Деревня Звёздная поддерживала коммунистов, да ещё и располагалась на беду неподалёку от четырёх вокзалов, что определило дальнейшую судьбу местных жителей, каковых в деревне было не так что бы много, но более чем достаточно.
Прохладным, дождливым утром, по деревне бродил Гоша-тракторист, потому что был такой день, что трактор его не был нужен никому, и можно было просто погулять, поглазеть - что да как, да восхищаться огромной жёлтой звездой, по имени солнце, и нравственными законами в себе. Деревенские женщины доили коров, и Гоша решил им не мешать, а пойти за край деревни, что бы в конце концов выйти в лес. Зачем-то вспомнилось босоногое и голожопое детство, проведённое здесь же, под гнётом помещиков, хотя, признаться, особенного гнёта он тогда и не замечал. Детство удивительно быстро перетекло в юность, когда он пытался уехать в город, что бы там прижиться, и выбиться в люди, но оказалось отчего-то, что люди в себя выбиваться дают не кому попало, и рыло Гоши было, видимо, сочтено слишком свиным для калашного ряда. В городе он, однако, выучился новым словам, и некоторые из них даже как-то понимал, так что, по правде говоря, идеи социализма в Звёздную принёс именно он. Народ с ним считался до такой степени, что его даже боялись наказывать за пропаганду антирелигиозных и экстремистских идей. Тогда ещё не знали что главные беды страны включают в себя голубых и пиратов, но уже чувствовали что оскорблять чувства верующих - гадкое дело, смотри-ка, какие были люди, как в воду глядели. Как бы то ни было, тех, кто развешивал уши, и позволял красной лапше, в изящных и неуклюжих пересказах Гоши проникать в своё сознание, били плетьми, а самого его не трогали - боялись, потому что видно было, что население за себя-то простит ещё, а вот оскорбления идеала не допустит. От идеала в пересказах Гоши оставались только рожки да ножки - то есть, самая суть и каркас, голый скелет. Всё у него сводилось к тому, что надо так сделать, что бы всем стало хорошо, что бы трудиться для себя, ну и для деток да стариков, в общем, для тех, кто трудиться не может в силу природных причин, включая тех, кто при родах. А что ещё требуется, спрашивается? Зауми про последние тома переписки Энгельса и Маркса он вполне не понял - чего там такого они напостигали, что пустыми листами переписывались? Допустим, когда он бывал с Клавой они то же лишний раз не трепались, всем был понятно зачем он Клаве, и зачем ему Клава, но это же совсем другой случай, да и у них в распоряжении были жесты, мимика, улыбки, а эти на огромном расстоянии же были, раз переписку вели. Гоша даже придумал карикатуру, в которой Маркс и Энгельс сидят на разных краях совей страны - кто она там, Германия, поди, или что ещё бывает, и переглядываются через подзорные трубы. Но карикатура должна была быть доброй, да и всё равно рисовать он сам не умел. Ему что-то такое объясняли, и он искренне верил, что объясняющий что-то там понимает, но - вот беда, объясняющие совсем не снисходили, и как не крути, получалось у них, что стакан - это стакан, а интеграл - это интеграл, а как подойти к вопросу через более простые термины, они не знали. Гоша не сердился - свою долю понимания он получил, и ему хватало. В большем нет необходимости, всё что больше - то лишнее.
Так он добрёл до фонаря. Фонарь от роду не светился, но сейчас от него была польза - висел на нём разложившийся труп, и Гоша вспомнил, как труп, когда он ещё был живой, спорил с ним, потому что был это местный помещик, повешенный в первые дни революции, из чисто эстетических соображений - фраза "повешенный помещик" просто таки напрашивается на буквальное исполнение. Были у поступка и соображения этические - помещик был дрянь человечишко, втихаря продавал мужиков и баб городским врачам на опыты, а однажды собственноручно застрелил ребёнка, опрометчиво решившего поиграть в лесу, когда у серьёзных людей охота. Фактически, усопший сделал для революции не меньше Ленина - щедро давал повод людям на вверенной территории поводы для ненависти, и стимулировал выдавливание из человеческих душ раба по капле - ну, и в общем, напоролся, и как-то его никому и не жалко. Тем более местные мужики помнили как несколько лет назад, при живых Царях, гостил у него некий красавец, и водили к тому красавцу женщин и мальчиков - девочки и мужчины никак его не интересовали, и рассказы тех, которые вернулись, да ещё могли говорит, приводили деревенских в ужас. Так вот с Гошей помещик был ласков и пытался его разубедить.
- Что же ты - говорил он - братец, думаешь что бы всем хорошо было, а сам меня свергать предлагаешь? Парадокс же.
- Ну отчего же - отвечал Гоша - Я в жизни, ваше благородие, не поверю, что вам нравится всё то, что вы делаете. Кому же приятно людей мучить? Человек существо доброе, к свету тянется. Вот вы в Бога зачем веруете, потому что хотя бы так хотите добра какого-то в жизни. Хотя не можете не видеть что поповские выдумки, да и живёте не по его повелениям. Вот и выходит что что-то в вас есть, вам не подвластное, что толкает вас на всё на вот это. Мучит, наверное, страшно. Так что вас свергнуть - оно для вас же и лучше, потому как лечения вашему недугу пока непонятно.
Мысли Гоши прервала конница, появившаяся из-за леса - в руках знаменосец держал белое знамя. Гоша замер от испуга, и понял что сейчас его не станет. Крикнуть не получалось, горло пересохло. Он захотел поднять хотя бы камень с дороги, что бы хотя бы принять смерть с оружием в руке, но и этого ему сегодня дано не было - так и стоял, пока не влепили ему пулю в лоб.
