Аннотация: Современный украинский роман. Действие происходит осенью 2007-весной 2008 гг., а главные герои живут рядом с нами. Основная тема - ошибки врачей, а также отношения медиков и пациентов.
Каждому врачу, который не потерял себя в вихре нашего сложного времени,
каждому врачу, который считает, что он предоставляет медицинскую помощь, а не медицинские услуги,
каждому врачу, который считает, что кроме зарплаты он имеет право лишь на благодарность (даже материальную) от исцеленного им пациента,
а также памяти хирурга, который продлил жизнь 40 тысячам больным, но не сохранил себя и умер в
операционной в возрасте 52 лет
ПОСВЯЩАЮ
Ирина Солодченко
НЕЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР
(перевод с украинского автором)
Ваши мысли будут выть, как голодные собаки.
И каждую строчку вы будете писать собственной
кровью, а это единственная краска,
которая никогда не теряет блеска.
Валерьян Пидмогильный
Часть первая. Катастрофа.
1.
Ноябрьское утро мрачно заглянуло сквозь огромные тусклые окна просторной палаты реанимации и интенсивной терапии старой районной больницы. Заглянуло и пугливо отшатнулось. В палате снова воцарились сумерки... В скором времени комната высветлилась настолько, что можно было разглядеть древние стены, обклеенные тонкими в мелкий цветочек обоями, кое-где настолько разорванными, что через них виднелась сероватая штукатурка. На выбеленном потолке кое-где проступали лимонные пятна, а из-под ядовито-зеленой краски, наложенной на трубы и батареи чьей-то неумелой рукой, расползалась ржавчина. Пол 'экстремальной' комнаты застилал стертый, пахнущий хлоркой линолеум. Весь в порезах и в расплывчатых бурых пятнах, пол был, впрочем, безупречно чистым.
В углу палаты притулилась железная кровать с ржавыми перилами, на которой простиралось абсолютно голое безжизненное тело, еще вчера так исправно служившее женщине лет сорока пяти-пятидесяти. Ее бледно-серое лицо резко контрастировало с окружающей средой. Присмотревшись можно было представить, что при жизни женщина не была писаной красавицей: великоватый нос, тонкие губы, немного выпуклые глаза... Тем не менее, остатки недешевой косметики, стильная стрижка с разноцветными прядями и едва слышимые духи, которые не забили даже тошнотворные запахи государственной больницы, свидетельствовали о том, что оказалась она на этой убогой кровати совершенно случайно.
Три человека - медсестра, дежурные врач и хирург - украдкой поглядывали на освещенную неприветливым утром покойницу, но каждый рассуждал о своем. Медсестра Валя, подвижная курносая толстушка, внимательно изучала маникюр умершей. Сама она уже давно не следила за маникюрной модой, считая, что медицинского работника украшают опрятные и коротко стриженые ногти. 'Надо не забыть сказать дочке', - думала Валя, - что сейчас в моде ногти недлинные и круглые, а лопаточкой уже не носят'... Офтальмолог Дюдяев (дежуривший этой ночью по больнице) представлял собой невыразительную личность с постным лицом и прилизанными пепельными редкими волосами. 'Жалко, что главврач Семенова так и не решилась на лапароскопию', - подумал он. Но глянув искоса на молодого хирурга, в который раз заколебался... Хирургу, высокому и скуластому симпатичному парню, было не до маникюра и не до сомнений. Он единственный среди коллег смотрел на труп с неподдельным ужасом лишь потому, что еще не привык к летальным исходам, к которым он имел непосредственное отношение. Правда, за три месяца работы в этой районной больнице два человека уже умерли во время его дежурства, но то было совсем другое дело. Первый раз привезли из дальнего села шестидесятипятилетнюю учительницу с инфарктом, и пока родственники искали машину, чтобы ее сюда доставить, прошло часов десять. Не удивительно, что учительница отдала концы в приемном покое. И еще как-то мужик (не из местных, а с тех, кто к арендаторам нанимаются) отравился гербицидами. Впрочем, за телом его так никто и не явился, и хоронили горемыку за государственный счет.
Но то бабка с бомжом, а здесь - холеные руки, маникюр, огромные золотые сережки, яркие пряди волос... Все тело этой женщины как бы удивлялось, каким образом оно оказалось на этой жалкой кровати?
Неожиданно медсестра Валя вскрикнула:
- Форточка! Кто открыл форточку? И когда?
Молодой хирург медленно перевел свои выразительные карие глаза на окно и только сейчас ощутил дыхание сырого воздуха. Он удивленно пожал плечами... Какое это теперь имеет значение? Той, что сейчас лежит распростершись на кровати, воспаление легких не угрожает...
- Я открыл, - искренне сознался парень.
- Когда?
- Минут двадцать назад...
- Теперь на себя пеняйте, - покачала головой медсестра, подошла к стеклянному шкафу с лекарством и начала там что-то перебирать.
Тем временем Дюдяев уселся за облупленный деревянный столик писать посмертный эпикриз. События прошлой ночи мелькали в его голове, как кадры из кинофильма, но сейчас он думал об опытном хирурге их районной больницы Кирпе, так несвоевременно поехавшем в Турцию по путевке фармацевтической фирмы. А теперь неизвестно, чем вся эта история закончится: дамочка наверняка пришла из такого мира, где за ошибки по головке не гладят.
'И какого черта она лазила по нашему району, да еще ночью?'- недовольно размышлял Дюдяев, быстро заполняя лист бумаги каляками-маляками, которые в быту еще называют 'почерком врача'. Он поднял голову и спросил Валю, все еще возившуюся у стеклянного шкафа:
- Кто ее сюда привез?
- Парень какой-то... Ехал Калиновкой, смотрит - машина врезалась в дуб на развилке.
- И где тот парень?
- Та сразу и чкурнул!... Говорит: у меня жена в городе рожает, а я здесь вожусь неизвестно с кем. Хотел не останавливаться, а потом решил, что это ему испытание с небес, и если он бросит ее на произвол судьбы, то еще жена его не родит как следует...
Знал Дюдяев эту Калиновку... И дуб знаменитый на развилке - тоже знал. Не один веночек на том дубе висит, а теперь еще один прибавится...
- Родственникам сообщили?
- Бог его знает... мобильник в ее сумке они не нашли...
- Кто это 'они'? Разве тот парень был не один?
- Охранник с базара ему помогал, а потом и милиция подъехала...
Дюдяев дописал посмертный эпикриз и посмотрел на квадратные настенные часы. Время двигалось медленно... Утомленными глазами он обвел приевшийся интерьер: несколько железных кроватей, стеклянный шкаф с лекарствами и допотопные пластмассовые махины грязных серо-коричневых цветов. Опутанные трубками и разноцветными проводами, эти одоробла были, вероятно, предназначены спасать человеческие жизни. На подоконнике возвышался светло-зеленый столетник, воткнутый в старую облезлую эмалированную кастрюлю с сухой потрескавшейся землей. А рядом - нежная полузасохшая лилия доживала свой век в коричневом горшке.
Офтальмолог вышел к фойе, уселся в твердое кресло и в который раз за эту ночь задумался. Руки его чесались вскрыть тело немедленно, но это - работа патологоанатома, который появится только в девять часов. Услышав на улице шорох, он вскочил, подбежал к окну и под голыми ветками разлогих дряхлых деревьев, на которых еще кое-где трепыхались мокрые красно-желтые листья, увидел милицейскую машину, рядом с которой беседовали знакомый ему капитан милиции и какой-то рослый седоватый мужчина в джинсах и кожаной куртке. 'Родственник, - догадался дежурный врач. - 'Держите пенсне, Киса, сейчас начнется!'.
Пока капитан с незнакомцем подымались на второй этаж, Дюдяев метнулся в свой кабинет, лихорадочно набрал домашний номер главврача и спросил можно ли везти тело на вскрытие. Выдержав небольшую паузу, Семенова, наконец, распорядилась: 'Звони Смидовичу - пусть бегом бежит'.
2.
Сквозь сон он услышал мелодию Морриконе из кинофильма 'Профессионал' и по мотиву догадался, кто его беспокоит. Поднял голову, щелкой слипшегося глаза посмотрел на будильник, стоявший рядом на шкафчике, и снова бухнулся на подушку.
И чего ей надо в шесть утра? К черту... Перевел телефон на беззвучный режим, затолкал его подальше под подушку и собрался еще немного подремать.
Комнатка, в которой лежал мужчина, была меблирована в спартанском стиле. Некрашеные стол со шкафчиком, книжки на расшатанной этажерке, топчан, грубый стул с высокой спинкой, на которой небрежно висела поношенная одежка - вот и вся примитивная обстановка. Однако отсюда было удобно контролировать жизнь двухэтажной дачи. В спальню наверх он подымался только тогда, когда приезжала жена, да и то с полночи сматывался в свое насиженное логово, которое сосед Марек насмешливо называл 'будкой прораба'.
Сон не возвращался... И покрутившись еще минут двадцать, он по-молодецки соскочил с топчана, оделся и, покряхтывая, вышел во двор.
Уже два года Олег (так звали мужчину) строил эту дачу и считал ее своим домом. Теперь двухэтажная красавица была почти готова. На первом этаже - огромный зал с хрустальной люстрой и кухня с барным прилавком, напичканная всевозможной бытовой техникой вплоть до посудомоечной машины. 'Прорабская' комнатой не считалась, и жена собиралась сразу же после завершения строительства превратить ее в кладовку. В зале - два огромных зеркальных окна. Сколько птиц разбилось об эти хамелеонские стекла знал только он один, потому что каждую неделю хоронил их в ближайшем овраге... Наверху четыре комнаты с балконами, а одна из них еще и с мраморным камином. На каждом этаже - санузел с 'теплым' полом, а в подвале расположились сауна, техническое помещение и гараж. Сауна состояла из трех комнат: в первой - раздевалка, во второй - котел АОГВМ для подогрева воды и душевая, а в третьей - парилка с полочками. Недавно подвал оборудовали централизованным отоплением, кондиционированием и двухтонным нержавеющим баком для запаса воды. Снаружи дача тоже выглядела богато: крытая красной глазурованной керамической черепицей двухскатная крыша отчетливо выделялась на фоне стен, облицованных натуральным камнем "аглай" нежных кремовых цветов с едва заметными разводами.
