-- Не слишком ли ты много шастаешь? -- бурчу, когда вечером Райан возвращается в комнату. Ходил общаться с бандой. -- Учти, если швы разойдутся, второй раз шить не стану.
Сижу на подоконнике. Болтаю ногой в воздухе.
-- Ничего со мной не будет, -- отмахивается, хотя и двигается осторожно, как старик с палкой. -- Я нашел в аптечке пару средств, ускоряющих регенерацию. Скоро буду как новый.
Новый мне не нужен. Мне старый нравится.
Оставляю эти мысли при себе. Комментирую:
-- А у наших террористов ничего себе аптечка. Куча всего полезного.
Райан вздыхает:
-- Ты удивишься, сколько всего полезного в распоряжении современных врачей. Будь я в больнице, уже завтра смог бы бегать.
-- Ты и так носишься, вместо того, чтобы лежать, -- напоминаю. Воспоминания о вчерашнем вечере и Кесседи, истекающем кровью, еще слишком свежи в моей памяти.
-- Прекрати, -- просит спокойно. -- Нельзя мне лежать. Нужно было показаться остальным. Чтобы не думали, что я при смерти.
Морщусь.
-- Чтобы никому не пришло в голову оспаривать твое место во главе?
Смотрит осуждающе.
-- Чтобы никто из них не решил, что теперь они беззащитны, и в панике не дал деру, -- отрезает.
Ну, если посмотреть с этой стороны...
-- Ладно, проехали, -- отворачиваюсь. Снова пялюсь в окно.
Во дворе садится флайер Гилла. Приехал. Интересно, что сказал шеф о нашей стычке с полицией?
Райан видит, что я что-то внимательно разглядываю внизу. Подходит. Подтягиваю согнутые в коленях ноги к груди, чтобы освободить место.
-- Долго же он.
Пожимаю плечами.
-- Может, главный живет на другом континенте?
-- Или разговор вышел долгий.
-- Тоже верно, -- соглашаюсь. Ежусь. Не нравится мне все это.
Для СБ все просто. Идите и сделайте. А как нам провернуть задуманное, кто его знает.
-- Когда думаешь поговорить с Гиллом о встрече с шефом? -- спрашиваю.
Кесседи бросает на меня хмурый взгляд:
-- Понятия не имею. Надо попасть под хорошее настроение. И чтобы впечатление о вчерашних событиях поослабли.
Хмыкаю:
-- Тогда через год.
-- Не умничай, умник, -- огрызается, но не зло. Трет переносицу. Цветущим его вид точно не назовешь, несмотря на браваду.
-- Мы завтра пойдем без тебя, -- говорю серьезно.
Вскидывает голову.
-- С чего бы это?
-- С того, что, может быть, когда все уйдут, ты, наконец, отлежишься.
-- Может, мне полезны прогулки на свежем воздухе? -- щурится, глядя на меня.
Медленно закипаю. А когда уже собираюсь прочесть целую проповедь о глупости и безответственности некоторых, до меня доходит, что Кесседи просто подшучивает надо мной.
-- Очень смешно, -- закатываю глаза.
Довольно улыбается.
-- Вообще-то да. Ты так за меня переживаешь, будто мне оторвало ногу.
-- Типун тебе на язык, -- теперь злюсь. -- Что плохого, что за тебя кто-то переживает?
После этих слов лицо Райана становится серьезным. Он закусывает губу. Отворачивается. Несколько минут стоит молча, глядя в окно. Руки в карманах пижамных штанов.
-- Хорошо, Кэм, -- произносит тихо. -- Это очень хорошо. Но непривычно.
Понимаю. Это он привык заботиться о ком-то, а не наоборот.
Из коридора доносится шум. Воспользовавшись этим, спрыгиваю с подоконника.
-- Сантьяго принес ужин, -- говорю, -- надо забрать.
Иду к двери, а Кесседи так и остается у окна. Шутливого настроения как не бывало. Лицо задумчивое.
Хочется провалиться сквозь землю. О чем и о ком мне удалось ему напомнить своими неосторожными словами? О семье, о ком же еще.
Спешу ретироваться. Язык мой -- враг мой. И сейчас лучшее, что я могу сделать -- заткнуться.
***
Как и договорились, утром мы вылетаем в город без Райана.
Обещает, что это в первый и последний раз. Не спорю. Если регенерационное средство из аптечки Гилла так хорошо, как считает Кесседи, тем лучше.
