента, который заиграл сам собою. Король велел открыть инструмент, и тут на глазах у ахнувших зрителей из клавесина вытащили скорчившегося, замученного и необыкновенно грязного мальчишку, который играл на внутренней клавиатуре
Знаменитый балетмейстер Вигано придумал не заказывать музыку для своих балетов, а воспользоваться мелодиями из прославленных опер Россини. Балеты получились отменными и имели потрясающий успех. Однако после этого оперы Россини с той же музыкой перестали пользоваться популярностью... -- Этот негодяй Вигано убил мою музыку! -- возмущался Россини. -- Теперь публика не желает слушать мои оперы, ей больше нравится глазеть на ножки балерин, причем под мою же музыку!
Однажды в провинциальном театре Россини слушал довольно скверную оперу малоизвестного сочинителя. В одном месте он вдруг засмеялся и, достав из кармана листок нотной бумаги, быстро набросал несколько нот. -- Что вы написали, маэстро? -- с любопытством просил у него сосед. -- Записал эту арию. Прелестный, знаете ли, мотив! Для этой оперы он, пожалуй, слишком хорош. Мне кажется, я мог предоставить этим милым дамам, -- Россини лукаво подмигнул мелким ноткам на листке, -- более подходящее окружение...
Слава Россини была так велика, что ему решили поставить памятник при жизни: магистрат итальянского городка Пезаро прислал к Россини делегацию, которая известила его о решении установить на главной площади бронзовую статую композитора. -- А сколько будет стоить эта статуя? -- спросил Россини. -- Двадцать тысяч лир, -- сообщили делегаты. -- Господа, лучше передайте эти деньги мне! Уверяю вас, за такую сумму я и сам охотно постою вместо памятника на постаменте, -- решительно заявил композитор.
римский актер Росций отомстил однажды своему врагу Фаннию тем, что, играя в комедии Плавта роль сводника, придал ему облик Фанния
В начале восьмидесятых годов Рубинштейн приехал с концертами в Кишинев. Но в городе не оказалось ни одного хорошего инструмента. Лишь единственный приличный рояль удалось разыскать у очень богатого купца. Но тот наотрез отказался предоставить свой инструмент для концертов Рубинштейна: -- Вы с ума сошли, помилуйте! Я собственной дочери не даю играть на этом инструменте, а вы хотите, чтобы на нем забавлялся какой-то там Рубинштейн! Купца долго уговаривали, но он -- ни в какую. На вопрос, для чего ему тогда нужен дорогой рояль, купец удивленно ответил: -- Для антуражу! И Рубинштейну пришлось отыграть все концерты на разбитом рояле.
Как только в мире не делаются открытия. Немецкий преподаватель математики в школьной гимназии, будучи убежденным последователем пифагорейцев, был убежден, что тайну единства всех наблюдаемых явлений следует искать в различных комбинациях целых чисел. Однажды Бальмер похвастался, что может найти формулу для последовательности любых четырёх чисел, и его друг на спор дал ему длины волн красной, зелёной, синей и фиолетовой линий водородного спектра. И нашел ведь. Так родилась знаменитая формула Бальмера.
Как-то для публичной лекции Беккерелю понадобилось радиоактивное вещество, он взял его у супругов Кюри, и пробирку положил в жилетный карман. Прочтя лекцию, он вернул владельцам радиоактивный препарат, а на следующий день обнаружил на теле под жилетным карманом покраснение кожи в форме пробирки. Беккерель рассказывает об этом Пьеру Кюри, тот ставит на себе опыт: в течение десяти часов носит привязанную к предплечью пробирку с радием. Через несколько дней у него тоже наблюдается покраснение, перешедшее затем в тяжелейшую язву, от которой он страдал в течение двух месяцев. Так впервые было открыто биологическое действие радиоактивности. Но и после этого супруги Кюри мужественно делали свое дело
В 1934 г Бор посетил Советский Союз. Во время этого визита он к неудовольствию научного руководства специально поехал в Харьков, чтобы встретится с работавшем там Ландау. Директор института пожаловался Бору на его ученика, что тот де ведет себя неподобающим образом и попросил образумить того. Так, в физтехе ввели тогда пропуска, и Ландау, вышучивая это нововведение, после того как один раз, прийдя без пропуска, вахтер не узнал его и не пропустил на работу, прикреплял свой пропуск сзади к воротнику, а затем шел через проходную спиной к вахтеру. Бор согласился на эту миссию и стал объяснять Ландау, что так вести себя нельзя. "А почему?" -- спросил его Ландау. У Бора аж трубка выпала изо рта. Он начал вышагивать по комнате, но так и не найдя ответа, обещал обдумать проблему позднее и сообщить результат Ландау.
Что и говорить: Бор и сам был крупным руководителем, и его советские коллеги поставили перед ним серьезную проблему. В его институте работали физики из 35 стран. Каждому приезжавшему вручался ключ от института: он мог приходить и работать в любое время. И еще вручался ключ от библиотеки: каждый собственноручно делал запись о взятой книге для сведения других. А если приезжего поселяли на мансарде старого здания, он получал и третий ключ. У иных шли круглосуточные эксперименты, а иным идеи новых расчетов приходили на ум в бессонницу, и ночной сторож должен был, кроме датского, знать английский да еще немного разбираться в физике. На эту должность принимали по конкурсу. А в институтском буфете, куда после часа дня собирались разноязычные сотрудники, лежали на столах отрывные блокноты и ручки -- для тех, кто и во время ленча захочет спорить, доказывать, вычислять. Оказывается, ученые продуктивно могут работать и на свободе, а не создавать ядерный щит в родине в лагерях, единственным преимуществом которых является то, что физиков не гоняют на лесопавал и питают в нормальномой столовой -- этого и на свободе-те немногие имели.
Люди науки -- народ необычный, и часто они интересуются такими проблемами, которые, казалось бы, далеки от их научных интересов. И тем не менее их интерес -- это отнюдь не тождественен интересу обычного человека.
-- Говорят, что одно время Бор увлекался вестернами? -- где-то раскопали журналисты неизвестые факты о Боре.
-- Я бы этого не сказал, -- ответил на их вопрос Дирак. -- Бор был глубоким мыслителем и действительно размышлял обо всем на свете. Его, например, интересовало: когда двое гангстеров вытаскивают револьверы и хотят друг друга убить, ни один из них не осмеливается выстрелить, -- как найти этому объяснение? Бор искал его и нашел... Это психологический вопрос: если вы сначала принимаете решение стрелять и затем стреляете, это более медленный процесс, чем выстрел в ответ на внешний стимул. И пока вы решаете нажать курок, другой увидит это и выстрелит первым. Отсюда и его якобы интерес к вестернам. Его всегда волновали сцены, когда двое гангстеров стоят друг против друга, и никто из них не решается выстрелить первым.
Далее Дирак рассказывал, что в боровском институте провели экспериментальную проверку этой гипотезы: купили детские пистолеты и устраивали внезапные "гангстерские встречи" с Бором. Он доказал, что при прямой угрозе неизменно успевал выстрелить раньше нападавших.
Вавилов докладывает о планах своего института, говорит о создании иммунных сортов пшеницы, о выведении в ВИРе ракоустойчивых сортов картофеля, о том, что необходимо взяться за гибридную кукурузу. Как всегда, он не считает нужным скрывать и недостатки. Дойдя в своем докладе до работы биохимической лаборатории, с сожалением признается: биохимики пока не выучились распознавать сортовые и видовые различия по белку. "Отличить чечевицу от гороха по белку мы до сих пор не умеем". Лысенко (с места). "Я думаю, что каждый, кто возьмет на язык, отличит чечевицу от гороха". Вавилов. "Мы не умеем различить их химически". Лысенко. "А зачем уметь химически отличать, если можно языком попробовать?"
Гарвей относился к тем ученым, публикация для которого ничего не значила. Его ученик Энт долго настаивал, а потом просто отобрал у Гарвея рукопись и немедленно, пока учитель не передумал, отдал ее в типографию, сам следил за печатанием, держал корректуры, а в следующем, 1651 году книга вышла в свет
[Геродот] Сохранился анекдот, что Геродот, собрав на своих чтениях огромную толпу, отказался начать чтение, ибо было слишком жарко. Когда наконец облачка набежали, толпа почти резбежалась
Один французский дворянин высказал желание познакомиться с библиотекой Декарта. Тот повел гостя в прилегавшую к его дому галерею, отдернул занавес и, указывая на труп теленка, сказал: "Вот мои книги!" В это время Декарт как раз занимался физиологией
Французский посланник однажды спорил со шведской королевой Христиной по мудреному вопросу: "Что вреднее - излишек любви или ненависти?", причем любовь понималась в широком смысле, так как королева, "не испытав любви, в смысле страсти, не считала себя вправе судить о ней". Собеседники разошлись во взглядах, Шаню попросил Декарта высказать его мнение по этому философскому вопросу, и Декарт тотчас же написал целый "трактат". Письмо Декарта понравилось Христине, и через посредство Шаню завязалась переписка
Когда Кондорсе, написав 16 страниц своего исследования по интегральному исчислению бросил его, друзья недоумевали. "Да это же гениальный труд, который не стоит ничего в незаконченном виде". "Я занимаюсь математикой, только чтобы укрепить мой ум. Окончание труда для этой цели совершенно бесполезно"
Менделеев разослал свою работу, переведенную на немецкий язык, всем тогдашним ученым, во все университеты, но даже критики не дождался. Доходило до курьезов. На основе Периодического закона Менделеев приписал валентность равную 3 индию -- элементу, открытому только что в 1863 и совершенно неисследованному тогда. Этим элементом, как и многими другими, вплотную заниялся немецкий химик Бунзен, один из учителей Менделеева, и вообще очень тепло относившийся к русским химикам. Один из ассистентов "папаши Бунзена", как любовно его называли русские химики притащил тому статью Менделеева с радостными воплями: "Хер профессор, а вот ваш бывший ученик уже предсказал, то что вы только что открыли". "Ха!" -- ответил Бунзе. -- "Прочь от меня с этими догадками. Такие правильности вы найдете между числами биржевого листка". Ох уж эти специалисты! Никогда за деревьями не видят леса.
Профессионализм -- конечно, вещь хорошая. Но иногда... Впервые с холерой знаменитый русский врач Пирогов познакомился в Дерпте. Его товарищ Шрамков, заразившись от трупа, умер через 6 часов буквально у него на руках. Пирогов испугался -- все мы человеки, все мы люди, врачи, как и пациенты -- побежал домой. Ему казалось, что он заболевает. Он принял теплую ванну, напился чаю, уснул... А вечером того же дня в Дерпт приехали два знаменитых французских врача. Они пришли к Пирогову и не застали его дома.
-- Где барин?
-- Где, где? В больнице.
...Пирогов по локоть в крови вскрывал труп своего товарища:
-- Позже, позже, -- отогнал он коллег. -- Это холерный труп, совсем свежий, нужно успеть вскрыть и понять, что происходит при холере...
Да уж. Кстати, описание трупа его товарища вошло в прославленную "Паталогическую анатомию азиатской холеры", где среди скрупулезных точных наблюдений над изменениями в органах умерших от холеры постоянно встречаются поэтические перлы: "ворсинки слизистой оболочки, похожие на отцветшие головки одуванчиков". Поистине, поэт -- человек, который делает поэзией то, что до него считалось непоэтичным.
Можно бороться с религиозными предрассудками, а можно призвать их себе на помощь и даже использовать во благо. В конце 1840-х гг медики, как будто сорвавшись с цепи, в массовом порядке стали использовать при хирургических операциях наркоз. Одним из пионеров этого новшества и первым, кто применил хлороформ был шотландский акушер Симсон. Многие роженицы были ему чрезвычайно благодарны за облегчение мук появления новой жизни. Но вдруг восстали церковники. "Как же так. Ведь сказано в писании: 'В муках будет рожать Ева детей'". Запахло жареным. Но не такого простака напали. Симпсон публично отбрехался: "Мои противники забывают 21-й стих второй главы книги Бытия. Там упоминается о первой в истории хирургической операции. Творец, прежде чем вырезать у Адама ребро для сотворения Евы, погрузил его в глубокий сон". Противники, принадлежа в основном к сельскому духовенству, не то чтобы забыли это место, а просто не очень крепко его знали, поэтому посчитали за благо лучше не ввязываться в дальнейшие дискуссии. Прогресс продложил семимильными шагами свое поступальное шествие.
Историк Тебризи рассказывает, что "когда Хайям соблаговолил прибыть в Бухару, через несколько дней после прибытия он посетил могилу весьма ученого автора "Собрания правильного" (аль-Бухари), да освятит Аллах его душу. Когда он дошел до могилы, ученого осенило вдохновение, и он двенадцать дней и ночей блуждал по пустыне и не произносил ничего, кроме четверостишия:
Хоть послушание я нарушал, господь
Хоть пыль греха с лица я не стирал, господь,
Пощады все же жду: ведь я ни разу в жизни
Двойным единое не называл, господь
Пьер Ферма здорово насолил всем последующим поколениям. В 1637, аккурат, когда мушкетеры совершали свои подвиги, он маясь скукой и бездельем на очередной парламентской сессии в родной Тулузе (а парламент во Франции это как раз судебный орган, и в тот раз судили бродяг и нескольких приговорили к галерам), написал на полях рукописи одну идею, что якобы xn + yn = zn не разрешимо в целых числах, если n"2. И добавил, я бы привел доказательство, да нет места, впрочем каждый более или менее знакомый с математикой сможет сделать это. И вот уже скоро 400 лет математики: профессионалы и любители бьются над теоремой и никак доказать не могут. А ее верность теперь уже проверена и с помощью компьютера. В 1908 П. Вольфскель, немецкий математик завещал 100 000 марок тому, кто сумеет доказать Великую теорему Ферма (так ее теперь называют) -- сумма по тем временам просто гигантская. И создал проблему своей родной Геттингенской академии, ибо переписка с неудачниками стала настоящей каторгой для ее сотрудников. И все же они решили обратить во благо шутку великого математика. Поскольку доказательства в ближайшие годы никак не предвидится, они решили проценты с этой суммы тратить на приглашение великих математиков и чтение теми лекций. И первым в уважение к Ферма пригласили Пуанкаре, также тулузанина, который прочитал как раз 6 лекций о теории целых чисел, где теореме Ферма отводилось немалое место.
Энштейн был знаменит тем, что иногда делал записи на всём что попадалось ему под руку (чтобы по том не упустить мысль). Как-то его с супругой пригласили на открытие нового астрономического телескопа. После открытия им устроили небольшую экскурсию. Гид, который сопровождал их, указывая на телескоп, заявил: С помощью этого прибора мы открываем тайны вселенной, на что супруга Энштейна тут же заметила: -- Странно, а моему мужу для этого достаточно огрызка карандаша и клочка бумаги...
Шотландский философ Юм 2 года провел в Париже и был очень тепло принят тамошним обществом. Прием изысканных дам, беседы с выдающимися умными людьми так вскружили ему голову, что по приезде на родину он крайне захандрил. -- Ну что мой друг не спишь? Мешает спать Париж? -- часто говаривал ему его близкий приятель экономист А. Смит. -- Хочу обратно в Париж. Где-нибудь скромно поселиться и жить среди умных людей, а не наших остолопов. -- Так-то оно так, но ты учти, что моды на философов у дам меняются так же часто, как и на шляпки. И что ты тогда будешь делать в Париже?
Однажды молодой чиновник Барт, который обладал необыкновенно красивым тенором, зашел к Бетховену в гости и застал маэстро в скверном расположении духа. Бетховен собирался уничтожить какие-то нотные листы и уже поднес их к горящей свече, как Барт воскликнул: -- Что вы делаете?.. -- Я написал было песню, но, представьте, она мне вдруг разонравилась, и я, естественно, собираюсь ее уничтожить... -- Позвольте мне взглянуть, дорогой маэстро! Барт сел за рояль и спел дивную мелодию с таким чувством, что Бетховен мгновенно пришел в полный восторг и умиление. -- А вы знаете, молодой человек, действительно неплохая получилась песенка! -- сказал своенравный гений. Так был спасен известный романс Бетховена "Аделаида". Не прошло и двух недель, как это произведение разошлось по всему городу, вызывая всеобщее восхищение...
В 1717 году в Дрезден приехал прославленный французский органист Маршан. Своей игрой он всем вскружил головы, даже королю-курфюрсту. По мнению всех, Маршан решительно затмил собою всех немецких исполнителей. Но курфюрсту сказали, что в Веймаре проживает органист Бах, искусство которого не допускает никакого соперничества. Соревнование Маршана и Баха устроил королевский капельмейстер Волюмье. В назначенный день в большом собрании Маршан заиграл блестящую французскую арию, сопровождая мелодию многочисленными украшениями и блистательными вариациями. Когда Маршан взял последний аккорд, слушавшие разразились громкими аплодисментами. Вслед за тем просили сыграть Баха. Иоганн Себастьян неожиданно заиграл ту же самую арию, которую только что исполнял Маршан. Причем, несмотря на то что он только что услышал ее впервые в жизни, Бах безошибочно повторил все вариации, одну за другой, и играл с сохранением всех украшений французского виртуоза, а потом перешел к вариациям собственного изобретения, гораздо более изящным, трудным и блестящим... Когда он закончил и встал из-за инструмента, последовал оглушительный гром аплодисментов, который не оставлял сомнения, кто играл лучше -- француз или немец. Однако было решено, что музыканты сойдутся еще раз для музыкального состязания. Но в назначенный вечер Маршан не явился. Позже выяснилось, что француз еще утром уехал из города, даже не сделав прощальных визитов, то есть -- попросту сбежал...
В знании гармонии с Бахом не мог сравниться ни один из смертных. Возможно поэтому он совершенно не терпел неразрешенных аккордов... Обрывки музыкальной фразы терзали слух гения, и, по свидетельству современников, не было более верного средства вывести его из себя. Однажды Бах вошел в какое-то общество, где музицировал очень посредственный любитель. Увидев великого композитора, тот настолько растерялся, что вскочил, прервал игру и, на свою беду, остановился на диссонирующем аккорде. Ни с кем ни здороваясь, не обращая ни малейшего внимания на струхнувшего исполнителя, разгневанный Бах бросился к инструменту... Разъяренный лев, атакующий гладиатора, и тот выглядел бы овцой по сравнению с Иоганном Себастьяном. Даже не присев, он довел проклятый аккорд до надлежащего каданса. Вздохнул, поправил парик и пошел здороваться с хозяином.
Как-то молодой Бах отправился из Люнебурга в Гамбург -- послушать игру знаменитого в ту пору органиста и композитора И. А. Райнкена. Был он обычным школяром, с тощим кошельком и хорошим аппетитом. В шумном и веселом Гамбурге денежки быстро кончились и в обратный путь Иоганн Себастьян пустился, обремененный новыми музыкальными впечатлениями и жалкой горсточкой мелких монет. Где-то на полпути между Гамбургом и Люнебургом музыка голодного желудка уже безбожно заглушала творчество И. А. Райнкена. А тут еще трактир на дороге встретился. И запахи оттуда шли такие аппетитные, такие головокружительные. Оголодавший Бах стоял перед этим великолепным сооружением и безнадежно перебирал мелочь. Денег не хватало даже на самый скромный обед. Вдруг открылось окно и чья-то рука бросила в кучу мусора несколько селедочных голов. Будущий гений без всякого стеснения подобрал свалившуюся на него пищу и собрался перекусить. Надкусывая первую селедочную голову, он уже представлял, как разделается со второй, и чуть было не лишился зуба. В селедке был спрятан золотой дукат! Изумленный Бах быстренько распотрошил вторую голову -- еще золотой! И третья голова была столь же превосходно нашпигована. Что сделал Иоганн Себастьян? Сытно пообедал и немедленно отправился в Гамбург -- слушать И. А. Райнкена. Ну а откуда взялись деньги в селедочных головах, так этого до сих пор никто не знает.
Не значит открыть секрет, если сказать, что и великим людям порой свойственно тщеславие самого мелкого пошиба. Уж куда как славой был не обижен Бах, особенно под конец своей жизни. Но что ему восхищение разных там курфюрстов и кронпринцев. Он любил переодеваться бедным школьным учителем и в таком виде появляться в какой-нибудь захолустной церкви. Там он просил у церковного органиста разрешения сыграть на органе. И если получал таковое, великий органист садился за инструмент и... Присутствовавшие в церкви бывали настолько поражены великолепием и мощью его игры, что некоторые, полагая, что обыкновенный человек не может играть так прекрасно, в испуге убегали... Они думали, что к ним в церковь заглянул... переодетый дьявол. Баху такое отношение к своим способностям было очень даже по нраву.
Несмотря на всю безграничную доброту и простодушие, Бах порой бывал сварливым и вспыльчивым. Как-то раз на репетиции второй органист церкви св. Фомы, играя, допустил небольшую ошибку... Рассердившись и не найдя под рукой чем бы запустить в неумеху-музыканта, Бах в раздражении сорвал с себя парик и швырнул им в органиста. -- Тебе надо сапоги тачать, а не играть на органе! -- закричал Иоганн Себастьян.
Служа кантором в церкви св. Фомы, Бах получал дополнительные доходы от исполнения церковных треб (свадеб и похорон), которые неплохо оплачивались прихожанами. Однажды, когда все граждане города долгое время пребывали в полном здравии и никак не хотели умирать, а следовательно, доходы Баха стали мизерными, жена пожаловалась ему, что скоро у них в доме будет денег не только на похлебку, но и на хлеб... Иоганн Себастьян развел руками: -- Дорогая моя, всему виной здоровый воздух Лейпцига, оттого и покойников маловато, и мне, живому, жить не на что...