Фактически строительство находилось на завершающей стадии. Не хватало малого - заказать кованые перила к лестнице. Где-то жена увидела эти чертовы перила, и приспичило ей точно такие. А вдобавок еще и балконы облепить коваными цветами! И все эта мура, по ее мнению, должна была придать их коттеджу аристократического гламура.
А на улице его ждал другой 'головняк' - строительство капитального железобетонного бассейна с водопадами, подсвечиванием и гидромассажем. Надо признать, что он затягивал немного с этими проклятыми бассейном и перилами, ощущая, что когда стройка закончится, для него начнется другой отсчет времени. Пока он сооружает эту дачу, наблюдает за рабочими, то он как бы при делах. Жене удобнее иметь прорабом-охранником своего человека, чем нанимать посторонних, с которыми всегда немало хлопот. А дальше?
Мужчина вышел во двор и подошел к рукомойнику. Еле он отвоевал себе право на этот рукомойник! Жене не нравилась простота его конструкции. 'Зачем тебе это дерьмо, когда в доме две ванны и душевая в подвале? Так сельское из тебя и лезет! Ты бы еще мойдодыр приволок', - шипела она. А ему за счастье похлюпаться, банально пофыркать и почмыхать на свежем воздухе. Разве можно это сравнить с душем в подвале? Селом его жена попрекала за то, что в детстве он каждое лето гостил у бабушки и перенял много сельских привычек. Его родная Томашовка, основанная запорожскими казаками, располагалось на извилине Днепра. Все мужики там были рослыми крепкими красавцами, но и хлестали эти красавцы добряче, через что почти перевелись ... А вот потомок их не злоупотребляет и с удовольствием вспоминает, как утром бабушка ставила на стол кувшин теплого парного молока с куском черного хлеба, и эта еда до сих пор ему кажется вкуснее любых ресторанных блюд. Эх! Сейчас бы молочка парного! Но дачу жена выстроила в пригороде, откуда селян постепенно выкуривают городские толстосумы. И потому ближайшая корова пасется где-нибудь в Калиновке, до которой автомобилем ехать минут двадцать. Другой вариант - плестись туда пешком через хвойный лес три километра. Но машина осталась в городе (жена сегодня после обеда на ней приедет), а тащиться ради кружки молока на своих двоих, да еще и мокрым лесом, это уже слишком.
... После ночного дождя постепенно выяснялось. Вдруг загавкала собака Марека, и Олег подошел ближе к забору. Впрочем, причину, по которой разрывался тот гавкун - так и не выяснил. Марек был его лучшим другом за последние два года. С ним можно было и поговорить, и в карты сыграть и - чего греха таить! - выпить чарку дома или в местному ганделыке. Юркий, среднего роста и уже немного лысоватый, Марек был моложе пятидесятилетнего Олега на 12 лет. Работал он в городе в какой-то строительной компании, а жил в старом отцовском доме с ранней весны до глубокой осени. Несмотря на разницу в возрасте все у них было, как у настоящих друзей. Случалось и до драки доходило, особенно когда спорили за политику. Олег несколько раз под пьяную руку брал Марека за петельки и с криком: 'Ах ты ж, морда жидовская!' старался его в чем-то убедить. Марек в ответ горланил, что лучше быть 'жидовской мордой' чем сторожить это 'собачье дерьмо', как он окрестил их 'аристократическую' дачу. Потом мирились, конечно. Их взгляды на политику отличались коренным образом. Во время Помаранчевой революции 2004-2005 года Марек взял отпуск за свой счет и две недели просидел в палатках на киевском Майдане. Он всегда упрекал Олега за то, что гребаный 'потомок запорожских козаков' задницу свою боялся застудить и всю революцию просидел в своей 'прорабской'. А вот Марек - 'жидовская морда' - вместе со всеми сознательными украинцами был на Майдане даже в ту самую страшную ночь, когда нервы сторон сдавали конкретно, когда люди падали на колени и молились с образами в руках, и когда каждый понимал, что это - не кино, а сейчас в тебя начнут стрелять настоящие пули. Олег занимал скептически-нейтральную позицию и утверждал, что все эти помаранчевые и голубые - одна банда. Тем не менее, Марек плевал на его позицию и называл ее позицией жлоба, который старается поставить себя 'над ситуацией'. Словом, несмотря на некоторые недоразумения, Марек был для 'дачного отшельника' отдушиной, и с ним можно было поболтать на разные темы, включая любимые исторические.
Олег перестал прислушиваться к брехне марековой собаки. Через высокий забор ничего не увидишь, а ворота отворять - незачем. Прошелся, мягко ступая по мокрой блеклой траве - тоже объекту бесконечных пререканий. Только жене вожжа под хвост - сразу принимается за этот спорыш. Она хотела выложить двор плиточкой, чему душа его нещадно противилась. Он тайно подсевал по весне травку, так как не мог отказать себе в удовольствии походить летом босиком по зеленому одеялу, которое так приятно щекотало пятки. Но это до поры до времени.... Пока бассейн не вырыли...
Да, окружение у них было солидное, возвратился он мыслями к соседям. За Мареком - дача банкира Латынина, которого на работу и с работы доставляли вертолетом. Марек уверял, что Латынин, хлипкий двадцатитрехлетний молокосос, - самый настоящий 'лыжник'. Олег согласился с товарищем только после того, как его как-то подрезали по дороге в город. Сначала он не понял что к чему, но когда увидел, как Латынин пошел на двойной обгон, у него волосы стали дыбом: оказалось, псевдобанкир со своим кортежем на трассе гонки устроили. Еле он тогда ноги унес от этих головорезов...
Но Латынин - сопляк по сравнению с их соседом справа. Этот мутный делец был одним из первых дачников. Купил у деда дом с участком, привел 'канкретных ребят', которые вырубали под корень все дедовы груши, вишни и яблони, славившиеся на всю округу, и оградился от всего мира пятиметровым цементным забором. Потом завезли технику, хату снесли, а на ее месте стали возводить длинное двухэтажное сооружение. А прямо на огороде, где дед когда-то сажал картошку с кукурузой, заложили фундамент для теннисного корта. Как только этот мутный деляга забетонировал дедов огород, его сразу же посадили в тюрьму. Не за нецелевое использование земли сельскохозяйственного назначения, конечно, а за другие темные делишки. Сейчас в этом недостроенном каркасе только охранник живет: сделали ему на первом этаже будку, установили обогреватель, и сидит дядя, следит за добром и ни с кем не общается. Запретили, наверное.. Всезнающий Марек утверждал, что корт строят с целью бизнеса, поэтому и особняк такой длинный и похож на гостиницу. Позади огорода забор был немного ниже, и когда Олегу случалось его обходить, то у него мурашки по спине бегали при виде этого забетонированного сельского огорода.
Правда, Марек и тут колол ему глаза тем, что сам он тоже картошку не сажает. Что уж тут скажешь?... Не в бровь, а в глаз. Дача супругов Томашенко предназначалась исключительно для отдыха ее лучшей половины после тяжелой трудовой недели в душном и пыльном городе. А отдых имел в виду не на огороде раком стоять, а культурно-цивилизационно раскачиваться на современных качелях посреди зеленой лужайки с шашлыком около рта. Также утомленный горожанин может себе позволить нырнуть в бассейн, наплескаться там вдоволь и затем вытянуться в шезлонге, подставив солнечным лучам утомленные члены и закрыв слезящиеся от компьютера глаза. Нет, по этому поводу возразить было нечего. Какой там огород? Половина пойдет под бассейн с водопадами, а остальное - на английскую лужайку. 'Была бы лужайка, а пастушок найдется', - печально констатировал. - А годитесь ли вы еще, Олег Андреевич, на роль пастушка?'
...Мужчина возвратился к рукомойнику и стал причесывать волосы узким густым гребешком, поглядывая в прибитое к дереву зеркало. Энергичными движениями правой руки он водил гребешок ото лба к затылку, стараясь пригладить непослушные жесткие и уже немного седоватые волосы. Удовлетворенно посмотрел в зеркало и покрутил головой то вправо, то влево. Да он еще и ничего! В расцвете сил, как говорится. 'Не красивый, но чертовски симпатичный', - выговорил вслух любимую поговорку своего деда. А он и похож на деда: унаследовал от запорожских козаков и высокий рост и здоровье. Хотя сейчас мог отмахать пешком сколько угодно без всяких физических тренировок. И девушкам он еще нравится... Вспомнив некоторые пикантные подробности своего затворничества, о которых жена, понятное дело, не догадывалась, Олег удовлетворенно улыбнулся к своему отражению.
Прошел на кухню и начал обязательный утренний ритуал - 'кофейную церемонию'. Поставил на огонь глиняную турку, которую купил когда-то в Опишне, засыпал туда две чайные ложки кофе грубого помола, подождал пока не появятся пузырьки, снял кофе с огня, перелил его в большую кружку и пошел на открытую веранду, чтобы неторопливо и не спеша выпить кофе небольшими глотками... Именно в неспешности и заключалась суть этой утренней церемонии...
Как судьба повернула... Но Олег Томашенко не всегда трудился прорабом-охранником у собственной жены. В золотые девяностые, когда все государственное переплывало в частные руки, друг детства Димка Леоненко перетянул его, доцента кафедры истории, из металлургического института на свою фирму. Димка торговал тогда трубами с крупного металлургического предприятия, на котором его дядя работал заместителем директора. Инфляция, рост доллара.... Кому война, а кому мать родна: деньги неожиданно посыпались как из рога изобилия - не сравнить с доцентской мизерной зарплатой со всеми ее набавками. Жена тогда гордилась им.... Сразу купили музыкальный центр, телевизор Sony, видеомагнитофон, оделись прилично, стали лучше питаться. А потом оставили сына теще и - гайсанули в круиз по Средиземному морю. Италия, Франция, Греция мелькали как картинки с 'Клуба кинопутешествий'. А в Риме, в одной кофейне, его чуть не украла какая-то знойная итальянка! Сначала недвусмысленно сигналила ему за спиной законной жены, а потом подговорила официантку, чтобы та его выманила на улицу. Чуть не увела за собой, бестия! Если бы не жена - побежал бы за смуглянкой без тени сомнения! Какие то были замечательные времена!...
