3 года, около Лейбниц кубарем летит с табуретки, и его родители видят в этом предзнаменование его великой будущности. Вот как сам философ описывает это событие:

"Однажды в воскресенье моя мать пошла в церковь слушать проповедь. Отец был болен и остался дома в постели. Я играл у печки и был еще не совсем одет. Кроме меня в комнате была лишь одна из теток. Я карабкался на скамью, стоявшую подле стола; у стола стояла тетка и хотела меня одеть. Я шалил и со скамьи взобрался на стол; она хотела меня поймать, я кувыркнулся и упал со стола. Отец и тетя вскрикнули и увидели, что я сижу подле стола и смеюсь как ни в чем не бывало, хотя я пролетел гораздо дальше, чем если бы спрыгнул. Отец усмотрел в этом счастливом исходе особое благоволение Божие и немедленно послал слугу с запиской в церковь, чтобы, по обычаю, отслужить благодарственный молебен. Об этом происшествии много говорили в городе. Частью из этого случая, частью не знаю из каких сновидений и предзнаменований, отец мой вывел относительно меня такие большие надежды, что его приятели насмехались над ним из-за этого"

7 лет. В первый раз в первый класс идет Барух Спиноза. Особо выдающимися его школьные годы назвать трудно: он учился в еврейской школе, где математику учили как прикладную науку к торговле, а пуще всего пацанов гоняли по Талмуду и Маймониду, главному еврейскому философу, жившему за 400 лет до Спинозы

8 лет. Лейбниц самостоятельно изучает латинский язык, чтобы читать в подлиннике Тита Ливия, которого он в переводе уже знает наизусть (в современном издании громаднейший том страниц в 600). Да так ловко это у него получается, что родственники разрешают мальцу копаться сколько душе влезет в богатой библиотеке его покойного отца. В течение последующих лет он читает латинских классиков, не обходя вниманием и отцов церкви.

Обучаясь в школе Томазия, лучшей на тот момент в Лейпциге, Лейбниц открывает способ изучения иностранных языков без словаря и грамматики:

"Когда я подрос, мне начало доставлять чрезвычайное наслаждение чтение всякого рода исторических рассказов. Немецкие книги, которые мне попадались под руку, я не выпускал из рук, пока не прочитывал их до конца. Латинским языком я занимался сначала только в школе и, без сомнения, я подвигался бы с обычной медленностью, если бы не случай, указавший мне совершенно своеобразный путь. В доме, где я жил, я наткнулся на две книги, оставленные одним студентом. Одна из них была сочинения Ливия, другая -- хронологическая сокровищница Кальвизия. Как только эти книги попали мне в руки, я проглотил их; Кальвизия я понял без труда, потому что имел немецкую книгу по всеобщей истории, где говорилось приблизительно то же самое. Но при чтении Ливия я постоянно попадал в тупик. Не имея понятия ни о жизни древних, ни об их манере писания, не привыкнув также к возвышенной риторике историографов, стоящей выше обыденного понимания, я, откровенно говоря, не понимал ни одной строки. Но это издание было старинное, с гравюрами. Поэтому я внимательно рассматривал гравюры, читал подписи и, мало заботясь о темных для меня местах, попросту пропускал все то, чего не мог понять. Это я повторил несколько раз и перелистывал всю книгу. Забегая таким образом вперед, я стал немного лучше понимать прежнее. В восторге от своего успеха я таким образом подвигался вперед, без словаря, пока наконец мне не стала вполне ясною большая часть прочитанного".

Заметим, что это открытие не принесло ему славы. Преподаватели, заметив, как он изучает латинский, пожаловались матери с категоричным требованием учиться как все, а не придумывать всякой ерунды. Тем не менее донос старших по званию не отбил охоты пацана к древним языкам. Особенно ему нравился Гораций, которого он не только выучил наизусть, но и постоянно читал и перечитывал до самой смерти. Сохранились переводы древнеримского поэта на французский язык, сплошь испачканные пометками Лейбница

13 лет. Лейбниц где-то в этом возрасте пришел, по его словам к выводу, что все науки построены по одному плану и попытался отыскать в них "единство и гармонию". Этой страсти он был привержен до конца жизни

15 лет. Лейбниц поступает в Лейпцигский университет, где с увлечением занимается богословием.

Он пытается открыть азбуку всех наук. Мысль его далеко не подростковая. Существует всего несколько простых и очевидных истин. Если до них дойти, то они составят ту азбуку, комбинируя которую можно иметь все знание. Заметим, что в начале XVIII века не ему одному пришла в голову эта идея. Остроумно ее высмеял Свифт, рассказывая об ученых летающего острова Лагадо

17 лет Лейбниц с блеском выдерживает магистерский экзамен по философии, скромно замечая:

"Едва ли кто-либо более меня в Германии способен к философии".

В этом же году он теряет мать, но все заботы по образовании берет на себя его процветающий дядя, синдик одного из богатых ремесленных цехов в Йене, а до этого профессор истории

20 лет. Спиноза поступает в амстердамскую школу ван Энде. Причиной было желание действительно чему-то научиться, что в узком мирке еврейской диаспоры было невозможно. Совершенствовался у ван Энде Спиноза прежде всего в латинском языке, который кое-как освоил самостоятельно, но весьма плохо, по его собственному мнению. Из чего ясно, что будущий философ уже определил свой путь, и путь этот лежал вне проторенных узких тропинок еврейской среды.