Всем известно, что артисты особые люди. Менее известно, что играя чувства, они не обязаны их испытывать. Одна актриса, игравшая когда-то в труппе Сары Бернар, рассказывала. Великая актриса играла Федру и во время одного из самых волнующих своих монологов, когда она, казалось, теряла рассудок от горя, вдруг заметила, что какие-то люди, стоя за кулисой, громко разговаривают. Она шагнула в их сторону и, повернувшись спиной к публике, якобы чтобы скрыть искаженное горем лицо, прошипела то, что в переводе звучало бы примерно так: "Перестаньте брехать, чертовы сволочи", а потом обернулась с великолепным горестным жестом и довела свой монолог до его потрясающего конца
Однажды Бетховен был приглашен как исполнитель в один весьма аристократический дом. Он исполнил там свои знаменитые фортепианные трио. Среди приглашенных находился и старый Йозеф Гайдн, который в разговоре с Бетховеном отозвался о только что прослушанной музыке вежливо, но весьма сдержанно. Он даже посоветовал Бетховену ни в коем случае не издавать трио в таком виде, а серьезно переработать. Ничуть не убежденный в необходимости этой переработки, Бетховен, однако, попросил старика Гайдна откровенно высказаться, что же именно ему не нравится. -Хорошо, я скажу, -- согласился тот.- В вашем творчестве есть вещи прекрасные, и даже чудесные, господин Бетховен. Но очень часто музыка ваша столь угрюма, мрачна и тревожна, что на душе делается скверно и весьма неспокойно... -- Надо полагать, вы советуете мне изменить стиль? -- усмехнулся Бетховен. -- О, нет, дорогой мой господин Бетховен, -- живо отвечал старый Гайдн. -- И вы, и я -- мы оба знаем, что изменить свой стиль невозможно. Ведь стиль музыканта -- это всегда он сам. Поэтому я советую вам попробовать измениться самому... Подумав, молодой композитор ответил: -- Может быть Бетховен и плох, но он все-таки Бетховен... А перестав быть Бетховеном, не превращусь ли я в плохого Гайдна...
Однажды Бизе присутствовал на каком-то очередном представлении "Кармен". В сцене, где Хозе должен убить героиню ударом стилета, актер, игравший Хозе, вдруг обнаружил, что не имеет при себе орудия убийства -- забыл в гримуборной... Наступила длинная неловкая пауза, публика не понимала, чего Хозе ждет? Наконец из зала раздался голос Бизе, догадавшегося в чем дело: -- Да задуши ты ее к чертовой матери, и дело с концом! Хозе так и поступил под бурные аплодисменты и хохот в зале.
Однажды вечером к Бородину в гости пожаловали друзья. Играли его произведения, ужинали, беседовали... Вечер прошел так замечательно, что никто и не заметил, как время пролетело. Неожиданно Бородин посмотрел на часы и, ахнув, заспешил: он поднялся из-за стола, вышел в прихожую, торопливо надел пальто и принялся дружески со всеми прощаться. Друзья были в полном недоумении. -- Куда это вы, Александр Порфирьевич? -- Будьте здоровы, милые мои, а мне, пожалуй, уже и домой пора... Засиделся я с вами, а ведь у меня завтра лекция... И долго еще Бородин не мог понять, отчего все вокруг так хохочут.
У французского художника Буланже была связь, с госпожой Натали из "Комеди Франсез". Когда-то красавица, она стала со временем необъятной. Он увековечил свою госпожу, с ее руками великанши, в великолепном панно в фойе театра (я не помню точно, вероятно "Комеди Франсез"). Ее огромное тело смотрелось чужеродным пятном среди классических фигур, но Буланже, влюбленный в характер (и в женщину) не хотел слышать никакой критики, говоря: "Это будет так, и все"
Австрийский дипломат фон Ринг рассказывал, что первое представление знаменитой на весь мир оперы Вагнера "Валькирия" в Вене чуть было не отменили. Дело в том, что согласно постановочному замыслу в этой опере на сцене должны были появиться вороные лошади, причем самые настоящие. В придворных конюшнях были дрессированные кони, но все они были серые, а Вагнер категорически требовал вороных. -- Вы хотите опозорить меня! -- топал он ногами на директора. -- Я не допущу такого издевательства, пусть уж лучше и вовсе моя опера никогда не будет поставлена в Вене, чем ее будут играть с серыми конями! -- Но ведь оперу подготовили, затратили средства... -- Меня это не касается! И только вмешательство фон Ринга помогл урегулировать этот конфликт... Дипломат подал "дипломатический" совет: выкрасить серых коней в черный цвет. Вагнер с восторгом схватил его руку, пожал и воскликнул: -- Вы спасли мне жизнь! Коней выкрасили. Спектакль состоялся...
В 1855 году Вагнера пригласило Лондонское филармоническое общество дать в британской столице несколько концертов. Едва только Вагнер появился в Лондоне, как сразу же подвергся нападкам. В музыкальных кругах прошел слух, что он свысока относится к непререкаемым авторитетам: Моцарту, Керубини, Бетховену и "мучает их в своих концертах", как угодно. Особенно раздражало лондонцев то, что он дирижирует симфониями Бетховена наизусть. Вагнеру дали понять, что это очень неприлично и неуважительно по отношению к Бетховену. И на следующем концерте партитура действительно лежала на пюпитре. Успех концерта был чрезвычайный. Знатоки музыки окружили Вагнера и наперебой поздравляли: -- Ведь мы вам говорили!... Это совсем другое звучание! Настоящее бетховенское звучание! С каким совершенством вы взяли темп скерцо! Как гениально вели альты!... С этими словами один из музыкальных знатоков схватил открытую партитуру, и -- о ужас!... То был "Севильский цирюльник", да еще в переложении для фортепиано и к тому же стоящий на пюпитре... вверх ногами.
Двое англичан отправились в дрезденский театр послушать оперу Вагнера. Когда свет погас, какой-то мужчина занял место позади них. Во время действия новоприбывший вел себя более чем странно -- все время издавал возгласы:"Ах, как хорошо!... Ах, Боже праведный, -- это ужасно!..." При этом он всплескивал руками и топал ногами, причем совсем не в такт музыке. В антракте рассерженные англичане обратились к капельдинеру с просьбой вывести из зала несносного зрителя. -- Боюсь, что это не в моих силах, уважаемые господа, -- развел руками капельдинер. -- Это очень большой человек. -- Кем бы он ни был, -- возмутились привыкшие к демократии англичане, -- мы требуем, чтобы этого невежду немедленно урезонили. Он мешает нам слушать гениальную музыку Вагнера! -- В том то и дело, господа, -- шепотом пояснил капельдинер, -- что за вами как раз и сидит сам господин Вагнер...
Репетируя в Лондоне с английским оркестром, великий, но вспыльчивый Вагнер был крайне недоволен музыкантами. Трубачи все время ошибались, барабанщик опаздывал, а скрипки совсем не звучали... Маэстро вне себя от ярости потребовал от переводчика, чтобы он сообщил музыкантам следующее: -- Если это стадо идиотов не будет играть как следует, я их всех выкину вон! Переводчик понимающе кивнул и перевел: -- Джентльмены, маэстро приносит вам свои извинения в связи с тем, что его музыка доставляет вам трудности. Он просит вас сделать все, что в ваших силах, и ни в коем случае не волноваться!..
В парижских газетах время от времени появлялись восторженные похвалы величайшему из величайших маэстро всех времен и народов -- Веберу. Причем хвалебные статьи неизвестного автора были написаны со знанием всех тонкостей музыки композитора. И не удивительно, ведь эти дифирамбы Веберу пел... сам Вебер.
Однажды к Верди, проводившему лето на своей небольшой вилле на побережье в Монте-катини, пришел в гости один из друзей. Оглядевшись, он был несказанно удивлен тем, что хозяин хотя и не слишком большой, но все-таки двухэтажной виллы в десяток комнат постоянно ютится в одной комнатке, причем не самой удобной... -- Да, конечно, у меня есть еще комнаты, -- пояснил Верди, -- но там я храню очень нужные мне вещи. И великий композитор повел гостя по дому, дабы показать ему эти вещи. Каково же было удивление любознательного гостя, когда он увидел великое множество шарманок, буквально заполонивших виллу Верди... -- Видите ли, -- со вздохом разъяснил композитор таинственную ситуацию, -- я приехал сюда в поисках тишины и покоя, имея в виду поработать над своей новой оперой. Но многочисленные владельцы этих только что виденных вами инструментов почему-то решили, что я прибыл сюда исключительно для того, чтобы послушать собственную музыку в довольно скверном исполнении их шарманок... С утра до ночи они услаждали мой слух ариями из "Травиаты", "Риголетто", "Трубадура". Причем имелось в виду, что я должен был еще и каждый раз платить им за это сомнительное удовольствие. В конце концов я пришел в отчаяние и попросту скупил у них все шарманки. Это удовольствие мне обошлось довольно дорого, но зато теперь я могу спокойно работать...
Как-то раз известного художника Волкова спросили, как он начинал свою карьеру. Волков раздраженно ответил, что для хлеба насущного ему приходилось служить в департаменте, причем одному за двоих, потому что рядом с ним протирал штаны один свистун, который ничего не умел, ничего не хотел, а только сидел и насвистывал целыми днями... -- Наверно, этот свистун плохо кончил? -- Да уж конечно! Входящие данные он не записывал, исходящие бумаги не отмечал... При сокращении вакансий нас первыми со службы выгнали. Он поступил в консерваторию, а я стал художником, -- со вздохом закончил рассказчик. -- А фамилия его была Чайковский.
Один из завистников Гайдна как-то в разговоре с Моцартом с пренебрежением сказал о музыке Гайдна: -- Я бы так никогда не написал. -- Я тоже, -- живо отозвался Моцарт, -- и знаете почему? Потому что ни вам, ни мне никогда не пришли бы в голову эти прелестные мелодии...
Гаррик играл так правдоподобно и убедительно, что заставлял поверить не только зрителей, но и своих собратьев-актеров. Играя Макбета он бросил наемному убийце: "Твое лицо в крови", -- воскликнул Макбет-Гаррик. И исполнитель этой роли невольно поднес руку к лицу, в страхе прошептав слова: "Да неужели, Господи!" -- которых вовсе не было в тексте пьесы
Гаррик, играя короля Лира, однажды так вошел в экстаз, что сорвав с головы парик, запустил им в зал, и так без парика доиграл спектакль до конца. Однако сила воздействия его игры была так велика, что зал даже "не заметил" этой промашки.
Однажды Глазунов пришел к Сергею Танееву и принес свое только что написанное произведение. Это была симфония. Танеев уговорил гостя исполнить ее. При этом хозяин запер все двери и попросил Глазунова начинать. Глазунов сыграл, после этого начались разговоры, обсуждение. Полчаса спустя Танеев говорит: -- Ах, я запер все двери, а, может быть, кто-нибудь пришел... Он вышел и через некоторое время вернулся с Рахманиновым. -- Позвольте познакомить вас с моим учеником, -- представил он Рахманинова, -- это очень талантливый человек и тоже только что сочинил симфонию. Рахманинов сел за рояль и сыграл симфонию Глазунова. Потрясенный Глазунов говорит: -- Но ведь это моя симфония... Где вы с ней познакомились, ведь я ее никому не показывал? А Танеев говорит: -- Он у меня сидел в спальне и с первого раза на слух все запомнил... Видал, какие у меня ученики! -- Не ученики, а баловники! -- засмеялся Глазунов.
Иногда артисты в порыве вдохновения живут в каком-то своем воображаемом мире. Однажды на репетиции пьесы Шекспира "Ричард III" Ермолова -- Анна стояла у гроба горячо любимого мужа. Слезы застилали ей глаза, она вся -- скорбь. Анна с необыкновенным проникновением произносит прощальные слова, устремив свой взор на лицо покойного. Актеры, служащие сцены, замерев, слушают и смотрят на изумительную игру великой артистки. В перерыве усталая Ермолова садится на стул у кулисы. Вдруг к ней подбегает режиссер и, падая на колени, просит прощения. Мария Николаевна испуганно спрашивает, поднимая его с колен: "Что такое? Что случилось?" -- "Простите, каким то образом в гробу очутилась львиная шкура". -- "Я не видела! -- отвечала Ермолова
Ох уж эти артисты. В 1908 55-летняя Ермолова играла в пьесе Островского "Без вины виноватые". "Я опять играю, очень устаю, сил совсем нет, но что я могу поделать, -- пишет она в письме, -- если публика с удовольствием смотрит, и плачет, и смеется"
Кому-то нравится ораторская легкость, кому-то нет. Нам наследникам советского режима, привыкшим наблюдать, как начальники мямлят по бумажке, свободная речь докладчика весьма импонировала. Но иногда подобный стиль настораживает. Ирвинг, знаминитый англо-шотландский проповедник XIX вв играючи и с блеском выдержал все богословские экзамены и начал проповедовать. Случай, происшедший с ним во время его первой проповеди, показывает его самообладание, но также дает намек на то, почему некоторые не любили его, находя, что он слишком рисуется. В самый разгар проповеди Ирвинг задел Библию, лежавшую перед ним, и листки, по которым он читал, посыпались на пол. Проповедник наклонился, свесившись через кафедру, подобрал листки, сунул небрежно в карман и продолжал говорить так же свободно, как перед этим читал по бумаге. Жест произвел впечатление, и все же было в нем что-то чересчур вольное, и не всем он пришелся по вкусу
Малер всю жизнь был одержим навязчивой идеей: стать Бетховеном XX века. В его поведении и манере одеваться было нечто бетховенское: за стеклами очков в глазах Малера горел фанатичный огонь, одевался он крайне небрежно, а длинная шевелюра была непременно всклокочена. В жизни он был до странности рассеян и нелюбезен, шарахался от людей и экипажей, словно в лихорадке или нервическом припадке. О его удивительной способности наживать себе врагов ходили легенды. Его ненавидели все: от оперных примадонн до рабочих сцены. Оркестр он мучил нещадно, и сам мог стоять за дирижерским пультом по 16 часов, нещадно ругаясь и разнося всех и вся. За странную и конвульсивную манеру дирижирования его называли "одержимой судорогами кошкой за дирижерским пультом" и "гальванизирующей лягушкой".
Премьера оперы Масканьи "Маски" состоялась в один и тот же день и час сразу в семи итальянских городах: Риме, Неаполе, Генуе, Турине, Милане, Венеции, Вероне. Произошло это благодаря недоразумению: Масканьи обещал первую постановку своей новой оперы Венеции, а его издатель Сонцоньо, которому композитор продал права на оперу "Маски", -- Риму. Выяснив это, ни тот ни другой отказать театрам уже не могли и решили -- чем больше, тем лучше... Узнав об этом, еще пять театров обратились к композитору с просьбой. -- 3а одну премьеру денег в семь раз больше. Ну кто от этого может отказаться? -- весело объяснял композитор своим друзьям эту комическую ситуацию.
Будучи человеком неврастеническим, Массне довольно неохотно принимал на себя обязанности дирижера своих произведений: он слишком сильно волновался во время выступления и очень неуверенно чувствовал себя за пультом. Но однажды заболел дирижер парижской Комической оперы и композитор был просто вынужден дирижировать премьерой своего произведения. Страшно нервничая, Массне, сопровождаемый бурными аплодисментами, подошел к дирижерскому пульту. Он поклонился публике, потом оркестру, постучал палочкой по пульту, и в наступившей тишине вполголоса сказал оркестрантам: -- А теперь, дорогие коллеги, будьте так добры, сопровождайте меня!
Перед каждым представлением новой оперы на Мейербера просто жалко было смотреть, до того он выглядел неуверенным и сомневающимся в успехе. Во время репетиций он у всех спрашивал мнение и просил совета, причем даже у машиниста сцены... Всякая мелочь казалась ему преувеличенно опасной для будущего успеха оперы. Так, репетируя "Роберта-дьявола", он решил, что во втором действии на сцене слишком бедная обстановка, и, прервав репетицию жалобно обратился к директору театра: -- Милейший, вы хотите совсем погубить мою музыку? Ведь тут не на что смотреть! Сцена была немедленно обставлена с небывалой роскошью. -- Маэстро, вы довольны? -- спросил директор. Оглядев сцену, композитор чуть не зарыдал. -- Ну, вот теперь, милейший, вы меня окончательно погубили! Что вы устроили на сцене? Ведь публика станет пялиться на сцену и просто не будет слушать мою музыку!
В Ватикане всего один раз в год исполнялось гигантское девятиголосное сочинение Аллегри для двух хоров. По приказу Папы Римского партитура этого произведения тщательно охранялась и никому не показывалась. Но Моцарт, прослушав всего лишь раз это произведение, записал его на слух. Он хотел сделать подарок для своей сестры Наннель -- преподнести ей ноты, которые имеются только у Папы Римского... Узнав о "похищении", Папа пришел в крайнее изумление и, убедившись, что нотная запись безупречна, наградил Моцарта орденом Рыцаря золотой шпоры...
Выходки и чудачества Бетховена составили ему репутацию человека с непомерным самомнением. Как-то после концерта одна восторженная дама спросила его: -- Маэстро часто слушает Моцарта? -- Нет, сударыня, -- ответил композитор, -- я его вообще не знаю. Как и других, впрочем. Мне вполне достаточно Бетховена!
Другой раз его пригласили на благотворительный концерт. Известный своей любовью к музыке, особенно к Моцарту ("Мне нраватся свобода сочетаний звуков, в нем совсем нет той протестантской гордыни, которой так невыносим Бах"), он играл в этом концерте на скрипке. Местный журналист, восхищённый его исполнением, спросил у соседки: "Кто это играет?" и получил ответ: "Как, вы не узнали? Это же сам Эйнштейн!" -- "Ах, да, конечно!" На следующий день в газете появилась заметка о выступлении великого музыканта, несравненного виртуоза-скрипача, Альберта Эйнштейна. Как ни странно, Эйнштейн очень гордился этим выступлением, постоянно носил эту вырезку с собой и показывал ее всем своим знакомым. "Вы думаете, я учёный? Я знаменитый скрипач, вот кто я на самом деле!" -- говарила он, и это отнюдь не было просто шуткой.
Как-то раз, когда семилетний Моцарт давал концерты во Франфкурте-на-Майне, после выступления к нему подошел мальчик лет четырнадцати. -- Ты так замечательно играешь! -- сказал он юному музыканту. -- Мне никогда так не научиться... -- Да что ты! -удивился маленький Вольфганг. -- Это ведь так просто. А ты не пробовал писать ноты?.. Ну, записывать мелодии, которые приходят тебе в голову... -- Не знаю... Мне в голову приходят только стихи... -- Вот это да! -- восхитился малыш. -- Наверно, писать стихи очень трудно? -- Да нет, совсем легко. Ты попробуй... Собеседником Моцарта был юный Гёте.
Как-то Франсуа Обер присутствовал на генеральной репетиции одной из своих опер. Исполнитель главной партии был певцом старательным, но не очень способным. После окончания репетиции кто-то заметил композитору: -- Певец сделал все, что мог. Почему бы ему не сказать несколько теплых слов? -- Вы правы, -- ответил Обер. -- Позовите его. Певец подошел. Композитор протянул ему руку: -- Я не сержусь на вас, сударь!
Взаимоотношение актера и персонажа -- это всегда проблема. Оливье в одной из бродвейских постановок играл роль довольно-таки склизкого типа. Успех был колоссальным. -- Мистер Оливье, вы играете роль Джеда великолепно. -- Да, я так его ненавижу, что должен выпускать из себя всю энергию, чтобы его не убить. Правда, утверждали, что эта отрицательная энергия скорее относилась к режиссеру, который избрал своей стратегией доводить актеров до белого каления, чтобы вызвать нужную реакцию
Жак Оффенбах получил приглашение посетить Соединенные Штаты Америки и продирижировать своей опереттой "Хорошенькая парфюмерша". Приехав, он обнаружил, что оркестр из рук вон плох, и хотел отказаться от спектакля, но приехавшая с ним на гастроли певица упросила его не делать этого. -- Маэстро, пусть оркестр играет что хочет, но дайте мне спеть! -- со слезами сказала она. Предвидя грядущие неприятности, композитор попросил вторую скрипку сесть за барабан, которого ни в партитуре, ни в оркестровке вообще не было. Спектакль был ужасен! Виолончель и контрабас пропускали такты с завидным постоянством, гобоист играл время от времени, фаготист спал половину спектакля... Певица пела на пять тонов выше, чем играл оркестр... У Оффенбаха волосы зашевелились на голове, он делал отчаянные жесты то оркестру, то певице -- бесполезно! И тут он вспомнил о заготовленном как раз для подобного случая барабане. Барабан начал великолепное громкое тремоло на 30 тактов, которое длилось до конца дуэта и скрыло массу фальшивых нот. Композитор после пережитого позора ожидал разгромных рецензий, однако наутро все газеты поместили восторженные отзывы. -- После этого урока я всегда старался вписать в партитуру барабан, -- говорил Оффенбах, -- ведь и на каждом корабле существует спасательный круг...
В 1920-е гг грузинский поэт Леонидзе беседовал с одним из духанных (т. е. вместе пили по кабакам) друзей Н. Пиросманишвили:
-- Как жаль, что его нет среди нас, -- сказал поэт.
-- Нет, -- не согласился Лимона, так звали этого экзотического друга. -- Это его счастье, что он умер. Кто бы дал ему работу? Куда бы он делся?
-- Но сейчас другие времена, -- сказал поэт, -- не то что при царизме. Советское правительство теперь заботится о художниках и поэтах (наивный: как выяснилось потом "Советская власть дала писателям все -- она отняла у них только одно: право писать").
