Слушает раненного человека, понимает общий смысл сказанного. Немного склоняется, показывая, что всё понятно. Проверяет, надолго ли хватит сил. Сил хватит до света, потом - сон. Идёт к зданию. Вскоре они замечают и что-то мелкое и свинцовое пытается причинить ему вред. Выпускает наружу пушку, отправляет четыре снаряда в окна. Один снаряд не попадает в окно, и стекает по стене. Одному снаряду некого убивать. Он мечется по территории, но так никого и не находит, и вскоре исчезает. Двум другим хорошо. Один успевает напасть на двоих, другой только на одного. Теперь восстанавливать снаряды. Идёт дальше. Лапами бьёт стены, в нескольких местах появляются трещины. Потом из одного из окон бьёт горячий луч. Прячет голову. Луч не может причинить вреда броне, но из-за него не извлечь пушку. Лапку, попавшую под луч, режет. На ней теперь нет кисти. Идти неудобно. Пятится назад, стараясь не показывать лучу голову. Потом резко кидается вперёд, примерно туда, откуда бьёт луч. Так несколько раз, но стена в этом месте крепкая, выдерживает.
- Всё, бросай это - кричит Табаченко Тарасову, хватает его под руку, и тянет прочь от гиперболоида - Эта тварь нас сейчас протаранит.
- Нам за эту машинку головы снимут - Слабо, больше для галочки протестует Тарасов.
- Мы вернёмся. Нам надо выбрать кто нажмёт в фургоне последнюю кнопку. Заберём Овсова, ещё нескольких, остальных оставим. Вокзал падёт, но красным не достанется. Здесь внизу есть бочки с нефтью - мёртвая вода, рванут на славу.
- Постой - останавливается Тарасов - Постой. Никого не надо искать. Я это сделаю.
- Я тебе сделаю, ага. Иди, не перечь.
- Я это сделаю - ледяным голосом повторяет Тарасов. - Я вас всех ненавижу. И вас и тех, и зелёных. Уводи через чёрных ход кого сможешь. Время детонации?
- Нет.
- Время детонации? - Истерично кричит Тарасов.
Табаченко прижимает его к стене, хватает за грудки, и несильно бьёт несколько раз по лицу.
- Ты, падла, здесь из всех из них, самый настоящий человек, ты почти как мы. - Жарко шепчет он - Я не позволю тебе тут сдохнуть, понял? Тебя я здесь не оставлю.
Слышно как вверху из окон ведётся стрельба.
- К Овсову, быстро - Тянет за собой Тарасова Табаченко.
Овсов на втором этаже, прохаживается по одной из комнат, расположенных в центре, без окон.
- Ну что, не напали? - Злобно говорит Табаченко - Спасаемся. Взрываем фургон, и уходим к чёртовой матери. Из твоих кого возьмёшь?
- Чем больше останется, тем лучше - Отвечает Овсов - Надо что бы они не пустили сюда красных, пока не взорвётся фургон. Но мы всё равно не успеем уйти. Нет, дружище, что бы не случилось, нам отсюда не выбраться. Я послал голубя за подмогой, но вряд ли у нас есть время.
- Нам незачем умирать, пусть чернь дохнет - кричит Табаченко.
- Не понимаю - вмешивается Тарасов - откуда у красных эта дрянь?
- Видимо, Борисов не справился - плюёт на пол Овсов - Это и есть изобретение анархистов. Луч её не прошибает?
- Нет. Но эта дрянь прячет морду. Возможно, если бить по живому...
- Иди, пробуй.
Они возвращаются в комнатку - существо больше не таранит, теперь оно метает что-то зелёное в верхние окна.
- Быстро, быстро - шепчет Табаченко, и подбегает к гиперболоиду. Тарасов падает, поскользнувшись на каком-то мусоре, и нехорошо попадает ладонью по торчащему из пола штырю. Штырь пробивает руку, Тарасов медленно поднимается, морщась от боли. Существо не замечает их, оно думает, что они ушли безвозвратно. Тарасов свободной рукой направляет гиперболоид.
