Адмирал устало опустился на пенёк, достал портсигар и закурил. Закрыв глаза, досчитал до десяти, что бы успокоиться, и посмотрел на детей. Детей было шестеро, да ещё трое чекистов. Все с пистолетами и винтовками. Потапов, искривив лицо нечеловеческой гримасой, с которой всегда шпиговал патронами мясо своих противников, выхватил пистолет из кобуры, но один из мальчишек его опередил - разрывная пуля разорвала руку, уже успевшую подняться для выстрела, в клочья. Потапов заревел как зверь, и один из чекистов добил его выстрелом в лоб.
Адмирал проводил товарища в последний путь взглядом, не выражающим ничего кроме усталости. Осапов, Левченко и Жураев подняли руки.
Один из мальчишек заговорил.
- Ну вот что за такое, в конце концов. Я тут целыми днями хожу, и развожу антисоветское бурчание, что вместо того, что бы мяч гонять, уроки делать, и дёргать девчонок за косы, потому что у Томы кос нет, хотя тебе бы пошли, Тома, косы, шляюсь по индустриальным садам, на случай если враждебный элемент узнает нашу главную военную тайну, потому что - ну откуда они могут узнать, и ведь я по большей части прав. И тут вы поднимаете тревогу. Дорогие гости нашей страны, вы мне наплевали в моё юное пионерское сердце своим появлением.
- Успокойся, Тимур - сказал один из чекистов, и Тамара сразу посмотрела на него красноречивым взглядом влюблённой школьницы - Мы же говорили, что твоя команда нужна.
- Теперь нужна. Из-за этих сволочей выходит, я ошибался. Мне обидно от этого.
- Ребята... - Пробасил Жураев - Ребята, вы не тяните а? Поймали и поймали. Мы сдались. Стреляйте, что вы из нас жилы тянете?
- Нет - сказал чекист - нет уж, нам надо сначала поговорить. Из Энска?
- Из Энска, из Энска - устало согласился Адмирал.
- Откуда узнали что делать?
- Ваши пришли. Мы их поймали. Одного пытали. Рассказал.
- Имён не знаешь?
- Рассказал - Кибальчиш.
- Ишь ты - присвистнул Тимур - Вы как его сломали, нелюди? Это же крепчайший человек был.
- Ну, сломали. С вашими ещё Кирилл Ловец.
- Это понятно - кивнул чекист - куда его ещё девать. Обстановка в городе?
- Нет уж. Про ваших я вам расскажу, как профессионал профессионалу, но своих сдавать - перебор.
Левченко вдруг выстрелил, никто даже не заметил, как он поднял пистолет, в Адмирала, промазал, и сразу упал, потому, что один из детей отреагировал моментально, метко поразив его в колено.
- Зря вы, зря. Дети ШКИДские, не любят вот таких вот шуток. Ведите себя достойно. - Сказал ему чекист - ваш правильно сказал, ничего важного он нам не скажет, это очевидно, но рассказать о наших товарищах - долг война. Если вы перестанете визжать, как свинья, я порошу детей вас добить быстро.
Но Левченко всё визжал, и вот уже не выдержали нервы у двух его товарищей, и они потянулись к брошенному оружию, и были тут же убиты.
Остались, выходит, визжащий Левченко, и устало сомкнувший глаза Адмирал.
- Всё-таки добейте, а то наш язык сейчас тоже откажется разговаривать, раз мы так с его другом обходимся.
- Да, друг - сказал Адмирал - Хороший друг. Пытался спасти меня от бесчестия. Такое только мы можем оценить по достоинству. Он не заслужил мучатся.
Тимур добил Левченко.
- В первый раз убиваю - заметил он - омерзительно. Вообще вот... Просто омерзительно.
- Успокойся - сказал Тамара, и Адмирал удивился, зачем так много народа сейчас здесь, если говорят только четверо.
- Так значит, обманул Кибальчиш, да? - сказал он - и мы зря ехали?
- Да нет - загрустил чекист - не обманул. Вы правильно начали. И фундамент на девять, и, я вижу, три литра дизеля, что бы пневматику запустить, и громоотводы. Только вы использовали Систему Стошевского старого ГОСТА. А нужно нового. Поэтому поднялась тревога, и пришли мы.
- Предал, выходит? - Сочувственно кивнул Адмирал.
- Выходит. Но вам виднее как так вышло.
- У него есть серьёзные оправдания.
- Не сомневаюсь. Верующий?
- Да.
- Молиться будете?
- Пожалуй.
- Молитесь. У вас три минуты.
Вскоре всё было кончено. Трупы закопали здесь же, а немногим позже донесение о случившемся было на столе руководства.
- Шестьдесят человек - бормотал Парфён сокрушённо - шестьдесят... А сам вернулся в комнату, говорите..
- Так точно - согласился стоящий напротив него - забаррикадировал изнутри.
- Как он выбрался?
- Не знаю. Уже никак не узнаем.
- Освободил всех?
- Кроме двоих, которых держат отдельно.
- Зоя и Кибальчиш... Ну это всё равно.
- Воронцова успели расстрелять, но он унёс труп. Собственно, стреляли в тело, и нет гарантий... С другой стороны - без медицинской помощи он долго не протянет.
- Что?