-- Он бы, -- задумчиво возразил Лимона, -- все равно продолжал бы пить и бродяжничать, и подвел бы правительство.
Да согласие между художником и властью обречено быть кратким и непрочным.
Пиросманишвили рисовал свои прославленные шедевры просто так, "за выпивку и угощение". Однажды хозяину духана удалось продать одну из его картин "французу". Художник тогда входил в моду, когда после таможенника Руссо вдруг пошла мода на примитивное искусство. Духанщик попытался отдать эти деньги Пиросмани. Тот отказался: "За деньги не рисую" (а за что тогда еще рисовать? Ну если не платят, то понятно, а если сами платят, то почему бы и не взять?). Духанщик однако упорствовал и насильно втиснул деньги. Пиросмани рассвирипел, убежал и не возварщался несколько дней, и потом еще долго был за это обижен на духанщика.
Художник и коммерция -- вещи в общем-то плохо совместимые. В 32 года, ничего не добившись в искусстве Пиросмани прилепился к торговле. У него было немного денег и он открыл лавку. Торговали они по очереди с компаньоном, причем на долю последнего торговая вахта выпадала все чаще и чаще. Однажды тот в свой выходной день проходил мимо лавки. И хотя день для коммерции был очень удачный, она оказалась закрытой. Оказывается Пиросмани вдруг повозку, груженую свежескошенной травой -- "много, с двух ишаков", купил ее, рассыпал в задней комнате по полу и валялся.
-- Ты что, Нико?
-- Понимаешь, друг. Так хорошо, что можно не ехать в деревню.
Естественно, дела так не делаются. "Ему было противно торговать," -- вспоминал об этом позднее его тогдашинй компаньон
Рассказывает некто Подгаецкий, участник группы "Машина времени" -- была когда-то в СССР такая очень популярная группа. Как зашли они всей группой в ресторан. "Как сейчас помню, больше всего меня поразили там музыканты, игравшие в ресторане. Это были профессионалы высшего класса. Они пели наши песни, но пели так, что нам даже после ежедневных многочасовых репетиций не удалось бы этого сделать. Удивительное четырехголосье с небесными красотами звука! Когда мы вошли в зал, они грянули "Поворот", разложенный на несколько голосов. Надо было видеть вытянувшиеся лица Макаревича и Кутикова! Они поняли, что на сцену сегодня выходить им просто не нужно. Так и сидели мы весь вечер, грустно выпивали, утешая себя тем, что такое пение все равно вторично, что сочинили эти песни мы, что популярными их сделали тоже мы, а значит, мы - главные в этом деле. Но осадок, как говорится, остался:"
Музыка Прокофьева к балету "Ромео и Джульетта" поначалу казалась всем настолько непонятной и сложной, что общее собрание коллектива оркестра и балетной труппы, состоявшееся за две недели до предполагаемой премьеры, единогласно постановило отменить спектакль -- во избежание полного провала... При этом, вслед за одним местным остроумцем, весь театр повторял одну и ту же крылатую фразу: -- Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете...
Премьера оперы Пуччини "Принцесса Турандот" состоялась уже после смерти автора, хотя он изо всех сил работал над нею свои последние дни. По оставшимся записям ее кое-как скомпоновал друг композитора. Однако во время премьеры дирижер Тосканини, доиграв до места, где кончались прописанное Пуччини, положил палочку, повернулся к публике и со словами: "Здесь опера кончилась. Маэстро умер", покинул пульт. А то что люди заплатили за полное представление, ему, похоже, было наплевать. Да и уважения к человеку, который постарался хоть как-то довести дело до конца, было маловато.
Скрипач Феликс Радикати, ознакомившись в рукописи с квартетами Бетховена, сказал с усмешкой композитору: -- Маэстро, я надеюсь, вы не считаете всерьез эти свои произведения музыкой? Бетховен, снисходительно улыбаясь, дал следующий ответ: -- О, напротив! Просто они написаны не для вас, а для позднейших времен...
Когда молодой Рахманинов вместе со своим другом Шаляпиным впервые появился у Л. Н. Толстого, у него от волнения дрожали колени. Шаляпин спел песню "Судьба" Рахманинова, затем композитор исполнил несколько своих произведений. Все слушатели были восхищены, грянули восторженные аплодисменты. Вдруг, словно по команде, все замерли, повернув головы в сторону Толстого, который выглядел мрачным и недовольным. Толстой не аплодировал. Перешли к чаю. Через какое-то время Толстой подходит к Рахманинову и возбужденно говорит: -- Я все-таки должен вам сказать, как мне все это не нравится! Бетховен -- это вздор! Пушкин, Лермонтов -- тоже! Стоявшая рядом Софья Андреевна дотронулась до плеча композитора и прошептала: -- Не обращайте внимания, пожалуйста. И не противоречьте, Левочка не должен волноваться, это ему очень вредно. Через какое-то время Толстой снова подходит к Рахманинову: -- Извините меня, пожалуйста, я старик. Я не хотел обидеть вас. -- Как я могу обижаться за себя, если не обиделся за Бетховена? -- вздохнул Рахманинов, и с той поры ноги его не было у Толстого.
Периоды творческих сомнений у Рахманинова случались обычно не после провалов, а наоборот, после особенно удачных концертов, и переживал он их мучительно. Однажды, закончив выступление под бурный восторг публики, Рахманинов заперся в гримерке и долго никому не открывал. Когда дверь наконец-то отворилась, он никому не дал сказать и слова: -- Не говорите, ничего не говорите... Я сам знаю, что я не музыкант, а сапожник!..
Рахманинов обладал самым большим из всех пианистов охватом клавиш. Он мог сразу охватить двенадцать белых клавиш! А левой рукой Рахманинов свободно брал аккорд: до ми-бемоль соль до соль! Руки его были действительно большими, но изумительно красивыми, цвета слоновой кости, без вздувшихся вен, как у многих концертирующих пианистов, и без узлов на пальцах. В конце жизни кнопки на ботинках Рахманинова (а именно ботинки на кнопках он любил носить), застегивала только жена, чтобы перед концертом, не дай бог, не был поврежден ноготь на пальце...
Рахманинов часто повторял, что в нем восемьдесят пять процентов музыканта... -- А на что приходятся остальные пятнадцать? -- спрашивали его. -- Ну, видите ли, я еще немножко и человек...
Несмотря на то что Россини писал очень быстро, бывали случаи, когда он не успевал закончить музыкальную партитуру в срок. И так было с увертюрой к опере "Отелло": премьера на носу, а увертюры все еще нет! Директор театра "Сан-Карло", не долго думая, заманил Россини в пустую комнату с решетками на окне и запер композитора, поставив ему всего лишь тарелку со спагетти, и пообещал, что пока не будет последней ноты увертюры, Россини из своей "тюрьмы" не выйдет и еды не получит. Сидя взаперти, Россини очень быстро закончил увертюру. Так же было и с увертюрой к опере "Сорока-воровка", которую композитор сочинял в тех же условиях, запертым в комнате, причем сочинял ее в день премьеры! Под окном "тюрьмы" стояли рабочие сцены и ловили готовые листы с нотами, затем бежали к нотным переписчикам. Разъяренный директор театра приказал людям, охранявшим Россини: если листы нотной партитуры не будут выбрасываться из окна, тогда из окна вышвырните самого композитора!
Россини был в гостях у одного барона. Среди приглашенных находился также Альфред де Мюссе. Его попросили прочитать что-нибудь, и Мюссе прочитал свое новое стихотворение "Не забывай". Тогда Россини, обладавший феноменальной памятью, решил подшутить над поэтом и как бы невзначай спросил:
- Чьи это стихи? Я что-то не припомню автора...
- Ваш покорный, слуга, -- ответил Мюссе.
- Да полноте, -- лукаво сказал Россини, -- я их еще в детстве знал наизусть.
И без малейшей запинки, слово в слово, повторил только что услышанное стихотворение Мюссе.
Антон Рубинштейн, который мог часами просиживать за нотной бумагой, чувствовал себя не в состоянии написать обыкновенное письмо. По его словам, ему было значительно легче сочинить большую симфонию, чем маленькое письмо. Одному из своих друзей он рассказал, что однажды он все-таки настрочил письмо в шесть страниц. -- Но знаете, что из этого вышло? -- спросил он. -- Когда это ужасное письмо было закончено, я прочел его и, оставшись крайне недовольным своим сочинением, так-таки и не отправил его, а тут же сел в поезд, приехал туда, где проживал адресат злополучного письма, и быстренько обо всем договорился с ним лично...
Как-то раз одна журналистка спросила у Стравинского: -- Маэстро, как вы сочиняете музыку? О чем вы думаете в это время? -- Простите, мадам, но, вероятно, у меня получается только потому, что когда я сочиняю музыку, я думаю только о ней и ни о чем больше...
У Тулуз-Лотрека было две кампании, два мира, в которых он вращался. Один -- художников, врачей, людей порядочного общества. Другой -- проституток, борделей. И те, и другие, видя его попеременно у себя весьма удивлялись. "Когда он успевает работать, так гуляя", удивлялись одни. "Когда он успевает развлекаться, так работая", вторили им другие.
Что бы там ни говорили, а в искусстве отсебятина к месту -- большая вещь. Знаменитый опереточный актер Ярон постоянно пользовался этим приемом. Однажды во время спектакля он пел, плясял, и вдруг разлегся прямо посреди сцены. Партнеры сначала шепотом начали шикать, а когда это не возымело действия, один из них громко сказал:
-- Граф, -- Ярон как раз исполнял роль графа в какой-то оперете, -- не угодно ли вам встать.
-- Не хочу, -- громко ответил Ярон, -- ни петь, ни плясать. Я уже свои 8 положенных часов отбарабанил.
А происходило это сразу после Октябрьской революции, когда как раз в Москве широко обсуждался вопрос о соблюдении закона о 8-часовом рабочем дне. Публика так и зашлась от восторга.
Как-то раз Сайф ад-Даул, правитель Дамаска, предложил аль-Фараби во время собрания ученых сесть сообразно его званию. Аль-Фараби уселся на трон. Государь рассердился и сказал своему телохранителю на тайном языке, который знали только немногие посвященные: "Этот тюрк нарушил все правила приличия, поэтому когда он встанет (по окончании собрания), тогда вы накажете его за невоспитанность". Тогда аль-Фараби спросил "Я никакого проступка не совершил, за что я буду наказан?" Услышав этот вопрос, изумленный Сайф ад-Даула спросил: "Ведь в народе этого языка никто не знает, где и у кого ты его изучал?" Аль Фараби ответил "я знаю больше 70 языков, чтобы понять, слова вашего немудреного языка"
Художник Ге рассказывает в своих воспоминаниях, что однажды на вопрос, верит ли он в то, что проповедует, Бакунин отвечал: "Не знаю, но лишь бы все это завертелось, закрутилось и потом -- головой вниз..."
Люди науки -- народ необычный, и часто они интересуются такими проблемами, которые, казалось бы, далеки от их научных интересов. И тем не менее их интерес -- это отнюдь не тождественен интересу обычного человека.
-- Говорят, что одно время Бор увлекался вестернами? -- где-то раскопали журналисты неизвестые факты о Боре.
-- Я бы этого не сказал, -- ответил на их вопрос Дирак. -- Бор был глубоким мыслителем и действительно размышлял обо всем на свете. Его, например, интересовало: когда двое гангстеров вытаскивают револьверы и хотят друг друга убить, ни один из них не осмеливается выстрелить, -- как найти этому объяснение? Бор искал его и нашел... Это психологический вопрос: если вы сначала принимаете решение стрелять и затем стреляете, это более медленный процесс, чем выстрел в ответ на внешний стимул. И пока вы решаете нажать курок, другой увидит это и выстрелит первым. Отсюда и его якобы интерес к вестернам. Его всегда волновали сцены, когда двое гангстеров стоят друг против друга, и никто из них не решается выстрелить первым.
Далее Дирак рассказывал, что в боровском институте провели экспериментальную проверку этой гипотезы: купили детские пистолеты и устраивали внезапные "гангстерские встречи" с Бором. Он доказал, что при прямой угрозе неизменно успевал выстрелить раньше нападавших.
Один из конгрессов физиков (1927) превратился в нескончаемый спор между Эйнштейном и Нильсом Бором. Этот спор разделил всех физиков на две половины: одни заняли сторону Эйнштейна, другие -- Бора. Споры доходили до очень горячих слов и выражение. Однажды ученые так заспорились, что в зале воцарилась тишина: каждая половина то ли устала, то ли искала слов пообиднее, не выходя однако из рамок приличий, для другой половины. И вдруг кто-то обратил внимание на доску. А там, пока все были увлечены спором, появился рисунок недостроенной Вавилонской башни и слова из Книги Бытия: "...Там смешал Господь язык всей земли, чтобы никто не понимал речи другого". Все улыбнулись и мирно направились в столовую, но к согласию так и не пришли.
Однажды Бор рассказывал Паули, как некий молодой самонадеянный ученый принес ему очередную гипотезу, примеряющую волновую и квантовые теории света -- камень преткновения для тогдашних физиков. Теория этого молодого, да раннего яйца не стоила, из которого он только что вылупился.
-- Но ты, разумеется, с удручающей твоей добротой сказал ему, что все это тем не менее оч-чень, оч-чень интересно, не так ли? Ах, жаль, меня тогда не было!
-- А откуда ты это знаешь?
-- Это все знают: когда кто-нибудь долго выкладывает перед тобою вздор, ты всегда говоришь, что это оч-чень, оч-чень интересно. Это лукавит твоя угнетающая деликатность, из-за которой ты подробно отвечаешь даже на письма изобретателей перпетуум мобиле...
Так пишет в своих мемуарх Паули. Жена же Бора, вспоминая, как Нильс написал 7 подробных писем такому изобретателю вечного двигателя, пыхтя и сопя при этом как паровоз.
-- Неужели так трудно объяснить очевидные вещи? -- упрекал Нильса его брат Харальд.
-- Видишь ли, -- задумчиво отвечал Бор, -- я сам не понимаю, отчего вечный двигатель невозможен.
Вечный двигатель, похоже, -- это одна из тех ловушек, которые на нашем пути оставил несуществующий бог, чтобы человеческий разум не очень возносился.
Странно, но есть люди, которым нравится запутанность и нарочитая сложность. Математику в Копенгагенском университете, когда там учился Нильс Бор, преподавал Тиле. Этого Тиле отличала замысловатая манера высказывать свои суждения. Он не говорил: "Эти величины равны". Он говорил: "Это величины, отношение которых равно единице". Его не удовлетворяли простые доказательства. Ему нравились сложные. Однажды Тиле безуспешно пытался вывести одну из формул сферической геометрии с помощью мнимых чисел. Полуслепой, он бродил и бродил вдоль исписанной черной доски, пока не сдался. "Попробуйте доделать это сами, все должно выйти!" -- сказал он студентам. Бор попробовал -- у него ничего не вышло. Харальд, младший брат Бора, был уже студентом-математиком, и Нильс показал ему выкладки старика. Но и это не принесло успеха. Обескураженный неудачей, Харальд привлек к делу приятеля. Они пустились на розыски прежних записей тилевских лекций, надеясь увидеть наконец заколдованный вывод. На нужной странице их встретила фраза: "В этом месте Тиле хотел показать, что формулу можно получить с помощью мнимых чисел, но у него ничего не вышло". Юнцы с облегчением расхохотались. Но Нильсу нравился этот чудак. "Понимаете ли, это было интересно юноше, которому хотелось вгрызаться в суть вещей. И его лекционный курс стал одним из немногих, какие я слушал в университете... " -- объяснял он свою позицию.
Очень часто рассказывают такой анекдот про Вейерштрасса -- немецкого математика, знаменитого тем, что пригрел на груди науки С. Ковалевскую. "Хер профессор, -- обратился к нему один из его коллег. -- Помните вашего ученика N.?" -- "Весьма смутно". -- "Вы его в свое время прогнали, как совершенного тупицу". -- "И что он поумнел?" -- "По крайней мере, ударился после этого с горя в поэзии, и не без успеха". -- "Мои поздравления. А вот для математики у него явно не хватало воображения". Когда рассказывают этот случай, почему-то мало думают, насколько много в словах великого ученого было истины. Комментируя мысль Э По "наука изгнала дриад из леса, а нимф из болот", т. е. с позитивным знанием поэзия пошла под откос, уже другой ученый, XX века, Дж. Бернал выразился: "Не знаю, не знаю. Современная наука требует такой силы воображения, которая поэзии явно не под силу".
Философам тоже своейственна гордость за свою профессию. На одном философском конгрессе в Лондоне появился человек в шортах и с рюкзаком в руках. Он как-то бессистемно тыкался в разные двери. Один из устроителей конгресса заметив его мучения, попытался быть ему полезным:
-- Боюсь вы ошиблись, здесь собираются философы.
-- Я боюсь того же.
Однако оказалось, что он прибыл именно на этот конгресс по спецприглашению, и как ни странно тоже оказался философом, Витгенштейном. Правда, сам себя он называл профессором философии, утверждая, что до звания "философ" он еще не дорос.
Некоторые люди оценивают происходящее только из своего личного опыта. Гегель же пытался понять ход истории и к нему приспособить свою жизнь. Он приветствовал приход Наполеона в Германию, видя в этом поступь истории. Французские солдаты остановились в его доме и вели себя так, как свойственно вести разнузданной солдатне в покоренной стране. "Я пожалуюсь императору, -- передает слова Гегеля его секретать, -- вы ведете себя недостойно великой армии". "Заткнись, немецкая свинья, пока тебя не поджарили," -- коротко и ясно прокомментировал его просьбу офицер. Но в его переписке этот факт не нашел отражения. Все письма его тех лет полны восторга: о том, как великий дух истории коснулся его своими крылами, как белый конь великого императора-освободителя пролетел мимо.
Один маленький шалун, пробегая мимо Гегеля, тогда пятнадцатилетнего юноши, ударил его очень больно, но решительно без всякого основания, и побежал далее в поисках за подобными же подвигами и новым проявлением активности. Гегель, сам маленький, поймал за руку маленького шалуна и серьезно спросил его: "Почему вы меня ударили?" - "Так", - отвечал тот, совершенно сбитый с толку подобным философским отношением к делу. "Я хочу, чтобы вы мне объяснили", - продолжал Гегель. Мальчик объяснил, что ему было скучно и что под руку никто в данную минуту, кроме Гегеля, не подвернулся. "А разве, ударив, веселее?" - настаивал Гегель. Шалун расхохотался, еще раз наскоро толкнул маленького философа и исчез в длинном коридоре, - для нас навсегда
Свою университетсую карьеру Гегель начал с доклада "De orbitis planetarum", где, отвергая Коперника и Ньютона, обращается для своих астрономических соображений к гипотезе Платона. Якобы расстояния между планетами определяются рядом чисел: 1, 2, 3, 4, 9, 16, 28.. Как раз в это время между третьей и четвертой планетами, т. е. Землей и Марсом, где по идеям Гегеля должно было быть пустое место была открыта еще одна маленькая планета Церера (правда, потом ее отнесли к астероидам, и только в наше время -- в 2006 -- астрономы все же решили, что Церера входит в особый класс астрономических объектов: "карликовые планеты"). На что Гегель пренебрежительно отозвался: "Вместо того чтобы смотреть в телескопы, астрономам нужно научиться глядеть в суть вещей".
Есть манера начинающим на каком-нибудь творческом поприще ходить за благословением к знаменитостям. Гейзенберг считал себя очень способным математиком. И пошел напрашиваться в ученики к Линдеману, доказавшему невозможность квадратуры круга. На письменном столе у профессора он увидел небольшого черного пса, который начал отчаянно лаять. "Я был так ошеломлен этой сценой, что начал заикаться... Линдеманн, седобородый старик с усталыми глазами, спросил, какие книги по математике удалось мне прочесть, и я назвал сочинение Германа Вейля "Пространство, время, материя". Маленькое лающее чудовище в этот момент замолчало, и Линдеманн смог закончить наш разговор фразой: "В таком случае вы окончательно потеряны для математики" (Из воспоминаний Гейзенберга). Что оказалось в самый раз. Ибо математик он действительно был никудышний. Зато в физике он не только нашел себя, но и оказалось, что умеет приспособить для решения физпроблем математический аппарат.
Живя при храме, Гераклит, согласно свидетельствам, иногда играл с детьми в кости и в другие детские игры, иногда предавался "праздным" размышлениям. Заставшим его за игрой в бабки эфесянам он сказал: "Чему вы, порочнейшие, удивляетесь? Разве не лучше заниматься этим, чем среди вас вести государственные дела?"
[Гоббс] Современников удивляла начитанность Гоббса. Он говорил, что потому что он мало читал (но очень обстоятельно). Если бы он читал много, он знал бы не больше заурядного человека
Когда один из иезуитов, которым послана была книга с галантной, но не искренней просьбой сообщить автору -- бывшему ученику иезуитов -- "свои замечания и таким образом продолжать поучать его",- принял всерьез просьбу Декарта и обещал ему прислать свои замечания, то Декарт поспешил поблагодарить его и пригласил прежде всего просмотреть "Геометрию", причем коварно заметил, что для того, чтобы проделать все вычисления, достаточно нескольких дней. Почтенный член "общества Иисусова", по-видимому, сломал себе зубы на этой работе и предпочел не утруждать Декарта возражениями
Предание говорит, что Диоген, вздумал показать несостоятельность платоновской теории идей, говоря, что он действительно видит и ощупывает бочку, но что он никак не видит и не в состоянии ощупать идеи бочки. Где же она, -- спрашивает он. "И немудрено,- ответил ему Платон,- что ты ее не видишь: ты смотришь глазами, а не разумом"
Что-то некоторые стали чересчур заботиться, что с ними будет после смерти. А зачем? Вот Диоген, так тот совсем об этом не думал: бросьте де меня после смерти где-нибудь под кустом, подальше от жилья, чтобы не вонял.