Но к концу века дела в государстве заладились, инфляция снизилась, дядя - замдиректор отдал Бог душу, и от заводской кормушки их сразу же отстранили. Заработанные на трубах деньги Олег вложил в киоски, впрочем дохода от них так и не дождался... В семье начались ссоры... Жена тогда уже переучилась на бухгалтера и осваивала практическое счетоводство. Быстро забылись времена, когда он приносил домой деньги свертками. Жена вдруг опомнилась, что все растрынькали на круизы, технику и ремонт квартиры, а недвижимости так и не приобрели. Но печалилась она недолго: приятельница порекомендовала ее на работу в частную фармацевтическую фирму на должность главного бухгалтера, и материальное положение семьи Томашенко снова улучшилось с той лишь разницей, что деньги теперь зарабатывала жена. Не посоветовавшись ни с кем, она приобрела этот участок и начала вкладывать средства в сооружение двухэтажной дачи. Сначала строительство двигалось медленно, но со временем оживилось. Счета строительных фирм жена оплачивала без труда и выбирала прежде всего качество. Стройка требовала внимания, и Олег все больше отвлекался от своих киосков. В конце концов, бизнес пришлось свернуть.... Сначала он хотел устроиться на какую-то работу. Но на какую? Охранником? На что он был способен, кроме того, как торговать трубами проторенными схемами или читать лекции по истории? И потом... Кандидат исторических наук, какой-никакой бизнесмен, пойдет в охранники? А со временем вопрос о трудоустройстве отпал сам по себе.
Олег с удовлетворением уселся в глубокое кресло на открытой веранде, прислоняя к груди кружку с горьким ароматным кофе. Лениво обозревал зеленые верхушки хвойного леса, маячившие где-то вдали, и думал о том, что будет, когда строительство закончится. Чувствовал, что ничего хорошего... Марек мог помочь только при трудоустройстве по элементарным строительным специальностям, но жена такого позора не потерпит. Как будто бы все у нее хорошо, но на безобидный вопрос: 'А чем ваш муж занимается?' она сначала отвечала, что у него есть магазин на Левобережье, пока какой-либо въедливый житель жилмассива Левобережный не потребовал адрес этого злополучного магазина. Тогда она начала всем говорить, что он магазин продал и сейчас занимается киосками, невыразительно махая рукой вдаль... Там...Где-то на окраине города. Любую женщину, которая делает карьеру, можно сбить с толку самым простым вопросом: 'А муж ваш чем занимается?'. И тогда вся карьера летит к черту, потому что у дамы, которая круглые сутки ковыряется на рабочем месте, с личной жизнью почти всегда не все в порядке. Если муж и есть, то не такой он уже и бизнесмен, каким его представляют, а часто совсем нигде и не работает, а транжирит женушкины деньги.
Олег допил кофе и хлопнул себя по лбу. Телефон! Как он мог забыть?!! Побежал в свою 'прорабскую' и вытянул из-под подушки мобильник. Вот это да! Четырнадцать звонков за час! Что у нее там стряслось?
Не успел включить звук, как зазвучала мелодия Морриконе... Но из трубки донесся незнакомый низкий голос:
- Алла, алло... Вы - муж Томашенко Марины Алексеевны?
- Да, я ... - изумился Олег. - А вы кто?
- Капитан милиции Григоренко. Немедленно приезжайте в больницу... Это та, что в райцентре Пресное. Сразу за городом.
- Что-то случилось?.. Где моя жена?
- Она здесь. Когда вы будете?
Олег быстро размышлял. До Пресного - километров тридцать... Как туда добраться без машины? Может Марек подбросит? Если он дома, конечно. Если нет, придется переться пешком через лес или грунтовкой до трассы.
- Через час буду...
- Возьмите деньги и документы, - бросил капитан напоследок.
Олег кинулся к Мареку, но тот, как и ожидалось, еще утром уехал в город. Решил таки топать пешком до Калиновки, а оттуда до больницы как-то маршруткой или попутками. Быстро сбегал наверх и взял из сейфа 5000 гривен, которые жена ему оставила на кованые перила. Пока суетился, одна-единственная мысль раздирала его раскаленный мозг: как она там оказалась? Ехала сюда? Но почему в объезд через Калиновку? Последний раз он разговаривал с ней вчера примерно в семь вечера. Олег схватил мобилку и нашел список звонков. Так... В 18 часов 37 минут она позвонила и сообщила, что задерживается на работе. Потом нервно пожаловалась, что все ее задолбали, обругала за то, что до сих пор не договорился с резчиками кованых перил и немножечко поскулила, что всегда все самой приходится делать. Потом, наконец, оттаяла и велела ждать ее завтра, т.е. сегодня, в субботу. Приедет после обеда, когда выспится.
...Спустя полчаса мокрый как хлющ Олег вышел из леса. Ботинки на тонкой подошве неприятно чвакали, и он пожалел, что не пошел грунтовкой. Пройдя минут двадцать вдоль лесной полосы, он увидел вдали на развилке милицейскую машину, а рядом - серебристый автомобиль, просто-таки вжмакавшийся в огромный дуб ... В предчувствии беды он ускорил шаг и вскоре узнал свой Chevrolet... Пока бежал - вглядывался в поврежденную переднюю часть, согнутую крышку капота, оторванное правое зеркало, измятую дверцу и силился представить меру тяжести травмы, которую получила его жена. Возле милицейской машины топтались милиционер (по всей вероятности, тот хриплый капитан, звонивший недавно) и два гаишника. Олег побежал изо всех сил, не обращая внимания на хлюпанье воды в ботинках. Капитан уже встал на подножку, когда его остановил вопль:
- Подождите! Это вы мне звонили?...
Капитан обернулся.
- Вы кто? Томашенко? Давайте быстрее.
Олег на миг остановился возле своего Chevrolet:
- Подушка хотя сработала?
- Нет... Она ремень не пристегнула...
Садясь в милицейский Уазик, Олег поскользнулся на мокрой глине, очевидно просыпавшейся с какого-то грузовика. 'Не справилась с управлением'- мелькнуло в голове...
Дорогой капитан рассказал, что авария произошла приблизительно в полночь. Мимо ехал парень на 'Ланосе', увидел разбитый автомобиль и подал немного назад, чтобы узнать у охранников с базара, где тут ближайшая больница. Один из охранников подъехал с ним к месту происшествия и сообщил, что больница далеко, а фельдшерско-акушерский пункт - в пяти километрах. Решили, что паренек отвезет находящуюся без сознания женщину к фельдшеру, а охранник вызовет милицию. Вместе они перегрузили Марину в 'Ланос', парень повез ее в ФАП, который, конечно же, был закрыт. Пришлось поднять там всех собак, чтобы найти фельдшерицу, но та, сонная и испуганная, наказала немедленно везти потерпевшую в районную больницу, потому что ей нечем и укол сделать. А если бы даже и имела чем, то не сделала бы, так как опасается, что врач тогда не сможет поставить правильный диагноз. Телефона у фельдшерицы тоже не было. Хлопец чертыхался, что у него денег на карточке нет, а ему еще надо было жену, которую в то же время везли в родильный дом, развлекать. Короче, привез он Марину около трех часов ночи в больницу, быстро все это рассказал медсестре в приемном покое и только пыль за ним встала. Все это время ваша жена что-то бормотала, но невыразительно, будто бы во сне. Охранник утверждает, что от нее несло алкоголем. Что-то сладкое, похоже на шампанское. Такая вот тягомотина...
Олег слушал капитана и ничего не понимал. То, что Марина позволяла себе за рулем малость алкоголя - в это поверить не трудно. Но, чтобы она поехала куда-то ночью одна-одинешенька?... Нет, такого просто не могло быть, потому что быть не могло. И точка. За последнее время она так привыкла, чтобы с ней панькались, носились...
Остальную часть дороги ехали молча. Олег сидел ошарашенный и не верил в реальность происходящего...
3.
'Тук-тук, откройте,
Это я, ваше горе.
Нарисованное море
Глубоко, до дна не достать,
Ни отстать, ни восстать,
Ни пролистать'
Сергей Бабкин.
Вовек веков смерть близких сваливается внезапно. Всегда кажется, что с твоими родственниками никогда ничего не случится. Это где-то умирают дети, сестры, братья, жены и матери, а у тебя только бабушка с дедушкой ушли из жизни, да и то: бабушка - естественным путем, а дедушка еще до твоего рождения. Поплакали, вспомнили бабушкину нелегкую жизнь и ходим на гробки как и положено. Имеем законное место на кладбище, а в поминальные дни - не сироты какие.
Но когда умирают молодые и полные сил - это всегда катастрофа, даже если человек перед этим длительное время болел. Родня привыкает к припадкам, приступам, которые не сегодня так завтра прекращаются, и человек снова живой, снова он с ними. Наличие в семье алкоголика или наркомана - это ежедневное ожидание чего-то ужасного, но минуют года, а горе семьи после каждого запоя или ломки снова выкарабкивается. Сын Владимира Высоцкого рассказывал, что хотя его семья всегда была настороже, тем не менее, смерть отца была для них как гром среди ясного неба. Так уж устроен этот мир, что люди всегда надеются на лучшее даже тогда, когда для этого нет никаких оснований.
Но самое страшное - это когда человек не болел, бегал себе, тренировал мышцы, алкоголя и не нюхал, питался только овощами с фруктами, и вдруг.... Нет его. Это - катаклизм. Конец света. Несмотря на то, что каждый, кто садится в современное транспортное средство, может чувствовать себя живым лишь наполовину. Это похоже на сон... Каждый вечер мы засыпаем и как будто умираем. Сознание выключается, но мы почему-то уверены, что утром непременно проснемся, то есть родимся снова. Кто-то не просыпается, но мы не обращаем на них внимания, потому что таких - единицы. Что-то подобное испытывают и люди, которые садятся в автомобили. Теоретически они допускают возможность аварии и вечером снисходительно слушают о неудачниках в новостях или по 'Магнолии-ТВ'. Есть даже гордецы, считающие, что находятся под Божьей опекой. То есть, того горемыку, который погиб в аварии, просто никто не опекал, поскольку он Богу не больно-то и нужен был на Земле. А вот меня Всевышний бережет. Например, вчера я чуть не столкнулся с грузовиком, но какая-то неведомая сила вывернула мой руль, и сейчас я тут сижу перед вами и рассказываю об этом случае. И еще, продолжает такой самонадеянный, когда-то моя мама бежала к трамвайной остановке, но не успевала. Кондукторша уже готовилась закрывать дверь, и мама помахала ей рукой в смысле: 'Спешу, подождите!'. А кондукторша - хоп! - и прикрыла дверцу прямо у мамы перед носом. Через минуту тормоза того трамвая отказали, и теперь мама моя - жива-живехонька, а кондукторша - на кладбище. Потому что, ангел хранил мою маму, а не ту кондукторшу.
