Соколов Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Переводы с французского языка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    представлены параллельные тексты на русском и французском языках: Руссо, Шатобриан и др

Миниатюра о батанических письмах Руссо

[]
Обложка совр издания
8 писем, так называемые "ботанические", выскочили из головы Ж. Ж. Руссо и перенеслись на бумагу почти восьмимоментно (были некоторые затруднения с 8-м письмом: а именно о фруктовых деревьях), в 1771 и еще 3 года ушло на их редактирование. В 1774 эти письма вышли из печати. Но уже и до этого они вполне прозвенели по Франции, а также за ее пределами во франкоговорящем тогдашнем истеблишменте, как и все, что выходило под брендом женевского философа.

Довольно интересен повод их написания. Некая мадам Деллесерт (Delessert), дальняя родственница писателя, обратилась к нему с просьбой сказать, как следует знакомить ее пятилетнюю дочку с растениями. Нужно сказать, что тогда ботаника вошла в крайнюю моду и многие знатные лица ринулись собирать и изучать растения. О чем говорить, если из 500 исследованных частных дворянских и богато-буржуазных фр. библиотек XVIII 220 содержали труды короля ботаников Бюффона, причем не просто содержали, а судя по примечаниям на полях, эти сочинения и весьма почитывались (мимоходом, и др науки не были обделены вниманием: Реомюр имелся в 82 библиотеках, Боннэ -- 38 и т. д.). Сам король устроил у себя Ботанический сад, где произрастали растения со всего мира, а чтобы их высочества не затруднялись с полезными сведениями, к каждому из них была приделана аккуратная табличка с названием и кратким описанием свойств.

Да вот беда: тогда в ботанике царили полный хаос и анархия. Одни биологи увлеченно гербаризировали все что им ни попадало растительного под руку и проповедовали в салонах с жаром о всяческих диковинных свойствах злаков и фруктов. Другие вслед за Линнеем увлеклись классификацией и так засушили ботанику, что и гербариев никаких не нужно было. И как тут прикажите учить пятилетнюю дочурку с красивым именем Мадлен?

Руссо сам был не промах в ботанике: любил собирать цветочки (к сожалению к другим растениям он не питал особой дружбой), почитывал и Бюффона и Линнея. Вслед за последним он полагал, что классификация совершенно необходима: я полагаю, писал он в письмах, что ботаника должна развивать как память, поэтому очень важно запоминать названия растений, так и их строение (там довольно длинные рассуждения, поэтому я сокращаю их до общего смысла). Но вместе с тем не нужно перегружать детскую память сложной научной номенклатурой. И он разработал свою собственную систему названий, по духу Линнея, но на французском языке, и даже издал после писем "Словарь ботанических терминов". Вот эту-то систему он и рекомендовал мамаше. Осторожно забрасывая в неокрепшие детские души названия, он советует ограничиться всего несколькими наиболее часто встречающимися и популярными семействами.

При этом он советует, называя цветок, обязательно показывать его вживую, и даже объяснять строение ("наша цель, вовлекая детей в игру (en les amusant -- переведите, кто может, лучше), упражнять их интеллигентность и приучать ко вниманию. Прежде чем научить их называть, то что они видят, начнем их учить видеть"). При этом не надо гнаться за заморскими чудищами: нормальные цветы можно найти даже в городе, на лужайке, а лучше брать детей на загородные прогулки, и чем жарить шашлыки и нажираться до отрыжки, показывать им растения, заодно и самому напитываясь уму-разуму от природы.

Книга нравится замечательным умением французом все сводить к непринужденной светской болтовне, при этом не жертвуя содержательностью беседы. Так описывая как пользоваться лупой, Руссо замечает, что он уже рисует в воображении прелестную картину "как его прекрасная кузина будет с лупой в руке разбирать цветы, неизмеримо менее цветущие, свежие и привлекательные, чем она сама".
[]
Набор ботаника для
полевых работ XVIII века

Восприятие "Писем"

Руссо сумел серьезный предмет, бывший до того епархией латинистов и католиков, написать хорошим французским языком, в легкой непринужденной разговорной манере. "Письма" вызвали восторг у читателей. Их переписывали от руки, учили наизусть, цитировали в письмах к друзьям, знакомым. Эти "Письма" читаются до сих и даже входят в круг обязательного чтения во французских лицеях, несмотря на дикую продвинутость биологической науки за последние 250 лет. Что за идея: сначала научить детей восхищаться природой и лишь потом замусоривать им мозги анализом и катализом.

Разумеется, книга оказалась полезной не только для детей. Кто только из образованных людей того времени не прочел "Писем"? Не гнушались ими ни Пушкин, ни Мицкевич, ни Вальтер Скотт. Но особенно их превозносил Гете. Сам не чуждый ботанической страсти и даже отметившийся на этой ниве "Метаморфозом растений", олимпиец буквально восхищался методом великого французского просветителя: "Его метод овладения растительным царством, несомненно, ведет, ... к подразделению на семейства; и так как в то время я тоже пришел к размышлениям подобного рода, то тем более сильное впечатление произвело на меня его произведение". Гете всячески способствовал пропаганде ботанических работ Руссо в Германии.

Подобно Руссо, многие писатели того времени и чуть попозже, писали вещи, жанр которых можно условно озаглавить, как "популяризация науки", но, разумеется, в отличие от современных популяризаторов, делали это без дураков. То есть обращались с читателем не как с дебилом, которому от переизбытка своего ума нужно вбить в голову какие-то научные истины (кстати, как я убедился, большинство современных ученых, вдавшись в частности, не видят и, как следствие, сами толком не понимают своего предмета), а как с серьезным собеседником, которому нужно рассказать о том, чего он пока не знает.

Кстати, биологи, в отличие, от представителей других наук, умели и сами писать, и своими трудами весь XIX век, заинтересовывать публику. Фабр, наши Тимирязев и Докучаев, Дарвин, конечно, читаются не легко, но не требуют для этого ни знания специальных терминов, ни наблотыканности в тематике научной тусовки.

Приложение. Руссо о занятиях ботаникой (из "Записок одинокого прогульщика")