-- Как, -- спросили его друзья, -- а вдруг тебя дикие животные пожрут?
Диоген задумался:
-- Вы правы, есть проблема. Вот что, положите-ка рядом со мной палку.
-- Какой смысл тебе в палке, если ты будешь мертвым, и все равно ничего не почувствуешь?
-- А какой мне смысл, если я буду мертвым, в диких животных?
[Ибн Сина] Абу Саид, знаменитый суфийский шейх, однажды долго разговаривал с Абу Али ибн Синой, после чего шейх заметил: "То, что я вижу, он знает", а Ибн Сина сказал о своем собеседнике: "То, что я знаю, он видит"
Очень часто рассказывают такой анекдот про Вейерштрасса -- немецкого математика, знаменитого тем, что пригрел на груди науки С. Ковалевскую. "Хер профессор, -- обратился к нему один из его коллег. -- Помните вашего ученика N.?" -- "Весьма смутно". -- "Вы его в свое время прогнали, как совершенного тупицу". -- "И что он поумнел?" -- "По крайней мере, ударился после этого с горя в поэзии, и не без успеха". -- "Мои поздравления. А вот для математики у него явно не хватало воображения". Когда рассказывают этот случай, почему-то мало думают, насколько много в словах великого ученого было истины. Комментируя мысль Э По "наука изгнала дриад из леса, а нимф из болот", т. е. с позитивным знанием поэзия пошла под откос, уже другой ученый, XX века, Дж. Бернал выразился: "Не знаю, не знаю. Современная наука требует такой силы воображения, которая поэзии явно не под силу".
Говорят, что теория подтверждается практикой, и если рекомендации теоретиков дают практические результаты, то теория верна. Черта с два. Однажды к замечательному химику Лавуазье обратился владелец фабрики по производству сахара. Проблема заключалась в том, что сахар имел желтоватый оттенок, который не нравился покупателям -- он им казался грязным. Фабрикант попросил химика разобраться в этой проблеме. Лавуазье, вооружившись знаниями и теориями тех лет, посчитал, что вся проблема во флогистоне, а чтобы удалить его нужно добавить в процесс получиния уголь. Что и было сделано, и сахар стал получаться таким белым, что разве лишь крылышками не махал, чтобы его живым взяли на небо заместо ангелов. Этот опыт тогдашние химики рассматривали как убедительное доказательство правильности флогистонной теории. Один из них, правда, поимел сомнения, стал сражаться с этой теорией и в конце концов ее опроверг, за что и закончил в 1793 году жизнь на гильотине. Звали этого химика... Лавуазье. Почему же его практические рекомендации оказались верными? А черт его знает. Скорее всего сыграл роль его громадный практический опыт.
Об ученых часто ходит молва, как о людях не от мира сего. Известного немецкого математика Мебиуса мы знаем по ленте, которой он дал свое имя. Между тем заслуги его в этом минимальны. И хотя проблемами топологии он был занят день и ночь, но так не до чего путного и не додумался. И вот так однажды пригорюнившись он сидел у себя в кабинете, когда туда ворвалась жена с жалобной руганью на служанку:
-- Ты только посмотри, что эта мерзавка наделала. А служанка, отправляя простыни в стирку, перепутала их так, что один конец связала с противоположным не той же, а другой стороной.
Мебиус внимательно посмотрел на простыни и изрек:
-- А ты знаешь, девушка не так и глупа, как ты думаешь.
Так вот и делаются великие открытия: имя Мебиуса знают все, а той девушки не могут вспомнить даже навороченные историки науки.
Жизнь для мистически настроенных людей полна знамений. Однажды Паули остановился на людном углу, увязнув в своих безысходных научных проблемах. и долго не двигался с места, к недоуменью прохожих... Со стороны: молодой буржуа в праздной задумчивости. Внезапно над его ухом прозвучало предостерегающее "Думай о боге!". Мгновенно обернувшись, он увидел глаза фанатика. Это был уличный проповедник -- несчастное порождение ненадежности жизни... Обычно все хохотали, когда Паули рассказывал эту историю. Но не Бор.
-- Потому что мне жаль этого человека... Но то, что что он собирался выразить на своем непереводимом языке, означало лишь: "Думай о главном!" А думаем ли мы о главном?
В детстве великий фр математик А. Пуанкаре пережил сильное увлечение историей. Причем его интересовали не столько битвы или громкие события, сколько он был озабочен вопросами функционирования государства, роли капитала, исторически закономерной сменой форм правления. Во время очередного пребывания в Арранси ему приходит в голову мысль воспроизвести своего рода модель государства. Вся территория усадьбы была поделена на три сектора, три суверенные области, правителями которых стали Анри, Луи и Алина. Из этих частей было образовано тройное государство типа федерации, которое Анри назвал Триназией. Для каждого из трех суверенных королевств был придуман свой особый язык, имелся также единый общегосударственный язык Триназии. Между правителями были распределены важнейшие государственные посты. Луи, например, стал министром торговли, финансов, сельского хозяйства и военно-морских дел. В своем ведении Анри предусмотрительно оставил иностранные и юридические дела, а также кредит и законы. Была принята конституция Триназии. В государстве чеканилась даже своя монета: в обращение были пущены семена одного из кустов, которые дети называли раньше кокосовыми орехами. Государственная машина была приведена в действие, и тут Луи и Алина с возрастающим недовольством стали замечать, что Анри постепенно и неуклонно проводит в жизнь какой-то тайный план. Используя мощный рычаг кредитов, он всячески нарушал финансовое равновесие, умело соблюдая свою выгоду и притесняя партнеров. Любые противодействия своим устремлениям он пресекал законодательным путем, лишая соседних правителей тех или иных прав. Игра продолжалась не один год. В конце концов Анри сосредоточил в своих руках всю полноту государственной власти. История Триназии закончилась самым откровенным абсолютизмом и: слезами Алины Можно сказать, что в этом детском опыте повторялась вся мировая история
Во время одного из математических конгрессов один из ораторов назвал Пуанкаре "принцем математики" (он еще достаточно молод был, чтобы отнять титул короля у владевшего им тогда Вейерштрасса). Все дружно захлопали. А Пуанкаре, как сидел в президиуме, так и не шелохнулся. Коллеги стали его тактично подталкивать. Он опомнился и стал яростно хлопать. Аплодисметны постепенно стали стихать, а Пуанкаре хлопал все яростнее и яростнее. Наконец, кто-то шепнул ему: -- Осторожнее, это хлопают вам. -- Как, -- удивился Пуанкаре, -- откуда они узнали, о чем я думаю?
Рассеянность ученых стала уже притчей во всех языках. Однажды Пуанкаре был приглашен провести новогодний вечер у родителей своего приятеля. Анри принял приглашение и, явившись в назначенный час, повел себя в высшей степени непонятно, если не сказать невежливо. "Он провел вечер, прогуливаясь взад и вперед, -- -- вспоминал впоследствии его друг, -- не слушая то, что ему говорят, или отвечая с трудом и односложными словами". Сосредоточенный на своих мыслях, обуреваемый наплывом неведомых дум, гость до такой степени замкнулся в своей внутренней уединенности, что не заметил, как пробило полночь. "Я осторожно напомнил ему, что мы уже в 1880 году", -- рассказывает дальше Лекорню, тот самый его друг. Будто бы разом спустившись на землю, Анри смущенно распрощался и ушел". Несколько дней они не виделись, и Лекорню казалось, что смущенный своим поведением Пуанкаре избегает его. Но у всех этих увлеченных натурах весьма толстая кожа. Спеша на занятия, Лекорню вдруг почувствовал, как кто-то схватил его за рукав. По законам жанра перед ним сиял своей круглой физиономией Пуанкаре: -- Я умею теперь интегрировать любые диффернециальные уравнения. Достижения гигантское по тем временам, если до сих осталось куча дифуров не поддающихся интегрированию.
Рассеянность ученых стала уже притчей во всех языках. Однажды Пуанкаре был приглашен провести новогодний вечер у родителей своего приятеля. Анри принял приглашение и, явившись в назначенный час, повел себя в высшей степени непонятно, если не сказать невежливо. "Он провел вечер, прогуливаясь взад и вперед, -- -- вспоминал впоследствии его друг, -- не слушая то, что ему говорят, или отвечая с трудом и односложными словами". Сосредоточенный на своих мыслях, обуреваемый наплывом неведомых дум, гость до такой степени замкнулся в своей внутренней уединенности, что не заметил, как пробило полночь. "Я осторожно напомнил ему, что мы уже в 1880 году", -- рассказывает дальше Лекорню, тот самый его друг. Будто бы разом спустившись на землю, Анри смущенно распрощался и ушел". Несколько дней они не виделись, и Лекорню казалось, что смущенный своим поведением Пуанкаре избегает его. Но у всех этих увлеченных натурах весьма толстая кожа. Спеша на занятия, Лекорню вдруг почувствовал, как кто-то схватил его за рукав. По законам жанра перед ним сиял своей круглой физиономией Пуанкаре: -- Я умею теперь интегрировать любые диффернециальные уравнения. Достижения гигантское по тем временам, если до сих осталось куча дифуров не поддающихся интегрированию.
Талантливые люди талантливы во всем. Я бы с этой максимой поспорил. Так говорят, когда обнаруживают побочные увлечения гением, где они были также весьма интересны. Особенно так говорят о физиках, которые вдруг сочиняли стихи или там музыку. Вот и великий математик Пуанкаре не сразу определился в своих привязанностях. В школе он так хорошо справлялся с историей и языками, что иного, кроме гуманитарного направления родители ему и не мыслили. Когда один из товарищей Ксардель попросил ему помочь в написании латинский стихов, Пуанкаре так увлекся делом, что написал превосходные стихи. -- Да, -- почесал в затылке Ксардель, -- а теперь давай исправлять. Иначе не поверят, что это мои стихи. Впрочем, то что Пуанкаре был скорее исключением, чем правилом, говорит его в последующем дар популяризатора науки
Талантливые люди талантливы во всем. Я бы с этой максимой поспорил. Так говорят, когда обнаруживают побочные увлечения гением, где они были также весьма интересны. Особенно так говорят о физиках, которые вдруг сочиняли стихи или там музыку. Вот и великий математик Пуанкаре не сразу определился в своих привязанностях. В школе он так хорошо справлялся с историей и языками, что иного, кроме гуманитарного направления родители ему и не мыслили. Когда один из товарищей Ксардель попросил ему помочь в написании латинский стихов, Пуанкаре так увлекся делом, что написал превосходные стихи. -- Да, -- почесал в затылке Ксардель, -- а теперь давай исправлять. Иначе не поверят, что это мои стихи. Впрочем, то что Пуанкаре был скорее исключением, чем правилом, говорит его в последующем дар популяризатора науки
Французский будущий физик Брюллюэн записался на курсы лекций Пуанкаре. "Зря ты," -- говорили ему друзья, -- "наплачешься еще". И, действительно, лекции оказались своеобразными. На первой же, посещенной физиком, начались чудеса. Пуанкаре ходил, что-то говорил, вдруг остановился. "Мне пришла в голову новая идея", -- сказал он. И стерев все, что писал начал излагать материал в другом ключе. Однако на середине снова остановился. "Нет, я вижу, что эта идея не годится". Представляю, как бы к такому лектору относились в нашем университете. Во Франции дело обстояло не лучше. Благодаря свободному выбору преподавателя очень немногие посещали лекции чудаковатого профессора. Брюллюэн был одним из них, и позднее много сил отдал изданию лекций Пуанкаре, до сих пор считающихся классическими в физике (сам математик не хотел тратить время на издание своих лекций).
На классическом отделении МГУ устроили очередной аспирантский экзамен. С. И. Радциг и А. Н .Попов пригласили 90-летнего Сергея Ивановича Соболевского. Отвечает аспирантка; ей задают вопрос: как будет пассивный аорист такого-то лица такого-то числа от такого-то неправильного глагола. Юная девушка молчит, но задумался и Сергей Иванович. И вот, когда присутствующие решили, что старик, должно быть, совсем сдал -- не может сразу вспомнить ответ на такой простой вопрос, -- Соболевский изрекает: "Зачем вы мучаете барышню? Эта форма очень редка. Она встречается во всей греческой литературе лишь дважды -- там-то и там-то!"
Физики и лирики! Кто из них работает на интуиции, а кто на голом расчете: иди и попробуй разберись. Эдгар По в качестве поэта утверждал, что стихи не сочиняются, а изобретаются и приводил в пример, как чисто логическим путем он создал своего "Ворона". С другой стороны Туполев, наш известный авиаконструктор, рассматривая проект, кажется, фюзеляжа, заметил разработчикам:
-- Вот эта деталь должна не выдержать и сломаться.
-- Но мы все рассчитали.
-- Но я же вижу...
-- Простите, но хоть вы и главный конструктор, но вы обижаете наш коллектив, мы тут работали-работали, считали-считали, а вы так безапелляционно, без оснований...
-- Но неужели вы не видите?
Конечно, не стоит говорить, что по законам жанра фюзеляж треснул, и именно в этом месте. Меня всегда удивляли наши конструкторы, инженеры, ученые. Если бы хоть краем глаза интересовались историей науки, или хоть раз попытались подумать, что откуда берется, они бы не верили так безоговорочно в силу расчетов.
Кое-что о соловьях. Когда философ Вердер приходил в дом Фроловых, он моментально овладевал вниманием слушателей и пускался в блестящие философские импровизации. Поддерживать обыденный житейский разговор он не умел, а если случалось, то говорил коряво, с запинками, мучительно долго подбирая простые слова. Не умел он также и слушать собеседника, плохо разбирался в людях. Но как только представлялся повод поговорить на отвлеченную тему, речи его лились рекой. Раз после ухода Вердера Тургенев не удержался и воскликнул: "В первый раз слышу человека!" На что проницательная и меткая на определения Фролова заметила: "Да. Жаль только, что он с одним собой знаком"
Создание обсерватории в Мараге -- одна из самых важных заслуг Туси. Для этого требовались большие средства, однако Хулаки хан не считал это целесообразным. Известный историк Гаджи Халифа так описывает в своей книге "Книга о мире" эти события: "Когда Хулаки сообщили о затратах на строительство астрономической обсерватории в Мараге, он с сомнением спросил: "Неужели наука о звездах так важна, что требует столько денег?". Туси ответил: "Позволь кому-нибудь подняться на ту гору и бросить оттуда пустой таз. Но сделать так, чтобы никто не видел". Так и сделали. Таз, скатываясь по скалам, издавал страшный шум. Войско хана пришло в замешательство. Туси, сидя рядом с ханом, созерцал происходящее. Насреддин сказал: "Правитель, мы знаем причину шума, поэтому сидим спокойно. Войско же, не зная этого, в тревоге. Если мы будем знать о событиях, происходящих в небе, здесь будет царить спокойствие". Слова Насреддина Туси произвели такое впечатление на хана, что он дал согласие на строительство и выделил 20 тысяч динаров. Позже великий ученый добился выделения для более 100 ученых, работавших в обсерватории, пожизненного жалованья
Однажды кто-то из философов спросил Фихте, почему он всех хулит. "Потому, -- был ответ, -- что не могу, как мне того хочется, причинить им зло"
(1708) французские крестьяне-протестанты, вынужденные бежать из Франции после отмены Нантского эдикта и поселившиеся в Англии, взбудоражили англичан своим сумасбродным и вызывающим поведением. Против них предлагалось применить самые разные репрессивные меры, в то время как граф Шефтсбери выступил с позицией, что лучшее оружие против фанатизма - высмеять его. По этому поводу им было написано "Письмо об исступлении"
Другой раз его пригласили на благотворительный концерт. Известный своей любовью к музыке, особенно к Моцарту ("Мне нраватся свобода сочетаний звуков, в нем совсем нет той протестантской гордыни, которой так невыносим Бах"), он играл в этом концерте на скрипке. Местный журналист, восхищённый его исполнением, спросил у соседки: "Кто это играет?" и получил ответ: "Как, вы не узнали? Это же сам Эйнштейн!" -- "Ах, да, конечно!" На следующий день в газете появилась заметка о выступлении великого музыканта, несравненного виртуоза-скрипача, Альберта Эйнштейна. Как ни странно, Эйнштейн очень гордился этим выступлением, постоянно носил эту вырезку с собой и показывал ее всем своим знакомым. "Вы думаете, я учёный? Я знаменитый скрипач, вот кто я на самом деле!" -- говарила он, и это отнюдь не было просто шуткой.
Один бойкий журналист, держа в руках записную книжку и карандаш, спросил Эйнштейна: "Есть ли у вас блокнот или записная книжка, куда вы записываете свои великие мысли?" Эйнштейн посмотрел на него и сказал: "Молодой человек! По-настоящему великие мысли приходят в голову так редко, что их нетрудно и запомнить".
Один из конгрессов физиков (1927) превратился в нескончаемый спор между Эйнштейном и Нильсом Бором. Этот спор разделил всех физиков на две половины: одни заняли сторону Эйнштейна, другие -- Бора. Споры доходили до очень горячих слов и выражение. Однажды ученые так заспорились, что в зале воцарилась тишина: каждая половина то ли устала, то ли искала слов пообиднее, не выходя однако из рамок приличий, для другой половины. И вдруг кто-то обратил внимание на доску. А там, пока все были увлечены спором, появился рисунок недостроенной Вавилонской башни и слова из Книги Бытия: "...Там смешал Господь язык всей земли, чтобы никто не понимал речи другого". Все улыбнулись и мирно направились в столовую, но к согласию так и не пришли.
Однажды на лекции Эйнштейна спросили, как делаются великие открытия. Он ненадолго задумался и ответил: "Допустим, что все образованные люди знают, что что-то невозможно сделать. Однако находится один невежда, который этого не знает. Он-то и делает открытие!". Да. Гений. Есть у кого поучиться. Обратите внимание на цитату \"Допустим, что все образованные люди знают, что что-то невозможно сделать. Однако находится один невежда, который этого не знает. Он-то и делает открытие!" По-моему у нас таких невежд много, только мало у кого есть интерес к новому, к науке. А жаль...
Эйнштейн и композитор Ганс Эйслер как-то оказались вместе в одной компании. Хозяева знали, что Эйнштейн хорошо играет на скрипке, и попросили его сыграть вместе с Эйслером. Композитор согласился, Эйнштейн настроил свою скрипку, но... ничего из этого не получилось. Сколько раз Эйслер не начинал играть вступление, Эйнштейн никак не мог попасть в такт. Эйслер встал из-за рояля и сказал: "Я не понимаю, почему весь мир считает великим человека, не умеющего считать до трёх!"
Эйнштейн и Эдисон Эдисон однажды пожаловался Эйнштейну, что никак не может найти себе помощника. Эйнштейн поинтересовался, как он определяет их пригодность. В ответ Эдисон показал ему несколько листов с вопросами. Эйнштейн стал их читать: "Сколько миль от Нью-Йорка до Чикаго?" -- и ответил: "Надо заглянуть в железнодорожный справочник". Он прочёл следующий вопрос: "Из чего делают нержавеющую сталь?" -- и ответил: "Это можно узнать в справочнике по металловедению". Быстро просмотрев остальные вопросы, Эйнштейн отложил листки и сказал: "Не дожидаясь отказа, снимаю свою кандидатуру сам".
Эйнштейн сделал свое великое открытие, работая экспертом в патентном отделе. Ему предложили место приват-доцента в университете Цюриха. Вторым претендентом на конкурсной основе был некто Адлер. Чтобы не мешать Эйнштейну, он снял свою кандидатуру. Что это? Благородство? Еврейская солидарность? Представляю этот поступок в нашей стране. У нас тоже могут найтись такие благородные люди, вот только сняв в пользу кого-то более достойного свою кандидатуру, и сам окажешься без места, и тот, в пользу которого ты снял, а из 2-х кандидатов назначат вообще третьего, о котором никто и слыхом не слыхивал.
Порой слава актеров затмевает славу тех реальных лиц, которых они играли. Один житель, показывая историческое поле битвы под Босуортом, где Ричард III был побежден и убит, объяснял своим слушателям: "Вот здесь Бёрбедж бегал по полю и кричал: "Коня, коня! Все царство за коня!"" Надеюсь, не нужно объяснять, что Бербедж -- знаменитый английский актер играл большинство ролей в пьесах Шекспира, и, заметим, при жизни был знаменитее своего друга-драматурга
Разбогатев на выгодных поставках для армии, младший брат Бетховена приобрел для себя роскошное поместье и был так этим горд, что с той поры стал подписываться не иначе, как "Иоганн ван Бетховен, владелец собственного отличного поместья". Именно так он подписал и очередное новогоднее поздравление, посланное Людвигу. Увидав эту чванливую приписку в конце послания, великий композитор в ответном поздравлении подписался так: "Людвиг ван Бетховен, владелец собственной отличной головы"...
Бизе не слишком дорожил своей славой, понимая ее эфемерность. -- Известность приходит и уходит, а неизвестность остается... -- шутил он.
Замечательный музыкальный талант Жоржа Бизе уже в детстве проявился настолько ярко, что его приняли в Парижскую консерваторию в девятилетнем возрасте. А в девятнадцать лет юный Бизе уже закончил обучение и стал профессиональным композитором. Один малоуспешный композитор отозвался о Бизе, как о скороспелом таланте. -- Кто рано расцвел, тот и отцветет рано, -- с усмешкой сказал он. -- Судя по всему, сам он собирается расцвести не раньше, чем ему стукнет семьдесят, -- рассмеялся юный композитор, когда ему передали эти слова.