- Ну... Он ворвался как раз когда начался расстрел... Судя по всему...
- Выжившие?
- Двое. Один как раз и расстрельной команды. Вошли, выстрелили, собирались добить, и тут началось.
- Вы сами-то там были?
- Был... Трупы, кровь.. Руки, ноги.
- Ищите, ищите. Содержимое дипломата успели приобщить к телу?
-Да.
- Ну хоть тут хорошо. Если Адмирал достанет остальное... Чёрт... Тысяча чертей... И что, никто не видел куда они пошли?
- Видели как Ловец возвращался. Возвращался он от Кожевных. Их уже прочёсывают.
- Я не понимаю - в отчаянии закричал Парфён - как такое могло случиться... На карту поставлена жизнь Царя! Вы это понимаете?
- Царя - переспросил стоящий напротив.
- Царя, царя - махнул рукой Парфён. - Всё. Охрану границ удвоить за счёт кентавров. Любовников наших - сжечь заживо, отравить газом, что угодно.
- В комнате ничего не... Газ не действует, гранаты не взрываются... Перекрыли воздух, но... Что-то...
Парфён закурил.
- Готовьте Голема.
Стоящий напротив впервые слышал про Голема, но отреагировал правильно, и сообщит об этом тем, кому надо сообщить.
- Все такие хорошие, все такие ни в чём не виноватые - раздражённо сказал Витя - захочешь шмальнуть в кого, сразу оказывается, что все не при чём. А о нас никто почему-то не подумал. Митя вон - выживет ли, нет ли, непонятно. У Алисы ни одной кости целой. Коновал, ты долго будешь её бёдра ласкать? С ногой что-нибудь сделаешь?
- Спасти можно, в принципе - ответил доктор - но в этих условиях...
- Доктор - перебил его Октябрь - мы не хотим слышать про условия, у нас на это времени нет. Нас тут найдут через несколько минут.
- Ребята, я же не волшебник.
- Ладно - Октябрь сжал кулаки - давай так, медецина. Кто самый тяжёлый?
- Он - доктор указал на Никиту - но я вряд ли тут что-то сделаю. Я не понимаю, почему он ещё дышит, у него четыре пулевых в грудь. Сердце не задето, но легкие наливаются кровью.
- Клизма ты - Октябрь посмотрел на потолок - как же всё-таки в такой ситуации не хватает прирождённого командира Мурзилки - в очках - добавил он - кого ты можешь спасти?
Доктор оглядел детей, и Октябрь усмехнулся про себя.
Ловец ворвался в помещение, где его держали, быстро освободил Окября, и исчез. Пока Октябрь освобождал остальных - так и не нашёл Зою, и, что хуже, Кибальчиша, отовсюду слышалась пальба, и крики, полные предсмертного ужаса. В подвал никто не спускался - Ловец собирал кровавую жатву наверху. Октябрь отделался проще всех товарищей - руки-ноги целы, всё отлично. Е хватает зубов, морда перекошена, во рту кровь, но он открывал дверь за дверью, и раз за разом вытаскивал очередного товарища. Идти могли не все - Алису нёс на руках Витя. Витю, по совести, самого нести бы на руках - бледный, шатается, левая рука не слушается - прострелена в двух местах. Алиса всё пыталась хотя бы опереться на его плечо - но он не спускал её с рук. На его лице была даже какая-то гордость, и никто крое него не знал, как он сейчас рад тому, что держит девушку на руках. В какой-то момент они, думая, что на них не смотрят, поцеловались, и Октябрь подыграл их счастью, хотя всё видел. Митя вроде стоял сам, но идти мог только очень медленно - у него был нехорошо разворочен бок, и он явно не понимал, где находится, и что происходит. У Гека была серьёзно повреждена челюсть, и он не мог говорить. Он поддерживал Митю Чук... Чук тоже оказался относительно трудоспособным и помогал Геку придерживать Митю.
Когда все были спасены в подвал вбежал испуганный, покрытый чужой кровью охранник. Он истошно кричал что-то, и, увидев детей, замер. Наставил было на них пистолет, но тут же бросил его, и поднял руки. Потом дёрнулся, и побежал обратно. С лестницы на него спикировал Ловец, и легонько оттолкнул в сторону. Охранник, наверное, не веря своему счастью, бросился вверх по лестнице. Ловец держал на руках Никиту.
Как выбрались и здания, Октябрь просто не понимал. До выхода добрались почти без приключений - один раз Витя поскользнулся в луже крови, но упал хорошо - на колено, и не выпустил Алису из рук.
У выхода их ждали, и первый же выстрел снёс полголовы Чуку, а потом Ловец...
Что потом Ловец было непонятно.
У выхода было двадцать человек, и только трое успели отреагировать - Кирилл оказался совсем рядом....
Смертельный танец смотрелся дико - Кирилл был оде в полицейскую куртку, и перевязан такой же круткой, и у этой куртки развивались полы, обнажая срам, и он выглядел как африканский шаман в юбке из листьев....
Четверо умерли сразу, и Октябрь не понял отчего, у следующего Кирилл отобрал пистолет и убил ещё троих, потратив на каждого по две пули - повезло тому, у которого был изъят пистолет, он выжил - Ловец так быстро выдернул из его руки оружие, что сломал пальцы - потом ручкой пробил голову ещё одному, и снова отобрал у следующего пистолет, так же увеча руку, ещё три пули.. .