English Русский
о занятиях ботаникой
Au lieu de ces tristes paperasses et de toute cette bouquinerie, j'emplissais ma chambre de fleurs et de foin, car j'étais alors dans ma première ferveur de botanique, pour laquelle le docteur d'Ivernois m'avait inspiré un goût qui bientôt devint passion. Ne voulant plus d'oeuvre de travail il m'en fallait une d'amusement qui me plût et qui ne me donnât de peine que celle qu'aime à prendre un paresseux. Вместо унылого бумажного хлама и всего этого книжного старья я наполнял свою комнату цветами и сеном, потому что я был тогда во власти своего первого увлеченья ботаникой, к которой доктор д'Ивернуа пробудил во мне интерес, скоро превратившийся в страсть. Поскольку я не хотел заниматься работой, мне надо было найти какое-нибудь приятное развлечение, которое утруждало бы меня не больше, чем это по вкусу ленивцу.
J'entrepris de faire la Flora petrinsularis et de décrire toutes les plantes de l'île sans en omettre une seule, avec un détail suffisant pour m'occuper le reste de mes jours. Я решил составить Flora Petrinsularis [Флору острова Сен-Пьер(лат.).] и описать все до одного растения этого острова достаточно подробно, чтобы занять такой работой весь остаток моих дней.
On dit qu'un Allemand a fait un livre sur un zeste de citron, j'en aurais fait un sur chaque gramen des prés, sur chaque mousse des bois, sur chaque lichen qui tapisse les rochers, enfin je ne voulais pas laisser un poil d'herbe, pas un atome végétal qui ne fût amplement décrit. Говорят, какой-то немец написал книгу о лимонной цедре, а я написал бы книгу о каждом луговом злаке, о каждом лесном мхе, о каждом лишае на скалах; я не хотел оставить ни одной травинки, ни одного атома растений без обширного описания.
En conséquence de ce beau projet, tous les matins après le déjeuner, que nous faisions tous ensemble, j'allais une loupe à la main et mon Systema naturae sous le bras, visiter un canton de l'île que j'avais pour cet effet divisée en petits carrés dans l'intention de les parcourir l'un après l'autre en chaque saison. Rien n'est plus singulier que les ravissements, les extases que j'éprouvais à chaque observation que je faisais sur la structure et l'organisation végétale et sur le jeu des parties sexuelles dans la fructification, dont le système était alors tout à fait nouveau pour moi. В итоге этого превосходного замысла каждое утро, после завтрака, который был у нас общим, я отправлялся с лупой в руке и своей "Systema naturae"* под мышкой на какой-нибудь участок острова, который я разделил на маленькие квадраты, чтобы осмотреть их один за другим в каждое время года. Нет ничего необычайнее того восхищенья, тех восторгов, которые я испытывал при каждом своем наблюдении над устройством и организацией растений и над действием органов размножения при оплодотворении, система которого была тогда для меня совсем новой.
La distinction des caractères génériques, dont je n'avais pas auparavant la moindre idée, m'enchantait en les vérifiant sur les espèces communes en attendant qu'il s'en offrît à moi de plus rares. Различие родовых особенностей, о котором я раньше не имел ни малейшего представления, приводило меня в восхищенье, когда я проверял его на обыкновенных видах, в ожидании того, когда мне попадутся более редкие.
La fourchure des deux longues étamines de la brunelle, le ressort de celles de l'ortie et de la pariétaire, l'explosion du fruit de la balsamine et de la capsule du buis, mille petits jeux de la fructification que j'observais pour la première fois me comblaient de joie, et j'allais demandant si l'on avait vu les cornes de la brunelle comme La Fontaine demandait si l'on avait lu Habacucs. Au bout de deux ou trois heures je m'en revenais chargé d'une ample moisson provision d'amusement pour l'après-dînée au logis en cas de pluie. Разветвление обеих длинных тычинок терна, пружина, образуемая тычинками крапивы и стенницы, разрыв плода у бальзамина и капсулы у букса, тысяча маленьких затей оплодотворения, впервые мной наблюдаемых, наполняли меня радостью, и я готов был спрашивать, видел ли кто рога терна, как Лафонтен спрашивал, читали ли Аввакума. Через два-три часа я возвращался с обильной жатвой - источник развлечения па весь день под кровлей дома в случае дождя.
... ...
Me voilà donc à mon foin pour toute nourriture, et à la botanique pour toute occupation. Déjà vieux j'en avais pris la première teinture en Suisse auprès du docteur d'Ivernois, et j'avais herborisé assez heureusement durant mes voyages pour prendre une connaissance passable du règne végétal. Уже стариком я впервые заинтересовался ботаникой в Швейцарии, по примеру доктора д'Ивернуа, и во время своих путешествий довольно удачно ботанизировал, чтобы набраться некоторых знаний о растительном царстве.
Mais devenu plus que sexagénaire et sédentaire à Paris, les forces commençant à me manquer pour les grandes herborisations, et d'ailleurs assez livré à ma copie de musique pour n'avoir pas besoin d'autre occupation j'avais abandonné cet amusement qui ne m'était plus nécessaire; j'avais vendu mon herbier, j'avais vendu mes livres, content de revoir quelquefois les plantes communes que je trouvais autour de Paris dans mes promenades. Но, перевалив за шестьдесят и осев в Париже, я почувствовал, что у меня не хватает сил для больших работ и области ботаники, и, будучи к тому же в достаточной мере увлеченным перепиской нот, чтобы не нуждаться и других занятиях, я оставил это развлеченье, переставшее быть мне необходимым; я отдал свой гербарий, продал книги и довольствовался тем, что изредка рассматривал обычные растения, которые видел но время своих прогулок но окрестностям Парижа.
Durant cet intervalle le peu que je savais s'est presque entièrement effacé de ma mémoire, et bien plus rapidement qu'il ne s'y était gravé. В этот промежуток времени то немногое, что я знал, почти совершение исчезло у меня из памяти,- и притом гораздо быстрей, чем запечатлелось там.
Tout d'un coup, âgé de soixante-cinq ans passés, privé du peu de mémoire que j'avais et des forces qui me restaient pour courir la campagne, sans guide, sans livres, sans jardin, sans l'herbier, me voilà repris de cette folie, mais avec plus d'ardeur encore que je n'en eus en m'y livrant la première fois, me voilà sérieusement occupé du sage projet d'apprendre par coeur tout le Regnum vegetabile de Murray et de connaître toutes les plantes connues sur la terre. Вдруг, на шестьдесят шестом году, лишившись и той слабой памяти, которую имел, и сил, еще остававшихся у меня для блужданий по окрестностям, не имея ни руководителя, ни книг, ни сада, ни гербария, я снова оказался охваченным этим безумством, но с еще большей горячностью, чем когда отдался ему впервые. Вот уже я серьезно занят мудрым решением выучить наизусть все " Regnum vegetabile " [Растительное царство (лат.).] Меррея и познакомиться со всеми известными на земле растениями.
Hors d'état de racheter des livres de botanique, je me suis mis en devoir de transcrire ceux qu'on m'a prêtés et résolu de refaire un herbier plus riche que le premier, en attendant que j'y mette toutes les plantes de la mer et des Alpes et de tous les arbres des Indes, je commence toujours à bon compte par le mouron, le cerfeuil la bourrache et le séneçon; j'herborise savamment sur la cage de mes oiseaux et à chaque nouveau brin d'herbe que je rencontre je me dis avec satisfaction: voilà toujours une plante de plus. Не имея возможности покупать книги по ботанике, я поставил себе в обязанность переписывать те, которые были мне одолжены, и решил составить новый гербарий, богаче прежнего,- в ожидании того времени, когда мне удастся включить в него все растения моря и Альп и все деревья Индии. Начинаю я опять скромно с курослепа, кербеля, бурачника, крестовой травки; сортирую собранные растения над клеткой с моими птицами и по поводу каждой найденной травинки удовлетворенно говорю себе: "Вот еще одним растением больше!"
Je ne cherche pas à justifier le parti que je prends de suivre cette fantaisie, je la trouve très raisonnable, persuadé que dans la position où je suis, me livrer aux amusements qui me flattent est une grande sagesse, et même une grande vertu: c'est le moyen de ne laisser germer dans mon coeur aucun levain de vengeance ou de haine, et pour trouver encore dans ma destinée du goût à quelque amusement, il faut assurément avoir un naturel bien épuré de toutes passions irascibles. C'est me venger de mes persécuteurs à ma manière, je ne saurais les punir plus cruellement que d'être heureux malgré eux. Я не собираюсь оправдывать свое решенье отдаться этой прихоти; я нахожу его очень разумным, будучи убежден, что в моем положении предаваться приятным мне забавам - большая мудрость и даже большая добродетель: это способ не дать прорасти в сердце семенам мщения и ненависти; и для того чтобы в моей судьбе находить интерес к какой бы то ни было забаве, надо, конечно, иметь нрав, совершенно свободный от всяких гневных страстей. Это моя месть преследователям - на мой собственный лад; я не мог наказать их более жестоко, иначе как став счастливым вопреки им.
...
Je pris goût à cette récréation des yeux, qui dans l'infortune repose, amuse, distrait l'esprit et suspend le sentiment des peines. La nature des objets aide beaucoup à cette diversion et la rend plus séduisante. Я пристрастился к этому развлеченью, отрадному для глаз, которое доставляет несчастному отдых, забаву, рассеянье ума и позволяет ему не чувствовать своих горестей. Характер предметов много способствует этому и все делает соблазнительной приманкой.
Les odeurs suaves, les vives couleurs, les plus élégantes formes semblent se disputer à l'envi le droit de fixer notre attention. Il ne faut qu'aimer le plaisir pour se livrer à des sensations si douces, et si cet effet n'a pas lieu sur tous ceux qui en sont frappés, c'est dans les uns faute de sensibilité naturelle et dans la plupart que leur esprit trop occupé d'autres idées ne se livre qu'à la dérobée aux objets qui frappent leurs sens. Сладкие запахи, яркие краски, самые изящные формы словно наперерыв оспаривают друг у друга право приковать к себе наше внимание. Нужно только любить наслажденье, чтобы отдаваться столь приятным ощущеньям; и если впечатление это воспринимается не всеми, на кого воздействует, то у иных это происходит из-за отсутствия природной чувствительности, а у большинства потому, что ум их, слишком занятый другими мыслями, лишь украдкой отдается предметам, поражающим их чувства.
ботаника и медицина
Une autre chose contribue encore à éloigner du règne végétal l'attention des gens de goût; c'est l'habitude de ne chercher dans les plantes que des drogues et des remèdes. Еще одно обстоятельство является причиной того, что внимание людей, обладающих вкусом, проходит мимо растительного царства: это привычка искать в растениях только лекарств и врачебных средств.
Théophraste s'y était pris autrement, et l'on peut regarder ce philosophe comme le seul botaniste de l'antiquité aussi n'est-il presque point connu parmi nous; mais grâce à un certain Dioscoride, grand compilateur de recettes, et à ses commentateurs la médecine s'est tellement emparée des plantes transformées en exemples qu'on n'y voit que ce qu'on n'y voit point, avoir les prétendues vertus qu'il plaît au tiers et au quart de leur attribuer. Теофраст* подходил к делу иначе, и этого философа можно считать единственным ботаником древности; правда, он у нас почти совершенно неизвестен; но по вине великого составителя рецептов, некоего Диоскорида*, и его комментаторов медицина до такой степени завладела растениями, превращаемыми в сырье для аптекарских снадобий, что в них видят только то, чего в них не видно,- то есть предполагаемые качества, которые каждому встречному и поперечному вздумается им приписать.
On ne conçoit pas que organisation végétale puisse par elle-même mériter quelque attention; des gens qui passent leur vie arranger savamment des coquilles se moquent de la botanique comme d'une étude inutile quand on n'y joint pas, comme ils disent, celle des propriétés, c'est-à-dire quand on n'abandonne pas l'observation de la nature qui ne ment point et qui ne nous dit rien de tout cela, pour se livrer uniquement à l'autorité des hommes qui sont menteurs et qui affirment beaucoup de choses qu'il faut croire sur une parole, fondée elle-même le plus souvent sur l'autorité d'autrui. Arrêtez-vous dans une prairie. Не понимают того, что мир растений может заслуживать некоторого внимания сам по себе. Люди, проводящие жизнь в коллекционировании раковин, смеются над ботаникой, как над занятием бесполезным, если к нему не добавлено изучения так называемых свойств растений,- то есть если в нем не отброшены наблюдения над природой, которая не лжет и которая не говорит нам ничего об этом, и доверие не отдано исключительно авторитету людей, которые лгут и утверждают много такого, в чем приходится верить им на слово, хотя сами они чаще всего тоже основываются на чужом авторитете.
MAILLEE à examiner successivement les fleurs dont elle brille, ceux qui vous verront faire, vous prenant pour un frater, vous demanderont des herbes pour guérir la rogne des enfants, la gale des hommes ou la morve des chevaux. Остановитесь на пестром лугу и начните рассматривать один за другим цветы, которыми он усеян; увидев это, вас примут за лекарского помощника и станут просить у вас трав от лишаев у детей, от чесотки у взрослых или от сапа у лошадей.
...
mais en France où cette étude a moins pénétré chez les gens du monde, on est resté sur ce point tellement barbare qu'un bel esprit de Paris voyant à Londres tel jardin de curieux plein d'arbres et de plantes rares s'écria pour tout éloge: Voilà un fort beau jardin d'apothicaire ! A ce compte le premier apothicaire fut Adam. Car il n'est pas aisé d'imaginer un jardin mieux assorti de plantes que celui d'Eden. Но во Франции, где занятия ботаникой не так сильно распространились среди светских людей, в этой области по-прежнему царит такое невежество, что один парижский умник, увидев в Лондоне ботанический сад, полный деревьев и редких растений, вместо всяких похвал воскликнул: "Вот славный огород лекарственных трав!" С этой точки зрения первым лекарем был Адам; потому что трудно представить себе сад, где было бы представлено больше разнообразных растений, чем в Эдеме.
Ces idées médicinales ne sont assurément guère propres à rendre agréable l'étude de la botanique, elles flétrissent l'émail des prés, l'éclat des fleurs, dessèchent la fraîcheur des bocages, rendent la verdure et les ombrages insipides et dégoûtants; toutes ces structures charmantes et gracieuses intéressent fort peu quiconque ne veut que piler tout cela dans un mortier, et l'on n'ira pas chercher des guirlandes pour les bergères parmi des herbes pour les lavements. Этот лекарственный образ мыслей, конечно, не может сделать изучение ботаники приятным; он обесцвечивает пестроту лугов, яркость цветов, иссушает свежесть рощ, делает зелень и листву постылыми и отвратительными. Эти изящные и очаровательные сочетания очень мало интересуют того, кто хочет только истолочь все это в ступе, иникто не станет плести гирлянд пастушкам из трав для промывательного.
Toute cette pharmacie ne souillait point mes images champêtres; rien n'en était plus éloigné que des tisanes et des emplâtres. J'ai souvent pensé en regardant de près les champs, les vergers, les bois et leurs nombreux habitants que le règne végétal était un magasin d'aliments donnés par la nature à l'homme et aux animaux. Mais jamais il ne m'est venu à l'esprit d'y chercher des drogues et des remèdes. Аптечное хозяйство не оскверняло моих сельских образов; ничто не было от них дальше, чем настойки и пластыри. Часто я думал, рассматривая вблизи поля, плодовые сады, леса и их многочисленных обитателей, что растительное царство представляет собой склад пищи, которую природа предназначила человеку и животным. Но никогда не приходило мне в голову искать в нем лекарств и врачебных средств.
Je ne vois rien dans ses diverses productions qui m'indique un pareil usage, et elle nous aurait montré le choix si elle nous l'avait prescrit, comme elle a fait pour les comestibles. Я не вижу во всех этих разнообразных произведениях природы ничего, что говорило бы мне о подобном употребление, а она подсказала бы нам, как надо делать этот отбор, если б предписывала его нам, подобно тому как сделала это относительно съедобных растений.
Je sens même que le plaisir que je prends à parcourir les bocages serait empoisonné par le sentiment des infirmités humaines s'il me laissait penser à la fièvre, à la pierre, à la goutte et au mal caduc. Я даже чувствую, что удовольствие бродить по рощам было бы для меня отравлено представленьем о человеческих немощах, если б только оставляло место для мыслей о лихорадке, камнях в печени, подагре и старческом одряхлении.
Du reste je ne disputerai point aux végétaux les grandes vertus qu'on leur attribue; je dirai seulement qu'en supposant ces vertus réelles, c'est malice pure aux malades de continuer à l'être; car de tant de maladies que les hommes se donnent il n'y en a pas une seule dont vingt sortes d'herbes ne guérissent radicalement. Впрочем, я не стану оспаривать у растений великих качеств, им приписываемых; скажу только, что если считать эти качества реальными, то со стороны больных - чистое коварство продолжать болеть; потому что среди стольких болезней, на которые ссылаются люди, нет ни одной, которая не излечивалась бы полностью травами двадцати сортов.
Ces tournures d'esprit qui rapportent toujours tout à notre intérêt matériel, qui font chercher partout du profit ou des remèdes, et qui feraient regarder avec indifférence toute la nature si l'on se portait toujours bien, n'ont jamais été les miennes. Je me sens là-dessus tout à rebours des autres hommes: tout ce qui tient au sentiment de mes besoins attriste et gâte mes pensées, et jamais je n'ai trouvé de vrai charme aux plaisirs de l'esprit qu'en perdant tout à fait de vue l'intérêt de mon corps. Это направление ума, измеряющее все нашими материальными интересами, всюду ищущее выгоды или лекарства и готовое на всю природу смотреть безразлично, только бы самому быть здоровым, никогда не было мне близко. Я чувствую себя в этом отношении совсем противоположным другим людям: все связанное с ощущением нужды омрачает и портит мое восприятие, и я никогда не находил подлинного очарованья в умственных наслаждениях, если совершенно не упускал ил виду интересы своего тела.
Ainsi quand même je croirais à la médecine, quand même ses remèdes seraient agréables, je trouverais jamais à m'en occuper ces délices que donne une contemplation pure et désintéressée et mon âme ne saurait s'exalter et planer sur la nature, tant que je la sens tenir aux liens de mon corps. D'ailleurs sans avoir eu jamais grande constance à la médecine, j'en ai eu beaucoup à des médecins que j'estimais, que j'aimais, et à qui je laissais gouverner ma carcasse avec pleine autorité. Quinze ans d'expérience m'ont instruit à mes dépens; rentré maintenant sous les seules lois de la nature, j'ai repris par elle ma première santé. Так, если б я даже верил в медицину и если б даже лекарства ее были приятны, я никогда не нашел бы в занятиях ею наслаждений, вызываемых чистым и бескорыстным созерцанием, и душа моя не могла бы доходить до восторга и парить над природой, пока я чувствовал бы, что ее удерживают связи смоим телом. Впрочем, никогда не испытывая большого доверия к медицине, я очень доверял тем врачам, которых уважал и любил, и им я предоставлял распоряжаться моим остовом по их усмотрению. Пятнадцатилетний горький опыт научил меня подчиняться только законам природы, и благодаря этому я теперь вернул себе здоровье.
...
о занятиях ботаникой для душевного спокойствия
Brillantes fleurs, émail des prés, ombrages frais, ruisseaux, bosquets, verdure venez purifier mon imagination salie par tous ces hideux objets. Mon âme morte à tous les grands mouvements ne peut plus s'affecter que par des objets sensibles; je n'ai plus que des sensations, et ce n'est plus que par elles que la peine ou le plaisir peuvent m'atteindre ici-bas. Яркие цветы, пестрота лугов, свежая тень, ручьи, рощи, зелень, придите очистить мое воображенье, загрязненное всеми этими безобразными предметами. Душу мою, умершую для всякого великого переживанья, может тронуть лишь то, что обращено к чувствам; у меня нет больше ничего, кроме ощущений, и только через них огорченье или удовольствие могут повлиять на меня.
Attiré par les riants objets qui m'entourent, je les considère, je les contemple, je les compare, j'apprends enfin à les classer et me voilà tout d'un coup aussi botaniste qu'a besoin de l'être celui qui ne veut étudier la nature que pour trouver sans cesse de nouvelles raisons de l'aimer. Привлекаемый окружающими меня светлыми предметами, я рассматриваю их, созерцаю, сравниваю, научаюсь, наконец, классифицировать их, - и вот уже я ботаник, насколько это нужно человеку, изучающему природу только для того, чтоб находить все новые поводы любить ее.
Je ne cherche point à m'instruire: il est trop tard. D'ailleurs je n'ai jamais vu que tant de science contribuât au bonheur de la vie. Mais je cherche à me donner des amusements doux et simples que je puisse ajouter sans peine et qui me distraient de mes malheurs. Я не стремлюсь приобрести образование - слишком поздно; к тому же я никогда не видел, чтобы большое количество знаний содействовало жизненному счастью; но я стремлюсь к тому, чтобы доставить себе скромные п простые развлеченья, которыми я мог бы наслаждаться без труда и которые отвлекали бы меня от моих несчастий.
Je n'ai ni dépense à faire ni peine à prendre pour errer nonchalamment d'herbe en herbe, de plante en plante, pour les examiner, pour comparer leurs divers caractères, pour marquer leurs rapports et leurs différences, enfin pour observer l'organisation végétale de manière à suivre la marche et le jeu des machines vivantes, à chercher quelquefois avec succès leurs lois générales, la raison et la fin de leurs structures diverses, et à me livrer au charme de l'admiration reconnaissante pour la main qui me fait jouir de tout cela. Мне не нужно ни производить расходов, ни трудиться, для того чтобы лениво бродить от травинки к травинке, от растения к растению, рассматривая их, сравнивая разные их особенности, отмечая их сходства и различия; наконец, наблюдая устройство растений так, чтобы следить за ходом и действием этих живых машин, отыскивать порой с успехом их общие законы, основание и цель в различии их строения и предаваться очарованью благодарного восхищения перед рукой, позволяющей мне наслаждаться всем этим.
Les plantes semblent avoir été semées avec profusion sur la terre comme les étoiles dans le ciel, pour inviter l'homme par l'attrait du plaisir et de la curiosité à l'étude de la nature, mais les astres sont placés loin de nous, il faut des connaissances des intestins dégoûtants, des squelettes affrpréliminaires, des instruments, des machines, de bien longues échelles pour les atteindre et les rapprocher à notre portée. Растения были в изобилии посеяны на земле, как звезды в небе, словно для того, чтобы увлекать человека приманкой удовольствия и любопытства на путь изучения природы. Но светила находятся далеко от нас; нужны предварительные знания, инструменты, высокие сооружения - длинные лестницы, чтобы взбираться на них и приближать к нам звезды.
Les plantes y sont naturellement. Elles naissent sous nos pieds et dans nos mains pour ainsi dire, et si la petitesse de leurs parties essentielles les dérobe quelquefois à la simple vue, les instruments qui les y rendent sont d'un beaucoup plus facile usage que ceux de l'astronomie. А растения разбросаны возле нас самой природой. Они рождаются у наших ног и, так сказать, у нас в руках; и если малые размеры главных их частей скрывают их иной раз от невооруженного глаза, то инструменты, которые делают их доступными ему, гораздо менее сложны, чем астрономические.
La botanique est l'étude d'un oisif et paresseux solitaire: une pointe et une loupe sont tout l'appareil dont il a besoin pour les observer. Il se promène, il erre librement d'un objet à l'autre, il fait la revue de chaque fleur avec intérêt et curiosité, et sitôt qu'il commence à saisir les lois de leur structure il goûte à les observer un plaisir sans peine aussi vif que s'il lui en coûtait beaucoup. Ботаника - наука бездеятельного и ленивого отшельника; игла да луна - вот и весь аппарат, в котором он нуждается, чтобы изучать их. Он прогуливается, свободно блуждает от одного растения к другому, с интересом и любопытством рассматривает каждый цветок со всех сторон, и как только начинает улавливать законы их устройства, без всякого труда получает от их созерцания такое же сильное наслажденье, как если б ему пришлось дорого за него заплатить.
Il y a dans cette oiseuse occupation un charme qu'on ne sent que dans le plein calme des passions mais qui suffit seul alors pour rendre la vie heureuse et douce; Есть в этом бесцельном занятии какое-то очарованье; его можно почувствовать только при полном молчании страстей, и тогда ого одного достаточно, чтобы сделать жизнь счастливой и приятной.
mais sitôt qu'on y mêle un motif d'intérêt ou de vanité, soit pour remplir des places ou pour faire des livres, sitôt qu'on ne veut apprendre que pour instruire, qu'on n'herborise que pour devenir auteur ou professeur, tout ce doux charme s'évanouit, on ne voit plus dans les plantes que des instruments de nos passions, on ne trouve plus aucun vrai plaisir dans leur étude, on ne veut plus savoir mais montrer qu'on sait, Но как только к этому примешивается корыстный интерес или тщеславие - идет ли речь о занятии должностей или писании книг,- когда хотят познавать только для того, чтобы становиться ученей, когда начинают заниматься ботаникой только затем, чтоб быть автором или профессором,- все это тихое очарованье исчезает, в растениях начинают видеть одни орудия своих страстей, уже не находят никакого истинного наслажденья в изучении природы, хотят уже не знать, а показывать свои знания,
et dans les bois on n'est que sur le théâtre du monde, occupé du soin de s'y faire admirer ou bien se bornant à la botanique de cabinet et de jardin tout au plus, au lieu d'observer les végétaux dans la nature, on ne s'occupe que de systèmes et de méthodes; matière éternelle de dispute qui ne fait pas connaître une plante de plus et ne jette aucune véritable lumière sur l'histoire naturelle et le règne végétal. и в лесу уже чувствуют себя только как на светской сцене, думая лишь о том, как бы вызвать там удивленье; либо ограничиваются кабинетной или, самое большее, садовой ботаникой и, вместо того чтоб наблюдать растения в природе, занимаются одними системами да методами,- вечный предмет спора, не способного ни обнаружить хоть одно новое растенье, ни по-настоящему осветить естествознанье и растительное царство.
De là les haines, les jalousies, que la concurrence de célébrité excite chez les botanistes auteurs autant et plus que chez les autres savants. En dénaturant cette aimable étude ils la transplantent au milieu des villes et des académies où elle ne dégénère pas moins que les plantes exotiques dans les jardins des curieux. Отсюда ненависть, зависть, которую погоня за славой возбуждает среди писателей-ботаников так же, и еще больше, чем среди других ученых. Извращая это милое занятие, они переносят его в города и академии, где оно вырождается, подобно тропическим растениям в ботанических садах.
Des dispositions bien différentes ont fait pour moi de cette étude une espèce de passion qui remplit le vide de toutes celles que je n'ai plus. Je gravis les rochers, les montagnes, je m'enfonce dans les vallons, dans les bois, pour me dérober autant qu'il est possible au souvenir des hommes et aux atteintes des méchants. Совсем другие умонастроения сделали для меня это занятие своего рода страстью, заполнившей пустоту, оставшуюся от всех страстей, мной утраченных. Я поднимаюсь на скалы, на горы, углубляюсь в долины, в леса, чтоб, насколько возможно, исчезнуть из памяти людей и скрыться от угроз ненавистников.
Il me semble que sous les ombrages d'une forêt je suis oublié, libre et paisible comme si je n'avais plus d'ennemis ou que le feuillage des bois dût me garantir de leurs atteintes comme il les éloigne de mon souvenir, et je m'imagine dans ma bêtise qu'en ne pensant point à eux ils ne penseront point à moi. Je trouve une si grande douceur dans cette illusion que je m'y livrerais tout entier si ma situation, ma faiblesse et mes besoins me le permettaient. Мне кажется, что под сенью какого-нибудь леса я забыт, свободен и спокоен, словно у меня больше нет врагов или древесная листва должна защитить меня от их посягательств, подобно тому как она устраняет их из моей памяти,- и я имею глупость воображать, что если я не буду думать о них, то и они перестанут думать обо мне. Я нахожу столько отрады в этом самообмане, что предался бы ему безраздельно, если б мое положение, моя слабость и мои нужды позволили мне это.
Plus la solitude où je vis alors est profonde, plus il faut que quelque objet en remplisse le vide, et ceux que mon imagination me refuse ou que ma mémoire repousse sont suppléés par les productions spontanées que la terre, non forcée par les hommes, offre à mes yeux de toutes parts. Чем глубже уединенье, в котором я тогда живу, тем необходимей, чтобы какой-нибудь предмет заполнил пустоту его, и те предметы, в которых мне отказывает воображение или которые отвергает моя память, заменяются вольными порождениями земли, не знавшей насилия со стороны человека: она повсюду открывает их моему взгляду.
Le plaisir d'aller dans un désert chercher de nouvelles plantes couvre celui d'échapper à mes persécuteurs et, parvenu dans des lieux où je ne vois nulles traces d'hommes, je respire plus à mon aise comme dans un asile où leur haine ne me poursuit plus. Наслаждение отправиться в пустынную местность на поиски новых растений служит прикрытием наслаждению ускользнуть от своих гонителей, и, забравшись туда, где я не вижу ни малейших следов человека, я легче дышу, как в надежном пристанище, где людская ненависть уже не преследует меня.
...
Toutes mes courses de botanique, les diverses impressions du local, des objets qui m'ont frappé, les idées qu'il m'a fait naître, les incidents qui s'y sont mêlés, tout cela m'a laissé des impressions qui se renouvellent par l'aspect des plantes herborisées dans ces mêmes lieux. Все мои ботанические походы, разнообразные впечатления от поразивших меня в том или ином месте предметов, мысли, ими порожденные, случаи, которые при этом бывали,- все это оставило во мне воспоминания, которые пробуждаются при виде растений, собранных в тех местах.
Je ne reverrai plus ces beaux paysages, ces forêts, ces lacs, ces bosquets, ces rochers, ces montagnes, dont l'aspect a toujours touché mon coeur: mais maintenant que je ne peux plus courir ces heureuses contrées je n'ai qu'à ouvrir mon herbier et bientôt il m'y transporte. Я уже больше не увижу этих прекрасных пейзажей, этих лесов, озер, рощ, этих скал и гор, вид которых всегда трогал мое сердце; но теперь, когда я не могу больше бродить по тем счастливым местам, мне стоит только открыть свой гербарий, и вот я уже перенесен туда.
Les fragments des plantes que j'y ai cueillies suffisent pour me rappeler tout ce magnifique spectacle. Cet herbier est pour moi un journal d'herborisations qui me les fait recommencer avec un nouveau charme et produit l'effet d'un optique qui les peindrait derechef à mes yeux. Части растений, мной там сорванных, служат мне достаточным напоминанием обо всем этом великолепном зрелище. Для меня мой гербарий - дневник ботанических занятий, заставляющий меня повторять их с новым очарованьем; он оказывает на меня такое действие, будто волшебный фонарь снова рисует их перед моими глазами.
C'est la chaîne des idées accessoires qui m'attache à la botanique. Elle rassemble et rappelle à mon imagination toutes les idées qui la flattent davantage. Les prés, les eaux, les bois, la solitude, la paix surtout et le repos qu'on trouve au milieu de tout cela sont retracés par elle incessamment à ma mémoire. Вот цепь дополнительных мыслей, привязывающих меня к ботанике. Она объединяет и воскрешает в моем воображении образы, наиболее ему приятные: благодаря ей память беспрестанно рисует мне луга, воды, леса, одиночество, в особенности мир и покой, который я всегда находил среди всего этого.
Elle me fait oublier les persécutions des hommes, leur haine, leur mépris, leurs outrages, et tous les maux dont ils ont payé mon tendre et sincère attachement pour eux. Она заставляет меня забывать преследования со стороны людей, их ненависть, их презренье, их обиды и все страдания, которыми они отплатили мне за нежную и искреннюю привязанность к ним.
Elle me transporte dans des habitations paisibles au milieu de gens simples et bons tels que ceux avec qui j'ai vécu jadis. Elle me rappelle et mon jeune âge et mes innocents plaisirs, elle m'en fait jouir derechef, et me rend heureux bien souvent encore au milieu du plus triste sort qu'ait subi jamais un mortel. Она переносит меня в тихие края, в среду людей простых и добрых, как те, с которыми я жил когда-то. Она напоминает мне и мою юность, и мои невинные удовольствия; она дает мне снова наслаждаться ими и еще довольно часто делает меня счастливым в самой печальной судьбе, какой когда-либо подвергался смертный.