Ваше сиятельство! Очень часто Бородину, профессору Медико-хирургической академии, приходилось отправляться к высокопоставленным лицам, чтобы хлопотать о ком-либо из своих студентов или коллег. При этом полагалось надевать парадный генеральский мундир, регалии. Не без юмора описывал композитор свой вид в подобных случаях: -- Стоит мне возложить на себя "амуницию", от меня во все стороны начинает распускаться сияние, можно писать картину "Преображение", вроде рафаэлевской; сияет воротник, сияют обшлага, сияют шестнадцать пуговиц, как звезды; сияют эполеты, как два солнца, сияет темляк, сияет околыш кепи. Одним словом, Ваше сиятельство, да и только".
Молодой Вагнер отправился в Париж, чтобы завоевать его. Но Париж устоял. Не обретя ни славы, ни денег, двадцатисемилетний композитор прожился до того, что вынужден был с отчаяния отправиться в маленький бульварный театрик, чтобы предложить себя там в качестве... хориста. Его финансовое положение было столь отчаянным, что выбирать просто не приходилось. Хористы в театре были нужны, но вот беда: когда Вагнера стали экзаменовать, обнаружилось, что будущий великий композитор совершенно не умеет петь! Впрочем, это было неважно, так как у него все равно не было голоса...
В Бреславле с Вебером случился трагический случай, чуть не стоивший ему жизни. Вебер пригласил друга на ужин, и в ожидании его сел поработать. Замерзнув во время работы, он решил согреться глотком вина, но в полутьме отхлебнул из винной фляги, в которой отец Вебера держал серную кислоту для гравировальных работ. Композитор упал бездыханным. Друг Вебера тем временем запаздывал и пришел лишь с наступлением ночи. Окно композитора светилось, но на стук никто не отвечал. Друг толкнул незапертую дверь и увидел безжизненно лежащее на полу тело Вебера. Рядом валялась разбитая фляга, от которой шел едкий запах. На крики о помощи из соседней комнаты выбежал отец Вебера, вдвоем они отвезли композитора в больницу. К жизни Вебер был возвращен, однако рот и горло были страшно сожжены, а голосовые связки не действовали. Так Вебер потерял свой красивый голос. Всю дальнейшую жизнь он вынужден был говорить шепотом. Одному из своих друзей он как-то сказал шепотом: -- Говорят, Моцарта погубил Сальери, Я же обошелся без него...
В двенадцать лет Вебер сочинил свою первую комическую оперу "Сила любви и вина". Партитура оперы хранилась в шкафу. Вскоре самым непостижимым образом этот шкаф сгорел со всем его содержимым. Причем, кроме шкафа, ничего в комнате не пострадало. Вебер воспринял этот случай как "знак свыше" и решил навсегда отказаться от музыки, посвятив себя литографии. Однако несмотря на небесное предостережение, страсть к музыке не проходила и в четырнадцать лет Вебер написал новую оперу "Немая лесная девушка". Опера была впервые поставлена в 1800 году. Потом ее довольно часто ставили в Вене, Праге и даже Петербурге. После такого весьма удачного начала музыкальной карьеры Вебер перестал верить в приметы и разные "знаки свыше".
Карл Мария фон Вебер часто критиковал Россини в своих газетных статьях. Впрочем, и "Героическую симфонию" Бетховена Вебер ругал на чем свет стоит. Добродушный Россини острил по этому поводу: -- Я так горжусь тем, что он меня ругает. Ведь благодаря этой ругани я оказался в компании с Бетховеном!
Как-то раз Верди, уже убеленный сединами и знаменитый на весь мир, беседовал с одним начинающим композитором. Композитору было восемнадцать лет. Он был совершенно убежден в собственной гениальности и все время говорил только о себе и своей музыке. Верди долго и внимательно слушал молодого гения, а потом с улыбкой сказал: -- Мой дорогой юный друг! Когда мне было восемнадцать лет, я тоже считал себя великим музыкантом и говорил: "Я". Когда мне было двадцать пять лет, я говорил: "Я и Моцарт". Когда мне было сорок лет, я уже говорил: "Моцарт и я". А сейчас я говорю просто: "Моцарт". Врал, должно быть: всю жизнь Верди мог говорить только "Верди"
Однажды к дирижеру Миланской консерватории явился девятнадцатилетний юноша и попросил проэкзаменовать его. На вступительном экзамене он играл на рояле свои сочинения. Через несколько дней молодой человек получил суровый ответ: "Оставьте мысль о консерватории. А если уж вы так хотите заниматься музыкой, поищите себе какого-нибудь частного учителя среди городских музыкантов..." Таким образом бесталанный молодой человек был поставлен на место, и случилось это в 1832 году. А через несколько десятков лет Миланская консерватория со страстью добивалась чести носить имя некогда отвергнутого ею музыканта. Это имя -- Джузеппе Верди.
Отец Генделя был недоволен слишком серьезным увлечением сына музыкой и неоднократно предупреждал юного музыканта: -- Пристрастие к музыке -- это есть презренное пристрастие! Музыка -- всего лишь баловство и развлечение для знатных господ. Если ты посвятишь свою жизнь разным музыкальным забавам, то довольно скоро и сам станешь их игрушкой. А вот если приобретешь почтенную профессию юриста, то до конца своих дней будешь всеми уважаемым человеком, а не каким-нибудь фигляром с флейтой или скрипкой в руках
Из всех композиторов Глинка признавал только троих: Глюка, Шопена и... себя -- только этих композиторов он играл. Блестящих и знаменитых пианистов он на дух не переносил, говоря: "Звучно играют, да не благо-звучно". Листа, который был покорен творчеством Глинки, композитор какое-то время обожал, но потом о нем предпочитал вообще не отзываться, отсылая спрашивавших мнение о игре Листа к своему другу Калмыкову, который и озвучивал мнение Глинки: "Лицом худ, волосом длинен и белокур. В одной руке жупел, в другой -- колья. Сел, взыграл: зала потряслася, и многие беременные женщины повыкидывали"..."
Слава художника может принимать очень причудливые формы. Так, Пиросманишвили очень прославился по тифлисским духанам, где он рисовал, часто за "выпивку и угощение". Однако, когда в конце жизни он неожиданно пошел в славу, духанный мир воспринял это очень болезненно. "Подумаешь, знаменитость, -- сказал один духанщик, -- пусть благодарит за то, что его кормят". И это сказал человек, который неизменно относился к нему благожелательно. И даже после смерти художника, когда начали собрать сохранившиеся его картины, эта двойственность никак не стиралась. "Это память о Никала, я не могу ее променять на деньги," -- говорил другой духанщик на просьбу продать имеющиеся у него клеенки (а Пиросмани творил не на холсте, а на этих столовых аксессурарах). И он же с гордостью рассказывал: "Вчера ко мне заходил Зазиашвили -- настоящий художник, куда Пиросмани до него". Кто знает, но для историков искусства Зазиашвили, хотя и заслуженный художник Грузинской ССР, но не более чем ремесленник.
Прочитав очередную ругательную статью о себе, Пуччини обычно говорил: -- Пусть дураки бесятся. Аплодисменты на моих операх весят куда больше, чем ругань всех критиков!
Когда Рамо лежал на смертном одре, его посетил духовник, старавшийся наставить старого безбожника на путь праведный. Насмешник, которого и перед смертью не покинуло чувство юмора, прошептал, обращаясь к священнику: -- Какого черта вы мне там напеваете? У вас голос фальшивый.
Весной 1917 года Фельдманы, не дожидаясь Октябрьской революции на собстенной пароходе отбыли в Турцию. Однако Раневская осталась в России. -- Когда я посмотрела турецкий театр, я поняла, что лучшего театра, чем в России, мне не найти. И только из-за театра осталась.
В последние годы жизни Россини настолько устал от музыки и славы, что перестал играть на рояле. Когда его спрашивали, что случилось с его руками, Россини отвечал: -- Ничего удивительного, я уже сыграл все, что можно, и начал все сначала. Теперь я пианист четвертого класса...
Послушав "Героическую симфонию" Бетховена, Россини с восторгом воскликнул: -- Написав такую музыку, можно согласиться стать глухим, чтобы больше ничего уже не слышать, потому что услышать что-либо более прекрасное все равно уже невозможно!
Очень часто жизнь подтверждает справедливость самых банальных и плоских поговорок. Типа "не было бы счастья, да несчастье помогло". Граф Тулуз-Лотрек, но уже художник, не хуже чем его благородные предки любил лошадей, охоту. Однако в детстве, переломав себе ноги, он на всю жизнь остался калекой. Прикованный к постели он, в отместку судьбе, рьяно занялся живописью. Однажды кто-то из друзей выразил сожаление по поводу его несчастья. -- Разве? Подумай, ведь не переломай я ноги, я никогда бы не занялся живописью.
Родственники Петра Ильича Чайковского были чрезвычайно огорчены тем, что молодой человек оказался совершенно не способным к службе и, покинув Министерство юстиции, поступил в Петербургскую консерваторию. Дядя будущего великого композитора возмущенно отчитал "оболтуса" Петю: -- Ах, Петя, Петя, какой позор! Променял юриспруденцию на дудку!
Случай много значит даже в жизни людей все планирующих и все предусматривающих. Однажды в библиотеке Гоббс увидел открытой книгу Евклида на 41 тезисе. "Это невозможно," -- сказал Гоббс. Однако, чтобы понять, как Евклид дошел до такой жизни, он прочитал предыдущую страницу, потом предыдущую, sic deinceps дошел до начала. Нечего говорить, что метод Евклида стал позднее основным его литературным приемом
Проходя однажды по улицам Бреды, Декарт увидел приклеенную на стене афишу, перед которой столпился народ: какой-то математик вызывал желающих -- по обычаю тогдашнего времени - решить одну трудную задачу. Афиша была написана на незнакомом Декарту фламандском языке, и он попросил стоявшего с ним рядом старичка перевести ее на латынь. Старик с улыбкой посмотрел на молодого офицера и согласился исполнить его просьбу, если тот обещает принести ему свое решение. Декарт принял вызов и на следующий же день доставил своему собеседнику решение задачи. Старик был ученый голландский математик, Бекман, ректор Дортрехтской коллегии. Решение, принесенное Декартом, и данное им объяснение убедили Бекмана, что перед ним восходящая звезда, и он пожелал ближе познакомиться с молодым человеком. Они подружились, и впоследствии Декарт по просьбе старого своего друга написал трактат "О музыке".
Слава -- вещь докучливая. В письме к Лейбницу (1675 год) Ньютон говорит: "Меня до того преследовали полемикой, возникшей из-за опубликования моей теории света, что я проклинал свою неосторожность, променяв такое блаженство, как спокойствие духа, на погоню за тенью". Как раз в тот день, когда Ньютон написал Лейбницу, что не желает более "гоняться за тенью", он не вытерпел и отправил в Королевское общество новый философский трактат, содержавший исследование цветов тонких пластинок и, в частности, изучение оптических свойств мыльных пузырей
Будущий апостол Павел, в миру Савл, уж очень невзлюбил Христа, и даже участвовал в их жесточайшем избиении в стенах Иерусалимского храма, когда от побоев скончался А. Первозванный. Однажды по пути в Дамаск, он вдруг услышал тихий голос:
-- Савл, Савл, что ты гонишь меня?
И это был голос Христа. Приехав в Дамаск, куда он ездил по торговым делам, Павел раздал свое имущество и обрядился в посох проповедника. Легковерные же и возбудимые люди были раньше.
В начале каждого учебного дня в Политехнической школе специальный ассистент проверял у студентов, как они записали предыдущую лекцию. Поскольку Пуанкаре уже тогда был первенцев в обучении, ему часто приходилось помогать соученикам. Когда один из них как-то начал писать доказательство очень сложной теоремы, ассистент с иронией его прервал: -- И это ваше доказательство? Тот повернулся к Пуанкаре и под общий хохот спросил: -- Это твое доказательство? Дело в том, что Пуанкаре никогда не записывал лекций, а потом восстанавливал их по памяти. К его удивлению через несколько дней профессор Лагерр пригласил его к себе и попросил его набрасать то доказательство, которое он подсказал своему товарищу: -- У меня, знаете ли молодой человек, уже память не та на глупости. А еще через некоторое время появился лекционный курс этого Лагерра с доказательством Пуанкаре (в Школе все профессора по окончании курса лекций должны были его публиковать) как более простым и логичным. Разумеется, профессору и в голову не пришло присваивать это открытие себе.
Случай... В Рамменау был замечательный пастор, чьи проповеди привлекали не только жителей деревни, но и многочисленных соседей из окрестных мест. Маленький Фихте любил эти проповеди, и пастор нередко занимался с ним. Однажды богатый соседний помещик, барон фон Мильтиц, приехал в Рамменау к родственникам, желая послушать знаменитого пастора, но опоздал и застал лишь самый конец проповеди. Ему посоветовали позвать "гусятника Фихте", который повторит всю проповедь наизусть. Каково же было удивление фон Мильтица, когда восьмилетний Фихте почти дословно повторил проповедь, и притом не только осмысленно, но и с большим воодушевлением. Восхищенный барон решил дать мальчику образование, устроил его в школу и взял на себя расходы по обучению
Свою общую теорию относительности Эйнштейн завершил в 1915 году, но мировая известность пришла к нему только в 1919 году, когда после обработки данных наблюдений солнечного затмения, Артур Эддингтон и другие английские ученые подтвердили предсказанный теорией эффект отклонения световых лучей в гравитационном поле. Никого тогда не волновал, да и сейчас мало кого интересует, тот факт, что этот эффект был подтвержден только качественно, а количественные оценки смещения светового луча почти на порядок отличаются от предсказанных теорией. Дело было в новизне открытия самого эффекта. Сам же Эйнштейн отнесся к всемирной славе довольно спокойно и в рождественской открытке своему другу Генриху Зангеру писал: "Слава делает меня все глупее и глупее, что, впрочем, вполне обычно. Существует громадный разрыв между тем, что человек собою представляет, и тем, что другие о нем думают или, по крайней мере, говорят вслух. Но все это нужно принимать беззлобно"...
Молодой Берлиоз был в восторге от Бетховена. Зато его уже довольно пожилой учитель Лесюер эту новую музыку терпеть не мог. Однако как-то раз Берлиозу удалось уговорить старика, и тот все-таки отправился послушать симфонию Бетховена. На следующий день Берлиоз спросил учителя: -- Ну, сударь, какое впечатление произвела на вас музыка великого Бетховена? -- Куда ты меня послал! -- загремел Лесюер. -- А я, старый дурень, послушался... Знаешь ли ты, что эта дьявольская музыка довела меня до такого состояния, что когда я, вернувшись домой, укладывался спать и хотел надеть ночную рубашку, то не смог найти свою голову! Разве можно создавать музыку, от которой человек теряет голову! -- Ах, маэстро, -- засмеявшись, сказал Берлиоз, -- может быть, разок-другой в жизни ее и стоит потерять... Но не чаще, -- строго отозвался учитель. -- Думаю, это нам не грозит, -- отозвался Берлиоз, став серьезным. -- Согласитесь, что такая музыка создается не часто...
Склонный к музыкальной гигантомании, Вагнер написал самую длинную в мире сольную арию. Она звучит в сцене жертвоприношения Брюнгильды в опере "Гибель богов". Время звучания арии 14 минут 46 секунд! Также Вагнеру принадлежит самая длинная в мире классическая опера -- "Нюрнбергские мейстерзингеры". В несокращенном варианте опера длится 5 часов и 15 минут.
В Милане напротив знаменитого театра "Ла Скала" есть трактир, в котором издавна собираются артисты, музыканты, знатоки сцены. Там под стеклом давно хранится бутылка шампанского, которая предназначена тому, кто сумеет последовательно и понятно пересказать своими словами содержание оперы Верди "Трубадур". Бутылка эта хранится более ста лет, вино становится все крепче, а "счастливчика" все нет и нет.
Император Веспасиан был известен свой скупостью. В века вошел ответ, который он дал сыну, упрекавшему его за ввод налога на отхожие места, что де от полученных таким образом денег будет пахнуть:
-- Смотри, не пахнет.
Когда Веспасиана хоронили, некий мим разыграл на похоронах такую шутку. Изображая покойного императора, он, якобы вставая из гроба, слабым голосом спросил:
-- Сколько стоят эти похороны?
-- 10 млн сестерциев.
-- О! о! о! Давайте эти деньги сюда, и бросьте мое тело хоть в Тибр.
Гоген последние годы своей жизни провел на Таити, острове в Тихом океане, куда он мечтал уехать долгие годы. Но и там его настигла вечная спутница его жизни -- нужда. Чтобы хоть немного подработать, он взялся нарисовать вывеску местного не то кабака, не то небольшой гостиницы. Однако не в силах переломить себя (а может, просто не умел), он нарисовал картину в своей излюбленной импрессионистической манере. На картине мальчик на зеленой лошади спускается к водопою.
-- Это что такое? -- сверхвозмутился заказчик. -- Где это вы видели зеленую лошадь?
-- А знаете, после хорошего обеда, в жаркий полдень, когда дремлешь на террасе, мир сквозь полузакрытые глаза представляется зеленоватым...
-- За свои 200 франков, -- такова была договорная цена, -- я хочу смотреть на мир открытыми глазами.
Этот случай обыкновенно приводят, как пример непонимания филистером художника. А я думаю, почему художник не хочет понять заказчика? Почему человек за свои деньги не может смотреть на мир открытыми глазами?
Сюжеты мастеров Возрождения вертелись исключительно вокруг божественных тем. Как к ним относились сами художники? По-разному. Но то что они были живыми людьми, со здоровыми человеческими инстинктами и мыслями -- несомненно. Джотто часто спрашивали, почему на всех его картинах Иосиф такой задумчивый.
-- А что вы хотите, -- отвечал художник. -- Его жена беременна, а он не знает от кого.
На концерте в доме русской графини Самойловой в Милане, куда был приглашен Россини, играл знаменитый виртуоз Ференц Лист. Специально для маэстро Лист сыграл переложение для фортепиано увертюры к опере Россини "Вильгельм Телль". Когда Лист закончил играть, Россини, задумчиво кивая головой, сказал: -- Это очень трудно, очень трудно! Только жаль, что это не невозможно...
Между художниками и простыми смертными были, есть и будут неизлечимые конроверсии. Последним хочется, чтобы было обязательно красиво и при этом похоже, художник же настаивает на своей особой цели. Одна дама увидев у Матисса на полотне голую женщину, вокликнула:
-- Но ведь женщины не таковы.
-- Это не женщина, -- сурово ответил мэтр, -- а картина.
В Риме во время Первой мировой войны Стравинский познакомился с Пабло Пикассо. Тот написал портрет своего нового знакомого, правда весьма своеобразный (Пикассо был тогда футуристом). Когда композитор уезжал из Италии, увозя с собой портрет, итальянские таможенники на границе проявили бдительность: -- Это у вас что такое, синьор, вот эти кружки и линии? -- Мой портрет работы Пикассо. Таможенники долго совещались, а потом конфисковали портрет, видимо решив, что это план какого-то стратегического сооружения...
Весной 1921 года Париж открыл для себя Сергея Прокофьева. Газеты так охарактеризовали новую музыку: "Когда дочка динозавра оканчивала консерваторию, то в ее репертуаре был Прокофьев..." "Стальные пальцы, стальные запястья, стальные бицепсы, стальные трицепсы... Это не музыка, а звуковой стальной трест..."
Когда в одном из американских театров го товилась постановка оперы Прокофьева "Любовь к трем апельсинам", один из владельцев апельсиновых плантаций явился в театр и предложил дирекции большую сумму за своеобразную рекламу своей продукции: он хотел, чтобы в фойе были вывешены плакаты с изображением огромных апельсинов. Надпись на плакате должна была гласить:"Именно эти апельсины вдохновили маэстро Прокофьева написать эту оперу!!! Маэстро Прокофьев употребляет фрукты только нашей фирмы!"
Рамо довольно часто упрекали в том, что, создавая прекрасную музыку для своих опер, он совершенно не уделяет внимания либретто и нанимает для этой работы людей в лучшем случае посредственных, а то и вовсе бесталанных. Поэтому тексты его опер просто безобразны. -- Стоит ли говорить о таких мелочах? -- усмехнулся Рамо. -- Скверное либретто -- да разве в опере это имеет хоть какое-нибудь значение? Дайте мне что угодно, хоть официальный протокол, я и из него сделаю отменную оперу!..
Какой-то французской пианистке очень хотелось, чтобы ее прослушал Рахманинов. Наконец ей это удалось, и, явившись в его парижскую квартиру, она сыграла ему труднейший этюд Шопена без единой ошибки. Рахманинов внимательно выслушал исполнительницу, затем недовольно поднялся из кресла и произнес: -- Ради Бога, хотя бы одну ошибку! Когда пианистка ушла, он пояснил: -- Это нечеловеческое исполнение, это же пианола какая-то, надо бы хотя бы раз ошибиться... было бы о чем поговорить. А так -- хорошая пианола, -- и, вздохнув, он безнадежно махнул рукой.
Как-то раз некий въедливый и не слишком грамотный интервьюер задал Сергею Васильевичу "умный" вопрос: что самое главное в искусстве? Рахманинов пожал плечами и ответил: -- Если бы в искусстве имелось нечто самое главное, все было бы довольно просто. Но в том-то и дело, молодой человек, что самое главное в искусстве -- это то, что в нем нет и не может быть чего-то одного самого главного...