К этому же времени относится роман Спинозы с дочерью ван Энде, красивой и образованной девушкой. Роман не кончившийся ничем, кроме массы легенд и домыслов уже в наше время. "Любовь ...была для Спинозы мимолетной мечтой, за которой навсегда последовал отказ от счастья. Это отречение не представляло для Спинозы чего-либо тяжелого; оно соответствует его привычному, основному душевному настроению. Спиноза никогда не знал бурных страстей, страсти никогда не оказывали на него подавляющего влияния. Ошибочно было бы смотреть на его роман с сентиментальной, меланхолической точки зрения. Ум его слишком ясен и светел для того, чтобы обольщаться чувством счастья и впадать в угнетенное настроение под влиянием грустных ощущений. В герои романа Спиноза не годится. Те, которые превращают биографию Спинозы в слащавую любовную драму, забывают об его уме, обнаруживают непонимание силы его характера" (Куно Фишер).

Лейбниц заканчивает Лейпцигский университет и имеет право на получение степени доктора права. Однако, сославшись на молодость, отказывается от этой степени, предпочитая продолжить образование, переходя из университета в университет.

Сохранился анекдот, каким образом произошел отказ Лейбница от докторского экзамена:

"По обычаю, Лейбниц должен был накануне докторского экзамена сделать визиты профессорам, прежде всего декану. Лейбниц явился к декану и постучал в дверь. Вышла деканша, еще молодая и очень красивая женщина, утеха всего преподавательского состава университета, и спросила молодого человека, чего ему надо от ее мужа. Когда Лейбниц объяснил, что желает держать докторский экзамен, деканша посмотрела на него критическим оком и насмешливо ответила:

-- Сначала не мешало бы отрастить себе бороду, а потом являться по таким делам.

Этот ответ до такой степени задел самолюбие двадцатилетнего юноши, что он, не сказав более ни слова, ушел и более не возвращался

21 год. Лейбниц с успехом защищает докторскую диссертацию в Альдорфском университете. Ему предлагают профессуру, но он предпочитает более хлебное место у барона фон Бойнебурга, электора Майнца (типа главы администрации)

22 года. Где-то в этом возрасте Спиноза, уже набравшись смелого и вольнолюбивого духа, обнаружил в Священном писании массу хронологических нестыковок. Каковые мысли он и не скрывал от окружающих

24 года. Спинозу отлучают от синагоги и изгоняют из Амстердама. Тогда это была очень серьезная кара. Это сегодняшнее общество во многом скопление атомарных единиц. Тогда же люди жили общинами, и лишившись поддержки родных и друзей, человек если и не был обречен на вымирание, то серьезных последствий ему было не миновать. Тем более что рассорившегося с евреями Спинозу вовсе не ждали с распростертыми объятиями христиане. Все же Спиноза нашел себе единомышленников в секте коллегиантов. которые нашли для него на первых порах и кров, и хоть какой-то способ зарабатывать средства к существованию.

Непосредственным поводом разрыва была попытка убийства Спинозы кем-то из фанатиков, после чего будущий философ, который до той поры все еще надеялся на примирение с общиной, окончательно откололся от еврейства

25 лет Спиноза возвращается в Амстердам. Живет преподаванием картезианской философии, а поскольку это приносит весьма скудный доход, изучает ремесло полировки линз. Пишут, что в этом ремесле он достиг совершенства, давая пример того, что у людей большого ума не всегда руки из жопы растут

26 лет. Лейбниц в составе дипломатической миссии приезжает в Париж. Здесь он знакомится с лучшими философскими умами французской столицы Арно и Мальбраншем и великим ученым Гюйгенсом. Заметим, что будь он просто доктором права заштатного немецкого университета, ему бы как своих ушей не видать таких знакомств. Но именно должность секретаря посольства, да еще при таком значительном дипломате своего времени, каким был фон Бойнебург, открывает молодому философу двери самых престижных салонов.

Знакомство с Гюйгенсом, подвигли философа-дипломата на занятия математикой:

"Я вдруг просветился, -- и неожиданно для себя и других, не знавших вовсе, что я новичок в этом деле, сделал много открытий".

В своих письмах Лейбниц весьма критично высказывается о дипломатических нравах своего времени:

"Два главные орудия, которыми пользуется Франция, -- это деньги и народ. Но под народом я подразумеваю здесь нечто иное, чем обыкновенно: не мужчин, а бабий народ. Деньги и женщины -- это два инструмента, открывающие все замки, все двери и пролезающие даже без помощи волшебного кольца во все уголки".