К содержанию

Шекспир. "Безумные усилия любви". (акт 1. сцена2)

SCÈNE II La maison d'Armado.

ARMADO avec MOTH son page.

ARMADO.--Page, quel signe est-ce, quand une grande âme devient mélancolique?
А. А ну-ка, доложи мне, паж, какие есть признаки, когда серьезный мужик впадает в меланхолию?

MOTH.--C'est un grand signe, monsieur, qu'elle deviendra triste.

М. Самый главный тот, что он становится печален.

ARMADO.--Quoi! la tristesse et la mélancolie sont la même chose, mon cher lutin?

А. Ты о чем это приятель? Разве меланхолия и грусть не одно и то же?

MOTH.--Non, non, monsieur; oh! non.

М. С какого это бодуна? Конечно, нет.

ARMADO.--Comment peux-tu séparer la tristesse de la mélancolie, mon tendre jouvenceau?

А. А как же это ты, мой юный друг, можешь отделить грусть и меланхолию?

MOTH.--Par une démonstration familière de leurs effets, mon rude seigneur.

М. Да очень просто. Демонстрацией их эффектов, мой перезрелый друг.

ARMADO.--Pourquoi dis-tu rude seigneur? rude seigneur?

А. Что это взбрело тебе в голову называть меня перезрелым фруктом?

MOTH.--Et pourquoi dites-vous tendre jouvenceau? tendre jouvenceau?

М. А чо это вы без конца талдычите: юный друг, да юный друг?

ARMADO.--J'ai dit tendre jouvenceau, comme une épithète qui convient à tes jeunes années, que l'on peut dénommer tendres.

А. Я говорю юный друг, как эпитет, который подходит твоему нежному возрасту.

MOTH.--Et moi, j'ai dit rude seigneur, comme un titre qui appartient à votre vieillesse, que l'on peut nommer rude.

М. А я говорю перезрелый фрукт, как титул соотвотствующий вашим годам, которые можно назвать перезревшими.

ARMADO.--Joli et convenable.

А. Ну и красава, а главное, по делу.

MOTH.--Comment l'entendez-vous, monsieur? Est-ce moi qui suis joli, et mon propos convenable; ou mon propos qui est joli, et moi convenable?

М. Я что-то там не врубаюсь. Это что ли я красивый, а мой ответ по делу, или мой ответ красивый, а я деловая колбаса?

ARMADO.--Tu es joli parce que tu es petit.

А. Ты красив, потому что миниатюрен.

MOTH.--Petitement joli, parce que je suis petit; et pourquoi convenable?

М. Ясно: малость красив, потому что мал; а причем здесь деловая колбаса?

ARMADO.--Convenable, parce que tu es vif.

А. Деловая колбаса, потому что ты живчик.

MOTH.--Dites-vous ceci à ma louange, mon maître?

М. Это вы меня так хвалите что ли, мэтр?

ARMADO.--A ton digne éloge, vraiment.

А. Типа того. За твою балдежную элогу.

MOTH.--Je vanterai une anguille avec le même éloge.

М. Такой элогой в самый раз превозносить ужей.

ARMADO.--Quoi! est-ce qu'une anguille est ingénieuse?

А. Это получается по-твоему, что ужи изобретательны?

MOTH.--Une anguille est vive.

М. По крайней мере, они живчики.

ARMADO.--Je dis que tu es vif dans tes réponses.--Tu m'échauffes le sang.

А. Я имел в виду, что ты жив в своих ответах. Ты согреваешь мне кровь.

MOTH.--Me voilà payé d'une réponse, monsieur.

М. За ответами у меня не заржавеет.

ARMADO.--Je n'aime pas à être contrarié.

А. Не люблю, когда меня успоряют. Кто спорит, тот гроша не стоит.

MOTH.--Celui qui parle par contradictions, les croix ne l'aiment pas.

М. Так если с вами не спорить, так и говорить будет не о чем.

ARMADO.--J'ai promis d'étudier trois ans avec le duc.

А. Я три года состоял в придворном штате нашего герцога и насобачился говорить по делу любезностями.

MOTH.--Vous pourriez le faire en une heure, monsieur.

М. Нахватать подобной мудрости под завязку хватить и одного часа за глаза.

ARMADO.--Impossible.

А. Я бы так не сказал.

MOTH.--Combien fait un répété trois fois?

М. Вот вам вопрос на засыпку. Как можно трижды повторить один и тот же ответ?

ARMADO.--Je sais mal compter: c'est le talent d'un garçon de cabaret.

А. Ну я на такие фокусы не горазд; это для эстрадного юмориста.

MOTH.--Vous êtes un gentilhomme, monsieur, et un joueur.

М. Вы, дворянин и игрок. И неспособны?

ARMADO.--J'avoue tous les deux; tous deux sont le vernis qui rend un homme accompli.

А. Да, я дворянин и игрок. Два необходимых условия для совершенного человека.

MOTH.--En ce cas, je suis sûr que vous savez très-bien à quelle somme montent deux as.

М. Ну тогда вы знаете, что такое "очко"

ARMADO.--Elle monte à un de plus que deux.

А. А как же. 21.

MOTH.--Ce que le pauvre vulgaire appelle trois.

М. То есть три семерки.

ARMADO.--Cela est vrai.

А. Допустим, так.

MOTH.--Eh bien! monsieur, n'est-ce que cela à étudier? En voilà déjà trois d'étudiés avant que vous puissiez cligner l'oeil trois fois; et combien il est aisé d'ajouter les années au mot trois, et d'étudier trois ans en deux mots, le cheval sautant vous le dira.

Ну вот видите. А говорите, не способны. Да вам с ходу можно давать кандидата. А то и доктора. Я и глазом не успел моргнуть, как вы 7 помножили на три. Прямо как дрессированная лошадь в цирке.

ARMADO.--Une fort belle figure!

А. А то.

MOTH, à part.--Pour prouver que vous n'êtes qu'un zéro.

М. (в сторону). Скорее уж осел. Хотя и то еще будет за похвалу.

ARMADO.--Je t'avouerai là-dessus, que je suis amoureux et de même qu'il est bas à un guerrier d'aimer, de même je suis amoureux d'une fille de bas étage. Si de tirer l'épée contre l'humeur de mon penchant me délivrait de la pensée réprouvée qu'il m'inspire, je prendrais le désir prisonnier, je le rançonnerais et je l'enverrais à quelque courtisan de France pour y nouer quelque nouvelle galanterie. Je regarde comme un opprobre de soupirer: je voudrais abjurer Cupidon. Console-moi, mon enfant; quels sont les grands hommes qui ont été amoureux?

А. А еще признаюсь, что я влюблен. А поскольку попасть в любовный для неопытного в амурах воина так же просто как два пальца обмочить, то и влчпалсч я в девицу самого простого звания. Если бы моя страсть была мужиком, я бы быстро отхерачил ее и запер в зиндан в моем родовом замке. А так придумывай всякие нежные слова, изгаляйся в любезностях. На фига бы мне это было сдалось? Утешь меня, скажи, а не было ли других великих людей, которых бы опутала любовь.

MOTH.--Hercule, mon maître.

М. Да вагон и маленькая тележка. Геркулес хотя бы.

ARMADO.--O doux Hercule!--D'autres autorités, mon cher, d'autres encore; et qu'ils soient surtout, mon enfant, des hommes de bonne renommée et de bonne façon.

А. О, Геркулес. Весьма достойный пример. Приведи и другие имена. Особенно славные и желательно бы с чистой как стеклышко репутацией.

MOTH.--Samson, mon maître. C'était un homme d'un port avantageux, d'un port très-robuste, car il porta les portes de la ville sur son dos, comme un portefaix. Et il était amoureux.

М. Ну вот Самсон. Вот богатырь на все сто. Силач еще тот. Вломился во вражескую крепость, сорвал городские ворота, и упер их как грузчик. И он тоже втюрился.

ARMADO.--O robuste Samson! ô nerveux Samson! je te surpasse autant dans le maniement de mon épée, que tu me surpasses dans la force d'emporter les portes. Je suis amoureux aussi.--Quelle était l'amante de Samson, mon enfant?

А. Да, блин. Доблестный был муж. Орудовал воротами не ниже, чем я шпагой. И так глупо вляпаться. Кто была та никчемница, которой удалось окрутить его?

MOTH.--Une femme, mon maître.

М. Думаю, она была женщиной.

ARMADO.--De quelle couleur de peau?

А. Интересно, каков был цвет ее волос?

MOTH.--Des quatre à la fois; ou de trois, ou de deux, ou de l'une des quatre.

М. Всякий, на любой вкус

ARMADO.--Dis-moi au juste de laquelle.

А. А если поточнее.

MOTH.--D'un vert d'eau, monsieur.

М. Да попробуй тут скажи поточнее. То она блондинка, то черная, а то рыжая.

ARMADO.--Est-ce là une des quatre?

А. Без конца перекрашивалась что ли?

MOTH.--Oui, monsieur, suivant ce que j'ai lu. Et la meilleure des quatre.

