Первый роман 'Саги' -- 'Собственник' вышел в 1906 году и сразу поставил автора в ряд значительных английских писателей. 'Эта книга написана с правдивостью, которая озадачивает, и к тому же с ошеломляющим мастерством. В ней нет ни единого слова, сказанного только для того, чтобы им блеснуть. Ни единого. Она легко читается, но чувства пробуждает серьезные, стиль ее строг, и она намеренно сосредоточивает мысли на главном' (Конрад, английский писатель, друг Голсуорси).
Голсуорси был таким писателем, который никак не мог работать без редактора. Кто-то его должен был поддерживать, хвалить, а иногда и поругивать. И ему обязателен был для продуктивности собственного мнения взгляд со стороны. Бывают и такие писатели. Обыкновенно этот взгляд поставляла писателю его жена -- Ада, и, по большей части, довольно нервный, взвинченный и не идущий на пользу. Лучше вообще жен в творческий процесс не вмешивать. Но кроме того, были у писателя и другие советчики.
Роман еще даже не находился в пеленках, а только стремился воплотиться в замысел, как Голсуорси уже оповестил свое литокружение о готовящемся чуде. Конрад отвечает на неизвестное письмо писателя: "Меня очень взволновала новость о вынашиваемом Вами замысле... Но чего именно вы хотите?.. Мне хотелось бы знать, что же будет дальше с этим обреченным родом Форсайтов?" То есть ни замысел, ни сюжет еще толком не вызрели, а Голсуорси уже полез за советами. Самым лучшим его советчиком в этих вопросах замечательный критик и личный друг писателя Гарнет. И неудивительно, что он присутствовал на всех стадиях работы. "Первая глава великолепна... Вы сумели проникнуть в суть всех этих Джемсов, Сомсов и прочих почти сверхъестественным образом... Надеюсь, и дальше Вы сумеете продолжить в том же ключе". То есть едва была написана всего одна глава, как она уже стала предметом горячего обсуждения.
Сохранился большой сегмент корреспонденции между критиком и писателем, свидетельствующий об их частом и постоянном общении при написании романа. Мало того, "[я помню] наши долгие споры, в те давние времена, уютные обеды с услужливыми официантами, длительные прогулки в Уэльсе... когда мы обсуждали 'Собственника', который уже зрел во мне", -- вспоминал писатель на закате жизни.
И однако, это бесконечное общение длилось только в момент вынашивания замысла и сбора материалов. Непосредственная же работа над романом не терпела постороннего взгляда, и писатель смотался в Италию, где в тиши и одиночестве закончил в рекордные строки "Собственника".
После чего на стадии корректировки и вылизывания текста, он опять не смог обойтись без своего персонального критика. Еще из Италии, едва закончив рукопись, Голсуорси уже взывает к Гарнету и просит приехать к нему в Италию для обсуждения окончательного варианта: "Я прошу Вас выкроить хотя бы десять дней для обсуждения... Средства для поездки я, конечно, обеспечу".
Гарнет очень здорово повлиял на сюжет и стиль книги. И здесь возникает вопрос, а до каких пор такое коллективное творчество допустимо, "имеет ли право", как писала одна исследовательница, правда, по другому поводу, "вставать кто-либо между авторов и его героями". В первоначальном варианте Босини кончал жизнь самоубийством. Гарнет, подсластив пилюлю, назвав книгу гениальной, резко пишет: "Я считаю самоубийство Босини художественным просчетом, причем грубейшим, психологически фальшивым и серьезно портящим впечатление от всей истории". И вот Голсуорси вместо того, чтобы одернуть зарвавшегося редактора, вступает с ним в длительную полемику, где отстаивает свое видение проблемы. Заметим, Гарнет хотя бы и был редактором, но это был не российский редактор, который имеет право лезть к автору с непрошенными советами, это западный редактор, который не решает ничего, и вся власть которого покоится на его личном авторитете. В конце концов Голсуорси полусдался: Босини в удрученном состоянии блуждает в лондонском тумане и попадает под омнибус.
Роман вышел на волне столь характерного для начала XX века неприятия буржуазной действительности, когда слово 'собственник' было едва ли не матерком. В 1921 году, когда писатель вернулся к этой теме, его взгляды несколько трансформировались. В послевоенном мире, представлявшимся каким-то абсурдом, форсайты уже казались оплотом каких-то устойчивых моральных и человеческих ценностей. И Сомс постепенно трансформировался в положительную фигуру, противостоящую разболтанности или некоторому недоумению перед жизнью молодого поколения.
К этому времени Голсуорси был уже метром, и его новые романы подверглись немедленной экранизации: немые фильмы появились в 1920 и 1922 годах, но ни в истории кино, ни в истории литературы никакой особой роли не сыграли. Было еще несколько адаптаций, в том числе театральные постановки, созданные при участии автора, но все это прошло как-то вяло и неинтересно.
Всплеск интереса к роману последовал после выхода в 1949 году голливудского фильма 'Эта форсайтовская женщина'. Сюжетная канва фильма довольно близка к романной, если не считать того, что выкинуты все размышления автора о мире собственности, его длинные детальные описания и все сведено к стремительно развивающейся любовной интриге: сцены соблазнения, ревности, соперничества следуют одна за другой. Герои также лишены какой-либо нюансировки: вот тебе ангелоподобная Ирэн (жена Сомса), вот тебе негодяй муж, которые тиранит свою жену, вот тебе голубой (в традиционном, без каких-либо двусмысленных намеков, смысле этого слова) любовник, мечта любой женщины, и вот трагическая история любви на этом фоне. Англо-американский народ, только что настрадавшийся на Второй мировой войне, испытывающий послевоенный дефицит всего самого необходимого, включая туалетную бумагу и клюшки для гольфа, валом повалил обливаться слезами на этот фильм. Полный аншлаг в течение нескольких лет.
Обращает на себя внимание, что фильм был сделан очень красиво и получил 2 награды Академии киноискусств (в просторечии именуемой 'оскар'): за неподражаемый дизайн костюмов и исключительное цветовое решение.
В 1967 на BBC по 'Саге' был создан минисериал, задуманный его режиссером Уилсоном еще в 1955, который крутился на канале по субботам, с повтором по воскресеньям. Нужно сказать -- это был один из первых мировых опытов и первый для Англии создания длительных сериалов (26 выпусков). Успех превзошел все ожидания. Полузабытый классик -- в СССР он в это время издавался гигантскими тиражами и сегодня украшает книжные шкафы практически каждой пожилой семьи -- вызвал гигантский интерес: заключительную серию посмотрело 18 млн телеаппаратов, то есть к телевизору прильнул почти каждый житель туманного Альбиона.
Фильм был закуплен нашей страной -- всего же телеверсия была продана в 26 стран -- после чего имя Форсайтов у нас стало известно даже тем, кто никогда не слышал ни о Голсуорси, ни об английской литературе. В 2004 году этот сериал уложился в 8 кассет видео с хорошим кассовым успехом.
Вообще, имя Голсуорси постоянно забывается: как-то оно не вписывается в обойму необходимых имен мировых классиков: его литературный вес на мировом рынке едва ли позволяет ему выступать в высших весовых категориях, куда он традиционно зачисляется нашим литературоведением как неизменный друг страны Советов, без конца подчеркивавший свой глубочайший респект к великой русской литературе. И только благодаря теле-, кино- и пр. адаптациям это имя время от времени всплывает на поверхность.
Так, в 2002 году Мастерпис театр: -- существует такой при Бостонском телевидении с целью телефицировать шедевры мировой литературы -- создал очередной сериал. Они старались подойти как можно ближе к произведению, но вынуждены были принести необходимые жертвы требованиям телевидения. 'Роман начинается с помолвки двух персонажей, что является серединой истории, когда отношения героев зашли уже очень далеко, -- говорит режиссер фильма С. Вильямс, -- Это дает великолепный старт для романа, где по ходу действия читатель постепенно узнает подробности бывшего, но совершенно неприемлемо для телевидения, где требуется прямое линейное повествование, как у Диккенса. Так что мы вынуждены были отмотать события назад и начать с самой завязки драмы'.
'Сага о Форсайтах' с непрекращающимися попытками главного героя Сомса через десятки и десятки страниц вернуть свою жену, потом бесконечные потуги его дочери (естественно, от другого брака) заарканить сына бывшей жены Сомса от ее также нового брака делают 'Сагу' идеальным сырьем для разработки сериалов. И вот уже в 1994 некая Зюлейка Даусон создает романное продолжение 'Саги' где дочь Сомса на старости лет с пылом неувядаемой страсти охотится за предметом своей девичьей любви: пока будут живы сериальные виды искусства прославленной саге английского писателя не грозит забвение.
Первый роман 'Саги' -- 'Собственник' вышел в 1906 году и сразу поставил автора в ряд значительных английских писателей. 'Эта книга написана с правдивостью, которая озадачивает, и к тому же с ошеломляющим мастерством. В ней нет ни единого слова, сказанного только для того, чтобы им блеснуть. Ни единого. Она легко читается, но чувства пробуждает серьезные, стиль ее строг, и она намеренно сосредоточивает мысли на главном' (Конрад, английский писатель, друг Голсуорси).
Соколов В. Д.
|
English |
Русский |
|
Those privileged to be present at a family festival of the Forsytes have seen that charming and instructive sight--an upper middle-class family in full plumage. But whosoever of these favoured persons has possessed the gift of psychological analysis (a talent without monetary value and properly ignored by the Forsytes), has witnessed a spectacle, not only delightful in itself, but illustrative of an obscure human problem. In plainer words, he has gleaned from a gathering of this family--no branch of which had a liking for the other, between no three members of whom existed anything worthy of the name of sympathy--evidence of that mysterious concrete tenacity which renders a family so formidable a unit of society, so clear a reproduction of society in miniature. He has been admitted to a vision of the dim roads of social progress, has understood something of patriarchal life, of the swarmings of savage hordes, of the rise and fall of nations. He is like one who, having watched a tree grow from its planting--a paragon of tenacity, insulation, and success, amidst the deaths of a hundred other plants less fibrous, sappy, and persistent--one day will see it flourishing with bland, full foliage, in an almost repugnant prosperity, at the summit of its efflorescence. |
Тем, кто удостаивался приглашения на семейные торжества Форсайтов, являлось очаровательное и поучительное зрелище: представленная во всем блеске семья, принадлежащая к верхушке английской буржуазии. Если же кто-нибудь из этих счастливцев обладал даром психологического анализа (талантом, который не имеет денежной ценности и поэтому не пользуется вниманием со стороны Форсайтов), глазам его открывалась картина, не только восхитительная сама по себе, но и разъясняющая одну из темных проблем человечества. Иными словами, сборище этой семьи, - ни одна ветвь которой не чувствовала расположения к другой, между любыми тремя членами которой не было ничего заслуживающего названия симпатии, - помогало внимательному наблюдателю уловить признаки той загадочной, несокрушимой живучести, которая превращает семью в такое мощное звено общественной жизни, в такое точное воспроизведение целого общества в миниатюре. Этому наблюдателю представлялась возможность прозреть туманные пути развития общества, уяснить себе кое-что о патриархальном быте, о передвижениях первобытных орд, о величии и падении народов. Он уподоблялся тому, кто, следя за ростом молодого деревца, живучесть и обособленное положение которого помогли ему уцелеть там, где погибли сотни других растений, менее стойких, менее сильных и выносливых, в один прекрасный день видит его в самый разгар цветения, покрытым густой, сочной листвой и почти отталкивающим в своей пышности. |
|
On June 15, eighteen eighty-six, about four of the afternoon, the observer who chanced to be present at the house of old Jolyon Forsyte in Stanhope Gate, might have seen the highest efflorescence of the Forsytes. |
Пятнадцатого июня 1886 года случайный наблюдатель, попавший около четырех часов дня в дом старого Джолиона Форсайта на Стэнхоп-Гейт, мог увидеть лучшую пору цветения Форсайтов. |
|
This was the occasion of an 'at home' to celebrate the engagement of Miss June Forsyte, old Jolyon's granddaughter, to Mr. Philip Bosinney. In the bravery of light gloves, buff waistcoats, feathers and frocks, the family were present, even Aunt Ann, who now but seldom left the comer of her brother Timothy's green drawing-room, where, under the aegis of a plume of dyed pampas grass in a light blue vase, she sat all day reading and knitting, surrounded by the effigies of three generations of Forsytes. Even Aunt Ann was there; her inflexible back, and the dignity of her calm old face personifying the rigid possessiveness of the family idea. |
Прием был устроен в честь помолвки мисс Джун Форсайт - внучки старого Джолиона - с мистером Филипом Босини. Вся семья собралась здесь, блистая белыми перчатками, светло-желтыми жилетами, перьями и платьями; приехала даже тетя Энн, которая редко оставляла теперь уголок зеленой гостиной своего брата Тимоти, где она проводила целые дни за книгой и вязаньем, под сенью крашеного ковыля в голубой вазе, окруженная портретами трех поколений Форсайтов. Даже тетя Энн была здесь: негнущийся стан и спокойное достоинство ее старческого лица воплощали в себе непоколебимый дух собственничества, свойственный всей семье. |
|
When a Forsyte was engaged, married, or born, the Forsytes were present; when a Forsyte died--but no Forsyte had as yet died; they did not die; death being contrary to their principles, they took precautions against it, the instinctive precautions of highly vitalized persons who resent encroachments on their property. |
Когда Форсайт праздновал помолвку, свадьбу или рождение, все Форсайты бывали в сборе; когда Форсайт умирал... но до сих пор с Форсайтами этого еще не случалось - они не умирали. Смерть противоречила их принципам, и они принимали против нее все меры предосторожности, инстинктивной предосторожности, как делают очень жизнеспособные люди, восстающие против посягательств на их собственность. |
|
About the Forsytes mingling that day with the crowd of other guests, there was a more than ordinarily groomed look, an alert, inquisitive assurance, a brilliant respectability, as though they were attired in defiance of something. The habitual sniff on the face of Soames Forsyte had spread through their ranks; they were on their guard. |
Форсайты, смешавшиеся в этот день с толпой остальных гостей, казались более, чем обычно, парадными и блистательно респектабельными, в их самоуверенности было что-то настороженно-пытливое, они как будто нарядились для того, чтобы бросить кому-то вызов. Обычная презрительная гримаса, застывшая на лице Сомса Форсайта, отражалась и на их лицах: они были начеку. |
|
The subconscious offensiveness of their attitude has constituted old Jolyon's 'home' the psychological moment of the family history, made it the prelude of their drama. |
Наступательная позиция, занятая ими бессознательно, стала некой психологической вехой в истории семьи и сделала прием у старого Джолиона прелюдией к их драме. |
|
The Forsytes were resentful of something, not individually, but as a family; this resentment expressed itself in an added perfection of raiment, an exuberance of family cordiality, an exaggeration of family importance, and--the sniff. Danger--so indispensable in bringing out the fundamental quality of any society, group, or individual--was what the Forsytes scented; the premonition of danger put a burnish on their armour. For the first time, as a family, they appeared to have an instinct of being in contact, with some strange and unsafe thing. |
Форсайты протестовали против чего-то, и не каждый в отдельности, а всей семьей; этот протест выражался подчеркнутой безукоризненностью туалетов, избытком родственного радушия, преувеличением роли семьи и... презрительной гримасой. Опасность, неминуемо обнажающую основные качества любого общества, группы или индивидуума, - вот что чуяли Форсайты; предчувствие опасности заставило их навести лоск на свои доспехи. Впервые за все время у семьи появилось инстинктивное чувство непосредственной близости чего-то необычного и ненадежного. |
|
Over against the piano a man of bulk and stature was wearing two waistcoats on his wide chest, two waistcoats and a ruby pin, instead of the single satin waistcoat and diamond pin of, more usual occasions, and his shaven, square, old -face, the colour of pale leather, with pale eyes, had its most dignified look, above his satin stock. This was Swithin Forsyte. Close to the window, where he could get more than his fair share of fresh air, the other twin, James--the fat and the lean of it, old Jolyon called these brothers--like the bulky Swithin, over six feet in height, but very lean, as though destined from his birth to strike a balance and maintain an average, brooded over the scene with his permanent stoop; his grey eyes had an air of fixed absorption in some secret worry, broken at intervals by a rapid, shifting scrutiny of surrounding facts; his cheeks, thinned by two parallel folds, and a long, clean-shaven upper lip, were framed within Dundreary whiskers. In his hands he turned and turned a piece of china. Not far off, listening to a lady in brown, his only son Soames, pale and well-shaved, dark-haired, rather bald, had poked his chin up sideways, carrying his nose with that aforesaid appearance of 'sniff,' as though despising an egg which he knew he could not digest. Behind him his cousin, the tall George, son of the fifth Forsyte, Roger, had a Quilpish look on his fleshy face, pondering one of his sardonic jests. Something inherent to the occasion had affected them all. |
Около рояля стоял крупный, осанистый человек, два жилета облекали его широкую грудь - два жилета с рубиновой булавкой вместо одного атласного с булавкой бриллиантовой, что приличествовало менее торжественным случаям; его квадратное бритое лицо цвета пергамента и белесые глаза сияли величием поверх атласного галстука. Это был Суизин Форсайт. У окна, где можно было захватить побольше свежего воздуха, стоял близнец Суизина, Джемс, - "толстый и тощий", прозвал их старый Джолион. Как и Суизин, Джемс был более шести футов роста, но очень худой, словно ему с самого рождения суждено было искупать своей худобой чрезмерную дородность брата. Джемс стоял, как всегда, сгорбившись, и хмуро поглядывал по сторонам; в его серых глазах застыла какая-то тревожная мысль, от которой он время от времени отвлекался и обводил окружающих быстрым, беглым взглядом; запавшие щеки с двумя параллельными складками и выдававшуюся вперед чисто выбритую длинную верхнюю губу обрамляли густые пушистые бакенбарды. В руках он вертел фарфоровую вазу. Немного дальше его единственный сын Сомс, бледный, гладко выбритый, с темными редеющими волосами, слушал какую-то даму в коричневом платье, выпятив подбородок, склонив голову набок и скорчив вышеупомянутую презрительную гримасу, словно он фыркал. Джордж, услышав про шляпу, усмехнулся. Совершенно ясно, что Босини хотел пошутить! Джордж был любителем таких шуток. |
|
Seated in a row close to one another were three ladies--Aunts Ann, Hester (the two Forsyte maids), and Juley (short for Julia), who not in first youth had so far forgotten herself as to marry Septimus Small, a man of poor constitution. She had survived him for many years. With her elder and younger sister she lived now in the house of Timothy, her sixth and youngest brother, on the Bayswater Road. Each of these ladies held fans in their hands, and each with some touch of Colour, some emphatic feather or brooch, testified to the solemnity of the opportunity. |
|
|
In the centre of the room, under the chandelier, as became a host, stood the head of the family, old Jolyon himself. Eighty years of age, with his fine, white hair, his dome-like forehead, his little, dark grey eyes, and an immense white moustache, which drooped and spread below the level of his strong jaw, he had a patriarchal look, and in spite of lean cheeks and hollows at his temples, seemed master of perennial youth. He held him self extremely upright, and his shrewd, steady eyes had lost none of their clear shining. Thus he gave an impression of superiority to the doubts and dislikes of smaller men. Having had his own way for innumerable years, he had earned a prescriptive right to it. It would never have occurred to old Jolyon that it was necessary to wear a look of doubt or of defiance. |
|
|
Between him and the four other brothers who were present, James, Swithin, Nicholas, and Roger, there was much difference, much similarity. In turn, each of these four brothers was very different from the other, yet they, too, were alike. |
|
|
Through the varying features and expression of those five faces could be marked a certain steadfastness of chin, underlying surface distinctions, marking a racial stamp, too prehistoric to trace, too remote and permanent to discuss--the very hall-mark and guarantee of the family for tunes. |
|
|
Among the younger generation, in the tall, bull-like George, in pallid strenuous Archibald, in young Nicholas with his sweet and tentative obstinacy, in the grave and foppishly determined Eustace, there was this same stamp--less meaningful perhaps, but unmistakable--a sign of something ineradicable in the family soul. At one time or another during the afternoon, all these faces, so dissimilar and so alike, had worn an expression of distrust, the object of which was undoubtedly the man whose acquaintance they were thus assembled to make. Philip Bosinney was known to be a young man without fortune, but Forsyte girls had become engaged to such before, and had actually married them. It was not altogether for this reason, therefore, that the minds of the Forsytes misgave them. They could not have explained the origin of a misgiving obscured by the mist of family gossip. A story was undoubtedly told that he had paid his duty call to Aunts Ann, Juley, and Hester, in a soft grey hat--a soft grey hat, not even a new one--a dusty thing with a shapeless crown. "So, extraordinary, my dear--so odd," Aunt Hester, passing through the little, dark hall (she was rather short-sighted), had tried to 'shoo' it off a chair, taking it for a strange, disreputable cat--Tommy had such disgraceful friends! She was disturbed when it did not move. Like an artist for ever seeking to discover the significant trifle which embodies the whole character of a scene, or place, or person, so those unconscious artists--the Forsytes had fastened by intuition on this hat; it was their significant trifle, the detail in which was embedded the meaning of the whole matter; for each had asked himself: "Come, now, should I have paid that visit in that hat?" and each had answered "No!" and some, with more imagination than others, had added: "It would never have come into my head!" |
|
|
George, on hearing the story, grinned. The hat had obviously been worn as a practical joke! He himself was a connoisseur of such. |
|
|
"Very haughty!" he said, "the wild Buccaneer." |
- Заносчивый юноша, - сказал он, - настоящий пират! |
|
And this mot, the 'Buccaneer,' was bandied from mouth to mouth, till it became the favourite mode of alluding to Bosinney. |
И это mot [1] "пират" передавалось из уст в уста и наконец окончательно закрепилось за Босини. |
|
Her aunts reproached June afterwards about the hat. |
После случая со шляпой все три тетки накинулись на Джун: |
|
"We don't think you ought to let him, dear!" they had said. |
- Как ты позволяешь ему такие выходки, милочка! |
|
June had answered in her imperious brisk way, like the little embodiment of will she was: |
Джун не замедлила ответить тем властным тоном, каким всегда говорило это крохотное существо - воплощение воли: |
|
"Oh! what does it matter? Phil never knows what he's got on!" |
- Ну и что ж такого? Филу совершенно безразлично, что носить! |
|
No one had credited an answer so outrageous. A man not to know what he had on? No, no! |
Никто не поверил столь дикому ответу - Безразлично, что носить? Нет, нет! |
|
What indeed was this young man, who, in becoming engaged to June, old Jolyon's acknowledged heiress, had done so well for himself? He was an architect, not in itself a sufficient reason for wearing such a hat. None of the Forsytes happened to be architects, but one of them knew two architects who would never have worn such a hat upon a call of ceremony in the London season. |
Но что же представлял собой этот молодой человек, который сделал столь удачный шаг, обручившись с Джун - наследницей старого Джолиона? Он был архитектор, - но ведь это недостаточная причина, чтобы носить такую шляпу. Среди Форсайтов архитекторов не было, но кто-то из них знал двух архитекторов, которые никогда бы не явились с официальным визитом в такой шляпе в самый разгар лондонского сезона. |
|
Dangerous--ah, dangerous! |
Подозрительно, да, очень подозрительно!.. |
|
June, of course, had not seen this, but, though not yet nineteen, she was notorious. Had she not said to Mrs. Soames--who was always so beautifully dressed--that feathers were vulgar? Mrs. Soames had actually given up wearing feathers, so dreadfully downright was dear June! |
Джун, конечно, ничего особенного в этом не видел, хотя, несмотря на свои неполные девятнадцать лет, она слыла очень придирчивой особой. Разве не она сказала миссис Сомс, которая так прекрасно одевается, что перья вульгарны? И миссис Сомс действительно перестала носить перья. Вот что могла натворить маленькая Джун своей бесцеремонностью. |
|
These misgivings, this disapproval, and perfectly genuine distrust, did not prevent the Forsytes from gathering to old Jolyon's invitation. An 'At Home' at Stanhope Gate was a great rarity; none had been held for twelve years, not indeed, since old Mrs. Jolyon had died. |
Однако ни опасения, ни скептицизм, ни самое откровенное недоверие не помешали Форсайтам собраться у старого Джолиона. Приемы на Стэнхоп-Гейт стали большой редкостью; за последние двенадцать лет их не устраивали, да, ни одного приема с тех пор, как умерла старая миссис Джолион. |
|
Never had there been so full an assembly, for, mysteriously united in spite of all their differences, they had taken arms against a common peril. Like cattle when a dog comes into the field, they stood head to head and shoulder to shoulder, prepared to run upon and trample the invader to death. They had come, too, no doubt, to get some notion of what sort of presents they would ultimately be expected to give; for though the question of wedding gifts was usually graduated in this way: 'What are you givin? Nicholas is givin' spoons!"--so very much depended on the bridegroom. If he were sleek, well-brushed, prosperous-looking, it was more necessary to give him nice things; he would expect them. In the end each gave exactly what was right and proper, by a species of family adjustment arrived at as prices are arrived at on the Stock Exchange--the exact niceties being regulated at Timothy's commodious, red-brick residence in Bayswater, overlooking the Park, where dwelt Aunts Ann, Juley, and Hester. |
Никогда еще на Стэнхоп-Гейт не было такого полного сборища. Каким-то таинственным образом сплотившись, несмотря на все свое различие, Форсайты вооружились против общей опасности. Словно стадо, увидевшее на лугу собаку, они стояли голова в голову, плечо к плечу, готовые кинуться и затоптать чужака насмерть. Они пришли сюда также и затем, чтобы разузнать, какие надо готовить подарки. Вопрос о свадебных подарках разрешался обычно так: "Что ты собираешься дарить? Николас дарит ложки". Но ведь от жениха тоже многое зависело. Если жених одет опрятно, даже щеголевато, и по виду состоятельный, ему нужно дарить хорошие вещи, ибо он на это рассчитывает. И в конце концов каждый дарил то, что следовало; список подарков устанавливался всей Семьей примерно так же, как устанавливается курс на бирже, а детали разрабатывались на Бэйсуотер-Род в просторном, выходившем окнами в парк кирпичном особняке Тимоти, где жили тети Энн, Джули и Эстер. |
|
The uneasiness of the Forsyte family has been justified by the simple mention of the hat. How impossible and wrong would it have been for any family, with the regard for appearances which should ever characterize, the great upper middle-class, to feel otherwise than uneasy! |
Беспокойство Форсайтов вполне объяснялось уже одним упоминанием о шляпе. Какой нелепостью, какой ошибкой было бы для любой семьи, уделяющей столько внимания внешности (что вечно будет служить отличительной чертой могучего класса буржуазии), испытывать в этом случае что-либо, кроме беспокойства! |
|
The author of the uneasiness stood talking to June by the further door; his curly hair had a rumpled appearance, as though he found what was going on around him unusual. He had an air, too, of having a joke all to himself. |
Виновник всего этого беспокойства стоял у дальней двери и разговаривал с Джун. Его кудрявые волосы были взъерошены - не оттого ли, что все вокруг казалось ему странным? К тому же он словно подсмеивался про себя над чем-то. |
|
George, speaking aside to his brother, Eustace, said: |
Джордж сказал потихоньку своему брату Юстасу: |
|
"Looks as if he might make a bolt of it--the dashing Buccaneer!" |
- Он еще даст отсюда тягу, этот лихой пират! |
|
This 'very singular-looking man,' as Mrs. Small afterwards called him, was of medium height and strong build, with a pale, brown face, a dust-coloured moustache, very prominent cheek-bones, and hollow checks. His forehead sloped back towards the crown of his head, and bulged out in bumps over the eyes, like foreheads seen in the Lion-house at the Zoo. He had sherry-coloured eyes, disconcertingly inattentive at times. Old Jolyon's coachman, after driving June and Bosinney to the theatre, had remarked to the butler: |
"Странный молодой человек", как впоследствии назвала Босини миссис Смолл, был среднего роста, крепкого сложения, со смугло-бледным лицом, усами пепельного цвета и резко обозначенными скулами. Покатый лоб, выступающий шишками, напоминал те лбы, что видишь в зоологическом саду в клетках со львами. Его карие глаза принимали порой рассеянное, отсутствующее выражение. Кучер старого Джолиона, возивший как-то Джун и Босини в театр, выразился о нем в разговоре с лакеем так: |
|
"I dunno what to make of 'im. Looks to me for all the world like an 'alf-tame leopard." |
- Я что-то не разберусь в нем. Здорово смахивает на полудикого леопарда... |
|
And every now and then a Forsyte would come up, sidle round, and take a look at him. |
Время от времени кто-нибудь из Форсайтов подходил поближе, описывал около Босини круг и внимательно оглядывал его. |
|
June stood in front, fending off this idle curiosity--a little bit of a thing, as somebody once said, 'all hair and spirit,' with fearless blue eyes, a firm jaw, and a bright colour, whose face and body seemed too slender for her crown of red-gold hair. |
Джун, эта "копна волос плюс характер", как кто-то сказал про нее, эта крошка с бесстрашным взглядом синих глаз, твердым подбородком, ярким румянцем и золотисто-рыжими волосами, слишком пышными для такого узенького личика и хрупкой фигурки, стояла перед своим женихом, охраняя его от этого праздного любопытства. |
|
A tall woman, with a beautiful figure, which some member of the family had once compared to a heathen goddess, stood looking at these two with a shadowy smile. |
Высокая, прекрасно сложенная женщина, которую кто-то из Форсайтов сравнил однажды с языческой богиней, смотрела на эту пару, еле заметно улыбаясь. |
|
Her hands, gloved in French grey, were crossed one over the other, her grave, charming face held to one side, and the eyes of all men near were fastened on it. Her figure swayed, so balanced that the very air seemed to set it moving. There was warmth, but little colour, in her cheeks; her large, dark eyes were soft. |
Ее руки в серых лайковых перчатках лежали одна на другой, она склонила голову немного набок, и мужчины, стоявшие поблизости, не могли оторвать глаз от этого спокойного, очаровательного лица. Ее тело чуть покачивалось, и казалось, что достаточно движения воздуха, чтобы поколебать его равновесие. |
|
But it was at her lips--asking a question, giving an answer, with that shadowy smile--that men looked; they were sensitive lips, sensuous and sweet, and through them seemed to come warmth and perfume like the warmth and perfume of a flower. |
В ее щеках чувствовалось тепло, хотя румянца на них не было; большие темные глаза мягко светились. Но мужчины смотрели на ее губы, в которых таился вопрос и ответ, на ее губы с еле заметной улыбкой; они были нежные, чувственные и мягкие; казалось, что от них исходит тепло и благоухание, как исходит тепло и благоухание от цветка. |
|
The engaged couple thus scrutinized were unconscious of this passive goddess. It was Bosinney who first noticed her, and asked her name. |
Молодая пара, находившаяся под таким наблюдением, не замечала этой безмолвной богини. Архитектор, первым обратив на нее внимание, спросил, кто она. |
|
June took her lover up to the woman with the beautiful figure. |
И Джун подвела своего жениха к женщине с прекрасной фигурой. |
|
"Irene is my greatest chum," she said: "Please be good friends, you two!" |
- Ирэн - мой самый большой друг, - сказала она, - извольте и вы подружиться! |
|
At the little lady's command they all three smiled; and while they were smiling, Soames Forsyte, silently appearing from behind the woman with the beautiful figure, who was his wife, said: |
Выслушав приказание молоденькой хозяйки, они улыбнулись, и в эту минуту Сомс Форсайт безмолвно появился позади прекрасно сложенной женщины, которая была его женой, и сказал: |
|
"Ah! introduce me too!" |
- Познакомь и меня! |
|
He was seldom, indeed, far from Irene's side at public functions, and even when separated by, the exigencies of social intercourse, could be seen following her about with his eyes, in which were strange expressions of watchfulness and longing. |
Он редко оставлял Ирэн одну в обществе и, даже когда светские обязанности разъединяли их, следил за ней глазами, в которых сквозила странная настороженность и тоска. |
|
At the window his father, James, was still scrutinizing the marks on the piece of china.. |
У окна отец Сомса, Джемс, все еще разглядывал марку на фарфоровой вазе. |
|
"I wonder at Jolyon's allowing this engagement," he said to Aunt Ann. "They tell me there's no chance of their getting married for years. This young Bosinney" (he made the word a dactyl in opposition to general usage of a short o) "has got nothing. When Winifred married Dartie, I made him bring every penny into settlement--lucky thing, too--they'd ha' had nothing by this time!" |
- Удивляюсь, как Джолион разрешил эту помолвку, - обратился он к тете Энн. - Говорят, что свадьба отложена бог знает на сколько. У этого Босини (он сделал ударение на первом слоге) ничего нет за душой. Когда Уинифрид выходила за Дарти, я заставил его оговорить каждый пенни - и хорошо сделал, а то бы они остались ни с чем! |
|
Aunt Ann looked up from her velvet chair. Grey curls banded her forehead, curls that, unchanged for decades, had extinguished in the family all sense of time. She made no reply, for she rarely spoke, husbanding her aged voice; but to James, uneasy of conscience, her look was as good as an answer. |
Тетя Энн взглянула на него из глубины бархатного кресла. На лбу у нее были уложены седые букли - букли, которые, не меняясь десятилетиями, убили у членов семьи всякое ощущение времени. Тетя Энн промолчала, она берегла свой старческий голос и говорила редко, но Джемсу, совесть у которого была неспокойна, ее взгляд сказал больше всяких слов. |
|
"Well," he said, "I couldn't help Irene's having no money. Soames was in such a hurry; he got quite thin dancing attendance on her." |
- Да, - проговорил он, - у Ирэн не было своих средств, но что я мог поделать? Сомсу не терпелось; он так увивался около нее, что даже похудел. |
|
Putting the bowl pettishly down on the piano, he let his eyes wander to the group by the door. |
Сердито поставив вазу на рояль, он перевел взгляд на группу у дверей. |
|
"It's my opinion," he said unexpectedly, "that it's just as well as it is." |
- Впрочем, я думаю, - неожиданно добавил он, - что это к лучшему. |
|
Aunt Ann did not ask him to explain this strange utterance. She knew what he was thinking. If Irene had no money she would not be so foolish as to do anything wrong; for they said--they said-- she had been asking for a separate room; but, of course, Soames had not.... |
Тетя Энн не попросила разъяснить это странное заявление. Она поняла мысль брата. Если у Ирэн нет своих средств, значит она не наделает ошибок; потому что ходили слухи... ходили слухи, будто она просит отдельную комнату, но Сомс, конечно, не... |
|
James interrupted her reverie: |
Джемс прервал ее размышления. |
|
"But where," he asked, "was Timothy? Hadn't he come with them?" |
- А где же Тимоти? - спросил он. - Разве он не приехал? |
|
Through Aunt Ann's compressed lips a tender smile forced its way: |
Сквозь сжатые губы тети Энн прокралась нежная улыбка. |
|
"No, he didn't think it wise, with so much of this diphtheria about; and he so liable to take things." |
- Нет, Тимоти решил не ездить; сейчас свирепствует дифтерит, а он так подвержен инфекции. |
|
James answered: |
Джемс ответил: |
|
"Well, be takes good care of himself. I can't afford to take the care of myself that he does." |
- Да, он себя бережет. Я вот не имею возможности так беречься. |
|
Nor was it easy to say which, of admiration, envy, or contempt, was dominant in that remark. |
И трудно сказать, чего было больше в этих словах - восхищения, зависти или презрения. |
|
Timothy, indeed, was seldom seen. The baby of the family, a publisher by profession, he had some years before, when business was at full tide, scented out the stagnation which, indeed, had not yet come, but which ultimately, as all agreed, was bound to set in, and, selling his share in a firm engaged mainly in the production of religious books, had invested the quite conspicuous proceeds in three per cent. consols. By this act he had at once assumed an isolated position, no other Forsyte being content with less than four per cent. for his money; and this isolation had slowly and surely undermined a spirit perhaps better than commonly endowed with caution. He had become almost a myth--a kind of incarnation of security haunting the background of the Forsyte universe. He had never committed the imprudence of marrying, or encumbering himself in any way with children. |
Тимоти и в самом деле показывался редко. Самый младший в семье, издатель по профессии, он несколько лет назад, когда дела шли как нельзя лучше, почуял возможность застоя, который, правда, еще не наступил, но, по всеобщему мнению, был неминуем, и, продав свою долю в издательстве, выпускавшем преимущественно книги религиозного содержания, поместил весьма солидный капитал в трехпроцентные консоли. Этим поступком он сразу же поставил себя в обособленное положение, так как ни один Форсайт еще не довольствовался меньшим, чем четыре процента; и эта обособленность медленно, но верно расшатала дух человека, и так уже наделенного чрезмерной осторожностью. Тимоти стал почти мифическим существом чем-то вроде символа обеспеченного дохода, без которого немыслима форсайтская вселенная. Он не решился на такой неблагоразумный поступок, как женитьба, и ни при каких обстоятельствах не захотел обзаводиться детьми. |
|
James resumed, tapping the piece of china: |
Джемс снова заговорил, постукивая пальцем по фарфоровой вазе: |
|
"This isn't real old Worcester. I s'pose Jolyon's told you something about the young man. From all I can learn, he's got no business, no income, and no connection worth speaking of; but then, I know nothing--nobody tells me anything." |
- Не настоящий Вустер. Джолион, наверно, рассказывал тебе про этого молодого человека. Насколько мне известно, у него нет ни дела, ни доходов, ни сколько-нибудь серьезных связей; но я ведь ничего не знаю - мне никогда ничего не рассказывают. |
|
Aunt Ann shook her head. Over her square-chinned, aquiline old face a trembling passed; the spidery fingers of her hands pressed against each other and interlaced, as though she were subtly recharging her will. |
Тетя Энн покачала головой. По ее старческому лицу с орлиным носом и квадратным подбородком пробежала дрожь; она стиснула свои худые паучьи лапки и переплела пальцы, как бы незаметно набираясь силы воли. |
|
The eldest by some years of all the Forsytes, she held a peculiar position amongst them. Opportunists and egotists one and all-- though not, indeed, more so than their neighbours--they quailed before her incorruptible figure, and, when opportunities were too strong, what could they do but avoid her! |
Старшая из всех Форсайтов, тетя Энн занимала в семье не совсем обычное положение. Беспринципные эгоисты - впрочем, не в большей степени, чем их ближние, - Форсайты пасовали перед неподкупной тетей Энн, а когда приходилось поступать уж очень беспринципно, им не оставалось ничего другого, как стараться избегать встреч с ней. |
|
Twisting his long, thin legs, James went on: |
Заложив одна за другую свои длинные худые ноги, Джемс, все еще стоявший у окна, снова заговорил: |
|
"Jolyon, he will have his own way. He's got no children"--and stopped, recollecting the continued existence of old Jolyon's son, young Jolyon, June's father, who had made such a mess of it, and done for himself by deserting his wife and child and running away with that foreign governess. "Well," he resumed hastily, "if he likes to do these things, I s'pose he can afford to. Now, what's he going to give her? I s'pose he'll give her a thousand a year; he's got nobody else to leave his money to." |
- Джолион, конечно, сделает по-своему. У него нет детей... - и запнулся, вспомнив о существовании сына Джолиона, молодого Джолиона, отца Джун, который натворил таких дел в прошлом и погубил себя, бросив жену и ребенка ради какой-то гувернантки. - Впрочем, - поторопился добавить Джемс, - пусть делает как знает, я думаю, он может себе разрешить это. А сколько он даст ей? Наверно, тысячу в год, ведь у него больше нет наследников. |
|
He stretched out his hand to meet that of a dapper, clean-shaven man, with hardly a hair on his head, a long, broken nose, full lips, and cold grey eyes under rectangular brows. |
Он протянул руку щеголеватому, чисто выбритому человеку с почти голым черепом, длинным кривым носом, полными губами и холодным взглядом серых глаз, смотревших из-под прямых бровей. |
|
"Well, Nick," he muttered, "how are you?" |
- А, Ник, - пробормотал он, - как поживаешь? |
|
Nicholas Forsyte, with his bird-like rapidity and the look of a preternaturally sage schoolboy (he had made a large fortune, quite legitimately, out of the companies of which he was a director), placed within that cold palm the tips of his still colder fingers and hastily withdrew them. |
Николас Форсайт, подвижной, как птица, и похожий на развитого не по летам школьника (совершенно законным путем он нажил солидный капитал, будучи директором нескольких компаний), вложил в холодную ладонь Джемса кончики своих еще более холодных пальцев и быстро отдернул их. |
|
"I'm bad," he said, pouting--"been bad all the week; don't sleep at night. The doctor can't tell why. He's a clever fellow, or I shouldn't have him, but I get nothing out of him but bills." |
- Скверно, - с надутым видом сказал он, - последнюю неделю чувствую себя очень скверно; не сплю по ночам. Доктор никак не разберет, в чем дело. Неглупый малый - иначе я не стал бы с ним возиться, - но кроме счетов я от него ничего не вижу. |
|
"Doctors!" said James, coming down sharp on his words: "I've had all the doctors in London for one or another of us. |
- Доктора! - с раздражением сказал Джемс. - У меня в доме перебывали все, какие только есть в Лондоне. |
|
There's no satisfaction to be got out of them; they'll tell you anything. There's Swithin, now. What good have they done him? There he is; he's bigger than ever; he's enormous; they can't get his weight down. Look at him!" |
А проку от них? Наговорят вам с три короба, и только. Вот, например, Суизин. Помогли они ему? Полюбуйтесь, он стал еще толще - настоящая туша. Помогли они ему сбавить вес? Посмотрите на него! |
|
Swithin Forsyte, tall, square, and broad, with a chest like a pouter pigeon's in its plumage of bright waistcoats, came strutting towards them. |
Суизин Форсайт, огромный, широкоплечий, подошел к ним горделивой походкой, выставив вперед высокую, как у зобастого голубя, грудь во всем великолепии ярких жилетов. |
|
"Er--how are you?" he said in his dandified way, aspirating the 'h' strongly (this difficult letter was almost absolutely safe in his keeping)--"how are you?" |
- Э-э... здравствуйте, - проговорил он тоном денди, - здравствуйте! |
|
Each brother wore an air of aggravation as he looked at the other two, knowing by experience that they would try to eclipse his ailments. |
Каждый из братьев смотрел на двух других с неприязнью, зная по опыту, что те постараются преуменьшить его недомогания. |
|
"We were just saying," said James, "that you don't get any thinner." |
- Мы только что говорили про тебя, - сказал Джемс, - ты совсем не худеешь. |
|
Swithin protruded his pale round eyes with the effort of hearing. |
Суизин напряженно прислушивался к его словам, вытаращив бесцветные круглые глаза. |
|
"Thinner? I'm in good case," he said, leaning a little forward, "not one of your thread-papers like you!" |
- Не худею? У меня прекрасный вес, - сказал он, наклоняясь немного вперед, - не то что вы - щепки! |
|
But, afraid of losing the expansion of his chest, he leaned back again into a state of immobility, for he prized nothing so highly as a distinguished appearance. |
Но, вспомнив, что в таком положении его грудь кажется не столь широкой, Суизин откинулся назад и замер в неподвижности, ибо ничто так не ценилось им, как внушительная внешность. |
|
Aunt Ann turned her old eyes from one to the other. Indulgent and severe was her look. In turn the three brothers looked at Ann. She was getting shaky. Wonderful woman! Eighty-six if a day; might live another ten years, and had never been strong. Swithin and James, the twins, were only seventy-five, Nicholas a mere baby of seventy or so. All were strong, and the inference was comforting. Of all forms of property their respective healths naturally concerned them most. |
Тетя Энн переводила свои старческие глаза с одного на другого. Взгляд ее был и снисходителен и строг. В свою очередь и братья смотрели на Энн. Она сильно сдала за последнее время. Поразительная женщина! Восемьдесят седьмой год пошел, и еще проживет, пожалуй, лет десять, а ведь никогда не отличались крепким здоровьем. Близнецам Суизину и Джемсу - всего-навсего по семьдесят пять. Николас - просто младенец - семьдесят или около того. Все здоровы, и выводы из этого напрашивались самые утешительные. Из всех видов собственности здоровье, конечно, интересовало их больше всего. |
|
"I'm very well in myself," proceeded James, "but my nerves are out of order. The least thing worries me to death. I shall have to go to Bath." |
- Я чувствую себя неплохо, - продолжал Джемс, - только нервы никуда не годятся. Малейший пустяк выводит меня из равновесия. Придется съездить в Бат. |
|
"Bath!" said Nicholas. "I've tried Harrogate. That's no good. What I want is sea air. There's nothing like Yarmouth. Now, when I go there I sleep...." |
- Бат! - сказал Николас. - Я испробовал Хэрроугейт. Ничего хорошего. Мне необходим морской воздух. Лучше всего Ярмут. Там я по крайней мере сплю. |
|
"My liver's very bad," interrupted Swithin slowly. "Dreadful pain here;" and he placed his hand on his right side. |
- У меня печень пошаливает, - не спеша прервал его Суизин. - Ужасные боли вот тут, - и он положил руку на правый бок. |
|
"Want of exercise," muttered James, his eyes on the china. He quickly added: "I get a pain there, too." |
- Надо побольше двигаться, - пробормотал Джемс, не отрывая глаз от фарфоровой вазы. И поспешно добавил: - У меня там тоже побаливает. |
|
Swithin reddened, a resemblance to a turkey-cock coming upon his old face. |
Суизин покраснел и стал похож на индюка. |
|
"Exercise!" he said. "I take plenty: I never use the lift at the Club." |
- Больше двигаться! - сказал он. - Я и так много двигаюсь: никогда не пользуюсь лифтом в клубе. |
|
"I didn't know," James hurried out. "I know nothing about anybody; nobody tells me anything...." |
- Ну, я не знаю, - заторопился Джемс. - Я вообще ничего не знаю: мне никогда ничего не рассказывают. |
|
Swithin fixed him with a stare: |
Суизин посмотрел на него в упор и спросил: |
|
"What do you do for a pain there?" |
- А что ты принимаешь против этих болей? |
|
James brightened. |
Джемс оживился. |
|
"I take a compound...." |
- Я, - начал он, - принимаю такую микстуру... |
|
"How are you, uncle?" |
- Как поживаете, дедушка? |
|
June stood before him, her resolute small face raised from her little height to his great height, and her hand outheld. |
И Джун с протянутой рукой остановилась перед Джемсом, решительно глядя на него снизу вверх. |
|
The brightness faded from James's visage. |
Оживление моментально исчезло с лица Джемса. |
|
"How are you?" he said, brooding over her. "So you're going to Wales to-morrow to visit your young man's aunts? You'll have a lot of rain there. This isn't real old Worcester." He tapped the bowl. "Now, that set I gave your mother when she married was the genuine thing." |
- Ну, а ты как? - сказал он, хмуро уставившись на нее. - Уезжаешь завтра в Уэлс, хочешь навестить теток своего жениха? Там сейчас дожди. Это не настоящий Вустер, - он постучал пальцем по вазе. - А вот сервиз, который я подарил твоей матери к свадьбе, был настоящий. |
|
June shook hands one by one with her three great-uncles, and turned to Aunt Ann. A very sweet look had come into the old lady's face, she kissed the girl's check with trembling fervour. |
Джун по очереди поздоровалась с двоюродными дедушками и подошла к тете Энн. На лице старой леди появилось умиленное выражение; она поцеловала девушку в щеку с трепетной нежностью. |
|
"Well, my dear," she said, "and so you're going for, a whole month!" |
- Значит, ты уезжаешь на целый месяц, дорогая! |
|
The girl passed on, and Aunt Ann looked after her slim little figure. The old lady's round, steel grey eyes, over which a film like a bird's was beginning to come, followed her wistfully amongst the bustling crowd, for people were beginning to say good-bye; and her finger-tips, pressing and pressing against each other, were busy again with the recharging of her will against that inevitable ultimate departure of her own. |
Джун отошла, и тетя Энн долго смотрела вслед ее стройной маленькой фигурке. Круглые, стального цвета глаза старой леди, которые уже заволакивались пеленой, как глаза птиц, с грустью следили за Джун, смешавшейся с суетливой толпой, - гости уже собирались уходить; а кончики ее пальцев сжимались все сильнее и сильнее, помогая ей набраться силы воли перед неизбежным уходом из этого мира. |
|
'Yes,' she thought, 'everybody's been most kind; quite a lot of people come to congratulate her. She ought to be very happy.' |
"Да, - думала тетя Энн, - все так ласковы с ней; так много народу пришло ее поздравить. Она должна быть очень счастлива". |
|
Amongst the throng of people by the door, the well-dressed throng drawn from the families of lawyers and doctors, from the Stock Exchange, and all the innumerable avocations of the upper-middle class--there were only some twenty percent of Forsytes; but to Aunt Ann they seemed all Forsytes--and certainly there was not much difference--she saw only her own flesh and blood. It was her world, this family, and she knew no other, had never perhaps known any other. All their little secrets, illnesses, engagements, and marriages, how they were getting on, and whether they were making money--all this was her property, her delight, her life; beyond this only a vague, shadowy mist of--facts and persons of no real significance. This it was that she would have to lay down when it came to her turn to die; this which gave to her that importance, that secret self-importance, without which none of us can bear to live; and to this she clung wistfully, with a greed that grew each day! If life were slipping away from her, this she would retain to the end. |
В толпе у двери - хорошо одетой толпе, состоявшей из семей докторов и адвокатов, биржевых дельцов и представителей всех бесчисленных профессий, достойных крупной буржуазии, - Форсайтов было не больше двадцати процентов, но тете Энн все казались Форсайтами - да и разница между теми и другими была невелика - она всюду видела свою собственную плоть и кровь. Эта семья была ее миром, а другого мира она не знала; никогда, вероятно, не знала. Их маленькие тайны, их болезни, помолвки и свадьбы, то, как у них шли дела, как они наживали деньги, - все было ее собственностью, ее усладой, ее жизнью; вне этой жизни простиралась неясная, смутная мгла фактов и лиц, не заслуживающих особого внимания. Все это придется покинуть, когда настанет ее черед умирать, - все, что давало ей сознание собственной значимости, сокровенное чувство собственной значимости, без которого никто из нас не может жить, - и за все это она цеплялась с тоской, с жадностью, растущей день ото дня. Пусть жизнь ускользает от нее, это она сохранит до самого конца. |
|
She thought of June's father, young Jolyon, who had run away with that foreign girl. And what a sad blow to his father and to them all. Such a promising young fellow! A sad blow, though there had been no public scandal, most fortunately, Jo's wife seeking for no divorce! A long time ago! And when June's mother died, six years ago, Jo had married that woman, and they had two children now, so she had heard. Still, he had forfeited his right to be there, had cheated her of the complete fulfilment of her family pride, deprived her of the rightful pleasure of seeing and kissing him of whom she had been so proud, such a promising young fellow! The thought rankled with the bitterness of a long-inflicted injury in her tenacious old heart. A little water stood in her eyes. With a handkerchief of the finest lawn she wiped them stealthily. |
|
|
"Well, Aunt Ann?" said a voice behind. |
|
|
Soames Forsyte, flat-shouldered, clean-shaven, flat-cheeked, flat-waisted, yet with something round and secret about his whole appearance, looked downwards and aslant at Aunt Ann, as though trying to see through the side of his own nose. |
Сомс Форсайт, узкий в плечах, узкий в талии, гладко выбритый, с узким лицом, но, несмотря на это, производивший всем своим обликом впечатление чего-то закругленного и замкнутого, смотрел на тетю Энн искоса, как бы стараясь разглядеть ее сквозь препятствие в виде собственного носа. |
|
"And what do you think of the engagement?" he asked. |
- Как вы относитесь к этой помолвке? - спросил он. |
|
Aunt Ann's eyes rested on him proudly; of all the nephews since young Jolyon's departure from the family nest, he was now her favourite, for she recognised in him a sure trustee of the family soul that must so soon slip beyond her keeping. |
Глаза тети Энн покоились на нем с гордостью: этот племянник, самый старший с тех пор, как молодой Джолион покинул родное гнездо, стал теперь ее любимцем; тетя Энн видела в нем надежного хранителя духа семьи духа, который ей уже недолго осталось охранять. |
|
"Very nice for the young man," she said; "and he's a good-looking young fellow; but I doubt if he's quite the right lover for dear June." |
- Очень удачный шаг для молодого человека, - сказала она. - Внешность у него хорошая. Только я не знаю, такой ли жених нужен нашей дорогой Джун. |
|
Soames touched the edge of a gold-lacquered lustre. |
Сомс потрогал край позолоченного канделябра. |
|
"She'll tame him," he said, stealthily wetting his finger and rubbing it on the knobby bulbs. "That's genuine old lacquer; you can't get it nowadays. It'd do well in a sale at Jobson's." He spoke with relish, as though he felt that he was cheering up his old aunt. It was seldom he was so confidential. "I wouldn't mind having it myself," he added; "you can always get your price for old lacquer." |
- Она его приручит, - сказал он и, лизнув украдкой палец, потер узловатые выпуклости канделябра. - Настоящий старинный лак; теперь такого не делают. У Джонсона за него дали бы хорошую цену. - Сомс смаковал свои слова, как бы чувствуя, что они придают бодрости его старой тетке. Он редко бывал так разговорчив. - Я бы сам не отказался от такой вещи, добавил он, - старинный лак всегда в цене. |
|
"You're so clever with all those things," said Aunt Ann. "And how is dear Irene?" |
- Ты так хорошо разбираешься во всем этом, - сказала тетя Энн. - А как себя чувствует Ирэн? Аукционный зал. |
|
Soames's smile died. |
Улыбка на губах Сомса сейчас же увяла. |
|
"Pretty well," he said. "Complains she can't sleep; she sleeps a great deal better than I do," and he looked at his wife, who was talking to Bosinney by the door. |
- Ничего, - сказал он. - Жалуется на бессонницу, а сама спит куда лучше меня, - и он посмотрел на жену, разговаривавшую в дверях с Босини. |
|
Aunt Ann sighed. |
Тетя Энн вздохнула. |
|
"Perhaps," she said, "it will be just as well for her not to see so much of June. She's such a decided character, dear June!" |
- Может быть, - сказала она, - ей не следует так часта встречаться с Джун. У нашей Джун такой решительный характер! |
|
Soames flushed; his flushes passed rapidly over his flat cheeks and centered between his eyes, where they remained, the stamp of disturbing thoughts. |
Сомс вспыхнул; когда он краснел, румянец быстро перебегал у него со щек на переносицу и оставался там как клеймо, выдававшее его душевное смятение. |
|
"I don't know what she sees in that little flibbertigibbet," he burst out, but noticing that they were no longer alone, he turned and again began examining the lustre. |
- Не знаю, что она находит в этой трещотке, - вспылил Сомс, но, заметив, что они уже не одни, отвернулся и опять стал разглядывать канделябр. |
|
"They tell me Jolyon's bought another house," said his father's voice close by; "he must have a lot of money--he must have more money than he knows what to do with! Montpellier Square, they say; close to Soames! They never told me, Irene never tells me anything!" |
- Говорят, Джолион купил еще один дом, - услышал он рядом с собой голос отца. - У него, должно быть, уйма денег - не знает, куда их девать! На Монпелье-сквер, кажется; около Сомса! А мне ничего не сказали - Ирэн мне Никогда ничего не рассказывает! |
|
"Capital position, not two minutes from me," said the voice of Swithin, "and from my rooms I can drive to the Club in eight." |
- Прекрасное место, в двух минутах ходьбы от меня, - послышался голос Суизина, - а я доезжаю до клуба в восемь минут. |
|
The position of their houses was of vital importance to the Forsytes, nor was this remarkable, since the whole spirit of their success was embodied therein. |
Местоположение домов было для Форсайтов вопросом громадной важности, и в этом не было ничего удивительного, ибо дом олицетворял собой самую сущность их жизненных успехов. |
|
Their father, of farming stock, had come from Dorsetshire near the beginning of the century. |
Отец их, фермер, приехал в Лондон из Дорсетшира в начале столетия. |
|
'Superior Dosset Forsyte, as he was called by his intimates, had been a stonemason by trade, and risen to the position of a master-builder. |
"Гордый Доссет Форсайт", как его называли близкие, был по профессии каменщиком, а впоследствии поднялся до положения подрядчика по строительным работам. |
|
Towards the end of his life he moved to London, where, building on until he died, he was buried at Highgate. He left over thirty thousand pounds between his ten children. Old Jolyon alluded to him, if at all, as 'A hard, thick sort of man; not much refinement about him.' The second generation of Forsytes felt indeed that, he was not greatly to their credit. The only aristocratic trait they could find in his character was a habit of drinking Madeira. |
На склоне лет он перебрался в Лондон, где работал на постройках до самой смерти, и был похоронен на Хайгетском кладбище. После кончины отца десять человек детей получили свыше тридцати тысяч фунтов стерлингов. Старый Джолион, вспоминая о нем, что случалось довольно редко, говорил так: "Упорный был человек, кремень; и не очень отесанный". Второе поколение Форсайтов чувствовало, что такой родитель, пожалуй, не делает им особой чести. Единственная аристократическая черточка, которую они могли уловить в характере "Гордого Доссета", было его пристрастие к мадере. |
|
Aunt Hester, an authority on family history, described him thus: |
Тетя Эстер - знаток семейной истории - описывала отца так: |
|
"I don't recollect that he ever did anything; at least, not in my time. He was er--an owner of houses, my dear. His hair about your Uncle Swithin's colour; rather a square build. Tall? No-- not very tall" (he had been five feet, five, with a mottled face); "a fresh-coloured man. I remember he used to drink Madeira; but ask your Aunt Ann. What was his father? He--er-- had to do with the land down in Dorsetshire, by the sea." |
- Я не помню, чтобы он чем-нибудь занимался; по крайней мере в мое время. Он... э-э... у него были свои дома, милый. Цвет волос приблизительно как у дяди Суизина; довольно плотного сложения. Высокий ли? Н-нет, не очень. ("Гордый Доссет" был пяти футов пяти дюймов роста, лицо в багровых пятнах.) Румяный. Помню, он всегда пил мадеру. Впрочем, спроси лучше тетю Энн. Кем был его отец? Он... э-э... у него были какие-то дела с землей в Дорсетшире, на побережье. |
|
James once went down to see for himself what sort of place this was that they had come from. He found two old farms, with a cart track rutted into the pink earth, leading down to a mill by the beach; a little grey church with a buttressed outer wall, and a smaller and greyer chapel. The stream which worked the mill came bubbling down in a dozen rivulets, and pigs were hunting round that estuary. A haze hovered over the prospect. Down this hollow, with their feet deep in the mud and their faces towards the sea, it appeared that the primeval Forsytes had been content to walk Sunday after Sunday for hundreds of years. |
Как-то раз Джемс отправился в Дорсетшир посмотреть собственными глазами на то место, откуда все они были родом. Он нашел там две старые фермы, дорогу к мельнице на берегу, глубоко врезавшуюся колеями в розоватую землю; маленькую замшелую церковь с оградой на подпорках и рядом совсем маленькую и совсем замшелую часовню. Речка, приводившая в движение мельницу, разбегалась, журча, на десятки ручейков, а вдоль ее устья бродили свиньи. Легкая дымка застилала все вокруг. Должно быть, первобытные Форсайты веками, воскресенье за воскресеньем, мирно шествовали к церкви по этой ложбине, увязая в грязи и глядя прямо на море. |
|
Whether or no James had cherished hopes of an inheritance, or of something rather distinguished to be found down there, he came back to town in a poor way, and went about with a pathetic attempt at making the best of a bad job. |
Лелеял ли Джемс надежду на наследство или думал найти там что-нибудь достопримечательное - неизвестно; он вернулся в Лондон обескураженный и с трогательным упорством постарался хоть как-нибудь смягчить свою неудачу. |
|
"There's very little to be had out of that," he said; "regular country little place, old as the hills...." |
- Ничего особенного там нет, - сказал он, - настоящий деревенский уголок, старый, как мир. |
|
Its age was felt to be a comfort. Old Jolyon, in whom a desperate honesty welled up at times, would allude to his ancestors as: "Yeomen--I suppose very small beer." Yet he would repeat the word 'yeomen' as if it afforded him consolation. |
Почтенный возраст этого местечка подействовал на всех успокоительно. Старый Джолион, которого иногда обуревала безудержная честность, отзывался о своих предках так: "Иомены - мелкота, должно быть". И все же он повторял слово "иомены", как будто находил в нем утешение. |
|
They had all done so well for themselves, these Forsytes, that they were all what is called 'of a certain position.' They had shares in all sorts of things, not as yet--with the exception of Timothy--in consols, for they had no dread in life like that of 3 per cent. for their money. They collected pictures, too, and were supporters of such charitable institutions as might be beneficial to their sick domestics. From their father, the builder, they inherited a talent for bricks and mortar. Originally, perhaps, members of some primitive sect, they were now in the natural course of things members of the Church of England, and caused their wives and children to attend with some regularity the more fashionable churches of the Metropolis. To have doubted their Christianity would have caused them both pain and surprise. Some of them paid for pews, thus expressing in the most practical form their sympathy with the teachings of Christ. |
Форсайты так хорошо повели свои дела, что стали, как говорится, "людьми с положением". Они вкладывали капиталы во всевозможные бумаги, за исключением консолей - не в пример Тимоти, - потому что больше всего на свете их пугали три процента. Кроме того, они коллекционировали картины и состояли в тех благотворительных обществах, которые могли оказаться полезными для их заболевшей прислуги. От отца-строителя Форсайты унаследовали таланты по части кирпича и известки. Предки их были, вероятно, членами какой-нибудь примитивной секты, а теперешние Форсайты, разумеется, росли в лоне англиканской церкви и следили за тем, чтобы их жены и дети аккуратно посещали самые фешенебельные храмы столицы. Малейшее сомнение в искренности их верований повергло бы Форсайтов в горестное изумление. Некоторые из них платили за постоянные места в церкви, весьма практически выражая этим свое сочувствие учению Христа. |
|
Their residences, placed at stated intervals round the park, watched like sentinels, lest the fair heart of this London, where their desires were fixed, should slip from their clutches, and leave them lower in their own estimations. |
Их жилища, расположенные вокруг Хайд-парка, на определенном расстоянии друг от друга, следили, как стражи, за тем, чтобы прекрасное сердце Лондона - средоточие форсайтских помыслов - не ускользнуло из их цепких объятий, что уронило бы Форсайтов в их же собственных глазах. |
|
There was old Jolyon in Stanhope Place; the Jameses in Park Lane; Swithin in the lonely glory of orange and blue chambers in Hyde Park Mansions--he had never married, not he--the Soamses in their nest off Knightsbridge; the Rogers in Prince's Gardens (Roger was that remarkable Forsyte who had conceived and carried out the notion of bringing up his four sons to a new profession. |
Старый Джолион жил на Стэнхоп-Плейс; Джемс с семьей - на Парк-Лейн, Суизин - в безлюдном великолепии своих оранжево-синих апартаментов около Хайд-парка (он не женат, нет, благодарю покорно!); Сомс с женой - в своем гнездышке недалеко от Найтсбриджа; Роджер - в Принсез-Гарденс (Роджер был тот самый знаменитый Форсайт, который задумал дать новую профессию своим четырем сыновьям и привел эту мысль в исполнение. |
|
"Collect house property, nothing like it," he would say; "I never did anything else"). |
"Самое лучшее дело - доходные дома! - говорил он. - Я только этим и занимаюсь! "). |
|
The Haymans again--Mrs. Hayman was the one married Forsyte sister--in a house high up on Campden Hill, shaped like a giraffe, and so tall that it gave the observer a crick in the neck; the Nicholases in Ladbroke Grove, a spacious abode and a great bargain; and last, but not least, Timothy's on the Bayswater Road, where Ann, and Juley, and Hester, lived under his protection. |
Затем Хаймены (миссис Хэймен была единственная замужняя сестра Форсайтов) - на вершине Кэмпден-Хилла, в доме, похожем на жирафа, таком высоком, что, глядя на него, можно было свернуть себе шею; Николас с семьей - на Лэдброк-Гров, в просторном особняке, купленном по чрезвычайно сходной цене; и, наконец, Тимоти - на Бэйсуотер-Род, вместе с Энн, Джули и Эстер, жившими под его защитой. |
|
But all this time James was musing, and now he inquired of his host and brother what he had given for that house in Montpellier Square. He himself had had his eye on a house there for the last two years, but they wanted such a price. |
Джемс, до сих пор думавший о чем-то своем, осведомился у хозяина и брата, сколько тот заплатил за дом на Монпелье-сквер. Он сам вот уже два года присматривается к какому-нибудь такому дому, но за них слишком дорого просят! |
|
Old Jolyon recounted the details of his purchase. |
Старый Джолион рассказал о своей покупке со всеми подробностями. |
|
"Twenty-two years to run?" repeated James; "The very house I was after--you've given too much for it!" |
Контракт на двадцать два года? - повторил Джемс. - Это тот самый, который я собирался купить. Ты переплатил за него! |
|
Old Jolyon frowned. |
Старый Джолион нахмурился. |
|
"It's not that I want it," said James hastily; it wouldn't suit my purpose at that price. Soames knows the house, well--he'll tell you it's too dear--his opinion's worth having." |
- Мне он не нужен, - заторопился Джемс, - не подходит по цене. Сомс знает этот дом, он подтвердит, что это слишком дорого, - его мнение чего-нибудь да стоит. |
|
"I don't," said old Jolyon, "care a fig for his opinion." |
- Очень мне интересно знать его мнение, - сказал старый Джолион. |
|
"Well," murmured James, "you will have your own way--it's a good opinion. Good-bye! We're going to drive down to Hurlingham. They tell me June's going to Wales. You'll be lonely tomorrow. What'll you do with yourself? You'd better come and dine with us!" |
- Ну, ты всегда делаешь по-своему, - пробормотал Джемс, - а мнение стоящее. Прощай! Мы хотим проехаться в Харлингэм. Я слышал, что Джун уезжает в Уэлс. Тебе будет тоскливо одному. Что ты будешь делать? Приезжай к нам завтра обедать. |
|
Old Jolyon refused. He went down to the front door and saw them into their barouche, and twinkled at them, having already forgotten his spleen--Mrs. James facing the horses, tall and majestic with auburn hair; on her left, Irene--the two husbands, father and son, sitting forward, as though they expected something, opposite their wives. Bobbing and bounding upon the spring cushions, silent, swaying to each motion of their chariot, old Jolyon watched them drive away under the sunlight. |
Старый Джолион отказался. Он проводил их до дверей и, успев уже забыть свое раздражение, подмигнул, глядя, как они усаживаются в экипаж: лицом к упряжке - миссис Джемс, высокая и величественная, с каштановыми волосами; слева от нее - Ирэн; оба мужа - отец и сын - напротив жен, словно настороже. Старый Джолион смотрел, как они отъезжают в полном молчании, освещенные солнцем, раскачиваясь и подскакивая на пружинных подушках в такт движению экипажа. |
|
During the drive the silence was broken by Mrs. James. |
Молчание было прервано миссис Джемс. |
|
"Did you ever see such a collection of rumty-too people?" |
- Ну и сборище! - сказала она. |
|
Soames, glancing at her beneath his eyelids, nodded, and he saw Irene steal at him one of her unfathomable looks. It is likely enough that each branch of the Forsyte family made that remark as they drove away from old Jolyon's 'At Home!' |
Сомс кивнул и, бросив на нее взгляд из-под опущенных век, заметил, как непроницаемые глаза Ирэн скользнули по его лицу. Весьма вероятно, что все члены форсайтской семьи отпускали то же самое замечание, разъезжаясь группами с приема у старого Джолиона. |
|
Amongst the last of the departing guests the fourth and fifth brothers, Nicholas and Roger, walked away together, directing their steps alongside Hyde Park towards the Praed Street Station of the Underground. Like all other Forsytes of a certain age they kept carriages of their own, and never took cabs if by any means they could avoid it. |
Четвертый и пятый братья, Николас и Роджер, вышли вместе с последними гостями и направились вдоль Хайд-парка, к станции подземной железной дороги на Прэд-стрит. Как и все Форсайты солидного возраста, они держали собственных лошадей и по мере возможности старались никогда не пользоваться наемными экипажами. |
|
The day was bright, the trees of the Park in the full beauty of mid-June foliage; the brothers did not seem to notice phenomena, which contributed, nevertheless, to the jauntiness of promenade and conversation. |
День был ясный, деревья в парке стояли во всем блеске июньской листвы, но братья, видимо, не замечали этих подарков природы, которые все же способствовали приятности прогулки и беседы. |
|
"Yes," said Roger, "she's a good-lookin' woman, that wife of Soames's. I'm told they don't get on." |
- Да, - сказал Роджер, - у Сомса очаровательная жена. Говорят, они не ладят. |
|
This brother had a high forehead, and the freshest colour of any of the Forsytes; his light grey eyes measured the street frontage of the houses by the way, and now and then he would level his, umbrella and take a 'lunar,' as he expressed it, of the varying heights. |
У этого брата был высокий лоб и свежий цвет лица - свежее, чем у остальных Форсайтов. Его светло-серые глаза рассматривали фасады вдоль тротуара. Время от времени Роджер поднимал зонтик и прикидывал им высоту домов, "засекая их", как он выражался. |
|
"She'd no money," replied Nicholas. |
- У нее нет собственных средств, - ответил Николас. |
|
He himself had married a good deal of money, of which, it being then the golden age before the Married Women's Property Act, he had mercifully been enabled to make a successful use. |
Сам он женился на больших деньгах, а так как это произошло в те золотые времена, когда еще не был введен закон об имуществе замужних женщин, то Николасу удалось найти для приданого жены весьма удачное применение. |
|
"What was her father?" |
- Кто был ее отец? |
|
"Heron was his name, a Professor, so they tell me." |
- Фамилия его Эрон; говорят, профессор. |
|
Roger shook his head. |
Роджер покачал головой. |
|
"There's no money in that," he said. |
- Тут деньгами и не пахнет, - сказал он. |
|
"They say her mother's father was cement." |
- Говорят, что ее дед со стороны матери торговал цементом. |
|
Roger's face brightened. |
Лицо Роджера просветлело. |
|
"But he went bankrupt," went on Nicholas. |
- Но обанкротился, - продолжал Николас. |
|
"Ah!" exclaimed Roger, "Soames will have trouble with her; you mark my words, he'll have trouble--she's got a foreign look." |
- А! - воскликнул Роджер. - У Сомса еще будут неприятности из-за нее. Помяни мое слово, у него будут неприятности - в ней есть что-то иностранное. |
|
Nicholas licked his lips. |
Николас облизнул губы. |
|
"She's a pretty woman," and he waved aside a crossing-sweeper. |
- Хорошенькая женщина, - и он махнул метельщику, чтобы тот уступил им дорогу. |
|
"How did he get hold of her?" asked Roger presently. "She must cost him a pretty penny in dress!" |
- Как это он заполучил такую жену? - спросил вдруг Роджер. - Ее туалеты, должно быть, недешево обходятся! |
|
"Ann tells me," replied Nicholas," he was half-cracked about her. She refused him five times. James, he's nervous about it, I can see." |
- Энн мне говорила, - ответил Николас, - что Сомс был просто помешан на ней. Она пять раз ему отказывала. По-моему, Джемс неспокоен насчет них. |
|
"Ah!" said Roger again; "I'm sorry for James; he had trouble with Dartie." |
- А! - опять сказал Роджер. - Жаль Джемса, у него было столько хлопот с Дарти. |
|
His pleasant colour was heightened by exercise, he swung his umbrella to the level of his eye more frequently than ever. Nicholas's face also wore a pleasant look. |
Его яркий румянец еще сильнее разгорелся от ходьбы, он поднимал зонтик все чаще и чаще. У Николаса было тоже очень довольное выражение лица. |
|
"Too pale for me," he said, "but her figures capital!" |
- Слишком бледна, на мой взгляд, - сказал он, - но фигура великолепная! |
|
Roger made no reply. |
Роджер промолчал. |
|
"I call her distinguished-looking," he said at last--it was the highest praise in the Forsyte vocabulary. "That young Bosinney will never do any good for himself. They say at Burkitt's he's one of these artistic chaps--got an idea of improving English architecture; there's no money in that! I should like to hear what Timothy would say to it." |
- По-моему, у нее очень благородный вид, - сказал он наконец. Эта была самая высшая похвала в словаре Форсайтов - Из этого юнца Босини вряд ли выйдет что-нибудь путное. У Баркита говорят, что он, видите ли, талант. Задумал улучшить английскую архитектуру; тут деньгами и не пахнет! Хотел бы я послушать, что говорит по этому поводу Тимоти. |
|
They entered the station. |
Они подошли к кассе. |
|
"What class are you going? I go second." |
- Ты каким классом поедешь? Я - вторым. |
|
"No second for me," said Nicholas;--"you never know what you may catch." |
- Не признаю второго, - сказал Николас, - того и гляди подцепишь что-нибудь. |
|
He took a first-class ticket to Notting Hill Gate; Roger a second to South Kensington. The train coming in a minute later, the two brothers parted and entered their respective compartments. Each felt aggrieved that the other had not modified his habits to secure his society a little longer; but as Roger voiced it in his thoughts: 'Always a stubborn beggar, Nick!' |
Он взял билет первого класса до Ноттинг-Хилл-Гейт; Роджер - второго до Саут-Кенсингтон. Через минуту подошел поезд, братья простились и разошлись по разным вагонам. Каждый был обижен, что другой не пожертвовал своей привычкой ради того, чтобы побыть немного дольше в его обществе; но Роджер подумал: "Ник - упрямый осел, впрочем, как и всегда!" |
|
And as Nicholas expressed it to himself: |
А Николас мысленно выразился так: |
|
'Cantankerous chap Roger--always was!' |
"Роджер только и делает, что брюзжит!" |
|
There was little sentimentality about the Forsytes. In that great London, which they had conquered and become merged in, what time had they to be sentimental? |
Члены этой семьи не отличались сентиментальностью. Громадный Лондон, завоеванный Форсайтами и поглотивший их всех, - разве он оставлял время для сантиментов? |
|
English |
Русский |
|
At five o'clock the following day old Jolyon sat alone, a cigar between his lips, and on a table by his side a cup of tea. He was tired, and before he had finished his cigar he fell asleep. A fly settled on his hair, his breathing sounded heavy in the drowsy silence, his upper lip under the white moustache puffed in and out. From between the fingers of his veined and wrinkled hand the 'cigar, dropping on the empty hearth, burned itself out. |
На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря сигару; на столике рядом с ним стояла чашка чая. Он чувствовал себя утомленным и, не успев докурить, задремал. На голову ему уселась муха, его верхняя губа оттопыривалась под седыми усами в такт тяжелому дыханию, раздававшемуся в сонной тишине. Сигара выскользнула из морщинистой, со вздувшимися венами руки и, упав в холодный камин, там и дотлела. |
|
The gloomy little, study, with windows of stained glass to exclude the view, was full of dark green velvet and heavily-carved mahogany--a suite of which old Jolyon was wont to say: 'Shouldn't wonder if it made a big price some day!' |
Небольшой сумрачный кабинет с окнами из цветного стекла, чтобы не видеть улицу, был заставлен мебелью красного дерева с темно-зеленой бархатной обивкой и сложной резьбой. Старый Джолион не раз говорил про этот гарнитур: когда-нибудь за него дадут большие деньги, и ничего удивительного в этом не будет. |
|
It was pleasant to think that in the after life he could get more for things than he had given. |
Приятно было думать, что со временем он сможет получить за вещи больше той суммы, которая когда-то была за них уплачена. |
|
In the rich brown atmosphere peculiar to back rooms in the mansion of a Forsyte, the Rembrandtesque effect of his great head, with its white hair, against the cushion of his high-backed seat, was spoiled by the moustache, which imparted a somewhat military look to his face. An old clock that had been with him since before his marriage forty years ago kept with its ticking a jealous record of the seconds slipping away forever from its old master. |
На фоне густых коричневых тонов, обычных для непарадных комнат в жилищах Форсайтов, рембрандтовский эффект его массивной седовласой головы, откинутой на подушку кресла с высокой спинкой, портили только усы, придававшие ему сходство с военным. Старинные часы, которые он приобрел почти полвека назад, еще до женитьбы, своим тиканьем вели ревнивый счет секундам, навсегда ускользавшим от их старого хозяина. |
|
He had never cared for this room, hardly going into it from one year's end to another, except to take cigars from the Japanese cabinet in the corner, and the room now had its revenge. |
Он никогда не любил этой комнаты и почти не заглядывал сюда, если не считать тех случаев, когда надо было взять сигары из стоявшей в углу японской шкатулки, и комната теперь мстила ему. |
|
His temples, curving like thatches over the hollows beneath, his cheek-bones and chin, all were sharpened in his sleep, and there had come upon his face the confession that he was an old man. |
Его резко выступавшие виски, его скулы и подбородок - все заострилось во время сна, и на лице старого Джолиона появилось признание, что он стал стариком. |
|
He woke. June had gone! James had said he would be lonely. James had always been a poor thing. He recollected with satisfaction that he had bought that house over James's head. |
Он проснулся. Джун уехала! Джемс сказал, что ему будет тоскливо одному. Джемс всегда был глуповат. Он с удовлетворением вспомнил о доме, который удалось перехватить у Джемса. |
|
Serve him right for sticking at the price; the only thing the fellow thought of was money. Had he given too much, though? It wanted a lot of doing to--He dared say he would want all his money before he had done with this affair of June's. He ought never to have allowed the engagement. She had met this Bosinney At the house of Baynes, Baynes and Bildeboy, the architects. He believed that Baynes, whom he knew--a bit of an old woman--was the young man's uncle by marriage. After that she'd been always running after him; and when she took a thing into her head there was no stopping her. She was continually taking up with 'lame ducks' of one sort or another. This fellow had no money, but she must needs become engaged to him--a harumscarum, unpractical chap, who would get himself into no end of difficulties. |
Поделом ему - нечего было скупиться; только о деньгах и думает. А может быть, он действительно переплатил? Нужен большой ремонт. Можно с уверенностью сказать, что ему понадобятся все деньги, какие только есть, пока не кончится эта история с Джун. Не надо было разрешать помолвку. Она познакомилась с этим Босини у Бейнзов - архитекторы Бейнз и Байлдбой. Кажется, Бейнз, с которым он встречался, - тот, что похож на старую бабу, - приходится этому молодому человеку дядей по жене. С тех пор Джун только и знает, что бегать за женихом, а если уж она вбила себе что-нибудь в голову, ее не остановишь. Она постоянно возится с какими-нибудь "несчастненькими". У этого молодого человека нет денег, но ей во что бы то ни стало понадобилось обручиться с безрассудным, непрактичным мальчишкой, который еще не оберется всяческих затруднений в жизни. |
|
She had come to him one day in her slap-dash way and told him; and, as if it were any consolation, she had added: |
Она явилась однажды и, как всегда, с бухты-барахты рассказала ему все; и еще добавила, как будто это могло служить утешением: |
|
"He's so splendid; he's often lived on cocoa for a week!" |
- Фил такой замечательный! Он сплошь и рядом по целым неделям сидел на одном какао. |
|
"And he wants you to live on cocoa too?" |
- И он хочет, чтобы ты тоже сидела на одном какао? |
|
"Oh no; he is getting into the swim now." |
- Ну нет, он теперь выбирается на дорогу. |
|
Old Jolyon had taken his cigar from under his white moustaches, stained by coffee at the edge, and looked at her, that little slip of a thing who had got such a grip of his heart. He knew more about 'swims' than his granddaughter. But she, having clasped her hands on his knees, rubbed her chin against him, making a sound like a purring cat. And, knocking the ash off his cigar, he had exploded in nervous desperation: |
Старый Джолион вынул сигару из-под седых усов, кончики которых потемнели от кофе, и посмотрел на Джун, на эту пушинку, что так завладела его сердцем. Он-то знал больше об этих "дорогах", чем внучка. Но она обняла его колени и потерлась о них подбородком, мурлыкая, точно котенок. И, стряхнув пепел с сигары, он разразился: |
|
"You're all alike: you won't be satisfied till you've got what you want. If you must come to grief, you must; I wash my hands of it." |
- Все вы одинаковы: не успокоитесь, пока не добьетесь своего. Если тебе суждено хлебнуть горя, ничего не поделаешь. Я умываю руки. |
|
So, he had washed his hands of it, making the condition that they should not marry until Bosinney had at least four hundred a year. |
И он действительно умыл руки, поставив условием, что свадьбу отложат до тех пор, пока у Босини не будет по крайней мере четырехсот фунтов в год. |
|
"I shan't be able to give you very much," he had said, a formula to which June was not unaccustomed." Perhaps this What's-his- name will provide the cocoa." |
- Я не смогу много дать тебе, - сказал он; эту фразу Джун слышала не в первый раз. - Может быть, у этого - как его там зовут? - хватит на какао? |
|
He had hardly seen anything of her since it began. A bad business! He had no notion of giving her a lot of money to enable a fellow he knew nothing about to live on in idleness. He had seen that sort of thing before; no good ever came of it. Worst of all, he had no hope of shaking her resolution; she was as obstinate as a mule, always had been from a child. He didn't see where it was to end. They must cut their coat according to their cloth. He would not give way till he saw young Bosinney with an income of his own. |
Он почти не видел ее с тех пор, как это началось. Да, плохо дело. Он не имел ни малейшего намерения дать ей уйму денег и тем самым обеспечить праздную жизнь человеку, о котором он ничего не знал. Ему приходилось наблюдать подобные случаи и раньше: ничего путного и этого не выходило. Хуже всего было то, что у него не оставалось ни малейшей надежды поколебать ее решение: ома упряма как мул, всегда была такая, с самого детства. Он не представлял себе, чем все это кончится. По одежке протягивай ножки. Он не уступит до тех пор, пока не убедится, что у Босини есть собственные доходы. |
|
That June would have trouble with the fellow was as plain as a pikestaff; he had no more idea of money than a cow. As to this rushing down to Wales to visit the young man's aunts, he fully expected they were old cats. |
Ясно как божий день: Джун хватит горя с человеком, который не имеет ни малейшего представления о деньгах. Что же касается ее скоропалительной поездки в Уэлс к теткам Босини, то он твердо уверен, что эти тетки препротивные старухи и больше ничего. |
|
And, motionless, old Jolyon stared at the wall; but for his open eyes, he might have been asleep.... The idea of supposing that young cub Soames could give him advice! He had always been a cub, with his nose in the air! He would be setting up as a man of property next, with a place in the country! A man of property! H'mph! Like his father, he was always nosing out bargains, a cold-blooded young beggar! |
И старый Джолион, не двигаясь, смотрел прямо перед собой в стену; если бы не открытые глаза, он казался бы спящим... Подумать только, что этот щенок Сомс может давать ему советы! Он всегда был щенком, всегда задирал нос! Скоро того и гляди станет собственником, построит загородный дом! Собственник! Хм! Весь в отца, только и смотрит, как бы обделать дельце повыгоднее, бездушный пройдоха! |
|
He rose, and, going to the cabinet, began methodically stocking his, cigar-case from a bundle fresh in. They were not bad at the price, but you couldn't get a good cigar, nowadays, nothing to hold a candle to those old Superfinos of Hanson and Bridger's. That was a cigar! |
Старый Джолион поднялся и, подойдя к шкатулке, размеренными движениями стал наполнять свой портсигар из только что присланной пачки. Сигары неплохие, и не так дорого, но по теперешним временам хороших сигар не достанешь, теперешние и в сравнение не идут с прежними. "Сьюперфайнос" от Хэнсона и Бриджера! Вот это были сигары! |
|
The thought, like some stealing perfume, carried him back to those wonderful nights at Richmond when after dinner he sat smoking on the terrace of the Crown and Sceptre with Nicholas Treffry and Traquair and Jack Herring and Anthony Thornworthy. How good his cigars were then! Poor old Nick!--dead, and Jack Herringdead, and Traquair--dead of that wife of his, and Thornworthy--awfully shaky (no wonder, with his appetite). |
Мысль эта, как еле уловимый запах, унесла его в прошлое, к тем чудесным вечерам в Ричмонде, когда он сидел с послеобеденной сигарой на террасе "Короны и скипетра" вместе с Николасом Трефри, Трэкуэром, Джеком Хэрингом и Антони Торнуорси. Какие хорошие сигары тогда были! Бедняга Ник! - умер, и Джек Хэрйнг умер, и Трэкуэр - жена в могилу свела, а Торнуорси сильно сдал за последнее время (ничего удивительного при таком аппетите). |
|
Of all the company of those days he himself alone seemed left, except Swithin, of course, and he so outrageously big there was no doing anything with him. |
Из всей компании, кажется, только он один и остался, конечно если не считать Суизина, а этот до того растолстел, что на него только рукой махнуть. |
|
Difficult to believe it was so long ago; he felt young still! Of all his thoughts, as he stood there counting his cigars, this was the most poignant, the most bitter. With his white head and his loneliness he had remained young and green at heart. And those Sunday afternoons on Hampstead Heath, when young Jolyon and he went for a stretch along the Spaniard's Road to Highgate, to Child's Hill, and back over the Heath again to dine at Jack Straw's Castle--how delicious his cigars were then! And such weather! There was no weather now. |
Трудно поверить, что все это было так давно; он еще чувствует себя молодым! Из всех мыслей, проносившихся в голове старого Джолиона, пока он стоял, пересчитывая сигары, эта была самая мучительная, самая горькая. Несмотря на свою седую голову и одиночество, он сохранил молодость и свежесть сердца. А те воскресные дни на Хэмстед-Хисе, когда молодой Джолион ходил вместе с ним на прогулку по Спэньярдс-Род на Хайгет, Чайлдс-Хилл и обратно, снова через Хис, обедать в "Замок Джека Соломинки" - какие восхитительные тогда были сигары! А какая погода! С теперешней даже сравнить нельзя. |
|
When June was a toddler of five, and every other Sunday he took her to the Zoo, away from the society of those two good women, her mother and her grandmother, and at the top of the bear den baited his umbrella with buns for her favourite bears, how sweet his cigars were then! |
- Когда Джун была пятилетней крошкой и он ходил с ней через воскресенье в зоологический сад, забирая ее у этих добрейших женщин - ее матери и бабушки - и совал в клетку ее любимцам медведям булки, насажанные на конец зонтика, какие тогда были вкусные сигары! |
|
Cigars! He had not even succeeded in out-living his palate--the famous palate that in the fifties men swore by, and speaking of him, said: "Forsyte=s the best palate in London!" The palate that in a sense had made his fortune--the fortune of the celebrated tea men, Forsyte and Treffry, whose tea, like no other man's tea, had a romantic aroma, the charm of a quite singular genuineness. About the house of Forsyte and Treffry in the City had clung an air of enterprise and mystery, of special dealings in special ships, at special ports, with special Orientals. |
Сигары! Он до сих пор не утратил своего тончайшего вкуса - прославленного вкуса, который в пятидесятых годах люди считали мерилом и, заговорив о старом Джолионе, восклицали: "Форсайт! Ну, еще бы, в Лондоне не найдется лучшего дегустатора!" Вкус, в некотором смысле принесший состояние своему владельцу и известной чайной фирме "Форсайт и Трефри", чай у которой, как ни у кого другого, имел романтический аромат - совсем особую прелесть настоящего чая. Фирму "Форсайт и Трефри" в Сити окутывала атмосфера тайны и предприимчивости, эта фирма заключала специальные контракты на специальные корабли, в специальных портах, со специальными восточными купцами. |
|
He had worked at that business! Men did work in those days! these young pups hardly knew the meaning of the word. He had gone into every detail, known everything that went on, sometimes sat up all night over it. And he had always chosen his agents himself, prided himself on it. His eye for men, he used to say, had been the secret of his success, and the exercise of this masterful power of selection had been the only part of it all that he had really liked. Not a career for a man of his ability. Even now, when the business had been turned into a Limited Liability Company, and was declining (he had got out of his shares long ago), he felt a sharp chagrin in thinking of that time. How much better he might have done! He would have succeeded splendidly at the Bar! He had even thought of standing for Parliament. How often had not Nicholas Treffry said to him: |
В свое время он много поработал! Тогда умели работать. Теперешние молокососы вряд ли вникают в смысл этого слова. Он входил во все мелочи, знал все, что делалось в фирме, иногда просиживал за работой целыми ночами. И всегда сам подбирал себе агентов и гордился этим. Умение подбирать людей, как он часто говорил, и являлось секретом его успеха, а применение этой хитрой науки было единственной частью работы, которая ему действительно нравилась. Не совсем подходящая карьера для человека с его способностями. Даже теперь, когда фирма была преобразована в "Лимитэд компани" и дела ее шли все хуже (он давно разделался со своими акциями), старый Джолион чувствовал острую боль, вспоминая те времена. Насколько лучше можно было прожить жизнь! Из него мог бы выйти блестящий адвокат! Он даже подумывал иногда, не выставить ли свою кандидатуру в парламент. Сколько раз Николас Трефри говорил ему: |
|
"You could do anything, Jo, if you weren't so d-damned careful of yourself!" Dear old Nick! Such a good fellow, but a racketty chap! The notorious Treffry! He had never taken any care of himself. So he was dead. Old Jolyon counted his cigars with a steady hand, and it came into his mind to wonder if perhaps he had been too careful of himself. |
"Ты мог бы достичь чего угодно, Джо, если бы только не берег себя так!" Старина Ник! Прекрасный человек, но бесшабашная голова! Всем известный Трефри! Он-то себя никогда не берег. Вот и умер. Старый Джолион твердой рукой пересчитал сигары, я в голову ему закралось сомнение: а может быть, он действительно слишком берег себя? |
|
He put the cigar-case in the breast of his coat, buttoned it in, and walked up the long flights to his bedroom, leaning on one foot and the other, and helping himself by the bannister. The house was too big. After June was married, if she ever did marry this fellow, as he supposed she would, he would let it and go into rooms. What was the use of keeping half a dozen servants eating their heads off? |
Он положил портсигар во внутренний карман, застегнул сюртук и, тяжело ступая и опираясь рукой на перила, поднялся по высокой лестнице к себе в спальню. Дом слишком велик. Когда Джун выйдет замуж, если только она в конце концов выйдет за этого человека, а этого следует ожидать, он сдаст большой дом в аренду, а сам снимет квартиру. Чего ради держать ораву слуг, которым совершенно нечего делать? |
|
The butler came to the ring of his bell--a large man with a beard, a soft tread, and a peculiar capacity for silence. Old Jolyon told him to put his dress clothes out; he was going to dine at the Club. |
На его звонок пришел лакей - высокий бородатый человек с неслышной поступью и совершенно исключительной способностью молчать. Старый Джолион приказал ему приготовить фрак: он поедет обедать в клуб. |
|
How long had the carriage been back from taking Miss June to the station? Since two? Then let him come round at half-past six! |
- Когда коляска вернулась с вокзала? В два часа? Тогда велите подать к половине седьмого. |
|
The Club which old Jolyon entered on the stroke of seven was one of those political institutions of the upper middle class which have seen better days. In spite of being talked about, perhaps in consequence of being talked about, it betrayed a disappointing vitality. People had grown tired of saying that the 'Disunion' was on its last legs. Old Jolyon would say it, too, yet disregarded the fact in a manner truly irritating to well-constituted Clubmen. |
Клуб, куда старый Джолион вошел ровно в семь часов, был одним из тех политических учреждений крупной буржуазии, которое знавало лучшие времена. Несмотря на то, что сплетники предсказывали ему близкий конец, а может быть, вследствие этих сплетен, клуб проявлял удручающую живучесть. Всем уже наскучило повторять, что "Разлад" находится при последнем издыхании. Старый Джолион тоже говорил это, но относился к самому факту с равнодушием, раздражавшим заправских клубменов. |
|
"Why do you keep your name on?" Swithin often asked him with profound vexation. "Why don't you join the 'Polyglot? You can't get a wine like our Heidsieck under twenty shillin' a bottle anywhere in London;" and, dropping his voice, he added: "There's only five hundred dozen left. I drink it every night of my life." |
- Почему ты не уйдешь оттуда? - часто с глубокой досадой спрашивал его Суизин. - Почему бы тебе не перейти в "Полиглот"? Такого вина, как наш Хайдсик, во всем Лондоне не достанешь дешевле двадцати шиллингов за бутылку. - И, понизив голос, добавлял: - Осталось всего-навсего пять тысяч дюжин. Я пью его изо дня в день. |
|
I'll think of it," old Jolyon would answer; but when he did think of it there was always the question of fifty guineas entrance fee, and it would take him four or five years to get in. He continued to think of it. |
- Я подумаю, - отвечал старый Джолион, но всякий раз, когда он задумывался над этим, перед ним вставал вопрос о пятидесяти гинеях вступительного взноса и о четырех-пяти годах, которые понадобились бы, чтобы пройти в члены. И старый Джолион продолжал думать. |
|
He was too old to be a Liberal, had long ceased to believe in the political doctrines of his Club, had even been known to allude to them as 'wretched stuff,' and it afforded him pleasure to continue a member in the teeth of principles so opposed to his own. He had always had a contempt for the place, having joined it many years ago when they refused to have him at the 'Hotch Potch' owing to his being 'in trade.' As if he were not as good as any of them! He naturally despised the Club that did take him. The members were a poor lot, many of them in the City-- stockbrokers, solicitors, auctioneers--what not! Like most men of strong character but not too much originality, old Jolyon set small store by the class to which he belonged. Faithfully he followed their customs, social and otherwise, and secretly he thought them 'a common lot.' |
Он был слишком стар, чтобы вдруг стать либералом, давно уже перестал верить в политические доктрины своего клуба, даже называл их, как это было известно, "белибердой", но ему доставляло удовольствие быть членом клуба, принципы которого так расходились с его собственными. Старый Джолион всегда презирал это учреждение и вступил сюда много лет назад, после того как был забаллотирован во "Всякой всячине" под тем предлогом, что он занимался торговлей. Точно он был хуже других! Вполне естественно, что старый Джолион презирал клуб, который принял его. Публика там была средняя, многие из Сити - биржевые маклеры, адвокаты, аукционисты, всякая мелюзга! Как большинство людей сильного характера, но не слишком большой самобытности, старый Джолион был невысокого мнения о классе, к которому принадлежал сам. Он неизменно следовал его законам как общественным, так и всяким другим, а втайне считал людей своего класса сбродом. |
|
Years and philosophy, of which he had his share, had dimmed the recollection of his defeat at the 'Hotch Potch'; and now in his thoughts it was enshrined as the Queen of Clubs. He would have been a member all these years himself, but, owing to the slipshod way his proposer, Jack Herring, had gone to work, they had not known what they were doing in keeping him out. Why! they had taken his son Jo at once, and he believed the boy was still a member; he had received a letter dated from there eight years ago. |
Годы и философические раздумья, которым он отдал дань, стушевали воспоминание о поражении, понесенном во "Всякой всячине", и теперь этот клуб возвышался в его мыслях как лучший из лучших. Он мог бы состоять там членом все эти годы, но его поручитель Джек Хэринг так небрежно повел все дело, что в клубе просто сами не понимали, какую они совершают ошибку, отводя кандидатуру старого Джолиона. А ведь его сына Джо приняли сразу, и, по всей вероятности, мальчик и до сих пор состоит там членом; он получил от него письмо оттуда восемь лет назад. |
|
He had not been near the 'Disunion' for months, and the house had undergone the piebald decoration which people bestow on old houses and old ships when anxious to sell them. |
Старый Джолион не показывался в своем клубе уже многие месяцы, и за это время здание его подверглось той пестрой отделке, какой люди обычно приукрашивают старые дома и старые корабли, желая сбыть их с рук. |
|
'Beastly colour, the smoking-room!' he thought. 'The dining-room is good!' |
"Курительную комнату покрасили безобразно, - подумал он. - Столовая получилась хорошо". |
|
Its gloomy chocolate, picked out with light green, took his fancy. |
Ее сумрачный, шоколадный тон, оживленный светло-зеленым, ему понравился. |
|
He ordered dinner, and sat down in the very corner, at the very table perhaps I (things did not progress much at the 'Disunion,' a Club of almost Radical principles) at which he and young Jolyon used to sit twenty-five years ago, when he was taking the latter to Drury Lane, during his holidays. |
Старый Джолион заказал обед и сел в том же углу, может быть, за тот же самый столик (в "Разладе", где властвовали принципы чуть ли не радикализма, перемен было мало), за который они с молодым Джолионом садились двадцать пять лет назад перед поездкой в "Друрилейн" [2], куда он часто возил сына во время каникул. |
|
The boy had--loved the theatre, and old Jolyon recalled how he used to sit opposite, concealing his excitement under a careful but transparent nonchalance. |
Мальчик очень любил театр, и старый Джолион вспомнил, как Джо садился напротив, тщетно стараясь скрыть свое волнение под маской безразличия. |
|
He ordered himself, too, the very dinner the boy had always chosen-soup, whitebait, cutlets, and a tart. Ah! if he were only opposite now! |
И он заказал себе тот же самый обед, который всегда выбирал мальчик, - суп, жареные уклейки, котлеты и сладкий пирог. Ах, если бы он сидел сейчас напротив! |
|
The two had not met for fourteen years. And not for the first time during those fourteen years old Jolyon wondered whether he had been a little to blame in the matter of his son. An unfortunate love-affair with that precious flirt Danae Thorn- worthy (now Danae Pellew), Anthony Thornworthy's daughter, had thrown him on the rebound into the arms of June's mother. He ought perhaps to have put a spoke in the wheel of their marriage; they were too young; but after that experience of Jo's susceptibility he had been only too anxious to see him married. And in four years the crash had come! To have approved his son's conduct in that crash was, of course, impossible; reason and training--that combination of potent factors which stood for his principles--told him of this impossibility, and his heart cried out. The grim remorselessness of that business had no pity for hearts. There was June, the atom with flaming hair, who had climbed all over him, twined and twisted herself about him--about his heart that was made to be the plaything and beloved resort of tiny, helpless things. With characteristic insight he saw he must part with one or with the other; no half-measures could serve in such a situation. In that lay its tragedy. And the tiny, helpless thing prevailed. He would not run with the hare and hunt with the hounds, and so to his son he said good-bye. |
Они не встречались четырнадцать лет. И не первый раз за эти четырнадцать лет старый Джолион задумался о том, не сам ли он до некоторой степени виноват в тяжелой истории с сыном. Неудачный роман с дочерью Антони Торнуорси, этой вертушкой Данаей Торнуорси, теперь Данаей Белью, бросил его в объятия матери Джун. Может быть, следовало помешать этому браку: они были слишком молоды. Но после того, как уязвимое место Джо обнаружилось, он хотел возможно скорее видеть его женатым. А через четыре года разразилась катастрофа. Оправдать поведение сына во время этой катастрофы было, конечно, невозможно; здравый смысл и воспитание - комбинация всемогущих факторов, заменявших старому Джолиону принципы, - твердили об этой невозможности, но сердце его возмущалось. Суровая неумолимость всей этой истории не знала снисхождения к человеческим сердцам. Осталась Джун - песчинка с пламенеющими волосами, которая завладела им, обвилась, сплелась вокруг него - вокруг его сердца, созданного для того, чтобы быть игрушкой и любимым прибежищем крохотных, беспомощных существ. С характерной для него проницательностью он видел, что надо расстаться или с сыном, или с ней - полумеры здесь не могли помочь. В этом и заключалась трагедия. И крохотное беспомощное существо победило. Он не мог служить двум богам и простился со своим сыном. |
|
That good-bye had lasted until now. |
Эта разлука длилась до сих пор. |
|
He had proposed to continue a reduced allowance to young Jolyon, but this had been refused, and perhaps that refusal had hurt him more than anything, for with it had gone the last outlet of his penned-in affection; and there had come such tangible and solid proof of rupture as only a transaction in property, a bestowal or refusal of such, could supply. |
Он предложил молодому Джолиону денежную помощь, несколько меньшую, чем прежде, но сын отказался принять ее, и может быть, этот отказ оскорбил его больше, чем все остальное, потому что теперь исчезла последняя отдушина для его чувства, не находившего иного выхода, и появилось столь ощутимое, столь реальное доказательство разрыва, какое может дать только контракт на передачу собственности - заключение такого контракта или расторжение его. |
|
His dinner tasted flat. His pint of champagne was dry and bitter stuff, not like the Veuve Clicquots of old days. |
Обед показался ему пресным. Шампанское было, как несладкая, горьковатая водичка, - ничего похожего на "Вдову Клико" прежних лет. |
|
Over his cup of coffee, he bethought him that he would go to the opera. In the Times, therefore--he had a distrust of other papers--he read the announcement for the evening. It was 'Fidelio." |
За чашкой кофе ему пришла мысль съездить в оперу. Он посмотрел в "Таймс" программу на сегодняшний вечер - к другим газетам старый Джолион питал недоверие. Давали "Фиделио". |
|
Mercifully not one of those new-fangled German pantomimes by that fellow Wagner. |
Благодарение богу, что не какая-нибудь новомодная немецкая пантомима этого Вагнера. |
|
Putting on his ancient opera hat, which, with its brim flattened by use, and huge capacity, looked like an emblem of greater days, and, pulling out an old pair of very thin lavender kid gloves smelling strongly of Russia leather, from habitual proximity to the cigar-case in the pocket of his overcoat, he stepped into a hansom. |
Надев старый цилиндр с выпрямившимися от долгой носки полями и объемистой тульей, цилиндр, казавшийся эмблемой прежних лучших времен, и вынув старую пару очень тонких светлых перчаток, распространявших сильный запах кожи вследствие постоянного соседства с портсигаром, лежавшем в кармане его пальто, он уселся в кэб. |
|
The cab rattled gaily along the streets, and old Jolyon was struck by their unwonted animation. |
Кэб весело загромыхал по улицам, и старый Джолион удивился, заметив на них необычайное оживление. |
|
'The hotels must be doing a tremendous business,' he thought. A few years ago there had been none of these big hotels. He made a satisfactory reflection on some property he had in the neighbourhood. It must be going up in value by leaps and bounds! What traffic! |
"Отели, вероятно, загребают уйму денег", - подумал он. Несколько лет назад этих отелей ив помине не было. Он с удовлетворением подумал о земельных участках, имевшихся у него в этих местах. Вероятно, поднимаются в цене с каждым днем. Какое здесь движение! |
|
But from that he began indulging in one of those strange impersonal speculations, so uncharacteristic of a Forsyte, wherein lay, in part, the secret of his supremacy amongst them. What atoms men were, and what a lot of them! And what would become of them all? |
Но вслед за этим он предался странным, отвлеченным размышлениям, совершенно необычным для Форсайтов, в чем отчасти и заключался секрет его превосходства над ними. Какие все-таки песчинки люди, и сколько их! И что со всеми нами будет? |
|
He stumbled as he got out of the cab, gave the man his exact fare, walked up to the ticket office to take his stall, and stood there with his purse in his hand--he always carried his money in a purse, never having approved of that habit of carrying it loosely in the pockets, as so many young men did nowadays. The official leaned out, like an old dog from a kennel. |
Он оступился, выходя из кэба, заплатил кэбмену ровно столько, сколько полагалось, прошел к кассе за билетом в кресла и остановился, держа кошелек в руке, - он всегда носил деньги в кошельке, не одобряя привычки рассовывать их прямо по карманам, как теперь делает молодежь. - Кассир выглянул из окошечка, как старый пес из конуры. |
|
"Why," he said in a surprised voice, "it's Mr. Jolyon Forsyte! So it is! Haven't seen you, sir, for years. Dear me! Times aren't what they were. Why! you and your brother, and that auctioneer--Mr. Traquair, and Mr. Nicholas Treffry--you used to have six or seven stalls here regular every season. And how are you, sir? We don't get younger!" |
- Кого я вижу! - сказал он удивленным голосом. - Да это мистер Джолион Форсайт! Так и есть! Давненько не видались, сэр. Да! Теперь времена совсем другие! Ведь вы с братом, и мистер Трэкуэр, и мистер Николас Трефри брали у нас шесть или семь кресел на каждый сезон. Как поживаете, сэр? Мы с вами не молодеем! |
|
The colour in old Jolyon's eyes deepened; he paid his guinea. They had not forgotten him. He marched in, to the sounds of the overture, like an old war-horse to battle. |
У старого Джолиона заблестели глаза; он уплатил гинею. Его еще не забыли. Под звуки увертюры он проследовал в зал, как старый боевой конь на поле битвы. |
|
Folding his opera hat, he sat down, drew out his lavender gloves in the old way, and took up his glasses for a long look round the house. Dropping them at last on his folded hat, he fixed his eyes on the curtain. More poignantly than ever he felt that it was all over and done with him. Where were all the women, the pretty women, the house used to be so full of? Where was that old feeling in the heart as he waited for one of those great singers.? Where that sensation of the intoxication of life and of his own power to enjoy it all? |
Сложив цилиндр, он опустился в кресло, привычным жестом вынул из кармана перчатки и поднял к глазам бинокль, чтобы как следует осмотреть весь театр. Опустив наконец бинокль на сложенный цилиндр, он обратил свой взор на занавес. Острее, чем когда-либо, старый Джолион почувствовал, что его песенка спета. Куда девались женщины, красивые женщины, бывало наполнявшие театр? Куда девался тот прежний сердечный трепет, с которым он ждал появления знаменитого певца? Где то чувство опьянения жизнью, опьянения своей способностью наслаждаться ей? |
|
The greatest opera-goer of his day! There was no opera now! |
Когда-то он был завзятым театралом! Нет теперь оперы! |
|
That fellow Wagner had ruined everything; no melody left, nor any voices to sing it. Ah! the wonderful singers! Gone! He sat watching the old scenes acted, a numb feeling at his heart. |
Этот Вагнер погубив все - ни мелодии, ни голосов. А какие замечательные были певцы! Нет их теперь. Он смотрел на актеров, разыгрывающих старые, знакомые сцены, и чувствовал, как цепенеет его сердце. |
|
From the curl of silver over his ear to the pose of his foot in its elastic-sided patent boot, there was nothing clumsy or weak about old Jolyon. He was as upright--very nearly--as in those old times when he came every night; his sight was as good--almost as good. But what a feeling of weariness and disillusion! |
Начиная с седого завитка над ухом и кончая лакированными башмаками с резинкой, в старом Джолионе не было и следа старческой неуклюжести и слабости. Такой же прямой - почти такой же, как в те прежние времена, когда он приходил сюда каждый вечер; такое же хорошее зрение - почти такое же хорошее. Но это чувство усталости и разочарования! |
|
He had been in the habit all his life of enjoying things, even imperfect things--and there had been many imperfect things--he had enjoyed them all with moderation, so as to keep himself young. But now he was deserted by his power of enjoyment, by his philosophy) and left with this dreadful feeling that it was all done with. Not even the Prisoners' Chorus, nor Florian's Song, had the power to dispel the gloom of his loneliness. |
Всю свою жизнь он наслаждался всем, даже несовершенным - а несовершенного было много, - и наслаждался умеренно, чтобы не утратить молодости. Но теперь ему изменила и способность наслаждаться жизнью и умение философски смотреть на нее, осталось только ужасное чувство конца. Ни хор узников, ни даже ария Флорестана не были властны рассеять тоскливость его одиночества. |
|
If Jo, were only with him! The boy must be forty by now. He had wasted fourteen years out of the life of his only son. And Jo was no longer a social pariah. He was married. Old Jolyon had been unable to refrain from marking his appreciation of the action by enclosing his son a cheque for L500. The cheque had been returned in a letter from the 'Hotch Potch,' couched in these words. |
Если бы только Джо был с ним! Мальчику, должно быть, уже стукнуло сорок. Он потерял четырнадцать лет жизни своего единственного сына. Джо теперь уже не пария в обществе. Он женился. Старый Джолион не мог удержаться от того, чтобы не отметить своим одобрением этот поступок, и послал сыну чек на пятьсот фунтов. Чек был возвращен в письме, отправленном из "Всякой всячины" и содержавшем следующее: |
|
'MY DEAREST FATHER, |
"Дорогой отец! |
|
'Your generous gift was welcome as a sign that you might think worse of me. I return it, but should you think fit to invest it for the benefit of the little chap (we call him Jolly), who bears our Christian and, by courtesy, our surname, I shall be very glad. |
Мне было приятно получить Ваш щедрый подарок - он служит доказательством того, что Вы не так плохо думаете обо мне. Я возвращаю чек, но если Вы сочтете возможным передать свой подарок нашему малышу (мы зовем его Джолли), который носит наше имя и фамилию, я буду Вам очень признателен. |
|
'I hope with all my heart that your health is as good as ever. |
Надеюсь от всего сердца, что Вы чувствуете себя так же хорошо, как и прежде. |
|
'Your loving son, |
Любящий Вас сын |
|
'Jo.' |
Джо". |
|
The letter was like the boy. He had always been an amiable chap. Old Jolyon had sent this reply: |
Письмо так похоже на мальчика. Он всегда был такой приветливый. Старый Джолион послал следующий ответ: |
|
'MY DEAR JO, |
"Дорогой Джо! |
|