В общем, среагировать успели только трое, один из них даже выстрелил, и Ловец просто поймал пулю, а у выстрелившего змеиным движением вырвал язык.
Как они потом казались здесь - в лаборатории кожевных цехов, было непонятно вовсе. Октябрь не могу вспомнить ничего. Ловец смерил доктора тяжёлым взглядом, оглядел притихших лаборантов, и исчез, а дети, успевшие взять по пистолету, пока шли, остались.
Кто тяжелее... Да, кажется, всех проще усыпить. Проще и полезнее. А придется обязательно вернуться - надо всё-таки вытащить Кибальчиша, иначе они рано или поздно узнают, где Маркизова.
Доктор отнёсся к появлению стоически - он был не местный, он был ангажирован из Союза, и ещё не влился в местный социум, но уже заподозрил неладное, когда начали душить его начинания, не приносящие немедленной финансовой выгоды.
- Доспех - заговорила слабым голосом Алиса - у вас есть доспех? Если подключить Воронцова...
Доктор обречённо пожал плечами.
- Конечно. Если хватит времени.
- Вряд ли - сказал Октябрь - хотя... Доспех это сила... С остальными что?
- Ну что, что... Ничего хорошего.
- Ладно. Она права. Подключайте его.
- Но это четвёртый этаж..
- А мы на каком?
- В подвале.
- Ага... Вот же ловец криволапый... Ладно. Документация нужна, или сможете убедить что эксперимент?
- Вообще-то нужна... Но в связи с поднятым вами шумом...
Октябрь задумался. Они в самом сердце Энска, и весь город их, наверняка ищет... И нет никакого выхода, кроме как рискнуть.
- С вами пойду я и Витя. Витя, посмотри, кто из лаборантов подходит по габаритам, нам надо быстро-быстро сменить одежду. Будем косить под местных. Вряд ли получится, конечно... Но что нам остаётся.
Октябрь подошёл к раковине и стал мыть голову под горячей водой, смывая пот, грязь и кровь. Вдруг, упал Митя. Стал хриплым голосом требовать ухи.
- Если он умрёт, умрёт один лаборант - предупредил он, не оборачиваясь - быстро, что-нибудь вколите ему, что бы стало легче. Мы не хотим никого убивать. Но мы вообще редко делаем что хотим.
Всё-таки в кожевных мастерских их не ждали - слишком бессмысленно соваться сюда сейчас. Но они спохватятся, обязательно спохватятся, в любой момент... Хотя что это я. Никому не надо спохватываться. Вот этот человек в халате, идущий навстречу, сейчас выйдет на улицу и побежит звать полицейских. Его сознание даже не обратило внимание на идущую навстречу процессию - доктора и Октября, катящих каталку с Никитой, и Витю, старательно глядящего в пол с самым сосредоточенным и задумчивым видом, и он просто заговорит невзначай с полицмейстером, и припомнит что видел незнакомых юнцов-лаборантов. Вся надежда на то, что успеют подключить Воронцова. Если будет доспех...
С другой стороны доспех не может не охраняться. У них на двоих что-то вроде двадцати патронов. Ладно, это мы посмотрим, может получится сделать вид что срочно. Раненные остались с лаборантами, но они, кажется, не местные, да и специально ничего делать не станут - жить-то хочется, наверное.
Они всё шли и шли причудливыми коридорами, и Витя уже решил что доктор, как Сусанин, ведёт их навстречу верной гибели, но они наконец добрались до широкой лестницы с специальным скатом для каталок.
На четвертом этаже действительно хватало охраны, и доктор заговорил первым.
- Быстро, быстро, открывайте, на подключение.
- Пропуск.
- Никакого пропуска, вы что, не знаете, что в городе происходит? Красная Армия готовится брать город штурмом. Вы еесли сами жить не хотите, я же вас не неволю.
- Ну а почему один?
- Потому что один, в конце концов. Сделаем так, вы пропускаете нас, а потом запрашиваете разрешения - время дорого, оно просто бесценно!
Их пропустили, и доктор тут же наклонил на дверь шкаф, ему помог Октябрь, и дверь они забаррикадировали почти без шума.
- Я начинаю подозревать, доктор, что вам не очень по душе этот город?
- Вы просто под настроение попали. Буквально сегодня думал над тем, что это город со мной сделал. Точнее - что я в нём с собой сделал. Так что сегодня я совсем не прочь устроить им всем визит в Свидригайловские бани. Пустить бы на этот, думаю, идиотский мир какую-нибудь тьму Египетскую, или такую войну, чтобы все передрались, и поубивали друг друга... А тут как раз вы.
Вот оно что. Вот чем руководствовался Ловец... Почуял нужного человека, значит... Молодец. Но куда он сам скрылся...
- Значит так. Воины будут здесь... Очень-очень скоро. На подключение надо сутки. Но! Я подключу некорректно, это быстрее. Ваш друг всё равно умирает, так хотя бы подышит.
- Некорректно? Это как?
- Без защиты для организма. В общем, если совсем просто - не жилец ваш друг. Но он вообще не жилец, при любом раскладе.
- Давайте, доктор, давайте. Помощь нужна?