И вот ЭТО случается с нами... И мы мгновенно понимаем, что мы - такие же как все. Но на этот раз беда пришла в наш дом. А ТОТ, на который мы так самоуверенно полагались, не закрыл перед нами или нашими близкими трамвайные дверцы, а даже легонько подтолкнул: 'Заходи, please'.
Вот тогда люди и задумываются... Хоть ненадолго, но задумываются. Становятся такими маленькими-маленькими и уже ни к кому не апеллируют. Молчат небеса, и они помалкивают. Начинают соображать, что все это была фигня - и мама с трамваем, и он перед грузовиком тогда случайно вырулил. Потом идут со своими вопросами и за утешением в церковь.
... Как-то в мае решила автор этого, извините, романа убежать на свой день рождения из ненавистного города, чтобы побродить просторами сельской местности. И натолкнулись мы на одну церковь XVIII столетия. Церковь была пустая, все двери закрыты, кроме тех, которые вели на колокольню. Узкими сумрачными каменными ступеньками залезли мы на верхушку, застеленную скользкими от птичьего помета гнилыми досками... Долго смотрели на мир глазами колокольни и увидели золотые купола. Пошли туда.... Табличка на церкви информировала: 'Основана 12 мая 1947 года'. Это был день моего рождения. Совпадение? Конечно. Случайность? Да. Церковь была обмазана кизяком и выбелена, как бабушкин дом из далекого детства. Чистенькая и очень приятная церквушка. И бабушка такая, настоящая сельская бабушка в белом платочке с голубыми цветочками, отворила нам дверь храма... Мы поставили свечки, постояли, помолились, а потом сели на широкую лаву, застеленную цветастым рядном, разговорились с бабушкой и спросили, много ли у них прихожан. Для центральной Украины вопрос - отнюдь не лишенный смысла. И та ответила: 'Нет, немного.. Люди ходят в церковь только тогда, когда какая беда с ними случится ... Тогда и свечки ставят, и службы заказывают'.
Ни восстать, ни перелистать... Жизнь пошла кувырком. И оказывается, что тот мир, который ты так заботливо обустраивал - не что другое как замок на песке. И здесь предусмотрел, а там соломки подстелил, а все зря. Катастрофа... И произошло это именно с тобой. Не с кондукторшей, которая будто не имела ангела-хранителя, не с кем-то там, в экране телевизора, а именно с тобой... Потому что никакой ты не особенный... И никого твое горе не касается, кроме тебя и тех, кого оно касается тоже. И никакие утешения тебе не помогут. Потому что ты - один из тех, с которыми каждую минуту, каждую секунду может произойти что-то ужасное.
4.
Смидович хлебал свой утренний чай, когда тоненько зателенькал старый телефонный аппарат. Патологоанатом внимательно выслушал встревоженного Дюдяева и не спеша положил трубку на рычаг. Что за срочность? Такого еще не было, сколько он работает в этой больнице. И какой дурак назначил этого офтальмолога дежурным врачом? Известно какой. Главврач Семенова... Матери об этом лучше не говорить. Мама -- медсестра старой советской формации и заведет старую песню о том, что в ее времена дежурными назначались только лишь высококвалифицированные специалисты с большим опытом практической и организационной работы. А к Дюдяеву все это не имело никакого отношения. 'Он же не сможет корректно вести себя в экстренных случаях, - скажет мама, - и будет всем звонить по телефону и спрашивать, что ему делать. А пока он там будет названивать, кто-то и помрет'.
Тысячу и один раз Смидович прослушал мамины сокрушения о дурной славе их районной больницы. Как и все пенсионеры, которые проработали всю жизнь на одном месте, она любила рассказывать, как на работу когда-то не шла, а летела, а коллектив больницы представлял собой одну семью. Упоминая бывшего заведующего Жаборовского, мама неизменно утирала слезу. При нем считалось за счастье лечиться именно здесь, ведь цель каждой медсестры, врача и санитарки была одна - поставить больного на ноги. А как они надеялись работать в просторных корпусах с новым оборудованием! И мечта уже почти воплотилась: в 1982 году заложили строительство нового четырехэтажного корпуса, высадили немало саженцев, декоративных кустов, роз... Деревья рассаживали как медицинский персонал, так и больные, потому что за Жаборовским все были готовы в огонь и воду...
Дальнейшую историю Смидович знал и без мамы. В начале девяностых финансирование прекратилось. На недостроенный корпус и близлежащую почти в 2,5 гектара землю накинули глаз предприимчивые дельцы из какой-то донецкой фирмы, приватизировали за бесценок, огородились зеленым забором, а деревья вырубали... Так больница потеряла и новый корпус, и часть своего земельного участка.
Смидович был невысоким и худощавым мужчиной. Густые рыжеватые волосы беспорядочно прикрывали его высокий лоб с двумя глубокими длинными бороздами - привычка хмуриться, за которую его мама еще в детстве ругала. Когда-то он работал терапевтом в городской поликлинике, куда пришел сразу после интернатуры. Со временем женился, родилась дочурка... Тем не менее, с медициной у молодого врача как-то не заладилось. Не умел он ни вытягивать из пациентов деньги для нужд больницы, ни вылечивать их за три дня. С чем обычно ходят к терапевту? Кашель-насморк или внутри что-то болит. Больного надо тщательно обследовать, а у того денег нет. По этой причине лечил Смидович почти что наугад, а с антибиотиками вконец запутался. Никогда он не разделял укоренившейся мысли коллег о том, что продолжительность курса лечения антибиотиками должна длиться 10-14 дней. Придет какая-нибудь пациентка и жалуется: 'Пью ампицилин семь дней, а он мне не помогает'. Смидович изменяет схему лечения, а та - к главврачу: 'Я уже потратилась на это лекарство, а он мне другое прописал!'. Также не назначал он никаких пробиотиков иностранного производства от дисбактериоза (якобы побочного эффекта антибиотиков), так как считал, что все эти йогурты - выдумка западных фармацевтических фирм. Пациенты снова гурьбой к руководству: 'Вот моей соседке хороший дохтор Н. приписал йогурт, а этот не назначает. Наверное, хочет испортить мой желудок!'. Коллеги крутили возле виска: 'Тебе что, тяжело назначить?'.
Жена ушла от него, когда окончательно убедилась, что сотрудничать с фармацевтическими фирмами ее муж не собирается. Поэтому когда встретился ей какой-то пройдоха, она схватила дочку и убежала к нему. Чуть ли не год жена терпеливо разъясняла, почему его встречи с дочкой травмируют малышку. Смидович долго не понимал, чем могут навредить ребенку их прогулки в парке? Он что, стукает девочку об качели? Они только прогуливаются вместе, отец рассказывает собственной дочке о бабушке, расспрашивает, что там у нее в детском садике. Жена объяснила, что речь идет о психологической травме. А!... Душевная рана - это другое дело. Он, действительно, немного запил после их ретирады, но длилось это только полгода. К дочке он всегда приходил трезвый. 'Так в чем травма?'- спросил он простодушно, вглядываясь в узкие глазки бывшей жены. 'Травма в том, что ты ничего ей не дал, а после общения с тобой она слезами умывается!'. 'Я понимаю, - покачал головой Смидович, - ты воспитываешь робота: чтобы не загрустил, не засмеялся и не соображал, что вокруг происходит...'.
Спорить было напрасно, а тут и мать захворала. В городе его уже ничего не держало, он сдал однокомнатную квартиру, доставшуюся ему после развода, в аренду коллегам-молодоженам и выехал в райцентр Пресное. Медицинских кадров на селе катастрофически не хватало, и его с удовлетворением взяли на вакантное уже два года место патологоанатома (до этого хирурги за надобностью сами анатомировали). Постепенно новая работа показалась весьма интересной, а со временем он понял, что это было спасение. Мертвые ничего не требуют, и пусть они не такие симпатичные, но с ними спокойнее. Правда, он потерял в имидже, ну да Бог с ним. Какой имидж у патологоанатома? Ужасный. Обедает рядом с трупами, непременно пьет, циник каких свет не видел. У Смидовича было все наоборот: алкоголем не злоупотреблял, за пятичасовой рабочий день проголодаться не успевал, а от 'общения' с неживым материалом его религиозные чувства даже возрастали. Как никто другой он знал, как великолепно сконструирован человек и при каждом вскрытии любовался творением Великого Конструктора. Он не удивлялся тому, что его коллеги были большей частью безбожниками, но он поражался, когда об этом говорилось вслух. Как академик Амосов, например... Уважаемый человек, а на каждом углу похвалялся своим атеизмом.... Зачем?
Смидович страдал от того, что люди не умеют ценить своего тела - 'транспортного средства', который делает возможным их существование на Земле. Когда он разбирал человека после смерти, то с горечью созерцал маленькую светлую бугристую печень и бычье сердце алкоголика, черные легкие и закупореные никотином сосуды курильщика. А вид сморщенного, в рубцах и язвах, мозга с множеством мелких кровоизлияний приводил его в отчаяние. Его бесило, когда люди заботились о своем имуществе больше, чем о собственном теле. Вот взять его соседа Николая. Целыми днями он лежит под своей легковушкой, что-то там подкручивает, смазывает, переделывает, регулирует. Потом вылазит из-под машины, вытягивает из холодильника двухлитровую бутылку пива и жлуктит ее, несмотря на наличие десятилитрового живота. Другой сосед, Иван, больше всего в мире любит свой дом... Всю жизнь он его строил, перестраивал, планочка к планочке, тщательно отделывал окна и подоконник. Такое было впечатление, что и спит этот Иван с дрелью под кроватью, потому что круглосуточно этот струмент жужжит из его двора. Придет с работы, не успел поесть - снова дрель в руки и вперед! И додрелился до инсульта. А инсульт от чего? От переутомления, перенапряжения и маниакальной зациклености на одной цели. А дядьке уже под 60 лет, и вся жизнь от работы - к дрели. Теперь лежит в больнице... Отдыхает... А соседи дух переводят...
Сердце патологоанатома сжималось от жалости при виде того, как целеустремленно люди портят свой уникальный организм, который помогает им ходить, видеть, чувствовать... Питаются кое-как, двигаются мало, заливают себя алкоголем, наполняют дурманом - словом, делают все, чтобы поскорее вывести себя из строя. Видел на своем веку Смидович немало, и к своему организму относился с благочестивым уважением. Временами даже разговаривал с ним. 'Что, брат, надеешься поужинать жирненьким? И не рассчитывай', - такие разговоры он вел со своим желудком. Кто бы услышал, решил бы, что мужик сдвинулся на почве своей профессии.