М. Да навроде того. Так я читал по крайней мере. Но оттенки умела подбирать на зависть.

ARMADO.--Le vert, en effet, est la couleur des amants; mais avoir une amante de cette couleur... Je trouve que Samson n'avait guère de raison de le faire. Sûrement il l'affectionnait pour son esprit.

А. Полюбить разноцветную подругу? Думаю, Самсону не следовало бы этого делать. Возможно, он любил ее не за цвет волос, а скорее за характер

MOTH.--C'était justement pour cela, monsieur; car elle avait une intelligence verte.

М. Похоже так. Такой живой и веселой еще поискать.

ARMADO.--Ma maîtresse est du blanc et du rouge le plus pur.

А. Моя, напротив скромница. Волосы немно каштановые, когда покрасится, и пепельные в натуре.

MOTH.--Ces couleurs, mon maître, masquent les pensées les plus impures.

М. Как у многих, короче. Берегитесь. Такие подруги самые что ни на есть хитрые.

ARMADO.--Définis, définis, enfant bien élevé.

А. Ну-ну, поподробнее.

MOTH.--Esprit de mon père, langue de ma mère, assistez-moi!

М. Ну как бы это вам сказать получше?

ARMADO.--Tendre invocation d'un enfant; très-jolie et très-pathétique!

А. Говори, как оно есть. Тогда и придумывать ничего не надо. Но говори так, чтобы было красиво. Мне позарезу хочется выразить свои чувства в стихах.

MOTH.

Si une femme est composée de blanc et de rouge

Jamais ses fautes ne seront connues.

Car les fautes engendrent les joues pourpres.

Et la blanche pâleur décèle la crainte.

Ainsi, que votre maîtresse ait des craintes, ou qu'elle mérite le blâme,

Vous ne le connaîtrez pas à la couleur;

Car toujours ses joues conserveront la couleur

Qu'elles doivent à la Nature.

Voilà de terribles rimes, mon maître, contre le rouge et le blanc!

М. Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила;
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные...

А. Я же тебе сказал, что волосы пепельные.

М. А разве пепельные и льняные не одно и то же?

А. А черт его знает. Какие они там льняные? Но где-то подобное я уже слышал

любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил.

ARMADO.--N'y a-t-il pas, enfant, une ballade du roi et de la mendiante11?

MOTH.--Il y a trois siècles environ que le monde était infecté de cette ballade; mais je crois qu'à présent on ne la trouverait guère, ou, si on la trouvait, elle ne servirait guère ici ni pour les paroles, ni pour la musique.

М. Ну и что. Написано-то было это аккурат двести лет назад. Кто сегодня это помнит. Так, что описание сгодится как новенькое.

ARMADO.--Je veux composer quelque chose de neuf sur ce sujet, afin de justifier mon écart par quelque autorité imposante. Page, j'aime cette jeune paysanne que j'ai surprise dans le parc avec cette brute raisonnante de Costard: elle le mérite bien.

А. Я хочу преподнести ей такие стихи, но такие, чтобы они звучали поавторитетнее, но и чтобы узнать их было невозможно. Она их заслуживает. А то вокруг нее вечно околачивается какой-то охламон.

MOTH.--D'être fustigée. (A part.)--Et pourtant elle mérite un plus digne amant que mon maître.

М. А на что вы дворянин и у вас шпага в руках?

ARMADO.--Chante, mon enfant, mon âme languit accablée par l'amour.

А. Его-то я проучу. А вот она-то как на это? Нет тут нужно пополитеснее. Эх, тяжела моя любовная ноша.

MOTH.--Et cela est bien étrange, lorsque vous aimez une fille si légère.

М. Еще бы. Девушка-то отнюдь неминиатюрная. Задница просто назаглядение, а тали... Такая кого угодно с ума сведет, не то что воина и дворянина...

К содержанию

La fidelite est la loi du poete

La fidélité est la loi du poète. C'est la loi aussi de tous les sentiments. Ceux qui vont courant (??) et qui écrèment cet univers éprouvent bien cette harmonie des choses et d'eux-mêmes sans laquelle ils ne vivraient pas une minute ; mais ils n'en savent rien ; ils sont toujours sur le point de le savoir. Il faudrait revenir, rassembler, savoir qu'on sent. Le changement est notre ennemi, et il nous trompe bien. Il y a une grande promesse dans une chose belle, et peut-être dans toute chose ; mais la patience n'est point commune. Nous avalons au lieu de goûter ; cette gloutonnerie représente nos voyages.

Верность закон для поэта. Это, впрочем, закон для всех чувств. Кто жить торопится и чувствовать спешит, чувствуют эту гармонию вещей и свою внутреннюю, без которой мы и существовать не могли бы ни одной минуты. Но мы этого по большей части не знаем, мы всегда на пороге этого знания. Нужно бы возвращаться, сосредотачиваться, знать, чтО ты чувствуешь. Всякое изменение наш противник. Оно вводит нас в заблуждение. Прекрасная вещь подобна обещанию, и, наверное, всякая вещь прекрасна. Но нам вечно не хватает терпения. Мы проглатываем, вместо того чтобы смаковать. И потому смак жизни ускользает от нас.

L'œuvre peinte nous avertit mieux que la chose ; elle nous arrête ; elle nous ramène. Elle finit par nous apprendre qu'il vaut mieux voir un même tableau cent fois qu'en voir cent une fois ; mais il faut aider l'œuvre, mettre de soi, jurer de soi. Musique, théâtre sont de même ; chaque art a ses ruses et 7(?) ramène à lui. La nature est bien plus puissante, puisqu'il y a un rapport de nourriture entre elle et nous ; seulement elle n'a point de ruses ; elle ne nous somme point de penser.

Напротив. Живописное изображение вещи больше говорит нам, чем сама вещь: оно нам шепчет. Оно в конце концов нас учит, что лучше увидеть ту же самую картину 100 раз, чем 100 картин мимоходом. Но нужно помочь картине, приложить к ней себя. С музыкой, театром та же петрушка. Всякое искусство имеет свои хитрости, сотни путей находить к нам дорогу. Природа будет ясно дело помогущественнее, поскольку между ею и нами есть кровная связь: только вот хитростей у нее нет. Она не заставляет нас думать.

Au contraire, à notre mouvement elle montre aussitôt d'autres spectacles ; et nous courons, ajournant de faire la somme et la revue. D'où beaucoup arrivent à l'ennui, qui jure, au contraire, de ne point rester, qui court après le merveilleux moment, et qui finalement jure que ce moment n'est point.

Более того, на каждое наше движение она откликается все новым и новым спектаклем. А мы бежим вдогонку за паровозом, клепаем новые трактаты и статьи, пытаясь поймать за хвост ускользающую натуру. Кому-то это надоедает, а кто-то наоборот не может остановиться, пыжится подловить момент и объявить "Мгновенье, ты прекрасно". Чтобы в финальной стадии не опустить в изнеможении руки и не устало выдохнуть: "Нет ничего в природе надежного, все течет, все изменяется".

Or, puisque c'est de là que le poète se sauve et nous sauve, faisant beauté durable, et même inépuisable, de la chose la plus ordinaire, je devine pourquoi il y a souvent un fond d'ennui dans le poète ; plus sévère est l'ennui, plus grand est le poète. Le remède est un grand secret, et bien ancien ; public, car les règles de la poésie sont à la portée de chacun ; secret, parce qu'il faut savoir user des règles, et d'abord en jurer.

И только поэт находит выход из этого круговорота и дает его нам. Делая красоту длительной, и даже неисчерпаемой, из ординарнейших вещей. Но это же ввергает поэта в свойственный только ему сорт скуки, тем большей, чем более значителен поэт. Секрет лекарства от нее стар как мир и давно разгадан. Нужно обратиться к публике. Она даст выход твоим чувствам. Ведь правила поэзии понятны всем. Нужно лишь знать эти правила и уметь пользоваться ими.

Cette religion est comme toutes les religions ; elle ne donne point ses vraies raisons ; d'où une méprise assez commune ; le rythme cède au sens, et la rime se soumet à la raison ; tout est bien décrit ; les idées se suivent et s'enchaînent à merveille ; et ce n'est rien. Au contraire le scrupule devant la règle et le serment devant la rime donnent aussitôt récompense. D'où une patience ouvrière.

Вера в эти правила подобна любой другой вере. Вера и не думает давать своих оснований. Отсюда всеобщая недоверие к поэзии. Ритм подлаживается к смыслу. Идеи частенько гонятся за внешним эффектом. Все это известно и описано на тысячу рядов. Как и убожествление правил и почитание как бога поэзии рифмы и ритма. Отсюда скрупулы художника и неустанные поиски совершенства.

Tous les beaux vers sont réguliers. Non que le sens se plie à la règle ; mais toujours est-il que la règle n'a point cédé ; et par cette obstination même, le sens s'est montré. C'est qu'il faut deux vérités, en quelque sorte, pour en faire une, vérité de la chose, et vérité de l'homme ; et il faut que ces deux vérités n'en fassent qu'une. La règle est la vérité de l'homme. Oublier la règle, c'est s'oublier soi, et aussitôt oublier tout.

Все прекрасные стихи подчинены правилам поэзии. и не то, чтобы смысл плевал на поэтические правила. Но правило неумолимо. Оно никогда не отступает. И это-то упрямство правила и заставляет смысл показывать себя. Дело в том, что есть две истины, которые требуется слить в одну: истина вещи и истина человека. Забыть правило -- это забыть себя, а значит забыть все.

Vainement vous frappez selon la chose ; la chose n'a point besoin de vous ; elle n'est point à refaire ; au lieu que l'homme a grand besoin de lui-même. Il se donne donc, par serment, ce temps mesuré, cet avenir réel, encore vide et déjà divisé, qui est comme le calendrier de sa pensée.

Зря вы бьете копытом насчет вещи: вещи нет дела до вас. Ее не переделать. Лучше о своей душе подумать. Человек сам задает себе ритм своей жизни, он сам отмеряет свое время, он сам строит график своего будущего на назаполненном пространстве. Он сам составляет его календарь.

Mais cela est encore abstrait ; cela danse ; cela ne chante point. Comment faire chanter ce qui n'est pas encore ? Ici la rime, qui est le plus beau et le plus puissant dans ce jeu. Un écho, une sonorité d'avance ; d'avance une forme de la bouche ; d'avance une forme de l'étonnement, vêtement de l'idée neuve, si neuve qu'elle n'est rien encore que cet étonnement.

Но это будущее умозрительно, оно будущее вообще, оно пустая абстракция: оно не поет, оно не играет красками. Как заставить петь то, чего еще нет? А на что вам рифма, на что вам размер? Самые могучие и деятельные агенты в этой игре. Эхо, звучность так сказать авансом. Форма прекрасного авансом, форма удивления, одеяние новой идеи, настолько новой, что она еще -- тьфу -- ничто. Ничто, кроме самого удивления.

Cette parure ne s'use point. Tout homme comprend cela par les effets ; presque aucun homme ne voudra croire qu'il nous faut cet écho d'avance, jeu du corps, pour savoir que nous pensons. Il fallait une telle ruse pour obtenir de l'auditeur cette attention redoublée, qui est l'attention. L'allitération fut vraisemblable-ment la première pensée. Méthode encore pour tous, et signe oraculaire (??). D'où cet empire du vrai poète.

Это украшение, которого еще никто не носил. Но человеку дано ощутить его по эффектам. Человек не столько знает, сколько предощущает это эхо, радость в себе, обещание знания того, чтО же он думает. Но чтобы привлечь внимание аудитории к тому, что человек носит в своей душе как предощущение, нужны определенные хитрости. Назовите их поэтическими приемами. Аллитерация, по всей видимости, вот первый из таких приемов. А еще поэтика, разные риторические приемы. Вот откуда эта власть поэта.

Mais je crois aussi qu'il ne peut jamais se permettre, si dure que soit la loi, si agréable que soit la tentation, d'abandonner une rime par désespoir d'y trouver écho. Ces infidélités sont senties. Il n'y a rien au monde que nous sentions aussi précisément et délicatement que le courage et son contraire ; et peut-être, en toutes les nuances du sentiment, ne sentons-nous jamais que cela.

И я думаю, что никогда не стоит позволять себе как бы ни были суровы поэтические правила, как бы велико ни было искушение, отказываться "во имя смысла" от рифмы и размера, отчаявшись услышать это эхо. На границе этой измены расставлены часовые. Мы своим нутром ощущаем, чтО есть мужество и чтО малодушие. И, возможно, разложив наши чувства до первичных инградиентов, мы не обнаружим ничего, кроме этого чувства.

К содержанию

La metaphore est proprement religieuse

La métaphore est proprement religieuse. Elle soutient nos pensées et nos sentiments par une description ample ou brève, mais qui veut être vraie. Le lac de Lamartine est un vrai lac ; observez comme les moindres traits font apparaître la loi des eaux et des rochers. Dans l'éclair lyrique les choses de nature apparaissent solides et suffisantes, nullement transformées à l'image de nos instables pensées.

Подлинная суть метафоры ее религиозность. Именно так -- ни больше ни меньше. Она ловит на удочку наши мысли, давая описние, длинное ли, короткое, но стремящееся выразить истину. Озеро Ламартина -- это настоящее озеро: понаблюдайте, как малейшие детали описания выявляют реальность вод и скал. Освещенные поэзией, природные явления представляются укорененными и самодостаточными, так непохожими на неопреоделенные их отпечатки в наших повседневных мыслых.

Et il faut distinguer le lyrique, qui s'appuie sur l'ordre des choses, de tous les genres de fantastique. Par exemple l'Apocalypse n'est nullement lyrique ; ce n'est qu'un rêve où la nature est rompue ; ce sont des monstres pensants, et qui écrasent nos pensées. Au contraire, dans la compa-raison homérique, la chose est de nature ; par exemple un lion, image de la colère, est un vrai lion qui rôde autour des barrières ; la chaîne des forces est suivie, comme avec amour ; et c'est tant pis pour nos pensées ; mais plutôt c'est tant mieux pour nos pensées. (??)

Нужно уметь различать лирику, которая проясняет порядок вещей, от всех родов и типов фантастики. К примеру Апокалипсис никакая не лирика. Это видение, в котором натура представляется разорванной. Это тягосные монстры, которые давят на психику. Напротив у Гомера (вместо Гомера русский читатель может подставить имя Пушкина -- прим. переводчика) вещи даны в своей сущности. Вот лев. Это образец подлинного, скажем даже, правдивого, льва, сама ярость; лев, который променирует вдоль барьеров. Он волочит тяжелую цепь. И именно таким он и должен представляться нашей мысли.

Car le vrai c'est premièrement cet ordre solide, que nos raisonnements ne peuvent point rompre ; et toute consolation revient à accepter le monde, et même à l'adorer tel quel. L'esprit s'y accroche un moment et s'y repose. ' Les grands pays muets ', cet ordre vaut par soi ; Vigny affirme et pose le monde ; et ces courtes visions, mais consistantes, sont ce qui donne corps aux négations romantiques. Qui n'aime pas et n'honore pas ce monde n'est plus qu'un moine sans pensée. Nous en revenons toujours là ; ce n'est qu'en s'appuyant sur l'ordre extérieur que l'âme se com-pose.

Правдивость в нашем понимании -- это прежде всего необходимый порядок, порядок который наша мысль не может нарушить по своему произволу. И благодаря этому порядку мы принимаем мир таким, каков он есть, и принимаем с внутренним удовлетворением. Дух наш насыщается умилением и спокоем. "Великие горизонты безмолвны", говорил Виньи. Этот порядок непреложен, он пребывает сам в себе. И короткие, но густые, мазки, набросанные Гомером, дают опору даже романтикам для отрицания. Их взбалумеченные видения типа отталкиваются от этого мира, иначе они просто провисали бы без опоры. Кто не любит и не чтит этого мира, у того в башке кавардак. Человек наводит порядок в своих мозгах и в том числе и в чувствах, опираяясь на этот внешний порядок.