- Ты, с рукой, стереги дверь. Ты поможешь. Если кто-то меня ещё раз назовёт клизмой - прямо здесь поставлю такую клизму, что мало не покажется - спокойно ответил доктор. - Потом пойдём освобождать ваш организм.
- Кого?
- Ну, старик такой... с бородой... Проводник... Это ж ваше?
- Наше, наше... Он тоже здесь? - В глазах Октября что-то засияло.
- Мойте руки, и не задавайте вопросов.
Октябрь ощутил в себе забытое чувство надежды, и даже испугался, по опыту зная, что надежда вовсе не компас земной, а самое ветхое из строений, обыкновенно обречённое на гибель.
Кирилл и Амур тяжело дышали, Амур плакал. Ему впервые в жизни удалось заглушить в себе непонятную ярость, злость, тоску, амок - в общем, то чувство, которое гнало его по жизни и до сих пор унималось только чужой болью. Впервые ему хотелось привязать к себе человека не для того, что бы потом причинить большую боль, и ещё ему было страшно - страшно своего прошлого, с которым он сейчас не чувствовал связи, и страшно своего любовника, потому что было очевидно, что вот он, такой нежный и ласковый в любой момент может обернуться пламенем, и сжечь Амура. Потому что для него жизнь - мелочь, он, как будто и не верит в то, что кто-то живёт, но Амуру казалось что в таком случае он примет смерть с благодарностью.
Кирилл принёс в помещение воды и еды, и объяснил что выйти наружу Амуру не удастся, а ему, Ловцу, удастся, но не захочется.
Несколько раз в помещение залетали гранаты, Кирилл досадливо морщился, и они не взрывались.
- Всё время приходится нарушать правила - говорил он, томно глядя в глаза Амура - А что делать?
- Они хотят нас убить? За что?
- Ну, меня - понятно. А тебя - потому что ты заставил меня нарушить правила. Хотя... Они ведь этого не знают.... Может быть, просто так?
- Но ты им не позволишь?
- Им? Им не позволю - Кирилл рассмеялся.
- А кому позволишь - пошутил Амур, и вдруг понял, что это не шутка. Сердце ёкнуло - всё-таки хотелось жить. Не получалось принять из этих рук смерть с благодарность, переоценил себя сластолюбец.
- Всё будет красиво - Объявил Ловец - и не лишено трагичности. Ещё очень давно-давно что-то такое... При старых хозяевах - один человек сказал что самые красивые истории о любви - трагичные истории.
- А зачем нашей истории быть красивой?
- Потому что счастливой она точно не будет, и ты это знаешь - безжалостно ответил Ловец - И вообще, не надо об этом думать.
- А о чём надо?
- О том, что мы напрасно тратим время - сказал Кирилл, и коснулся пальцами паха Амура.
В глубине души он знал что происходит, но гнал это понимание от себя - сейчас в мире не было ничего страшнее этого понимания. Иногда он задумывался - как могло получиться так, что одной короткой встречи хватило, что бы полюбить - он знал, что не влюбился, а полюбил, и знал, что это никогда не пройдёт, и знал что боль этой раны ценнее и приятнее любого восторга, и что он больше всего теперь будет надеяться, что это не пройдёт, независимо от того, что будет дальше в его жизни. Но задумывался он лишь тогда, когда не получалось прогнать понимание, а когда удавалось...
Они гуляли, взявшись за руки, и он целовал её, и дарил цветы. Иногда он где-то работал, но это только что бы вернуться с работы к ней, иногда он оставался воином Партии, но это тоже только что бы вернуться к ней - весь мир был сейчас просто предлогом, что бы они встретились.
Иногда он понимал, что всё это неправда, и настоящая она - не любит его, но удавалось забыть об этом, и снова погружаться в совместную идиллию.
И были душ для двоих, и были звёздные ночи, и её чарующий взгляд, но даже здесь время не желало застыть, даже здесь оно текло и пожирало всё, что видело, но он не жалел, потому что знал, что скоро жалеть будет некому - ведь эта встреча началась с того, что четверо вошли в комнату и выстрелили в него, и значит, он умирает, и в небытие он заберёт с собой свою любовь, и будет целовать дрожащие руки Бога, если он есть, и требовать что бы на небе зажглась хоть одна звезда, и что бы всё счастье, которое он не успел получить на земле, теперь досталось ей.
Но вместо этого он вдруг оказался в комнате, и увидел лицо пожилого врача, а там, за его плечами, суетились Витя и Октябрь.
- Вы меня понимаете? - Спросил врач.
Никита что-то простонал.
- Сколько пальцев? Вы помните кто вы? Вы узнаёте этих детей? - Посыпались вопросы, и Никита отвечал уже связно.
Ещё через пять минут доктор окончательно объяснил ему что происходит, и Никита обнаружил, что двигаться в доспехе невероятно легко. Мозг уже знал, как управлять этим механизмом. Он даже знал почему - в ККЦ ему вживили в затылок порт, через который подключался своими холодными щупальцами доспех. Знал он и то, что Парфён обладает чем-то, что способно парализовать доспех.
- Вам надо пробиться на второй этаж - сказал Доктор - там старик.