Что и сказать, прекрасная деканша, похоже, не выветрилась из его головы

27 лет. Учил Спиноза большей частью бесплатно, что также вызывало ярость его противников ("Он даром распространял свои зловредные атеистические идеи"). Вокруг Спинозы из его учеников стихийно создается кружок. Главной целью молодых людей является изучение философии Декарта

28 лет. Спиноза переселяется в небольшой городок возле Лейдена Рейнсбург. Человеком он был добросердечным и общительным, и поэтому и здесь без связей и рекомендаций он быстро завоевывает популярность у местных интеллектуалов. Со многими из них он вступает потом в переписку, сохранившуюся до сих пор. Были среди его новых знакомых и люди состоятельные, но гордый и щепетильный философ, начитавшись Булгакова -- "никогда ничего не просите у власть имущих, придут и сами все дадут; но и тогда не берите" -- упорно отказывается от всякого материального вспомоществования. Кстати, ремесло, которое его кормит отнюдь не легкое и не приятное -- стеклянная пыль и постоянно согбенное положение поспособствовали ранней смерти Спинозы

29 лет. Спиноза знакомится с Ольденбургом. Чудны пути твои господни. Каким образом случилось это знакомство? Кто такой Спиноза и кто такой Ольденбург? Спиноза великий философ, а Ольденбург -- секретарь Лондонского королевского общества. Это по современной энциклопедии. А по тогдашним понятиям Ольденбург -- влиятельный деятель в сфере науки, с Ньютоном, Лейбницем (через Ольденбурга эти двое не любившие друг друга вели переписку), Бейлем, Гассенди... да со всем тогдашним бомондом на дружеской ноге. Мало того, принятый при королевском дворе, знакомый с кучей принцев, а уж герцогам, графам и каким-нибудь маркизам он и счет потерял.

А Спиноза? Шлифовщик стекол, никому не известный даже в Голландии, разве лишь как бузотер и отлучник от синагоги, общающийся в тесном мирке поклонников Декарта. И вдруг Ольденбург бросает все дела, летит в Амстердам только для знакомства со Спинозой, и между ними завязывается длительная переписка.

30 лет. Лейбниц по требованию герцога Ганноверского в дипломатической миссии которого после смерти Бойнебурга он служил, возвращается в Германию. По пути заезжает в Англию, где знакомится с тамошними учеными и в Голландию, где встречается тайно со Спинозой

31 год. Спиноза краткое время пребывает в Амстердаме. Друзья все же уговорили его опубликовать лекции по картезианской философии: первую и последнюю печатную работу, появившуюся при жизни философа под его именем

33 года. Спиноза начинает переводить на голландский язык Библию, каковой перевод через 5 лет он успешно заканчивает.

Герцог Ганноверский умирает, а Лейбниц после его смерти близко сходится с его вдовой и дочерью. Эта дружба продлилась до самой его смерти, и была безоблачной, возможно, потому что не омрачалась любовной связью. Обе дамы живо интересовались науками и философией, а Лейбниц наставлял их. Кроме того, он, неловкий в обиходе, был освобожден от придворной службы, так что с полным правом мог писать:

"Я живу у монарха настолько добродетельного, что повиновение ему лучше всякой свободы"

34 года. Лейбницу поручают воспитание дочери ганноверского курфюрста Софи, с которой он оказался связанным на всю жизнь любовью. Чисто платонической

35 лет Спиноза заканчивает "Богословско-политический трактат", идеи которого, впрочем, уже давно известны по его переписке с друзьями, особенно Ольденбургом.

39 лет. Лейбниц назначается официальным историографом Брауншвейгского дома. Этой работой он занимался до конца жизни, перерыл кучу документов, но славы историка не добыл. Среди его многочисленных талантов талант историка, похоже, не значился

40 лет. Лейбниц живет себе потихоньку, выполняет необременительные поручения при дворе, вроде составляет по поручению курфюрста проект примирения протестантов и католиков, и кропает небольшие работенки, которые не печатает, а читает избранному кругу лиц.

Среди них есть и "Размышления о метафизике", где он между прочим пишет:

"Что такое хороший философский слог? Что отличает философа от нефилософа? Оба наблюдают тот же предмет, имеют одни и те же представления; почему бы обоим не говорить одинаковым языком? Вся разница в том, что философ относится к предмету, размышляя о нем, тогда как нефилософ бессознательно проходит мимо. Философ имеет отчетливые представления, ясные мысли... Философский слог есть, стало быть, слог ясный, в изложении вполне точный по словам и оборотам. Философская речь не терпит ничего лишенного значения и смысла, ни одного пустого или темного слова".

Его бы слова да в уши профессионалов. Увы философия пошла совсем по другому пути. Если философов XVII--XVIII веков еще мог читать образованный человек без специальной подготовки, то начиная уже с Канта философы избрали заумный язык, малопонятный вне избранного круга. То же можно сказать и о науке. Лейбниц не имея специальной математической подготовки, сделал величайшие открытия в математике. Сейчас такое возможно?

41 год. Лейбниц путешествует по Европе: Вена, Италия и знакомится с массой замечательных личностей своего времени. Нигде не публикуясь, он благодаря личным контактам был одним из наиболее популярных интеллектуалов рубежа XVII--XVIII веков. От этого же общения не менее, чем от чтения книг, он напитывался новыми идеями.

Громадное значение для истории науки имело его знакомство с Гримальди. Этот иезуит много лет провел в Китае, неся туда свет христовой истины, а одновременно знакомясь с достижениями китайской культуры. Лейбница особо впечатлил рассказ Гримальди, что в китайской математике всего две цифры 0 и 1, "да" и "нет". Лейбниц загорелся идеей построить математику всего на этих двух цифрах. И оказалось, что манипулируя "да" и "нет", можно разрешать сложнейшие практические задачи. которые не по зубам классической математике.