Таким образом они прожили вместе с матерью пять лет. Работы в больнице было немного: в районе редко умирают не своей смертью. Чаще всего селяне идут к врачу с устаревшими радикулитами и алкогольными отравлениями, а если кто-то и отдаст Богу душу, так родственники преимущественно от вскрытия отказываются. А кто побогаче - едут лечиться в город, и там же, бывает, и кончают свои дни.
Смидович доцедил в конце концов чай и не успел застегнуть последнюю пуговицу на своем стареньком пальто, как с улицы зашла мать. С жалостью осмотрела она своего сына и сняла из его пальто невидимую глазу нитку.... Потом вздохнула и ошеломила новостью:
- Вчера встретила Настю Горпынивську, так она говорила, что те донецкие... ну те, что прихватизировали больничные корпуса... вобщем они там ресторан откроют и еще какие-то развлечения: или бильярд, или булин, или чорт-знает что ...
- Боулинг. Это как кегли...И кто туда будет ходить? Наши больные?
- Найдется кому. С города понаезжают.
Мать стянула с себя поношенную фуфайку и через минуту уже гремела на кухне своими кастрюлями.
- Что творится, что творится, - бубнила старая.- Хорошо еще, что Жаборовский не дожил до такого позора.... Как же это так? Людей лечить у них денег нет, врачам платить - тоже нечем, а как на гульбища, то - пожалуйста. Все есть... Должна была быть больница, а будет невесть что... Кегли!
Под материнское бормотание Смидович вышел из дома. Дождь уже закончился, и он медленно пошел к парку, начисто забыв о просьбе-приказе Дюдяева бежать бегом. Парк был старый и удивительно красивый... Дорогу он знал наизусть, поэтому обычно смотрел не под ноги, а на древние роскошные деревья и розовый небосклон. До работы - десять минут, и то были наилучшие минуты его жизни. Уже не там, но еще и не здесь. Никто не капает на мозги и есть время поразмышлять о своем. Сейчас он вспомнил Валю, которая недавно появилась в его жизни. Валя была вдовой и работала медсестрой в их больнице. Ее двадцатидвухлетняя замужняя дочка недавно родила сына и со своей семьей жила у матери. Так что в прыймах место было занято: там уже зять поселился. Валя иногда намекала, что неплохо было бы продать его городскую квартиру и купить здесь в селе домик, но Смидович эту идею отбрасывал. Пока что...
В раздумьях он вошел на территорию больницы. Сегодня Валя дежурила в ночную смену, и обычно в это время она выходила к нему на крыльцо. Но в это утро крыльцо было пустым как и окно манипуляционного кабинета где она иногда маячила. Смидович обошел главный корпус и вышел на каштановую, покрытую мокрой осенней листвой аллею, которая вела прямо к моргу.
... Не успел снять пальто, как позвонил Дюдяев и раздраженно сообщил, что материал уже в дороге. Патологоанатом нацепил клеенчатый фартук, натянул резиновые перчатки, разложил на салфетке скальпель, пилку, реберный нож, ложечку-ковшик и распатор. Пилку он внимательно осмотрел и вздохнул. Тупая, что и киселя не врежет... Не раз и не два требовал у начальства циркулярку для крышки черепа, так разве допросишься?
Посмотрел на сломанный холодильник... Плохо... Вышел из строя еще полгода назад, и ремонту по старости лет не подлежит. А главврач лишь успокаивает, что впереди зима, а весной она нажмет на спонсоров... И что это за спонсоры? Такое время, что кругом орудуют какие-то спонсоры. Только и слышно: 'Найдем спонсора, договоримся со спонсором, мы не знаем, как спонсор на это посмотрит...'.
Может он что-то прозевал, и государством руководят Спонсоры?
5.
Не хватало времени для осознания того, что происходит. Окружавшие люди совершенно не считались с его шоковым состоянием, а капитан Григоренко время от времени посматривал на часы и нетерпеливо ожидал ответ на элементарный вопрос: 'Знаете ли вы эту женщину?'.
- Да... это моя жена.... Томашенко Марина, - еле выдавил из себя...
Все это время Дюдяев напряженно вглядывался в запыленное окно. Увидев в больничных воротах патологоанатома, он живо поинтересовался:
- Вы еще долго? Нам тело нужно на вскрытие.
От слова 'тело' капитан недовольно поморщился, а Олег вздрогнул и понуро опустил глаза. Пришел в себя только через полминуты:
- А я могу отказаться от вскрытия?...
Дюдяев чуть не подскочил:
- По инструкции если человек умер в больнице, то вскрытие ..., - здесь он смутился и, бросив взгляд на капитана, решил слово 'труп' опустить, - производится сразу после установления факта биологической смерти.
- А с главврачом поговорить можно?
- Конечно, - с облегчением вымолвил офтальмолог и повел его в холл, где стояли два жалких кресла, обитых зеленой засмальцованной тканью. Олег побрезговал туда садиться и отошел к окну. Минут через десять мимо него прошелестела высокая худая чернявка, одетая в агатовое блестящее длинное пальто и высокие белые сапоги со сверкающими висюльками. На голове ее высился шиньон цветом немного темнее гладко зачесанных волос. Женщине было хорошо за пятьдесят, и не очень удачный яркий макияж лишь подчеркивал ее возраст. Глянув на Олега глазками-буравчиками, она уверенной походкой зашла в кабинет с медной табличкой 'Главный врач Семенова О.А.'. Дюдяев шмыгнул следом, но быстро и вышел, кивнув мимоходом посетителю.
- Прошу садиться... - с притворной теплотой в голосе начала Семенова, но Олег прервал ее.
- Скажите, я могу отказаться от вскрытия?
- Вот об этом мы сейчас и поговорим, - произнесла главврач, вытягивая из шкафа хрустящий белоснежный халат. - Я всю ночь не спала... Мы советовались со специалистами. Ваша жена находилась в состоянии, которое не требовало срочного хирургического вмешательства... Мы ждали утра и имели на это право. Наутро был назначен консилиум... Дежурный врач принял все необходимые меры, но, к сожалению, травмы оказались несовместимыми с жизнью... Вашей жене была проведена инфузионная и антишоковая терапия.... Надеюсь, вы нас понимаете... У меня даже сердечный приступ случился от волнения...
Семенова действительно вытянула из ящичка стола какую-то белую пилюлю, и, не запивая, стала ее старательно пережевывать. Челюсти ее энергично двигались в то время, как большие вялые красные губы оставались неподвижными... Невольно Олег даже ощутил нечто похоже на сочувствие... Главврач протянула ему лист бумаги и с глазами полными слез, как бы требуя чуткого отношения к ее бессонной ночи, прошептала:
- Подпишите, пожалуйста...
Олег вытянул из кармана очки, нацепил их себе на нос и увидел заранее составленную 'рыбу', куда он должен был вписать свои фамилию, имя, отчество и подписаться. Соответственно напечатанному на компьютере тексту он, Олег Томашенко, не имел никаких претензий к врачам ЦРБ села Пресное. Мужчина поднял глаза и укоризненно спросил прямо у неподвижных кровавых губ:
- Как я могу иметь или не иметь к вам претензий? Я же ничего не соображаю в медицине!
Губы мгновенно сложились в помятый бантик.
- Нет, это не то...Вы же понимаете, что мы сделали все возможное...
- Но я не знаю, сделали ли вы все возможное!...
- Мне жаль... Если так, то нам придется вскрывать, - и челюсти домолотили остатки таблетки.
В одно мгновение Олег почувствовал безразличие... Вспомнил, сколько дел его ждут, а еще с милицией и ГАИ надо разбираться.... Марину уже не вернешь... Ее уже нет среди живых...
Он подписал бумажку и глухо спросил красного мотылька, когда можно приехать за телом. Так и сказал: за телом.
- Самое позднее - завтра утром, - расправился тот в пурпурный бантик. - Мы ее, конечно, забальзамируем, но холодильник у нас не работает...
Уже в холле Олег услышал, как главврач прокричала кому-то в трубку: 'Срочно на вскрытие!'. Через бантик теперь пролетел совсем другой голос: властный и безапелляционный.
На ступеньках его перехватил офтальмолог и пригласил зайти в кабинет на разговор. Уставившись своими бесцветными глазами куда-то в окно, Дюдяев объяснил, что кто-то должен компенсировать израсходованные на лечения Марины Томашенко средства в размере 500 гривен. Олег молча вытащил из нагрудного кармана куртки деньги и по ошибке отсчитал шесть сотенных купюр. Потом вышел во двор и медленно, как лунатик, поплелся вдоль высокого зеленого забора, из-за которого виднелось недостроенное сооружение.
...Позднее, вспоминая эти страшные минуты, он сам себе удивлялся. Слепой бы догадался, что Дюдяев вкупе с главврачом Семеновой торопились, нервничали и давили на него, используя его шоковое состояние. Зачем он так легко отдал им деньги, когда, возможно, и лечения никакого не было? Ведь если бы его жена осталась живой, он охотно бы отдал им вдвое, втрое больше! Зачем он подписал ту расписку?
За воротами больницы его ждал капитан. Снова они тряслись в Уазике к месту происшествия. Гаишники уже завершили свою работу и разрешили оттянуть разбитое Chevrolet к ближайшей стоянке. Там он забрал Маринины вещи и вышел на трассу. Минут через пятнадцать рядом с ним остановилось такси, из которого вылезла старая баба с корзиной. Оказалось, что такси едет в город. На заднем сидении сидела еще одна пассажирка, едва уловимая боковым взглядом. Таксист, разговорчивый молодой человек, слово по слову вытянул из Олега все его беды. Он внимательно слушал, качая главой в знак согласия и наконец подытожил: 'Все врачи - сволочи!'. А потом рассказал, как умирала его теща: на лечение потратили кучу денег, а медики, прекрасно понимая безнадежное состояние своей пациентки, заставляли родственников покупать в определенной аптеке дорогие лекарства и бесполезные биологические добавки.