Дверь уже почти сломали - вот-вот в комнату ворвутся враги. Никита поднимает на дверь руку, и чёрный луч разрывает её в клочья, разбрасывая людей, стоящих за ней, и причиняя им страшные увечья. Он не знает, что в кожевные мастерские вот-вот прибудет Парфён.
Доктор с утра действительно испытывал приступ тупого отчаяния от водоворота событий, и в душе его порхали чёрные дрозды - они давно оккупировали его душу, впрочем, - и не было там более некого, кроме чёрных дроздов да чёрных воронов, слетающихся на рваную плоть его издыхающих надежд. Ему снилась девушка, которую он упустил, потом ждал, а потом рванул в Энск, что бы тут работать и забываться, потому что были у него серьёзные проекты, способные облегчить в долгосрочной перспективе существование человеку как явлению. В Энске ему сказали - нам нужно другое, и поставили его потакать нуждам животного капитализма. Он собственноручно увеличил срок эксплуатации кентавров вдове - до введения в обиход его сыворотки, настоянной на лунном свете, ткани, из которых они создавались, быстро начинали междоусобные войны, и кентавр уже на второй месяц превращался в скопище раковых клеток. Если бы он был немного сильнее характером - он, возможно, смог бы наладить работу над своими проектами, но доктор был рохлей, размазнёй он был, а в Энске характер был важнее таланта, хотя даже странно противопоставлять эти явления из совсем разных плоскостей.
Крылья его были сломаны, и когда сегодня он увидел детей, он сказал тебе "возьми эти сломанные крылья, и лети - ты всю жизнь только лишь и ждал этого шанса что б лететь" . Совсем сломался доктор. Некоторые его коллеги так и не сумели сломаться - и стали овощеподобными существами, слепо исполняющими инструкции, а он сломался - совсем стало всё равно что будет дальше - он увидел что будущего нет, и через это выжил.
Сейчас он идёт по коридору, ловит на себе ненавидящие взгляды охраны и сотрудников, их всех держит на мушке Воронцов - собственно, нет у него мушки никакой, но все знают что такое доспех, и не встревают. Доктору хочется, что бы лилась кровь, но он чувствует, что кровь ещё прольётся, и не торопит Воронцова - а тот не хочет сейчас убивать.
Старик С Зелёной Бородой плавает в огромной колбе, в красноватой жидкости. На голове его заметны следы хирургических операций. Доктор выпускает жидкость, и активирует старика. Тот непонимающе смотрит вокруг. Доктор слышит, что к мастерским приближаются войны, он знает, что уже отдан приказ выпускать из клеток всех клонов. Дети, оставшиеся в подвале, похоже, обречены, и это понимает раненый в руку юноша - кажется, Витя, он шепчет "Алиса..." и начинает по -детски рыдать. Никита спрашивает о том, где находится тележка старика, и доктор показывает в окно на гаражи. Старик кивает - он чувствует свою тележку. Витя всхлипывает, но уже успокаивается. Октябрь спрашивает, почему он плачет, а Витя говорит, что теряет Алису второй раз. Октябрь говорит, что вряд ли он будут прочёсывать подвал, а детям хватит ума спрятаться. Доктору всё равно. Он хочет, что бы началась бойня, и люди убивали друг друга. Октябрь делает свои руки мягкими, и привязывает к своему корпусу Старика. Он пойдёт к гаражам, и с ним пойдёт Витя. У гаражей пока нет охранников, вообще с этой стороны здания никого нет - туда не так легко пробраться. Они скрываются за окном, а шаги уже в коридоре. Никита выскакивает навстречу нападающим, и несколько раз стреляет чёрным лучом. Кого-то живого заносит в комнату, буквально отбрасывает взрывом, этот человек контужен, но не выпустил оружия из рук, и целится в Никиту, хотя ему сейчас не страшны пистолеты. Доктор стреляет в него с двух рук, и тут же падает на пол, потому что, во-первых, отдача больно бьёт по рукам, а во-вторых, выстрелы очень громкие.
К счастью, клонов не так много, а Кентавры не могут одолеть здешних ступенек. Но очевидно, что уже стягиваются силы со всего города. В окна видна форма КГГ. Доктор снова берёт пистолеты. Никита начинает спускаться вниз, и доктор следует за ним.
Гек и Алиса успели спрятаться, когда поднялась тревога. В кабинет несколько раз заглядывали солдаты, но в перепуганные лаборанты не выдавали детей, предпочитая вообще ни во что не вмешиваться. Тем не мене надо было выбираться.
- Аиа... Аиа. Аа ф оио - "Алиса, Алиса, надо в коридор" - промычал сломанной челюстью Гек.
Алиса кивнула. Они подняли Митю, дали ему нашатыря, а потом один из лаборантов поставил ему какой-то укол.
- Это мощный, но опасный стимулятор - объяснил он - сердце может не выдержать, но, если выдержит, он скоро придёт в себя.
- Спасибо. - Сказал Алиса. Гек злобно уставился на лаборанта - ему не понравились слова про "Не выдержать" - спрячетесь где-нибудь. Гек, нам надо выбраться на улицу. Надо осмотреться снаружи. Возможно... Нет, не знаю. Но нам надо на улицу. В какой стороне внутренние дворы? - Обратилась она к лаборантам, и ей показали. - Понятно. Что там?
- Гаражи.