Et tel est le principe de toute comparaison. Non pas tant que la chose ressemble à nos pensées ; mais plutôt apparaît ici le sommaire de toute sagesse, c'est que c'est la chose qui a raison ; et que la pensée s'en arrange comme elle pourra. On voudrait dire que la comparaison a pour fin d'éclairer nos pensées ; mais si l'on considère comment les grands auteurs comparent, et qu'ils développent souvent le terme de nature, sans s'occuper de l'autre, on dira plutôt que la comparaison a pour fin de régler nos pensées, et de les faire marcher, en quelque sorte, du même pas que le monde. Ici est la puissance du poète.

И таков принцип всякой метафоры, всякого сравнения. Не то, чтобы наши внутренние образы были подобиями внешних вещей. Но всякая внешняя вещь имеет наряду с видимостью свой внутренний резон, и душа встраивает эту вещь благодаря данному резону в себя. Можно сказать иначе, если кто еще не понял, о чем это мы тут. Цель метафоры просветлить наши мысли. Метафара урегулирует наши мысли, выстраивает их в маршевом порядке,м чтобы они шли ладненько строем, не теряя шаг. При этом они маршируют не в ритме вальса, а в ритме, задаваемом космосом. Уметь найти такие метафоры -- высший шик для поэта. Этим умением обладал Гомер. Им обладал наш Пушкин. Им обладали все великие национальные поэтв, не более одного на народ: Шекспир, Гете К. Иванов, Кабир...

Même le sévère Bossuet, en ses sermons, s'il trouve le cèdre du Liban, il faut que le monde soit vainqueur encore une fois ; l'arbre est suivi de branche en branche, et jusqu'au nid de l'oiseau. Ce qui est remarquable, c'est que cette image biblique donne ici le ton véritable de la prière, comme si prier n'était autre chose que revenir au réel solide, salut de l'esprit errant. Un torrent de même, image des passions ; toutefois désordre réglé ; chaque filet d'eau se courbe et se termine selon la loi ; cela n'effraie point ; mais si l'eau devient feu, comme dans les rêves, ce n'est plus métaphore ; bien plutôt ce sont nos faibles pensées qui changent le monde.

Вот и суровый Боссюэ в своих проповедях привязался к ливанскому кедру, чтобы показать животворящую силу бога. Дерево предстает целиком от ветки к ветке, от листика к листику, вплоть до птичьих гнезд. И именно этот библийскей образ задает тон подлинности в его классической для французского читателя проповеди. Русскому читателя для полноты ясности мы бы указали на лермонтовскую сосну на диких северах. А у Боссюэ проповедь взывает к чувству надежного, как прибежищу блуждающей души. И пусть ураган, как образ страстей, нарушает правильное. Все равно каждая струйка воды, как бы она ни извивалась, все равно заканчивается там, где ей и положено заканчиваться -- и этот вид не взбаламучивает читателя или там слушателя. А вот если вода становится огнем, как в несмыслееных мечтаниях, это уже не метафора. Это черти что такое. Это путаница в голове, способная, обратившись в действие, наделать делов.

C'est pourquoi il faut remarquer que le symbole veut être de nature, c'est-à-dire étranger à nos pensées ; tout poète va donc à l'image vraie, non pas symboliquement vraie, mais d'abord vraie, et fragment du monde ; du monde, seul vénérable. Ce qui expliquera, si l'on y fait attention, les belles métapho-res, et aussi, par contraste, les plates métaphores, où le tissu de la nature est comme déchiré.

Вот почему нужно понять, что символ имеет природу чуждую нашей природе. Напротив, настоящий поэт приходит к правдивым образам, но правдивым не символически, правдивым не наподобие кусочков действительности, но правдивым в основе. Это об'ясняет, если быть внимательным, прекрасные метафоры, и напротив по контрасту метафоры плоские, надуманные, в которых картина предстает разорванной.

D'heureuses métaphores, je n'en trouve point dans Pascal ; aussi ne pourrait-on dire qu'il soit lyrique, ni poète en aucun sens. Nullement biblique dans le ton ; il n'aime point l'image ; il n'aime point le monde. Le roseau pensant n'est point du tout roseau ; ce chien et ces enfants n'ont point d'exis-tence ; mais plutôt le matériel de la comparaison est rompu par le mouvement de l'humeur.

А вот у Паскаля (как у Маяковского) я ни в какую не могу отыскать удачных метафор. Таким образом я не могу его назвать ни лириком, ни поэтом ни под каким видом. Ни фига библейского в тоне. Он не любит образа, он Паскаль то есть, не любит мира. Мыслящий тростник никакой не тростник. Его собаки и его дети вне рамок существующего (как непрожеванный крик у Маяковского). Это выплеск желчи.

C'est que Pascal aurait méprisé cette règle prise de l'objet, et bonne pour les enfants ; il cherchait la règle de l'esprit dans l'esprit même. Ici périt tout à fait l'antique religion agreste, si bien nommée païenne, autrement dit paysanne. L'existence est maudite : d'où l'essence aussitôt meurt. Mais lui-même l'a dit ; c'est qu'il veut faire l'ange.

Так что Паскаль наплевал на исконный смысл метафоры, неотделимой от об'екта, и вместо этого стал сочинять развлекательные для юных недоумков. Он ищет правила остроумия в остроумии самом по себе. Античное язычество, крестьянское по сути (по-французски "крестьянин" -- paysan от слова "pays" -- страна, отчизна) для него типа не указ. Существование проклято: суть мертва. Но они с Маяковским так сказать, на седьмом небе от своих выдумок (rire aux anges -- бессмысленно смеяться).

Прим. переводчика: при всем уважении к переводимому автору не могу не вставить свои 3 копейки: "человек -- мыслящий тростник" -- очень сильная и емкая метафора. То есть человек так же хрупок и бессилен перед силами природы как тростник перед ветром, но это слабое существо мыслит и своей мыслью обнимает целый мир. И пусть даже в натуре тростник не так уж ломок. Он выдерживает такие бури, что и мощные дубы позеленеют от зависти

К содержанию

La pensee est un repentir

La pensée est un repentir ; ce n'est pas un remords. Remords est retour amer et inutile ; c'est mauvais usage des fautes ; mais bien plutôt nul usage. Celui qui est content de ce qu'il a, pensé, en ce sens qu'il n'y voit nul défaut, c'est un sot ; laissons-le. Mais je ne sais si un tel homme existe.

Мысль это раскаяние. Не угрызения совести. Угрызения это перепады любви и ненужности. Это неудачное применение навыков; это когда навыки вообще не приобретаются. Тот, кто доволен тем, что имеет, кто думает, что никакие особые навыки ему не нужны, тот просто дурак. Ну его к черту. Впрочем я как-то не уверен, что такие люди вообще существуют.

Ce qui est le plus commun c'est une sorte de désespoir, qui ferme l'idée, qui l'achève, qui la polit, sachant qu'elle n'est pas vraie, et sachant ou plutôt croyant qu'il n'y peut rien. C'est croire qu'on ne peut penser, et faire métier de penser. Cette tristesse passe dans le style et le dessèche. Ce sont de maigres fleurs, et qui s'ouvrent mal.

Чаще всего мысль это сорт отчаяния. Человек формирует идею, лелеет ее, обсасывает со всех сторон. И понимает, что она не истина и даже, что она вообще ничто. Это значит, что не нужно об этом думать, но при этом думается и думается не переставая. Это печаль, которая становится стилем жизни и иссушает ее. Это щуплые цветы, которые так плохо распускаются.

Ou bien, encore pis, c'est un système qui revient toujours, et qui se heurte à ses limites. La région du demi-talent est peuplée de ces aigres peintres, sculpteurs, écrivains, qui sont noués à eux-mêmes, et qui vernissent cette insuffisance. La manière est une sorte de colère, car c'est une sorte de condamnation de soi, et un avenir de travaux forcés.

Это образ мышления -- что еще хуже -- мышления, которое бьется о невидимые преграды. Воображение полуталантов буквально населено подобными недообразами: скульптурами, картинами, писаниями. Которые поглощены в себя и которые полируются в этой недостаточности. Манера здесь сорт гнева, сорт самоосуждения, предвосхищение недовершимых напрасных трудов.

Un homme de ce genre sait toujours ce qu'il fera. Quel que soit le sujet, il se prépare toujours à tracer sa propre ligne et à signer son propre nom. Il faut un grand déploiement de gloire pour couvrir l'ennui ; mais l'ennui de soi sort par toutes les coutures du style.

Человек подобного сорта всегда знает, о чем будет его мысль. Ее сюжет у него в голове, и он готов был бы проследить линию своей идеи до конца, но его вечно одолевает скука. Неизличимая скука самого себя, кандалы на его умственных силах.

Par opposition, on dit d'un trait qu'il est heureux, et c'est très bien dit (?). Le besoin d'écrire est une curiosité de savoir ce qu'on trouvera. De même le besoin de peindre vient d'une expérience de ces maladresses dont on fait quelque chose.

И вдруг в полной неожиданности порой наступает счастливый момент. Этакая необходимость писать, жгучее желание найти нечто, о чем и не подозревал. Как и позыв изображать исходит из опыта невоплотившихся замыслов.

C'est ainsi que j'entends le repentir ; car j'y vois une grande espérance, ainsi que les théologiens l'ont enseigné. C'est bien faire la juste part aux hasards, aux faiblesses, à cette tremblante, hésitante et passionnée méca-nique. Mais c'est savoir aussi qu'exprimant toutes choses, et traduisant tout le grand monde dans le petit, elle n'a pas fini de nous étonner.

Это подобно тому, как художник переписывает свое полотно в надежде обрести то самое, то нечто, что он мучительно ищет, не зная чтО. Это выдобыть у случая, обнаружить в своих слабостях дрожащую, колеблющуюся, страстную идею (?).

C'est le sentiment de la ressource et de l'imprévisible. C'est revenir au chaos, et joyeusement le reconnaître ; matière de Dieu. Mais il faut s'y fier. Le forçat des lettres ne redescend point jusque-là ; il lui faut des membres d'homme pour faire un homme.

Это чувство обретения на путях непредсказуемого. Это окунание в хаос и радость по-новому открыть его, ту самую материю первоначал. Но прежде всего поверить в то, что она есть и что она достижима для тебя. Ремесленник от искусства не ныряет так глубоко. Нужно иметь в себе задатки человека, чтобы стать человеком.

L'idée fausse dans le remords est que l'homme n'est que ce qu'il est. L'homme est fini ; bien mieux, tout est fini. Dans l'homme damné il y a une sorte d'ordre, qui ressemble beaucoup à l'ordre de police, qui n'a d'autre valeur que de durer. On s'y tient.

Фальшивая идея угрызений имеет фундаментом мысль, что человек это то, что он есть. Человек завершен. Более того: все завершено. Над приговоренным человеком довлеет некий порядок, нечто наподобие полицейского порядка. Единственным достоинством которого является его стабильность. Потому то за него и держатся.

C'est une manière d'adorer qui rend fanatique. Il y a une affinité entre le forçat de lettres et la guerre. C'est que la guerre nous somme de redescendre à l'ordre tel quel, et de le trouver beau. La guerre affirme, en gros caractères, que ce sera toujours la même chose.

В основе фанатизма лежит определенная манера обожать. Есть родство между мобилизованным солдатом и рабом умственного труда. Война заставляет нас мечтать о порядке, который она нарушила и который нам кажется прекрасным. Таким образом война как бы подчеркивает, все всегда будет то же самое, а всякие перемены только во вред.

Ce qui effraie dans la guerre, et ce qui pétrifie, ce ne sont point les passions ; c'est plutôt l'ordre. L'homme est ici prisonnier non pas de sa propre folie, mais plutôt de sa propre sagesse, qui développe alors ses suites mécaniques. La guerre, c'est le grand remords.

То что пугает в войне и заставляет каменеть сердца, это отнюдь не страсти: это Порядок. Человек здесь узник не столько своей глупости, сколько своего ума. Война страшна механической неотвратимостью событий. Война -- как угрызения совести.

Au contraire, le repentir est ce qui sauve la nature. Et le bon style aussi sauve la nature, assuré qu'il est qu'il n'y a point de crochet (?) ni de faux pas qui ne puisse tourner à bien. Le mauvais poète choisit sa rime, ou bien la change ; mais le vrai poète, en cette rime venue on ne sait d'où, y reconnaît l'élément sans préférence, et le champ de sa liberté.

Напротив раскаяние спасает натуру. И хороший стиль спасает натуру, уверяя, что нет такого крючка, с которого невозможно было бы соскочить, нет такого ошибочного шага, из которого невозможно было бы извлечь чего-то благого. Плохой поэт выбирает рифму или же ее меняет. Хороший же поэт на этой рифме, неизвестно откуда пришедшей, мастерит новые смыслы: она для него нескованное движение.

C'est de même que la pensée sauve toute pensée de traverse, et jusqu'aux plus folles rencontres, par une confiance dans la nature, riche de passages comme une mer. De ce pas aventureux naissent les métaphores. Ainsi de Fagon, le tyrannique médecin réduit une fois au silence par un rebouteux, Saint-Simon écrit qu'il se limaçonne sur son bâton.

Аналогично любая мысль принимает в себя любую постороннюю мысль. Она залог необычных встреч благодаря доверию натуре, богатой выбором как морские пути. На этих путях-перепутьях рождаются метафоры. Так Фажон этот врач-тиран однажды прекратил у больного истерику, двинув его по морде. А Сен-Симон писал, что он подгонял себя палкой.

Il s'agit de la mort du roi, grave sujet. Et qu'y vient faire ce limaçon ? Aussi inattendu à l'auteur qu'à nous-mêmes. Le style a de la course, alors, et du vent autour.

Когда? А когда описывал смерть короля. Тяжелое описание, если кто читал мемуары герцога. И что же служило ему этой палкой? Вы не поверите, но это был найденный им стиль повествования, который пролагал курс, а атмосфера записок корректировала его.

L'art des vers article est sans doute le plus difficile

L'art des vers est sans doute le plus difficile, le plus émouvant, le plus caché aussi de tous les arts. Voltaire a écrit des milliers de vers, parmi lesquels il ne s'en trouve pas un qui soit beau. Chateaubriand approche de la poésie dans sa prose chantante ; mais quand il écrit en vers, il descend au-dessous de la prose la plus plate.

Искусство поэзии без сомнения самое трудное, самое волнующее, самое таинственоое среди всех прочих искусств. Вольтер написал тысячи совершенных по форме стихов, среди которых нет ни одного прекрасного. Напевная шатобрианова проза поэтична, но когда он берется писать стихами, от них разит самой пошлой прозой.

On peut tout mettre en vers, le jeu d'échecs, le bilboquet, les jardins ; il n'y faut que de la patience. Mais les vrais vers, les beaux vers, veulent une sorte de patience aussi. Un beau poème mûrit lentement, comme un fruit. Où est la différence ? Peut-être comme d'un fruit naturel à un fruit en cire ; car il faut de la patience pour fabriquer des fruits en cire.

Можно все заделать стихами: шахматный учебник, или руководство для начинающих футболистов, инструкцию по садоводству -- было бы время и терпение. Но и подлинные прекрасные стихи тоже требуют времени и терпения. Прекрасное стихотворение зреет медленно, как фрукт. Так в чем же разница? Возможно в том же, в чем разница между натуральным фруктом и восковым муляжом. Ведь и для фабрикации последнего тоже нужно терпение.

Le vrai poème est un fruit de nature. C'est ce qui est senti aussitôt par l'oreille, dès qu'on l'entend, et encore mieux par la gorge et le souffle, et même par le corps tout entier, dès qu'on le lit à haute voix. C'est premièrement une sorte de musique, qui a physiologiquement raison, entendez qui est à la mesure de l'homme, qui règle comme il faut ses intimes mouvements, qui brasse, qui étire, qui délivre d'angoisse ce corps difficile.