- Поэтому об эскулапах я знаю все. Наслушался в больничных коридорах, пока теща там лежала и насмотрелся. Никакого внимания к больным, пока им не принесут лекарства и не сунут 'на лапу'. Цель одна - запудрить мозги, чтобы побольше выжать. Нарочно ставят неправильные диагнозы и стараются на этом как можно больше заработать. Все им отдали. На похороны пришлось занимать у друзей. А тут другие 'специалисты' как воронье налетели. Днем мы с женой поехали в похоронное бюро, и дома на некоторое время остались пятилетняя дочь с соседкой. Мы живем в частном секторе, вот они и гуляли во дворе, а в дом зайти боялись. Тут пришло какое-то мурло и набрехало соседке, что мы его вызывали. Та впустила, и это мурло начало гримировать тещу. Накрасило ей губы, глаза подвело, даже прическу феном уложило...Короче, украсило так, что бедолашная и при жизни не была такой красивой! - расхохотался таксист. - Мы с женой возвращаемся, а этот хмырь предъявляет нам свою работу и требует 200 гривен за 'косметологические мероприятия, которые включают гримировку, подкрашивание бровей, ресниц и губ и укладку волос феном'. Полчаса жена доказывала, что мы его не вызвали, пока мне это не надоело, и я не вытолкнул этого визажиста взашей.
Приехали в город. Олег рассчитался и уже выставил одну ногу с автомобиля, как сзади прозвучал нежный голос тихони-пассажирки. Скороговоркой, будто опасаясь, что ее не дослушают, она выдохнула: 'Вам надо было написать заявление об отказе от вскрытия, потому что патологоанатомическое вскрытие может не производиться, если есть письменное заявление близких родственников и отсутствуют подозрения на насильственную смерть или по другим уважительным причинам. А потом вы бы в городе узнали причину смерти. А та бумажка, что вы не имеете претензий, не имеет никакой юридической силы'.
Олег немного подождал, пока до него не дошло услышанное...
- И что же мне теперь делать? - спросил в отчаянии.
- А теперь уже ничего....Они в протоколе вскрытия напишут все, что им нужно.
Олег развернулся и увидел деликатные девичьи черты, светлые длинные волосы... Большие серые проницательные глаза смотрели на него почему-то виновато. Зачем-то он попросил визитку. Девушка немного порылась в сумочке и протянула ему темно-синюю карточку с золотистыми буквами. Не читая, он сунул визитку в верхний карман куртки и завершил свой выход из такси.
Зайдя в квартиру уже в полдень, он сразу вытащил Маринин мобильник, чтобы посмотреть, с кем она общалась вчера вечером после семи. Но телефон оказался разряженным... Хуже всего, что и пин-код он не знал. Бросился к тумбочке возле кровати, перетрусил весь сервант, но коробку от стартового пакета как корова языком слизала. Наверное, где-то на работе осталась...
Что ж, время действовать.... Олег глянул на недопитую бутылку шампанского, одиноко высившуюся на журнальном столике. Чего-то не хватает... Бокалов!... Действительно, не хватает бокалов с жирными губными пятнами на ободке и отпечатками пальцев на стекле...
Чистенькие, сухие и нетронутые бокалы стояли в серванте на своих местах. А на кухонной плите бросалась в глаза дурацкая сковорода с недожаренными кровавыми отбивными...
6.
Тук-тук, откройте.
Это я, ваша смерть.
Я устала ждать за дверью,
Я хочу войти.
По поверью вся в белых перьях.
Соберетесь по пути!
Пора идти...
Сергей Бабкин
Похороны - это последний спектакль, демонстрирующий состояние и уровень жизни человека на момент его ретирады из этого мира. При всем этом данная печальная церемония отнюдь не является мерой качества жизни человека или как долго его будут затем помнить. За гробом тех, кто пережил всех своих друзей и родственников, обычно ковыляют лишь два-три соседа. А может так случиться, что на денежного и зажиточного под конец жизни свалится революция или еще по каким-то причинам он обеднеет настолько, что и гроб купить не за что. Или наоборот: прожил одиночкой, а умер в статусе руководителя районной налоговой инспекции. И бредет за телом такого сборщика налогов гурьба чиновников, которые завтра и не вспомнят умершего. А Моцарта, представьте себе, в последнюю дорогу сопровождали только несколько человек. А сколько достойных людей было брошено в общие могилы без всяких церемоний?...
Поэтому из процесса погребения ничего не следует. Несомненно одно: это - последний спектакль, в котором 'главный герой' неспособен ничего контролировать. Поэтому многие готовятся к этому действу заранее. Покупают все необходимое, лишь бы не приносить близким дополнительных забот и как бы извиняются: виноват, дескать, вот и приходится обременять вас своими проблемами... Велят - не хлопочите, никаких музыкантов, тех не зовите, быстрей на кладбище - и конец. А другие разрабатывают подробный сценарий: тот стоит там-то, этот занимается тем-то, а сыграйте мне мою любимую песню и даже собственный надгробный спич накарябают.
Ясно одно: всех людей на Земле объединяет страх не перед самой смертью, а перед процедурой погребения. Момент отхода, наверняка, не такое уже и страшный: состояние будто выпил чарку - и провалился. Куда - никто не знает. А вот, что такое процедура погребения - знают все. Это когда тебя (не останки, а именно тебя!) положат в деревянный сундук, забьют гвоздями и зароют в землю. И твое тленное тело съедят червяки. Бр-р-р-р-р....Стра-а-а-шно! Недаром некоторые считают смерть в авиакатастрофе наилучшей. А почему? Потому что тело отсутствует. А нет тела - нет и этой жуткой процедуры, где многое выплывает, а ты лежишь как дурак и уже ничем не можешь помочь. Так кто это там окружал покойного в дни его бытия? Сельская родня, которой он так стыдился?... А вот гражданочка какая-то прошивается к голове - и тайная связь вскрывается. А за гражданочкой внебрачные дети подтянулись.... И начинается полемика на предмет того, кому покойник давал преференции. Законная жена отодвинута от гроба, родственники отталкивают новоприбывшую, и это - начало второй части марлезонского балета. Забыли и об усопшем, поскольку на первом плане его тайны и секреты, которые бедолага так тщательно скрывал от постороннего глаза при жизни.
И сунется бедная родня впереди похоронной процессии под пристальным вниманием общества. Горе в душе, а в мыслях - как всех накормить. Это уже - третья часть спектакля. Прадеды отнюдь не завещали нам роскошей на поминальном обеде. В Украине обычно было заведено, чтобы соседи наварили кастрюлю капусняка, сделали кутью, напекли пирожков, сварили компот, и хватит. Но кто теперь ограничивается пирожками? И селедочку режут, и сыр с колбаской, а на второе - картошечка горячая и непременно с мяском, и голубцы, и салатики крошат. Как правило, и чарку наливают.
Правда, многие старается отговориться: 'Покойница того не любила'. Так что ж, что не любила, а мы за нее выпьем, чтобы ей там земля пухом. А от количества выпитого бедолаге не жарко и не холодно. Если и есть потусторонняя жизнь, то кому это нужно - тот уже взвесил, с чем она туда перешла. И хоть ты канистру выпей - ничем уже не подсобишь. А другие говорят: 'Как не выпить? Покойник очень это дело любил, значит не лишне его поддержать'. А некоторые начинают даже петь, напрочь забыв, где они находятся. 'Ничего-ничего', - кивают благосклонно окружающие, будто бы оправдывая певунов, - покойник любил попеть'.
И вот занавес опущен... Родня ломает голову, как жить дальше, а у покойного начался новый отсчет, где и понятия 'время' не существует. Всяк знает повествование о царе, приказавшем сделать в своем гробу отверстие, через которое он просунул свою руку, дабы продемонстрировать подданным, что он ничего с собой не прихватил. Действительно, собственный автомобиль на тот свет не потащишь. И даже любимую чашку не заберешь. Как же так? Жизнь прожил, а взять с собой нечего? Конечно же есть. Ведь более вещественного, чем твоя голова ничего в мире не придумаешь. И выражение 'мысль - материальна' не следует понимать в том примитивном смысле, что мечты сбываются. Мысль материальна потому, что ты заберешь в иной мир себя целиком. Все свои поступки, все прочитанные и непрочитанные книжки, соображение, мысли, раздумья, бессонные ночи, сомнения, мастерство, ремесло, профессию, привычки - все, что вкладывал в себя. А что-то и потомкам перепадет. Силен был - здоровье внукам передашь. Болел, значит недуги. Знался на церковных росписях - какими-то путями внук тебя превзойдет. И скажут о внуке - вдался в деда. Также потащишь за собой: а) спиленное на шашлыки дерево; б) покалеченную чужую жизнь; в) причиненную другому боль; г) мыльные оперы, коммерческую литературу, передачу 'Дом-2' которыми баки себе забивал лишь бы только лишний раз не задуматься.
А на то, чтобы собраться в последний путь времени немерено тебе дано - целая жизнь, длинная она или короткая. Целая жизнь, чтобы размышлять, читать, присматриваться, прислушиваться, работать, приобретать навыки. А для этого - на тебе пять чувств: нюхай, слушай, чувствуй, щупай, пробуй.
И вот пришло ваше к вам. И сгусток энергии, души, неважно как это называть - с грустью или с радостью (у кого как сложится) откидывается от вашего тела.
А останки? Все мудро. Вы - рыбак и червя копали? Так отдайте ему ненужное больше вам 'транспортное средство'. Пусть поест червячок, а другой рыбак нацепит его на крючок и поймает себе рыбку на ужин. Ты не рыбак? Так, курицей вероятно лакомился. А курица того червя перед тем склевала. А ты - курицу. А червяк - промолчим что, потому что и так на душе хреново, какую бы философию мы не вкладывали в эту цепочку.
7.
В воскресенье хоронили Марину Томашенко. На улице подмораживало, подвеивал студеный ветерок. Возле высотного дома, где жила покойница, собралась толпа людей с поднятыми вверх воротниками и надвинутыми на лбы капюшонами, чтобы провести ее в последний путь. Финальные годы своей жизни Марина работала на крупной частной фирме, поэтому большая часть провожающих состояла из коллег по работе. Родственников пришло человек двадцать, включая дальнюю родню. Брат Марины с Севера не приехал, все равно не успевал ни при каких раскладах. Друзей репрезентовали две незамужние подружки с проектного института: они держались в стороне и заговорщически шушукались.