- Понятно. Не важно. Гек, я смогу, наверное...
Она поднялась на ногу, и несмотря на обезболивающие, подтачивающие её сердечко изнутри, позволила себе ойкнуть. Лицо её исказилось от боли, но она, как могла, спокойно сказала
- Пошли. Ты сможешь довести Митю?
Митя опять начал требовать вполголоса ухи.
В коридоре было всего несколько охранников, которых Алиса расстреляла, потратив на них все пули. Пришлось обыскивать, что бы компенсировать.
- Идти на улицу - скал она, разглядывая молодое, испуганное лицо мёртвого охранника - тоже самоубийство... Но куда ещё идти?
Он поднялись по лестнице на первый этаж, выбили окно. Гек перелез через подоконник, Алиса, содрогаясь от боли помогла ему перетянуть через подоконник Митю, во взгляд которого начал появляться какой-никакой смысл, и залезла на подоконник.
Тогда Гек радостно завыл, показывая пальцем куда-то вправо, и Алиса, выглянув из окна, увидела Октября, одна из рук которого в качестве верёвке, держала привязанным к корпусу Старика, и Витю. Они сосредоточенно спускались по стене. Старик вертел головой, и всё время кивал кому-то на гаражи.
Сверху раздавались крики, а за спиной Алисы, в коридоре послышали шаги. Обернувшись, она увидела изумлённого Парфёна и нескольких в форме КГГ. Алиса взвизгнула, и прыгнула из окна, приземлившись на больную ногу, но перекатываясь на спину, и в итоге оказалась лежащей на спине, глядящей в окно, из которого выбралась, и направляющей туда два пистолета. Витя и Октябрь спустились, и Витя бросился к ней, на ходу так же целясь в злополучное окно. Из окна вылетела граната. Витя отбил её на лету, и накрыл собой Алису - взрыв раздался совсем рядом, и спину его посекло осколками, но он выжил. Алиса тут же, не убирая с себя мальчишечье агонизирующее тело, вслепую стала стрелять в окно. Наконец, присоединился и Гек. Вдруг поднялся Митя, закашлял, огляделся, и увидел что старик уже стоит возле одного из гаражей. Вместе с Октябрём он добрался до гаража.
Алиса, на вставая, одним пятками отодвигалась от окна, и Гек, наконец, подбежал, и поднял с неё Витю, хрипящего от боли. Отстреливаясь они добрались до искомого гаража.
Октябрь и Митя принялись ломать дверь.
Парфён плюнул на тех, которые выбрались на улицу, оставил на них несколько КГГ, а с остальными отправился в подвал. Сердце нехорошо билось, предчувствуя плохие новости - такой перелом мог быть вызван только тем, что красные добрались до доспеха. Немного радовало то, что по последним данным Ловец совсем забыл о них, предаваясь сомнительным, на взгляд Парфёна, ласкам с Амуром, который, передавали, даже плакал. В общем, всё было как-то неправильно. Но если они добрались до доспеха... Значит надо добраться до рюкзака, всё просто. К тому же у них не было времени на полноценное подключение, значит, оператор доспеха вот-вот сгорит заживо. Ему, наверное, невыносимо больно, пока боль окупается яростью, но надолго ли хватит ярости?
Парфён не боялся смерти. Он знал великую тайну Энска.
Когда-то давно, никто не помнит точно когда, люди Энск решили что Царь, чьё имя поспешно забыли, их не устраивает. И они стали царём сами - всё население стало единым организмом, и с тех пор жили по своему, и Парфён является просто клеткой, ошибочно принимающей себя за личность, и смерть его возможна только в случае гибели всего Энска. Правда, нужен кто-то, кто знает это - кто может высказать это, и обдумывать это, а не просто быть клеткой, так что умирать он всё же не спешил.
Итак, они дошли да зала, откуда Парфён панировал спуститься вниз, и им навстречу с лестницы, ведущей то ли вверх, то ли сверху, спустился человек в чёрном - Парфён не сразу понял что это Никита, и человек в белом халате.
- Давайте поговорим - крикнул Парфён.
Человек в халате вскинул руку, и один из КГГ упал, в последний раз закрывая глаза. Никита жестом велел ему прекратить - говорить он не мог.
- Вы просто не понимаете, что делаете - сказал Парфён - зачем это всё? Ради вашего идеала? Эти люди не должны умирать за ваш идеал, Воронцов.
Человек в халате держал на мушке одного из КГГ, и никак не хотел отпустить руку, то ли от злости, то ли от того что тот, не будь дураком, то же целился в него, хотя на бледном его лице читалось желание обойтись без стрельбы.
- Эти люди, которых я привёл из-за вас, это же люди, Вороцов, гуманист вы хренов, а вам, наверное, и не сказали,- что каждый выстрел из этой штуки приближает вас к смерти?
- Это правда - признал доктор - но вы и так были при смерти.
Воронцов кивнул.
Энские воины отбивали здание Кожевных мастерских от черезвычайно прямолинейной атаки - прямо в лоб. На здание катились гробы на колёсах, и всё, что оказывалось на расстоянии двух метров от них, умирало, в здание забегали чёрные руки, неуловимые, как проворные минуты, и что-то непонятное, ассоциирующееся только с усталой подлодкой метало во все стороны молнии. Дети щедро кидали красные пятна.