Как-то происходит само собой, что вместо главаря координатором выступаю я. Раздаю карты и деньги. Напутствую, напоминаю, что можно делать в Верхнем мире, а чего нельзя.
Меняю маршруты местами. Отправляю Попса в торговый центр, где была съедена злосчастная булка. Курта - по бывшему маршруту Брэда. Здоровяка отпускаю с опаской. Но пойти сейчас с ним -- унизить в глазах остальных. Мы говорили об этом с Райаном. Он сказал, что они с Куртом обсудили то, что произошло, и сейчас лучшее, что можно сделать, это не упоминать о неприятном инциденте с булкой. Тем более, при всех. Кесседи виднее.
Остаюсь в одиночестве.
Даже странно. Раньше одиночество было моим обычным состоянием. Теперь непривычно, когда рядом никого.
Засовываю руки в карманы куртки и плетусь по улице. У меня нет цели, кроме одной -- потратить время до вечера и убедиться, что все Проклятые сели во флайер.
Не пользуюсь транспортом, ни наземным, ни подземным. Хочется пройтись.
Гуляю бесцельно несколько часов. Смотрю на людей, здания, машины и флайеры. Обычная столичная суета в будний день.
У людей здесь свои проблемы: неоплаченный кредит, важная встреча по работе, увольнение, собеседование, расставание и встреча влюбленных. Тут тоже умирают. Гибнут. Болеют. Падают на ровном месте и разбивают коленки. Ломают конечности. Попадают в аварии. Но все это является элементом внезапности. Исключение из гладкого течения жизни, а не норма.
В Нижнем Мире нормой является голод и холод, боль и насилие.
Вглядываюсь в лица горожан, спешащих по своим делам. Не их вина, что в часе полета флайера замерзают дети. Они ни то что не задумываются, им ничего об этом неизвестно. СМИ, которые так любят раздувать скандалы из ничего, в данном случае молчат. Для Верхнего мира Нижнего будто не существует.
У меня настроение для фантазий. Что будет, если каким-то чудом все удастся, и мне больше не придется возвращаться "вниз"? Смогу ли жить ЗДЕСЬ, зная, что происходит ТАМ?
Долго думать нет смысла. Ответ мне известен -- не смогу. Каждый раз, когда мне понадобится купить дешевую лампочку, буду вспоминать завод, на котором их изготавливают. Двенадцатилетнего мальчишку, живущего со мной на одном этаже в общежитии, которому оторвало конвейером кисть руки. Мы изготавливали те самые лампочки...
Не знаю, что случилось с тем мальчиком. Его увезли. Кричащего и плачущего. Прижимающего к себе кровоточащий обрубок. А кисть просто выкинули в мусорную трубу. Кисть, которую можно было бы пришить в два счета, так, что не осталось бы даже шрама. Будь мы в Верхнем мире, разумеется.
Сколько таких случаев на моей памяти? Считать нет смысла. Потому что, когда думаю об этом, начинаю симпатизировать террористам. Не знаю, кто они и чего добиваются. Но мне хочется подорвать Верхний мир с его красотой и золотом к чертям собачьим.
Глупо.
Если вдуматься, никому не желаю зла. Просто обидно.
Ежусь и поднимаю воротник. С неба начинают лететь редкие снежинки. На дороги уже выехала снегоуборочная техника. Здесь не бывает сугробов.
Если случится чудо, и мы выживем, никогда не вернусь в Нижний мир, но и не смогу жить в Верхнем. Бежать с Аквилона. Подальше и без оглядки. Когда не можешь ничего изменить, хотя бы не участвуй.
За невеселыми мыслями совсем не замечаю, куда иду. А когда поднимаю голову, понимаю, что стою перед высоким офисным зданием. В его зеркальных стенах отражается солнце, а сотня этажей уходит далеко в небо.
Они оставили флайер на подземной парковке, и теперь идут к зданию. Отец и его шестилетняя дочь. Маленькая ладошка девочки в теплой и надежной ладони отца.
-- Почему ты раньше никогда не брал меня с собой? -- спрашивает девочка. Ее глаза горят от восторга. Она ни разу не была в деловом центре столицы. Здесь только небоскребы, огромные и величественные. Ничего общего с тихим районом, в котором живет ее семья.
-- Я бы и сейчас не брал, если бы мама не была занята, -- вздыхает отец. -- Нечего тебе делать среди этих акул.