Россини был шутником не только в жизнй, но и в музыке. Мало кому известно, что он написал такие популярные в свое время произведения, как "Маленький вальс касторки", "Четыре закуски и четыре десерта", "Прогулка из Пасси в Курбевуа, которую следует совершать гомеопатически"; "Болеутоляющая музыка -- прелюдия для рояля".
Должен ли актер играть правдоподобно, и где границы этого правдоподобия. Когда Сальвини играл в Рио-де-Жанейро одну из мелодраматических ролей, он так правдоподобно умер по роли, что по окончании спектакля зрители ломанулись за кулисы справиться, не умер ли он в самом деле. "Отвратильно, -- прокомментировал это присутствоваший на спектакле д'Ассиз, -- будто находишься в больнице".
Художник творит для народа, сиречь для публики. Но последняя порой глупостью своих вопросов ставит в тупик, и приходится отвечать первое, что влезет в голову. Суриков (не путать с бывшим губернатором Алтайского края), когда его спрашивали, а где на картине "Степан Разин" персидская княжна, обыкновенно отвечал:
-- А вон, вон, смотрите, круги на воде.
Хотя совершенно очевидно было для хоть сколько-нибудь внимательного зрителя, что то были круги от весел.
Однажды морской какой-то офицер рассматривал карту Тернера -- а тот был известным художником-маринистом на манер нашего Айвазовского -- и спросил: -- Вот у вас корабль, а где же пушки? -- Я рисовал с горы, в лучах заходящего солнца и я их не видел. -- Но вы же знали, что они там есть, -- настаивал морской офицер. -- Однако я рисую не то что есть, а то что вижу, -- гордо ответил художник. Наверное философ мог бы возразить: "Я думаю о том, что есть, а не о том, что вижу". Но морской офицер, похоже, не был философом. По крайней мере, его ответ история не сохранила.
Артист Щепкин быстро освоился с профессией актера. Он успешно выступал в господствовавшем тогда стиле актера-буфф, где публика требовала французских "красивостей" и набора балаганных дурачеств. Однажды он увидел, как играл любитель кн. Мещерский. Щепкина насмешила его "неумение играть". "И что это за игра? Руками действовать не умеет, а говорит: смешно сказать! -- говорит просто, ну так, как все говорят". Трудно сказать, как бы сложилась дальше судьба Щепкина, если бы кн. Голицин, в спектаклях которого и упражнялся князь, не подначил его: "Просто-просто, а ты сам попробуй так". И Щепкин к своему ужасу обнаружил, что, оказывается, просто играть гораздо сложнее, чем сложно. И, поразмыслив, Щепкин приходит к совершенно парадоксальному выводу: "И как мне досадно на самого себя: как я не догадался прежде, что то то и хорошо, что естественно и просто!"
Ученые. Философы
Мы многие не понимаем, что такое математика. Нам кажется, что это не более чем искусство счета, умение решать задачи. Многие полагают, что математика это чистое ratio в противоположность искусству -- вдохновению. Как-то Остроградского спросили на лекции, что такое дифференциал. "А что разве N. не давал вам определения?" -- "Давал. Но мы как-то хотим понять сущность". -- "Ишь чего захотели: сущность им подавай. Во всем мире и было-то всего три человека, которые понимали сущность дифференциала -- Эйлер, кто-то еще и я". А в другой раз после выпивки, в благодушном настроении он говорил приятелю: "Сущность математики не умом нужно понимать, ее нужно чувствовать, поэтому объяснить ее невозможно".
Когда Планк представил в своем докладе в Геттингенском университете теорию относительности никому, казалось бы, неизвестного патентоведа, неожиданно встал профессор математики Минковский: -- Эйнштейн? Как же помню, помню. Он у меня в Цюрихском политехе постоянно прогуливал лекции по математике. Никогда бы от него не ожидал такого. Заметим, что чуть позже этот Минковский подвел под теорию Эйнштейна строгий математический фундамент, на что уже Эйнштейн жаловался: -- Теперь я сам перестаю понимать свою теорию
На венской сцене музыка Берлиоза пользовалась оглушительным успехом. Однажды после очередной блистательной премьеры к композитору подбежал один из поклонников. Это был невысокий и очень экспансивный мужчина, который немедленно затараторил: -- Дорогой маэстро Берлиоз, я страстный почитатель вашего грандиозного таланта и давно мечтал сказать вам об этом! -- О, благодарю вас за столь лестный отзыв, -- поклонился Берлиоз. -- Нет-нет, маэстро! Это я благодарю вас и прошу у вас позволения прикоснуться к гениальной руке, написавшей такую прекрасную музыку!.. С этими словами поклонник Берлиоза просто-таки вцепился в рукав композитора и блаженно застыл. -- Сударь, -весело сказал ему композитор, -- вы держите меня за левую руку. Поскольку вы настоящий мой поклонник, я открою вам одну тайну: я имею обыкновение писать правой рукой...
Однажды в Дрездене Бетховен слушал довольно посредственную оперу "Леонора", написанную композитором Паэром. Когда спектакль закончился и стихли не слишком горячие аплодисменты, Паэр подошел к Бетховену и поинтересовался, что тот думает о его произведении. Бетховен ответил: -- Прекрасная опера! Она настолько мне понравилась, что я, наверное, напишу к ней музыку...
Однажды Бородин с женой отправились за границу. На пограничном пункте, оставив жену на улице, Бородин зашел в комендатуру.Чиновник, проверявший паспорта, проформы ради спросил Александра Порфирьевича, как зовут его жену. Бородин же, отличавшийся чрезвычайной рассеянностью, никак не мог вспомнить имя своей супруги... Разумеется, для человека, не знавшего Бородина, это выглядело крайне подозрительно, и чиновник уже хотел было задержать этого странного проезжего. К счастью, в это время в помещении появилась заждавшаяся на улице жена, и, обрадовавшись от всей души, Александр Порфирьевич закричал: -- Катенька, ради Бога, как тебя зовут?..
Вагнер был весьма суеверным человеком. Он до конца своих дней приходил в панический ужас от числа 13. Причиной этого его страха был тот факт, что композитор родился в 1813 году и его имя и фамилия Richard Wagner заключает в себе "чертову дюжину". Сам Вагнер говорил по этому поводу: -- Если бы от рождения меня не преследовала "чертова дюжина", то я уже к тридцати годам покорил бы весь музыкальный мир!.. Боясь провала новой оперы, Вагнер категорически запрещал устраивать премьеры тринадцатого числа...
Как известно, нет пророка в своем отечестве... Несмотря на мировую славу и известность, Рихарда Вагнера долго не признавали в его родной Германии. Как-то раз в Вене во время представления оперы Вагнера сидевшего в зале композитора кто-то внезапно похлопал по плечу. Вагнер обернулся и, так как музыка звучала чрезвычайно громко, крикнул: -- Что вы хотите?! -- Господин Вагнер, я вас узнал, -- тоже почти прокричал некий господин. -- Скажите, а не кажется ли вам, что ваша музыка чересчур громкая? Вагнер приложил ладони ко рту и рявкнул во весь голос: -- Сударь, это для того, чтобы отсюда меня услышали в Германии!...
Как-то Вагнер пригласил на премьеру своей оперы "Тангейзер" в парижской Гранд Опера композитора Мейербера, приятеля и соперника. -- Ну как вам, маэстро, мое новое произведение? -- спросил он, когда занавес упал. Вместо ответа Мейербер указал на спящего зрителя: -- Смотрите сами. А когда была поставлена опера Мейербера, он в свою очередь пригласил Вагнера. -- Каковы впечатления? -- поинтересовался на этот раз Мейербер. -- Я вижу, что и ваша музыка повергает слушателей в сон! -- с торжеством рассмеялся Вагнер, обнаружив в зале безмятежно посапывающего зрителя. -- Где? Ах, этот? -- пожал плечами Мейербер. -- Ну, этот спит еще с того вечера, когда шел ваш "Тангейзер"...
Когда Вагнер приехал в Лондон, его познакомили с неким лордом Питкином, который всюду объявлял себя большим поклонником вагнеровской музыки. Узнав от композитора, когда состоится его концерт, аристократ вознамерился посетить его. После концерта Вагнера пригласили на великосветский прием, где лорд Питкин от всей души поздравил его с успехом. -- Честно говоря, сэр, я еще никогда в жизни так не смеялся, -- обратился лорд Питкин к композитору. -- Поверьте, прошло около получаса, пока я узнал вас в пышном парике, с лицом, выкрашенным в черный цвет! Оказалось, что "меломан" перепутал концертные залы и попал... на выступление негритянского оркестра.
Одна стареющая танцовщица, потеряв с возрастом легкость и грацию, но не желающая покидать сцену, решила поменять профессию и заняться пением. Старательно заучив несколько легких арий, она явилась к Вагнеру и попросила прослушать ее. После того как вокальный репертуар был исчерпан, Вагнер любезно попросил ее продемонстрировать свое умение танца. Его просьба была удовлетворена. В комнате наступило долгое молчание. Наконец артистка не выдержала: -- Скажите же, маэстро, понравилось ли вам, как я пою? -- Для танцовщицы неплохо. -- О, благодарю вас, месье... -- И, кстати, для певицы вы весьма неплохо танцуете, -- с улыбкой закончил Вагнер.
Первыи исполнитель партии Лоэнгрина Йозеф Тичачек отпустил шутку, обессмертившую его. Однажды, стоя за кулисами, он готовился к выходу: Лоэнгрин должен был выплывать на сцену в ладье, запряженной лебедем. Но рабочий запустил лебедя раньше, и ладья оказалась на сцене без певца. Тогда Тичачек невозмутимо спросил у рабочего сцены: -- Скажи, любезный, а когда отходит следующий лебедь? Эта шутка потом кочевала по оперным театрам разных стран, где ставился "Лоэнгрин".
Группа художников-постмодернистов выставлялась в Бельгии. Один из группы потребовал изгнать своих коллег: хотя все они были и единомышленники по антибуржуазному искусству, но табачок врозь. Тем коллегой был Ван-Гог. Т.-Лотрек заступился. Бузотер не успокоился и вызвал его на дуэль. Тогда встал Синьоль и совершенно спокойно сказал: -- Если Лотрек будет убит, то я продолжу дуэль вместо него. Почему непонятно, но жест произвел впечатление.
Знаменитый немецкий композитор Карл, Мария фон Вебер, закончив работу над оперой "Вольный стрелок", немедленно отправил ее партитуру Бетховену, мнение которого очень высоко ценил, с просьбой сообщить, что он думает... Бетховен, ознакомившись с партитурой, возвратил ее автору. В приложенной короткой записке было сказано: "Дорогой господин Вебер, советую вам больше никогда не писать опер"... Естественно, что крайне самолюбивый Вебер был весьма оскорблен этим уничижительным советом. Встретившись через некоторое время с Бетховеном, он сухо поинтересовался, что же так не понравилось в его опере великому композитору. -- Мне понравилось там все! -- решительно отвечал Бетховен. -- Ваша опера -- само совершенство! -- Но как же тогда понимать ваш совет? -- растерянно спросил Вебер. -- А так и понимайте, что опера ваша настолько прекрасна, -- отвечал Бетховен, -- что я не допускаю и мысли о создании другой, более прекрасной! А раз так, то стоит ли тратить время попусту, милый мой Вебер?
Когда "Волшебный стрелок" был поставлен в Праге, главную женскую партию пела Генриетта Зонтаг -- очень маленькая, очаровательная и чрезвычайно робкая певица. Это была девушка ангельской красоты, однако Веберу она не слишком нравилась из-за робости и неуверенности. -- Хорошенькая девочка, но пока довольно тоненькая, -- разводил руками композитор.
Один начинающий музыкант долго добивался, чтобы Верди послушал его игру и высказал свое мнение. Наконец композитор согласился. В назначенный час молодой человек пришел к Верди. Это был рослый юноша, судя по всему наделенный огромной физической силой. Но играл он из рук вон скверно... Закончив играть, гость попросил Верди высказать свое мнение. -- Только скажите мне всю правду! -- решительно сказал молодой человек, в волнении сжимая свои пудовые кулаки. -- Не могу, -- со вздохом отвечал Верди. -- Но почему же? -- Боюсь...
После вечерней прогулки с друзьями Гендель, прощаясь, сказал: -- До свидания, господа! Я очень спешу -- отправляюсь ужинать. В приятном обществе, надеемся? -- поинтересовались приятели. -Еще в каком! Я и индюк! -- Вы что же, маэстро, справитесь с целым индюком в одиночку? -- Почему же в одиночку? С картошкой, овощами и десертом, наконец!
Рассказывают, что в молодости Михаил Иванович Глинка обладал феноменальным красивейшим голосом. У него был тенор, который приводил в восхищение публику. Однажды собралось довольно много народа. Среди собравшихся был юнкер егерского полка юный князь Кастриото Скандербек. Он впервые услышал Глинку. Михаил Иванович был в ударе и пел невыразимо хорошо. Когда он умолк, обнаружилось, что бедный юнкер близок к обмороку... -- Что с вами, князь? -- спросили у юноши опрыскав его холодной водой и приведя в чувство. -- Мне показалось, что это пели ангелы, и я испугался, что сейчас начнется Страшный суд...
Проходя как-то мимо одного магазина, Глюк поскользнулся и разбил стекло витрины. Он спросил хозяина магазина, сколько стоит стекло, и узнав, что полтора франка, дал ему монету в три франка. Но у хозяина не оказалось сдачи, и он уже хотел пойти к соседу, чтобы разменять деньги, но был остановлен Глюком. -- Не тратьте зря времени, -- сказал тот. -- Сдачи не надо, лучше я как-нибудь еще раз разобью вам стекло...
Гаэтано Доницетти очень высоко оценивал оперу "Вильгельм Телль". Однажды в разговоре с Россини он хитро подмигнул ему и произнес заговорщическим шепотом: -- Однако признайтесь, у вас был соавтор! -- Вы ошибаетесь, дорогой друг, -- удивленно отвечал Россини, -- "Телля" я написал один... -- Нет-нет, не отрицайте, хитрец! -- настаивал Доницетти. -- Первый и третий акты написаны именно вами, но вот второй акт написал, несомненно, сам Господь Бог!..
Фамилия Качалов была на самом деле Шверубович. Прослушав полный курс в Петербургском университете, он решил не сдавать выпускных экзаменов, так как все четыре года филонил по театрам, а решил поступать в театральное училище. Поскольку родственники были против, он взял псевдоним. Откуда? Вот это-то и есть самое интересное. его взгляд случайно упал на траурное объявление в "Новом времени": "В бозе почил Василий Иванович Качалов". Шверубович решительно подписался: "Василий Качалов"
Однажды, исполняя роль Аннибала в комедии "Авантюристка" Э. Ожье, Коклен почувствовал себя очень усталым и в сцене, где его герой должен был по ходу действия спать, заснул по настоящему и даже захрапел во сне. "Слыша мой храп, -- вспоминал Коклен, -- зрители вообразили, будто это входит в мою роль, и подумали, что это театральный трюк. Иные смеялись, другим показалось, что это выдумка не отличается большим вкусом; нашлись и такие, которые утверждали, будто я храпел ненатурально, неграциозно, что я пересаливал: словом, что это было неестественно" Этот пример артист часто приводил своим ученикам, как пример того, что естественность в театре -- это не копия жизни
На репетиции "Ифигении в Авлиде" Глюк обратил внимание на необычайно грузную, как говорят, "несценическую" фигуру певца Ларриве, исполнявшего партию Агамемнона, и не преминул заметить это вслух. -- Терпение, маэстро, -- сказал Ларриве, -- вы ведь не видели меня в костюме. Готов спорить на что угодно, что в костюме я неузнаваем. На первой же репетиций в костюмах Глюк крикнул из партера: -- Ларриве! Вы проспорили! К сожалению, я узнал вас без труда!
На премьере оперы "Паяцы" присутствовал странный зритель: он вошел в зал в пропыленной одежде всадника, в высоких сапогах со шпорами... В антракте Леонкавалло подошел к неизвестному и, поклонившись, сказал ему вежливо: -- Сударь, от всей души благодарю вас!.. -- За что? -- удивился странный зритель. -- За то, -- ответил композитор, -- что вы не привели с собой на мою оперу еще и коня!
В последнее лето жизни Малеру было грозное предупреждение о приближающемся финале. Когда композитор работал в маленьком домике в Толбахе, в комнату с шипением, шумом и клекотом ворвалось что-то огромное и черное. Малер выскочил из-за стола и в ужасе прижался к стене. Это был орел, который неистово кружил по комнате, издавая зловещее шипение. Покружив, орел будто растворился в воздухе. Едва орел исчез, как из-под дивана выпорхнула ворона, отряхнулась и тоже улетела. -- Орел, погнавшийся за вороной, -- это неспроста, знак свыше... Неужели я и есть та самая ворона, а орел -- моя судьба? -- приходя в себя, проговорил ошеломленный композитор. Через несколько месяцев после этого случая Малер скончался.
Густав Малер возглавлял Королевский оперный театр в Вене десять лет. То были годы расцвета его дирижерской деятельности. Летом 1907 года он уехал в Америку. Покидая дирекцию венского театра, Малер оставил в одном из ящиков стола в принадлежавшем ему кабинете все свои ордена... Обнаружив их, сотрудники театра решили, что он забыл свои драгоценные регалии случайно, по рассеянности, и поспешили сообщить об этом Малеру. Ответ из-за океана пришел нескоро и был довольно неожиданным. "Я оставил их своему преемнику", -- написал Малер...
Однажды кто-то из журналистов задал Малеру вопрос, сложно ли писать музыку? Малер отвечал: -- Да нет, господа напротив, это очень просто!... Знаете, как делают трубу? Берут дырку и обвивают ее медью. Ну вот, примерно так же обстоит дело и с сочинением музыки...
Будучи большим оригиналом и человеком крайне суеверным, отправляясь на выступление, Масканьи надевал разные носки: на правой ноге -- голубой, а на левой -- красный. Когда журналисты спрашивали, что это должно обозначать, Масканьи отвечал решительно: -- Это обмундирование моего успеха.
В те годы, когда Масканьи жил в Милане, в городе было множество бродячих шарманщиков. Как-то раз один из них остановился перед окном Масканьи; его шарманка играла не что-нибудь, а именно Масканьи... Но шарманщик слишком быстро крутил ручку своей шарманки, мелодия звучала в таком быстром темпе, что маэстро в конце концов не выдержал, выбежал на улицу и сам стал вертеть ручку шарманки, показывая шарманщику, в каком темпе нужно играть. На следующий день тот же шарманщик снова появился перед окном композитора. Но теперь на его инструменте красовался приклеенный большой кусок картона, иа котором было написано: "Ученик великого Масканьи. Просьба не скупиться"...
Как-то Масканьи дирижировал в "Ла Скала" своей новой оперой. Это была премьера. И вдруг он заметил, как одна хорошо знакомая ему графиня покинула театр сразу после второго акта. Композитора это, естественно, задело и на следующий день он выразил графине свое неудовольствие. -- Ах, мой дорогой, пожалуйста, не сердитесь, -- отозвалась графиня, -- ведь я -- светская женщина и должна придерживаться правил хорошего тона; я всегда покидаю театр после второго акта! Через некоторое время эта светская дама пригласила Масканьи на любительский оперный спектакль, где она исполняла небольшую партию в последнем акте. -- Вам понравилось, как я спела? -- поинтересовалась графиня у Масканьи после спектакля. -- Неплохо, сударыня, -- с поклоном отвечал он, -- однако мне кажется, что вы нарушили правила хорошего тона, ибо вам нужно было уйти из театра после второго акта...
Когда Масканьи выступал в Лондоне, он был приглашен в Виндзор, и королева попросила его сыграть отрывок из "Сельской чести". -- В опере есть одна мелодия, которая мне особенно нравится, -- заметила королева Виктория. Масканьи сыграл интермеццо, но королева сказала, что это не тот отрывок, который ей нравится. Масканьи сыграл увертюру, но и на этот раз не угадал. Тогда Масканьи стал играть большой дуэт из оперы, однако и это было не то, что желала услышать королева. -- Впрочем, я помогу вам припомнить мой любимый отрывок из оперы, -- сказала королева, -- и, сев к инструменту, начала наигрывать пролог из знаменитой оперы Леонкавалло "Паяцы".
Однажды Масканьи пригласили принять участие в большом музыкальном фестивале, посвященном памяти Верди. Узнав, что кроме него пригласили еще и Тосканини, Масканьи, завидовавший его дирижерской славе, принял приглашение с условием, что он получит гонорар более высокий, чем Тосканини. -- Пусть будет больше хотя бы на одну лиру, -- настаивал Масканьи. Фестивальный комитет согласился. Получая гонорар, Масканьи с удивлением обнаружил, что ему причитается... одна лира. -- Маэстро, дело в том, что Тосканини дирижировал бесплатно....
Однажды некий начинающий композитор обратился к Массне с просьбой прослушать его произведения. При этом молодой человек заметил развязно: -- Я где-то слыхал, месье, что, например, Мольер частенько читал свои новые, произведения одной старушке, а потом всегда внимательно прислушивался к ее замечаниям и имел блестящий успех. Так что, если вам, маэстро, понравится моя музыка, и вы дадите мне несколько дельных советов, я могу не сомневаться в своем успехе... -- Дорогой друг, -- ответил Массне, -- пока вы не станете Мольером, я не буду вашей старушкой!
Как-то Мейербер сказал молодой неопытной пианистке, которая очень плохо играла на рояле: -- Такая благовоспитанная девушка -- и никакого такта...