Прежде всего подлинные стихи это сорт музыки. Они имеют почти физиологический резон, типа подстроены под человечнскую мерку. Они звучат как должнО своим собственным ритмом. Они текут, они волокутся друг за дружкой, они выволакивают на свет божий свою печаль.

Подлинное стихотворение -- дитя природы. Именно так, и это не метафора. Оно чувствуется ухом, когда его слушают. А еще более звучит горлом и свистом, и даже телом чтеца, когда оно читается им в полный голос.

Nous sommes ainsi bâtis que presque toutes nos émotions sont des malheurs ; songez à cette timidité farouche, à cette impatience, à cette irritation, qui se voient déjà chez l'enfant, et pour les moindres causes. Nous sommes étrangement remués pour une serrure brouillée, pour un faux pas, pour une surprise, pour une réponse inattendue. C'est que tout alors est contracté, contrarié, étranglé.

Так уж мы устроены, что почти все наши эмоции болезненны. Подумайте об этой застенчивой огрызаемости, об этом нетерпении, раздражительности, которые видны уже у ребенка по любому поводу. Мы странным образом чувствительны к самозамыканию, к ложным позам, к неожиданным шагам и всклочкам. Все странным образом в нас напряжено, сжато, стеснено.

Le premier effet de la poésie, et avant même que l'on ait compris, est un effet de grâce, dans tous les sens de ce beau mot. Émouvante certes, elle l'est, et surprenante, car c'est un cri d'homme ; mais en même temps rassurante, déliante (?), heureuse, jusque dans la mélancolie, la tristesse, le tragique ; et le contraste est alors admirable entre ce que nous devrions éprouver et ce que nous sentons en effet.

Первое, чем хватает поэзия, и первое, чем от нее несет, это ощущение грации во всех смыслах этого слова. Волнительность -- а как без этого, и берущесть за душу -- ведь человек высказывается себя. И в то же время чувство облегчения, счастья до меланхолии, до печали, даже до боли. А отсюда контраст между тем, какие чувства выражаются и что мы чувствуем в натуре.

Le poète est donc un homme qui, sous la touche du malheur, trouve une sorte de chant d'abord sans paroles, une certaine mesure du vers d'abord sans contenu, un avenir de sentiment qui sauvera toutes les pensées. Ces signes puissants subsistent dans le vrai poème, qui est toujours promesse de bonheur. Ce dernier mot est assez clair, par son double sens ; car on dit bonheur d'expression, et chacun comprend.

Поэт это человек, который под покровом слов о несчастье находит иной мотив. Что-то типа песни без слов, некий поэтический ритм без определенного содержания. Поэт вливает некие чувства, этакие оболочки мыслей. Это сильные знаки, на которых держится подлинная поэзия, это обещание счастья. Того счастья, которое есть. Это и то счастье, что мы обычно вкладываем в это слово и то, что звучит в словосочетании "счастливое выражение".

Le poète, ainsi, cherche ses pensées, non pas par la voie de raison, mais par la vertu d'un rythme sain, qui attend des paroles. La grande affaire du poète, où il n'est jamais ni trop intelligent, ni trop savant, est de refuser ce qui convient à peu près au rythme, et d'attendre ce miracle des mots qui tombent juste, qui soient de longueur, de sonorité, de sens, exactement ce qu'il fallait.

Поэт также ищет свои мысли, но не в разуме, а на путях ритма, выволакиваемого на свет божий словами. Главное в поэте, который обычно не так умен в обыденном смысле этого слова, ни учен, ни эрудирован -- отказ от того, что лишь приблизительно прилаживается к ритму в ожидании чуда, рождаемого единственно точными словами. По длине, по звучности, по значению -- теми единственными словами, без которых не в дугу.

Et quelquefois le poète finit trop vite ; un mot de trop, un peu de remplissage. Comme les peintres disent volontiers d'un tableau : ' Ce n'est pas assez peint ', ainsi on peut bien dire de presque tout poème qu'il n'a pas mûri assez lentement. Du moins un beau vers a cette plénitude, cette perfection, cette réconciliation merveilleuse du rythme, de la rime et du sens.

Иногда поэт в раздражении перестает стучать по клаве: всего одно лишнее слово, немного чего-то чересчур. Как художник, который вдруг бросает писать картину: "Это не то, что нужно, слишком много красок". Или можно сказать: стихи еще не подошли, не дозрели до нужной кондиции. Без чего у стиха нет той полноты, того совершенства, того чудесного соответствия ритму, рифме и смыслу. Словом, не хватает до нужной кондиции какой-то совсем маленькой ерунды, пустячка, без которого однако не все comme il faut.

Écrire est toujours un art plein de rencontres. La lettre la plus simple suppose un choix entre des milliers de mots, dont la plupart sont étrangers à ce que vous voulez dire ; vous attendez, vous choisissez. D'après quoi ? D'après une pensée que vous avez, que vous dessinez d'avance, mais qui n'aura toute sa précision que si vous avez patience et chance. Et ce n'est pourtant point poésie. Pourquoi ?

Писание это всегда процесс встреч и находок. Письмо, самое простое, предполагает выбор между тысячами слов, большинство из которых не подходят к тому, что вы хотите сказать. Вы ждете, вы выбираете. Приводите в соответствие. В соответствие с чем? В соответствие с единственной мыслью, которая есть у вас, которую вы наметили с самого начала, но которая не будет выражена с предельной точностью без ваших терпения и отбора. Но это не поэзия. Почему?

Parce que la pensée ici marche la première, parce que vous voulez prouver ou expliquer quelque chose. Le poète n'a pas d'abord une pensée ; il vit, il sent, selon un certain régime, salutaire, convenable à la forme humaine. De ce rythme vital il part, et, ne le laissant jamais fléchir, il appelle les mots, il les ordonne d'après l'accent, le nombre, le son ; c'est ainsi qu'il découvre sa pensée.

Потому что в этом случае мысль шагает впереди. Вы хотите что-то доказать или об'яснить. Поэт же в начале не имеет мысли. Он живет, он чувствует в соответствии с определенным режимом, привычным для него. Живет обычной человеческой жизнью. Такой жизненный ритм и является его отправной точкой. И не позволяя себе отклоняться, он призывает слова, он выстраивает их по порядку, в сооответствии с ударениями, числом слогов, звучанием. И именно так он обнаруживает свою мысль.

Et cela ne serait point possible s'il n'y avait, en tout langage, des harmonies cachées entre le son et le sens. Cette foi au langage est la foi propre au poète. Maintenant, n'attendez pas que les pensées qu'il trouve ainsi, en faisant sonner son corps(??), tuyau sonore, soient les pensées que vous attendez d'après la logique seulement. Au contraire, elles étonnent ; et vous devez vous y préparer par le rythme, c'est-à-dire par l'incantation, comme le poète a fait.

Это не было бы возможным, если бы во всяком языке не существовало гармонии между звучанием и смыслом. Эта вера в язык -- истинная вера поэта. Не думайте, что мысли, которые являются таким образом, всего лишь сорт звуковой трубы, которая озвучивает логическую основу стиха. Напротив, мысли поэта удивляют. Они возникают из ритма, так сказать, воплощаясь в песню, которую и делает поэт.

C'est pourquoi, récitez d'abord, conformez-vous d'abord, et les pensées prendront un autre éclat, une autre puissance, par cet accord avec le plus profond sentiment. Disons simplement que ce seront des pensées.

Поэтому начинайте с рецитации, подгоняйте себя под ритм. И мысли заблестят по-другому, с другой мощью в согласии с глубинными чувствами. Скажем просто, это-то и будут мысли.

К содержанию

Sur la religion des hindous, Hegel a dit

Sur la religion des Hindous, Hegel a dit des choses sublimes : "État vertigineux du réel", "l'Univers chancelle". Poésie sans aucun doute, mais poésie à laquelle il manque quelque chose. Je voudrais quelque puissante respiration, et libre, et naturelle, aussi naturelle que le chant de l'oiseau, où cette puissante pensée se produise toute. C'est beaucoup demander. Mais le monde humain est riche et secourable. Au moment même où le noir forgeron bat cette prose résistante, il aperçoit au bord de sa mémoire une fleur parfaite :

О религии индусов Гегель сказал потрясные вещи: "От реального кружится голова", "Вселенная пляшет". Без сомнения тут речь о поэзии, но до смысла высказывания догоняешь не сразу. И нужно бы мощно вздохнуть, чтобы как следует пропитаться высказанной тут идеей. Всей грудью, свободно. Поэзия -- это когда говорится естественно, так же естественно, как естественно поет птица, выпевая свою мысль целиком. Но это трудно. Я даже во французском затрудняюсь с правильным выбором слов, пытаясь настроить свою дыхалку. Трудно, но мир наш богат и отзывчив. И когда ты, как кузнец пытаешься преодолеть сопротивление слова, вдруг из глубин памяти как неведомый цветок является это Оно. Является сразу и целиком:

Tout l'univers chancelle et tremble sur ma tige.

"Вся Вселенная колеблется и трепещет на моем стебельке"

Ce moment de l'imagination, le voilà sans faute, sans peine, sans recher-che ; et même la cause y est, la doctrine y est, en un seul petit mot, ce possessif, inattendu et nécessaire. Ce bonheur d'admirer ne s'use point.

Вот он этот момент в воображении, здесь, без булды, без усилий, без напряжения извилин. И вот оно у меня в кармане целиком -- и причина, и доктрина. И все в одном слове, всеоб'емлющем, неожиданном и необходимом. И это счастье обладания неисчерпаемо.

Cependant le critique va trouver le poète, et tire son crayon : "Sans doute, lui dit-il, vous avez beaucoup travaillé". Le poète, s'il était un petit poète et soucieux de sa gloire, répondrait que non, et qu'il a chanté comme le rossi-gnol. Au contraire il répond comme Michel-Ange aurait répondu, comme Bach aurait répondu. Le premier aurait parlé marbre et carrière, plans et commandes, géométrie et anatomie. Le second aurait expliqué la fugue, les problèmes qu'il se posait, les règles qu'il se donnait.

И здесь обязательно сталкиваешься с критиком, который во всем ищет профессинального поэта, труженика пера, и спешит со своим комментарием: "Без сомнения, вы много работали," -- говорит он поэту. А тот, особенно маленький и озабоченный своим реноме, начинает жеманничать: "Да что вы! Ни-ни, я пел типа соловья". Напротив настоящий ответит, как ответил бы Микеланджело, как ответил бы Бах. Первый заговорил бы о мраморе и каменоломне, планах и композиции, геометрии и анатомии. Второй стал бы об'яснять фугу, поставленную им проблему, правила, которые он разработал.

L'un et l'autre auraient conté le long apprentissage, l'extrême complication du métier, l'étendue déser-tique des travaux d'approche, enfin tout ce qu'on peut dire ; car l'inspiration ne se dit point ; c'est l'œuvre qui la dit. Dans les lettres de Michel-Ange, vous ne trouverez rien de merveilleux, et c'est ce que j'y trouve de merveilleux. Tenez compte aussi de la politesse et d'une belle pudeur. Notre poète donc produit en réponse ses pensées d'artiste, qui sont méditées et mesurées ; il s'étend sur ses études, qui eurent simplement pour objet le monde et l'homme, comme vous pensez bien.

И тот, и другой стали бы распространяться о необходимости долго учиться, о сложности своего ремесла, о грандиозности предстоящих работ, ну и все такое, что нужно сказать. Ибо вдохновение -- это ни о чем, говорить должна работа. В письмах Микеланджело вы не найдете ничего любопытного, и это-то как раз и любопытно. Осознайте его скромность и замечательную стыдливость. Наш же поэт будет глаголить в ответ о своих мыслях по поводу искусства, которые он обсосал со всех сторон. Он рассыпется о своих этюдах, которые само собой напрямую соотносятся с миром и человеком.

- Le monde, dit le critique ? Dois-je entendre que géométrie, algèbre, astronomie, physique, chimie vous sont familières ?

-- Миром? -- удивится критик. -- Должно это так понимать, что геометрия, алгебра, астрономия, физика, химия вам знакомы?

- Il le faut bien, répond le poète ; il n'y a pas deux manières d'apprendre. Un vrai poète a toujours su tout ce qu'on savait. Aujourd'hui ce n'est pas peu ; cela suppose des préparatifs effrayants par la longueur, par l'abstraction ; de longs silences, et, en apparence, bien du temps perdu.

-- О! Для современного поэта нужно слишком много знать. А все люди разные, нет двух одинаковых манер понимания. Но настрящий поэт знает то, что узнали люди.

-- Типа чутьем, интуицией.

-- Вроде того. Но и чутье требует мощной и длительной подготовки, массы абстрактных знаний. И как следствие долгого молчания. А время-то утекает.

- Mais l'homme, dit le critique ? Dois-je entendre physiologie et psycho-physiologie ?

-- Гм-гм. Это значит, чтобы творить, я должен понять психологию и психо-физиологию?

- Comment autrement, répond le poète ? Et j'avoue que cette scolastique moderne dessèche quelquefois, et détourne même de revenir à la poésie. Mais quoi ? Le musicien aussi fait ses gammes, et se fie à son métier. L'art est long, comme a dit Gœthe.

-- А как же иначе? -- отвечает поэт. -- Признаюсь, эта современная схоластика иссушает мозги и по большому счету отвращает от поэзии. Ну и что? Ведь и музыканта тоже долбают гаммами, но только так становятся профессиналом. Искусство долго, как говаривал Гете.

- En somme, dit le critique, si j'ai bien compris, travail de patience, de combinaison, de choix, de retouches ; travail intellectuel ; jeu d'énigmes. Vous êtes un bon ouvrier de vers.

-- В итоге, -- обратно за свое критик, -- если я правильно понял, тут работа терпения, комбинирования, селекции, перелицовывания. Работа чисто интеллектуальная: состязание в кроссвордах. И именно так вы производите стихи.

- Je le voudrais, dit le poète". Le critique s'enfuit, emportant ces morceaux du poète déchiré, et les jette ici et là. J'avais vu que les chacals dévoraient Hugo mort, prouvant que ses plus beaux poèmes étaient faits de pièces rapportées ; oubliant, non pas volontairement, mais par leur propre indigence, ce feu du génie qui de débris fond son œuvre. Mais il y a des critiques plus prompts, plus hardis, plus rusés, qui dévorent le poète tout vivant. Mieux que chacals, ou pires ?

-- Я бы хотел так, -- говорит поэт.

И с этим критик уходит, унося кусочки разорванного поэта и разбрасывает их здесь и там. И вот мы видим, как шакалы пожирают мертвого Гюго, обнаруживая с пеной у рта, что самые лучшие его поэмы собраны из таких вот кусочков. Забывая при этом, что только по собственной недостаточности они на обломках создания гения мостят свои измышления. А ведь есть критики и понаглее, и похитрее, которые питаются и живыми поэтами. Лучше они или хуже шакалов, судить не берусь.

Hugo n'amait pas Stendhal

Hugo n'aimait pas Stendhal ; il lui refusait le style. Je les aime tous les deux ; mais j'avoue que Hugo est trop long pour moi, presque toujours. Je le lis en courant, et même j'en passe.

Гюго не любил Стендаля: он ему отказывал в стиле. Я же люблю их обоих. Но сознаюсь, что Гюго для меня почти всегда чересчур длинен. Я его чаще пробегаю при чтении, и даже многое пропуская.

Je vois trop où il va ; il développe presque toujours une idée commune, mais émouvante, justice, charité, loyauté, coura-ge, fraternité ; il la développe sans l'expliquer ; il n'y ajoute jamais rien ; seulement il nous remue ; il a du (необходимо) mouvement par ses strophes ; il va, il va. Il a écrit une pièce où il dit seulement : "J'irai, j'irai, et puis j'irai ', sans qu'on sache où ; c'est une des belles. Je le suis comme on suit le régiment ; mais il m'arrive aussi d'aller l'attendre au bel endroit.