Провожающие столпились во дворе, засаженном оголенными светло-зелеными тополями и шоколадными акациями в ожидании катафалка с телом, за которым поехали Марек и двоюродный брат покойной. Кружки формировались 'по интересам'. Одноклассники обсели длинную лавку под огромной безлистной акацией, а товарищи студенческих лет сосредоточились возле подъезда. Родственники окружили почерневшую от горя мать, а рядом прилепились соседи - большей частью бабушки с ребятишками. Посланцы от фармацевтической фирмы, самая яркая и многочисленная группа, сбились посреди двора. Среди них выделялся высокий парень лет тридцати в черном коротком пальто с гладко зачесанными темными волосами. Осторожно придерживая папку под рукой, он безразлично созерцал за тем, что происходит.
Олег сдержанно принимал сочувствия от делегаций, которые к нему присылала та или иная группа. Почти всех он знал лично, кроме солидного мужчины в фиолетовой куртке с редкой русой бородкой, слонявшегося от одной группы к другой, как будто бы он был знаком со всеми.
Наконец, приехал катафалк с полотенцами вокруг зеркал и три микроавтобуса. Все время, пока гроб с телом устанавливали на трех табуретках посреди двора, Маринина мать неистово кричала и старалась вырваться из рук придерживавших ее сестры и племянника. К Олегу подошла соседка, неопрятная и большая пенсионерка баба Шура, и спросила, делали ли теще успокоительный укол. Олег убедил, что все сделали как надо. 'Не похоже', - недоверчиво вздохнула старуха и отошла.
Неожиданно мать освободилась от поддержки и начала поправлять повязку на лбу дочери. Игорек, стоявший возле нее, только глаза переводил от мамы к бабушке: сегодня утром он приехал из столицы, где учился в Национальной юридической академии и еще ничего не понимал. С болью поглядывал Олег на сына... Что теперь с ним будет? Мама души не чаяла в единственном сыночке, и любое его желание было для нее законом. Только во время выбора профессии она проявила твердость. 'Профессия юриста - хлебная', - был ее окончательный вердикт.
Олег вытянул из кармана носовой платок, не имея сил спокойно наблюдать за тем, как Игорек крутит туда-сюда своей цыплячьей подростковой шеей. К жизни юноша совсем не приспособлен... Малому было 14, когда Марина начала задерживаться на работе. Долго его воспитывала, как говорится, улица, и сын постепенно отбивался от рук: в школе едва досиживал до третьего урока, связался с плохой компанией... Иногда Олег старался его 'воспитывать', но эти попытки почти всегда заканчивались ссорами, во время которых жена, как чайка, бросалась на защиту сына, растопырив руки. После очередного повышения своего благосостояния она перевела его в гимназию и устроила в какой-либо дурацкий экономический класс. Поведение сына мало чем изменилась, но через год он начал заниматься гитарой, и жалобы на него почти прекратились. 'Гимназия подействовала', - бросила Марина как-то за ужином. 'Перерос', - возразил муж.
Страшная мысль промелькнула в его голове. Боже мой, если бы так продолжалось и дальше, то неизвестно, до чего довела бы слепая Маринина любовь! Олег боязливо огляделся... Не прочитал ли кто его думы? Уловив сочувственный взгляд приятельниц с проектного, он успокоился, но на всякий случай голову наклонил пониже.
Положение его на похоронах было двояким. Среди соседей пошли слухи о том, что 'он мог ее спасти'. Марина таки умела наживать себе врагов... В последнее время она демонстративно подчеркивала свои доходы, что не всем нравилось. По собственной прихоти заставляла водителей забирать и подвозить ее вплоть до самого подъезда, несмотря на узкую проезжую часть двора, заставленную другими машинами, где водителям негде было развернуться. Мысли выйти с автомобиля за пределами двора у нее не возникало, потому что с каких-то пор она боялась и шаг ступить по земле. На все упреки по этому поводу с усмешкой отговаривалась: 'Это - мой стиль'.
...Подошел Марек и сообщил, что поминальный обод в кафе назначен на шестнадцать. Тайком он передал Олегу небольшой плоский сверток и шепотом рассказал, как ему пришлось охмурять бухгалтерку, смышленую черноглазую красотку лет двадцати пяти по имени Полинка, чтобы она незаметно нашла в Маринином письменном столе стартовый пакет.
Без Марека и помощи фирмы пришлось бы трудно. Узнав о случившемся, директор без лишних вопросов выделил своего водителя с автомобилем и за сутки они устроили все дела, связанные с погребением, забрали со стоянки Chevrolet и отвезли его на СТО. Евгений Павлович, здоровущий мордастый дядька, рассказал некоторые детали пятничного вечера. Оказалось, что другой водитель фирмы, Виталий, был в то время в командировке, а шеф куда-то торопился, и ему позарез нужна была машина. Но Марина Алексеевна отказалась ехать домой своим ходом, а с непонятным упорством ждала целый час, пока Евгений Павлович отвезет директора и вернется за ней. По его словам она уселась в машину в прекрасном расположении духа, радовалась выходным, но о том, как проведет вечер, не упоминала. По дороге они заехали в супермаркет, накупили множество продуктов, а где-то в половине девятого она вошла в свой подъезд. Больше никто с сотрудников ее в этот день не видел и по-телефону не общался.
Подрулила темно-синяя Toyota Camry, из которой вышли плотный мужчина среднего роста в длинном темно-сером пальто и кожаном кепи, с трубкой возле уха. С заднего сидения как змея медленно выползла стройная, модно одетая, но некрасивая женщина с огромным букетом роз. Это были директор фирмы с женой. Постояв возле машины до тех пор, пока мужчина закончит телефонный разговор, они вместе приблизились к гробу. Жена директора подчеркнуто торжественно положила букет в гроб, но чьи-то сморщенные руки с узловатыми пальцами сразу подхватили его, разобрали на цветочки и выложили большие желтые розы вдоль тела. Потом пара подошла к Олегу... Немного постояли молча, а потом директор прикурил сигарету и признался, что до сих пор находится в шоковом состоянии... А его жена добавила, что Олегу надо непременно зайти в бухгалтерию и получить там материальную помощь и зарплату жены за ноябрь.
Неожиданно женщины засуетились и бросились распределяли платки и связывать полотенца. Всеми командовала баба Шура, указывающая, кто понесет какой венок. Позади чей-то хриплый женский голос негромко сокрушался: такая шикарная женщина, а умерла в районной больнице чуть ли не среди бомжей.
Олегу было уже невмоготу все это слушать, и он передвинулся поближе к сыну. Добрался до его ладони, крепко сжал ее и сразу ощутил на спине чей-то пристальный взгляд. Резко оглянулся и притворился, что ищет кого-то глазами. Нутром ощущал, что кто-то из присутствующих здесь людей виделся с Мариной в пятницу вечером или разговаривал с ней по-телефону. Но кто? Может, тот хлопец с холодными глазами в черном пальто? Вот он стоит рядом с директором, сжав бесцветные губы. Директор прикуривает очередную папиросу, а зажигалка дает сбой. С достоинством, без особой суеты парень достает свою собственную зажигалку и протягивает ее директору. Угадай... К изголовью никто из посторонних не прорывается, да и мужики - не бабы... Они, если что-то и было, светиться не будут. Это тебе не кино... И Олег вспомнил один дурацкий российский фильм... Как же он назывался? 'Любовник', кажется.... Так там дамочка одна на трамвае к любовнику наезжала, потому как обожала книжку почитать на его диване. А любовник тот - не какой-то там ботан, а справный мужик, никогда не женатый по причине неземной любви к этой дамочке... Потом тетка умерла, а мужики начали отношения выяснять вплоть до смерти мужа, которая случилась... в том самом трамвае, на котором его жена наезжала к своему болвану-любовнику...
... По дороге с кладбища напряжение спало, и все как-то оживилось. В воздухе завертелась неуместная пословица: 'Сделал дело, гуляй смело'. До поминального обеда оставалось еще полчаса, но многие отсеялись, и поэтому перед кафе топтались человек тридцать. Директор со своей женой и 'черным пальто' уехал с кладбища сразу же после своей речи о непоправимой потере, которую понесла фирма в виде 'ценного работника, прекрасной женщины и чуткого товарища'...
За обедом Олегу не пилось и не елось. Он с грустью выслушивал все выступления и ждал окончания этого мучительного мероприятия. Настоящего тепла в речах он не ощутил. Полнейший официоз... Так, была.. Так, потрясены... Но никто не сказал: 'А меня Марина Алексеевна спасла!', 'А мне она помогла или вывела в люди!'. Ничего подобного. Лишь две приятельницы со времен проектного вытирали платочком глаза где-то в конце стола и тихонько делились друг с другом деталями Марининой жизни, которую они знали лучше всех присутствующих.
...
4.
На следующий день Марина сидела в своем кожаном кресле и мысленно распределяла будущие доходы. Много заберет дача, и теперь, слава Богу, строительство оживится. У Игорька выпускной класс на носу, и не лишне будет нанять репетиторов, а на весенние каникулы он хотел поехать в Будапешт на экскурсию с классом. Вспомнила свои морщины... Нужно срочно позаботиться о себе. Массаж, косметолог, диетолог, кто там еще?... Все должно перейти на качественно иной уровень. Она - главный бухгалтер солидной фармацевтической фирмы, и директор что-то там говорил о командировках. Итак, настало время обновить гардероб. К черту - деловые костюмы! Нужно идти к модельеру и искать свой стиль. Встала и посмотрела на себя в зеркало более оптимистично. Развернулась боком. Ничего, все поправимо. Кожа у нее еще упругая, а морщины расправят косметологи. В крайнем случае, можно и пластику сделать. Через два-три месяца не то, что старший менеджер, сам директор будет стоять перед ней на коленях! С этой мыслью она выглянула к бухгалтеркам и беззаботно крикнула: 'Девушки, вчерашнее доедать-допивать будем?'.
...Свой план начала воплощать не откладывая, с присущий ей упорством в достижении цели. До вечера уже записалась к массажисту, диетологу и парикмахеру. На следующий день поехала в Салон красоты. Там ей предложили лифтинг, пилинг, антицеллюлитную программу и расписали график процедур на месяц. Следующую неделю посвятила шопингу. Неторопливо прошлась по бутикам и даже мило поболтала в кафе с Димкиной женой. Мужа было нетрудно убедить, что ее преобразование связано с реорганизацией фирмы, и, может быть, ее даже назначат финансовым директором.
Через два месяца из зеркала на нее смотрела уверенная в себе подтянутая женщина. Хотя животик совсем и не исчез, но его немного скрадывал хлопчатобумажный полосатый брючный костюм бледно-зеленого цвета и с ремешком на брюках. Позвонил директор и напомнил, что в пятницу они едут в Киев на собрание акционеров. Готова ли она там выступить с докладом об итогах работы? 'Всегда готова!' - рассмеялась Марина, вкладывая в слова свой смысл.