Как-то раз в Берлине Мейербер руководил репетицией своей оперы "Пророк". По ходу репетиции ударник должен был ударить в барабан, но очень мягко. Он так и поступил. Однако композитор остановил оркестр и попросил ударника сделать это еще тише. Ударник исполнил желание автора и едва коснулся барабана. Но и на этот раз Мейербер не был удовлетворен. Начали снова... -- Нет, не то! И еще раз. -- Не то, не то! -- начал сердиться Мейербер. -Тише, еще тише! В конце концов доведенный до отчаянйя ударник шепнул соседу: -- Сейчас я и вовсе не ударю, посмотрим, что он скажет... Довольный Мейербер похвалил музыканта: -- Браво, теперь почти совсем хорошо. Однако попробуйте еще тише!
Мнотие отмечали, что существует довольно странное совпадение: стоит появиться на сцене новой опере Мейербера, как во Франции начинается эпидемия холеры. После "Роберта-дьявола" появилась холера в 1832 году, после "Пророка" -- в 1849 году, и, наконец, в 1854 -- после "Звезды Севера". Фельетонисты писали, что в этом нет ничего необыкновенного: "Лишь начинает звучать музыка Мейербера, это всегда предвещает народное бедствие. Мейербер -- не музыкант, а дьявол, переодетый в музыканта, заброшенный во Францию из ада".
Как-то раз Моцарт решил подшутить над Сальери. -- Я написал такую вещицу для клавира, которую не сможет исполнить ни один человек в мире, кроме... меня! -- сообщил он приятелю. Посмотрев ноты, Сальери воскликнул: -- Увы, Моцарт, ты тоже не сумеешь сыграть это. Ведь тут обе руки должны исполнять труднейшие пассажи, причем на противоположных концах клавиатуры! И именно в этот момент необходимо взять несколько нот посередине клавиатуры! Даже если играть еще ногой, все равно исполнить написанное не удастся -- слишком быстрый темп... Моцарт, весьма довольный, рассмеялся, сел за клавир и... исполнил пьесу в точности так, как она была написана. А сложный аккорд посередине клавиатуры он взял... носом!
Как-то раз некий высокопоставленный зальцбургский сановник решил побеседовать с юным Моцартом, который к тому времени уже приобрел мировую славу. Но как обратиться к мальчику? Сказать Моцарту "ты" -- неудобно, слишком велика его слава, а сказать "вы" -- слишком много чести, для мальчика... После долгих размышлений этот господин наконец нашел удобную, как ему показалось, форму обращения к юной знаменитости. -- Мы были во Франции и Англии? Мы имели большой успех? -- спросил сановник. -- Я-то там бывал, сударь. Но вот вас я признаться, нигде, кроме Зальцбурга, не встречал! -- ответил ему простодушный Вольфганг.
Как-то ясным летним вечером Моцарт и его жена Констанция вышли на прогулку. На главной улице Вены у известного модного магазина им повстречалась щегольская коляска, из которой выпорхнула восхитительно одетая девушка. -- Какая нарядная! -- воскликнула Констанция, -- мне больше всего на свете нравится ее пояс, а особенно красный бантик, которым он застегнут. -- Я рад, -- жизнерадостно отозвался гениальный муж,- что тебе нравится именно бантик. Потому что только на него у нас и хватит денег...
Однажды на одной из улиц Вены к композитору обратился один бедняк. Но денег при себе у композитора не оказалось, и Моцарт пригласил несчастного зайти в кафе. Сев за столик, он вынул из кармана бумагу и за несколько минут написал менуэт. Моцарт отдал это сочинение нищему, и посоветовал зайти к одному издателю. Тот взял бумагу и отправился по указанному адресу, не очень-то веря в успех. Издатель взглянул на менуэт и... дал нищему пять золотых монет, сказав, что можно приносить подобные сочинения еще.
Однажды, составляя бумагу со сведениями о своих доходах, Моцарт указал, что как придворный композитор императора Иосифа он получает восемьсот гульденов жалованья, и сделал следующую приписку: "Это слишком много за то, что я делаю, и слишком мало за то, что мог бы делать"...
После выступления маленького Моцарта в императорском дворце, юная эрцгерцогиня Мария-Антуанетта решила показать ему свое роскошное жилище. В одном из залов мальчик поскользнулся на паркете и упал. Эрцгерцогиня помогла ему подняться. -- Вы так добры ко мне... -- сказал юный музыкант. -- Пожалуй, я на вас женюсь. Мария-Антуанетта рассказала об этом своей матери. Императрица с улыбкой спросила маленького "жениха": -- Почему ты хочешь жениться на ее высочестве? -- Из благодарности, -- ответил Моцарт.
Император Нерон настолько уверовал в свою власть, что даже когда против него возникли мятежи в Галлии и Испании, он продолжал паясничать, корча из себя великого артиста. Собрав сенаторов для важного доклада, якобы, он объяснял им устройство водяного органа. А потом тайком отправился в театр, который в тот раз рукоплескал удачному выступлению некоего мима. Нерон был крайне раздосадован его "незаслуженным" успехом и тут же от оваций приказал привести его к себе:
-- Итак, ты пользуешься тем, что император занят.
Когда Нерона предупреждали, что его увлечение искусством не доведет его до добра, он, бряцая на лире, отвечал:
-- Ничего, прокормлюсь ремеслишком.
Но этого, как известно, не получилось: из клоунов можно угодить в цари, но не наоборот.
Настоящая фамилия известного русского актера Остужева была Пожаров. Любопытные обстоятельства заставили его взять этот впоследствии столь прославленный псевдоним. После его первого успешного выступления зрители стали дружно скандировать: "Пожаров, Пожаров". А кому-то послышалось: "Пожар, пожар", и возникла небольшая паника, впрочем, быстро потушенная.
-- Послушай, -- сказали тогда еще Пожарову, -- с такой фамилией в театре -- это просто убийство. Срочно меняй ее.
И он сменил по принципу противоположностей.
Однажды, прогуливавшемуся по улицам Парижа Падеревскому подбежал оборванный парижский гармен и решительно заявил: -У нас в Париже не принятно ходить в грязных ботинках! Почистить Вам обувь, месье? -- Моя обувь потерпит, малыш, -- с улыбкой ответил Падаревский. -- Но вот если ты соизволишь умыть лицо и руки, то получишь от меня двадцать франков. Мальчуган помчался к ближайшей колонке и уже через пару минут вернулся назад умытым и сравнительно чистым. -- Вот твои двадцать франков, -- сказал Падаевский и подал ему монетки. Мальчишка взглянул на великого пианиста и, вздохнув, возвратил деньги: -- Нет, месье, лучше приберегите их для парикмахера, который вас как следует подстрижет.... У нас в Париже не принято ходить с такой прической!
-- Эта соната навеяна воспоминаниями о любимой, -- объяснял Падеревский на уроке своему ученику. -- Ее играть надо как песню любви, обращенную к невесте. Молодой человек садится за фортепиано и играет сонату. Спустя некоторое время Падеревский восклицает: -- Послушайте, мой дорогой, вы играете так, будто обращаетесь к теще...
Выступления Падеревского в Америке произвели фурор. Публика ломилась на его концерты, овациям не было конца, поклонницы караулили его везде, где только можно, и не давали проходу. Импульсивные и бесцеремонные американцы относились к маэстро как к своей собственности. От этой шумной суеты, которая мешала жить и работать, Падеревский быстро устал и не чаял, когда закончатся его американские гастроли. Один музыкальный критик в своей стетье назвал Падаревского новоявленным Орфеем. -- Прошу прощения, дорогой друг, -- как-то сказал ему маэстро при встрече. -- Но между мной и Орфеем есть некоторая разница... -- Какая же? -- Орфей отправился в ад, чтобы спасти любимую, то есть у него была весьма серьезная причина для этого рискованного путешествия. Я же бездумно отправился туда, имея легкомысленную цель дать несколько концертов, -- и наказан...
Как-то раз Падеревского пригласили в гости. В письме, помимо прочего,любезный хозяин сообщал следующее:'..Моя жена исполнит для Вас собственные композиции, дочь споет романсы, а сын сыграет на скрипке. После выступлений, в десять часов вечера, начнется банкет'. Падеревский в ответ написал: 'Большое спасибо! Приглашение принимаю. Буду ровно в десять часов.'
Однажды Падеревский концертировал в Лондоне. В зале было душно, и две дамы попросили открыть окна. Образовался сильный сквозняк. Падеревский обратился к дамам: -- Сударыни, вам нравится как я играю? -- О, да! Чудесно! Замечательно! -- Тогда приношу свои извинения, но я вынужден попросить, чтобы окна были закрыты. Нельзя ведь получать разом два удовольствия: слушать хорошую музыку и убивать пианиста...
После концерта юная поклонница Падеревского с восторгом и умилением обратилась к музыканту: -- Маэстро, теперь, когда я вас услышала, вы уже можете спокойно умереть.
В 1945 году в Англии Прокофьеву вручали "Золотую королевскую медаль" от английского правительства. Однако во время церемонии случился казус: произнеся длинную приветственную речь, английский посол вдруг обнаружил, что самой медали-то нет! Повисла пауза, Прокофьев стоял в полной растерянности, он уже собрался было уходить, как посол, наконец, опомнился и... торжественно вложил в руку композитора свои золотые часы. Большинство журналистов и гостей не поняли, что произошло, отчего Сергей Сергеевич выглядит таким растерянным. Посол шепотом сообщил лауреату, что медаль будет с минуты на минуту. Тем временем начался концерт из произведений композитора. После него посол незаметно передал Прокофьеву коробочку с медалью. -- А часы, пожалуйста, верните, -- улыбаясь, попросил посол, -- они мне дороги, как память. -- Простите, мне мои золотые часы тоже дороги, -- совершенно серьезно ответил композитор. Теперь растерялся посол: -- Но-о... мы так не договаривались... -- Вы же мне их подарили, при всех, -- пряча улыбку, возмущался Прокофьев. -- Теперь просите вернуть! Это просто грабеж среди бела дня!... -- Да-а... вы правы, но-о... -- Ну, раз уж вам так понравились мои часы, я могу их вам подарить, -- наконец рассмеялся Прокофьев и вернул счастливому послу его часы.
Как-то раз оркестр, исполнявший одно из произведений Прокофьева (симфоническую картину "Сны"), страшно фальшивил. Меж тем сам знаменитый автор присутствовал на концерте. Весьма сконфуженный дирижер после концерта подошел к композитору с извинениями: -- Приношу вам свои глубочайшие извинения, Сергей Сергеевич, за не слишком удачное исполнение. Бога ради, скажите, что вы не очень сердитесь за те несколько фальшивых нот, которые мы сыграли... -- Не стоит так переживать, -- вежливо ответил композитор, -- так как я вообще не услышал ни одной верной ноты, то это произведение воспринимал как чужое! Так что вы можете быть совершенно уверены, что я не сержусь на вас...
В опере Пуччини "Чио-Чио-сан" есть эпизод, в котором Шарплес, обращаясь к ребенку Баттерфляй, спрашивает: "Милый, как зовут тебя?" Лет десять тому назад в одном из украинских театров немую роль ребенка Чио-Чио-сан исполнял сын костюмерши. И вот однажды шутники из театра пристали к мальчику: -- Послушай, милый, ты уже совсем большой, а поступаешь нехорошо. Раз к тебе дядя обращается с вопросом, ты должен ему ответить. Только нужно сказать это громко, отчетливо, во весь голос, чтобы тебя все услышали. Юное создание блестяще справилось с новой ролью. Когда на очередном представлении Шарплес задал ему традиционный вопрос, мальчик, набрав побольше воздуха, звонко крикнул: "Алеша!" Успех был феноменальный!
Джакомо Пуччини был большим оптимистом. Однажды он сломал ногу и попал в больницу. Через пару дней его навестили друзья. Поздоровавшись, Пуччини весело сказал: -- Я так счастлив друзья! Мне уже начали сооружать памятник! -- Не говори чепухи, что за глупые шутки?! -- Я вовсе не шучу,- ответил композитор и показал ногу в гипсе.
Как-то раз маэстро обедал у одной дамы, столь экономной, что ему довелось встать из-за стола совершенно голодным. Хозяйка любезно сказала Пуччини: -- Прошу вас как-нибудь еще прийти ко мне отобедать. -- С удовольствием, -- ответил Пуччини, -- хоть сейчас!
На премьере в Ла Скала солисты пели вяло и маловыразительно. Особенно унылое впечатление производил тенор. Когда дело дошло до его арии, начинавшейся словами "Они бросили меня в сырую и холодную темницу", Пуччини, автор оперы, наклонился к соседу и шепнул ему на ухо: -- Кажется, не только бросили, но и долго там продержали беднягу: он совсем потерял голос!..
Однажды молодой знакомый композитора Пуччини, весьма посредственный музыкант, сказал: -- Ты уже стар, Джакомо. Пожалуй, я напишу траурный марш к твоим похоронам и, чтобы не опоздать, начну завтра же. -- Что ж, пиши,- вздохнул Пуччини.- Боюсь только, что это будет первый случай, когда похороны освистают.
Однажды Пуччини сломал ногу. Когда взволнованные друзья примчались навестить его в больнице, Пуччини жизнерадостно заявил: -- Не стоит так волноваться, дорогие мои! У меня все отлично, и к тому же я должен с гордостью сообщить вам, что строительство памятника мне уже начато. -- Ты очень несерьезен! -принялся отчитывать его один из приятелей. -- Расскажи нам, что с тобой произошло, нельзя же все время только шутить... -- Я и не думал шутить, -- с самой серьезной миной отвечал Пуччини, указывая на свою загипсованную ногу...
Однажды, сидя в театре, Пуччини сказал на ухо своему приятелю: -- Певец, исполняющий главную партию, плох невероятно. Такого ужасного пения я еще не слышал ни разу в жизни! -- Тогда, может быть, лучше отправиться домой? -- предложил приятель. -- Что ты, ни в коем случае! Я знаю эту оперу -- в третьем акте героиня должна убить его. Я хочу дождаться этого счастливого момента, -- мстительно отозвался Пуччини.
Однажды, узнав о приезде в город молодого, неизвестного и, разумеется, бедного композитора, доброжелательный и хлебосольный Пуччини отправился к нему в гостиницу и, не застав хозяина, оставил на двери надпись: "Уважаемый господин музыкант, прощу вас покорно завтра прийти ко мне обедать". Молодой человек не заставил себя ждать -- знакомство состоялось, и обед прошел весьма приятно. Однако когда и на следующий день Пуччини увидел нового знакомого за своим обеденным столом, то несколько удивился... Неделю молодой человек -- каждый день! -- как на работу, являлся на обед к маэстро. Раздраженный этакой бесцеремонностью Пуччини наконец сказал ему: -- Ваши постоянные посещения, дорогой мой, чрезвычайно для меня приятны, но все-таки я несколько удивлен тем, что вы позволяете их себе без всяких приглашений с моей стороны. -- Ах, маэстро, я вам так благодарен! -- воскликнул гость. -- Ничего не понимаю! Объясните, наконец, за что же? -- Каждый день, возвращаясь в гостиницу, я читаю на двери приглашение, начертанное вашей благородной рукой. Я не могу стереть его, потому что сохраняю как драгоценный автограф. И не могу также не появиться в вашем доме к обеду: ведь приглашение такого знаменитого и замечательного композитора -- закон для бедного музыканта!..
Служа органистом в церквях Авиньона, Клермон Феррана, Парижа, Дижона и музицируя там во славу Божью, Рамо, тем не менее, сохранял верность театру и "между делом" создавал оперу за оперой для иногородних заказчиков. Разумеется, влияние такой музыки сказывалось и на церковных композициях. Но жизнерадостным прихожанам его церкви это нравилось. И в не меньшей степени это нравилось лукавым священнослужителям из других храмов, действовавшим по принципу: заимствуя светскую музыку, подставь под нее благочестивый текст. И вот однажды, случайно попав на богослужение в другой собор, Рамо, услышав свою светскую музыку, изумленно воскликнул: -- Господи, прости меня? Не для тебя я это сочинял!..
Как возникают псевдонимы? Настоящая фамилия Раневской была Фельдман. Она очень хотела поступисть в театр, но дела не складывались, денег не было. Наконец, отец, богатый коммерсант, сжалился и прислал ей перевод. Но едва она вышла с почты, как налетел ветер и вырвал деньги. -- Ну что ж, улетели, -- только и вздохнула она. Бывший рядом коллега пораженный воскликнул: -- Раневская, настоящая Раневская, только она могла так поступить. Правда, сама актриса объясняла свой псевдоним тем, что она всегда все роняла
Один молодой человек признался, что ему не нравится Джоконда.
-- Эта дама, -- ответила ему Ф. Раневская, -- очаровала столь многих, что уже имеет право выбирать, кому нравиться, а кому нет.
Да, высказываться против устоявшихся взглядов нелегко. Тут же получишь в ответ: а сам-то ты кто такой?
Однажды на открытом партсобрании театра МХАТ выступал Завадский. Одет был с иголочки и при бабочке. -- Ой, -- воскликнула Раневская, -- вы весь такой элегантный, а яйца у вас, что, тоже диетические?
Осматривавший уже старую Раневскую врач, вдруг отложил свое стетоскоп или что там у него, и удивленно воззрился на нее: -- У вас такие легкие.. Чем же вы дышите? И Раневская преспокойно ответила: -- Я дышу Пушкиным
Раневская была известна своей особой экстравагантностью. Иногда она могла сказать такое... После ее участия в фильме "Подкидыш" дети частенько дразнили ее фразой из фильма: "Муля, не нервируй меня". Как-то когда пацанва особенно ее достала, Фаина Раневская повернулась к ним и приняв позу и голос строгой гимназической дамы, выговорила: -- Дети! Идите в жопу.
Известный пианист Иосиф Гофман написал Рахманинову восторженное письмо, где были такие строки: "Мой дорогой Премьер! Под "Премьером" я разумею: первый из пианистов..." Рахманинов тут же отозвался: "Дорогой Гофман, существует такой рассказ: Некогда в Париже жило много портных. Когда одному из них удалось снять лавку на улице, где не было ни одного портного, он написал на своей вывеске: "Лучший портной в Париже". Другой портной, открывший лавку на той же самой улице, уже вынужден был написать на вывеске: "Лучший портной на всем свете". Но что оставалось делать третьему портному, арендовавшему лавку между двумя первыми? Он написал скромно:"Лучший портной на этой улице". Ваша скромность дает вам полное право на этот титул: "Вы лучший на этой улице"".
Как-то раз, приехав на концерт в один американский город, чтобы избежать встречи с корреспондентами, Рахманинов вышел последним из опустевшего вагона и окольным путем прошел прямо к ожидавшей его машине. Рахманинов не любил назойливых папарацци, преследовавших его во время концертных выступлений в Америке, Европе, дома, и сколько возможно старался их избегать. Однако возле гостиницы его уже ожидал фотограф с аппаратом наготове. Рахманинов почти бегом вошел в гостиницу, не дав возможности снять себя. Но когда композитор отправился обедать в ресторан, у его стола опять очутился человек с фотокамерой и принялся его снимать. Заслонив лицо ладонями, Сергей Васильевич сказал не без раздражения: -- Прошу вас, оставьте меня в покое, я не хочу сниматься... Вечером, купив газету, он увидел свою фотографию. Лица правда не было видно, одни руки... Надпись под этим снимком гласила: "Руки, которые стоят миллион!"
Когда Рахманинов прибыл в Америку, один музыкальный критик удивленно спросил: -- Почему маэстро так скромно одевается? -- Меня все равно здесь никто не знает, -- ответил Рахманинов. Со временем композитор ничуть не изменил своих привычек. И тот же критик через несколько лет снова спрашивает: -- Мэстро, ваши материальные обстоятельства значительно изменились к лучшему но лучше одеваться вы не стали. -- Зачем, ведь меня и так все знают, -- пожал плечами Рахманинов.
Крейслер и Рахманинов исполняли сонату Франка в "Карнеги-холл". Скрипач играл без нот и... вдруг память подвела его уже в первой части! Крейслер подошел ближе к пианисту и заглянул в ноты, пытаясь найти тот такт, где он мог бы "поймать" партнера. -- Где мы находимся?! Где мы находимся?! -- отчаянно зашептал скрипач. -- В "Карнеги-холл", -- не переставая играть, шепотом ответил Рахманинов.
Однажды Рахманинов получил письмо от некоего господина, в котором тот писал: "...Когда в "Карнеги-холл" я остановил Вас, чтобы попросить огня, я не представлял, с кем разговаривал, но вскоре узнал Вас и взял вторую спичку в качестве сувенира". Пунктуальный Рахманинов ответил: "Благодарю Вас за письмо. Если бы я узнал раньше, что вы являетесь почитателем моего искусства, то без сомнения и всяческого сожаления я отдал бы Вам не только вторую спичку, но даже и всю коробку".
Рахманинов был человеком весьма бесстрашным, никогда не боялся сказать правду, даже в ущерб самому себе. Как-то в Швейцарии пианист Иосиф Левин пришел к нему и попросил совета: -- Сергей Васильевич, подскажите, как мне играть Первый концерт Бетховена, я его никогда не играл. Всемирно знаменитый композитор и выдающийся концертирующий пианист развел руками: -- Какой совет я могу вам дать?... Вы его никогда не играли, а я его никогда слыхом не слыхивал...