Я слишком хорошо чувствую механику его письма. Он почти всегда развивает одну общую идею. Но идею волнительную: там тебе разные справедливость, милосердие, снисходительность, мужество, братство и все подобное. Он развивает свою идею без об'яснения, он к ней ничего не добавляет. Но он трогает. Его строфы требуют движения: он идет, идет, идет... Он даже так и написал в одном из своих стихотворений: "Я пойду, я пойду, и притом я пойду на ..." -- без какого-либо намека, куда он пойдет со своим стихотворением, хотя куда ему идти с такими стихами понятно. И это его стихотворение одно из самых прекрасных. Я иду за ним по тому же адресу, как идут вместе с полком. Но ведь иногда и хочется задержаться на каком-нибудь красивом месте.

Peut-être est-il nécessaire de se le faire lire ; car c'est alors que l'imagination s'échappe, sans que le rythme soit brisé ; et, si l'on est plusieurs à écouter, cet accord et ces différences pro-duisent de prodigieux effets. C'est un orateur. Je crois que les poètes retrouve-raient leur gloire si, au lieu de se faire imprimer, ils se faisaient réciter. Le rythme mesure le temps ; cela suppose une vitesse réglée, à laquelle l'œil qui lit ne s'astreint pas. Peut-être dans l'avenir vendra-t-on des phonographes chez Lemerre ; les poètes seront invisibles, et parleurs seulement.

Возможно, необходимо, чтобы тебе читали. Ибо тогда воображение отключается без потери ритма (?). А если слушает не один человек, то их согласие и одновременно разномыслие как раз и есть то, что нужно. Тогда вступает в свои права оратор. Я думаю, что для настоящей славы поэту нужно, чтобы его читали не по написанному, а слушали. Ритм задает темп. Это предполагает определенную отрегулированную скорость, к которой читающий глаз не умеет себя принудить. Возможно, в будущем изобретут аудиофайлы. Тогда поэты будут не для глаза, а для уха.

L'éloquence avait ses règles, tirées de la nature même des choses ; car, l'auditeur ne revenant jamais en arrière, les répétitions étaient plus utiles, et, en tout cas, moins sensibles ; il fallait aussi que tout fût clair ; car le temps de la réflexion n'est jamais donné ; le discours n'attend personne ; il marque lui-même le temps, comme une horloge. Au lieu que l'œil qui lit va et vient, saisit l'ensemble, devine d'abord, analyse ensuite si la chose en vaut la peine ; comme un promeneur jette les yeux autour, mais ne regarde pas tout ; l'œil qui lit ne s'astreint pas à une certaine vitesse, ni à l'ordre du temps.

Красноречие имеет свои правила, рожденные самим порядком вещей. Поскольку слушатель никогда не возвращается, повторения не только полезны, но и необходимы. Они не утомляют во всяком случае так, как при чтении. Необходима ясность, а времени на размышление речь не дает: дискурс никого не ждет. Повествование само отмеряет время, как башенные часы. В отличие от глаз, которые читают и возвращаются к прочитанному, схватывют вещь целиком, предвидят то, что последует, а потом анализируют пройденное, если оно стоит того. Это как пешеход, который ширкает глазами во все стороны, но не следует безостановочно вслед путеводной нити. Читающий глаз не принуждаем к определенной скорости, ни к заданному линейному порядку времени.

Cet autre genre de lecture doit définir un autre art bien différent de l'éloquence. Et on ne définirait pas mal Stendhal en disant qu'il est tout à fait étranger à l'éloquence. C'est un auteur qu'il faut relire d'instant en instant ; car il ne répète point et ne développe point ; c'est comme un paysage lointain ; plus l'on s'approche et plus l'on découvre ; aussi n'a-t-il point de rythme ; il n'entraîne point ; il ne veut pas entraîner ; cela irait contre son art. D'où je comprends que Hugo l'orateur n'y ait rien compris (?). Balzac est entre deux ; c'est encore de l'éloquen-ce, mais pour l'œil.

Порядок при чтении иной, чем при прослушке. Я не хочу сказать, что Стендаль плох, утверждая, что риторика не его стихия. Стендаль -- это автор, которого нужно читать и тут же перечитывать. Почти каждый момент. Потому что он не повторяется, но и не развивает своих мыслей. Стендаль, это горы в отдалении или равнина с высокого места: чем ближе к ним приближаешься, тем более они изменяются и тем больше открываешь в них подробностей.. Он никуда не тащит за собой, он не хочет тащить: это не его стиль. А вот Гюго голимый оратор. Это скорее чувсвуешь, чем понимаешь. Бальзак же нечто среднее между ними двумя.

Il faut le relire aussi d'instant en instant ; mais alors il se traduit tout d'un coup par des raccourcis (?); long à lire, et parfois diffus, il donne au souvenir des tableaux d'une concision admirable. Pour Stendhal c'est le contraire ; telle description de la Chartreuse ou tel épisode fourmille de détails quand j'y pense ; si je relis je trouve une demi-page, et souvent deux lignes.

Его так же нужно читать, как и Стендаля: вчитываясь в каждый пассаж. Но он открывается тебе вдруг разом, выскакивает со всей своей идеей как чертик из табакерки. Долго читаемый и запутанный до не могу, он оставляет в памяти тем не менее впечатление картин удивительной четкости и лаконичности. У Стендаля не то. Любое описание в "Пармской обители", любой ее эпизод так нашпигованы детялями, что даже перечитывая, нужно прочитать полстраницы, минимум две строки, чтобы как следует врубиться.

Le lecteur n'est pas façonné pour cet art sans éloquence ; il s'est habitué aux prédicateurs ; les redondances sont pour lui des politesses ; et Stendhal lui semblera non pas tant obscur, comme il est, mais plutôt impertinent. Débat entre l'œil et l'oreille.

Читателю не совсем уютно от этого чтения без красноречия. Он привык к проповедникам. Избыточность для него ужимки. И потому Стендаль кажется ему не столько темным, сколько выпендрежистым. Вот таковы они дебаты между ухом и глазом.

К содержанию

Bernard Fontenelle/Фонтенель. Разговор Эразистрата с Гарвеем

Перевод В. Соколова

Фонтенель (1657-1757) в одном из своих диалогов из "Диалогов мертвых" (1683) воображает встречу в обители мертых греческого врача Эризистрата (ок. 310 - 250 гг до н. э.), званого "безошибочным", и английского врача Гарвея (1578-1658).
ERASISTRATE. Vous m'apprenez des choses merveilleuses. Quoi! le sang circule dans le corps? Les veines le portent des extrémités au c?ur, et il sort du c?ur pour entrer dans les artères qui le reportent vers les extrémités? Эрасистрат. Вы сообщаете мне удивительные вещи. Как! кровь циркулирует по телу? Вены доставляют ее со всех концов тела к сердцу, чтобы сердца накачивало ее в артерии, которые вновь гонят ее по всему телу?
HARVEY. J'en ai fait voir tant d'expériences que personne n'en doute plus. Гарвей. Я проделал по этому поводу столько опытов, что никто не может сомневаться.
ERASISTRATE. Nous nous trompions donc bien, nous autres, médecins de l'Antiquité, qui croyions que le sang n'avait qu'un mouvement très lent du c?ur vers les extrémités du corps; et on vous est bien obligé d'avoir aboli cette vieille erreur. Эрасистрат. Мы здорово ошибались, мы античные медики, которые верили, что кровь имеет лишь медленное движение в разные уголки тела. И вот вам мир обязан устранением этой древней ошибки.
HARVEY. Je le prétends ainsi, et même on doit m'avoir d'autant plus d'obligation que c'est moi qui ai mis les gens en train (1) de faire toutes ces belles découvertes qu'on fait aujourd'hui dans l'anatomie. Depuis que j'ai eu trouvé une fois la circulation du sang, c'est à qui trouvera un nouveau conduit, un nouveau canal, un nouveau réservoir. Il semble qu'on ait refondu tout l'homme. Voyez combien notre médecine moderne doit avoir d'avantages sur la vôtre. Vous vous mêliez de guérir le corps humain, et le corps humain ne vous était seulement pas connu. Гарвей. Еще более я ставлю себе в заслугу, что своими опытами именно я завел исследовательскую машину, которая начала штамповать те удивительные открытия, которыми сегодня человечество одарила медицина. Это благодаря мне был найдена новая неисследованная до тех пор область: новые каналы, новые резервуары, новые механизмы в организме. Вот сколько преимуществ нашая медицина имеет над вашей. Вы влезали для лечения в человеческий организм, а он вам даже не был известен.
(c'est) à moi de l'aider - помочь ему должен я; (c'est) à vous de commencer - вам начинать
ERASISTRATE. J'avoue que les modernes sont meilleurs physiciens que nous, ils connaissent mieux la nature; mais ils ne sont pas meilleurs médecins, nous guérissions les malades aussi bien qu'ils les guérissent. J'aurais bien voulu donner à tous ces modernes, et à vous le tout premier, le prince Antiochus à guérir de sa fièvre quarte (2). Vous savez comme je m'y pris et comme je découvris, par son pouls qui s'émut plus qu'à l'ordinaire en la présence de Stratonice, qu'il était amoureux de cette belle reine, et que tout son mal venait de la violence qu'il se faisait pour cacher sa passion. Эрасистрат. Сознаюсь, что ваши современники лучшие физиологи, чем мы: они знают лучше природу; но они не лучшие врачи, потому что они лечат болезни не лучше и не хуже, чем мы. Я хотел бы указать вам в качестве примера, как я вылечил принца Антиоха от его горячки. Вы знаете, как я взялся за дело и как я открыл по его учащенному в присутствии Стратоники пульсу, что он был влюблен в эту прекрасную королевичну, и что оттуда росли все ноги его болезни. А именно из его бесподных усилий спрятать свою страсть.
[subjonctive] [faire] Cependant je fis une cure aussi difficile et aussi considérable que celle-là sans savoir que le sang circulât; et je crois qu'avec tout le secours que cette connaissance eût pu vous donner, vous eussiez été fort embarrassé en ma place. Il ne s'agissait point de nouveaux conduits, ni de nouveaux réservoirs; ce qu'il y avait de plus important à connaître dans le malade, c'était le c?ur. Однако я взялся за это лечение столь же трудное, сколь и хлопотное, не зная, что кровь циркулирует. И я на полном серьезе полагаю, что при всех знаниях, которыми вас одарили ваша ученость и ваши опыты, вы были бы весьма озадачены на моем месте. Дело не идет ни о новых резервуарах, ни о новых механизмах. То что нужно знать прежде всего о болезни -- это сердце, или как скажут более поздние врачи, впрочем, менее успешные -- психологическое состояние больного.
[перенос отрицания] HARVEY. Il n'est pas toujours question du c?ur et tous les malades ne sont pas amoureux de leur belle-mère, comme Antiochus. Je ne doute point que, faute de savoir que le sang circule, vous n'ayez laissé mourir bien des gens entre vos mains. Гарвей. Не у всех болезней корень в сердце и не всегда они проистекают от любви к прекрасным юным мачехам, как в случае с Антиохом. Я не сомневаюсь, что только от того, что вы не подозревали о циркуляции крови, многих больных, побывавших в ваших руках, увезли от вас в труповозках.
ERASISTRATE. Quoi! vous croyez vos nouvelles découvertes fort utiles? Эрасистрат. Как! вы так уверены в полезности ваших открытий?
HARVEY. Assurément. Гарвей. Без дозы колебания.
ERASISTRATE. Répondez donc, s'il vous plaît, à une petite question que je vais vous faire. Pourquoi voyons-nous venir ici, tous les jours, autant de morts qu'il en soit jamais venu? Эрасистрат. Однако ответьте, если угодно, на небольшой вопросец. Почему ежедневне мы видим, как количество умерших от болезней, прибывающих сюда, практически не изменилось с моих времен?
HARVEY. Oh! s'ils meurent, c'est leur faute, ce n'est plus celle des médecins. Гарвей. О! Если они умирают, это их вина, а не врачей.
ERASISTRATE. Mais cette circulation du sang, ces conduits, ces canaux, ces réservoirs, tout cela ne guérit donc de rien? Эрасистрат. Но что же: все эти циркуляции крови, резервуары, все эти каналы; все это ни от чего не лечит?
[эксплективное отрицание] HARVEY. On n'a peut-être pas encore eu le loisir de tirer quelque usage de tout ce qu'on a appris depuis peu; mais il est impossible qu'avec le temps on n'en voie de grands effets. Гарвей. Просто еще не успели за столь малый промежуток времени, извлечь всю ту пользу, которую несут наши открытия. Но невозможно, чтобы со временем мы не увидели большого эффекта.
[la как заменитель] ERASISTRATE. Sur ma parole, rien ne changera. Voyez-vous, il y a une certaine mesure de connaissances utiles que les hommes ont eue de bonne heure, à laquelle ils n'ont guère ajouté, et qu'ils ne passeront guère, s'ils la passent. Ils ont cette obligation à la nature qu'elle leur a inspiré fort promptement ce qu'ils avaient besoin de savoir: car ils étaient perdus, si elle eût laissé à la lenteur de leur raison à le chercher. Pour les autres choses qui ne sont pas si nécessaires, elles se découvrent peu à peu, et dans de longues suites d'années. Эрасистрат. Даю слово, ничего не измениться. Видите ли, есть некий набор полезных знаний, которым люди овладели с первобытных времен, и к которым все дальнейшие исследования практически ничего не добавили. Эти полезные знания как были так и останутся в том же составе, в каком они были первоначально даны, до скончания веков. Они обязаны природе, которая научила человека ровно настолько, насколько ему было это необходимо, ибо если бы природа положилась на способности человека самому приобретать эти жизненно важные знания, человеческий род давно бы вымер. Другие же вещи люди потихоньку открывают в течение столетий и тысячелетий. de bonne heure - рано утром, спозаранку; с ранних лет, с давних пор passer la mesure = "пойти дальше" promptement = "быстро, живо, проворно"
[conj] HARVEY. Il serait étrange qu'en connaissant mieux l'homme on ne le guérît pas mieux. A ce compte, pourquoi s'amuserait-on à perfectionner la science du corps humain? Il vaudrait mieux laisser là tout. Гарвей. Было бы странно, не зная человека лучше, не лечить его также лучше. Иначе зачем люди упражняются в совершенствовании знаний человеческого организма? Уж лучше бы было тогда оставить все как есть.
[avoir beau] ERASISTRATE. On y perdrait des connaissances fort agréables; mais, pour ce qui est de l'utilité, je crois que découvrir un nouveau conduit dans le corps de l'homme ou une nouvelle étoile dans le ciel est bien la même chose. La nature veut que, dans de certains temps, les hommes se succèdent les uns aux autres par le moyen de la mort; il leur est permis de se défendre contre elle jusqu'à un certain point; mais, passé cela, on aura beau faire de nouvelles découvertes dans l'anatomie, on aura beau pénétrer de plus en plus dans les secrets de la structure du corps humain, on ne prendra point la nature pour dupe, on mourra comme à l'ordinaire. Эрасистрат. Тогда не было массы столь умных и приятных знаний. Что же до пользы, я думаю, открытие новых механизмов функционирования организма то же самое,что обнаружение новой черной дыры в космосе или очередной элементарной частицы. Натура так установила, чтобы одни поколения людей сменяли других посредством смерти. Она дала людям средства защищаться от этой с косой. Но только до известного предела. Можно продолжать делать новые открытия в анатомии, можно все более и более изощряться в проникновении в структуру человеческого корпуса. Но природу не обманешь: она свое возьмет, и любой человек умрет, и умрет в положенный ему час.