'The sum (L500) stands in my books for the benefit of your boy, under the name of Jolyon Forsyte, and will be duly-credited with interest at 5 per cent. I hope that you are doing well. My health remains good at present. |
Сумма (500 ф. ст.) занесена в мои книги на имя твоего сына, Джолиона Форсайта; соответственным образом на нее будут начисляться 5%. Я надеюсь, что дела твои идут хорошо. Мое здоровье в настоящее время неплохо. |
|
'With love, I am, 'Your affectionate Father, |
Остаюсь любящий тебя отец |
|
'JOLYON FORSYTE.' |
Джолион Форсайт". |
|
And every, year on the 1st of January he had added a hundred and the interest. The sum was mounting up--next New Year's Day it would be fifteen hundred and odd pounds! And it is difficult to say how much satisfaction he had got out of that yearly transaction. But the correspondence had ended. |
И каждый год первого января он прибавлял к этой сумме сто фунтов плюс проценты. Сумма росла; к следующему новому году там будет тысяча пятьсот фунтов стерлингов с небольшим. И трудно выразить то сожаление какое приносила ему эта ежегодная операция. На этом переписка их прекратилась. |
|
In spite of his love for his son, in spite of an instinct, partly constitutional, partly the result, as in thousands of his class, of the continual handling and watching of affairs, prompting him to judge conduct by results rather than by principle, there was at the bottom of his heart a sort of uneasiness. His son ought, under the circumstances, to have gone to the dogs; that law was laid down in all the novels, sermons, and plays he had ever read, heard, or witnessed. |
Несмотря на любовь к сыну, несмотря на инстинкт, отчасти врожденный, отчасти появившийся у него, как и у сотен людей одного с ним класса, в результате постоянной близости к деловому миру и заставлявший его оценивать поведение людей не с принципиальных позиций, а на основании вытекавших из этого поведения последствий, старки Джолион чувствовал в глубине сердца какое-то беспокойство. Обстоятельства сложились так, что его сын должен был погибнуть; закон этот провозглашался во всех романах, проповедях и пьесах, которые он когда-либо читал, слышал или смотрел. |
|
After receiving the cheque back there seemed to him to be something wrong somewhere. Why had his son, not gone to--the dogs? But, then, who could tell? |
Когда чек пришел обратно, старому Джолиону показалось, что творится что-то неладное. Почему его сын не погиб? Но кто мог ответить на этот вопрос? |
|
He had heard,. of course--in fact, he had made it his business to find out--that Jo lived in St. John's Wood, that he had a little house in Wistaria Avenue with a garden, and took his wife about with, him into society--a queer sort of society, no doubt-- and that they had two children--the little chap they called Jolly (considering the circumstances the name struck him as cynical, and old Jolyon both feared and disliked cynicism), and a girl called Holly, born since the marriage. Who could tell what his son's circumstances really were? He had capitalized the income he had inherited from his mother's father and joined Lloyd's as an underwriter; he painted pictures, too--water-colours. Old Jolyon knew this, for he had surreptitiously bought them from time to time, after chancing to see his son's name signed at the bottom of a representation of the river Thames in a dealer's window. He thought them bad, and did not hang them because of the signature; he kept them locked up in a drawer. |
Он слышал, конечно, - вернее, сам постарался разузнать, - что Джо живет в Сент-Джонс-Вуд, где у сего есть небольшой дом с садом на Вистариа-авеню, что у него с женой свой круг знакомых, по всей вероятности, весьма сомнительных, и что у них двое детей: мальчик Джолли [3] (принимая во внимание все обстоятельства, старый Джолион находил это имя циничным, а он и побаивался и не любил цинизма) и девочка Холли, родившаяся уже после их женитьбы. Кто знает, в каких условиях живет его сын? Он превратил в наличные деньги наследство, полученное от деда со стороны матери, и поступил к Ллойду страховым агентом; кроме того, занимался живописью - писал акварели. Старому Джолиону было известно это, так как, увидев однажды в витрине подпись своего сына под акварелью, изображавшей Темзу, он стал время от времени тайком покупать их. Он считал акварели плохими и не развешивал их из-за подписи; он держал их в ящике под замком. |
|
In the great opera-house a terrible yearning came on him to see his son. He remembered the days when he had been wont to slide him, in a brown holland suit, to and fro under the arch of his legs; the times when he ran beside the boy's pony, teaching him to ride; the day he first took him to school. He had been a loving, lovable little chap! After he went to Eton he had acquired, perhaps, a little too much of that desirable manner which old Jolyon knew was only to be obtained at such places and at great expense; but he had always been companionable. Always a companion, even after Cambridge--a little far off, perhaps, owing to the advantages he had received. Old Jolyon's feeling towards our public schools and 'Varsities never wavered, and he retained touchingly his attitude of admiration and mistrust towards a system appropriate to the highest in the land, of which he had not himself been privileged to partake.... Now that June had gone and left, or as good as left him, it would have been a comfort to see his son again. Guilty of this treason to his family, his principles, his class, old Jolyon fixed his eyes on the singer. A poor thing--a wretched poor thing! And the Florian a perfect stick! |
Сидя в громадном зале, старый Джолион почувствовал непреодолимое желание повидать сына. Ему вспомнились те дни, когда он раскачивал на коленях мальчугана в полотняном костюмчике; то время, когда он бегал рядом с пони и учил Джо ездить верхом; тот день, когда он первый раз отвез его в школу. Джо всегда был славный, приветливый мальчик! В Итоне он, может, чуточку переборщил, набираясь хороших манер, которые, как старому Джолиону было известно, только в таких местах и приобретаются, и за большие деньги; но он всегда оставался хорошим товарищем. Всегда хороший товарищ, даже после Кэмбриджа - быть может, чуточку сдержанный благодаря тем преимуществам, которые ему дало образование! Отношение старого Джолиона к закрытым школам и университетам оставалось неизменным: он трогательно сохранил и уважение и недоверие к воспитательной системе, которая была предназначена для избранных и к которой сам он не удостоился приобщиться... Сейчас, когда Джун уехала и покинула или почти что покинула его, встреча с сыном принесла бы ему утешение. Чувствуя, что он предает свою семью, свои принципы, свой класс, старый Джолион перевел глаза на певицу. Жалкое зрелище! А Флорестан; какое убожество! |
|
It was over. They were easily pleased nowadays! |
Опера кончилась. Как мало нужно теперь, чтобы доставить людям удовольствие! |
|
In the crowded street he snapped up a cab under the very nose of a stout and much younger gentleman, who had already assumed it to be his own. His route lay through Pall Mall, and at the corner, instead of going through the Green Park, the cabman turned to drive up St. James's Street. Old Jolyon put his hand through the trap (he could not bear being taken out of his way); in turning, however, he found himself opposite the 'Hotch Potch, ' and the yearning that had been secretly with him the whole evening prevailed. He called to the driver to stop. He would go in and ask if Jo still belonged there. |
В толпе на улице он завладел кэбом под самым носом у какого-то солидного, много моложе его самого, джентльмена, который уже считал кэб своим. Путь старого Джолиона лежал через Пэл-Мэл, и на углу кэбмен, вместо того, чтобы поехать через Грин-парк, свернул на Сент-Джеймс-стрит. Старый Джолион просунул руку в окошечко (он не выносил, когда кто-нибудь нарушал его привычки); оглянувшись, однако, он увидел, что находится напротив "Всякой всячины", и сокровенное желание, не оставлявшее его весь вечер, взяло верх. Он приказал остановиться. Он зайдет и спросит, состоит ли еще Джо членом клуба. |
|
He went in. The hall looked exactly as it did when he used to dine there with Jack Herring, and they had the best cook in London; and he looked round with the shrewd, straight glance that had caused him all his life to be better served than most men. |
Он вошел. В холле все было по-прежнему, как в те времена, когда он заходил сюда обедать с Джеком Хэрингом, - ведь здесь держали самого лучшего повара в Лондоне. Старый Джолион обвел стены тем острым прямым взглядом, благодаря которому его всю жизнь обслуживали лучше, чем большинство других людей. |
|
"Mr. Jolyon Forsyte still a member here?" |
- Мистер Джолион Форсайт все еще состоит членом клуба? |
|
"Yes, sir; in the Club now, sir. What name?" |
- Да, сэр; он сейчас здесь, сэр. Как прикажете доложить? |
|
Old Jolyon was taken aback. |
Старый Джолион был застигнут врасплох. |
|
"His father," he said. |
- Его отец, - ответил он. |
|
And having spoken, he took his stand, back to the fireplace. |
И, сказав это, занял место у камина, повернувшись спиной к огню. |
|
Young Jolyon, on the point of leaving the Club, had put on his hat, and was in the act of crossing the hall, as the porter met him. He was no longer young, with hair going grey, and face--a narrower replica of his father's, with the same large drooping moustache--decidedly worn. He turned pale. This meeting was terrible after all those years, for nothing in the world was so terrible as a scene. They met and crossed hands without a word. Then, with a quaver in his voice, the father said: |
Собираясь уходить из клуба, молодой Джолион надел шляпу и только что хотел пройти в холл, когда к нему подошел швейцар, Джо был уже не молод; в его волосах сквозила седина, лицо - копия отцовского, только чуть поуже, с точно такими же густыми обвислыми усами - носило явные следы усталости. Он побледнел. Встретиться после всех этих лет ужасно, потому что в мире нет ничего ужаснее сцен. Они подошли друг к другу и молча обменялись рукопожатием. Потом, с дрожью в голосе, отец сказал: |
|
"How are you, my boy?" |
- Здравствуй, мой мальчик! |
|
The son answered: |
Сын ответил: |
|
"How are you, Dad?" |
- Здравствуйте, папа! |
|
Old Jolyon's hand trembled in its thin lavender glove. |
Рука старого Джолиона в светлой тонкой перчатке дрожала. |
|
If you're going my way," he said, "I can give you a lift." |
- Если нам по дороге, - сказал он, - я тебя подвезу. |
|
And as though in the habit of taking each other home every night they went out and stepped into the cab. |
И, как будто подвозить друг друга домой каждый вечер было для них самым привычным делом, они вышли и сели в кэб. |
|
To old Jolyon it seemed that his son had grown. 'More of a man altogether,' was his comment. Over the natural amiability of that son's face had come a rather sardonic mask, as though he had found in the circumstances of his life the necessity for armour. The features were certainly those of a Forsyte, but the expression was more the introspective look of a student or philosopher. He had no doubt been obliged to look into himself a good deal in the course of those fifteen years. |
Старому Джолиону показалось, что сын вырос. "Сильно возмужал", - решил он про себя. Всегда присущую лицу сына приветливость теперь прикрывала ироническая маска, как будто обстоятельства жизни заставили его надеть непроницаемую броню. Черты лица носили явно форсайтский характер, но в выражении его была созерцательность, больше свойственная лицу ученого или философа. Ему, без сомнения, приходилось много задумываться над самим собой в течение этих пятнадцати лет. |
|
To young Jolyon the first sight of his father was undoubtedly a shock--he looked so worn and old. But in the cab he seemed hardly to have changed, still having the calm look so well remembered, still being upright and, keen-eyed. |
С первого взгляда вид отца поразил молодого Джолиона - так он осунулся и постарел. Но в кэбе ему показалось, что отец почти не изменился тот же спокойный взгляд, который он так хорошо помнил, такой же прямой стан, те же проницательные глаза. |
|
"You look well, Dad." |
- Вы хорошо выглядите, папа. |
|
"Middling," old Jolyon answered. |
- Посредственно, - ответил старый Джолион. |
|
He was the prey of an anxiety that he found he must put into words. Having got his son back like this, he felt he must know what was his financial position. |
Его мучила тревога, и он считал себя обязанным выразить ее словами. Раз уж он выбрал такой путь, чтобы вернуть сына, надо узнать, в каком состоянии находятся его финансовые дела. |
|
"Jo," he said, "I should like to hear what sort of water you're in. I suppose you're in debt?" |
- Джо, - сказал он, - я бы хотел знать, как ты живешь. У тебя есть долги, должно быть? |
|
He put it this way that his son might find it easier to confess. |
Он повел разговор так, чтобы сыну было легче признаться. |
|
Young Jolyon answered in his ironical voice: |
Молодой Джолион ответил ироническим тоном: |
|
"No! I'm not in debt!" |
- Нет. У меня нет долгов. |
|
Old Jolyon saw that he was angry, and touched his hand. He had run a risk. It was worth it, however, and Jo had never been sulky with him. They drove on, without speaking again, to Stanhope Gate. Old Jolyon invited him in, but young Jolyon shook his head. |
Старый Джолион понял, что сын рассердился, и коснулся его руки. Он пошел на риск. Но рискнуть стоило; кроме того, Джо никогда на него не сердился раньше. Они доехали до Стэнхоп-Гейт, не говоря ни слова. Старый Джолион пригласил сына зайти, но молодой Джолион покачал головой. |
|
"June's not here," said his father hastily: "went of to-day on a visit. I suppose you know that she's engaged to be married?" |
- Джун нет дома, - поторопился сказать отец, - уехала сегодня в гости. Ты, вероятно, знаешь, что она помолвлена? |
|
"Already?" murmured young Jolyon'. |
- Уже? - пробормотал молодой Джолион. |
|
Old Jolyon stepped out, and, in paying the cab fare, for the first time in his life gave the driver a sovereign in mistake for a shilling. |
Старый Джолион вышел из кареты и, расплачиваясь с кэбменом, в первый раз в жизни дал по ошибке соверен вместо шиллинга. |
|
Placing the coin in his mouth, the cabman whipped his horse secretly on the underneath and hurried away. |
Сунув монету в рот, кэбмен исподтишка стегнул лошадь по брюху и поторопился уехать. |
|
Old Jolyon turned the key softly in the lock, pushed open the door, and beckoned. His son saw him gravely hanging up his coat, with an expression on his face like that of a boy who intends to steal cherries. |
Старый Джолион тихо повернул ключ в замке, отворил дверь и кивнул сыну. Молодой Джолион смотрел, как отец вешает пальто: степенно и все же с таким видом, словно он мальчишка, который собирается красть вишни. |
|
The door of the dining-room was open, the gas turned low; a spirit-urn hissed on a tea-tray, and close to it a cynical looking cat had fallen asleep on the dining-table. Old Jolyon 'shoo'd' her off at once. The incident was a relief to his feelings; he rattled his opera hat behind the animal. |
Дверь в столовую была отворена; газ прикручен; на чайном подносе шипела спиртовка, рядом, на столе, с совершенно беззастенчивым видом спала кошка. Старый Джолион сейчас же согнал ее оттуда. Этот инцидент принес ему облегчение; он постучал цилиндром ей вслед. |
|
"She's got fleas," he said, following her out of the room. Through the door in the hall leading to the basement he called "Hssst!" several times, as though assisting the cat's departure, till by some strange coincidence the butler appeared below. |
- У нее блохи, - сказал он, выпроваживая кошку из комнаты. Остановившись в дверях, которые вели из холла в подвальный этаж, он несколько раз крикнул "брысь", точно подгоняя кошку, и как раз в эту минуту внизу лестницы по странному стечению обстоятельств появился лакей. |
|
"You can go to bed, Parfitt," said old Jolyon. "I will lock up and put out." |
- Можете ложиться спать, Парфит, - сказал старый Джолион. - Я сам запру дверь и потушу свет. |
|
When he again entered the dining-room the cat unfortunately preceded him, with her tail in the air, proclaiming that she had seen through this manouevre for suppressing the butler from the first.... |
Когда он снова вошел в столовую, кошка как на грех выступала впереди него, задрав хвост и показывая всем своим видом, что она с самого начала поняла эту уловку, с помощью которой ему удалось избавиться от лакея. |
|
A fatality had dogged old Jolyon's domestic stratagems all his life. |
Какой-то рок преследовал все домашние хитрости старого Джолиона. |
|
Young Jolyon could not help smiling. He was very well versed in irony, and everything that evening seemed to him ironical. The episode of the cat; the announcement of his own daughter's engagement. So he had no more part or parcel in her than he had in the Puss! And the poetical justice of this appealed to him. |
Молодой Джолион не мог удержаться от улыбки. Он был далеко не чужд иронии, а в этот вечер, как ему казалось, все имело иронический оттенок. Эпизод с кошкой; известие о помолвке его собственной дочери. Значит, старый Джолион так же не властен над ней, как и над кошкой! И поэтическая справедливость всего этого нашла отклик у него в сердце. |
|
"What is June like now?" he asked. |
- Расскажите про Джун, какая она теперь стала? - спросил он. |
|
"She's a little thing," returned old Jolyon; they say she's like me, but that's their folly. She's more like your mother--the same eyes and hair." |
- Маленького роста, - ответил старый Джолион, - говорят, есть сходство со мной, не это вздор. Она больше похожа на твою мать - те же глаза и волосы. |
|
"Ah! and she is pretty?" |
- Вот как! Хорошенькая? |
|
Old Jolyon was too much of a Forsyte to praise anything freely; especially anything for which he had a genuine admiration. |
Старый Джолион был слишком Форсайт, чтобы откровенно похвалить что-нибудь; в особенности то, чем он искренно восхищался. |
|
"Not bad looking--a regular Forsyte chin. It'll be lonely here when she's gone, Jo." |
- Недурненькая, настоящий форсайтский подбородок. Мне будет очень тоскливо, когда она уйдет, Джо. |
|
The look on his face again gave young Jolyon the shock he had felt on first seeing his father. |
Выражение его лица снова поразило молодого Джолиона, как и в первую минуту встречи. |
|
"What will you do with yourself, Dad? I suppose she's wrapped up in him?" |
- Что же вы теперь будете делать один, отец? Она, наверное, только о нем и думает? |
|
"Do with myself?" repeated old Jolyon with an angry break in his voice. "It'll be miserable work living here alone. I don't know how it's to end. I wish to goodness...." He checked himself, and added: "The question is, what had I better do with this house?" |
- Что я буду делать? - повторил старый Джолион, и в голосе его послышались сердитые нотки. - Да, унылое занятие - жить здесь в одиночестве. Я не знаю, чем это кончится. Я бы хотел... - он оборвал себя на полуслове и потом добавил: - Весь вопрос в том, как мне поступить с домом. |
|
Young Jolyon looked round the room. It was peculiarly vast and dreary, decorated with the enormous pictures of still life that he remembered as a boy--sleeping dogs with their noses resting on bunches of carrots, together with onions and grapes lying side by side in mild surprise. The house was a white elephant, but he could not conceive of his father living in a smaller place; and all the more did it all seem ironical. |
Молодой Джолион оглядел комнату. Она была большая и мрачная, по стенам висели громадные натюрморты, которые он помнил еще с детства: собаки, спавшие, уткнув носы в пучки моркови, по соседству с лежавшими тут же в кротком изумлении связками лука и винограда. Дом был явной обузой, но он не мог представить себе отца живущим в маленьком доме; и это только подчеркивало иронию, которую он видел сегодня во всем. |
|
In his great chair with the book-rest sat old Jolyon, the figurehead of his family and class and creed, with his white head and dome-like forehead, the representative of moderation, and order, and love of property. As lonely an old man as there was in London. |
В большом кресле с подставкой для книги сидит старый Джолион - эмблема своей семьи, класса, верований: седая голова и выпуклый лоб - воплощение умеренности, порядка и любви к собственности. Самый одинокий старик во всем Лондоне. |
|
There he sat in the gloomy comfort of the room, a puppet in the power of great forces that cared nothing for family or class or creed, but moved, machine-like, with dread processes to inscrutable ends. This was how it struck young Jolyon, who had the impersonal eye. |
Так он сидит, окруженный унылым комфортом, марионетка в руках великих сил, которые не знают снисхождения ни к семье, ни к классу, ни к верованиям и, как автоматы, грозно движутся вперед к таинственной цели. Вот что увидел молодой Джолион, умевший отвлеченно смотреть на жизнь. |
|
The poor old Dad! So this was the end, the purpose to which he had lived with such magnificent moderation! To be lonely, and grow older and older, yearning for a soul to speak to! |
Бедный старик-отец! Вот, значит, ради чего он прожил жизнь с такой поразительной умеренностью! Остаться одиноким и стареть все больше и больше, тоскуя по живому человеческому голосу! |
|
In his turn old Jolyon looked back at his son. He wanted to talk about many things that he had been unable to talk about all these years. It had been impossible to seriously confide in June his conviction that property in the Soho quarter would go up in value; his uneasiness about that tremendous silence of Pippin, the superintendent of the New Colliery Company, of which he had so long been chairman; his disgust at the steady fall in American Golgothas, or even to discuss how, by some sort of settlement, he could best avoid the payment of those death duties which would follow his decease. Under the influence, however, of a cup of tea, which he seemed to stir indefinitely, he began to speak at last. A new vista of life was thus opened up, a promised land of talk, where he could find a harbour against the waves of anticipation and regret; where he could soothe his soul with the opium of devising how to round off his property and make eternal the only part of him that was to remain alive. |
И старый Джолион в свою очередь тоже смотрел на сына. Ему хотелось поговорить с ним о многом, о чем приходилось молчать псе эти годы. Нельзя же было, в самом деле, посвящать Джун в свои соображения о том, что земельные участки в районе Сохо должны подняться в цене; рассказывать ей о той тревоге, которую ему причиняет зловещее молчание Пиппина, управляющего "Новой угольной компании", где он так давно председателем; о своем неудовольствии по поводу неуклонного падения акций "Американской Голгофы"; нельзя же обсуждать с ней вопрос о том, каким образом лучше всего обойти выплату налога на наследство после его смерти. Однако под влиянием чая, который он рассеянно помешивал ложечкой, старый Джолион, наконец, заговорил. Ему открылись новые жизненные просторы, земля обетованная, где можно говорить, можно укрыться в тихой пристани от бури предчувствий и сожалений; успокоить душу опиумом всяческих уловок, направленных на то, чтобы округлить свое состояние и увековечить единственное, что останется жить после него. |
|
Young Jolyon was a good listener; it was his great quality. He kept his eyes fixed on his father's face, putting a question now and then. |
Молодой Джолион умел слушать: это всегда было его большим достоинством. Он не сводил глаз с отца, время от времени вставляя вопрос. |
|
The clock struck one before old Jolyon had finished, and at the sound of its striking his principles came back. He took out his watch with a look of surprise: |
Пробило час, а старый Джолион еще не успел сказать всего, но вместе с боем часов к нему вернулись его принципы. Он с удивленным видом вынул карманные часы. |
|
"I must go to bed, Jo," he said. |
- Мне пора спать, Джо. |
|
Young Jolyon rose and held out his hand to help his father up. The old face looked worn and hollow again; the eyes were steadily averted. |
Молодой Джолион поднялся и протянул руку, помогая отцу встать. Это старческое лицо снова показалось ему утомленным и осунувшимся: глаза отца упорно смотрели в сторону. |
|
"Good-bye, my boy; take care of yourself." |
- Прощай, мой мальчик; береги себя. |
|
A moment passed, and young Jolyon, turning on his, heel, marched out at the door. He could hardly see; his smile quavered. Never in all the fifteen years since he had first found out that life was no simple business, had he found it so singularly complicated. |
Прошла минута, и, повернувшись на каблуках, молодой Джолион зашагал к двери. Он почти ничего не видел перед собой; его улыбающиеся губы дрожали. Ни разу за все пятнадцать лет, пробежавшие с тех пор, как он впервые понял, что жизнь не простая штука, не казалась она ему такой сложной. |
|
English |
Русский |
|
In Swithin's orange and light-blue dining-room, facing the Park, the round table was laid for twelve. |
Круглый стол в оранжево-голубой столовой Суизина, выходившей окнами в парк, был накрыт на двенадцать персон. |
|
A cut-glass chandelier filled with lighted candles hung like a giant stalactite above its centre, radiating over large gilt-framed mirrors, slabs of marble on the tops of side-tables, and heavy gold chairs with crewel worked seats. Everything betokened that love of beauty so deeply implanted in each family which has had its own way to make into Society, out of the more vulgar heart of Nature. Swithin had indeed an impatience of simplicity, a love of ormolu, which had always stamped him amongst his associates as a man of great, if somewhat luxurious taste; and out of the knowledge that no one could possibly enter his rooms without perceiving him to be a man of wealth, he had derived a solid and prolonged happiness such as perhaps no other circumstance in life had afforded him. |
Хрустальная люстра с зажженными свечами свешивалась над столом, как громадный сталактит, озаряя большие зеркала в золоченых рамах, мраморные доски столиков вдоль стен и громоздкие позолоченные стулья, расшитые шерстью. Каждая вещь говорила о любви к красивому, так глубоко коренящейся во всех семьях, которые пробивают себе дорогу в изысканное общество из самых недр естественного бытия. Суизин не признавал простоты и очень любил позолоченную бронзу, что всегда выделяло его среди остальных членов семьи как человека с большим, хотя и несколько причудливым, вкусом, и сознание того, что всякий входящий в его комнаты сразу же видит в нем человека со средствами, неизменно доставляло ему такую радость, какую он вряд ли мог почерпнуть из других обстоятельств своей жизни. |
|
Since his retirement from land agency, a profession deplorable in his estimation, especially as to its auctioneering department, he had abandoned himself to naturally aristocratic tastes. |
Покончив с агентством по продаже домов - профессией, по его понятиям, весьма предосудительной, особенно в той ее части, которая касалась аукционов, - он всецело отдался своим аристократическим вкусам. |
|
The perfect luxury of his latter days had embedded him like a fly in sugar; and his mind, where very little took place from morning till night, was the junction of two curiously opposite emotions, a lingering and sturdy satisfaction that he had made his own way and his own fortune, and a sense that a man of his distinction should never have been allowed to soil his mind with work. |
Роскошь, в которой он жил последние годы, засосала его, как патока муху; а в мозгу Суизина, ничем не занятом с раннего утра и до позднего вечера, странным образом сочетались два противоположных чувства: издавна укрепившееся удовлетворение тем, что он сам пробил себе дорогу и нажил состояние, и уверенность, что такому человеку, как он, никогда не следовало бы утруждать свою голову работой. |
|
He stood at the sideboard in a white waistcoat with large gold and onyx buttons, watching his valet screw the necks of three champagne bottles deeper into ice-pails. Between the points of his stand-up collar, which--though it hurt him to move--he would on no account have had altered, the pale flesh of his under chin remained immovable. His eyes roved from bottle to bottle. He was debating, and he argued like this: Jolyon drinks a glass, perhaps two, he's so careful of himself. James, he can't take his wine nowadays. Nicholas--Fanny and he would swill water he shouldn't wonder! Soames didn't count; these young nephews-- Soames was thirty-one--couldn't drink! But Bosinney? |
Суизин в белом жилете на крупных пуговицах из оникса в золотой оправе стоял около буфета и смотрел, как лакей втискивает три бутылки шампанского в ведерко со льдом. Между уголками стоячего воротничка, фасон которого Суизин не согласился бы изменить ни за какие деньги, хотя воротник и мешал ему поворачивать голову, покоились дряблые складки его двойного подбородка. Глаза Суизина перебегали с одной бутылки на другую. Он соображал что-то, и в голове у него возникали такие доводы: Джолион выпьет один бокал, ну два, он ведь так бережет себя. Джемс теперь не может пить, Николас и Фэнни будут тянуть стаканами воду, с них это станется. Сомс не идет в счет: эта молодежь - племянники (Сомсу был тридцать один год) - не умеет пить! А Босини? |
|
Encountering in the name of this stranger something outside the range of his philosophy, Swithin paused. A misgiving arose within him! It was impossible to tell! June was only a girl, in love too! Emily (Mrs. James) liked a good glass of champagne. It was too dry for Juley, poor old soul, she had no palate. As to Hatty Chessman! The thought of this old friend caused a cloud of thought to obscure the perfect glassiness of his eyes: He shouldn't wonder if she drank half a bottle! |
Почуяв в имени этого мало знакомого человека что-то находившееся за пределами его разумения, Суизин запнулся. В нем зародилось недоверие. Трудно сказать! Джун еще девочка, к тому же влюбленная! Эмили (миссис Джемс) любит выпить бокал хорошего шампанского. Джули оно покажется чересчур сухим - старушка совсем не разбирается в винах. Что же касается Хэтти Чесмен... Мысль о старой приятельнице затуманила облаком кристальную ясность его взора; Хэтти, чего доброго, одна выпьет полбутылки! |
|
But in thinking of his remaining guest, an expression like that of a cat who is just going to purr stole over his old face: Mrs. Soames! She mightn't take much, but she would appreciate what she drank; it was a pleasure to give her good wine! A pretty woman--and sympathetic to him! |
Но когда Суизин вспомнил о своей последней гостье, старческое лицо его стало похожим на мордочку кошки, которая собирается замурлыкать: миссис Сомс! Может быть, она и не станет много пить, но то, что выпьет, оценить сумеет: просто удовольствие угостить ее хорошим вином! Красивая женщина, и так расположена к нему! |
|
The thought of her was like champagne itself! A pleasure to give a good wine to a young woman who looked so well, who knew how to dress, with charming manners, quite distinguished--a pleasure to entertain her. Between the points of his collar he gave his head the first small, painful oscillation of the evening. |
Мысль о ней и то уже действует, как шампанское! Просто удовольствие угощать дорогим вином молодую женщину, которая так хороша собой, так умеет одеться, так прекрасно держится, в которой столько благородства просто удовольствие беседовать с ней. Тут Суизин в первый раз за весь вечер осторожно повел головой, ощущая при этом, как острые уголки воротничка впиваются ему в шею. |
|
"Adolf!" he said. "Put in another bottle." |
- Адольф! - сказал он. - Заморозьте еще одну бутылку. |
|
He himself might drink a good deal, for, thanks to that prescription of Blight's, he found himself extremely well, and he had been careful to take no lunch. He had not felt so well for weeks. Puffing out his lower lip, he gave his last instructions: |
Что касается его самого, то он может выпить много, этот рецепт Блайта замечательно помог ему, к тому же он предусмотрительно воздержался от завтрака. Давно уж у него не было такого прекрасного самочувствия. Выпятив нижнюю губу, Суизин давал последние наставления: |
|
"Adolf, the least touch of the West India when you come to the ham." |
- Адольф, самую чуточку кабуля, когда займетесь ветчиной. |
|
Passing into the anteroom, he sat down on the edge of a chair, with his knees apart; and his tall, bulky form was wrapped at once in an expectant, strange, primeval immobility. He was ready to rise at a moment's notice. He had not given a dinner-party for months. This dinner in honour of June's engagement had seemed a bore at first (among Forsytes the custom of solemnizing engagements by feasts was religiously observed), but the labours of sending invitations and ordering the repast over, he felt pleasantly stimulated. |
Пройдя в гостиную, он сел на кончик кресла, раздвинул колени, и его высокую массивную фигуру сразу же сковала странная, первобытная неподвижность ожидания. Он готов был в любую минуту встать. Званые обеды в его доме не давались уже несколько месяцев. Сначала Суизин думал, что возня с этим приемом в честь помолвки Джун будет очень нудной (Форсайты свято соблюдали обычай торжественно праздновать помолвки), но с тех пор как хлопоты по рассылке приглашений и выбору меню кончились, он чувствовал приятное оживление. |
|
And thus sitting, a watch in his hand, fat, and smooth, and golden, like a flattened globe of butter, he thought of nothing. |
Так он сидел с часами в руках - тучный, лоснящийся, как приплюснутый шар золотистого масла, - и ни о чем не думал. |
|
A long man, with side whiskers, who had once been in Swithin's service, but was now a greengrocer, entered and proclaimed: |
Долговязый человек в бакенбардах, который служил когда-то у Суизина, а впоследствии открыл зеленную лавку, вошел в гостиную и провозгласил: |
|
"Mrs. Chessman, Mrs. Septimus Small!" |
- Миссис Чесмен, миссис Септимус Смолл! |
|
Two ladies advanced. The one in front, habited entirely in red, had large, settled patches of the same colour in her cheeks, and a hard, dashing eye. She walked at Swithin, holding out a hand cased in a long, primrose-coloured glove: |
Появились две леди. Та, которая шла впереди, была одета во все красное, на щеках ее лежали широкие ровные пятна того же цвета, глаза смотрели жестко и вызывающе. Она направилась прямо к Суизину, протягивая ему руку, затянутую в длинную светло-желтую перчатку. |
|
Well! Swithin," she said, "I haven't seen you for ages. How are you? Why, my dear boy, how stout you're getting!" |
- Здравствуйте, Суизин, - сказала она, - целую вечность вас не видела. Как поживаете? Дорогой мой, как вы пополнели! |
|
The fixity of Swithin's eye alone betrayed emotion. A dumb and grumbling anger swelled his bosom. It was vulgar to be stout, to talk of being stout; he had a chest, nothing more. Turning to his sister, he grasped her hand, and said in a tone of command: |
Только напряженный взгляд Суизина выдал его чувства. Глухой клокочущий гнев стеснял ему дыхание. Полнота вульгарна, и вульгарно говорить о том, что человек полнеет; у него широкая грудь, только и всего. Повернувшись к сестре, он сжал ей руку и сказал повелительным тоном: |
|
"Well, Juley." |
- Здравствуй, Джули! |
|
Mrs. Septimus Small was the tallest of the four sisters; her good, round old face had gone a little sour; an innumerable pout clung all over it, as if it had been encased in an iron wire mask up to that evening, which, being suddenly removed, left little rolls of mutinous flesh all over her countenance. Even her eyes were pouting. It was thus that she recorded her permanent resentment at the loss of Septimus Small. |
Миссис Септимус Смолл была самая высокая из четырех сестер; унылое выражение не сходило с ее добродушного круглого лица; кислая гримаса прочно застыла на нем, словно миссис Смолл вплоть до самого вечера просидела в проволочной маске, которая собрала ее неподатливую кожу в мелкие складочки. Даже взгляд у нее был кислый. Все это служило для того, чтобы свидетельствовать о ее неизменном горе по поводу утраты Септимуса Смолла. |
|
She had quite a reputation for saying the wrong thing, and, tenacious like all her breed, she would hold to it when she had said it, and add to it another wrong thing, and so on. With the decease of her husband the family tenacity, the family matter-of-factness, had gone sterile within her. A great talker, when allowed, she would converse without the faintest animation for hours together, relating, with epic monotony, the innumerable occasions on which Fortune had misused her; nor did she ever perceive that her hearers sympathized with Fortune, for her heart was kind. |
Она славилась тем, что всегда говорила что-нибудь несуразное и с упорством, характерным для всего ее племени, держалась за свои слова, подбавляя еще что-нибудь невпопад, и так без конца. Со смертью мужа форсайтская цепкость, форсайтская деловитость окостенели в ней. Любительница поболтать, когда только ей представлялась такая возможность, она могла говорить часами без всякого оживления, рассказывая с эпической монотонностью о тех бесчисленных ударах, которые ей пришлось принять от судьбы; и ей никогда не приходило в голову, что слушатели становятся на сторону судьбы, - сердце у Джули было доброе. |
|
Having sat, poor soul, long by the bedside of Small (a man of poor constitution), she had acquired, the habit, and there were countless subsequent occasions when she had sat immense periods of time to amuse sick people, children, and other helpless persons, and she could never divest herself of the feeling that the world was the most ungrateful place anybody could live in. Sunday after Sunday she sat at the feet of that extremely witty preacher, the Rev. Thomas Scoles, who exercised a great influence over her; but she succeeded in convincing everybody that even this was a misfortune. She had passed into a proverb in the family, and when anybody was observed to be peculiarly distressing, he was known as a regular 'Juley.' The habit of her mind would have killed anybody but a Forsyte at forty; but she was seventy-two, and had never looked better. And one felt that there were capacities for enjoyment about her which might yet come out. She owned three canaries, the cat Tommy, and half a parrot--in common with her sister Hester;--and these poor creatures (kept carefully out of Timothy's way--he was nervous about animals), unlike human beings, recognising that she could not help being blighted, attached themselves to her passionately. |
Долгие годы, проведенные у постели Смолла (человека слабого здоровья), сделали из нее сиделку, а таких случаев, когда бедняжке приходилось подолгу просиживать у постели больных - и детей и взрослых, - было множество, и она никак не могла расстаться с мыслью, что в мире слишком много неблагодарных людей. Воскресенье за воскресеньем Джули благоговейно слушала преподобного Томаса Скоулза - блестящего проповедника, который имел на нее большое влияние; но ей удалось убедить всех, что даже в этом было ее несчастье. Она вошла в пословицу в семье, и когда кто-нибудь начинал хандрить, его называли "настоящая Джули". Такие наклонности были способны уморить к сорока годам любого человека, только не Форсайта; но Джули уже стукнуло семьдесят два, а так хорошо, как сейчас, она никогда не выглядела. Казалось, что Джули еще не утратила дара наслаждаться жизнью и наступит время, когда она сумеет доказать это. У нее были три канарейки, кот Томми и половина попугая - второй половиной владела ее сестра Эстер; и эти существа (которых всячески старались убрать с глаз Тимоти - он не переносил животных), в противоположность людям, признавали за своей хозяйкой право на хандру и были страстно привязаны к ней. |
|
She was sombrely magnificent this evening in black bombazine, with a mauve front cut in a shy triangle, and crowned with a black velvet ribbon round the base of her thin throat; black and mauve for evening wear was esteemed very chaste by nearly every Forsyte. |
В этот вечер она выглядела торжественно и пышно в черном бомбазиновом платье со скромной треугольной вставкой сиреневого цвета и бархаткой, повязанной вокруг тощей шеи; черное и сиреневое считалось чуть ли не у всех Форсайтов самыми строгими тонами для вечерних туалетов. |
|
Pouting at Swithin, she said: |
Надув губы, она сказала Суизину: |
|
"Ann has been asking for you. You haven't been near us for an age!" |
- Энн про тебя спрашивала. Ты не был у нас целую вечность! |
|
Swithin put his thumbs within the armholes of his waistcoat, and replied: |
Суизин засунул большие пальцы за проймы жилета и ответил: |
|
"Ann's getting very shaky; she ought to have a doctor!" |
- Энн сильно сдала за последнее время; ей надо посоветоваться с врачами! |
|
"Mr. and Mrs. Nicholas Forsyte!" |
- Мистер и миссис Николас Форсайт! |
|
Nicholas Forsyte, cocking his rectangular eyebrows, wore a smile. He had succeeded during the day in bringing to fruition a scheme for the employment of a tribe from Upper India in the gold-mines of Ceylon. A pet plan, carried at last in the teeth of great difficulties--he was justly pleased. It would double the output of his mines, and, as he had often forcibly argued, all experience tended to show that a man must die; and whether he died of a miserable old age in his own country, or prematurely of damp in the bottom of a foreign mine, was surely of little consequence, provided that by a change in his mode of life he benefited the British Empire. |
Николас Форсайт вошел, улыбаясь и высоко подняв свои прямые брови. Днем ему посчастливилось провести план использования на Цейлонских золотых приисках одного племени из Верхней Индии - заветный план, который удалось наконец протащить, несмотря на все трудности, так что теперь он чувствовал вполне заслуженное удовлетворение. Добыча на его приисках удвоится, а опыт показывает, как Николас постоянно твердил, что каждый человек должен умереть, и умрет ли он дряхлым стариком у себя на родине или молодым от сырости на дне рудника в чужой стране, это, конечно, не имеет большого значения, принимая во внимание тот факт, что перемена в его образе жизни пойдет на пользу Британской империи. |
|
His ability was undoubted. Raising his broken nose towards his listener, he would add: |
В способностях Николаса никто не сомневался. Поводя своим орлиным носом, он сообщал слушателям: |
|
"For want of a few hundred of these fellows we haven't paid a dividend for years, and look at the price of the shares. I can't get ten shillings for them." |
- Из-за недостатка двух-трех сотен таких вот людишек мы уже несколько лет не выплачиваем дивидендов, а вы посмотрите, во что ценятся наши акции. Я не в состоянии заработать на них и десяти шиллингов. |
|
He had been at Yarmouth, too, and had come back feeling that he had added at least ten years to his own life. He grasped Swithin's hand, exclaiming in a jocular voice: |
Николас съездил недавно в Ярмут и, вернувшись оттуда, чувствовал, что к его жизни прибавится теперь по крайней мере десяток лет. Он сжал Суизину руку, весело крикнув: |
|
"Well, so here we are again!" |
- Ну вот, мы снова пожаловали! |
|
Mrs. Nicholas, an effete woman, smiled a smile of frightened jollity behind his back. |
Миссис Николас, болезненного вида женщина, улыбнулась за его спиной не то испуганной, не то радостной улыбкой. |
|
"Mr. and Mrs. James Forsyte! Mr. and Mrs. Soames Forsyte!" |
- Мистер и миссис Джемс Форсайт! Мистер и миссис Сомс Форсайт! |
|
Swithin drew his heels together, his deportment ever admirable. |
Суизин щелкнул каблуками, его осанка была просто неподражаема. |
|
"Well, James, well Emily! How are you, Soames? How do you do?" |
- А, Джемс, Эмили! Как поживаешь. Сомс? Здравствуйте! |
|
His hand enclosed Irene's, and his eyes swelled. She was a pretty woman--a little too pale, but her figure, her eyes, her teeth! Too good for that chap Soames! |
Он взял руку Ирэн и вытаращил глаза. Какая прелестная женщина - пожалуй, слишком бледна, но фигура, глаза, зубы! Слишком хороша для этого Сомса! |
|
The gods had given Irene dark brown eyes and golden hair, that strange combination, provocative of men's glances, which is said to be the mark of a weak character. And the full, soft pallor of her neck and shoulders, above a gold-coloured frock, gave to her personality an alluring strangeness. |
Боги дали Ирэн темно-карие глаза и золотые волосы - своеобразное сочетание оттенков, которое привлекает взоры мужчин и, как говорят, свидетельствует о слабости характера. А ровная, мягкая белизна шеи и плеч, обрамленных золотистым платьем, придавала ей какую-то необычайную прелесть. |
|
Soames stood behind, his eyes fastened on his wife's neck. The hands of Swithin's watch, which he still held open in his hand, had left eight behind; it was half an hour beyond his dinner-time--he had had no lunch--and a strange primeval impatience surged up within him. |
Сомс стоял позади жены, не сводя глаз с ее шеи. Стрелки на часах, которые Суизин все еще держал в руке открытыми, миновали восемь; обычно он обедал на полчаса раньше, а сегодня и завтрака не было - какое-то странное, первобытное нетерпение поднималось в нем. |
|
"It's not like Jolyon to be late!" he said to Irene, with uncontrollable vexation. "I suppose it'll be June keeping him!" |
- Джолион запаздывает, это на него не похоже! - сказал он Ирэн, не сдержав досады. - Наверное, Джун там копается! |
|
"People in love are always late," she answered. |
- Влюбленные всегда опаздывают, - ответила она. |
|
Swithin stared at her; a dusky orange dyed his cheeks. |
Суизин уставился на Ирэн; на щеках у него проступил кирпичный румянец. |
|
"They've no business to be. Some fashionable nonsense!" |
- Напрасно. Это все новомодные штучки! |
|
And behind this outburst the inarticulate violence of primitive generations seemed to mutter and grumble. |
Казалось, что в этой вспышке невнятно кипит и бормочет ярость первобытных поколений. |
|
"Tell me what you think of my new star, Uncle Swithin," said Irene softly. |
- Как вам нравится моя новая звезда, дядя Суизин? - мягко проговорила Ирэн. |
|
Among the lace in the bosom of her dress was shining a five-pointed star, made of eleven diamonds. |
Среди кружев у нее на груди мерцала пятиконечная звезда из одиннадцати бриллиантов. |
|
Swithin looked at the star. He had a pretty taste in stones; no question could have been more sympathetically devised to distract his attention. |
Суизин посмотрел на звезду. Он хорошо разбирался в драгоценных камнях; никаким другим вопросом нельзя было так искусно отвлечь его внимание. |
|
"Who gave you that?" he asked. |
- Кто это вам подарил? - спросил он. |
|
"Soames." |
- Сомс. |
|
There was no change in her face, but Swithin's pale eyes bulged as though he might suddenly have been afflicted with insight. |
Выражение лица Ирэн осталось прежним, но белесые глаза Суизина выкатились, словно его внезапно осенило даром прозрения. |
|
"I dare say you're dull at home," he said. "Any day you like to come and dine with me, I'll give you as good a bottle of wine as you'll get in London." |
- Вам, наверное, скучно дома, - сказал он, - Я жду вас к обеду в любой день, угощу таким шампанским, лучше которого вы не сыщете в Лондоне. |
|
Miss June Forsyte--Mr. Jolyon Forsyte!... Mr. Boswainey!..." |
- Мисс Джун Форсайт, мистер Джолион Форсайт! Мистер Босэни!.. |
|
Swithin moved his arm, and said in a rumbling voice: |
Суизин поднял руку и сказал раскатистым голосом: |
|
"Dinner, now--dinner!" |
- Ну, теперь обедать, обедать! |
|
He took in Irene, on the ground that he had not entertained her since she was a bride. June was the portion of Bosinney, who was placed between Irene and his fiancee. On the other side of June was James with Mrs. Nicholas, then old Jolyon with Mrs. James, Nicholas with Hatty Chessman, Soames with Mrs. Small, completing, the circle to Swithin again. |
Он подал руку Ирэн, заявив, что не сидел с ней рядом с тех пор, как она была невестой. Джун повел Босини; его усадили между ней и Ирэн. По другую сторону Джун сели Джемс и миссис Николас, дальше - старый Джолион с миссис Джемс. Николас и Хэтти Чесмен, Сомс и миссис Смолл, круг замыкал Суизин. |
|
Family dinners of the Forsytes observe certain traditions. There are, for instance, no hors d'oeuvre. The reason for this is unknown. Theory among the younger members traces it to the disgraceful price of oysters; it is more probably due to a desire to come to the point, to a good practical sense deciding at once that hors d'oeuvre are but poor things. The Jameses alone, unable to withstand a custom almost universal in Park Lane, are now and then unfaithful. |
Семейные обеды Форсайтов следуют определенным традициям. Так, например, на них не полагается подавать закуски. Почему - неизвестно. Теория, существующая среди молодого поколения, объясняет эту традицию безбожной ценой на устрицы; но гораздо более вероятно, что запрет этот вызван желанием подойти сразу к сути дела и трезвостью взглядов, несовместимой с таким вздором, как закуски. Только семья Джемса не смогла противиться обычаю, установленному почти всюду на Парк-Лейн, и время от времени нарушала этот закон. |
|
A silent, almost morose, inattention to each other succeeds to the subsidence into their seats, lasting till well into the first entree, but interspersed with remarks such as, "Tom's bad again; I can't tell what's the matter with him!" "I suppose Ann doesn't come down in the mornings?"--"What's the name of your doctor, Fanny? "Stubbs? He's a quack!"--"Winifred? She's got too many children. Four, isn't it? She's as thin as a lath!"--"What d'you give for this sherry, Swithin? Too dry for me!" |
Безмолвное, чуть ли не угрюмое невнимание друг к другу начинает ощущаться вслед за тем, как все опускаются на свои места; оно длится до появления первого блюда, изредка прерываемое такого рода замечаниями: "Том опять нездоров; не пойму, что с ним такое!" - "Энн, вероятно, не выходит по утрам к завтраку?" - "Как фамилия твоего врача, Фэнни? Стабс? Он шарлатан!" - "Уинифрид! У нее слишком много детей. Четверо, кажется? Она худа как щепка!" - "Сколько ты платишь за херес, Суизин? По-моему, он слишком сухой". |
|
With the second glass of champagne, a kind of hum makes itself heard, which, when divested of casual, accessories and resolved into its primal element, is found to be James telling a story, and this goes on for a long time, encroaching sometimes even upon what must universally be recognised as the crowning point of a Forsyte feast--'the saddle of mutton.' |
После второго бокала шампанского над столом поднимается жужжание, которое, если отмести от него случайные призвуки и восстановить его основную сущность, оказывается не чем иным, как голосом Джемса, рассказывающего какую-то историю. Жужжание долго не умолкает, а иногда даже захватывает ту часть обеда, которая должна быть единогласно признана самой торжественной минутой форсайтского пиршества и наступает с появлением "седла барашка". |
|
No Forsyte has given a dinner without providing a saddle of mutton. There is something in its succulent solidity which makes it suitable to people 'of a certain position.' It is nourishing and tasty; the sort of thing a man remembers eating. It has a past and a future, like a deposit paid into a bank; and it is something that can be argued about. |
Ни один Форсайт не давал еще обеда без седла барашка. В этом сочном, плотном блюде есть что-то такое, что делает его весьма подходящей едой для людей "с известным положением". Оно питательно и вкусно; раз попробовав такое блюдо, его обычно не забывают. У седла барашка есть прошлое и будущее, как у денежной суммы, положенной в банк; кроме того, о нем можно поспорить. |
|
Each branch of the family tenaciously held to a particular locality--old Jolyon swearing by Dartmoor, James by Welsh, Swithin by Southdown, Nicholas maintaining that people might sneer, but there was nothing like New Zealand! As for Roger, the 'original' of the brothers, he had been obliged to invent a locality of his own, and with an ingenuity worthy of a man who had devised a new profession for his sons, he had discovered a shop where they sold German; on being remonstrated with, he had proved his point by producing a butcher's bill, which showed that he paid more than any of the others. It was on this occasion that old Jolyon, turning to June, had said in one of his bursts of philosophy: |
Каждая ветвь семьи восхваляла баранину только из одной определенной местности: старый Джолион превозносил Дартмур, Джемс - Уэлс, Суизин Саусдаун, Николас утверждал, что люди могут говорить все что угодно, но лучше новозеландской ничего не найдешь. Что касается Роджера, самого большого "оригинала" среди братьев, то ему пришлось отыскать совсем особое место, и с изобретательностью, достойной человека, придумавшего новую профессию для своих сыновей, он раскопал лавку, где торговали бараниной, привезенной из Германии; в ответ на протестующие голоса Роджер вытащил счет и доказал, что он платит своему мяснику больше, чем все остальные. По этому поводу старый Джолион, которому вдруг захотелось пофилософствовать, заметил, повернувшись к Джун: |
|
"You may depend upon it, they're a cranky lot, the Forsytes--and you'll find it out, as you grow older!" |
- Форсайты - большие чудаки, со временем ты сама в этом убедишься. |
|
Timothy alone held apart, for though he ate saddle of mutton heartily, he was, he said, afraid of it. |
Один Тимоти обычно не принимал участия в спорах; правда, он ел седло барашка с удовольствием, но, по его собственным словам, побаивался этого блюда. |
|
To anyone interested psychologically in Forsytes, this great saddle-of-mutton trait is of prime importance; not only does it illustrate their tenacity, both collectively and as individuals, but it marks them as belonging in fibre and instincts to that great class which believes in nourishment and flavour, and yields to no sentimental craving for beauty. |
Для тех, кто интересуется Форсайтами с психологической точки зрения, седло барашка - факт первостепенной важности: он не только иллюстрирует цепкость всей семьи и каждого ее члена в отдельности, но и подчеркивает, что Форсайты всем своим существом, всеми инстинктами принадлежат к тому великому классу, который верует в питательную, вкусную пищу и чужд сентиментального стремления к красоте. |
|
Younger members of the family indeed would have done without a joint altogether, preferring guinea-fowl, or lobster salad-- something which appealed to the imagination, and had less nourishment--but these were females; or, if not, had been corrupted by their wives, or by mothers, who having been forced to eat saddle of mutton throughout their married lives, had passed a secret hostility towards it into the fibre of their sons. |
Более молодые члены семьи прекрасно обошлись бы и без барашка, предпочитая ему цесарку или салат из омаров - вообще то, что действует на воображение и не имеет таких питательных свойств. Но это были женщины, а если не женщины, так те, кого испортили жены или матери, вынужденные есть седло барашка в продолжение всей своей замужней жизни и вселившие тайную ненависть к нему в плоть и кровь своих сыновей. |
|
The great saddle-of-mutton controversy at an end, a Tewkesbury ham commenced, together with the least touch of West Indian-- Swithin was so long over this course that he caused a block in the progress of the dinner. To devote himself to it with better heart, he paused in his conversation. |
Когда великий спор о седле барашка подошел к концу, приступили к тьюксберийской ветчине, приправленной "чуточкой" кабуля. Суизин так долго возился с этим блюдом, что задержал мирное течение обеда. Для того чтобы всей душой отдаться ветчине, он даже прервал разговор. |
|
>From his seat by Mrs. Septimus Small Soames was watching. He had a reason of his own connected with a pet building scheme, for observing Bosinney. The architect might do for his purpose; he looked clever, as he sat leaning back in his chair, moodily making little ramparts with bread-crumbs. Soames noted his dress clothes to be well cut, but too small, as though made many years ago. |
Сомс внимательно разглядывал гостей со своего места рядом с миссис Септимус Смолл. У него были основания наблюдать за Босини, основания, связанные с давно взлелеянным планом одной постройки. Этот архитектор, пожалуй, годится для его целей. Глядя на Босини, который сидел, откинувшись на спинку стула, и задумчиво катал шарики из хлебного мякиша. Сомс решил, что он выглядит неглупым. Сомс заметил, что костюм на Босини сидит хорошо, но узок, как будто сшит много лет назад. |
|
He saw him turn to Irene and say something and her face sparkle as he often saw it sparkle at other people--never at himself. He tried to catch what they were saying, but Aunt Juley was speaking. |
Сомс видел, как Босини повернулся к Ирэн и сказал ей что-то, а ее лицо засветилось, как оно часто светилось в разговорах с другими и никогда в разговоре с ним. Он старался разобрать их слова, но ему помешала тетя Джули. |
|
Hadn't that always seemed very extraordinary to Soames? Only last Sunday dear Mr. Scole, had been so witty in his sermon, so sarcastic, "For what," he had said, "shall it profit a mar if he gain his own soul, but lose all his property?" That, he had said, was the motto of the middle-class; now, what had he meant by that? Of course, it might be what middle-class people believed--she didn't know; what did Soames think? |
Разве это не кажется Сомсу удивительным? В прошлое воскресенье мистер Скоулз - милейший человек! - прочел такую блестящую, такую язвительную проповедь. "Ибо, - спросил он, - что обрящет человек, если он спасет душу свою, но потеряет свое состояние? Вот, - сказал мистер Скоулз, - девиз нашего класса". Так что он хотел этим выразить? Конечно, может быть, наш класс в это и верит - она не знает; что думает по этому поводу Сомс? |
|
He answered abstractedly: |
Он ответил рассеянно: |
|
"How should I know? Scoles is a humbug, though, isn't he?" |
- Откуда я знаю? Впрочем, этот Скоулз, кажется, шарлатан! |
|
For Bosinney was looking round the table, as if pointing out the peculiarities of the guests, and Soames wondered what he was saying. By her smile Irene was evidently agreeing with his remarks. She seemed always to agree with other people. |
В это время Босини обвел глазами стол, как бы подмечая особенности каждого гостя, и Сомсу было интересно, что он говорит. Судя по улыбке Ирэн, она соглашалась с его замечаниями. Она всегда соглашается с другими. |
|
Her eyes were turned on himself; Soames dropped his glance at once. The smile had died off her lips. |
Ее взгляд упал на Сомса; Сомс сразу же опустил глаза. Улыбка на ее губах исчезла. |
|
A humbug? But what did Soames mean? If Mr. Scoles was a humbug, a clergyman--then anybody might be--it was frightful! |
- Шарлатан? То есть как это? Если мистер Скоулз, духовное лицо, шарлатан, то что же тогда все остальные? Это ужасно! |
|
"Well, and so they are!" said Soames. |
- Да все шарлатаны! - сказал Сомс. |
|
During Aunt Juley's momentary and horrified silence he caught some words of Irene's that sounded like: 'Abandon hope, all ye who enter here!' |
Секунда испуганного молчания тети Джули дала ему возможность поймать слова Ирэн; он услышал что-то вроде: "Оставь надежду всяк сюда входящий!" |
|
But Swithin had finished his ham. |
Но Суизин уже покончил со своей ветчиной. |
|
"Where do you go for your mushrooms?" he was saying to Irene in a voice like a courtier's; "you ought to go to Smileybob's he'll give 'em you fresh. These little men, they won't take the trouble!" |
- Где вы берете грибы? - заговорил он с Ирэн тоном изысканного царедворца. - Пошлите к Снилибобу - у него всегда бывают свежие. А эта мелкота не желает возиться со свежим товаром! |
|
Irene turned to answer him, and Soames saw Bosinney watching her and smiling to himself. A curious smile the fellow had. A half-simple arrangement, like a child who smiles when he is pleased. As for George's nickname--'The Buccaneer'--he did not think much of that. And, seeing Bosinney turn to June, Soames smiled too, but sardonically--he did not like June, who was not looking too pleased. |
Ирэн повернулась к нему, и Сомс увидел, что Босини наблюдает за ней с затаенной улыбкой. Странная улыбка была у этого человека. Простая, как у ребенка, получившего удовольствие. Что касается прозвища, данного Джорджем, то ничего "пиратского" в нем не было. И глядя, как Босини повернулся к Джун, Сомс тоже улыбнулся, но насмешливо: он недолюбливал Джун, а вид у нее сейчас был не совсем довольный. |
|
This was not surprising, for she had just held the following conversation with James: |
И ничего удивительного; Джун только что имела следующий разговор с Джемсом: |
|
"I stayed on the river on my way home, Uncle James, and saw a beautiful site for a house." |
- Дядя Джемс, на обратном пути я видела у реки замечательное место для дома. |
|
James, a slow and thorough eater, stopped the process of mastication. |
Джемс, который имел привычку есть медленно и основательно, прекратил процесс жевания. |
|
"Eh?" he said. "Now, where was that?" |
- Что? - сказал он. - А где это? |
|
"Close to Pangbourne." |
- У самого Пэнгборна. |
|
James placed a piece of ham in his mouth, and June waited. |
Джемс отправил в рот кусок ветчины, Джун ждала. |
|
"I suppose you wouldn't know whether the land about there was freehold?" he asked at last. "You wouldn't know anything about the price of land about there?" |
- Ты, наверное, не имеешь понятия о том, продаются эти участки в пожизненную собственность или нет? - спросил он наконец. - Ты не поинтересовалась узнать, какие там цены на землю? |
|
"Yes," said June; "I made inquiries." Her little resolute face under its copper crown was suspiciously eager and aglow. |
- Нет, поинтересовалась, - сказала Джун, - я навела справки. - Ее решительное личико подозрительно пылало и светилось нетерпением под копной медно-рыжих волос. |
|
James regarded her with the air of an inquisitor. |
Джемс оглядел ее инквизиторским взглядом. |
|
"What? You're not thinking of buying land!" he ejaculated, dropping his fork. |
- Что? Неужели ты собираешься покупать землю? - воскликнул он, роняя вилку. |
|
June was greatly encouraged by his interest. It had long been her pet plan that her uncles should benefit themselves and Bosinney by building country-houses. |
Проявленный им интерес подбодрил Джун. Она уже давно носилась с планом, согласно которому ее дяди должны были облагодетельствовать себя и Босини постройкой загородных домов. |
|
"Of course not," she said. "I thought it would be such a splendid place for--you or--someone to build a country-house!" |
- Конечно нет - сказала она. - Я подумала, какое замечательное место! Вот бы где выстроить дом - вам или кому-нибудь еще! |
|
James looked at her sideways, and placed a second piece of ham in his mouth.... |
Джемс покосился на нее и сунул в рот второй кусок ветчины. |
|
"Land ought to be very dear about there," be said. |
- Там, должно быть, очень дорогие участки, - сказал он. |
|
What June had taken for personal interest was only the impersonal excitement of every Forsyte who hears of something eligible in danger of passing into other hands. But she refused to see the disappearance of her chance, and continued to press her point. |
То, что Джун приняла за личную заинтересованность, было лишь привычным возбуждением, которое испытывает каждый Форсайт, опасаясь, как бы хорошие вещи не уплыли у него из рук. Но она не хотела признать свое поражение и продолжала настаивать: |
|
"You ought to go into the country, Uncle James. I wish I had a lot of money, I wouldn't live another day in London." |
- Вам надо перебраться за город, дядя Джемс. Будь у меня много денег, я бы и дня не осталась в Лондоне. |
|
James was stirred to the depths of his long thin figure; he had no idea his niece held such downright views. |
Джемс был взволнован до самых глубин своего длинного, тощего тела; он и не подозревал, что его племянница придерживается таких крайних взглядов: |
|
"Why don't you go into the country?" repeated June; "it would do you a lot of good." |
- Почему вы не переберетесь за город? - повторила Джун. - Это было бы вам очень полезно! |
|
"Why?" began James in a fluster. "Buying land--what good d'you suppose I can do buying land, building houses?--I couldn't get four per cent. for my money!" |
- Почему? - взволнованно начал Джемс. - Зачем мне покупать землю? Что это мне даст, если я стану покупать землю и строить дома? Я и четырех процентов не получу за свои деньги! |
|
"What does that matter? You'd get fresh air." |
- Ну и что же? Зато будете жить на свежем воздухе! |
|
"Fresh air!" exclaimed James; "what should I do with fresh air," |
- Свежий воздух! - воскликнул Джемс. - На что мне свежий воздух? |
|
"I should have thought anybody liked to have fresh air," said June scornfully. |
- Я думала, что каждому приятно жить на свежем воздухе, - презрительно сказала Джун. |
|
James wiped his napkin all over his mouth. |
Джемс размашистым жестом вытер рот салфеткой. |
|
"You don't know the value of money," he said, avoiding her eye. |
- Ты не знаешь цены деньгам, - сказал он, избегая ее взгляда. |
|
"No! and I hope I never shall!" and, biting her lip with inexpressible mortification, poor June was silent. |
- Не знаю! И, надеюсь, никогда не буду знать! - и, закусив губы от невыразимого огорчения, бедная Джун замолчала. |
|
Why were her own relations so rich, and Phil never knew where the money was coming from for to-morrow's tobacco. Why couldn't they do something for him? But they were so selfish. Why couldn't they build country-houses? She had all that naive dogmatism which is so pathetic, and sometimes achieves such great results. Bosinney, to whom she turned in her, discomfiture, was talking to Irene, and a chill fell on June's spirit. Her eyes grew steady with anger, like old Jolyon's when his will was crossed. |
Почему ее родственники такие богачи, а у Фила нет даже уверенности, будут у него завтра деньги на табак или нет? Неужели они ничего не могут для него сделать? Все такие эгоисты. Почему они не хотят строить загородные дома? Джун была полна того наивного догматизма, который так трогателен и иногда приводит к таким большим результатам. Босини, к которому она повернулась после своего поражения, разговаривал с Ирэн, и Джун почувствовала холодок в сердце. Гнев придал ее взгляду решительность; такой взгляд бывал у старого Джолиона, когда его воля встречала какие-нибудь препятствия на своем пути. |
|
James, too, was much disturbed. He felt as though someone had threatened his right to invest his money at five per cent. Jolyon had spoiled her. None of his girls would have said such a thing. James had always been exceedingly liberal to his children, and the consciousness of this made him feel it all the more deeply. He trifled moodily with his strawberries, then, deluging them with cream, he ate them quickly; they, at all events, should not escape him. |
Джемсу тоже было не по себе. Ему казалось, что кто-то покушается на его право помещать деньги под пять процентов. Джолион избаловал ее. Ни одна из его дочерей не позволила бы себе такой выходки. Джемс никогда ничего не жалел для своих детей, и это заставило его еще глубже почувствовать дерзость Джун. Он задумчиво поковырял ложкой клубнику, затем утопил ее в сливках и быстро съел: уж клубнику-то он во всяком случае не упустит. |
|
No wonder he was upset. Engaged for fifty-four years (he had been admitted a solicitor on the earliest day sanctioned by the law) in arranging mortgages, preserving investments at a dead level of high and safe interest, conducting negotiations on the principle of securing the utmost possible out of other people compatible with safety to his clients and himself, in calculations as to the exact pecuniary possibilities of all the relations of life, he had come at last to think purely in terms of money. Money was now his light, his medium for seeing, that without which he was really unable to see, really not cognisant of phenomena; and to have this thing, "I hope I shall never know the value of money!" said to his face, saddened and exasperated him. He knew it to be nonsense, or it would have frightened him. What was the world coming to! Suddenly recollecting the story of young Jolyon, however,(he felt a little comforted, for what could you expect with a father like that! This turned his thoughts into a channel still less pleasant. What was all this talk about Soames and Irene? |
Не было ничего удивительного в том, что Джемс так разволновался. Посвятив пятьдесят четыре года жизни (он получил звание поверенного сразу же, как только достиг возраста, установленного, законом) хлопотам по закладным, помещению капиталов своих доверителей под самые высокие и верные проценты, ведению дел по принципу извлечения наибольшей выгоды из других людей, но, разумеется, без всякого риска для своих клиентов и для себя, постанавливая под все жизненные отношения их точную денежную стоимость. Джемс кончил тем, что привык смотреть на мир исключительно с точки зрения денег. Деньги стали для него светочем жизни, средством восприятия мира, чем-то таким, без чего он не мог познавать действительность; и выслушать брошенную прямо в лицо фразу: "Надеюсь, я никогда не буду знать цену деньгам!" - ему было больно и досадно. Он знал, что все это глупости, иначе такие слова просто испугали бы его. Куда мы идем! Вспомнив, однако, историю с молодым Джолионом, Джемс почувствовал некоторое успокоение: чего можно ждать от дочери такого человека! А затем мысли его пошли по другому, еще менее приятному руслу. Что это за болтовня про Сомса и Ирэн? |
|
As in all self-respecting families, an emporium had been established where family secrets were bartered, and family stock priced. It was known on Forsyte 'Change that Irene regretted her marriage. Her regret was disapproved of. She ought to have known her own mind; no dependable woman made these mistakes. |
Как и у всякой уважающей себя семьи, у Форсайтов существовало нечто вроде торжища, где производился обмен семейными тайнами и котировались семейные акции. На Форсайтской Бирже было известно, что Ирэн недовольна своим замужеством. Ее недовольство осуждали. Она должна была знать, что делает; порядочным женщинам не полагается совершать такие ошибки. |
|
James reflected sourly that they had a nice house (rather small) in an excellent position, no children, and no money troubles. Soames was reserved about his affairs, but he must be getting a very warm man. He had a capital income from the business--for Soames, like his father, was a member of that well-known firm of solicitors, Forsyte, Bustard and Forsyte--and had always been very careful. He had done quite unusually well with some mortgages he had taken up, too--a little timely foreclosure--most lucky hits! |
Джемс с раздражением думал, что у них хороший дом (правда, маленький) на прекрасной улице, детей нет, денежных затруднений тоже. Сомс неохотно говорит о своих делах, но, по всей вероятности, он человек состоятельный. У него прекрасные доходы. Сомс, так же как и отец, работал в известной адвокатской конторе "Форсайт, Бастард и Форсайт" - он всегда очень осторожен в делах. Недавно проделал чрезвычайно удачную операцию по ипотекам: воспользовался просроченными платежами - на редкость удачно! |
|
There was no reason why Irene should not be happy, yet they said she'd been asking for a separate room. He knew where that ended. It wasn't as if Soames drank, |
У Ирэн все основания быть счастливой, а говорят, что она требует отдельную комнату. Он-то знает, чем все это кончается. Если бы еще Сомс пил! |
|
James looked at his daughter-in-law. That unseen glance of his was cold and dubious. Appeal and fear were in it, and a sense of personal grievance. Why should he be worried like this? It was very likely all nonsense; women were funny things! They exaggerated so, you didn't know what to believe; and then, nobody told him anything, he had to find out everything for himself. Again he looked furtively at Irene, and across from her to Soames. The latter, listening to Aunt Juley, was looking up, under his brows in the direction of Bosinney. |
Джемс посмотрел на свою невестку. Взгляд его, никем не замеченный, был холоден и недоверчив. В нем смешались укор и страх и чувство личной обиды. Почему это он должен волноваться? Очень возможно, что все это глупости; женщины такой странный народ! Так преувеличивают, что не знаешь, когда им верить, когда нет, и, кроме того, ему никогда ничего не рассказывают, приходится самому до всего докапываться. И Джемс снова украдкой взглянул на Ирэн, а с нее перевел взгляд на Сомса. Последний, разговаривая с тетей Джули, посматривал исподлобья в сторону Босини. |
|
'He's fond of her, I know,' thought James. 'Look at the way he's always giving her things.' |
"Сомс любит ее, я знаю, - подумал Джемс. - Взять хотя бы то, что он постоянно делает ей подарки". |
|
And the extraordinary unreasonableness of her disaffection struck him with increased force. |
И чудовищная нелепость ее отношения к мужу поразила Джемса с удвоенной силой. |
|
It was a pity, too, she was a taking little thing, and he, James, would be really quite fond of her if she'd only let him. She had taken up lately with June; that was doing her no good, that was certainly doing her no good. She was getting to have opinions of her own. He didn't know what she wanted with anything of the sort. She'd a good home, and everything she could wish for. He felt that her friends ought to be chosen for her. To go on like this was dangerous. |
Как это грустно! Такая милая женщина! Он, Джемс, сам мог бы привязаться к ней, если б только она позволила. За последнее время она подружилась с Джун: это нехорошо, это очень нехорошо. У нее появляются собственные мнения. Он не может понять, зачем это ей понадобилось? У нее прекрасный дом, она ни в чем не встречает отказа. Джемс пришел к убеждению, что кто-то должен позаботиться о выборе друзей для Ирэн. Иначе дело может принять опасный оборот. |
|
June, indeed, with her habit of championing the unfortunate, had dragged from Irene a confession, and, in return, had preached the necessity of facing the evil, by separation, if need be. But in the face of these exhortations, Irene had kept a brooding silence, as though she found terrible the thought of this struggle carried through in cold blood. He would never give her up, she had said to June. |
Джун с ее склонностью опекать несчастных действительно вырвала у Ирэн признание и в ответ на него провозгласила необходимость пойти на что угодно и, если понадобится, требовать развода. Но, слушая ее доводы, Ирэн задумчиво молчала, словно ей была страшна самая мысль о предстоящей хладнокровной, расчетливой борьбе. Он ни за что не отпустит ее, сказала она Джун. |
|
"Who cares?" June cried; "let him do what he likes--you've only to stick to it!" And she had not scrupled to say something of this sort at Timothy's; James, when he heard of it, had felt a natural indignation and horror. |
- Ну и что же из этого? - воскликнула Джун. - Пусть делает все что угодно, вы только не сдавайтесь! - И она не постеснялась рассказать кое-что у Тимоти; услышав об этом, Джемс почувствовал совершенно естественное негодование и ужас. |
|
What if Irene were to take it into her head to--he could hardly frame the thought--to leave Soames? But he felt this thought so unbearable that he at once put it away; the shady visions it conjured up, the sound of family tongues buzzing in his ears, the horror of the conspicuous happening so close to him, to one of his own children! Luckily, she had no money--a beggarly fifty pound a year! And he thought of the deceased Heron, who had had nothing to leave her, with contempt. Brooding over his glass, his long legs twisted under the table, he quite omitted to rise when the ladies left the room. He would have to speak to Soames- -would have to put him on his guard; they could not go on like this, now that such a contingency had occurred to him. And he noticed with sour disfavour that June had left her wine-glasses full of wine. |
Что если Ирэн - даже страшно подумать! - действительно решит уйти от Сомса? Мысль эта была так невыносима, что Джемс сразу же отбросил ее; она вызывала в воображении смутные картины, в ушах у него уже стояло бормотание форсайтских языков. Джемса охватывал ужас перед тем, что гласность так близко коснется его жизни, жизни его сына! Счастье, что у нее нет собственных средств - какие-то нищенские пятьдесят фунтов в год. И он с пренебрежением вспомнил покойного Эрона, который ничего не оставил ей. Насупившись над бокалом вина, скрестив под столом свои длинные ноги. Джемс даже забыл встать, когда дамы покидали столовую. Придется поговорить с Сомсом, придется предостеречь его; после всего, что случилось, так продолжаться не может. И он с раздражением заметил, что Джун не прикоснулась к вину. |
|
'That little, thing's at the bottom of it all,' he mused; 'Irene'd never have thought of it herself.' James was a man of imagination. |
"Все зло в этой девчонке, - размышлял он. - Ирэн сама никогда бы до этого не додумалась". Джемс был человек с богатым воображением. |
|
The voice of Swithin roused him from his reverie. |
Его размышления прервал голос Суизина. |
|
"I gave four hundred pounds for it," he was saying. "Of course it's a regular work of art." |
- Я заплатил за нее четыреста фунтов, - говорил он. - Это настоящее произведение искусства. |
|
"Four hundred! H'm! that's a lot of money!" chimed in Nicholas. |
- Четыреста фунтов! Уйма денег! - отозвался Николас. |
|
The object alluded to was an elaborate group of statuary in Italian marble, which, placed upon a lofty stand (also of marble), diffused an atmosphere of culture throughout the room. The subsidiary figures, of which there were six, female, nude, and of highly ornate workmanship, were all pointing towards the central figure, also nude, and female, who was pointing at herself; and all this gave the observer a very pleasant sense of her extreme value. Aunt Juley, nearly opposite, had had the greatest difficulty in not looking, at it all the evening. |
Вещь, о которой шла речь, - замысловатая скульптурная группа итальянского мрамора, поставленная на высокий постамент (тоже из мрамора), - распространяла в комнате атмосферу утонченной культуры. Затейливой работы нижние фигурки обнаженных женщин в количестве шести штук указывали на центральную, тоже обнаженную и тоже женскую, фигуру, которая в свою очередь указывала на себя; все в целом создавало у зрителя весьма приятную уверенность в исключительной ценности этой неизвестной особы. Тетя Джули, весь вечер сидевшая напротив нее, прилагала большие усилия, чтобы не смотреть в том направлении. |
|
Old Jolyon spoke; it was he who had started the discussion., |
Заговорил старый Джолион; он и начал весь спор. |
|
"Four hundred fiddlesticks! Don't tell me you gave four hundred for that?" |
- Четыреста фунтов! Ты заплатил за это четыреста фунтов? |
|
Between the points of his collar Swithin's chin made the second painful oscillatory movement of the evening." |
Тут Суизин во второй раз за вечер осторожно повел головой, ощущая при этом, как острые уголки воротничка впиваются ему в шею. |
|
Four-hundred-pounds, of English money; not a farthing less. I don't regret it. It's not common English--it's genuine modern Italian!" |
- Четыре сотни фунтов английскими деньгами, ни фартингом меньше. И не раскаиваюсь. Это не наша работа, это современная итальянская скульптура! |
|
Soames raised the comer of his lip in a smile, and looked across at Bosinney. The architect was grinning behind the fumes of his cigarette. Now, indeed, he looked more like a buccaneer. |
Сомс улыбнулся уголками губ и взглянул на Босини. Архитектор усмехался, плавая в облаках папиросного дыма. Вот теперь действительно в нем есть что-то пиратское. |
|
"There's a lot of work about it," remarked James hastily, who was really moved by the size of the group. "It'd sell well at Jobson's." |
- Сложная работа! - поторопился сказать Джемс, на которого размеры группы произвели большое впечатление. - Хорошо пошла бы у Джонсона. |
|
"The poor foreign dey-vil that made it, "went on Swithin," asked me five hundred--I gave him four. It's worth eight. Looked half-starved, poor dey-vil! |
- Этот итальяшка, который ее сделал, - продолжал Суизин, - запросил с меня пятьсот фунтов - я дал четыреста. А вещь стоит все восемьсот. У бедняги был такой вид, будто он умирает с голоду! |
|
"Ah!" chimed in Nicholas suddenly, "poor, seedy-lookin' chaps, these artists; it's a wonder to me how they live. Now, there's young Flageoletti, that Fanny and the girls are always hav'in' in, to play the fiddle; if he makes a hundred a year it's as much as ever he does!" |
- А! - откликнулся вдруг Николас. - Все эти артисты такие жалкие, просто не понимаю, как они живут. Например, этот Флажолетти, которого Фэнни и девочки постоянно приглашают поиграть; дай бог, чтобы он зарабатывал сотню в год! |
|
James shook his head. |
Джемс покачал головой. |
|
"Ah!" he said, "I don't know how they live!" |
- Да-а! - сказал он. - Я понятия не имею, на что они живут! |
|
Old Jolyon had risen, and, cigar in mouth, went to inspect the group at close quarters. |
Старый Джолион встал и, не вынимая сигары изо рта, подошел к группе, чтобы как следует рассмотреть ее. |
|
"Wouldn't have given two for it!" he pronounced at last. |
- Двухсот бы не дал! - заявил он наконец. |
|
Soames saw his father and Nicholas glance at each other anxiously; and, on the other side of Swithin, Bosinney, still shrouded in smoke. |
Сомс посмотрел на отца и Николаса, испуганно переглянувшихся, и на сидевшего рядом с Суизином Босини, все еще окутанного дымом. |
|
'I wonder what he thinks of it?' thought Soames, who knew well enough that this group was hopelessly vieux jeu; hopelessly of the last generation. There was no longer any sale at Jobson's for such works of art. |
"Интересно бы узнать его мнение", - подумал Сомс, прекрасно знавший, что группа эта безнадежно vieux jeu [4], безнадежно устарела, по крайней мере на целое поколение. У Джобсона такие вещи уже давно не идут. |
|
Swithin's answer came at last. |
Наконец раздался ответ Суизина: |
|
"You never knew anything about a statue. You've got your pictures, and that's all!" |
- Ты ничего не смыслишь в скульптуре. Твое дело картины - и только! |
|
Old Jolyon walked back to his seat, puffing his cigar. It was not likely that he was going to be drawn into an argument with an obstinate beggar like Swithin, pig-headed as a mule, who had never known a statue from a---straw hat. |
Старый Джолион вернулся на место, попыхивая сигарой Он, конечно, не станет затевать спор с этим тупоголовым Суизином, упрямым как осел, не умеющим отличить статую от соломенной шляпы. |
|
"Stucco!" was all he said. |
- Гипс! - вот все, что он сказал. |
|
It had long been physically impossible for Swithin to start; his fist came down on the table. |
Долгое время Суизин просто не мог открыть рот; он стукнул кулаком по столу. |
|
"Stucco! I should like to see anything you've got in your house half as good!" |
- Гипс! Поищи-ка у себя в доме хоть что-нибудь подобное этой вещи! |
|
And behind his speech seemed to sound again that rumbling violence of primitive generations. |
И в его словах снова послышалась клокочущая ярость первобытных поколений. |
|
It was James who saved the situation. |
Спас положение Джемс. |
|
"Now, what do you say, Mr. Bosinney? You're an architect; you ought to know all about statues and things!" |
- Ну, а вы что скажете, мистер Босини? Вы архитектор, вам ведь полагается знать толк во всяких статуях и тому подобных вещах! |
|
Every eye was turned upon Bosinney; all waited with a strange, suspicious look for his answer. |
Взоры всех обратились на архитектора; все ждали ответа Босини, настороженно и недоверчиво поглядывая на него. |
|
And Soames, speaking for the first time, 'asked: |
И Сомс, в первый раз вмешавшись в разговор, спросил: |
|
"Yes, Bosinney, what do you say?" |
- В самом деле, Босини, что вы скажете? |
|
Bosinney replied coolly: |
Босини спокойно ответил: |
|
"The work is a remarkable one." |
- Вещь замечательная. |
|
His words were addressed to Swithin, his eyes smiled slyly at old Jolyon; only Soames remained unsatisfied. |
Он обращался к Суизину, а глаза его хитро улыбались старому Джолиону; один Сомс остался неудовлетворенным. |
|
"Remarkable for what?" |
- Замечательная? Чем? |
|
"For its naivete" |
- Своей наивностью. |
|
The answer was followed by an impressive silence; Swithin alone was not sure whether a compliment was intended. |
Наступило выразительное молчание; только один Суизин не был окончательно уверен в том, следует ли это понимать как комплимент или нет. |
|
English |
Русский |
|
Soames Forsyte walked out of his green-painted front door three days after the dinner at Swithin's, and looking back from across the Square, confirmed his impression that the house wanted painting. |
Через три дня после обеда у Суизина Сомс Форсайт, выйдя на улицу, затворил за собой выкрашенную в зеленую краску парадную дверь своего дома и, оглянувшись с середины сквера, окончательно убедился, что дом необходимо окрасить заново. |
|
He had left his wife sitting on the sofa in the drawing-room, her hands crossed in her lap, manifestly waiting for him to go out. This was not unusual. It happened, in fact, every day. |
Он оставил жену в гостиной - она сидела на диване, сложив руки на коленях, и, очевидно, ждала, когда он уйдет. В этом не было ничего необычного. В сущности говоря, так случалось ежедневно. |
|
He could not understand what she found wrong with him. It was not as if he drank! Did he run into debt, or gamble, or swear; was he violent; were his friends rackety; did he stay out at night? On the contrary. |
Он не мог понять, почему Ирэн так плохо относится к нему. Ведь он как будто не пьяница! Разве он влез в долги, играет в карты, несдержан на язык, груб; разве он заводит предосудительные знакомства; проводит ночи вне дома? Совсем наоборот! |
|
The profound, subdued aversion which he felt in his wife was a mystery to him, and a source of the most terrible irritation. That she had made a mistake, and did not love him, had tried to love him and could not love him, was obviously no reason. |
Глубоко затаенная неприязнь, которую Сомс чувствовал в Ирэн по отношению к себе, оставалась для него загадкой и служила источником сильнейшего раздражения. То, что ее замужество было ошибкой и она не любила его, Сомса, старалась полюбить и не смогла, - все это, разумеется, не причина. |
|
He that could imagine so outlandish a cause for his wife's not getting on with him was certainly no Forsyte. |
Тот, кто способен представить себе такую нелепую причину для объяснения ее натянутых отношений с мужем, не может называться Форсайтом. |
|
Soames was forced, therefore, to set the blame entirely down to his wife. He had never met a woman so capable of inspiring affection. They could not go anywhere without his seeing how all the men were attracted by her; their looks, manners, voices, betrayed it; her behaviour under this attention had been beyond reproach. That she was one of those women--not too common in the Anglo-Saxon race--born to be loved and to love, who when not loving are not living, had certainly never even occurred to him. Her power of attraction, he regarded as part of her value as his property; but it made him, indeed, suspect that she could give as well as receive; and she gave him nothing! 'Then why did she marry me?' was his continual thought. He had, forgotten his courtship; that year and a half when he had besieged and lain in wait for her, devising schemes for her entertainment, giving her presents, proposing to her periodically, and keeping her other admirers away with his perpetual presence. He had forgotten the day when, adroitly taking advantage of an acute phase of her dislike to her home surroundings, he crowned his labours with success. If he remembered anything, it was the dainty capriciousness with which the gold-haired, dark-eyed girl had treated him. He certainly did not remember the look on her face- -strange, passive, appealing--when suddenly one day she had yielded, and said that she would marry him. |
И поэтому Сомсу приходилось во всем винить жену. Никогда в жизни не встречал он женщины, которая бы так влекла к себе. Где бы они ни появлялись вместе. Сомс неизменно замечал, как все мужчины тянулись к Ирэн: взгляды, движения, голос выдавали их; окруженная таким вниманием, она держалась безукоризненно. Мысль о том, что Ирэн была одной из тех женщин, не часто встречающихся в англо-саксонской расе, которые рождены любить и быть любимыми, для которых без любви нет жизни, разумеется, ни разу не пришла ему в голову. Он смотрел на ее обаяние как на часть той ценности, которую она собой представляла, будучи его вещью, но это наводило на мысль, что Ирэн могла не только получать, но и дарить; а ему она ничего не дарила! "Но зачем же тогда было выходить за меня замуж?" непрестанно думал Сомс. Он уже забыл время своего сватовства - те полтора года, когда он осаждал и преследовал Ирэн, измышляя всяческие способы, чтобы развлечь ее, поднося подарки, раз за разом делая ей предложение и отваживая других поклонников своим постоянным присутствием. Он уже забыл тот день, когда, умело воспользовавшись приступом отвращения, которое вызывала у нее домашняя обстановка, он увенчал свои старания успехом. Если Сомс и помнил что-нибудь, так только ту капризную грацию, с которой золотоволосая темноглазая девушка обращалась с ним. И, разумеется, он не помнил выражения ее лица - выражения отчужденности, покорности и мольбы, - когда в один прекрасный день она сдалась и сказала, что будет его женой. |
|
It had been one of those real devoted wooings which books and people praise, when the lover is at length rewarded for hammering the iron till it is malleable, and all must be happy ever after as the wedding bells. |
Это было то настоящее пылкое поклонение, столь превозносимое и писателями и простыми смертными, когда влюбленный, сумев наконец сделать металл податливым, получает награду за свои труды и вступает в жизнь счастливую, как звон свадебных колоколов. |
|
Soames walked eastwards, mousing doggedly along on the shady side. |
Сомс повернул в восточном направлении, упрямо держась теневой стороны улицы. |
|
The house wanted doing, up, unless he decided to move into the country, and build. |
Дом необходимо отремонтировать или надо строиться за городом и переезжать туда. |
|
For the hundredth time that month he turned over this problem. There was no use in rushing into things! He was very comfortably off, with an increasing income getting on for three thousand a year; but his invested capital was not perhaps so large as his father believed--James had a tendency to expect that his children should be better off than they were. 'I can manage eight thousand easily enough,' he thought, 'without calling in either Robertson's or Nicholl's.' |
В сотый раз за последний месяц он принялся обдумывать этот план. Никогда не следует торопиться! Средства есть, доходы вырастают до трех тысяч фунтов в год; правда, капитал у него не такой солидный, как считает отец, - Джемс был склонен преувеличивать состояние своих детей. "Тысяч восемь я легко могу потратить, - соображал Сомс, - и не надо будет обращаться к Робертсону или к Николлу". |
|
He had stopped to look in at a picture shop, for Soames was an 'amateur' of pictures, and had a little-room in No. 62, Montpellier Square, full of canvases, stacked against the wall, which he had no room to hang. He brought them home with him on his way back from the City, generally after dark, and would enter this room on Sunday afternoons, to spend hours turning the pictures to the light, examining the marks on their backs, and occasionally making notes. |
Он остановился у одной из витрин, где были выставлены картины. Сомс был "любителем" живописи: небольшая комната в доме N 62 на Монпелье-сквер была заполнена холстами, стоявшими вдоль стен, так как их не где было вешать. Он привозил картины домой, возвращаясь из Сити обычно уже в сумерках, а по воскресеньям заходил в эту комнату и целыми часами поворачивал картины к свету, изучал надписи на обороте и время от времени отмечал что-то в записной книжке. |
|
They were nearly all landscapes with figures in the foreground, a sign of some mysterious revolt against London, its tall houses, its interminable streets, where his life and the lives of his breed and class were passed. Every now and then he would take one or two pictures away with him in a cab, and stop at Jobson's on his way into the City. |
По большей части это были пейзажи с фигурами на переднем плане - символ какого-то тайного протеста против Лондона с его высокими домами и бесконечными улицами, где протекала его жизнь и жизнь людей его племени и класса. Иногда Сомс брал одну-две картины и, отправляясь в Сити, останавливал кэб у Джобсона. |
|
He rarely showed them to anyone; Irene, whose opinion he secretly respected and perhaps for that reason never solicited, had only been into the room on rare occasions, in discharge of some wifely duty. She was not asked to look at the pictures, and she never did. To Soames this was another grievance. He hated that pride of hers, and secretly dreaded it. |
Он редко показывал кому-нибудь свою коллекцию. Ирэн, мнение которой он втайне уважал и, вероятно, поэтому никогда о нем не справлялся, бывала здесь очень редко - только в тех случаях, когда ее призывал долг хозяйки. Ей не предлагали посмотреть картины, и она не смотрела их. Для Сомса это было еще одним поводом для обиды. Он ненавидел эту гордость и втайне боялся ее. |
|
In the plate-glass window of the picture shop his image stood and looked at him. |
С зеркального стекла витрины на Сомса смотрело... его собственное отражение. |
|
His sleek hair under the brim of the tall hat had a sheen like the hat itself; his cheeks, pale and flat, the line of his clean-shaven lips, his firm chin with its greyish shaven tinge, and the buttoned strictness of his black cut-away coat, conveyed an appearance of reserve and secrecy, of imperturbable, enforced composure; but his eyes, cold,--grey, strained--looking, with a line in the brow between them, examined him wistfully, as if they knew of a secret weakness. |
На гладких волосах, видневшихся из-под полей цилиндра, лежал такой же глянец, как и на самом цилиндре; бледное узкое лицо, линия чисто выбритых губ, твердый подбородок со стальным отливом от бритья и строгость застегнутой на все пуговицы черной визитки придавали ему замкнутый и непроницаемый вид, пронизывали весь облик невозмутимым, подчеркнутым самообладанием; только глаза - холодные, серые, напряженные, с залегшей между бровями складкой - глядели на Сомса печально, словно знали его тайную слабость. |
|
He noted the subjects of the pictures, the names of the painters, made a calculation of their values, but without the satisfaction he usually derived from this inward appraisement, and walked on. |
Он рассмотрел картины, подписи художников, прикинул, сколько эти вещи могут стоить, не испытывая удовлетворения, которое обычно доставляла ему такая мысленная оценка, и пошел дальше. |
|
No. 62 would do well enough for another year, if he decided to build! The times were good for building, money had not been so dear for years; and the site he had seen at Robin Hill, when he had gone down there in the spring to inspect the Nicholl mortgage--what could be better! Within twelve miles of Hyde Park Corner, the value of the land certain to go up, would always fetch more than he gave for it; so that a house, if built in really good style, was a first-class investment. |
В доме N 62 можно прожить еще с год, если решиться строить новый! Время для стройки самое подходящее: деньги уже давно не были так дороги; а лучше того места, которое он присмотрел в Робин-Хилле весной, когда ездил туда по делу Николла, ничего и быть не может! Двенадцать миль от Хайд-парка, цены на землю наверняка поднимутся, всегда можно будет получить больше, чем заплатил; такой дом, если его выстроить в хорошем стиле, - верные деньги. |
|
The notion of being the one member of his family with a country house weighed but little with him; for to a true Forsyte, sentiment, even the sentiment of social position, was a luxury only to be indulged in after his appetite for more material pleasure had been satisfied. |
Сознание, что он единственный в семье будет обладателем загородного дома, не имело особенного значения для Сомса; истый Форсайт считает всякие сантименты, даже сантименты, связанные с общественным положением, роскошью, о которой можно думать только после того, как аппетиты будут утолены другими, более существенными вещами. |
|
To get Irene out of London, away from opportunities of going about and seeing people, away from her friends and those who put ideas into her head! That was the thing! She was too thick with June! June disliked him. He returned the sentiment. They were of the same blood. |
Увезти Ирэн из Лондона, лишить ее возможности встречаться с людьми, увезти от друзей и от тех, кто сбивает ее с толку! Вот что самое главное! Она слишком подружилась с Джун! Джун его не любит. Он отвечает ей тем же. Они ведь одной крови! |
|
It would be everything to get Irene out of town. The house would please her she would enjoy messing about with the decoration, she was very artistic! |
Увезти Ирэн за город - в этом все. Дом ей понравится, она с удовольствием возьмет на себя хлопоты по меблировке - ведь у нее такая художественная натура! |
|
The house must be in good style, something that would always be certain to command a price, something unique, like that last house of Parkes, which had a tower; but Parkes had himself said that his architect was ruinous. You never knew where you were with those fellows; if they had a name they ran you into no end of expense and were conceited into the bargain. |
Дом нужно выстроить в хорошем стиле, чтобы стоимость его сразу бросалась в глаза, - что-нибудь единственное в своем роде, как дом Паркса с башней; но Парке сам рассказывал, что архитектор разорил его. От этих людей всего можно ждать: если архитектор с именем, он втравит в такие расходы, что только держись, да еще заставит считаться со своими причудами. |
|
And a common architect was no good--the memory of Parkes' tower precluded the employment of a common architect: |
Брать же рядового архитектора не стоит - башня Паркса исключала всякую возможность приглашения рядового архитектора. |
|
This was why he had thought of Bosinney. Since the dinner at Swithin's he had made enquiries, the result of which had been meagre, but encouraging: "One of the new school." |
Вот почему Сомс подумал о Босини. После обеда у Суизина он навел справки, в результате которых получил скудные, но вместе с тем утешительные сведения: "архитектор новой школы". |
|
"Clever?" |
- Талантливый? |
|
"As clever as you like--a bit--a bit up in the air!" |
- Безусловно талантливый, только немножко... немножко витает в облаках! |
|
He had not been able to discover what houses Bosinney had built, nor what his charges were. The impression he gathered was that he would be able to make his own terms. The more he reflected on the idea, the more he liked it. It would be keeping the thing in the family, with Forsytes almost an instinct; and he would be able to get 'favoured-nation,' if not nominal terms--only fair, considering the chance to Bosinney of displaying his talents, for this house must be no common edifice. |
Сомсу так и не удалось разузнать, какие дома Босини уже построил и сколько он берет. Впечатление же создалось такое, что можно будет поставить свои условия. Чем больше Сомс думал об этом плане, тем больше он ему нравился. Все будет обделано в семейном кругу, к чему Форсайты стремятся почти инстинктивно; кроме того. Сомс сможет "приобрести" архитектора, если и не совсем по дешевке, то с "пониженной пошлиной", а это только справедливо, принимая во внимание, что Босини будет предоставлена возможность обнаружить свои таланты, так как дом Сомса не должен быть заурядным домом. |
|
Soames reflected complacently on the work it would be sure to bring the young man; for, like every Forsyte, he could be a thorough optimist when there was anything to be had out of it. |
Мысль о том, что молодой человек получит хорошую работу, доставляла ему удовольствие. Сомс, как и все Форсайты, обладал непоколебимым оптимизмом, когда из оптимизма можно было извлечь выгоду. |
|
Bosinney's office was in Sloane Street, close at, hand, so that he would be able to keep his eye continually on the plans. |
Контора Босини помещается на Слоун-стрит, совсем под рукой, можно будет следить за разработкой проекта. |
|
Again, Irene would not be to likely to object to leave London if her greatest friend's lover were given the job. June's marriage might depend on it. Irene could not decently stand in the way of June's marriage; she would never do that, he knew her too well. And June would be pleased; of this he saw the advantage. |
К тому же Ирэн вряд ли станет возражать против переезда за город, если при этом условии жених ее лучшей подруги получит работу. Может быть, от этого будет зависеть счастье Джун. Ирэн не захочет мешать ее счастью; ни в коем случае не захочет, ведь он ее знает. И Джун останется довольна; а в этом есть известная выгода. |
|
Bosinney looked clever, but he had also--and--it was one of his great attractions--an air as if he did not quite know on which side his bread were buttered; he should be easy to deal with in money matters. Soames made this reflection in no defrauding spirit; it was the natural attitude of his mind--of the mind of any good business man--of all those thousands of good business men through whom he was threading his way up Ludgate Hill. |
Босини на вид очень толковый малый, но, помимо всего прочего, у него есть одна черта, чрезвычайно привлекательная: в деловом отношении он несомненный простачок - денежный вопрос с ним будет нетрудно уладить. Сомс пришел к этому выводу без всякого намерения надуть Босини: таков был образ мышления у него и у всякого хорошего дельца - у тысячи хороших дельцов, сквозь толпы которых он пробирался по Лэдгейт-Хилл. |
|
Thus he fulfilled the inscrutable laws of his great class--of human nature itself--when he reflected, with a sense of comfort, that Bosinney would be easy to deal with in money matters. |
И, с удовлетворением размышляя о том, что с Босини будет нетрудно уладить денежный вопрос. Сомс подчинялся сокровенным законам великого класса, к которому он принадлежал, - законам самой природы. |
|
While he elbowed his way on, his eyes, which he usually kept fixed on the ground before his feet, were attracted upwards by the dome of St. Paul's. It had a peculiar fascination for him, that old dome, and not once, but twice or three times a week, would he halt in his daily pilgrimage to enter beneath and stop in the side aisles for five or ten minutes, scrutinizing the names and epitaphs on the monuments. The attraction for him of this great church was inexplicable, unless it enabled him to concentrate his thoughts on the business of the day. If any affair of particular moment, or demanding peculiar acuteness, was weighing on his mind, he invariably went in, to wander with mouse-like attention from epitaph to epitaph. Then retiring in the same noiseless way, he would hold steadily on up Cheapside, a thought more of dogged purpose in his gait, as though he had seen something which he had made up his mind to buy. |
Пробираясь сквозь толпу, Сомс, обычно смотревший себе под ноги во время ходьбы, поднял глаза на собор св. Павла. Старый собор чем-то притягивал его к себе, и Сомс не один, а два и три раза в неделю заходил сюда во время своих дневных странствований и по пять, по десять минут стоял в боковых приделах, читая имена и эпитафии на гробницах. Трудно сказать, чем привлекал Сомса этот величественный храм, разве только тем, что здесь ему было легче собраться с мыслями о деловом дне. Если голова его была занята каким-нибудь особенно важным или требующим особенной проницательности делом, он всякий раз заглядывал сюда и неслышно, как мышь, бродил от одной гробницы к другой. Потом, так же бесшумно выйдя на улицу, он твердыми шагами шел по Чипсайд, и в походке его чувствовалось еще большее упорство, как будто он шел с твердым намерением купить вещь, которая только что привлекла к себе его внимание. |
|
He went in this morning, but, instead of stealing from monument to monument, turned his eyes upwards to the columns and spacings of the walls, and remained motionless. |
Сомс зашел в собор и в это утро, но, вместо того чтобы бродить от эпитафии к эпитафии, перевел глаза на колонны и пролеты стен и замер в неподвижности. |
|
His uplifted face, with the awed and wistful look which faces take on themselves in church, was whitened to a chalky hue in the vast building. His gloved hands were clasped in front over the handle of his umbrella. He lifted them. Some sacred inspiration perhaps had come to him. |
Под громадными сводами собора его запрокинутое лицо, благоговейное и задумчивое, какими становятся все лица в церкви, казалось белым от падавшего на него мелового отсвета. Руки в перчатках сжимали зонтик, который он держал прямо перед собой. Сомс поднял их. Может быть, на него снизошло святое вдохновение. |
|
'Yes,' he thought, 'I must have room to hang my pictures. |
"Да, - мысленно сказал Сомс, - надо же когда-нибудь развесить картины". |
|
That evening, on his return from the City, he called at Bosinney's office. He found the architect in his shirt-sleeves, smoking a pipe, and ruling off lines on a plan. Soames refused a drink, and came at once to the point. |
В тот же вечер, возвращаясь из Сити, он зашел к Босини. Архитектор сидел без пиджака, с трубкой в зубах, и чертил какой-то план. Сомс отказался от вина и сразу перешел к делу. |
|
"If you've nothing better to do on Sunday, come down with me to Robin Hill, and give me your opinion on a building site." |
- Если в воскресенье у вас не предвидится ничего более интересного, давайте съездим в Робин-Хилл, я хочу посоветоваться с вами относительно одного участка для постройки. |
|
"Are you going to build?" |
- Вы думаете строиться? |
|
"Perhaps," said Soames; "but don't speak of it. I just want your opinion." |
- Может быть, - сказал Сомс, - только никому не рассказывайте об этом. Я просто хочу посоветоваться с вами. |
|
"Quite so," said the architect. |
- Понимаю, - сказал архитектор. |
|
Soames peered about the room. |
Сомс оглядел комнату. |
|
"You're rather high up here," he remarked. |
- Высоко вы забрались! - заметил он. |
|
Any information he could gather about the nature and scope of Bosinney's business would be all to the good. |
Все подробности о характере и размерах работы Босини, которые ему удастся подметить, могут пригодиться в будущем. |
|
"It does well enough for me so far," answered the architect. "You're accustomed to the swells." |
- Пока что мне здесь удобно, - ответил Босини. - Вы просто привыкли к роскоши. |
|
He knocked out his pipe, but replaced it empty between his teeth; it assisted him perhaps to carry on the conversation. Soames noted a hollow in each cheek, made as it were by suction. |
Он выбил трубку и, пустую, опять сунул ее в рот, - так, вероятно, ему было легче разговаривать. Сомс заметил, что щеки у Босини впалые, должно быть, от постоянного сосания трубки. |
|
"What do you pay for an office like this?" said he. |
- Сколько вы платите за такое помещение? - спросил он. |
|
"Fifty too much," replied Bosinney. |
- Пятьдесят, и не плачу, а переплачиваю, - ответил Босини. |
|
This answer impressed Soames favourably. |
Ответ произвел на Сомса благоприятное впечатление. |
|
"I suppose it is dear," he said. "I'll call for you--on Sunday about eleven." . |
- Да, дороговато, - сказал он. - Я заеду за вами в воскресенье часов в одиннадцать. |
|
The following Sunday therefore he called for Bosinney in a hansom, and drove him to the station. On arriving at Robin Hill, they found no cab, and started to walk the mile and a half to the site. |
И в следующее воскресенье он заехал за Босини в кабриолете и повез его на вокзал. На станции в Робин-Хилле лошадей не оказалось, и они прошли полторы мили до участка пешком. |
|
It was the 1st of August--a perfect day, with a burning sun and cloudless sky--and in the straight, narrow road leading up the hill their feet kicked up a yellow dust. |
Было первое августа - прекрасный жаркий день; в небе ни облака. Их башмаки поднимали желтую пыль на прямой узкой дороге, взбегавшей на вершину холма. |
|
"Gravel soil," remarked Soames, and sideways he glanced at the coat Bosinney wore. Into the side-pockets of this coat were thrust bundles of papers, and under one arm was carried a queer- looking stick. Soames noted these and other peculiarities. |
- Гравий, - заметил Сомс и поглядел искоса на пальто Босини. Из карманов этого пальто торчали связки бумаг, под мышкой архитектор нес какую-то замысловатую палку. Сомс заметил эти, а также и еще кое-какие подробности. |
|
No one but a clever man, or, indeed, a buccaneer, would have taken such liberties with his appearance; and though these eccentricities were revolting to Soames, he derived a certain satisfaction from them, as evidence of qualities by which he must inevitably profit. If the fellow could build houses, what did his clothes matter? |
Только талантливый человек или действительно "пират" мог позволить себе такую небрежность в костюме; и хотя эксцентричность Босини возмущала Сомса, до некоторой степени он даже остался доволен ею как признаком известных качеств, суливших ему самому выгоду. Если этот малый умеет строить дома, стоило обращать внимание на его костюм? |
|
"I told you," he said, "that I want this house to be a surprise, so don't say anything about it. I never talk of my affairs until they're carried through." |
- Я уже говорил вам, что пока держу постройку в секрете, - сказал Сомс, - и вы тоже никому не рассказывайте. Я никогда не говорю о своих делах, пока они не закончены. |
|
Bosinney nodded. |
Босини мотнул головой. |
|
"Let women into your plans," pursued Soames, "and you never know where it'll end." |
- Только заикнитесь женщине о своих планах, - продолжал Сомс, - конца не увидишь болтовне. |
|
"Ah!" Said Bosinney, "women are the devil!" |
- Да-а! - сказал Босини. - Уж эти женщины! |
|
This feeling had long been at the--bottom of Soames's heart; he had never, however, put it into words. |
В глубине души Сомс давно пришел к такому же заключению; правда, он никогда не высказывал этой мысли вслух. |
|
"Oh!" he Muttered, "so you're beginning to...." He stopped, but added, with an uncontrollable burst of spite: "June's got a temper of her own--always had." |
- А! - пробормотал Сомс. - Значит, вы уже начинаете... - он запнулся, но не сдержал себя и закончил с раздражением: - Джун тоже с характером всегда этим отличалась. |
|
"A temper's not a bad thing in an angel." |
- Характер не такая уж плохая вещь для ангела. |
|
Soames had never called Irene an angel. He could not so have violated his best instincts, letting other people into the secret of her value, and giving himself away. He made no reply. |
Сомс никогда не называл Ирэн ангелом. Он не мог насиловать свой характер, раскрывая посторонним ее ценность и тем самым выдавая себя. Пришлось промолчать. |
|
They had struck into a half-made road across a warren. A cart-track led at right-angles to a gravel pit, beyond which the chimneys of a cottage rose amongst a clump of trees at the border of a thick wood. Tussocks of feathery grass covered the rough surface of the ground, and out of these the larks soared into the hate of sunshine. On the far horizon, over a countless succession of fields and hedges, rose a line of downs. |
Запущенная дорога вывела их на пустырь. Колеи заворачивали под прямым углом к разработкам гравия, за которыми, среди кучки деревьев на опушке густого леса, поднимались трубы коттеджа. Пучки пушистой травы покрывали сухую землю, и жаворонки взлетали из ее зарослей прямо в сияющее небо. Вдали, на горизонте, за бесконечной вереницей изгородей и полей, вставала линия холмов. |
|
Soames led till they had crossed to the far side, and there he stopped. It was the chosen site; but now that he was about to divulge the spot to another he had become uneasy. |
Сомс провел Босини в крайний угол пустыря и остановился. Выбранный участок был здесь; но теперь, когда приходилось показывать его другому, Сомс пришел в замешательство. |
|
"The agent lives in that cottage," he said; "he'll give us some lunch--we'd better have lunch before we go into this matter." |
- Агент живет вон в том коттедже, он даст нам позавтракать, давайте сначала поедим, а потом уже приступим к делу, - сказал Сомс. |
|
He again took the lead to the cottage, where the agent, a tall man named Oliver, with a heavy face and grizzled beard, welcomed them. During lunch, which Soames hardly touched, he kept looking at Bosinney, and once or twice passed his silk handkerchief stealthily over his forehead. The meal came to an end at last, and Bosinney rose. |
Он снова пошел первым к коттеджу, где их встретил агент Оливер, высокий человек с мясистым лицом и седеющей бородой. За завтраком Сомс почти ничего не ел, разглядывал Босини и раза два украдкой вытер лоб шелковым носовым платком. Наконец завтрак кончился, и Босини встал. |
|
"I dare say you've got business to talk over," he said; "I'll just go and nose about a bit." Without waiting for a reply he strolled out. |
- Вам, вероятно, надо переговорить о делах, - сказал он, - а я пока что пойду осмотрюсь немного. - И, не дожидаясь ответа, вышел. |
|
Soames was solicitor to this estate, and he spent nearly an hour in the agent's company, looking at ground-plans and discussing the Nicholl and other mortgages; it was as it were by an afterthought that he brought up the question of the building site. |
Сомс (он был поверенным владельца имения) провел в обществе агента около часа, рассматривая планы участков и обсуждая закладные Николла и других своих доверителей; и в конце, как будто вспомнив вдруг об интересующем его деле, перевел разговор на другую тему. |
|
"Your people," he said, "ought to come down in their price to me, considering that I shall be the first to build." |
- Ваши хозяева, - сказал он, - должны уступить мне подешевле, ведь я первый начинаю здесь строиться. |
|
Oliver shook his head. |
Оливер покачал головой. |
|
The site you've fixed on, Sir, he said, "is the cheapest we've got. Sites at the top of the slope are dearer by a good bit." |
- Участок, который вы себе присмотрели, сэр, - сказал он, - считается у нас самым дешевым. Те, что на вершине холма, будут подороже. |
|
"Mind," said Soames," I've not decided; it's quite possible I shan't build at all. The ground rent's very high." |
- Имейте в виду, - сказал Сомс, - что я еще не решил окончательно; весьма возможно, что я раздумаю строиться. Налоги чересчур высоки. |
|
"Well, Mr. Forsyte, I shall be sorry if you go off, and I think you'll make a mistake, Sir. There's not a bit of land near London with such a view as this, nor one that's cheaper, all things considered; we've only to advertise, to get a mob of people after it." |
- Что ж, мистер Форсайт, очень жаль, если вы раздумаете; по-моему, это будет ошибкой с вашей стороны, сэр. Разве вы найдете под Лондоном другой участок с таким прекрасным видом и за такую цену? Нам стоит только дать публикацию - отбоя не будет от покупателей. |
|
They looked at each other. Their faces said very plainly: 'I respect you as a man of business; and you can't expect me to believe a word you say.' |
Они взглянули друг на друга. На их лицах было ясно написано: "Я уважаю вас как делового человека, но не надейтесь, что я поверю хоть одному - вашему слову". |
|
Well, repeated Soames, "I haven't made up my mind; the thing will very likely go off!" With these words, taking up his umbrella, he put his chilly hand into the agent's, withdrew it without the faintest pressure, and went out into the sun. |
- Ну что ж, - повторил Сомс, - я окончательно не решаю, очень возможно, что ничего не выйдет! - С этими словами он взял зонтик, сунул агенту свои холодные пальцы и, отдернув их без малейшего рукопожатия, вышел на солнце. |
|
He walked slowly back towards the site in deep thought. His instinct told him that what the agent had said was true. A cheap site. And the beauty of it was, that he knew the agent did not really think it cheap; so that his own intuitive knowledge was a victory over the agent's. |