Так Лейбниц выступил родителем (папой, а китайская математика мамой) т. н. двоичного исчисления, ставшего основой нынешних цифровых технологий

43 года. Спиноза завершает главный труд своей жизни -- трактат "Этика"

44 года. Спинозу в Амстердаме навещает Лейбниц, хотя потом он и всячески открещивался от этого свидания. Лейбниц, угодливый и аккуратный в действиях и высказываниях придворный ганноверской курстфюрши Софи, и независимый философ, совершенно отвязанный фрилансер Спиноза -- трудно найти две столь противоположные по характеру фигуры.

И все симпатии на стороне Спинозы. Хотя бы потому, что его слова и дела, философия и образ жизни не расходились друг с другом. Он считал, что все в мире предопределено, и потому не стоит лезть ни в политику, ни активничать в быту. И не лез, и не активничал. Он считал, что если в действиях человек не свободен, то мысли -- это царство полной свободы, и полностью отдавал себя мысли, ни перед кем не кланяясь и никому в угоду не поскупался выношенными им идеями.

Лейбниц, возвратившись из длительного вояжа по Ю. Европе, становится библиотекарем у себя в Ганновере. Сколько великих людей было библиотекарями. Эта необременительная служба давала им хлеб и способствовала их интеллектуальным занятиям. Нынешний библиотекарь и хлеб имеет не вдосталь, и интеллектом не блещет, и работой завален выше крыши

45 лет. Слава "Этики" Спинозы до краев переполнила чашу терпения голландского бомонда. Настолько, что автор решил не публиковать своего детища, хотя его читали в списках уже многие, а слышали о ней в маленькой стране практически все образованные люди. Особенно ополчились на него религиозники всех мастей и верований. Пусть имя Бога и не сходило с уст философа, но все под овечьей шкурой бога распознали волка материи.

Заметим, что хотя Спиноза и придерживался невмешательской позиции в жизни, но далеко не последовательно. Когда его изгнали из Амстердама, он подал в суд протест: он свободный гражданин Соединенных провинций, и на каком основании его изгоняют из города, если его изгнали из еврейской общины? И он деятельно добивается, что суд восстанавливает его в правах, и Спиноза возвращается в Амстердам.

В этом же году Спиноза умирает от туберкулеза, спровоцированного его профессией шлифовщика линз. На руках у него остаются трое малых детей, три незавершенных трактата: еврейская грамматика, "Политический трактат" и "Трактат об улучшении интеллекта".

51 год. Лейбниц, которому наскучило его бесконечное занятие историей Брауншвейгского дома, пишет письмо своей бывшей воспитаннице Софии-Шарлотте, теперь уже бранденбургской курфюрстше в Берлин. Типа неплохо бы у нас в Германии основать Академию наук по примеру французской. София-Шарлотта от идеи в восторге, и между философом и его поклонницей завязывается переписка, продлившаяся до самой смерти Лейбница и ставшая таким же шедевром эпистолярного жанра, как переписка Дидро и Софи Воллан, Чехова и Авиловой, Флобера и Л. Колле.

Переписка носит серьезный философский характер. Лейбниц даже пытается как можно популярнее объяснить своей ученице открытое им дифференциальное исчисление.

"Вот письмо Лейбница. Я люблю этого человека, но я готова на него сердиться за то, что он не доверяет моим способностям и так поверхностно объясняет мне предметы, которые серьезно интересуют меня", -- пишет по этому поводу курфюрстша, а потом королева своему брату.

В том же году происходит краткосрочное свидание Лейбница со скифским царем, сиречь Петром I

54 года. Старания Лейбница по созданию в Бранденбурге Академии наук, ставшей через год Прусской, поскольку Бранденбургское курфюршество было переименовано в Прусское королевство, увенчались успехом. Он становится ее президентом и живет на два дома, постоянно курсируя между Ганновером, где он канителит с историей Брауншвейгского дома и Берлином, где он возглавляет Академию.

Ганноверский курфюрст вовсе не в восторге от такого совмещения должностей:

"Господин Лейбниц, по которому так страдает королева (т. е. София-Шарлотта, его сестра), не здесь, в Ганновере, хотя я велел устроить для него квартиру. Если его спрашивают, отчего его никак нельзя видеть, у него всегда готово извинение, что он будто бы работает над своей невидимой книгой".