....Утром за ней заехал Евгений Павлович. Марина чувствовала себя очень уверенно: модную стрижку держал лак, на руках - свежий маникюр. Даже водитель ощутил перемены и выскочил открыть перед ней дверцы. Умостилась удобненько на заднем сидении и сняла волос с красной жакетки. Потом заехали за директором и его женой и - айда на киевскую трассу.
По приезде в столицу устроились в престижном отеле. Марина приняла душ, освежила макияж и отчитала горничную за отсутствие дополнительного полотенца. Таким же привередливым голосом спросила, где здесь ближайшая парикмахерская. Оказалось, за углом... В парикмахерской ей подрихтовали прическу, снова залакировали, да не так... Сбитая с толку парикмахерша еще два раза лохматила волосы на затылке капризной клиентки.
...Выступила с блеском, хотя и немного путалась, отвечая на вопросы. От волнения щеки пылали, тем не менее, голос был твердым, а утверждения - безапелляционными. Из зала на нее смотрели серьезные и солидные лица, и она мысленно посмотрела на себя со стороны. Разве эта та девчонка из рабочего поселка, которой учителя тыкали в глаза посредственностью? Нет, они ошиблись! Марина по прозвищу Кулачка осталась в далеком прошлом. Сейчас это Марина Томашенко стоит на высокой трибуне, произносит умные слова перед о-о-о-чень солидным собранием и при этом чудесно выглядит. Увидела одобрительные кивки директора, улыбнулась ему и заговорила еще увереннее.
...После собрания акционеры устроили банкет в ресторане на Крещатике. Смотря на длинный стол, заставленный разнообразной едой, Марина вспомнила, что со вчерашнего вечера ничего не ела. Жена директора (она же его заместитель, за что ее называли шефиней) вела себя крайне раскрепощенно, чтобы не сказать смело: зачем-то командовала официантками, наказывала куда, что и когда подавать. Неожиданно по правую сторону от себя она увидела акционера Рахманова, неприметного человечка в тоненьком сереньком свитерке под темным пиджачком. Но кому как не главному бухгалтеру знать, что этот беспретенциозный с виду дядечка владеет пятнадцатью процентами акций! Рахманов предложил ей попробовать фирменный салат 'Гладиатор' из раковых шеек, гусиного филе, говяжьего языка с овощами, красной икры и заправленного майонезом с хреном. Марина очаровательно улыбнулась и поблагодарила. Он налил ей грузинского вина и прошептал, что такого путного доклада сто лет не слышал. Как давно прекрасная дама работает на корпорацию? О!... А почему он раньше ее не видел?
Марина зарделась и, шутя с Рахмановым, ощущала себя женщиной, какой не была никогда в жизни. За Томашенка она боролась на фоне комаров, мошек, с мозолями от топорища и при отсутствии всякой гигиены. А теперь она ощутила, как за ней ухаживают и даже немножечко... завоевывают. За банальными комплиментами в восточном баритоне Рахманова слышалось неподдельное любопытство. От вина ее голова застлалась туманом. Ах!... Какая она молодец, что привела себя в божеский вид. И вот - результат! Так быстро даже не ожидала... Рахманов пригласил ее на медленный танец. Он немножко закидывал голову, когда рассказывал о своей коллекции картин, которую может оценить лишь женщина с изысканным вкусом... 'Сегодня? - сболтнула Марина и пожалела. Будто бы она набивается и форсирует события. Нет!... Не сегодня, конечно, а потом, как-нибудь. Он ей позвонит... Ведь они еще увидятся?
...Из окошка директорской машины она помахала Рахманову рукой, и как ей показалось, весьма плавно и артистично. Красные акриловые ногти живописно отсвечивали в темноте... Директор сидел на месте водителя и ждал свою жену, целовавшуюся с кем-то на прощание. Неожиданно воцарилась неприятная тишина... Наконец, директор тихо заговорил: 'Это твое дело... Но если я замечу, что у тебя хоть что-нибудь с этим или другим акционером - уволю в 24 часа'. При этом глаза его в салонном зеркале мягко сияли....
И она поняла, что он все видел: и ее попытки подмолодиться, и желание ощутить себя женщиной, а не главным бухгалтером... Неторопливо осмотрела свою одежду и потеряла последнюю каплю утренней самоуверенности - классические темные брюки в сочетании с нежно-розовой прозрачной блузкой выглядели жалко по сравнению с черным элегантным платьем и ниткой жемчуга на шее шефини. Эти милые продавщицы с бутиков подсовывали ей всякую дрянь...
5
Прошел месяц... Директор относился к ней так же, как и прежде, и киевский вечер потихоньку стирался с памяти. Акционер Рахманов так и не позвонил, тем не менее, у нее появились другие поклонники. Так, директор дружественной фирмы не раз засиживался у нее в кабинете, и хотя мужчинка был скучноватым, но внешне - весьма импозантным: обожал посещать косметические салоны и имел любимое занятие - чистить пилочкой ногти. Когда Марина шутила с этим метросексуалом, то слова директора горели в ее мозгу ярким пламенем, но этот флирт был невинным и ничем никогда не мог закончиться. Впрочем, директор дружественной фирмы мог всегда пригодиться, и отталкивать его было бы глупо. А тут еще и проверки на пороге, поэтому было не до воздыхателей: бухгалтерия строчила приказы, составляла акты, чистила счета.
В который раз Марина сидела с красными, слезящимися от компьютера глазами, начисто забыв о таком понятии как обеденный перерыв. Спасибо шефине... Напомнила, что пора ехать...
...С введением нового штатного расписания на фирме образовалась женская компания руководящего состава, которых возили обедать в кафе или пиццерию. Сначала в этом узкий коллектив входили шефиня, юристка и главный бухгалтер. Потом к ним присоединилась экономистка Люда, подсунутая им директором дружественной фирмы. Люда в 'шестерку' не входила, тем не менее, занимала особое место из-за своего влиятельного покровителя. До этого она работала маникюршей и в экономике не очень разбиралась. Обычно по утрам экономистка чистила и красила всем желающим ногти, потом заполняла какие-то таблицы, обедала и ехала домой.
Сегодня дамы заказали две сковородки с мясом и охотничьими колбасками, фаршированные крабовые палочки и коньяк, который все чаще сопровождал их обеды. Говорили, как обычно, о работе. Негласно считалось, что вспоминать о бытовом и родственном - значило отдаваться посторонним вещам, когда на фирме столько дел непеределано. В последнее время в компании с шефиней Марина чувствовала себя неуютно. Та постоянно мониторила ее настроения, неоднократно выпытывала о семье, муже, как будто проверяла, на каком этапе она потеряет доверие, как главный бухгалтер. Такое отношение обижало. Вот юристку Горицвет никто не сканировал! Потому что ее мама сама кого угодно просканирует, и поэтому Катя спокойно развивает роман со старшим менеджером, называет его открыто по имени, и их короткие отношения ни для кого не являются секретом.
Шефиня заказала еще блинов с грибами и бутылку коньяка, поскольку под сытный обед одной на четырех уже не хватало. Хряпнув рюмку и кутаясь в черную кружевную шаль, она начала плакаться, нарушив свое же правило...
- Бабоньки, ну что за мужики пошли? Ну почему все на нас держится? Обратите внимание: такси поймать - женщина руку поднимает, с продавцом поругаться - снова женщина. К чиновнику сходить - женщина топай. Ремонт или купить что-то в дом - женщина думай. Со слесарями гавкаться - тоже она. Котлован роют во дворе - женщины ходят по кабинетам и пишут жалобы. Куда не пойди - везде несчастные бабы все проблемы решают.... Почему так?
Хотя шефиня и была права на все сто, слушать ее было неприятно... Все знали, что директор вообще-то неплохой человек, но слишком много позволял своей второй половине. Причины никто не знал. Шушукались, что она его приворожила, так как другую причину еще нужно было выдумать. Старше его на семь лет и вовсе не красавица (нос картошкой, кожа нечистая) шефиня ездила за мужем во все его командировки и контролировала по полной программе. Чуть ли не четверть офиса были ее родственниками, оформленными кладовщиками, водителями, менеджерами. Треть из этих родственников сидела дома, исправно получая немалые зарплаты. Ее родной брат, в частности, числился бухгалтером, а Полинка бегала сдавать за него отчеты.
- Еще Мао Цзе-Дун остроумно изрек: 'полнеба держится на женщинах', - откликнулась грамотная юристка. - Кстати, что собой представляет наш новый водитель?
- Девушки, берегитесь! Зовут Виталием, сорок лет, высшее образование, музыкант, высокий, худощавый, симпатичный, деликатный и начитанный.
Со временем оценки шефини вполне оправдались. Виталий подвозил сотрудников куда им там надо было, потом вытаскивал из заднего сидения книжку и погружался у чтение. В офисе его книжки считали сверхумными и называли загадочных авторов: Браун, Коэльо, Акунин, Мураками. На днях рождениях Виталий играл на гитаре и пел задушевные песни. Поговаривали, собственного сочинения. Все девушки фирмы влюбились у него, кроме, естественно, юристки Горицвет, отдававшей предпочтение обществу старшего менеджера. Катя откровенно насмехалась над Виталием и говорила, что читать распиаренных авторов много ума не надо. Они сразу друг друга невзлюбили и были на ножах.
... В конце мая Виталий подвозил Марину после очередного затяжного трудового дня. Гнетущие низкие лиловые тучи будто бы лежали на крыше автомобиля и намеревались разрядиться ливнем... Оба очень устали... Виталий целый день мотался по области, и его меланхолические серые глаза утомленно смотрели на дорогу... Неожиданно он начал говорить, как быстро бежит время, не успел осмотреться, а молодость прошла... Все чего-то ждал от жизни, но ничего особенного не произошло. Рассказал, как был предпринимателем, а сейчас вынужден зарабатывать на хлеб водителем. А ведь когда-то и музыкальное училище закончил... Этот нехитрый откровенный рассказ завораживал.... Искренность простых слов не была похожа ни на заигрывание, ни на флирт... Приятельская беседа и ни что другое... Утонченный профиль водителя живописно выделялся на фоне потемневшего горизонта. Виталий потихоньку поднял ее левую руку и нежно поцеловал немного высшее запястье. Поцелуй был куртуазным и изысканным...