Из здания повалили Кентавры, на них почти не действовали гробы.
- Быстро внутрь - Крикнул Вите Митя - Голем там, я слышал, мне палач говорил - правда не понято что это, но он должен быть уничтожен. Неси этот рюкзак, оставь где-нибудь в подвале. Если я почувствую, что он запущен - я активирую бомбу отсюда, так что быстрее, ради Красного Знамени.
- А как же Воронцов и Доктор?
- Постарайся их найти.
- Понял.
- Я серьёзно. Я не знаю что такое голем... Палачь сказал что это как Гигантская Тень... Гигантской Тени быть не должно, ты понимаешь?
- Понимаю - Витя кинулся, хотя скорее быстро захромал, к зданию, а дети отстреливали ближайших к нему кентавров.
То ли доктор не выдержал напряжения, то ли солдатик, только оба они вдруг упали, и это было последнее, что они сделали.
Никита проводил доктора сожалеющим взглядом.
Ваш город подточил мою веру в идеалы Коммунизма. Да, я увидел здесь добрых и сострадающих людей, не таких уж замкнутых, я увидел что всё, что говорят про Энск нам - ложь. Теперь я знаю, что сломало Маяковского. Нам врали, потому что отличие между нами и вами вне слов, оно в неуловимых деталях, лежащих вне познания. Вы-то знаете, что горожане не свободны, просто они приучены ходить по своим тесным, но изящно изогнутым вольерам именно такими маршрутами, что бы стены и решетки им не мешали. И я понял, что это не так страшно, как то чистилище, через которое мы собираемся выковать мечи, через которые мы одержим победу над солнцем, и так кровь, которой мы польём земли нашего рукотворного человеческого рая, что бы они прониклись нашей сознательностью, и всегда исправно плодородили. Но ужас, в которой мы ввергнем людей, нужен, что бы новые поколения вырастали смелыми и самостоятельными, и через это трудолюбивыми и гуманными, а ваши перины нужны, что бы спать и никуда не двигаться. Пусть так, любое движение ценно тем, что прекращается, когда найдена и достигнута его последняя точка. Но я бездоказательно вижу, что вы ещё не там, а корчите рожи как будто уже достигли всего. За это Вавилонская Башня и пала - не за то, что полезли в небо, а за то, что полезли в небо не дозрев, не поняв и не научившись, будучи ещё скотами.
И всё-таки нет во мне былой убеждённости в нашей победе, но я знаю что мы, по меньшей мере, желаем света и добра, и тянемся к нему как умеем, а вы говорите здесь холодно и темно - значит развивать будем слух и шить шубы, не надо никуда идти. И снова - добро бы и так, иным надо жить в холоде и тьме, но вы делаете это не потому что такова ваша природа, а потому что позволили миру навязать вам условия своей игры.
И снова я путаюсь в словах, потому что даю вам возможность возразить - а разве лучше то, что планируем мы? Вы знаете, что мне нечего ответить.
Мне остаётся уповать на то, что пославшие меня видят дальше меня, и знают, что делает моими руками, и это не слепая верность покорного раба, а сознательный шаг, слышишь, ты? Я могу ослушаться, и именно поэтому выбираю подчиниться - знаю, что на самом деле ослушание ничем не грозит. А у вас ослушание грозит всем, хотя вы говорите, что это не так. И каждый волен решать за себя.
В любом случае так получилось, что я ненавижу всё, что вижу здесь, всем своим сердцем ненавижу, всем своим мозгом и всеми своими гноящимися ранами. И так сложилось, что именно сейчас решаю я, и вам нечего мне возразить.
Ничего этого Никита вслух не сказал, потому что шлем всё равно не пропустил бы голоса наружу, да и обожжённый язык болел, эта тирада, этот пафосный монолог пронёсся в его голове в бессловесной форме в одно мгновение, полное отчаяния, ужаса, и вместе с тем, сострадания и полного тотального понимания неискупаемости своих дел любыми достижениями будущего, в которое он может и не попасть, а сам он просто поднял руку. Сжимать кулак было больно, но он сжал и увидел как что-то неуловимое метнулось от рук доспеха к распростёртому на полу, спокойно глядящему на него солдатику, и того просто разорвало в клочья. От ударной волны приподняло стол, стоящий неподалёку, и с него посыпалась посуда. Несколько КГГ подняли винтовки, и по одному из них Никита промахнулся - того задело лучом вскользь - ему оторвало руку, взрыв же раздался где-то за его спиной. Искалеченный упал на колено, держа культю, и к нему кинулся товарищ, испуганно глядя на Никиту, и попытался оттащить куда-то из зала, но Никита, вошедший во вкус, убил обоих.
Парфён выскочил из зала, а Никита остался, с садистским наслаждением убивая КГГ.
Вот совсем молодой, лет восемнадцати, парень, опустил винтовку, озирается, как будто сейчас закричит - кто вообще дал ему оружие? Почему его не подготовили к бою морально? Он смотрит на пролетающий мимо него кусок чей-то ноги: конечность оторвало по колено, и теперь плоть, оставшаяся без средств к существованию, неотличима от неодушевлённого предмета, например - облепившей её окровавленной штанины, потом поднимает глаза на Никиту как раз вовремя, что бы увидеть, как в его сторону метается яркая тень.