- Ты что делаешь, ты зачем в лоб стреляешь? - Спросил один из всадников выстрелившего.
- Виноват, промазал.
- Промазал он. Папа твой промазал когда-то, вместо стены в маму попал, а я теперь возись с тобой. Вернёмся, я тебе устрою повышение по званию.
Прохладным, дождливым, теперь уже, днём в деревнею вошли белые. Заправлял визитом Овсов - человек здесь известный, дальняя родня того самого местного помещика, В общем, въехал Овсов со свитой в деревню, и велел сгонять жителей к северной стороне. Жители похватали было грабли, да у кого ещё что было, но им принялись стрелять по ногам. Отчего-то белые не добивали раненных.
Тех, кого всё-таки согнали, тоже постреляли - и тоже стреляли или по ногам, или по рукам.
К вечеру у жителей стали развиваться симптомы водобоязни, а к утру треть вымерла. Оставшиеся же бродили между домиков, постоянно дрались друг с другом, и несколько человек накинулись на коровник, и голыми руками принялись забивать коров. Коровы в ужасе отбивались, как уж умели, но нападавшие, чьи лица исказили страшные гримасы, не обращали внимания даже на самые серьёзные травмы.
В полдень белые окружили деревню - от них чем-то особенным пахло так, что деревснкие к ним не подходили. Овсов брезгливо оглядел деревенских.
Они не могли стоять на месте, всё время совершали какие-то суетливые движения, кто-то падал на четвереньки, кто-то чесался, расчёсывая кожу до крови, они визжали и выли, рычали и причитали что-то. На ртах из была пена, которая исправно капала на животы и груди, все их лица были в соплях и поте. Вдруг местный Терентий наступил на ногу местной Оле, и Оля, взвизгнув, вцепилась зубами обидчику в плечо, и принялась молотить, не глядя, руками. Терентий испуганно отскочил, и Оля, скуля упала на землю - зубы её так и остались в плече Терентия, из пасти её теперь текла не только пена, но и кровь. Дед, по прозвищу Местный, с размаху ударил себя по лицу, потому что на глаз сел комар, и принялся расчёсывать укус, и тут его толкнули в бок, так же - нечаянно, от излишней суеты, и он от неожиданности выколол себе глаз, и зарычал на толкнувшего, но не кинулся отчего-то.
Овсов скомандовал барабанщику, и тот начал выстукивать нужный ритм. Деревенские отправились искать тех, которые уже издохли, и пожирать их. Когда они подкрепятся, барабанщик начнёт выстукивать другой ритм, и их погонят к четырём вокзалам. Специальный юноша - Чижов его фамилия - время от времени опрыскивал белых реактивом, дающим отпугивающий бешенных запах, и барабанщику полагалась двойная доза.
- Так, Чижов - заговорил Овсов - они протянут ещё дня полтора, потом начнут сердца не выдерживать, нервные каналы перегорать, ну, в общем дохнуть они будут. Нам запаса хватит?
- Должно хватить. Хотя я не уверен - выходит, мы сейчас на который вокзал? На все четыре ведь не хватит времени.
- Не хватит. Мы на летний, сначала, если его уже отбили, то сразу идём на осенний.
- Летний, это которые вокзал земли?
- Да.
- А осенний - это который вокзал неба?
- Да, Чижов, когда вы выучите градацию по временам года? Сейчас никто уже другими не пользуется.
- Я думаю - улыбнулся белозубо юноша - сейчас как раз немного не до смены привычек.
- Ну, ничего. Скоро жизнь вернётся в правильное русло. Бог с нами, Чижов. Он нас не оставит.
- Конечно.
Чижов подъехал к знаменосцу, и велел сменит знамя, на оповещающее - что бы бешенные не поели своих, когда отряд будет подходить к вокзалам. Предполагалось что сменное знамя увидит парфюмер, и предпримет меры.
Тем временем Поручаев, объезжая деревню, заметил, что несколько бешенных с особой усердностью пытаются открыть погреб в одной из изб. Поручаев доложил Овсову о увиденном, и тот отправился осмотреть избу.
В избе лежало несколько обглоданных трупов - одного из них догладывал мальчик, лет семи. Четверо бешенных скулили и скребли люк в полу.
- Одно из двух - заключил Овсов - или там труп, или там кто-то живой. Трупа там, однако, быть не должно - мне бы доложили, если бы кого в погребе подстрелили. Значит живой. Выводите этих - не надо оставлять, итак мало набралось, да ещё сколько их по пути сдохнет. Люк завалите, избу поджечь.
- Туда кто-то мог раненный забраться - заметил Поручаев.
- В погреб-то? Мог, но это не важно. Выскребать - только время потратим. Эй там - закричал он, вплтную подойдя к люку, следя что бы на него не попала кровь бешенных - от усердия они повредили пальцы - Человек, кто ты есть, я надеюсь, что ты там мёрзнешь, потому что мы тебе сейчас устроим очень тёплый климат. Ты там попарься за нас, и позагорай, слышишь? Ну всё, больше не отвлекаю, обдумывай.
Избу зажгли перед самым уходом - вероятности, что от неё загорятся соседние избы, было мало, но решили всё-таки не рисковать.
Впереди шли, ползли, бежали - кто во что горазд бешенные, иногда кто-то из них падал, и оставался лежать, остальные продолжали идти, более или менее в такт барабанов, а позади ехал белый отряд.