Они смотрятся странно - Табаченко лежит в кузове фургона, вцепившись в белую груду гиперболоида, а Тарасов сидит, привалившись к кузову спиной, еле как дотягиваясь до ручек управления...
Луч выжигает твари глаза, и она начинает метаться туда-сюда, и всё-таки сносит стену, а потом Табаченко закрывает глаза, и слышит звуки падения, а когда открывает их, видит что обвалился потолок. Его спас фургон, а Тарасова придавило бетонным прямоугольником. Он ещё жив, но уже обречён.
Тарасов берёт его руку, зачем-то проверяя пульс - пульс выходит просто бешенный.
- Ну что же ты - выдыхает он.
Тарасов вдруг улыбается, и выдавливает из себя слова:
- Ненавижу... Ненавижу тебя. - А потом начинает кричать. По щекам его стекают слёзы. Табаченко держит в руках его ладонь, не выпуская, пока крик не прекращается. Он непроизвольно покачивает её, как будто пытаясь убаюкать. Только потом он выбирается наружу, и видит, что существо уткнулось головой в какой-то холм, и вяло шевелит лапками, похожу, умирая.
Я сделал это, думает он - по меньшей мере, я сделал вот это. Глупый Тарасов, со своими предрассудками - как я могу обижаться на тебя? Что с тебя, деревенского, взять, кто бы научил тебя ценить правильные ориентиры в жизни? Ты не смог понять, что твой класс создан только для того, что бы им помыкали, как скотиной, что бы его резали и били. Разве я не пытался быть добрым к твоим сородичам? Но гуманное отношение к животным, как и права для женщин, как и уважение к простому народу - не должны переходить положенного предела. Но ты - ты мог подняться до моего уровня. Но я не виню тебя за твою неблагодарность, ты просто не умеешь ценить выпавшей чести.
Он направляется к Овсову. У того наверняка есть какое-нибудь хорошее вино, то же "Шато Бастард", вошедшее сейчас в моду. Надо отпраздновать победу.
В суматохе никто не заметил, как к зданию пробираются Самсонов, и горела с Васькой. Они ползли, и поэтому белые думали, что к зданию возвращаются не успевшие умереть бешенные, а особенно рассматривать не давала божья коровка. Только добравшись до стены, они встали на ноги - кроме Васьки. Горелая чувствовала сильную усталость, с которой было тяжело справляться, и раздражал жмущийся к ней Васька. Самсонов проверил комнату, в которую вело ближайшее окно, она оказалась пустой. Он залез туда, принял у горелой Ваську, помог самой горелой. Васька уже не могу стоять, и его несколько раз вырвало желчью.
Вдруг снаружи раздался визг, и божья коровка принялась отчаянно крушить здание. Самсонов выглянул наружу, и увидел, что у бедняги нет глаз, а из ожогов струится зелёная кровь. Помаявшись, она уткнулась мордой в холм, и начала успокаиваться, по всему выходило, что навсегда.
Самсонов закрыл глаза, успокаивая сердцебиение, досчитал про себя до десяти. Всё было преодолимо, всё было правильно, всё, как всегда, шло единственно возможным путём. Нечего бояться, не за что держаться, нечего терять. Некому терять.
Горелая вдруг посмотрела на Ваську с ожесточением.
- Нет. Я не человек, и ничто человеческое мне не нужно - прошипела она, и снова разрыдалась - Я не могу.. Это как какой-то барьер, как вот когда лошадки, они перелетают через него, и падают назад... Нет, я хочу сказать, что не могу преодолеть в себе вот это...
- Успокойся, храбрая девочка - Сказал Самсонов.
- Ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что они с нами сделали. И кто я теперь..
- Храбрая девочка - ласково обнял её Самсонов - Меня бережёт от твоей участи сила, данная мне, и я действительно не знаю, что с тобой происходит, но сегодня мы победим, даже если не увидим своей победы. Они заплатят нам за каждую твою слёзку.