Вот опытный солдатик, прятавшийся за мебелью, выбирается, плюя кровью, из-под тяжёлого шкафа, упавшего на него из-за Никиты, ему помогают двое, и ещё двое прикрывают их, стреляя в Никиту, но пули рикошетят от его доспехов, поражая либо неодушевлённые предметы, либо своих, порождая тем самым новые порции страдания и боли, и никто из них ещё не верит вполне, что их пятёрка уже стала похоронной процессией, что они уже мертвы, и это лишь надо официально оформить - и Никита пускает в них смертоносный луч - хватает одного, пущенного в центр - в опытного - остальных разбрасывает взрывом, и один из них ещё долго хрипит где-то в углу: у него вытек глаз, у него сломана рука, и его сознания хватает лишь на то, что бы забиваться в угол, забиваться в угол, забиваться в угол - смерть его затянута и мешкает.
Вот кто-то, чьего лица не видно, кидается прочь, бросив винтовку, провожаемый взглядами товарищей, и Никита сначала подчиняется порыву отпустить вражеского дезертира, не желающего умирать не за что, но всё-таки посылает ему вдогонку отмеренную порцию смерти, оправдывая себя тем, что врага может позвать подмогу, хотя видит, что тот добежит максимум до куста.
Просто Никита стал ненавистью и смертью в это миг.
Враг наступает - и непонятно что это - тупая покорность, одурманенного скота, неспособного мыслить самостоятельного, и идущего на верную смерть или достойная смелость, безумство храброго, презревшего смерть в угоду избранного идеала, и той части земли, которую у определённого вида приматов принять считать Родиной, в данном случае - малой? Никита решает дилемму просто, возвращая всё к первозданной пустоте, и всё в первозданную пустоту.
С каждым сжатием кулака что-то дёргается возле его левого бедра - видимо, там и находится генерирующее заряд устройство, и он уже чувствует, как по ноге струится кровь, и понимает, что порез достаточно глубокий. Странная халатность конструкторов.
Наконец, поток КГГ иссекает - по залу уже невозможно пройти, всюду лежат пришедшие в негодность ошмётки человеческих тел, лениво приступая к таинству разложения и гниения. Никита понимает, что по большей части убивал живых людей, а не клонов, и видит, что в сердце его ни на секунду не исчезала жалость к ним, он впервые понимает, что кричал всё это время, и что лицо его залито слезами, но всё равно убивал, переступая через себя, потому что происходящее в Энске вызывало у него желание уничтожить всё до основания, и никогда ничего уже здесь не возводить. И, хотя на этих людях нет вины в том, что они родились там, где слепые вихри неизбежности сделали их соучастниками чудовищных дел, они должны умереть, все до единого, и почить в том же забвении, в которое рано или поздно отправится любая земная суета.
Никите тяжело передвигать ноги, доспех не слушается, но он должен найти Парфёна. Никита не оправдывает себя, и не ищет извинения, но всё-таки Парфён виновен в гибели этих людей не меньше Никиты, только Никита должен дожить, по меньшей мере, до заката, а Парфён должен умереть сейчас.
Прфён в подвале, Никита находит его по кровавым следам: убегая, тот наступил в кровь, вот и наследил. Дверь выдерживает три залпа, но всё-таки поддаётся, но когда Никита спускается, доспехи вдруг отказывает.
Парфён стоит напротив него, и улыбается, он держит в руках что-то малопонятное - какое-то приспособление...
- Это, мой красный друг, недостающая часть доспеха. Крепится на спину - для аварийного отключения, на случай перегрева. Хотя я вижу, что это лишнее, судя по всему, охлаждения работает исправно. А вот что с вами делать я не знаю - вытаскивать вас страшно, на и не вытаскивать - страшно - во-первых, мне нужен доспех, что бы разгрести всё, что вы тут наворошили, а во-вторых - признаться, он включается изнутри. Ну, это когда я отпущу кнопку, пока я её держу, вы ничего не сделаете. Простейший вариант добиться вашей смерти прямо в доспехе. К сожалению, мои люди отбивают сейчас атаку ваших сорванцов - очень хорошо, кстати, справляются. Ваши, я имею в виду, и некому помочь мне вас утопить. Но вы не волнуйтесь, я что-нибудь придумаю.
Спускается Витя, несёт с собой красное пятно, и прямо с лестницы метает его в Парфёна. Тот успевает увернуться, и пятно прилипает к полу. Витя выхватывает серп, и кидается на Парфёна.
Парфён ловко уворачивается, так и не отпустив пальца, и снова ускальзывает - оказывается, в стене есть неприметная дверь. Щёлкает замок.
Витя смотрит на доспехи.
- Никита, как вы?
Прислушивается к неразборчивому гудению из доспехов - голос всё-таки можно опознать.
- Никита, у Мити детонатор, а я принёс бомбу. Если эта гнида запустит голема, Митя нажмёт кнопку. Тут хватит, что бы разнести в клочья этаж, а остальное само рухнет, и, если повезёт, голем погибнет. На это мы не особенно надеемся. Вы не можете самостоятельно снять доспех, но у нас нет времени вести вас опять к докторам, сами понимаете. Я не знаю, что нам делать, Никита. Не знаю.