Погрузившись в глубокое раздумье, он медленно шел к облюбованному участку. Инстинкт подсказывал ему, что агент говорил правду. Участок дешевый. Но самая прелесть была в том, что агент, как Сомс был уверен, в действительности не считал участок дешевым; значит, его собственная интуиция взяла верх над интуицией агента. |
|
'Cheap or not, I mean to have it,' he thought. |
"Дешево или дорого, я все равно куплю", - думал Сомс. |
|
The larks sprang up in front of his feet, the air was full of butterflies, a sweet fragrance rose from the wild grasses. The sappy scent of the bracken stole forth from the wood, where, hidden in the depths, pigeons were cooing., and from afar on the warm breeze, came the rhythmic chiming of church bells. |
Жаворонки взлетали у него прямо из-под ног, в воздухе порхали бабочки, от густой травы шел нежный запах. Из леса, где, спрятавшись в зарослях, ворковали голуби, тянуло папоротником, и теплый ветер нес издалека мерный перезвон колоколов. |
|
Soames walked with his eyes on the ground, his lips opening and closing as though in anticipation of a delicious morsel. But when he arrived at the site, Bosinney was nowhere to be seen. After waiting some little time, he crossed the warren in the direction of the slope. He would have shouted, but dreaded the sound of his voice . |
Сомс шел, опустив глаза, губы его то сжимались, то разжимались, словно в предвкушении лакомого кусочка. Но, дойдя до места, он не нашел там Босини. Подождав несколько минут, Сомс пересек пустырь, ведущий к склону холма. Он хотел было крикнуть, но побоялся звука собственного голоса. |
|
The warren was as lonely as a prairie, its silence only broken by the rustle of rabbits bolting to their holes, and the song of the larks. |
На лугу было пустынно, как в прериях, тишину нарушала только беготня кроликов, прятавшихся по своим норкам, и песнь жаворонка. |
|
Soames, the pioneer-leader of the great Forsyte army advancing to the civilization of this wilderness, felt his spirit daunted by the loneliness, by the invisible singing, and the hot, sweet air. He had begun to retrace his steps when he at last caught sight of Bosinney. |
Сомса - вожака головного отряда великой армии Форсайтов, несущих цивилизацию в эту глушь, - угнетали тишина луга, пение незримых жаворонков и душный, пряный воздух. Он повернул было назад, но в эту минуту увидел Босини. |
|
The architect was sprawling under a large oak tree, whose trunk, with a huge spread of bough and foliage, ragged with age, stood on the verge of the rise. |
Архитектор лежал, растянувшись под громадным старым дубом, поднимавшим над самым откосом свои могучие ветви с густой листвой. |
|
Soames had to touch him on the shoulder before he looked up. |
Сомсу пришлось тронуть Босини за плечо, чтобы тот заметил его. |
|
"Hallo! Forsyte," he said, "I've found the very place for your house! Look here!" |
- Алло, Форсайт! - сказал архитектор. - Я нашел самое подходящее место для вашего дома. Посмотрите! |
|
Soames stood and looked, then he said, coldly: |
Сомс постоял, посмотрел, потом сказал холодно: |
|
"You may be very clever, but this site will cost me half as much again." |
- Может быть, ваш выбор и неплох, но этот участок обойдется мне в полтора раза дороже. |
|
"Hang the cost, man. Look at the view!" |
- Плюньте на цену. Полюбуйтесь, какой вид! |
|
Almost from their feet stretched ripe corn, dipping to a small dark copse beyond. A plain of fields and hedges spread to the distant grey-bluedowns. In a silver streak to the right could be seen the line of the river. |
Почти около самых ног у них расстилалось золотистое поле, кончавшееся небольшой темной рощей. Луга и изгороди уходили к далеким серо-голубым холмам. Вдали справа серебряной полоской поблескивала река. |
|
The sky was so blue, and the sun so bright, that an eternal summer seemed to reign over this prospect. Thistledown floated round them, enraptured by the serenity, of the ether. The heat danced over the corn, and, pervading all, was a soft, insensible hum, like the murmur of bright minutes holding revel between earth and heaven. |
Небо было такое синее, солнце такое горячее, - казалось, что лето царит здесь вечно. Пушинка чертополоха проплыла мимо них, упоенная безмятежностью воздуха. Над полем дрожал зной, все кругом было пронизано нежным, еле уловимым жужжанием, словно мгновенья радости, в буйном веселье проносившиеся между землей и небом, шептали что-то друг другу. |
|
Soames looked. In spite of himself, something swelled in his breast. To live here in sight of all this, to be able to point it out to his friends, to talk of it, to possess it! His cheeks flushed. The warmth, the radiance, the glow, were sinking into his senses as, four years before, Irene's beauty had sunk into his senses and made him long for her. He stole a glance at Bosinney, whose eyes, the eyes of the coachman's 'half-tame leopard,' seemed running wild over the landscape. The sunlight had caught the promontories of the fellow"s face, the bumpy cheekbones, the point of his chin, the vertical ridges above his brow; and Soames watched this rugged, enthusiastic, careless face with an unpleasant feeling. |
Сомс продолжал смотреть Против воли что-то ширилось у него в груди. Жить здесь и видеть перед собой этот простор, показывать его знакомым, говорить о нем, владеть им! Щеки его вспыхнули. Тепло, блеск, сияние захватило Сомса так же, как четыре года назад его захватила красота Ирэн. Он взглянул украдкой на Босини, глаза которого - глаза "полудикого леопарда", как его назвал кучер старого Джолиона, - с жадностью блуждали по ландшафту. Яркое солнце еще сильнее подчеркивало резкие черты его лица, выдающиеся скулы, подбородок, вертикальные складки на лбу; и Сомс с неприязненным чувством глядел на это суровое, вдохновенное, бездумное лицо. |
|
A long, soft ripple of wind flowed over the corn, and brought a puff of warm air into their faces. |
Мягкая волна зыби прошла по полю, и ветер тепло пахнул на них. |
|
"I could build you a teaser here," said Bosinney, breaking the silence at last. |
- Какой дом я бы вам здесь построил! - сказал Босини, прервав наконец молчание. |
|
"I dare say," replied Soames, drily. "You haven't got to pay for it." |
- Ну еще бы! - сухо ответил Сомс. - Ведь вам не придется платить за него. |
|
"For about eight thousand I could build you a palace." |
- Тысяч так за восемь я выстрою вам дворец. |
|
Soames had become very pale--a struggle was going on within him. He dropped his eyes, and said stubbornly: |
Сомс побледнел - он боролся с собой. Потом опустил глаза и сказал упрямо: |
|
"I can't afford it." |
- Мне это не по средствам. |
|
And slowly, with his mousing walk, he led the way back to the first site. |
И направил свои медленные, осторожные шаги обратно на первый участок. |
|
They spent some time there going into particulars of the projected house, and then Soames returned to the agent's cottage. |
Они пробыли там еще некоторое время, обсуждая детали будущего дома, а затем Сомс вернулся в коттедж к агенту. |
|
He came out in about half an hour, and, joining Bosinney, started for the station. |
Через полчаса он вышел и вместе с Босини отправился на станцию. |
|
"Well," he said, hardly opening his lips, "I've taken that site of yours, after all." |
- Так вот, - сказал Сомс, еле разжимая губы, - я все-таки остановился на вашем участке. |
|
And again he was silent, confusedly debating how it was that this fellow, whom by habit he despised, should have overborne his own decision. |
И снова замолчал, недоумевая, каким образом этот человек, которого он не мог не презирать, заставил его, Сомса, изменить свое решение. |
|
English |
Русский |
|
Like the enlightened thousands of his class and generation in this great city of London, who no longer believe in red velvet chairs, and know that groups of modern Italian marble are 'vieux jeu,' Soames Forsyte inhabited a house which did what it could. It owned a copper door knocker of individual design, windows which had been altered to open outwards, hanging flower boxes filled with fuchsias, and at the back (a great feature) a little court tiled with jade-green tiles, and surrounded by pink hydrangeas in peacock-blue tubs. Here, under a parchment- coloured Japanese sunshade covering the whole end, inhabitants or visitors could be screened from the eyes of the curious while they drank tea and examined at their leisure the latest of Soames's little silver boxes.. |
Как и вся просвещенная верхушка лондонцев одного с ним класса и поколения, уже утратившая веру в красную плюшевую мебель и понимавшая, что итальянские мраморные группы современной работы - просто vieux jeu, Сомс Форсайт жил в таком доме, который мог сам постоять за себя. На входной его двери висел медный молоток, выполненный по специальному заказу, оконные рамы были переделаны и открывались наружу, в подвесных цветочных ящиках росла фуксия, а за домом (немаловажная деталь) был маленький дворик, вымощенный зелеными плитами и уставленный по краям розовыми гортензиями в ярко-синих горшках. Здесь, под японским тентом цвета пергамента, закрывавшим часть двора, обитатели дома и гости, защищенные от любопытных взоров, пили чай и разглядывали на досуге последние новинки из коллекции табакерок Сомса. |
|
The inner decoration favoured the First Empire and William Morris. For its size, the house was commodious; there were countless nooks resembling birds' nests, and little things made of silver were deposited like eggs. |
Внутреннее убранство комнат отдавало дань стилю ампир и Уильяму Моррису. Дом был хоть и небольшой, но довольно поместительный, с множеством уютных уголков, напоминавших птичьи гнездышки, и множеством серебряных безделушек, которые лежали в этих гнездышках, как яички. |
|
In this general perfection two kinds of fastidiousness were at war. There lived here a mistress who would have dwelt daintily on a desert island; a master whose daintiness was, as it were, an investment, cultivated by the owner for his advancement, in accordance with the laws of competition. This competitive daintiness had caused Soames in his Marlborough days to be the first boy into white waistcoats in summer, and corduroy waistcoats in winter, had prevented him from ever appearing in, public with his tie climbing up his collar, and induced him to dust his patent leather boots before a great multitude assembled on Speech Day to hear him recite Moliere. |
На общем фоне этого совершенства вели борьбу два различных вида изысканности. Здесь жила хозяйка, которая могла бы окружить себя изяществом даже на необитаемом острове, и хозяин, утонченность которого была, в сущности говоря, капиталом, одним из средств для достижения жизненных успехов в полном соответствии с законами конкуренции. Эта утонченность, продиктованная законами конкуренции, вынуждала Сомса еще в школе в Молборо первым надевать зимой вельветовый жилет, а летом - белый, не позволяла появляться в обществе с криво сидящим галстуком и однажды заставила его смахнуть пыль с лакированных ботинок на виду у всей публики, собравшейся в день акта слушать, как он будет декламировать Мольера. |
|
Skin-like immaculateness had grown over Soames, as over many Londoners; impossible to conceive of him with a hair out of place, a tie deviating one-eighth of an inch from the perpendicular, a collar unglossed! He would not have gone without a bath for worlds--it was the fashion to take baths; and how bitter was his scorn of people who omitted them! |
Безупречность приросла к Сомсу и к многим другим лондонцам, как кожа: немыслимо вообразить его с растрепанными волосами, с галстуком, отклонившимся от перпендикуляра на одну восьмую дюйма, с воротничком, не сияющим белизной! Никакими силами нельзя было заставить его обойтись без ванны - ванны тогда входили в моду; и какое глубочайшее презрение питал он к тем, кто пренебрегал ежедневной ванной! |
|
But Irene could be imagined, like some nymph, bathing in wayside streams, for the joy of the freshness and of seeing her own fair body. |
А Ирэн могла бы купаться в придорожном ручье, как нимфа, которая рада прохладе и любуется своим прекрасным телом. |
|
In this conflict throughout the house the woman had gone to the wall. As in the struggle between Saxon and Celt still going on within the nation, the more impressionable and receptive temperament had had forced on it a conventional superstructure. |
В этой борьбе, которая велась в стенах дома, женщине пришлось уступить. Так и в поединке между англо-саксонским и кельтским духом, все еще не затихающем внутри нации, более впечатлительному и податливому темпераменту пришлось примириться с навязанным ему грузом условностей. |
|
Thus the house had acquired a close resemblance to hundreds of other houses with the same high aspirations, having become: 'That very charming little house of the Soames Forsytes, quite individual, my dear--really elegant.' |
"И дом Сомса приобрел очень близкое сходство с сотнями других домов, олицетворявших столь же возвышенные стремления, и стал тем, о чем говорили: "Очаровательный домик у Сомса Форсайта, такой оригинальный, милочка, по-настоящему элегантный!" |
|
For Soames Forsyte--read James Peabody, Thomas Atkins, or Emmanuel Spagnoletti, the name in fact of any upper-middle class Englishman in London with any pretensions to taste; and though the decoration be different, the phrase is just. |
Подставьте вместо Сомса Форсайта Джемса Пибоди, Томаса Аткинса, Эммануила Спаньолетти или любого англичанина из лондонской буржуазии, выказывающего претензии на хороший вкус, и пусть убранство их домов будет несколько различным - оценка эта применима к ним всем. |
|
On the evening of August 8, a week after the expedition to Robin Hill, in the dining-room of this house--'quite individual, my dear--really elegant'- Soames and Irene were seated at dinner. A hot dinner on Sundays was a little distinguishing elegance common to this house and many others. |
Восьмого августа, через неделю после поездки в Робин-Хилл, в столовой этого дома - "такого оригинального, милочка, по-настоящему элегантного" - Сомс и Ирэн сидели вечером за обеденным столом. Горячий обед по воскресным дням был изысканно-элегантной черточкой, свойственной и этому и многим другим домам. |
|
Early in married life Soames had laid down the rule: 'The servants must give us hot dinner on Sundays--they've nothing to do but play the concertina.' |
Вскоре после женитьбы Сомс издал рескрипт: "Прислуга должна позаботиться о горячем обеде по воскресеньям - все равно бездельничают, играют с утра до вечера на концертино". |
|
The custom had produced no revolution. For--to Soames a rather deplorable sign--servants were devoted to Irene, who, in defiance of all safe tradition, appeared to recognise their right to a share in the weaknesses of human nature. |
Это нововведение не вызвало революции. Слуги - Сомса это всегда коробило - обожали Ирэн, которая, наперекор всем здравым традициям, признавала за ними право на слабости, свойственные человеческой природе. |
|
The happy pair were seated, not opposite each other, but rectangularly, at the handsome rosewood table; they dined without a cloth--a distinguishing elegance--and so far had not spoken a word. |
Счастливая пара восседала за красивым столом палисандрового дерева не vis-a-vis, а наискось друг от друга; они обедали без скатерти - еще одна изысканно-элегантная черточка - и до сих пор еще не обменялись ни словом. |
|
Soames liked to talk during dinner about business, or what he had been buying, and so long as he talked Irene's silence did not distress him. This evening he had found it impossible to talk. The decision to build had been weighing on his mind all the week, and he had made up his mind to tell her. |
За обедом Сомс любил поговорить о делах, о своих покупках, и, пока он говорил, молчание Ирэн не смущало его. Но в этот вечер говорить было трудно. Решение о постройке нового дома целую неделю не выходило у Сомса из головы, и сегодня, наконец, он собрался поделиться этим с Ирэн. |
|
His nervousness about this disclosure irritated him profoundly; she had no business to make him feel like that--a wife and a husband being one person. She had not looked at him once since they sat down; and he wondered what on earth she had been thinking about all the time. It was hard, when a man worked as he did, making money for her--yes, and with an ache in his heart- -that she should sit there, looking--looking as if she saw the walls of the room closing in. It was enough to make a man get up and leave the table. |
Волнение, которое он испытывал, готовясь сообщить свою новость, бесило его самого: зачем она ставит его в такое положение - ведь муж и жена едины. За весь обед она даже ни разу не взглянула на него; и Сомс не мог понять, о чем она думает все это время. Тяжело, когда человек трудится так, как трудится он, добывает для нее деньги - да, для нее, и с болью в сердце! - а она сидит здесь и смотрит, смотрит, как будто ждет, что эти стены того и гляди придавят ее. От одного этого можно встать из-за стола и уйти из комнаты. |
|
The light from the rose-shaded lamp fell on her neck and arms-- Soames liked her to dine in a low dress, it gave him an inexpressible feeling of superiority to the majority of his acquaintance, whose wives were contented with their best high frocks or with tea-gowns, when they dined at home. Under that rosy light her amber-coloured hair and fair skin made strange contrast with her dark brown eyes. |
Свет лампы, затененной розовым абажуром, падал ей на шею и руки Сомс любил, чтобы Ирэн выходила к обеду декольтированной: это давало ему неизъяснимое чувство превосходства над большинством знакомых, жены которых, обедая дома, ограничивались домашними платьями или закрытыми вечерними туалетами. В розовом свете лампы янтарные волосы и белая кожа Ирэн так странно подчеркивали ее темно-карие глаза. |
|
Could a man own anything prettier than this dining-table with its deep tints, the starry, soft-petalled roses, the ruby-coloured glass, and quaint silver furnishing; could a man own anything prettier than the woman who sat at it? Gratitude was no virtue among Forsytes, who, competitive, and full of common-sense, had no occasion for it; and Soames only experienced a sense of exasperation amounting to pain, that he did not own her as it was his right, to own her, that he could not, as by stretching out his hand to that rose, pluck her and sniff the very secrets of her heart. |
Разве может человек обладать чем-нибудь более прекрасным, чем этот обеденный стол глубоких, сочных тонов, эти нежные лепестки роз, мерцающих, точно звезды, бокалы, отливающие рубином, и изысканное серебро сервировки; разве может человек обладать чем-нибудь более прекрасным, чем эта женщина, которая сидит за его столом? Чувство благодарности не входило в список форсайтских добродетелей - в Форсайтах слишком много здравого смысла и духа соперничества, чтобы ощущать потребность в этом чувстве, - и Сомс испытывал только граничащее с болью раздражение при мысли, что ему не дано обладать ею так, как полагалось бы по праву, что он не может протянуть к ней руку, как к этой розе, взять ее и вдохнуть в себя весь сокровенный аромат ее сердца. |
|
Out of his other property, out of all the things he had collected, his silver, his pictures, his houses, his investments, he got a secret and intimate feeling; out of her he got none. |
Все, что принадлежало ему - серебро, картины, дома, деньги, - все это было свое, близкое; но ее близости он не чувствовал. |
|
In this house of his there was writing on every wall. His business-like temperament protested against a mysterious warning that she was not made for him. He had married this woman, conquered her, made her his own, and it seemed to him contrary to the most fundamental of all laws, the law of possession, that he could do no more than own her body--if indeed he could do that, which he was beginning to doubt. If any one had asked him if he wanted to own her soul, the question would have seemed to him both ridiculous and sentimental. But he did so want, and the writing said he never would. |
В его доме пророческие строки горели на каждой стене. Деловитая натура Сомса восставала против темного предсказания, что Ирэн предназначена не для него. Он женился на этой женщине, завоевал ее, сделал своей собственностью, и то, что теперь ему не дано ничего другого, как только владеть ее телом (да владел ли он им? Теперь и это начинало казаться сомнительным), шло вразрез с самым основным законом, законом собственности. Спроси кто-нибудь Сомса, хочет ли он владеть ее душой, вопрос показался бы ему и смешным и сентиментальным. На самом же деле он хотел этого, а пророчество гласило, что ему никогда не добиться такой власти. |
|
She was ever silent, passive, gracefully averse; as though terrified lest by word, motion, or sign she might lead him to believe that she was fond of him; and he asked himself: Must I always go on like this? |
Она всегда была молчалива, пассивна, всегда относилась к нему с грациозной сдержанностью, словно боясь, что он может истолковать какое-нибудь ее слово, жест или знак как проявление любви. И Сомс задавал себе вопрос: неужели это никогда не кончится? |
|
Like most novel readers of his generation (and Soames was a great novel reader), literature coloured his view of life; and he had imbibed the belief that it was only a question of time. |
Взгляды Сомса, как и взгляды многих его сверстников. складывались не без влияния литературы (а Сомс был большим любителем романов); он твердо верил, что время может сгладить все. |
|
In the end the husband always gained the affection of his wife. Even in those cases--a class of book he was not very fond of-- which ended in tragedy, the wife always died with poignant regrets on her lips, or if it were the husband who died-- unpleasant thought--threw herself on his body in an agony of remorse. |
В конце концов мужья всегда завоевывают любовь своих жен. Даже в тех случаях, которые кончались трагически - такие книги Сомс недолюбливал, - жена всегда умирала со словами горького раскаяния на устах, а если умирал муж - весьма неприятно! - она бросалась на его труп, обливаясь горькими слезами. |
|
He often took Irene to the theatre, instinctively choosing the modern Society Plays with the modern Society conjugal problem, so fortunately different from any conjugal problem in real life. He found that they too always ended in the same way, even when there was a lover in the case. While he was watching the play Soames often sympathized with the lover; but before he reached home again, driving with Irene in a hansom, he saw that this would not do, and he was glad the play had ended as it had. There was one class of husband that had just then come into fashion, the strong, rather rough, but extremely sound man, who was peculiarly successful at the end of the play; with this person Soames was really not in sympathy, and had it not been for his own position, would have expressed his disgust with the fellow. But he was so conscious of how vital to himself was the necessity for being a successful, even a 'strong,' husband, that be never spoke of a distaste born perhaps by the perverse processes of Nature out of a secret fund of brutality in himself. |
Сомс часто возил Ирэн в театр, бессознательно выбирая современные пьесы из великосветской жизни, трактующие современную проблему брака в таком плане, который, по счастью, не имеет ничего общего с действительностью. Сомс видел, что и у этих пьес конец всегда одинаков, даже если на сцене появляется любовник. Следя за ходом спектакля. Сомс часто сочувствовал любовнику; но, не успев даже доехать с Ирэн до дому, он приходил к заключению, что был не прав, и радовался, что пьеса кончилась так, как ей и следовало кончиться. В те дни на сцене фигурировал тип мужа, входивший тогда в моду: тип властного, грубоватого, но исключительно здравомыслящего мужчины, который к концу пьесы всегда одерживал полную победу; такой персонаж не вызывал у Сомса симпатий, и, сложись его семейная жизнь по-иному, он не преминул бы высказать, какое отвращение вызывают у него подобные субъекты. Но Сомс так ясно ощущал необходимость быть победоносным и даже "властным" мужем, что никогда не высказывал своего отвращения, которое природа окольными путями вывела, быть может, из таившейся в нем самом жестокости. |
|
But Irene's silence this evening was exceptional. He had never before seen such an expression on her face. And since it is always the unusual which alarms, Soames was alarmed. He ate his savoury, and hurried the maid as she swept off the crumbs with the silver sweeper. When she had left the room, he filled his. glass with wine and said: |
Однако в этот вечер Ирэн была особенно молчалива. Он никогда еще не видел такого выражения на ее лице. И так как необычное всегда тревожит. Сомс встревожился. Он кончил есть маслины и поторопил горничную, сметавшую серебряной щеточкой крошки со стола. Когда она вышла, Сомс валил себе вина и сказал: |
|
"Anybody been here this afternoon?" |
- Был кто-нибудь сегодня? |
|
"June." |
- Джун. |
|
"What did she want?" It was an axiom with the Forsytes that people did not go anywhere unless they wanted something. "Came to talk about her lover, I suppose?" |
- Что ей понадобилось? - Форсайты считают за непреложную истину, что люди приходят только тогда, когда им что-нибудь нужно. - Наверно, приходила поболтать о женихе? |
|
Irene made no reply. |
Ирэн молчала. |
|
It looks to me," continued Soames, "as if she were sweeter on him than he is on her. She's always following him about." |
- Мне кажется, - продолжал Сомс, - что Джун влюблена в Босини гораздо больше, чем он в нее. Она ему проходу не дает. |
|
Irene's eyes made him feel uncomfortable. |
Он почувствовал себя неловко под взглядом Ирэн. |
|
"You've no business to say such a thing!" she exclaimed. |
- Ты не имеешь права так говорить! - воскликнула она. |
|
"Why not? Anybody can see it." |
- Почему? Это все замечают. |
|
"They cannot. And if they could, it's disgraceful to say so." |
- Неправда. А если кто-нибудь и замечает, стыдно говорить такие вещи. |
|
Soames's composure gave way. |
Самообладание покинуло Сомса. |
|
"You're a pretty wife!" he said. But secretly he wondered at the heat of her reply; it was unlike her. "You're cracked about June! I can tell you one thing: now that she has the Buccaneer in tow, she doesn't care twopence about you, and, you'll find it out. But you won't see so much of her in future; we're going to live in the country." |
- Нечего сказать, хорошая у меня жена! - воскликнул он, но втайне удивился ее горячности: это было не похоже на Ирэн. - Ты помешалась на своей Джун! Могу сказать только одно; с тех пор как она взяла на буксир этого "пирата", ей стало не до тебя, скоро ты сама в этом убедишься. Правда, теперь вам не придется часто видеть друг друга: мы будем жить за городом. |
|
He had been glad to get his news out under cover of this burst of irritation. He had expected a cry of dismay; the silence with which his pronouncement was received alarmed him. |
Сомс был рад, что случай позволил ему сообщить эту новость под прикрытием раздражения. Он ждал вспышки с ее стороны; молчание, которым были встречены его слова, обеспокоило его. |
|
"You don't seem interested," he was obliged to add. |
- Тебе, кажется, все равно? - пришлось ему добавить. |
|
"I knew it already." |
- Я уже знаю об этом. |
|
He looked at her sharply. |
Он быстро взглянул на нее. |
|
"Who told you?" |
- Кто тебе сказал? |
|
"June." |
- Джун. |
|
"How did she know?" |
- А она откуда знает? |
|
Irene did not answer. Baffled and uncomfortable, he said: |
Ирэн ничего не ответила. Сбитый с толку, смущенный, он сказал: |
|
"It's a fine thing for Bosinney, it'll be the making of him. I suppose she's told you all about it?" |
- Прекрасная работа для Босини; он сделает на ней имя. Джун все тебе рассказала? |
|
"Yes." |
- Да. |
|
There was another pause, and then Soames said: |
Снова наступило молчание, затем Сомс спросил: |
|
"I suppose you don't want to, go?" |
- Тебе, наверно, не хочется переезжать? |
|
Irene made no reply. |
Ирэн молчала. |
|
"Well, I can't tell what you want. You never seem contented here." |
- Ну, я не знаю, чего ты хочешь. Здесь тебе тоже не по душе. |
|
"Have my wishes anything to do with it?" |
- Разве мои желания что-нибудь значат? |
|
She took the vase of roses and left the room. Soames remained seated. Was it for this that he had signed that contract? Was it for this that he was going to spend some, ten thousand pounds? Bosinney"s phrase came back to him: "Women are the devil!" |
Она взяла вазу с розами и вышла из комнаты. Сомс остался за столом. И ради этого он подписал контракт на постройку дома? Ради этого он готов выбросить десять тысяч фунтов? И ему вспомнились слова Босини: "Уж эти женщины!" |
|
But presently he grew calmer. It might have, been worse. She might have flared up. He had expected something more than this. It was lucky, after all, that June had broken the ice for him. She must have wormed it out of Bosinney; he might have known she would. |
Но вскоре Сомс успокоился. Могло быть и хуже. Она могла вспылить. Он ожидал большего. В конце концов получилось даже удачно, что Джун первая пробила брешь. Она, должно быть, вытянула признание у Босини; этого следовало ждать. |
|
He lighted his cigarette. After all, Irene had not made a scene! She would come round--that was the best of her; she was cold, but not sulky. And, puffing the cigarette smoke at a lady-bird on the shining table, he plunged into a reverie about the house. It was no good worrying; he would go and make it up presently. She would be sitting out there in the dark, under the Japanese sunshade, knitting. A beautiful, warm night.... |
Он закурил папиросу. В конце концов, Ирэн не устроила ему сцены. Все обойдется - это самая хорошая черта в ее характере: она холодна, зато никогда не дуется. И, пустив дымом в божью коровку, севшую на полированный стол, он погрузился в мечты о доме. Не стоит волноваться; он пойдет сейчас к ней - и все уладится. Она сидит там во дворике, под японским тентом, в руках у нее вязанье. Сумерки, прекрасный теплый вечер... |
|
In truth, June had come in that afternoon with shining eyes, and the words: |
Джун действительно явилась в то утро с сияющими глазами и выпалила: |
|
"Soames is a brick! It's splendid for Phil--the very thing for him!" |
- Сомс молодец! Это именно то, что Филу нужно! |
|
Irene's face remaining dark and puzzled, she went on: |
И, глядя на непонимающее, озадаченное лицо Ирэн, она пояснила: |
|
"Your new house at Robin Hill, of course. What? Don't you know?" |
- Да ваш новый дом в Робин-Хилле. Как? Вы ничего не знаете? |
|
Irene did not know. |
Ирэн ничего не знала. |
|
"Oh! then, I suppose I oughtn't to have told you!" Looking impatiently at her friend,, she cried: "You look as if you didn't care. Don't you see, it's what I've' been praying for--the very chance he's been wanting all this time. Now you'll see what he can do;" and thereupon she poured out the whole story. |
- А! Мне, должно быть, не следовало рассказывать? - и, нетерпеливо взглянув на свою приятельницу, Джун добавила: - Неужели вам все равно? Ведь я только этого и добивалась. Фил только и ждал, когда ему представится такая возможность. Теперь вы увидите, на что он способен, - и вслед за этим она выложила все. |
|
Since her own engagement she had not seemed much interested in her friend's position; the hours she spent with Irene were given to confidences of her own; and at times, for all her affectionate pity, it was impossible to keep out of her smile a trace of compassionate contempt for the woman who had made such a mistake in her life--such a vast, ridiculous mistake. |
Став невестой, Джун как будто уже меньше интересовалась делами свой приятельницы; часы, которые они проводили вместе, посвящались теперь разговорам о ее собственных делах; и временами, несмотря на горячее сочувствие к Ирэн, в улыбке Джун проскальзывали жалость и презрение к этой женщине, которая совершила такую ошибку в жизни - такую громадную, нелепую ошибку. |
|
"He's to have all the decorations as well--a free hand. It's perfect--"June broke into laughter, her little figure quivered gleefully; she raised her hand, and struck a blow at a muslin curtain. "Do you, know I even asked Uncle James...." But, with a sudden dislike to mentioning that incident, she stopped; and presently, finding her friend so unresponsive, went away. She looked back from the pavement, and Irene was still standing in the doorway. In response to her farewell wave, Irene put her hand to her brow, and, turning slowly, shut the door.... |
- И отделку дома он ему тоже поручает - полная свобода. Замечательно! - Джун расхохоталась, ее маленькая фигурка дрожала от радостного волнения; она подняла руку и хлопнула ею по муслиновой занавеске. - Знаете, я просила даже дядю Джемса... - Но неприятные воспоминания об этом разговоре заставили ее замолчать; почувствовав, что Ирэн не отзывается на ее радость, Джун скоро ушла. Выйдя на улицу, она оглянулась: Ирэн все еще стояла в дверях. В ответ на прощальный жест Джун она приложила руку ко лбу и, медленно повернувшись, затворила за собой дверь... |
|
Soames went to the drawing-room presently, and peered at her through the window. |
Сомс прошел в гостиную и украдкой выглянул из окна. |
|
Out in the shadow of the Japanese sunshade she was sitting very still, the lace on her white shoulders stirring with the soft rise and fall of her bosom. |
Во дворике, в тени японского тента, тихо сидела Ирэн; кружево на ее белых плечах чуть заметно шевелилось вместе с дыханием, поднимавшим ее грудь. |
|
But about this silent creature sitting there so motionless, in the dark, there seemed a warmth, a hidden fervour of feeling, as if the whole of her being had been stirred, and some change were taking place in its very depths. |
Но в этой молчаливой женщине, неподвижно сидевшей в сумерках, чувствовалось тепло, чувствовался затаенный трепет, словно вся она была охвачена волнением, словно что-то новое рождалось в самых глубинах ее существа. |
|
He stole back to the dining-room unnoticed. |
Он прокрался обратно в столовую незамеченным. |
|
English |
Русский |
|
It was not long before Soames's determination to build went the round of the family, and created the flutter that any decision connected with property should make among Forsytes. |
Не много времени понадобилось на то, чтобы слух о решении Сомса облетел всю семью и вызвал среди родственников то волнение, которое неизменно охватывает Форсайтов при всяком известии о каких-либо переменах, связанных с имущественным положением одного из них. |
|
It was not his fault, for he had been determined that no one should know. June, in the fulness of her heart had told Mrs. Small, giving her leave only to tell Aunt Ann--she thought it would cheer her, the poor old sweet! for Aunt Ann had kept her room now for many days. |
Сомс тут был ни при чем, он твердо решил никому не говорить о постройке дома. Джун от избытка радости сообщила новость миссис Смолл, позволив ей рассказать об этом только тете Энн, - она рассчитывала, что это подбодрит старушку! Тетя Энн уже много дней не покидала своей комнаты. |
|
Mrs. Small told Aunt Ann at once, who, smiling as she lay back on her pillows, said in her distinct, trembling old voice: |
Миссис Смолл сразу же поделилась новостью с тетей Энн, а та улыбнулась, не поднимая головы от подушки, и проговорила дрожащим внятным голосом: |
|
"It's very nice for dear June; but I hope they will be careful-- it's rather dangerous!" |
- Как это хорошо для Джун; но все-таки надо быть очень осторожным это так рискованно! |
|
When she was left alone again, a frown, like a cloud presaging a rainy morrow, crossed her face. |
Когда тетю Энн снова оставили одну, лицо ее омрачилось тревогой, словно облаком, предвещающим дождливое утро. |
|
While she was lying there so many days the process of recharging her will went on all the time; it spread to her face, too, and tightening movements were always in action at the corners of her lips. |
Лежа столько дней у себя в комнате, она ни на одну минуту не переставала набираться силы воли; этот процесс отражался и на ее лице - легкие складки то и дело залегали в уголках ее губ. |
|
The maid Smither, who had been in her service since girlhood, and was spoken of as "Smither--a good girl--but so slow!"--the maid Smither performed every morning with extreme punctiliousness the crowning ceremony of that ancient toilet. Taking from the recesses of their, pure white band-box those flat, grey curls, the insignia of personal dignity, she placed them securely in her mistress's hands, and turned her back. |
Горничная Смизер, поступившая в услужение к тете Энн еще совсем молоденькой, - та самая Смизер, о которой говорили: "Хорошая девушка, но такая нерасторопная", - каждое утро с необычайной пунктуальностью добавляла последний, завершающий штрих к издревле заведенной церемонии облачения тети Энн. Вынув из недр сияющей белизной картонки плоские седые букли - знак личного достоинства тети Энн, Смизер передавала их из рук в руки своей хозяйке и поворачивалась к ней спиной. |
|
And every day Aunts Juley and Hester were required to come and report on Timothy; what news there was of Nicholas; whether dear June had succeeded in getting Jolyon to shorten the engagement, now that Mr. Bosinney was building Soames a house; whether young Roger's wife was really--expecting; how the operation on Archie had succeeded; and what Swithin. had done about that empty house in Wigmore Street, where the tenant had lost all his money and treated him so badly; above all, about Soames; was Irene still-- still asking for a separate room? And every morning Smither was told: "I shall be coming down this afternoon, Smither, about two o'clock. I shall want your arm, after all these days in bed!" |
И каждый день тетя Джули и тетя Эстер должны были являться к Энн с докладом о Тимоти, о том, что слышно у Николаса, удалось ли Джун уговорить Джолиона не откладывать свадьбу на долгий срок, раз мистер Босини строит теперь дом для Сомса, правда ли, что жена молодого Роджера в ожидании, как чувствует себя Арчи после операции и что Суизин решил делать с домом на Уигмор-стрит, арендатор которого разорился и так нехорошо поступил с Суизином; но больше всего - о Сомсе; неужели Ирэн все еще... настаивает на отдельной комнате? И каждое утро Смизер говорилось одно и то же: "Я сойду сегодня вниз, Смизер, так часа в два. Мне потребуется ваша помощь - я совсем отвыкла ходить!" |
|
After telling Aunt Ann, Mrs. Small had spoken of the house in the strictest confidence to Mrs. Nicholas, who in her turn had asked Winifred Dartie for confirmation, supposing, of course, that, being Soames's sister, she would know all about it. Through her it had in due course come round to the ears of James. He had been a good deal agitated. |
Сообщив новость тете Энн, миссис Смолл под величайшим секретом рассказала о постройке дома миссис Николас, которая в свою очередь спросила Уинифрид Дарти, правда ли это, полагая, конечно, что сестра Сомса должна быть в курсе дела. От Уинифрид, как того и следовало ожидать, новость дошла и до ушей Джемса. Он взволновался. |
|
"Nobody," he said, "told him anything." And, rather than go direct to Soames himself, of whose taciturnity he was afraid, he took his umbrella and went round to Timothy's. |
- Мне никогда ничего не рассказывают, - заявил Джемс. И, вместо того чтобы пойти прямо к Сомсу, молчаливость которого его всегда отпугивала, он взял зонтик и отправился к Тимоти. |
|
He found Mrs. Septimus and Hester (who had been told--she was so safe, she found it tiring to talk) ready, and indeed eager, to discuss the news. It was very good of dear Soames, they thought, to employ Mr. Bosinney, but rather risky. What had George named him? 'The Buccaneer' How droll! But George was always droll! However, it would be all in the family they supposed they must really look upon Mr. Bosinney as belonging to the family, though it seemed strange. |
Миссис Септимус и Эстер (ей тоже рассказали - она человек надежный, быстро утомляется от излишних разговоров) с готовностью и даже с большой охотой принялись обсуждать новость. Как мило со стороны Сомса дать работу мистеру Босини! Правда, это очень рискованный поступок. Как это Джордж его прозвал? "Пират"! Забавно! Джордж всегда придумает что-нибудь забавное! Во всяком случае, все будет сделано в семейном кругу - они полагают, что Босини уже можно считать членом семьи, хотя это так странно. |
|
James here broke in: |
Тут Джемс прервал их: |
|
"Nobody knows anything about him. I don't see what Soames wants with a young man like that. I shouldn't be surprised if Irene had put her oar in. I shall speak to...." |
- Об этом молодом человеке никто ничего не знает. Не понимаю, зачем Сомсу понадобилось связываться с ним. Уж, наверное, дело не обошлось без вмешательства Ирэн. Я поговорю с... |
|
"Soames," interposed Aunt Juley, "told Mr. Bosinney that he didn't wish it mentioned. He wouldn't like it to be talked about, I'm sure, and if Timothy knew he would be very vexed, I...." |
- Сомс просил мистера Босини молчать об этом, - вмешалась тетя Джули. - Я уверена, что ему будет неприятно, если пойдут разговоры; только бы Тимоти ничего не узнал, а то он очень расстроится, я... |
|
James put his hand behind his ear: |
Джемс приложил ладонь к уху. |
|
"What?" he said. "I'm getting very deaf. I suppose I don't hear people. Emily's got a bad toe. We shan't be able to start for Wales till the end of the month. There' s always something!" And, having got what he wanted, he took his hat and went away. |
- Что? - спросил он. - Я окончательно глохну. Ни слова не слышу. У Эмили опять припадок подагры. Едва ли нам удастся поехать в Уэлс раньше конца месяца. Вечно что-нибудь стрясется! - и, разузнав все, что ему было нужно, он взял шляпу и удалился. |
|
It was a fine afternoon, and he walked across the Park towards Soames's, where he intended to dine, for Emily's toe kept her in bed, and Rachel and Cicely were on a visit to the country. He took the slanting path from the Bayswater side of the Row to the Knightsbridge Gate, across a pasture of short, burnt grass, dotted with blackened sheep, strewn with seated couples and strange waifs; lying prone on their faces, like corpses on a field over which the wave of battle has rolled. |
День был чудесный, и Джемс пошел пешком через Хайд-парк к Сомсу, где он собирался пообедать, так как Эмили лежала из-за подагры в постели, а Рэчел и Сисили гостили за городом. Он пересек Роу [5] и направился к Найтсбридж-Гейт через коротко подстриженную спаленную солнцем лужайку, где бродили овцы, сидели влюбленные парочки и прямо на траве ничком, как тела на поле, над которым только что пронеслась битва, лежали бездомные бродяги. |
|
He walked rapidly, his head bent, looking neither to right nor, left. The appearance of this park, the centre of his own battle-field, where he had all his life been fighting, excited no thought or speculation in his, mind. These corpses flung down, there, from out the press and turmoil of the struggle, these pairs of lovers sitting cheek by jowl for an hour of idle Elysium snatched from the monotony of their treadmill, awakened no fancies in his mind; he had outlived that kind of imagination; his nose, like the nose of a sheep, was fastened to the pastures on which he browsed. |
Джемс шел быстро, опустив голову, не глядя по сторонам. Вид парка центрального места того поля битвы, на котором сам он сражался всю свою жизнь, не вызывал у него ни дум, ни размышлений. Эти тела, выброшенные сюда сумятицей и напором борьбы, эти влюбленные, которые сидели здесь, тесно прижавшись друг к другу, урвав у тягостной монотонности дня какой-нибудь час безмятежного райского блаженства, не будили мечтаний в голове Джемса; он давно пережил такую мечтательность; его нос, как нос овцы, был устремлен вниз, на пастбище, на котором он пасся. |
|
One of his tenants had lately shown a disposition to be behind-hand in his rent, and it had become a grave question whether he had not better turn him out at once, and so run the risk of not re-letting before Christmas. Swithin had just been let in very badly, but it had served him right--he had held on too long. |
Один из его съемщиков с некоторых пор перестал торопиться со взносом квартирной платы, и перед Джемсом вставал серьезный вопрос - не выкинуть ли его ни минуты не медля, хотя бы и рискуя остаться до рождества без арендатора. Суизин уже нарвался на такую историю, и поделом ему - нечего было тянуть. |
|
He pondered this as he walked steadily, holding his umbrella carefully by the wood, just below the crook of the handle, so as to keep the ferule off the ground, and not fray the silk in the middle. And, with his thin, high shoulders stooped, his long legs moving with swift mechanical precision, this passage through the Park, where the sun shone with a clear flame on so much idleness--on so many human evidences of the remorseless battle of Property, raging beyond its ring--was like the flight of some land bird across the sea. |
Поглощенный своими мыслями, Джемс твердым шагом шел вперед, аккуратно держа зонтик чуть пониже ручки, так, чтобы шелк не потрепался посередине и кончик зонта не доходил до земли. Высоко подняв худые плечи. Джемс быстро, с точностью механизма переступал своими длинными ногами, и его шествие через парк, залитый ярким солнцем, светившим над безмятежностью лужайки, над людьми, вырвавшимися из жестокой битвы Собственности, бушевавшей там, за оградой, напоминало полет птицы, покинувшей привычную землю и внезапно очутившейся над морем. |
|
He felt a--touch on the arm as he came out at, Albert Gate. |
Выйдя на Алберт-Гейт, он почувствовал, как кто-то тронул его за рукав. |
|
It was Soames, who, crossing from the shady side of Piccadilly, where he had been walking home from the office, had suddenly appeared alongside. |
Это был Сомс: возвращаясь домой из конторы, он перешел с теневой стороны Пикадилли на солнечную и зашагал рядом с отцом. |
|
"Your mother's in bed," said James; "I was, just coming to you, but I suppose I shall be in the way." |
- Мама лежит, - сказал Джемс, - я как раз шел к тебе; впрочем, может быть, я помешаю? |
|
The outward relations between James and his son were marked by a lack of sentiment peculiarly Forsytean, but for all that the two were by no means unattached. Perhaps they regarded one another as an investment; certainly they were solicitous of each other's welfare, glad of each other's company. They had never exchanged two words upon the more intimate problems of life, or revealed in each other's presence the existence of any deep feeling. |
С внешней стороны отношения между Джемсом и сыном отличались полным отсутствием сентиментальности, как и у всех истых Форсайтов, однако отнюдь нельзя сказать, чтобы отец и сын не чувствовали взаимной привязанности. Возможно, что они смотрели друг на друга как на капитал, вложенный в солидное предприятие: каждый из них заботился о благосостоянии другого и испытывал удовольствие от его общества. Но они ни разу в жизни не перекинулись словом о более интимных вопросах, ни разу не обнаружили в присутствии друг друга какое-нибудь, глубокое чувство. |
|
Something beyond the power of word-analysis bound them together, something hidden deep in the fibre of nations and families--for blood, they say, is thicker than water--and neither of them was a cold-blooded man. Indeed, in James love of his children was now the prime motive of his existence. To have creatures who were parts of himself, to whom he might transmit the money he saved, was at the root of his saving; and, at seventy-five, what was left that could give him pleasure, but--saving? The kernel of life was in this saving for his children. |
Их связывало что-то такое, что было сильнее слов, что таилось в самой сущности нации, семьи, - ведь кровь не вода, а ни того, ни другого нельзя было назвать человеком холодной крови. Для Джемса любовь к детям стала теперь основным стимулом жизни. Сознание, что дети - часть его самого, что им он может передать свои сбережения, - вот что лежало в основе его тяги к наживе; а в семьдесят пять лет какое еще удовольствие мог он получить от жизни, кроме наживы? И основной смысл существования заключался для Джемса в сбережении денег для детей. |
|
Than James Forsyte, notwithstanding all his 'Jonah-isms,' there was no saner man (if the leading symptom of sanity, as we are told, is self-preservation, though without doubt Timothy went too far) in all this London, of which he owned so much, and loved with such a dumb love, as the centre of his opportunities. He had the marvellous instinctive sanity of the middle class. In him--more than in Jolyon, with his masterful will and his moments of tenderness and philosophy--more than in Swithin, the martyr to crankiness--Nicholas, the sufferer from ability--and Roger, the victim of enterprise--beat the true pulse of compromise; of all the brothers he was least remarkable in mind and person, and for that reason more likely to live for ever. |
Во всем Лондоне, где у Джемса было столько владений, в Лондоне, который он любил молчаливой любовью, как вместилище своих удач, не было человека, несмотря на всю его мнительность, более здравомыслящего, чем Джемс Форсайт (если основным признаком здравого ума считать инстинкт самосохранения, хотя Тимоти бесспорно в этом отношении хватил через край). Джемс был наделен поразительным инстинктивным здравомыслием, присущим всему его классу. В нем больше, чем в Джолионе с его твердой волей и минутными порывами нежности и философских раздумий, больше, чем в Суизине, оказавшемся в плену у собственных причуд, Николасе, жертве своих способностей, и Роджере, мученике предприимчивости, бесперебойно пульсировал инстинкт приспособления; из всех братьев он был наименее примечателен как по уму, так и по индивидуальности и именно поэтому имел все шансы на бессмертие. |
|
To James, more than to any of the others, was "the family' significant and dear. There had always been something primitive and cosy in his attitude towards life; he loved the family hearth, he loved gossip, and he loved grumbling. All his decisions were formed of a cream which he skimmed off the family mind; and, through that family, off the minds of thousands of other families of similar fibre. Year after year, week after week, he went to Timothy's, and in his brother's front drawing-room--his legs twisted, his long white whiskers framing his clean-shaven mouth would sit watching the family pot simmer, the cream rising to the top; and he would go away sheltered, refreshed, comforted, with an indefinable sense of comfort. |
Джемс больше остальных братьев ценил и любил семью. В его отношении к жизни всегда было что-то примитивное и "домашнее"; он любил семейный очаг, любил посудачить, любил поворчать. Для того чтобы прийти к какому-нибудь решению, он снимал пенки мудрости со своей семьи, а через ее посредство и с множества других семей подобного же склада. Год за годом, неделю за неделей ходил он к Тимоти и сидел в гостиной брата, скрестив свои длинные ноги, худой, высокий, с седыми бакенбардами, обрамлявшими его чисто выбритый подбородок, следил, как набегает пенка в закипающем семейном горшке, и уходил оттуда приголубленный, освеженный, утешенный, с неизъяснимым чувством душевного покоя. |
|
Beneath the adamant of his self-preserving instinct there was much real softness in James; a visit to Timothy's was like an hour spent in the lap of a mother; and the deep craving he himself had for the protection of the family wing reacted in turn on his feelings towards his own children; it was a nightmare to him to think of them. exposed to the treatment of the world, in money, health, or reputation. When his old friend John Street's son volunteered for special service, he shook his head querulously, and wondered what John Street was about to allow it; and when young Street was assagaied, he took it so much to heart that he made a point of calling everywhere with the special object of saying: He knew how it would be--he'd no patience with them! |
Под несокрушимым инстинктом самосохранения в Джемсе таилась неподдельная мягкость; визит к Тимоти действовал на него, как час, проведенный у материнских колен. Острая потребность чувствовать над собой защиту семейного крылышка влияла в свою очередь и на его отношение к детям; он не мог без ужаса думать о том, что состояние, репутация, здоровье его детей будут в какой-либо мере зависеть от постороннего мира. Узнав, что сын его старого друга Джона Стрита вступил добровольцем в экспедиционный корпус, он сердито покачал головой, удивляясь, как это Джон Стрит допустил такую вещь; а когда молодой человек был убит туземцами, Джемс так близко принял это к сердцу, что обошел всех знакомых только для того, чтобы объявить всюду: "Так я и знал, ну что с такими людьми поделаешь!" |
|
When his son-in-law Dartie had that financial crisis, due to speculation in Oil Shares, James made himself ill worrying over it; the knell of all prosperity seemed to have sounded. It took him three months and a visit to Baden-Baden to get better; there was something terrible in the idea that but for his, James's, money, Dartie's name might have appeared in the Bankruptcy List. |
Когда его зять, Дарти, потерпел финансовый крах в результате спекуляции акциями нефтяной компании, Джемс заболел от расстройства; в этой катастрофе ему почудился похоронный звон, провожающий в могилу всяческое благосостояние. Для того чтобы оправиться от такого удара, понадобились три месяца и поездка в Баден-Баден; он приходил, в ужас при одной мысли, что, если бы не его, Джемса, деньги, имя Дарти попало бы в список банкротов. |
|
Composed of a physiological mixture so sound that if he had an earache he thought he was dying, he regarded the occasional ailments of his wife and children as in the nature of personal grievances, special interventions of Providence for the purpose of destroying his peace of mind; but he did not believe at all in the ailments of people outside his own immediate family, affirming them in every case to be due to neglected liver. |
Организм Джемса был настолько крепок, что при малейшей боли в ухе он уже готовился к смерти, а болезни жены и детей воспринимал как личное несчастье, специально ниспосланное провидением, чтобы нарушить его душевный покой. Но в недомогания других людей, не входивших в круг его семьи, он просто не верил, утверждая, что все это происходит оттого, что люди не заботятся о своей печени. |
|
His universal comment was: "What can they expect? I have it myself, if I'm not careful!" |
Во всех таких случаях слова его были неизменны: "На что они рассчитывают? И у меня бывает то же самое, если я не слежу за собой!" |
|
When he went to Soames's that evening he felt that life was hard on him: There was Emily with a bad toe, and Rachel gadding about in the country; he got no sympathy from anybody; and Ann, she was ill--he did not believe she would last through the summer; he had called there three times now without her being able to see him! And this idea of Soames's, building a house, that would have to be looked into. As to the trouble with Irene, he didn't know what was to come of that--anything might come of it! |
Идя в тот вечер к Сомсу, он чувствовал, что жизнь обращается с ним жестоко; у Эмили разыгралась подагра, Рэчел вздумала укатить в гости за город; никто ему не сочувствует; Энн больна - вряд ли протянет лето; он три раза заезжал к ней, и все три раза она не могла его принять. А тут еще Сомс с постройкой дома, этим надо заняться как следует! Что же касается неприятностей с Ирэн, он просто не знает, чем это кончится, - всего можно ожидать! |
|
He entered 62, Montpellier Square with the fullest intentions of being miserable. |
Джемс вошел в дом N 62 на Монпелье-сквер с твердым намерением показать, какой он несчастный человек. |
|
It was already half-past seven, and Irene, dressed for dinner, was seated in the drawing- room. She was wearing her gold-coloured frock--for, having been displayed at a dinner-party, a soiree, and a dance, it was now to be worn at home--and she had adorned the bosom with a cascade of lace, on which James's eyes riveted themselves at once. |
Было уже половина восьмого, и Ирэн, одетая к обеду, сидела в гостиной. На ней было золотистое платье, в котором она уже показывалась на званом обеде, на вечере и на балу, - теперь его можно было носить только дома; на груди платье было отделано волной кружев, на которые Джемс уставился сразу, как только вошел. |
|
"Where do you get your things?" he said in an aggravated voice. "I never see Rachel and Cicely looking half so well. That rose-point, now--that's not real!" |
- Где вы все это покупаете? - сердито спросил он. - Рэчел и Сисили никогда не бывают так хорошо одеты. Это настоящее кружево? Да нет, не может быть! |
|
Irene came close, to prove to him that he was in error. |
Ирэн подошла ближе, чтобы доказать Джемсу, что он ошибается. |
|
And, in spite of himself, James felt the influence of her deference, of the faint seductive perfume exhaling from her. No self-respecting Forsyte surrendered at a blow; so he merely said: |
И, независимо от своей воли. Джемс размяк от такой предупредительности со стороны Ирэн, от тонкого соблазнительного запаха ее духов. Но ни один уважающий себя Форсайт не сдается с первого удара; и он сказал: |
|
He didn't know--he expected she was spending a pretty penny on dress. |
- Не знаю, не знаю, вы, должно быть, тратите уйму денег на наряды. |
|
The gong sounded, and, putting her white arm within his, Irene took him into the dining-room. She seated him in Soames's usual place, round the corner on her left. The light fell softly there, so that he would not be worried by the gradual dying of the day; and she began to talk to him about himself. |
Зазвенел гонг, и, подав Джемсу свою ослепительно белую руку, Ирэн повела его в столовую. Она посадила его на место Сомса, слева от себя. Свет здесь падал мягче, сгущавшиеся сумерки не будут его беспокоить; и она принялась говорить с Джемсом о его делах. |
|
Presently, over James came a change, like the mellowing that steals upon a fruit in the, sun; a sense of being caressed, and praised, and petted, and all without the bestowal of a single caress or word of praise. He felt that what he was eating was agreeing with him; he could not get that feeling at home; he did not know when he had enjoyed a glass of champagne so much, and, on inquiring the brand and price, was surprised to find that it was one of which he had a large stock himself, but could never drink; he instantly formed the resolution to let his wine merchant know that he had been swindled. |
В Джемсе сразу же произошла перемена, как будто солнце согрело плод, медленно зреющий на ветке; он чувствовал, что его нежат, хвалят, ласкают, а между тем в ее словах не было ни прямой ласки, ни похвалы. Ему казалось, что именно такой обед и нужен для его желудка; дома этого ощущения не бывало; он уже не мог припомнить, когда бокал шампанского доставлял ему такое удовольствие, как сейчас, потом, осведомившись о марке и цене, удивился, что это то же самое вино, которое он держит у себя, но не может пить, и сразу решил заявить своему поставщику, что тот его надувает. |
|
Looking up from his food, he remarked: |
Подняв глаза от тарелки, он сказал: |
|
"You've a lot of nice things about the place. Now, what did you give for that sugar-sifter? Shouldn't wonder if it was worth money!" |
- У вас так много красивых вещей. Сколько, например, вы заплатили за эту сахарницу? Должно быть, немалые деньги? |
|
He was particularly pleased with the appearance of a picture, on the wall opposite, which he himself had given them: |
Особенное удовольствие доставила ему висевшая напротив картина, которую он сам подарил им. |
|
"I'd no idea it was so good!" he said. |
- Я и не подозревал, что она так хороша! - сказал он. |
|
They rose to go into the drawing-room, and James followed Irene closely. |
Встав из-за стола, они направились в гостиную, и Джемс шел за Ирэн по пятам. |
|
"That's what I call a capital little dinner," he murmured, breathing pleasantly down on her shoulder; "nothing heavy--and not too Frenchified. But I can't get it at home. I pay my cook sixty pounds a year, but she can't give me a dinner like that!" |
- Вот это называется хорошо пообедать, - довольным голосом пробормотал он, дыша ей в плечо, - ничего тяжелого и без всяких французских штучек. Дома я не могу добиться таких обедов. Плачу поварихе шестьдесят фунтов в год, но разве она когда-нибудь кормит меня так! |
|
He had as yet made no allusion to the building of the house, nor did he when Soames, pleading the excuse of business, betook himself to the room at the top, where he kept his pictures. |
До сих пор о постройке дома не было сказано ни слова; Джемс не заговорил об этом и тогда, когда Сомс, сославшись на дела, ушел наверх, в комнату, где он держал свои картины. |
|
James was left alone with his daughter-in-law. The glow of the wine, and of an excellent liqueur, was still within him. He felt quite warm towards her. She was really a taking little thing; she listened to you, and seemed to understand what you were saying; and, while talking, he kept examining her figure, from her bronze-coloured shoes to the waved gold of her hair. She was leaning back in an Empire chair, her shoulders poised against the top--her body, flexibly straight and unsupported from the hips, swaying when she moved, as though giving to the arms of a lover. Her lips were smiling, her eyes half-closed. |
Джемс остался наедине с невесткой. Тепло, разлившееся по всему телу от вина и превосходного ликера, все еще не покидало его. Он чувствовал нежность к Ирэн. В самом деле, в ней столько обаяния; она слушает вас и как будто понимает все, что вы говорите, и, продолжая разговор. Джемс не переставал внимательно разглядывать ее всю, начиная с туфель цвета бронзы и кончая волнистым золотом волос. Она откинулась в кресле, ее плечи приходились вровень со спинкой - тело, прямое, гибкое, послушное, словно отдавалось объятиям любовника. Губы ее улыбались, глаза были полузакрыты. |
|
It may have been a recognition of danger in the very charm of her attitude, or a twang of digestion, that caused a sudden dumbness to fall on James. He did not remember ever having, been quite alone with Irene before. And, as he looked at her, an odd feeling crept over him, as though he had come across something strange and foreign. |
Возможно, что Джемсу почудилась опасность в самом очаровании ее позы, возможно, что виной тут был пищеварительный процесс, но он вдруг умолк. Если память ему не изменяет, он еще никогда не оставался наедине с Ирэн. И, глядя на нее. Джемс испытывал странное чувство, словно ему пришлось столкнуться с чем-то необычным и чуждым. |
|
Now what was she thinking about--sitting back like that? |
О чем она думает, откинувшись вот так в кресле? |
|
Thus when he spoke it was in a sharper voice, as if he had been awakened from a pleasant dream. |
И когда Джемс заговорил, слова его прозвучали резко, словно кто-то прервал его приятные сновидения. |
|
"What d'you do with yourself all day?" he said. "You never come round to Park Lane!" |
- Что вы тут делаете одна по целым дням? - сказал он. - Почему бы вам не заглянуть когда-нибудь на Парк-Лейн? |
|
She seemed to be making very lame excuses, and James did not look at her. |
Ирэн придумала какую-то отговорку. Джемс выслушал ответ, не глядя на нее. |
|
He did not want to believe that she was really avoiding them--it would mean too much. |
Ему не хотелось верить, что она на самом деле избегает его семьи, это было бы уж слишком. |
|
"I expect the fact is, you haven't time," he said; "You're always about with June. I expect you're useful to her with her young man, chaperoning, and one thing and another. They tell me she's never at home now; your Uncle Jolyon he doesn't like it, I fancy, being left so much alone as he is. They tell me she's always hanging about for this young Bosinney; I suppose he comes here every day. Now, what do you think of him? D'you think he knows his own mind? He seems to me a poor thing. I should say the grey mare was the better horse!" |
- Наверно, вам просто некогда, - сказал он, - ведь вы вечно с Джун. Ей это очень кстати. Вы, должно быть, всюду сопровождаете ее с женихом. Говорят, она совсем не бывает дома; дяде Джолиону, наверно, это не по душе, приходится сидеть одному. Говорят, она по пятам ходит за этим Босини. Он каждый день бывает у вас? Ну, а как вы к нему относитесь? Как, по-вашему, он положительный человек? На мой взгляд - ничтожество. Она будет держать его под каблучком! |
|
The colour deepened in Irene's face; and James watched her suspiciously. |
Щеки Ирэн залились краской. Джемс подозрительно посмотрел на нее. |
|
"Perhaps you don't quite understand Mr. Bosinney," she said. |
- Боюсь, что вы не совсем разобрались в мистере Босини, - сказала она. |
|
"Don't understand him!" James humied out: "Why not?--you can see he's one of these artistic chaps. They say he's clever--they all think they're clever. You know more about him than I do," he added; and again his suspicious glance rested on her. |
- Не разобрался! - выпалил Джемс. - Это почему же? Сразу видно, что он, как это называется... "художественная натура". Говорят, талантливый, но они все себя считают талантами. Впрочем, вам лучше знать, - добавил он и снова кинул на нее подозрительный взгляд. |
|
"He is designing a house for Soames," she said softly, evidently trying to smooth things over. |
- Он работает над проектом дома для Сомса, - мягко сказала Ирэн, явно стараясь успокоить его. |
|
"That brings me to what I was going to say," continued James; "I don't know what Soames wants with a young man like that; why doesn't he go to a first-rate man?" |
- Вот как раз об этом я и хотел поговорить, - подхватил Джемс. - Не понимаю, зачем Сомсу понадобилось связываться с этим юнцом; почему он не обратился к первоклассному архитектору? |
|
"Perhaps Mr. Bosinney is first-rate!" |
- А может быть, мистер Босини тоже первоклассный архитектор? |
|
James rose, and took a turn with bent head. |
Джемс встал и прошелся по комнате, низко опустив голову. |
|
"That's it'," he said, "you young people, you all stick together; you all think you know best!" |
- Ну конечно, - сказал он, - вы, молодежь, горой стоите друг за друга; думаете, что умнее вас никого нет! |
|
Halting his tall, lank figure before her, he raised a finger, and levelled it at her bosom, as though bringing an indictment against her beauty: |
Длинная, тощая фигура Джемса остановилась перед ней, он угрожающе поднял палец, словно произнося приговор красоте Ирэн. |
|
"All I can say is, these artistic people, or whatever they call themselves, they're as unreliable as they can be; and my advice to you is, don't you have too much to do with him!" |
- Я могу сказать только одно: все эти "таланты", или как они там себя называют, самые ненадежные люди; послушайте моего совета: держитесь от него подальше! |
|
Irene smiled; and in the curve of her lips was a strange provocation. She seemed to have lost her deference. Her breast rose and fell as though with secret anger; she drew her hands inwards from their rest on the arms of her chair until the tips of her fingers met, and her dark eyes looked unfathomably at James. |
Ирэн улыбнулась, и в изгибе ее рта был какой-то вызов. Вся ее предупредительность к Джемсу исчезла. Казалось, что затаенный гнев волнует ее грудь; она подняла руки, сомкнула кончики пальцев; непроницаемый взгляд ее темных глаз остановился на Джемсе. |
|
The latter gloomily scrutinized the floor. |
Он сумрачно уставился себе под ноги. |
|
"I tell you my opinion," he said, "it's a pity you haven't got a child to think about, and occupy you! |
- Я вам прямо скажу, - проговорил он, - очень жаль, что у вас нет ребенка, вам нечего делать, не о ком заботиться! |
|
A brooding look came instantly on Irene's face, and even James became conscious of the rigidity that took possession of her whole figure beneath the softness of its silk and lace clothing. |
Лицо Ирэн сразу омрачилось, и даже Джемс почувствовал, какое напряжение сковало ее тело под мягким покровом шелка и кружев. |
|
He was frightened by the effect he had produced, and like most men with but little courage, he sought at once to justify himself by bullying. |
Эффект, произведенный этими словами, испугал его самого, и, как большинство людей не храброго десятка, он сразу же для большей убедительности, перешел в наступление. |
|
"You don't seem to care about going about. Why don't you drive down to Hurlingham with us? And go to the theatre now and then. At your time of life you ought to take an interest in things. You're a young woman!" |
- Вы вечно сидите дома. Почему бы, например, вам не проехаться с нами в Харлингэм? Или не сходить в театр? В ваши годы надо всем интересоваться. Вы же молодая женщина! |
|
The brooding look darkened on her face; he grew nervous. |
Лицо Ирэн еще более омрачилось; Джемсу стало совсем не по себе. |
|
"Well, I know nothing about it," he said; "nobody tells me anything. Soames ought to be able to take care of himself. If he can't take care of himself he mustn't look to me--that's all." |
- Впрочем, кто вас знает, - сказал он, - мне никогда ничего не рассказывают. Сомс должен сам о себе позаботиться. А если не может, пусть на меня не рассчитывает - вот и все. |
|
Biting the corner of his forefinger he stole a cold, sharp look at his daughter-in-law. |
Прикусив кончик указательного пальца, он бросил на невестку холодный, испытующий взгляд. |
|
He encountered her eyes fixed on his own, so dark and deep, that he stopped, and broke into a gentle perspiration. |
Ее глаза, темные и глубокие, так твердо смотрели на него, что он запнулся и почувствовал легкую испарину. |
|
"Well, I must be going," he said after a short pause, and a minute later rose, with a slight appearance of surprise, as though he had expected to be asked to stop. Giving his hand to Irene, he allowed himself to be conducted to the door, and let out into the street. He would not have a cab, he would walk, Irene was to say good-night to Soames for him, and if she wanted a little gaiety, well, he would drive her down to Richmond any day. |
- Ну, мне надо идти, - сказал он после короткой паузы и секундой позже поднялся с удивленным видом, словно ждал, что его будут удерживать. Он протянул Ирэн руку и позволил проводить себя до дверей и выпустить на улицу. Нет, не нужно звать кэб, он прогуляется пешком, пусть Ирэн передаст привет Сомсу, а если ей захочется немного развлечься, что ж, он в любой день поедет с ней в Ричмонд. |
|
He walked home, and going upstairs, woke Emily out of the first sleep she had had for four and twenty hours, to tell her that it was his impression things were in a bad way at Soames's; on this theme he descanted for half an hour, until at last, saying that he would not sleep a wink, he turned on his side and instantly began to snore. |
Джемс пришел домой и, поднявшись к себе, разбудил Эмили, впервые за сутки забывшуюся сном, чтобы сказать ей, что семейные дела Сомса, кажется, идут неважно; обсуждение этой темы заняло у Джемса полчаса, а затем, заявив, что не сможет сомкнуть глаз всю ночь, он повернулся на другой бок и сейчас же захрапел. |
|
In Montpellier Square Soames, who had come from the picture room, stood invisible at the top of the stairs, watching Irene sort the letters brought by the last post. She turned back into the drawing-room; but in a minute came out, and stood as if listening. Then she came stealing up the stairs, with a kitten in her arms. He could see her face bent over the little beast, which was purring against her neck. Why couldn't she look at him like that? |
В доме на Монпелье-сквер Сомс, выйдя из верхней комнаты, стоял незамеченный на лестнице и смотрел, как Ирэн разбирает письма, полученные с последней почтой. Она вернулась в гостиную, но сейчас же вышла оттуда и остановилась в дверях, словно прислушиваясь к чему-то. Затем стала тихо подниматься по лестнице, держа на руках котенка. Он видел ее лицо, склонившееся над котенком, который с мурлыканьем терся об ее шею. Почему она никогда не смотрит так на него? |
|
Suddenly she saw him, and her face changed. |
Вдруг она заметила Сомса, и выражение ее лица сейчас же изменилось. |
|
"Any letters for me?" he said. |
- Есть для меня письма? - спросил он. |
|
"Three." |
- Три. |
|
He stood aside, and without another word she passed on into the bedroom. |
Сомс посторонился, а Ирэн прошла в спальню, не сказав больше ни слова. |
|
English |
Русский |
|
Old Jolyon came out of Lord's cricket ground that same afternoon with the intention of going home. He had not reached Hamilton Terrace before he changed his mind, and hailing a cab, gave the driver an address in Wistaria Avenue. He had taken a resolution. |
В тот же самый день старый Джолион ушел с крикетграунда с твердым намерением отправиться домой. Но, не дойдя и до Гамильтон-Террес, раздумал и, подозвав кэб, велел отвезти себя на Вистариа-авеню. В голове у него созрело решение. |
|
June had hardly been at home at all that week; she had given him nothing of her company for a long time past, not, in fact, since she had become engaged to Bosinney. He never asked her for her company. It was not his habit to ask people for things! She had just that one idea now--Bosinney and his affairs--and she left him stranded in his great house, with a parcel of servants, and not a soul to speak to from morning to night. His Club was closed for cleaning; his Boards in recess; there was nothing, therefore, to take him into the City. June had wanted him to go away; she would not go herself, because Bosinney was in London. |
Последнюю неделю Джун почти не бывала дома; она уже давно не баловала его своим обществом, точнее говоря, с того самого дня, как состоялась ее помолвка с Босини. Старый Джолион не просил Джун побыть с ним. Не в его привычках просить людей о чем-нибудь! Голова ее была занята только Босини и его делами. Старый Джолион остался один с оравой слуг в громадном доме - и ни души рядом, с кем можно бы перекинуться словом за весь долгий день. Клуб его был временно закрыт; правления компаний, где он состоял директором, не заседали на каникулах, поэтому в Сити делать было нечего. Джун настаивала, чтобы он уехал из города; сама же ехать не хотела, потому что Босини оставался в Лондоне. |
|
But where was he to go by himself? He could not go abroad alone; the sea upset his liver; he hated hotels. Roger went to a hydropathic--he was--not going to begin that at his time of life, those new-fangled places we're all humbug! |
Но куда он денется без нее? Не ехать же одному за границу; море он не переносит из-за печени; об отелях противно и думать. Роджер ездит на воды, но он не намерен на старости лет заниматься такими глупостями: все эти новомодные курорты - чистейшая ерунда! |
|
With such formulas he clothed to himself the desolation of his spirit; the lines down his face deepening, his eyes day by day looking forth with the melancholy which sat so strangely on a face wont to be strong and serene. |
Такими изречениями старый Джолион прикрывал свое угнетенное состояние духа, прячась от самого себя; морщины около его рта залегли глубже, в глазах с каждым днем все больше и больше сквозила печаль, так несвойственная лицу, в котором прежде было столько воли и спокойствия. |
|
And so that afternoon he took this journey through St. John's Wood, in the golden-light that sprinkled the rounded green bushes of the acacia's before the little houses, in the summer sunshine that seemed holding a revel over the little gardens; and he looked about him with interest; for this was a district which no Forsyte entered without open disapproval and secret curiosity. |
Итак, в этот день он отправился в Сент-Джонс-Вуд, где золотые брызги света дрожали на зеленых шапках акаций перед скромными домиками, где летнее солнце, словно в буйном веселье, заливало маленькие сады; старый Джолион с интересом смотрел по сторонам - он находился в той части города, куда Форсайты заходят, не скрывая своего неодобрения, но с тайным любопытством. |
|
His cab stopped in front of a small house of that peculiar buff colour which implies a long immunity from paint. It had an outer gate, and a rustic approach. |
Кэб остановился перед маленьким домиком, судя по его неопределенно бурому цвету, давно не знавшим ремонта. Вход с улицы был через калитку, как у деревенских коттеджей. |
|
He stepped out, his bearing extremely composed; his massive head, with its drooping moustache and wings of white hair, very upright, under an excessively large top hat; his glance firm, a little angry. He had been driven into this! |
Старый Джолион вышел из кэба с чрезвычайно спокойным видом; его массивная голова с длинными усами, с прядью седых волос, видневшейся из-под полей очень высокого цилиндра, была гордо поднята; взгляд твердый, немного сердитый. Вот до чего его довели! |
|
"Mrs. Jolyon Forsyte at home?" |
- Миссис Джолион Форсайт дома? |
|
"Oh, yes sir!--what name shall I say, if you please, sir?" |
- Дома, сэр. Как прикажете доложить, сэр? |
|
Old Jolyon could not help twinkling at the little maid as he gave his name. She seemed to him such a funny little toad! |
Старый Джолион не вытерпел и подмигнул маленькой служанке, говоря ей свое имя. "Ну и лягушонок!" - пронеслось у него в голове. |
|
And he followed her through the dark hall, into a small double, drawing-room, where the furniture was covered in chintz, and the little maid placed him in a chair. |
Он, прошел за ней через темную переднюю в небольшую гостиную, где стояла мебель в ситцевых чехлах; служанка предложила ему кресло. |
|
"They're all in the garden, sir; if you'll kindly take a seat, I'll tell them." |
- Они в саду, сэр; присядьте, пожалуйста, я сейчас доложу. |
|
Old Jolyon sat down in the chintz-covered chair, and looked around him. The whole place seemed to him, as he would have expressed it, pokey; there was a certain--he could not tell exactly what--air of shabbiness, or rather of making two ends meet, about everything. As far as he could see, not a single piece of furniture was worth a five-pound note. The walls, distempered rather a long time ago, were decorated with water-colour sketches; across the ceiling meandered a long crack. |
Старый Джолион сел в кресло, покрытое ситцевым чехлом, и оглядел комнату. Все здесь казалось жалким, как он выразился про себя; на всем лежал особый отпечаток - он затруднялся определить, какой именно, - какой-то оттенок убожества, вернее, старания свести концы с концами. Насколько можно было судить, ни одна вещь в гостиной не стоила и пяти фунтов. На стенах, давным-давно выцветших, висели акварельные эскизы; поперек потолка шла длинная трещина. |
|
These little houses were all old, second-rate concerns; he should hope the rent was under a hundred a year; it hurt him more than he could have said, to think of a Forsyte--his own son living in such a place. |
Все эти домишки - старая рухлядь; надо надеяться, что платят за такую конуру меньше сотни в год; старому Джолиону трудно было бы выразить словами ту боль, которую он испытывал при одной мысли, что Форсайт - его родной сын - живет в таком доме. |
|
The little maid came back. Would he please to go down into the garden? |
Служанка вернулась. Не угодно ли ему пройти в сад? |
|
Old Jolyon marched out through the French windows. In descending the steps he noticed that they wanted painting. |
Старый Джолион вышел через стеклянную дверь. Спускаясь с крылечка, он подумал, что его давно следовало бы покрасить. |
|
Young Jolyon, his wife, his two children, and his dog Balthasar, were all out there under a pear-tree. |
Молодой Джолион, его жена, двое детей и пес Балтазар сидели в саду под грушевым деревом. |
|
This walk towards them was the most courageous act of old Jolyon's life; but no muscle of his face moved, no nervous gesture betrayed him. He kept his deep-set eyes steadily on the enemy. |
Старый Джолион направился к ним, и это был самый мужественный поступок в его жизни; но ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одно движение не выдало его. Он шел, устремив твердый взгляд прямо на врага. |
|
In those two minutes he demonstrated to perfection all that unconscious soundness, balance, and vitality of fibre that made, of him and so many others of his class the core of the nation. In the unostentatious conduct of their own affairs, to the neglect of everything else, they typified the essential individualism, born in the Briton from the natural isolation of his country's life. |
В эти две минуты старый Джолион с предельной безупречностью продемонстрировал бессознательную здравость ума, выдержку и жизнеспособность - все то, что делало его и многих других людей одного с ним класса ядром нации. В манере вести свои дела без лишнего шума и с полным пренебрежением ко всему остальному миру эти люди воплощают самую сущность британского индивидуализма - результата естественной обособленности всей страны. |
|
The dog Balthasar sniffed round the edges of his trousers; this friendly and cynical mongrel offspring of a liaison between a Russian poodle and a fox-terrier--had a nose for the unusual. |
Пес Балтазар обнюхал его брюки; благосклонно настроенный и несколько циничный пес - незаконное детище пуделя и фокстерьера - чуял необычное безошибочно. |
|
The strange greetings over, old Jolyon seated himself in a wicker chair, and his two grandchildren, one on each side of his knees, looked at him silently, never having seen so old a man. |
После натянутых приветствий старый Джолион сел в плетеное кресло, внучата его стали по бокам и молча уставились на деда, первый раз в жизни видя перед собой такого старого человека. |
|
They were unlike, as though recognising the difference set between them by the circumstances of their births. Jolly, the child of sin, pudgy-faced, with his tow-coloured hair brushed off his forehead, and a dimple in his chin, had an air of stubborn amiability, and the eyes of a Forsyte; little Holly, the child of wedlock, was a dark-skinned, solemn soul, with her mother's, grey and wistful eyes. |
Дети были совсем непохожи друг на друга, как будто и здесь сказалась разница обстоятельств, сопутствовавших их рождению. Джолли - плод греха, толстощекий, с форсайтскими глазами, с зачесанной кверху светлой, как лен, шевелюрой, с ямочкой на подбородке - смотрел приветливо и твердо; маленькая Холли - плод брачного союза - была смуглая, серьезная особа с глазами матери - серыми и задумчивыми. |
|
The dog Balthasar, having walked round the three small flower- beds, to show his extreme contempt for things at large, had also taken a seat in front of old Jolyon, and, oscillating a tail curled by Nature tightly over his back, was staring up with eyes that did not blink. |
Пес Балтазар обошел три маленькие клумбы, всем своим видом показывая полнейшее презрение к окружающему миру, затем уселся напротив старого Джолиона и, повиливая хвостиком, которому самой природой указано было лежать крендельком на спине, смотрел, не мигая, прямо перед собой. |
|
Even in the garden, that sense of things being pokey haunted old Jolyon; the wicker chair creaked under his weight; the garden-beds looked 'daverdy'; on the far side, under the smut- stained wall, cats had made a path. |
Общее впечатление убожества преследовало старого Джолиона даже здесь, в саду; плетеное кресло поскрипывало под его тяжестью; клумбы жалкие; у потемневшей каменной ограды - тропинка, протоптанная кошками. |
|
While he and his grandchildren thus regarded each other with the peculiar scrutiny, curious yet trustful, that passes between the very young and the very old, young Jolyon watched his wife. |
Пока дед и внуки внимательно разглядывали друг друга с тем любопытством и доверием, которые всегда возникают между очень юными и очень старыми людьми, молодой Джолион наблюдал за женой. |
|
The colour had deepened in her thin, oval face, with its straight brows, and large, grey eyes. Her hair, brushed in fine, high curves back from her forehead, was going grey, like his own, and this greyness made the sudden vivid colour in her cheeks painfully pathetic. |
Ее худое продолговатое лицо с большими серыми глазами, смотревшими из-под прямых бровей, вспыхнуло. Волосы, высоко зачесанные со лба, уже начинали седеть, как и у него, и эта седина с щемящей сердце трогательностью только подчеркивала румянец, внезапно загоревшийся у нее на щеках. |
|
The look on her face, such as he had never seen there before, such as she had always hidden from him, was full of secret resentments, and longings, and fears. Her eyes, under their twitching brows, stared painfully. And she was silent. |
Это лицо - такое, каким он никогда не знал его раньше, какое она всегда прятала от него, - было полно долго таимой враждебности, тоски и страха. В глазах, под тревожно подергивающимися бровями, была боль. Она молчала. |
|
Jolly alone sustained the conversation; he had many possessions, and was anxious that his unknown friend with extremely large moustaches, and hands all covered with blue veins, who sat with legs crossed like his own father (a habit he was himself trying to acquire), should know it; but being a Forsyte, though not yet quite eight years old, he made no mention of the thing at the moment dearest to his heart--a camp of soldiers in a shop-window, which his father had promised to buy. No doubt it seemed to him too precious; a tempting of Providence to mention it yet. |
Разговор поддерживал один Джолли; у него было много сокровищ, и этот новый друг с длинными усами и голубыми жилками на руках, сидевший, положив ногу на ногу, как папа (Джолли давно уже старался научиться сидеть так), должен был узнать об этих сокровищах; но будучи истым Форсайтом, хотя всего-навсего восьми лет от роду, он не обмолвился ни словом о самом дорогом его сердцу - об оловянных солдатиках в витрине игрушечного магазина, которые отец обещал подарить ему. Эта вещь казалась Джолли бесценной; лучше даже не заикаться о ней, чтобы не искушать судьбу. |
|
And the sunlight played through the leaves on that little party of the three generations grouped tranquilly under the pear-tree, which had long borne no fruit. |
Солнце, пробравшись сквозь листву, играло на этой маленькой группе, на представителях трех поколений, спокойно сидевших под грушевым деревом, которое уже давно не приносило плодов. |
|
Old Jolyon's furrowed face was reddening patchily, as old men's faces redden in the sun. He took one of Jolly's hands in his own; the boy climbed on to his knee; and little Holly, mesmerized by this sight, crept up to them; the sound of the dog Balthasar's scratching arose rhythmically. |
Морщинистое лицо старого Джолиона покраснело пятнами, как краснеют на солнце лица стариков. Он взял Джолли за руку; мальчик вскарабкался ему на колени; и маленькая Холли, зачарованная этим зрелищем, подобралась к ним поближе; пес Балтазар принялся ритмически почесывать себе спину. |
|
Suddenly young Mrs. Jolyon got up and hurried indoors. A minute later her husband muttered an excuse, and followed. Old Jolyon was left alone with his grandchildren. |
Вдруг миссис Джолион встала и быстро пошла к дому; минутой позже муж пробормотал какое-то извинение и ушел за ней. Старый Джолион остался один с внуками. |
|
And Nature with her quaint irony began working in him one of her strange revolutions, following her cyclic laws into the depths of his heart. And that tenderness for little children, that passion for the beginnings of life which had once made him forsake his son and follow June, now worked in him to forsake June and follow these littler things. Youth, like a flame, burned ever in his breast, and to youth he turned, to the round little limbs, so reckless, that wanted care, to the small round faces so unreasonably solemn or bright, to the treble tongues, and the shrill, chuckling laughter, to the insistent tugging hands, and the feel of small bodies against his legs, to all that was young and young, and once more young. And his eyes grew soft, his voice, and thin-veined hands soft, and soft his heart within him. And to those small creatures he became at once a place of pleasure, a place where they were secure, and could talk and laugh and play; till, like sunshine, there radiated from old Jolyon's wicker chair the perfect gaiety of three hearts. |
И природа со свойственной ей тонкой иронией принялась за старого Джолиона, испытывая на его сердце свой закон циклического чередования. Та нежность к детям, та страстная любовь к росткам жизни, которая заставила его однажды бросить сына и пойти за Джун, теперь заставляла его бросить Джун и пойти за этими совсем крохотными существами. Молодость незатухающим пламенем горела в сердце старого Джолиона, и к молодости он потянулся, к пухлым ручонкам, таким шаловливым и требующим такой заботы о себе, к пухлым личикам - то важным, то веселым, к звонким голосам, громкому, захлебывающемуся смеху, к настойчивым цепким пальцам, к этим крошкам, копошившимся у его ног, - ко всему, что было молодо, молодо и еще раз молодо. В его глазах появилась нежность, нежным стал голос и худые, со вздутыми венами руки, нежность затеплилась у него в сердце. И крохотные создания сразу же нашли здесь убежище для своих забав, убежище, где их никто не тронет, где можно и поболтать, и посмеяться, и поиграть; и вскоре плетеное кресло и те, кто сидел в нем, стали, как солнце, излучать радость, царившую во всех трех сердцах. |
|
But with young Jolyon following to his wife's room it was different. |
Но молодой Джолион, последовавший за женой в комнаты, чувствовал себя по-иному. |
|
He found her seated on a chair before her dressing-glass, with her hands before her face. |
Он нашел жену в кресле перед зеркалом; она сидела, закрыв лицо руками. |
|
Her shoulders were shaking with sobs. This passion of hers for suffering was mysterious to him. He had been through a hundred of these moods; how he had survived them he never knew, for he could never believe they were moods, and that the last hour of his partnership had not struck. |
Плечи ее вздрагивали от рыданий. Эта способность так легко поддаваться горю всегда была непонятна молодому Джолиону. Сотни раз приходилось ему быть свидетелем таких вспышек отчаяния; он и сам не знал, как удавалось переносить их, ибо ему не верилось, что это всего лишь вспышки, что последний час их совместной жизни еще не пробил. |
|
In the night she would be sure to throw her o arms round, his neck and say: "Oh! Jo, how I make you suffer!" as she had done a hundred times before. |
А ночью она обхватит его шею руками и скажет: "Зачем я тебя мучаю, Джо!" - как бывало уже сотни раз. |
|
He reached out his hand, and, unseen, slipped his razor-case into his pocket. |
Он протянул руку и незаметно спрятал в карман футляр с бритвой. |
|
'I cannot stay here,' he thought, 'I must go down!' Without a word he left the room, and went back to the lawn. |
"Я не могу здесь оставаться, - думал молодой Джолион, - надо идти туда!" Не говоря ни слова, он вышел из комнаты в сад. |
|
Old Jolyon had little Holly on his knee; she had taken possession of his watch; Jolly, very red in the face, was trying to show that he could stand on his head. The dog Balthasar, as close as he might be to the tea-table, had fixed his eyes on the cake. |
Старый Джолион усадил Холли на колени; она завладела его часами; Джолли, весь побагровевший, пытался показать, что умеет стоять на голове. Пес Балтазар сидел вплотную у стола, не сводя глаз с печенья. |
|
Young Jolyon felt a malicious desire to cut their enjoyment short. |
Молодой Джолион почувствовал недоброе желание нарушить эту идиллию. |
|
What business had his father to come and upset his wife like this? |
Зачем отец явился сюда и так взволновал его жену? |
|
It was a shock, after all these years! He ought to have known; he ought to have given them warning; but when did a Forsyte ever imagine that his conduct could upset anybody! And in his thoughts he did old Jolyon wrong. |
После всех этих лет - такое потрясение! Он должен был сам догадаться; должен был предупредить их; но разве Форсайту придет когда-нибудь в голову, что его поведение может причинить неприятность другим! Молодой Джолион был несправедлив к отцу. |
|
He spoke sharply to the children, and told them to go in to their tea. Greatly surprised, for they had never heard their father speak sharply before, they went off, hand in hand, little Holly looking back over her shoulder. |
Он резко заговорил с детьми, послав их пить чай в комнаты. Удивленные его резкостью - отец никогда еще не разговаривал с ними таким тоном, они пошли, взявшись за руки, и, уходя, Холли несколько раз оглянулась через плечо. |
|
Young Jolyon poured out the tea. |
Молодой Джолион налил себе и отцу чаю. |
|
"My wife's not the thing today," he said, but he knew well enough that his father had penetrated the cause of that sudden withdrawal, and almost hated the old man for sitting there so calmly. |
- Жена немного нездорова сегодня, - сказал он, отлично зная, что отцу понятна причина ее внезапного ухода, и почти ненавидя старика за то, что тот сидит с таким невозмутимым видом. |
|
"You've got a nice little house here," said old Jolyon with a shrewd look; "I suppose you've taken a lease of it!" |
- У тебя славный домик, - сказал старый Джолион, пристально глядя на сына. - Ты снимаешь его? |
|
Young Jolyon nodded. |
Молодой Джолион кивнул. |
|
"I don't like the neighbourhood," said old Jolyon; "a ramshackle lot." |
- Хотя самый район мне не нравится, - сказал старый Джолион, - очень убогий. |
|
Young Jolyon replied: |
Молодой Джолион ответил: |
|
"Yes, we're a ramshackle lot."' |
- Да, у нас убого. |
|
The silence was now only broken by the sound of the dog Balthasar's scratching. |
Теперь молчание прерывал только пес Балтазар, почесывавший себе спину. |
|
Old Jolyon said simply: |
Старый Джолион сказал просто: |
|
"I suppose I oughtn't to have come here, Jo; but I get so lonely!" |
- Я, должно быть, напрасно пришел, Джо, но мне так тоскливо одному! |
|
At these words young Jolyon got up and put his hand on his father's shoulder. |
В ответ на эти слова молодой Джолион встал и положил руку отцу на плечо. |
|
In the next house someone was playing over and over again: 'La Donna mobile' on an untuned piano; and the little garden had fallen into shade, the sun now only reached the wall at the end, whereon basked a crouching cat, her yellow eyes turned sleepily down on the dog Balthasar. There was a drowsy hum of very distant traffic; the creepered trellis round the garden shut out everything but sky, and house, and pear-tree, with its top branches still gilded by the sun. |
В соседнем доме кто-то бесконечно наигрывал на расстроенном рояле "La donna e mobile"; на садик спустилась тень, солнце доходило теперь только до задней стены, на которой, греясь в последних лучах, пристроилась кошка; ее желтые глаза сонно поглядывали вниз на Балтазара. Издалека доносился глухой шум уличного движения; увитые плющом стены садика скрывали все, кроме неба, дома и грушевого дерева, верхушку которого все еще золотило солнце. |
|
For some time they sat there, talking but little. Then old Jolyon rose to go, and not a word was said about his coming again. |
Некоторое время они сидели, изредка перекидываясь словами. Потом старый Джолион собрался уходить, и о его дальнейших посещениях ничего сказано не было. |
|
He walked away very sadly. What a poor miserable place; and he thought of the great, empty house in Stanhope Gate, fit residence for a Forsyte, with its huge billiard-room and drawing-room that no one entered from one week's end to another. |
Он вышел от сына с горечью на сердце. Какой жалкий домишко! И он вспомнил о большом пустынном доме на Стэнхоп-Гейт, достойной резиденции для Форсайта, с громадной бильярдной и гостиной, куда по целым неделям никто не заходил. |
|
That woman, whose face he had rather liked, was too thin-skinned by half; she gave Jo a bad time he knew! And those sweet children! Ah! what a piece of awful folly! |
Эта женщина, лицо которой ему даже понравилось, какая она чувствительная! Джолиону, должно быть, очень трудно с ней ладить. А дети, что за прелесть! Как это все тяжело и нелепо! |
|
He walked towards the Edgware Road, between rows of little houses, all suggesting to him (erroneously no doubt, but the prejudices of a Forsyte are sacred) shady histories of some sort or kind. |
Он пошел по направлению к Эджуэр-Род между двумя рядами маленьких домиков, вызывавших у него мысли (ничем, конечно, не оправданные, но предрассудки Форсайтов священны) о всевозможных непозволительных историях. |
|
Society, forsooth, the chattering hags and jackanapes--had set themselves up to pass judgment on his flesh and blood! A parcel of old women! He stumped his umbrella on the ground, as though to drive it into the heart of that unfortunate body, which had dared to ostracize his son and his son's son, in whom he could have lived again! |
Так называемое общество - болтливые мегеры и всякий сброд - произнесло приговор его плоти и крови! Старые бабы! Он стукнул по тротуару зонтиком, точно хотел вогнать его в самое сердце жалкого общества, осмелившегося отвергнуть его сына и сына его сына, в котором он мог бы снова жить на старости лет. |
|
He stumped his umbrella fiercely; yet he himself had followed Society's behaviour for fifteen years--had only today been false to it! |
Старый Джолион гневно стукнул зонтиком; но ведь он сам вот уже пятнадцать лет следовал законам этого общества и только сегодня изменил им! |
|
He thought of June, and her dead mother, and the whole story, with all his old bitterness. A wretched business! |
Он вспомнил Джун, ее покойную мать и всю катастрофу, и прежняя горечь поднялась в нем. Тяжелая история! |
|
He was a long time reaching Stanhope Gate, for, with native perversity, being extremely tired, he walked the whole way. |
Путь до Стэнхоп-Гейт был долгий, потому что, словно назло самому себе, старый Джолион, чувствуя сильную усталость, шел всю дорогу пешком. |
|
After washing his hands in the lavatory downstairs, he went to the dining-room to wait for dinner, the only room he used when June was out--it was less lonely so. The evening paper had not yet come; he had finished the Times, there was therefore nothing to do. |
Вымыв внизу руки, старый Джолион пошел в ожидании обеда в столовую единственную комнату, где он проводил время, когда Джун не бывало дома: здесь не так тоскливо одному Вечерняя газета еще не пришла; "Таймс" он уже просмотрел, значит делать было решительно нечего. |
|
The room faced the backwater of traffic, and was very silent. He disliked dogs, but a dog even would have been company. His gaze, travelling round the walls, rested on a 'picture entitled: 'Group of Dutch fishing boats at sunset; the chef d'oeuvre of his collection. It gave him no pleasure. He closed his eyes. He was lonely! He oughtn't to complain, he knew, but he couldn't help it: He was a poor thing--had always been a poor thing--no pluck! Such was his thought. |
Окна столовой выходили на спокойную улицу, и в комнате было очень тихо. Старый Джолион не любил собак, но сейчас он обрадовался бы и такому обществу. Его взгляд, блуждающий по стенам, остановился на картине "Голландские рыбачьи лодки на закате" - гордость всей его коллекции. Сейчас она не доставила ему никакого удовольствия. Он закрыл глаза. Тоскливо одному! Жаловаться бесполезно, он прекрасно знает это, но трудно сдержать себя. Жалкий старик, всегда был жалким - хватки не было в жизни! Такие мысли бродили в голове старого Джолиона. |
|
The butler came to lay the table for dinner, and seeing his master apparently asleep, exercised extreme caution in his movements. This bearded man also wore a moustache, which had given rise to grave doubts in the minds of many members--of the family--, especially those who, like Soames, had been to public schools, and were accustomed to niceness in such matters. Could he really be considered a butler? Playful spirits alluded to him as: 'Uncle Jolyon's Nonconformist'; George, the acknowledged wag, had named him: 'Sankey.' |
Лакей пришел накрыть на стол и, решив, что хозяин спит, старался двигаться с величайшей осторожностью. Этот бородач носил также и усы, что вызывало большие сомнения у многих членов семьи, особенно у тех, кто, подобно Сомсу, кончил закрытую школу и с сугубой щепетильностью разбирался в таких вопросах. В самом деле, разве он похож на лакея? Игриво настроенные умы называли его "дядин сектант". Джордж, известный остряк, прозвал его "миссионером". |
|
He moved to and fro between the great polished sideboard and the great polished table inimitably sleek and soft. |
Лакей с неподражаемой мягкостью бесшумно двигался между большим полированным буфетом и большим полированным столом. |
|
Old Jolyon watched him, feigning sleep. The fellow was a sneak-- he had always thought so--who cared about nothing but rattling through his work, and getting out to his betting or his woman or goodness knew what! A slug! Fat too! And didn't care a pin about his master! |
Старый Джолион наблюдал за ним, притворившись спящим. Низкая душонка - он всегда считал его таким - только и думает, как бы отделаться поскорей и удрать на скачки, или к своей даме, или черт его знает куда! Тунеядец! А как разжирел! И ни малейшего чувства привязанности к своему хозяину! |
|
But then against his will, came one of those moments of philosophy which made old Jolyon different from other Forsytes: |
Но тут против его собственной воли старым Джолионом вдруг завладела обычная склонность пофилософствовать, которая так сильно выделяла его из среды остальных Форсайтов. |
|
After all why should the man care? He wasn't paid to care, and why expect it? In this world people couldn't look for affection unless they paid for it. It might be different in the next--he didn't know--couldn't tell! And again he shut his eyes. |
В конце концов, разве лакей обязан чувствовать привязанность к хозяину? Ведь за это не платят, значит нечего с него и требовать. В этом мире нельзя надеяться на бескорыстные чувства. В другом, может быть, все пойдет по-иному, кто знает, кто может угадать? И он снова закрыл глаза. |
|
Relentless and stealthy, the butler pursued his labours, taking things from the various compartments of the sideboard. His back seemed always turned to old Jolyon; thus, he robbed his operations of the unseemliness of being carried on in his master's presence; now and then he furtively breathed on the silver, and wiped it with a piece of chamois leather. He appeared to pore over the quantities of wine in the decanters, which he carried carefully and rather high, letting his heard droop over them protectingly. When he had finished, he stood for over a minute watching his master, and in his greenish eyes there was a look of contempt: |
Упорно продолжая заниматься своим делом, лакей бесшумно доставал посуду из разных отделений буфета. Он ни разу не повернулся к старому Джолиону лицом, вероятно, стараясь скрыть неприглядность своих манипуляций, заключавшуюся в том, что они совершались в присутствии хозяина; время от времени он дышал украдкой на серебро и протирал его кусочком замши. Можно было подумать, что лакей размышляет, достаточно ли вина в графинах, которые он осторожно нес к столу, высоко держа их в руках и покровительственно прикрывая сверху бородой. Кончив приготовления, он с минуту глядел на хозяина, и в его зеленоватых глазах было презрение. |
|
After all, this master of his was an old buffer, who hadn't much left in him! |
В конце концов, хозяин у него старая развалина, совсем сдал старик! |
|
Soft as a tom-cat, he crossed the room to press the bell. His orders were 'dinner at seven.' What if his master were asleep; he would soon have him out of that; there was the night to sleep in! He had himself to think of, for he was due at his Club at half-past eight! |
Тихо, как кошка, он прошел через комнату к звонку. Было приказано: "обед в семь". Хозяин спит. Ну что ж, он его живо разбудит; успеет выспаться за ночь! Надо и о себе подумать: в половине девятого его ждут в клубе. |
|
In answer to the ring, appeared a page boy with a silver soup tureen. The butler took it from his hands and placed it on the. table, then, standing by the open door, as though about to usher company into the room, he said in a solemn voice: |
В ответ на звонок в столовую вошел мальчик с серебряной суповой миской. Лакей принял от него миску и поставил на стол, потом остановился в дверях и, словно обращаясь к большому обществу, провозгласил торжественным голосом: |
|
"Dinner is on the table, sir! |
- Кушать подано, сэр! |
|
Slowly old Jolyon got up out of his chair, and sat down at the table to eat his dinner. |
Старый Джолион медленно поднялся с кресла и перешел к столу обедать. |
|
English |
Русский |
|
Forsytes, as is generally admitted, have shells, like that extremely useful little animal which is made into Turkish delight, in other words, they are never seen, or if seen would not be recognised, without habitats, composed of circumstance, property, acquaintances, and wives, which seem to move along with them in their passage through a world composed of thousands of other Forsytes with their habitats. Without a habitat a Forsyte is inconceivable--he would be like a novel without a plot, which is well-known to be an anomaly. |
Все Форсайты, как это общеизвестно, живут в раковинах, подобно тому чрезвычайно полезному моллюску, который идет в пищу как величайший деликатес; другими словами, в натуральном виде Форсайты никогда не встречаются, а если и встречаются, то никто их не узнает без этой оболочки, сотканной из различных обстоятельств их жизни, их имущества, знакомств и жен, без всего того, что на каждом шагу сопутствует им в этом мире, кишащем тысячами других Форсайтов, запрятанных в такие же оболочки. Представить себе Форсайта без раковины немыслимо, в таком случае он уподобился бы роману без интриги, что, как известно, явление противоестественное. |
|
To Forsyte eyes Bosinney appeared to have no habitat, he seemed one of those rare and unfortunate men who go through life surrounded by circumstance, property, acquaintances, and wives that do not belong to them. |
На взгляд Форсайтов, Босини жил без такой оболочки; по-видимому, он принадлежал к тому редкостному и незадачливому типу мужчин, которые шествуют по своему пути в окружении обстоятельств чужой жизни, чужого имущества, чужих знакомых и чужих жен. |
|
His rooms in Sloane Street, on the top floor, outside which, on a plate, was his name, 'Philip Baynes Bosinney, Architect,' were not those of a Forsyte.--He had no sitting-room apart from his office, but a large recess had been screened off to conceal the necessaries of life--a couch, an easy chair, his pipes, spirit case, novels and slippers. The business part of the room had the usual furniture; an open cupboard with pigeon-holes, a round oak table, a folding wash-stand, some hard chairs, a standing desk of large dimensions covered with drawings and designs. June had twice been to tea there under the chaperonage of his aunt. |
Его квартира в верхнем этаже дома на Слоун-стрит, с дощечкой на дверях, на которой было написано "Архитектор Филип Бейнз Босини", не имела ничего общего с жилищами Форсайтов, Гостиной у Босини не было, а такие необходимые в обиходе вещи, как диван, кресло, трубки, винный погребец, книги и домашние туфли, хранились в большой нише, отгороженной от рабочей комнаты ширмой. Мебель в деловой половине его квартиры была самая обычная; бюро с множеством ящичков, круглый дубовый стол, складной умывальник, несколько стульев и еще один стол очень больших размеров, заваленный рисунками и чертежами. Джун два раза пила здесь чай под охраной тетки Босини. |
|
He was believed to have a bedroom at the back. |
Предполагалось, что позади рабочей комнаты имеется спальня. |
|
As far as the family had been able to ascertain his income, it consisted of two consulting appointments at twenty pounds a year, together with an odd fee once in a way, and--more worthy item--a private annuity under his father's will of one hundred and fifty pounds a year. |
Насколько семье Форсайтов удалось выяснить, доходы Босини сводились к сорока фунтам в год за консультацию в двух строительных конторах, случайным приработкам и - что заслуживало большего внимания - ежегодной ренте в сто пятьдесят фунтов, предусмотренной в завещании его отца. |
|
What had transpired concerning that father was not so reassuring. It appeared that he had been a Lincolnshire country doctor of Cornish extraction, striking appearance, and Byronic tendencies-- a well-known figure, in fact, in his county. Bosinney's uncle by marriage, Baynes, of Baynes and Bildeboy, a Forsyte in instincts if not in name, had but little that was worthy to relate of his brother-in-law. |
В сведениях, которые удалось получить об отце, утешительного было мало. Деревенский врач, родом из Кориуэлса, практиковал в Линкольншире, байронические замашки, эксцентричная внешность - весьма видная фигура в своих местах. Бейнз - контора "Бейнз и Байлдбой" - дядя Босини с материнской стороны, Форсайт по духу, хоть и не по имени, мало что мог рассказать о своем девере такого, что бы заслуживало внимания. |
|
"An odd fellow!' he would say: 'always spoke of his three eldest boys as 'good creatures, but so dull'; they're all doing capitally in the Indian Civil! Philip was the only one he liked. I've heard him talk in the queerest way; he once said to me: 'My dear fellow, never let your poor wife know what you're thinking of! But I didn't follow his advice; not I! An eccentric man! He would say to Phil: 'Whether you live like a gentleman or not, my boy, be sure you die like one! and he had himself embalmed in a frock coat suit, with a satin cravat and a diamond pin. Oh, quite an original, I can assure you I" |
- Чудак-человек! - говорил Бейнз. - О своих трех старших сыновьях отзывался так: "Хорошие ребята, только нудные". Они сейчас в Индии и прекрасно устроены! Филип был его любимцем. Странные вещи приходилось от него выслушивать; как-то раз заявил мне: "Друг мой, никогда не делитесь с женой своими мыслями" Но я его совета не послушался; слуга покорный! Чудак был! Постоянно вразумлял Фила: "Жизнь можно прожить как угодно, дружок, но умереть ты обязан, как джентльмен!" - и сам лежал в гробу в парадном сюртуке и шелковом галстуке с бриллиантовой булавкой. Большой был оригинал! |
|
Of Bosinney himself Baynes would speak warmly, with a certain compassion: |
О самом Босини Бейнз отзывался тепло, но с некоторым состраданием: |
|
"He's got a streak of his father's Byronism. Why, look at the way he threw up his chances when he left my office; going off like that for six months with a knapsack, and all for what?--to study foreign architecture--foreign! What could he expect? And there he is--a clever young fellow--doesn't make his hundred a year! Now this engagement is the best thing that could have happened--keep him steady; he's one of those that go to bed all day and stay up all night, simply because they've no method; but no vice about him--not an ounce of vice. Old Forsyte's a rich man!" |
- Байронизм он унаследовал от отца. Да вот посудите сами: отказался от работы у меня в конторе, где столько возможностей; бродил шесть месяцев с мешком за плечами, а зачем? Изучал иностранную архитектуру; иностранную, видите ли! На что он рассчитывал? И вот вам: талантливый молодой человек, а не может заработать и сотни в год! Лучше этой помолвки для него ничего не придумаешь, это его подтянет: ведь он принадлежит к тому сорту людей, которые спят днем, а работают ночью, и только потому, что не приучены к порядку; но ничего дурного в нем нет - решительно ничего дурного. Старик Форсайт очень богатый человек! |
|
Mr. Baynes made himself extremely pleasant to June, who frequently visited his house in Lowndes Square at this period. |
Мистер Бейнз был чрезвычайно любезен с Джун, которая в те дни часто бывала у него на Лаундес-сквер. |
|
"This house of your cousin's--what a capital man of business--is the very thing for Philip," he would say to her; "you mustn't expect to see too much of him just now, my dear young lady. The good cause--the good cause! The young man must make his way. When I was his age I was at work day and night. My dear wife used to say to me, 'Bobby, don't work too hard, think of your health'; but I never spared myself!" |
- Постройка мистера Сомса - какой у него блестящий, деловой ум! - так вот, эта постройка - именно то, что Филу нужно, - говорил он Джун. - Теперь уж вам не придется так часто видеться с ним, милая барышня. Уважительные причины, весьма уважительные. Молодому человеку надо пробивать себе дорогу в жизни. В его годы я работал не покладая рук. Бывало, жена говорит мне: "Бобби, ты совсем заработался, подумай о своем здоровье", но я себя не жалел! |
|
June had complained that her lover found no time to come to Stanhope Gate. |
Джун жаловалась, что жених не может урвать время, чтобы заглянуть на Стэнхоп-Гейт. |
|
The first time he came again they had not been together a quarter of an hour before, by one of those coincidences of which she was a mistress, Mrs. Septimus Small arrived. Thereon Bosinney rose and hid himself, according to previous arrangement, in the little study, to wait for her departure. |
Когда Босини впервые после долгого перерыва пришел к Джун, они не побыли вдвоем и четверти часа, как приехала миссис Септимус Смолл - великая мастерица на такие случайные совпадения. Босини сейчас же встал и, согласно предварительному уговору, перешел в маленький кабинет, чтобы там переждать миссис Смолл. |
|
"My dear," said Aunt Juley, "how thin he is! I've often noticed it with engaged people; but you mustn't let it get worse. There's Barlow's extract of veal; it did your Uncle Swithin a lot of good." |
- Ах, милочка, - начала тетя Джули, - он так похудел! Мне часто приходилось замечать это за женихами; ты последи за ним. Есть такой мясной экстракт Барлоу; дяде Суизину он прекрасно помог. |
|
June, her little figure erect before the hearth, her small face quivering grimly, for she regarded her aunt's untimely visit in the light of a personal injury, replied with scorn: |
Джун, с сердито подергивающимся личиком, вытянулась во весь свой крохотный рост перед камином - она рассматривала несвоевременный приезд тетки как личное оскорбление - и ответила презрительно: |
|
"It's because he's busy; people who can do anything worth doing are never fat!" |
- Это потому, что он много работает; люди, которые способны на что-нибудь дельное, никогда не бывают толстыми! |
|
Aunt Juley pouted; she herself had always been thin, but the only pleasure she derived from the fact was the opportunity of longing to be stouter. |
Тетя Джули надула губы; сама она всегда отличалась худобой, и единственным удовольствием, которое ей удавалось извлекать из этого обстоятельства, была возможность страстно мечтать о полноте. |
|
I don't think," she said mournfully, "that you ought to let them call him 'The Buccaneer'; people might think it odd, now that he's going to build a house for Soames. I do hope he will be careful; it's so important for him. Soames has such good taste!" |
- По-моему, - грустно сказала она, - ты не должна позволять, чтобы его звали "пиратом", это может показаться странным, ведь он будет строить дом для Сомса. Я надеюсь, что он отнесется к своей работе со вниманием; это так важно для него, ведь у Сомса прекрасный вкус! |
|
"Taste!" cried June, flaring up at once; "wouldn't give that for his taste, or any of the family's!" |
- Вкус! - воскликнула Джун, вспыхнув. - Нет у него никакого вкуса ни у него, ни у кого другого в нашей семье! |
|
Mrs. Small was taken aback. |
Миссис Смолл остолбенела. |
|
"Your Uncle Swithin," she said, "always had beautiful taste! And Soames's little house is lovely; you don't mean to say you don't think so!" |
- У дяди Суизина, - сказала она, - всегда был прекрасный вкус! И у самого Сомса очаровательный домик; ты же не станешь отрицать это! |
|
"H'mph!" said June, "that's only because Irene's there!" |
- Гм! - вырвалось у Джун. - Только потому, что там Ирэн!.. |
|
Aunt Juley tried to say something pleasant: |
Тетя Джули попыталась сказать что-нибудь приятное: |
|
"And how will dear Irene like living in the country?" |
- А Ирэн довольна, что они переезжают за город? |
|