Но авторитет философа уже так велик в Европе, что даже государю приходится прятать свою досаду на подданного в кулак

59 лет. Умирает София-Шарлотта. Горе Лейбница было велико, а его отношения с королевой так известны, что послы многих государств поспешили к нему с визитами и выразили свое соболезнование по случаю кончины королевы

66 лет. Лейбниц в третий раз встречается с Петром I в Карслбаде. Он поступает на русскую службу с громадным окладом, при этом не выезжая за пределы Пруссии. Подробно прорабатывает план организации Российской Академии наук, где главными отраслями знаний должны быть не "свободные искусства". а прикладные науки. Главным образом исследование ресурсов и проложение путей на Восток. Уже тогда закладываются основы превращения России в сырьевой придаток Европы, так успешно реализованные впоследствии

69 лет. Лейбниц дебютирует в печати и одновременно заканчивает свою писательскую деятельность. "Теодицея" осталась его единственной опубликованной работой. Книга была написана в полемике с Бейлем, который замахнулся на бога, видишь ли в мире много зла, а куда бог смотрит? Лейбниц встал на защиту бога, и даже выдвинул свою знаменитую формулу "Все к лучшему в этом лучшем из миров". Уже много лет спустя Вольтер расчихвостил Лейбница, камня на камне не оставив от его прекраснодушия в своем "Кандиде". Лейбниц написал так мало, что ему бы в наше время по количеству публикаций не то что до степени, но и до места преподавателя не дотянуть. При этом сделал так много, что все современные университеты, по крайней мере философские факультеты до сих пор не в состоянии этого понять в полном объеме и обмыслить

71 год. Лейбниц полон сил и энергии -- даром, что через каких-нибудь два года ему наступят кранты. Пока же он пыхтит над все новыми и новыми философскими работами и составляет их в Вене на французском почему-то языке. Одна из этих работ, совсем коротенькая, но задавшая жару всем последующим комментаторам -- "Монадология". Она состоит из 90 абзацев-тезисов, в которых, как поучения Моисея, изложено его учение о монадах Дополнения 1665 Спиноза заканчивает "Богословско-политический трактат". В этом трактате он высказывает ряд мощных мыслей по этике. Именно в этом трактате Спиноза вводит различие между волей и желаниями. Желания возникают не из воли, а из реальных причин: увидел красивую женщину, пониже пояса засвербило, надоело сидеть дома, поехал на охоту или рыбалку.

Воля же это нечто более существенное: это направление, которое природа задает нравственным и духовным силам человека (те самые пресловутые libido dominandu, libido sciendi).

"Между волей и отдельными желаниями такая же разница, как между белизной и отдельными предметами белого цвета, как между отвлеченным понятием "человек" и тем или другим человеком. Утверждать, что воля есть причина того или другого желания, так же невозможно, как невозможно понятие "человек" считать причиной существования Петра или Павла. Воля есть только рассудочное понятие. Отдельные же желания, нуждаясь для своего существования в особой причине, не могут почитаться свободными, но необходимо имеют характер, сообразный с породившими их причинами"

1675 Спиноза завершает главный труд своей жизни -- трактат "Этика".

1. В нем он впервые в мировой философии обосновывает понятие субстанции, которое не в столь выраженной форме существовало в человечестве, наверное, всегда. Ибо -- это естественное и необходимое понятие человеческого сознания, хотя и дать ему определение невозможно. Субстанция -- это наше все, отсюда возникают все вещи, люди и духи, если они существуют, из субстанции они все состоят (являются модификациями субстанции) и в субстанцию возвращаются (преобразуются в другие модификации) после своего распада и уничтожения.

Материалисты под субстанцией понимают материю, идеалисты, кто бога, кто дух, кто какую-нибудь абсолютную идею. Но все они соглашаются, что субстанция неуничтожима и вечна, и лишь меняет свои формы. Обнаружить субстанцию в опыте, потрогать руками, измерить каким-нибудь инструментом невозможно, как например, невозможно увидеть или показать Россию. Можно лишь сделать вокруг себя широкий жест и сказать: вот все это, и то что здесь, и то что до горизонта и за горизонтом -- все это Россия. Но если у России можно увидеть границы, хотя бы в виде пограничного столба и лицезреть то, что не является Россией, то с субстанцией подобную операцию провести невозможно.

Понятие субстанции возникает столь простым и естественным путем, что странно, что никто до Спинозы не оперировал им. Как показал позднее Иммануил Кант, понятие субстанции является необходимым и неизбежным понятием разума. "Лопата -- это садовый инвентарь". Вот вам простое и обыденное утвердительное (ассерторическое) суждение. В нем объединено два понятия, одно из которых является подлежащим -- субъектом, а другое сказуемым ("есть садовый инвентарь" -- т. н. составное именное сказуемое) -- предикатом. Субъект в данном суждении частное понятие, предикат -- общее.

"Садовый инвентарь -- есть сельскохозяйственное приспособление". Здесь уже "садовый инвентарь" является частным понятием по отношению к более общему "приспособление". "Приспособление -- есть предмет, изобретенный человеком для облегчения своей работы", "Предмет -- есть вещь", "Любая вещь -- есть материальное тело" и т. д. Таких цепочек, где предикат всякого суждения является субъектом для последующего, можно составить бесчисленное множество. Этим любят забавляться не только дети, но и взрослые, выясняя, кто кого главнее.

И можно сказать, совершенно непроизвольно возникает мысль о субъекте, который уже не может быть ничьим предикатом, абсолютном субъекте. Назовите его Богом или материей, или какой иной субстанцией, но он необходим человеческому разуму как последнее звено его суждений.

Несмотря на естественность понятия, доказать что-либо о субстанции невозможно. Спиноза обосновывает существование субстанции в духе онтологического доказательства божьего бытия -- мы можем иметь понятие о субстанции только как о существующей. Если бы она не существовала, то и понятия о ней не было бы.