Сергей Васильевич очень не любил, когда в зале кашляли. Играя свои новые Вариации на тему Корелли, Рахманинов следил за тем, сколько в зале кашляли. Если кашель усиливался, он следующую вариацию пропускал, кашля не было -- играл по порядку. Композитора спросили: -- Отчего вы так не любите собственные вариации? -- Мои вариации до того не любят, когда их обкашливают, что они сами убегают моих пальцев, предпочитая не звучать...
Актеры часто и в жизни остаются актерами. Рашель долго готовилась к смерти. Она заказала восемнадцать ящичков из палисандра, в которых собиралась вернуть письма друзьям. В каждый она положила цветок апельсинового дерева
Очень важно в любой профессии не потерять присутствия духа. Рашель, впоследствии знаменитая французская актриса, дебютировала в 1838 году. 13 раз в течение 3-х месяцев она появлялась перед полупустым залом, но играла изо всех сил и покороила-таки немногочисленный партер.
-- Маэстро, вам все в жизни дается легко: слава, деньги, любовь публики!.. Признайтесь, как вам удалось стать любимцем фортуны? -- задал однажды Россини вопрос какой-то журналист. -- Действительно, фортуна любит меня, -- с улыбкой отвечал Россини, -- но лишь по одной простой причине: фортуна -- женщина и презирает тех, кто робко клянчит ее любви. Я же не обращаю на нее внимания, но при этом крепко держу эту ветреницу за подол ее роскошного платья!..
Будучи человеком мягкой и доброй души, Мейербер всегда выражал искреннее соболезнование людям, страдавшим какими-либо недугами. Зная эту черту Мейербера, Россини при встрече всегда грустно сообщал ему о своем пошатнувшемся здоровье. Когда его спросили, зачем он это делает, Россини ответил весело: -- Я чувствую себя отлично, но мой друг всегда так искренне и охотно выражает всем соболезнование, что я, признаться, не хочу лишать его этого удовольствия.
В високосный 1868 год 29 февраля Россини последний раз праздновал свой день рождения. В его парижской квартире был устроен грандиозный праздник. Кто-то его спросил: -- Сколько вам лет, маэстро? -- Разве теперь припомнишь? Годы -- как женщины. Их замечаешь, только когда они изменяют...
Знаменитые домашние музыкальные вечера Россини обычно проходили в зловещем полумраке. Огромную гостиную освещали всего лишь две жалкие свечи на фортепиано. Когда концерт подходил к концу, пламя уже лизало розетку подсвечника. Кто-то из друзей заметил композитору, что неплохо бы прибавить свечей, на что Россини, отличавшийся сверхэкономностью, ответил: -- А вы посоветуйте дамам надевать побольше бриллиантов, они сверкают в темноте и отлично заменяют освещение...
Как-то в застольной беседе один хороший знакомый рассказал Россини о том, что некий коллекционер собрал коллекцию орудий пыток всех времен и народов. -- А было ли в этой коллекции фортепиано? -- поинтересовался Россини. -- Конечно, нет, -- с удивлением отозвался собеседник. -- Значит, в детстве его не учили музыке... -- вздохнул знаменитый композитор.
Когда Россини хотел избавиться от докучливых посетителей, он всегда старался сделать это с улыбкой. Однажды кто-то из друзей попросил его послушать молодую девушку, учившуюся пению. -- Уверяю, маэстро, у нее сокровище в горле! -- Зачем же вы хотите привести ее ко мне? Отведите к хирургу, пусть извлечет это сокровище, а потом -- к банкиру. Это же для нее большая удача.
Кто-то из приятелей обещал угостить гурмана Россини индейкой, фаршированной трюфелями. Композитор долго и напрасно ждал приглашения... Однажды, встретив на улице приятеля, обещавшего накормить его изысканным блюдом, он напомнил ему о приглашении. -- Ах, простите, дорогой маэстро! В этом году трюфели никуда не годятся. -- Не верьте! -- ответил маэстро. -- Эти слухи распускают сами индюки...
Нелюбовь Вебера к чужой славе была поистине беспредельна. Особенно непримирим он был к Россини: Вебер постоянно рассказывал всем, что Россини совершенно бездарен, что его музыка -- всего лишь мода, о которой забудут через пару лет... -- Этот выскочка Россини вообще не заслуживает даже того, чтобы о нем говорили! -- сказал как-то Вебер. -- Передайте ему, что меня бы это очень устроило, -- отозвался на это Россинни.
Немецкий пианист Калькбреннер чрезвычайно гордился не столько своим музыкальным дарованием, сколько древностью своего рода. Как-то, разговаривая с Россини, он сказал: -- Мои предки отличались еще во времена крестовых походов, а один из них сопровождал в походах самого Фридриха Барбароссу!.. -- На рояле? -вежливо спросил Россини.
Однажды к Россини пришел молодой человек с толстыми фолиантами музыкальных партитур под мышкой. Молодой композитор сказал: -- Дирижер обещал исполнить одну из моих двух симфоний. Я хотел бы их проиграть, маэстро, и узнать, какая из них лучше. Молодой человек сел за фортепиано, но после первых же тактов Россини встал, захлопнул партитуру и, похлопав автора по плечу, сказал: -- Та, другая, молодой человек, та, другая -- лучше! -- и Россини быстро вышел из комнаты.
Однажды под окнами дома, в котором поселился в Париже композитор, раздались в высшей степени фальшивые звуки старой шарманки. Только потому, что одна и та же мелодия повторялась несколько раз, Россини вдруг с изумлением узнал в ней невероятно искаженную тему из увертюры к своей опере "Вильгельм Телль". До крайности рассерженный, он открыл окно и хотел было приказать шарманщику немедленно уйти, но тут же передумал и весело крикнул уличному музыканту, чтобы тот поднялся наверх. -- Скажи-ка, приятель, не играет ли твоя замечательная шарманка что-нибудь из музыки Галеви? -- спросил он у шарманщика, когда тот появился в дверях. -- Еще бы! "Дочь кардинала". -- Отлично! -- обрадовался Россини. -- А ты знаешь, где он живет? -- Конечно. Кто в Париже этого не знает? -Прекрасно. Вот тебе франк. Пойди и сыграй ему его "Дочь кардинала". Одну и ту же мелодию по крайней мере раз шесть. Хорошо? Шарманщик улыбнулся и покачал головой: -- Не могу. Это ведь месье Галеви послал меня к вам. Однако он добрее вас: просил сыграть вашу увертюру только три раза.
Однажды Россини присутствовал ни представлении знаменитой оперы Моцарта "Дон Жуан", где одну из главных партий исполнял знаменитый тенор Рубини. Рядом с Россини сидел какой-то молодой человек, который довольно громко подпевал артистам, мешая соседям слушать оперу. -- Какой все-таки мерзавец! -- довольно громко возмутился Россини. -- Это вы по моему адресу? -- обиженно спросил юноша. -- Нет-нет, что вы!.. -- язвительно отозвался композитор, -- это я по адресу глупого Рубини, который мешает нам слушать ваше чудесное пение!
После смерти композитора Мейербера его племянник сочинил в его честь траурный марш и обратился к Россини с просьбой выслушать и высказать о нем свое мнение. -- Ну как? -- нетерпеливо спросил автор марша, едва окончив исполнение. -- Ну что вам сказать? -- вздохнул Россини. -- Я полагаю, что было бы гораздо лучш если бы дядюшка сочинил траурный марш в вашу честь...
Россини не выносил музыку Вагнера. Как-то на один из своих еженедельных роскошных обедов он пригласил несколько музыкальных критиков, которые, напротив, были страстными поклонниками Вагнера. Главным блюдом в меню на этом обеде значился "палтус по-немецки". Зная великие кулинарные способности маэстро, гости с нетерпением ждали этого деликатеса. Когда пришла очередь "палтуса", слуги подали очень аппетитный соус. Все положили его себе на тарелки и стали ждать основное блюдо... Но загадочный "палтус по-немецки" так и не был подан. Гости смутились и стали перешептываться: что же делать с соусом? Тогда Россини, забавляясь их замешательством, воскликнул: -- Чего вы ждете, господа? Попробуйте соус, поверьте мне, он великолепен! А что касается палтуса, то, увы... Поставщик рыбы забыл его доставить. Но не удивляйтесь! Разве не то же самое мы наблюдаем в музыке Вагнера? Хорош соус, но он без палтуса!... Мелодии-то нет!
Как-то раз на гастролях за границей Рубинштейну пришлось иметь дело с очень скупым антрепренером, который предложил маэстро за выступление сумму, вдвое меньше обычной. Выслушав доводы антрепренера, Рубинштейн заявил: -- Ну хорошо, не будем спорить. Если вы настаиваете, я сыграю за эти деньги. Но имейте в виду, что за эти деньги играть я буду вдвое тише...
На вопрос о том, позабавила ли его когда-нибудь критика, Рубинштейн ответил: -- Конечно. В одной из калифорнийских газет было написано: "Фортепиано было великолепным, неплохо сыграл и Рубинштейн".
Однажды к Антону Рубинштейну пришел начинающий композитор и попросил послушать две его пьесы. Сыграв одну пьесу, автор хотел было начать вторую, но Рубинштейн поспешно произнес: -- Огромное вам спасибо, уважаемый, и можете больше не утруждать себя... Я уже понял, что ваша первая пьеса нравится мне гораздо больше, чем вторая...
Однажды Рубинштейн обратился к своим ученикам с такой шутливой речью: -- Дорогие друзья, сегодня день рождения Ференца Листа. Чтобы отметить эту дату достойно, мы не будем исполнять сегодня ни одного его произведения!
Однажды какой-то художественный критик спросил у великого пуантилиста Жоржа Сера, сколько точек в его последней картине. 86 тысяч, не задумываясь, ответил художник. Потом взял кисть и два раза коснулся ею картины: теперь 86 тысяч и две, невозмутимо добавил Сера
Будучи проездом в Нью-Йорке, Стравинский взял такси и с удивлением прочитал на табличке свою фамилию. -- Вы не родственник композитора? -- спросил он у шофера. -- Разве есть композитор с такой фамилией? -- удивился шофер. -- Впервые слышу. Впрочем, Стравинский -- фамилия владельца такси. Я же не имею ничего общего с музыкой -- моя фамилия Россини...
Зная о чрезмерной мягкости художественных оценок знаменитого критика Владимира Стасова, Стравинский как-то сказал: -- Он не отзывался плохо даже о погоде...
На аукционе в Лондоне продавалось с молотка первое издание партитуры одного из ранних балетов Стравинского. Желающих приобрести эту редкостную вещь было много, но один из присутствовавших -- какой-то старый седой господин -- все время набавлял цену. В конце концов партитура, действительно, досталась ему -- за три тысячи фунтов стерлингов. Репортеры окружили покупателя. -- Кто вы и почему решили купить партитуру во что бы то ни стало? -- Игорь Стравинский, -- отрекомендовался он журналистам и добавил с улыбкой: -Я никогда не представлял себе, что за собственную партитуру придется платить вдвое больше того, что когда-то в молодости я получил за весь балет!
На приеме, устроенном в Стокгольме в честь Стравинского, композитора спросили, что он думает о джазе. -- То же самое, что и двадцать лет назад, -- ответил он. -- А как вы относились к джазу двадцать лет назад? -Этого я не помню.
Радостно встречая знаменитого маэстро на вокзале в Барселоне, любители музыки сказали Стравинскому: -- Барселона ждет вас с нетерпением -- здесь очень любят вашего "Князя Игоря"!.. -- Они так искренне радовались мне и так восторгались этой оперой, -- рассказывал поэм Стравинский, -- что у меня не хватило мужества разочаровать их, я так и не признался, что "Князя Игоря" сочинил не я, а Бородин...
Тулуз-Лотрек рассказывал, что в театре он увидел нацарапанной надпись: "Моя жена меня царапает, изменяет мне, но чем больше она меня мучает, тем больше я ее люблю".
Тулуз-Лотрек со своим аристократическим происхождением был редким гостем на Монмартре. -- У вас ужасная собака, -- говорила одна дама другой. -- Она явно не породистая. -- Нуи что? Зато какой красавец. Можно иметь прекрасную родословную и быть полным уродом. Не правда ли? -- обернулась она за подтверждением своих слов к Тулуз-Лотреку. -- Вы совершенно правы, посмотрите на меня. Он был родовит и был уродом.
Тулуз-Лотреки еще со времен крестовых походов отличались необузданным нравом. А может и раньше. Отец великого Тулуз-Лотрека мог сам отправиться стирать рубашку в пруду, ибо "стирка прачки никуда не годилась". -- Но граф, как же вы?.. -- После того как отрубили голову Людовику XVI, ничего невозможного не стало.
У этих художников, импрессионистов и постимпрессионистов, была болезненная мания эпатировать добропорядочного буржуа не только не только своим искусством, но и стилем жизни. И это им сходило с рук, в отличие от О. Уайльда, которые пытался вести себя так же и погорел на этом. Тулуз-Лотрек обедал у себя с натурщицей. Не очень-то доверяя щепетильности своей кухарке, вернее совсем не доверяя, ибо эта женщина была из деревни со строгими правила, он ради того же эпатажа попросил натурщицу раздеться при кухарке. что та благополучно проделала, оставив только чулки и шляпу на голове. Кухарка не моргнув глазом, продолжала подавать на стол. А на следующий день решила уволиться. Пришлось Тулуз-Лотреку в следующих сеансах обслуживать себя самому. А вот отказаться от того, чтобы есть с голой женщиной, ему -- что? -- в голову не пришло?
К импрессионистской манере художника Уистлера Марк Твен относился несколько иронически. Однажды тот показал писателю новую, только что законченную картину. Критически рассмотрев полотно, Марк Твен ткнул в него пальцем: -- На вашем месте я бы убрал это яблоко! -- Осторожно, -- вскрикнул художник, -- краска еще не высохла! -- Ничего, -- хладнокровно ответил писатель, -- я в старых перчатках.
Однажды Федор Иванович Шаляпин решил подшутить над газетным репортером и сказал, что намерен приобрести старый миноносец. Пушки же, снятые с корабля, уже привезены и поставлены в саду его московского дома. Репортер шутку воспринял всерьез, и эта сенсационная новость была напечатана в газете. Вскоре к Шаляпину явился посыльный от Рахманинова с запиской, в которой значилось: "Возможно ли посетить господина капитана завтра? Пушки еще не заряжены?"
Миссис Кэмбелл, английская актриса, первая исполнительница роли Э. Дулиттл в нашумевшей пьесе Шоу "Пигмалион" говорила: -- Мне 39 лет и ни годом больше, и пусть гадают, каким образом у меня 26-летняя дочь. Черти чего только женщины не придумают, чтобы хоть немного сбавить себе лет.
А. Македонский при своем продвижении на Восток все более и более усваивал восточные обычаи. Например, как должное принимал свое обожествление. Некоторые македоняне подыгрывали ему, другие, воспитанные на греческой философии, относились к подобным нововведениям скептически. Однажды во время пира приглашенные по очереди приносили жертвы, потом простирались перед повелителем ниц, а тот их по очереди целовал. Каллисфен, философ, принес жертву и, минуя обряд простирания ниц, сразу пошел целоваться. "Ну что ж, -- молвил Каллисфен, -- на один поцелуй, значит, буду беднее".
-- Терпеть не могу мудрецов, -- разглагольствовал потом Александр, -- которые не умеют быть мудрыми для себя.
Вскоре после этого философ был заподозрен в заговоре и был то ли казнен, то ли умер в тюрьме. Некоторые думают, что главная мудрость, это умение приспособиться в жизни к любым обстоятельствам. С этой точки зрения многие, кого мы держим за мудрецов, в жизни отнюдь не всегда были мудры.
Американская журналистка, некая мисс Томпсон брала интервью у Эйнштейна: "В чём разница между временем и вечностью?" Эйнштейн ответил: "Если бы у меня было время, чтобы объяснить разницу между этими понятиями, то прошла бы вечность, прежде чем вы бы её поняли".
Когда Эйнштейн был в гостях у супругов Кюри, он заметил, сидя в гостиной, что из почтительности на соседние с ним кресла никто не садится. Тогда он обратился к хозяину Жолио-Кюри: "Сядьте около меня, Фредерик! А то мне кажется, что я присутствую на заседании Прусской академии наук!".
Когда Эйнштейн был однажды в гостях, на улице начался дождь. Уходящему учёному хозяева предложили шляпу, но тот отказался: "Зачем мне шляпа? Я знал, что будет дождь, и потому не взял свою шляпу. Ведь очевидно, что шляпа будет сохнуть намного дольше, чем мои волосы".
Одна знакомая дама просила Эйнштейна позвонить ей, но предупредила, что номер её телефона очень сложно запомнить:"24-361. Запомнили? Повторите!" Эйнштейн удивился: "Конечно, запомнил! Две дюжины, и 19 в квадрате!".
Однажды Альберт Эйнштейн и знаменитый виолончелист Григорий Пятигорский вместе выступали в благотворительном концерте. В публике сидел один молодой журналист, которому предстояло написать отчет о концерте. Он обратился с вопросом к одной из слушательниц: -- Простите, Пятигорского мы все знаем, ну, а этот Эйнштейн, который выступает сегодня... -- Боже мой, да неужели вы не знаете, это же великий Эйнштейн! -- Да, конечно, благодарю, -- смутился журналист и принялся что-то строчить в блокноте. На следующий день в газете появился отчет о выступлении Пятигорского вместе с Эйнштейном -- великим музыкантом, несравненным скрипачом-виртуозом, который своей блистательной игрой затмил самого Пятигорского. Рецензия всех очень рассмешила, и особенно Эйнштейна. Он вырезал заметку и постоянно носил ее с собой, показывал знакомым и говорил: -- Вы думаете, что я ученый? Нет, я знаменитый скрипач, вот кто я на самом деле!
Однажды Эйнштейн был на приёме у короля Бельгии Альберта. После чая был небольшой любительский концерт, в котором принимала участие и королева Бельгии. После концерта Эйнштейн подошёл к королеве: "Ваше величество, вы играли превосходно! Скажите, для чего Вам ещё профессия королевы?"
Однажды Эйнштейн в задумчивости шёл по улице и встретил своего приятеля. Он пригласил его к себе домой: "Приходите ко мне вечером, у меня будет профессор Стимсон". Приятель удивился: "Но я ведь и есть Стимсон!" Эйнштейн возразил: "Это не важно -- всё равно приходите".
Однажды Эйнштейн делал доклад на одной напряжённой научной конференции. По окончании конференции устроители спросили учёного, какой из моментов конференции оказался для него самым трудным. Эйнштейн ответил: "Самая большая трудность заключалась в том, чтобы разбудить аудиторию, заснувшую после выступления председателя, представлявшего меня слушателям".
Однажды Эйнштейн шёл по коридору Принстона, а навстречу ему -- молодой и о-очень малоталантливый физик. Поравнявшись с Эйнтейном, он фамильярно хлопнул его по плечу и покровительственно спросил: -- Ну как дела, коллега? -- Коллега? -- удивлённо переспросил Эйнштейн. -- Неужели Вы тоже больны ревматизмом?
Однажды, зайдя в берлинский трамвай, Эйнштейн по привычке углубился в чтение. Потом, не глядя на кондуктора, вынул из кармана заранее отсчитанные на билет деньги. -- Здесь не хватает, -- сказал кондуктор. -- Не может быть, -- ответил ученый, не отрываясь от книжки -- А я вам говорю -- не хватает. Эйнштейн еще раз покачал головой, дескать, такого не может быть. Кондуктор возмутился: -- Тогда считайте, вот -- 15 пфеннигов. Так что не хватает еще пяти. Эйнштейн пошарил рукой в кармане и действительно нашел нужную монету. Ему стало неловко, но кондуктор, улыбаясь, сказал: -- Ничего, дедушка, просто нужно выучить арифметику.
Эйнштейн и Чаплин Эйнштейн обожал фильмы Чарли Чаплина и с большой симпатией относился как к нему, так и к его трогательным персонажам. Однажды он послал Чаплину телеграмму: "Ваш фильм "Золотая лихорадка" понятен всем в мире, и я уверен, что Вы станете великим человеком! Эйнштейн". Чаплин ответил: "Я вами восхищаюсь ещё больше. Вашу теорию относительности не понимает никто в мире, но Вы всё-таки стали великим человеком! Чаплин".
Летом 1909 года в честь своего 350-летия Женевский университет, основанный ещё Кальвином, присудил более ста почетных докторских степеней. Одна из них была предназначена служащему Швейцарского патентного бюро в Берне -- Альберту Эйнштейну. Когда Эйнштейн получил большой конверт, в который был вложен лист великолепной бумаги, заполненный каким-то колоритным текстом на непонятном языке, он решил, что это латынь (на самом деле это был французский), притом получателем значился некий Тинштейн, и наш герой отправил бумагу в мусорную корзину. Позже он узнал, что это было приглашение на кальвиновские торжества и извещение о присуждении степени почетного доктора Женевского университета. Так как Эйнштейн не ответил на приглашение, то власти университета обратились к другу Эйнштейна Люсьену Шавану, который и смог убедить Эйнштейна приехать в Женеву. Но Эйнштейн еще ничего не знал о цели своей поездки и прибыл в Женеву в соломенной шляпе и повседневном пиджаке, в которых ему и пришлось участвовать в академической процессии. Вот что говорит сам Эйнштейн об этом случае: "Празднование закончилось самым обильным пиршеством из всех, на которых мне доводилось бывать. Я спросил одного из женевских "отцов города", с которым сидел рядом: "Знаете ли вы, что сделал бы Кальвин, будь он здесь?" Сосед полюбопытствовал -- что же именно? Тогда я ответил: "Он устроил бы пожар и сжег нас всех за грех обжорства!". Мой собеседник не издал ни звука, и на этом обрываются мои воспоминания о достославном праздновании:".