June gazed at her intently, with a look in her eyes as if her conscience had suddenly leaped up into them; it passed; and an even more intent look took its place, as if she had stared that conscience out of countenance. She replied imperiously: |
Джун смотрела так пристально, как будто из глаз ее вдруг глянула совесть; потом это прошло, и взгляд Джун стал еще более пристальным, словно ей удалось смутить свою совесть. Она ответила высокомерно: |
|
Of course she'll like it; why shouldn't she?" |
- Конечно довольна, а почему бы нет? |
|
Mrs. Small grew nervous. |
Миссис Смолл забеспокоилась. |
|
"I didn't know," she said; "I thought she mightn't like to leave her friends. Your Uncle James says she doesn't take enough interest in life. We think--I mean Timothy thinks--she ought to go out more. I expect you'll miss her very much!" |
- Не знаю, - сказала она, - может быть, Ирэн не захочется покидать своих друзей. Дядя Джемс говорит, что у нее мало интереса к жизни. Мы считаем, то есть Тимоти считает, что ей надо побольше выезжать. Ты, наверное, будешь скучать без нее! |
|
June clasped her hands behind her neck. |
Джун завела руки за голову. |
|
"I do wish, "she cried, "Uncle Timothy wouldn't talk about what doesn't concern him!" |
- Мне бы очень хотелось, - крикнула она, - чтобы дядя Тимоти поменьше говорил о том, что его совершенно не касается! |
|
Aunt Juley rose to the full height of her tall figure. |
Тетя Джули вытянулась во весь рост. |
|
"He never talks about what doesn't concern him, she said. |
- Он никогда не говорит о том, что его не касается, - ответила она. |
|
June was instantly compunctious; she ran to her aunt and kissed her. |
Джун сразу же почувствовала угрызения совести, подбежала к тетке и расцеловала ее. |
|
"I'm very sorry, auntie; but I wish they'd let Irene alone." |
- Простите меня, тетечка; только оставьте вы Ирэн в покое. |
|
Aunt Juley, unable to think of anything further on the subject that would be suitable, was silent; she prepared for departure, hooking her black silk cape across her chest, and, taking up her green reticule: |
Тетя Джули не смогла больше придумать ничего такого, что можно было бы сказать на эту тему, и умолкла; собравшись уходить, она застегнула на груди черную шелковую пелеринку и взяла свой зеленый ридикюль. |
|
"And how is your dear grandfather?" she asked in the hall, "I expect he's very lonely now that all your time is taken up with Mr. Bosinney." |
- А как себя чувствует дедушка? - спросила она уже в холле. - Ему, должно быть, тоскливо одному, ты ведь теперь все время с мистером Босини. |
|
She bent and kissed her niece hungrily, and with little, mincing steps passed away. |
- Она нагнулась к внучке, с жадностью поцеловала ее и удалилась мелкими, семенящими шажками. |
|
The tears sprang up in June's eyes; running into the little study, where Bosinney was sitting at the table drawing birds on the back of an envelope, she sank down, by his side and cried: |
На глазах у Джун выступили слезы: она убежала в маленький кабинет, где Босини сидел у стола, рисуя на конверте каких-то птиц, и бросилась в кресло со словами: |
|
"Oh, Phil! it's all so horrid!" |
- Ох, Фил, как это тяжело! |
|
Her heart was as warm as the colour of her hair. |
Сердце ее горело тем же огнем, что и копна золотисто-рыжих волос. |
|
On the following Sunday morning, while Soames was shaving, a message was brought him to the effect that Mr. Bosinney was below, and would be glad to see him. Opening the door into his wife's room, he said: |
В следующее воскресенье утром, когда Сомс брился, ему доложили, что мистер Босини дожидается внизу и хочет его видеть. Приотворив дверь в комнату жены, он сказал: |
|
"Bosinney's downstairs. Just go and entertain him while I finish shaving. I'll be down in a minute. It's about the plans, I expect." |
- Там пришел Босини. Займи его, пока я бреюсь. Я сейчас приду. Он, должно быть, хочет поговорить о проекте. |
|
Irene looked at him, without reply, put the finishing touch to her dress and went downstairs. |
Ирэн молча взглянула на него, закончила свой туалет и сошла вниз. |
|
He could not make her out about this house. She had said nothing against it, and, as far as Bosinney was concerned, seemed friendly enough. |
Сомс все еще не знал, как она относится к постройке дома. Возражений с ее стороны он не слышал, а что касается Босини, то к нему она, кажется, относилась дружелюбно. |
|
From the window of his dressing-room he could see them talking together in the little court below. |
Из окна Сомсу было видно, что Ирэн и Босини разговаривают внизу в маленьком дворике. |
|
He hurried on with his shaving, cutting his chin twice. He heard them laugh, and thought to himself: "Well, they get on all right, anyway!" |
Он заторопился и в двух местах порезал подбородок. Потом, услышав их смех, подумал: "Ну, им, кажется, не скучно вдвоем!" |
|
As he expected, Bosinney had come round to fetch, him to look at the plans. |
Как он и предполагал, Босини зашел за ним, чтобы показать планы. |
|
He took his hat and went over. |
Сомс взял шляпу, и они вышли на улицу. |
|
The plans were spread on the oak table in the architect's room; and pale, imperturbable, inquiring, Soames bent over them for a long time without speaking. |
Планы были разложены в комнате архитектора на дубовом столе; и Сомс, бледный, внимательный, внешне совершенно невозмутимый, нагнувшись над ними, долгое время не говорил ни слова. |
|
He said at last in a puzzled voice: |
Наконец он сказал недоуменно: |
|
"It's an odd sort of house!" |
- Странный дом! |
|
A rectangular house of two stories was designed in a quadrangle round a covered-in court. This court, encircled by a gallery on the upper floor, was roofed with a glass roof, supported by eight columns running up from the ground. |
Двухэтажное здание, обведенное по второму этажу галереей, охватывало двор с четырех сторон. Двор этот был покрыт стеклянной крышей на восьми колоннах. |
|
It was indeed, to Forsyte eyes, an odd house. |
Действительно, на взгляд Форсайта, дом был странный. |
|
"There's a lot of room cut to waste," pursued Soames. |
- Много места пропадает зря, - продолжал Сомс. |
|
Bosinney began to walk about, and Soames did not like the expression on his face. |
Босини заходил по комнате, и выражение его лица не понравилось Сомсу. |
|
"The principle of this house," said the architect, "was that you should have room to breathe--like a gentleman!" |
- Проект делался с тем расчетом, - сказал архитектор, - чтобы хозяину было где повернуться в собственном доме, как и подобает джентльмену. |
|
Soames extended his finger and thumb, as if measuring the extent of the distinction he should acquire; and replied: |
Сомс растопырил большой и указательный пальцы, словно измеряя степень уважения, которое он заслужит, выстроив такой дом, и ответил: |
|
"Oh! yes; I see." |
- Да, да! Я понимаю. |
|
The peculiar look came into Bosinney's face which marked all, his enthusiasms. |
То своеобразное выражение, которым отличалось лицо Босини, когда он загорался чем-нибудь, появилось и сейчас. |
|
"I've tried to plan you a house here with some self-respect of its own. If you don't like it, you'd better say so. It's certainly the last thing to be considered--who wants self-respect in a house, when you can squeeze in an extra lavatory?" He put his finger suddenly down on the left division of the centre oblong: "You can swing a cat here. This is for your pictures, divided from this court by curtains; draw them back and you'll have a space of fifty-one by twenty-three six. This double-faced stove in the centre, here, looks one way towards the court, one way towards the picture room; this end wall is all window; You've a southeast light from that, a north light from the court. The rest of your pictures you can hang round the gallery upstairs, or in the other rooms. "In architecture," he went on--and though looking at Soames he did not seem to see him, which gave Soames an unpleasant feeling--"as in life, you'll get no self-respect without regularity. Fellows tell you that's old fashioned. It appears to be peculiar any way; it never occurs to us to embody the main principle of life in our buildings; we load our houses with decoration, gimcracks, corners, anything to distract the eye. On the contrary the eye should rest; get your effects with a few strong lines. The whole thing is regularity there's no self-respect without it." |
- Я хотел выстроить вам дом, который обладал бы... ну, чувством собственного достоинства, что ли! Если вам не нравится, скажите прямо. Обычно мало кто думает об этом - кого интересует чувство собственного достоинства в доме, если можно втиснуть в план лишнюю уборную? - Он ткнул пальцем в левую часть чертежа. - Здесь есть где размахнуться. Вот тут помещение для ваших картин, отделяется от двора портьерами; отдерните их, и у вас будет пространство пятьдесят один на двадцать три и шесть десятых. Вот здесь, в середине, печь - выходит одной стороной во двор, другой - в картинную галерею; эта стена сплошь из стекла, выходит на юго-восток, со двора будет литься северный свет. Часть картин можно развесить в верхней галерее или в других комнатах. В архитектуре, - продолжал он, глядя на собеседника, но словно не видя его, что коробило Сомса, - в архитектуре, так же как и в жизни, без правильности линий не может быть чувства собственного достоинства. Вам скажут, что это старомодно. Странная вещь! Мы никогда не заботимся о том, чтобы сделать наши жилища воплощением основных принципов жизни; мы загромождаем дома обстановкой, всякой мишурой, устраиваем в комнатах какие-то ниши - что угодно, лишь бы развлекало глаз. Глаз должен отдыхать; сумейте добиться эффекта двумя-тремя мужественными линиями. Все дело в правильности линий, без нее вам не добиться чувства собственного достоинства. |
|
Soames, the unconscious ironist, fixed his gaze on Bosinney's tie, which was far from being in the perpendicular; he was unshaven too, and his dress not remarkable for order. Architecture appeared to have exhausted his regularity. |
Сомс с бессознательной иронией посмотрел на его галстук, лежавший отнюдь не перпендикулярно; Босини был к тому же небрит, и костюм его не отличался идеальным порядком. Архитектура, по-видимому, поглотила все стремления Босини к правильности линий. |
|
"Won't it look like a barrack?" he inquired. |
- Не будет ли это смахивать на казармы? - спросил Сомс. |
|
He did not at once receive a reply. |
Ответ он получил не сразу. |
|
"I can see what it is," said Bosinney, "you want one of Little- master's houses--one of the pretty and commodious sort, where the servants will live in garrets, and the front door be sunk so that you may come up again. By all means try Littlemaster, you'll find him a capital fellow, I've known him all my life!" |
- Теперь я понимаю, - сказал Босини, - вам нужен Литлмастер. У вас будет хорошенький уютный домик, прислугу загоните на чердак, а входную дверь опустите на несколько ступенек, чтобы было откуда подниматься. Ради бога, обратитесь к Литлмастеру, он вас очарует, я-то его давно знаю! |
|
Soames was alarmed. He had really been struck by the plans, and the concealment of his satisfaction had been merely instinctive. It was difficult for him to pay a compliment. He despised people who were lavish with their praises. |
Сомс заволновался. В действительности план ему очень нравился, и свое удовлетворение он прятал просто инстинктивно. На комплименты Сомс всегда был скуп. Люди, щедрые на похвалу, вызывали у него чувство презрения. |
|
He found himself now in the embarrassing position of one who must pay a compliment or run the risk of losing a good thing. Bosinney was just the fellow who might tear up the plans and refuse to act for him; a kind of grown-up child! |
Сейчас он очутился в затруднительном положении человека, который должен сказать комплимент или пойти на риск и потерять хорошую вещь. Босини способен на все - чего доброго, разорвет планы и откажется от работы. Взрослый ребенок! |
|
This grown-up childishness, to which he felt so superior, exercised a peculiar and almost mesmeric effect on Soames, for he had never felt anything like it in himself. |
Однако эта ребячливость, на которую Сомс смотрел с высоты собственного величия, возымела на него странное, почти магическое действие; ведь сам он был совершенно чужд таким настроениям. |
|
"Well," he stammered at last, "it's--it's, certainly original." |
- Что ж, - выдавил он из себя наконец, - во всяком случае, это... это оригинально! |
|
He had such a private distrust and even dislike of the word=original' that he felt he had not really given himself away by this remark. |
Сомс питал такое недоверие и даже тайную ненависть ж слову "оригинально", что сейчас, как ему показалось, это замечание никак не выдало его истинных чувств. |
|
Bosinney seemed pleased. It was the sort of thing that would please a fellow like that! And his success encouraged Soames. |
Босини, по-видимому, остался доволен. Как раз то, что надо подобному субъекту. Успех приободрил Сомса. |
|
"It's--a big place," he said. |
- Места здесь много, - сказал он. |
|
"Space, air, light," he heard Bosinney murmur, "you can't live like a gentleman in one of Littlemaster's--he builds for manufacturers." |
- Простор, воздух, свет, - донеслись до него невнятные слова Босини. - Литлмастер строит не для джентльменов, он работает на фабрикантов. |
|
Soames made a deprecating movement; he had been identified with a gentleman; not for a good deal of money now would he be classed with manufacturers. But his innate distrust of general principles revived. What the deuce was the good of talking about regularity and self-respect? It looked to him as if the house would be cold. |
Сомс сделал протестующий жест; его причислили к джентльменам - теперь уже он ни за какие деньги не согласится, чтобы его поставили на одну доску с фабрикантами. Но врожденная недоверчивость взяла верх. Кому нужна эта болтовня о правильности линий и достоинстве? Как бы не замерзнуть в этом доме. |
|
"Irene can't stand the cold!" he said. |
- Ирэн не выносит холода, - сказал он. |
|
"Ah!" said Bosinney sarcastically. "Your wife? She doesn't like the cold? I'll see to that; she shan't be cold. Look here!" he pointed, to four marks at regular intervals on the walls of the court. "I've given you hot-water pipes in aluminium casings; you can get them with very good designs." |
- А! - насмешливо ответил Босини. - Ваша жена? Не выносит холода? Я об этом позабочусь; ей не придется мерзнуть. Смотрите! - он показал четыре значка на стенах дворика, расположенные на равном расстоянии друг от друга. - Вот здесь я поставлю радиаторы за алюминиевой решеткой; для решетки можно заказать прекрасный рисунок. |
|
Soames looked suspiciously at these marks. |
Сомс недоверчиво посмотрел на значки. |
|
"It's all very well, all this," he' said, "but what's it going to cost?' |
- Все это прекрасно, - сказал он, - но во что это мне обойдется? |
|
The architect took a sheet of paper from his pocket: |
Архитектор вынул из кармана листок бумаги. |
|
"The house, of course, should be built entirely of stone, but, as I thought you wouldn't stand that, I've compromised for a facing. It ought to have a copper roof, but I've made it green slate. As it is, including metal work, it'll cost you eight thousand five hundred." |
- Дом, конечно, следовало бы построить целиком из камня, но вы вряд ли на это пойдете, и я примирюсь на каменной облицовке. Крыша должна быть из меди, но я ставлю зеленую черепицу. Все вместе, включая металлическую отделку, обойдется вам в восемь тысяч пятьсот фунтов. |
|
"Eight thousand five hundred?" said Soames. "Why, I gave you an outside limit of eight!" |
- Восемь тысяч пятьсот? - сказал Сомс. - Как же так, ведь моей предельной цифрой было восемь тысяч! |
|
"Can't be done for a penny less," replied Bosinney coolly. |
- Дешевле ничего не выйдет, - холодно ответил Босини. |
|
"You must take it or leave it!" |
- Выбирайте. |
|
It was the only way, probably, that such a proposition could have been made to Soames. He was nonplussed. Conscience told him to throw the whole thing up. But the design was good, and he knew it--there was completeness about it, and dignity; the servants' apartments were excellent too. He would gain credit by living in a house like that--with such individual features, yet perfectly. well-arranged. |
Вероятно, с Сомсом только так и можно было вести дело. Он был ошарашен. Рассудок подсказывал бросить эту затею. Но проект был хорош, он отлично понимал это, - в нем чувствовалась законченность и благородство замысла; и помещение для прислуги прекрасное. Такой дом поднимет его в глазах общества - в нем столько своеобразия, а вместе с тем и комфорт не упущен из виду. |
|
He continued poring over the plans, while Bosinney went into his bedroom to shave and dress. |
Сомс продолжал внимательно изучать проект, пока Босини брился и переодевался у себя в спальне. |
|
The two walked back to Montpellier Square in silence, Soames watching him out of the corner of his eye. |
Затем они молча пошли на Монпелье-сквер, и Сомс всю дорогу уголком глаза поглядывал на Босини. |
|
The Buccaneer was rather a good-looking fellow--so he thought-- when he was properly got up. |
"Пират" очень недурен собой, - думал Сомс, если приоденется как следует". |
|
Irene was bending over her flowers when the two men came in. |
Ирэн поливала цветы, когда они вошли в дом. |
|
She spoke of sending across the Park to fetch June. |
Она предложила послать за Джун. |
|
"No, no," said Soames, "we've still got business to talk over!" |
- Нет, нет! - сказал Сомс, - нам еще надо поговорить о делах! |
|
At lunch he was almost cordial, and kept pressing Bosinney to eat. He was pleased to see the architect in such high spirits, and left him to spend the afternoon with Irene, while he stole off to his pictures, after his Sunday habit. At tea-time he came down to the drawing-room, and found them talking, as he expressed it, nineteen to the dozen. |
За завтраком он был почти радушен и усиленно угощал Босини. Ему нравилось, что архитектор так оживлен. Оставив его после завтрака с Ирэн, Сомс ушел к своим картинам, с которыми он всегда проводил воскресные дни. К чаю Сомс опять сошел в гостиную и увидел, что Ирэн и Босини все еще говорят, "точно заведенные", как он мысленно выразился. |
|
Unobserved in the doorway, he congratulated himself that things were taking the right turn. It was lucky she and Bosinney got on; she seemed to be falling into line with the idea of the new house. |
Остановившись в дверях, не замеченный ими, он поздравил себя с благоприятным оборотом дела. Хорошо, что Ирэн ладит с Босини; кажется, она начинает увлекаться идеей постройки дома. |
|
Quiet meditation among his pictures had decided him to spring the five hundred if necessary; but he hoped that the afternoon might have softened Bosinney's estimates. It was so purely a matter which Bosinney could remedy if he liked; there must be a dozen ways in which he could cheapen the production of a house without spoiling the effect. |
Спокойно поразмыслив среди картин, Сомс решился - на лишние пятьсот фунтов, если понадобится; - впрочем: он надеялся, что после приятно проведенного дня Босини будет сговорчивее. Ведь, собственно говоря, все зависит исключительно от него; он может найти тысячи способов удешевить стройку без всякого ущерба для общего плана. |
|
He awaited, therefore, his opportunity till Irene was handing the architect his first cup of tea. A chink of sunshine through the lace of the blinds warmed her cheek, shone in the gold of her hair, and in her soft eyes. Possibly the same gleam deepened Bosinney's colour, gave the rather startled look to his face. |
Сомс дождался подходящего момента, когда Ирэн передавала архитектору первую чашку чая. Солнечный луч, пробравшись сквозь кружево занавесок, коснулся ее щек своим теплом, зажег золотистые волосы и мягкие глаза. Быть может, тот же луч зарумянил лицо Босини, зажег и его глаза тревогой. |
|
Soames hated sunshine, and he at once got up, to draw the blind. Then he took his own cup of tea from his wife, and said, more coldly than he had intended: |
Сомс, не переносивший солнца, встал и задернул занавески. Затем взял чашку из рук жены и сказал более холодно, чем намеревался: |
|
"Can't you see your way to do it for eight thousand after all? There must be a lot of little things you could alter." |
- Может быть, вы все-таки устроите так, чтобы смета не превышала восьми тысяч? Ведь можно сократить за счет всяких мелочей. |
|
Bosinney drank off his tea at a gulp, put down his cup, and answered: |
Босини одним глотком выпил чай, поставил чашку и ответил: |
|
"Not one!" |
- Нельзя! |
|
Soames saw that his suggestion had touched some unintelligible point of personal vanity. |
Сомс понял, что его слова задели архитектора за живое: |
|
"Well," he agreed, with sulky resignation; "you must have it your own way, I suppose." |
- Хорошо, - сказал он с мрачной покорностью, - придется предоставить вам свободу. |
|
A few minutes later Bosinney rose to go, and Soames rose too, to see him off the premises. The architect seemed in absurdly high spirits. After watching him walk away at a swinging pace, Soames returned moodily to the drawing-room, where Irene was putting away the music, and, moved by an uncontrollable spasm of curiosity, he asked: |
Через несколько минут Босини встал, и Сомс пошел проводить его. Архитектор был в состоянии ничем не объяснимого радостного волнения. Посмотрев вслед размашисто шагавшему Босини, Сомс, насупившись, вернулся в гостиную, где Ирэн убирала ноты с рояля, и, повинуясь непреодолимому чувству любопытства, спросил: |
|
"Well, what do you think of 'The Buccaneer'?" |
- Ну, что ты думаешь об этом "пирате"? |
|
He looked at the carpet while waiting for her answer, and he had to wait some time. |
Он смотрел себе под ноги, дожидаясь ответа, и ждать ему пришлось довольно долго. |
|
"I don't know," she said at last. |
- Не знаю, - сказала наконец Ирэн. |
|
"Do you think he's good-looking?" |
- По-твоему, он красивый? |
|
Irene smiled. And it seemed to Soames that she was mocking him. |
Ирэн улыбнулась. И в ее улыбке Сомс почувствовал насмешку. |
|
"Yes," she answered; "very." |
- Да, - ответила она, - очень! |
|
English |
Русский |
|
There came a morning at the end of September when Aunt Ann was unable to take from Smither's hands the insignia of personal dignity. After one look at the old face, the doctor, hurriedly sent for, announced that Miss Forsyte had passed away in her sleep. |
Наступил день в конце сентября, когда тетя Энн уже не смогла принять из рук Смизер знаки своего личного достоинства. Бросив взгляд на ее старческое лицо, спешно вызванный доктор возвестил, что мисс Форсайт скончалась во время сна. |
|
Aunts Juley and Hester were overwhelmed by the shock. They had never imagined such an ending. Indeed, it is doubtful whether they had ever realized that an ending was bound to come. Secretly they felt it unreasonable of Ann to have left them like this without a word, without even a struggle. It was unlike her. |
Тети Джули и Эстер были сражены этим ударом. Они не мыслили себе такого конца. Да и вообще сомнительно, постигали ли они, что конец неизбежен. В глубине души сестрам казалось, что Энн поступила безрассудно, уйдя от них без единого слова, без малейшей борьбы. Это было так непохоже на нее. |
|
Perhaps what really affected them so profoundly was the thought that a Forsyte should have let go her grasp on life. If one, then why not all! |
Возможно, что больнее всего их поразила самая мысль о том, что и Форсайту суждено выпустить жизнь из своих цепких рук. Если суждено одной, значит и всем! |
|
It was a full hour before they could make up their minds to tell Timothy. If only it could be kept from him! If only it could be broken to him by degrees! |
Прошел час, прежде чем они решились сообщить горестную весть Тимоти. Если бы только можно было скрыть это от него! Если бы только его можно было подготовить постепенно! |
|
And long they stood outside his door whispering together. And when it was over they whispered together again. |
И долго еще сестры перешептывались, стоя у дверей его комнаты. А когда миссия их была выполнена, они снова пошептались между собой. |
|
He would feel it more, they were afraid, as time went on. Still, he had taken it better than could have been expected. He would keep his bed, of course! |
Джули и Эстер опасались, что в дальнейшем Тимоти почувствует горе больнее. Но пока что он принял известие лучше, чем можно было ожидать. Он, конечно; останется в постели. |
|
They separated, crying quietly. |
Они разошлись, тихо плача. |
|
Aunt Juley stayed in her room, prostrated by the blow. Her face, discoloured by tears, was divided into compartments by the little ridges of pouting flesh which had swollen with emotion. It was impossible to conceive of life without Ann, who had lived with her for seventy-three years, broken only by the short interregnum of her married life, which seemed now so unreal. At fixed intervals she went to her drawer, and took from beneath the lavender bags a fresh pocket-handkerchief. Her warm heart could not bear the thought that Ann was lying there so cold. |
Тетя Джули сидела у себя в комнате, совершенно потрясенная таким ударом. Кожа на ее покрасневшем от слез лице собралась в мелкие припухлые складочки. Она не могла представить себе дальнейшую жизнь без Энн, которая прожила с ней семьдесят три года, если не считать короткого замужества Джули, казавшегося ей теперь чем-то совершенно нереальным. Время от времени она подходила к комоду и доставала из надушенного лавандой саше чистый носовой платок. Ее теплое сердце не хотело смириться с мыслью, что Энн лежит у себя в комнате холодная, застывшая. |
|
Aunt Hester, the silent, the patient, that backwater of the family energy, sat in the drawing-room, where the blinds were drawn; and she, too, had wept at first, but quietly, without visible effect. Her guiding principle, the conservation of energy, did not abandon her in sorrow. She sat, slim, motionless, studying the grate, her hands idle in the lap of her black silk dress. They would want to rouse her into doing something, no doubt. As if there were any good in that! Doing something would not bring back Ann! Why worry her? |
Тетя Эстер - молчальница, воплощение кротости, тихая заводь, где спокойно отстаивалась энергия, бушевавшая в других членах семьи, - сидела в гостиной, окна которой были задернуты шторами; она тоже всплакнула сначала, но спокойные слезы не оставили следов на ее лице. Даже в горе она осталась верна своему основному принципу, не позволявшему ей зря расходовать энергию. Хрупкая, неподвижная, в черном шелковом платье, она сидела, вперив взгляд в каминную решетку, сложив на коленях руки. Вряд ли ее оставят в покое, впереди столько хлопот. Как будто от этого станет легче! Энн уже не вернешь! Зачем же беспокоить себя понапрасну? |
|
Five o'clock brought three of the brothers, Jolyon and James and Swithin; Nicholas was at Yarmouth, and Roger had a bad attack of gout. Mrs. Hayman had been by herself earlier in the day, and, after seeing Ann, had gone away, leaving a message for Timothy-- which was kept from him--that she ought to have been told sooner. In fact, there was a feeling amongst them all that they ought to have been told sooner, as though they had missed something; and James said: |
К пяти часам приехали братья: Джолион, Джемс и Суизин. Николас был в Ярмуте, Роджер лежал с подагрой. Миссис Хэймен приезжала днем одна и, выйдя из комнаты Энн, сейчас же уехала, попросив передать Тимоти - ему так и не передали, - что следовало бы известить ее пораньше. В сущности говоря, остальным тоже казалось, что их не потрудились известить вовремя и что из-за этой оплошности они упустили что-то. Джемс заметил: |
|
"I knew how it'd be; I told you she wouldn't last through the summer." |
- Так я и знал: я же говорил, что она не протянет до осени. |
|
Aunt Hester made no reply; it was nearly October, but what was the good of arguing; some people were never satisfied. |
Тетя Эстер промолчала; на дворе был почти октябрь месяц, но что пользы спорить: есть такие люди, на которых ничем не угодишь. |
|
She sent up to tell her sister that the brothers were there. Mrs. Small came down at once. She had bathed her face, which was still swollen, and though she looked severely at Swithin's trousers, for they were of light blue--he had come straight from the club, where the news had reached him she wore a more cheerful expression than usual, the instinct for doing the wrong thing being even now too strong for her. |
Она послала сказать сестре, что братья приехали. Миссис Смолл сейчас же вышла к ним. Перед тем как сойти вниз, она вымыла лицо, все еще опухшее, и, хотя взгляд ее, брошенный на светло-синие брюки Суизина, был суров - Суизин приехал прямо из клуба, как только узнал о смерти Энн, все же Джули казалась бодрее обычного: так силен в ней был инстинкт, всегда заставлявший ее делать не то, что нужно. |
|
Presently all five went up to look at the body. Under the pure white sheet a quilted counter-pane had been placed, for now, more than ever, Aunt Ann had need of warmth; and, the pillows removed, her spine and head rested flat, with the semblance of their life-long inflexibility; the coif banding the top of her brow was drawn on either side to the level of the ears, and between it and the sheet her face, almost as white, was turned with closed eyes to the faces of her brothers and sisters. In its extraordinary peace the face was stronger than ever, nearly all bone now under the scarce-wrinkled parchment of skin--square jaw and chin, cheekbones, forehead with hollow temples, chiselled nose--the fortress of an unconquerable spirit that had yielded to death, and in its upward sightlessness seemed trying to regain that spirit, to regain the guardianship it had just laid down. |
Немного погодя все пятеро пошли взглянуть на умершую. Под белоснежной простыней было постелено стеганое одеяло, потому что теперь, больше чем когда-либо, тетя Энн нуждалась в тепле; подушки были убраны, и ее голова покоилась на одном уровне с туловищем, таким же прямым, каким оно было всю ее долгую жизнь; чепец, закрывавший ей лоб, спускался и на уши; и лицо Энн, видневшееся между краями чепца и простыней - почти такое же белое, - смотрело закрытыми глазами на братьев и сестер. Невыразимый покой делал это лицо еще более властным, чем при жизни; желтоватая, чуть тронутая морщинами кожа обтягивала квадратные челюсти и подбородок, скулы, лоб с запавшими висками, заострившийся нос. Лицо Энн казалось теперь твердыней непобедимого духа, уступившего смерти и тщившегося даже в слепоте своей вновь обрести непобедимость, вновь стать на сторожевой пост, только что оставленный им. |
|
Swithin took but one look at the face, and left the room; the sight, he said afterwards, made him very queer. He went downstairs shaking the whole house, and, seizing his hat, clambered into his brougham, without giving any directions to the coachman. He was driven home, and all the evening sat in his chair without moving. |
Суизин взглянул в лицо сестры и сейчас же вышел из комнаты; это зрелище, как он после рассказывал, странно взволновало его. Он спустился по лестнице, сотрясая весь дом, схватил шляпу и сел в кабриолет, даже не сказав кучеру, куда ехать. Его отвезли домой, где он весь вечер и просидел в кресле не шелохнувшись. |
|
He could take nothing for dinner but a partridge, with an imperial pint of champagne.... |
За обедом он прикоснулся только к куропатке, запив ее бутылкой отменного шампанского. |
|
Old Jolyon stood at the bottom of the bed, his hands folded in front of him. He alone of those in the room remembered the death of his mother, and though he looked at Ann, it was of that he was thinking. Ann was an old woman, but death had come to her at last--death came to all! His face did not move, his gaze seemed travelling from very far. |
Старый Джолион стал в ногах кровати, сложив руки на груди. Он единственный из всех находившихся в комнате помнил смерть матери, о ней он и думал, глядя на Энн. Энн была совсем дряхлая, и смерть наконец пришла за ней - смерть приходит за всеми! Лицо Джолиона было неподвижно, взгляд его блуждал где-то очень далеко. |
|
Aunt Hester stood beside him. She did not cry now, tears were exhausted--her nature refused to permit a further escape of force; she twisted her hands, looking not at Ann, but from side to side, seeking some way of escaping the effort of realization. |
Тетя Эстер стала рядом с ним. Она уже не плакала сейчас, слез больше не было - ее организм отказывался расточать столько сил. Эстер сжимала руки и смотрела не на Энн, а по сторонам, ища способа уйти от необходимости осознать смерть сестры. |
|
Of all the brothers and sisters James manifested the most emotion. Tears rolled down the parallel furrows of his thin face; where he should go now to tell his troubles he did not know; Juley was no good, Hester worse than useless! He felt Ann's death more than he had ever thought he should; this would upset him for weeks! |
Из всех присутствующих здесь братьев и сестер один Джемс проявил внешние признаки горя. Слезы сбегали по морщинам его худого лица. К кому он пойдет теперь со своими бедами? От Джули толку мало, Эстер уж совсем никуда не годится! Смерть Энн опечалила его больше, чем он сам ожидал. От такого удара не оправишься и в несколько недель! |
|
Presently Aunt Hester stole out, and Aunt Juley began moving about, doing 'what was necessary,' so that twice she knocked against something. Old Jolyon, roused from his reverie, that reverie of the long, long past, looked sternly at her, and went away. James alone was left by the bedside; glancing stealthily round, to see that he was not observed, he twisted his long body down, placed a kiss on the dead forehead, then he, too, hastily left the room. Encountering Smither in the hall, he began to ask her about the funeral, and, finding that she knew nothing, complained bitterly that, if they didn't take care, everything would go wrong. She had better send for Mr. Soames--he knew all about that sort of thing; her master was very much upset, he supposed--he would want looking after; as for her mistresses, they were no good--they had no gumption! They would be ill too, he shouldn't wonder. She had better send for the doctor; it was best to take things in time. He didn't think his sister Ann had had the best opinion; if she'd had Blank she would have been alive now. Smither might send to Park Lane any time she wanted advice. Of course, his carriage was at their service for the funeral. He supposed she hadn't such a thing as a glass of claret and a biscuit--he had had no lunch! |
Вскоре тетя Эстер вышла, а тетя Джули принялась ходить по комнате, "приводя все в порядок", и дважды налетела на мебель. Старый Джолион очнулся от своих дум о давнем, давнем прошлом, строго взглянул на нее и вышел. Джемс один остался у постели; бросив по сторонам беглый взгляд и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он согнул свое длинное туловище, запечатлел поцелуй на мертвом лбу и тоже торопливо вышел из комнаты. Встретив в холле Смизер, он расспросил ее о похоронах и, убедившись, что ей ничего не известно, сказал с горечью: если никто об этом не позаботится вовремя, все будет сделано кое-как. Пусть она пошлет за мистером Сомсом - ом знает, как это делается; сам хозяин, должно быть, очень расстроен - за ним нужен уход; что касается хозяек, с них нечего и спрашивать - они в таких делах ничего не смыслят! Еще сами расхвораются чего доброго. Пусть она пошлет за доктором; никогда не надо запускать болезни. Вряд ли у Энн был хороший доктор; следовало обратиться к Бланку она бы и сейчас была жива. Если Смизер понадобится что-нибудь, пусть сейчас же посылает на Парк-Лейн. Его карета, конечно, в их полном распоряжении в день похорон. Вряд ли у Смизер найдется стакан красного вина и кусочек бисквита, но он не завтракал сегодня! |
|
The days before the funeral passed quietly. It had long been known, of course, that Aunt Ann had left her little property to Timothy. There was, therefore, no reason for the slightest agitation. Soames, who was sole executor, took charge of all arrangements, and in due course sent out the following invitation to every male member of the family: |
Дни перед похоронами прошли спокойно. Давно уже было известно, что тетя Энн завещала свое небольшое состояние Тимоти. Следовательно, поводов для волнения не могло и быть. Сомс - единственный душеприказчик тети Энн - взял на себя заботы о похоронах и в соответствующий день разослал мужской половине семьи следующее извещение: |
|
To........... |
|
|
Your presence is requested at the funeral of Miss Ann Forsyte, in Highgate Cemetery, at noon of Oct. 1st. Carriages will meet at "The Bower," Bayswater Road, at 10.45. No flowers by request. |
"Просим Вас почтить своим присутствием погребение мисс Энн Форсайт, имеющее быть 1 октября с. г. на Хайгетском кладбище. Съезд на Бэйсуотер-Род к 10.45. Просьба венков не возлагать. |
|
'R.S.V.P.' |
R. S. V. Р. [6]". |
|
The morning came, cold, with a high, grey, London sky, and at half-past ten the first carriage, that of James, drove up. It contained James and his son-in-law Dartie, a fine man, with a square chest, buttoned very tightly into a frock coat, and a sallow, fattish face adorned with dark, well-curled moustaches, and that incorrigible commencement of whisker which, eluding the strictest attempts at shaving, seems the mark of something deeply ingrained in the personality of the shaver, being especially noticeable in men who speculate. |
Утро похорон выдалось холодное; лондонское небо серело высоко над городом. В половине одиннадцатого подъехала первая карета - Джемса. В ней сидел сам Джемс и его зять Дарти, коренастый мужчина с широкой грудью, затянутой в плотно облегающий сюртук, с темными холеными усами на бледном обрюзгшем лице и явным намеком на бакенбарды, которые, ускользая от самых тщательных попыток бритья, кажутся печатью чего-то неискоренимого в самой натуре их обладателя - печатью, особенно ярко выраженной в людях, занимающихся биржевыми спекуляциями. |
|
Soames, in his capacity of executor, received the guests, for Timothy still kept his bed; he would get up after the funeral; and Aunts Juley and Hester would not be coming down till all was over, when it was understood there would be lunch for anyone who cared to come back. The next to arrive was Roger, still limping from the gout, and encircled by three of his sons--young Roger, Eustace, and Thomas. George, the remaining son, arrived almost immediately afterwards in a hansom, and paused in the hall to ask Soames how he found undertaking pay. |
Приезжающих в качестве душеприказчика встречал Сомс, так как Тимоти все еще лежал в постели - он встанет только после похорон, а тетки Джули и Эстер сойдут вниз, когда все будет кончено и для тех, кто пожелает заехать на обратном пути, будет подан завтрак. Вслед за Джемсом, все еще прихрамывая после приступа подагры, появился Роджер в окружении трех сыновей - молодого Роджера, Юстаса и Томаса. Четвертый сын, Джордж, подъехал в кабриолете почти следом за ними и, задержавшись в холле, спросил Сомса, хорошо ли оплачивается его новая профессия гробовщика. |
|
They disliked each other. |
Они не любили друг друга. |
|
Then came two Haymans--Giles and Jesse perfectly silent, and very well dressed, with special creases down their evening trousers. Then old Jolyon alone. Next, Nicholas, with a healthy colour in his face, and a carefully veiled sprightliness in every movement of his head and body. One of his sons followed him, meek and subdued. Swithin Forsyte, and Bosinney arrived at the same moment,--and stood--bowing precedence to each other,--but on the door opening they tried to enter together; they renewed their apologies in the hall, and, Swithin, settling his stock, which had become disarranged in the struggle, very slowly mounted the stairs. The other Hayman; two married sons of Nicholas, together with Tweetyman, Spender, and Warry, the husbands of married Forsyte and Hayman daughters. The company was then complete, twenty-one in all, not a male member of the family being absent but Timothy and young Jolyon. |
Затем в полном молчании появились двое Хэйменов - Джайлс и Джесс, прекрасно одетые, с аккуратно заглаженными складками на парадных брюках. За ними старый Джолион - один. Потом Николас, румяный, старательно прячущий веселость, прорывающуюся у него в каждом движении головы и тела. За ним кротко и послушно следовал один из сыновей. Суизин Форсайт и Босини подъехали одновременно и, столкнувшись у входа, все извинялись и старались пропустить один другого вперед, но, когда дверь отворилась, оба протиснулись в нее вместе; в холле они возобновили свои извинения, затем Суизин поправил галстук, съехавший несколько набок во время суетни в дверях, и медленно поднялся по лестнице. Прибыл третий Хэймен; двое женатых сыновей Николаса вместе с Туитименом, Спендером и Уорри, мужьями форсайтских и хэйменских дочерей. Общество было в сборе - двадцать один человек. Мужская половина семьи Форсайтов была представлена полностью, если не считать отсутствующих Тимоти и молодого Джолиона. |
|
Entering the scarlet and green drawing-room, whose apparel made so vivid a setting for their unaccustomed costumes, each tried nervously to find a seat, desirous of hiding the emphatic blackness of his trousers. There seemed a sort of indecency in that blackness and in the colour of their gloves--a sort of exaggeration of the feelings; and many cast shocked looks of secret envy at 'the Buccaneer,' who had no gloves, and was wearing grey trousers. A subdued hum of conversation rose, no one speaking of the departed, but each asking after the other, as though thereby casting an indirect libation to this event, which they had come to honour. |
Войдя в красную с зеленым гостиную, на фоне которой таким разительным контрастом выступали их необычные костюмы, каждый поторопился поскорее усесться на стул, чтобы как-нибудь скрыть бросающиеся в глаза черные брюки. В черных брюках и перчатках, казалось, была какая-то непристойность, какое-то показное преувеличение чувства, и многие из Форсайтов бросали возмущенные, но втайне завистливые взгляды на "пирата", сидевшего без перчаток и в серых брюках. Вскоре в гостиной раздалось приглушенное жужжание разговора; об усопшей не было упомянуто ни словом, но все осведомлялись друг у друга о здоровье, отдавая этим дань событию, ради которого они собрались здесь. |
|
And presently James said: |
Немного погодя Джемс сказал: |
|
"Well, I think we ought to be starting." |
- Ну что ж, пора, я думаю. |
|
They went downstairs, and, two and two, as they had been told off in strict precedence, mounted the carriages. |
Все спустились по лестнице и в строгой последовательности, как было указано заранее, парами разместились по каретам. |
|
The hearse started at a foot's pace; the carriages moved slowly after. In the first went old Jolyon with Nicholas; in the second, the twins, Swithin and James; in the third, Roger and young Roger; Soames, young Nicholas, George, and Bosinney followed in the fourth. Each of the other carriages, eight in all, held three or four of the family; behind them came the doctor's brougham; then, at a decent interval, cabs containing family clerks and servants; and at the very end, one containing nobody at all, but bringing the total cortege up to the number of thirteen. |
Катафалк медленно двинулся; кареты последовали за ним. В первой ехали старый Джолион и Николас; во второй - близнецы Суизин и Джемс; в третьей - Роджер и молодой Роджер; Сомс, молодой Николас, Джордж и Босини ехали в четвертой. В остальных каретах (всех их было восемь) по трое и четверо разместились другие члены семьи; за ними двигался экипаж доктора, затем, на приличном расстоянии, - кэбы с клерками и прислугой; и в самом хвосте - пустая карета, которая участвовала в похоронной процессии только для того, чтобы общее число экипажей равнялось тринадцати. |
|
So long as the procession kept to the highway of the Bayswater Road, it retained the foot's-pace, but, turning into less important thorough-fares, it soon broke into a trot, and so proceeded, with intervals of walking in the more fashionable streets, until it arrived. In the first carriage old Jolyon and Nicholas were talking of their wills. In the second the twins, after a single attempt, had lapsed into complete silence; both were rather deaf, and the exertion of making themselves heard was too great. Only once James broke this silence: |
По Бэйсуотер-Род процессия двигалась шагом, но, свернув на менее людные улицы, перешла на рысцу и так и продолжала трусить до самого кладбища, замедляя шаг только в фешенебельных кварталах. В первой карете старый Джолион и Николас беседовали о своих завещаниях. Во второй - близнецы после единственной попытки завязать разговор замолчали надолго: оба были глуховаты и не пожелали напрягать слух, чтобы расслышать друг друга. Джемс только раз прервал молчание: |
|
"I shall have to be looking about for some ground somewhere. What arrangements have you made, Swithin?" |
- Надо присмотреть себе место на кладбище. Ты уже сделал какие-нибудь распоряжения на этот счет? |
|
And Swithin, fixing him with a dreadful stare, answered: |
И Суизин, в ужасе уставившись на него, ответил: |
|
"Don't talk to me about such things!" |
- Не говори мне о таких вещах! |
|
In the third carriage a disjointed conversation was carried on in the intervals of looking out to see how far they had got, George remarking, "Well, it was really time that the poor old lady went." He didn't believe in people living beyond seventy, Young Nicholas replied mildly that the rule didn't seem to apply to the Forsytes. George said he himself intended to commit suicide at sixty. Young Nicholas, smiling and stroking A long chin, didn't think his father would like that theory; he had made a lot of money since he was sixty. Well, seventy was the outside limit; it was then time, George said, for them to go and leave their money to their children. Soames, hitherto silent, here joined in; he had not forgotten the remark about the 'undertaking,' and, lifting his eyelids almost imperceptibly, said it was all very well for people who never made money to talk. He himself intended to live as long as he could. This was a hit at George, who was notoriously hard up. Bosinney muttered abstractedly "Hear, hear!" and, George yawning, the conversation dropped. |
В четвертой карете разговаривали, время от времени выглядывая из окна, чтобы определить, долго ли еще осталось ехать. Джордж заявил: "Старушке уже давно пора было отправиться на тот свет". Он считал, что переваливать за седьмой десяток не стоит. Молодой Николас кротко заметил, что это правило как будто не распространяется на Форсайтов. Джордж сказал, что покончит самоубийством в шестьдесят лет. Молодой Николас улыбнулся, поглаживая свой длинный подбородок, и позволил себе усомниться в том, что его отцу понравится подобная теория: он нажил большое состояние уже после шестидесяти лет. Хорошо, сказал Джордж, семьдесят - это предел; самое время умереть и оставить деньги детям. Тут в разговор вмешался Сомс, который до сих пор молчал; он не забыл еще "гробовщика" и теперь, еле приподняв веки, заявил, что так могут говорить люди, у которых, собственно, денег никогда и не водилось. Сам он намерен прожить как можно дольше. Это был намек на Джорджа, денежные дела которого находились в очень скверном состоянии. Босини пробормотал рассеянно: "Браво, браво!" Джордж зевнул, и разговор прекратился. |
|
Upon arriving, the coffin was borne into the chapel, and, two by two, the mourners filed in behind it. This guard of men, all attached to the dead by the bond of kinship, was an impressive and singular sight in the great city of London, with its overwhelming diversity of life, its innumerable vocations, pleasures, duties, its terrible hardness, its terrible call to individualism. |
Катафалк подъехал к кладбищу; гроб понесли к часовне, и провожающие парами последовали за ним. Эта стража, связанная с умершей узами родства, представляла собой внушительное, примечательное зрелище на фоне громадного Лондона с его ошеломляющим многообразием жизни, его бесчисленными делами, радостями, обязанностями, с его ужасающей черствостью и эгоизмом. |
|
The family had gathered to triumph over all this, to give a show of tenacious unity, to illustrate gloriously that law of property underlying the growth of their tree, by which it had thriven and spread, trunk and branches, the sap flowing through all, the full growth reached at the appointed time. The spirit of the old woman lying in her last sleep had called them to this demonstration. It was her final appeal to that unity which had been their strength--it was her final triumph that she had died while the tree was yet whole. |
Форсайты собрались, чтобы восторжествовать над всем этим, показать свою цепкость и свою сплоченность, блестящим образом продемонстрировать закон собственности, в который уходило корнями их семейное древо, широко раскинувшее свои ветви, - закон, питающий соками это древо, достигшее зрелости в положенный час. Дух старой женщины, покоившейся вечным сном, взывал к ним. Это был ее последний призыв к сплоченности, в которой коренилась их мощь; умерев в тот миг, когда древо было еще в полном расцвете, она в последний раз восторжествовала над жизнью. |
|
She was spared the watching of the branches jut out beyond the point of balance. She could not look into the hearts of her followers. The same law that had worked in her, bringing her up from a tall, straight-backed slip of a girl to, a woman strong and grown, from a woman grown to a woman old, angular, feeble, almost witchlike, with individuality all sharpened and sharpened, as all rounding from the world's contact fell off from her--that same law would work, was: working, in the family she had watched like a mother. |
Жизнь уберегла ее. Энн не суждено было видеть, как ветви этого древа поникнут под собственной тяжестью. Она не могла знать, что происходит в сердцах людей, провожающих ее. Тот же самый закон, повинуясь которому из прямой тоненькой девушки она стала женщиной, взрослой и сильной, из взрослой женщины - старухой, костлявой, дряхлой, похожей на колдунью, старухой, чья индивидуальность с каждым годом проявлялась все резче и резче, как будто мало-помалу с нее спадал тот лоск, который наводит на нас общение с внешним миром, - тот же самый закон действовал всегда, он действовал и сейчас в семье, за ростом которой она следила, как мать. |
|
She had seen it young, and growing, she had, seen it strong and grown, and before her old eyes had time or strength to see any more, she died. She would have tried, and who knows but she might have kept it young and strong, with her old fingers, her trembling kisses--a little longer; alas! not even Aunt Ann could fight with Nature. |
Она знала ее молодой, набирающей силы, она знала ее окрепшей, сильной, и прежде чем глазам Энн суждено было увидеть иное, она умерла. Энн напрягла бы всю свою волю, и, кто знает, может быть, ее старческим пальцам и трепетным поцелуям удалось бы продлить молодость и поддержать мощь семьи, хотя бы не надолго. Увы, даже тетя Энн не могла бороться с Природой. |
|
'Pride comes before a fall!' In accordance with this, the greatest of Nature's ironies, the Forsyte family had gathered for a last proud pageant before they fell. Their faces to right and left, in single lines, were turned for the most part impassively toward the ground, guardians of their thoughts; but here and there, one looking upward, with a line between his brows, searched to see some sight on the chapel walls too much for, him, to be listening to something that appalled. And the, responses, low-muttered, in voices through which rose the same tone, the same unseizable family ring, sounded weird, as though murmured in hurried duplication by a single person. |
"На пороге гибели стоит гордость!" И согласно этому изречению - такова злая ирония Природы - семья Форсайтов выстроилась на последний торжественный парад, предшествующий ее гибели. Их лица - тюремщики мыслей большей частью были бесстрастно обращены вниз; но время от времени кто-нибудь поднимал голову и хмурил брови, будто следя за каким-то тревожным видением, промелькнувшим на стенах часовни, будто прислушиваясь к звукам, таившим какую-то угрозу. И слова молитвы, произносимые невнятными голосами, в которых слышалась одна и та же нотка, придававшая всем им неуловимое семейное сходство, звучали странно, словно кто-то один торопливо бормотал их, повторяя каждое слово по нескольку раз подряд. |
|
The service in the chapel over, the mourners filed up again to guard the body to the tomb. The vault stood open, and, round it, men in black were waiting. |
Служба в часовне кончилась, и провожающие снова выстроились в ряды, охраняя путь умершей к могиле. Склеп был открыт, и вокруг него стояли люди, одетые во все черное. |
|
From that high and sacred field, where thousands of the upper middle class lay in their last sleep, the eyes of the Forsytes travelled down across the flocks of graves. There--spreading to the distance, lay London, with no sun over it, mourning the loss of its daughter, mourning with this family, so dear, the loss of her who was mother and guardian. A hundred thousand spires and houses, blurred in the great grey web of property, lay there like prostrate worshippers before the grave of this, the oldest Forsyte of them all. |
Отсюда, с этого священного поля, где нашли последний покой многие сыны и дочери великого класса буржуазии, глаза Форсайтов устремились вдаль, поверх стада могил. Там, растянувшись на необозримое пространство, под сумрачным небом лежал Лондон, скорбящий о потере своей дочери, скорбящий вместе с этими людьми, столь дорогими ее сердцу, о потере той, кто была для них матерью и защитницей. Тысячи шпилей и домов, смутно видневшихся сквозь серую мглу, затянувшую паутиной эту твердыню собственности, благоговейно склонялись перед могилой, где лежала старейшая представительница рода Форсайтов. |
|
A few words, a sprinkle of earth, the thrusting of the coffin home, and Aunt Ann had passed to her last rest. |
Несколько слов, горсточка земли, гроб поставлен на место - и тетя Энн обрела последнее успокоение. |
|
Round the vault, trustees of that passing, the five brothers stood, with white heads bowed; they would see that Ann was comfortable where she was. going. Her little property must stay behind, but otherwise, all that could be should be done.... |
Склонив седые головы, вокруг склепа стали пятеро братьев, пятеро опекунов усопшей; они позаботятся, чтобы Энн было хорошо там, куда она ушла. Ее небольшое состояние пусть останется здесь с ними, но все то, что должно сделать, будет сделано. |
|
Then, severally, each stood aside, and putting on his hat, turned back to inspect the new inscription on the marble of the family vault: |
Затем они отошли один за другим и, надев цилиндры, повернулись к новой надписи на мраморной доске семейного склепа: |
|
SACRED TO THE MEMORY OF ANN FORSYTE, THE DAUGHTER OF THE ABOVE JOLYON AND ANN FORSYTE, WHO DEPARTED THIS LIFE THE 27TH DAY OF SEPTEMBER, 1886, AGED EIGHTY-SEVEN YEARS AND FOUR DAYS |
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЭНН ФОРСАЙТ, дочери погребенных здесь Джолиона и Энн Форсайт, усопшей сентября 27-го 1886 года в возрасте восьмидесяти семи лет и четырех дней. |
|
Soon perhaps, someone else would be wanting an inscription. It was strange and intolerable, for they had not thought somehow, that Forsytes could die. And one and all they had a longing to get away from this painfulness, this ceremony which had reminded them of things they could not bear to think about--to get away quickly and go about their business and forget. |
Скоро, - может быть, понадобится еще одна надпись. Странной и мучительной казалась эта мысль, потому что они как-то не задумывались над тем, что Форсайты могут умирать. И всем им захотелось оставить позади эту боль, этот обряд, напоминавший о том, о чем невыносимо думать, поскорее оставить все позади, вернуться к своим делам и забыть. |
|
It was cold, too; the wind, like some slow, disintegrating force, blowing up the hill over the graves, struck them with its chilly breath; they began to split into groups, and as quickly as possible to fill the waiting carriages. |
К тому же было прохладно; ветер, проносившийся над могилами, словно медленно разъединяющая Форсайтов сила, дохнул в лицо холодом; они разбились на группы и стали торопливо рассаживаться по каретам, ожидавшим у выхода. |
|
Swithin said he should go back to lunch at Timothy's, and he offered to take anybody with him in his brougham. It was considered a doubtful privilege to drive with Swithin in his brougham, which was not a large one; nobody accepted, and he went off alone. James and Roger followed immediately after; they also would drop in to lunch. The others gradually melted away, Old Jolyon taking three nephews to fill up his carriage; he had a want of those young faces. |
Суизин сказал, что поедет завтракать к Тимоти, и предложил подвезти кого-нибудь. Привилегия ехать с Суизином в его маленьком экипаже показалась весьма сомнительной; никто не воспользовался этим предложением, и он уехал один. Джемс и Роджер двинулись следом - они тоже заедут позавтракать - Постепенно разъехались и остальные; старый Джолион захватил троих племянников: он чувствовал потребность видеть перед собой молодые лица. |
|
Soames, who had to arrange some details in the cemetery office, walked away with Bosinney. He had much to talk over with him, and, having finished his business, they strolled to Hampstead, lunched together at the Spaniard's Inn, and spent a long time in going into practical details connected with the building of the house; they then proceeded to the tram-line, and came as far as the Marble Arch, where Bosinney went off to Stanhope Gate to see June. |
Сомс, которому нужно было сделать кое-какие распоряжения в кладбищенской конторе, отправился вместе с Босини. Ему хотелось поговорить с ним, и, покончив дела на кладбище, они пошли пешком на Хэмстед, позавтракали в "Спэньярдс-Инн" и занялись обсуждением деталей постройки дома; затем оба сели в трамвай и доехали до Мраморной арки, где Босини распрощался и пошел на Стэнхоп-Гейт навестить Джун. |
|
Soames felt in excellent spirits when he arrived home, and confided to Irene at dinner that he had had a good talk with Bosinney, who really seemed a sensible fellow; they had had a capital walk too, which had done his liver good--he had been short of exercise for a long time--and altogether a very satisfactory day. If only it hadn't been for poor Aunt Ann, he would have taken her to the theatre; as it was, they must make the best of an evening at home. |
Сомс вернулся домой в прекрасном настроении и за обедом сообщил Ирэн о своем разговоре с Босини, который, оказывается, на самом деле толковый человек; кроме того, они отлично прогулялись, а это хорошо действует на печень - Сомс мало двигался за последнее время, - и вообще день прошел прекрасно. Если бы не смерть тети Энн, он повез бы Ирэн в театр; но ничего не поделаешь, придется провести вечер дома. |
|
"The Buccaneer asked after you more than once," he said suddenly. And moved by some inexplicable desire to assert his proprietorship, he rose from his chair and planted a kiss on his wife's shoulder. |
- "Пират" несколько раз спрашивал о тебе, - вдруг сказал Сомс. И, повинуясь какому-то безотчетному желанию утвердить свое право собственности, он встал с кресла и запечатлел поцелуй на плече жены. |
|
English |
Русский |
|
The winter had been an open one. Things in the trade were slack; and as Soames had reflected before making up his mind, it had been a good time for building. The shell of the house at Robin Hill was thus completed by the end of April. |
Зима выдалась бесснежная. В делах особой спешки не было, и, поразмыслив, прежде чем прийти к окончательному решению, Сомс понял, что сейчас самое подходящее время для стройки. Таким образом, к концу апреля остов дома в Робин-Хилле был готов. |
|
Now that there was something to be seen for his money, he had been coming down once, twice, even three times a week, and would mouse about among the debris for hours, careful never to soil his clothes, moving silently through the unfinished brickwork of doorways, or circling round the columns in the central court. |
Теперь, когда деньги его принимали видимую форму, Сомс ездил в Робин-Хилл один, два, а то и три раза в неделю и часами бродил по участку, стараясь не запачкаться, безмолвно проходил сквозь рамки будущих дверей, кружил на дворе у колонн. |
|
And he would stand before them for minutes' together, as though peering into the real quality of their substance |
Возле колонн Сомс застаивался по нескольку минут, словно стараясь прощупать взглядом их добротность. |
|
On April 30 he had an appointment with Bosinney to go over the accounts, and five minutes before the proper time he entered the tent which the architect had pitched for himself close to the old oak tree. |
На тридцатое апреля у него с Босини была назначена проверка счетов, и за пять минут до условленного времени Сомс вошел в палатку, которую архитектор разбил для себя возле старого дуба. |
|
The Accounts were already prepared on a folding table, and with a nod Soames sat down to study them. It was some time before he raised his head. |
Счета были уже разложены на складном столе, и Сомс, молча кивнув, углубился в них. Прошло довольно долгое время, прежде чем он поднял голову. |
|
"I can't make them out," he said at last; "they come to nearly seven hundred more than they ought" |
- Ничего не понимаю, - сказал он наконец. - Тут же перерасходовано чуть ли не семьсот фунтов! |
|
After a glance at Bosinney"s faces he went on quickly: |
Бросив взгляд на лицо Босини, он быстро добавил: |
|
"If you only make a firm stand against these builder chaps you'll get them down. They stick you with everything if you don't look sharp... Take ten per cent. off all round. I shan't mind it's coming out a hundred or so over the mark! |
- Надо быть потверже с этим народом, сдерживайте их. Если не присматривать, они будут драть без всякого стеснения. Сбрасывайте на круг процентов десять. Я не буду возражать, если вы перерасходуете какую-нибудь сотню фунтов! |
|
Bosinney shook his head: |
Босини покачал головой. |
|
I've taken off every farthing I can! |
- Я сократил все, что мог, до последнего фартинга! |
|
Soames pushed back the table with a movement of anger, which sent the account sheets fluttering to the ground. |
Сомс раздраженно толкнул стол, так что все счета разлетелись по земле. |
|
"Then all I can say is," he flustered out, "you've made a pretty mess of it!" |
- Ну, знаете, - взволнованно сказал он, - натворили вы дел! |
|
"I've told you a dozen times," Bosinney answered sharply, that there'd be extras. I've pointed them out to you over and over again!" |
- Я вам сто раз говорил, - резко ответил архитектор, - что расходы сверх сметы неизбежны. Я же предупреждал вас об этом! |
|
I know that," growled Soames: "I shouldn't have objected to a ten pound note here and there. How was I to know that by 'extras' you meant seven hundred pounds?" |
- Знаю, - буркнул Сомс, - и я бы не стал спорить из-за каких-нибудь десяти фунтов. Но кто мог предположить, что ваше "сверх сметы" вырастет в семь сотен? |
|
The qualities of both men had contributed to this notinconsider- able discrepancy. On the one hand, the architect's devotion to his idea, to the image of a house which he had created and believed in--had made him nervous of being stopped, or forced to the use of makeshifts; on the other, Soames' not less true and wholehearted devotion to the very best article that could be obtained for the money, had rendered him averse to believing that things worth thirteen shillings could not be bought with twelve. |
Это далеко не пустяковое столкновение обострялось характерными особенностями их обоих. Увлечение своей идеей, образом дома, который он создал и мысленно видел осуществленным, заставляло Босини нервничать при мысли, что его остановят на середине работы или заставят пойти на компромисс; не менее искреннее и горячее желание Сомса получить за свои деньги все самое лучшее лишало его способности понять, почему вещи стоимостью в тринадцать шиллингов нельзя купить за двенадцать. |
|
I wish I'd never undertaken your house," said Bosinney suddenly. "You come down here worrying me out of my life. You want double the value for your money anybody else would, and now that you've got a house that for its size is not to be beaten in the county, you don't want to pay for it. If you're anxious to be off your bargain, I daresay I can find the balance above the estimates myself, but I'm d----d if I do another stroke of work for you! |
- Не надо мне было связываться с вашим домом, - сказал вдруг Босини. - Вы не даете мне ни минуты покоя. Вам хочется получить за свои деньги ровно вдвое больше, чем получил бы на вашем месте другой, а теперь, когда я выстроил вам дом, равного которому не будет во всем графстве, вы отказываетесь платить за него. Если вам хочется расторгнуть договор, я найду средства покрыть перерасход, но будь я проклят, если хоть пальцем шевельну для вашего дома! |
|
Soames regained his composure. Knowing that Bosinney had no capital, he regarded this as a wild suggestion. He saw, too, that he would be kept indefinitely out of this house on which he had set his heart, and just at the crucial point when the architect's personal care made all the difference. In the meantime there was Irene to be thought of! She had been very queer lately. He really believed it was only because she had taken to Bosinney that she tolerated the idea of the house at all. It would not do to make an open breach with her. |
Сомс взял себя в руки. Зная, что у Босини нет денег, он счел его угрозу нелепой. Кроме того, он понимал, что постройка дома, захватившая его целиком, оттянется на неопределенное время и как раз в тот критический момент, когда личное наблюдение архитектора решает все дело. Уж не говоря о том, что надо подумать и об Ирэн! Она очень странно держится последнее время. Сомс был убежден, что Ирэн примирилась с мыслью о новом Доме только из расположения к Босини. Не стоит идти на открытую ссору с ней. |
|
"You needn't get into a rage," he said. "If I'm willing to put up with it, I suppose you needn't cry out. All I meant was that when you tell me a thing is going to cost so much, I like to-- well, in fact, I--like to know where I am." |
- Вы напрасно злитесь, - сказал он. - Уж если я как-то мирюсь с этим, то вам нечего выходить из себя. Я только хотел сказать, что, раз вы называете мне определенную сумму, я хочу... я хочу наконец составить себе ясную картину. |
|
"Look here!" said Bosinney, and Soames was both annoyed and surprised by the shrewdness of his glance. "You've got my services dirt cheap. For the kind of work I've put into this house, and the amount of time I've given to it, you'd have had to pay Littlemaster or some other fool four times as much. What you want, in fact, is a first-rate man for a fourth-rate fee, and that's exactly what you've got!" |
- Послушайте меня, - сказал Босини, и Сомса неприятно поразила злоба, горевшая в его глазах. - Вы купили мои знания баснословно дешево. За те труды и за то количество времени, которые я вкладываю в эту постройку, вам пришлось бы уплатить Литлмастеру или какому-нибудь другому болвану в четыре раза больше. В сущности говоря, вы ищете первосортного архитектора за третьесортный гонорар, и вы нашли как раз то, что вам нужно! |
|
Soames saw that he really meant what he said, and, angry though he was, the consequences of a row rose before him too vividly. He saw his house unfinished, his wife rebellious, himself a laughingstock. |
Сомс понял, что Босини не шутит, и, несмотря на все свое раздражение, живо представил себе последствия ссоры. Постройка не докончена, жена взбунтовалась, сам он - всеобщее посмешище. |
|
"Let's go over it," he said sulkily, "and see how the money's gone." |
- Давайте просмотрим счета как следует, - угрюмо сказал он, - и выясним, куда ушли деньги. |
|
"Very well," assented Bosinney. "But we'll hurry up, if you don't mind. I have to get back in time to take June to the theatre." |
- Хорошо, - согласился Босини, - только не будем затягивать. Мне еще надо заехать за Джун перед театром. |
|
Soames cast a stealthy look at him, and said: |
Сомс покосился на него и спросил: |
|
"Coming to our place, I suppose to meet her?" He was always coming to their place! |
- Где вы встретитесь с Джун, у нас? Босини вечно торчал на Монпелье-сквер! |
|
There had been rain the night before-a spring rain, and the earth smelt of sap and wild grasses. The warm, soft breeze swung the leaves and the golden buds of the old oak tree, and in the sunshine the blackbirds were whistling their hearts out. |
Накануне ночью был дождь - весенний дождь, и от земли шел сочный запах трав. Теплый, мягкий ветер шевелил листья и золотистые почки на старом дубе, черные дрозды, пригретые солнцем, высвистывали сердце до дна. |
|
It was such a spring day as breathes into a man an ineffable yearning, a painful sweetness, a longing that makes him stand motionless, looking at the leaves or grass, and fling out his arms to embrace he knows not what. The earth gave forth a fainting warmth, stealing up through the chilly garment in which winter had wrapped her. It was her long caress of invitation, to draw men down to lie within her arms, to roll their bodies on her, and put their lips to her breast. |
Был один из тех дней, когда весна вдруг вдохнет в человека смутное томление, сладкую тоску, негу, и он станет недвижно, смотрит на листья, цветы и протягивает руки навстречу сам не зная чему. Земля дышала слабым теплом, украдкой пробивавшимся сквозь холодные покровы, в которые ее укутала зима. Своей долгой лаской земля манила людей лечь в ее объятия, приникнуть к ней всем телом, прижать губы к ее груди. |
|
On just such a day as this Soames had got from Irene the promise he had asked her for so often. Seated on the fallen trunk of a tree, he had promised for the twentieth time that if their marriage were not a success, she should be as free as if she had never married him! |
В такой же день Сомс добился от Ирэн слова, которого ему пришлось так долго ждать. Сидя на стволе упавшего дерева, он в двадцатый раз повторял ей, что, если брак их окажется неудачным, она получит свободу, полную свободу! |
|
"Do you swear it?" she had said. |
- Поклянитесь! - сказала тогда Ирэн. |
|
A few days back she had reminded him of that oath. He had answered: |
Несколько дней назад она напомнила ему об этой клятве. Он ответил: |
|
"Nonsense! I couldn't have sworn any such thing!" |
- Глупости! Я не мог обещать подобный вздор! |
|
By some awkward fatality he remembered it now. What queer things men would swear for the sake of women! He would have sworn it at any time to gain her! He would swear it now, if thereby he could touch her--but nobody could touch her, she was cold-hearted! |
И, как нарочно, сейчас Сомс вспомнил об этом. Чего только влюбленный не наобещает женщине! Тогда он готов был поклясться в чем угодно, лишь бы завоевать ее! Он повторил бы свою клятву и сейчас, если б этим можно было расшевелить Ирэн, но ее ничем не расшевелишь, у нее ледяная кровь! |
|
And memories crowded on him with the fresh, sweet savour of the spring wind-memories of his courtship. |
И вместе со сладкой свежестью весеннего ветра на Сомса нахлынули воспоминания - воспоминания о его сватовстве. |
|
In the spring of the year 1881 he was visiting his old school- fellow and client, George Liversedge, of Branksome, who, with the view of developing his pine-woods in the neighbourhood of Bournemouth, had placed the formation of the company necessary to the scheme in Soames's hands. Mrs. Liversedge, with a sense of the fitness of things, had given a musical tea in his honour. Later in the course of this function, which Soames, no musician, had regarded as an unmitigated bore, his eye had been caught by the face of a girl dressed in mourning, standing by herself. The lines of her tall, as yet rather thin figure, showed through the wispy, clinging stuff of her black dress, her black-gloved hands were crossed in front of her, her lips slightly parted, and her large, dark eyes wandered from face to face. Her hair, done low on her neck, seemed to gleam above her black collar like coils of shining metal. And as Soames stood looking at her, the sensation that most men have felt at one time or another went stealing through him--a peculiar satisfaction of the senses, a peculiar certainty, which novelists and old ladies call love at first sight. Still stealthily watching her, he at once made his way to his hostess, and stood doggedly waiting for the music to cease. |
Весной 1881 года он гостил у своего школьного товарища и клиента Джорджа Ливерседжа, который, решив заняться разработкой лесных участков, имевшихся у него по соседству с Борнмутом, поручил Сомсу образовать компанию из подходящих людей для проведения этих планов в жизнь. Миссис Ливерседж, полагая, что такая затея будет вполне уместна, устроила в честь Сомса музыкальный вечер. Когда развлечение это, от которого Сомс - человек не музыкальный - ничего, кроме скуки, не испытывал, подходило к концу, взгляд его остановился на девушке в трауре, стоявшей поодаль от других гостей. Черное платье из легкой, облегающей материи обрисовывало линии ее стройного, еще совсем худенького тела, руки в черных перчатках были сложены, губы слегка улыбались, большие темные глаза блуждали с одного лица на другое. Ее волосы, собранные в узел низко на затылке, поблескивали над черным воротником, словно кольца отполированного металла. И пока Сомс глядел на нее, им незаметно овладело то чувство, которое рано или поздно настигает многих людей, - чувство какого-то странного удовлетворения, какой-то странной полноты; словом, то, что романисты и пожилые дамы называют любовью с первого взгляда. Продолжая украдкой наблюдать за девушкой, Сомс подошел к хозяйке и, став рядом, стал упрямо ждать, когда кончится музыка. |
|
"Who is that girl with yellow hair and dark eyes?" he asked. |
- Кто эта блондинка с темными глазами? - спросил он. |
|
"That--oh! Irene Heron. Her father, Professor Heron, died this year. She lives with her stepmother. She's a nice girl, a pretty girl, but no money!" |
- А, это мисс Эрон. Ее отец, профессор Эрон, умер в этом году. Она живет у мачехи. Славная девушка, хорошенькая, но совсем без денег! |
|
"Introduce me, please," said Soames. |
- Представьте меня, пожалуйста, - сказал Сомс. |
|
It was very little that he found to say, nor did he find her responsive to that little. But he went away with the resolution to see her again. He effected his object by chance, meeting her on the pier with her stepmother, who had the habit of walking there from twelve to one of a forenoon. Soames made this lady's acquaintance with alacrity, nor was it long before he perceived in her the ally he was looking for. His keen scent for the commercial side of family life soon told him that Irene cost her stepmother more than the fifty pounds a year she brought her; it also told him that Mrs. Heron, a woman yet in the prime of life, desired to be married again. The strange ripening beauty of her stepdaughter stood in the way of this desirable consummation. And Soames, in his stealthy tenacity, laid his plans. |
Тем для беседы с ней у Сомса нашлось не много, да и это немногое не помогло ей разговориться. Но Сомс уехал с твердым намерением снова повидать ее. Он достиг своей цели случайно, встретив Ирэн как-то на набережной в обществе мачехи, которая обычно прогуливалась здесь между двенадцатью и часом дня. Сомс не замедлил познакомиться с этой дамой и вскоре же распознал в ней ту союзницу, которая и была ему нужна. Безошибочное чутье к материальной подоплеке семейной жизни быстро помогло ему разобраться в том, что Ирэн стоила мачехе гораздо больше тех пятидесяти фунтов в год, которые оставил ей отец; кроме того, он понял, что миссис Эрон - женщина в расцвете лет - мечтает о вторичном замужестве. Необычная расцветающая красота падчерицы мешала осуществлению этих мечтаний. И Сомс, вкрадчивый и упорный, как и всегда, составил себе план действий. |
|
He left Bournemouth without having given, himself away, but in a month's time came back, and this time he spoke, not to the girl, but to her stepmother. He had made up his mind, he said; he would wait any time. And he had long to wait, watching Irene bloom, the lines of her young figure softening, the stronger blood deepening the gleam of her eyes, and warming her face to a creamy glow; and at each visit he proposed to her, and when that visit was at an end, took her refusal away with him, back to London, sore at heart, but steadfast and silent as the grave. He tried to come at the secret springs of her resistance; only once had he a gleam of light. It was at one of those assembly dances, which afford the only outlet to the passions of the population of seaside watering-places. He was sitting with her in an embrasure, his senses tingling with the contact of the waltz. She had looked at him over her, slowly waving fan; and he had lost his head. Seizing that moving wrist, he pressed his lips to the flesh of her arm. And she had shuddered--to this day he had not forgotten that shudder--nor the look so passionately averse she had given him. |
Он уехал из Борнмута, ничем не выдав своих чувств, но через месяц вернулся и на этот раз повел разговор не с самой девушкой, а с мачехой. Он пришел к окончательному решению, он согласен ждать сколько угодно. И Сомсу пришлось ждать долго, а тем временем Ирэн расцветала, смягчались линии ее девической фигуры, молодая кровь зажигала ее глаза, согревала теплом матовые щеки; и, встречаясь с Ирэн, Сомс всякий раз делал ей предложение и после каждой встречи с тяжестью на сердце, но по-прежнему настойчивый и безмолвный, как могила, уезжал обратно в Лондон, увозя с собой ее отказ. Он пытался уяснить себе тайные причины ее упорства, но проблеск истины мелькнул перед ним только раз. Это было на одном из тех танцевальных вечеров, которые служат единственной отдушиной для темперамента курортной публики. Сомс сидел рядом с Ирэн в нише окна, взволнованный вальсом, который только что протанцевал с ней. Она взглянула на него поверх медленно колыхавшегося веера, и Сомс потерял голову. Схватив ее руку, он прижался к ней губами повыше кисти. Ирэн содрогнулась - до сих пор он не может забыть ни той дрожи, ни того неудержимого отвращения, которое было в ее глазах. |
|
A year after that she had yielded. What had made her yield he could never make out; and from Mrs. Heron, a woman of some diplomatic talent, he learnt nothing. Once after they were married he asked her, "What made you refuse me so often?" She had answered by a strange silence. An enigma to him from the day that he first saw her, she was an enigma to him still.... |
Спустя год она уступила. Что побудило ее к этому, Сомс так и не мог узнать; он не добился объяснений и от миссис Эрон - женщины, не лишенной дипломатических талантов. Как-то раз, уже после свадьбы, он спросил Ирэн: "Почему ты столько раз отказывала мне?" Она ответила молчанием. Загадка с первого же дня встречи - она осталась неразгаданной и до сих пор... |
|
Bosinney was waiting for him at the door; and on his rugged, good-looking, face was a queer, yearning, yet happy look, as though he too saw a promise of bliss in the spring sky, sniffed a coming happiness in the spring air. Soames looked at him waiting there. What was the matter with the fellow that he looked so happy? What was he waiting for with that smile on his lips and in his eyes? Soames could not see that for which Bosinney was waiting as he stood there drinking in the flower-scented wind. And once more he felt baffled in the presence of this man whom by habit he despised. He hastened on to the house. |
Босини стоял в дверях палатки; на его красивом, резко очерченном лице мелькало какое-то странное, и тоскливое и радостное, выражение, словно он тоже ждал, что весеннее небо пошлет ему блаженство, и чуял близость счастья в весеннем воздухе. Сомс смотрел на архитектора. Почему у него такой счастливый вид? Что значат эти улыбающиеся губы и глаза? Чего он ждет? Сомс не понимал, чего может ждать Босини, вдыхая всей грудью ветер, несущий запах цветов. И снова Сомс почувствовал неловкость в присутствии этого человека, которого привык презирать. Он быстро пошел к дому. |
|
"The only colour for those tiles," he heard Bosinney say,--"is ruby with a grey tint in the stuff, to give a transparent effect. I should like Irene's opinion. I'm ordering the purple leather curtains for the doorway of this court; and if you distemper the drawing-room ivory cream over paper, you'll get an illusive look. You want to aim all through the decorations at what I call charm." |
- Единственный подходящий цвет для изразцов, - услышал Сомс, - красный с сероватым отливом, это даст впечатление прозрачности. Мне бы хотелось посоветоваться с Ирэн. Я заказал лиловые кожаные портьеры для дверей во внутренний двор; а если стены в гостиной покрыть легким слоем кремовой краски, то впечатление прозрачности еще усилится. Надо добиться, чтобы вся внутренняя отделка была пронизана тем, что я бы назвал обаянием. |
|
Soames said: "You mean that my wife has charm!" |
- Вы хотите сказать, что у моей жены есть обаяние? |
|
Bosinney evaded the question. |
Босини уклонился от ответа. |
|
"You should have a clump of iris plants in the centre of that court." |
- В центре двора нужно посадить ирисы. |
|
Soames smiled superciliously. |
Сомс высокомерно улыбнулся. |
|
"I'll look into Beech's some time," he said, "and see what's appropriate!" |
- Я загляну как-нибудь к Бичу, - сказал он, - посмотрим, что у него найдется. |
|
They, found little else to say to each other, but on the way to the Station Soames asked: |
Больше говорить было не о чем, но по дороге на станцию Сомс спросил: |
|
"I suppose you find Irene very artistic." |
- Вы, вероятно, очень высокого мнения о вкусе Ирэн? |
|
"Yes." |
- Да. |
|
The abrupt answer was as distinct a snub as saying: "If you want to discuss her you can do it with someone else!" |
В этом резком ответе ясно послышалось: "Если вам хочется поговорить о ней, найдите себе другого собеседника!" |
|
And the slow, sulky anger Soames had felt all the afternoon burned the brighter within him. |
И угрюмая тихая злоба, не оставлявшая Сомса все это утро, разгорелась в нем еще сильнее. |
|
Neither spoke again till they were close to the Station, then Soames asked: |
Дальше они шли молча, и только у самой станции Сомс спросил: |
|
"When do you expect to have finished?" |
- Когда вы думаете кончить? |
|
"By the end of June, if you really wish me to decorate as well." |
- К концу июня, если вы действительно хотите поручить мне и отделку. |
|
Soames nodded. |
Сомс кивнул. |
|
"But you quite understand,' he said, "that the house is costing me a lot beyond what I contemplated. I may as well tell you that I should have thrown it up, only I'm not in the habit of giving up what I've set my mind on." |
- Но вы, конечно, сами понимаете, - сказал он, - что дом обходится мне гораздо дороже, чем я рассчитывал. Не мешает вам также знать, что я мог бы отказаться от постройки, но не в моих правилах бросать начатое дело! |
|
Bosinney made no reply. And Soames gave him askance a look of dogged dislike--for in spite of his fastidious air and that supercilious, dandified taciturnity, Soames, with his set lips and squared chin, was not unlike a bulldog.... |
Босини промолчал. И Сомс покосился на него с выражением какой-то собачьей злости в глазах, ибо, несмотря на всю его утонченность и высокомерную выдержку денди, квадратная челюсть и линия рта придавали ему сходство с бульдогом. |
|
When, at seven o'clock that evening, June arrived at 62, Montpellier Square, the maid Bilson told her that Mr. Bosinney was in the drawing-room; the mistress--she said--was dressing, and would be down in a minute. She would tell her that Miss June was here. |
Когда в тот же вечер Джун приехала к семи часам на Монпелье-сквер, горничная Билсон сказала ей, что мистер Босини в гостиной, миссис Сомс одевается и сейчас сойдет. Она доложит ей, что мисс Джун приехала. |
|
June stopped her at once. |
Но Джун остановила ее. |
|
"All right, Bilson," she said, "I'll just go in. You, needn't hurry Mrs. Soames." |
- Ничего, Билсон, - сказала она. - Я пройду в комнаты. Не торопите миссис Сомс. |
|
She took off her cloak, and Bilson, with an understanding look, did not even open the drawing-room door for her, but ran downstairs. |
Джун сняла пальто, а Билсон, даже не открыв перед ней дверь в гостиную, с понимающим видом убежала вниз, в кухню. |
|
June paused for a moment to look at herself in the, little old-fashioned silver mirror above the oaken rug chest--a slim, imperious young figure, with a small resolute face, in a white frock, cut moon-shaped at the base of a neck too slender for her crown of twisted red-gold hair. |
Джун задержалась на секунду перед небольшим старинным зеркалом в серебряной раме, висевшим над дубовым сундучком, - стройная, горделивая фигурка, решительное личико, белое платье, вырезанное полумесяцем вокруг шеи, слишком тоненькой для такой копны золотисто-рыжих вьющихся волос. |
|
She opened the drawing-room door softly, meaning to take him by surprise. The room was filled with a sweet hot scent of flowering azaleas. |
Она тихонько открыла дверь в гостиную, чтобы захватить Босини врасплох. В комнате плавал сладкий, душный запах цветущих азалий. |
|
She took a long breath of the perfume, and heard Bosinney's voice, not in the room, but quite close, saying. |
Джун глубоко вдохнула аромат и услышала его голос не в самой комнате, а где-то совсем близко: |
|
"Ah! there were such heaps of things I wanted to talk about, and now we shan't have time!" |
- Мне так хотелось поговорить с вами, а теперь уже нет времени! |
|
Irene's voice answered: |
Голос Ирэн ответил: |
|
"Why not at dinner?" |
- А за обедом? |
|
"How can one talk...." |
- Как можно говорить, когда... |
|
June's first thought was to go away, but instead she crossed to the long window opening on the little court. It was from there that the scent of the azaleas came, and, standing with their backs to her, their faces buried in the goldenpink blossoms, stood her lover and Irene. |
Первой мыслью Джун было уйти, но вместо этого она прошла через всю комнату к стеклянной двери, выходившей во дворик. Запах азалий шел оттуда, и спиной к Джун, низко склонясь над золотисто-розовыми цветами, стояли ее жених и Ирэн. |
|
Silent but unashamed, with flaming cheeks and angry eyes, the girl watched. |
Молча, но не чувствуя ни малейшего стыда, с пылающим лицом и горящими гневом глазами девушка смотрела на них. |
|
"Come on Sunday by yourself--We can go over the house together." |
- Приезжайте в воскресенье одна, я покажу вам дом. |
|
June saw Irene look up at him through her screen of blossoms. It was not the look of a coquette, but--far worse to the watching girl--of a woman fearful lest that look should say too much. |
Джун видела, как Ирэн взглянула на него поверх азалий. Это не был взгляд кокетки - нет, Джун уловила в нем нечто худшее для себя: так могла смотреть только женщина, боявшаяся сказать своим взглядом слишком много. |
|
"I've promised to go for a drive with Uncle...." |
- Я обещала поехать кататься с дядей... |
|
"The big one! Make him bring you; it's only ten miles--the very thing for his horses." |
- С тем толстым? Пусть привезет вас в Робин-Хилл; каких-нибудь десять миль - и лошади его промнутся. |
|
"Poor old Uncle Swithin!" |
- Бедный дядя Суизин! |
|
A wave of the azalea scent drifted into June's face; she felt sick and dizzy. |
Запах азалий повеял Джун в лицо; она почувствовала дурноту и головокружение. |
|
"Do! ah! do!" |
- Приезжайте! Я прошу вас! |
|
"But why?" |
- Зачем? |
|
"I must see you there--I thought you'd like to help me...." |
- Мне нужно, чтобы вы приехали, я думал, что вы хотите помочь мне. |
|
The answer seemed to the girl to come softly with a tremble from amongst the blossoms: |
Девушке показалось, что ответ прозвучал так мягко, словно это затрепетали цветы: |
|
"So I do!" |
- Я и хочу помочь! |
|
And she stepped into the open space of the window. |
Джун шагнула в открытую дверь. |
|
"How stuffy it is here!" she said; "I can't bear this scent!" |
- Как здесь душно! - сказала она. - Я задыхаюсь от этого запаха! |
|
Her eyes, so angry and direct, swept both their faces. |
Ее глаза, гневные, смелые, смотрели им прямо в лицо. |
|
"Were you talking about the house? I haven't seen it yet, you know--shall we all go on Sunday?"' |
- Вы говорили о доме? Я его еще не видела, давайте поедем в воскресенье! |
|
From Irene's face the colour had flown. |
Румянец сбежал с лица Ирэн. |
|
"I am going for a drive that day with Uncle Swithin," she answered. |
- В воскресенье я поеду кататься с дядей Суизином, - ответила она. |
|
"Uncle Swithin! What does he matter? You can throw him over!" |
- С дядей Суизином! Вот еще. Его можно отставить! |
|
"I am not in the habit of throwing people over!" |
- Нет, это не в моих привычках! |
|
There was a sound of footsteps and June saw Soames standing just behind her. |
Раздались шаги. Джун обернулась и увидела Сомса. |
|
"Well! if you are all ready," said Irene, looking from one to the other with a strange smile, "dinner is too!" |
- Ну что ж, все ждут обеда, - сказала Ирэн, со странной улыбкой переводя взгляд с одного лица на другое, - а обед ждет нас. |
|
English |
Русский |
|
Dinner began in silence; the women facing one another, and the men. |
Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини - напротив Сомса. |
|
In silence the soup, was finished--excellent, if a little thick; and fish was brought. In silence it was handed. |
В молчании был съеден суп - прекрасный, хотя чуточку и густоватый; подали рыбу. В молчании разложили ее по тарелкам. |
|
Bosinney ventured: |
Босини отважился: |
|
"It's the first spring day." |
- Сегодня первый весенний день. |
|
Irene echoed softly: |
Ирэн тихо отозвалась: |
|
Yes--the first spring day. |
- Да, первый весенний день. |
|
"Spring!" said June: "there isn't a breath of air!" |
- Какая это весна! - сказала Джун. - Дышать нечем! |
|
No one replied. |
Никто не возразил ей. |
|
The fish was taken away, a fine fresh sole from Dover. And Bilson brought champagne, a bottle swathed around the neck with white.... |
Рыбу унесли - чудесную дуврскую камбалу. И Билсон подала бутылку шампанского, закутанную вокруг горлышка белой салфеткой. |
|
Soames said: |
Сомс сказал: |
|
"You'll find it dry." |
- Шампанское сухое. |
|
Cutlets were handed, each pink-frilled about the legs. They were refused by June, and silence fell. |
Подали отбивные котлеты, украшенные розовой гофрированной бумагой. Джун отказалась от них, и снова наступило молчание. |
|
Soames said: |
Сомс сказал: |
|
"You'd better take a cutlet, June; there's nothing coming." |
- Советую тебе съесть котлету, Джун. Больше ничего не будет. |
|
But June again refused, so they were borne away. |
Но Джун снова отказалась, и котлеты унесли. |
|
And then Irene asked: |
Ирэн спросила: |
|
"Phil, have you heard my blackbird?" |
- Фил, вы слышали моего дрозда? |
|
Bosinney answered: |
Босини ответил: |
|
"Rather--he's got a hunting-song. As I came round I heard him in the Square." |
- Как же! Он теперь заливается по-весеннему. Я еще в сквере его слышал, когда шел сюда. |
|
"He's such a darling!" |
- Он такая прелесть! |
|
"Salad, sir?" |
- Прикажете салату, сэр? |
|
Spring chicken was removed. |
Унесли и жареных цыплят. |
|
But Soames was speaking: |
Заговорил Сомс: |
|
"The asparagus is very poor. Bosinney, glass of sherry with your sweet? June, you're drinking nothing!" |
- Спаржа неважная. Босини, стаканчик хереса к сладкому? Джун, ты совсем ничего не пьешь! |
|
June said: |
Джун сказала: |
|
"You know I never do. Wine's such horrid stuff!" |
- Ты же знаешь, что я никогда не пью. Вино - гадость! |
|
An apple charlotte came upon a silver dish, And smilingly Irene said: |
Подали яблочную шарлотку на серебряном блюде. И, улыбаясь, Ирэн сказала: |
|
"The azaleas are so wonderful this year!" |
- Азалии в этом году необыкновенные! |
|
To this Bosinney murmured: |
Босини пробормотал в ответ: |
|
"Wonderful! The scent's extraordinary!" |
- Необыкновенные! Совершенно изумительный запах! |
|
June said: |
Джун сказала: |
|
"How can you like the scent? Sugar, please, Bilson.' |
- Не понимаю, как можно восхищаться этим запахом! Билсон, дайте мне сахару, пожалуйста. |
|
Sugar was handed her, and Soames remarked: |
Ей подали сахар, и Сомс заметил: |
|
"'This charlottes good!" |
- Шарлотка удалась! |
|
The charlotte was removed. Long silence followed. Irene, beckoning, said: |
Шарлотку унесли. Наступило долгое молчание. Ирэн подозвала Билсон и сказала: |
|
"Take out the azalea, Bilson. Miss June can't bear the scent." |
- Уберите азалии. Мисс Джун не нравится их запах. |
|
"No; let it stay," said June. |
- Нет, пусть стоят, - сказала Джун. |
|
Olives from France, with Russian caviare, were placed on little plates. And Soames remarked: |
По маленьким тарелочкам разложили французские маслины и русскую икру. И Сомс спросил: |
|
"Why can't we have the Spanish? |
- Почему у нас не бывает испанских маслин? |
|
But no one answered. |
Но никто не ответил ему. |
|
The olives were removed. |
Маслины убрали. |
|
Lifting her tumbler June demanded: |
Подняв бокал, Джун попросила: |
|
"Give me some water, please." |
- Налейте мне воды, пожалуйста. |
|
Water was given her. A silver tray was brought, with German plums. There was a lengthy pause. In perfect harmony all were eating them. |
Ей налили. Принесли серебряный поднос с немецкими сливами. Долгая пауза. Все мирно занялись едой. |
|
Bosinney counted up the stones: |
Босини пересчитал косточки: |
|
"This year--next year--some time." |
- Нынче - завтра - сбудется... |
|
Irene finished softly: |
Ирэн докончила мягко: |
|
"Never! There was such a glorious sunset. The sky's all ruby still--so beautiful!" |
- Нет... Какой сегодня красивый закат! Небо красное как рубин. |
|
He answered: |
Он ответил: |
|
"Underneath the dark." |
- А сверху тьма. |
|
Their eyes had met, and June cried scornfully: |
Глаза их встретились, и Джун воскликнула презрительным тоном: |
|
"A London sunset!" |
- Лондонский закат! |
|
Egyptian cigarettes were handed in a silver box. Soames, taking one, remarked: |
Подали египетские сигареты в серебряном ящичке. Взяв одну. Сомс спросил: |
|
"What time's your play begin?" |
- Когда начало спектакля? |
|
No one replied, and Turkish coffee followed in enamelled cups. |
Никто не ответил; подали турецкий кофе в эмалевых чашечках. |
|
Irene, smiling quietly, said: "If only...." |
Ирэн сказала, спокойно улыбаясь: |
|
"Only what?" said June. |
- Если бы... |
|
"If only it could always be the spring!" |
- Если бы что? - спросила Джун. |
|
Brandy was handed; it was pale and old. |
- Если бы всегда была весна! |
|
Soames said: |
Подали коньяк; коньяк был старый, почти бесцветный. Сомс сказал: |
|
"Bosinney, better take some brandy." |
- Босини, наливайте себе. |
|
Bosinney took a glass; they all arose. |
Босини выпил рюмку коньяку; все поднялись из-за стола. |
|
"You want a cab?" asked Soames. |
- Позвать кэб? - спросил Сомс. |
|
June answered: |
Джун ответила: |
|
"No! My cloaks Please, Bilson." |
- Нет. Принесите мне пальто, Билсон. |
|
Her cloak was brought. |
Пальто принесли. |
|
Irene, from the window, murmured: |
Ирэн подошла к окну и тихо сказала: |
|
"Such a lovely night! The stars are coming out!" |
- Какой чудесный вечер! Вон уж и звезды. |
|
Soames added: |
Сомс прибавил: |
|
"Well, I hope you'll both enjoy yourselves." |
- Ну, желаю вам хорошо провести время. |
|
From the door June answered: |
Джун ответила с порога: |
|
"Thanks. Come, Phil." |
- Благодарю. Пойдемте, Фил. |
|
Bosinney cried: |
Босини отозвался: |
|
"I'm coming." |
- Иду. |
|
Soames smiled a sneering smile, and said: |
Сомс улыбнулся язвительной улыбкой и сказал: |
|
"I wish you luck!" |
- Всего хорошего! |
|
And at the door Irene watched them go. |
Стоя в дверях, Ирэн провожала их взглядом. |
|
Bosinney called: |
Босини крикнул: |
|
"Good night!" |
- Спокойной ночи! |
|
"Good night!" she answered softly.... |
- Спокойной ночи! - мягко ответила Ирэн. |
|
June made her lover take her on the top of a 'bus, saying she wanted air, and there sat silent, with her face to the breeze. |
Джун потащила жениха на империал омнибуса, сказав, что ей хочется подышать воздухом, и всю дорогу просидела молча, подставив лицо ветру. |
|
The driver turned once or twice, with the intention of venturing a remark, but thought better of it. They were a lively couple! The spring had got into his blood, too; he felt the need for letting steam escape, and clucked his tongue, flourishing his whip, wheeling his horses, and even they, poor things, had smelled the spring, and for a brief half-hour spurned the pavement with happy hoofs. |
Кучер оглянулся на них разок-другой, собираясь пуститься в разговор, но передумал. Не очень-то веселая парочка! Весна хозяйничала и у него в крови. Ему не терпелось поболтать, он причмокивал губами, размахивал кнутом, подгоняя лошадей, и даже они, бедняжки, учуяли весну и целых полчаса весело цокали копытами по мостовой. |
|
The whole town was alive; the boughs, curled upward with their decking of young leaves, awaited some gift the breeze could bring. New-lighted lamps were gaining mastery, and the faces of the crowd showed pale under that glare, while on high the great white clouds slid swiftly, softly, over the purple sky. |
Весь город ожил в этот вечер; ветви в уборе молодой листвы, тянувшиеся к небу, ждали, что ветерок принесет им какой-то дар. Недавно зажженные фонари мало-помалу разгоняли сумрак, и человеческие лица Казались бледными под их светом, а наверху большие белые облака быстро и легко летели по пурпурному небу. |
|
Men in, evening dress had thrown back overcoats, stepping jauntily up the steps of Clubs; working folk loitered; and women- -those women who at that time of night are solitary--solitary and moving eastward in a stream--swung slowly along, with expectation in their gait, dreaming of good wine and a good supper, or--for an unwonted minute, of kisses given for love. |
Мужчины во фраках шли, распахнув пальто, бойко взбегали по ступенькам клубов; рабочий люд бродил по улицам; и женщины - те женщины, которые гуляют одиночками в этот час, одиночками движутся против течения, - медленной, выжидающей походкой проходили по тротуару, мечтая о хорошем вине, хорошем ужине да изредка, урывками, о поцелуях, не оплаченных деньгами. |
|
Those countless figures, going their ways under the lamps and the moving-sky, had one and all received some restless blessing from the stir of spring. And one and all, like those clubmen with their opened coats, had shed something of caste, and creed, and custom, and by the cock of their hats, the pace of their walk, their laughter, or their silence, revealed their common kinship under the passionate heavens. |
Эти люди, бесконечной вереницей проходившие в свете уличных фонарей, под небом, затянутым бегущими облаками, все как один несли с собой будоражащую радость, которую вселило в них пробуждение весны. Все до одного, как те мужчины в пальто нараспашку, они сбросили с себя броню касты, верований, привычек и лихо заломленной шляпой, походкой, смехом и даже молчанием раскрывали то, что единило их всех под этим пылающим страстью небом. |
|
Bosinney and June entered the theatre in silence, and mounted to their seats in the upper boxes. The piece had just begun, and the half-darkened house, with its rows of creatures peering all one way, resembled a great garden of flowers turning their faces to the sun. |
Босини и Джун молча вошли в театр и поднялись на свои места в ложе верхнего яруса. Пьеса уже началась, и полутемный зал с правильными рядами людей, смотрящих в одном направлении, напоминал огромный сад, полный цветов, которые повернули головки к солнцу. |
|
June had never before been in the upper boxes. From the age of fifteen she had habitually accompanied her grandfather to the stalls, and not common stalls, but the best seats in the house, towards the centre of the third row, booked by old Jolyon, at Grogan and Boyne's, on his way home from the City, long before the day; carried in his overcoat pocket, together with his cigarcase and his old kid gloves, and handed to June to keep till the appointed night. And in those stalls--an erect old figure with a serene white head, a little figure, strenuous and eager, with a red-gold head--they would sit through every kind of play, and on the way home old Jolyon would say of the principal actor: |
Джун еще ни разу в жизни не была в верхнем ярусе. С тех пор как ей исполнилось пятнадцать лет, она всегда ходила с дедушкой в партер, и не просто в партер, а на самые лучшие места - в середину третьего ряда кресел, - которые старый Джолион задолго до спектакля заказывал у Грогэна и Бойнза по дороге домой из Сити; билеты клались во внутренний карман пальто, туда, где лежал портсигар и неизменная пара кожаных перчаток, а потом передавались Джун, с тем чтобы она держала их у себя до дня спектакля. И в этих креслах они терпеливо высиживали любую пьесу - высокий, прямой старик с величаво-спокойной седой головой и миниатюрная девушка, подвижная, возбужденная, с золотисто-рыжей головкой, - а на обратном пути Джолион неизменно говорил об актере, исполнявшем главную роль: |
|
"Oh, he's a poor stick! You should have seen little Bobson!" |
- Э-э, какое убожество! Ты бы посмотрела Бобсона! |
|
She had looked forward to this evening with keen delight; it was stolen, chaperone-less, undreamed of at Stanhope Gate, where she was supposed to be at Soames'. She had expected reward for her subterfuge, planned for her lover's sake; she had expected it to break up the thick, chilly cloud, and make the relations between them which of late had been so puzzling, so tormenting--sunny and simple again as they had been before the winter. She had come with the intention of saying something definite; and she looked at the stage with a furrow between her brows, seeing nothing, her hands squeezed together in her lap. A swarm of jealous suspicions stung and stung her. |
Джун предвкушала много радости от этого вечера: они пошли в театр, никому не сказавшись, без провожатых; на Стэнхоп-Гейт и не подозревали об этом - там считалось, что Джун уехала к Сомсу. Джун надеялась получить вознаграждение за эту маленькую хитрость, на которую она пошла ради жениха: она надеялась, что сегодняшний вечер разгонит плотное холодное облако, и их отношения - такие странные, такие мучительные за последнее время - станут снова простыми и радостными, как это было до зимы. Она пришла сюда с твердым намерением добиться определенности и теперь смотрела на сцену, сдвинув брови, ничего не видя перед собой, крепко стиснув руки. Ревнивые подозрения терзали и терзали ее сердце. |
|
If Bosinney was conscious of her trouble he made no sign. |
Может быть, Босини и догадывался о том, что происходит с ней, но виду он не показывал. |
|
The curtain dropped. The first act had come to an end. |
Опустился занавес. Первый акт кончился. |
|
"It's awfully hot here!" said the girl; "I should like to go out." |
- Здесь страшно жарко! - сказала девушка. - Мне хочется на воздух. |
|
She was very white, and she knew--for with her nerves thus sharpened she saw everything--that he was both uneasy and compunctious. |
Она была очень бледна, и она прекрасно знала - нервы ее были напряжены, и ничто не могло ускользнуть от ее внимания, - что Босини и неловко и мучительно с ней. |
|
At the back of the theatre an open balcony hung over the street; she took possession of this, and stood leaning there without a word, waiting for him to begin. |
В глубине театра был балкон, выходивший на улицу; Джун завладела им и, облокотившись на балюстраду, молча ждала, когда Босини заговорит. |
|
At last she could bear it no longer. |
Наконец она не выдержала: |
|
"I want to say something to you, Phil," she said. |
- Я хотела поговорить с вами, Фил. |
|
"Yes?" |
- Да? |
|
The defensive tone of his voice brought the colour flying to her cheek, the words flying to her lips: |
Настороженная нотка в его голосе заставила ее вспыхнуть, слова сами слетели с губ: |
|
"You don't give me a chance to be nice to you; you haven't for ages now!" |
- Вы не позволяете мне быть ласковой с вами; вот уже сколько времени я... |
|
Bosinney stared down at the street. He made no answer.... |
Босини пристально смотрел на улицу. Он молчал. |
|
June cried passionately: |
Джун горячо продолжала: |
|
"You know I want to do everything for you--that I want to be everything to you...." |
- Вы же знаете, ради вас я готова на все - я хочу быть всем для вас... |
|
A hum rose from the--street, and, piercing it with a sharp 'ping,' the bell sounded for the raising of the curtain, June did not stir. A desperate struggle was going on within her. Should she put everything to the proof? Should she challenge directly that influence, that attraction which was driving him away from her? It was her nature to challenge, and she said: |
С улицы донесся шум, и, смешавшись с ним, пронзительный звонок возвестил о конце антракта. Джун не шевельнулась. В ее душе происходила отчаянная борьба. Поставить все на карту? Бросить вызов тому влиянию, той притягательной силе, которые отнимают у нее Босини? Не в ее характере было отступать, и она сказала: |
|
"Phil, take me to see the house on Sunday!" |
- Фил, возьмите меня в Робин-Хилл в воскресенье! |
|
With a smile quivering and breaking on her lips, and trying, how hard, not to show that she was watching, she searched his face, saw it waver and hesitate, saw a troubled line come between his brows, the blood rush into his face. He answered: |
Улыбаясь робкой улыбкой, то и дело сбегавшей с ее губ, прилагая все старания - какие старания! - к тому, чтобы он не заметил пытливости ее взгляда, Джун впилась глазами в его лицо, увидела, как оно дрогнуло в нерешительности, увидела беспокойную складку, залегшую между бровями, румянец, заливший его щеки. Он ответил: |
|
"Not Sunday, dear; some other day!" |
- Только не в это воскресенье, дорогая, как-нибудь в другой раз. |
|
"Why not Sunday? I shouldn't be in the way on Sunday." |
- Почему не в это? Я не помешаю вам. |
|
He made an evident effort, and said: |
Он сделал над собой видимое усилие и сказал: |
|
I have an engagement." |
- Я буду занят. |
|
"You are going to take...." |
- Вы поедете с... |
|
His eyes grew angry; he shrugged his shoulders, and answered: |
Глаза Босини загорелись гневом; он пожал плечами и ответил: |
|
"An engagement that will prevent my taking you to see the house!" |
- Я буду занят и не смогу показать вам дом! |
|
June bit her lip till the blood came, and walked back to her seat without another word, but she could not help the tears of rage rolling down her face. The house had been mercifully darkened for a crisis, and no one could see her trouble. |
Джун до крови закусила губу; она пошла обратно в зал, не сказав больше ни слова, но не смогла сдержать слезы гнева, залившие ей лицо. К счастью, огни были уже потушены, и никто не видел ее горя. |
|
Yet in this world of Forsytes let no man think himself immune from observation. |
Но в мире Форсайтов ни один человек не может считать себя застрахованным от посторонних взглядов. |
|
In the third row behind, Euphemia, Nicholas's youngest daughter, with her married-sister, Mrs. Tweetyman, were watching. |
Из третьего ряда за ними следили Юфимия - младшая дочь Николаса - и ее замужняя сестра, миссис Туитимен. |
|
They reported at Timothy's, how they had seen June and her fiance at the theatre. |
Они рассказали у Тимоти, что видели в театре Джун и ее жениха. |
|
"In the stalls?" |
- В партере? |
|
"No, not in the...." |
- Нет, не в... |
|
"Oh! in the dress circle, of course. That seemed to be quite fashionable nowadays with young people!" |
- А! В амфитеатре. У молодежи теперь считается очень модным ходить в амфитеатр! |
|
Well--not exactly. In the.... Anyway, that engagement wouldn't last long. They had never seen anyone look so thunder and lightningy as that little June! |
- Да нет, не в этом дело... Они были в... Вообще вся эта история не надолго. Маленькая Джун просто метала гром и молнии! |
|
With tears of enjoyment in their eyes, they related how she had kicked a man's hat as she returned to her seat in the middle of an act, and how the man had looked. Euphemia had a noted, silent laugh, terminating most disappoint- ingly in squeaks; and when Mrs. Small, holding up her hands, said: "My dear! Kicked a ha-at?" she let out such anumber of these that she had to be recovered with smelling-salts. As she went away she said to Mrs. Tweetyman: |
Со слезами восторга они рассказали, как Джун, возвращаясь на свое место посредине действия, отшвырнула ногой чей-то цилиндр и каким взглядом ответил ей хозяин цилиндра. Юфимия имела привычку закатываться беззвучным смехом, в конце неожиданно переходившим в визг, и когда миссис Смолл всплеснула руками, сказав: "Господи боже! Отшвырнула цилиндр?" Юфимия начала так взвизгивать, что пришлось приводить ее в чувство нюхательными солями. Выйдя от тетушек, она сказала миссис Туитимен: |
|
"Kicked a--ha-at! Oh! I shall die." |
- Отшвырнула цили-индр! О-о! Я больше не могу! |
|
For 'that little June' this evening, that was to have been 'her treat,' was the most miserable she had ever spent. God knows she tried to stifle her pride, her suspicion, her jealousy! |
Для "маленькой Джун" этот вечер, задуманный, как праздник, был самым тяжелым за всю ее жизнь. Видит бог, она делала все, чтобы задушить свою гордость, свои подозрения, свою ревность! |
|
She parted from Bosinney at old Jolyon's door without breaking down; the feeling that her lover must be conquered was strong enough to sustain her till his retiring footsteps brought home the true extent of her wretchedness. |
Прощаясь с женихом у дверей дома, Джун все еще крепилась; сознание, что Босини нужно отвоевать во что бы то ни стало, поддерживало ее, и, только прислушиваясь к его удаляющимся шагам, она поняла, как велико ее несчастье. |
|
The noiseless 'Sankey' let her in. She would have slipped up to her own room, but old Jolyon, who had heard her entrance, was in the dining-room doorway. |
Безмолвный "миссионер" открыл ей дверь. Она хотела проскользнуть незамеченной к себе в комнату, но старый Джолион, услышав ее шаги, вышел из столовой. |
|
"Come in and have your milk," he said. "It's been kept hot for you. You're very late. Where have you been?" |
- Зайди выпить молока, - сказал он. - Тебе оставили горячее. Как ты поздно! Где ты была? |
|
June stood at the fireplace, with a foot on the fender and an arm on the mantelpiece, as her grandfather had done when he came in that night of the opera. She was too near a breakdown, to care what she told him. |
Джун стала у камина в той самой позе, в какой стоял ее дед, вернувшись в тот июньский вечер из оперы: поставив одну ногу на решетку, опершись рукой - о каминную доску. Каждую минуту готовая разрыдаться, она не заботилась о своих словах. |
|
"We dined at Soames's." |
- Мы обедали у Сомса. |
|
"H'm! the man of property! His wife there and Bosinney?" |
- Гм! У этого собственника! Кто там был? Его жена, Босини? |
|
"Yes." |
- Да. |
|
Old Jolyon's glance was fixed on her with the penetrating gaze from which it was difficult to hide; but she was not looking at him, and when she turned her face, he dropped his scrutiny at once. He had seen enough, and too much. He bent down to lift the cup of milk for her from the hearth, and, turning away, grumbled: |
От глаз старого Джолиона, прикованных к внучке, было так трудно скрыть что-нибудь; но в эту минуту Джун не смотрела на деда, а когда она повернулась к нему, старый Джолион сейчас же опустил глаза. Того, что он видел, было достаточно, вполне достаточно. Старый Джолион нагнулся к камину достать молоко и, отвернувшись, проворчал: |
|
"You oughtn't to stay out so late; it makes you fit for nothing." |
- Не надо так поздно засиживаться в гостях: ты совсем расклеилась. |
|
He was invisible now behind his paper, which he turned with a vicious crackle; but when June came up to kiss him, he said: "Good-night, my darling," in a tone so tremulous and unexpected, that it was all the girl could do to get out of the room without breaking into the fit of sobbing which lasted her well on into the night. |
Он закрылся газетой, сердито зашуршав страницами; но когда Джун подошла поцеловать его, старый Джолион сказал "Спокойной ночи, родная!" таким взволнованным, таким необычным для него голосом, что девушке не оставалось ничего другого, как поскорее выйти из комнаты, чтобы не разразиться при нем рыданиями, которые стихли в ее спальне только поздно ночью. |
|
When the door was closed, old Jolyon dropped his paper, and stared long and anxiously in front of him. |
Когда дверь за Джун затворилась, старый Джолион бросил газету и уставился прямо перед собой долгим, тревожным взглядом. |
|
'The beggar!' he thought. 'I always knew she'd have trouble with him!' |
"Негодяй! - думал он. - Я так и знал, что она хлебнет с ним горя!" |
|
Uneasy doubts and suspicions, the more poignant that he felt himself powerless to check or control the march of events, came crowding upon him. |
Тревожные мысли и подозрения, тем более мучительные, что он чувствовал себя бессильным остановить или повернуть по-своему ход событий, надвинулись на старого Джолиона со всех сторон. |
|
Was the fellow going to jilt her? He longed to go and say to him: "Look here, you sir! Are you going to jilt my grand- daughter?" But how could he? Knowing little or nothing, he was yet certain, with his unerring astuteness, that there was something going on. He suspected Bosinney of being too much at Montpellier Square. |
Уж не собирается ли этот субъект играть ею? Ему хотелось пойти и крикнуть: "Эй вы, сэр! Уж не собираетесь ли вы играть моей внучкой?" Но разве это возможно? Зная мало, вернее, ничего не зная, он все же с безошибочной проницательностью чувствовал что-то неладное. Он подозревал, что Босини слишком зачастил на Монпелье-сквер. |
|
'This fellow,' he thought, 'may not be a scamp; his face is not a bad one, but he's a queer fish. I don't know what to make of him. I shall never know what to make of him! They tell me he works like a nigger, but I see no good coming of it. He's unpractical, he has no method. When he comes here, he sits as glum as a monkey. If I ask him what wine he'll have, he says: "Thanks, any wine." If I offer him a cigar, he smokes it as if it were a twopenny German thing. I never see him looking at June as he ought to look at her; and yet, he's not after her money. If she were to make a sign, he'd be off his bargain to-morrow. But she won't--not she! She'll stick to him! She's as obstinate as fate--Sh'ell never let go!' |
"Может быть, он и не мерзавец, - думал старый Джолион. - У него хорошее лицо, но что-то странное в нем есть. Я не понимаю этого человека! И никогда не пойму! Говорят, он работает как вол, но ничего путного из этого пока что не получается. Он совершенно непрактичный, беспорядочный. Приходит сюда и сидит, как - сыч. Спросишь, каким вином его угостить, отвечает: "Благодарю вас! Все равно!" Предложишь сигару - он курит ее с таким видом, словно это дешевая немецкая гадость. Я никогда не замечал, чтобы он смотрел на Джун так, как ему полагалось бы смотреть; а между тем, он не гонится за ее деньгами. Достаточно одного ее знака, и он сейчас же вернет ей слово. Но она никогда не пойдет на это никогда! Будет цепляться за него! Упорная как рок! Она от него не отступится!" |
|
Sighing deeply, he turned the paper; in its columns, perchance he might find consolation. |
Глубоко вздохнув, старый Джолион взялся за газету; может быть, хоть здесь он найдет утешение. |
|
And upstairs in her room June sat at her open window, where the spring wind came, after its revel across the Park, to cool her hot cheeks and burn her heart. |
А Джун сидела у себя в комнате, и весенний ветерок, набушевавшись вволю в парке, врывался в открытое окно, охлаждая ее пылающие щеки и сжигая ей сердце. |
|
English |
Русский |
|
Two lines of a certain song in a certain famous old school's songbook run as follows: |
В одном всем известном старинном сборнике школьных песен есть такие строки: |
'How the buttons on his blue frock shone, tra-la-la!