К началу страницы

Frédéric II. Dialogue des morts: Socrate, le duc de Choiseul et le comte Struensee/Диалог Сократа и двух премьеров

Перевод В. Соколова

Это один из трех "Диалогов мертвых", приписываемых Фридриху Великому (1712-1786). Его ведут тени Сократа, Э. Ф. гц де Шуазеля (1719-1785), премьера фр правительства и датским премьеров тех времен Струэнзе (1737 - 1772). Хотя двое последних и жили в момент написания диалога, но Фридрих не постеснялся записать их в мертвецы.
Struensee. Après les belles choses que vous aviez si heureusement exécutées, de quel prétexte peut-on se servir pour vous exiler? Struensee. После того как вы счастливо завершили столько прекрасных начинаний, какой предлог мог быть придуман для вашего изгнания?
Choiseul. On allégua l'épuisement des finances. Louis avait quelque répugnance à se voir auteur d'une banqueroute; il voulut traîner les choses, pour laisser à son petit-fils en héritage l'horreur publique que cet événement devait lui attirer. On m'accusa donc d'avoir prodigué les espèces pendant mon règne; et il est vrai que je méprisais ce vil métal; je faisais des largesses; j'étais né avec des sentiments nobles d'un roi, qui doit être généreux et même prodigue. Choiseul. Меня обвинили в истощении финансов. Луи никак не импонировало видеть себя инициатором банкротства. Он хотел совершить вещи, которые должны были оставить его наследнику страх в обществе. Итак меня обвинили в том, что я за время своего руководства растратил почти всю наличность. И это было правдой: я ненавижу презренный металл и я расточал деньги направо и налево, ибо я был рожден с тем убеждением, что король должен быть благородным, а для этого щедрым и даже расточительным.

Socrate. Ma foi, tu étais un maître fou d'achever la ruine d'un royaume. Socrate. Но тогда действительно причинил королевству большой урон.
Choiseul. Mon esprit était porté au grand, et sans doute qu'il y a de la grandeur à une monarchie comme la France de faire banqueroute. Ce n'est pas la faillite d'un marchand; il s'agit de milliards; l'événement fait du bruit, frappe les uns, étonne les autres, et bouleverse tout-à-coup nombre de fortunes. Quel coup de théâtre! Choiseul. Мой дух всегда лелеял великое, а есть величие в том, чтобы такую монархию как Франция, сделать банкротом. Здесь речь идет не о банкротстве какого-то мелкого торговца. Здесь речь идет о миллиардах. Подобное событие делает много шума, ошеломляет одних, удивляет других, и разом пускает в пыль массу состояний. Какой спектакль!
Socrate. Le scélérat! Socrate. Преступник.
Choiseul. Mr le philosophe, sachez qu'il ne faut pas avoir la conscience étroite quand on gouverne le monde. Choiseul. Мсье философ, знайте, что когда правишь государством, не следует свою совесть впихивать в очень узкие рамки.
Socrate. Vas, pour rendre des milliers de citoyens malheureux, il faut avoir la férocité d'un tigre et un coeur de roche. Socrate. Да уж, чтобы миллионы граждан сделать несчастными, тут нужно иметь ярость тигра и каменное сердце.
Choiseul. Avec de telles dispositions vous pouviez briller au Céramique, mais vous n'auriez jamais été qu'un pauvre ministre. Choiseul. С такими представлениями, ваше место в хрестоматиях для юношества, но, исповедуя их, вы смогли бы быть лишь посредственным министром.
Struensee. Sans doute, un vaste génie se signale par des entreprises hardies; il veut du nouveau, il exécute des choses dont il n'y a point d'exemple, il laisse les petits scrupules aux vieilles femmes, et marche droit à son but, sans s'embarrasser des moyens qui l'y conduisent. Tout le monde n'est pas fait pour sentir notre mérite, les philosophes moins que les autres, et cependant nous sommes pour l'ordinaire les victimes des intrigues de cour. Struensee. Без сомнения, большой гений оповещает себя смелыми предприятиями. Такой хочет всегда нового, он творит вещи, не имеющие прецендента в истории. Он оставляет угрызения совести для старых дев. Он прямо идет к своей цели, отнюдь не стесняясь используемыми им средствами и куда они могут повести. Мир не создан для того, чтобы чувствовать нашу достоинства, а философы менее, чем кто либо другой. И возможно поэтому мы удобная мишень для типичных придворных интриг.
Choiseul. Voilà précisément comme j'ai succombé. Le mérite à notre cour ne tient pas contre les caprices d'un catin; encore était-elle soufflée par un cuistre à rabat (??); car que pouvait-elle d'elle-même que ranimer le feu presque éteint d'un prince en tout temps esclave du sexe? Choiseul. Вот какой интриге меня подвергли. Достонствам при нашем дворе считается не противоречить капризам шлюх. Вдобавок сюда же подмешиваются и вопли педантов. Каким же способом она может оживить подуставший сексуальный пыл короля, этого вечного раба наслаждений?
Struensee. Si vous aviez employé l'opium pour engourdir votre monarque, les intrigues auraient été vaines, vous feriez encore ministre ou plutôt roi; car celui qui a le pouvoir et qui agit, est effectivement le maître, et celui qui le laisse faire, est tout au plus l'esclave de l'autre. Struensee. Вам нужно было использовать опиум, чтобы притупить вашего монарха, Тогда бы все интриги оказались напрасными, и вы бы все еще состояли в министрам, то есть практически бы управляли королевством. Потому что тот, кто имеет власть и действует, он всегда хозяин положения, а тот кто, имея власть, пускает дела на самотек, становится рабом другого.
Choiseul. L'opium était superflu. La nature avait fait fait mon maître tel que vos remèdes ont rendu le vôtre (??). Choiseul. Опиум это, пожалуй, было бы слишком. Возможно, подобное лекарство подействовало бы на вашего монарха, но не на моего.
Socrate. Ton opium t'a bien servi, malheureux apostat d'Hippocrate; tu as été emprisonné ni plus ni moins, et puni plus doucement que tu ne l'avais mérité. Socrate. Твой опиум мог бы хорошо послужить тебе самому, несчастный последователь и исказитель Гиппократа. Тебя в свое время, как я слышал посадили, и тем самым наказали гораздо менее того, чем ты заслуживал.
Struensee. C'était un coup de la fatalité, que l'on ne pouvait prévoir. Quelle catastrophe d'être déplacé, et encore par quelles gens! Struensee. Это был удар судьбы, который невозможно предвидеть. Такое случается со многими, да еще какими людьми.
Socrate. Non, c'est une fuite de la justice éternelle, afin que tous les crimes ne soient pas heureux et qu'il y en ait quelques uns de punis pour l'exemple des pervers. Socrate. Нет, это дело высшей справедливости, чтобы совершать преступления не казалось медом, и что всегда найдется какое-нибудь наказание для тех, кто ведет себя недостойно.
Choiseul. Je me flatte pourtant que vous plaignez ma disgrâce; car si j'avais continué mon règne, j'aurais étonné l'Europe par les grandes choses que mon génie aurait produites et exécutées. Choiseul. Я, по крайней мере, льщу себя мыслью, что вы посочувствуете мне. Если бы я продолжил свое министерское правление, я бы удивил Европу великими вещами, какие мой дух еще мог изобрести и выполнить.
Socrate. Tu aurais continué à faire de brillantes sottises: si l'Europe avait des petites maisons, on devait t'y loger. Et toi, Danois, les supplices d'Ixion et de Prométhée feraient encore trop doux pour punir ta noire ingratitude envers ton maître, et tous les attentats qu'une ambition effrénée t'a fait commettre. Socrate. Ты бы продолжил свои, как ты их называешь, "великолепные глупости". Если в Европе еще сохранились гробы, то тебя надо бы положить в один из них. А что касается тебя, датчанин, то мучения Иксиона и Прометея еще слишком мягки, что наказать тебя за неблагодарность к твоему хозяину, за все те преступления, которые невзнузданные амбиции тебя заставили совершить.

К началу страницы

Ален. Слова, совершенно ясные, хотя и конвенцинальные

Des mots bien clairs, et par convention expresse, comme calorie, volt, ampère, watt, ce n'est point langage. Le langage est premièrement un bruit de nature, ou un geste de nature, dont on ne sait pas d'abord le sens, mais qui, par l'attaque à nous, nous annonce qu'il a un sens. Le visage d'un homme est un caractère de langage qu'il porte partout, et qui signifie fortement, sans que les autres sachent d'abord quoi, ni lui.

Слова очень ясные, значения которых определены всеобщими договоренностями, такие как калория, вольт, ампер, ватт, это в общем-то не речь. Речь по происхождению -- это шум природы, или если хотите, ее жест, смысл которого сначала непонятен, но который атакуя нас, возвещает, что у него есть этот смысл. Лицо человека -- это характер речи, который он всегда носит с собой, и который дает мощные сигналы, которых первоначально не знает ни этот человек, ни другие.

[Toujours est-il que] Toujours est-il que ce visage nous dispose d'une certaine façon, muscles, estomac, ventre, et tout ; et quelquefois nous lance à l'obéissance, ou bien à la révolte ; en sorte que, par ces effets irrécu-sables, nous sommes avertis que le message mérite attention. Le vrai langage nous prend au corps, non à l'esprit ; ou plutôt il va à l'esprit par voie indirecte. ' Cela m'importe, et je n'en puis douter, car cela me remue. Mais qu'est-ce que c'est ? Que veut dire ce signe étrange, ce signe chargé de sens ' ? Tout signe est énigme.

"Как бы то ни было". "Как бы то ни было" эта фраза настраивает нас определенным образом. Наши мускулы, лицо, желудок и все. Часто она заставляет нас повиноваться или наоборот, поступать наперекор. Во всяком случае, мы несомненно оповещены, что информация заслуживает внимания. Язык по своей сути больше нацелен на наше тело, а не на дух, или на дух, но не прямым, а косвенным образом. "Это важно, это меня трогает. Но ё-моё, а почему? Что должен сказать этот знак? Каков в нем посыл?" Всякий знак, он как загадка. Ici naît l'attention véritable. Car, aux signes bien clairs, nul ne fait atten-tion ; l'action automatiquement s'y conforme, et le signe voyage d'homme en homme sans trouver âme ni pensée. Le conducteur de la voiture mécanique aperçoit une main tendue ; lui-même serre le frein et en même temps étend la main. A-t-il vu ? Sait-il qu'il a vu ? Mais un certain rire, convulsif, sardonique, cruel, on le garde en sa mémoire.

Он нацеливает на внимание. Ибо на знаки однозначные мало кто особо реагирует. Реакция формируется автоматически, и знак поступая от человека к человеку, не трогает ни душу ни мысль. Вот шофер замечает на обочине человека с поднятой рукой. Шофер автоматом напружинивается, его нога нащупывает тормоз, руки непроизвольно крепче сжимают руль. Видел ли он? Дает ли себе отчет, чтО он видел? Но некий смешок, почти конвульсивный, сардонический, жесткий порой, показывает, что шофер полностью контролирует себя.

Je ne m'étonne pas que les hommes se plaisent à brouiller les signes usuels, en mots carrés et autres jeux. C'est vouloir réveiller la langue commune, si aisément étrangère. Il est strictement vrai que les formules pratiques, si promptement comprises qu'on n'y pense plus, deviennent pour un Français une sorte d'anglais.

Меня не удивляет, когда люди реагируют над привычными жестами грубоватыми либо шутливыми словами. Они тем как бы актуализируют привычный язык, как и примелькавшиеся жесты, некоторым его отчуждением. Как бы пародаксально это ни звучало, обыденные формулировки, понимаемые в лет, прежде чем включается мысль, французом воспринимаются почти как иностранные.

' Comment vous portez-vous ? ' Qui pense à cette forte expression : ' se porter ', qui exprime si bien notre travail de tous les instants, ce paquet que nous ne pouvons point séparer de nous ? Personne n'y pense. L'ennui se nourrit de ces signes qui n'ont qu'un sens, et qui, par cela même, n'ont plus de sens. "Как вы себя чувствуете?" Кто задумывается над точным смыслом этого выражения "чувствовать себя"? Кто когда вникал в его истинный смысл или в смысл сотен подобных банальностей? Которые вросли в нас до не отделения. Никто не думает. Скукой веет от тех выражениях, которые имеют всего один, точно сросшийся с ними смысл, а значит, не имеют никакого. Je lisais hier des vers plats. ' Que n'écrit-il en prose ? ' Ce mot si connu et si naïf vient alors de soi. Aussi un vrai vers n'est point du tout de la prose mise en vers. Un vers c'est un étrange bruit de nature, qui me saisit physiologi-quement. C'est une respiration que j'imite, une forme de la bouche et du gosier qui m'est imposée, et que je reconnais aussitôt comme mesurée sur moi, propice, convenable, qui commence selon moi, qui s'achève selon moi ; qui ainsi m'éveille et m'endort et me réveille. &Аgrave; quoi ? Je ne sais.

Вчера я читал весьма плоские стихи. "И чего бы ему не писать прозой?" -- подумалось об авторе. И это выражение такое знакомое и обычное в подобных случаях сорвалось у меня с языка само собой как рыба с крючка. Но ведь подлинные стихи это отнюдь не проза, переложенная в стиховую форму. Стих это удивительное дуновение натуры, которое хватает меня психологически за самое вымечко. Это как вдох-выдох, которые я имитирую, форма рта и гортани, которые неотделимы от меня, и которое я узнаю сразу же. Оно будто скроено по моей мерке. Оно мое выговор, акцент, который во мне рождается и во мне умирает. Которое меня будирует, усыпляет, и будит снова.

Les mots, à qui je demande compte de cet intérêt qu'ils provoquent, font voir un double visage. Ce sont des mots tout ordinaires, et des : ' Comment vous portez-vous ? '. Mais ils me retiennent, par ce rythme, par cet autre grand signe musical où ils sont pris. Promesse. Et si le poète tient la promesse, si chaque mot retrouve tout son sens, tous ses sens en un, si l'idée se forme selon l'usage, et malgré l'usage, de nouveau l'homme parle à soi ; il sort comme d'un long sommeil.

Слова, во власти которых надо мной я силюсь разобраться, словно имеют двойное лицо. Эти слова до неприличия обычны, как то же пресловутое "как вы себя чувствуете?" Но они меня удерживают в своей, власти. Удерживают своим ритмом, своей музыкальной оболочкой, которую они приняли. Они обещают. И если поэт выполняет свое обещание, если каждое слово открывает свой смысл, все свои смысли в одном, если идея формируется в этих словах до боли обычным, даже банальным образом и вместе с тем необычным, я говорю как бы сам с собой. Я пробуждаюсь.

Par l'énigme, le réel se retrouve, quand ce serait d'un arbre, d'un rocher, d'une de ces choses qu'on ne regarde plus, que l'on contourne selon la prudence animale, faisant passer le signe "attention à droite" comme des fourmis en marche.

Реальное в словах, когда они оповещают нас о внешнем мире. Когда дерево -- это дерево, скала -- это скала, газетныей киоск -- это газетный киоск. Такие слова подобны дорожным знакам: "здесь поворот направо", "здесь крутой спуск", "здесь -- водитель не спеши, на дороге малыши". Они позволяют нам ориентироваться во внешнем мире. Такие слова всего лишь знаки, контуры предметов, а не сами предметы.

Le signe du poète est tout autre, et nous touche première-ment au corps, par une alarme mesurée, apaisée, renaissante, qui ne veut point action, mais qui cherche pensée. Quand un poète vous semble obscur, cherchez bien, et ne cherchez pas loin. Il n'y a d'obscur ici que la merveilleuse rencontre du corps et de l'idée, qui opère la résurrection du langage.

Слова поэта это совсем другое. Они внушают тревогу, умиротворяют или воодушевляют. Слова эти не требуют действий, они обращены к мысли. Когда поэт кажется вам темным -- ищите лучше, а не далеко. Темного в них -- это чудесная связь тела и идеи, они путь к обновлению языка.

К содержанию

К содержанию

К содержанию

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"