На первый взгляд довод кажется смехотворным. Мало ли есть явлений и предметов, о которых мы имеем понятие, но существование которых проблематично -- Terra incognita Australia, эфир, теплород, элементарные частицы, Атлантида. Но вся фишка в том, что все перечисленные объекты могут существовать, а могут и не существовать. Иное дело субстанция. Нетрудно представить ее существование, но невозможно не-существование.

Все люди умирают, животные тоже, вещи дряхлеют и рассыпаются. И что остается? Другие люди и вещи? Но и они умрут, и если нет субстанции, обратятся в ничто. И даже природные элементы невечны. Период полураспада радия, плутония измеряется сотнями и тысячами лет, железа, кислорода, водорода вообще десятками миллиардов. Это полураспада, а полного распада в сотни раз больше. Но и он когда-нибудь завершится. И что после этого останется? Атомы? Но и атом вследствие ядерных взаимодействий невечен. И что тогда? Ничего. А что такое "ничто"? И здесь мысль в бессилии провисает. "Ничто" также невозможно представить себе, как невозможно представить конец, за которым нет ничего, как бы трудно ни было представить бесконечность.

2. Субстанцией Спиноза взбесил против себя мракобесов всех мастей и направлений. В самом деле, если субстанция это все, то все мы части этой субстанции: и бог в небесах и люди на земле. Зачем же тогда почитать бога, если все мы одна субстанция?

Еще больше не понравился им жесткий детерминизм Спинозы. В этом пункте автор статьи не совсем понимает мысль философа и не стыдится в этом признаться, тем более что такой корифан как Фейербах в своей "Истории философии" признается в том же. Примерно дело представляется следующим образом.

Субстанция, или Бог по терминологии Спинозы, вечен и неизменен, а главное необходим, и его действия, разные там атрибуты и модусы также необходимы и единственно возможны. В реальной же жизни всякая вещь и всякое явление конечны, и имеют причиной другую конечную вещь и явление. Однако первая причина исходит от Бога, и потому необходима, а значит необходима и вся связь причин и следствий.

Нужно немного разъяснить понятие первой причины, которое мы позаимствовали у Канта, а он, по его словам, у Спинозы. Первая причина -- эта не первая по времени, а та причина, которой держится весь причинный ряд. Допустим, Муса убил Измаила. А почему он это сделал? А потому что Измаил убил Мирзу, дядю Мусы. А почему это сделал Измаил? А потому что Мирза обесчестил сестру Мирзы. А Мирза в свою очередь... и так эта цепочка уходит в глубокую древность, докопаться до начального звена которой очень трудно. Но вся цепочка это следствие не только и не столько того первого проступка, который запустил цепную череду убийств и надругательств, а другой более глубокой основной причины. Ну, допустим, Муса не стал убивать Измаила, а пошел в суд. Но это невозможно, ибо есть закон родовой мести, и, следуя ему, за убийство и оскорбление может следовать только личная месть.

Вот этот закон родовой мести и есть тот аналог первой причины, которой бог держит всю цепочку причинно-следственной связи. И опять же, возвращаясь к Канту, назовем эту первую причину: это не помню какое по порядку основоположение чистого рассудка: "всякое действие обязательно имеет причину", или выражаясь проще, дыма без огня не бывает. То есть правило "дыма без огня не бывает" и есть необходимое действие субстанции, держащее собой всю причиннно-следственную связь. Да так, что, по мысли Спинозы, в мире вообще ничего случайного не происходит: все закономерно. А следовательно, ни вера, не праведная жизнь, ни грехи тяжкие -- никакие не произвольные деяния: все одинаково заранее предопределено, и не нужно барахтаться и противиться судьбе.

1710 в Амстердаме выходит "Опыт о теодицее" Лейбница.

Этой книгой философ вводит в оборот понятие о теодицее или оправдании бога. Хотя сама проблема существовал задолго до Лейбница. Ответ Лейбница таков:

Есть сущность, а есть существование. Сущность -- это то, что возможно, а существование это то, что существует в реале. Не все сущее существует, хотя все существующее опирается на сущее (с чем не согласился Гегель: не все существующее обладает сущим, наоборот есть много существующего. что не имеет в своей основе сущего и потому не укоренено в действительности, например, персонажи "Фиесты").

Все сущее содержится, по Лейбницу, в боге, а вот чему из этого сущему дать ход и претворить его в существующее, уже решает он сам без чьих-либо соплей. Одному он дает ход, другому нет. При этом Бог так прилаживает сущее друг к другу в существовании, что получившийся мир является хотя и не единственным, но самым лучшим из возможных миров.

Допустим так, возражает на это Иван Карамазов. Допустим, существует высшая гармония, и если бы она была доступна нам, простым смертным, мы тогда бы увидели необходимость зла и поняли бы высшую гармонию мира. Вот только я-то, продолжает Иван, живу в этом евклидовом мире. Зачем же бог создал меня так и не объяснил своих конечных целей?