How he carolled and he sang, like a bird!....' |
Смотрите! пуговицы в ряд на синем фраке как горят!
Поет, свистит он, точно дрозд, - тра-ля-ля-ля-тра-ля-ля-ля! |
|
Swithin did not exactly carol and sing like a bird, but he felt almost like endeavouring to hum a tune, as he stepped out of Hyde Park Mansions, and contemplated his horses drawn up before the door. |
Не то чтобы Суизин пел и свистал, как дрозд, но, выйдя из дому и осмотрев свой выезд, остановившийся у подъезда, он был близок к тому, чтобы промурлыкать себе под нос какой-нибудь мотивчик. |
|
The afternoon was as balmy as a day in June, and to complete the simile of the old song, he had put on a blue frock-coat, dispensing with an overcoat, after sending Adolf down three times to make sure that there was not the least suspicion of east in the wind; and the frock-coat was buttoned so tightly around his personable form, that, if the buttons did not shine, they might pardonably have done so. Majestic on the pavement he fitted on a pair of dog-skin gloves; with his large bell-shaped top hat, and his great stature and bulk he looked too primeval for a Forsyte. His thick white hair, on which Adolf had bestowed a touch of pomatum, exhaled the fragrance of opoponax and cigars--the celebrated Swithin brand, for which he paid one hundred and, forty shillings the hundred, and of which old Jolyon had unkindly said, he wouldn't smoke them as a gift; they wanted the stomach of a horse! |
Утро было теплое, как в июне. Подтверждая слова старинной песенки, Суизин нарядился в синий фрак и решил обойтись без пальто, предварительно сгоняв Адольфа три раз подряд на улицу, чтобы окончательно убедиться, что сегодня нет ни малейшего намека на восточный ветер; синий фрак так плотно облегал его внушительную фигуру, что, вздумай пуговицы действительно гореть на солнце, это было бы простительно с их стороны. Огромный и величественный, он стоял на панели, натягивая лайковые перчатки; высокий, похожий на колокол цилиндр и величавость осанки придавали облику Суизина первобытность, пожалуй, чрезмерную для Форсайта. От его густых, совершенно белых волос, которые Адольф слегка напомадил, шел аромат опопанакса и сигар - тех самых сигар по сто сорок шиллингов сотня, о которых старый Джолион так пренебрежительно отозвался, заявив, что не стал бы курить их и даром; для таких сигар надо иметь лошадиный желудок!.. |
|
"Adolf!" |
- Адольф! |
|
"Sare!" |
- Сэр! |
|
"The new plaid rug! |
- Дайте новый плед! |
|
He would never teach that fellow to look smart; and Mrs. Soames he felt sure, had an eye! |
Никакими силами не добьешься, чтобы у этого бездельника был элегантный вид; а у миссис Сомс на этот счет глаз, наверное, наметан! |
|
"The phaeton hood down; I am going--to--drive--a--lady!" |
- Откиньте верх у фаэтона; я еду... кататься... с дамой! |
|
A pretty woman would want to show off her frock; and well--he was going to drive a lady! It was like a new beginning to the good old days. |
Хорошенькой женщине непременно захочется показать свой наряд. Да, он едет с дамой! Словно опять вернулись прежние золотые денечки. |
|
Ages since he had driven a woman! The last time, if he remembered, it had been Juley; the poor old soul had been as nervous as a cat the whole time, and so put him out of patience that, as he dropped her in the Bayswater Road, he had said: "Well I'm d---d if I ever drive you again!" And he never had, not he! |
Вот уже целая вечность, как Суизин не катался с женщиной! Последний раз, если память ему не изменяет, это была Джули; несчастная старушенция волновалась всю дорогу как кошка, и до такой степени вывела его из себя, что, высадив ее на Бэйсуотер-Род, Суизин заявил: "Чтобы я еще раз повез тебя кататься?! Да никогда в жизни!" И так и не возил, нет, слуга покорный! |
|
Going up to his horses' heads, he examined their bits; not that he knew anything about bits--he didn't pay his coachman sixty pounds a year to do his work for him, that had never been his principle. Indeed, his reputation as a horsey man rested mainly on the fact that once, on Derby Day, he had been welshed by some thimble-riggers. But someone at the Club, after seeing him drive his greys up to the door--he always drove grey horses, you got more style for the money, some thought--had called him 'Four- in-hand Forsyte.' The name having reached his ears through that fellow Nicholas Treffry, old Jolyon's dead partner, the great driving man notorious for more carriage accidents than any man in the kingdom--Swithin had ever after conceived it right to act up to it. The name had taken his fancy, not because he had ever driven four-in-hand, or was ever likely to, but because of something distinguished in the sound. Four-in-hand Forsyte! Not bad! Born too soon, Swithin had missed his vocation. Coming upon London twenty years later, he could not have failed to have become a stockbroker, but at the time when he was obliged to select, this great profession had not as yet became the chief glory of the upper-middle class. He had literally been forced into land agency. |
Подойдя к лошадям, Суизин внимательно осмотрел удила: вряд ли, впрочем, он понимал что-нибудь в удилах - не за тем он платит кучеру шестьдесят фунтов в год, чтобы брать на себя чужую работу, это не в его принципах. В сущности говоря, его репутация знатока лошадей покоилась главным образом на том факте, что однажды на дерби он попался на удочку мошенникам. Но кто-то из товарищей по клубу, увидев, как Суизин подкатил к дверям на своей серой упряжке - он всегда держал серых лошадей, деньги те же, а элегантности больше, - прозвал Суизина "Форсайт четверкой". Прозвище дошло до ушей Суизина благодаря Николасу Трефри, покойному компаньону старого Джолиона - любителю лошадей, славившемуся чуть ли не самым большим во всем королевстве количеством несчастных случаев во время езды по улицам, - и Суизин счел себя обязанным не снижать репутации. Прозвище поразило его воображение не потому, что он действительно правил или собирался когда-нибудь править четверкой, но в самом звуке этих слов ему чудилось какое-то благородство. "Форсайт четверкой!" Недурно! Родившись на свет слишком рано, Суизин не мог должным образом развить свои склонности. Появись он в Лондоне двадцатью годами позже, его не миновала бы профессия маклера, но в то время, когда Суизин должен был сделать окончательный выбор, эта великая профессия еще не успела увенчать славой класс крупной буржуазии. Суизину просто не оставалось ничего другого, как заняться аукционами. |
|
Once in the driving seat, with the reins handed to him, and blinking over his pale old cheeks in the full sunlight, he took a slow look round--Adolf was already up behind; the cockaded groom at the horses' heads stood ready to let go; everything was prepared for the signal, and Swithin gave it. The equipage dashed forward, and before you could say Jack Robinson, with a rattle and flourish drew up at Soames' door. |
Усевшись в фаэтон, он взял вожжи и, щурясь от яркого солнца, бившего ему прямо в бледное старческое лицо, медленно осмотрелся по сторонам. Адольф уже занял свое место позади; грум с кокардой на фуражке держал лошадей под уздцы, готовый каждую минуту отскочить в сторону; все дожидалось знака Суизина, и он подал этот знак. Экипаж рванулся вперед и в мгновение ока с грохотом подкатил к дому Сомса. |
|
Irene came out at once, and stepped in--he afterward described it at Timothy's--"as light as--er--Taglioni, no fuss about it, no wanting this or wanting that;" and above all, Swithin dwelt on this, staring at Mrs. Septimus in a way that disconcerted her a good deal, "no silly nervousness!" To Aunt Hester he portrayed Irene's hat. |
Ирэн не заставила себя ждать и села в фаэтон, как Суизин рассказывал потом у Тимоти, "с легкостью... э-э... с легкостью Тальони, без всякой суетни, без всяких этих "ах! мне неудобно, ах! мне тесно!", а главное - Суизин особенно напирал на это, глядя на миссис Смолл, которая не знала, куда деваться от смущения, - без всяких дурацких страхов!" Тете Эстер он описал шляпу Ирэн так: |
|
"Not one of your great flopping things, sprawling about, and catching the dust, that women are so fond of nowadays, but a neat little--"he made a circular motion of his hand, "white veil--capital taste." |
- Ничего похожего на теперешние лопухи, которые собирают на себя пыль, - маленькая, аккуратненькая, - он описал рукой круг, - с белой вуалеткой, столько вкуса! |
|
"What was it made of?" inquired Aunt Hester, who manifested a languid but permanent excitement at any mention of dress. |
- А из чего она? - спросила тетя Эстер, с томным воодушевлением встречавшая всякое упоминание о нарядах. |
|
"Made of?" returned Swithin; "now how should I know?" |
- Из чего? - переспросил Суизин. - Ну почем я знаю? |
|
He sank into silence so profound that Aunt Hester began to be afraid he had fallen into a trance. She did not try to rouse him herself, it not being her custom. |
- и погрузился в такое глубокое молчание, что тетя Эстер начала побаиваться, не столбняк ли у него. Она не пыталась растолкать Суизина, это было не в ее обычаях. |
|
'I wish somebody would come,' she thought; 'I don't like the look of him!' |
"Хоть бы пришел кто-нибудь, - думала тетя Эстер, - не нравится мне его вид!" |
|
But suddenly Swithin returned to life. |
Но вдруг Суизин очнулся. |
|
"Made of" he wheezed out slowly, "what should it be made of?" |
- Из чего? - протянул он хрипло. - Из чего же она была сделана?.. |
|
They had not gone four miles before Swithin received the impression that Irene liked driving with him. Her face was so soft behind that white veil, and her dark eyes shone so in the spring light, and whenever he spoke she raised them to him and smiled. |
Не успели проехать и четырех миль, как Суизин окончательно уверился, что Ирэн довольна поездкой. Ее лицо было так нежно под белой вуалью, темные глаза так сияли на весеннем солнце, а когда Суизин говорил что-нибудь, она взглядывала на него и улыбалась. |
|
On Saturday morning Soames had found her at her writing-table with a note written to Swithin, putting him off. Why did she want to put him off? he asked. She might put her own people off when she liked, he would not have her putting off his people! |
В субботу утром Сомс застал Ирэн за письмом к Суизину, в котором она отказывалась от поездки. Почему ей вдруг понадобилось отказывать ляде Суизину, спросил Сомс. Пусть отказывает своей родне, но его родственникам он не позволит отказывать. |
|
She had looked at him intently, had torn up the note, and said: |
Она пристально посмотрела на Сомса, разорвала записку и сказала: |
|
"Very well!" |
- Хорошо! |
|
And then she began writing another. He took a casual glance presently, and saw that it was addressed to Bosinney. |
И начала писать другую. Он случайно заглянул ей через плечо и увидел, что записка адресована Босини. |
|
"What are you writing to him about?" he asked. |
- О чем ты ему пишешь? - спросил Сомс. |
|
Irene, looking at him again with that intent look, said quietly: "Something he wanted me to do for him!" |
Ирэн посмотрела на него все тем же пристальным взглядом и спокойно ответила: |
|
"Humph!" said Soames,--"Commissions!" |
- Он просил меня кое-что сделать для него. |
|
"You'll have your work cut out if you begin that sort of thing!" He said no more. |
- Гм! - сказал Сомс. - Комиссии! В таком случае тебе скоро придется забросить все свои дела! - и замолчал. |
|
Swithin opened his eyes at the mention of Robin Hill; it was a long way for his horses, and he always dined at half-past seven, before the rush at the Club began; the new chef took more trouble with an early dinner--a lazy rascal! |
Суизин вытаращил глаза, услышав о Робин-Хилле; для его лошадей это был солидный конец, и он привык обедать в половине восьмого, до того, как в клубе наберется народ; новый шеф внимательнее относится к ранним обедам - ленивая бестия! |
|
He would like to have a look at the house, however. A house appealed to any Forsyte, and especially to one who had been an auctioneer. After all he said the distance was nothing. When he was a younger man he had had rooms at Richmond for many years, kept his carriage and pair there, and drove them up and down to business every day of his life. |
Однако Суизину хотелось взглянуть на постройку. Такая вещь, как дом, способна заинтересовать любого Форсайта, в особенности Форсайта, работавшего когда-то по части аукционов. В конце концов расстояние - пустяки. В молодые годы он снимал комнаты в Ричмонде, держал экипаж и пару лошадей и каждый божий день ездил по делам в город. |
|
Four-in-hand Forsyte they called him! His T-cart, his horses had been known from Hyde Park Corner to the Star and Garter. The Duke of Z.... wanted to get hold of them, would have given him double the money, but he had kept them; know a good thing when you have it, eh? A look of solemn pride came portentously on his shaven square old face, he rolled his head in his stand-up collar, like a turkey-cock preening himself. |
Недаром ему дали прозвище "Форсайт четверкой!" Его кабриолет и лошадей хорошо знали между Хайд-парком и "Звездой и подвязкой". Герцог Z. хотел купить у него выезд, давал двойную цену, но он не продал; он сам умеет отличить плохое от хорошего, так ведь? Квадратное, чисто выбритое старческое лицо Суизина озарилось горделивым торжеством, он повел головой между уголками стоячего воротничка, охорашиваясь, как индюк. |
|
She was really--a charming woman! He enlarged upon her frock afterwards to Aunt Juley, who held up her hands at his way of putting it. |
Какая очаровательная женщина! Он подробно описал ее платье тете Джули, которая только всплескивала руками, приходя в ужас от его выражений. |
|
Fitted her like a skin--tight as a drum; that was how he liked 'em, all of a piece, none of your daverdy, scarecrow women! He gazed at Mrs. Septimus Small, who took after James--long and thin. |
Облегающее, как перчатка, ни одной морщинки, как на барабане; вот это ему нравится, не то что теперешние общипанные пугала! Он уставился на миссис Септимус Смолл, которая была копией Джемса - такая же длинная и тощая. |
|
"There's style about her," he went on, "fit for a king! And she's so quiet with it too!" |
- В ней чувствуешь стиль, - продолжал Суизин. - такая под стать самому королю! И вместе с тем как спокойно держится! |
|
"She seems to have made quite a conquest of you, any way," drawled Aunt Hester from her corner. |
- Она, кажется, совсем тебя покорила, - протянула из своего угла тетя Эстер. |
|
Swithin heard extremely well when anybody attacked him. |
Когда кто-нибудь нападал на Суизина, он прекрасно все слышал. |
|
"What's that?" he said. "I know a--pretty--woman when I see one, and all I can say is, I don't see the young man about that's fit for her; but perhaps--you--do, come, perhaps--you -do!" |
- Что такое? Я сумею... отличить... хорошенькую... женщину от дурнушки и заявляю, что среди нашей молодежи для нее нет достойного человека; может быть... ты знаешь такого... ну... может быть... ты знаешь? |
|
"Oh?" murmured Aunt Hester, "ask Juley!" |
- А, - протянула тетя Эстер, - спроси Джули!.. |
|
Long before they reached Robin Hill, however, the unaccustomed airing had made him terribly sleepy; he drove with his eyes closed, a life-time of deportment alone keeping his tall and bulky form from falling askew. |
Однако еще задолго до Робин-Хилла Суизин, не привыкший к таким прогулкам, почувствовал неодолимую сонливость; он правил с закрытыми глазами, и только благодаря многолетней выдержке его высокая статная фигура не клонилась набок. |
|
Bosinney, who was watching, came out to meet them, and all three entered the house together; Swithin in front making play with a stout gold-mounted Malacca cane, put into his hand by Adolf, for his knees were feeling the effects of their long stay in the same position. He had assumed his fur coat, to guard against the draughts of the unfinished house. |
Босини, поджидавший их, вышел навстречу, и все трое направились к дому. Суизин впереди, поигрывая тяжелой тростью с золотым набалдашником, которую Адольф сунул ему в руку, ибо езда в экипаже сказывалась на коленях Суизина. Он надел меховое пальто, предвидя, что в недостроенном доме будут гулять сквозняки. |
|
The staircase--he said--was handsome! the baronial style! They would want some statuary about! He came to a standstill between the columns of the doorway into the inner court, and held out his cane inquiringly. |
Лестница великолепная! Как во дворце! Не мешало бы здесь поставить какую-нибудь статую! Он остановился как вкопанный между колоннами внутреннего дворика и с недоумевающим видом поднял трость. |
|
What was this to be--this vestibule, or whatever they called it? But gazing at the skylight, inspiration came to him. |
- А здесь что будет, в этом вестибюле, или как это называется? - Суизин взглянул на стеклянный потолок, и вдруг его осенило: |
|
"Ah! the billiard-room!" |
- А-а! бильярдная! |
|
When told it was to be a tiled court with plants in the centre, he turned to Irene: |
Услышав, что здесь будет мощеный двор с клумбой посередине, он повернулся к Ирэн: |
|
"Waste this on plants? You take my advice and have a billiard table here!" |
- Загубить столько места под цветы? Послушайтесь моего совета и поставьте здесь бильярд! |
|
Irene smiled. She had lifted her veil, banding it like a nun's coif across her forehead, and the smile of her dark eyes below this seemed to Swithin more charming than ever. He nodded. She would take his advice he saw. |
Ирэн улыбнулась. Она подняла вуаль, повязав ее вокруг лба, как монашескую косынку, и темные глаза, улыбавшиеся из-под белой вуали, показались Суизину еще более очаровательными. Он кивнул. Он знает, что Ирэн последует его совету. |
|
He had little to say of the drawing or dining-rooms, which he described as 'spacious"; but fell into such raptures as he permitted to a man of his dignity, in the wine-cellar, to which he descended by stone steps, Bosinney going first with a light. |
Мало что найдя сказать о гостиной и столовой, Суизин отметил лишь, что комнаты эти "поместительные", зато пришел в восторг - насколько ему позволяло чувство собственного достоинства - от винного погреба, куда он спустился по каменным ступенькам вслед за Босини, освещавшим путь фонарем. |
|
"You'll have room here," he said, "for six or seven hundred. dozen--a very pooty little cellar!" |
- Здесь хватит места для шестисот-семисот дюжин, - сказал Суизин, солидный погребок! |
|
Bosinney having expressed the wish to show them the house from the copse below, Swithin came to a stop. |
Босини выразил желание показать им дом с опушки рощицы под откосом, но Суизин решительно остановился. |
|
"There's a fine view from here," he remarked; "you haven't such a thing as a chair?" |
- Отсюда тоже прекрасный вид, - сказал он, - у вас тут найдется что-нибудь вроде стула? |
|
A chair was brought him from Bosinney's tent. |
Стул принесли из палатки Босини. |
|
"You go down," he said blandly; "you two! I'll sit here and look at the view." |
- Вы ступайте, - кротко сказал он, - ступайте вдвоем! А я посижу здесь, полюбуюсь видом. |
|
He sat down by the oak tree, in the sun; square and upright, with one hand stretched out, resting on the nob of his cane, the other planted on his knee; his fur coat thrown open, his hat, roofing with its flat top the pale square of his face; his stare, very blank, fixed on the landscape. |
Суизин сел под дубом, на солнышке: квадратный, прямой, он вытянул одну руку, опиравшуюся на трость, другую положил на колени; меховое пальто нараспашку, плоские поля цилиндра, как кровля, нависшая над бледным квадратом его лица; взгляд неподвижный, пустой, устремленный на расстилавшийся перед ним вид. |
|
He nodded to them as they went, off down through the fields. He was, indeed, not sorry to be left thus for a quiet moment of reflection. The air was balmy, not too much heat in the sun; the prospect a fine one, a remarka.... His head fell a little to one side; he jerked it up and thought: Odd! He--ah! They were waving to him from the bottom! He put up his hand, and moved it more than once. They were active--the prospect was remar.... His head fell to the left, he jerked it up at once; it fell to the right. It remained there; he was asleep. |
Суизин закивал головой, глядя, как они идут полем внизу. В сущности говоря, нечего жалеть, что его оставили одного посидеть спокойно и подумать. Воздух был мягкий, на солнце не очень припекало, вид отсюда прекрасный, замеча... Его голова склонилась немного набок. Он встрепенулся и подумал: "Странно! Я, кажется..." Они машут ему снизу! Он поднял руку и тоже помахал им. "Вон куда забрались, вид заме..." Голова у него склонилась влево; он снова встрепенулся; голова склонилась вправо и так и осталась: он спал. |
|
And asleep, a sentinel on the--top of the rise, he appeared to rule over this prospect--remarkable--like some image blocked out by the special artist, of primeval Forsytes in pagan days, to record the domination of mind over matter! |
И спящий Суизин, страж на вершине холма, царил над, этим видом - замечательным! - как некое изваяние, высеченное художником в далекие языческие времена по заказу первобытного Форсайта в знак торжества духа над материей! |
|
And all the unnumbered generations of his yeoman ancestors, wont of a Sunday to stand akimbo surveying their little plots of land, their grey unmoving eyes hiding their instinct with its hidden roots of violence, their instinct for possession to the exclusion of all the world--all these unnumbered generations seemed to sit there with him on the top of the rise. |
И все его бесчисленные предки, которые по воскресным дням выходили, бывало, подбоченясь, окинуть свои поля взглядом серых неподвижных глаз, таивших захватнический инстинкт, инстинкт обладания, исключавший все интересы, кроме своих собственных, - все эти бесчисленные поколения, казалось, собрались вокруг Суизина на вершине холма. |
|
But from him, thus slumbering, his jealous Forsyte spirit travelled far, into God-knows-what jungle of fancies; with those two young people, to see what they were doing down there in the copse--in the copse where the spring was running riot with the scent of sap and bursting buds, the song of birds innumerable, a carpet of bluebells and sweet growing things, and the sun caught like gold in the tops of the trees; to see what they were doing, walking along there so close together on the path that was too narrow; walking along there so close that they were always touching; to watch Irene's eyes, like dark thieves, stealing the heart out of the spring. And a great unseen chaperon, his spirit was there, stopping with them to look at the little furry corpse of a mole, not dead an hour, with his mushroom--and silver coat untouched by the rain or dew; watching over Irene's bent head, and the soft look of her pitying eyes; and over that young man's head, gazing at her so hard, so strangely. Walking on with them, too, across the open space where a wood-cutter had been at work, where the bluebells were trampled down, and a trunk had swayed and staggered down from its gashed stump. Climbing it with them, over, and on to the very edge of the copse, whence there stretched an undiscovered country, from far away in which came the sounds, 'Cuckoo-cuckoo!' |
Но жадный форсайтский дух Суизина бодрствовал; он пустился в далекое странствование по неведомым чащам фантазии, вслед за теми двумя, посмотреть, что они делают в роще - в той роще, которую Весна наполнила запахом земли и набухающих почек, пением птиц без числа, полчищем колокольчиков и нежной молодой травы, золотом солнца, разлившимся по верхушкам деревьев; посмотреть, как те двое идут рядом, плечо к плечу, по узкой тропинке, идут так близко, что то и дело касаются друг друга; заглянуть в темные глаза Ирэн, от которых Весна, словно от воришек, не уберегла своего сердца. И дух его, как незримый страж, останавливался вместе с ними взглянуть на мертвый пушистый комочек крота, серебристую шкурку которого еще не тронули ни роса, ни дождь; посмотреть на склоненную голову Ирэн, на ее мягкие, подернувшиеся грустью глаза; на молодого человека, не сводившего с нее пристального, странного взгляда. Дух Суизина шел с ними дальше, через вырубку, расчищенную топором дровосека, по смятому ковру колокольчиков, мимо срубленного дерева, лежавшего рядом с зияющим раной пнем. Вместе с ними перелез через упавший ствол и отправился дальше, к опушке, откуда открывалась неведомая страна, издалека славшая им свое "ку-ку! ку-ку!" |
|
Silent, standing with them there, and uneasy at their silence! Very queer, very strange! |
Молча стоит он рядом с ними, встревоженный их молчанием! Очень странно, очень подозрительно! |
|
Then back again, as though guilty, through the wood--back to the cutting, still silent, amongst the songs of birds that never ceased, and the wild scent--hum! what was it--like that herb they put in--back to the log across the path.... |
Потом назад, словно виноватый, через рощицу, назад к вырубке, все еще молча, среди пения птиц, не затихавших ни на минуту, среди буйных запахов... гм! чем это пахнет? Похоже на ту травку, которую кладут в... Назад к стволу, лежавшему поперек тропинки. |
|
And then unseen, uneasy, flapping above them, trying to make noises, his Forsyte spirit watched her balanced on the log, her pretty figure swaying, smiling down at that young man gazing up with such strange, shining eyes, slipping now--a--ah! falling, o--oh! sliding--down his breast; her soft, warm body clutched, her head bent back from his lips; his kiss; her recoil; his cry: "You must know--I love you!" Must know--indeed, a pretty...? Love! Hah! |
А потом дух Суизина - невидимый, тревожный - носится, стараясь прошуметь крыльями у них над головой, видит, как она встает на упавшее дерево, ее прекрасное тело чуть покачивается, она улыбается молодому человеку, а он смотрит на нее странными, сияющими глазами; вот она скользит а! падает ему на грудь - а-ах! ее мягкое теплое тело в его объятиях, лицо прячется от его губ; поцелуй; она отпрянула назад; возглас: "Вы же знаете, я люблю вас!" Она знает - вот как? Любовь! Ха! |
|
Swithin awoke; virtue had gone out of him. He had a taste in his mouth. Where was he? |
Суизин проснулся, чувствуя себя совершенно разбитым. Во рту неприятный вкус. Где это он? |
|
Damme! He had been asleep! |
Ах черт! Заснул! |
|
He had dreamed something about a new soup, with a taste of mint in it. |
Ему снился какой-то новый суп, пахнувший мятой. |
|
Those young people--where had they got to? His left leg had pins and needles. |
Где эти двое? Куда они забрались? Левая нога у него затекла. |
|
"Adolf!" |
- Адольф! |
|
The rascal was not there; the rascal was asleep somewhere. |
Этого бездельника тоже нет; бездельник спит где-нибудь! |
|
He stood up, tall, square, bulky in his fur, looking anxiously down over the fields, and presently he saw them coming. |
Он вытянулся во весь рост, квадратный, массивный в меховом пальто, тревожно посмотрел вниз, на поле, и вскоре увидел их. |
|
Irene was in front; that young fellow--what had they nicknamed him--'The Buccaneer?' looked precious hangdog there behind her; had got a flea in his ear, he shouldn't wonder. Serve him right, taking her down all that way to look at the house! The proper place to look at a house from was the lawn. |
Ирэн шла впереди; этот молодчик - как его прозвали? "пират"? - с унылым видом плелся сзади: ему, должно быть, здорово влетело. Поделом! Нечего было таскать ее бог знает куда, чтобы посмотреть на дом! На любой дом лучше всего смотреть с лужайки. |
|
They saw him. He extended his arm, and moved it spasmodically to encourage them. But they had stopped. What were they standing there for, talking--talking? They came on again. She had been, giving him a rub, he had not the least doubt of it, and no wonder, over a house like that--a great ugly thing, not the sort of house be was accustomed to. |
Они заметили его. Он поднял руку и судорожно замахал им. Но они остановились. Зачем остановились? О чем они говорят, говорят без конца? Вот опять пошли. Она, должно быть, отчитывает его, у Суизина нет на этот счет никаких сомнений: за такой дом следует отчитать - экая уродина, он таких домов и не видывал. |
|
He looked intently at their faces, with his pale, immovable stare. That young man looked very queer! |
Суизин воззрился на их лица белесыми неподвижными глазами. У этого молодчика очень странный вид! |
|
"You'll never make anything of this!" he said tartly, pointing at the mansion;--"too newfangled!" |
- Ничего хорошего у вас не получится! - брюзгливо сказал он, показывая на дом. - Слишком новомодно! |
|
Bosinney gazed at him as though he had not heard; and Swithin afterwards described him to, Aunt Hester as "an extravagant sort of fellow very odd way of looking at you--a bumpy beggar!" |
Босини посмотрел на Суизина, как будто не слыша его слов. И Суизин впоследствии описал его тете Эстер так: "Экстравагантная личность! Весьма странная манера смотреть на своего собеседника... Корявый субъект!" |
|
What gave rise to this sudden piece of psychology he did not state; possibly Bosinney's, prominent forehead and cheekbones and chin, or something hungry in his face, which quarrelled with Swithin's conception of the calm satiety that should characterize the perfect gentleman. |
Что дало ему повод к таким психологическим прозрениям, Суизин не сказал; возможно, виной тому были крутой лоб, выдающиеся скулы и подбородок Босини или какое-то голодное выражение его лица, что в корне расходилось с представлением Суизина о той спокойной сытости, которая является неотъемлемым качеством истого джентльмена. |
|
He brightened up at the mention of tea. He had a contempt for tea--his brother Jolyon had been in tea; made a lot of money by it--but he was so thirsty, and had such a taste in his mouth, that he was prepared to drink anything. He longed to inform Irene of the taste in his mouth--she was so sympathetic--but it would not be a, distinguished thing to do; he rolled his tongue round, and faintly smacked it against his palate. |
Он оживился при упоминании о чае. Правда, чай презренный напиток - Джолион торговал чаем и нажил на нем большие деньги, - но теперь, чувствуя жажду и неприятный вкус во рту, Суизин был готов пить все что угодно. Ему очень хотелось рассказать Ирэн, какой у него неприятный вкус во рту - она всегда ему сочувствует, - но говорить на такие темы не принято; он провел языком по деснам и легонько прищелкнул им о небо. |
|
In a far corner of the tent Adolf was bending his cat-like moustaches over a kettle. He left it at once to draw the cork of a pint-bottle of champagne. Swithin smiled, and, nodding at Bosinney, said: |
В углу палатки Адольф возился с чайником, склонив над ним свои кошачьи усы. Как только они вошли, он оставил чайник и занялся бутылкой шампанского. Суизин улыбнулся и, кивнув в сторону Босини, сказал: |
|
"Why, you're quite a Monte Cristo!" |
- Да вы настоящий Монте-Кристо! |
|
This celebrated novel--one of the half-dozen he had read--had produced an extraordinary impression on his mind. |
Этот знаменитый роман, одна из пяти-шести книг, прочитанных Суизином, произвел на него неизгладимое впечатление. |
|
Taking his glass from the table, he held it away from him to scrutinize the colour; thirsty as he was, it was not likely that he was going to drink trash! Then, placing it to his lips, he took a sip. |
Взяв со стола бокал, Суизин отставил руку, разглядывая вино на свет: хоть он и чувствует сильную жажду, но всякую бурду пить не станет! Затем, поднеся бокал к губам, сделал глоток. |
|
"A very nice wine," he said at last, passing it before his nose; "not the equal of my Heidsieck!" |
- Хорошее вино, - сказал он наконец, водя бокалом перед самым носом, - но далеко до моего Хайдсика! |
|
It was at this moment that the idea came to him which he afterwards imparted at Timothy's in this nutshell: |
В эту минуту у него и мелькнула мысль, которую позднее, уже у Тимоти, он изложил так: |
|
"I shouldn't wonder a bit if that architect chap were sweet upon Mrs. Soames!" |
- Ни капельки бы не удивился, если бы мне сказали, что этот архитектор неравнодушен к миссис Сомс! |
|
And from this moment his pale, round eyes never ceased to bulge with the interest of his discovery. |
И с этих пор его белесые круглые глаза уже не покидало выражение любопытства, рожденного таким интересным открытием. |
|
"The fellow," he said to Mrs. Septimus, "follows her about with his eyes like a dog--the bumpy beggar! I don't wonder at it-- she's a very charming woman, and, I should say, the pink of discretion!" A vague consciousness of, perfume caging about Irene, like that from a flower with half-closed petals and a passionate heart, moved him to the creation of this image. "But I wasn't sure of it," he said, "till I saw him pick up her handkerchief." |
- Он смотрел на нее как собачонка, - рассказывал Суизин миссис Смолл - корявый субъект. И ничего удивительного - она очаровательная женщина и, надо отдать ей должное, скромна, как полевой цветок! - Смутное воспоминание об аромате, исходившем от Ирэн, как от цветка, который прикрывает лепестками свое благоухающее сердце, исторгло из Суизина этот образ. - Но я не был окончательно уверен в этом, пока не заметил, как он поднял ее платок. |
|
Mrs. Small's eyes boiled with excitement. |
Глаза миссис Смолл загорелись от волнения. |
|
"And did he give it her back?" she asked. |
- И отдал ей? - спросила она. |
|
"Give it back?" said Swithin: "I saw him slobber on it when he thought I wasn't looking! |
- Отдал?! - сказал Суизин. - Так и присосался к нему - воображал, что я ничего не вижу. |
|
Mrs. Small gasped--too interested to speak. |
У миссис Смолл перехватило дыхание - она лишилась дара речи от любопытства. |
|
"But she gave him no encouragement," went on Swithin; he stopped, and stared for a minute or two in the way that alarmed Aunt Hester so--he had suddenly recollected that, as they were starting back in the-phaeton, she had given Bosinney her hand a second time, and let it stay there too.... He had touched his horses smartly with the whip, anxious to get her all to himself. But she had looked back, and she had not answered his first question; neither had he been able to see her face--she had kept it hanging down. |
- Но с ее стороны не чувствовалось ни малейшего поощрения... - начал было Суизин, но запнулся и минуты две молча таращил глаза, опять приведя тетю Эстер в замешательство: он вдруг вспомнил, что, уже сидя в фаэтоне, Ирэн вторично подала руку Босини и к тому же долго не отнимала ее... Тогда Суизин лихо стегнул лошадей, не желая ни с кем делиться обществом Ирэн. Но она оглянулась и даже не ответила на его первый вопрос; и лица ее Суизин не мог рассмотреть - она опустила голову. |
|
There is somewhere a picture, which Swithin has not seen, of a man sitting on a rock, and by him, immersed in the still, green water, a sea-nymph lying on her back, with her hand on her naked breast. She has a half-smile on her face--a smile of hopeless surrender and of secret joy. |
Есть где-то картина (Суизин ее, конечно, не видел), на которой изображен человек, сидящий на скале, а рядом с ним, омываемая тихой зеленой волной, положив руку на обнаженную грудь, лежит морская нимфа. Легкая улыбка блуждает на ее губах - улыбка, которая говорит о полной покорности и о затаенном счастье. |
|
Seated by Swithin's side, Irene may have been smiling like that. |
Может быть, и Ирэн улыбалась той же улыбкой, сидя рядом с Суизином. |
|
When, warmed by champagne, he had her all to himself, he unbosomed himself of his wrongs; of his smothered resentment against the new chef at the club; his worry over the house in Wigmore Street, where the rascally tenant had gone bankrupt through helping his brother-in-law as if charity did not begin at home; of his deafness, too, and that pain he sometimes got in his right side. She listened, her eyes swimming under their lids. He thought she was thinking deeply of his troubles, and pitied himself terribly. Yet in his fur coat, with frogs across the breast, his top hat aslant, driving this beautiful woman, he had never felt more distinguished. |
Разомлев от шампанского, чувствуя, что теперь уж он завладел Ирэн полностью, Суизин поделился с ней всеми своими горестями: глухим раздражением, которое вызывал у него новый шеф в клубе; беспокойством по поводу дома на Уигмор-стрит, съемщик которого разорился, подлец, помогая своему зятю - заботился бы лучше о своих собственных делах; пожаловался и на глухоту и на боль в правом боку. Она слушала, и в ее полузакрытых глазах стояли слезы. Суизин решил, что его горести повергли Ирэн в глубокое раздумье, и ему стало ужасно жалко самого себя. И вместе с тем меховое пальто на шелковых шнурах через всю грудь, цилиндр, сдвинутый набекрень, и красивая женщина, сидевшая в его фаэтоне, придавали ему такую элегантность, какой он не чувствовал в себе еще никогда в жизни. |
|
A coster, however, taking his girl for a Sunday airing, seemed to have the same impression about himself. This person had flogged his donkey into a gallop alongside, and sat, upright as a waxwork, in his shallopy chariot, his chin settled pompously on a red handkerchief, like Swithin's on his full cravat; while his girl, with the ends of a fly-blown boa floating out behind, aped a woman of fashion. Her swain moved a stick with a ragged bit of string dangling from the end, reproducing with strange fidelity the circular flourish of Swithin's whip, and rolled his head at his lady with a leer that had a weird likeness to Swithin's primeval stare. |
Но какой-то лавочник, выехавший со своей девицей на воскресное катанье, был о себе, по-видимому, столь же высокого мнения. Этот субъект разогнал своего ослика в галоп рядом с фаэтоном Суизина и восседал в таратайке, прямой и неподвижный, словно восковая кукла, величественно уткнув подбородок в красный шарф точь-в-точь, как Суизин свой - в пышный галстук; а девица с развевающимся по ветру потрепанным боа корчила из себя светскую даму. Ее кавалер помахивал палкой с обрывком веревки на конце, с поразительной точностью воспроизводя взмахи кнута Суизина, и, пяля глаза на свою даму, становился до странности похожим на Суизина с его первобытно-неподвижным взглядом. |
|
Though for a time unconscious of the lowly ruffian's presence, Swithin presently took it into his head that he was being guyed. He laid his whip-lash across the mares flank. The two chariots, however, by some unfortunate fatality continued abreast. Swithin's yellow, puffy face grew red; he raised his whip to lash the costermonger, but was saved from so far forgetting his dignity by a special intervention of Providence. A carriage driving out through a gate forced phaeton and donkey-cart into proximity; the wheels grated, the lighter vehicle skidded, and was overturned. |
Сначала Суизин не обращал внимания на это ничтожество, но мало-помалу пришел к убеждению, что его передразнивают. Он стегнул лошадей. Однако оба экипажа, как нарочно, продолжали катиться рядом. Желтое одутловатое лицо Суизина покраснело; он замахнулся кнутом, чтобы вытянуть лавочника, и только вмешательство провидения уберегло его от недостойного поступка: навстречу из ворот выехала повозка, фаэтон и таратайка столкнулись, задели друг друга колесами, и более легкий экипаж опрокинулся. |
|
Swithin did not look round. On no account would he have pulled up to help the ruffian. Serve him right if he had broken his neck! |
Суизин даже не оглянулся. Ни за что на свете не станет он останавливать лошадей и помогать этому негодяю. Сломал шею? - и поделом. |
|
But he could not if he would. The greys had taken alarm. The phaeton swung from side to side, and people raised frightened faces as they went dashing past. Swithin's great arms, stretched at full length, tugged at the reins. His cheeks were puffed, his lips compressed, his swollen face was of a dull, angry red. |
Но он не мог бы остановить экипаж, даже если б захотел помочь. Лошади понесли. Фаэтон бросало из стороны в сторону, прохожие поворачивали испуганные лица вслед мчавшимся лошадям. Толстые руки Суизина, вытянутые во всю длину, изо всех сил натягивали вожжи. Щеки его надулись, губы были сжаты, одутловатое лицо побагровело от гнева. |
|
Irene had her hand on the rail, and at every lurch she gripped it tightly. Swithin heard her ask: |
Ирэн держалась за поручни и при каждом толчке крепко сжимала их рукой. Суизин расслышал ее голос: |
|
"Are we going to have an accident, Uncle Swithin?" |
- Мы разобьемся, дядя Суизин? |
|
He gasped out between his pants: |
Он ответил, еле переводя дух: |
|
"It's nothing; a--little fresh!" |
- Пустяки, горячатся немного! |
|
"I've never been in an accident." |
- Я первый раз такое испытываю. |
|
Don't you move!" He took a look at--her. She was smiling, perfectly calm. "Sit still," he repeated. "Never fear, I'll get you home!" |
- Не шевелитесь! - Он покосился на нее. Она улыбалась и была абсолютно спокойна. - Сидите смирно! - повторил он. - Не бойтесь, я доставлю вас домой. |
|
And in the midst of all his terrible efforts, he was surprised to hear her answer in a voice not like her own: |
И в этот момент, когда Суизин напрягал все усилия, чтобы остановить лошадей, его поразили слова Ирэн, произнесенные голосом, непохожим на ее обычный голос: |
|
"I don't care if I never get home!" |
- Мне все равно, попаду я домой или нет! |
|
The carriage giving a terrific lurch, Swithin's exclamation was jerked back into his throat. The horses, winded by the rise of a hill, now steadied to a trot, and finally stopped of their own accord. |
Фаэтон так тряхнуло, что возглас удивления застрял у Суизина в горле. Подъем лошади взяли уже тише, перешли на рысь и, наконец, остановились сами. |
|
"When"--Swithin described it at Timothy's--"I pulled 'em up, there she was as cool as myself. God bless my soul! she behaved as if she didn't care whether she broke her neck or not! What was it she said: 'I don't care if I never get home?" Leaning over the handle of his cane, he wheezed out, to Mrs. Small's terror: "And I'm not altogether surprised, with a finickin' feller like young Soames for a husband!" |
- Когда я их остановил, - рассказывал Суизин у Тимоти, - она сидела такая же спокойная, как я сам. Черт возьми! Точно ей было совершенно безразлично, сломает она себе шею или не сломает! Как это она сказала? "Мне все равно, попаду я домой или нет!" - Наклонясь над своей тростью, он прохрипел к величайшему ужасу миссис Смолл: - И ничего удивительного - с такой деревяшкой вместо мужа, как ваш Сомс! |
|
It did not occur to him to wonder what Bosinney had done after they had left him there alone; whether he had gone wandering about like the dog to which Swithin had compared him; wandering down to that copse where the spring was still in riot, the cuckoo still calling from afar; gone down there with her handkerchief pressed to lips, its fragrance mingling with the scent of mint and thyme. Gone down there with such a wild, exquisite pain in his heart that he could have cried out among the trees. Or what, indeed, the fellow had done. In fact, till he came to Timothy's, Swithin had forgotten all about him. |
Суизин не задумался над тем, что делал Босини, оставшись один после их отъезда, - пошел ли он бродить, как собачонка, с которой Суизин сравнил его; бродить в роще, где все еще бушевала весна, все еще слышался издалека зов кукушки; прижимал ли он к губам платок Ирэн, вдыхая его аромат вместе с запахом мяты и тмина. Бродил ли с болью в сердце, такой острой, такой невыносимой, что вот еще немного и роща услышит его рыдания. В самом деле, что он делал там один? Откровенно говоря, по дороге к Тимоти Суизин успел окончательно забыть о Босини. |
|
English |
Русский |
|
Those ignorant of Forsyte 'Change would not, perhaps, foresee all the stir made by Irene's visit to the house. |
Люди, не имеющие представления о Форсайтской Бирже, наверное, не смогли бы предугадать то волнение, которое вызвала среди Форсайтов поездка Ирэн в Робин-Хилл. |
|
After Swithin had related at Timothy's the full story of his memorable drive, the same, with the least suspicion of curiosity, the merest touch of malice, and a real desire to do good, was passed on to June. |
После того как Суизин сделал у Тимоти полный отчет об этом памятном дне, рассказ его, уже с едва уловимым оттенком любопытства, не без легкого коварства, но с искренним желанием сделать добро, был передан Джун. |
|
"And what a dreadful thing to say, my dear!" ended Aunt Juley; "that about not going home. What did she mean?" |
- Ты только подумай; милочка, какой ужас! - закончила тетя Джули. Заявить, что ей не хочется ехать домой! Что это значит? |
|
It was a strange recital for the girl. She heard it flushing painfully, and, suddenly, with a curt handshake, took her departure. |
Рассказ тетки показался Джун диким. Она выслушала его, мучительно краснея, и вдруг поднялась, быстро пожала тете Джули руку и ушла. |
|
"Almost rude!" Mrs. Small said to Aunt Hester, when June was gone. |
- Она прямо-таки груба! - сказала миссис Смолл тете Эстер после ухода внучки. |
|
The proper construction was put on her reception of the news. She was upset. Something was therefore very wrong. Odd! She and Irene had been such friends! |
То, как Джун восприняла эту новость, получило соответствующее истолкование. Она взволновалась. Значит, там происходит что-то неладное. Странно! Ведь они с Ирэн были такими друзьями! |
|
It all tallied too well with whispers and hints that had been going about for some time past. Recollections of Euphemia's account of the visit to the theatre--Mr. Bosinney always at Soames's? Oh, indeed! Yes, of course, he would be about the house! Nothing open. Only upon the greatest, the most important provocation was it necessary to say anything open on Forsyte 'Change. This machine was too nicely adjusted; a hint, the merest trifling expression of regret or doubt, sufficed to set the family soul so sympathetic--vibrating. No one desired that harm should come of these vibrations--far from it; they were set in motion with the best intentions, with the feeling, that each member of the family had a stake in the family soul. |
Все это слишком хорошо подтверждало те намеки и слухи, которые циркулировали последнее время. Вспоминался рассказ Юфимии о театре... Мистер Босини постоянно бывает у Сомса? Вот как? Впрочем, конечно, что ж тут удивительного - ведь он строит дом! Обо всем говорилось обиняками. Необходимость говорить открыто возникала на Форсайтской Бирже только в крайних, совершенно исключительных случаях. Аппарат этот был слишком хорошо налажен: малейшего намека, выраженного мимоходом сожаления или недоверия было достаточно, чтобы душа семьи - такая отзывчивая - заволновалась. Никто из Форсайтов не хотел, чтобы это волнение причинило кому-нибудь неприятность - совсем нет; они действовали с самыми лучшими намерениями в твердой уверенности, что каждый из них связан крепкими узами с душой семьи. |
|
And much kindness lay at the bottom of the gossip; it would frequently result in visits of condolence being made, in accordance with the customs of Society, thereby conferring a real benefit upon the sufferers, and affording consolation to the sound, who felt pleasantly that someone at all events was suffering from that from which they themselves were not suffering. In fact, it was simply a desire to keep things well-aired, the desire which animates the Public Press, that brought James, for instance, into communication with Mrs. Septimus, Mrs. Septimus, with the little Nicholases, the little Nicholases with who-knows-whom, and so on. That great class to which they had risen, and now belonged, demanded a certain candour, a still more certain reticence. This combination guaranteed their membership. |
И в основе всех пересудов лежала доброта; она проскальзывала в визитах, которые наносились с целью проявить участие, согласно лучшим обычаям общества, оказать истинное благодеяние страждущим, а заодно утешиться мыслью, что люди страдают от того, от чего не страдаю я сам. В сущности говоря, только потребность "провентилировать вопрос", потребность, на которой держится и наша пресса, привела, например, Джемса к миссис Септимус, миссис Септимус к детям Николаса, детей Николаса к кому-то еще и так далее, и так далее. Великий класс, принявший Форсайтов в свое лоно как полноправных членов, требовал от них большой прямоты и еще большей сдержанности. Такое сочетание обеспечивало им право на участие в жизни этого великого класса. |
|
Many of the younger Forsytes felt, very naturally, and would openly declare, that they did not want their affairs pried into; but so powerful was the invisible, magnetic current of family gossip, that for the life of them they could not help knowing all about everything. It was felt to be hopeless. |
Форсайтская молодежь, как и следовало ожидать, в большинстве случаев восставала против контроля над собой, часто заявляя об этом совершенно открыто; но не приметный для глаза магнетический ток семейных пересудов обладал такой силой, что они просто не могли не знать друг о друге всей подноготной. Оставалось только махнуть рукой и подчиниться. |
|
One of them (young Roger) had made an heroic attempt to free the rising generation, by speaking of Timothy as an 'old cat.' The effort had justly recoiled upon himself; the words, coming round in the most delicate way to Aunt Juley's ears, were repeated by her in a shocked voice to Mrs. Roger, whence they returned again to young Roger. |
Один из них (молодой Роджер) сделал героическую попытку высвободить молодое поколение из-под ига и назвал Тимоти "старым хрычом". Отдача после такого выстрела дала себя почувствовать немедленно же: слова его в самой деликатной форме были переданы тете Джули, которая возмущенным голосом повторила их миссис Роджер, и отсюда уже они вернулись к молодому Роджеру. |
|
And, after all, it was only the wrong-doers who suffered; as, for instance, George, when he lost all that money playing billiards; or young Roger himself, when he was so dreadfully near to marrying the girl to whom, it was whispered, he was already married by the laws of Nature; or again Irene, who was thought, rather than said, to be in danger. |
И ведь в конце концов страдания выпадали только на долю тех, кто поступал дурно: например, на долю Джорджа, проигравшего такие деньги на бильярде, или того же молодого Роджера, который чуть не женился на девушке, по слухам, уже связанной с ним узами естества, или опять же на долю Ирэн, которая, как все думали, хоть и не произносили этого вслух, ступила на опасный путь. |
|
All this was not only pleasant but salutary. And it made so many hours go lightly at Timothy's in the Bayswater Road; so many hours that must otherwise have been sterile and heavy to those three who lived there; and Timothy's was but one of hundreds of such homes in this City of London--the homes of neutral persons of the secure classes, who are out of the battle themselves, and must find their reason for existing, in the battles of others. |
Семейные толки приносили с собой не только удовольствие, но и пользу. Столько часов пробежало незаметно в доме Тимоти на Бэйсуотер-Род - часов, которые могли бы показаться и пустыми и долгими для троих его обитателей, а в необъятном Лондоне дом Тимоти был всего-навсего одним из сотен домов, где живут нейтральные представители обеспеченного класса, те, что уже не участвуют в битвах и ищут оправдания своей жизни в интересе к битвам других людей. |
|
But for the sweetness of family gossip, it must indeed have been lonely there. Rumours and tales, reports, surmises--were they not the children of the house, as dear and precious as the prattling babes the brother and sisters had missed in their own journey? To talk about them, was as near as they could get to the possession of all those children and grandchildren, after whom their soft hearts yearned. |
Тоскливым было бы существование на Бэйсуотер-Род, если бы лишить его сладости семейных сплетен. Слухи и толки, пересуды, предположения наполняли дом жизнью, были дороги и милы сердцу, как те малютки, лепета которых не хватало брату и сестрам на их жизненном пути. Разговоры ближе всего подводили к обладанию этими детьми и внуками, к которым страстно тянулись их добрые сердца. |
|
For though it is doubtful whether Timothy's heart yearned, it is indubitable that at the arrival of each fresh Forsyte child he was quite upset. |
Правда, вряд ли сердце Тимоти тянулось так уж страстно, но достоверно известно, что появление на свет новых Форсайтов совершенно выводило его из равновесия. |
|
Useless for young Roger to say, "Old cat!" for Euphemia to hold up her hands and cry: "Oh! those three!" and break into her silent laugh with the squeak at the end. Useless, and not too kind. |
Напрасно молодой Роджер говорит: "Старый хрыч!", напрасно Юфимия всплескивает руками: "Ох, уж эта троица!", заливается беззвучным смехом и взвизгивает. Напрасно, и не так уж хорошо с их стороны. |
|
The situation which at this stage might seem, and especially to Forsyte eyes, strange--not to say 'impossible'--was, in view of certain facts, not so strange after all. |
Положение, создавшееся к этому времени, могло показаться, особенно на взгляд Форсайтов, странным, чтобы не сказать "немыслимым", однако, учитывая некоторые факты, придется признать, что ничего странного в нем не было. |
|
Some things had been lost sight of. |
Кое-что Форсайты упускали из виду. |
|
And first, in the security bred of many harmless marriages, it had been forgotten that Love is no hot-house flower, but a wild plant, born of a wet night, born of an hour of sunshine; sprung from wild seed, blown along the road by a wild wind. A wild plant that, when it blooms by chance within the hedge of our gardens, we call a flower; and when it blooms outside we call a weed; but, flower or weed, whose scent and colour are always, wild! |
И прежде всего, привыкнув к степенности благополучных браков, они забывали, что Любовь не тепличный цветок, а свободное растение, рожденное сырой ночью, рожденное мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного семени, брошенного возле дороги свободным ветром. Свободное растение, которое мы зовем цветком, если волей случая оно распускается у нас в саду, зовем плевелом, если оно распускается на воле; но цветок это или плевел - в запахе его и красках всегда свобода! |
|
And further--the facts and figures of their own lives being against the perception of this truth--it was not generally recognised by Forsytes that, where, this wild plant springs, men and women are but moths around the pale, flame-like blossom. |
Кроме того - факты и цифры, из которых складывалась жизнь Форсайтов, мешали им осознать эту истину, - они не всегда понимали, что стоит только подняться этому свободному растению, как люди, словно мошки, летят на бледный язычок его пламени. |
|
It was long since young Jolyon's escapade--there was danger of a tradition again arising that people in their position never cross the hedge to pluck that flower; that one could reckon on having love, like measles, once in due season, and getting over it comfortably for all time--as with measles, on a soothing mixture of butter and honey--in the arms of wedlock. |
История с молодым Джолионом отошла далеко в прошлое: они снова были готовы считать, что люди их круга не выходят за ограду, чтобы сорвать этот цветок; что любовь - это нечто вроде кори, настигающей человека в положенное время, с тем чтобы он отделался от нее раз и навсегда и, излечившись от любви, как от кори, целительной смесью из масла и меда, обрел спокойствие в брачном союзе. |
|
Of all those whom this strange rumour about Bosinney and Mrs. Soames reached, James was the most affected. He had long forgotten how he had hovered, lanky and pale, in side whiskers of chestnut hue, round Emily, in the days of his own courtship. He had long forgotten the small house in the purlieus of Mayfair, where he had spent the early days of his married life, or rather, he had long forgotten the early days, not the small house,--a Forsyte never forgot a house--he had afterwards sold it at a clear profit of four hundred pounds. |
Странные слухи, ходившие о Босини и миссис Сомс, никого так не волновали, как Джемса. Джемс забыл то время, когда, худой, с рыжеватыми бакенбардами, обрамлявшими его бледное лицо, он неотступно следовал за Эмили в дни своего сватовства. Забыл и маленький домик около Мейфера [7], где он провел первые дни после женитьбы, точнее, забыл первые дни, но не домик - Форсайт никогда не забудет дома; впоследствии Джемс продал его с прибылью в чистых четыреста фунтов. |
|
He had long, forgotten those days, with their hopes and fears and doubts about the prudence of the match (for Emily, though pretty, had nothing, and he himself at that time was making a bare thousand a year), and that strange, irresistible attraction which had drawn him on, till he felt he must die if he could not marry the girl with the fair hair, looped so neatly back, the fair arms emerging from a skin-tight bodice, the fair form decorously shielded by a cage of really stupendous circumference. |
Джемс давно забыл то время, полное надежд и страхов и сомнений относительно благоразумия такого брака (у хорошенькой Эмили не было денег, а сам он зарабатывал какую-нибудь тысячу в год), и то странное, непреодолимое чувство, которое овладело им с такой силой, что ему не оставалось ничего другого, как умереть или жениться на этой девушке с прекрасными волосами, собранными на затылке жгутом, прекрасными плечами, выступавшими над плотно облегающим ее грудь корсажем, прекрасной фигуркой, запрятанной в клетку кринолина необъятной ширины. |
|
James had passed through the fire, but he had passed also through the river of years which washes out the fire; he had experienced the saddest experience of all--forgetfulness of what it was like to be in love. |
В свое время Джемс прошел сквозь горнило любви, но он прошел и сквозь поток долгих лет, потушивших огонь в этом горниле, он принял от жизни самый печальный дар ее - забыл, что такое любовь. |
|
Forgotten! Forgotten so long, that he had forgotten even that he had forgotten. |
Забыл! Забыл так основательно, что забыл и то, что все уже забыто. |
|
And now this rumour had come upon him, this rumour about his son's wife; very vague, a shadow dodging among the palpable, straightforward appearances of things, unreal, unintelligible as a ghost, but carrying with it, like a ghost, inexplicable terror. |
И вдруг до него дошли слухи, слухи о жене сына. Смутные, они пронеслись тенью среди осязаемого, понятного мира вещей; странные, неуловимые, они казались призраками и, подобно призракам, вселяли необъяснимый страх, |
|
He tried to bring it home to his mind, but it was no more use than trying to apply to himself one of those tragedies he read of daily in his evening paper. He simply could not. There could be nothing in it. It was all their nonsense. She didn't get on with Soames as well as she might, but she was a good little thing--a good little thing! |
Джемс пытался разобраться в этих слухах, но с таким же успехом он мог бы применить к себе одну из тех житейских драм, которые ежедневно Попадаются в вечерних газетах. Он просто был не в состоянии понять, в чем тут дело. Все это пустяки Все это глупые выдумки. У нее не такие гладкие отношения с Сомсом, какие могли бы быть, но она милая, славная женщина - милая, славная! |
|
Like the not inconsiderable majority of men, James relished a nice little bit of scandal, and would say, in a matter-of-fact tone, licking his lips, "Yes, yes--she and young Dyson; they tell me they're living at Monte Carlo!" |
Подобно значительному большинству людей. Джемс любил посмаковать скандальные истории, и нередко можно было услышать, как он, облизнув губы, деловито отпускав такое замечание: "Да-да, она с молодым Дайсоном; говорят, их видели в Монте-Карло!" |
|
But the significance of an affair of this sort--of its past, its present, or its future--had never struck him. What it meant, what torture and raptures had gone to its construction, what slow, overmastering fate had lurked within the facts, very naked, sometimes sordid, but generally spicy, presented to his gaze. He was not in the habit of blaming, praising, drawing deductions, or generalizing at all about such things; he simply listened rather greedily, and repeated what he was told, finding considerable benefit from the practice, as from the consumption of a sherry and bitters before a meal. |
Но над подлинным значением таких историй - над тем, как они начинаются, как протекают и что ждет их в будущем - он никогда не задумывался; он не знал, что таилось под ними, из каких мук и восторгов они складывались, какой медлительный грозный рок вырастал за этими иногда неприглядными в своей наготе, но большей частью пикантными фактами, которые открывались его взору. Он не порицал, не хвалил, таких историй, не делал из них каких-либо выводов или обобщающих заключений, а просто жадно прислушивался к ним и повторял то, что слышал, получая от этих пересудов большое удовольствие, как от предобеденной рюмки хереса или английской горькой. |
|
Now, however, that such a thing--or rather the rumour, the breath of it--had come near him personally, he felt as in a fog, which filled his mouth full of a bad, thick flavour, and made it difficult to draw breath. |
Теперь же, когда самого Джемса коснулось нечто подобное, вернее - какой-то слух, легчайшие намеки, он почувствовал себя, точно в тумане, который наполняет рот чем-то тошнотворным и липким и мешает дышать. |
|
A scandal! A possible scandal! |
Скандал! Это грозит скандалом! |
|
To repeat this word to himself thus was the only way in which he could focus or make it thinkable. He had forgotten the sensations necessary for understanding the progress, fate, or meaning of any such business; he simply could no longer grasp the possibilities of people running any risk for the sake of passion. |
Только повторяя это слово, мог Джемс сосредоточиться на нем, вникнуть в его смысл. Он забыл уже те ощущения, без которых нельзя понять развития, судьбы и сущности подобных событий, ему уже не дано было знать, что люди могут идти на риск ради страсти. |
|
Amongst all those persons of his acquaintance, who went into the City day after day and did their business there, whatever it was, and in their leisure moments bought shares, and houses, and ate dinners, and played games, as he was told, it would have seemed to him ridiculous to suppose that there were any who would run risks for the sake of anything so recondite, so figurative, as passion. |
Одно предположение, будто среди его знакомых, тех, что изо дня в день ходят в Сити и вершат там свои дела, а в свободное время покупают акции, дома, обедают, может быть, даже играют в карты, одно предположение, что среди них найдется человек, способный рисковать ради такой непонятной, такой фантастической вещи, как страсть, показалось бы ему просто нелепым. |
|
Passion! He seemed, indeed, to have heard of it, and rules such as 'A young man and a young woman ought never to be trusted together' were fixed in his mind as the parallels of latitude are fixed on a map (for all Forsytes, when it comes to 'bed-rock' matters of fact, have quite a fine taste in realism); but as to anything else--well, he could only appreciate it at all through the catch-word 'scandal.' |
Страсть! Действительно, он кое-что слышал о ней, и такие правила, как "Никогда нельзя оставлять вдвоем молодого мужчину и молодую женщину", залегли у него в мозгу, точно параллели на географической карте (когда дело касается "основы основ", Форсайты обнаруживают подлинный вкус в реалистическом подходе к жизни), но все, что начиналось дальше, Джемс воспринимал только через магическое слово "скандал". |
|
Ah! but there was no truth in it--could not be. He was not afraid; she was really a good little thing. But there it was when you got a thing like that into your mind. And James was of a nervous temperament--one of those men whom things will not leave alone, who suffer tortures from anticipation and indecision. |
Да нет! Это неправда, этого не может быть. Он и не думает тревожиться. Ирэн - славная, милая женщина. Но стоит только подпустить к себе такие мысли - и кончено! Характер у Джемса был беспокойный - он принадлежал к тому типу людей, которым нелегко отделаться от раз запавшего в голову подозрения и которые мучаются тревожными предчувствиями и собственной нерешительностью. |
|
For fear of letting something slip that he might otherwise secure, he was physically unable to make up his mind until absolutely certain that, by not making it up, he would suffer loss. |
Боясь выпустить из рук что-то такое, что можно было бы удержать, действуй ты иным способом, Джемс просто физически не мог прийти к определенному решению без твердой веры в то, что всякий иной путь привел бы его к потерям. |
|
In life, however, there were many occasions when the business of making up his mind did not even rest with himself, and this was one of them. |
Однако в жизни Джемса было много таких случаев, когда окончательное решение зависело не от него. Так случилось и на этот раз. |
|
What could he do? Talk it over with Soames? That would only make matters worse. And, after all, there was nothing in it, he felt sure. |
Что предпринять? Поговорить с Сомсом? Но этим только испортишь дело. Да в конце концов все это пустяки, он уверен, что пустяки. |
|
It was all that house. He had mistrusted the idea from the first. What did Soames want to go into the country for? And, if he must go spending a lot of money building himself a house, why not have a first-rate man, instead of this young Bosinney, whom nobody knew anything about? He had told them, how it would be. And he had heard that the house was costing Soames a pretty penny beyond what he had reckoned on spending. |
Всему причиной дом. Эта затея не нравилась ему с самого начала. Зачем Сомсу понадобилось перебираться за город? Наконец, если ему так уж хочется швырять деньги на постройку дома, почему не пригласить первоклассного архитектора вместо этого Босини, о котором никто ничего не знает толком? Он ведь предупреждал. Вот теперь говорят, что постройка обойдется Сомсу куда дороже, чем он рассчитывал. |
|
This fact, more than any other, brought home to James the real danger of the situation. It was always like this with these 'artistic' chaps; a sensible man should have nothing to say to them. He had warned Irene, too. And see what had come of it! |
Последнее обстоятельство больше всего остального и помогло Джемсу уяснить всю опасность положения. С этими "талантами" всегда так; разумному человеку не стоит с ними и связываться. Он ведь и Ирэн предостерегал. Вот смотрите теперь, что получилось! |
|
And it suddenly sprang into James's mind that he ought to go and see for himself. In the midst of that fog of uneasiness in which his mind was enveloped the notion that he could go and look at the house afforded him inexplicable satisfaction. It may have been simply the decision to do something--more possibly the fact that he was going to look at a house--that gave him relief. |
И вдруг Джемса осенило: надо поехать в Робин-Хилл я убедиться во всем собственными глазами. Мысль, что можно самому взглянуть на этот дом, рассеяла тревогу, обволакивавшую Джемса, как туман, и почему-то доставила ему удовольствие. Душевный покой принесло ему, вероятно, само решение предпринять что-то - точнее, съездить и посмотреть какой-то дом. |
|
He felt that in staring at an edifice of bricks and mortar, of wood and stone, built by the suspected man himself, he would be looking into the heart of that rumour about Irene. |
Джемсу казалось, что, всматриваясь в здание из кирпича и известки, из камня и дерева - в то самое здание, которое выстроила эта подозрительная личность, он проникнет в тайну слухов, ходивших вокруг имени Ирэн. |
|
Without saying a word, therefore, to anyone, he took a hansom to the station and proceeded by train to Robin Hill; thence--there being no 'flies,' in accordance with the custom of the neighbourhood--he found himself obliged to walk. |
И, не сказав никому ни слова. Джемс отправился в кэбе на вокзал, доехал поездом до Робин-Хилла и, не найдя на станции лошадей, как это и полагалось в здешних местах, был вынужден пойти дальше пешком. |
|
He started slowly up the hill, his angular knees and high shoulders bent complainingly, his eyes fixed on his feet, yet, neat for all that, in his high hat and his frock-coat, on which was the speckless gloss imparted by perfect superintendence. Emily saw to that; that is, she did not, of course, see to it-- people of good position not seeing to each other's buttons, and Emily was of good position--but she saw that the butler saw to it. |
Он медленно поднимался в гору, сутулясь, с трудом сгибая свои острые колени, опустив голову, но все такой же опрятный, в сверкающем чистотой цилиндре и пальто, всегда находившихся дома под тщательным наблюдением, за вещами Джемса следила Эмили; то есть сама она, конечно, не следила женщины с положением не следят за тем, пришиты ли у членов их семьи пуговицы, а Эмили была женщина с положением - она следила за тем, чтобы следил лакей. |
|
He had to ask his way three times; on each occasion he repeated the directions given him, got the man to repeat them, then repeated them a second time, for he was naturally of a talkative disposition, and one could not be too careful in a new neighbourhood. |
Джемсу пришлось трижды спросить дорогу; и каждый раз он повторял полученные указания, затем просил снова повторить их и повторял сам еще раз; Джемс был человек разговорчивый, а кроме того, когда идешь по незнакомым местам, излишняя осторожность делу не повредит. |
|
He kept assuring them that it was a new house he was looking for; it was only, however, when he was shown the roof through the trees that he could feel really satisfied that he had not been directed entirely wrong. |
Всем попадавшимся на пути Джемс внушал, что ищет новый дом; только тогда, когда ему показали крышу, видневшуюся из-за деревьев, он окончательно убедился, что его посылают по правильной дороге. |
|
A heavy sky seemed to cover the world with the grey whiteness of a whitewashed ceiling. There was no freshness or fragrance in the air. On such a day even British workmen scarcely cared to do more then they were obliged, and moved about their business without the drone of talk which whiles away the pangs of labour. |
Низкие облака, застилавшие небо, казалось, нависали над землей, как покрытый сероватой известью потолок. В воздухе не чувствовалось ни свежести, ни запаха травы. В такой день даже английские рабочие делали только то, что с них требовалось, и на постройке не было слышно обычного гула разговоров, под которые быстрее пробегают часы труда. |
|
Through spaces of the unfinished house, shirt-sleeved figures worked slowly, and sounds arose--spasmodic knockings, the scraping of metal, the sawing of wood, with the rumble of wheelbarrows along boards; now and again the foreman's dog, tethered by a string to an oaken beam, whimpered feebly, with a sound like the singing of a kettle. |
По недостроенному дому не спеша ходили люди, слышалось то постукивание молотка, то грохот железа или звон пилы, то тачка катилась по деревянному настилу; собака десятника, привязанная к дубовой балке, время от времени начинала тихо скулить, выводя голосом нотки, напоминавшие пение закипающей в чайнике воды. |
|
The fresh-fitted window-panes, daubed each with a white patch in the centre, stared out at James like the eyes of a blind dog. |
Только что вставленные и замазанные мелом стекла смотрели на Джемса, как глаза слепого пса. |
|
And the building chorus went on, strident and mirthless under the grey-white sky. But the thrushes, hunting amongst the fresh- turned earth for worms, were silent quite. |
Звуки стройки поднимались к сероватому небу, сливаясь в хор, нестройный и унылый. Но дрозды, искавшие червей в только что разрытой земле, молчали. |
|
James picked his way among the heaps of gravel--the drive was being laid--till he came opposite the porch. Here he stopped and raised his eyes. There was but little to see from this point of view, and that little he took in at once; but he stayed in this position many minutes, and who shall know of what he thought. |
Джемс пробрался между кучами гравия - к дому уже прокладывалась дорога - и подошел к подъезду. Здесь он остановился и поднял глаза. С этого места не так уж много можно было увидеть, и это немногое Джемс сразу же окинул взором; но в таком положении он простоял не одну минуту, и кто знает, какие мысли бродили у него в голове. |
|
His china-blue eyes under white eyebrows that jutted out in little horns, never stirred; the long upper lip of his wide mouth, between the fine white whiskers, twitched once or twice; it was easy to see from that anxious rapt expression, whence Soames derived the handicapped look which sometimes came upon his face. James might have been saying to himself: 'I don't know-- life's a tough job.' |
Светло-голубые глаза Джемса, смотревшие из-под седых, похожих на маленькие рожки бровей, не двигались; выдававшаяся вперед длинная верхняя губа, обрамленная пышными седыми бакенбардами, дрогнула раз-другой; глядя на сосредоточенное выражение его лица, нетрудно было догадаться, от кого Сомс унаследовал свой угрюмый вид. Джемс словно повторял про себя: "Да, сложная штука - жизнь!" |
|
In this position Bosinney surprised him. |
В таком положении застал его Босини. |
|
James brought his eyes down from whatever bird's-nest they had been looking for in the sky to Bosinney's face, on which was a kind of humorous scorn. |
Джемс перевел взгляд с заоблачных высот на лицо Босини, который посматривал на него с насмешливо-презрительным видом. |
|
"How do you do, Mr. Forsyte? Come down to see for yourself?" |
- Здравствуйте, мистер Форсайт! Приехали убедиться собственными глазами? |
|
It was exactly what James, as we know, had come for, and he was made correspondingly uneasy. He held out his hand, however, saying: |
Как мы уже знаем. Джемс именно за этим и приехал, и ему сразу стало не по себе. Тем не менее он протянул руку и сказал: |
|
"How are you?" without looking at Bosinney. |
"Здравствуйте!" - не глядя на Босини. |
|
The latter made way for him with an ironical smile. |
Босини с насмешливой улыбкой пропустил его вперед. |
|
James scented something suspicious in this courtesy. |
Эта любезность заставила Джемса насторожиться. |
|
"I should like to walk round the outside first," he said, "and see what you've been doing!" |
- Давайте сначала обойдем кругом, - сказал он, - посмотрим, что у вас тут происходит! |
|
A flagged terrace of rounded stones with a list of two or three inches to port had been laid round the south-east and south-west sides of the house, and ran with a bevelled edge into mould, which was in preparation for being turfed; along this terrace James led the way. |
Терраса, выложенная тесаным камнем, с бордюром в три-четыре дюйма высотой, огибала дом с юго-востока и юго -запада, спускаясь по краям к свежевзрыхленной земле, приготовленной под газон. Джемс пошел вдоль террасы. |
|
"Now what did this cost?" he asked, when he saw the terrace extending round the corner. |
- Во сколько же все это обошлось? - осведомился он, увидев, что терраса заворачивает за угол дома. |
|
"What should you think?" inquired Bosinney. |
- Как вы думаете? - спросил Босини. |
|
"How should I know?" replied James somewhat nonplussed; "two or three hundred, I dare say!" |
- Понятия не имею! - ответил Джемс, слегка озадаченный. - Фунтов двести - триста, наверно! |
|
"The exact sum!" |
- Совершенно правильно! |
|
James gave him a sharp look, but the architect appeared unconscious, and he put the answer down to mishearing. |
Джемс испытующе взглянул на архитектора, но тот даже глазом не моргнул, и Джемс решил, что не расслышал ответа. |
|
On arriving at the garden entrance, he stopped to look at the view. |
У входа в сад он остановился и посмотрел на открывавшийся перед ним вид. |
|
"That ought to come down," he said, pointing to the oak-tree. |
- Это надо срубить, - сказал он, показывая на старый дуб. |
|
"You think so? You think that with the tree there you don't get enough view for your money. |
- Вот как? Вам кажется, что за свои деньги вы недостаточно пользуетесь видом из-за этого дерева? |
|
Again James eyed him suspiciously--this young man had a peculiar way of putting things: |
Джемс снова недоверчиво посмотрел на Босини - странный подход к вещам у этого молодого человека. |
|
"Well!" he said, with a perplexed, nervous, emphasis, "I don't see what you want with a tree." |
- Не понимаю, - сказал он растерянным, взволнованным голосом, - зачем вам понадобилось это дерево. |
|
"It shall come down to-morrow," said Bosinney. |
- Завтра же оно будет срублено, - сказал Босини. |
|
James was alarmed. |
Джемс испугался. |
|
"Oh," he said, "don't go saying I said it was to come down! I know nothing about it!" |
- Не вздумайте сказать, что это я велел срубить. Я тут совершенно ни при чем! |
|
"No?" |
- Да? |
|
James went on in a fluster: |
Джемс взволнованно продолжал: |
|
"Why, what should I know about it? It's nothing to do with me! You do it on your own responsibility." |
- При чем здесь я? Какое это имеет ко мне отношение? Делайте все под свою ответственность. |
|
"You'll allow me to mention your name?" |
- Вы позволите сослаться на вас? |
|
James grew more and more alarmed: |
Джемс окончательно перепугался. |
|
"I don't know what you want mentioning my name for," he muttered; "you'd better leave the tree alone. It's not your tree!" |
- Не понимаю, зачем вам понадобилось ссылаться на меня, - пробормотал он, - и вообще оставьте дерево в покое. Это не ваше дерево! |
|
He took out a silk handkerchief and wiped his brow. They entered the house. Like Swithin, James was impressed by the inner court-yard. |
Он вынул шелковый носовой платок и вытер лоб. Они вошли в дом. Внутренний двор поразил Джемса не меньше, чем Суизина. |
|
You must have spent a douce of a lot of money here," he said, after staring at the columns and gallery for some time. "Now, what did it cost to put up those columns?" |
- Вы, должно быть, всадили сюда уйму денег, - сказал он после долгого созерцания колонн и галереи. - Во что, например, обошлись эти колонны? |
|
"I can't tell you off-hand," thoughtfully answered Bosinney, "but I know it was a deuce of a lot!" |
- Не могу вам точно сказать, - задумчиво ответил Босини, - но действительно сюда всажена уйма денег! |
|
"I should think so," said James. "I should...." |
- Ну еще бы, - сказал Джемс. - Еще бы... |
|
He caught the architect's eye, and broke off. And now, whenever he came to anything of which he desired to know the cost, he stifled that curiosity. |
Он поймал на себе взгляд архитектора и осекся. И в дальнейшем, собираясь спросить, сколько стоила та или другая вещь, Джемс каждый раз старался подавить свое любопытство. |
|
Bosinney appeared determined that he should see everything, and had not James been of too 'noticing=a nature, he would certainly have found himself going round the house a second time. He seemed so anxious to be asked questions, too, that James felt he must be on his guard. He began to suffer from his exertions, for, though wiry enough for a man of his long build, he was seventy-five years old. |
Босини, по-видимому, решил показать ему все, и, будь Джемс менее наблюдательным, архитектор обвел бы его вокруг дома во второй раз. Кроме того, Босини проявлял такую готовность отвечать на любые вопросы, что Джемс все время был настороже. Он начал уже уставать от прогулки, ибо, несмотря на то, что поджарое тело его отличалось выносливостью, все-таки семьдесят пять лет давали себя чувствовать. |
|
He grew discouraged; he seemed no nearer to anything, had not obtained from his inspection any of the knowledge he had vaguely hoped for. He had merely increased his dislike and mistrust of this young man, who had tired him out with his politeness, and in whose manner he now certainly detected mockery. |
Джемс приуныл; все оставалось по-прежнему, осмотр дома не принес ему облегчения, на которое он смутно надеялся. Появились только еще более сильная неприязнь и недоверие к этому молодому человеку, утомившему его своей вежливостью, сквозь которую явно проскальзывало издевательство. |
|
The fellow was sharper than he had thought, and better-looking than he had hoped. He had a--a 'don't care' appearance that James, to whom risk was the most intolerable thing in life, did not appreciate; a peculiar smile, too, coming when least expected; and very queer eyes. He reminded James, as he said afterwards, of a hungry cat. This was as near as he could get, in conversation with Emily, to a description of the peculiar exasperation, velvetiness, and mockery, of which Bosinney's manner had been composed. |
Этот молодчик был умнее, чем он думал, и красивее, чем ему хотелось бы. Джемса, который меньше всего на свете мирился с готовностью некоторых людей идти на риск, коробил беззаботно-небрежный тон Босини. И улыбка у него тоже непростая, появляется, когда ее меньше всего ожидаешь, и глаза какие-то странные. Босини напоминал Джемсу, как он потом выразился, голодную кошку. Точнее он не мог передать Эмили своего впечатления от той сдержанной злобы, вкрадчивости и насмешки, из которых складывалась повадка Босини. |
|
At last, having seen all that was to be seen, he came out again at the door where he had gone in; and now, feeling that he was wasting time and strength and money, all for nothing, he took the courage of a Forsyte in both hands, and, looking sharply at Bosinney, said: |
Наконец, осмотрев решительно все до мелочей, Джемс снова прошел в ту дверь, через которую попал в дом, и чувствуя, что время, силы и деньги потрачены понапрасну, призвал на помощь все свое форсайтское мужество и, пристально глядя на Босини, спросил: |
|
"I dare say you see a good deal of my daughter-in-law; now, what does she think of the house? But she hasn't seen it, I suppose?" |
- Вы, кажется, часто встречаетесь с моей невесткой. Ну как, ей нравится дом? Впрочем, она, должно быть, еще не видела его? |
|
This he said, knowing all about Irene's visit not, of course, that there was anything in the visit, except that extraordinary remark she had made about 'not caring to get home'--and the story of how June had taken the news! |
Он спрашивал, прекрасно зная о поездке Ирэн; разумеется, ничего дурного в самой поездке не было, если не считать этих странных слов: "Мне все равно, попаду я домой или нет", - и того, как отнеслась ко всему этому Джун. |
|
He had determined, by this way of putting the question, to give Bosinney a chance, as he said to himself. |
Джемс, как он мысленно сказал себе, решил испытать Босини этим вопросом. |
|
The latter was long in answering, but kept his eyes with uncomfortable steadiness on James. |
Архитектор ответил не сразу и долго смотрел на Джемса, смущая его пристальностью своего взгляда. |
|
"She has seen the house, but I can't tell you what she thinks of, it." |
- Она видела дом, но я не знаю ее мнения. |
|
Nervous and baffled, James was constitutionally prevented from letting the matter drop. |
Взволнованный, сбитый с толку, Джемс уже органически не мог остановиться. |
|
"Oh!" he said, "she has seen it? Soames brought her down, I suppose?" |
- А! - сказал он. - Видела? Значит она была здесь с Сомсом? |
|
Bosinney smilingly replied: |
Босини ответил с улыбкой: |
|
"Oh, no!" |
- Нет, не с ним! |
|
"What, did she come down alone?" |
- Как? Она приезжала одна? |
|
"Oh, no!" |
- Нет, не одна. |
|
"Then--who brought her?" |
- Так с кем же тогда? |
|
"I really don't know whether I ought to tell you who brought her." |
- Вряд ли мне следует рассказывать, с кем она приезжала. |
|
To James, who knew that it was Swithin, this answer appeared incomprehensible. |
Джемсу, прекрасно знавшему, что Ирэн приезжала с Суизином, такой ответ показался совершенно непонятным. |
|
"Why!" he stammered, "you know that...." but he stopped, suddenly perceiving his danger. |
- Как так! - забормотал он. - Вы же знаете, что... - И запнулся, почувствовав вдруг, что становится на опасный путь. |
|
"Well," he said, "if you don't want to tell me I suppose you won't! Nobody tells me anything." |
- Ну что ж, - сказал он, - не хотите говорить, не надо. Мне никогда ничего не рассказывают. |
|
Somewhat to his surprise Bosinney asked him a question. |
К его удивлению, архитектор задал ему вопрос. |
|
"By the by," he said, "could you tell me if there are likely to be any more of you coming down? I should like to be on the spot!" |
- Кстати, - сказал он, - кто-нибудь еще из ваших собирается приехать сюда? Я бы хотел быть на месте в это время! |
|
"Any more?" said James bewildered, "who should there be more? I don't know of any more. Good-bye?" |
- Кто-нибудь еще? - повторил Джемс, совершенно ошеломленный. - Кто же сюда поедет? Я ничего не знаю. До свидания! |
|
Looking at the ground he held out his hand, crossed the palm of it with Bosinney's, and taking his umbrella just above the silk, walked away along the terrace. |
Он протянул руку, не поднимая глаз, сунул свою ладонь в ладонь Босини и, взяв зонтик чуть повыше шелка, зашагал по террасе. |
|
Before he turned the corner he glanced back, and saw Bosinney following him slowly--'slinking along the wall' as he put it to himself, 'like a great cat.' He paid no attention when the young fellow raised his hat. |
Заворачивая за угол, Джемс оглянулся и увидел, что Босини медленно идет за ним следом - "крадется вдоль стены, - мелькнуло у него, - точно кошка". Джемс не ответил архитектору, когда тот приподнял шляпу. |
|
Outside the drive, and out of sight, he slackened his pace still more. Very slowly, more bent than when he came, lean, hungry, and disheartened, he made his way back to the station. |
Выйдя на дорогу и скрывшись из виду у Босини, Джемс совсем замедлил шаги. Сгорбившись больше обычного, худой, голодный, обескураженный, побрел он на станцию. |
|
The Buccaneer, watching him go so sadly home, felt sorry perhaps for his behaviour to the old man. |
Глядя на его печальное возвращение, "пират", быть может, пожалел, что так круто обошелся со стариком. |
|
English |
Русский |
|
James said nothing to his son of this visit to the house; but, having occasion to go to Timothy's on morning on a matter connected with a drainage scheme which was being forced by the sanitary authorities on his, brother, he mentioned it there. |
Джемс ничего не сказал сыну о своей поездке; но, зайдя однажды утром к Тимоти по поводу канализации, которую городские власти заставили провести в доме на Бэйсуотер-Род, он упомянул о постройке в Робин-Хилле. |
|
It was not, he said, a bad house. He could see that a good deal could be made of it. The fellow was clever in his way, though what it was going to cost Soames before it was done with he didn't know. |
Дом, по словам Джемса, был неплохой. Из него может кое-что получиться. Этот Босини по-своему толковый малый, но во что влетит Сомсу такая постройка, вот в чем вопрос! |
|
Euphemia Forsyte, who happened to be in the room--she had come round to borrow the Rev. Mr. Scoles' last novel, 'Passion and Paregoric', which was having such a vogue--chimed in. |
Юфимия Форсайт, бывшая тут же, - она приехала к теткам за последним романом достопочтенного мистера Скоулза "Страсть и смирение", который пользовался таким успехом, - вмешалась в разговор: |
|
"I saw Irene yesterday at the Stores; she and Mr. Bosinney were having a nice little chat in the Groceries." |
- Я видела вчера Ирэн в универсальном магазине; она очень мило разговаривала с мистером Босини в колониальном отделе. |
|
It was thus, simply, that she recorded a scene which had really made a deep and complicated impression on her. She had been hurrying to the silk department of the Church and Commercial Stores--that Institution than which, with its admirable system, admitting only guaranteed persons on a basis of payment before delivery, no emporium can be more highly recommended to Forsytes- -to match a piece of prunella silk for her mother, who was waiting in the carriage outside. |
Такими невинными, в сущности, словами. Юфимия описала сцену, которая на самом деле произвела на нее глубокое и очень сложное впечатление. Она торопилась в отдел шелковых тканей при магазине церковно-экономического общества - учреждении, идеальная система организации которого, основанная на подборе солидной клиентуры, оплачивающей покупки до получения их на дом, заслуживала всяческого доверия со стороны Форсайтов, - чтобы подобрать шелк для матери, ожидавшей ее в экипаже. |
|
Passing through the Groceries her eye was unpleasantly attracted by the back view of a very beautiful, figure. It was so charmingly proportioned, so balanced, and so well clothed, that Euphemia's instinctive propriety was at once alarmed; such figures, she knew, by intuition rather than experience, were rarely connected with virtue--certainly never in her mind, for her own back was somewhat difficult to fit. |
Проходя через колониальный отдел, Юфимия с некоторым неудовольствием заметила прекрасную фигуру какой-то дамы, стоявшей спиной к ней. Незнакомка была так идеально сложена, так изящна, так хорошо одета, что Юфимия инстинктивно почувствовала во всем этом какое-то нарушение благопристойности: такая внешность, как подсказывала ей скорее интуиция, чем опыт, редко сочетается с добродетелью - по крайней мере в представлении самой Юфимии, спина которой всегда доставляла много хлопот портнихам. |
|
Her suspicions were fortunately confirmed. A young man coming from the Drugs had snatched off his hat, and was accosting the lady with the unknown back. |
Ее подозрения оправдались. Молодой человек, появившийся из аптекарского отдела, поспешно снял шляпу и подошел к этой неизвестной даме. |
|
It was then that she saw with whom she had to deal; the lady was undoubtedly Mrs. Soames, the young man Mr. Bosinney. Concealing herself rapidly over the purchase of a box of Tunisian dates, for she was impatient of awkwardly meeting people with parcels in her hands, and at the busy time of the morning, she was quite unintentionally an interested observer of their little interview. |
И тут Юфимия узнала обоих: дама, несомненно, была миссис Сомс, молодой человек - мистер Босини. Спешно занявшись покупкой тунисских фиников - неудобно же, в самом деле, показываться знакомым нагруженной свертками, да еще в такой ранний час, - Юфимия стала невольной, но весьма заинтересованной свидетельницей их короткой встречи. |
|
Mrs. Soames, usually somewhat pale, had a delightful colour in her cheeks; and Mr. Bosinney's manner was strange, though attractive (she thought him rather a distinguished-looking man, and Georges name for him, 'The Buccaneer--about which there was something romantic--quite charming). He seemed to be pleading. Indeed, they talked so earnestly--or, rather, he talked so earnestly, for Mrs. Soames did not say much--that they caused, inconsiderately, an eddy in the traffic. One nice old General, going towards Cigars, was obliged to step quite out of the way, and chancing to look up and see Mrs. Soames' face, he actually took off his hat, the old fool! So like a man! |
Лицо миссис Сомс, обычно бледное, покрылось нежным румянцем; мистер Босини держался как-то странно, хотя был очень интересен (Юфимия находила, что у него благородная внешность, а кличка "пират", которой его наградил Джордж, казалась ей чрезвычайно романтичной - просто очаровательной). Босини точно просил о чем-то. Они так увлеклись своим разговором - вернее, Босини увлекся, потому что миссис Сомс больше молчала, что загородили дорогу другим. Какому-то старенькому генералу, пробиравшемуся в табачное отделение, пришлось обойти их, но, взглянув на миссис Сомс, этот старый дуралей снял шляпу! Как это похоже на мужчин! |
|
But it was Mrs. Soames' eyes that worried Euphemia. She never once looked at Mr. Bosinney until he moved on, and then she looked after him. And, oh, that look! |
Но больше всего заинтриговали Юфимию глаза миссис Сомс. Она ни разу не взглянула на мистера Босини во время разговора, но когда он уходил, посмотрела ему вслед. Боже, какими глазами! |
|
On that look Euphemia had spent much anxious thought. It is not too much to say that it had hurt her with its dark, lingering softness, for all the world as though the woman wanted to drag him back, and unsay something she had been saying. |
Взгляд Ирэн Юфимия долго не могла забыть. Не будет преувеличением, если мы скажем, что ее поразили тоска и нежность, светившиеся в этих глазах, словно она хотела вернуть его и взять обратно свои слова. |
|
Ah, well, she had had no time to go deeply into the matter just then, with that prunella silk on her hands; but she was 'very intriguee--very! She had just nodded to Mrs. Soames, to show her that she had seen; and, as she confided, in talking it over afterwards, to her chum Francie (Roger's daughter), "Didn't she look caught out just? ...." |
Впрочем, где уж тут заниматься наблюдениями, когда надо идти покупать шелк, но Юфимия была "ужасно заинтригована, ужасно!" Юфимия кивнула миссис Сомс, чтобы та знала, что ее видели; и, рассказывая после об этой встрече своей приятельнице Фрэнси (дочери Роджера), добавила: "Она так смутилась!.." |
|
James, most averse at the first blush to accepting any news confirmatory of his own poignant suspicions, took her up at once. |
Джемс, не хотевший сразу же поверить в это новое доказательство правильности своих опасений, прервал Юфимию: |
|
"Oh" he said, "they'd be after wall-papers no doubt." |
- Они, вероятно, выбирали обои. |
|
Euphemia smiled. |
Юфимия улыбнулась. |
|
"In the Groceries?" she said softly; and, taking 'Passion and Paregoric' from the table, added: "And so you'll lend me this, dear Auntie? Good-bye!" and went away. |
- В колониальном отделе? - мягко сказала она и, взяв со стола книгу, спросила: - Значит, вы разрешаете почитать ее, тетечка? До свидания! - и вышла из комнаты. |
|
James left almost immediately after; he was late as it was. |
Джемс встал почти следом за ней; он и так засиделся. |
|
When he reached the office of Forsyte, Bustard and Forsyte, he found Soames, sitting in his revolving, chair, drawing up a defence. The latter greeted his father with a curt good-morning, and, taking an envelope from his pocket, said: |