- Из-за твоей силы я сала немного человеком. Из-за твоей силы, я теперь вижу что со мной. До неё было проще, я просто превращалась, как растёт цветок, и не думала, а ты вернул мне разум, и теперь мне тяжело, и страшно, и жалко его, и всех деревенских, и жалко себя, ты же не представляешь...
Самсонов мог бы сказать, что когда видишь, что являешься просто небольшой волной в реке вселенной, понимаешь что себя жалеть незачем, но чем бы ей помогли сейчас его слова? Он прижал к себе её ещё плотнее. Васька неодобрительно проворчал, но подняться уже не смог.
- Успокойся, девочка, успокойся. Все мы умрём, всех нас сломает мир, растопчет и распнёт, через свою старость, через своё время, через свои хвори, и всю свою объективность. Ты храбрая девочка, и видишь, что главное - что бы это было не зря, потому что точно то же случилось бы с тобой, не попадись тебе белые, только по другому, но тогда бы это стало просто смертью. Мы делаем великое дело, мы создаём оправдание и цель вековой грязи, мы говорим всём мёртвым - и своим, и своим врага - вы мучились и умерли не напрасно. А они - они просто хотят извлечь из всех страданий наименьшие, и что бы все страдали просто так, в пустоту. Мы не позволим им этого, девочка, правда? Мы отомстим им - спокойно, без осуждения и злобы, и никто из них не доживёт до утра, правда, девочка? Иначе случившееся с тобой, и с ним, в котором не осталось ничего, кроме любви к тебе, просто ненужный никому кошмар.
- Ты не о том говоришь - грустно вздыхает горелая. Ну не о том совсем. Я должна его убить, понимаешь? Потому что от этой болезни, от неё, я знаю теперь, когда тело умирает, мозг ещё долго-долго живёт, пока в нём копошатся паразиты, и он обретает ясность, и человек видит - дольше, чем это происходит на самом деле, чем для него всё кончилось, и я должна его убить, что бы с ним хотя бы этого случилось.
- У нас мало времени, хочешь, это сделаю я?
- Он хотел меня, но не успел, понимаешь? - Бесстыдно говорит она - Может. Если бы он мог думать ещё, он бы пожалел, а так он не может и пожалеть.
- Ты храбрая девочка. Он бы не пожалел. Уверен, он пошёл бы с тобой снова. И он идёт за тобой снова - в вечном прошлом, и ни на секунду не перестаёт любить тебя, и ни в чём тебя не винит.
Хочешь я его убью, раз тебе тяжело?
- Нет. Это сейчас единственное, что я могу ему дать. Это сделаю я.
Самсонв передал ей саблю, она взялась за ручку, потом, прижавшись грудью к грудам мусора, нашла губами губы Васьки, раздивнула их языком - он ещё дышал, но не мог даже шевелить языком, встала на колени, подняла над собой саблю.
В дверь вошло несколько белых, уставились на неё. Самсонов выхватил из-за пояса нож, на котором ещё осталась ржавчина ежовьей крови, и кинулся на них. Первому он сразу вонзил нож под рёбра, и тот осел, изумлённо хрипя, а второй успел закричать, и рубануть саблей воздух. Самсонов увернулся от удара, и как бы пристроился к движению руки, отставая от него всего на несколько сантиметров, и когда рука на секунду замерла, прежде чем белый сообразил, что делать дальше, Самсонов схватил запястье, с выкрутил его, отобрал саблю, и рубанул по шее белого. Сабля была тупой, и не перерубила позвоночник, но сонная артерия всё таки была разрезана.
Горелая даже не посмотрел на схватку, она спокойно сидела, закрыв глаза, с саблей, занесённой для удара, и лунный свет, пробивающийся через окна, придавал её коже особенную, зловещую мертвенность, а её слёзкам блеск, какой бывает только у лучших из звёзд.
Наконец, она с силой опустила саблю, и голова Васьки отделилась от тела.
Самсонов смотрит на неё, и пугается - в глазах её остаётся только гнев, и этот гнев хочет выбраться наружу.