Ну вся проблема в свободе воли, объясняет Ивану Лейбниц. Бог всеблаг, а вот человек нет. И потому что он не всеблаг, он и сотворяет зло либо по неразумию, либо по пакостности характера. А вот если бы бог сотворил человека без свободы воли, то и зла бы не было. Но ведь тогда бы и не было блага. Ибо без свободы воли, без права выбора между злом и добром, люди и о добре не имели бы никакого понятия. Вот и приходится ради свободы выбора, как высшего блага, допустить существование зла.

Бертран Рассел шутил, что курфюрстша Шарлотта могла заниматься философией, и это было благо. А то что на нее пахали крепостные крестьяне, кончено, для них благом не было, но ее занятия окупали крепостное право как необходимый элемент предустановленной гармонии.

Хрен кто их там разберет с этой теодицеей. Но возражение Лейбница мне представляется существенным. Возьмем, самый что ни на есть бытовой пример: эмансипацию женщин. Было время, когда замуж отдавали исключительно по воле родителей и старших. Драм было много. Тут тебе и Меджнун с Лейли, и разные Ромео с Джульеттами на ум приходят.

И вот женщины добились права выбора. И что стало лучше? Адюльтер, разводы всякие, другие пакости так и повылазили. И даже трудно сказать, лучше бы вообще не было никакой свободы или наоборот. Да вот только джин-то из бутылки уже выпущен, а теперь попробуй отними у баб право выбирать того и как они хотят.

1712 на французском языке появляется "Монадология" Лейбница. Работа состоит из 90 абзацев-тезисов, в которых, как поучения Моисея, изложено его учение о монадах.

Монада -- это своеобразный атом, из которых состоит все сущее, только не материального плана, как те атомы, про которые мы учили в школе и расколашмачивая которые ученые добывают себе и нам на голову ядерную энергию, а духовного. Каждая такая монада -- это независимая сущность, неразложимая на части и простая. При этом монада самодостаточна, и хотя этих монад бесчисленное множество, ни одна из них не похожа на другую. И каждая замкнута в себе самой, развивается исключительно по своим внутренним законам, независимо от других монад.

Каждая монада содержит в себе универсальное знание: "Мы имеем внутри себя все идеи". Развитие монады -- это саморазвертывание изначально заложенных в ней идей.

Философия представляется весьма возмутительной и нелепой. Вот человек -- это тоже монада, поскольку он обладает душой, а душа неделима. Но разве человек не учится говорить, ходить, сопеть от папы с мамой? Разве свои навыки он не приобретает в школе, от общения с друзьями, обучаясь ремеслу? Это представляется настолько очевидным, что даже сомневаться в этом кажется нелепостью. Однако философия содержит много таких идей, которые с первого взгляда кажутся нелепыми, но к которым все-таки стоит приглядеться повнимательнее, прежде чем их принимать или отвергать.

Любой человек, наделенный рефлексией, и особенно в старости, оглядывая свою жизнь и достижения, не может не прийти к выводу, что с ним произошло только то, что и могло произойти. Что все, чего он достиг или не достиг в конечном итоге зависит только от него самого. А разве случай, обстоятельства не играют в этом никакой роли? Был, допустим, такой замечательный шотландский поэт Бернс. Он происходил из простой фермерской семьи. На большую литературную дорогу его вывели его собственные талант и упорство. Кто бы с этим спорил. Но достиг бы всего этого Бернс, если бы ему не повезло в школе, когда его преподавателем был человек, превосходно знавший английский и сам любитель поэзии? Он то и привил деревенскому мальчонке и любовь к поэзии и знание языка.

Вот вам и обстоятельства. Не будь этого учителя, а также и ряда других благоприятных событий, не было бы великого поэта. Вроде бы так, да не совсем так. Мы можем оценить происходящее лишь с очень узкого своего взгляда на мир. Нам не доступна всеобщая взаимосвязь вещей, которой может обладать только, как бы сказал и говорил Лейбниц, господь бог.

Другими словами, именно потому что в простой крестьянской семье родился одаренный парнишка, бог приготовил всеобщее начальное образование, которое существовало в Шотландии и которого тогда не было не только в России, но практически и нигде в Европе. Именно потому там оказался и учитель, сумевший разглядеть в пацане ростки таланта и способствовать его росту. То есть внутренне развитие и внешние обстоятельства шли рука об руку. Та самая пресловутая предустановленная гармония в действии.

1846 "Рассуждение о метафизике" Лейбница

Написана книга была еще в 1686 году в ходе полемики Лейбница с французским богословом Арно. да так и пролежала неопубликованной полторы сотни лет. Причем, как видно из "Истории философии" Фейербаха, широкие философские массы так и не были осведомлены о ее содержании, хотя многие идеи этой работы косвенным путем все же проникли в обиход.

Именно в "Рассуждениях о метафизике" Лейбниц обосновал свою знаменитую теорию о предустановленной гармонии. Мир, по мнению философа, состоит из независимых духовных сущностей -- монад. Одна монада никак не влияет на другие и никак с ними не взаимодействует. Тогда мир должен был бы быть хаотичным скоплением независимых сущностей. Мир же однако представляет собой гармоничное и хорошо устроенное, несмотря на отдельные недочеты, образование.