Зайдя в контору "Форсайт, Бастард и Форсайт", он застал сына за составлением протеста по судебному делу. Сомс сдержанно поздоровался с отцом и, вынув из кармана письмо, сказал: |
|
"It may interest you to look through this." |
- Посмотрите, вас это должно заинтересовать. |
|
James read as follows: |
Джемс прочел следующее: |
|
309D, SLOANE STREET, |
"Слоун-стрит, 309Д. |
|
May 15. |
15 мая. |
|
'DEAR FORSYTE, |
Дорогой Форсайт! |
|
'The construction of your house being now completed, my duties as architect have come to an end. If I am to go on with the business of decoration, which at your request I undertook, I should like you to clearly understand that I must have a free hand. |
Постройка Вашего дома закончена, и я считаю свои обязанности выполненными. Но прежде чем продолжать внутреннюю отделку, которую я взял на себя по Вашей просьбе, мне бы хотелось предупредить Вас, что я согласен работать только в том случае, если мне будет предоставлена полная свобода действий. |
|
'You never come down without suggesting something that goes counter to my scheme. I have here three letters from you, each of which recommends an article I should never dream of putting in. I had your father here yesterday afternoon, who made further valuable suggestions. |
Приезжая на стройку. Вы всякий раз привозите с собой новые предложения, которые идут вразрез с моими планами. У меня имеются три Ваших письма, в каждом из них Вы настаиваете на какой-нибудь детали, которая мне самому и в голову бы не пришла. Вчера днем на постройку приезжал Ваш отец и сделал целый ряд не менее ценных замечаний. |
|
'Please make up your mind, therefore, whether you want me to decorate for you, or to retire which on the whole I should prefer to do. |
Я еще раз прошу Вас обдумать, намерены ли Вы поручить мне отделку дома или нет. Что касается меня, то я предпочел бы последнее. |
|
'But understand that, if I decorate, I decorate alone, without interference of any sort. |
Но имейте в виду, что, взяв на себя эту работу, я буду действовать совершенно самостоятельно и не потерплю никакого вмешательства. |
|
If I do the thing, I will do it thoroughly, but I must have a free hand. |
Если я возьмусь за дело, я выполню его как следует, но мне нужна полная свобода действий. |
|
'Yours truly, |
Готовый к услугам |
|
'PHILIP BOSINNEY.' |
Филип Босини". |
|
The exact and immediate cause of this letter cannot, of course, be told, though it is not improbable that Bosinney may have been moved by some sudden revolt against his position towards Soames-- that eternal position of Art towards Property--which is so admirably summed up, on the back of the most indispensable of modern appliances, in a sentence comparable to the very finest in Tacitus: |
Трудно сказать, почему Босини написал такое письмо, - не исключена возможность, что одним из поводов был протест, внезапно вспыхнувший в нем против взаимоотношений с Сомсом - извечных взаимоотношений между Искусством и Собственностью, выраженных на многих необходимейших приспособлениях нашего века с предельным лаконизмом, который не уступит лаконизму лучших строк Тацита: |
|
THOS. T. SORROW, Inventor. BERT M. PADLAND, Proprietor. |
Томас Т. Сорроу, изобретатель, Берт. М. Пэдленд. владелец изобретения. |
|
"What are you going to say to him?" James asked. |
- Что же ты думаешь ответить? - спросил Джемс. |
|
Soames did not even turn his head. |
Сомс даже не повернул головы. |
|
"I haven't made up my mind," he said, and went on with his defence. |
- Я еще не решил, - сказал он и снова занялся составлением протеста. |
|
A client of his, having put some buildings on a piece of ground that did not belong to him, had been suddenly and most irritat- ingly warned to take them off again. After carefully going into the facts, however, Soames had seen his way to advise that his client had what was known as a title by possession, and that, though undoubtedly the ground did not belong to him, he was entitled to keep it, and had better do so; and he was now following up this advice by taking steps to--as the sailors say-- 'make it so.' |
Один из его клиентов застроил чужой участок и совершенно неожиданно получил неприятное уведомление о необходимости снести все постройки. Внимательно изучив обстоятельства дела. Сомс, однако, усмотрел за своим клиентом так называемое право добросовестного владения, и хотя участок, несомненно, принадлежал кому-то другому, застройщик имел все основания не выпускать его из рук и должен был этими основаниями воспользоваться; и, дав такой совет, Сомс следовал теперь морской команде: "Так держать". |
|
He had a distinct reputation for sound advice; people saying of him: "Go to young Forsyte--a long-headed fellow!" and he prized this reputation highly. |
Дельные указания Сомса создали ему прекрасную репутацию; о нем говорили: "Обратитесь к молодому Форсайту - толковый малый!" И Сомс ценил такую репутацию превыше всего. |
|
His natural taciturnity was in his favour; nothing could be more calculated to give people, especially people with property (Soames had no other clients), the impression that he was a safe man. And he was safe. Tradition, habit, education, inherited aptitude, native caution, all joined to form a solid professional honesty, superior to temptation--from the very fact that it was built on an innate avoidance of risk. How could he fall, when his soul abhorred circumstances which render a fall possible--a man cannot fall off the floor! |
Природная молчаливость чрезвычайно помогала ему; ничто другое не могло в такой же степени внушить клиентам, в особенности клиентам состоятельным (а других у Сомса не было), абсолютной уверенности, что они имеют дело с надежным человеком. Да он и был надежный. Традиции, привычки, воспитание, унаследованные склонности, природная осторожность - все это вместе складывалось в профессиональную честность, не поддающуюся никаким соблазнам уже по одному тому, что в основе ее лежало врожденное отвращение к риску. Как мог он пасть, если душа его восставала против всего того, что ведет к падению! Человек, стоящий обеими ногами на полу, не может упасть. |
|
And those countless Forsytes, who, in the course of innumerable transactions concerned with property of all sorts (from wives to water rights), had occasion for the services of a safe man, found it both reposeful and profitable to confide in Soames. That slight superciliousness of his, combined with an air of mousing amongst precedents, was in his favour too--a man would not be supercilious unless he knew! |
И все те бесчисленные Форсайты, которым приходилось пользоваться услугами надежного человека для ведения нескончаемых дел, касающихся того или иного вида собственности (начиная с жен и кончая правом пользования водными источниками), находили, что обращаться к Сомсу можно без всякого риска и с выгодой для себя. Надменный вид и умение выискивать всевозможные прецеденты тоже шли ему на пользу - ни с того, ни с сего человек не станет держаться так надменно! |
|
He was really at the head of the business, for though James still came nearly every day to, see for himself, he did little now but sit in his chair, twist his legs, slightly confuse things already decided, and presently go away again, and the other partner, Bustard, was a poor thing, who did a great deal of work, but whose opinion was never taken. |
Сомс был фактически главой фирмы, хотя Джемс до сих пор чуть ли не ежедневно заходил в контору убедиться собственными глазами, все ли тут в порядке; правда, выражалось это в том, что он садился в кресло, скрестив под столом ноги, слегка путал уже решенные вопросы и вскоре уходил; на третьего же компаньона - Бастарда, человека ничтожного, взваливали груду дел, но с мнением его никогда не считались. |
|
So Soames went steadily on with his defence. Yet it would be idle to say that his mind was at ease. He was suffering from a sense of impending trouble, that had haunted him for some time past. He tried to think it physical--a condition of his liver-- but knew that it was not. |
Итак, Сомс упорно работал над составлением протеста. Однако из этого не следует, что он был совершенно спокоен. Вот уже сколько дней его мучило предчувствие неминуемой беды. Он пытался объяснить свое состояние нездоровьем - печень пошаливает, - но знал, что это неправда. |
|
He looked at his watch. In a quarter of an hour he was due at the General Meeting of the New Colliery Company--one of Uncle Jolyon's concerns; he should see Uncle Jolyon there, and say something to him about Bosinney--he had not made up his mind what, but something--in any case he should not answer this letter until he had seen Uncle Jolyon. He got up and methodically put away the draft of his defence. Going into a dark little cupboard, he turned up the light, washed his hands with a piece of brown Windsor soap, and dried them on a roller towel. Then he brushed his hair, paying strict attention to the parting, turned down the light, took his hat, and saying he would be back at half-past two, stepped into the Poultry. |
Сомс посмотрел на часы. Через пятнадцать минут надо быть на общем собрании акционеров "Новой угольной компании", возглавляемой дядей Джолионом; там он увидится с дядей и поговорит относительно Босини; что именно будет сказано, Сомс еще не решил, но во всяком случае до разговора с дядей Джолионом он не станет отвечать на это письмо. Сомс встал и спрятал черновик протеста в ящик стола. Пройдя в маленькую темную уборную, он зажег свет, вымыл руки коричневым виндзорским мылом и насухо вытер их полотенцем. Затем причесал волосы, стараясь не спутать пробора, потушил свет, взял шляпу и, сказав, что вернется к половине третьего, вышел на Полтри. |
|
It was not far to the Offices of the New Colliery Company in Ironmonger Lane, where, and not at the Cannon Street Hotel, in accordance with the more ambitious practice of other companies, the General Meeting was always held. Old Jolyon had from the first set his face against the Press. What business--he said-- had the Public with his concerns! |
До конторы "Новой угольной компании" было недалеко: она находилась на Айронмонгер-Лейн. Там, - а не в "Кэннон-стрит отеле", облюбованном другими компаниями, ставившими дело на более широкую ногу, - и происходили общие собрания пайщиков "Новой угольной". Старый Джолион с самого начала взбунтовался против репортеров. Какое кому дело до его компаний, говорил он. |
|
Soames arrived on the stroke of time, and took his seat alongside the Board, who, in a row, each Director behind his own ink-pot, faced their Shareholders. |
Сомс пришел минута в минуту и занял свое место среди членов правления, сидевших в ряд против акционеров, каждый за своей чернильницей. |
|
In the centre of this row old Jolyon, conspicuous in his black, tightly-buttoned frock-coat and his white moustaches, was leaning back with finger tips crossed on a copy of the Directors' report and accounts. |
В самом центре ряда бросались в глаза черный наглухо застегнутый сюртук и седые усы старого Джолиона, который сидел, откинувшись на спинку кресла и сомкнув кончики пальцев над отчетом правления. |
|
On his right hand, always a little larger than life, sat the Secretary, 'Down-by-the-starn' Hemmings; an all-too-sad sadness beaming in his fine eyes; his iron-grey beard, in mourning like the rest of him, giving the feeling of an all-too-black tie behind it. |
По правую руку от Джолиона восседал всегда казавшийся чуточку неправдоподобным секретарь Хэммингс-Похоронное Бюро; в его красивых глазах светилась глубокая-преглубокая печаль; за седеющей бородой, траурной, как и весь Хэммингс, угадывалось присутствие черного-пречерного галстука. |
|
The occasion indeed was a melancholy one, only six weeks having elapsed since that telegram had come from Scorrier, the mining expert, on a private mission to the Mines, informing them that Pippin, their Superintendent, had committed suicide in endeavouring, after his extraordinary two years' silence, to write a letter to his Board. That letter was on the table now; it would be read to the Shareholders, who would of course be put into possession of all the facts. |
Повод для созыва собрания был действительно печальный: не прошло и шести недель с тех пор, как эксперт Скорьер, уехавший на рудники со специальным заданием, прислал телеграмму, извещавшую "Новую угольную" о том, что управляющий рудниками Пиппин покончил жизнь самоубийством, собравшись после двухлетнего молчания написать письмо в Лондон. Письмо это лежало сейчас на столе; его зачитают акционерам, которые безусловно должны быть посвящены во все обстоятельства дела. |
|
Hemmings had often said to Soames, standing with his coat-tails divided before the fireplace: |
Стоя спиной к камину и раздвинув фалды сюртука, Хэммингс не раз говорил Сомсу: |
|
"What our Shareholders don't know about our affairs isn't worth knowing. You may take that from me, Mr. Soames." |
- То, чего наши акционеры не знают, и не стоит знать. Поверьте мне, мистер Сомс. |
|
On one occasion, old Jolyon being present, Soames recollected a little unpleasantness. His uncle had looked up sharply and said: |
Сомс вспомнил, как во время одного из таких разговоров, при котором присутствовал старый Джолион, произошла маленькая неприятность. Дядя сердито взглянул на секретаря и сказал: |
|
"Don't talk nonsense, Hemmings! You mean that what they do know isn't worth knowing!" |
- Не говорите глупостей, Хэммингс! Не стоит знать то, что они знают, - вы, вероятно, это и хотели сказать! |
|
Old Jolyon detested humbug. |
Старый Джолион не любил слушать вздор. |
|
Hemmings, angry-eyed, and wearing a smile like that of a trained poodle, had replied in an outburst of artificial applause: |
Злобно сверкнув глазами и заулыбавшись, как дрессированный пудель, Хэммингс разразился нарочито бурными аплодисментами и ответил: |
|
"Come, now, that's good, sir--that's very good. Your uncle will have his joke!" |
- Вот это я понимаю! Хорошо сказано, сэр, прекрасно сказано. Ваш дядя, мистер Сомс, не упустит случая сострить! |
|
The next time he had seen Soames: he had taken the opportunity of saying to him: |
В следующую встречу с Сомсом он воспользовался, первой свободной минутой, чтобы сказать: |
|
"The chairman's getting very old!--I can't get him to understand things; and he's so wilful--but what can you expect, with a chin like his?" |
- Наш председатель сильно постарел за последнее время - трудно с ним; невероятно упрям, но чего же и ждать от человека с таким подбородком? |
|
Soames had nodded. |
Сомс кивнул. |
|
Everyone knew that Uncle Jolyon's chin was a caution. He was looking worried to-day, in spite of his General Meeting look; he (Soames) should certainly speak to him about Bosinney. |
Все знали, что подбородок этот говорит об очень многом. Сегодня дядя Джолион казался встревоженным, несмотря на грозный вид, который он напускал на себя в дни общих собраний; Сомс окончательно решил поговорить с ним о Босини. |
|
Beyond old Jolyon on the left was little Mr. Booker, and he, too, wore his General Meeting look, as though searching for some particularly tender shareholder. And next him was the deaf director, with a frown; and beyond the deaf director, again, was old Mr. Bleedham, very bland, and having an air of conscious virtue--as well he might, knowing that the brown-paper parcel he always brought to the Board-room was concealed behind his hat (one of that old-fashioned class, of flat-brimmed top-hats which go with very large bow ties, clean-shaven lips, fresh cheeks, and neat little, white whiskers). |
Слева от старого Джолиона сидел маленький мистер Букер. Этот тоже с грозным видом поглядывал по сторонам, словно выискивая среди присутствующих самого придирчивого акционера. Рядом с ним хмурился глухой член правления, а сзади глухого с кроткой миной сидел старый мистер Блидхэм, исполненный чувства собственной добродетели - вполне оправданного чувства, так как мистер Блидхэм твердо знал, что коричневый сверток, сопутствующий ему на всех заседаниях, надежно спрятан за цилиндром (одним из тех цилиндров с прямыми полями, которые неизменно связываются в нашем представлении с пышным бантом галстука, чисто выбритыми щеками, ярким румянцем и седыми, аккуратно подстриженными бачками). |
|
Soames always attended the General Meeting; it was considered better that he should do so, in case 'anything should arise!' He glanced round with his close, supercilious air at the walls of the room, where hung plans of the mine and harbour, together with a large photograph of a shaft leading to a working which had proved quite remarkably unprofitable. This photograph--a witness to the eternal irony underlying commercial enterprise till retained its position on the--wall, an effigy of the directors' pet, but dead, lamb. |
Сомс всегда посещал общие собрания; его присутствие считалось весьма желательным на тот случай, если вдруг "возникнет какое-нибудь недоразумение". С надменным, непроницаемым видом он осматривал комнату, на стенах которой висели планы рудника и гавани и большая фотография ствола шахты, оказавшейся на редкость нерентабельной. Эта фотография - свидетельство извечной иронии, таящейся во всех коммерческих начинаниях, все еще сохраняла свое место на стене как изображение нежно любимого, но мертвого детища директоров. |
|
And now old Jolyon rose, to present the report and accounts. |
И вот старый Джолион встал, чтобы огласить собравшимся свой отчет. |
|
Veiling under a Jove-like serenity that perpetual antagonism deep-seated in the bosom of a director towards his shareholders, he faced them calmly. Soames faced them too. He knew most of them by sight. There was old Scrubsole, a tar man, who always came, as Hemmings would say, ' to make himself nasty,' a cantankerous-looking old fellow with a red face, a jowl, and an enormous low-crowned hat reposing on his knee. And the Rev. Mr. Boms, who always proposed a vote of thanks to the chairman, in which he invariably expressed the hope that the Board would not forget to elevate their employees, using the word with a double e, as being more vigorous and Anglo-Saxon (he had the strong Imperialistic tendencies of his cloth). It was his salutary custom to buttonhole a director afterwards, and ask him whether he thought the coming year would be good or bad; and, according to the trend of the answer, to buy or sell three shares within the ensuing fortnight. |
Пряча под олимпийским спокойствием вечную вражду, глубоко сидящую в груди каждого члена правления по отношению к акционерам, он спокойно смотрел на них. Смотрел на них и Сомс. Почти всех он знал в лицо. Вот, пристроив на коленях громадный цилиндр с низкой тульей, сидит Скрабсоул - поставщик дегтя, который, по выражению Хэммингса, является на собрания, только чтобы "устроить какую-нибудь гадость", сварливый старик с красным лицом и массивной челюстью. Дальше - его преподобие мистер Бомз, всегда предлагающий вынести благодарность председателю, в которой неизменно выражается надежда, что правление не забывает о воспитании христианского духа в своих служащих. У мистера Бомза был благой обычай ловить кого-нибудь из членов после собрания и выспрашивать, каковы перспективы на будущий год; в зависимости от ответа мистер Бомз в ближайшие же две недели покупал или продавал парочку акций. |
|
And there was that military man, Major O'Bally, who could not help speaking, if only to second the re-election of the auditor, and who sometimes caused serious consternation by taking toasts-- proposals rather--out of the hands of persons who had been flattered with little slips of paper, entrusting the said proposals to their care. |
Был среди присутствующих и майор О'Бэлли, который обычно не мог удержаться от коротенькой речи, хотя бы смысл ее заключался только в том, чтобы поддержать переизбрание контролера, и частенько внушал страх своей способностью перехватывать тосты - вернее, пожелания - у тех, кому в виде особой чести поручалось огласить эти пожелания, заранее записанные на маленьком листке бумаги. |
|
These made up the lot, together with four or five strong, silent shareholders, with whom Soames could sympathize--men of business, who liked to keep an eye on their affairs for themselves, without being fussy--good, solid men, who came to the City every day and went back in the evening to good, solid wives. |
Группа собравшихся ограничивалась этими да еще пятью-шестью солидными молчаливыми акционерами, к которым Сомс относился довольно сочувственно: хорошие дельцы, любят сами присмотреть за делами без лишней суетни - солидные, почтенные люди, ежедневно бывают в Сити и возвращаются вечером домой к солидным, почтенным женам. |
|
Good, solid wives! There was something in that thought which roused the nameless uneasiness in Soames again. |
Солидные, почтенные жены! Мысль эта снова разбудила в Сомсе какое-то неясное беспокойство. |
|
What should he say to his uncle? What answer should he make to this letter? |
Что сказать дяде? Как ответить на это письмо?.. |
|
. . . . "If any shareholder has any question to put, I shall be glad to answer it." |
- Если кто-нибудь из акционеров желает задать вопрос, я готов ответить. |
|
A soft thump. Old Jolyon had let the report and accounts fall, and stood twisting his tortoise-shell glasses between thumb and forefinger. |
Мягкий стук. Старый Джолион бросил отчет на стол и замолчал, поворачивая большим и указательным пальцами очки в черепаховой оправе. |
|
The ghost of a smile appeared on Soames' face. They had better hurry up with their questions! He well knew his uncle's method (the ideal one) of at once saying: "I propose, then, that the report and accounts be adopted!" Never let them get their wind-- shareholders were notoriously wasteful of time! |
На губах Сомса промелькнула улыбка. Пусть поторопятся со своими вопросами! Он прекрасно знал, что дядя сейчас же скажет (идеальный метод): "В таком случае предлагаю считать отчет утвержденным!" Не надо давать им возможности прицепиться к чему-нибудь - акционеры народ медлительный! |
|
A tall, white-bearded man, with a gaunt, dissatisfied face, arose: |
Поднялся высокий седобородый человек с изможденным, недовольным лицом. |
|
"I believe I am in order, Mr. Chairman, in raising a question on this figure of L5000 in the accounts. 'To the widow and family"' (he looked sourly round), "'of our late superintendent,' who so--er--ill-advisedly (I say--ill-advisedly) committed suicide, at a time when his services were of the utmost value to this Company. You have stated that the agreement which he has so unfortunately cut short with his own hand was for a period of five years, of which one only had expired--I--" |
- Господин председатель, мне кажется, я имею право задать вопрос относительно указанной в отчете суммы в пять тысяч фунтов стерлингов "Вдове и семье (он сердито посмотрел по сторонам) покойного управляющего", который совершил такой... э-э... неблагоразумный (я подчеркиваю: неблагоразумный) поступок, покончив с собой в то время, когда компания так нуждалась в его работе. Вы сказали, что договор, так злополучно расторгнутый им же самим, был подписан на пять лет, из которых истек только один год, и я... |
|
Old Jolyon made a gesture of impatience. |
Старый Джолион сделал нетерпеливый жест. |
|
"I believe I am in order, Mr. Chairman--I ask whether this amount paid, or proposed to be paid, by the Board to the er--deceased-- is for services which might have been rendered to the Company-- had he not committed suicide?" |
- Господин председатель, мне кажется, я имею право... я хотел бы знать, рассматривает ли правление выданную или назначенную к выдаче сумму как вознаграждение... э-э... покойному за те услуги, которые он мог бы оказать компании, если бы не покончил с собой, или нет? |
|
"It is in recognition of past services, which we all know--you as well as any of us--to have been of vital value." |
- За прошлые услуги, которые, как известно всем нам и вам в том числе, очень ценились правлением. |
|
"Then, sir, all I have to say is, that the services being past, the amount is too much." |
- В таком случае, сэр, я должен сказать, что, поскольку услуги нашего управляющего дело прошлое, я считаю такую сумму чрезмерной. |
|
The shareholder sat down. |
Акционер сел на место. |
|
Old Jolyon waited a second and said: |
Старый Джолион переждал минуту и начал: |
|
"I now propose that the report and--" |
- Предлагаю считать... |
|
The shareholder rose again: |
Акционер снова встал: |
|
"May I ask if the Board realizes that it is not their money which--I don't hesitate to say that if it were their money...." |
- Осмелюсь спросить, отдают ли члены правления себе отчет в том, что они распоряжаются не своими... я не побоюсь сказать, что будь это их деньги... |
|
A second shareholder, with a round, dogged face, whom Soames recognised as the late superintendent's brother-in-law, got up and said warmly: |
Второй акционер, круглолицый, упрямый на вид - Сомс узнал в нем зятя покойного управляющего, - встал и заявил с жаром: |
|
"In my opinion, sir, the sum is not enough!" |
- Я считаю сумму недостаточной, сэр! |
|
The Rev. Mr. Boms now rose to his feet. |
Тогда поднялся его преподобие мистер Бомз. |
|
"If I may venture to express myself," he said, "I should say that the fact of the--er- -deceased having committed suicide should weigh very heavily-- very heavily with our worthy chairman. I have no doubt it has weighed with him, for--I say this for myself and I think for everyone present (hear, hear)--he enjoys our confidence in a high degree. We all desire, I should hope, to be charitable. But I feel sure" (he-looked severely at the late superintendent's brother-in-law) "that he will in some way, by some written expression, or better perhaps by reducing the amount, record our grave disapproval that so promising and valuable a life should have been thus impiously removed from a sphere where both its own interests and--if I may say so--our interests so imperatively demanded its continuance. We should not--nay, we may not-- countenance so grave a dereliction of all duty, both human and divine." |
- Осмеливаясь высказать свое мнение, - начал он, - я должен отметить, что наш достойнейший председатель учитывает - по всей вероятности, учитывает - самый факт самоубийства, совершенного... э-э... покойным управляющим. Я не сомневаюсь, что председатель принял этот факт во внимание, так как - я говорю от своего имени, думаю, и от имени всех присутствующих ("Браво, браво") - он пользуется нашим глубочайшим доверием. Никто из нас не откажется, надеюсь, совершить акт милосердия. Но я уверен - он строго посмотрел на зятя покойного управляющего, - что наш председатель сумеет как-нибудь отметить, занесением ли в протокол или, быть может, лучше уплатой несколько меньшей суммы, наше глубочайшее сожаление, что столь нужный и ценный человек столь неблагочестивым путем покинул ту сферу, в которой дальнейшая его деятельность была бы в интересах как его самого, так и, смею сказать, в наших собственных. Мы не должны - нет, мы не можем! - поощрять такое пренебрежение долгом по отношению к человечеству и всевышнему. |
|
The reverend gentleman resumed his seat. The late super- intendent's brother-in-law again rose: |
Его преподобие мистер Бомз опустился на место. Зять покойного управляющего снова встал. |
|
"What I have said I stick to," he said; "the amount is not enough!" |
- Я настаиваю на своих словах, - сказал он, - сумма недостаточна! |
|
The first shareholder struck in: |
Заговорил первый акционер: |
|
"I challenge the legality of the payment. In my opinion this payment is not legal. The Company's solicitor is present; I believe I am in order in asking him the question." |
- Я оспариваю законность такой выплаты. Я считаю ее незаконной. Здесь присутствует поверенный компании: полагаю, что я вправе осведомиться у него. |
|
All eyes were now turned upon Soames. Something had arisen! |
Взоры всех обратились на Сомса. Недоразумение возникло! |
|
He stood up, close-lipped and cold; his nerves inwardly fluttered, his attention tweaked away at last from contemplation of that cloud looming on the horizon of his mind. |
Он встал, сжав губы; от всей его фигуры веяло холодом, нервы были натянуты, он наконец-то оторвался от созерцания облака, которое смутно маячило у него в мозгу. |
|
"The point," he said in a low, thin voice, "is by no means clear. As there is no possibility of future consideration being received, it is doubtful whether the payment is strictly legal. If it is desired, the opinion of the court could be taken." |
- Вопрос отнюдь не ясен, - сказал он тихим, тонким голосом. - И поскольку дальнейшее расследование этого дела не представляется возможным, законность такой выплаты вызывает большие сомнения. Если это признают желательным, дело можно передать в суд. |
|
The superintendent's brother-in-law frowned, and said in a meaning tone: |
Зять управляющего нахмурился и сказал значительным тоном: |
|
"We have no doubt the opinion of the court could be taken. May I ask the name of the gentleman who has given us that striking piece of information? Mr. Soames Forsyte? Indeed!" |
- Мы не сомневаемся, что дело может быть передано в суд. Могу я узнать фамилию джентльмена, давшего нам такую полезную справку? Мистер Сомс Форсайт? Ах вот как! |
|
He looked from Soames to old Jolyon in a pointed manner. |
Он перевел выразительный взгляд с Сомса на старого Джолиона. |
|
A flush coloured Soames' pale cheeks, but his superciliousness did not waver. |
Бледные щеки Сомса вспыхнули, но надменность его осталась непоколебленной. |
|
Old Jolyon fixed his eyes on the speaker. |
Старый Джолион пристально посмотрел на говорившего. |
|
"If," he said, "the late superintendents brother-in-law has nothing more to say, I propose that the report and accounts...." |
- Если, - начал он, - зять покойного управляющего не имеет ничего сказать больше, я предлагаю считать отчет правления... |
|
At this moment, however, there rose one of those five silent, stolid shareholders, who had excited Soames' sympathy. He said: |
Но в эту минуту встал один из тех пяти молчаливых солидных акционеров, которые внушали симпатию Сомсу. Акционер сказал: |
|
"I deprecate the proposal altogether. |
- Я категорически возражаю против этого пункта. |
|
We are expected to give charity to this man's wife and children, who, you tell us, were dependent on him. They may have been; I do not care whether they were or not. I object to the whole thing on principle. It is high time a stand was made against this sentimental human- itarianism. The country is eaten up with it. I object to my money being paid to these people of whom I know nothing, who have done nothing to earn it. I object in toto; it is not business. I now move that the report and accounts be put back, and amended by striking out the grant altogether." |
Нам предлагают сделать пожертвование в пользу жены и детей этого человека, которых, как говорят, он содержал. Возможно, что так оно и было; но меня это совершенно не касается. Я возражаю с принципиальной точки зрения. Пора, наконец, покончить с этой сентиментальной филантропией. Она губит страну. Я не желаю, чтобы мои деньги попадали к людям, о которых мне ничего не известно, которые никак не заслужили этих денег. Я протестую in toto [8]; это не деловая постановка вопроса. Предлагаю отложить утверждение отчета и изъять из него этот пункт. |
|
Old Jolyon had remained standing while the strong, silent man was speaking. The speech awoke an echo in all hearts, voicing, as it did, the worship of strong men, the movement against generosity, which had at that time already commenced among the saner members of the community. |
Старый Джолион стоя выслушал речь солидного молчаливого акционера. Она нашла отклик в сердцах присутствующих - в ней звучал культ солидного человека, протест против великодушной щедрости, уже возникавший в те времена у здравых умов общества. |
|
The words 'it is not business' had moved even the Board; privately everyone felt that indeed it was not. But they knew also the chairman's domineering temper and tenacity. He, too, at heart must feel that it was not business; but he was committed to his own proposition. Would he go back upon it? It was thought to be unlikely. |
Слова "это не деловая постановка вопроса" нашли отклик даже среди членов правления; в глубине души каждый чувствовал, что так оно и есть на самом деле. Но все они знали властный характер и упрямство председателя. А он, вероятно, тоже понимал, что это не деловая постановка вопроса, но чувствовал себя связанным. Откажется он от своего предложения? Весьма сомнительно. |
|
All waited with interest. Old Jolyon held up his hand; dark-rimmed glasses depending between his finger and thumb quivered slightly with a suggestion of menace. |
Все с интересом ждали, что будет дальше. Старый Джолион поднял руку; зажатые между большим и указательным пальцем очки в темной оправе угрожающе дрогнули. |
|
He addressed the strong, silent shareholder. |
Он обратился к солидному молчаливому акционеру: |
|
"Knowing, as you do, the efforts of our late superintendent upon the occasion of the explosion at the mines, do you seriously wish me to put that amendment, sir?" |
- Зная заслуги нашего покойного управляющего во время взрыва на рудниках, сэр, вы все-таки с полной серьезностью предлагаете изъять эту сумму из отчета? |
|
"I do." |
- Да. |
|
Old Jolyon put the amendment. |
Старый Джолион поставил вопрос на голосование. |
|
"Does anyone second this?" he asked, looking calmly round. |
- Кто поддерживает это предложение? - спросил он, спокойно оглядывая акционеров. |
|
And it was then that Soames, looking at his uncle, felt the power of will that was in that old man. No one stirred. Looking straight into the eyes of the strong, silent shareholder, old Jolyon said: |
И в эту минуту, глядя на дядю Джолиона, Сомс понял, какой силой воли обладает этот старик. Никто не шелохнулся. Не сводя глаз с молчаливого солидного акционера, старый Джолион сказал: |
|
"I now move, 'That the report and accounts for the year 1886 be received and adopted.' You second that? Those in favour signify the same in the usual way. Contrary--no. Carried. The next business, gentlemen...." |
- Предлагаю считать отчет правления за тысяча восемьсот восемьдесят шестой год принятым. Поддерживаете? Кто за? Кто против? Никого. Принято. Следующий вопрос, джентльмены... |
|
Soames smiled. Certainly Uncle Jolyon had a way with him! |
Сомс улыбнулся. Дядя Джолион умеет поставить на своем! |
|
But now his attention relapsed upon Bosinney. |
Но тут внимание Сомса опять переключилось на Босини. |
|
Odd how that fellow haunted his thoughts, even in business hours. |
Как странно, что мысли об этом человеке преследуют его даже в часы работы. |
|
Irene's visit to the house--but there was nothing in that, except that she might have told him; but then, again, she never did tell him anything. She was more silent, more touchy, every day. He wished to God the house were finished, and they were in it, away from London. Town did not suit her; her nerves were not strong enough. That nonsense of the separate room had cropped up again! |
Поездка Ирэн в Робин-Хилл... ничего особенного тут нет, хотя она могла бы все-таки сказать ему об этом; но ведь она никогда ничего не рассказывает. С каждым днем Ирэн становится все молчаливее, все неприветливее. Поскорее бы достроить дом, переехать туда, разделаться с Лондоном. Ей не годится жить в городе; у нее не такие уж крепкие нервы. Опять начались глупые разговоры об отдельной комнате! |
|
The meeting was breaking up now. Underneath the photograph of the lost shaft Hemmings was buttonholed by the Rev. Mr. Boms. Little Mr. Booker, his bristling eyebrows wreathed in angry smiles, was having a parting turn-up with old Scrubsole. The two hated each other like poison. There was some matter of a tar-contract between them, little Mr. Booker having secured it from the Board for a nephew of his, over old Scrubsole's head. Soames had heard that from Hemmings, who liked a gossip, more especially about his directors, except, indeed, old Jolyon, of whom he was afraid. |
Акционеры стали расходиться. Стоя под фотографией злосчастной шахты, его преподобие мистер Бомз донимал Хэммингса разговорами. Сердито улыбаясь и морща лохматые брови, маленький мистер Букер сцепился на прощание с дряхлым Скрабсоулом. Они не терпели друг друга. Неприязнь эта возникла из-за договора на поставку дегтя, который правление заключило с племянником маленького мистера Букера, обойдя старика Скрабсоула. Сомс знал об этом от Хэммингса, любившего посплетничать, в особенности на счет членов правления, исключая, конечно, старого Джолиона, которого он побаивался. |
|
Soames awaited his opportunity. The last shareholder was vanishing through the door, when he approached his uncle, who was putting on his hat. |
Сомс выждал подходящий момент. Когда последний акционер скрылся за дверью, он подошел к дяде, который уже взялся за цилиндр. |
|
"Can I speak to you for a minute, Uncle Jolyon?" |
- Мне нужно поговорить с вами, дядя Джолион. |
|
It is uncertain what Soames expected to get out of this interview. |
Трудно сказать, каких результатов он ждал от этого разговора. |
|
Apart from that somewhat mysterious awe in which Forsytes: in general held old Jolyon, due to his philosophic twist, or perhaps--as Hemmings would doubtless have said--to his chin, there was, and always had been, a subtle antagonism between the younger man and the old. It had lurked under their dry manner of greeting, under their non-committal allusions to each other, and arose perhaps from old Jolyon's perception of the quiet tenacity ('obstinacy,' he rather naturally called it) of the young man, of a secret doubt whether he could get his own way with him. |
Несмотря на то мистическое благоговение, которое все Форсайты питали к старому Джолиону, побаиваясь его философских наклонностей или, может быть, его подбородка, как сказал бы Хэммингс, между дядей и племянником всегда чувствовалась какая-то враждебность. Она сквозила в том холодке, с которым они здоровались, в той уклончивости, с которой они отзывались друг о друге, и, вероятно, возникла потому, что старый Джолион ощущал спокойное упорство (он называл это упрямством) племянника и втайне сомневался, сумеет ли он выйти победителем в случае столкновения с Сомсом. |
|
Both these Forsytes, wide asunder as the poles in many respects, possessed in their different ways--to a greater degree than the rest of the family--that essential quality of tenacious and prudent insight into 'affairs,' which is the highwater mark of their great class. Either of them, with a little luck and opportunity, was equal to a lofty career; either of them would have made a good financier, a great contractor, a statesman, though old Jolyon, in certain of his moods when under the influence of a cigar or of Nature--would have been capable of, not perhaps despising, but certainly of questioning, his own high position, while Soames, who never smoked cigars, would not. |
Эти два Форсайта, при всей их подчас полярной противоположности, обладали, каждый по-своему, - в значительно большей степени, чем остальные члены семьи, - способностью твердо и разумно подходить к делам, что является наивысшим достоинством великого класса собственников. И тот и другой при удачно сложившихся обстоятельствах могли бы сделать прекрасную карьеру; и тот и другой могли бы стать хорошими предпринимателями, государственными деятелями, - впрочем, старый Джолион, поддавшись настроению, - под влиянием сигары или красивого ландшафта, - был бы способен если не пренебречь своими успехами, то во всяком случае усомниться в них, тогда как Сомс, не куривший сигар, был застрахован от этого. |
|
Then, too, in old Jolyon's mind there was always the secret ache, that the son of James--of James, whom he had always thought such a poor thing, should be pursuing the paths of success, while his own son...! |
Кроме того, старый Джолион не мог отделаться от ощущения боли при мысли, что сын Джемса - Джемса, которого он всегда считал глуповатым, преуспевает в жизни, а его собственный сын... |
|
And last, not least--for he was no more outside the radiation of family gossip than any other Forsyte he had now heard the sinister, indefinite, but none the less disturbing rumour about Bosinney, and his pride was wounded to the quick. |
И большую роль во всем этом играли те зловещие, неясные, но тем не менее тревожные слухи о Босини, которые докатились и до него; семейные сплетни не миновали старого Джолиона, как и остальных Форсайтов, и старик чувствовал себя уязвленным до глубины души. |
|
Characteristically, his irritation turned not against Irene but against Soames. The idea that his nephew's wife (why couldn't the fellow take better care of her--Oh! quaint injustice! as though Soames could possibly take more care!)--should be drawing to herself June's lover, was intolerably humiliating. And seeing the danger, he did not, like James, hide it away in sheer nervousness, but owned with the dispassion of his broader outlook, that it was not unlikely; there was something very attractive about Irene! |
Но характерная вещь: его раздражение было направлено не против Ирэн, а против Сомса. Мысль о том, что жена племянника (неужели он не может присмотреть за ней? О несправедливость! Как будто Сомс и так недостаточно присматривал!) отнимает жениха у его внучки, была невыносимо унизительна. И, видя надвигавшуюся опасность, старый Джолион не старался укрыться от нее за нервозностью, как это делал Джемс, но сознавал своим ясным, спокойным умом, что такая вещь вполне правдоподобна: в Ирэн есть что-то очень привлекательное! |
|
He had a presentiment on the subject, of Soames' communication as they left the Board Room together, and went out into the noise and hurry of Cheapside. They walked together a good minute without speaking, Soames with his mousing, mincing step, and old Jolyon upright and using his umbrella languidly as a walking-stick. |
Выйдя из конторы компании на шумный, суетливый Чипсайд, старый Джолион уже предчувствовал, о чем будет говорить Сомс. Некоторое время оба молчали; племянник семенил осторожными шажками, дядя держался очень прямо и устало Опирался на зонтик, как на трость. |
|
They turned presently into comparative quiet, for old Jolyon's way to a second Board led him in the direction of Moorage Street. |
Вскоре они свернули на сравнительно спокойную улицу, так как путь старого Джолиона лежал в направлении Мургэйт-стрит, где помещалась контора другой компании. |
|
Then Soames, without lifting his eyes, began: |
Сомс заговорил, не поднимая глаз: |
|
"I've had this letter from Bosinney. You see what he says; I thought I'd let you know. I've spent a lot more than I intended on this house, and I want the position to be clear." |
- Я получил письмо от Босини. Прочтите; мне думается, что вас следует поставить в известность. Я истратил на этот дом гораздо больше, чем предполагал, и хотел бы выяснить положение. |
|
Old Jolyon ran his eyes unwillingly over the letter: |
Старый Джолион нехотя пробежал письмо. |
|
"What he says is clear enough," he said. |
- Тут все ясно, - сказал он. |
|
"He talks about 'a free hand,"' replied Soames. |
- Он говорит о "свободе действий", - ответил Сомс. |
|
Old Jolyon looked at him. The long-suppressed irritation and antagonism towards this young fellow, whose affairs were beginning to intrude upon his own, burst from him. |
Старый Джолион взглянул на него. Долго сдерживаемый гнев и неприязнь к этому молокососу, который начинает впутывать его в свои дела, подымались в нем. |
|
"Well, if you don't trust him, why do you employ him?" |
- Если ты не доверяешь Босини, зачем же было приглашать его? |
|
Soames stole a sideway look: |
Сомс покосился на дядю. |
|
"It's much too late to go into that," he said, "I only want it to be quite understood that if I give him a free hand, he doesn't let me in. I thought if you were to speak to him, it would carry more weight!" |
- Теперь уже поздно сожалеть об этом, - сказал он. - Мне бы хотелось только иметь твердую уверенность, что он не заведет меня бог знает куда, если я предоставлю ему свободу действий. Может быть, вы согласитесь поговорить с ним, вас он послушает! |
|
"No," said old Jolyon abruptly; "I'll have nothing to do with it!" |
- Нет, - отрезал старый Джолион, - я не желаю вмешиваться в это дело! |
|
The words of both uncle and nephew gave the impression of unspoken meanings, far more important, behind. And the look they interchanged was like a revelation of this consciousness. |
В словах дяди и племянника чувствовался затаенный смысл, делавший их разговор гораздо более значительным, чем это могло показаться. И взгляд, которым они обменялись, свидетельствовал о том, что они знают это. |
|
"Well," said Soames; "I thought, for June's sake, I'd tell you, that's all; I thought You'd better know I shan't stand any nonsense!" |
- Хорошо, - сказал Сомс, - я считал, что мне надо поговорить с вами хотя бы ради Джун; имейте в виду, я, не потерплю никаких глупостей! |
|
"What is that to me?" old Jolyon took him up. |
- Какое мне до этого дело? - оборвал его старый Джолион. |
|
"Oh! I don't know," said Soames, and flurried by that sharp look he was unable to say more. "Don't say I didn't tell you," he added sulkily, recovering his composure. |
- Ну, не знаю, - сказал Сомс и, смущенный взглядом дяди, не мог продолжать. - Только не пеняйте потом, что я не предупредил вас, - хмуро добавил он, овладев собой. |
|
"Tell me!" said old Jolyon; "I don't know what you mean. You come worrying me about a thing like this. I don't want to hear about your affairs; you must manage them yourself!" |
- Не предупредил? Не понимаю, что ты хочешь сказать этим. Пристаешь ко мне со всякой ерундой. Я знать не хочу о твоих делах; улаживай их сам! |
|
"Very well," said Soames immovably, "I will!" |
- Хорошо, - невозмутимо ответил Сомс, - так я и сделаю! |
|
"Good-morning, then," said old Jolyon, and they parted. |
- До свидания, - сказал старый Джолион, и они расстались. |
|
Soames retraced his steps, and going into a celebrated eating- house, asked for a plate of smoked salmon and a glass of Chablis; he seldom ate much in the middle of the day, and generally ate standing, finding the position beneficial to his liver, which was very sound, but to which he desired to put down all his troubles. |
Сомс повернул обратно и, зайдя в один прославленный ресторан, заказал себе копченую семгу и стакан шабли; обычно среди дня он ел мало, большей частью закусывал прямо у буфета, находя, что стоячее положение полезно для его печени, которая была в совершенном порядке, но казалась Сомсу причиной всех его горестей. |
|
When he had finished he went slowly back to his office, with bent head, taking no notice of the swarming thousands on the pavements, who in their turn took no notice of him. |
Позавтракав, он медленно пошел в контору, опустив голову, не замечая людей, тысячами кишевших на улице, и эти люди в свою очередь тоже не замечали Сомса. |
|
The evening post carried the following reply to Bosinney: |
С вечерней почтой Босини получил следующий ответ на свое письмо: |
|
'FORSYTE, BUSTARD AND FORSYTE, |
"Форсайт, Бастард и Форсайт. |
|
'Commissioners for Oaths, '92001, |
Поверенные в делах. |
|
BRANCH LANE, POULTRY, E.C., |
Полтри. Бранч-Лейн, 2001, |
|
'May 17, 1887. |
17 мая 1887 г. |
|
'DEAR BOSINNEY, |
Дорогой Босини! |
|
'I have, received your letter, the terms of which not a little surprise me. I was under the impression that you had, and have had all along, a "free hand"; for I do not recollect that any suggestions I have been so unfortunate as to make, have met with your approval. In giving you, in accordance with your request, this "free hand," I wish you to clearly understand that the total cost of the house as handed over to me completely decorated, inclusive of your fee (as arranged between us), must not exceed twelve thousand pounds--L12,000. This gives you an ample margin, and, as you know, is far more than I originally contemplated. |
Ваше письмо немало удивило меня. Мне казалось, что Вы всегда пользовались абсолютной "свободой действий", так как я не помню ни одного случая, чтобы те соображения, которые я имел несчастье высказывать, были бы приняты Вами во внимание. Предоставляя Вам, согласно Вашей просьбе, "полную свободу действий", я бы хотел, чтобы Вы уяснили себе, что общая стоимость дома со всей отделкой, включая Ваше вознаграждение (согласно нашей договоренности), не должна превышать двенадцати тысяч фунтов (12000). Эта сумма дает Вам очень широкие возможности и, как Вы знаете, сильно превышает мои первоначальные расчеты. |
|
'I am, 'Yours truly, |
Всегда готовый к услугам |
|
'SOAMES FORSYTE.' |
Сомс Форсайт". |
|
On the following day he received a note from Bosinney: |
На следующий день он получил от Босини коротенькое письмо: |
|
'PHILIP BAYNES BOSINNEY, |
"Филип Бейнз Босини. |
|
'Architect, |
Архитектор. |
|
'309D, SLOANE STREET, S.W., |
Слоун-стрит, 309Д. |
|
'May 18. |
18 мая. |
|
'DEAR FORSYTE, |
Дорогой Форсайт! |
|
'If you think that in such a delicate matter as decoration I can bind myself to the exact pound, I am afraid you are mistaken. I can see that you are tired of the arrangement, and of me, and I had better, therefore, resign. |
Если Вам кажется, что в таком сложном вопросе, как отделка дома, я могу связать себя определенной суммой, то Вы ошибаетесь. Я вижу, что Вы тяготитесь нашим договором и мной самим, и поэтому предпочитаю отказаться. |
|
'Yours faithfully, |
Ваш |
|
'PHILIP BAYNES BOSINNEY.' |
Филип Бейнз Босини". |
|
Soames pondered long and painfully over his answer, and late at night in the dining-room, when Irene had gone to bed, he composed the following: |
Сомс долго и мучительно обдумывал ответ и поздно вечером, когда Ирэн уже ушла спать, написал в столовой следующее письмо: |
|
'62, MONTPELLIER SQUARE, S.W., |
"Монпелье-сквер, 62. |
|
'May 19, 1887. |
19 мая 1887 г. |
|
'DEAR BOSINNEY, |
Дорогой Босини! |
|
'I think that in both our interests it would be extremely undesirable that matters should be so left at this stage. I did not mean to say that if you should exceed the sum named in my letter to you by ten or twenty or even fifty pounds, there would be any difficulty between us. This being so, I should like you to reconsider your answer. You have a "free hand" in the terms of this correspondence, and I hope you will see your way to completing the decorations, in the matter of which I know it is difficult to be absolutely exact. |
Я думаю, что в наших обоюдных интересах было бы крайне нежелательно бросать дело на данной стадии. Я вовсе не хотел сказать, что перерасход суммы, указанной в моем письме, на десять, двадцать и даже пятьдесят фунтов послужит поводом для каких-либо недоразумений между нами. Поэтому прошу Вас подумать еще, прежде чем отказываться. Вам предоставлена "полная свобода действий" в пределах, указанных в нашей переписке, и я надеюсь, что при этих условиях Вы сумеете закончить отделку дома, которую, как я знаю, трудно ограничить определенной суммой. |
|
'Yours truly, |
Готовый к услугам |
|
'SOAMES FORSYTE.' |
Сомс Форсайт". |
|
Bosinney's answer, which came in the course of the next day, was: |
Ответ Босини, полученный на следующий день, гласил: |
|
'May 20. |
"20 мая. |
|
'DEAR FORSYTE, |
Дорогой Форсайт! |
|
'Very well. |
Согласен. |
|
'PH. BOSINNEY.' |
Ф. Босини". |
|
English |
Русский |
|
Old Jolyon disposed of his second Meeting--an ordinary Board-- summarily. He was so dictatorial that his fellow directors were left in cabal over the increasing domineeringness of old Forsyte, which they were far from intending to stand much longer, they said. |
Со вторым совещанием старый Джолион покончил быстро - присутствовали только члены правления. Он держался таким диктатором, что после его ухода все взбунтовались против самоуправства старика Форсайта, которого, как было сказано, просто нет сил сносить дальше. |
|
He went out by Undergound to Portland Road Station, whence he took a cab and drove to the Zoo. |
Старый Джолион проехал подземной дорогой до остановки на Портлэнд-Род и оттуда нанял кэб до Зоологического сада. |
|
He had an assignation there, one of those assignations that had lately been growing more frequent, to which his increasing uneasiness about June and the 'change in her,' as he expressed it, was driving him. |
Там у него было назначено свидание, одно из тех свиданий, которые за последнее время назначались все чаще и чаще и на которые его толкало беспокойство по поводу Джун и "перемены в ней", как он выражался. |
|
She buried herself away, and was growing thin; if he spoke to her he got no answer, or had his head snapped off, or she looked as if she would burst into tears. She was as changed as she could be, all through this Bosinney. As for telling him about anything, not a bit of it! |
Она пряталась, заметно худела; если он задавал какой-нибудь вопрос, она отмалчивалась, или отвечала резко, или готова была разрыдаться. Она невероятно изменилась, и все из-за этого Босини. Хоть бы рассказала, что с ней творится, - да нет, куда там! |
|
And he would sit for long spells brooding, his paper unread before him, a cigar extinct between his lips. She had been such a companion to him ever since she was three years old! And he loved her so! |
И дома он не раз сидел в тяжелом раздумье за непрочитанной газетой, зажав в зубах потухшую сигару. Каким товарищем она была для него еще трехлетней крошкой! И как он любил ее! |
|
Forces regardless of family or class or custom were beating down his guard; impending events over which he had no control threw their shadows on his head. The irritation of one accustomed to have his way was, roused against he knew not what. |
Силы, не считавшиеся ни с семьей, ни с классом, ни с обычаями, врывались в его жизнь; надвигавшиеся события, отвратить которые он был не властен, отбрасывали тень на его голову. И в старом Джолионе, привыкшем все делать по-своему, закипал гнев - он и сам не знал против кого. |
|
Chafing at the slowness of his cab, he reached the Zoo door; but, with his sunny instinct for seizing the good of each moment, he forgot his vexation as he walked towards the tryst. |
Досадуя на медленную езду, старый Джолион добрался наконец до ворот сада; и здоровый инстинкт, позволявший ему находить радость везде, где был хоть малейший намек на нее, прогнал его раздражение, пока он шел к условленному месту встречи. |
|
From the stone terrace above the bear-pit his son and his two grandchildren came hastening down when they saw old Jolyon coming, and led him away towards the lion-house. They supported him on either side, holding one to each of his hands,--whilst Jolly, perverse like his father, carried his grandfather's umbrella in such a way as to catch people's legs with the crutch of the handle. |
Увидев старого Джолиона с каменной террасы, окружавшей ров с медведями, сын и внучата заторопились ему навстречу и повели его ко львам. Малыши прильнули к деду с обеих сторон, взяли его за руки, причем Джолли испорченный мальчишка, весь в отца - волочил дедушкин зонтик по земле с таким расчетом, чтобы цеплять прохожих за ноги ручкой. |
|
Young Jolyon followed. |
Молодой Джолион шел сзади. |
|
It was as good as a play to see his father with the children, but such a play as brings smiles with tears behind. An old man and two small children walking together can be seen at any hour of the day; but the sight of old Jolyon, with Jolly and Holly seemed to young Jolyon a special peep-show of the things that lie at the bottom of our hearts. The complete surrender of that erect old figure to those little figures on either hand was too poignantly tender, and, being a man of an habitual reflex action, young Jolyon swore softly under his breath. The show affected him in a way unbecoming to a Forsyte, who is nothing if not undemonstrative. |
Забавно было видеть отца и детей вместе, но это забавное зрелище вызывало у него улыбку сквозь слезы. Старик, гуляющий с двумя маленькими детьми, не такая уж редкость; однако молодому Джолиону казалось, что, глядя на отца в обществе Джолли и Холли, он проникает взором в то сокровенное, что таится в глубине наших сердец. Полная покорность, с которой старик отдавал всего себя этим малышам, уцепившим его за руки, была так трогательна, что молодой Джолион, быстро реагировавший на все явления жизни, шел сзади, бормоча себе под нос какие-то весьма выразительные словечки. Это зрелище подействовало на него так, как оно не могло бы подействовать на истого Форсайта, которого можно обвинить в чем угодно, только не в экспансивности. |
|
Thus they reached the lion-house. |
Так они дошли до клетки со львами. |
|
There had been a morning fete at the Botanical Gardens, and a large number of Forsy...'--that is, of well-dressed people who kept carriages had brought them on to the Zoo, so as to have more, if possible, for their money, before going back to Rutland Gate or Bryanston Square. |
В тот день в Ботаническом саду было праздничное гулянье, и множество Форс... то есть хорошо одетых людей, которые держат собственные выезды, заполнило и Зоологический сад, чтобы как можно больше насмотреться всего за собственные деньги, прежде чем уехать обратно на Рэтленд-Гейт или Брайанстон-сквер. |
|
"Let's go on to the Zoo," they had said to each other; "it'll be great fun!" |
- Давайте заедем в Зоологический! - говорили они друг другу. - Там очень забавно! |
|
It was a shilling day; and there would not be all those horrid common people. |
Вход стоил шиллинг, значит простого народа там не бывало. |
|
In front of the long line of cages they were collected in rows, watching the tawny, ravenous beasts behind the bars await their only pleasure of the four-and-twenty hours. The hungrier the beast, the greater the fascination. But whether because the spectators envied his appetite, or, more humanely, because it was so soon to be satisfied, young Jolyon could not tell. Remarks kept falling on his ears: "That's a nasty-looking brute, that tiger!" "Oh, what a love! Look at his little mouth!" "Yes, he's rather nice! Don't go too near, mother." |
Они выстроились перед длинным рядом клеток и смотрели, как кровожадные рыжие звери мечутся за решеткой в ожидании единственного удовольствия, выпадающего им за сутки. Чем голоднее зверь, тем интереснее. Но почему это зрелище привлекало их - потому ли, что они завидовали такому аппетиту или проявляли более гуманные чувства и радовались, глядя, как быстро звери утоляют голод, - молодой Джолион не знал. До его слуха доносились обрывки разговоров: "Какой страшный тигр!" - "Ну что за прелесть! Посмотри, какой у него ротик". - "Да, славный зверь! Мама, не подходи так близко!" |
|
And frequently, with little pats, one or another would clap their hands to their pockets behind and look round, as though expecting young Jolyon or some disinterested-looking person to relieve them of the contents. |
И время от времени то один, то другой оглядывался по сторонам и похлопывал себя легонько по карманам, словно опасаясь, - как бы молодой Джолион или кто-нибудь еще не покусился на их содержимое, предварительно напустив на себя безразличный вид. |
|
A well-fed man in a white waistcoat said slowly through his teeth: |
Какой-то толстяк в белом жилете процедил сквозь зубы: |
|
"It's all greed; they can't be hungry. Why, they take no exercise." |
- Жадность - и больше ничего, не голодные же они в самом деле: сидят без движения. |
|
At these words a tiger snatched a piece of bleeding liver, and the fat man laughed. His wife, in a Paris model frock and gold nose-nippers, reproved him: |
В это время тигр схватил кусок кровавой печенки, и толстяк рассмеялся. Его жена в нарядном парижском туалете и с пенсне с золотой оправой возмутилась: |
|
"How can you laugh, Harry? Such a horrid sight!" |
- Что тут смешного, Гарри! Ужасное зрелище! |
|
Young Jolyon frowned. |
Молодой Джолион нахмурился. |
|
The circumstances of his life, though he had ceased to take a too personal view of them, had left him subject to an intermittent contempt; and the class to which he had belonged--the carriage class--especially excited his sarcasm. |
Обстоятельства его жизни - правда, теперь он смотрел на них уже с большим хладнокровием - сплошь и рядом вызывали у него вспышки презрения к окружающим; и свой сарказм молодой Джолион чаще всего изливал на представителей одного с ним класса - класса, который держит собственные выезды. |
|
To shut up a lion or tiger in confinement was surely a horrible barbarity. But no cultivated person would admit this. |
Засадить льва или тигра в клетку - самое настоящее варварство. Однако ни один цивилизованный человек не признает этого. |
|
The idea of its being barbarous to confine wild animals had probably never even occurred to his father for instance; he belonged to the old school, who considered it at once humanizing and educational to confine baboons and panthers, holding the view, no doubt, that in course of time they might induce these creatures not so unreasonably to die of misery and heart- sickness. against the bars of their cages, and put the society to the expense of getting others! In his eyes, as in the eyes of all Forsytes, the pleasure of seeing these beautiful creatures in a state of captivity far outweighed the inconvenience of imprisonment to beasts whom God had so improvidently placed in a state of freedom! It was for the animals good, removing them at once from the countless dangers of open air and exercise, and enabling them to exercise their functions in the guaranteed seclusion of a private compartment! Indeed, it was doubtful what wild animals were made for but to be shut up in cages! |
Отцу, например, вряд ли когда приходило в голову, что держать диких зверей за решеткой - варварство; он принадлежал к старой школе, считавшей, что павианы и пантеры, посаженные в клетку, являют собой весьма возвышенное и поучительное зрелище, вдобавок животные эти могут умереть от тоски и горя и заставить общество позаботиться о покупке новых зверей. В глазах отца, как и в глазах всех Форсайтов, удовольствие, которое они испытывали, глядя на прекрасных животных, сидевших в заточении, перевешивало все неудобства этого заточения для самих животных, коим бог столь неосмотрительно повелел жить на свободе. Им же самим лучше - клетка оберегает от бесчисленных опасностей, что подстерегают их на воле, дает возможность спокойно существовать в надежном, отгороженном от остального мира уголке! Да и вообще сомнительно, чтобы у диких зверей было какое-нибудь другое назначение, кроме как сидеть за решеткой! |
|
But as young Jolyon had in his constitution the elements of impartiality, he reflected that to stigmatize as barbarity that which was merely lack of imagination must be wrong; for none who held these views had been placed in a similar position to the animals they caged, and could not, therefore, be expected to enter into their sensations. |
Но так как беспристрастие было не чуждо молодому Джолиону, то он пришел к выводу, что называть варварством то, что есть лишь отсутствие воображения, - несправедливо: ведь никому из них не приходилось очутиться на месте зверя, посаженного в клетку, и напрасно было бы ждать, что эти люди поймут ощущения животного, лишенного свободы. |
|
It was not until they were leaving the gardens--Jolly and Holly in a state of blissful delirium-- that old Jolyon found an opportunity of speaking to his son on the matter next his heart. |
Они вышли из сада - Джолли и Холли в состоянии блаженного исступления, - и только тогда старому Джолиону представился случай поговорить с сыном о том, что лежало у него на сердце. |
|
"I don't know what to make of it," he said; "if she's to go on as she's going on now, I can't tell what's to come. I wanted her to see the doctor, but she won't. She's not a bit like me. She's your mother all over. Obstinate as a mule! If she doesn't want to do a thing, she won't, and there's an end of it!" |
- Просто теряюсь, - сказал он, - если так будет продолжаться, я не знаю, чем она кончит. Просил ее позвать доктора - не желает. Ничего в ней нет моего. Вся в бабушку. Упряма как мул! Уж если заартачится, так кончено дело! |
|
Young Jolyon smiled; his eyes had wandered to his father's chin. 'A pair of you,' he thought, but he said nothing. |
Молодой Джолион улыбнулся; глаза его скользнули по подбородку отца. "Оба хороши!" - подумал он, но промолчал. |
|
"And then," went on old Jolyon, "there's this Bosinney. I should like to punch the fellow's head, but I can't, I suppose, though--I don't see why you shouldn't," he added doubtfully. |
- А тут еще этот Босини, - продолжал старый Джолион. - Меня так и подбивает всыпать этому молодчику как следует, но я не могу, а вот почему бы тебе не попробовать? - добавил он с сомнением в голосе. |
|
"What has he done? Far better that it should come to an end, if they don't hit it off!" |
- Что же он, собственно, сделал? По-моему, пусть лучше расходятся, если не могут поладить. |
|
Old Jolyon looked at his son. Now they had actually come to discuss a subject connected with the relations between the sexes he felt distrustful. Jo would be sure to hold some loose view or other. |
Старый Джолион взглянул на него. Затронув вопрос, касающийся взаимоотношений между полами, он сразу же почувствовал недоверие к сыну. Джо, наверное, придерживается на этот счет весьма сомнительных взглядов. |
|
"Well, I don't know what you think," he said; "I dare say your sympathy's with him--shouldn't be surprised; but I think he's behaving precious badly, and if he comes my way I shall tell him so." |
- Не знаю, как ты на это смотришь, - сказал он. - Мне кажется, ты становишься на его сторону. Что ж, это не удивительно, но я считаю, что Босини ведет себя безобразно, и если он попадется мне когда-нибудь, я ему так и скажу. |
|
He dropped the subject. |
Старый Джолион замолчал. |
|
It was impossible to discuss with his son the true nature and meaning of Bosinney's defection. Had not his son done the very same thing (worse, if possible) fifteen years ago? There seemed no end to the consequences of that piece of folly. |
Невозможно обсуждать с сыном всю недопустимость поведения Босини. Разве сам он не совершил такого же (даже худшего) поступка пятнадцать лет назад? И последствиям этого безумия не видно конца! |
|
Young Jolyon also was silent; he had quickly penetrated his father's thought, for, dethroned from the high seat of an obvious and uncomplicated view of things, he had become both perceptive and subtle. |
Молодой Джолион тоже молчал; он сразу же понял мысли отца, так как, будучи свергнутым с тех высот, откуда все кажется слишком простым и очевидным, он поневоле приобрел проницательность и чуткость. |
|
The attitude he had adopted towards sexual matters fifteen years before, however, was too different from his father's. There was no bridging the gulf. |
Его взгляды на вопросы пола, сложившиеся пятнадцать лет назад, в корне расходились со взглядами отца. Этой пропасти не перешагнешь. |
|
He said coolly: |
Он сказал холодно: |
|
"I suppose he's fallen in love with some other woman?" |
- Босини, верно, увлекся другой? |
|
Old Jolyon gave him a dubious look: |
Старый Джолион недоверчиво посмотрел на него. |
|
"I can't tell," he said; "they say so!" |
- Не знаю, - сказал он, - говорят. |
|
"Then, it's probably true," remarked young Jolyon unexpectedly; "and I suppose they've told you who she is?" |
- Должно быть, так оно и есть, - неожиданно ответил сын. - Вам, вероятно, сказали, кто она? |
|
"Yes," said old Jolyon, "Soames's wife!" |
- Да, - проговорил старый Джолион. - Жена Сомса. |
|
Young Jolyon did not whistle: The circumstances of his own life had rendered him incapable of whistling on such a subject, but he looked at his father, while the ghost of a smile hovered over his face. |
Молодой Джолион не свистнул от изумления. Жизнь отучила его свистать в подобных случаях; он посмотрел на отца с еле заметной усмешкой. |
|
If old Jolyon saw, he took no notice. |
Может быть, старый Джолион и заметил эту усмешку, но не показал вида. |
|
"She and June were bosom friends!" he muttered. |
- Они с Джун были такими друзьями! - пробормотал он. |
|
"Poor little June!" said young Jolyon softly. |
- Бедная девочка! - мягко сказал молодой Джолион. |
|
He thought of his daughter still as a babe of three. |
В его представлении Джун все еще была трехлетним ребенком. |
|
Old Jolyon came to a sudden halt. |
Старый Джолион вдруг остановился. |
|
"I don't believe a word of it," he said, "it's some old woman's tale. Get me a cab, Jo, I'm tired to death!" |
- Я не верю ни одному слову в этой истории, - сказал он, - сплетни старых баб! Позови мне кэб, Джо, я смертельно устал! |
|
They stood at a corner to see if an empty cab would come along, while carriage after carriage drove past, bearing Forsytes of all descriptions from the Zoo. The harness, the liveries, the gloss on the horses' coats, shone and glittered in the May sunlight, and each equipage, landau, sociable, barouche, Victoria, or brougham, seemed to roll out proudly from its wheels: |
Они остановились на углу, поджидая свободный кэб, а мимо них одна за другой проезжали кареты, уносившие из Зоологического сада Форсайтов всех родов и оттенков. Упряжь, ливреи, начищенные крупы лошадей сверкали и поблескивали на майском солнце, и каждый экипаж, ландо, кабриолет, карета, шарабан, фаэтон, казалось, горделиво отстукивал колесами: |
|
'I and my horses and my men you know,' |
Я сам и лошади мои и кучер. |
|
Indeed the whole turn-out have cost a pot. |
Да, черт возьми, весь выезд стоит уйму денег, |
|
But we were worth it every penny. |
Но деньги плачены не даром. Полюбуйтесь |
|
Look At Master and at Missis now, the dawgs! |
На нашего хозяина, хозяйку! |
|
Ease with security--ah! that's the ticket! |
Полны достоинства! Вот у кого учиться! |
|
And such, as everyone knows, is fit accompaniment for a perambulating Forsyte. |
И эти слова, как известно каждому, служат весьма достойным аккомпанементом к поездкам, которые совершают Форсайты. |
|
Amongst these carriages was a barouche coming at a greater pace than the others, drawn by a pair of bright bay horses. It swung on its high springs, and the four people who filled it seemed rocked as in a cradle. |
Один кабриолет, запряженный парой светло-гнедых лошадей, мчался быстрее других. Кузов его подпрыгивал на высоких рессорах, и четверо седоков раскачивались в кабриолете, как в колыбели. |
|
This chariot attracted young Jolyon's attention; and suddenly, on the back seat, he recognised his Uncle James, unmistakable in spite of the increased whiteness of his whiskers; opposite, their backs defended by sunshades, Rachel Forsyte and her elder but married sister, Winifred Dartie, in irreproachable toilettes, had posed their heads haughtily, like two of the birds they had been seeing at the Zoo; while by James' side reclined Dartie, in a brand-new frock-coat buttoned tight and square, with a large expanse of carefully shot linen protruding below each wristband. |
Экипаж этот привлек внимание молодого Джолиона; и вдруг в одном из сидевших лицом к лошадям он узнал дядю Джемса. Бакенбарды у дяди поседели еще больше, но не узнать его было невозможно. Напротив с раскрытыми зонтиками в руках, в нарядных туалетах, высокомерно подняв головы, точно те птицы, которых они только что видели в Зоологическом саду, восседали Рэчел Форсайт и ее старшая замужняя сестра Уинифрид Дарти; а рядом с Джемсом, откинувшись на спинку, сидел сам Дарти в новом с иголочки сюртуке, с тщательно выпущенной из-под обшлагов широкой полоской манжет. |
|
An extra, if subdued, sparkle, an added touch of the best gloss or varnish characterized this vehicle, and seemed to distinguish it from all the others, as though by some happy extravagance-- like that which marks out the real 'work of art' from the ordinary 'picture'--it were designated as the typical car, the very throne of Forsytedom. |
Неуловимый блеск лежал на этом экипаже; казалось, по нему лишний раз прошлись самой лучшей краской или лаком; он выделялся из всех остальных, словно какая-то чрезвычайно удачная экстравагантная черточка, подобная той, которая отличает настоящее "произведение искусства" от обыкновенной "картины", помогла ему стать символической колесницей Форсайтов - троном, воздвигнутым в их царстве. |
|
Old Jolyon did not see them pass; he was petting poor Holly who was tired, but those in the carriage had taken in the little group; the ladies' heads tilted suddenly, there was a spasmodic screening movement of parasols; James' face protruded naively, like the head of a long bird, his mouth slowly opening. The shield-like rounds of the parasols grew smaller and smaller, and vanished. |
Старый Джолион не видел кабриолета: он был занят бедняжкой Холли, уставшей от прогулки, но те, кто сидел в кабриолете, заметили эту маленькую группу; дамы вздернули головы и поспешно загородились зонтиками; Джемс простодушно вытянул шею и стал похож на долговязую птицу; рот его медленно приоткрылся. Круглые щиты-зонтики становились все меньше, меньше и наконец исчезли. |
|
Young Jolyon saw that he had been recognised, even by Winifred, who could not have been more than fifteen when he had forfeited the right to be considered a Forsyte. |
Молодой Джолион понял, что его узнала даже Уинифрид, а ей было не больше пятнадцати лет, когда он потерял право называться Форсайтом. |
|
There was not much change in them! He remembered the exact look of their turn-out all that time ago: Horses, men, carriage--all different now, no doubt--but of the precise stamp of fifteen years before; the same neat display, the same nicely calculated arrogance ease with security! The swing exact, the pose of the sunshades exact, exact the spirit of the whole thing. |
Они-то мало изменились за это время! Молодой Джолион помнил, как выглядел когда-то их выезд: лошади, кучер, экипаж уже другие, конечно, но на всем лежит тот же отпечаток, что и пятнадцать лет назад; тот же опрятный вид, то же точно выверенное высокомерие - полны достоинства! Как и прежде, покачиваются на рессорах, как и прежде, держат зонтики, прежний дух сквозит во всех мелочах. |
|
And in the sunlight, defended by the haughty shields of parasols, carriage after carriage went by. |
А залитые солнцем экипажи катились один за другим, кивая надменными щитами зонтиков. |
|
"Uncle James has just passed, with his female folk," said young Jolyon. |
- Вон проехал дядя Джемс со своими дамами, - сказал молодой Джолион. |
|
His father looked black. |
Отец помрачнел. |
|
"Did your uncle see us? Yes? Hmph! What's he want, coming down into these parts?" |
- Он видел нас? Да? Гм! Что ему здесь понадобилось? |
|
An empty cab drove up at this moment, and old Jolyon stopped it. |
В эту минуту показался свободный кэб, и старый Джолион остановил его. |
|
"I shall see you again before long, my boy!" he said. "Don't you go paying any attention to what I've been saying about young Bosinney--I don't believe a word of it!" |
- До скорого свидания, мой мальчик! - сказал он. - Не думай о Босини - я не верю ни одному слову в этой истории! |
|
Kissing the children, who tried to detain him, he stepped in and was borne away. |
Поцеловав детей, которые не хотели отпускать его, старый Джолион сел в кэб и уехал. |
|
Young Jolyon, who had taken Holly up in his arms, stood motionless at the corner, looking after the cab. |
Взяв Холли на руки, молодой Джолион неподвижно стоял на углу и смотрел вслед удаляющемуся экипажу. |
|
English |
Русский |
|
If old Jolyon, as he got into his cab, had said: 'I won't believe a word of it!' he would more truthfully have expressed his sentiments. |
Если бы старый Джолион, садясь в кэб, сказал: "Я не хочу верить ни одному слову", - он выразил бы свои чувства более точно. |
|
The notion that James and his womankind had seen him in the company of his son had awakened in him not only the impatience he always felt when crossed, but that secret hostility natural between brothers, the roots of which--little nursery rivalries-- sometimes toughen and deepen as life goes on, and, all hidden, support a plant capable of producing in season the bitterest fruits. |
Мысль о том, что Джемс со своим курятником видел его в обществе сына, разбудила в старом Джолионе не только раздражение против того, что становилось помехой на его пути, но и столь понятную между братьями скрытую вражду, корни которой - детское соперничество - с течением жизни нередко крепнут, уходят в глубину и, скрытые от глаз, питают дерево, приносящее в свое время горькие плоды. |
|
Hitherto there had been between these six brothers no more unfriendly feeling than that caused by the secret and natural doubt that the others might be richer than themselves; a feeling increased to the pitch of curiosity by the approach of death-- that end of all handicaps--and the great 'closeness' of their man of business, who, with some sagacity, would profess to Nicholas ignorance of James' income, to James ignorance of old Jolyon's, to Jolyon ignorance of Roger's, to Roger ignorance of Swithin's, while to Swithin he would say most irritatingly that Nicholas must be a rich man. Timothy alone was exempt, being in gilt-edged securities. |
До сих пор между шестью братьями нельзя было заметить ничего более серьезного, чем недружелюбие, которое объяснялось скрытым, но вполне естественным опасением, что кто-то из пяти богаче меня, шестого; чувство это начинало переходить в любопытство в связи с близостью смерти - конца всякого соперничества - и упорным "отмалчиванием" их поверенного, который, будучи человеком предусмотрительным, уверял Николаса, что не знает доходов Джемса, Джемсу говорил то же самое о старом Джолионе, Джолиону о Роджере, Роджеру - о Суизине, а Суизину, к его великому неудовольствию, заявлял, что Николас, вероятно, очень богатый человек. Один Тимоти оставался в стороне со своими консолями. |
|
But now, between two of them at least, had arisen a very different sense of injury. From the moment when James had the impertinence to pry into his affairs--as he put it--old Jolyon no longer chose to credit this story about Bosinney. His grand- daughter slighted through a member of 'that fellow's' family! He made up his mind that Bosinney was maligned. There must be some other reason for his defection. |
Но теперь, по крайней мере между этими двумя братьями, замешалось новое чувство обиды. С той минуты, как Джемс имел наглость сунуть нос не в свое дело, по выражению старого Джолиона, он отказался верить россказням о Босини. Кто-то из членов семьи "этого Джемса" посмел не посчитаться с его внучкой! Старый Джолион решил, что Босини просто оклеветали. Причина его поведения кроется в чем-то другом. |
|
June had flown out at him, or something; she was as touchy as she could be! |
Наверно, Джун повздорила с ним; ее вспыльчивость всем известна! |
|
He would, however, let Timothy have a bit of his mind, and see if he would go on dropping hints! And he would not let the grass grow under his feet either, he would go there at once, and take very good care that he didn't have to go again on the same errand. |
Он не станет церемониться с Тимоти, тогда посмотрим, прекратятся эти намеки или нет! И нечего откладывать в долгий ящик, надо ехать сейчас же и действовать решительно, чтобы не пришлось ездить второй раз за тем же самым. |
|
He saw James' carriage blocking the pavement in front of 'The Bower.' So they had got there before him--cackling about having seen him, he dared say! And further on, Swithin's greys were turning their noses towards the noses of James' bays, as though in conclave over the family, while their coachmen were in conclave above. |
Подступ к дому Тимоти загораживал экипаж Джемса. И тут пролезли раньше всех - уже судачат, наверно, на его счет! А чуть дальше от подъезда стояли серые Суизина и, повернувшись мордами к гнедым Джемса, словно переговаривались о форсайтских делах, и кучера тоже переговаривались с высоты своих козел. |
|
Old Jolyon, depositing his hat on the chair in the narrow hall, where that hat of Bosinney's had so long ago been mistaken for a cat, passed his thin hand grimly over his face with its great drooping white moustaches, as though to remove all traces of expression, and made his way upstairs. |
Старый Джолион положил цилиндр на стул в том самом маленьком холле, где когда-то шляпу Босини приняли за кошку, усталым движением провел худой рукой по лицу и длинным усам, словно стирая малейшие признаки волнения, и поднялся по лестнице. |
|
He found the front drawing-room full. It was full enough at the best of times--without visitors--without any one in it--for Timothy and his sisters, following the tradition of their generation, considered that a room was not quite 'nice' unless it was 'properly' furnished. It held, therefore, eleven chairs, a sofa, three tables, two cabinets, innumerable knicknacks, and part of a large grand piano. And now, occupied by Mrs. Small, Aunt Hester, by Swithin, James, Rachel, Winifred, Euphemia, who had come in again to return 'Passion and Paregoric' which she had read at lunch, and her chum Frances, Roger's daughter (the musical Forsyte, the one who composed songs), there was only one chair left unoccupied, except, of course, the two that nobody ever sat on--and the only standing room was occupied by the cat, on whom old Jolyon promptly stepped. |
В большой гостиной было тесно. Она казалась тесной и в лучшие минуты своей жизни, когда в ней не было ни единого гостя, так как Тимоти и сестры, следуя традициям своего поколения, считали, что комната будет "неуютной", если ее не обставить "как следует". Поэтому в гостиной стояли одиннадцать кресел, диван, три столика, две этажерки, заставленные бесконечным количеством безделушек, и часть рояля. И теперь, когда здесь собрались миссис Смолл, тетя Эстер, Суизин, Джемс, Рэчел, Уинифрид, Юфимия, которая заехала вернуть роман "Страсть и смирение", прочитанный за завтраком, и ее приятельница Фрэнсис - дочь Роджера (единственная музыкантша среди Форсайтов - сочинительница романсов), в гостиной оставалось только одно незанятое кресло, конечно за исключением тех двух, куда никто не садился, а единственное свободное местечко посередине пола было занято кошкой, на которую старый Джолион не замедлил наступить. |
|
In these days it was by no means unusual for Timothy to have so many visitors. The family had always, one and all, had a real respect for Aunt Ann, and now that she was gone, they were coming far more frequently to The Bower, and staying longer. |
В те дни такие съезды у Тимоти происходили довольно часто. Члены семьи, все до одного, питали глубокое уважение к тете Энн, и теперь, когда ее не стало, они заезжали на Бэйсуотер-Род гораздо чаще и оставались там подолгу. |
|
Swithin had been the first to arrive, and seated torpid in a red satin chair with a gilt back, he gave every appearance of lasting the others out. And symbolizing Bosinney's name 'the big one,' with his great stature and bulk, his thick white hair, his puffy immovable shaven face, he looked more primeval than ever in the highly upholstered room. |
Суизин приехал первым; неподвижно возвышаясь в красном шелковом кресле с золоченой спинкой, он всем своим видом говорил, что намерен пересидеть остальных. Оправдывая своим одутловатым, чисто выбритым лицом, густыми, совершенно белыми волосами и всей своей массивной фигурой прозвище, которое дал ему Босини ("толстяк!"), Суизин казался в этой загроможденной мебелью комнате еще более первобытным, чем всегда. |
|
His conversation, as usual of late, had turned at once upon Irene, and he had lost no time in giving Aunts Juley and Hester his opinion with regard to this rumour he heard was going about. No--as he said--she might want a bit of flirtation--a pretty woman must have her fling; but more than that he did not believe. Nothing open; she had too much good sense, too much proper appreciation of what was due to her position, and to the family! No sc..., he was going to say 'scandal' but the very idea was so preposterous that he waved his hand as though to say--'but let that pass!' |
Как это постоянно случалось теперь, он сразу же заговорил об Ирэн и, не теряя даром ни минуты, изложил тете Джули и тете Эстер свое мнение относительно тех слухов, которые, как ему известно, начали носиться за последнее время. Нет, нет, говорил Суизин, ей, вероятно, захотелось поразвлечься, надо же хорошенькой женщине пользоваться жизнью; но он уверен, что это не серьезно. Все в границах приличий; она слишком умна, слишком ценит свое положение, свою семью, чтобы поступиться ими. Не может быть и речи о публичном ск... Суизин чуть было не выпалил "скандале", но самая мысль показалась ему такой чудовищной, что он только махнул рукой, словно говоря: "Ну, довольно об этом!" |
|
Granted that Swithin took a bachelor's view of the situation-- still what indeed was not due to that family in which so many had done so well for themselves, had attained a certain position? If he had heard in dark, pessimistic moments the words 'yeomen' and 'very small beer' used in connection with his origin, did he believe them? |
Допустим, что Суизин придерживался холостяцкой точки зрения на этот вопрос, но, в самом деле, чем только нельзя поступиться ради этой семьи, многие представители которой сумели так выдвинуться, достичь такого положения? Если Суизину и доводилось переживать безнадежно мрачные минуты в жизни, когда слова "иомен" и "мелкота" употреблялись в связи с его происхождением, то верил ли он этим словам? |
|
No! he cherished, hugging it pathetically to his bosom, the secret theory that there was something distinguished somewhere in his ancestry. |
Нет, он в тайне лелеял и с трогательной нежностью хранил в своем сердце теорию, по которой следовало, что в жилах его отдаленных предков текла благородная кровь. |
|
"Must be," he once said to young Jolyon, before the latter went to the bad. "Look at us, we've got on! There must be good blood in us somewhere." |
- Я уверен в этом, - сказал он как-то молодому Джолиону еще до того, как тот сошел с пути истинного. - Посмотри, как мы процветаем. Я уверен, что в нас есть благородная кровь. |
|
He had been fond of young Jolyon: the boy had been in a good set at College, had, known that old ruffian Sir Charles Fiste's sons--a pretty rascal one of them had turned out, too; and there was style about him--it was a thousand pities he had run off with that half-foreign governess! If he must go off like that why couldn't he have chosen someone who would have done them credit! And what was he now?--an underwriter at Lloyd's; they said he even painted pictures--pictures! Damme! he might have ended as Sir Jolyon Forsyte, Bart., with a seat in Parliament, and a place in the country! |
Суизин очень любил молодого Джолиона; в Кэмбридже мальчик вращался в хорошем обществе, был знаком с сыновьями этого старого шалопая сэра Чарлза Фиста - правда, один из них впоследствии оказался порядочным мерзавцем; в мальчике было что-то изысканное - какая жалость, что он ушел к этой иностранке, к какой-то бонне! Если уж на то пошло, неужели нельзя было сделать выбора, который не унизил бы их всех! И что он теперь? Страховой агент у Ллойда; говорят даже, рисует картины - картины! Черт знает что! Мог бы стать сэром Джолионом Форсайтом, баронетом, прошел бы в парламент, имел бы поместье! |
|
It was Swithin who, following the impulse which sooner or later urges thereto some member of every great family, went to the Heralds' Office, where they assured him that he was undoubtedly of the same family as the well-known Forsites with an 'i,' whose arms were 'three dexter buckles on a sable ground gules,' hoping no doubt to get him to take them up. |
Повинуясь импульсу, который рано или поздно овладевает кем-нибудь из представителей каждой большой семьи, Суизин отправился как-то в Геральдическое управление, где его всячески заверили, что он является потомком известных Форситов, носивших в гербе "три червленые пряжки на черном поле вправо"; в управлении, очевидно, надеялись, что он не откажется от герба. |
|
Swithin, however, did not do this, but having ascertained that the crest was a 'pheasant proper,' and the motto 'For Forsite,' he had the pheasant proper placed upon his carriage and the buttons of his coachman, and both crest and motto on his writing-paper. |
Однако Суизин отказался, но, убедившись, что клейнод [9] составлен из "натурального цвета фазана" и девиза "За Форситов", он посадил натурального цвета фазана на дверцы кареты и на пуговицы кучера, а клейнод и девиз на почтовую бумагу. |
|
The arms he hugged to himself, partly because, not having paid for them, he thought it would look ostentatious to put them on his carriage, and he hated ostentation, and partly because he, like any practical man all over the country, had a secret dislike and contempt for things he could not understand he found it hard, as anyone might, to swallow 'three dexter buckles on a sable ground gules.' |
Самый же герб Суизин смаковал только мысленно, отчасти потому, что не уплатил за него и считал, что на карете он покажется слишком кричащим, а Суизин не любил ничего кричащего, отчасти же потому, что, как и всякий практичный англичанин, он втайне недолюбливал и презирал вещи, казавшиеся непонятными: Суизину, да и не одному ему трудно было одолеть "три червленые пряжки на черном поле вправо". |
|
He never forgot, however, their having told him that if he paid for them he would be entitled to use them, and it strengthened his conviction that he was a gentleman. Imperceptibly the rest of the family absorbed the 'pheasant proper,' and some, more serious than others, adopted the motto; old Jolyon, however, refused to use the latter, saying that it was humbug meaning nothing, so far as he could see. |
Однако Суизин не забыл, что стоит только уплатить за герб, и он будет иметь на него полное право, и это еще более укрепило его веру в себя как в джентльмена. Мало-помалу и остальные члены семьи обзавелись "натурального цвета фазаном", а кое-кто посерьезнее присовокупил к нему и девиз; старый Джолион отверг девиз, сказав, что по его мнению, это чепуха, полнейшая бессмыслица. |
|
Among the older generation it was perhaps known at bottom from what great historical event they derived their crest; and if pressed on the subject, sooner than tell a lie--they did not like telling lies, having an impression that only Frenchmen and Russians told them--they would confess hurriedly that Swithin had got hold of it somehow. |
Старшее поколение, очевидно, догадывалось, какому великому историческому событию они обязаны своим клейнодом; и если кто-нибудь уж очень донимал их вопросами, они не отваживались лгать - у Форсайтов ложь была не в ходу, им казалось, что лгут только французы и русские - и торопились заявить, что обо всем этом надо справиться у Суизина. |
|
Among the younger generation the matter was wrapped in a discretion proper. They did not want to hurt the feelings of their elders, nor to feel ridiculous themselves; they simply used the crest.... |
Молодое поколение обходило этот предмет "натуральным" молчанием. Они не хотели оскорблять чувства старших, не хотели казаться смешными и попросту пользовались одним клейнодом... |
|
"No," said Swithin, "he had had an opportunity of seeing for himself, and what he should say was, that there was nothing in her manner to that young Buccaneer or Bosinney or whatever his name was, different from her manner to himself; in fact, he should rather say...." But here the entrance of Frances and Euphemia put an unfortunate stop to the conversation, for this was not a subject which could be discussed before young people. |
Нет, говорил Суизин, он сам все видел и должен сказать, что Ирэн обращалась с этим "пиратом", или Босини, или как его там зовут, точно так же, как с ним самим; откровенно говоря, он даже... но, к несчастью, появление Фрэнсис и Юфимии заставило его прекратить этот разговор, так как обсуждать подобную тему в присутствии молодых девушек не полагается. |
|
And though Swithin was somewhat upset at being stopped like this on the point of saying something important, he soon recovered his affability. He was rather fond of Frances--Francie, as she was called in the family. She was so smart, and they told him she made a pretty little pot of pin-money by her songs; he called it very clever of her. |
Суизин остался несколько недоволен тем, что его прервали как раз в ту минуту, когда он собирался сказать нечто очень значительное, но благодушное настроение вскоре вернулось к нему. Фрэнсис, или, как ее звали в семье, Фрэнси, ему нравилась. Она была очень элегантна и, по слухам, зарабатывала своими романсами приличные деньги на мелкие расходы; Суизин называл ее толковой девушкой. |
|
He rather prided himself indeed on a liberal attitude towards women, not seeing any reason why they shouldn't paint pictures, or write tunes, or books even, for the matter of that, especially if they could turn a useful penny by it; not at all--kept them out of mischief. It was not as if they were men! |
Он всегда гордился своим свободомыслием в отношении женщин - пожалуйста! Пусть рисуют, сочиняют романсы, даже пишут книги, раз уж на то пошло, особенно если этим можно заработать кое-что. Меньше будут думать о всяких глупостях! Ведь это не мужчины. |
|
'Little Francie,' as she was usually called with good-natured contempt, was an important personage, if only as a standing illustration of the attitude of Forsytes towards the Arts. She was not really 'little,' but rather tall, with dark hair for a Forsyte, which, together with a grey eye, gave her what was called 'a Celtic appearance.' |
"Маленькая Фрэнси", как ее с добродушным презрением звали родственники, была особой весьма значительной, хотя бы потому, что в ней воплощалось отношение Форсайтов к искусству. Фрэнси была далеко не "маленькая", а высокая девушка, с довольно темной для Форсайтов шевелюрой, что в сочетании с серыми глазами придавало ее внешности "что-то кельтское". |
|
She wrote songs with titles like 'Breathing Sighs,' or 'Kiss me, Mother, ere I die,' with a refrain like an anthem: |
Она сочиняла романсы вроде "Трепетные вздохи" или "Последний поцелуй" с рефреном, звучавшим, как церковное песнопение: |
'Kiss me, Mother, ere I die;
Kiss me-kiss me,
Mother, ah! Kiss, ah! kiss me e-ere
I- Kiss me, Mother, ere I d-d-die!' |
Унесу с собою, ма-ама.
Твой последний поцелуй!
Твой последний, о-о! последний.