-- Почему акул? -- тут же цепляется девочка. -- Ты же не в зоопарке работаешь.
-- Акулы не в зоопарке, а в океанариуме, -- смеется папа. Ласково треплет дочь по волосам. Сегодня тепло, и она без шапки. -- А про моих акул -- вырастешь, поймешь.
Девочка морщит лоб, пытаясь сообразить.
-- Гадкие, да?
-- Опасные, если зазеваться, -- поправляет отец.
-- Ну, так ты не зевай на работе, -- серьезно советует девочка. -- Мама говорит, если с утра выпьет кофе, тут же перестает зевать. А ты пил сегодня кофе?
-- Пил-пил, -- смеется мужчина.
-- Ух ты! -- они подходят к зданию, и девочка замирает в восхищении.-- Тысяча этажей!
-- Сто четырнадцать, -- поправляет отец. -- В столице нет зданий, выше ста четырнадцати этажей.
-- Почему? -- девочка умеет считать, но для нее нет большой разницы сто или тысяча. Это все равно ужас как много.
-- Потому, что тогда они будут мешать транспортной сети.
Отец указывает вверх, и девочка послушно задирает голову, следуя взглядом за его жестом. В небе несутся флайеры. Сверкающие. Быстрые...
Они и сейчас несутся над головой в транспортном потоке. В этом районе их посадка строго ограничена, и если нет специального разрешения, садись на окраине города и добирайся оттуда по земле или под ней.
Щурюсь и вглядываюсь в сияющую на солнце табличку справа от входа: "Строй-Феррис". Надо же, фирма функционирует и даже сохранила свое название. Сумел ли дядя ее спасти, или теперь она в руках не связанных с нашей семьей людей?
И все же улыбаюсь. Дело всей жизни моего отца не погибло в его отсутствие.
-- Эй, парень, чего тебе? -- окликает меня высоченный охранник, прохаживающийся у стеклянных дверей.
Это Патрик. Помню, как папа нанимал его. Тогда он был еще совсем мальчишкой. Тонким и долговязым. Дядя был против, а отец утверждал, что из парня выйдет толк, и настаивал, что верных людей надо растить смолоду.
Качаю головой. Отступаю.
-- Ничего.
Патрик щурится на солнце. Пытается разглядеть мое лицо.
-- Парень, а я тебя знаю? -- его собственное лицо принимает задумчивое выражение. Что-то во мне показалось ему знакомым.
-- Нет, -- пожимаю плечами, не вынимая рук из карманов, -- извини.
Разворачиваюсь и иду прочь. Быстро и не оглядываясь.
Патрик ошибся. Мы никогда раньше с ним не встречались. Потому что мне всего четыре года отроду. Юный в то время охранник был знаком с хозяйской дочерью. Но она давно умерла.
***
Прихожу на место встречи раньше других и прибываю в совершенно растрепанных чувствах. Патрик, Патрик, к черту твою наблюдательность.
К моему облегчению Проклятые возвращаются в полном составе. Сначала оказавшийся самым примерным Брэдли Попс. За ним близнецы. Затем Олаф. И самым последним -- Курт. Все вполне веселы и довольны собой. Значит, все прошло гладко.
-- Как так? -- рассуждает Брэд, устроившись возле меня на скамейке. -- Люди живут в раю и не понимают это.
-- А ты понимал, в каком аду жил, пока не увидел Верхний мир? -- бурчит Курт.
Как ни странно, Попс не спешит соглашаться.
-- Мы нормально жили. А они в раю. Вот до банды было плохо.
Помню историю Брэда. Его семья по-настоящему голодала. А потом его отец обезумил от отчаяния, и убил мать Рыжего и двух его маленьких сестренок. Самому Попсу чудом удалось сбежать. И он прибился к Смирроу.
-- Ну, это с Джеком нормально жили, -- вставляет Рид, намекая на террор Коэна.
Молчу. Болтаю ногой в воздухе, сидя на скамейке. Не вмешиваюсь. У нас с Брэдом разное понимание нормальности. Нет "нормальной" жизни в Нижнем мире.
-- Вон, наш! -- Олаф первым замечает серебристый флайер, идущий на посадку.
"Наш". Не наш, а загадочного шефа.
Мне вдруг становится стыдно за себя. И как мне сегодня могло прийти в голову, что террористы правы?
-- Пойдемте, -- командую, а то так и будут пялиться на флайер.