Каким образом это все так скорешовывается? А таким, что бог предусмотрел гармонию между этими монадами. Он так все спроворил. что монады почти идеально подходят друг к другу (свобода воли несколько подгаживает тут и не дает исчезнуть этому "почти").

Мысль очень интересная и теребит вдумчивое внимание загадочными вопросами. Кинемся за примерами в сторону науки. Есть такая вот среди них как математика "царица наук", как ее называли когда-то. Если знакомиться хоть с ее историей, хоть с ее практикой, можно видеть, что вся она не более чем измышления праздного ума, человеческие фантазии, весьма приблизительно согласующиеся с наблюдаемой реальностью.

Нет и не может существовать таких объектов как линия без ширины, точка без длины и ширины, плоскость без толщины. И однако построенные на основе этих надуманных и придуманных объектов сложные и разветвленные теории, которые нормальному человеку и понять-то толком невозможно, дают мощный приток идей для решения, и весьма успешного притом, многих практических задач.

Вот один пример. Существуют в природе 32 вида кристаллов в зависимости от типов симметрии. Это открытие сделали два ученых независимо друг от друга. Такое в науке случается сплошь и рядом, и ничего удивительного здесь нет. Сначала в 1869 это до этого дотямил русский генерал Гадолин, а потом 39 годами ранее ("потом", потому что его работы стали известны лишь в 1880-е гг) немецкий математик Гессель.

Открытие одно и то же. Да вот пришли-то они к нему совершенно разными путями. Гадолин был генерал, герой войны 1853-1856 гг, матершинник, который на досуге любил заниматься кристаллами. Перебирал он, перебирал эти свои коллекции и пришел к выводу о 32 группах симметрии для кристаллических многогранников. Пришел чисто эмпирическим путем, хотя и понял принцип, почему этих групп 32 и по какому принципу они различаются.

А Гессель, хотя и профессорствовал на кафедре минералогии, но в этой науке не очень-то петрил, а все свое свободное время посвящал математике. И именно занимаясь так называемой проблемой выполнения пространства, он также открыл эти 32 группы многогранников на основе принципа симметрии. Причем если Гадолин все эти типы наблюдал и щупал своей пятерней, то Гессель витал в облаках. Более того, многие из тех кристаллических форм, которые он выявил, изучая воображаемые кристаллы, тогда еще не были обнаружены в природе.

Так, математик, теоретик, и минералог, практик, разными путями пришли к одному и тому же выводу. То есть весь тот надуманный математиками мир в данном случае нашел зеркальное соответствие в природе. Это и есть пример предустановленной гармонии: пути разные, а результат один.

Еще одна важная проблема, затронутая в "Рассуждениях о метафизике" -- проблема пространства и времени. Примерно в те же годы появилась точка зрения на них, озвученная Ньютоном, и вибрирующая до сих пор, что пространство и время -- эти некие внешние формы существования вещей. Скажем, пространство Ньютона -- это некий пустой ящик без дна, без покрышки и стен -- этакая громадная пустая комната без границ, куда понапиханы разные тела.

Много их или мало, пространство и время будут одними и теми же. Нет, возразил Лейбниц. Пространство и время -- это способы упорядочения мира феноменов, как он говорил, или материального мира, как скажем мы. И пространство, и время не независимы от вещей, а наоборот определяются ими. Будет комната пустой, будет одно пространство, будет наполненной, будет совсем другим. То же и со временем.

Человеку трудно освоиться с этой мыслью. Скажем, два мужика прожили по 75 лет. Один пьянствовал, мотался по свету, какнул там, какнул здесь, ничего толком не сделав; так что можно сказать растратил свою жизнь впустую. А другой, как рачительный хозяин не терял ни минуты, женился, построил дом, добился успехов в делах. Словом, прожил жизнь не напрасно, а наполнил ее событиями. Но и тот и другой, прожили одни и те же 75 лет, совершенное одинаковых для каждого из них.

То есть время идет как бы само по себе, независимо от того, как и чем мы его наполняем. И все же внимательно обдумав проблему, понимаешь, что идея о независимости времени, возможно, не более чем иллюзия. Хотя и подогреваемая непосредственным опытом.

В самом деле. Зима сменяется летом через весну и осень, и так каждый год. За днем следует ночь, и колебание времени дня и ночи повторяется из года в год. Светила свидетельствуют о равномерном и правильном обороте. Эта же равномерность наблюдается и в человеческой жизни. Детство, юность, зрелось и старость -- естественные поры времени, и, если не случается несчастий и болезней, то все люди живут примерно одинаково. Пульс, дыхание, смена сна и бодрствования -- все идет по заранее заданному расписанию.

И кажется, что это расписание -- оно и есть время. Оно всегда одно и неизменно и не зависит от нас. Но современная наука этот порядок опровергает. Эйнштейн показал. что в инерциальных системах, движущихся с разной скоростью, время протекает по-разному. Исследования биологов свидетельствуют, что одни и те же физиологические процессы в разных температурных условиях протекают по-разному: в теплоте быстрее, в холоде медленнее, еще больше чудес со временем наблюдается в микромире: там оно даже может течь вспять. Такой опыт обитает за пределами нашей повседневной жизни, но он есть, так что отмахнутся от мыслей Лейбница так просто не получится.