Твой последний поце-е-луй! |
|
She wrote the words to them herself, and other poems. In lighter moments she wrote waltzes, one of which, the 'Kensington Coil,' was almost national to Kensington, having a sweet dip in it. |
Слова к этим романсам, а также и другие стихи Фрэнси писала сама. В более легкомысленные минуты она сочиняла вальсы, и один из них "Кенсингтонское гулянье" - своей мелодичностью чуть ли не заслужил славу национального гимна Кенсингтона. Он начинался так: |
|
It was very original. Then there were her 'Songs for Little People,' at once educational and witty, especially 'Gran'ma's Porgie,' and that ditty, almost prophetically imbued with the coming Imperial spirit, entitled 'Black him in his little eye.' |
Очень оригинальный вальс. Кроме того, у Фрэнси были "Песенки для малышей" - весьма нравоучительные и в то же время не лишенные остроумия. Особенно славились "Бабушкины рыбки" и еще одна, почти пророчески возвещавшая дух грядущего империализма: "Что там думать, целься в глаз!" |
|
Any publisher would take these, and reviews like 'High Living,' and the 'Ladies' Genteel Guide' went into raptures over: 'Another of Miss Francie Forsyte's spirited ditties, sparkling and pathetic. We ourselves were moved to tears and laughter. Miss Forsyte should go far.' |
От них не отказался бы любой издатель, а такие журналы, как "Высший свет" или "Спутник модных дам", захлебывались от восторга по поводу "новых песенок талантливой мисс Фрэнси Форсайт, полных веселья и чувства. Слушая их, мы не могли удержаться от слез и смеха. У мисс Форсайт большое будущее". |
|
With the true instinct of her breed, Francie had made a point of knowing the right people--people who would write about her, and talk about her, and people in Society, too--keeping a mental register of just where to exert her fascinations, and an eye on that steady scale of rising prices, which in her mind's eye represented the future. In this way she caused herself to be universally respected. |
С безошибочным инстинктом, свойственным всей ее породе, Фрэнси заводила знакомства с нужными людьми - с теми, кто будет писать о ней, говорить о ней, а также и с людьми из высшего света; составив в уме точный список тех мест, где следовало пускать в ход свое очарование, она не пренебрегала и неуклонно растущими гонорарами, в которых, по ее понятиям, и заключалось будущее. Этим Фрэнси заслужила всеобщее уважение. |
|
Once, at a time when her emotions were whipped by an attachment-- for the tenor of Roger's life, with its whole-hearted collection of house property, had induced in his only daughter a tendency towards passion--she turned to great and sincere work, choosing the sonata form, for the violin. This was the only one of her productions that troubled the Forsytes. They felt at once that it would not sell. |
Однажды, когда чувство влюбленности подхлестнуло все ее эмоции - весь уклад жизни Роджера, целиком подчиненный идее доходного дома, способствовал тому, что единственная дочь его выросла девушкой с весьма чувствительным сердцем, - Фрэнси углубилась в большую настоящую работу, избрав для нее форму скрипичной сонаты. Это было единственное ее произведение, которое Форсайты встретили с недоверием. Они сразу почувствовали, что сонату продать не удастся. |
|
Roger, who liked having a clever daughter well enough, and often alluded to the amount of pocket-money she made for herself, was upset by this violin sonata. |
Роджер, очень довольный своей умной дочкой и не упускавший случая упомянуть о карманных деньгах, которые она зарабатывала собственными трудами, был просто удручен этим. |
|
"Rubbish like that!" he called it. |
- Чепуха! - сказал он про сонату. |
|
Francie had borrowed young Flageoletti from Euphemia, to play it in the drawing-room at Prince's Gardens. |
Фрэнси на один вечер заняла у Юфимии Флажолетти, и он исполнил ее произведение в гостиной на Принсез-Гарденс. |
|
As a matter of fact Roger was right. It was rubbish, but-- annoying! the sort of rubbish that wouldn't sell. As every Forsyte knows, rubbish that sells is not rubbish at all--far from it. |
В сущности говоря, Роджер оказался прав. Это и была чепуха, но - вот в чем горе! - чепуха того сорта, которая не имеет сбыта. Как известно каждому Форсайту, чепуха, которая имеет сбыт, вовсе не чепуха - отнюдь нет. |
|
And yet, in spite of the sound common sense which fixed the worth of art at what it would fetch, some of the Forsytes--Aunt Hester, for instance, who had always been musical--could not help regretting that Francie's music was not 'classical'; the same with her poems. But then, as Aunt Hester said, they didn't see any poetry nowadays, all the poems were 'little light things.' |
И все-таки, несмотря на здравый смысл, заставлявший их оценивать произведение искусства сообразно его стоимости, кое-кто из Форсайтов - например, тетя Эстер, любившая музыку, - всегда сожалел, что романсы Фрэнси были не "классического содержания"; то же относилось и к ее стихам. Впрочем, говорила тетя Эстер, теперешняя поэзия - это все "легковесные пустячки". |
|
There was nobody who could write a poem like 'Paradise Lost,' or 'Childe Harold'; either of which made you feel that you really had read something. Still, it was nice for Francie to have something to occupy her; while other girls were spending money shopping she was making it! |
Теперь уже никто не напишет таких поэм, как "Потерянный рай" или "Чайльд Гарольд"; после них, по крайней мере, что-то остается в голове. Конечно, это очень хорошо, что Фрэнси есть чем себя занять: другие девушки транжирят деньги по магазинам, а она сама зарабатывает! |
|
And both Aunt Hester and Aunt Juley were always ready to listen to the latest story of how Francie had got her price increased. |
Тетя Эстер и тетя Джули всегда были рады послушать рассказы о том, как Фрэнси удалось добиться повышения гонорара. |
|
They listened now, together with Swithin, who sat pretending not to, for these young people talked so fast and mumbled so, he never could catch what they said. |
Они внимали ей и сейчас, вместе с Суизином, который делал вид, что не прислушивается к разговору, потому что молодежь теперь так быстро и так невнятно говорит, что у них ни слова не разберешь! |
|
"And I can't think," said Mrs. Septimus, "how you do it. I should never have the audacity!" |
- Просто не могу себе представить, - сказала миссис Смолл, - как это ты решилась. У меня бы не хватило смелости! |
|
Francie smiled lightly. |
Фрэнси весело улыбнулась. |
|
"I'd much rather deal with a man than a woman. Women are so sharp!" |
- Я всегда предпочитаю иметь дело с мужчинами. Женщины такие злюки! |
|
"My dear," cried Mrs. Small, "I'm sure we're not." |
- Ну что ты, милая! - воскликнула миссис Смолл. - Какие же мы злюки? |
|
Euphemia went off into her silent laugh, and, ending with the squeak, said, as though being strangled: |
Юфимия залилась беззвучным смехом и, взвизгнув, проговорила сдавленным голосом, будто ее душили: |
|
"Oh, you'll kill me some day, auntie." |
- О-о! Вы меня когда-нибудь уморите, тетечка! |
|
Swithin saw no necessity to laugh; he detested people laughing when he himself perceived no joke. Indeed, he detested Euphemia altogether, to whom he always alluded as 'Nick's daughter, what's she called--the pale one?' He had just missed being her god- father--indeed, would have been, had he not taken a firm stand against her outlandish name. He hated becoming a godfather. Swithin then said to Francie with dignity: |
Суизин не видел в этом ничего забавного; он терпеть не мог, когда люди смеялись, а ему самому не было смешно. Да, откровенно говоря, он просто не переносил Юфимии и отзывался о ней так: "Дочь Ника, как ее там зовут - бледная такая?" Он чуть не сделался ее крестным отцом, собственно, он сделался бы им неизбежно, если бы не восстал так решительно против ее иностранного имени: Суизину совсем не улыбалось стать крестным отцом. Повернувшись к Фрэнси, он с достоинством сказал: |
|
"It's a fine day-- er--for the time of year." |
- Прекрасная погода... э-э... для мая месяца. |
|
But Euphemia, who knew perfectly well that he had refused to be her godfather, turned to Aunt Hester, and began telling her how she had seen Irene--Mrs. Soames--at the Church and Commercial Stores. |
Но Юфимия, знавшая, что дядя Суизин не захотел сделать ее своей крестницей, повернулась к тете Эстер и начала рассказывать о встрече с Ирэн - миссис Сомс - в магазине церковно-экономического общества. |
|
"And Soames was with her?" said Aunt Hester, to whom Mrs. Small had as yet had no opportunity of relating the incident. |
- И Сомс тоже там был? - спросила тетя Эстер, которой миссис Смолл еще не удосужилась ничего рассказать. |
|
"Soames with her? Of course not!" |
- Сомс? Конечно нет! |
|
"But was she all alone in London?" |
- Неужели она поехала по магазинам одна? |
|
"Oh, no; there was Mr. Bosinney with her. She was perfectly dressed." |
- Не-ет! С ней был мистер Босини. Она была изумительно одета. |
|
But Swithin, hearing the name Irene, looked severely at Euphemia, who, it is true, never did look well in a dress, whatever she may have done on other occasions, and said: |
Но Суизин, услышав имя Ирэн, строго взглянул на Юфимию, которая, по правде говоря, всегда выглядела непрезентабельно, во всяком случае в платье, и сказал: |
|
"Dressed like a lady, I've no doubt. It's a pleasure to see her." |
- Одета, как и подобает изящной леди. На нее всегда приятно посмотреть. |
|
At this moment James and his daughters were announced. Dartie, feeling badly in want of a drink, had pleaded an appointment with his dentist, and, being put down at the Marble Arch, had got into a hansom, and was already seated in the window of his club in Piccadilly. |
В эту минуту доложили о приезде Джемса с дочерьми. Дарти, захотевший выпить, слез у Мраморной арки, заявив, что ему надо быть у дантиста, взял кэб и к этому времени уже восседал у окна своего клуба на Пикадилли. |
|
His wife, he told his cronies, had wanted to take him to pay some calls. It was not in his line--not exactly. Haw! |
Жена, сообщил Дарти своим приятелям, собиралась потащить его с визитами. Но он этого терпеть не может - благодарю покорно. Ха! |
|
Hailing the waiter, he sent him out to the hall to see what had won the 4.30 race. He was dog-tired, he said, and that was a fact; had been drivin' about with his wife to 'shows' all the afternoon. Had put his foot down at last. A fellow must live his own life. |
Кликнув лакея, Дарти послал его в холл узнать результаты заезда в 4.30. Устал как собака, продолжал Дарти; таскался с женой все утро. Хватит с него. В конце концов, есть же у человека личная жизнь. |
|
At this moment, glancing out of the bay window--for he loved this seat whence he could see everybody pass--his eye unfortunately, or perhaps fortunately, chanced to light on the figure of Soames, who was mousing across the road from the Green Park-side, with the evident intention of coming in, for he, too, belonged to 'The Iseeum.' |
Взглянув в эту минуту в окно, около которого он всегда садился, чтобы видеть прохожих, Дарти, к несчастью, а может быть, и к счастью, заметил Сомса, осторожно переходившего улицу со стороны Грин-парка с очевидным намерением зайти в "Айсиум", членом которого он тоже состоял. |
|
Dartie sprang to his feet; grasping his glass, he muttered something about 'that 4.30 race,' and swiftly withdrew to the card-room, where Soames never came. Here, in complete isolation and a dim light, he lived his own life till half past seven, by which hour he knew Soames must certainly have left the club. |
Дарти вскочил с места; схватив стакан, он пробормотал что-то насчет "этого заезда в 4.30" и поспешно скрылся в комнату для карточной игры, куда Сомс никогда не заглядывал. Сидя там в полутьме, он в полном уединении наслаждался личной жизнью до половины восьмого, зная, что к этому времени Сомс наверняка уйдет из клуба. |
|
It would not do, as he kept repeating to himself whenever he felt the impulse to join the gossips in the bay-window getting too strong for him--it absolutely would not do, with finances as low as his, and the 'old man' (James) rusty ever since that business over the oil shares, which was no fault of his, to risk a row with Winifred. |
Нечего и думать, повторял Дарти, чувствуя, что его одолевает соблазн присоединиться к разговорам у окна, - просто нечего и думать идти на риск и ссориться с Уинифрид сейчас, когда его финансы в таком плачевном состоянии, а "старик" (Джемс) все еще дуется после той истории с нефтяными акциями, в которой Дарти совершенно не виноват. |
|
If Soames were to see him in the club it would be sure to come round to her that he wasn't at the dentist's at all. He never knew a family where things 'came round' so. Uneasily, amongst the green baize card-tables, a frown on his olive coloured face, his check trousers crossed, and patent-leather boots shining through the gloom, he sat biting his forefinger, and wondering where the deuce he was to get the money if Erotic failed to win the Lancashire Cup. |
Если Сомс увидит его в клубе, до Уинифрид обязательно дойдут слухи, что Дарти не был у дантиста. Дарти не знал другой семьи, где бы слухи "доходили" с такой быстротой. Лакированные ботинки Дарти поблескивали в сумерках, он сидел посреди зеленых ломберных столиков с хмурой гримасой на оливковом лице и, скрестив ноги в клетчатых брюках, покусывал палец и ломал себе голову, где же раздобыть деньги, если "Эрос" не выиграет Ланкаширского кубка. |
|
His thoughts turned gloomily to the Forsytes. What a set they were! There was no getting anything out of them--at least, it was a matter of extreme difficulty. They were so d---d particular about money matters; not a sportsman amongst the lot, unless it were George. That fellow Soames, for instance, would have a ft if you tried to borrow a tenner from him, or, if he didn't have a fit, he looked at you with his cursed supercilious smile, as if you were a lost soul because you were in want of money. |
Его мрачные мысли обратились к Форсайтам. Что за народ! Ничего из них не выжмешь - во всяком случае, Сколько надо труда на это ухлопать. В денежных делах - выжиги; и хоть бы один спортсмен среди них нашелся, разве только Джордж, больше никого. Взять этого Сомса, например: попробуй занять у него десятку, да его удар хватит, а нет, так он подарит тебя такой надменной улыбочкой, как будто конченный ты человек, раз уж решился просить взаймы. |
|
And that wife of his (Dartie's mouth watered involuntarily), he had tried to be on good terms with her, as one naturally would with any pretty sister-in-law, but he would be cursed if the (he mentally used a coarse word)--would have anything to say to him-- she looked at him, indeed, as if he were dirt--and yet she could go far enough, he wouldn't mind betting. He knew women; they weren't made with soft eyes and figures like that for nothing, as that fellow Soames would jolly soon find out, if there were anything in what he had heard about this Buccaneer Johnny. |
А жена этого Сомса! Рот Дарти непроизвольно наполнился слюной. Он пробовал подружиться с ней, вполне естественно, что человеку хочется дружить с хорошенькой невесткой, но будь он проклят, если у этой (мысленно Дарти употребил очень грубое выражение) нашлось для него хоть единое словечко: смотрит на него, как будто перед ней так, мразь какая-то, а между тем она способна на многое - Дарти готов об заклад биться. Уж он-то знает женщин; такие мягкие глаза, такая фигура что-нибудь да значат, и Сомс в этом очень скоро убедится, если в слухах, которые ходят относительно "лихого пирата", есть хоть доля правды. |
|
Rising from his chair, Dartie took a turn across the room, ending in front of the looking-glass over the marble chimney-piece; and there he stood for a long time contemplating in the glass the reflection of his face. It had that look, peculiar to some men, of having been steeped in linseed oil, with its waxed dark moustaches and the little distinguished commencements of side whiskers; and concernedly he felt the promise of a pimple on the side of his slightly curved and fattish nose. |
Встав с кресла, Дарти сделал круг по комнате и остановился у мраморного камина перед зеркалом; он простоял там довольно долго, созерцая собственное отражение. Как и у многих мужчин его типа, лицо Дарти с темными нафабренными усами и благообразными бачками казалось пропитанным льняным маслом. С озабоченным видом потрогав свой Довольно толстый нос, Дарти почувствовал там намек на будущий прыщик. |
|
In the meantime old Jolyon had found the remaining chair in Timothy's commodious drawing-room. His advent had obviously put a stop to the conversation, decided awkwardness having set in. Aunt Juley, with her well-known kindheartedness, hastened to set people at their ease again. |
Тем временем старый Джолион нашел единственное свободное кресло в поместительной гостиной Тимоти. Своим приходом он, по-видимому, помешал какому-то разговору, все чувствовали явную неловкость. Тетя Джули, известная своей добротой, поторопилась прийти на выручку. |
|
"Yes, Jolyon," she said, "we were just saying that you haven't been here for a long time; but we mustn't be surprised. You're busy, of course? James was just saying what a busy time of year...." |
- Знаешь, Джолион, - сказала она, - мы как раз вспоминали, что ты давно уже у нас не показывался; впрочем, ничего удивительного в этом нет. Ты, должно быть, занят? Вот Джемс говорит, что сейчас такое горячее время... |
|
"Was he?" said old Jolyon, looking hard at James. "It wouldn't be half so busy if everybody minded their own business." |
- Да? - Старый Джолион пристально посмотрел на Джемса. - Не такое уж горячее время, надо только поменьше совать нос в чужие дела. |
|
James, brooding in a small chair from which his knees ran uphill, shifted his feet uneasily, and put one of them down on the cat, which had unwisely taken refuge from old Jolyon beside him. |
Джемс, с угрюмым видом сидевший в таком низеньком кресле, что колени его углом торчали кверху, беспокойно задвигал ногами и наступил на кошку, неосмотрительно спрятавшуюся здесь от старого Джолиона. |
|
"Here, you've got a cat here," he said in an injured voice, withdrawing his foot nervously as he felt it squeezing into the soft, furry body. |
- Тут, кажется, кошка, - проворчал он обиженным тоном, почувствовав, что нога его попала во что-то мягкое и пушистое. |
|
"Several," said old Jolyon, looking at one face and another; "I trod on one just now." |
- И не одна, - сказал старый Джолион, оглядывая всех присутствующих, - я только что наступил на какую-то. |
|
A silence followed. |
Последовало молчание. |
|
Then Mrs. Small, twisting her fingers and gazing round with 'pathetic calm, asked: |
Миссис Смолл сплела пальцы и, переводя свой трогательно безмятежный взгляд с одного лица на другое, спросила: |
|
"And how is dear June?" |
- А как поживает наша Джун? |
|
A twinkle of humour shot through the sternness of old Jolyon's eyes. Extraordinary old woman, Juley! No one quite like her for saying the wrong thing! |
В суровых глазах старого Джолиона промелькнула усмешка. Поразительная женщина эта Джули! Второй такой не найдешь - всегда ухитрится сказать что-нибудь некстати! |
|
"Bad!" he said; "London don't agree with her--too many people about, too much clatter and chatter by half." |
- Плохо! - ответил он. - Лондон ей вреден - слишком много народа кругом, слишком много всяких пересудов и болтовни! |
|
He laid emphasis on the words, and again looked James in the face. |
Он подчеркнул эти слова и посмотрел на Джемса. |
|
Nobody spoke. |
Снова наступило молчание. |
|
A feeling of its being too dangerous to take a step in any direction, or hazard any remark, had fallen on them all. Something of the sense of the impending, that comes over the spectator of a Greek tragedy, had entered that upholstered room, filled with those white-haired, frockcoated old men, and fashionably attired women, who were all of the same blood, between all of whom existed an unseizable resemblance. |
Все чувствовали, что предпринять сейчас какой-нибудь шаг или отважиться на какое-нибудь замечание слишком опасно. Ощущение неотвратимости рока, знакомое зрителям греческой трагедии, нависло и в этой загроможденной мебелью комнате, где собрались седовласые старики, нарядно одетые женщины - все люди одной крови, люди, объединенные неуловимым семейным сходством. |
|
Not that they were conscious of it--the visits of such fateful, bitter spirits are only felt. |
Они не сознавали этой неотвратимости - роковое, холодное дыхание ее можно только чувствовать. |
|
Then Swithin rose. He would not sit there, feeling like that--he was not to be put down by anyone! And, manoeuvring round the room with added pomp, he shook hands with each separately. |
Суизин встал. Он-то не намерен оставаться здесь, он никому не позволит себя запугивать! И, с подчеркнутой величавостью пройдясь по комнате, он каждому по очереди пожал руку. |
|
"You tell Timothy from me," he said, "that he coddles himself too much!" Then, turning to Francie, whom he considered 'smart,' he added: "You come with me for a drive one of these days." But this conjured up the vision of that other eventful drive which had been so much talked about, and he stood quite still for a second, with glassy eyes, as though waiting to catch up with the significance of what he himself had said; then, suddenly recollecting that he didn't care a damn, he turned to old Jolyon: "Well, good-bye, Jolyon! You shouldn't go about without an overcoat; you'll be getting sciatica or something!" |
- Передайте Тимоти, - сказал Суизин, - что он напрасно так носится с собой! - затем, повернувшись к Фрэнси, которую считал "элегантной", прибавил: - А с тобой мы как-нибудь на днях поедем кататься, - и сейчас же перед ним встала картина той знаменательной поездки, о которой шло столько разговоров за последнее время, и он замер на месте, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами, словно стараясь осмыслить всю важность своих же собственных слов; затем, вспомнив вдруг, что ему "решительно все равно", повернулся к старому Джолиону: - До свидания, Джолион! Напрасно ты ходишь без пальто - схватишь ишиас или еще какую-нибудь гадость! |
|
And, kicking the cat slightly with the pointed tip of his patent leather boot, he took his huge form away. |
И, легонько подтолкнув кошку узким носком лакированного башмака, Суизин величественно выплыл из гостиной. |
|
When he had gone everyone looked secretly at the others, to see how they had taken the mention of the word 'drive'--the word which had become famous, and acquired an overwhelming importance, as the only official--so to speak--news in connection with the vague and sinister rumour clinging to the family tongue. |
После его ухода все тайком переглянулись, стараясь проверить друг на друге впечатление от слова "кататься", которое уже получило известность в семье, приобрело глубочайший смысл, будучи единственным, так сказать, достоверным фактом, имевшим непосредственное отношение к тому, что порождало столько неясных, зловещих толков. |
|
Euphemia, yielding to an impulse, said with a short laugh: |
Юфимия не сдержалась и заговорила с коротким смешком: |
|
"I'm glad Uncle Swithin doesn't ask me to go for drives." |
- Как хорошо, что дядя Суизин не приглашает меня кататься! |
|
Mrs. Small, to reassure her and smooth over any little awkwardness the subject might have, replied: |
Желая утешить ее и сгладить неловкость, которую мог вызвать разговор на подобные темы, миссис Смолл ответила: |
|
"My dear, he likes to take somebody well dressed, who will do him a little credit. I shall never forget the drive he took me. It was an experience!" |
- Милочка, дядя Суизин любит катать элегантных женщин, ему приятно немного покрасоваться в их обществе. Никогда не забуду своей поездки с ним. Как я трусила! |
|
And her chubby round old face was spread for a moment with a strange contentment; then broke into pouts, and tears came into her eyes. She was thinking of that long ago driving tour she had once taken with Septimus Small. |
На мгновение пухлое старческое лицо тети Джули расплылось от удовольствия, затем сморщилось, и на глазах у нее навернулись слезы. Она вспомнила одну свою давнишнюю поездку в обществе Септимуса Смолла. |
|
James, who had relapsed into his nervous brooding in the little chair, suddenly roused himself: |
Джемс, с мрачным видом сидевший в низеньком кресле, вдруг очнулся. |
|
"He's a funny fellow, Swithin," he said, but in a half-hearted way. |
- Чудак Суизин, - сказал он вяло. |
|
Old Jolyon's silence, his stern eyes, held them all in a kind of paralysis. He was disconcerted himself by the effect of his own words--an effect which seemed to deepen the importance of the very rumour he had come to scotch; but he was still angry. |
Молчаливость старого Джолиона и его суровый взгляд держали всех в состоянии, близком к параличу. Старый Джолион и сам был смущен впечатлением, создавшимся после его слов, - оно только подчеркивало всю серьезность слухов, которые он пришел опровергнуть; но гнев все еще не покидал его. |
|
He had not done with them yet--No, no--he would give them another rub or two |
Он не кончил - нет, нет, - он еще проучит их как следует! |
|
He did not wish to rub his nieces, he had no quarrel with them--a young and presentable female always appealed to old Jolyon's clemency--but that fellow James, and, in a less degree perhaps, those others, deserved all they would get. And he, too, asked for Timothy. |
Старый Джолион не хотел "учить" племянниц, он с ними не ссорился, молодые хорошенькие женщины всегда могли рассчитывать на его милосердие, - но этот Джемс и остальная публика - правда, в меньшей степени - заслужили хороший урок. И старый Джолион тоже справился о Тимоти. |
|
As though feeling that some danger threatened her younger brother, Aunt Juley suddenly offered him tea: |
Словно почувствовав опасность, грозившую младшему брату, миссис Смолл предложила Джолиону чаю. |
|
"There it is," she said, "all cold and nasty, waiting for you in the back drawing room, but Smither shall make you some fresh." |
- Правда, он совсем остыл, пока ты сидишь тут, - сказала она, - но Смизер заварит свежий. |
|
Old Jolyon rose: |
Старый Джолион встал. |
|
"Thank you," he said, looking straight at James, "but I've no time for tea, and--scandal, and the rest of it! It's time I was at home. Good-bye, Julia; good-bye, Hester; good-bye, Winifred." |
- Благодарю, - ответил он, в упор глядя на Джемса, - мне некогда пить чай, разводить сплетни и тому подобное! Пора домой! До свидания, Джули, до свидания, Эстер, до свидания, Уинифрид! |
|
Without more ceremonious adieux, he marched out. |
И без дальнейших церемоний вышел из комнаты. |
|
Once again in his cab, his anger evaporated, for so it ever was with his wrath--when he had rapped out, it was gone. Sadness came over his spirit. He had stopped their mouths, maybe, but at what a cost! At the cost of certain knowledge that the rumour he had been resolved not to believe was true. June was abandoned, and for the wife of that fellow's son! He felt it was true, and hardened himself to treat it as if it were not; but the pain he hid beneath this resolution began slowly, surely, to vent itself in a blind resentment against James and his son. |
В кэбе гнев его испарился. Так бывало всегда: стоило ему только дать волю своему гневу - и он исчезал. Старому Джолиону стало грустно. Может быть, он и заткнул им рты, но какой ценой! Старый Джолион знал теперь, что в слухах, которым он отказался верить, была правда. Джун брошена, и брошена ради жены сынка Джемса! Он чувствовал, что все это правда, и упрямо решил считать эту правду вздором; а боль, которая таилась под таким решением, медленно, но верно переходила в слепую злобу против Джемса и его сына. |
|
The six women and one man left behind in the little drawing-room began talking as easily as might be after such an occurrence, for though each one of them knew for a fact that he or she never talked scandal, each one of them also knew that the other six did; all were therefore angry and at a loss. James only was silent, disturbed, to the bottom of his soul. |
Шесть женщин и один мужчина, оставшиеся в комнате, занялись разговором, насколько разговор мог удаться после всего, что произошло; каждый считал себя совершенно непричастным к сплетням, но был твердо уверен, что остальные шестеро сплетнями не гнушаются; поэтому все сидели злые и растерянные. Один только Джемс сохранял молчание, взволнованный до глубины души. |
|
Presently Francie said: |
Фрэнси сказала: |
|
"Do you know, I think Uncle Jolyon is terribly changed this last year. What do you think, Aunt Hester?" |
- По-моему, дядя Джолион ужасно изменился за последний год. Правда, тетя Эстер? |
|
Aunt Hester made a little movement of recoil: |
Тетя Эстер съежилась. |
|
"Oh, ask your Aunt Julia!" she said; "I know nothing about it." |
- Ах, спроси тетю Джули! - сказала она. - Я не знаю. |
|
No one else was afraid of assenting, and James muttered gloomily at the floor: |
Остальные не побоялись подтвердить слова Фрэнси, а Джемс мрачно пробормотал, не поднимая глаз от пола: |
|
"He's not half the man he was." |
- Ничего прежнего в нем не осталось. |
|
"I've noticed it a long time," went on Francie; "he's aged tremendously." |
- Я уже давно это заметила, - продолжала Фрэнси, - он ужасно постарел. |
|
Aunt Juley shook her head; her face seemed suddenly to have become one immense pout. |
Тетя Джули покачала головой; лицо ее превратилось в сплошную гримасу сострадания. |
|
"Poor dear Jolyon," she said, "somebody ought to see to it for him!" |
- Бедный Джолион! - сказала она. - За ним нужен уход! |
|
There was again silence; then, as though in terror of being left solitarily behind, all five visitors rose simultaneously, and took their departure. |
Снова наступило молчание; затем все пятеро гостей встали сразу, словно каждый из них боялся задержаться здесь дольше других, и простились. |
|
Mrs. Small, Aunt Hester, and their cat were left once more alone, the sound of a door closing in the distance announced the approach of Timothy. |
Миссис Смолл, тетя Эстер и кошка снова остались одни; вдалеке хлопнула дверь, возвещая о приближении Тимоти. |
|
That evening, when Aunt Hester had just got off to sleep in the back bedroom that used to be Aunt Juley's before Aunt Juley took Aunt Ann's, her door was opened, and Mrs. Small, in a pink night-cap, a candle in her hand, entered: |
В тот же вечер, когда тетя Эстер только что задремала у себя в спальне, которая принадлежала тете Джули до того, как тетя Джули перебралась в спальню тети Энн, дверь приотворилась и вошла миссис Смолл в розовом чепце и со свечой в руках. |
|
"Hester!" she said. "Hester!" |
- Эстер! - сказала она. - Эстер! |
|
Aunt Hester faintly rustled the sheet. |
Тетя Эстер слабо зашевелилась под одеялом. |
|
"Hester," repeated Aunt Juley, to make quite sure that she had awakened her, "I am quite troubled about poor dear Jolyon. What," Aunt Juley dwelt on the word, "do you think ought to be done?" |
- Эстер, - повторила тетя Джули, желая убедиться, что сестра проснулась, - я так беспокоюсь о бедном Джолионе. Как ему помочь? - она сделала ударение на этом слове. - Что ты посоветуешь? |
|
Aunt Hester again rustled the sheet, her voice was heard faintly pleading: |
Тетя Эстер снова завозилась под одеялом, в голосе ее послышались умоляющие нотки: |
|
"Done? How should I know?" |
- Как помочь? Откуда же я знаю? |
|
Aunt Juley turned away satisfied, and closing the door with extra gentleness so as not to disturb dear Hester, let it slip through her fingers and fall to with a 'crack.' |
Тетя Джули вышла из комнаты вполне удовлетворенная и с удвоенной осторожностью притворила за собой дверь, чтобы не беспокоить Эстер, но ручка выскользнула у нее из пальцев и дверь захлопнулась с грохотом. |
|
Back in her own room, she stood at the window gazing at the moon over the trees in the Park, through a chink in the muslin curtains, close drawn lest anyone should see. And there, with her face all round and pouting in its pink cap, and her eyes wet, she thought of 'dear Jolyon,' so old and so lonely, and how she could be of some use to him; and how he would come to love her, as she had never been loved since--since poor Septimus went away. |
Вернувшись к себе, тетя Джули остановилась у окна и сквозь щелку между кисейными занавесками, плотно задернутыми, чтобы с улицы ничего не было видно, стала смотреть на луну, показавшуюся над деревьями парка. И, стоя там в розовом чепчике, обрамлявшем ее круглое, печально сморщившееся лицо, она проливала слезы и думала о "бедном Джолионе" - старом, одиноком, и о том, что она могла бы помочь ему и он привязался бы к ней и любил бы ее так, как ее никто не любил после... после смерти бедного Септимуса. |
|
English |
Русский |
|
Roger's house in Prince's Gardens was brilliantly alight. Large numbers of wax candles had been collected and placed in cut-glass chandeliers, and the parquet floor of the long, double drawing-room reflected these constellations. An appearance of real spaciousness had been secured by moving out all the furniture on to the upper landings, and enclosing the room with those strange appendages of civilization known as 'rout' seats. |
Дом Роджера на Принсез-Гарденс был ярко освещен. Множество восковых свечей горело в хрустальных канделябрах, и паркет длинного зала отражал эти созвездия. Впечатление простора достигалось тем, что вся мебель была вынесена наверх и в комнате остались только причудливые продукты цивилизации, известные под названием "мебели для раутов". |
|
In a remote corner, embowered in palms, was a cottage piano, with a copy of the 'Kensington Coil' open on the music-stand. |
В самом дальнем углу, осененное пальмами, стояло пианино с раскрытым на пюпитре вальсом "Кенсингтонское гулянье". |
|
Roger had objected to a band. He didn't see in the least what they wanted with a band; he wouldn't go to the expense, and there was an end of it. Francie (her mother, whom Roger had long since reduced to chronic dyspepsia, went to bed on such occasions), had been obliged to content herself with supplementing the piano by a young man who played the cornet, and she so arranged with palms that anyone who did not look into the heart of things might imagine there were several musicians secreted there. She made up her mind to tell them to play loud--there was a lot of music in a cornet, if the man would only put his soul into it. |
Роджер не захотел пригласить оркестр. Он не мог понять, зачем нужен оркестр; он не согласен на такой расход - и кончено. Фрэнси (ее мать, давно уже доведенная Роджером до хронической ипохондрии, в таких случаях ложилась в постель) пришлось удовольствоваться одним пианино, присовокупив к нему некоего молодого человека, игравшего на корнет-а-пистоне: но она постаралась расставить пальмы с таким расчетом, чтобы люди не очень прозорливые могли заподозрить за ними присутствие нескольких музыкантов. Фрэнси решила сказать, чтобы играли погромче, - из одного только корнета можно извлечь массу звуков, если играть с душой. |
|
In the more cultivated American tongue, she was 'through' at last--through that tortuous labyrinth of make-shifts, which must be traversed before fashionable display can be combined with the sound economy of a Forsyte. Thin but brilliant, in her maize-coloured frock with much tulle about the shoulders, she went from place to place, fitting on her gloves, and casting her eye over it all. |
Наконец все было закончено. Фрэнси выбралась из мучительного лабиринта всяческих ухищрений, которого не минуешь, затеяв сочетать фешенебельный прием с разумной экономностью Форсайтов. Худенькая, но элегантная, она расхаживала с места на место в светло-желтом платье, отделанном на плечах пышными воланами из тюля, и натягивала перчатки, в последний раз оглядывая зал. |
|
To the hired butler (for Roger only kept maids) she spoke about the wine. Did he quite understand that Mr. Forsyte wished a dozen bottles of the champagne from Whiteley's to be put out? But if that were finished (she did not suppose it would be, most of the ladies would drink water, no doubt), but if it were, there was the champagne cup, and he must do the best he could with that. |
С нанятым на сегодняшний вечер лакеем (Роджер держал только женскую прислугу) она обсудила вопрос о вине. Понятно ли ему, что мистер Форсайт приказал подать дюжину бутылок шампанского от Уитли? Но если дюжины не хватит (вряд ли, конечно, - большинство дам будет пить воду), но если не хватит, есть еще крюшон - пусть обходится как умеет. |
|
She hated having to say this sort of thing to a butler, it was so infra dig.; but what could you do with father? Roger, indeed, after making himself consistently disagreeable about the dance, would come down presently, with his fresh colour and bumpy forehead, as though he had been its promoter; and he would smile, and probably take the prettiest woman in to supper; and at two o'clock, just as they were getting into the swing, he would go up secretly to the musicians and tell them to play 'God Save the Queen,' and go away. |
Неприятно говорить лакею такие вещи - ужасно унизительно, но что поделаешь с отцом? И правда, Роджер всегда ворчал из-за этих балов, а потом появлялся в гостиной - румяный, крутолобый - с таким видом, словно все это была его собственная затея: он улыбался и даже приглашал к ужину самую хорошенькую женщину, а в два часа, когда начиналось настоящее веселье, незаметно подходил к музыкантам, приказывал сыграть "Боже, храни королеву" и удалялся к себе. |
|
Francie devoutly hoped he might soon get tired, and slip off to bed. |
Фрэнси только на то и надеялась, что он быстро устанет и отправится спать. |
|
The three or four devoted girl friends who were staying in the house for this dance, had partaken with her, in a small, abandoned room upstairs, of tea and cold chicken-legs, hurriedly served; the men had been sent out to dine at Eustace's Club, it being felt that they must be fed up. |
В обществе двух-трех преданных подруг, которые явились в дом с утра, Фрэнси поела холодной курятины и выпила чаю, наспех сервированного в пустой маленькой комнатке наверху; мужчин послали обедать в клуб Юстаса - им надо поесть как следует. |
|
Punctually on the stroke of nine arrived Mrs. Small alone. She made elaborate apologies for the absence of Timothy, omitting all mention of Aunt Hester, who, at the last minute, had said she could not be bothered. Francie received her effusively, and placed her on a rout seat, where she left her, pouting and solitary in lavender-coloured satin--the first time she had worn colour since Aunt Ann's death. |
Ровно в девять часов приехала миссис Смолл. В очень сложных выражениях она извинилась за Тимоти и обошла молчанием отсутствие тети Эстер, которая в последнюю минуту попросила оставить ее в покое. Фрэнси приняла тетку очень радушно, усадила на маленький стульчик и ушла; тетя Джули, впервые после смерти тети Энн надевшая светло-лиловое шелковое платье, надула губы и осталась сидеть в полном одиночестве. |
|
The devoted maiden friends came now from their rooms, each by magic arrangement in a differently coloured frock, but all with the same liberal allowance of tulle on the shoulders and at the bosom--for they were, by some fatality, lean to a girl. They were all taken up to Mrs. Small. None stayed with her more than a few seconds, but clustering together talked and twisted their programmes, looking secretly at the door for the first appearance of a man. |
Вскоре из верхних комнат спустились преданные подруги, словно по волшебству оказавшиеся в платьях разных цветов, но с одинаковыми пышными воланами из тюля на плечах и на груди, так как все они по странному совпадению были как на подбор очень худощавы. Подруг подвели к миссис Смолл. Каждая поговорила с ней несколько секунд, потом они все сбились в кучку, болтали, теребили в руках программы и украдкой поглядывали на дверь в ожидании прихода кого-нибудь из приглашенных мужчин. |
|
Then arrived in a group a number of Nicholases, always punctual-- the fashion up Ladbroke Grove way; and close behind them Eustace and his men, gloomy and smelling rather of smoke. |
Вошли группой сыновья Николаса, всегда пунктуальные - на Лэдброк-Гров пунктуальность была в моде, - следом за ними Юстас с братьями - мрачные, пропахшие табачным дымом. |
|
Three or four of Francie's lovers now appeared, one after the other; she had made each promise to come early. They were all clean-shaven and sprightly, with that peculiar kind of young-man sprightliness which had recently invaded Kensington; they did not seem to mind each other's presence in the least, and wore their ties bunching out at the ends, white waistcoats, and socks with clocks. All had handkerchiefs concealed in their cuffs. They moved buoyantly, each armoured in professional gaiety, as though he had come to do great deeds. Their faces when they danced, far from wearing the traditional solemn look of the dancing, English- man, were irresponsible, charming, suave; they bounded, twirling their partners at great pace, without pedantic attentionto the rhythm of the music. |
Один за другим появились два-три поклонника Фрэнси; с них она заранее взяла слово приехать вовремя. Все они были чисто выбриты и оживлены той оживленностью, которая с некоторых пор была в таком ходу среди кенсингтонской молодежи; друг к другу эти юноши относились весьма благодушно; у них были пышные галстуки, белые жилеты и носки со стрелками. Носовой платок каждый прятал под обшлаг. Они двигались с непринужденной веселостью, вооружившись привычным оживлением, словно знали, что от них ждут здесь великих деяний. Отказавшись от традиционной торжественной маски танцующего англичанина, они танцевали с безмятежным, очаровательным, учтивым выражением на лице; подпрыгивали и кружили вихрем своих дам, считая излишним педантически следовать ритму. |
|
At other dancers they looked with a kind of airy scorn--they, the light brigade, the heroes of a hundred Kensington 'hops'--from whom alone could the right manner and smile and step be hoped. |
На остальных танцоров поклонники Фрэнси поглядывали с легким презрением: только у этой веселой команды, у них, героев кенсингтонских танцулек, можно научиться умению держать себя, улыбаться и танцевать. |
|
After this the stream came fast; chaperones silting up along the wall facing the entrance, the volatile element swelling the eddy in the larger room. |
Поток гостей увеличивался; мамаши расселись вдоль стены напротив дверей, более подвижная публика влилась в толпу танцующих. |
|
Men were scarce, and wallflowers wore their peculiar, pathetic expression, a patient, sourish smile which seemed to say: "Oh, no! don't mistake me, I know you are not coming up to me. I can hardly expect that!" And Francie would plead with one of her lovers, or with some callow youth: |
Мужчин не хватало, и дамы, оставшиеся без кавалеров, смотрели на танцы с тем патетическим выражением, с той терпеливой, кислой улыбкой, которая, казалось, говорила: "О нет! Не обманете! Я знаю, что вы не ко мне. Я на это и не надеюсь!" И Фрэнси то и дело упрашивала своих поклонников или кого-нибудь из неискушенных: |
|
"Now, to please me, do let me introduce you to Miss Pink; such a nice girl, really!" and she would bring him up, and say: |
- Ну, сделайте мне удовольствие, пойдемте, я вас познакомлю с мисс Пинк; она очаровательная девушка! - и подводила их к ней. |
|
"Miss Pink--Mr. Gathercole. Can you spare him a dance?" |
- Мисс Пинк - мистер Гэтеркоул. У вас, может быть, остались свободные танцы? |
|
Then Miss Pink, smiling her forced smile, colouring a little, answered: |
Улыбаясь деланной улыбкой и слегка краснея, мисс Пинк отвечала: |
|
"Oh! I think so!" and screening her empty card, wrote on it the name of Gathercole, spelling it passionately in the district that he proposed, about the second extra. |
- Да, кажется, остались! - и, заслонив рукой чистое карнэ, лихорадочно записывала Гэтеркоула где-то в самом конце под тем танцем, который он предлагал. |
|
But when the youth had murmured that it was hot, and passed, she relapsed into her attitude of hopeless expectation, into her patient, sourish smile. |
Но стоило только молодому человеку отойти, пробормотав что-то насчет духоты, она снова застывала в позе безнадежного ожидания, снова улыбалась терпеливой, кислой улыбкой. |
|
Mothers, slowly fanning their faces, watched their daughters, and in their eyes could be read all the story of those daughters' fortunes. As for themselves, to sit hour after hour, dead tired, silent, or talking spasmodically--what did it matter, so long as the girls were having a good time! But to see them neglected and passed by! Ah! they smiled, but their eyes stabbed like the eyes of an offended swan; they longed to pluck young, Gathercole by the slack of his dandified breeches, and drag him to their daughters--the jackanapes! |
Мамаши наблюдали за дочерьми, медленно обмахиваясь веерами, и в глазах их можно было прочесть всю повесть об успехах дочерей. Что же касается бесконечного сидения здесь, усталости, молчания, изредка прерываемого коротким разговором, то чего только не вытерпишь, лишь бы девочки веселились! Но видеть, что их не замечают, проходят мимо! Ах! Они улыбались, но глаза их метали молнии, как глаза потревоженного лебедя; им хотелось вцепиться в модные брюки молодого Гэтеркоула и подтащить его к дочери - нахала! |
|
And all the cruelties and hardness of life, its pathos and unequal chances, its conceit, self-forgetfulness, and patience, were presented on the battle-field of this Kensington ball-room. |
И вся жестокость, вся суровость жизни - ее пафос, ее переменчивое счастье, тщеславие, самопожертвование, покорность - все было здесь на поле брани кенсингтонской гостиной. |
|
Here and there, too, lovers--not lovers like Francie's, a peculiar breed, but simply lovers--trembling, blushing, silent, sought each other by flying glances, sought to meet and touch in the mazes of the dance, and now and again dancing together, struck some beholder by the light in their eyes. |
То тут, то там влюбленные, не похожие на поклонников Фрэнси - эти были совсем особой породы, - нет, просто влюбленные, дрожащие, краснеющие, молчаливые, искали друг друга мимолетными взглядами, искали встреч и прикосновений в сумятице бала и время от времени танцевали вместе, сиянием глаз привлекая к себе внимание случайного наблюдателя. |
|
Not a second before ten o'clock came the Jameses--Emily, Rachel, Winifred (Dartie had been left behind, having on a former occasion drunk too much of Roger's champagne), and Cicely, the youngest, making her debut; behind them, following in a hansom from the paternal mansion where they had dined, Soames and Irene. |
В десять часов - минута в минуту - появились Эмили, Рэчел, Уинифрид (Дарти оставили дома, потому что в прошлый раз он выпил у Роджера слишком много шампанского) и Сисили, самая младшая, - это был ее первый выезд; следом за ними прямо с обеда в отчем доме приехали Ирэн и Сомс. |
|
All these ladies had shoulder-straps and no tulle--thus showing at once, by a bolder exposure of flesh, that they came from the more fashionable side of the Park. |
Платья у этих дам были очень открытые и без всякого тюля - более откровенные туалеты сразу же показывали, что обладательницы их приехали из более фешенебельных кварталов по ту сторону парка. |
|
Soames, sidling back from the contact of the dancers, took up a position against the wall. Guarding himself with his pale smile, he stood watching. Waltz after waltz began and ended, couple after couple brushed by with smiling lips, laughter, and snatches of talk; or with set lips, and eyes searching the throng; or again, with silent, parted lips, and eyes on each other. And the scent of festivity, the odour of flowers, and hair, of essences that women love, rose suffocatingly in the heat of the summer night. |
Отступив перед танцующими парами, Сомс занял место у стены. Он вооружился бледной улыбкой и стал смотреть на танцы. Вальс следовал за вальсом, пара за парой проносилась мимо - с улыбками, смехом, обрывками разговоров; или же с твердо сжатыми губами и с взглядом, ищущим кого-то в толпе; или тоже молча, с еле заметной улыбкой, с глазами, устремленными друг на друга. И аромат бала, запах цветов, волос и духов, которые так любят женщины, подымался душной волной в теплом воздухе летнего вечера. |
|
Silent, with something of scorn in his smile, Soames seemed to notice nothing; but now and again his eyes, finding that which they sought, would fix themselves on a point in the shifting throng, and the smile die off his lips. |
Молчаливый, насмешливо улыбающийся Сомс, казалось, ничего не видел вокруг себя; но время от времени глаза его находили в толпе то, что он искала устремлялись туда, и улыбка исчезала с его губ. |
|
He danced with no one. Some fellows danced with their wives; his sense of 'form' had never permitted him to dance with Irene since their marriage, and the God of the Forsytes alone can tell whether this was a relief to him or not. |
Он ни с кем не танцевал. Некоторые мужья танцуют с женами, но чувство "приличия" не позволяло Сомсу танцевать с Ирэн со времени их свадьбы, и только одному богу Форсайтов известно, приносило ли это ему облегчение или нет. |
|
She passed, dancing with other men, her dress, iris-coloured, floating away from her feet. She danced well; he was tired of hearing women say with an acid smile: "How beautifully your wife dances, Mr. Forsyte--it's quite a pleasure to watch her!" Tired of answering them with his sidelong glance: "You think so?" |
Она проносилась мимо, танцуя с другими мужчинами, платье цвета ирисов развевалось вокруг ее ног. Она танцевала хорошо; ему уже надоело выслушивать комплименты дам, говоривших с кислой улыбкой: "Как прекрасно танцует ваша жена, мистер Форсайт, просто наслаждение смотреть!" Надоело отвечать, искоса поглядывая на них: "Вы находите?" |
|
A young couple close by flirted a fan by turns, making an unpleasant draught. Francie and one of her lovers stood near. They were talking of love. |
Одна пара неподалеку от него кокетливо обмахивалась по очереди веером, и Сомсу был неприятен ветер, который они подняли. Тут же рядом остановилась Фрэнси с кем-то из своих поклонников. Они говорили о любви. |
|
He heard Roger's voice behind, giving an order about supper to a servant. Everything was very second-class! He wished that he had not come! He had asked Irene whether she wanted him; she had answered with that maddening smile of hers "Oh, no!" |
Позади себя Сомс услышал голос Роджера, отдававшего горничной распоряжения относительно ужина. Все здесь далеко не первого сорта! Не надо было приезжать. Перед тем как собираться, он спросил Ирэн, нужно ли ему ехать; она ответила со своей обычной улыбкой, сводившей его с ума: "О нет!" |
|
Why had he come? For the last quarter of an hour he had not even seen her. Here was George advancing with his Quilpish face; it was too late to get out of his way. |
Зачем же он поехал? Последние четверть часа он даже не видел ее. А вот Джордж направляется к нему с сардоническим видом; теперь от него уже не скроешься. |
|
"Have you seen 'The Buccaneer'?" said this licensed wag; "he's on the warpath--hair cut and everything!" |
- Видал "пирата"? - спросил этот присяжный остряк. - Он в боевой готовности - подстригся и все такое прочее! |
|
Soames said he had not, and crossing the room, half-empty in an interval of the dance, he went out on the balcony, and looked down into the street. |
Сомс сказал, что не видел, пересек залу, опустевшую на время перерыва между танцами, вышел на балкон и взглянул на улицу. |
|
A carriage had driven up with late arrivals, and round the door hung some of those patient watchers of the London streets who spring up to the call of light or music; their faces, pale and upturned above their black and rusty figures, had an air of stolid watching that annoyed Soames. Why were they allowed to hang about; why didn't the bobby move them on? |
Подъехала карета с запоздавшими гостями; около дверей стояла кучка тех терпеливых зевак - завсегдатаев лондонской улицы, - которых так притягивают освещенные окна и музыка; их запрокинутые лица, выделявшиеся бледным пятном над темными фигурами, смотрели вверх с тупым упорством, раздражавшим Сомса: зачем им позволяют слоняться по улицам, почему полисмен не прогонит их отсюда? |
|
But the policeman took no notice of them; his feet were planted apart on the strip of crimson carpet stretched across the pavement; his face, under the helmet, wore the same stolid, watching look as theirs. |
Но полисмен не обращал на зевак никакого внимания; широко расставив ноги, он стоял на красной дорожке, постеленной через тротуар; его лицо, видневшееся из-под каски, смотрело вверх с тем же тупым упорством. |
|
Across the road, through the railings, Soames could see the branches of trees shining, faintly stirring in the breeze, by the gleam of the street lamps; beyond, again, the upper lights of the houses on the other side, so many eyes looking down on the quiet blackness of the garden; and over all, the sky, that wonderful London sky, dusted with the innumerable reflection of countless lamps; a dome woven over between its stars with the refraction of human needs and human fancies--immense mirror of pomp and misery that night after night stretches its kindly mocking over miles of houses and gardens, mansions and squalor, over Forsytes, policemen, and patient watchers in the streets. |
Напротив, за решеткой, при свете фонарей виднелись ветки деревьев, блестящие, чуть трепещущие на легком ветерке; дальше - освещенные окна домов на другой стороне улицы, словно глаза, смотрящие вниз, в безмятежную темноту сада; а надо всем этим - небо, поразительное лондонское небо, подсвеченное заревом бесчисленных огней; звездный покров, вытканный из людских нужд, людских мечтаний, - необъятное зеркало, отражающее пышность и убожество, ночь за ночью дарящее свою мягкую усмешку множеству домов, парков, дворцов, лачуг, Форсайтам, полисменам и терпеливой кучке уличных зевак. |
|
Soames turned away, and, hidden in the recess, gazed into the lighted room. It was cooler out there. He saw the new arrivals, June and her grandfather, enter. What had made them so late? They stood by the doorway. They looked fagged. Fancy Uncle Jolyon turning out at this time of night! Why hadn't June come to Irene, as she usually did, and it occurred to him suddenly that he had seen nothing of June for a long time now. |
Сомс повернулся и из-за своего прикрытия снова посмотрел в освещенный зал. На балконе прохладнее. Он видел, как вошли запоздалые гости - Джун с дедом. Что их так задержало? Они остановились в дверях. Вид у обоих был измученный. Подумать только! Дядя Джолион выбрался из дому в такой поздний час! Почему Джун не заехала, как всегда, за Ирэн? И Сомс вдруг вспомнил, что Джун давно уже не показывалась у них в доме. |
|
Watching her face with idle malice, he saw it change, grow so pale that he thought she would drop, then flame out crimson. Turning to see at what she was looking, he saw his wife on Bosinney's arm, coming from the conservatory at the end of the room. Her eyes were raised to his, as though answering some question he had asked, and he was gazing at her intently. |
Глядя на нее с беспричинным злорадством. Сомс заметил, как Джун вдруг изменилась в лице, побледнела так, что, казалось, вот-вот упадет без чувств, потом залилась румянцем. Повернувшись в направлении ее взгляда, Сомс увидел жену, выходившую под руку с Босини из зимнего сада в противоположном конце гостиной. Она подняла на Босини глаза, вероятно, отвечая на какой-то его вопрос, и он тоже пристально смотрел на нее. |
|
Soames looked again at June. Her hand rested on old Jolyon's arm; she seemed to be making a request. He saw a surprised look on his uncle's face; they turned and passed through the door out of his sight. |
Сомс опять взглянул на Джун. Она держала старого Джолиона под руку и как будто просила его о чем-то. Сомс уловил удивленный взгляд дяди; они повернулись и исчезли за дверью. |
|
The music began again--a waltz--and, still as a statue in the recess of the window, his face unmoved, but no smile on his lips, Soames waited. Presently, within a yard of the dark balcony, his wife and Bosinney passed. He caught the perfume of the gardenias that she wore, saw the rise and fall of her bosom, the languor in her eyes, her parted lips, and a look on her face that he did not know. To the slow, swinging measure they danced by, and it seemed to him that they clung to each other; he saw her raise her eyes, soft and dark, to Bosinney's, and drop them again. |
Снова заиграла музыка - начали вальс; неподвижный, точно статуя в нише окна, не дрогнув ни одним мускулом, но уже без улыбки, Сомс ждал, что будет дальше. Вскоре в нескольких шагах от балкона мимо него промелькнули Ирэн и Босини. Сомс уловил запах ее гардений, увидел, как волнуется ее грудь, увидел ее томный взгляд, полуоткрытые губы, поймал незнакомое до сих пор выражение ее лица. Под медленный ритмичный вальс они проплыли мимо, и Сомсу казалось, что тела их прильнули друг к другу; он видел, как Ирэн подняла на Босини глаза - мягкие, темные - и снова опустила их. |
|
Very white, he turned back to the balcony, and leaning on it, gazed down on the Square; the figures were still there looking up at the light with dull persistency, the policeman's face, too, upturned, and staring, but he saw nothing of them. Below, a carriage drew up, two figures got in, and drove away.... |
Бледный как полотно. Сомс повернулся спиной к залу и, облокотившись на перила, стал смотреть вниз на сквер; зеваки все еще торчали около дома, с тупым упорством глядя на освещенные окна, полисмен по-прежнему стоял, запрокинув голову, но Сомс не замечал всего этого. К подъезду подали карету, в нее сели двое, и карета отъехала... |
|
That evening June and old Jolyon sat down to dinner at the usual hour. The girl was in her customary high-necked frock, old Jolyon had not dressed. |
В тот вечер Джун и старый Джолион спустились к обеду в обычный час. Девушка пришла в будничном закрытом платье, старый Джолион тоже был одет по-домашнему. |
|
At breakfast she had spoken of the dance at Uncle Roger's, she wanted to go; she had been stupid enough, she said, not to think of asking anyone to take her. It was too late now. |
Еще за завтраком Джун сказала, что собирается на бал к дяде Роджеру. Так глупо, она ни с кем не сговорилась. А теперь уже поздно. |
|
Old Jolyon lifted his keen eyes. June was used to go to dances with Irene as a matter of course! And deliberately fixing his gaze on her, he asked: "Why don't you get Irene?" |
Старый Джолион поднял на нее свои проницательные глаза. Раньше Джун ездила с Ирэн, так уж издавна повелось. И, нарочно не спуская с внучки взгляда, он спросил: |
|
No! June did not want to ask Irene; she would only go if--if her grandfather wouldn't mind just for once for a little time! |
- Почему бы тебе не поехать с Ирэн? Нет! Джун не хочет просить Ирэн; она поедет только в том случае, если... если дедушка согласится поехать, ну один-единственный раз - хоть не надолго! |
|
At her look, so eager and so worn, old Jolyon had grumblingly consented. He did not know what she wanted, he said, with going to a dance like this, a poor affair, he would wager; and she no more fit for it than a cat! What she wanted was sea air, and after his general meeting of the Globular Gold Concessions he was ready to take her. She didn't want to go away? Ah! she would knock herself up! Stealing a mournful look at her, he went on with his breakfast. |
У нее был такой взволнованный, такой измученный вид, что старый Джолион, ворча, согласился. Что ей за охота ехать на этот бал, говорил он, наверно, жалкое зрелище, можно пари держать; да вообще нечего носиться по балам! Морской воздух - вот что ей нужно; дайте ему только провести общее собрание пайщиков "Золотопромышленной концессии" - и он увезет ее на море. Она не хочет уезжать? Хочет себя вконец измучить! И, с грустью посмотрев на Джун, он снова занялся едой. |
|
June went out early, and wandered restlessly about in the heat. Her little light figure that lately had moved so languidly about its business, was all on fire. She bought herself some flowers. She wanted--she meant to look her best. He would be there! She knew well enough that he had a card. She would show him that she did not care. But deep down in her heart she resolved that evening to win him back. She came in flushed, and talked brightly all lunch; old Jolyon was there, and he was deceived. |
Джун рано вышла из дому и долго бродила по жаре. Маленькая, легкая, такая неторопливая и вялая последнее время, сейчас она горела точно в огне. Она купила цветов. Ей хотелось - во что бы то ни стало хотелось выглядеть сегодня как можно привлекательнее. Он будет там! Она отлично знала, что ему послали приглашение. Она докажет ему, что ей решительно все равно. Но в глубине души Джун решила отвоевать его сегодня вечером. Она вернулась возбужденная, много говорила за столом; старый Джолион тоже был дома, и ей удалось провести его. |
|
In the afternoon she was overtaken by a desperate fit of sobbing. She strangled the noise against the pillows of her bed, but when at last it ceased she saw in the glass a swollen face with reddened eyes, and violet circles round them. She stayed in the darkened room till dinner time. |
Позже, среди дня, вдруг пришли безудержные слезы Джун зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания, а когда приступ кончился, она увидела в зеркале вспухшее лицо с темными кругами у покрасневших глаз. До самого обеда она просидела у себя, спустив в комнате шторы. |
|
All through that silent meal the struggle went on within her. |
За обедом, который прошел в полном молчании, Джун боролась с собой. |
|
She looked so shadowy and exhausted that old Jolyon told 'Sankey' to countermand the carriage, he would not have her going out.... She was to go to bed! She made no resistance. She went up to her room, and sat in the dark. At ten o'clock she rang for her maid. |
Она была так бледна, так измучена, что старый Джолион приказал отложить карету: он не позволит Джун ехать. Пусть ложится в постель! Джун не стала прекословить. Она поднялась к себе в комнату и сидела там в темноте. К десять часов она позвонила горничной. |
|
"Bring some hot water, and go down and tell Mr. Forsyte that I feel perfectly rested. Say that if he's too tired I can go to the dance by myself." |
- Дайте горячей воды и скажите мистеру Форсайту, что я отдохнула. Если он устал, я поеду одна. |
|
The maid looked askance, and June turned on her imperiously. |
Горничная недоверчиво посмотрела на нее, и Джун повторила повелительным тоном: |
|
"Go," she said, "bring the hot water at once!" |
- Идите и сейчас же подайте мне горячей воды! |
|
Her ball-dress still lay on the sofa, and with a sort of fierce care she arrayed herself, took the flowers in her hand, and went down, her small face carried high under its burden of hair. She could hear old Jolyon in his room as she passed. |
Бальное платье все еще лежало на диване, она оделась с какой-то яростной тщательностью, взяла цветы и сошла вниз, высоко неся голову с тяжелой копной волос. Проходя мимо комнаты старого Джолиона, Джун слышала, как он шагает там, за дверью. |
|
Bewildered and vexed, he was dressing. It was past ten, they would not get there till eleven; the girl was mad. But he dared not cross her the expression of her face at dinner haunted him. |
Он одевался сбитый с толку, рассерженный. Сейчас уже одиннадцатый час, раньше одиннадцати они не попадут туда; Джун сошла с ума. Но он не решался спорить - выражение ее лица за обедом не выходило у него из головы. |
|
With great ebony brushes he smoothed his hair till it shone like silver under the light; then he, too, came out on the gloomy staircase. |
Большими щетками черного дерева он пригладил волосы до серебряного блеска; затем вышел на темную лестницу. |
|
June met him below, and, without a word, they went to the carriage. |
Джун встретила его внизу, и, не обменявшись ни словом, они сели в карету. |
|
When, after that drive which seemed to last for ever, she entered Roger's drawing-room, she disguised under a mask of resolution a very torment of nervousness and emotion. The feeling of shame at what might be called 'running after him' was smothered by the dread that he might not be there, that she might not see him after all, and by that dogged resolve--somehow, she did not know how--to win him back. |
Когда эта поездка, тянувшаяся вечность, кончилась, Джун вошла в зал Роджера, пряча под маской решительности волнение и мучительную тревогу. Чувство стыда при мысли, что кто-нибудь может подумать, будто она "бегает за ним", было подавлено страхом: а вдруг его нет здесь, вдруг она так и не увидит его, подавлено решимостью как-нибудь - она сама еще не знала как - отвоевать Босини. |
|
The sight of the ballroom, with its gleaming floor, gave her a feeling of joy, of triumph, for she loved dancing, and when dancing she floated, so light was she, like a strenuous, eager little spirit. He would surely ask her to dance, and if he danced with her it would all be as it was before. She looked about her eagerly. |
При виде бального зала, сверкающего паркетом, Джун почувствовала радость и торжество: она любила танцевать и, танцуя, порхала - легкая, как веселый, полный жизни эльф. Он, конечно, пригласит ее, а если они будут танцевать, все станет, как раньше. Джун нетерпеливо оглядывалась по сторонам. |
|
The sight of Bosinney coming with Irene from the conservatory, with that strange look of utter absorption on his face, struck her too suddenly. They had not seen--no one should see--her distress, not even her grandfather. |
Появление Босини и Ирэн в дверях зимнего сада и полная отрешенность от всего на свете, которую она уловила на его лице, были слишком большой неожиданностью для Джун. Они ничего не видели - никто не должен видеть ее отчаяния, даже дедушка. |
|
She put her hand on Jolyon's arm, and said very low: |
Джун дотронулась до руки старого Джолиона и сказала чуть слышно: |
|
"I must go home, Gran; I feel ill." |
- Поедем домой, дедушка, мне нехорошо. |
|
He hurried her away, grumbling to himself that he had known how it would be. |
Старый Джолион поторопился увести ее, ворча про себя: |
|
To her he said nothing; only when they were once more in the carriage, which by some fortunate chance had lingered near the door, he asked her: |
"Я знал, чем все это кончится". Но Джун он ничего не сказал и только, уже сидя в карете, которая, к счастью, задержалась у подъезда, спросил: |
|
"What is it, my darling?" |
- Что с тобой, родная? |
|
Feeling her whole slender body shaken by sobs, he was terribly alarmed. She must have Blank to-morrow. He would insist upon it. He could not have her like this.... |
Чувствуя, как ее худенькое тело содрогается от рыданий, старый Джолион перепугался. Завтра же позвать Бланка. Он настоит на этом. Так дальше не может продолжаться. |
|
There, there! |
- Ну, перестань, перестань! |
|
June mastered her sobs, and squeezing his hand feverishly, she lay back in her corner, her face muffled in a shawl. |
Она подавила рыдания, судорожно сжала его руку и забилась в угол кареты, прикрыв лицо шалью. |
|
He could only see her eyes, fixed and staring in the dark, but he did not cease to stroke her hand with his thin fingers. |
Старый Джолион видел только глаза Джун, неподвижно устремленные в темноту, и его худые пальцы не переставая гладили ее руку. |
|
English |
Русский |
|
Other eyes besides the eyes of June and of Soames had seen 'those two' (as Euphemia had already begun to call them) coming from the conservatory; other eyes had noticed the look on Bosinney's face. |
Не только глаза Джун и Сомса видели, как "эти двое" (так уже называла их Юфимия) вышли из зимнего сада; не только их глаза уловили выражение лица Босини. |
|
There are moments when Nature reveals the passion hidden beneath the careless calm of her ordinary moods--violent spring flashing white on almond-blossom through the purple clouds; a snowy, moonlit peak, with its single star, soaring up to the passionate blue; or against the flames of sunset, an old yew-tree standing dark guardian of some fiery secret. |
Бывают мгновения, когда Природа обнажает страсть, затаенную под беззаботным спокойствием повседневности: сквозь багряные облака буйная весна вдруг метнет белое пламя на цветущий миндаль; залитая лунным светом снежная вершина с одинокой звездой над ней взмоет к страстной синеве; или старый тис на фоне заката вдруг выступит, словно страж, охраняющий какую-то пламенеющую тайну неба. |
|
There are moments, too, when in a picture-gallery, a work, noted by the casual spectator as '......Titian--remarkably fine,' breaks through the defences of some Forsyte better lunched perhaps than his fellows, and holds him spellbound in a kind of ecstasy. There are things, he feels--there are things here which--well, which are things. Something unreasoning, unreasonable, is upon him; when he tries to define it with the precision of a practical man, it eludes him, slips away, as the glow of the wine he has drunk is slipping away, leaving him cross, and conscious of his liver. He feels that he has been extravagant, prodigal of something; virtue has gone out of him. He did not desire this glimpse of what lay under the three stars of his catalogue. God forbid that he should know anything about the forces of Nature! God forbid that he should admit for a moment that there are such things! Once admit that, and where was he? One paid a shilling for entrance, and another for the programme. |
И бывают такие мгновения, когда картина в музее, отмеченная случайным посетителем, как "*** Тициана - превосходная вещь", пробивает броню кого-нибудь из Форсайтов, может быть, позавтракавшего в этот день плотнее своих собратьев, и повергает его в состояние, близкое к экстазу. Есть что-то - чувствует он - есть что-то такое, что... словом, что-то такое есть. Непонятное, неосознанное овладевает им; как только он со свойственной практичному человеку дотошностью, начинает подыскивать непонятному точное определение, оно ускользает, улетучивается, как улетучиваются винные пары, заставляя его хмуриться и то и дело вспоминать о своей печени. Он чувствует, что допустил какую-то экстравагантность, какое-то излишество, потерял свою добродетель. Ему вовсе не хотелось проникать взором за эти три звездочки, поставленные в каталоге. Боже упаси! Он не желает иметь дело с тайными силами Природы! Боже упаси! Неужели он способен допустить хоть на минуту существование "чего-то такого"? Стоит только задуматься над этим - и кончено дело! Заплатил шиллинг за билет, второй - за каталог, и все. |
|
The look which June had seen, which other Forsytes had seen, was like the sudden flashing of a candle through a hole in some imaginary canvas, behind which it was being moved--the sudden flaming-out of a vague, erratic glow, shadowy and enticing. It brought home to onlookers the consciousness that dangerous forces were at work. For a moment they noticed it with pleasure, with interest, then felt they must not notice it at all. |
Взгляд, который поймала Джун, который поймали Другие Форсайты, был, как пламя свечи, внезапно мелькнувшее сквозь неплотно сдвинутый занавес, позади которого кто-то шел с этой свечой, как внезапная вспышка смутного блуждающего огонька, призрачного, манящего. Зрителям стало ясно, что грозные силы начали свою работу. В первую минуту все отметили это с удовольствием, с интересом, а затем почувствовали, что лучше бы не замечать этого совсем. |
|
It supplied, however, the reason of June's coming so late and disappearing again without dancing, without even shaking hands with her lover. She was ill, it was said, and no wonder. |
Однако теперь было понятно, почему Джун так запоздала, почему она исчезла, не протанцевав ни одного танца, даже не поздоровавшись с женихом. Говорят, она больна, - что ж, ничего удивительного. |
|
But here they looked at each other guiltily. They had no desire to spread scandal, no desire to be ill-natured. Who would have? And to outsiders no word was breathed, unwritten law keeping them silent. |
Но тут они поглядывали друг на друга с виноватым видом. Никому не хотелось распускать сплетни, не хотелось причинять зло. Да и кому захочется? И посторонним не было сказано ни слова: неписаный закон заставил их промолчать. |
|
Then came the news that June had gone to the seaside with old Jolyon. |
А затем пришло известие, что Джун и старый Джолион уехали на море. |
|
He had carried her off to Broadstairs, for which place there was just then a feeling, Yarmouth having lost caste, in spite of Nicholas, and no Forsyte going to the sea without intending to have an air for his money such as would render him bilious in a week. That fatally aristocratic tendency of the first Forsyte to drink Madeira had left his descendants undoubtedly accessible. |
Он повез ее в Бродстэрз, начинавший тогда входить в моду, звезда Ярмута уже закатилась, несмотря на аттестацию Николаса, а если Форсайт едет на море, он намеревается дышать за свои деньги таким воздухом, от которого в первую же неделю глаза на лоб полезут. Фатальная привязанность первого Форсайта к мадере перешла к его потомству в виде ярко выраженной склонности к аристократическим замашкам. |
|
So June went to the sea. The family awaited developments; there was nothing else to do. |
Итак, Джун уехала на море. Семья ждала дальнейших событий; ничего другого не оставалось делать. |
|
But how far--how far had 'those two' gone? How far were they going to go? Could they really be going at all? Nothing could surely come of it, for neither of them had any money. At the most a flirtation, ending, as all such attachments should, at the proper time. |
Но как далеко, как далеко зашли "те двое"? Как далеко собираются они зайти? И собираются ли вообще? Вряд ли это кончится чем-нибудь серьезным, ведь они оба без всяких средств. Самое большее - флирт, который прекратится вовремя, как и подобает таким историям. |
|
Soames' sister, Winifred Dartie, who had imbibed with the breezes of Mayfair--she lived in Green Street--more fashionable principles in regard to matrimonial behaviour than were current, for instance, in Ladbroke Grove, laughed at the idea of there being anything in it. The 'little thing'--Irene was taller than herself, and it was real testimony to the solid worth of a Forsyte that she should always thus be a 'little thing'--the little thing was bored. Why shouldn't she amuse herself? Soames was rather tiring; and as to Mr. Bosinney--only that buffoon George would have called him the Buccaneer--she maintained that he was very chic. |
Сестра Сомса, Уинифрид Дарти, впитавшая вместе с воздухом Мейфера она жила на Грин-стрит - более модные взгляды на супружеские отношения, чем, например, те, которых придерживались на Лэдброк-Гров, смеялась над такими домыслами. "Крошка" - Ирэн была выше ее ростом, и тот факт, что она вечно сходила за "крошку", служил лишним доказательством солидности Форсайтов - "крошка" просто скучает. Почему не поразвлечься? Сомс человек довольно нудный; а что касается мистера Босини, то только этот клоун Джордж мог прозвать его "пиратом" - Уинифрид считала, что в нем есть шик. |
|
This dictum--that Bosinney was chic--caused quit a sensation. It failed to convince. That he was 'good-looking in a way' they were prepared to admit, but that anyone could call a man with his pronounced cheekbones, curious eyes, arid soft felt hats chic was only another instance of Winifred's extravagant way of running after something new. |
Это изречение насчет шика Босини произвело сенсацию, но мало кого убедило. Он "недурен собой", с этим еще можно согласиться, но утверждать, что в человеке с выдающимися скулами и странными глазами - в человеке, который носит фетровую шляпу, есть шик, могла только Уинифрид с ее экстравагантностью и вечной погоней за новизной. |
|
It was that famous summer when extravagance was fashionable, when the very earth was extravagant, chestnut-trees spread with blossom, and flowers drenched in perfume, as they had never been before; when roses blew in every garden; and for the swarming stars the nights had hardly space; when every day and all day long the sun, in full armour, swung his brazen shield above the Park, and people did strange things, lunching and dining in the open air. Unprecedented was the tale of cabs and carriages that streamed across the bridges of the shining river, bearing the upper-middle class in thousands to the green glories of Bushey, Richmond, Kew, and Hampton Court. Almost every family with any pretensions to be of the carriage-class paid one visit that year to the horse-chestnuts at Bushey, or took one drive amongst the Spanish chestnuts of Richmond Park. Bowling smoothly, if dustily, along, in a cloud of their own creation, they would stare fashionably at the antlered heads which the great slow deer raised out of a forest of bracken that promised to autumn lovers such cover as was never seen before. And now and again, as the amorous perfume of chestnut flowers and of fern was drifted too near, one would say to the other: "My dear! What a peculiar scent!" |
Стояло то незабываемое лето, когда экстравагантность была в моде, когда сама земля была экстравагантна: буйно цвели каштаны, и клумбы благоухали как никогда; розы распускались в каждом саду; и ночи не могли вместить всех звезд, высыпавших на небе, а солнце целые дни напролет вращало свой медный щит над парком, и люди совершали странные поступки, завтракали и обедали на воздухе. Никто не запомнит такого количества кэбов и карет, которые вереницей тянулись по мостам через сверкающую реку, увозя богачей под зеленую сень Буши, Ричмонда, Кью и Хэмптон-корта. Почти каждая семья, претендующая на принадлежность к классу крупной буржуазии, который держит собственные выезды, посетила хотя бы по одному разу каштановую аллею в Буши или прокатилась мимо испанских каштанов в Ричмонд-парке. Они проезжали не спеша в облаке пыли, поднятой ими же самими, и, чувствуя себя вполне светскими людьми, поглядывали на больших медлительных оленей, поднимающих ветвистые рога из зарослей папоротника, который к осени обещал влюбленным такие укромные уголки, каких еще никто никогда не видел. И время от времени, когда дурманящее благоухание цветущих каштанов и папоротника доносилось слишком явственно, они говорили друг другу: "Ах, милая! Какой странный запах!" |
|
And the lime-flowers that year were of rare prime, near honey-coloured. At the corners of London squares they gave out, as the sun went down, a perfume sweeter than the honey bees had taken--a perfume that stirred a yearning unnamable in the hearts of Forsytes and their peers, taking the cool after dinner in the precincts of those gardens to which they alone had keys. |
И липы в этом году были необыкновенные, золотые, как мед. Когда солнце садилось, на углах лондонских площадей стоял запах слаще того меда, что уносили пчелы, запах, наполнявший странным томлением сердца Форсайтов и им подобных - всех, кто выходил после обеда подышать прохладой в уединении садов, ключи от которых хранились только у них одних. |
|
And that yearning made them linger amidst the dim shapes of flower-beds in the failing daylight, made them turn, and turn, and turn again, as though lovers were waiting for them--waiting for the last light to die away under the shadow of the branches. |
И это томление заставляло Форсайтов в сумерках замедлять шаги возле неясных очертаний цветочных клумб, оглядываться по сторонам не раз и не два, словно возлюбленные поджидали их, поджидали той минуты, когда последний свет угаснет под тенью веток. |
|
Some vague sympathy evoked by the scent of the limes, some sisterly desire to see for herself, some idea of demonstrating the soundness of her dictum that there was 'nothing in it'; or merely the craving to drive down to Richmond, irresistible that summer, moved the mother of the little Darties (of little Publius, of Imogen, Maud, and Benedict) to write the following note to her sister-in-law: |
Может быть, какое-то неясное сочувствие, пробужденное запахом цветущих лип, может быть, намерение по-сестрински убедиться во всем собственными глазами и доказать правильность своих слов - "ничего серьезного в этом нет" - или просто желание проехаться в Ричмонд, влекущий к себе в то лето решительно всех, побудило мать маленьких Дарти (Публиуса. Имоджин, Мод и Бенедикта) написать невестке следующее письмо: |
|
'DEAR IRENE, |
"30 июня. |
|
'June 30. |
Дорогая Ирэн! |
|
'I hear that Soames is going to Henley tomorrow for the night. I thought it would be great fun if we made up a little party and drove down to, Richmond. Will you ask Mr. Bosinney, and I will get young Flippard. |
Я слышала, что Сомс уезжает завтра с ночевкой в Хэнли. Было бы очень недурно съездить в Ричмонд небольшой компанией. Пригласите мистера Босини, а я раздобуду молодого Флиппарда. |
|
'Emily (they called their mother Emily--it was so chic) will lend us the carriage. I will call for you and your young man at seven o'clock. |
Эмили (они звали мать Эмили - это считалось очень шикарным) даст нам коляску. Я заеду за Вами и за Вашим спутником в семь часов. |
|
'Your affectionate sister, |
Любящая Вас сестра |
|
'WINIFRED DARTIE. |
Уинифрид Дарти. |
|
'Montague believes the dinner at the Crown and Sceptre to be quite eatable.' |
Монтегью уверяет, что в "Короне и скипетре" кормят вполне прилично". |
|
Montague was Dartie's second and better known name--his first being Moses; for he was nothing if not a man of the world. |
Монтегью было второе, пользовавшееся большей известностью, имя Дарти; первое же было Мозес; в чем другом, а в светскости Дарти никто не откажет. |
|
Her plan met with more opposition from Providence than so benevolent a scheme deserved. In the first place young Flippard wrote: |
Провидение нагромоздило перед Уинифрид гораздо больше препятствий, чем этого заслуживали ее благожелательные планы. Прежде всего пришел ответ от молодого Флиппарда: |
|
'DEAR Mrs. DARTIE, |
"Дорогая миссис Дарти! |
|
'Awfully sorry. Engaged two deep. |
Страшно огорчен. Не могу - вечер занят. |
|
'Yours, |
Ваш |
|
'AUGUSTUS FLIPPARD.' |
Огастос Флиппард". |
|
It was late to send into the byeways and hedges to remedy this misfortune. With the promptitude and conduct of a mother, Winifred fell back on her husband. She had, indeed, the decided but tolerant temperament that goes with a good deal of profile, fair hair, and greenish eyes. She was seldom or never at a loss; or if at a loss, was always able to convert it into a gain. |
Бороться с такой неудачей и подыскивать заместителя где-то на стороне было поздно. С проворством и чисто материнской находчивостью Уинифрид обратилась к мужу. Характер у нее был решительный, но терпеливый, что прекрасно сочетается с резко очерченным профилем, светлыми волосами и твердым взглядом зеленоватых глаз. Она не терялась ни при каких обстоятельствах; если же обстоятельства все же были не в ее пользу, Уинифрид всегда ухитрялась повернуть их выгодной стороной. |
|
Dartie, too, was in good feather. Erotic had failed to win the Lancashire Cup. Indeed, that celebrated animal, owned as he was by a pillar of the turf, who had secretly laid many thousands against him, had not even started. The forty-eight hours that followed his scratching were among the darkest in Dartie's life. |
Дарти тоже был в ударе. Эрос не получил Ланкаширского кубка. Этот знаменитый скакун, принадлежавший одному из столпов скаковой дорожки, поставившему втихомолку против Эроса не одну тысячу, даже не стартовал. Первые сорок восемь часов после этого провала были самыми мрачными в жизни Дарти. |
|
Visions of James haunted him day and night. Black thoughts about Soames mingled with the faintest hopes. On the Friday night he got drunk, so greatly was he affected. But on Saturday morning the true Stock Exchange instinct triumphed within him. Owing some hundreds, which by no possibility could he pay, he went into town and put them all on Concertina for the Saltown Borough Handicap. |
Призрак Джемса преследовал его день и ночь. Черные мысли о Сомсе перемежались со слабой надеждой, В пятницу вечером он напился - так велико было его огорчение. Но в субботу утром инстинкт биржевого дельца взял верх. Заняв несколько сотен фунтов, вернуть которые он не смог бы никакими силами, Дарти отправился в город и поставил их на Концертину, участвовавшую в сэлтаунском гандикапе. |
|
As he said to Major Scrotton, with whom he lunched at the Iseeum: "That little Jew boy, Nathans, had given him the tip. He didn't care a cursh. He wash in--a mucker. If it didn't come up--well then, damme, the old man would have to pay!" |
За завтраком в "Айсиуме" он сказал майору Скроттону, что этот еврейчик Натане сообщил ему кое-какие сведения. Будь что будет. Он сейчас совсем на мели. Если дело не выгорит - что ж... придется старику раскошелиться! |
|
A bottle of Pol Roger to his own cheek had given him a new contempt for James. |
Бутылка Поль-Роджера, выпитая для придания себе бодрости, только распалила его презрение к Джемсу. |
|
It came up. Concertina was squeezed home by her neck--a terrible squeak! But, as Dartie said: There was nothing like pluck! |
Дело выгорело. Концертина пришла к столбу на шею впереди остальных задала она ему страху! Но, как говорил Дарти, уж если повезет, то повезет! |
|
He was by no means averse to the expedition to Richmond. He would 'stand' it himself! He cherished an admiration for Irene, and wished to be on more playful terms with her. |
К поездке в Ричмонд Дарти отнесся весьма благосклонно. Расходы он берет на себя. Ирэн всегда нравилась Дарти, и ему захотелось завязать с ней более непринужденные отношения. |
|
At half-past five the Park Lane footman came round to say: Mrs. Forsyte was very sorry, but one of the horses was coughing! |
В половине шестого с Парк-Лейн прислали лакея сказать, что миссис Форсайт просит извинения, но одна из лошадей кашляет! |
|
Undaunted by this further blow, Winifred at once despatched little Publius (now aged seven) with the nursery governess to Montpellier Square. |
Не сдавшись и после этого удара, Уинифрид сразу же снарядила маленького Публиуса (которому уже исполнилось семь лет) и гувернантку на Монпелье-сквер. |
|
They would go down in hansoms and meet at the Crown and Sceptre at 7.45. |
Они поедут в кэбах и встретятся в "Короне и скипетре" в 7.45. |
|
Dartie, on being told, was pleased enough. It was better than going down with your back to the horses! He had no objection to driving down with Irene. He supposed they would pick up the others at Montpellier Square, and swop hansoms there? |
Услышав об этом, Дарти остался очень доволен. Гораздо лучше, чем сидеть всю дорогу спиной к лошадям! Он не возражает против того, чтобы прокатиться с Ирэн. Дарти предполагал, что они заедут на Монпелье-сквер, а там можно будет поменяться местами. |
|
Informed that the meet was at the Crown and Sceptre, and that he would have to drive with his wife, he turned sulky, and said |
Когда же ему сообщили, что встреча назначена в "Короне и скипетре" и что он поедет с женой, Дарт надулся и сказал: |
|
it was d---d slow! |
- Так мы черт знает когда туда доберемся! |
|
At seven o'clock they started, Dartie offering to bet the driver half-a-crown he didn't do it in the three-quarters of an hour. |
Выехали в семь часов, и Дарти предложил кэбмену пари на полкроны, что тот не довезет их в три четверти часа. |
|
Twice only did husband and wife exchange remarks on the way. |
За всю дорогу муж и жена только два раза обменялись замечаниями. |
|
Dartie said: |
Дарти сказал: |
|
"It'll put Master Soames's nose out of joint to hear his wife's been drivin' in a hansom with Master Bosinney!" |
- Придется мистеру Сомсу поморщиться, когда он услышит, что его жена каталась в кэбе вдвоем с мистером Босини! |
|
Winifred replied: |
Уинифрид ответила: |
|
"Don't talk such nonsense, Monty!" |
- Перестань говорить глупости, Монти! |
|
"Nonsense!" repeated Dartie. "You don't know women, my fine lady!" |
- Глупости? - повторил Дарти. - Ты не знаешь женщин, моя дорогая! |
|
On the other occasion he merely asked: |
Во второй раз он просто осведомился: |
|
"How am I looking? A bit puffy about the gills? That fizz old George is so fond of is a windy wine!" |
- Какой у меня вид? Немножко осовелый? От этого вина, которым угощает Джордж, хоть кого разморит! |
|
He had been lunching with George Forsyte at the Haversnake. |
Он завтракал с Джорджем у Хаверснейка. |
|
Bosinney and Irene had arrived before them. They were standing in one of the long French windows overlooking the river. |
Босини и Ирэн приехали первыми. Они стояли у большого окна, выходившего на реку. |
|
Windows that summer were open all day long, and all night too, and day and night the scents of flowers and trees came in, the hot scent of parching grass, and the cool scent of the heavy dews. |
В то лето окна держали открытыми весь день и всю ночь; и днем и ночью запах цветов и деревьев врывался в комнаты, душный запах травы, нагретой солнцем, свежий запах обильной росы. |
|
To the eye of the observant Dartie his two guests did not appear to be making much running, standing there close together, without a word. Bosinney was a hungry-looking creature--not much go about him |
Наблюдательный Дарти сразу же подумал, что у его гостей дела подвигаются плохо. У Босини глаза голодные - по всему видно, что мямля! |
|
He left them to Winifred, however, and busied himself to order the dinner. |
Он оставил их на попечение Уинифрид, а сам занялся составлением меню. |
|
A Forsyte will require good, if not delicate feeding, but a Dartie will tax the resources of a Crown and Sceptre. Living as he does, from hand to mouth, nothing is too good for him to eat; and he will eat it. His drink, too, will need to be carefully provided; there is much drink in this country 'not good enough' for a Dartie; he will have the best. Paying for things vicariously, there is no reason why he should stint himself. To stint yourself is the mark of a fool, not of a Dartie. |
Форсайты потребляют пищу, может быть, не слишком тонкую, но сытную. Люди же породы Дарти обычно исчерпывают все ресурсы "Корон и скипетров". Не имея привычки думать о завтрашнем дне, Дарти считают, что нет такой роскоши, которой они не могли бы себе позволить; и позволят, несмотря ни на что! Выбор вин тоже требует большой тщательности: в этой стране слишком много всякой дряни, "не подходящей" для таких, как Дарти, - им подавай все самое лучшее. Платить будут другие, чего же стесняться! Пусть стесняются дураки, а Дарти не станут. |
|
The best of everything! No sounder principle on which a man can base his life, whose father-in-law has a very considerable income, and a partiality for his grandchildren. |
Все самое лучшее! Нельзя подвести более крепкого фундамента под существование человека, тесть которого имеет весьма солидные доходы и питает нежные чувства к внукам. |
|
With his not unable eye Dartie had spotted this weakness in James the very first year after little Publius's arrival (an error); he had profited by his perspicacity. Four little Darties were now a sort of perpetual insurance. |
Не лишенный наблюдательности, Дарти обнаружил слабое место Джемса в первый же год после появления на свет маленького Публиуса (не доглядели!); такая наблюдательность принесла ему большую пользу. Четверо маленьких Дарти стали чем-то вроде пожизненной страховки. |
|
The feature of the feast was unquestionably the red mullet. This delectable fish, brought from a considerable distance in a state of almost perfect preservation, was first fried, then boned, then served in ice, with Madeira punch in place of sauce, according to a recipe known to a few men of the world. |
Гвоздем обеда была, бесспорно, кефаль. Эту восхитительную рыбу, доставленную издалека почти в идеальной сохранности, сначала поджарили, затем вынули из нее все кости, затем подали во льду, залив пуншем из мадеры вместо соуса, согласно рецепту, который был известен только небольшому кругу светских людей. |
|
Nothing else calls for remark except the payment of the bill by Dartie. |
Все остальные подробности можно опустить, за исключением разве того факта, что по счету уплатил Дарти. |
|
He had made himself extremely agreeable throughout the meal; his bold, admiring stare seldom abandoning Irene's face and figure. As he was obliged to confess to himself, he got no change out of her--she was cool enough, as cool as her shoulders looked under their veil of creamy lace. He expected to have caught her out in some little game with Bosinney; but not a bit of it, she kept up her end remarkably well. As for that architect chap, he was as glum as a bear with a sore head--Winifred could barely get a word out of him; he ate nothing, but he certainly took his liquor, and his face kept getting whiter, and his eyes looked queer. |
За обедом он был чрезвычайно мил; его дерзкий восхищенный взор почти не отрывался от лица и фигуры Ирэн; однако Дарти пришлось признаться, что расшевелить Ирэн ему не удалось, - она относилась к нему с холодком, и тот же холодок, казалось, шел от ее плеч, просвечивающих сквозь желтоватое кружево. Дарти старался поймать ее на какой-нибудь "шалости" с Босини; но тщетно: Ирэн держалась безупречно! Что же касается этого архитектора, то он сидел мрачный, как медведь, у которого разболелась голова, - Уинифрид с трудом удалось вытянуть из него несколько слов; он не притронулся к еде, но про вино не забывал, и лицо его бледнело все больше и больше, а в глазах появилось какое-то странное выражение. |
|
It was all very amusing. |
Все это было очень забавно. |
|
For Dartie himself was in capital form, and talked freely, with a certain poignancy, being no fool. He told two or three stories verging on the improper, a concession to the company, for his stories were not used to verging. He proposed Irene's health in a mock speech. Nobody drank it, and Winifred said: |
Дарти чувствовал себя в ударе, говорил без умолку, острил, будучи человеком неглупым. Он рассказал два-три анекдота, сумев как-то удержаться в границах приличия, - уступка присутствующим, так как обычно в его анекдотах эти границы стирались. Провозгласил шутливый тост за здоровье Ирэн. Его никто не поддержал, а Уинифрид сказала: |
|
"Don't be such a clown, Monty!" |
- Перестань паясничать, Монти! |
|
At her suggestion they went after dinner to the public terrace overlooking the river. |
По ее предложению после обеда все отправились на террасу, выходившую к реке. |
|
"I should like to see the common people making love," she said, "it's such fun!" |
- Мне хочется посмотреть, как в простонародье ухаживают, - сказала Уинифрид, - это ужасно забавно! |
|
There were numbers of them walking in the cool, after the day's heat, and the air was alive with the sound of voices, coarse and loud, or soft as though murmuring secrets. |
Гуляющих было много, все пользовались прохладой после жаркого дня, и в воздухе раздавались голоса, грубые, громкие, или тихие, словно нашептывающие какие-то тайны. |
|
It was not long before Winifred's better sense--she was the only Forsyte present--secured them an empty bench. They sat down in a row. A heavy tree spread a thick canopy above their heads, and the haze darkened slowly over the river. |
Не прошло и нескольких минут, как практичная Уинифрид - единственная представительница рода Форсайтов в этой компании - отыскала свободную скамейку. Они уселись в ряд. Развесистое дерево раскинуло над ними свой густой шатер, над рекой медленно сгущалась тьма. |
|
Dartie sat at the end, next to him Irene, then Bosinney, then Winifred. There was hardly room for four, and the man of the world could feel Irene's arm crushed against his own; he knew that she could not withdraw it without seeming rude, and this amused him; he devised every now and again a movement that would bring her closer still. He thought: 'That Buccaneer Johnny shan't have it all to himself! It's a pretty tight fit, certainly!' |
Дарти сел с краю, рядом с ним Ирэн, затем Босини, затем Уинифрид. Сидеть вчетвером было тесно, и светский человек чувствовал своим локтем локоть Ирэн; он знал, что Ирэн не захочет показаться грубой и не станет отодвигаться, и это забавляло его; он то и дело ерзал на скамейке, чтобы прижаться к Ирэн еще ближе. Дарти думал: "Не все же должно достаться одному "пирату". А положение пикантное!" |
|
From far down below on the dark river came drifting the tinkle of a mandoline, and voices singing the old round: |
Откуда-то издали, с реки, доносились звуки мандолины и голосов, певших старинную песенку: |
'A boat, a boat, unto the ferry,
For we'll go over and be merry;
And laugh, and quaff, and drink brown sherry!' |
Эй, лодку на воду спустить!
Мы будем по волнам скользить,
Шутить, смеяться, херес пить! |
|
And suddenly the moon appeared, young and tender, floating up on her back from behind a tree; and as though she had breathed, the air was cooler, but down that cooler air came always the warm odour of the limes. |
И вдруг показался месяц - молодой, нежный. Лежа навзничь, он выплыл из-за дерева, и в воздухе потянуло прохладой, словно от его дыхания, а сквозь эту волну прохлады доносился теплый запах лип. |
|
Over his cigar Dartie peered round at Bosinney, who was sitting with his arms crossed, staring straight in front of him, and on his face the look of a man being tortured. |
Куря сигару, Дарти поглядывал на Босини, который сидел, скрестив руки на груди, уставившись в одну точку с таким выражением, будто его мучили. |
|
And Dartie shot a glance at the face between, so veiled by the overhanging shadow that it was but like a darker piece of the darkness shaped and breathed on; soft, mysterious, enticing. |
И Дарти взглянул на лицо рядом с собой, так слившееся с тенью, падавшей от дерева, что оно казалось лишь более темным пятном на фоне тьмы, которая словно обрела контуры, согретые дыханием, - нежные, загадочные, манящие. |
|
A hush had fallen on the noisy terrace, as if all the strollers were thinking secrets too precious to be spoken. |
На шумной террасе вдруг наступила тишина, как будто гуляющие погрузились в свои тайные мысли, слишком дорогие, чтобы доверять их словам. |
|
And Dartie thought: 'Women!' |
И Дарти подумал: "Женщины!" |
|
The glow died above the river, the singing ceased; the young moon hid behind a tree, and all was dark. He pressed himself against Irene. |
Отсветы над рекой погасли, пение смолкло; молодой месяц спрятался за дерево, и стало совсем темно. Он прижался к Ирэн. |
|
He was not alarmed at the shuddering that ran through the limbs he touched, or at the troubled, scornful look of her eyes. He felt her trying to draw herself away, and smiled. |
Дарти не смутила ни дрожь, пробежавшая по телу, которого он коснулся, ни испуганный, презрительный взгляд ее глаз. Он почувствовал, как Ирэн старается отодвинуться от него, и улыбнулся. |
|
It must be confessed that the man of the world had drunk quite as much as was good for him. |
Нужно сказать, что светский человек выпил столько, сколько ему требовалось для хорошего самочувствия. |
|
With thick lips parted under his well-curled moustaches, and his bold eyes aslant upon her, he had the malicious look of a satyr. |
Толстые губы, раздвинувшиеся в улыбку под тщательно закрученными усами, и наглые глаза, искоса поглядывавшие на Ирэн, придавали ему сходство с коварным сатиром. |
|
Along the pathway of sky between the hedges of the tree tops the stars clustered forth; like mortals beneath, they seemed to shift and swarm and whisper. Then on the terrace the buzz broke out once more, and Dartie thought: 'Ah! he's a poor, hungry-looking devil, that Bosinney!'and again he pressed himself against Irene. |
На дорожку неба между рядами деревьев выбежали новые звезды; казалось, что они, как и люди внизу, переходят с места на место, собираются кучками, шепчутся. На террасе снова стало шумно, и Дарти подумал: "Какой голодный вид у этого Босини!" - и еще теснее прижался к Ирэн. |
|
The movement deserved a better success. She rose, and they all followed her. |
Этот маневр заслуживал лучших результатов. Она встала, и за ней поднялись остальные. |
|
The man of the world was more than ever determined to see what she was made of. Along the terrace he kept close at her elbow. He had within him much good wine. There was the long drive home, the long drive and the warm dark and the pleasant closeness of the hansom cab--with its insulation from the world devised by some great and good man. That hungry architect chap might drive with his wife--he wished him joy of her! And, conscious that his voice was not too steady, he was careful not to speak; but a smile had become fixed on his thick lips. |
Светский человек тверже, чем когда-либо, решил познакомиться с Ирэн поближе. Пока шли по террасе, он не отставал от нее. Доброе вино давало себя чувствовать. А впереди еще длинная дорога домой, длинная дорога и приятная теснота кэба с его обособленностью от всего мира, которой люди обязаны какому-то доброму мудрецу. Этот голодный архитектор может ехать с его женой - на здоровье, желаю приятно провести время! И, зная, что язык будет плохо его слушаться, Дарти старался молчать; но улыбка не сходила с его толстых губ. |
|
They strolled along toward the cabs awaiting them at the farther end. His plan had the merit of all great plans, an almost brutal simplicity he would merely keep at her elbow till she got in, and get in quickly after her. |
Они пошли к экипажам, поджидавшим их у дальнего конца террасы. План Дарти отличался тем же, чем отличаются все гениальные планы, - почти грубой простотой: он не отстанет от Ирэн, а когда она будет садиться в кэб, вскочит следом за ней. |
|
But when Irene reached the cab she did not get in; she slipped, instead, to the horse's head. Dartie was not at the moment sufficiently master of his legs to follow. She stood stroking the horse's nose, and, to his annoyance, Bosinney was at her side first. She turned and spoke to him rapidly, in a low voice; the words 'That man' reached Dartie. He stood stubbornly by the cab step, waiting for her to come back. He knew a trick worth two of that! |
Но Ирэн, вместо того чтобы сесть в кэб, подошла к лошади. Ноги плохо слушались Дарти, и он отстал. Ирэн стояла, поглаживая морду лошади, и, к величайшей досаде Дарти, Босини очутился там первым. Она повернулась к нему и быстро проговорила что-то вполголоса; до слуха Дарти долетели слова: "этот человек". Он упорно стоял у подножки, дожидаясь Ирэн. Дарти на эту удочку не поймаешь! |
|
Here, in the lamp-light, his figure (no more than medium height), well squared in its white evening waistcoat, his light overcoat flung over his arm, a pink flower in his button-hole, and on his dark face that look of confident, good-humoured insolence, he was at his best--a thorough man of the world. |
Стоя под фонарем, в белом вечернем жилете, плотно облегавшем его фигуру (отнюдь не статную), с легким пальто, переброшенным через руку, с палевым цветком в петлице и с добродушно-наглым выражением на смуглом лице, Дарти был просто великолепен - светский человек с головы до ног! |
|
Winifred was already in her cab. Dartie reflected that Bosinney would have a poorish time in that cab if he didn't look sharp! Suddenly he received a push which nearly overturned him in the road. Bosinney's voice hissed in his ear: |
Уинифрид уже села в другой кэб. Дарти только успел подумать, что Босини здорово поскучает с ней, если вовремя не спохватится, как вдруг неожиданный толчок чуть не поверг его наземь. Босини прошипел ему на ухо: |
|
"I am taking Irene back; do you understand?" |
- С Ирэн поеду я; поняли? |
|
He saw a face white with passion, and eyes that glared at him like a wild cat's. |
Дарти увидел лицо, побелевшее от ярости, глаза, сверкнувшие, как у дикой кошки. |
|
"Eh?" he stammered. "What? Not a bit. You take my wife!" |
- Что? - еле выговорил он. - Что такое? Ничего подобного! Вы поедете с моей женой! |
|
"Get away!" hissed Bosinney--"or I'll throw you into the road!" |
- Убирайтесь, - прошипел Босини, - или я вышвырну вас вон! |
|
Dartie recoiled; he saw as plainly as possible that the fellow meant it. In the space he made Irene had slipped by, her dress brushed his legs. Bosinney stepped in after her. |
Дарти отступил; он понял яснее ясного, что этот субъект не шутит. Тем временем Ирэн проскользнула мимо, ее платье задело его по ногам. Босини вскочил в кэб следом за ней. |
|
"Go on!" he heard the Buccaneer cry. The cabman flicked his horse. It sprang forward. |
Дарти услышал, как Босини крикнул: "Трогай!" Кэбмен стегнул лошадь. Лошадь рванула вперед. |
|
Dartie stood for a moment dumbfounded; then, dashing at the cab where his wife sat, he scrambled in. |
Несколько секунд Дарти стоял совершенно ошеломленный; затем бросился к кэбу, где сидела жена. |
|
"Drive on!" he shouted to the driver, "and don't you lose sight of that fellow in front!" |
- Погоняй! - заорал он. - Держись за тем кэбом! |
|
Seated by his wife's side, he burst into imprecations. Calming himself at last with a supreme effort, he added: |
Усевшись рядом с Уинифрид, он разразился градом проклятий. Затем с великим трудом пришел в себя и сказал: |
|
"A pretty mess you've made of it, to let the Buccaneer drive home with her; why on earth couldn't you keep hold of him? He's mad with love; any fool can see that!" |
- Хороших дел ты натворила! Они поехали вместе; неужели нельзя было удержать его? Он же без ума от Ирэн, это каждому дураку ясно. |
|
He drowned Winifred's rejoinder with fresh calls to the Almighty; nor was it until they reached Barnes that he ceased a Jeremiad, in the course of which he had abused her, her father, her brother, Irene, Bosinney, the name of Forsyte, his own children, and cursed the day when he had ever married. |
Дарти заглушил протесты Уинифрид, снова разразившись бранью, и, только подъехав к Барнсу, прекратил свои иеремиады, в которых поносил Уинифрид, ее отца, брата, Ирэн, Босини, самое имя Форсайтов, собственных детей и проклинал тот день, когда женился. |
|
Winifred, a woman of strong character, let him have his say, at the end of which he lapsed into sulky silence. His angry eyes never deserted the back of that cab, which, like a lost chance, haunted the darkness in front of him. |
Уинифрид, женщина с твердым характером, дала ему высказаться, и, закончив свои излияния, Дарти надулся и замолчал. Его злые глаза не теряли из виду первый кэб, маячивший в темноте, словно напоминание об упущенной возможности. |
|
Fortunately he could not hear Bosinney's passionate pleading-- that pleading which the man of the world's conduct had let loose like a flood; he could not see Irene shivering, as though some garment had been torn from her, nor her eyes, black and mournful, like the eyes of a beaten child. He could not hear Bosinney entreating, entreating, always entreating; could not hear her sudden, soft weeping, nor see that poor, hungry-looking devil, awed and trembling, humbly touching her hand. |
К счастью. Дарти не слышал страстных слов мольбы, вырвавшихся у Босини, - страстных слов, которые поведение светского человека выпустило на волю; он не видел, как дрожала Ирэн, словно кто-то сорвал с нее одежды, не видел ее глаз, темных, печальных, как глаза обиженного ребенка. Он не слышал, как Босини умолял, без конца умолял ее о чем-то; не слышал ее внезапных тихих рыданий, не видел, как этот жалкий "голодный пес", дрожа от благоговения, робко касался ее руки. |
|
In Montpellier Square their cabman, following his instructions to the letter, faithfully drew up behind the cab in front. The Darties saw Bosinney spring out, and Irene follow, and hasten up the steps with bent head. She evidently had her key in her hand, for she disappeared at once. It was impossible to tell whether she had turned to speak to Bosinney. |
На Монпелье-сквер кэбмен, с точностью выполнив полученное приказание, остановился вплотную к первому экипажу. Уинифрид и Дарти видели, как Босини вышел из кэба, как Ирэн появилась вслед за ним и, опустив голову, взбежала по ступенькам. Очевидно, у нее был свой ключ, потому что она сейчас же скрылась за дверью. Трудно было уловить, сказала она что-нибудь Босини на прощанье или нет. |
|
The latter came walking past their cab; both husband and wife had an admirable view of his face in the light of a street lamp. It was working with violent emotion. |
Босини прошел мимо их кэба; его лицо, освещенное уличным фонарем, было хорошо видно мужу и жене. Черты этого лица искажало мучительное волнение. |
|
"Good-night, Mr. Bosinney!" called Winifred. |
- До свидания, мистер Босини! - крикнула Уинифрид. |
|
Bosinney started, clawed off his hat, and hurried on. He had obviously forgotten their existence. |
Босини вздрогнул, сорвал с головы шляпу и торопливо зашагал дальше. Он, очевидно, совершенно забыл об их существовании. |
|
"There!" said Dartie, "did you see the beast's face? What did I say? Fine games!" |
- Ну, - сказал Дарти, - видела эту физиономию? Что я говорил? Хорошие дела творятся! |
|
He improved the occasion. |
И он со вкусом распространился на эту тему. |
|
There had so clearly been a crisis in the cab that Winifred was unable to defend her theory. |
В кэбе только что произошло объяснение - это было настолько очевидно, что Уинифрид уже не могла защищать свои позиции. |
|
She said: |
Она сказала: |
|
"I shall say nothing about it. I don't see any use in making a fuss!" |
- Я не буду об этом рассказывать. Не стоит поднимать шум. |
|
With that view Dartie at once concurred; |
С такой точкой зрения Дарти немедленно согласился. |
|
looking upon James as a private preserve, he disapproved of his being disturbed by the troubles of others. |
Считая Джемса чем-то вроде своего заповедника, он не имел ни малейшего желания расстраивать его чужими неприятностями. |
|
"Quite right," he said; "let Soames look after himself. He's jolly well able to!" |
- Правильно, - сказал Дарти, - это дело Сомса. Он отлично может сам о себе позаботиться. |
|
Thus speaking, the Darties entered their habitat in Green Street, the rent of which was paid by James, and sought a well-earned rest. The hour was midnight, and no Forsytes remained abroad in the streets to spy out Bosinney's wanderings; to see him return and stand against the rails of the Square garden, back from the glow of the street lamp; to see him stand there in the shadow of trees, watching the house where in the dark was hidden she whom he would have given the world to see for a single minute--she who was now to him the breath of the lime-trees, the meaning of the light and the darkness, the very beating of his own heart. |
С этими словами чета Дарти вошла в свое обиталище на Грин-стрит, оплачиваемое Джемсом, и вкусила заслуженный отдых. Была полночь, и на улицах уже не попадалось ни одного Форсайта, который мог бы проследить скитания Босини; проследить, как он вернулся и стал около решетки сквера, спиной к уличному фонарю; увидеть, как он стоит там в тени деревьев и смотрит на дом, скрывающий в темноте ту, ради минутной встречи с которой он отдал бы все на свете, - ту, которая стала для него теперь дыханием цветущих лип, сущностью света и тьмы, биением его собственного сердца. |
|
English |
Русский |
|
It is in the nature of a Forsyte to be ignorant that he is a Forsyte; but young Jolyon was well aware of being one. He had not known it till after the decisive step which had made him an outcast; since then the knowledge had been with him continually. He felt it throughout his alliance, throughout all his dealings with his second wife, who was emphatically not a Forsyte. |
Форсайту не свойственно сознавать себя Форсайтом; но про молодого Джолиона этого нельзя было сказать. Он не видел в себе ничего форсайтского до того решительного шага, который сделал его отщепенцем, а с тех пор не переставал чувствовать себя Форсайтом, и это сознание не оставляло его в семейной жизни и в отношениях со второй женой, в которой совсем уж не было ничего форсайтского. |
|
He knew that if he had not possessed in great measure the eye for what he wanted, the tenacity to hold on to it, the sense of the folly of wasting that for which he had given so big a price--in other words, the 'sense of property' he could never have retained her (perhaps never would have desired to retain her) with him through all the financial troubles, slights, and misconstructions of those fifteen years; never have induced her to marry him on the death of his first wife; never have lived it all through, and come up, as it were, thin, but smiling. |
Молодой Джолион знал, что, не будь у него умения добиваться своей цели, не будь упорства, ясного сознания, что нелепо терять то, за что заплачено такой большой ценой, - другими словами, не будь у него "чувства собственности", он не мог бы удержать эту женщину подле себя (может быть, и не захотел бы удерживать) в течение пятнадцати лет, заполненных нуждой, обидами и недомолвками; не мог бы убедить ее выйти за него замуж после смерти первой жены; не мог бы одолеть эту жизнь и выйти из нее таким, каким он вышел - несколько полинявшим, но усмехающимся. |
|
He was one of those men who, seated cross-legged like miniature Chinese idols in the cages of their own hearts, are ever smiling at themselves a doubting smile. Not that this smile, so intimate and eternal, interfered with his actions, which, like his chin and his temperament, were quite a peculiar blend of softness and determination. |
Молодой Джолион принадлежал к тому сорту людей, которые, словно маленькие китайские божки, сидят, поджав ноги, в собственном своем сердце и улыбаются сами себе недоверчивой улыбкой. Но улыбка эта - сокровенная, извечная улыбка - никак не отражалась на его поведении, в котором, как и в подбородке и темпераменте молодого Джолиона, своеобразно сочетались мягкость и решительность. |
|
He was conscious, too, of being a Forsyte in his work, that painting of water-colours to which he devoted so much energy, always with an eye on himself, as though he could not take so unpractical a pursuit quite seriously, and always with a certain queer uneasiness that he did not make more money at it. |
Он чувствовал в себе Форсайта и за работой - за своими акварелями, которым отдал столько сил, не переставая в то же время посматривать на себя со стороны, словно его брало сомнение, можно ли с полной серьезностью предаваться такому непрактичному занятию, и всегда ощущая какую-то странную неловкость, что картины приносят так мало денег. |
|
It was, then, this consciousness of what it meant to be a Forsyte, that made him receive the following letter from old Jolyon, with a mixture of sympathy and disgust: |
И вот это ясное представление о том, что значит быть Форсайтом, заставило его прочесть нижеследующее письмо старого Джолиона со смешанным чувством сострадания и брезгливости. |
|
'SHELDRAKE HOUSE, |
"Шелдренк-Хаус, |
|
'BROADSTAIRS, |
Бродстэрз. |
|
'July 1. |
1 июля. |
|
'MY DEAR JO,' |
Дорогой Джо! |
|
(The Dad's handwriting had altered very little in the thirty odd years that he remembered it.) |
(Почерк отца почти не изменился за тридцать лет.) |
|
'We have been here now a fortnight, and have had good weather on the whole. The air is bracing, but my liver is out of order, and I shall be glad enough to get back to town. I cannot say much for June, her health and spirits are very indifferent, and I don't see what is to come of it. She says nothing, but it is clear that she is harping on this engagement, which is an engagement and no engagement, and--goodness knows what. I have grave doubts whether she ought to be allowed to return to London in the present state of affairs, but she is so self-willed that she might take it into her head to come up at any moment. The fact is someone ought to speak to Bosinney and ascertain what he means. I'm afraid of this myself, for I should certainly rap him over the knuckles, but I thought that you, knowing him at the Club, might put in a word, and get to ascertain what the fellow is about. You will of course in no way commit June. I shall be glad to hear from you in the course of a few days whether you have succeeded in gaining any information. The situation is very distressing to me, I worry about it at night. |
Мы живем здесь вот уже две недели, погода в общем хорошая. Морской воздух действует неплохо, но печень моя пошаливает, и я с удовольствием вернусь в Лондон. О Джун ничего хорошего сказать не могу, здоровье и состояние духа у нее скверное, и я не знаю, чем все это кончится. Она продолжает отмалчиваться, но по всему видно, что в голове у нее сидит эта помолвка, впрочем, можно ли считать их помолвленными или уже нельзя - кто их разберет. Не знаю, следует ли пускать ее в Лондон при теперешнем положении дел, но она такая своевольная, что в любую минуту может собраться и уехать. Я полагаю, что кто-то должен поговорить с Босини и выяснить его намерения. Мне очень бы не хотелось брать это на себя, потому что разговор наш непременно кончится тем, что я его поколочу. Ты знаком с Босини по клубу и, по-моему, можешь поговорить с ним и выведать, что он, собственно, намерен делать. Ты, конечно, не станешь компрометировать Джун. Буду очень рад, если ты в ближайшие дни известишь меня, удалось ли тебе что-нибудь узнать. Все это меня очень беспокоит, и я не сплю по ночам. Поцелуй Джолли и Холли. |
|
With my love to Jolly and Holly. 'I am, 'Your affect. father, |
Любящий тебя отец |
|
'JOLYON FORSYTE.' |
Джолион Форсайт". |
|
Young Jolyon pondered this letter so long and seriously that his wife noticed his preoccupation, and asked him what was the matter. He replied: |
Молодой Джолион так долго и так пристально читал это письмо, что жена обратила внимание на его сосредоточенный вид и спросила, в чем дело. Он ответил: |
|
"Nothing." |
- Так, ничего. |
|
It was a fixed principle with him never to allude to June. She might take alarm, he did not know what she might think; he hastened, therefore, to banish from his manner all traces of absorption, but in this he was about as successful as his father would have been, for he had inherited all old Jolyon's transparency in matters of domestic finesse; and young Mrs. Jolyon, busying herself over the affairs of the house, went about with tightened lips, stealing at him unfathomable looks. |
Молодой Джолион взял себе за правило никогда не говорить о Джун. Жена может разволноваться, кто ее знает, что она подумает; и он поторопился согнать с лица все следы задумчивости, но успел в этом не больше, чем успел бы на его месте отец, так как неуклюжесть старого Джолиона во всем, что касалось тонкостей домашней политики, перешла и к нему; и миссис Джолион, хлопотавшая по хозяйству, ходила с плотно сжатыми губами и изредка бросая на мужа испытующие взгляды. |
|
He started for the Club in the afternoon with the letter in his pocket, and without having made up his mind. |
В тот же день с письмом в кармане он отправился в клуб, еще не решив, что предпринять. |
|
To sound a man as to 'his intentions' was peculiarly unpleasant to him; nor did his own anomalous position diminish this unpleasantness. It was so like his family, so like all the people they knew and mixed with, to enforce what they called their rights over a man, to bring him up to the mark; so like them to carry their business principles into their private relations. |
Выведывать чьи-то "намерения" - задача мало приятная; кроме того, неловкость, которую испытывал молодой Джолион, усугубляло то не совсем нормальное положение, которое он сам занимал в семье. Как это похоже на его родственников, на всех тех людей, в обществе которых они вращались, - навязывать посторонним свои так называемые права, диктовать кому-то поступки; как это похоже на них - переносить деловые приемы на личные отношения! |
|
And how that phrase in the letter -'You will, of course, in no way commit June'--gave the whole thing away. |
А эта фраза: "Ты, конечно, не станешь компрометировать Джун", - ведь она же выдает их с головой. |
|
Yet the letter, with the personal grievance, the concern for June, the 'rap over the knuckles,' was all so natural. No wonder his father wanted to know what Bosinney meant, no wonder he was angry. |
Но вместе с тем письмо, в котором было столько горечи, столько заботы о Джун, и эта угроза "поколотить Босини" казались такими естественными. Не удивительно, что отец хочет узнать намерения Босини, не удивительно, что он сердится. |
|
It was difficult to refuse! But why give the thing to him to do? That was surely quite unbecoming; but so long as a Forsyte got what he was after, he was not too particular about the means, provided appearances were saved. |
Отказывать трудно! Но зачем поручать такое дело именно ему? Это просто неудобно. Впрочем, Форсайты умеют добиваться своего, а в средствах они не очень разборчивы, им лишь бы соблюсти внешние приличия. |
|
How should he set about it, or how refuse? Both seemed impossible. So, young Jolyon! |
Как же это сделать или как отказаться? И то и другое невозможно. Так-то, молодой Джолион! |
|
He arrived at the Club at three o'clock, and the first person he saw was Bosinney himself, seated in a corner, staring out of the window. |
Он пришел в клуб к трем часам, и первый, кто попался ему на глаза, был сам Босини, сидевший у окна в углу комнаты. |
|
Young Jolyon sat down not far off, and began nervously to reconsider his position. He looked covertly at Bosinney sitting there unconscious. He did not know him very well, and studied him attentively for perhaps the first time; an unusual looking man, unlike in dress, face, and manner to most of the other members of the Club--young Jolyon himself, however different he had become in mood and temper, had always retained the neat reticence of Forsyte appearance. He alone among Forsytes was ignorant of Bosinney's nickname. The man was unusual, not eccentric, but unusual; he looked worn, too, haggard, hollow in the cheeks beneath those broad, high cheekbones, though without any appearance of ill-health, for he was strongly built, with curly hair that seemed to show all the vitality of a fine constitution. |
Молодой Джолион сел неподалеку и, волнуясь, стал обдумывать положение. Он украдкой поглядывал на Босини, не замечавшего, что за ним наблюдают. Молодой Джолион знал его мало и, может быть, впервые так внимательно приглядывался к нему: очень странный на вид, ни одеждой, ни лицом, ни манерами не похожий на других членов клуба, - сам молодой Джолион, несмотря на большую внутреннюю перемену, навсегда сохранил благообразную внешность истого Форсайта. Он единственный среди Форсайтов не знал прозвища Босини. Архитектор выглядел не как все; не то чтобы в нем было что-то эксцентричное, но он не как все. Вид усталый, измученный, лицо худое, с широкими выдающимися скулами, но ничего болезненного в нем нет: крепкое телосложение, кудрявые волосы - признак большой жизнеспособности очень здорового организма. |
|
Something in his face and attitude touched young Jolyon. He knew what suffering was like, and this man looked as if he were suffering. |
Выражение лица Босини и его поза тронули молодого Джолиона. Он знал, что такое страдание, а этот человек, судя по его виду, страдал. |
|
He got up and touched his arm. |
Он подошел и коснулся его руки. |
|
Bosinney started, but exhibited no sign of embarrassment on seeing who it was. |
Босини вздрогнул, но не выказал ни малейшего смущения, увидев, кто это. |
|
Young Jolyon sat down. |
Молодой Джолион сел рядом. |
|
"I haven't seen you for a long time," he said. "How are you getting on with my cousin's house?" |
- Мы давно не виделись, - сказал он. - Ну, как дом моего двоюродного брата - работа подвигается? |
|
"It'll be finished in about a week." |
- Через неделю закончу. |
|
"I congratulate you!" |
- Поздравляю! |
|
"Thanks--I don't know that it's much of a subject for congratulation." |
- Благодарю, хотя поздравлять, кажется, не с чем. |
|
"No?" queried young Jolyon; "I should have thought you'd be glad to get a long job like that off your hands; but I suppose you feel it much as I do when I part with a picture--a sort of child?" |
- Да? - удивился молодой Джолион. - А я думал, вы рады свалить с плеч такую большую работу; но с вами, наверное, бывает то же, что и со мной: расстаешься с картиной точно с ребенком. |
|
He looked kindly at Bosinney. |
Он ласково посмотрел на Босини. |
|
"Yes," said the latter more cordially, "it goes out from you and there's an end of it. I didn't know you painted." |
- Да, - сказал тот уже более мягко, - создал вещь - и кончено. Я не знал, что вы пишете. |
|
"Only water-colours; I can't say I believe in my work." |
- Акварели всего-навсего; да я не особенно верю в свою работу. |
|
"Don't believe in it? There--how can you do it? Work's no use unless you believe in it!" |
- Не верите? Как же тогда можно работать? Какой же смысл в вашей работе, если вы в нее не верите? |
|
"Good," said young Jolyon; "it's exactly what I've always said. By-the-bye, have you noticed that whenever one says 'Good,' one always adds 'it's exactly what I've always said'! But if you ask me how I do it, I answer, because I'm a Forsyte." |
- Правильно, - сказал молодой Джолион, - я всегда говорил то же самое. Кстати, вы замечали, что когда с вами соглашаются, то неизменно добавляют: "Я всегда так говорил!" Но раз уж вы спрашиваете, придется ответить: я Форсайт! |
|
"A Forsyte! I never thought of you as one!" |
- Форсайт! Никогда не думал о вас как о Форсайте! |
|
"A Forsyte," replied young Jolyon, "is not an uncommon animal. There are hundreds among the members of this Club. Hundreds out there in the streets; you meet them wherever you go!" |
- Форсайт, - ответил молодой Джолион, - не такое уж редкостное животное. Наш клуб насчитывает их сотнями. Сотни Форсайтов ходят по улицам; их встречаешь на каждом шагу. |
|
"And how do you tell them, may I ask?" said Bosinney. |
- А разрешите поинтересоваться, как их распознают? - спросил Босини. |
|
"By their sense of property. A Forsyte takes a practical--one might say a commonsense--view of things, and a practical view of things is based fundamentally on a sense of property. A Forsyte, you will notice, never gives himself away." |
- По их чувству собственности. Форсайт смотрит на вещи с практической - я бы даже сказал, здравой - точки зрения, а практическая точка зрения покоится на чувстве собственности. Форсайт, как вы сами, вероятно, заметили, никому и ничему не отдает себя целиком. |
|
"Joking?" |
- Вы шутите? |
|
Young Jolyon's eye twinkled. |
В глазах молодого Джолиона промелькнула усмешка. |
|
"Not much. As a Forsyte myself, I have no business to talk. But I'm a kind of thoroughbred mongrel; now, there's no mistaking you: You're as different from me as I am from my Uncle James, who is the perfect specimen of a Forsyte. His sense of property is extreme, while you have practically none. Without me in between, you would seem like a different species. I'm the missing link. We are, of course, all of us the slaves of property, and I admit that it's a question of degree, but what I call a 'Forsyte' is a man who is decidedly more than less a slave of property. He knows a good thing, he knows a safe thing, and his grip on property--it doesn't matter whether it be wives, houses, money, or reputation--is his hall-mark." |
- Да нет. Мне, как Форсайту, следовало бы молчать. Но я полукровка; а вот в вас уж никто не ошибется. Между вами и мною такая же разница, как между мной и дядей Джемсом, который является идеальным образцом Форсайта. У него чувство собственности развито до предела, а у вас его просто нет. Не будь меня посредине, вы двое казались бы представителями различных пород. Я же - промежуточное звено. Все мы, конечно, рабы собственности, вопрос только в степени, но тот, кого я называю "Форсайтом", находится в безоговорочном рабстве. Он знает, что ему нужно, умеет к этому подступиться, и то, как он цепляется за любой вид собственности - будь то жены, дома, деньги, репутация, - вот это и есть печать Форсайта. |
|
"Ah!" murmured Bosinney. "You should patent the word." |
- Да! - пробормотал Босини. - Вам нужно взять патент на это слово. |
|
"I should like," said young Jolyon, "to lecture on it: |
- Мне хочется прочесть лекцию на эту тему, - сказал молодой Джолион. |
|
"Properties and quality of a Forsyte: This little animal, disturbed by the ridicule of his own sort, is unaffected in his motions by the laughter of strange creatures (you or I). Hereditarily disposed to myopia, he recognises only the persons of his own species, amongst which he passes an existence of competitive tranquillity." |
- "Отличительные свойства и качества Форсайта. Это мелкое животное, опасающееся прослыть смешным среди особей одного с ним вида, не обращает ни малейшего внимания на смех других существ (вроде нас с вами). Унаследовав от предков предрасположение к близорукости, оно различает лишь особей одного с ним вида, среди которых и протекает его жизнь, заполненная мирной борьбой за существование". |
|
"You talk of them," said Bosinney, "as if they were half England." |
- Вы так говорите, - сказал Босини, - как будто они составляют половину Англии. |
|
"They are," repeated young Jolyon, "half England, and the better half, too, the safe half, the three per cent. Half, the half that counts. It's their wealth and security that makes everything possible; makes your art possible, makes literature, science, even religion, possible. Without Forsytes, who believe in none of these things, and habitats but turn them all to use, where should we be? My dear sir, the Forsytes are the middlemen, the commercials, the pillars of society, the cornerstones of convention; everything that is admirable!" |
- Да, половину Англии, - повторил молодой Джолион, - и лучшую половину, надежнейшую половину с трехпроцентными бумагами, половину, которая идет в счет. Ее богатство и благополучие делают возможным все: делают возможным ваше искусство, литературу, науку, даже религию. Не будь Форсайтов, которые ни во что это не верят, но умеют извлечь выгоду из всего, что бы мы с вами делали? Форсайты, уважаемый сэр, - это посредники, коммерсанты, столпы общества, краеугольный камень нашей жизни с ее условностями; Форсайты - это то, что вызывает в нас восхищение! |
|
"I don't know whether I catch your drift," said Bosinney, "but I fancy there are plenty of Forsytes, as you call them, in my profession." |
- Не знаю, правильно ли я понял вашу мысль, - сказал Босини, - но мне кажется, что среди людей моей профессии есть много таких Форсайтов, как вы их называете. |
|
"Certainly," replied young Jolyon. "The great majority of architects, painters, or writers have no principles, like any other Forsytes. Art, literature, religion, survive by virtue of the few cranks who really believe in such things, and the many Forsytes who make a commercial use of them. At a low estimate, three-fourths of our Royal Academicians are Forsytes, seven- eighths of our novelists, a large proportion of the press. Of science I can't speak; they are magnificently represented in religion; in the House of Commons perhaps more numerous than anywhere; the aristocracy speaks for itself. But I'm not laughing. It is dangerous to go against the majority and what a majority!" He fixed his eyes on Bosinney: "It's dangerous to let anything carry you away--a house, a picture, a--woman!" |
- Разумеется! - ответил молодой Джолион. - Большинство архитекторов, художников, писателей люди совершенно беспринципные, как и всякий Форсайт. Искусство и религия существуют благодаря небольшой кучке чудаков, которые действительно верят в это, и благодаря множеству Форсайтов, извлекающих из искусства и религии выгоду. По самому скромному подсчету три четверти наших академиков, семь восьмых наших писателей и значительный процент журналистов - Форсайты. Об ученых не берусь судить, но в религии Форсайты представлены блестяще; в палате общин их, может быть, больше, чем где бы то ни было; про аристократию и говорить нечего. Но я не шучу. Опасно идти против большинства - и какого большинства! - он пристально посмотрел на Босини. - Опасно, когда позволяешь чему-нибудь захватить тебя целиком, будь то дом, картина... женщина! |
|
They looked at each other.--And, as though he had done that which no Forsyte did--given himself away, young Jolyon drew into his shell. Bosinney broke the silence. |
Они взглянули друг на друга. Словно почувствовав, что он сделал то, чего же делают Форсайты, то есть увлекся, молодой Джолион снова ушел в свою раковину. Босини первый прервал молчание. |
|
"Why do you take your own people as the type?" said he. |
- Почему вы считаете именно свою родню такой типичной? - сказал он. |
|
"My people," replied young Jolyon, "are not very extreme, and they have their own private peculiarities, like every other family, but they possess in a remarkable degree those two qualities which are the real tests of a Forsyte--the power of never being able to give yourself up to anything soul and body, and the 'sense of property'." |
- Моя родня, - ответил молодой Джолион, - ничего особенного собой не представляет, у нее есть свои характерные черточки, как и во всякой другой семье, но зато в них чрезвычайно ярко выражены те два основных свойства, которые и обличают истинного Форсайта, - они никому и ничему не отдаются целиком, не увлекаются, и у них есть "чувство собственности". |
|
Bosinney smiled: |
Босини улыбнулся: |
|
"How about the big one, for instance?" |
- Ну, а толстяк, например? |
|
"Do you mean Swithin?" asked young Jolyon. "Ah! in Swithin there's something primeval still. The town and middle-class life haven't digested him yet. All the old centuries of farmwork and brute force have settled in him, and there they've stuck, for all he's so distinguished." |
- Суизин? - спросил молодой Джолион. - А! В Суизине есть что-то первозданное. Город и быт обеспеченного класса еще не успели его обработать. В Суизине, несмотря на все его джентльменство, сидят вековые традиции и грубая сила фермера. |
|
Bosinney seemed to ponder. |
Босини задумался. |
|
"Well, you've hit your cousin Soames off to the life," he said suddenly. "He'll never blow his brains out." |
- Да, вы очень метко охарактеризовали вашего кузена Сомса, - сказал он вдруг. - Этот уж наверно не пустит себе пули в лоб! |
|
Young Jolyon shot at him a penetrating glance. |
Молодой Джолион испытующе посмотрел на него. |
|
"No," he said; "he won't. That's why he's to be reckoned with. |
- Да, - сказал он, - это верно. Вот почему с ним приходится считаться. |
|
Look out for their grip! It's easy to laugh, but don't mistake me. It doesn't do to despise a Forsyte; it doesn't do to disregard them!" |
Берегитесь их хватки! Смеяться может всякий, но я не шучу. Не стоит презирать Форсайтов; не стоит пренебрегать ими! |
|
"Yet you've done it yourself!" |
- Однако вы сами это сделали? |
|
Young Jolyon acknowledged the hit by losing his smile. |
Удар был меткий, и молодой Джолион перестал улыбаться. |
|
"You forget," he said with a queer pride, "I can hold on, too-- I'm a Forsyte myself. We're all in the path of great forces. The man who leaves the shelter of the wall--well--you know what I mean. I don't," he ended very low, as though uttering a threat, "recommend every man to-go-my-way. It depends." |
- Вы забываете, - сказал он с какой-то странной гордостью, - что я могу за себя постоять - я ведь тоже Форсайт. Великие силы подстерегают нас на каждом шагу. Человек, покидающий спасительную сень стены... ну... вы меня понимаете. Я бы, - закончил он совсем тихо, словно с угрозой, я бы мало кому посоветовал... идти... моей... дорогой. Все зависит от человека. |
|
The colour rushed into Bosinney's face, but soon receded, leaving it sallow-brown as before. He gave a short laugh, that left his lips fixed in a queer, fierce smile; his eyes mocked young Jolyon. |
Кровь бросилась в лицо Босини, потом отхлынула, и на его щеках снова разлилась бледная желтизна. Он ответил коротким смешком, раздвинувшим его губы в странную, едкую улыбку; глаза насмешливо смотрели на молодого Джолиона. |
|
"Thanks," he said. "It's deuced kind of you. But you're not the only chaps that can hold on." |
- Благодарю вас, - сказал он. - Это чрезвычайно мило с вашей стороны. Но не вы один способны постоять за себя. |
|
He rose. |
Он встал. |
|
Young Jolyon looked after him as he walked away, and, resting his head on his hand, sighed. |
Молодой Джолион посмотрел ему вслед и, подперев голову рукой, вздохнул. |
|
In the drowsy, almost empty room the only sounds were the rustle of newspapers, the scraping of matches being struck. He stayed a long time without moving, living over again those days when he, too, had sat long hours watching the clock, waiting for the minutes to pass--long hours full of the torments of uncertainty, and of a fierce, sweet aching; and the slow, delicious agony of that season came back to him with its old poignancy. The sight of Bosinney, with his haggard face, and his restless eyes always wandering to the clock, had roused in him a pity, with which was mingled strange, irresistible envy. |
В сонной тишине почти пустой комнаты слышалось только шуршанье газет и чирканье спичками. Молодой Джолион долго сидел не двигаясь, снова переживая те дни, когда и он следил за часами, отсчитывая минуты, - те дни, полные мучительной неизвестности и пронзительной, сладкой боли; и медленная, сладостная мука тех лет охватила его с прежней силой. Вид Босини, его измученное лицо и беспокойные глаза, то и дело поднимавшиеся к часам, пробудили в молодом Джолионе жалость, к которой примешивалось странное, непреодолимое чувство зависти. |
|
He knew the signs so well. Whither was he going--to what sort of fate? What kind of woman was it who was drawing him to her by that magnetic force which no consideration of honour, no principle, no interest could withstand; from which the only escape was flight. |
Все эти признаки были слишком хорошо знакомы ему. Куда идет Босини навстречу какой судьбе? Что представляет собой эта женщина, влекущая его с той неумолимой силой, перед которой отступают и понятия о чести, и принципы, и все другие интересы, - с той силой, от которой можно спастись только бегством? |
|
Flight! But why should Bosinney fly? A man fled when he was in danger of destroying hearth and home, when there were children, when he felt himself trampling down ideals, breaking something. But here, so he had heard, it was all broken to his hand. |
Бегство! Но почему Босини должен бежать? Убегают лишь тогда, когда боятся разрушить семейный очаг, когда есть дети, когда не хотят попирать чьи-то идеалы, ломать что-то. Но тут, как он слышал, все уже и так сломано. |
|
He himself had not fled, nor would he fly if it were all to come over again. Yet he had gone further than Bosinney, had broken up his own unhappy home, not someone else's: And the old saying came back to him: 'A man's fate lies in his own heart.' |
Он сам не спасся бегством и не стал бы спасаться, даже если бы пришлось начинать сызнова. И все же он пошел дальше Босини, разрушил свою неудачную семейную жизнь, а не чью-нибудь другую. Молодой Джолион вспомнил старое изречение: "Сердце человека вершит судьбу его". |
|
In his own heart! The proof of the pudding was in the eating-- Bosinney had still to eat his pudding. |
Сердце вершит судьбу! Чтобы оценить пудинг, надо его съесть, - Босини еще не съел своего пудинга. |
|
His thoughts passed to the woman, the woman whom he did not know, but the outline of whose story he had heard. |
Мысли молодого Джолиона обратились к той женщине - к женщине, которую он не знал, но о которой кое-что слышал. |
|
An unhappy marriage! No ill-treatment--only that indefinable malaise, that terrible blight which killed all sweetness under Heaven; and so from day to day, from night to night, from week to week, from year to year, till death should end it |
Неудачный брак! Не может быть и речи о дурном обращении - этого нет, есть только какая-то смутная неудовлетворенность, какая-то тлетворная ржа, которая губит всякую радость жизни; и так день за днем, ночь за ночью, неделя за неделей, год за годом, пока смерть не положит конца всему! |
|
But young Jolyon, the bitterness of whose own feelings time had assuaged, saw Soames' side of the question too. Whence should a man like his cousin, saturated with all the prejudices and beliefs of his class, draw the insight or inspiration necessary to break up this life? It was a question of imagination, of projecting himself into the future beyond the unpleasant gossip, sneers, and tattle that followed on such separations, beyond the passing pangs that the lack of the sight of her would cause, beyond the grave disapproval of the worthy. But few men, and especially few men of Soames' class, had imagination enough for that. A deal of mortals in this world, and not enough imagination to go round! And sweet Heaven, what a difference between theory and practice; many a man, perhaps even Soames, held chivalrous views on such matters, who when the shoe pinched found a distinguishing factor that made of himself an exception. |
Но молодой Джолион, в котором горечь смягчилась с годами, мог поставить себя и на месте Сомса. Откуда такому человеку, как его двоюродный брат - человеку, пропитанному всеми предрассудками и верованиями своего класса, - откуда ему взять проницательность, чем вдохновиться, чтобы покончить с такой жизнью? Для этого надо иметь воображение, надо заглянуть в будущее, когда неприятные толки, смешки, пересуды, всегда сопутствующие разводам, останутся позади, останется позади и преходящая боль разлуки и суровый суд достойных. Но мало у кого хватит воображения на это, особенно среди людей такого класса, к которому принадлежит Сомс. Сколько народу на свете - на всех воображения не хватает! И - боже правый! - какая пропасть между теорией и практикой! Может быть, многие, может быть, даже и Сомс, придерживаются рыцарских взглядов, а как только дело коснется их самих, они найдут серьезные причины для того, чтобы счесть себя исключением. |
|
Then, too, he distrusted his judgment. He had been through the experience himself, had tasted too the dregs the bitterness of an unhappy marriage, and how could he take the wide and dispassionate view of those who had never been within sound of the battle? His evidence was too first-hand--like the evidence on military matters of a soldier who has been through much active service, against that of civilians who have not suffered the disadvantage of seeing things too close. Most people would consider such a marriage as that of Soames and Irene quite fairly successful; he had money, she had beauty; it was a case for compromise. There was no reason why they should not jog along, even if they hated each other. It would not matter if they went their own ways a little so long as the decencies were observed--the sanctity of the marriage tie, of the common home, respected. Half the marriages of the upper classes were conducted on these lines: Do not offend the susceptibilities of Society; do not offend the susceptibilities of the Church. To avoid offending these is worth the sacrifice of any private feelings. The advantages of the stable home are visible, tangible, so many pieces of property; there is no risk in the statu quo. To break up a home is at the best a dangerous experiment, and selfish into the bargain. |
К тому же молодой Джолион не был уверен в правильности своих суждений. Он испытал все это на себе, испил до дна горькую чашу неудачного брака, - откуда же ему взять хладнокровие и широту взглядов, свойственные тем, кто даже не слышал звуков битвы? Его показания - это показания очевидца, а штатские люди, которым не пришлось понюхать пороха, не могут равняться со старым солдатом. Многие сочли бы брак Сомса и Ирэн вполне удачным: у него деньги, у нее красота - значит, компромисс возможен. Пусть не любят друг друга, но почему не поддерживать сносных отношений? То, что они будут жить каждый своей жизнью, делу не помешает, лишь бы были соблюдены приличия, лишь бы уважались священные узы брака и семейный очаг. В высших классах половина всех супружеств покоится на двух правилах: не оскорбляй лучших чувств общества, не оскорбляй лучших чувств церкви. Ради них можно принести в жертву свои собственные чувства. Преимущества незыблемого семейного очага слишком очевидны, слишком осязаемы, они исчисляются реальными вещами; status quo - дело верное. Ломка семьи - в лучшем случае опасный эксперимент и к тому же весьма эгоистичный. |
|
This was the case for the defence, and young Jolyon sighed. |
Вот какие выводы может выставить защита, и молодой Джолион вздохнул. |
|
'The core of it all,' he thought, 'is property, but there are many people who would not like it put that way. To them it is "the sanctity of the marriage tie"; but the sanctity of the marriage tie is dependent on the sanctity of the family, and the sanctity of the family is dependent on the sanctity of property. And yet I imagine all these people are followers of One who never owned anything. It is curious!' |
"Все упирается в собственничество, - думал он, - но такая постановка вопроса мало кого обрадует. У них это называется "святостью брачных уз", но святость брачных уз покоится на святости семьи, а святость семьи - на святости собственности. И вместе с тем, наверное, все эти люди считают себя последователями того, кто никогда и ничем не владел. Как странно!" |
|
And again young Jolyon sighed. |
И молодой Джолион снова вздохнул. |
|
'Am I going on my way home to ask any poor devils I meet to share my dinner, which will then be too little for myself, or, at all events, for my wife, who is necessary to my health and happiness? It may be that after all Soames does well to exercise his rights and support by his practice the sacred principle of property which benefits us all, with the exception of those who suffer by the process.' |
"Вот по дороге домой мне попадется какой-нибудь бродяга - позову я его разделить со мной обед, которого тогда не хватит мне самому или моей жене, а ведь без нее у меня не будет ни здоровья, ни счастья? В конце концов Сомс, вероятно, хорошо делает, что настаивает на своих правах и подтверждает на практике священные принципы собственности, которые служат на благо всем нам, за исключением тех, кто является здесь жертвой". |
|
And so he left his chair, threaded his way through the maze of seats, took his hat, and languidly up the hot streets crowded with carriages, reeking with dusty odours, wended his way home. |
Молодой Джолион встал, пробрался сквозь лабиринт кресел и стульев, взял шляпу и по душным улицам, в пыли, поднимаемой вереницами экипажей, медленно пошел домой. |
|
Before reaching Wistaria Avenue he removed old Jolyon's letter from his pocket, and tearing it carefully into tiny pieces, scattered them in the dust of the road. |
Не доходя до Вистариа-авеню, он вынул из кармана письмо старого Джолиона и, старательно разорвав его на мелкие кусочки, бросил в пыль. |
|
He let himself in with his key, and called his wife's name. But she had gone out, taking Jolly and Holly, and the house was empty; alone in the garden the dog Balthasar lay in the shade snapping at flies. |
Он отпер дверь своим ключом и позвал жену. Но она ушла, взяв с собой Джолли и Холли, - дома никого не было; только пес Балтазар лежал в саду в полном одиночестве и занимался ловлей блох. |
|
Young Jolyon took his seat there, too, under the pear-tree that bore no fruit. |
Молодой Джолион тоже прошел в сад и сел под грушевым деревом, которое уже давно не приносило плодов. |
|
English |
Русский |
|
The day after the evening at Richmond Soames returned from Henley by a morning train. Not constitutionally interested in amphibious sports, his visit had been one of business rather than pleasure, a client of some importance having asked him down. |
На другой день после поездки в Ричмонд Сомс вернулся из Хэнли с утренним поездом. Не чувствуя расположения к водному спорту, он посвятил свое пребывание там не удовольствиям, а делу: ему пришлось съездить в Хэнли по вызову весьма солидного клиента. |
|
He went straight to the City, but finding things slack, he left at three o'clock, glad of this chance to get home quietly. Irene did not expect him. Not that he had any desire to spy on her actions, but there was no harm in thus unexpectedly surveying the scene. |
Сомс отправился прямо в Сити, но дел там особенных не было, и в три часа он уже освободился, радуясь случаю пораньше вернуться домой. Ирэн не ждала его. Он вовсе не хотел застать ее врасплох, но считал, что иногда не мешает нагрянуть неожиданно. |
|
After changing to Park clothes he went into the drawing-room. She was sitting idly in the corner of the sofa, her favourite seat; and there were circles under her eyes, as though she had not slept. |
Переодевшись для прогулки, Сомс сошел в гостиную. Ирэн, ничем не занятая, сидела на своем излюбленном месте в уголке дивана; у нее были темные круги под глазами, как будто после бессонной ночи. |
|
He asked: |
Сомс спросил: |
|
"How is it you're in? Are you expecting somebody?" |
- Почему ты дома? Ждешь кого-нибудь? |
|
"Yes that is, not particularly." |
- Да... то есть особенно никого не жду. |
|
"Who?" |
- Кто должен прийти? |
|
"Mr. Bosinney said he might come." |
- Мистер Босини хотел заглянуть. |
|
"Bosinney. He ought to be at work." |
- Босини? Он должен быть на стройке. |
|
To this she made no answer. |
На это Ирэн ничего не ответила. |
|
"Well," said Soames, "I want you to come out to the Stores with me, and after that we'll go to the Park." |
- Так вот что, - сказал Сомс, - пойдем по магазинам, а потом погуляем в парке. |
|
"I don't want to go out; I have a headache." |
- Я не хочу выходить. У меня болит голова. |
|
Soames replied: |
Сомс сказал: |
|
"If ever I want you to do anything, you've always got a headache. It'll do you good to come and sit under the trees." |
- Стоит мне только попросить о чем-нибудь, и у тебя всякий раз начинает болеть голова. Посидишь на воздухе, под деревьями, и все пройдет. |
|
She did not answer. |
Она ничего не ответила ему. |
|
Soames was silent for some minutes; at last he said: |
Сомс помолчал несколько минут, потом снова заговорил: |
|
"I don't know what your idea of a wife's duty is. I never have known!" |
- Интересно бы знать, в чем, по-твоему, заключаются обязанности жены? Меня это всегда интересовало! |
|
He had not expected her to reply, but she did. |
Он не ожидал ответа, но она ответила: |
|
"I have tried to do what you want; it's not my fault that I haven't been able to put my heart into it." |
- Я пробовала делать так, как ты хочешь; не моя вина, если я не могу стать хорошей женой. |
|
"Whose fault is it, then?" |
- Чья же это вина? |
|
He watched her askance. |
Он смотрел на нее искоса. |
|
"Before we were married you promised to let me go if our marriage was not a success. Is it a success?" |
- Перед свадьбой ты обещал отпустить меня, если наш брак окажется неудачным. Что же, можно его назвать удачным? |
|
Soames frowned. |
Сомс нахмурился. |
|
"Success," he stammered--"it would be a success if you behaved yourself properly!" |
- Удачным! - проговорил он, запинаясь. - Был бы удачным, если бы ты вела себя как следует! |
|
"I have tried," said Irene. "Will you let me go. |
- Я пробовала, - сказала Ирэн. - Ты отпустишь меня? |
|
Soames turned away. Secretly alarmed, he took refuge in bluster. |
Сомс отвернулся. Почувствовав в глубине души тревогу, он замаскировал ее спасительным гневом. |
|
"Let you go? You don't know what you're talking about. Let you go? How can I let you go? We're married, aren't we? Then, what are you talking about? For God's sake, don't let's have any of this sort of nonsense! Get your hat on, and come and sit in the Park." |
- Отпустить? Ты сама не понимаешь, что говоришь. Отпустить! Как я могу отпустить тебя? Ведь мы женаты! Чего же ты просишь? И о чем тут вообще рассуждать? Надень шляпу, и пойдем посидим в парке. |
|
"Then, you won't let me go?" |
- Так ты не хочешь отпустить меня? |
|
He felt her eyes resting on him with a strange, touching look. |
В ее глазах, смотревших на Сомса, было что-то необычное и трогательное. |
|
"Let you go!" he said; "and what on earth would you do with yourself if I did? You've got no money!" |
- Отпустить! - сказал он. - Куда же ты денешься, если я тебя отпущу? Ведь у тебя нет своих средств. |
|
"I could manage somehow." |
- Как-нибудь проживу. |
|
He took a swift turn up and down the room; then came and stood before her. |
Он быстро прошелся по комнате взад и вперед; потом остановился около нее. |
|
"Understand," he said, "once and for all, I won't have you say this sort of thing. Go and get your hat on!" |
- Пойми раз и навсегда, - сказал он, - я не хочу больше подобных разговоров. Пойди надень шляпу! |
|
She did not move. |
Она не двигалась. |
|
"I suppose," said Soames, "you don't want to miss Bosinney if he comes!" |
- Тебе, должно быть, не хочется упустить Босини, если он зайдет! сказал Сомс. |
|
Irene got up slowly and left the room. She came down with her hat on. |
Ирэн медленно встала и вышла из комнаты. Вернулась она в шляпе. |
|
They went out. |
Они вышли. |
|
In the Park, the motley hour of mid-afternoon, when foreigners and other pathetic folk drive, thinking themselves to be in fashion, had passed; the right, the proper, hour had come, was nearly gone, before Soames and Irene seated themselves under the Achilles statue. |
В Хайд-парке уже схлынула пестрая толпа иностранцев и другой сентиментальной публики, которая разъезжает в полдень по дорожкам, чувствуя себя необычайно элегантной; на смену полудню пришел час настоящего, солидного гулянья, но и он уже близился к концу, когда Сомс и Ирэн уселись под статуей Ахиллеса. |
|
It was some time since he had enjoyed her company in the Park. That was one of the past delights of the first two seasons of his married life, when to feel himself the possessor of this gracious creature before all London had been his greatest, though secret, pride. How many afternoons had he not sat beside her, extremely neat, with light grey gloves and faint, supercilious smile, nodding to acquaintances, and now and again removing his hat. |
Сомс уже давно не бывал с ней в парке. Эти совместные прогулки были для него самым большим удовольствием в первые два года после женитьбы, когда сознание, что весь Лондон смотрит на него, обладателя этой очаровательной женщины, наполняло его сердце великой, хотя и затаенной гордостью. Сколько раз он сидел с ней рядом, безукоризненно одетый, в светло-серых перчатках, с легкий, надменной улыбкой на губах, и кивал знакомым, изредка приподнимая цилиндр! |
|
His light grey gloves were still on his hands, and on his lips his smile sardonic, but where the feeling in his heart? |
Остались светло-серые перчатки, осталась презрительная улыбка на губах, но что теперь у него на сердце? |
|
The seats were emptying fast, but still he kept her there, silent and pale, as though to work out a secret punishment. Once or twice he made some comment, and she bent her head, or answered "Yes" with a tired smile. |
Стулья быстро пустели, но Сомс не уходил, словно заставляя Ирэн вытерпеть наказание. Раза два он заговаривал с ней, и она наклоняла голову или с усталой улыбкой отвечала "да". |
|
Along the rails a man was walking so fast that people stared after him when he passed. |
Вдоль ограды шел какой-то человек; он шагал так быстро, что прохожие оборачивались и смотрели ему вслед. |
|
"Look at that ass!" said Soames; "he must be mad to walk like that in this heat!" |
- Посмотри на этого болвана! - сказал Сомс. - Бежит сломя голову по такой жаре! |
|
He turned; Irene had made a rapid movement. |
Ирэн быстро повернулась в ту сторону; он взглянул на нее. |
|
"Hallo!" he said: "it's our friend the Buccaneer!" |
- А! - сказал Сомс. - Это наш приятель "пират"! |
|
And he sat still, with his sneering smile, conscious that Irene was sitting still, and smiling too. |
И он сидел не двигаясь и насмешливо улыбался, чувствуя, что Ирэн тоже затихла и тоже улыбается. |
|
"Will she bow to him?" he thought. |
"Поздоровается она с ним или нет?" - думал Сомс. |
|
But she made no sign. |
Но Ирэн не поздоровалась. |
|
Bosinney reached the end of the rails, and came walking back amongst the chairs, quartering his ground like a pointer. When he saw them he stopped dead, and raised his hat. |
Босини дошел до ограды и повернул назад, пробираясь между стульями, точно пойнтер по следу. Увидев их, он остановился как вкопанный и приподнял шляпу. |
|
The smile never left Soames' face; he also took off his hat. |
Улыбка не сходила с лица Сомса; он тоже снял цилиндр. |
|
Bosinney came up, looking exhausted, like a man after hard physical exercise; the sweat stood in drops on his brow, and Soames' smile seemed to say: "You've had a trying time, my friend .... |
Босини подошел к ним, вид у него был совершенно измученный, как у человека, уставшего после тяжелого физического напряжения; пот каплями выступил на лбу, и улыбка Сомса, казалось, говорила: "Трудно тебе пришлось, любезный!.." |
|
What are you doing in the Park?" he asked. "We thought you despised such frivolity!" |
- И вы тоже в парке? - спросил Сомс. - А мы думали, что вы презираете такое легкомысленное времяпрепровождение! |
|
Bosinney did not seem to hear; he made his answer to Irene: |
Босини, казалось, ничего не слышал; его ответ предназначался Ирэн: |
|
"I've been round to your place; I hoped I should find you in." |
- Я заходил к вам; думал застать вас дома. |
|
Somebody tapped Soames on the back, and spoke to him; and in the exchange of those platitudes over his shoulder, he missed her answer, and took a resolution. |
Кто-то сзади окликнул Сомса и заговорил с ним; обмениваясь со знакомым ничего не значащими словами. Сомс не расслышал ее ответа, и в голове у него созрело решение. |
|
"We're just going in," he said to Bosinney; "you'd better come back to dinner with us." |
- Мы идем домой, - сказал он Босини, - пойдемте с нами, пообедаем вместе. |
|
Into that invitation he put a strange bravado, a stranger pathos: "You, can't deceive me," his look and voice seemed saying, "but see--I trust you--I'm not afraid of you!" |
В его словах была какая-то бравада, какой-то странный пафос. "Вы не обманете меня, - говорил его взгляд и голос, - смотрите, я доверяю вам, я не боюсь!" |
|
They started back to Montpellier Square together, Irene between them. In the crowded streets Soames went on in front. He did not listen to their conversation; the strange resolution of trustfulness he had taken seemed to animate even his secret conduct. Like a gambler, he said to himself: 'It's a card I dare not throw away--I must play it for what it's worth. I have not too many chances.' |
Они отправились втроем на Монпелье-сквер, Ирэн шла посредине. На людных улицах Сомс шагал впереди. Он не прислушивался к их разговору; внезапно принятое решение довериться им овладело всеми его мыслями. Как игрок, он повторял себе: "Я не могу отбросить эту карту - надо сыграть и на нее. У меня не так уж много шансов". |
|
He dressed slowly, heard her leave her room and go downstairs, and, for full five minutes after, dawdled about in his dressing- room. Then he went down, purposely shutting the door loudly to show that he was coming. He found them standing by the hearth, perhaps talking, perhaps not; he could not say. |
Сомс торопливо переоделся, услышал, как Ирэн вышла и спустилась по лестнице, и после этого еще целых пять минут помедлил у себя в комнате. Затем он сошел вниз, нарочно хлопнув дверью, чтобы предупредить их. Они стояли у камина, кажется, разговаривали, а может быть, и нет; он не разобрал. |
|
He played his part out in the farce, the long evening through-- his manner to his guest more friendly than it had ever been before; and when at last Bosinney went, he said: |
Весь долгий вечер Сомс разыгрывал свою роль в этом фарсе - в его обращении с гостем дружелюбия было даже больше, чем обычно; и когда, наконец, Босини поднялся, он сказал: |
|
"You must come again soon; Irene likes to have you to talk about the house!" |
- Заходите почаще, Ирэн любит поговорить с вами о постройке! |
|
Again his voice had the strange bravado and the stranger pathos; but his hand was cold as ice. |
И опять в его голосе прозвучала какая-то бравада, какой-то странный пафос; но рука его была холодна как лед. |
|
Loyal to his resolution, he turned away from their parting, turned away from his wife as she stood under the hanging lamp to say good-night--away from the sight of her golden head shining so under the light, of her smiling mournful lips; away from the sight of Bosinney's eyes looking at her, so like a dog's looking at its master. |
Верный своему решению, он отвернулся, чтобы не видеть их прощания, отвернулся, чтобы не видеть жены, не видеть ее волос, отливающих золотом при свете висячей лампы, ее скорбных улыбающихся губ, не видеть глаз Босини, который смотрел на нее, как смотрит собака на своего хозяина. |
|
And he went to bed with the certainty that Bosinney was in love with his wife. |
И Сомс лег спать в полной уверенности, что Босини влюблен в его жену. |
|
The summer night was hot, so hot and still that through every opened window came in but hotter air. For long hours he lay listening to her breathing. |
Ночью было душно, так душно и тихо, что даже из окон, открытых настежь, шла духота. Он долго лежал, прислушиваясь к ее дыханию. |
|
She could sleep, but he must lie awake. And, lying awake, he hardened himself to play the part of the serene and trusting husband. |
Вот она может спать, а он лежит не смыкая глаз. И, лежа без сна. Сомс твердо решил играть роль спокойного, доверчивого супруга. |
|
In the small hours he slipped out of bed, and passing into his dressing-room, leaned by the open window. |
Перед рассветом он тихо встал и, пройдя в соседнюю комнату, остановился у открытого окна. |
|
He could hardly breathe. |
Ему нечем было дышать. |
|
A night four years ago came back to him--the night but one before his marriage; as hot and stifling as this. |
Он вспомнил ночь четыре года назад - ночь накануне свадьбы, такую же душную и жаркую. |
|
He remembered how he had lain in a long cane chair in the window of his sitting-room off Victoria Street. Down below in a side street a man had banged at a door, a woman had cried out; he remembered, as though it were now, the sound of the scuffle, the slam of the door, the dead silence that followed. And then the early water-cart, cleansing the reek of the streets, had approached through the strange-seeming, useless lamp-light; he seemed to hear again its rumble, nearer and nearer, till it passed and slowly died away. |
Он лежал тогда в кресле у окна своей гостиной на Виктория-стрит. В соседнем переулке кто-то с грохотом ломился в дверь, вскрикнула женщина; он помнил, как будто это случилось совсем недавно, драку, стук захлопнутой двери, мертвую тишину, наступившую вслед за тем. А потом в призрачном, уже не нужном свете уличных фонарей появился поливальщик улиц со своей тележкой; Сомсу казалось, что он опять слышит ее грохот - все ближе и ближе; вот тележка проехала, и звуки постепенно замерли вдали. |
|
He leaned far out of the dressing-room window over the little court below, and saw the first light spread. The outlines of dark walls and roofs were blurred for a moment, then came out sharper than before. |
Он высунулся из окна, выходившего во дворик, и увидел первые рассветные лучи. На мгновение контуры стен и крыши расплылись, затем выступили снова уже более четко. |
|
He remembered how that other night he had watched the lamps paling all the length of Victoria Street; how he had hurried on his clothes and gone down into the street, down past houses and squares, to the street where she was staying, and there had stood and looked at the front of the little house, as still and grey as the face of a dead man. |
Он вспомнил, как фонари заливали бледным светом всю Виктория-стрит; вспомнил, как он торопливо оделся и вышел, миновал дома и сквер и, очутившись на той улице, где жила она, остановился, глядя на маленький дом - тихий, посеревший, как лицо мертвеца. |
|
And suddenly it shot through his mind; like a sick man's fancy: What's he doing?--that fellow who haunts me, who was here this evening, who's in love with my wife--prowling out there, perhaps, looking for her as I know he was looking for her this afternoon; watching my house now, for all I can tell! |
И вдруг, как бред в мозгу больного, перед ним пронеслась мысль: "А что делает он - этот человек, который не дает мне покоя, который был здесь сегодня вечером, который влюблен в мою жену; может быть, бродит там на улице, ищет ее, как искал сегодня днем; может быть, не спускает глаз с моего дома?" |
|
He stole across the landing to the front of the house, stealthily drew aside a blind, and raised a window. |
Он прокрался через площадку лестницы, осторожно отодвинул штору и растворил окно. |
|
The grey light clung about the trees of the square, as though Night, like a great downy moth, had brushed them with her wings. The lamps were still alight, all pale, but not a soul stirred--no living thing in sight |
Сероватая мгла окутывала деревья в сквере, словно ночь, как большая пушистая бабочка, пролетая, задела их крыльями. Фонари все еще горели бледным светом, но на улице было пустынно, ни живой души кругом! |
|
Yet suddenly, very faint, far off in the deathly stillness, he heard a cry writhing, like the voice of some wandering soul barred out of heaven, and crying for its happiness. There it was again--again! Soames shut the window, shuddering. |
И вдруг в мертвой тишине откуда-то издали, еле слышный, донесся крик, взметнувшийся, словно голос чьей-то души, изгнанной из рая и тоскующей о своем счастье. Вот опять, опять! Сомс вздрогнул и затворил окно. |
|
Then he thought: 'Ah! it's only the peacocks, across the water.' |
И вспомнил: "А! Это павлины кричат в парке". |
|
English |
Русский |
|
Jolyon stood in the narrow hall at Broadstairs, inhaling that odour of oilcloth and herrings which permeates all respectable seaside lodging-houses. On a chair--a shiny leather chair, displaying its horsehair through a hole in the top left-hand corner--stood a black despatch case. This he was filling with papers, with the Times, and a bottle of Eau-de Cologne. He had meetings that day of the 'Globular Gold Concessions' and the 'New Colliery Company, Limited,' to which he was going up, for he never missed a Board; to 'miss a Board' would be one more piece of evidence that he was growing old, and this his jealous Forsyte spirit could not bear. |
Старый Джолион стоял в тесном холле гостиницы в Бродстэрзе, вдыхая запах клеенки и сельди, которым бывают пропитаны все респектабельные пансионы на морском побережье. На кресле - лоснящемся кожаном кресле с продранной в левом углу спинки обивкой, сквозь которую виднелся конский волос, - стоял черный саквояж. Старый Джолион укладывал в него бумаги, номера "Таймс" и флакон одеколона. На сегодня были назначены заседания "Золотопромышленной концессии" и "Новой угольной", и он собирался в город, так как никогда не пропускал заседаний. "Пропустить заседание" означало бы лишний раз признаться в своей старости, а жадный форсайтский дух старого Джолиона никак не мирился с этим. |
|
His eyes, as he filled that black despatch case, looked as if at any moment they might blaze up with anger. So gleams the eye of a schoolboy, baited by a ring of his companions; but he controls himself, deterred by the fearful odds against him. And old Jolyon controlled himself, keeping down, with his masterful restraint now slowly wearing out, the irritation fostered in him by the conditions of his life. |
Он укладывал вещи в черный саквояж, и его глаза готовы были каждую минуту загореться гневом. Так поблескивают глаза у мальчишки, загнанного в угол оравой школьных товарищей, хоть он и сдерживается, видя, что перевес на их стороне. И старый Джолион тоже сдерживал себя - усилием воли, уже сдававшей мало-помалу, старался подавить раздражение, которое вызывали в нем некоторые обстоятельства жизни. |
|
He had received from his son an unpractical letter, in which by rambling generalities the boy seemed trying to get out of answering a plain question. 'I've seen Bosinney,' he said; 'he is not a criminal. The more I see of people the more I am convinced that they are never good or bad--merely comic, or pathetic. You probably don't agree with me!' |
Он получил от сына бестолковое письмо, в котором мальчик старался замазать общими фразами свое явное желание уклониться от ответа на простой вопрос. "Я говорил с Босини, - писал Джо, - он не преступник. Чем больше я вижу людей, тем больше убеждаюсь, что не надо искать в них доброго или злого - они скорее смешны или трогательны. Но Вы, вероятно, не согласитесь со мной". |
|
Old Jolyon did not; he considered it cynical to so express oneself; he had not yet reached that point of old age when even Forsytes, bereft of those illusions and principles which they have cherished carefully for practical purposes but never believed in, bereft of all corporeal enjoyment, stricken to the very heart by having nothing left to hope for--break through the barriers of reserve and say things they would never have believed themselves capable of saying. |
Старый Джолион, конечно, не согласился; такие речи казались ему циничными. Он еще не достиг того возраста, когда даже Форсайты, отрешившись от иллюзий и правил, которым они следовали с практическими целями, совершенно в них не веря, лишаются физической радости жизни и, постигнув всем существом своим, что им уже не на что надеяться, не видят больше необходимости обуздывать себя, ломают все преграды и говорят то, что раньше им и в голову не пришло бы сказать. |
|
Perhaps he did not believe in 'goodness' and 'badness' any more than his son; but as he would have said: He didn't know--couldn't tell; there might be something in it; and why, by an unnecessary expression of disbelief, deprive yourself of possible advantage? |
Старый Джолион, должно быть, верил в "добро" и "зло" не больше, чем его сын; но... неизвестно... трудно сказать; может быть, во всем этом что-нибудь и есть; и зачем высказывать бесполезное недоверие и лишать себя возможных преимуществ? |
|
Accustomed to spend his holidays among the mountains, though (like a true Forsyte) he had never attempted anything too adventurous or too foolhardy, he had been passionately fond of them. And when the wonderful view (mentioned in Baedeker-- 'fatiguing but repaying'--was disclosed to him after the effort of the climb, he had doubtless felt the existence of some great, dignified principle crowning the chaotic strivings, the petty precipices, and ironic little dark chasms of life. This was as near to religion, perhaps, as his practical spirit had ever gone. |
Проводя каникулы в горах, хотя (как истый Форсайт) он никогда не предпринимал ничего слишком рискованного или слишком смелого, старый Джолион очень полюбил их. И когда после трудного подъема (обозначенного у Бедекера как "утомительный, но вознаграждающий путешественника сторицей") перед ним открывался чудесный вид, он не мог не верить в существование какого-то великого, возвышенного принципа, венчающего всю беспорядочную суету, все неглубокие стремнины и маленькие темные бездны жизни. Это, вероятно, было самым близким к религии переживанием, какое допускал его практичный характер. |
|
But it was many years since he had been to the mountains. He had taken June there two seasons running, after his wife died, and had realized bitterly that his walking days were over. |
Но прошло уже много лет с тех пор, как он последний раз был в горах. Первые два года после смерти жены он проводил там каникулы с Джун и тогда же с горечью убедился, что дни прогулок для него миновали. |
|
To that old mountain--given confidence in a supreme order of things he had long been a stranger. |
Та уверенность в существовании высшего порядка вещей, которой его наградили горы, давно уже не посещала старого Джолиона. |
|
He knew himself to be old, yet he felt young; and this troubled him. It troubled and puzzled him, too, to think that he, who had always been so careful, should be father and grandfather to such as seemed born to disaster. He had nothing to say against Jo-- who could say anything against the boy, an amiable chap?--but his position was deplorable, and this business of June's nearly as bad. It seemed like a fatality, and a fatality was one of those things no man of his character could either understand or put up with. |
Он знал, что стареет, но чувствовал себя молодым, и это тревожило его. Тревожила и смущала мысль, что он, такой осторожный, стал отцом и дедом людей, словно рожденных для несчастий. Пре Джо ничего плохого не скажешь - да разве можно сказать что-нибудь плохое про такого славного молодца? Однако его положение в жизни никуда не годится; история с Джун тоже ничем не лучше. Во всем этом было что-то роковое, а человек с его характером не мог ни понять рока, ни примириться с ним. |
|
In writing to his son he did not really hope that anything would come of it. Since the ball at Roger's he had seen too clearly how the land lay--he could put two and two together quicker than most men--and, with the example of his own son before his eyes, knew better than any Forsyte of them all that the pale flame singes men's wings whether they will or no. |
Решив написать сыну, старый Джолион не надеялся, что из этого выйдет что-нибудь путное. Еще на балу у Роджера ему стало ясно, к чему все это клонится; чтобы высчитать, сколько будет дважды два, старому Джолиону требовалось гораздо меньше времени, чем многим другим, а имея перед глазами пример собственного сына, он знал лучше всех остальных Форсайтов, что бледное пламя опаляет людям крылья, хотят они этого или нет. |
|
In the days before June's engagement, when she and Mrs. Soames were always together, he had seen enough of Irene to feel the spell she cast over men. She was not a flirt, not even a coquette--words dear to the heart of his generation, which loved to define things by a good, broad, inadequate word--but she was dangerous. He could not say why. Tell him of a quality innate in some women--a seductive power beyond their own control! He would but answer: 'Humbug!' She was dangerous, and there was an end of it. He wanted to close his eyes to that affair. If it was, it was; be did not want to hear any more about it--he only wanted to save June's position and her peace of mind. He still hoped she might once more become a comfort to himself. |
До помолвки Джун, когда она и миссис Сомс были неразлучны, старый Джолион достаточно часто встречался с Ирэн, чтобы почувствовать ее обаяние. Она не была ни вертушкой, ни кокеткой - слова, милые сердцу людей его поколения, любивших называть вещи добротными, обобщающими и не совсем точными именами; но в ней чувствовалось что-то опасное. Он и сам не мог сказать, в чем тут дело. Попробуйте поговорить с ним о свойствах, присущих некоторым женщинам, о той обольстительности, которая не зависит даже от них самих! Он ответит вам: "Вздор!" В Ирэн чувствуется что-то опасное, и дело с концом! Ему хотелось закрыть глаза на все это. Раз уже случилось, пусть так оно и будет; он не желает больше об этом слышать, ему хочется только одного: спасти Джун и вернуть ей душевный покой. Старый Джолион все еще надеялся снова найти в Джун свое утешение. |
|
And so he had written. He got little enough out of the answer. As to what young Jolyon had made of the interview, there was practically only the queer sentence: 'I gather that he's in the stream.' The stream! What stream? What was this new-fangled way of talking? |
Итак, он отправил письмо. Ответ был мало вразумительный. Что же касается самого разговора с Босини, то о нем, в сущности говоря, упоминалось всего-навсего одной странной фразой: "Насколько я понимаю, его захватило потоком". Потоком! Каким потоком? Что теперь за странная манера выражать свои мысли! |
|
He sighed, and folded the last of the papers under the flap of the bag; he knew well enough what was meant. |
Старый Джолион вздохнул и сунул последние бумаги во внутренний карман саквояжа; он прекрасно знал, что подразумевалось под "потоком". |
|
June came out of the dining-room, and helped him on with his summer coat. From her costume, and the expression of her little resolute face, he saw at once what was coming. |
Джун вышла из столовой и помогла ему надеть пальто. По костюму и по решительному выражению ее лица старый Джолион сразу же понял, что последует дальше. |
|
"I'm going with you," she said. |
- Я тоже поеду, - сказала она. |
|
"Nonsense, my dear; I go straight into the City. I can't have you racketting about!" |
- Глупости, дорогая; я прямо в Сити. Нечего тебе слоняться по городу. |
|
"I must see old Mrs. Smeech." |
- Мне надо повидать миссис Смич. |
|
"Oh, your precious 'lame ducks!" grumbled out old Jolyon. |
- Опять ты вздумала возиться со своими "несчастненькими!" - проворчал старый Джолион. |
|
He did not believe her excuse, but ceased his opposition. There was no doing anything with that pertinacity of hers. |
Он не поверил этому предлогу, но спорить не стал. С ее упрямством все равно не сладишь. |
|
At Victoria he put her into the carriage which had been ordered for himself--a characteristic action, for he had no petty selfishnesses. |
На вокзале он усадил Джун в приехавший за ним самим экипаж - очень характерный поступок для старого Джолиона, совсем не страдавшего эгоизмом. |
|
"Now, don't you go tiring yourself, my darling," he said, and took a cab on into the city. |
- Только не очень утомляйся, дорогая, - сказал он и, подозвав кэб, уехал в Сити. |
|
June went first to a back-street in Paddington, where Mrs. Smeech, her 'lame duck,' lived--an aged person, connected with the charring interest; but after half an hour spent in hearing her habitually lamentable recital, and dragooning her into temporary comfort, she went on to Stanhope Gate. The great house was closed and dark. |
Джун отправилась сначала в один из переулочков Пэддингтона, где жила "несчастненькая" миссис Смич - пожилая особа, по профессии судомойка; но, послушав с полчаса ее как всегда горестные излияния и чуть ли не насильно заставив старушку примириться на время со своей участью, она поехала на Стэнхоп-Гейт. Большой дом стоял пустой и темный. |
|
She had decided to learn something at all costs. It was better to face the worst, and have it over. And this was her plan: To go first to Phil's aunt, Mrs. Baynes, and, failing information there, to Irene herself. She had no clear notion of what she would gain by these visits. |
Джун решила выведать хоть что-нибудь, выведать любой ценой. Лучше узнать самое худшее и покончить со всем этим. План ее был таков: поехать сначала к тетке Фила, миссис Бейнз, а если там ничего не добьешься, - к самой Ирэн. Она не отдавала себе ясного отчета в том, что ей, собственно, дадут эти визиты. |
|
At three o'clock she was in Lowndes Square. With a woman's instinct when trouble is to be faced, she had put on her best frock, and went to the battle with a glance as courageous as old Jolyon's itself. Her tremors had passed into eagerness. |
В три часа Джун приехала на Лаундес-сквер. Повинуясь инстинкту, появляющемуся у женщин в минуты опасности, она надела самое лучшее платье и отправилась на поле битвы, глядя вперед с такой же отвагой, как старый Джолион. Ее страхи уступили место нетерпению. |
|
Mrs. Baynes, Bosinney's aunt (Louisa was her name), was in her kitchen when June was announced, organizing the cook, for she was an excellent housewife, and, as Baynes always said, there was 'a lot in a good dinner.' He did his best work after dinner. It was Baynes who built that remarkably fine row of tall crimson houses in Kensington which compete with so many others for the title of 'the ugliest in London.' |
В ту минуту, когда доложили о приезде Джун, тетка Босини, миссис Бейнз (звали ее Луиза), находилась на кухне и присматривала за кухаркой - миссис Бейнз была великолепная хозяйка, а, как всегда говорил сам Бейнз, "хороший обед - великое дело". Ему лучше всего работалось в послеобеденные часы. Этот самый Бейнз и построил блистательный ряд высоких красных домов в Кенсингтоне, которые вместе со многими другими домами оспаривают славу "самых уродливых построек в Лондоне". |
|
On hearing June's name, she went hurriedly to her bedroom, and, taking two large bracelets from a red morocco case in a locked drawer, put them on her white wrists--for she possessed in a remarkable degree that 'sense of property,' which, as we know, is the touchstone of Forsyteism, and the foundation of good morality. |
Услыхав о приезде Джун, миссис Бейнз поспешила в спальню и, вынув из запертого в комоде красного сафьянового футляра два больших браслета, надела их на свои белые руки - миссис Бейнз в значительной степени было присуще то самое "чувство собственности", которое, как мы знаем, является пробным камнем форсайтизма и основой высокой нравственности. |
|
Her figure, of medium height and broad build, with a tendency to embonpoint, was reflected by the mirror of her whitewood wardrobe, in a gown made under her own organization, of one of those half-tints, reminiscent of the distempered walls of corridors in large hotels. She raised her hands to her hair, which she wore a la Princesse de Galles, and touched it here and there, settling it more firmly on her head, and her eyes were full of an unconscious realism, as though she were looking in the face one of life's sordid facts, and making the best of it. In youth her cheeks had been of cream and roses, but they were mottled now by middle-age, and again that hard, ugly directness came into her eyes as she dabbed a powder-puff across her forehead. Putting the puff down, she stood quite still before the glass, arranging a smile over her high, important nose, her, chin, (never large, and now growing smaller with the increase of her neck), her thin-lipped, down-drooping mouth. Quickly, not to lose the effect, she grasped her skirts strongly in both hands, and went downstairs. |
Зеркало гардероба отражало невысокую коренастую фигуру миссис Бейнз, явно склонную к полноте и одетую в платье, сшитое под ее собственным присмотром из материи весьма неопределенных тонов, напоминающих окраску коридоров в больших гостиницах. Она подняла руки к волосам, причесанным a la Princesse de Galles, и поправила их кое-где, чтобы прическа лучше держалась; взгляд ее был полон бессознательной трезвости, словно она присматривалась к какому-то очень неприглядному факту и старалась повернуть его к себе выгодной стороной. В юности на щеках миссис Бейнз цвели розы, но преклонный возраст покрыл эти щеки пятнами, и в то время как она проводила по лбу пуховкой, глаза ее смотрели в зеркало с черствой, отталкивающей прямотой. Положив пуховку, она несколько минут стояла перед зеркалом неподвижно, пристраивая на лицо улыбку, в которой участвовали и ее прямой величественный нос, и подбородок (никогда не отличавшийся своими размерами, а сейчас и вовсе еле заметный по соседству с могучей шеей), и тонкие поджатые губы - Быстро, чтобы сохранить эффект улыбки, она подобрала обеими руками подол и спустилась по лестнице. |
|
She had been hoping for this visit for some time past. Whispers had reached her that things were not all right between her nephew and his fiancee. Neither of them had been near her for weeks. She had asked Phil to dinner many times; his invariable answer had been 'Too busy.' |
Миссис Бейнз давно поджидала визита Джун. До нее уже дошли слухи, что между племянником и его невестой происходит что-то неладное. Ни тот, ни другая не заглядывали к ней уже несколько недель. Она много раз приглашала Фила к обеду, но на эти приглашения он неизменно отвечал: "Занят". |
|
Her instinct was alarmed, and the instinct in such matters of this excellent woman was keen. She ought to have been a Forsyte; in young Jolyon's sense of the word, she certainly had that privilege, and merits description as such. |
Миссис Бейнз тревожилась инстинктивно, а чутье у этой достойнейшей женщины было необычайно острое. Ей следовало родиться в семье Форсайтов; с точки зрения молодого Джолиона, вкладывавшего в это слово особый смысл, у миссис Бейнз были, конечно, все права на такую привилегию, и поэтому она заслуживает особой характеристики. |
|
She had married off her three daughters in a way that people said was beyond their deserts, for they had the professional plainness only to be found, as a rule, among the female kind of the more legal callings. Her name was upon the committees of numberless charities connected with the Church-dances, theatricals, or bazaars--and she never lent her name unless sure beforehand that everything had been thoroughly organized. |
Миссис Бейнз ухитрилась так удачно выдать замуж трех дочерей, что, по мнению многих, девушки этого даже не заслуживали, так как они отличались той невзрачностью, какую, как правило, можно встретить только в семьях, имеющих отношение к более почтенным профессиям. Ее имя числилось в комитетах, ведавших множеством благотворительных дел: балами, спектаклями, базарами, которые возглавляла церковь, - миссис Бейнз давала свое имя только в тех случаях, когда чувствовала твердую уверенность, что все будет организовано под надлежащим присмотром. |
|
She believed, as she often said, in putting things on a commercial basis; the proper function of the Church, of charity, indeed, of everything, was to strengthen the fabric of 'Society.' Individual action, therefore, she considered immoral. Organization was the only thing, for by organization alone could you feel sure that you were getting a return for your money. Organization--and again, organization! And there is no doubt that she was what old Jolyon called her--"a 'dab' at that"--he went further, he called her "a humbug." |
По ее собственным словам, она стояла за то, чтобы подводить деловую основу решительно подо все; функции церкви, благотворительных комитетов - да всего, чего угодно, - должны заключаться в упрочении Общества. Поэтому неорганизованность миссис Бейнз считала безнравственной. Все дело в организации, ибо только организация даст чувство уверенности, что ваши деньги потрачены не зря. Организация - и еще раз организация. Не, может быть никакого сомнения, что миссис Бейнз была тем, чем считал ее старый Джолион, - докой по этой части; правда, он шел дальше и называл ее "трещоткой". |
|
The enterprises to which she lent her name were organized so admirably that by the time the takings were handed over, they were indeed skim milk divested of all cream of human kindness. But as she often justly remarked, sentiment was to be deprecated. She was, in fact, a little academic. |
Все начинания, под которыми ставилось и ее имя были так идеально организованы, что к тому времени, когда подсчитывали барыши, начинания эти становились похожими на молоко, с которого сняты все сливки человеческой сердечности. Но, по справедливому замечанию миссис Бейнз, сантименты тут неуместны. По правде говоря, она была чуть-чуть академична. |
|
This great and good woman, so highly thought of in ecclesiastical circles, was one of the principal priestesses in the temple of Forsyteism, keeping alive day and night a sacred flame to the God of Property, whose altar is inscribed with those inspiring words: 'Nothing for nothing, and really remarkably little for sixpence.' |
Эта достойная женщина, пользовавшаяся большим уважением в церковных кругах, была одной из старших жриц в храме форсайтизма, денно и нощно поддерживающих неугасимый огонь в светильнике, горящем перед богом собственности, на алтаре которого начертаны возвышенные слова: "Ничего даром, а за пенни самую малость". |
|
When she entered a room it was felt that something substantial had come in, which was probably the reason of her popularity as a patroness. People liked something substantial when they had paid money for it; and they would look at her--surrounded by her staff in charity ballrooms, with her high nose and her broad, square figure, attired in an uniform covered with sequins--as though she were a general. |
Когда миссис Бейнз входила в комнату, чувствовалось появление чего-то весьма солидного; в этом, вероятно, и заключался секрет ее популярности как дамы-патронессы. Такая солидность по душе людям, которые платят деньги; и на балах они взирали на прямоносую дородную миссис Бейнз, стоявшую в платье с блестками в окружении своих помощников, как на полководца. |
|
The only thing against her was that she had not a double name. She was a power in upper middle-class society, with its hundred sets and circles, all intersecting on the common battlefield of charity functions, and on that battlefield brushing skirts so pleasantly with the skirts of Society with the capital 'S.' She was a power in society with the smaller 's,' that larger, more significant, and more powerful body, where the commercially Christian institutions, maxims, and 'principle,' which Mrs. Baynes embodied, were real life-blood, circulating freely, real business currency, not merely the sterilized imitation that flowed in the veins of smaller Society with the larger ' S.' People who knew her felt her to be sound--a sound woman, who never gave herself away, nor anything else, if she could possibly help it. |
Единственное, чего ей не хватало, - это второго имени. Она играла большую роль в своем обществе - среди представителей крупной буржуазии, во всех его группах и кружках, встречавшихся на общем поле битвы благотворительной деятельности - на том поле битвы, где все они получали такое удовольствие от соприкосновения с людьми Общества, которое пишется с большой буквы. Она играла роль в обществе, которое пишется с маленькой буквы, в той гораздо более широкой, более значительной и могущественной корпорации, где христианско-коммерческие институты, правила и принципы, нашедшие свое воплощение в ней самой, были горячей кровью, свободно разливавшейся по жилам, - твердой валютой, а не тем суррогатом, что наполнял вены маленького Общества, начинающегося с большого "О". Люди, знавшие миссис Бейнз, чувствовали в ней трезвость - трезвость женщины, которая ничему не отдается целиком и вообще старается уделять другим как можно меньше. |
|
She had been on the worst sort of terms with Bosinney's father, who had not infrequently made her the object of an unpardonable ridicule. She alluded to him now that he was gone as her 'poor, dear, irreverend brother.' |
У миссис Бейнз были самые скверные отношения с отцом Босини, для которого она нередко служила объектом совершенно непростительных с его стороны издевательств. Теперь, вспоминая умершего, она называла его своим "милым непочтительным братом". |
|
She greeted June with the careful effusion of which she was a mistress, a little afraid of her as far as a woman of her eminence in the commercial and Christian world could be afraid-- for so slight a girl June had a great dignity, the fearlessness of her eyes gave her that. And Mrs. Baynes, too, shrewdly recognized that behind the uncompromising frankness of June's manner there was much of the Forsyte. If the girl had been merely frank and courageous, Mrs. Baynes would have thought her 'cranky,' and despised her; if she had been merely a Forsyte, like Francie--let us say--she would have patronized her from sheer weight of metal; but June, small though she was--Mrs. Baynes habitually admired quantity--gave her an uneasy feeling; and she placed her in a chair opposite the light. |
Миссис Бейнз встретила Джун с тщательно разыгранным радушием, на что она была мастерица, и с некоторой опаской, если такая известная в деловых и церковных кругах женщина вообще могла опасаться кого-либо. Джун, несмотря на всю свою хрупкость, обладала большим чувством собственного достоинства, и это чувство собственного достоинства сквозило в ее бесстрашных глазах. И миссис Бейнз прекрасно понимала, что в этой непреклонной прямоте Джун было много форсайтского. Будь эта девушка просто откровенна и смела, миссис Бейнз сочла бы ее "сумасбродкой" и ничем, кроме презрения, не удостоила бы; будь в ней просто много форсайтских черт, как, скажем, у Фрэнси, она покровительствовала бы ей из чистого уважения к благородному металлу; но Джун, несмотря на всю свою миниатюрность (миссис Бейнз обычно приводили в восторг вещи внушительных размеров), вселяла в нее какое-то чувство неловкости; и она усадила Джун в кресло лицом к окну. |
|
There was another reason for her respect which Mrs. Baynes, too good a churchwoman to be worldly, would have been the last to admit--she often heard her husband describe old Jolyon as extremely well off, and was biassed towards his granddaughter for the soundest of all reasons. To-day she felt the emotion with which we read a novel describing a hero and an inheritance, nervously anxious lest, by some frightful lapse of the novelist, the young man should be left without it at the end. |
Ее уважение к Джун объяснялось еще одним обстоятельством, признать которое миссис Бейнз - женщина набожная и не поддающаяся мирским соблазнам - вряд ли согласилась бы: она часто слышала от мужа, что старый Джолион богатый человек, и Джун очень выигрывала в ее глазах благодаря этому чрезвычайно резонному обстоятельству. Сегодня миссис Бейнз испытывала те же чувства, с какими мы читаем роман о некоем молодом человеке в наследстве и трепещем от страха, как бы автор не совершил ужасного промаха, оставив своего героя к концу книги ни с чем. |
|
Her manner was warm; she had never seen so clearly before how distinguished and desirable a girl this was. She asked after old Jolyon's health. A wonderful man for his age; so upright, and young looking, and how old was he? Eighty-one! She would never have thought it! They were at the sea! Very nice for them; she supposed June heard from Phil every day? Her light grey eyes became more prominent as she asked this question; but the girl met the glance without flinching. |
В ее обращении с Джун было много теплоты; миссис Бейнз никогда еще не видела с такой ясностью, какая это редкая и достойная девушка. Она справилась о здоровье старого Джолиона. Поразительно сохранился для своего возраста; такой статный, моложавый, сколько ему лет? Восемьдесят один! Никогда бы не дала! Они живут на море? Чудесно! Фил, наверное, пишет Джун каждый день? Ее светло-серые глаза широко открылись; но девушка выдержала этот взгляд не дрогнув. |
|
"No," she said, "he never writes!" |
- Нет, - сказала она, - совсем не пишет! |
|
Mrs. Baynes's eyes dropped; they had no intention of doing so, but they did. They recovered immediately. |
Миссис Бейнз потупилась: ее веки опустились невольно, но все-таки опустились. Через мгновение все было по-прежнему. |
|
"Of course not. That's Phil all over--he was always like that!" |
- Ну, разумеется! Как это похоже на Фила - он всегда такой! |
|
"Was he?" said June. |
- Разве? - сказала Джун. |
|
The brevity of the answer caused Mrs. Baynes's bright smile a moment's hesitation; she disguised it by a quick movement, and spreading her skirts afresh, said: |
Этот вопрос чуть было не прогнал широкую улыбку с лица миссис Бейнз; чтобы скрыть свое замешательство, она слегка заерзала на месте, оправила платье и сказала: |
|
"Why, my dear--he's quite the most harum-scarum person; one never pays the slightest attention to what he does!" |
- Ах, милочка, он такой сумбурный; ну кто станет обращать внимание на его поступки! |
|
The conviction came suddenly to June that she was wasting her time; even were she to put a question point-blank, she would never get anything out of this woman. |
Джун вдруг поняла, что напрасно теряет здесь время: если даже поставить вопрос прямо, от этой женщины все равно ничего не добьешься. |
|
'Do you see him?' she asked, her face crimsoning. |
- Вы видаетесь с ним? - спросила она, залившись румянцем. |
|
The perspiration broke out on Mrs. Baynes' forehead beneath the powder. |
На запудренном лбу миссис Бейнз выступила испарина. |
|
"Oh, yes! I don't remember when he was here last--indeed, we haven't seen much of him lately. He's so busy with your cousin's house; I'm told it'll be finished directly. We must organize a little dinner to celebrate the event; do come and stay the night with us!" |
- Да, конечно! Не помню, когда он был последний раз, - по правде сказать, мы его не видели это время. У него столько хлопот с домом вашего кузена; говорят, постройка скоро закончится. Надо будет устроить обед в честь такого события; приезжайте как-нибудь и оставайтесь ночевать! |
|
"Thank you," said June. |
- Благодарю вас, - сказала Джун. |
|
Again she thought: 'I'm only wasting my time. This woman will tell me nothing.' |
И опять подумала: "Я зря трачу время. Она ничего не скажет". |
|
She got up to go. A change came over Mrs. Baynes. She rose too; her lips twitched, she fidgeted her hands. Something was evidently very wrong, and she did not dare to ask this girl, who stood there, a slim, straight little figure, with her decided face, her set jaw, and resentful eyes. She was not accustomed to be afraid of asking question's--all organization was based on the asking of questions! |
Джун встала. В миссис Бейнз произошла перемена. Она тоже поднялась; губы ее дрогнули, она беспокойно сжала руки. Происходило что-то неладное, а она ни о чем не осмеливалась спросить эту хрупкую стройную девушку, стоявшую перед ней с таким решительным личиком, стиснутыми губами и обидой в глазах. Миссис Бейнз никогда не боялась задавать вопросы - вся организационная деятельность зиждется на вопросах и ответах. |
|
But the issue was so grave that her nerve, normally strong, was fairly shaken; only that morning her husband had said: |
Но дело было настолько серьезно, что нервы ее, обычно довольно крепкие, сейчас сдали; еще сегодня утром муж сказал: |
|
"Old Mr. Forsyte must be worth well over a hundred thousand pounds!" |
- У старика Форсайта, наверно, больше ста тысяч фунтов. |
|
And this girl stood there, holding out her hand--holding out her hand! |
И вот эта девушка стоит перед ней и протягивает руку - протягивает руку! |
|
The chance might be slipping away--she couldn't tell--the chance of keeping her in the family, and yet she dared not speak. |
Может быть, сейчас ускользнет возможность - кто знает! - возможность удержать ее в семье, а миссис Бейнз не решается заговорить. |
|
Her eyes followed June to the door. |
Она проводила Джун взглядом до самой двери. |
|
It closed. |
Дверь закрылась. |
|
Then with an exclamation Mrs. Baynes ran forward, wobbling her bulky frame from side to side, and opened it again. |
Миссис Бейнз ахнула и бросилась следом за Джун, Переваливаясь на ходу всем своим тучным телом. |
|
Too late! She heard the front door click, and stood still, an expression of real anger and mortification on her face. |
Поздно. Она услышала, как захлопнулась входная дверь, и замерла на месте с выражением неподдельного гнева и обиды на лице. |
|
June went along the Square with her bird-like quickness. She detested that woman now whom in happier days she had been accustomed to think so kind. Was she always to be put off thus, and forced to undergo this torturing suspense? |
Быстрая как птица, Джун неслась по улице. Она ненавидела теперь эту женщину, которая в прежние счастливые дни казалась ей такой доброй. Неужели от нее вечно будут так отделываться, вечно будут мучить неизвестностью? |
|
She would go to Phil himself, and ask him what he meant. She had the right to know. She hurried on down Sloane Street till she came to Bosinney's number. Passing the swing-door at the bottom, she ran up the stairs, her heart thumping painfully. |
Она пойдет к Филу и спросит его самого. Она имеет право знать все. Джун быстро прошла Слоун-стрит и поравнялась с домом, где жил Босини. Затворив за собой входную дверь, она с мучительно бьющимся сердцем взбежала по лестнице. |
|
At the top of the third flight she paused for breath, and holding on to the bannisters, stood listening. No sound came from above. |
На площадке третьего этажа она замедлила шаги, чтобы перевести дыхание, и, взявшись рукой за перила, прислушалась. Наверху было тихо. |
|
With a very white face she mounted the last flight. She saw the door, with his name on the plate. And the resolution that had brought her so far evaporated. |
Бледная как полотно, Джун прошла последний пролет. Она увидела дверь, прочла его имя на дощечке. И решимость, с которой она пришла сюда, вдруг покинула ее. |
|
The full meaning of her conduct came to her. She felt hot all over; the palms of her hands were moist beneath the thin silk covering of her gloves. |
Джун ясно поняла все значение своего поступка. Ее бросило в жар; ладони под тонкими шелковыми перчатками были влажны. |
|
She drew back to the stairs, but did not descend. Leaning against the rail she tried to get rid of a feeling of being choked; and she gazed at the door with a sort of dreadful courage. No! she refused to go down. Did it matter what people thought of her? They would never know! No one would help her if she did not help herself! She would go through with it. |
Она отошла от двери, но не спустилась вниз. Прислонившись к перилам, она старалась побороть в себе чувство, близкое к удушью, и смотрела на дверь с отчаянной отвагой. Нет, она не сойдет вниз. Не все ли равно, что о ней будут думать? Никто не узнает. Помощи ждать не от кого, надо действовать самой. Надо покончить с этим. |
|
Forcing herself, therefore, to leave the support of the wall, she rang the bell. The door did not open, and all her shame and fear suddenly abandoned her; she rang again and again, as though in spite of its emptiness she could drag some response out of that closed room, some recompense for the shame and fear that visit had cost her. It did not open; she left off ringing, and, sitting down at the top of the stairs, buried her face in her hands. |
И, заставив себя отойти от стены, она дернула звонок. Дверь не отперли, и весь ее стыд и страх вдруг исчезли; она позвонила еще и еще раз, словно добиваясь у запертой квартиры ответа и вознаграждения за тот стыд и страх, с которыми она пришла сюда. Дверь не отворили; Джун перестала звонить и, опустившись на ступеньку, закрыла лицо руками. |
|
Presently she stole down, out into the air. She felt as though she had passed through a bad illness, and had no desire now but to get home as quickly as she could. The people she met seemed to know where she had been, what she had been doing; and suddenly--over on the opposite side, going towards his rooms from the direction of Montpellier Square--she saw Bosinney himself. |
Потом она тихонько сошла вниз на улицу. У нее было такое чувство, словно она только что встала после тяжелой болезни; ей хотелось лишь одного: как можно скорее добраться домой. Ей казалось, что на улице все знают, где она была, что она делала; и вдруг через дорогу она увидела Босини, идущего к своему дому со стороны Монпелье-сквер. |
|
She made a movement to cross into the traffic. Their eyes met, and he raised his hat. An omnibus passed, obscuring her view; then, from the edge of the pavement, through a gap in the traffic, she saw him walking on. |
Она хотела перебежать улицу. Глаза их встретились, и он приподнял шляпу. Проехал омнибус, и на минуту она потеряла Босини, потом, стоя на краю тротуара, увидела сквозь вереницу экипажей его удаляющуюся фигуру. |
|
And June stood motionless, looking after him. |
И Джун замерла на месте, глядя ему вслед. |
|
English |
Русский |
|
'One mockturtle, clear; one oxtail; two glasses of port.' |
- Порцию телячьего бульона, порцию супа из бычьих хвостов, два стакана портвейна. |
|
In the upper room at French's, where a Forsyte could still get heavy English food, James and his son were sitting down to lunch. |
В верхнем зале у Френча, где Форсайт все еще может получить сытные английские блюда, сидели за завтраком Джемс и его сын. |
|
Of all eating-places James liked best to come here; there was something unpretentious, well-flavoured, and filling about it, and though he had been to a certain extent corrupted by the necessity for being fashionable, and the trend of habits keeping pace with an income that would increase, he still hankered in quiet City moments after the tasty fleshpots of his earlier days. Here you were served by hairy English waiters in aprons; there was sawdust on the floor, and three round gilt looking-glasses hung just above the line of sight. They had only recently done away with the cubicles, too, in which you could have your chop, prime chump, with a floury-potato, without seeing your neighbours, like a gentleman. |
Этот ресторан Джемс предпочитал всем остальным; все здесь было скромно, без претензий, вкусно, сытно, и хотя Джемс был уже до некоторой степени испорчен необходимостью следить за модой и привычки его складывались соответственно доходам, которые неуклонно продолжали расти, но в минуты затишья среди работы его все еще одолевала тоска по вкусной, обильной пище, которую он едал в молодости, У Френча подавали настоящие английские официанты - заросшие волосами, в передниках; пол посыпался опилками, а три круглых зеркала в позолоченных рамах висели как раз на такой высоте, чтобы в них нельзя было смотреться. И кабинки здесь уничтожили совсем недавно, кабинки, где можно было съесть бифштекс из вырезки с рассыпчатым картофелем, не видя своих соседей, - по-джентльменски. |
|
He tucked the top corner of his napkin behind the third button of his waistcoat, a practice he had been obliged to abandon years ago in the West End. He felt that he should relish his soup--the entire morning had been given to winding up the estate of an old friend. |
Джемс заткнул салфетку за третью пуговицу жилета - привычка, от которой ему давно пришлось отказаться в Вест-Энде. Он чувствовал, что будет есть суп с аппетитом, - все утро ушло на оформление бумаг по продаже поместья одного старого приятеля. |
|
After filling his mouth with household bread, stale, he at once began: |
Набив рот черствым хлебом здешней выпечки. Джемс заговорил: |
|
"How are you going down to Robin Hill? You going to take Irene? You'd better take her. I should think there'll be a lot that'll want seeing to." |
- Ты поедешь в Робин-Хилл один или с Ирэн. Возьми ее с собой. Там, наверное, будет еще много возни. |
|
Without looking up, Soames answered: |
Не поднимая глаз. Сомс ответил: |
|
"She won't go." |
- Она не хочет ехать. |
|
"Won't go? What's the meaning of that? She's going to live in the house, isn't she?" |
- Не хочет? Как так? Разве она не собирается жит - в Робин-Хилле? |
|
Soames made no reply. |
Сомс промолчал. |
|
"I don't know what's coming to women nowadays," mumbled James; "I never used to have any trouble with them. She's had too much liberty. She's spoiled...." |
- Не понимаю, что теперь творится с женщинами, - забормотал Джемс, у меня с ними никаких хлопот не было. Ты слишком много позволяешь ей. Она избалована. |
|
Soames lifted his eyes: |
Сомс поднял на него глаза. |
|
"I won't have anything said against her," he said unexpectedly. |
- Я не желаю слышать о ней ничего дурного, - сказал он вдруг. |
|
The silence was only broken now by the supping of James's soup. |
В наступившем молчании было только слышно, как Джемс тянет суп с ложки. |
|
The waiter brought the two glasses of port, but Soames stopped him. |
Официант принес два стакана портвейна, но Сомс остановил его. |
|
"That's not the way to serve port," he said; "take them away, and bring the bottle." |
- Так портвейн не подают, - сказал он, - унесите это и подайте всю бутылку. |
|
Rousing himself from his reverie over the soup, James took one of his rapid shifting surveys of surrounding facts. |
Покончив с супом и с размышлениями. Джемс подвел краткий итог общему положению дел. |
|
"Your mother's in bed," he said; "you can have the carriage to take you down. I should think Irene'd like the drive. This young Bosinney'll be there, I suppose, to show you over" |
- Мама лежит, - сказал он, - можешь воспользоваться экипажем. Я думаю, Ирэн с удовольствием проедется. Этот Босини сам вам все покажет? |
|
Soames nodded. |
Сомс кивнул. |
|
"I should like to go and see for myself what sort of a job he's made finishing off," pursued James. "I'll just drive round and pick you both up." |
- Я тоже не прочь посмотреть, как он там закончил отделку, - продолжал Джемс. - Надо, пожалуй, заехать за вами обоими. |
|
"I am going down by train," replied Soames. "If you like to drive round and see, Irene might go with you, I can't tell." |
- Я поеду поездом, - ответил Сомс. - А если вы захотите побывать в Робин-Хилле, Ирэн, может быть, согласится съездить с вами; впрочем, не знаю. |
|
He signed to the waiter to bring the bill, which James paid. |
Он подозвал официанта и попросил счет, по которому уплатил Джемс. |
|
They parted at St. Paul's, Soames branching off to the station, James taking his omnibus westwards. |
Они расстались у собора св. Павла: Сомс поехал на вокзал, а Джемс сел в омнибус и отправился в западную часть города. |
|
He had secured the corner seat next the conductor, where his long legs made it difficult for anyone to get in, and at all who passed him he looked resentfully, as if they had no business to be using up his air. |
Он выбрал себе угловое место рядом с кондуктором, загородив пассажирам дорогу своими длинными ногами, и на всех входивших в омнибус смотрел с неодобрением, точно они не имели права дышать его воздухом. |
|
He intended to take an opportunity this afternoon of speaking to Irene. A word in time saved nine; and now that she was going to live in the country there was a chance for her to turn over a new leaf! He could see that Soames wouldn't stand very much more of her goings on! |
Джемс решил воспользоваться случаем и поговорить с Ирэн. Вовремя сказанное слово многое значит; а раз она собирается переезжать за город, пусть не упускает возможности начать новую жизнь. Вряд ли Сомс потерпит, если так будет продолжаться. |
|
It did not occur to him to define what he meant by her 'goings on'; the expression was wide, vague, and suited to a Forsyte. And James had more than his common share of courage after lunch. |
Он не вдумывался в то, что значило это "продолжаться"; смысл выражения был достаточно широк, расплывчат и как нельзя более подходил Форсайту. А после завтрака Джемс был куда храбрее обычного. |
|
On reaching home, he ordered out the barouche, with special instructions that the groom was to go too. He wished to be kind to her, and to give her every chance. |
Добравшись домой, он велел подать ландо и распорядился, чтобы ехал и грум. Джемс хотел подойти к Ирэн поласковей, сделать для нее все, что можно. |
|
When the door of No.62 was opened he could distinctly hear her singing, and said so at once, to prevent any chance of being denied entrance. |
Когда дверь дома N 62 отворилась, он совершенно явственно расслышал пение Ирэн и сразу же заявил об этом, чтобы ему не отказали в приеме. |
|
Yes, Mrs. Soames was in, but the maid did not know if she was seeing people. |
Да, миссис Сомс дома, но горничная не знала, принимает ли она. |
|
James, moving with the rapidity that ever astonished the observers of his long figure and absorbed expression, went forthwith into the drawing-room without permitting this to be ascertained. He found Irene seated at the piano with her hands arrested on the keys, evidently listening to the voices in the hall. She greeted him without smiling. |
С проворством, не раз удивлявшим тех, кто наблюдал за его тощей фигурой и отсутствующим выражением лица, Джемс двинулся в гостиную, не дав горничной времени принести отрицательный ответ. Ирэн сидела за роялем, положив руки на клавиши и, по-видимому, прислушивалась к голосам в холле. Она не улыбнулась ему. |
|
"Your mother-in-law's in bed," he began, hoping at once to enlist her sympathy. "I've got the carriage here. Now, be a good girl, and put on your hat and come with me for a drive. It'll do you good!" |
- Ваша свекровь лежит, - начал Джемс, рассчитывая, сразу же завоевать ее сочувствие. - Меня ждет экипаж. Будьте умницей, подите наденьте шляпу, и мы поедем кататься. Вам полезно подышать воздухом! |
|
Irene looked at him as though about to refuse, but, seeming to change her mind, went upstairs, and came down again with her hat on. |
Ирэн взглянула на него, словно собираясь отказаться, но, очевидно передумав, пошла наверх и вернулась уже в шляпе. |
|
"Where are you going to take me?" she asked. |
- Куда вы меня повезете? - спросила она. |
|
"We'll just go down to Robin Hill," said James, spluttering out his words very quick; "the horses want exercise, and I should like to see what they've been doing down there." |
- Мы поедем в Робин-Хилл, - быстро забормотал Джемс, - лошади застоялись, а я хочу посмотреть, что там делается. |
|
Irene hung back, but again changed her mind, and went out to the carriage, James brooding over her closely, to make quite sure. |
Ирэн заколебалась, но снова передумала и пошла к экипажу, а Джемс последовал за ней по пятам - так будет вернее. |
|
It was not before he had got her more than half way that he began: |
Проехали уже больше половины дороги, когда Джемс заговорил: |
|
"Soames is very fond of you--he won't have anything said against you; why don't you show him more affection?" |
- Сомс так любит вас, не позволяет задеть ни одним словом; почему вы так холодны с ним? |
|
Irene flushed, and said in a low voice: |
Ирэн вспыхнула и сказала чуть слышно: |
|
"I can't show what I haven't got." |
- Я не могу дать ему то, чего у меня нет. |
|
James looked at her sharply; he felt that now he had her in his own carriage, with his own horses and servants, he was really in command of the situation. She could not put him off; nor would she make a scene in public. |
Джемс строго посмотрел на нее; она сидела в его собственном экипаже, ее везли его собственные лошади и слуги - он чувствовал себя хозяином положения. Теперь ей не так просто будет отделаться; и устраивать сцену на людях она тоже не захочет. |
|
"I can't think what you're about," he said. "He's a very good husband!" |
- Я не понимаю вас, - сказал он. - Сомс прекрасный муж! |
|
Irene's answer was so low as to be almost inaudible among the sounds of traffic. He caught the words: |
Ответ Ирэн прозвучал так тихо, что шум уличного движения почти заглушил ее голос. Он уловил слова: |
|
"You are not married to him!" |
- Ведь вы не замужем за ним! |
|
"What's that got to do with it? He's given you everything you want. He's always ready to take you anywhere, and now he's built you this house in the country. It's not as if you had anything of your own." |
- Ну и что же из этого? Он вам ни в чем не отказывает. Готов сделать что угодно, вот теперь выстроил вам загородный дом. Ведь у вас как будто нет собственных средств? |
|
"No." |
- Нет. |
|
Again James looked at her; he could not make out the expression on her face. She looked almost as if she were going to cry, and yet.... |
Джемс снова посмотрел на Ирэн; он не мог понять выражение ее лица. Похоже было, что она вот-вот расплачется, а вместе с тем... |
|
"I'm sure," he muttered hastily, "we've all tried to be kind to you." |
- Уж мы-то всегда к вам хорошо относились, - торопливо забормотал он. |
|
Irene's lips quivered; to his dismay James saw a tear steal down her cheek. He felt a choke rise in his own throat. |
У Ирэн задрожали губы; к своему ужасу. Джемс увидел, как по щеке ее скатилась слеза. Он чувствовал, что в горле у него стал комок. |
|
"We're all fond of you," he said, "if you'd only"--he was going to say, "behave yourself," but changed it to--"if you'd only be more of a wife to him." |
- Мы очень любим вас. Если бы вы только... - он чуть не сказал: "вели себя как следует", но передумал: - если бы вы только захотели стать хорошей женой. |
|
Irene did not answer, and James, too, ceased speaking. There was something in her silence which disconcerted him; it was not the silence of obstinacy, rather that of acquiescence in all that he could find to say. And yet he felt as if he had not had the last word. He could not understand this. |
Ирэн ничего не ответила, и Джемс тоже замолчал. Она сбивала его с толку; в ее молчании чувствовалось не упрямство, а скорее подтверждение всего, что он мог сказать. И вместе с тем у Джемса было ощущение, что последнее слово осталось не за ним. Он не понимал, в чем тут дело. |
|
He was unable, however, to long keep silence. |
Однако замолчать надолго Джемс не мог. |
|
"I suppose that young Bosinney," he said, "will be getting married to June now?" |
- Вероятно, Босини теперь скоро женится на Джун, - сказал он. |
|
Irene's face changed. |
Ирэн изменилась в лице. |
|
"I don't know," she said; "you should ask her." |
- Не знаю, - сказала она, - спросите у нее. |
|
"Does she write to you?" |
- Она пишет вам? |
|
No. |
- Нет. |
|
"How's that?" said James. "I thought you and she were such great friends." |
- Почему? - спросил Джемс. - Я думал, что вы друзья. |
|
Irene turned on him. |
Ирэн повернулась к нему. |
|
"Again," she said, "you should ask her!" |
- И об этом, - сказала она, - спросите у нее. |
|
"Well," flustered James, frightened by her look, "it's very odd that I can't get a plain answer to a plain question, but there it is." |
- Ну, знаете, - пробормотал Джемс, испуганный ее взглядом, - все-таки это очень странно, что я не могу получить простой ответ на простой вопрос, но ничего не поделаешь. |
|
He sat ruminating over his rebuff, and burst out at last: |
Он замолчал, переваривая такой отпор, и наконец разразился: |
|
"Well, I've warned you. You won't look ahead. Soames he doesn't say much, but I can see he won't stand a great deal more of this sort of thing. You'll have nobody but yourself to blame, and, what's more, you'll get no sympathy from anybody." |
- По крайней мере я вас предупредил. Вы не хотите заглядывать вперед. Сомс много говорить не станет, но я уже вижу, что он долго этого не потерпит. Вам придется винить только самое себя - больше того: не ждите к себе сочувствия. |
|
Irene bent her head with a little smiling bow. |
Ирэн улыбнулась и сказала, чуть склонив голову: |
|
"I am very much obliged to you." |
- Я вам очень признательна. |
|
James did not know what on earth to answer. |
Джемс не нашел, что ответить на это. |
|
The bright hot morning had changed slowly to a grey, oppressive afternoon; a heavy bank of clouds, with the yellow tinge of coming thunder, had risen in the south, and was creeping up. |
На смену ясному жаркому утру пришел серый душный день; тяжелая гряда туч, желтых по краям и предвещавших грозу, надвигалась с юга. Ветви деревьев неподвижно свисали над дорогой, не шевеля ни единым листочком. |
|
The branches of the trees dropped motionless across the road without the smallest stir of foliage. A faint odour of glue from the heated horses clung in the thick air; the coachman and groom, rigid and unbending, exchanged stealthy murmurs on the box, without ever turning their heads. |
В раскаленном воздухе стоял запах лошадиного пота; кучер и грум, сидевшие навытяжку, время от времени украдкой переговаривались, не поворачиваясь друг к другу. |
|
To James' great relief they reached the house at last; the silence and impenetrability of this woman by his side, whom he had always thought so soft and mild, alarmed him. |
Наконец, к величайшему облегчению Джемса, экипаж подъехал к дому; молчание и непробиваемость этой женщины, которую он привык считать такой кроткой и мягкой, пугали его. |
|
The carriage put them down at the door, and they entered. |
Экипаж остановился у самого подъезда, и они вошли в дом. |
|
The hall was cool, and so still that it was like passing into a tomb; a shudder ran down James's spine. He quickly lifted the heavy leather curtains between the columns into the inner court. |
В холле было прохладно и тихо, как в могиле, - по спине у Джемса пробежал холодок. Он торопливо отдернул кожаную портьеру, скрывавшую внутренний дворик. |
|
He could not restrain an exclamation of approval. |
И не мог удержаться от одобрительного возгласа. |
|
The decoration was really in excellent taste. The dull ruby tiles that extended from the foot of the walls to the verge of a circular clump of tall iris plants, surrounding in turn a sunken basin of white marble filled with water, were obviously of the best quality. He admired extremely the purple leather curtains drawn along one entire side, framing a huge white-tiled stove. The central partitions of the skylight had been slid back, and the warm air from outside penetrated into the very heart of the house. |
В самом деле, дом был отделан с безукоризненным вкусом. Темно-красные плиты, покрывавшие пространство между стенами и врытым в землю белым мраморным бассейном, обсаженным высокими ирисами, были, очевидно, самого лучшего качества. Джемс пришел в восторг от лиловой кожаной портьеры, которой была задернута одна сторона двора, сбоку от большой печи, выложенной белым изразцом. Стеклянная крыша была раздвинута посередине, и теплый воздух лился сверху в самое сердце дома. |
|
He stood, his hands behind him, his head bent back on his high, narrow shoulders, spying the tracery on the columns and the pattern of the frieze which ran round the, ivory-coloured walls under the gallery. Evidently, no pains had been spared. It was quite the house of a gentleman. He went up to the curtains, and, having discovered how they were worked, drew them asunder and disclosed the picture-gallery, ending in a great window taking up the whole end of the room. It had a black oak floor, and its walls, again, were of ivory white. He went on throwing open doors, and peeping in. Everything was in apple-pie order, ready for immediate occupation. |
Джемс стоял, заложив руки за спину, склонив голову на худое плечо, и разглядывал резьбу колонн и фриз, проложенный вдоль галереи на желтой, цвета слоновой кости, стене. По всему видно, что трудов здесь не пожалели. Настоящий джентльменский особняк. Джемс подошел к портьере, исследовал, как она отдергивается, раздвинул ее в обе стороны и увидел картинную галерею с огромным, во всю стену, окном. Пол здесь был черного дуба, а стены окрашены под слоновую кость, так же как и во дворе. Джемс отворял одну дверь за другой и заглядывал в комнаты. Всюду идеальный порядок, можно переезжать хоть сию минуту. |
|
He turned round at last to speak to Irene, and saw her standing over in the garden entrance, with her husband and Bosinney. |
Повернувшись, наконец, к Ирэн, он увидел, что она стоит у двери в сад с мужем и Босини. |
|
Though not remarkable for sensibility, James felt at once that something was wrong. He went up to them, and, vaguely alarmed, ignorant of the nature of the trouble, made an attempt to smooth things over. |
Не отличаясь особой чуткостью. Джемс все же сразу заметил, что происходит что-то неладное. Он подошел к ним уже встревоженный и, не зная еще, в чем дело, попытался как-то смягчить создавшееся положение. |
|
"How are you, Mr. Bosinney?" he said, holding out his hand. "You've been spending money pretty freely down here, I should say!" |
- Здравствуйте, мистер Босини, - сказал он, протягивая руку. - Я вижу, вы не поскупились на отделку. |
|
Soames turned his back, and walked away. |
Сомс повернулся к нему спиной и отошел. |
|
James looked from Bosinney's frowning face to Irene, and, in his agitation, spoke his thoughts aloud: |
Джемс перевел взгляд с хмурого лица Босини на Ирэн и от волнения высказал свои мысли вслух: |
|
"Well, I can't tell what's the matter. Nobody tells me anything!" |
- Не понимаю, что тут происходит. Мне никогда ничего не рассказывают. |
|
And, making off after his son, he heard Bosinney's short laugh, and his |
И, повернувшись вслед за сыном, услышал короткий смешок архитектора и слова: |
|
"Well, thank God! You look so...." |
- И благодарение богу. Стоило ли так... |
|
Most unfortunately he lost the rest. |
К несчастью, конца фразы Джемс уже не разобрал. |
|
What had happened? He glanced back. Irene was very close to the architect, and her face not like the face he knew of her. He hastened up to his son. |
Что случилось? Он оглянулся. Ирэн стояла рядом с Босини, и выражение лица у нее было такое, какого раньше Джемс никогда не видел. Он поспешил к сыну. |
|
Soames was pacing the picture-gallery. |
Сомс шагал по галерее. |
|
"What's the matter?" said James. "What's all this?" |
- В чем дело? - спросил Джемс. - Что у вас там? |
|
Soames looked at him with his supercilious calm unbroken, but James knew well enough that he was violently angry. |
Сомс взглянул на него со своим обычным надменным спокойствием, но Джемс знал, что сын взбешен. |
|
"Our friend," he said, "has exceeded his instructions again, that's all. So much the worse for him this time." |
- Наш приятель, - сказал он, - снова превысил свои полномочия. На этот раз пусть пеняет на себя. |
|
He turned round and walked back towards the door. James followed hurriedly, edging himself in front. He saw Irene take her finger from before her lips, heard her say something in her ordinary voice, and began to speak before he reached them. |
Сомс пошел к выходу. Джемс поспешил за ним, стараясь протиснуться вперед. Он видел, как Ирэн отняла палец от губ, услышал, как она сказала что-то своим обычным тоном, и заговорил, еще не поравнявшись с ними: |
|
"There's a storm coming on. We'd better get home. We can't take you, I suppose, Mr. Bosinney? No, I suppose not. Then, good-bye!" |
- Будет гроза. Надо ехать домой. Нам кажется, не по дороге, мистер Босини? Нет? Тогда до свидания! |
|
He held out his hand. Bosinney did not take it, but, turning with a laugh, said: |
Он протянул руку. Босини не принял ее и, отвернувшись, сказал со смехом: |
|
"Good-bye, Mr. Forsyte. Don't get caught in the storm!" and walked away. |
- До свидания, мистер Форсайт. Смотрите, как бы гроза не застала вас в дороге! - и отошел в сторону. |
|
"Well," began James, "I don't know...." |
- Ну, - сказал Джемс, - я не знаю... |
|
But the 'sight of Irene's face stopped him. Taking hold of his daughter-in-law by the elbow, he escorted her towards the carriage. He felt certain, quite certain, they had been making some appointment or other.... |
Но, взглянув на Ирэн, запнулся. Ухватив невестку за локоть, он проводил ее до коляски. Джемс был уверен, совершенно уверен, что они назначили друг другу свидание... |
|
Nothing in this world is more sure to upset a Forsyte than the discovery that something on which he has stipulated to spend a certain sum has cost more. And this is reasonable, for upon the accuracy of his estimates the whole policy of his life is ordered. If he cannot rely on definite values of property, his compass is amiss; he is adrift upon bitter waters without a helm. |
Ничто в мире не может так взбудоражить Форсайта, как открытие, что вещь, на которую он положил истратить определенную сумму, обошлась гораздо дороже. И это понятно, потому что на точности расчетов построена вся его жизнь. Если Форсайт не может рассчитывать на совершенно определенную ценность вещей, значит компас его начинает пошаливать; он несется по бурным волнам, выпустив кормило из рук. |
|
After writing to Bosinney in the terms that have already been chronicled, Soames had dismissed the cost of the house from his mind. He believed that he had made the matter of the final cost so very plain that the possibility of its being again exceeded had really never entered his head. On hearing from Bosinney that his limit of twelve thousand pounds would be exceeded by some- thing like four hundred, he had grown white with anger. His original estimate of the cost of the house completed had been ten thousand pounds, and he had often blamed himself severely for allowing himself to be led into repeated excesses. Over this last expenditure, however, Bosinney had put himself completely in the wrong. How on earth a fellow could make such an ass of himself Soames could not conceive; but he had done so, and all the rancour and hidden jealousy that had been burning against him for so long was now focussed in rage at this crowning piece of extravagance. The attitude of the confident and friendly husband was gone. To preserve property--his wife--he had assumed it, to preserve property of another kind he lost it now. |
Оговорив в письме к Босини свои условия, о которых уже упоминалось выше. Сомс перестал думать о деньгах. Он считал, что окончательная стоимость постройки установлена совершенно точно, и возможность превышения ее просто не приходила ему в голову. Услышав от Босини, что сверх сметы в двенадцать тысяч фунтов истрачено еще около четырех сотен. Сомс побелел от ярости. По первоначальным подсчетам, законченный дом должен был обойтись в десять тысяч фунтов, и Сомс уже не раз бранил себя за бесконечные расходы сверх сметы, которые он позволил архитектору. Однако последние траты прямо-таки непростительны со стороны Босини. Как это он так сглупил, Сомс не мог понять; но факт был налицо, и вся злоба, вся затаенная ревность, которой давно уже горел Сомс, вылилась в ярость против этой совсем уже возмутительной выходки Босини. Позиция доверчивого, дружески настроенного мужа была оставлена - Сомс занял ее, чтобы сохранить свою собственность - жену, теперь он переменил позицию, чтобы сохранить другой вид собственности. |
|
"Ah!" he had said to Bosinney when he could speak, "and I suppose you're perfectly contented with yourself. But I may as well tell you that you've altogether mistaken your man!" |
- Ах так! - сказал он Босини, когда к нему вернулся дар речи - И вы, кажется, в восторге от самого себя. Но позвольте заметить, что вы не на таковского напали. |
|
What he meant by those words he did not quite know at the time, but after dinner he looked up the correspondence between himself and Bosinney to make quite sure. There could be no two opinions about it--the fellow had made himself liable for that extra four hundred, or, at all events, for three hundred and fifty of it, and he would have to make it good. |
Что он хотел сказать этим, ему самому еще было неясно, но после обеда он просмотрел свою переписку с Босини, чтобы действовать наверняка. Двух мнений здесь быть не могло: этот молодчик обязан возместить перерасход в четыреста фунтов или во всяком случае в триста пятьдесят! - пусть и не пробует отвертеться. |
|
He was looking at his wife's face when he came to this conclusion. Seated in her usual seat on the sofa, she was altering the lace on a collar. She had not once spoken to him all the evening. |
Придя к этому заключению. Сомс посмотрел на лицо жены. Сидя на своем обычном месте в уголке дивана, Ирэн пришивала кружевной воротничок к платью. За весь вечер она не обмолвилась с ним ни словом. |
|
He went up to the mantelpiece, and contemplating his face in the mirror said: |
Он подошел к камину и, рассматривая в зеркале свое лицо, сказал: |
|
"Your friend the Buccaneer has made a fool of himself; he will have to pay for it!" |
- Твой "пират" свалял большого дурака; придется ему расплачиваться за это! |
|
She looked at him scornfully, and answered: |
Она презрительно взглянула на него и ответила: |
|
"I don't know what you are talking about!" |
- Не понимаю, о чем ты говоришь! |
|
"You soon will. A mere trifle, quite beneath your contempt--four hundred pounds." |
- Скоро поймешь. Так, пустячок, не стоящий твоего внимания, - четыреста фунтов. |
|
"Do you mean that you are going to make him pay that towards this hateful, house?" |
- Ты на самом деле собираешься взыскать с него за этот несчастный дом? |
|
"I do." |
- Собираюсь. |
|
"And you know he's got nothing?" |
- А тебе известно, что у него ничего нет? |
|
"Yes." |
- Да. |
|
"Then you are meaner than I thought you." |
- Я думала, что на такую низость ты не способен. |
|
Soames turned from the mirror, and unconsciously taking a china cup from the mantelpiece, clasped his hands around it as though praying. He saw her bosom rise and fall, her eyes darkening with anger, and taking no notice of the taunt, he asked quietly: |
Сомс отвернулся от зеркала, машинально снял с каминной полки фарфоровую чашку и взял ее в обе руки, точно молясь над ней. Он видел, как тяжело дышит Ирэн, как потемнели от гнева ее глаза, но пропустил колкость мимо ушей и спокойно спросил: |
|
"Are you carrying on a flirtation with Bosinney?" |
- Ты флиртуешь с Босини? |
|
"No, I am not!" |
- Нет, не флиртую. |
|
Her eyes met his, and he looked away. He neither believed nor disbelieved her, but he knew that he had made a mistake in asking; he never had known, never would know, what she was thinking. The sight of her inscrutable face, the thought of all the hundreds of evenings he had seen her sitting there like that soft and passive, but unreadable, unknown, enraged him beyond measure. |
Глаза их встретились, и Сомс отвернулся. Он верил и не верил ей и знал, что вопрос этот задавать не стоило; он никогда не знал и никогда не узнает ее мыслей. Непроницаемое лицо Ирэн, воспоминание о всех тех вечерах, когда она сидела здесь все такая же мягкая и пассивная, но непонятная, загадочная, накалили его неудержимой яростью. |
|
"I believe you are made of stone," he said, clenching his fingers so hard that he broke the fragile cup. The pieces fell into the grate. And Irene smiled. |
- Ты точно каменная, - сказал он и так стиснул пальцы, что хрупкая чашка разлетелась вдребезги. Осколки упали на каминную решетку. И Ирэн улыбнулась. |
|
"You seem to forget," she said, "that cup is not!" |
- Ты, кажется, забыл, - сказала она, - что чашка все-таки не каменная! |
|
Soames gripped her arm. |
Сомс схватил ее за руку. |
|
"A good beating," he said, "is the only thing that would bring you to your senses," but turning on his heel, he left the room. |
- Хорошая трепка, - сказал он, - это единственное, что может тебя образумить, - и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты. |
|
English |
Русский |
|
Soames went upstairs that night that he had gone too far. He was prepared to offer excuses for his words. |
Сомс поднялся к себе в тот вечер, чувствуя, что хватил через край. Он был готов принести извинения за свои слова. |
|
He turned out the gas still burning in the passage outside their room. Pausing, with his hand on the knob of the door, he tried to shape his apology, for he had no intention of letting her see that he was nervous. |
Он потушил газ, все еще горевший в коридоре. Взявшись за ручку двери, остановился на секунду, чтобы обдумать извинения, так как ему не хотелось выдавать ей свое беспокойство. |
|
But the door did not open, nor when he pulled it and turned the handle firmly. She must have locked it for some reason, and forgotten. |
Но дверь не отворилась и не подалась даже тогда, когда он дернул ее и налег на ручку. Ирэн, должно быть, заперла почему-нибудь спальню на ключ и забыла потом отпереть. |
|
Entering his dressing-room, where the gas was also light and burning low, he went quickly to the other door. That too was locked. Then he noticed that the camp bed which he occasionally used was prepared, and his sleeping-suit laid out upon it. He put his hand up to his forehead, and brought it away wet. It dawned on him that he was barred out. |
Войдя в свою комнату, тоже освещенную прикрученной газовой лампой, он быстро направился к двери в спальню. И эта дверь была заперта на ключ. Тут Сомс заметил, что складная кровать, на которой он изредка спал, была постлана. На подушке лежала его ночная сорочка. Сомс приложил руку ко лбу, рука стала влажной. Значит, его выставили? |
|
He went back to the door, and rattling the handle stealthily, called: |
Он вернулся к двери и, осторожно постучав ручкой, сказал: |
|
"Unlock the door, do you hear? Unlock the door!" |
- Отопри мне, слышишь? Отопри дверь! |
|
There was a faint rustling, but no answer. |
В комнате раздался шорох, но ответа не было. |
|
"Do you hear? Let me in at once--I insist on being let in!" |
- Ты слышишь? Впусти меня сию же минуту - я требую! |
|
He could catch the sound of her breathing close to the door, like the breathing of a creature threatened by danger. |
Он слышал ее дыхание около самой двери - так дышат те, кому угрожает опасность. |
|
There was something terrifying in this inexorable silence, in the impossibility of getting at her. He went back to the other door, and putting his whole weight against it, tried to burst it open. The door was a new one--he had had them renewed himself, in readiness for their coming in after the honeymoon. In a rage he lifted his foot to kick in the panel; the thought of the servants restrained him, and he felt suddenly that he was beaten. |
В этом гробовом молчании, в невозможности добраться до нее было что-то страшное. Сомс вернулся к другой двери и, навалившись на нее всем телом, попытался выломать. Дверь была новая - перед свадебным путешествием он сам распорядился заново переделать оба входа. Не помня себя от ярости. Сомс занес ногу, чтобы ударить в дверь; но его остановила мысль о прислуге, и он вдруг почувствовал себя побежденным. |
|
Flinging himself down in the dressing-room, he took up a book. |
Бросившись на складную кровать у себя в комнате, он схватился за книгу. |
|
But instead of the print he seemed to see his wife--with her yellow hair flowing over her bare shoulders, and her great dark eyes--standing like an animal at bay. And the whole meaning of her act of revolt came to him. She meant it to be for good. |
Но вместо букв перед глазами у него стояла жена, он видел ее золотистые волосы, рассыпавшиеся по обнаженным плечам, видел ее большие темные глаза - вот она стоит там, как затравленный зверь. И Сомс понял все значение ее бунта. Она решила, что так будет и дальше. |
|
He could not sit still, and went to the door again. |
Он не мог лежать спокойно и снова подошел к двери. |
|
He could still hear her, and he called: |
Он знал, что Ирэн все еще стоит там, и крикнул: |
|
"Irene! Irene!" |
- Ирэн! Ирэн! |
|
He did not mean to make his voice pathetic. |
Против воли голос его прозвучал жалобно. |
|
In ominous answer, the faint sounds ceased. He stood with clenched hands, thinking. |
В ответ на ото слабый шорох за дверью прекратился, и наступила зловещая тишина. Сомс стоял, стиснув руки, и думал. |
|
Presently he stole round on tiptoe, and running suddenly at the other door, made a supreme effort to break it open. It creaked, but did not yield. He sat down on the stairs and buried his face in his hands. |
Потом вышел на цыпочках и с разбегу навалился на другую дверь. Она затрещала, но не подалась. Сомс опустился на ступеньки и закрыл лицо руками. |
|
For a long time he sat there in the dark, the moon through the skylight above laying a pale smear which lengthened slowly towards him down the stairway. He tried to be philosophical. |
Он долго сидел так в темноте; сквозь стеклянный люк в потолке луна бросала на лестницу светлый блик, который медленно вытягивался по направлению к Сомсу. Он попробовал взглянуть на все происходящее по-философски. |
|
Since she had locked her doors she had no further claim as a wife, and he would console himself with other women. |
Заперев дверь на ключ, она больше не может претендовать на права жены - значит, он будет искать утешения у других женщин. |
|
It was but a spectral journey he made among such delights--he had no appetite for these exploits. He had never had much, and he had lost the habit. He felt that he could never recover it. His hunger could only be appeased by his wife, inexorable and frightened, behind these shut doors. No other woman could help him. |
Но мысли Сомса не задержались на этих соблазнительных картинах - такие развлечения были не в его вкусе. В прошлом их у него насчитывалось немного, а за последнее время он и подавно отвык от всего этого и вряд ли теперь привыкнет. Его голод могла утолить только жена - неумолимая, испуганная, спрятавшаяся от него в запертой комнате. Другие женщины ему не нужны. |
|
This conviction came to him with terrible force out there in the dark. |
Сидя в темноте. Сомс почувствовал, насколько сильна в нем эта уверенность. |
|
His philosophy left him; and surly anger took its place. Her conduct was immoral, inexcusable, worthy of any punishment within his power. He desired no one but her, and she refused him! |
Его философская выдержка исчезла, уступив место угрюмой злобе. Поведение Ирэн безнравственно, непростительно, оно заслуживает самого жестокого наказания, какое только можно придумать. Ему не нужна никакая другая женщина, а она отталкивает его. |
|
She must really hate him, then! He had never believed it yet. He did not believe it now. It seemed to him incredible. He felt as though he had lost for ever his power of judgment. If she, so soft and yielding as he had always judged her, could take this decided step--what could not happen? |
Значит, правда, что он ненавистен ей! До сих пор Сомс не мог этому поверить. Да и сейчас не верил. Это немыслимо. Ему казалось, что он потерял способность рассуждать. Если та, которую он всегда считал мягкой и покорной, могла решиться на такой шаг, то чего же надо ждать дальше? |
|
Then he asked himself again if she were carrying on an intrigue with Bosinney. He did not believe that she was; he could not afford to believe such a reason for her conduct--the thought was not to be faced. |
И он снова спрашивал себя, правда ли, что у нее роман с Босини. Он не верил в это; не решался дать такое объяснение ее поступкам - с этой мыслью лучше не сталкиваться. |
|
It would be unbearable to contemplate the necessity of making his marital relations public property. Short of the most convincing proofs he must still refuse to believe, for he did not wish to punish himself. And all the time at heart--he did believe. |
Невыносимо думать о том, что он будет вынужден сделать свои супружеские отношения достоянием гласности. Пока нет более веских доказательств, не надо верить в это, ведь он не станет наказывать самого себя. И все же в глубине души Сомс верил. |
|
The moonlight cast a greyish tinge over his figure, hunched against the staircase wall. |
Луна бросала сероватый отблеск на его фигуру, прижавшуюся к стене. |
|
Bosinney was in love with her! He hated the fellow, and would not spare him now. He could and would refuse to pay a penny piece over twelve thousand and fifty pounds--the extreme limit fixed in the correspondence; or rather he would pay, he would pay and sue him for damages. He would go to Jobling and Boulter and put the matter in their hands. He would ruin the impecunious beggar! And suddenly--though what connection between the thoughts?--he reflected that Irene had no money either. They were both beggars. This gave him a strange satisfaction. |
Босини влюблен в нее. Он ненавидит этого человека и не намерен теперь щадить его. Он имеет право отказаться и откажется платить, не даст ни одного пенни сверх двенадцати тысяч пятидесяти фунтов - крайней суммы, установленной в письме. Нет, лучше заплатить! Заплатить, а потом предъявить ему иск и взыскать убытки. Он пойдет к "Джоблингу и Боултеру" и поручит им вести дело. Он разорит этого оборванца! И вдруг - но разве существовала какая-нибудь связь между этими двумя мыслями? - Сомс подумал, что у Ирэн тоже нет средств. Оба нищие. И эта мысль принесла ему странное удовлетворение. |
|
The silence was broken by a faint creaking through the wall. She was going to bed at last. Ah! Joy and pleasant dreams! If she threw the door open wide he would not go in now! |
Тишину нарушил легкий скрип за стеной. Наконец-то она легла! А! Приятных сновидений! Пусть даже распахнет настежь двери, теперь он все равно не войдет. |
|
But his lips, that were twisted in a bitter smile, twitched; he covered his eyes with his hands.... |
Но его губы, по которым пробежала горькая усмешка, дрогнули; он закрыл глаза руками... |
|
It was late the following afternoon when Soames stood in the dining-room window gazing gloomily into the Square. |
Вечер был уже близок, когда на следующий день Сомс остановился у окна столовой и хмуро посмотрел на сквер. |
|
The sunlight still showered on the plane-trees, and in the breeze their gay broad leaves shone and swung in rhyme to a barrel organ at the corner. It was playing a waltz, an old waltz that was out of fashion, with a fateful rhythm in the notes; and it went on and on, though nothing indeed but leaves danced to the tune. |
Солнце все еще заливало платаны, и на легком ветерке широкие яркие листья блестели в лучах, танцуя под звуки шарманки, игравшей на углу. Уныло отстукивая такт, шарманка играла вальс, старинный вальс, уже вышедший из моды; играла, играла без конца, хотя только одни листья танцевали под эту музыку. |
|
The woman did not look too gay, for she was tired; and from the tall houses no one threw her down coppers. She moved the organ on, and three doors off began again. |
У женщины, вертевшей ручку шарманки, вид был невеселый, устала, должно быть; из окон высоких домов не бросили ни одного медяка. Она подняла шарманку и, пройдя три дома, снова заиграла. |
|
It was the waltz they had played at Roger's when Irene had danced with Bosinney; and the perfume of the gardenias she had worn came back to Soames, drifted by the malicious music, as it had been drifted to him then, when she passed, her hair glistening, her eyes so soft, drawing Bosinney on and on down an endless ballroom. |
Это был тот самый вальс, под который на балу у Роджера танцевали Ирэн с Босини; и вместе с коварной музыкой Сомс услышал запах гардений, как тогда на балу, когда мимо него промелькнули отливающие золотом волосы и мягкие глаза Ирэн, увлекавшие Босини все дальше и дальше по бесконечному залу. |
|
The organ woman plied her handle slowly; she had been grinding her tune all day-grinding it in Sloane Street hard by, grinding it perhaps to Bosinney himself. |
Женщина медленно вертела ручку; она играла свой вальс весь день - играла на Слоун-стрит, играла, может быть, и для Босини. |
|
Soames turned, took a cigarette from the carven box, and walked back to the window. The tune had mesmerized him, and there came into his view Irene, her sunshade furled, hastening homewards down the Square, in a soft, rose-coloured blouse with drooping sleeves, that he did not know. She stopped before the organ, took out her purse, and gave the woman money. |
Сомс отошел, взял папиросу из резного ящичка и снова вернулся к окну. Мелодия гипнотизировала его, и вдруг он увидел Ирэн; держа в руке нераскрытый зонтик, она быстро шла через сквер к дому; этой легкой розовой кофточки с широкими рукавами Сомс еще ни разу не видел на ней. Она остановилась около шарманки, вынула кошелек и протянула женщине монету. |
|
Soames shrank back and stood where he could see into the hall. |
Сомс отшатнулся от окна и стал так, чтобы видеть холл. |
|
She came in with her latch-key, put down her sunshade, and stood looking at herself in the glass. Her cheeks were flushed as if the sun had burned them; her lips were parted in a smile. She stretched her arms out as though to embrace herself, with a laugh that for all the world was like a sob. |
Она отперла дверь своим ключом, поставила зонтик и остановилась перед зеркалом. Ее щеки горели, словно обожженные солнцем; губы улыбались. Она протянула руки, точно хотела обнять себя в зеркале, но смех ее был похож на рыдание. |
|
Soames stepped forward. |
Сомс шагнул вперед. |
|
"Very-pretty!" he said. |
- Очень мило! - сказал он. |
|
But as though shot she spun round, and would have passed him up the stairs. He barred the way. |
Но Ирэн метнулась, как подстреленная, и хотела пройти мимо него по лестнице. Сомс загородил ей дорогу. |
|
"Why such a hurry?" he said, and his eyes fastened on a curl of hair fallen loose across her ear.... |
- Что за спешка? - сказал он, и его глаза остановились на завитке волос, упавшем ей на ухо. |
|
He hardly recognised her. She seemed on fire, so deep and rich the colour of her cheeks, her eyes, her lips, and of the unusual blouse she wore. |
Сомс едва узнавал ее. Она горела точно в огне, такими яркими казались ее щеки, глаза, губы и эта незнакомая ему кофточка. |
|
She put up her hand and smoothed back the curl. She was breathing fast and deep, as though she had been running, and with every breath perfume seemed to come from her hair, and from her body, like perfume from an opening flower. |
Ирэн подняла руку и поправила завиток. Она дышала часто и глубоко, точно запыхавшись после быстрого бега, и от ее волос, от ее тела шел аромат, как идет аромат от распустившегося цветка. |
|
"I don't like that blouse," he said slowly, "it's a soft, shapeless thing!" |
- Мне не нравится эта кофточка, - медленно проговорил Сомс, - слишком легкая, бесформенная! |
|
He lifted his finger towards her breast, but she dashed his hand aside. |
Он протянул палец к ее груди, но она оттолкнула его руку. |
|
"Don't touch me!" she cried. |
- Не прикасайтесь ко мне! - крикнула она. |
|
He caught her wrist; she wrenched it away. |
Он сжал ее кисть; она вырвалась. |
|
"And where may you have been?" he asked. |
- Где же ты была? - спросил он. |
|
"In heaven--out of this house!" With those words she fled upstairs. |
- В раю - не у вас в доме! - И с этими словами она взбежала по ступенькам. |
|
Outside--in thanksgiving--at the very door, the organ-grinder was playing the waltz. |
А на улице - в знак благодарности - у самых дверей шарманка играла вальс. |
|
And Soames stood motionless. What prevented him from following her? |
И Сомс стоял не двигаясь. Что помешало ему пойти за ней? |
|
Was it that, with the eyes of faith, he saw Bosinney looking down from that high window in Sloane Street, straining his eyes for yet another glimpse of Irene's vanished figure, cooling his flushed face, dreaming of the moment when she flung herself on his breast--the scent of her still in the air around, and the sound of her laugh that was like a sob? |
Может быть, он видел мысленно, как на Слоун-стрит Босини выглядывает из окна, напрягает зрение, чтобы хоть еще раз поймать глазами удаляющуюся фигуру Ирэн, как он подставляет ветру разгоряченное лицо, вспоминая тот миг, когда она приникла к его груди... а в комнате все еще сохранился ее аромат, все еще звучит ее смех, похожий на рыдание. |